Тай Линг проснулся оттого, что какое-то насекомое пробежало по его лицу. Инстинктивно смахнув непрошеного гостя и открыв глаза, он понял, что уже рассвет. Один из первых, ёщё неуверенных лучей восходящего солнца, конусом пробивался сквозь дырку в полуразвалившийся стене хижины. Он буквально прожигал малиновым золотом холодный февральский воздух хижины. Вот уже несколько лет этот ночлег часто служил ночным кровом китайца, но законное право называться хижиной он потерял прошлым летом, когда после периода летних дождей здесь остались только три стены и покосившаяся от этого крыша. Сплетенные стебли бамбука во многих местах истлели, причудливо изгибая линии просвечивающихся стен. Вместо двери был вид на долину, открывающийся с нижнего склона горы Шуй-Фай, прозванной когда-то так местными жителями за овальную вершину, напоминавшую голову котенка из-за двух своих скал, которые выглядели как уши, готовые зашевелится при малейшем шорохе. А вслед за вершиной начиналась гряда белоснежных шапок уже взрослых гор, кончающихся где-то наверно в Тибете.
А перед ними, в долине, вид на которую открывался из проема проснувшемуся человеку, по крутым склонам лежали безжизненные груды камней вперемешку с поваленными деревьями. И весь этот весьма унылый узор сшивала лоскутами серо-зеленная от пыли и грязи трава, пробивавшаяся по желтизне глиняной земли. Были видны развалины других строений. Кое-где в траве валялись обломки черепицы, на ветках одного из уцелевших после оползня карликовых деревьев, присмотревшись можно было заметить кусочки какой-то истлевшей ткани. Вообще, любой бывалый путешественник, осмотрев бы всё с того места, где расположилась хижина, определил бы, что здесь в долине раньше было большое поселение, брошенное людьми, не выдержавших постоянной борьбы с природой. Но не только люди, казалось что и вся живность давно избегает этих мест. В долине стояла тишина, не нарушаемая пением утренних птиц, ни шорохом уползающих по утрам на ночлег змей, которых должно водится в таких местах много. Только чуть слышимое журчание ручья с другого склона ущелья, переходящего где-то в шум небольшого водопада, нарушало обреченное безмолвие долины.
Эта хижина, точнее то, что от неё осталось не была основным жилищем китайца. После ухода отсюда всех людей, он мог даже выбирать среди нескольких, практически не разрушенных домов, относительно теплых, с возможностью развести огонь, приготовить скудную пищу. Но это место Тай любил прежде всего за то, что с этой площадки, точнее с небольшого выступа на достаточно крутом склоне ущелья, на котором располагалась хижина, открывался очень красивый пейзаж-панорама на всё ущелье. Особенно, ему нравилось здесь встречать утренний рассвет, всегда бьющий вначале солнечными лучами в лицо. Затем согревающее солнце уходило немного в сторону, и раскрашивало эту сторону ущелья красной золотизной. Меньше он любил время закатов, так как по вечерам марево солнца быстро уходило за кошачью вершину, и низ ущелья в несколько мгновений покрывался мраком, хотя наверняка где-то только начинался малиновый вечер. Поэтому, желая проводить здесь побольше времени, и если погода позволяла, он перебирался жить в эту хижину на недели, пока холод или постоянные дожди не вынуждали его уходить с этого места вниз, скрываясь от ненастья в слегка согревающих безлюдных стенах.
Выкарабкавшись из груды сухой травы, служивших здесь ему постелью, Тай Линг немного расправил затекшее за ночь тело и незаметно для себя вздохнул. Сегодня, сейчас красота утра не так трогала его. Свежее впечатление прерванного восходом сна заставляла пожилого человека настороженно щурить и так узкие глаза на всходящее Солнце. Вообще китаец не сильно доверял снам. Очень уж часто в его жизни, сны несли противоположность грядущему дню. Как часто, бывало, просыпался он радостным от какой-нибудь необычайной красоты, увиденного во сне пейзажа, а день, и даже последующие дни и недели могли оказаться однообразными в серости повседневности и ненужной раздражительности. А бывало всю ночь мучался прилипчивым кошмаром, все утро потом бродил подавленный от наваждения с мыслью: "Приснится же такое, нет точно день пропал". А через некоторое время оказывалось, что нет, все не так плохо, можно сказать очень даже хорошо, и плохо начавшийся, как казалось из-за сна, день одаривал какой-то непредвиденной радостью или долгожданной встречей.
Поэтому, конечно не сон стал главной причиной внутреннего беспокойства. Да даже не беспокойства, а скорее всего - просто более глубокой задумчивости пожилого китайца этим утром. Все последние годы он постоянно об этом думал, даже слишком часто. Вновь засвербила в голове мысль-заноза о возможности обрыва линии. Ведь он последний. И эта мысль заставила его постепенно и отчетливо вспомнить, как он пришел в это селение после долгих скитаний по Китаю в надежде найти. Как внимательно вглядывался в лица проходящих мимо соседей, пытаясь заметить взгляд того, кто заменит. Но годы шли, селение становилось всё безлюднее, а вместе с этим таяла реальность его надежд. Он вспомнил и тот день, когда уходили последние жители. Те первые моменты полной безчеловеческой тишины, которая и сейчас, словно водой наполняла его уши. Он не боялся тишины, он даже её любил. Много раз странствуя, он мечтал о тишине подобного уединения, о безлюдных местах, где бы можно было себя полностью посвятить.
