Корчагин Матвей Викторович : другие произведения.

Красный Белый Зеленый

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Франкистская Испания, разгар диктатуры. Жители Страны Басков собираются проводить в последний путь убитого полицией боевика организации ЭТА, а баскская молодежь готовит отдельную патриотическую акцию. Полиция и гражданская гвардия намерены остановить демонстрацию "террористов".
  1.
  Казалось, что сами улицы, тротуары, проспекты и переулки Бильбао ожили, превратившись в гибких, постоянно движущихся змей. Каждая чешуйка - это человек, вступающий в толпу с автобусных остановок, выходящий из метро, вливающийся в общий марш и движущийся вместе со всеми, практически в ногу, в одном направлении. Человеческая змея ползет пока практически бесшумно, слышен лишь шорох многих тысяч ног да еле слышный гул голосов. Толпа еще не набрала полную силу, она похожа на маленькую волну, рожденную в далеком море глубинным землетрясением, которая, подойдя ближе к берегу, обернется цунами. Плечом к плечу идут длинноволосые бородатые студенты, держа за руку бледных от волнения, но с ярко горящими глазами, спутниц. Шагают хмурые рабочие, сжимая кулаки и исподлобья глядя перед собой. Движутся вместе со всеми старики, гордо несущие седые головы, украшенные традиционными черными беретами. Молодежь почтительно обступает пожилых, почти бессознательно закрывая доступ к ним для полиции и гражданских гвардейцев, которые берут огромное шествие в тиски. Гражданская гвардия тоже пока держится на расстоянии: в туманном утреннем воздухе отблески мигалок виднеются далеко впереди, в голове колонны, да мелькают иногда на параллельных улицах. Полицейские фургоны едут очень тихо, сопровождая колонны, словно приглядываются и принюхиваются к толпе. Они окружены фигурами в песочного цвета форме, а касках, с винтовками в руках. Гвардейцы никуда не торопятся, прогулочным шагом идут рядом с фургонами, потихоньку навинчивая на стволы своих винтовок насадки для выстрелов дымовыми гранатами. Насадки похожи на пузатые банки от "Кока-колы". В нескольких местах из рук гвардейцев рвутся посаженные на короткие поводки овчарки: собаки чувствует, что в воздухе пахнет насилием и надрывно лают, плюясь слюной в сторону идущих по тротуарам людей. Но пока приказа нет, и гвардейцы с собаками не спущены с цепи, они ждут. Ждет и многотысячная толпа, понемногу приближаясь к моргу одной из городских больниц, откуда вот-вот должны вынести гроб с телом Чаби Саррионандиа, бойца ETA.
  2
  Иньяки ворвался в бар, подобный маленькому смерчу. На мгновение он остановился у входа, оглушенный музыкой, гремевшей со сцены, а затем встряхнулся и решительно начал пробираться сквозь толпу. Решительно раздвигая танцующих, а где-то ловко проскальзывая между ними благодаря своему худощавому телосложению и маленькому росту, он, наконец, оказался рядом со столиком, где сидели его друзья.
   - Вы уже слышали? - крикнул он, доставая из кармана джинсовой куртки газету и кладя ее на стол. На первой странице в черной рамке был размещен портрет улыбающегося юноши в больших квадратных очках. "Убит террорист, на чьей совести жизнь многих служителей порядка", - вопил заголовок в "Эль Паис".
  За столом, где до этого царила оживленная беседа, мгновенно установилась полная тишина. Микель отставил в сторону кружку с пивом и потрясенно взглянул на Анну. Она сделала рукой движение к газете, но внезапно отдернула ее, словно обжегшись. Или побоялась прикасаться.
   - Пойдем на улицу, здесь не поговоришь, - предложил Иньяки. Микель кивнул, обнял Анну за плечи и повлек ее на выход. Звуки тяжелого рока били им в спину, пока они не оказались в темном переулке, вдыхая прохладный вечерний воздух. Иньяки оперся спиной о стену, качая патлатой головой:
   - Они убили его. Расстреляли прямо на вокзале, стоило ему только выйти из поезда.
   - Когда это случилось? - спросил Микель. Он все еще обнимал Анну, которая, похоже, плакала, спрятав лицо у него на груди. - Черт, я же предупреждал, чтобы он был осторожнее, когда мы виделись в последний раз.
  Иньяки горько усмехнулся:
   - Осторожнее - это не про Чаби. Вспомни, он всегда таким был, с первых дней в университете, как мы познакомились.
   - Да, - Микель пытался закурить, но ломал уже третью спичку. - Наверное, поэтому он теперь мертв, а мы стоим и пытаемся понять, что же делать дальше.
