Гул движения за окном. Гул движущихся. Тонкой струйкой мамина сигаретка. В воздух. В небо. Тихо, дети собирались играть в прятки.
- И что вы думаете, на этот раз получится?
- Конечно.
- А если не получится? Что с теми, у кого не получится?
- А у тех, у кого не получится, значит, так и не получилось верить!
- Тише, здесь же дети, играют...
- Да, они ничего не услышат, они ведь играют в прятки.
- Вы правы.
"Собаки весь день лают... - к чему это...", - подумала бабуля Ливрейтевна.
- Слушай, Ивановна. Эй! Нигерасис Анна! Ивановна!
- Ну, что?
- Чё у тебя собака весь день лает, Нигерасис Анна Иванона?
- Ливрейтевна, твоё какое дело, хотятъ и лаютъ.
На двери висело расписание с тайным списком гостей. Со списком тех, кого потом пустят дальше за пределы этой комнаты. Те, кто будут спать во сне. Те, которые будут жить в жизни. Вокруг толпились сказочные существа и иногда угрожали друг другу из-за спины, но обязательно, чтобы кто-то видел, как будто всё это в шутку. Никто из них ещё не знал, кого возьмут. Никто ещё не знал, у кого получится.
- Мадмуазель, папиросы травят ваш молодой организм и делают голос более грубым.
- Более глубоким, вы, верно, хотели сказать, более глубоким...
Юноша из сада в гостиную, перемещался, и из гостиной в сад. Останавливался возле зеркала и восклицал: "Нет. Так продолжаться не может".
Она закрывала лицо руками и кричала как животное. У неё было всё лицо мокрым, всё в слезах. И ветер обдувал её лицо пылью и холодом, а она кричала, что он умер.
- Как же так получается, что вы два часа не можете найти Матильду? Ведь уже скоро кушать, уже ужин подавать сейчас будем. Покричите ей, что игра закончилась, и она выиграла.
- Может быть, она ушла из дома?
- Нет. Это исключено.
Под окнами бродил бомж, вечера ещё не было. Он собирал окурки и смотрел в небо. Дождь? Нет. Небо было ясное, и он смотрел в него, в чёрной одежде и чёрной кожаной ушанки. Снег? Нет, не было снега, было тепло.
Смерть? Не было смерти. Было: всегда.
"Но, что ты плачешь. Не плачешь. Слушай и не плачь. Вечер сгибает ветки. Белым ложится Север. Не плачь. В сиянии звёзд во всех этих проявленьях космических сил. Ты есть, и ты не плачешь. Ты перепутал. Ты не плачешь. В твоих звёздах нет слёз. Ты это должен помнить".
Ну, что же это такое вечер тянется в бесконечности. Матильда забыла, с какой стороны в шкафу дверь и буквально оцепенела от ужаса, не решаясь, пошевелится.
В потоках зажигающихся огней, в этих бесконечных световых колебаниях, неуклюжие люди с коробками, проворные пешеходы. Как всего много. Говорите шепотом - будет тише.
Бомж под окном не бродил. Было темно и ничего не видно, бомж, наверное, где ни будь пил. Темнело. Темно. Тепло? Нет, не много прохладней. Жизнь? Да. Жизнь в темноте.
Три ребёнка один в синем, затем в красном, затем в чёрном. В той же аналогии: мальчик, девочка, мальчик. А впереди женщина: с грудным ребенком в оранжевой курточки, на руках. Они трое за неё, за ними...
- Знаешь, ни как не привыкну, ещё так рано, а уже так темно, особенно сегодня и ещё вечер только-только начался.
- Ты просто волнуешься, успокойся.
- Но, это не волнение.
Ливрейтевна пошла в магазин за хлебом и семечками. За газетой и лотерейным билетом. За мылом. И верёвкой. Ей так темно и не уютно было идти, вокруг лаяли, и скули собаки. "Ну, почему никто не замечает, эти окаянные суки сума по сходили, что ли",- причитала она. И месяца на луне видно не было. Она быстрыми шагами дошла до магазина и купила всё что хотела, и кусочек сыру. Возле выхода в магазин она повстречала кошку. И та сказала ей, чтобы она взяла её себе. Ливрейтевна, вернулась и купила ливерной колбасы, а затем взяла кошку на руки, пошла домой. Так было идти уютней и теплей, но тем и страшней, что эту теплоту могут отнять у неё вездесущие собаки.
