Современная Москва - город не хуже прочих. Слегка чище Рима, немного помпезнее Берлина, подороже Токио, побогаче Бухареста, потеплее Стокгольма... Короче - такая насквозь нормальная столица, что и сказать-то о ней особо нечего. Об эндемичной фауне - о людях, москвичах, недомосквичах и совсем уже менеджерах - это сколько угодно. Много можно сказать, и говорят. А вот сам Город, как субъект, куда-то делся...
Да, да, я уже слышу убойный аргумент: "Город никуда не девался, просто ваша молодость прошла" - что же, и от такой точки зрения тоже нет никакого вреда.
ТРОЛЛЕЙБУС ВРЕМЕНИ
Времена не выбирают,
В них живут и умирают,
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять,
Будто можно те на эти,
Как перчатки, поменять.
Ал. Кушнер
Троллейбус катился, поминутно дергаясь то вперед, то как-то даже назад, среди пышущих жаром домов, машин, дорог, между редких грустных деревьев, по серому асфальту. Солнце обильно обливало его теплом, это тепло свободно проходило сквозь сероватые стекла и накапливалось внутри, там, где было потно, душно и пахло химической гарью.
А. висел у задней кассы, старательно изображая, что не знает о ее существовании и вообще находится где-то далеко. Его, как и всех, раскачивало, причем так: падая вперед, он опирался мокрой подмышкой о чью-то лысеющую голову, падая назад, он упирался локтем в грудь некой молодой дамы. Голова бурчала, дама застенчиво поглядывала из-под полуопущенных ресниц, но А. наблюдал капельки пота на ее шее и не испытывал желания делать стойку, да и вообще пошлыми казались любые мысли, кроме: ванна, пиво, кондиционер.
Троллейбус, еще раз шатнув А. на лысеющую голову, остановился. Некто, распихивая окружающих локтями, чем вынудил голову плотнее прижаться к А.-евой подмышке, кинулся к двери. Постояв, но не открывшись, троллейбус снова поехал. Дама кинула очередной застенчивый взгляд. Две бабушки сказали некоему, что они о нем думают, и завязался вялый диалог о Москве и москвичах.
Между тем двери распахнулись, и под напором молчавшей дотоле, но грозно копившейся в узости прохода человеческой массы, и некто, и обе старушки, и лысеющая голова вылетели на раскаленный тротуар, под голубое небо и звон проводов, к мерцающему мареву стеклянных дверей и окон большой-пребольшой аптеки.
А. слегка отодвинулся от дамы, дама безразлично отвернула от него свои лицо и бюст, тем обнаружив, что могла это сделать давным-давно. В троллейбус вошли: прохлада, пыль и маленькая старушка с большими сумками, засим двери закрылись, и локоть А. пропутешествовал туда-сюда в пустоте свободного колебания.
Отодвинувшийся А. потерял преимущества отстраненности от кассы, и ему пришлось передать старушкин пятачок. Пятачок был 77-го года, изрядно потертый. "На паперти стояла", - машинально подумал А. и завершил мысль так: "В Можайске".
- Милай, - старушка явно решила, что с передачей пятачка между ними возникли доверительные отношения, - где мне на метро-то сходить?
- "Новослободская", - буркнул А. - Я покажу.
Старушка мелко-мелко закивала.
- Эта я знаю, - сообщила она. - Эта я всегда езжу. Мне теперь новую бы, "Савеловскую". А?
- Бабка, - решительно сказал А. - Нету такой. Есть вокзал. Вам вокзал?
- Не, милай, - обиделась бабка. - Что ж я глупая? Метро. Мужик мой прошлый год ездил, говорил. И на картинке... не знаешь, так и скажи, чего путать-то...
- Бабуся! - Уже раздраженно сказал А. - Напутал твой дед. И сама ты все путаешь, старая уже потому что, сидела бы дома.
- Вот же картинка! - Тоже раздраженная, старушка полезла куда-то в сумку, вытащила неопределенного цвета сумочку, из сумочки штопаный кошелек...
Троллейбус между тем медленно, раскачиваясь морским трамвайчиком, полз по мосту над железнодорожным пейзажем. В раскрытые окна украдкой вползал мазутный дух. Желтые здания, обрамлявшие пейзаж, слабо колыхались, ибо сильно нагретый воздух активно турбулировал.
Бабка наконец достала схему метрополитена, затертую на сгибах и с какими-то телефонами на обороте. А. раздраженно развернул бумажку. Да, на ней имела место излишняя лиловая ветка, извилистый полурадиус, притулившийся между желтым и зеленым щупальцами.
- Видишь же, старая, написано: откроется в 1989 году! - ...Было снова жарко, так как внутренний воздух троллейбуса не турбулировал, и А. испытывал серьезное раздражение. - Ты что, неграмотная?
Остальные пассажиры в этой половине троллейбуса с интересом прислушивались к беседе. Дама, забыв обиду, косила глазом, чтобы якобы невзначай заглянуть в схему.