  Анна, немного успокоившись, спрятала руки в карманы куртки, нахохлилась, как птица под дождем.
   - В университетском комитете уже знают? - хрипло спросила она. Голос ее не дрожал. Иньяки подумал, что неспроста именно она возглавляет их студенческую группу, борющуюся за права политических заключенных-басков.
   - Знают, - кивнул он. - Узнали еще днем. Мария всех обзвонила, завтра утром в актовом зале будет собрание.
   - Хорошо. Что-нибудь известно про похороны? Тело отдадут родственникам?
   - Должны, - сказал Иньяки убежденно. - Говорят, что тело Чаби уже привезли, и возле морга с самого утра собираются люди. Весь Бильбао уже гудит. На сей раз у свиней не получится провернуть все тихо и разогнать людей.
  Микель, наконец закуривший, вздохнул:
   - Они попытаются, как и всегда...
   - И пускай! - перебила его Анна. Теперь было видно, что она уже полностью владеет собой. - Пускай попробуют.
  По ее тону, выражению лица, слегка прищуренным зеленым глазам было видно, что ей даже хочется, чтобы гражданская гвардия предприняла попытку разогнать людей, пришедших проводить в последний путь погибшего. Для каждого баска это превращалось в долг, подобный паломничеству: слишком многих пришлось похоронить на этом долгом пути к свободе.
   - Пойдемте куда-нибудь в более тихое место, - предложил Иньяки, отходя от стены бара. - Туда, где лучше думается и можно спокойно поговорить.
  3
  Большая аудитория, превращенная в актовый зал университета, гудела десятками голосов. Студенты заняли все сидячие места, забили проходы между рядами, теснились на сцене рядом с трибуной. На стене висел портрет улыбающегося Чаби, который кто-то ухитрился увеличить и пронести в аудиторию. У стены, на полу под портретом лежали гвоздики, и новые приходящие постоянно приносили и клали еще.
  На трибуну поднялась Анна, бледная, с темными кругами от бессонной ночи под глазами, но собранная и решительная. Только слегка нахмуренные брови выдавали ее волнение.
   - Три дня назад фашисты убили нашего товарища, - негромко начала она, но необходимости повышать голос не было: как только Анна заговорила, вся аудитория мигом умолкла.
   - Они убили его подло, со спины, когда он даже не был способен отразить угрозу. Убили, как трусы и подлецы. Уничтожили еще одного человека, только чтобы продолжить душить наш народ своей диктатурой, своим насилием. Чаби Саррионандиа был одним из нас. До того, как уйти в подполье и присоединиться к ETA, он был студентом нашего университета, он сидел в тех же аудиториях, многие из нас знали его, общались с ним. Но Чаби был благороднее и смелее нас, потому что смог пойти дальше разговоров о борьбе с диктатурой, осмелился сражаться с ней с оружием в руках. И теперь он мертв. А наш долг сделать так, чтобы убийцы никогда не забыли день его похорон, чтобы до конца своих дней они боялись его тени, жалели о каждой секунде, проведенной в качестве оккупантов на нашей земле! Каждый из нас обязан быть завтра на похоронах, каждый обязан показать фашистам наш общий гнев и презрение к ним!
  Анна выкрикнула последние слова, вскинув вверх руку, сжатую в кулак. Аудитория откликнулась единым, словно вышедшим из общих легких, выдохом. Десятки кулаков взметнулись к потолку, кто-то начал скандировать "Гора ЭТА! Гора Эускади", и клич подхватили, вознесли как тяжелую ношу и понесли от одной стены к другой, передавая друг другу, из рук в руки, от сердца к сердцу. Но вот Анна снова подняла руку, на сей раз прося тишины.
   - Все мы знаем, что публичная демонстрация национальной символики запрещена диктатурой, - заговорила она, когда студенты были готовы слушать. - Полиция и гражданская гвардия будет следить за нами, но я и многие другие товарищи думаем, что на сей раз настало время показать врагу, что мы не боимся. Я призываю каждого из вас принести завтра с собой на похороны наш национальный флаг, нашу Икурринью. До начала шествия нам следует спрятать флаги, а затем, в определенный момент, когда будет подан сигнал, мы все вместе развернем знамена и покажем врагу, что баски не сломлены и готовы бороться!