Юноша надламывал пальцы и вздыхал. И тревоги бились о ресницы, и гордость прыгала отраженьем, тенями. И осень вот наступила, и всё так некстати, весь мир против. Но смешно, смешно ведь право. Ведь всё можно будет переписать, перерисовать. Всё можно будет уладить, а потом таких ошибок больше не будет. И так чудно матушка появляется в отраженье, тихо и спокойно курит, улыбается, таит в сигаретном дыму.
О некоторых людях говорят, как о мёртвых, хотя они на самом деле живы. О некоторых говорят как о живых, хотя они уже мертвы.
- Оставьте Матильде, того салата, она его любит. Поест, как вернется.
- Хорошо.
Иногда мёртвые разговаривают о живых.
- Знаешь, я обеспокоена, что моя дочь так часто не ночует дома. И выпивает, слишком часто. Ничего удивительного не будет, если она к наркотикам пристрастится.
- Да знаете, я сам её редко вижу. И то, что она пьющая, то ни для кого, ни секрет. Да про наркотики ничего удивительного не будет.
- Лучше бы она с тобой больше общалась...
- Тут не понятно, что лучше.
- Да.....
Кошачья теплота. Вот что было важно теперь для Ливрейтевны, с горем пополам, она донесла кошечку домой, помыла и причесала.
На списке, кто-то начал вычёркивать имена, оповещая тем самым, что гости начали прибывать. Мест оставалось всё меньше и меньше.
Матильда наблюдала, в щель за происходящим. Происходящие её пугало ещё больше, огромная толпа преображённых людей в сказочных существ плясала и смеялась. Они корчили гримасы, садились на пол, сидели на стульях, на столе, стояли, прыгали, и хлопали в ладоши. У Матильды кружилась голова, и она понимала, что если сейчас она появится среди них, может ничего и не произойти, но может быть так, что они заметят её. И что тогда будет? Матильда хотела писать.
Разрезов бережно ливерную колбасу Ливрейтевна, порезала себе сыру и хлеба. Усадила кошечку на стол, и они начали есть. И казалось, что так совсем тихо и хорошо, спокойно. Так спокойно, как только может быть осенью. Ливрейтевна в такт тишине покачивала головой. Выбивала ногтями чечёточку и смеялась во весь голос, а кошка смотрела на неё и была рада, что сыта и в тепле.
Совсем ночь стала. Хотя по времени ещё вечер. Пальцы замерзали и всё тело тоже, мы пытались её увести в тёплое место, хоть к кому-то домой, мы пытались дать ей коньяка, а она постарела и всё кричала, что он умер.
Седые пряди легли Матильде на плечи. Она распахнула дверь шкафа и незаметно смешалась с происходящим. Её имя было в списке приглашённых.
В дверь постучались, Ливрейтевна вздрогнула и поспешила открыть. Оказалось, что дети из города приехали погостить. Кошка шевельнув хвостом прыгнула на шифоньер.
- Как это вас в такое время и в такую даль?
- Да мы сами не знали, что так получится.
- Ой, и Матильда с вами?
- Где?
- Вот из шифоньера выглядывает. А юношу своего значит, дома оставили?
- Получается оставили...
- А я вот кошечку себе завела.
Кошка сказала Ливрейтевне, чтобы они долго не задерживались. Ливрейтевна посмотрел из под шали на свою дочь и сказала: "Вам скоро ехать надо будет, ко мне должны прийти, приятно, что заехали". Но на самом деле, она очень хотел с ними поговорить, потому то она думала, что может случиться, так что она их долго теперь не увидит или совсем не увидит. Но она сказала это и горько вздохнула. "И Матильду не забудьте", - сказала она словами кошки.