- Ну? - не поняла бабка. - Вот уже с тех пор и работает... Э, все вы тут трехнутые... Милай, - она обратилась уже к пожилому, расплывшемуся по сиденью гражданину в плохо сидящем костюме, - ты солидный, вот скажи...
- Не знаю ничего! - немедленно отреагировал гражданин, демонстрируя превосходные рефлексы сорокалетней давности. - Я в Чертанове живу, я здесь случайно.
- Стойте, люди! - А. возмутился, его уже заело. - Какой нынче год?
Дама стыдливо отвернулась. Трое в центре троллейбуса зареготали. Интеллигент без очков и шляпы возмущенно фыркнул, от передней кассы со знанием дела подвели итог: "Стакан с утра и рукавом занюхал" А. злобно уткнулся в окно, его трясло от всеобщей тупости.
Внезапно он почувствовал, что его кто-то робко трогает за плечо.
...За окном изнывающие от жары людские потоки текли мимо колоннадного здания метростанции, мимо каких-то вечных, но свежевыкрашенных заборов, мимо чахлых сквериков, удобренных окурками, мимо больших портретов каких-то смутно знакомых, но несомненно очень важных персон...
Трогавший был - интеллигент.
- Простите, - сказал он, смущаясь. - Я вот тут вдруг задумался над вашим вопросом... словом, а какой же сейчас год? Мне дико, но я никак не могу вспомнить...
От него ничем особенным не пахло. "Наркоман, - с ужасом подумал А. - Наширялся". Думать дальше ему помешало внезапное осознание того, что он тоже не помнит. Самое привычное на свете число тихо растаяло в груде исторических дат, цен на водку, сравнительных зарплат и физических констант; удалось только вычленить из неразборчивости небытия последнюю цифру, растворяющуюся семерку.
- Седьмой... седьмой, - пробормотал А., мучительно морщась. - Что же делается, а? Бабка, - взмолился он, - какой, ты говорила, год?
- Я-то?.. - задумалась бабка. - Да и не упомню, милок... как-то все живем... вот, - оживилась она, - три года, как внучка замуж вышла.
- Не то, - отмахнулся А. - Седьмой... что-то такое... вроде помню... Может, тридцать седьмой?
- Нет, - вдруг сказал интеллигент. - Только не этот.
- Почему? - удивился А.
- В самом деле, почему? - Над плечом интеллигента возникла малоглазая физиономия костюмированного гражданина. Казалось, он помолодел. - Что вы имеете против данной конкретной даты?
- Я? Я - ничего, - как-то очень привычно, почти с готовностью испугался интеллигент.
...Троллейбус трясся мимо двухэтажных домиков, выкрашенных в желтые и бежевые тона. За ржавыми трубами какого-то бездействующего фонтана промелькнул чей-то бронзовый затылок. По тротуару шли три человека, несмотря на жару одетые в длиннополые, блестящие кожаные плащи. Троллейбус остановился напротив них, длиннополые переглянулись. Через улицу от них на транспаранте были изображены солдаты и танки, его пересекала красочная надпись:
НОВАЯ ЭПОПЕЯ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ
- О войне, - ткнул пальцем в окно встрепенувшийся интеллигент. - Война началась в сорок первом!
Троллейбус дернулся и поехал, длиннополые смотрели ему вслед.
- Ты почем знаешь? - подозрительно спросил костюмированный гражданин, но тут лицо его перекосилось, он прижал громоздкую ладонь к правому боку, пробормотал, ни на кого не глядя: - Осколок... сволочь, - и опустился на свое место.
Длиннополые скрылись в туманном мареве.
- Товарищи! - вскричал А. и осекся, заметив, как округлились глаза нескольких пассажиров в передней части троллейбуса. Слева проплывал желтый дом с бородатой статуей в скверике. - Ну, граждане... господа... мужики! какой нынче год?!
Все молча обдумывали. Молчание затянулось неимоверно. "Космос, - роились в голове у А. сумбурные мысли. - Кто первый? Крякутный... тьфу, черт. Война..."
Слова были пустыми скорлупками, они ничего не значили. Война - продолжение политики другими средствами. Наполеон Тарле. Столетняя война Алой и Белой розы за испанское наследство. Война тарифов. Война миров. Военно-патриотическое воспитание. Военщина. Между землёй и небом.
- Скажите, - шепотом спросил он у интеллигента, - что это... Великая Отечественная?
Интеллигент пожал плечами.
- Я, знаете ли, литературовед, - пояснил он виновато. - Помню из одного стихотворения: "Роковой сорок первый"...
- Говорят, тысячелетие крещения Руси, - несмело подал голос маленький мужичонка с всклокоченной бородой. - Будет... или было? В общем, вот где-то вот. Туда-сюда. Тысячелетие, значит...
- Может, тысячный год? - встрепенулась дама.
- Тогда уж 997-й, - А. настаивал на своей семерке.