   Рассказывая товарищам свой план, Анна снова разволновалась, румянец вернулся на ее щеки, глаза широко раскрылись, а несколько прядей каштановых волос упали ей на лицо, когда она энергично кивнула головой, словно подчеркивая свои слова. Иньяки, сидевший в первом ряду, невольно залюбовался ею, а потому отвлекся и был немного оглушен общим шумом. Очнувшись и оглядевшись вокруг, он понял, что идея его подруги получила одобрение. Он улыбнулся: "По-другому и быть не могло. Анна сказала то, что засело в голове у всех нас, вот только не все могут это выразить так, как она".
  4
  Они шли по улице, спрятав головы под капюшоны, чтобы спастись от надоедливой мороси, когда Иньяки нарушил молчание:
   - Странно, что мы все еще здесь, будто ничего и не происходит, - пробормотал он.
   - О чем ты? - повернулся к нему Микель.
   - Вот, - Иньяки на ходу кивнул в сторону фургона гражданской гвардии, припаркованного у тротуара. - Это уже третий за последние минут пятнадцать. А сколько еще пеших патрулей нам встретилось. Они как растревоженные осы.
  Анна подняла голову, несколько капель соскользнули с капюшона ей на лицо и она поморщилась. Гримаса показалась Иньяки забавной, он улыбнулся и аккуратно пальцем убрал капли у нее с носа. Девушка снова сморщилась и улыбнулась ему в ответ.
   - Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, - задумчиво сказала она. - Если разобраться, мы ведь на войне, так?
  Иньяки энергично кивнул:
   - Вот именно. Большинство из этих, - он снова мотнул головой назад, где рядом с фургоном возились гвардейцы, - даже не говорят на нашем языке. Они чужие здесь, и сами воспринимают себя как солдат на враждебной территории. Они ненавидят нас, потому что в каждом видят потенциального или действующего террориста, они боятся ходить по этим улицам, им ненавистно все, что связано с нами.
   - Ну так и мы не особо их жалуем, - Микель пожал плечами.
   - Верно. Но вот посмотри: очень многие люди продолжают жить, словно всего этого и близко нет. Смотри, магазины, мимо которых мы идем, никогда не пустуют. Загляни сквозь витрину в богатый ресторан - публика обедает и смеется, как будто не замечает, что за окном ходят вражеские солдаты. И в какой-то мере мы не отличаемся от этих обывателей, потому что тоже ведем вполне себе размеренную жизнь.
   - Иньяки, ты несправедлив... - начала было Анна, но он мягко прервал ее, положив руку на плечо.
   - Подожди, пожалуйста, я объясню. Да, мы боремся за политических заключенных, за свободу слова, и это нужное дело, правда, нужное! Но когда происходит такое, как с Чаби... Понимаешь, когда осознаешь, что совсем рядом гибнут в борьбе люди, начинаешь чувствовать себя виноватым, что ли... Как будто делаешь недостаточно, не все, на что способен. Как будто боишься сделать следующий шаг.
  Он замолчал и как-то застенчиво пожал плечами, как будто сказал что-то лишнее, неудобное. Анна и Микель переглянулись, и девушка взяла Иньяки под руку, остановила и заглянула в лицо:
   - Пока у нас есть возможность делать что-то полезное, находясь на своем месте, мы так и поступим, так ведь? Не всем нужно находиться на передовой, чтобы победить. Ведь правда?
  Иньяки взглянул ей в глаза, улыбнулся и снова вытер струйки дождя, стекавшие с волос Анны:
   - Конечно, правда. Пойдемте, нужно забрать флаги и подготовиться к завтрашнему дню. Времени осталось совсем немного.
  5.
  Где-то впереди протяжно, душераздирающе взвыли сирены. Сквозь завесь из тумана и мельчайших капель дождя бешено замелькали синие пятна полицейских мигалок, отражаясь от луж, увеличиваясь в размерах и словно перескакивая с места на место. Воздух наэлектризован до предела, толпа заворчала, несколько человек выкрикнули ругательства на эускера, обращенные к идущим неподалеку гвардейцам. Те взглянули на толпу пустыми, оловянными глазами и опустили пониже пластиковые забрала. Обе стороны просто ждали неосторожного слова, жеста, звука - какого-то сигнала, чтобы броситься друг на друга в смертельной ненависти.
  Иньяки шел рядом с Анной, держа ее за руку и чувствуя, как обжигает грудь спрятанный под курткой флаг. Анна снова хмурилась, сосредоточенно глядя вперед, на площадь, куда должны были вынести гроб. Микель находился чуть в стороне вместе с Марией и Анхелем, остальные студенты распределились в толпе, ожидая условного сигнала: как только процессия с гробом Чаби появится на площади, Анна должна запеть гимн Страны Басков, и тогда наступит время. Они с Иньяки переглянулись. Парень ободряюще сжал ладонь подруги, и она благодарно кивнула ему в ответ. Посмотрели в сторону Микеля: обернувшись, тот напряженно улыбнулся, давая понять, что все в порядке.