И тут всплыл вечный в таких его размышлениях вопрос - а правильно ли он поступил много лет назад остановившись в этих местах, не нужно ли ему было продолжить странствия? Ведь столько лет он совершал паломничества по Китаю, да и не только по Китаю. Ведь вместе с числом пройденных дорог, росла его уверенность в себе, внутреннее самообладание и знания человеческой природы. А сколько разных судеб и лиц повидал он во время этих путешествий. А скольким людям он смог принести облегчение и надежду на возможность вырваться из этого порочного круга, часто неправильно называемого жизнью.
После этих колебаний и сомнений, как всегда непродолжительных, в его душе проявилось что-то неуловимое, наверно подсознательное, которое своей энергией укрепила чувство уверенности, что он тогда не ошибся. Нет не зря, после своего длительного обучения и последующих странствий, он решил закончить свой жизненный путь именно здесь. И пусть здесь нет, например, красивых цветов, а ведь как он любил всегда любоваться на азалии, которые в других местах могли покрывать все склоны холмов и предгорий. В какое неописуемое блаженство приводило его созерцание этого моря. Этого переливающегося живого совершенства пышных оттенков. А как он любил проходя мимо, любоваться прямоугольниками рисовых полей, этим расчерченным человеческой прагматикой природным пространством. Этот запах поливной воды, смешанной с комками желтой земли, наполнявший воздух вокруг. Это ощущение рождение и продолжения Жизни испокон веков, каждый сезон.
Но попав сюда однажды, он не сразу по настоящему проникся величием природы данных мест. Не сразу в нем успокоилась многолетняя привычка странствий и перемена впечатлений. Не сразу эта долина и ущелье стали по нему по настоящему родными. Только иногда, в те минуты вдохновенного восприятия Жизни, он чувствовал здесь что-то неописуемое, которое так трудно передается словами.
Ему виделось порой, что не солнечный свет, а струящийся свет Вечноблагого Дао, наполнял утром всё вокруг своим Благоуханием. Это благодать образовывалась при смешивании опускающегося с неба прозрачно голубого Янь с таинственно оранжевым маревом Инь, с этим женским началом природы, поднимающимся от воды ручья, бегущего по дну долины. Все это смешивалось в воздухе прямо перед его глазами. Вечно образующееся Благоухание жило, меняло свою прозрачность, рождало формы облаков счастья самых разнообразных оттенков. Но не только воздух оживал, буквально вся материя безжизненной днем природы проявлялась по-другому. Казалось, что раньше краски спали, да ещё под слоем пыли повседневности. А сейчас они проснулись. Заботливая влажная рука Янь смахнула с них пыль повседневности, как протирают при уборке запыленное зеркало в доме. И обновленная реальность рождала уже объемные цвета, а пьянящий воздух заставлял, а скорее радостно приглашал их петь. Петь песню её величеству Жизни вместе. Под эту музыку серые краски камней начинали блестеть всеми оттенками радуги, словно их смочили водой, они потемнели, и на свету стали зеркальными, отражая своими боками всю многоцветность атмосферы всеобщего единения. Серо-бурая трава становилась изумрудной, по неземному изумрудной. Поражало воображение многоцветность и в тоже время пронзительная кристальность наполняемого долину воздуха. Стоило присмотреться к какой-то мелкой детали, и через мгновение живой воздух преобразовывался. Да так, что размеры видимого обломка черепицы или сломанной ветки на другом склоне становились в несколько раз больше, что можно было отчетливо увидеть прогрызенный когда-то каким жуком маленький кусок коры на этой веточке. Да и весь этот орнамент мусора и разрушений, в повседневности воспринимаемый как торжество хаоса и неотвратимости разрушений, вдруг проступал несколькими несильно светящимися красивыми иероглифами какого-то скрытого значения смысла красоты земной жизни. И это всегда возникающее в такие минуты волшебное ощущение возможности постичь в доли секунды этот смысл, шарадой уложенный природой на склонах ущелья и на дне долины.
Именно такой он увидел долину во сне задолго до того, как в действительности оказался в этих местах. И много раз задавал себе вопрос, насколько эта долина именно то место, которое он тогда увидел. Но он отчетливо помнит, как в начале сна долго взбирался по таким же безжизненно серым камням, кучам грязи и мусора. Также отчетливо помнит, как вдруг подъем закончился и он вывернув из-за поворота, скрывавшего панораму долины, вышел на этот выступ. Как открылась потом эта живая панорама. И даже эти просвечивающиеся стены тлелой от времени хижины, да и саму хижину он четко запомнил, потому что опьяненный, он довольно долго сидя отдыхал во сне после такого. Этот сон был из разряда, когда после пробуждения не всегда осознаешь, а что же было более реально - сон и наступившая сейчас реальность. Да и обжившись понемногу в этих местах, особенно после ухода людей, он стал все чаще и наяву чувствовать реальность увиденного во сне.
Погрузившись в эти мысли пожилой человек не заметил, как солнце перестало малиновым цветом подкрашивать склон ущелья, а потихонечку поднявшись, уже равномерным желтым светом освещало практически все пространство ущелья. Очнувшись от раздумий, Тай Линг начал корить себя за собственное бездействие. Круг мыслей часто повторяется, а драгоценное время жизни идет. Ведь сегодняшний день должен стать для него очень насыщенным. С детства впитал он национальную черту глубоко готовиться к встречи Нового Года. Любой уважающий себя китаец, в какой бы ситуации он не находился, должен должным образом подготовится к наступающему завтра главному празднику. К последнему в его жизни, как понимал из приснившегося сегодня сна, Тай. К последнему празднику долгой земной жизни последнего по воле причудливой судьбы заклинателя холодного чая.