Подобно тому, как корабль устремляется к воде со сходней, штормовой осенней ночью, двенадцатиэтажная серая каменная коробка с погашенными огнями дрогнула, хрустнув четырехметровым парапетом пляжа и скрежеща срываемыми плитами тротуара, выдавливая из-под себя вывернутые монолитные глыбы фундаментов, медленно двинулась в сторону захваченного начинающимся приливом пляжа.
Позади оставался котлован, дохнувший в небо смрадом разложившихся веков...
Тяжелый дождь грохотал по бетонной набережной. В глубине берега зловеще дремал пустынный городишко - убожество урбанизации, архитектурный хлам, светлым окном не показывая о своем существовании. Фонари по распоряжению секретаря горкома в целях соблюдения режима экономии энергии отключались, и мрак, сгущаемый и сублимируемый дождем, был вязким и реальным.
Дом двигался очень тихо, не беспокоя даже чуткого сторожа Здюжкина, который и первый же стал жертвой этого странного события.
Около шести сорока двух, поутру как обычно, он выходил через стеклянные двери, с гордостью оборачиваясь назад на серый мрамор доски с надписью "Научно Исследовательский институт архитектуры и строительства".
Так произошло и на этот раз, но ступенек с чугунными перилами уже не
было.
Он даже успел полюбоваться табличкой, но не долго, так как устремился по вектору, перпендикулярному центру земли, с квадратно нарастающим ускорением "g" на неизвестную глубину.
Дед решил, что это сон, догадался не прикуривать, чтоб не запалить казенного дивана и, блаженно зажмурив глаза, подумал: "Видать расту еще..."
Каким образом закончилось его сновидение, и на сколько подрос он, остается загадкой.
В семь двадцать пять вылез из "Газ-31" перед котлованом директор НИИ. Он безрадостно поморгал вслед погружающимся в пучину аквариумным проходным и вымолвил: "Какого черта Кузьмухину надо? Всего-то два раза и отвез его секретаршу на дачу". Он захлопнул лоснящуюся черным лаком дверцу перед лоснящейся сонной мордой шофера.
- Гришенька, придется ехать домой, работать сегодня не будем... Проходная что-то низковато. А вообще-то жми на дачу.
Они укатили.
'
Через двенадцать минут подошли два "алика". Присев на краю и свесив вниз похмельные ноги, они распили бутылку вина местного разлива, после чего ввергли пустую бутылку в пучину, предварительно расколов последнюю прицельным броском о стену дома.
Да, да, радостный мой читатель, именно она стала второй жертвой беспощадного аномализма.
Собутыльники же, отряхнув помятые зады, отправились в порт загружать в контейнеры ящики с вышевыпитым вином.
В восемь двадцать девять у котлована с видом на уходящий в море дом собралось около ста восьмидесяти четырех служащих НИИ, двенадцать преподавателей школы ДОСААФ - в основном проворовавшиеся майоры в отставке, разжалованные из строительных батальонов; пять машинисточек машинописного бюро и их начальница; пьяный оператор котельной; неуместно трезвый начальник ЖЭУ; два сурово нахохлившихся работника особого отдела, угрожающими лапками перебирающие шифрами на секретных пластмассовых сундучках; директор клуба "Архитектор" и его хор в составе двух басов, двух сопрано, одного мецесопрано, семи теноров и ансамбля пляски кавказских мальчиков из двадцати семи человек - гордость директора клуба.
В восемь тридцать одну появилась нетрезво виляющая "Волга" директора НИИ.
Осознав непорядок массового невыхода на работу по причине недосягаемости проходных, директор соскочил в воду, добултыхал до прозрачных дверей, отливающих уже глубинной зеленью, мужественно пытался их открыть, но силы покидали его, и с последними словами: "Ну, Кузьмухин, ну, гад, узнаешь!.." - выпустил никелированную ручку и исчез в мутной ряби.
О чем узнает предисполкома Кузьмухин, мы надеемся испросить, читатель, у крабов, обитающих в этих местах.
Через два часа, наконец-то, до сознания толпящихся на берегу дошло, что рабочий день на сегодня исчерпан.
Все разошлись. Кавказские танцоры, поплясав немного на краю котлована лезгинку, также удалились, оставив оператора институтской котельной Василича в бесконечном угарном одиночестве.