  По толпе прошло волнение, шум. Подобно гулу прибоя, понеслись голоса:
   - Несут...
   - Гвардия перекрывает улицу...
   - Не пускают...
   - Не дают пройти...
  Люди зашевелились, подались вперед, сирены выли теперь совсем близко. И отчетливо, несмотря на царивший вокруг шум, послышались звонкие хлопки - звук, который каждый баск знал слишком хорошо - это рвались гранаты со слезоточивым газом. Рокот толпы набирал силу: теперь это был уже не шелест ветра в лесу, а гром волн, разбивающихся о скалы. Самые крепкие мужчины начали прорываться в первые ряды, там и сям мелькнули палки и бутылки, зажатые в побелевших от напряжения кулаках.
   - Полиция пытается задержать процессию, - запыхавшийся Анхель подбежал к Анне с Иньяки. - Фургонами перекрыли улицу, по которой несут гроб! Нужно идти туда!
  Иньяки кивнул: так и должно было быть. Не могли власти позволить людям спокойно проводить в последний путь "террориста". Так было, есть и будет, пока старый козел Франко не отдаст богу душу.
   - Двигаем! - принял он решение, обернулся на мгновение к Анне:
   - Будьте вместе с Марией и другими девушками! Поблизости, но в самое пекло не лезьте, помни - ты все еще должна подать сигнал!
  Анна - бледная, с напряженно сжатыми губами, - кивнула и бросилась к Марии, которая собирала вокруг себя подруг. Иньяки, Анхель и Микель в это время уже прорывались сквозь толпу ближе к площади. Та служила своеобразным перекрестком, на котором сходились четыре улицы. Сейчас полиция и гражданская гвардия стремились перекрыть их все, чтобы не дать людям прорваться и освободить дорогу, ведущую к кладбищу. Въезды на площадь перегородили фургоны, из-за которых вели огонь резиновыми пулями и гранатами со слезоточивым газом. Когда парни приблизились к заслону, там уже шла настоящая битва: рабочие, оказавшиеся ближе всех к баррикаде, не растерялись и стали тащить из переулков мусорные баки, которые переворачивали и использовали как укрытие. Из-за этих импровизированных укрытий в сторону полиции полетели выломанные куски асфальта и оставили жаркий след в воздухе несколько коктейлей Молотова. В ответ щедро сыпались резиновые пули, а газ разрывал легкие и жег глаза. Кашляя и задыхаясь, Иньяки с друзьями смочили заранее приготовленные платки водой, натянули их на лица и присоединились к людям, разбивавшим асфальтовое покрытие. Работая ломом, тяжело дыша, лихорадочно моргая из-за лезущего в глаза назойливого газа, Иньяки чувствовал какую-то радостную злость, испытывал азарт от возможности наконец-то схватиться с врагом лицом к лицу. До этого ему приходилось попадаться гражданским гвардейцам, его избивали, арестовывали, выбрасывали из фургона на полном ходу просто за то, что он был застигнут за раздачей листовок, призывавших к забастовке. И вот теперь у него появилась возможность отомстить врагам, померяться с ними силами. "Еще посмотрим, кто кого", - выдохнул он про себя, подбегая к подожженным кем-то мусорным ящикам и швыряя куски асфальта в гвардейцев. Рядом вскрикнул и упал навзничь незнакомый парень. Упал, скорчившись, и начал кататься по земле, пытаясь вдохнуть - попал под резиновую пулю. К парню подбежали двое рабочих и быстро оттащили его в переулок. Через мгновение один из них выскочил обратно, в мгновение оказался рядом с Иньяки и закричал:
   - Парни, там между домами есть проход! Если не будем зевать, можем зайти свиньям за спину!
  Один из рабочих, коренастый молодец с усами подковой, хлопнул Иньяки по плечу:
   - Хватай вон ту сумку, только осторожнее - там молотовы! И пошли!
  Сам он закинул за спину рюкзак с бутылками, передал Иньяки сумку и они побежали в переулок. С ними отправились еще человек тридцать, остальные остались на баррикаде: то ли не услышали, что говорил их товарищ, то ли решили посмотреть, как будут развиваться события. Они пронеслись мимо каких-то домов, протиснулись в щель между прутьев старого ржавого забора и оказались вблизи полицейского заслона. С ближайших улиц доносились выстрелы и хлопки гранат, ревела толпа, выли сирены, где-то надрывались собаки. Из-за угла дома кто-то хрипло кричал, отдавая приказы: гвардейцы были совсем рядом.