Мамочки, как холодно то стало. Вокруг один холод. И громко кругом, и паника рождается, и мы ни как не можем её успокоить. Но она хотя бы согласилась идти и мы ведём её не зная куда. А она молчит, но плачет и всем хочется молчать и плакать, всем замёрзнуть и не решать ни каких проблем и никого не ждать. И ничего не помнить. Но мы идём куда-то, спасаем её, в надежде, тайной надежде, конечно, что она, когда ни будь, спасёт нас. Поможет нам.
От её дыхания ярче горят свечи, но от этого огня уже ничего не может загореться. Не будет конца этому вечеру, не будет конца этой ночи. Матильда опять сидела в шкафу и смотрел на происходящие. Опять боялась.
Существа вели себя менее активно.
- Вам не кажется, что здесь сейчас покойница прошла.
- Да определённо кто-то вышел, но все на месте.
- Ну, ладно хватит, а то страшно.
- Ничего страшного, мёртвых не нужно бояться.
-Хорошо.
Ливрейтевна вымела везде полы, как велела кошечка, и села смотреть телевизор и вязать кошечки жилет. Юноша посмотрел на часы и выпил чаю. Матильда улыбнулась и открыла глаза. Женщина с сигаретой дунула на свечу и вокруг разгорелся воздух, но предметы оставались целы. Открылся местный бар, и туда заспешили все те, кто умер от химиотерапии раньше, чем от рака. Они просились запретить химиотерапию и выдавать морфий. Они танцевали фокстрот.
Всё получалось само собой, списки оказались поддельными и действовали столько сколько действует опьянение, особого рода. Матильде всё приснилось, у Ливрейтевны появилась кошка. Юношь остался жив, женщина продолжала курить.
Будет метель. Вот и ноябрь. Хлёстко и по русский выругается в подъездную фрамугу. Что-то ляжет на плечо. Быть может это будет тепло. Может быть, это не будет холодом. Нет. А теперь я совсем говорю шёпотом, пусть будет много звуков, но тихих и мой шёпот.
И так, я говорю:
Лица будут улыбаться. И руки будут разглаживать морщины. Вечер или ночь мы все уйдём, пританцовывая, и не останется не дождавшихся, и не останется одиноких. Не останется некрасивых. И можно будет с такими же домашними животными и одним родственником. Можно и просто одному.
Черно-белые сады, карандашом и углем. Мы окажемся там, и нарисованная девочка, улыбнется нам, и нам покажется, что мы дома. Что больше никуда не нужно идти, не нужно даже будет кого-то рожать. Всё будет прекрасно. Песни, конечно же, у каждого будут свои или не будет никаких. Ни каких "за", и ни каких "против". Многая музыка отсюда, например уже давным-давно оттуда, как подготовка из прошлого в настоящем, к будущему. Такая опредёлённая музыка, потом просто будет музыкой, может быть классикой, но прежних понятий о мире и классике больше не останется.
Что делать с Тауерским мостом не известно, и пока он остаётся, как и многие другие, прежние, архитектурные памятники.
Что ещё? Холодало безумно. Дикие еле бледные звёзды. Так всё просилось соединиться, в своем безумие, в свей сияющей мерзлоте. Ночь чернела, очернила улицы, зажгла фонари, очертила силуэты.
Не получилось у всех. Все не научились верить.
Или ещё что-то...
Ах да, мыши. Они отмерили на часах нужное время и выкрали кое у кого кусок сыру, они нацепили маски, сделанные из бисера, из шерсти кошек - одели шубки. Они приглашали друг друга на танцы. Они смеялись, совсем ,как люди. И красили себе ногти в алый цвет.
Мышиный полисмен вежливо отвозил перебравших мышей по домам, по счастью таких было мало. Фонарные мыши зажгли во всём городе фонари. И дети-мыши могли ещё спокойно прогуливаться и играть в прятки. Или не играть и не прогуливаться.
Каждую ночь в каждой квартире до 11 часов вечера звучал джаз.
А потом медленно подбиралось утро, и начиналось следующее приготовление.