Из кривоватого переулка выехал на худощавой лошади дородный мужчина в каких-то рваных, но дорогих одеяниях и с длинными деревянными ножнами, шлепавшими лошадь по ребрам. Он проводил троллейбус внимательным взором, а затем рысью скрылся в другом переулке. Впереди что-то ослепительно засверкало. Над тем местом, где А. привык видеть громадную впадину, чашу бассейна, окруженного редкими деревцами, - золотым облаком громоздился неправдоподобный купол, под куполом белесо струились колонны и порталы.
- Это что же выходит - средневековье? - нерешительно пробормотал паренек в клетчатой кепке у передней двери.
Мужичонка с бородой выпростал из-за ворота рубашки серебряный крестик на грязной веревочке и победно оглядел окружающих. Худощавый, спортивного вида человек в полутемных очках, все это время спокойно изучавший какую-то зарубежную книжку, оторвался от нее и глянул в окно. Отряд всадников с собачьими головами у сёдел, мохнатыми ушанками на головах и каменными топорами в руках на рысях догонял троллейбус. За двумя насмерть перепуганными девицами (одна в клюквенных брючках и золотой цепью в носу, другая лысая, в юбке с вырезом до середины бедра) - за ними, значит, гнался и беззвучно орал монах, вертя паникадилом на манер пращи.
- Нет, это не средневековье, - констатировал человек в полутемных очках. - Чудовищная эклетика!
Среди всадников началось смятение, они сбились в кучу на проезжей части, машины огибали их, негодующе гудя. Монах остановился и призадумался; золотой купол начал подёргиваться и подтаивать.
- В средние века не было женских брюк, - разоблачал специалист. - У опричников не было таких топоров. И никакого храма здесь тогда тоже не стояло!
Троллейбус миновал площадь. Всадники и монах скрылись в сизом выхлопном тумане. Купол остался, но повис в воздухе грудой лимонного желе, утратив всякое правдоподобие.
- Какой, какой, какой же год? - все кинулись к специалисту. Дама в волнении сжала ему руку. Мужчина осторожно выпростал руку и ответил равнодушно:
- Я историк средних веков, я их знаю. Какое время сейчас - никогда не интересовался.
...За жёлтыми и бежевыми грязными особняками, обрамлявшими улицу, возносились диковатые пирамиды и паралеллепипеды из зеркального, синего и чёрного стекла, тут же беззвучно рушились в облаках чёрного дыма и ореоле чадной копоти, уступая место замшелым избам и известняковым саклям. В небе бесшумно носились туда-сюда стайки летающих тарелок. Наблюдаемые прохожие разделились на три группы: одни, одетые в малиновый плюш и зелёный бархат, тыкали вверх пальцами и гоготали; вторые, во фраках и кафтанах, разбегались по подъездам; третьи, смуглые и в одинаковых оранжевых скафандрах, на небо не смотрели - они деловито ломали асфальт, выкапывали ржавые трубы, переносили их через дорогу и там снова ломали асфальт, чтобы трубы закопать.
Огромные фасетчатые экраны над крышами замерцали и начали изображать полуголых (в колготках и кружевных бюстгальтерах) бородатых мужиков под багровым небом с двумя крошечными лунами; стайка существ с перепончатыми крыльями и зубастыми клювами копошилась среди мятых зелёных помойных ящиков; усатые военные в гусарских мундирах препирались с дородным майором, имевшим красную повязку, блестящую бляху, коричневую кобуру и вытаращенные глаза. Мохнатый парень в медвежьей шкуре вокруг бёдер и с головой бабуина на плечах культуриста тащил в подворотню девицу в розовом платье с оборочками - девица возражала вяло, явно для порядка...
Всё это колыхалось, плыло, постоянно меняло формы, расцветки и одеяния... троллейбус ускорял и ускорял движение, заклубился странный серебристый дым...
- Остановите! - закричали тогда, забарабанили по стеклу водительской кабины. Водитель сидел сгорбившись, безучастный. - Остановите!!! Когда мы? Когда мы, когда?
Тут водитель засмеялся и обернулся. Черты его лица расплывались и смазывались, словно по стеклу кабины текла вода.
- Но вы сам этого всегда хотели! - загрохотал он сквозь смех.
За окнами вспучивался млечный, туманный дым... в его разрывах появлялись: запекшаяся, выжженная равнина с оплавленными руинами... сад красных шевелящихся деревьев... сеть разноцветных звёзд... амфитеатр, полный миллионов неподвижно сидящих людей.
- Вам интересно, "когда"? А когда вам это стало интересно?
Дым распался на алмазные капли. Троллейбус стоял у подножия трибуны, уходившей в бесконечность, рассекавшей багровое небо. Вся она была забита сидящими впритирку людьми в серых балахонах, и у всех были одинаковые, застывшие серые лица с темными провалами вместо глаз.
- Вылезай! - захохотал водитель. - Приехали.
- Приехали...
- Приехали!
А. вздрогнул, водитель стоял над ним и тряс его за плечо. За окном солнце, сползая с золоченых луковиц Новодевичьего, бросало блики в тень крепостной стены. В салоне было пусто, только на полу возле кассы валялась затоптанная схема метрополитена.
Автор приносит благодарность всем
троллейбусным маршрутам древней Москвы,
принимавшим участие в написании этого рассказа.