   - Так, - тяжело дыша, усатый рабочий прислонился к стене, поставил рюкзак на землю и раскрыл его. - Разбирайте бутылки. Аккуратнее, не разбейте, других нам взять негде! Сейчас устроим гвардии веселую жизнь.
  Иньяки вместе с остальными похватали бутылки с плещущейся внутри вязкой жидкостью, поднесли тряпки к зажигалке в руке усатого, и одновременно бросились к углу улицы. Вылетев из-за дома, Иньяки оказался в каких-то метрах от заграждения, установленного гвардейцами. Тех было не больше двадцати человек, и работали они со слаженностью рабочих у конвейера: половина стреляла, прячась за фургонами, а остальные перезаряжали и, вроде бы, должны были прикрывать тылы. Однако, то ли натиск с той стороны баррикады был слишком велик, то ли гвардейцы оказались чересчур самоуверенными, однако появление людей с горящими бутылками в руках стало для них полной неожиданностью. Увидев растерянность на лицах солдат, Иньяки на мгновение ощутил нечто, схожее с настоящим восторгом, а затем метнул бутылку. Вместе с его молотовым в воздух взмыло еще не меньше десятка огненных шаровых молний, и все они обрушились на гвардейцев. Правда, не все взорвались, однако и тех, что сработали, оказалось вполне достаточно: запылал один из фургонов, несколько гвардейцев с воплями закружились на месте, падая, сбивая с себя пламя. Уцелевшие шарахнулись в стороны, забыв, что вооружены, что еще несколько минут назад практически безнаказанно расстреливали толпу. В ту же секунду на них налетели, сбивая с ног, не давая подняться, выхватывая из рук винтовки, подбирая каски и щиты. Другие демонстранты в это время навалившись, сдвигали в сторону фургоны, освобождая путь для товарищей. Многоголосый рев пронесся по улице, хлестнул в уши, а в это время в прорыв уже устремлялись десятки и сотни людей. Иньяки, подхвативший валявшийся под ногами полицейский щит, мчался в первых рядах.
  
  6
  Когда битва разгорелась в полную силу, женщины оказались оттеснены в сторону. Анна, отчаявшись увидеть, что происходит дальше на улице, выругалась и полезла на автобусную остановку. Пару раз поскользнувшись, она, наконец, вскарабкалась на крышу, а через мгновение втянула за руку Марию и еще кого-то из девушек. Мария близоруко щурилась, стараясь рассмотреть, что происходит на площади, но видна была только бесконечная людская река, утекавшая в прорыв между разгромленными фургонами гражданских гвардейцев. Голова колонны была скрыта в дыму пожаров и белых облаках слезоточивого газа, растворявшегося в туманной дождливой дымке. На параллельных улицах все еще выли сирены, но, казалось, грозный гул толпы начинал стихать. Толпа, доселе запрудившая улицу, теперь без особых помех шла вперед. Невероятно, но, похоже, полиция решила отступить!
   - Пойдем! - Анна потянула подругу за руку и начала спускаться, цепляясь полами куртки за выступающие углы крыши. - Улица свободна!
  Спрыгнув на асфальт, девушка быстрым движением сунула руку за пазуху, проверяя, на месте ли флаг. Пальцы практически сразу наткнулись на теплую, нагретую ее телом материю, и Анна успокоено вздохнула: все было в порядке. Но нужно спешить: парни ушли далеко вперед, и весь их план оказался под угрозой. Проскальзывая вдоль стен домов, на балконах которых стояли люди, тревожно вглядывающиеся в происходящее, проталкиваясь и обгоняя людей постарше, девушки приближались к площади. Они успели как раз вовремя: полиция и гражданская гвардия действительно убрали заслоны с центральной дороги, ведущей к кладбищу. Трудно сказать, с чем это было связано: Анна сомневалась, что враг испугался и решил уступить. Скорее, кто-то из командующих всей операцией решил взять перерыв и посмотреть, что же будет дальше. А может, решили до времени не нагнетать обстановку еще сильнее и что-то готовили. Как бы то ни было, но легковые машины полиции, фургоны с гвардейцами и даже грузовики все еще стояли на параллельных улицах и прятались в переулках, мигая синими, бездушными зрачками маячков. Такими же глазами на людей, собравшихся на площади, смотрели и гвардейцы - испанцы, в большинстве своем, рожденные в Мадриде и окрестностях, для которых стоявшие плотной стеной молчаливые баски были врагами. Толпа и вправду притихла, все взгляды были устремлены влево, откуда слышались размеренные шаги. Встав на ограждение небольшого фонтана, Анна увидела, как похоронная процессия выходит на площадь.