Специалист энергетических установок что-то доказывал ушедшему в пучину директору мудреными для нашего брата терминами.
- Дык ёлы... три секции во втором котле - давление не ночевало, а форсунки-то, слышь, как сипят! Дык рази это вспрыск, когда фють-фють и шахнул!
Он отчаянно показывал весь процесс руками: "Заслонки пышат в растуды, а термометр никуды!"
В одиннадцать пятнадцать подъехали по ложному вызову пожарные на двух машинах. Одна с мотопомпой, вторая с выдвижной лестницей, но, убедившись, что здание не горит, а даже выгодно (в пожаробезопасном смысле) находится омываемым в проточной воде, покурили, незакопчеными руками аккуратно сложили образовавшиеся окурки в привезенное с собой ведро с песком и со вздохом огорченного облегчения отчалили, подпрыгивая на ухабах, громыхая о головы новенькими касками и топориками, обметая с трепетных ресниц спросонную влагу.
В одиннадцать пятьдесят тишину торпедировал грохот эскадрона тракторов Т-130.
Берег наводнили оранжевые жилетки спасателей, блестящие оловянные головы водолазов, синие спецовки ремонтных рабочих.
Этот сброд нечеловеческими усилиями налепил по периметру здания стальную обвязку, а водолазы зацепили толстенный трос, разматываемый с лебедки на катере.
Трос делился у берега на две ветки, а далее каждая на четыре связки, которые цеплялись петлями на форкопы тракторов.
Но движение дома было значительным, и дружно затарахтели двигатели, так как машины, царапая бетон, уже подползли, подтягиваемые домом к обрыву.
Показалось всем - вот спасение! На минуту смещение прекратилось и только грохот и облако перемолотого гусеницами цемента и гравия повисло над берегом.
В этот момент потемнело небо, завыл дикий шторм, страшный вал ударил в бледный бетон набережной, отразился, охватывая двумя могучими струями - бурлящими потоками (словно двумя сведенными на горле руками) злополучное здание.
Звонко лопнул трос, как оттянутая резинка метнулся к стене, пробив в ней брешь в человеческий рост и юркой змеей пропал в проломе
***
Между мутными ситцевыми шторами таилась густая черная полоса. Ночь вглядывалась сквозь нее в его сон.
Сперва какое-то беспокойство охватило его и чужеродный, неестественный скрежет исторгся из его груди. Звук повторился, Он был невыносимым и болезненным. Звук похожий на истошный визг дисковой фрезы по бетону или камню, на скрип пенопласта, на возню битых, давимых и растираемых в муку стекол.
Он вскочил. Губы невольно повторили звук и мерзкая тошнота схватила
горло.
Что-то назойливо беспокоило внутри и показалось ему - успокоение и равновесие придет, если спуститься вниз, в глубину подвалов, пустоту которых и опасную тьму он чувствовал словно свой желудок, чьи ходы были как его бронхи, и свет в эти подземелья поступал через его открытые глаза. Закрывая их, он рождал мрак в путаных жутких лабиринтах.
Что-то случилось в этой путанице ходов организма. Как нарушение обмена веществ, как прекращение подачи тока свежей крови. Обрывалась связь естества и сотворенного естеством, какое-то нелепое сопротивление механической куклы Творцу, бессмысленное, как усилие плевка из глубины океана, но зловещее из-за своей рефлекторной неосознанности.
Его тянуло вниз. Что-то происходило там.
Он вышел в коридор. Двери лифта почему-то открыты, но кабины не
было.
Он украдкой глянул в пасть шахты и подивился ощущению, что смотрит вглубь собственной гортани. Внизу, на дне, маячил какой-то нервный огонек и гулко доносился визгливый скрип. Там определенно что-то происходило.
Он побежал по лестничному спироидному серпантину, но это был глоток и бросок пищи к желудку, толчок сердца и полет порции крови в дальний закоулок кровеносной системы.
Он понял, что спустился ниже уровня земли. Он был уже в подвале себя, ниже уровня условного восприятия символов и аналогий, в непредсказуемой фосфорецирующей глубине подсознания.