  7.
  Иньяки стоял у самого перекрестка, рядом с Микелем и тем самым усатым парнем-рабочим, который раздавал в переулке бутылки с горючей смесью. У Иньяки немного кружилась голова от скорости, с которой события сменяли друг друга: казалось, прошел не один час с начала прорыва полицейского заслона, но на деле выходило, что вся кутерьма заняла не больше тридцати минут. Гвардейцы не стали слишком упорно сопротивляться: явно получив приказ, они организованно оттянулись и перекрыли параллельные улицы, оставив для шествия лишь один маршрут - по прямой, до самого кладбища. Что ж, в этом была своя логика: увидев количество пришедших на похороны, полицейские чины Бильбао, очевидно, пришли к выводу, что проще направить всю эту армию разгневанных людей прямо к цели, чем продолжать битву и распространить беспорядки на весь город.
  Желваки на скулах Иньяки напряглись, словно он пытался разгрызть камень. "Поглядим, что будет дальше," - подумал он. "Люди слишком разозлены смертью Чаби, чтобы все закончилось тихо".
  Но пока все собравшиеся практически замерли: на площадь выносили гроб. Огромный, черный полированный ящик несли шестеро мужчин, по трое с каждой стороны, все - в традиционных баскских беретах. У двоих лица были закрыты платками красно-бело-зеленого цвета, цвета Икурриньи, национального знамени. Это было рискованно и, возможно, из-за этого полиция изначально и озверела. Следом за гробом шли родственники, поддерживая под руки сухощавую, тихо плачущую женщину - мать Чаби. Впереди, немного обогнав остальных, шагала совсем юная девушка, с высоко поднятой головой и большими, блестящими от слез глазами. В руках она сжимала большой портрет, на котором был запечатлен Чаби, улыбающийся, в своих больших квадратных очках, стоящий к фотографу вполоборота. Насколько Иньяки помнил, Чаби гораздо чаще улыбался, чем грустил. Но и ненавидеть он умел, как никто другой. Девушка, несущая портрет, была Нурия - младшая сестра Чаби, и кроме горя в ее глазах ясно читалась гордость за погибшего брата. Гордость и готовность продолжить его дело. Следом шли друзья, знакомые, знакомые знакомых, а то и просто случайные люди, которые знали о Чаби Саррионандиа только то, что он был борцом за дело свободы, и этого было им достаточно. Кто-то из мужчин неожиданно затянул протяжную песню-прощание, его высокий голос прорезал тишину, и, словно из этой прорехи, полил дождь. Под его шум десятки, а затем и сотни голосов подхватили песню, сжатые кулаки поднялись, словно угрожая серому, как мундир гражданского гвардейца, небу. Иньяки и Микель влились в общий марш, Микель пел, присоединяя свой хорошо поставленный голос к хору, а Иньяки просто шевелил губами, выговаривая слова, которая сейчас звучали для него, как некая клятва.
  8
  Могила была уже приготовлена. Мужчины в черных пальто и беретах окружили ее, у всех были закрыты лица. Каждому, пришедшему в этот день проводить Чаби в последний путь, было ясно, кто эти люди: казалось, что буквы Э, Т и А буквально выжжены у них на лбу. Гвардия и полиция оцепили кладбище, между могилами шныряли агенты в штатском, но сейчас это не интересовало мужчин в черном, ведь они прошли отдать последний долг павшему товарищу.
  Гроб установили рядом с могилой, мать Чаби усадили на маленький складной стул. От толпы собравшихся отделился священник, начавший читать молитву. Ему вторил стучащий по земле, крышке гроба и листьям деревьев дождь, да тихий женский плач. Анна стояла, не в силах отвести взгляд от черной крышки гроба, на полированной поверхности которой понемногу скапливались дождевые капли. Они перекатывались с места на место, образуя лужицы и фигуры, напоминающие амеб, затем снова разбегались и сливались в нечто новое, доселе не виданное. Анне казалось невероятным, что под крышкой лежит не живой человек, не Чаби, которого она знала, а... Что? Тело? Труп? Труп - ужасное слово, оно никак не сочетается с образом юноши, которого она знала, который был ее другом, и которого убили выстрелами в спину. Пальцы непроизвольно сильно сжимали спрятанный флаг, Анна растерянно оглядывалась в поисках Иньяки, Микеля, хоть кого-нибудь, кто подсказал бы, что делать. Изначально планировалось продемонстрировать флаги во время марша, но схватка с полицией спутала все замыслы. Нужно ли это делать сейчас, когда полиция вроде бы спокойна? Анна изо всех сил всматривалась в толпу, но не видела ни одного знакомого лица. Ответ на ее мучения пришел неожиданно: один из мужчин в черном, с закрытым лицом, подошел к гробу и громко произнес:
   - Мы провожаем в последний путь совсем молодого человека, юношу, храбрости и чувству долга которого, однако, может позавидовать любой зрелый муж. Мы знаем, что Чаби Саррионандиа не умер просто так: он пал в борьбе. Пал в борьбе за общее дело, за свой народ и его свободу!