Он почувствовал по гнетущей вязкости воздуха и сырости, что процессы, происходящие здесь необратимы, как в топке атомного реактора, и неосознанны, а следовательно неконтролируемы.
Котлы, манометры, трансформаторы, путаница теплотрасс, проводов казалась ему бессмысленной игрой воображения в возне извилин, коридоры с тяжелыми стальными дверями - хаосом кишечника, моргание ламп на небольшом пульте - подмигиванием дождевого червя.
Отторгнутой пищей он слепо двигался по изгибам бетонного кишечника. Понимание происходящего брезжило где-то в недосягаемой выси. Это ощущение стороннего наблюдателя опыта над морскими свинками -одновременное чувство необходимости и необязательности происходящего.
Казалось ему, что вырваться из этого состояния возможно в любой пожелаемый миг. И поэтому чудилось ему, что он спокоен.
И тут он почувствовал, что кто-то неживой, несуществующий пронзительно смотрит ему в затылок.
В сердце прыснул адреналин и оно, поперхнувшись, судорожно затрепыхало.
Кровь отхлынула от лица и кожа обтянула острые скулы.
Он сделал отчаянный поворот с прыжком к стене, но ухватил боковым периферийным зрением лишь неуклюжую тень, метнувшуюся по цементному полу за огромный металлический бак, над которым колыхался синеватый туман какого-то едкого испарения.
Он весь дрожал. Зачем он здесь?
Лишь теперь он понял скрытый ужас ситуации. Это конец!
Сзади под ногами заскрипело. Взвизгнув, он отскочил, выворачивая голову назад. Массивная рифленая крышка сдвинулась с люка канализации и что-то быстрое, вынырнув оттуда, сдавило вместе плотно и потянуло его ноги.
Он инстинктивно ухватился за трубу над головой и повис.
Его ноги были до колен в шахте люка, и из-за темноты не было видно, кто держал их, но что-то шевелилось там. Он попытался тряхнуть ногами и осознал бесполезность всякого сопротивления. Тело было растянуто как струна, как тряпичная кукла в рвущих лапах маньяка.
Труба из его рук вдруг стала уходить вправо, косо вытягивая его, словно ее тащили. И на ощупь это была не труба, а десятки толстопереплетенных, маслянистых металлических змей.
Боль в растянутых сведенных мышцах и смещенных костях вдруг отрезвила его.
Он закричал пронзительным криком уничтожаемого животного, криком силящегося пробудиться от кошмарного сна.
Тяжелый удар извне потряс его, подбросил, перевернул и что-то изменил в сумасшедшем сценарии...
***
За ситцевыми занавесками угрюмый штормовой день, если не смотреть на часы - кажется последние минуты перед закатом.
Гектор встает задвинуть штору, чтобы избавиться от назойливого ощущения, будто безумный некто следит за ним...
Гектор Антеевич Сельтрей проснулся от жгучего толчка испуганного сердца в гостинице Архитектурного института.
Номера располагались на девятом этаже, но сюда явственно долетал навязчивый дребезг волн.
Тело корчило нудной болью. Что-то случилось. Надо вспомнить...
Вчера он приехал из Мрачинска в НИИ за выуживанием документации на строительство домов методом "скользящей опалубки". Здание самого НИИ, кстати, построено тем же способом.
Главный архитектор документацию "зажал", сославшись на нерабочее состояние множительной техники (обычный трюк).
Гектор пошел в обход. Он долго крутился в приемной директора, пучил голубые глаза и вертел перед секретаршей Лерой могучими телесами, задрапированными "фирмой".
Вечером, в двадцать один ноль-ноль, в чахлом прибрежном ресторанчике он сжимал под столом ее бедро в головокружительной близости в районе шелковых трусиков, с нетерпеливой наглостью глазел сквозь мутное стекло рюмок в плотный зажим ее грудей, а в двадцать три с копейками сжимал Леру сильными руками на узкой гостиничной койке.
Узнав, что Лерочка далека от документации, как австралийская зебра от нашей помойчатой кошки, разозлился, сглупил и послал ее к черту.
Лера ускакала в одной туфле, натянув колготки только на одну ногу. Вторая неодетая часть колготок уныло приволакивалась за одетой, как бы сожалея об отсутствии модной красной туфельки, затоптанной под кровать азартными сопостельниками.