  Толпа возбужденно зашевелилась, а полицейские явно напряглись. Мужчина продолжал:
   - У борьбы, которую вел наш брат Чаби, есть свой символ. Этот символ запрещен диктатурой, она боится его, потому что он жжет ей глаза, как кислота, напоминая о совершенных и совершаемых каждый день преступлениях. Чаби отдал за этот символ жизнь, и думаю, он будет счастлив уйти, взяв с собой это.
  Из кармана пальто мужчина извлек сверток, встряхнул его, и в глаза собравшимся брызнули красный, белый и зеленый цвета огромного знамени - Икурриньи. Мужчина развернул полотнище и бережно, словно укрывал ребенка в колыбели, положил его на гроб. Полы свесились, почти касаясь земли, а мужчины в беретах подняли вверх руки со сжатыми кулаками и затянули национальный гимн. И кладбище откликнулось: казалось, запела сама земля, деревья, вздохнули могильные плиты и памятники. Сама Страна Басков возвысила голос, провожая своего почившего сына. В этот самый момент Анна выхватила из под куртки свое знамя и подняла высоко над головой, словно фонарь во тьме, ориентир для сбившихся с пути. И ей ответили: в одном, другом, третьем концах кладбища расцветали красные, белые и зеленые цветы, словно откликнувшись на живительную влагу, сыпавшуюся с неба. Пять, десять, пятьдесят флагов, сотня знамен, ненавистных франкизму, взмыла в небо и затрепетала, словно колеблемая звуками гимна. Тогда-то гвардейцам и поступил приказ.
  9
  Конечно, никто этого приказа не слышал. Никто даже сначала не понял, что произошло: просто в какой-то момент пение сменилось криками боли, страха и гнева, а шум дождя заглушили выстрелы. Гвардейцы, словно устав сдерживаться, вломились в толпу, остервенело лупя дубинками во все стороны, особенно стараясь попасть по рукам, держащим флаги. Людей и материю втаптывали в землю, скручивали, волокли куда-то, упивались кровью. Кто-то из мужчин в беретах выхватил короткоствольный автомат и открыл огонь, прорываясь с кладбища. Гвардейцы ответили залпом из винтовок, и мужчину будто сбил на полном ходу автомобиль. Упав, он перекатился на бок и больше не двигался. Некоторые из демонстрантов пытались драться, но полиция и гвардия словно обезумели, слишком долго сдерживая ненависть. Хаос охватил кладбище и окрестности.
  На Иньяки бросились два гвардейца, сбили дыхание ударом ботинка по ребрам, швырнули на землю, начали забивать, но тут сзади подлетел Микель с какой-то палкой и разбил ее о каску одного из гвардейцев. Заорав, тот скатился в сторону, открыв спину напарника. Микель бросился на него, обхватил за шею, повалил, и они начали бороться: Микель пытался душить, а гвардеец вырывался. Задыхаясь, Иньяки встал на ноги и кинулся на помощь другу, но тут что-то со страшной силой ударило его в бедро. Вскрикнув, он повалился ничком, ткнулся лицом в холодную грязь, пополз, думая, что резиновая пуля, видимо, сломала ему кость, но далеко уползти не получилось. Еще трое гвардейцев были уже тут как тут. Один вдавил ногу в тяжелом ботинке парню в спину, прижимая того к земле, а второй застегивал наручники, выворачивая руки из суставов и периодически пиная лежащего. Третий в это время разряжал ружье с резиновыми пулями по бегущей толпе. Уже теряя сознание от многочисленных ожесточенных ударов по голове, Иньяки видел, как его волокут прочь с кладбища навстречу веренице дико завывающих сиренами фургонов, и успел заметить Микеля, которого тащили просто за ноги, словно мешок с тряпьем. А потом он, наконец, отключился.