Сельтрей продолжал злиться и после ее ухода. И ввиду обстоятельств, влил в себя целую бутылку водки и... и все!?
Больше ничего не помнит...
Прочее же все идиотский, сумасшедший сон. Таким образом все вроде бы в норме.
А документация?
Рассеянно он зевнул, распахнул занавески и - захлопнул рот... Всюду было море.
Первой подвернулась дежурная мысль: "Вторая серия сна!"
Примитивные догадки: сильный прилив, наводнение - подсказывали легкий путь к успокоению, но здравый смысл отвергал все "вдруг" из-за мизерного процента вероятия. В самые худшие штормовые дни море занимало половину пляжа, но до НИИ всегда оставалось добрых сотня метров и четырехметровый бетонный утес. Сейчас же вода достигала третьего этажа. Гибельные волны ломились в стены, доставали до пятого и шестого этажей, крошили там стекла; ничтожный их звон в ту же секунду поглощался ревом идущих следом потоков.
Гектор бросился через зловеще пустынный коридор к размалеванному панорамному окну с видом на берег. До берега было метров двести через непревозмогаемый стон взбесившейся воды.
И люди на берегу, отгоняющие свою технику на стоянки строительных управлений или на свалку чермета, не собирались поспешать Сельтрею на помощь, да и просто не могли различить в просветах абстрактных разводов панорамного витража жалкую командированную букашку-попрошайку. Какое дело заскорузлым телогрейкам до застрявшего чиновника, когда рабочие носы уловили аромат очередного выброса концентрата, произведенного по случаю перегружения производственных мощностей, пивзаводом в море. Их (рабочих) также волновало возможное снижение концентрации выброса посредством дождя, что было нежелательно, ибо эта операцию уже проводилась комбинатом. Аналогичное же безразличие испытывали слегка трезвые прорабы и совершенно нетрезвые начальники СМУ и ДРСУ.
"Спасатели" предпочитали спасать свои кошельки от возможного переполнения - в вино-водочных мавзолеях.
Единственным человеком, высказавшим хоть какое-то сострадание Сельтрею, оказался сам не ведающий того оператор институтской котельной Василич, ласкающий (в измену полштофной) на две-трети отпитую чекушку. С нее-то он и алкал суть, вникаючи во всю немыслимость ситуации!
Скорбь его о жертвах стихии выражалась следующей текстологией:
- Дак ёлы... манометр не шик-шик, а компрессор-то гу-гу... ежли масла хучь грамм всплывет в кислородную-то и привет! А баллоны-то три лет как не меняны! - операторская мысль скакала по темам шизоидным галопом: "И где такой крепежъ взяли? Зачалено "наудав" - слона сдвинуть можно!"
Потом он допил чекушку, но не бросил ее, а, выжав до дна на лодонь пару капель, смазал водкой скользкую черепноголовую плешину и мятые кривые усы и, нежно благоухающий, отправился по следам строителей на поиск заветной сбросовой струи. Пустую чекушку хозяйственный Петр Васильевич не вверг в пучину, но предусмотрительно положил во внешнебортный карман довоенного френча, где та собиралась пробыть до положительных результатов поиска незабвенного живительного источника.
Понадеемся на успех предприятия Василича, уповая на его профессиональный нюх, правда несколько отбитый, последнее время венгерским шампанским, которым он взял за правило похмеляться после пяти часов утра, приобретая это изысканное питие по нескромной цене (несмотря на скромное жалование) у таксистов парковавшихся на площади морвокзала. Ненависть Василича к элитному напитку была сродни нарзанным антипатиям монтера Мечникова...
Василич брел, раскидывая по противоположным сторонам тротуара усталые непослушные ноги, стукаясь умным лбом в лохматые стволы пальм и рефлекторно обходя залитые дождем бамбуковые рощи. И не знал наш дорогой специалист энергоустановок, каким припадком исступления проводила его человекоподобная муха из-за размалеванного стекла высотного аквариума.
Вместе со смазанной лысиной и пустой бутылкой в дырявом кармане вонючего пиджака уносил Василич с собой на светлые пивные просторы берега надежду на спасение.