  10
  Анна держала знамя, пытаясь спрятать его под куртку, когда удар дубинкой по голове сбил ее с ног. Девушке показалось, что она вскрикнула, падая, но точно сказать она не могла: в уши словно набилась вата. Анна даже не почувствовала, как, падая, сломала нос, как дубинки продолжали взлетать и падать, ломая ее руки, сжимавшие Икурринью, не ощущала страшных ударов, крушащих ребра. Последнее, что она увидела, был портрет Чаби, сброшенный в неразберихе на землю, с заляпанной грязью улыбкой. "Нельзя же так," - успела мелькнуть мысль, а в следующее мгновение Анна умерла.
  11
  Генерал гражданской гвардии Хосе-Луис Браулио Кампос с удовольствием оглядел себя в зеркало и удовлетворенно кивнул: слава богу, в свои почти шестьдесят он находится в прекрасной форме, и мундир сидит на нем великолепно. Что ж, самое время ехать на службу, тем более что и машина уже подана.
   - Буду поздно, ужинайте без меня, - крикнул генерал в сторону гостиной, где его жена наигрывала что-то на фортепиано, и бодрым шагом вышел из квартиры. Спускаясь по лестнице к машине и надевая фуражку, генерал улыбнулся яркому солнцу и приветливо кивнул водителю:
   - Доброе утро, Рауль! Прекрасный день сегодня, не правда ли?
   - Да, сеньор генерал, погода и правда радует, - кивнул услужливый Рауль, распахивая дверь перед генералом. Хороший он все-таки парень, надо будет повысить ему зарплату...
   - Сеньор генерал! - оклик застал генерала Кампоса, когда он уже занес ногу, чтобы сесть в машину. Кампос обернулся и увидел невысокого молодого человека в черной куртке и солнечных очках, быстро идущего ему навстречу. Что-то екнуло у генерала в груди, какое-то нехорошее предчувствие, он даже сделал судорожное движение, словно пытаясь пригнуться, но уже ничего не успел. Молодой человек вытянул руку, в которой будто из воздуха появился автоматический пистолет. Генерал увидел черное дуло и заметил напряженные желваки на скулах парня, а затем пять пуль, выпущенные одна за другой в течение нескольких секунд, швырнули его бездыханное тело сначала на дверцу машины, а затем и на асфальт. С другой стороны тротуара хлестнули автоматные очереди, вдребезги разнося стекла генеральского "Роллс-Ройса" и прошивая Рауля, почти успевшего достать свой пистолет. Кровь генерала и его водителя, смешиваясь, растекалась по асфальту среди блестевшего на солнце стеклянного крошева. Эхо выстрелов еще не успело смолкнуть, а Иньяки и Микель уже запрыгнули в салон компактного "Пежо" и стремительно неслись вглубь города. В Бильбао, среди его старых улиц и рабочих кварталов затеряться не составит никакого труда. В конце концов, они сражаются на родной земле.
  12.
  Тем же вечером газета "Эль Паис" писала: "Террористы из ETA снова нанесли удар: злодейски убит генерал гражданской гвардии, верный сын Отечества, Хосе-Луис Браулио Кампос. Особую ненависть террористов генерал заслужил, отвечая за подавление беспорядков в Бильбао год назад, во время похорон боевика ETA Чаби Саррионандиа. Благодаря слаженным действиям полиции и гражданской гвардии бесчинства баскских радикалов были пресечены малой кровью. Вечная память славному воину, генералу Кампосу!".
  Примечания.
  1) ETA - Euskadi Ta Askatasuna (Страна Басков и Свобода) - лево-националистическая организация, борющаяся за независимость Страны Басков от Испании и Франции, в состав которых входят исторические территории, населенные басками. Вести вооруженную борьбу начала во времена диктатуры Франсиско Франко и продолжила ее во время перехода к демократии, который, по мнению членов ЭТА, не привел к долгожданной свободе и независимости. Идейной базой ЭТА был баскский национализм, в значительной мере пересекавшийся с марксизмом, что в какой-то момент даже привело к созданию чисто "левого" крыла ЭТА. В целом можно сказать, что члены Euskadi Ta Askatasuna выступали за создание независимой, социалистической Страны Басков, свободной от диктата буржуазии и НАТО. Последнее роднило их со многими другими левыми боевиками, активно действовавшими в Европе в 70-80-х годах 20 века: известны случаи взаимодействия членов ЭТА с представителями "Красных Бригад", RAF, группой Ильича Рамиреса Санчеса, "Карлоса". На территории Европы (в том числе и в России) ЭТА признана террористической организацией. В настоящее время объявила о прекращении огня и атак против мадридского правительства, чтобы пересмотреть тактику и стратегию борьбы.
  2) Gora ETA! Gora Euskadi! - Да здравствует ЭТА! Да здравствует Страна Басков!
  3) Эускера - баскский национальный язык.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"