В полнейшем отчаянии Сельтрей, попытавшийся разбить толстое стекло, разбил в кровь кулаки, отбил пятки, коленки и даже зад, так как пытался нанести противнику агрессивный и сокрушительный хоккейный удар. Перепачканное кровью стекло только дрожало, будто это был не сантиметр расплавленного кремниевого песка, а бронированный борт правительственного дредноутого лимузина.
Благодарение Богу, в тридцать четыре года Гектор прилично управлял своим сильным телом и беспокойными эмоциями.
Мотая отбитыми окровавленными конечностями, мыча и скуля от боли, он нащупал некое успокоительное просветление и решил искать выход из немыслимой ситуации...
Однажды в детстве он столкнулся с невероятным.
В шестьдесят восьмом году, когда они жили в Кентмановке, напротив их дома, в бывшей избе-читальне открылась букинистическая лавка.
Его пионерское сердце заворожили одна странная книга: огромная, в золотистом переплете, с крестом и ангелами вверху по углам, завораживала и ее цена - для него просто недостижимая - сорок пять рублей. Хотя он и не имел представления о ее содержании, но книга владела его мыслями, снами, постоянно напоминала о себе, вытягивала силы и назойливо маячила в витрине через дорогу от дома.
Ее можно было видеть из кухни, из сада, из сарая, даже из узкого окошка клозета.
И тогда Гектор (в те времена просто Гек) решился.
Однажды, как всегда, он толкался в лавке, и обрусевший немец Детеринг, хорошо его знавший, попросил его присмотреть за лавкой, куда-то спешно отлучившийся.
Гек схватил том и бросился в сад. Его преследовал страх, что это сон и книги может не оказаться в руках.
Замотав книгу в тряпку, он положил ее на землю, сбоку от себя и принялся разгребать трясущимися руками землю.
Когда глубина ямки показалась ему достаточной, он обернулся, но книги не было!
Он пересмотрел везде, вновь перерыл землю, думая, что засыпал ее случайно...
Так никогда и не была найдена эта странная вещь Сельтреем.
О том, что было дальше, он не любил вспоминать. Промолчим и мы...
Похожее на то далекое чувство растерянного отупления испытывал он и
теперь.
Облегчение и ясность возможного спасения улетучилась при конкретном рассмотрении вещей, когда Гектор добрался до третьего этажа, споткнулся об огромный свернувшийся в сонные гадючьи кольца трос и свалился в водоворот плывущих мимо бланковых бумаг, чертежей.
Он попытался выплыть в пролом - результат деятельности спасателей -отраженная от берега волна брандсбойтной струей ворвалась в проем и ударила его спиной о противоположную стену.
Задыхаясь, балансируя на грани сознания, отплевываясь, он выбрался на ступени центрального лестничного марша.
Ледяная ванна успокоила его.
А вода добралась уже до четвертого этажа.
- Необходимо понять, отчего дом отступает в море, - озаренно и сумрачно подумал Сельтрей. Как будто бы ухватившись за причину, он затормозит уходящего в море кита...
На пятом этаже он нашел, что искал, но на двери с цифрой "47" в ромбике и табличкой "Архив" красовался цифровой замок.
Гектор попытался выбить дверь плечом, но та не поддалась. Он пошлепал по воде вдоль дверей. В конце коридора плавал стол и два кресла для посетителей.
Ногой он отбил крышку - два раза ударил углом - дверь треснула пополам и провалилась внутрь.
Растерянно уставился он на два десятка стеллажей, набитых папками с чертежами в семь ярусов.
Спокойно, спокойно, где-то должен быть сводный журнал учета
поступающей документации, как положено во всяком порядочном
архиве. Вот эта амбарная книга похожа.
Так... Не то.. .не то, а это?., как-будто... не то...
Вот! 2-6-93. Это, по-видимому, второй стеллаж, шестая полка,
девяносто третья папка.
Он выдернул заветную синенькую папку с коричневой шнуровкой, сунул под мышку и зачем-то завалил стеллаж. Брызги и разноцветные папки полетели в разные стороны и закачались на болезненной комнатной зыби.
На сухой площадке седьмого этажа Сельтрей вырвал с бумажными корнями шнуровку, принялся отсеивать чертежи.
-План фундаментов... план кровли, фасады, стройплощадка... котлован, геологический разрез. Наверняка здесь какой-нибудь плавун!.. Песок, суглинок и даже скальные породы, уровень грунтовых вод, весенний гидромаксимум...
Ничего!
В отчаянии он метнул папку в сторону. Она соскочила со ступеней и нырнула в просвет лестничных маршей. Полетела, крутясь и открываясь, разлетаясь белоснежными хлопающими плоскостями чертежей. Цель его командировки и Лерочкину обиду накрыла жалкая волна.
-Если шторм прекратится - до берега можно добраться вплавь, -подумал Гектор, но вода уже выравнилась с окнами пятого этажа.
Дом стремительно уходил в глубину.
Он различил неприметную за коленом лестницы дверь с надписью "электрощитовая" и толкнул ее. Словно от слова "электро" заряд испуга и изумления прошел по его телу.
На полу, среди сопротивлений, на кучке битых фарфоровых изоляторов и "пробок", безмятежно спал пьяным сном институтский электрик Катод Анодович Дигазэт - рабочий человек неизвестной азиатской национальности и неопределенно солидного возраста, скорее пенсионного, изгнанный прошлой ночью под дождь ненавистной сожительницей. Конфликт произошел из-за выпитой им бурды, найденной случайно под собачьей подстилкой в двух грелках, в виде браги, и принужденный заночевать непосредственно на рабочем месте.
Нежно обнимал Дигазэт флакончик из-под огуречного лосьона, который он принял на ночь в качестве успокоительного средства, и снилось ему, что будто обнимает он неверную сожительницу свою Жебаину Гуцуловну Дискант...
Проклятая ведьма и не ведала, на что обрекла она Катода.
Сельтрей, по неосведомленности любовных дел местного электрического магната, попытался перетащить последнего на более высокие этажи, так как через пару часов конура электрика превратится в коммунальную нору скользких осьминогов и противных амеб. На данное действие Катод ответил неразборчивым бормотание и броском подвернувшегося под руку пузырька от ночного своего лекарства. К тому же весил Катод не менее девяноста килограммов, что исключало его транспортабельность посредством рук.
Тогда Гектор решил найти какие-нибудь механические средства: ремни или веревку, которой смог бы перемещать спящего способом, усвоенным из брошюры "Это должен знать каждый".
Я опишу вам этот способ. Особо рекомендую его читательницам - для переноса уставших и ослабленных бесконечными запоями мужей.
Кожаные (непременное условие) крепкие ремни продеваются переносимому под зад, а переносящему помещаются на сильные плечи, далее накрест на груди и завязываются сзади на спине. Подобный способ - блестящая находка для переноски раненых, пораженных и тому подобных несчастных, и должен был, по разумению Гектора, стать решающим в спасении электрика.
Несколько дверей оказались запертыми, а стальные ворота с надписью "Клуб ДОСААФ" открытыми.
По стенам клуба висели схемы, безликие плакаты, в центре стоял полуразобранный ДТ-75, заброшенный на седьмой этаж всесокрушающей одической силой курсантов курсов механизаторов.
На столе возлежал акваланг, по которому поначалу он скользнул взглядом, и вдруг закричал от прозрения.
Но акваланг мог оказаться всего лишь учебным макетом для тренировки юных водолазов. Оба баллона оказались полными. Манометр показывал 45 атмосфер. Редуктор исправен, даже загубник не был искусан. Здесь же была маска, ласты и прорезиненный черный гидрокостюм.
Он засмеялся и заплакал - это было спасение.
В детсве он занимался в кружке "Юный аквалангист", который создал их учитель физкультуры, отслуживший "срочную" на флоте водолазом три долгих постылых года. Этот кружок был для него некой инерциональной ностальгией по двухярусным кубричным койкам, безжалостным морским "дедам", вонью половых тряпок и ведер с морской водой.
Гектор целовал холодные стальные баллоны, ласкал ремни, как вчера ноги и грудь Леры... Уж теперь-то он не сомневался в полезности существования клубов ДОСААФ.
В этот момент, сквозь постылый грохот воды, до него добрался дикий визг звон разбиваемого табуретом стекла.
Терзаемый страшной догадкой Гектор выскочил в коридор и увидел, как исчез за раздолбанным окном крепкий электриковский зад со словами (даю приблизительный перевод): "...Жебаина, сучья дочь, что ж ты натворила!? Сколько раз тебе говорено, глупое животное, - ложишься спать: сходи допрежь в клозет!..."
Прочие Катодовы размышления о причине разыгравшейся стихии канули с хозяином в ненасытную пасть, имя которой Mare Tenebrarum. Некоторое время было слышно шлепанье рук по воде и удалая песня: "Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке".
Несчастный Дигазэт по-видимому решил, что окружающая его вода есть умозрительное побочное следствие применяемых им лекарственных препаратов, и решил освежиться, чтобы в пристойном виде показаться Жебаине Дискант, но то, чего достиг он после стремительного полуторасекундного падения, было всего лишь мрачными водами Стикса.
Беспощадная стихия увеличила свой гнусный счет еще на одно очко.
Горько заплакал, минуту назад впервые в жуткое это утро повеселевший, Сельтрей.
Он вернулся в "Клуб ДОСААФ".
Расстекленные оконные глотки седьмого этажа захлебнулись порывом могучей волны. Берег едва брезжил тенью, упавшей за грань дождя и свирепого ветра.
Колючие брызги залетали в окна гостиницы на 9-ом этаже.
Дом уходил в открытое море. Все более опускался в глубины.
Сельтрей ощутил наплыв убеждения, что именно глубина спасет его. Выбраться у поверхности не удастся - его разобьет о стену. Он выплывет через первые этажи или подвал, где волнения не должно быть, и доплывет до берега, если только не замерзнет.
В том, что вода ледяная, Сельтрей успел убедиться и потому натянул "комбез" поверх одежды, скинув только размокшие туфли.
Накинул капюшон. Обтянутый, черный и скользкий он стал похож на угрюмого, озлобленного головастика, измученного бессмысленным мельтешением миллионов большеголовых, безмозглых собратьев.
На площадке, перед нервно скачущей по стенам водой, Гектор затянул ремни баллонов, свободные концы связал узлом на животе, шлепнул на глаза пыльную перетальтированную маску, натянул на белые носки резиновые лягушачьи перепонки, именуемые в простонародии "ластами".
И еще одну очень полезную вещь, весьма кстати, обнаружил и прихватил он в клубе - это тяжелый подводный водонепроницаемый фонарь с аккумуляторной подзарядкой.
Сельтрей открыл вентиль, закусил загубник и спиной бросился в воду.
Затаив дыхание от резкого холода среды, которая не особенно ласково принимала его подводные занятия, он испуганно проследил, как ушла вверх по стеклу маски, словно по иллюминатору тонущей субмарины, бьющаяся линия, разъединяющая и объединяющая два враждебных пространства: воздух и воду.
Серебряные пузырьки еще несколько секунд, завихряясь, догоняли его и прощально отстали, сжимающим сердце, напоминанием о суше и свежем воздухе.
Сильно качало.
Судорожно цепляясь за перила, он опускался в глубину. Внизу дом был похож на подводное решето, сквозь которое, как планктон в пасти кита, процеживалась океанская жижа. Тяжелые и угрюмые сумрачные своды Стикса...
Глубина давила тоннами столба воды, сведенная напряжением голова звенела распадающимся дребезжанием назойливого будильника с заевшей кнопкой остановки.
Видимость отвратительная.
Он включил фонарь и немного схитрил - стал опускаться вертикально вниз, в просвет между лестничными маршами, огибая перекрытия, цепляясь и отталкиваясь от них. Так было тяжелее, но быстрее.
По его представлениям уже должен быть холл и стеклянные двери первого этажа, но болезненный свет фонаря перескакивал с перекрытия на перекрытие.
Неожиданно луч исчез, пропал, растворился, завис в пустоте. Сельтрей замер, задохнулся от испуга, от жуткого сопряжения опасной пустоты и гнетущей неизвестности. Это неопределенное дикое чувство страха, но страха реально предсказуемого, сродни беспочвенному и неврастеническому томлению больного клаустрофобией в тесной, мрачной, душной комнате.
Обессиленный безысходностью, луч вдруг, нащупал далекую неровную кладку (словно зависшая над гибельной пропастью нога зацепилась краешком носка за неустойчивый камень) размытым подводным заревом качался на стене.