Первая танковая армия Катукова сражалась на Украине девять месяцев, освободив десятки городов и сотни сёл и деревень, и Павел привык к своеобычности этого края, очень похожего на Россию, но в то же время заметно от неё отличавшегося, особенно здесь, на западе Украины. Он привык к местному говору и начал его понимать, привык к достатку и к мирному виду селений из числа тех, кого война пощадила, - эти сёла и городки утопали в зелени садов, все домики были аккуратно выбелены, двери и наличники обязательно расписаны голубой или красной краской, у ворот красовались стеклянные фонари. В чистых горницах здесь лежали на полу яркие домотканые коврики, стояли в каждой хате причудливо разрисованные сундуки, а на кроватях высились пирамиды пуховых подушек, от огромной нижней до крохотной верхней. В сельских домах России иконы были очень большой редкостью, а здесь, на Западной Украине, иконы с ликом Христа можно было увидеть в каждом доме - они висели на стенах по соседству с веерами застеклённых фотографий, изображавших хозяина дома и всех его родственников, ближних и дальних.
Отличалась и здешняя одежда - мужчины носили сорочки-вышиванки, а при взгляде на одежду женщин рябило в глазах: юбки, кофты и передники были расшиты узорами, на шеях девушек и молодаек красовались мониста - намысто, по-местному. К русским здесь относились по-разному - в большинстве случаев доброжелательно, однако Павел Дементьев уже знал, что если хозяйка на вопрос: "А где твой муж?" отвечает, честно глядя в глаза: "Та вин пыйшов у соседне село, скоро должен вернутся", это почти наверняка означает, что на самом деле муж её обретается в какой-нибудь националистической банде, прячется в лесном схроне, а то и сидит где-нибудь в засаде, выцеливая в спину зазевавшегося красноармейца. Это удручало, хотя в целом Павел ощущал себя среди своих, в своей стране, освобождённой, а не завоёванной.
В конце июня 1-я гвардейская танковая армия была переброшена на отдых северо-западнее города Дубно: здесь, в прикарпатских лесах, она готовилась к наступлению и к предстоящим боям на территории Польши.
* * *
Баратин был самым обычным селом запада Украины, каких Павел видел уже много. Дивизион обживал небольшой лес, примыкавший к окраине Баратина, - солдаты строили землянки, маскировали пушки и тягачи. Власенко, верный привычке, остался жить в своём командирском фургоне, а Дементьев, Семёнов и Фёдоров решили разместиться в каком-нибудь деревенском доме, хозяева которого согласятся принять на постой троих советских офицеров. Облюбовав добротный дом на окраине села (поближе к своим батарейцам - так, на всякий случай), Павел отправил туда квартирьером своего ординарца Васю Полеводина - "наводить мосты", - и верный Василий с честью выполнил ответственное "боевое задание".
- Ждут нас, - доложил он, вернувшись.
Вообще-то выяснилось, что не "ждут", а "ждёт" - в единственном числе. Офицеров встретила кареглазая миловидная женщина лет двадцати пяти - в этом большом доме жила только она одна. По-русски она говорила чисто и правильно, и неудивительно: женщина эта оказалась вдовой офицера-пограничника, погибшего на заставе неподалёку в первый день войны.
- Мир не без добрых людей, - объяснила она. - Пригрели меня здесь, выдали за свою родственницу. Так и прожила я эти три года, вас дождалась, а теперь вот, наверно, домой поеду.
- А куда хозяева делись? - напрямик спросил Фёдоров, недоверчиво глядя на неё.
- Так, - уклончиво ответила та, - ушли и пропали: война.
- А как же ты одна тут жила? - не отставал комиссар. - Не обижали тебя? Лес-то - вон он, рядом.
- Не обижали, - женщина как-то странно усмехнулась. - Я им глаза отводила.
Она отвечала вроде бы охотно, но в то же время умудрялась почти ничего не сказать, ускользая от ответа капелькой живой ртути. А Павел смотрел на неё и чувствовал, как сердце его стремительно падает куда-то в пропасть. И это было не обычной реакцией молодого и здорового мужчины при виде молодой и красивой женщины, и даже не ударом внезапной влюблённости - это было что-то другое. В карих глазах женщины мерцали таинственные огоньки, и веяло от неё чем-то загадочным, как будто сошла она со страниц древних сказок или преданий. За ужином она незаметно, но внимательно и даже изучающе рассматривала своих постояльцев, словно что-то прикидывала и решала, и Павлу казалось, что взгляд её задерживается на нём дольше, чем на его товарищах. Была в ней что-то непонятное, хотя звали её очень просто: Анютой - Анной.
* * *
...Прошло несколько дней. Все эти дни Павел ловил себя на том, что ждёт вечера и возвращения в дом на окраине Баратина - в дом, наполненный мягким светом карих глаз Анны. Он был очарован, и принял как должное глубокомысленное изречение Василия: "А хозяйка-то наша - колдунья, как есть колдунья! Такие у нас в деревнях порчу наводят - глаз у неё пронзительный". Дементьеву было безразлично, колдунья Анюта или нет: он был рад тому, что она есть, и что он каждый вечер может её видеть.
Павел не узнавал себя. Он не то чтобы был прожженным ухажёром, но и наивным мальчиком назвать его было нельзя, однако перед Анной Павел терялся, не зная, что сказать, хотя заговорить с ней играючи, как с другими женщинами, ему очень хотелось. И однажды вечером это ему удалось.
Два Александра - Семёнов и Фролов - задержались, ординарец Вася затаривался на кухне продуктами (объедать одинокую женщину, тогда как снабжение дивизиона заметно улучшилось, Павел считал непорядочным), и Дементьев вернулся на "постоялый двор" в одиночестве.
Анна встретила его приветливо. Она набирала в сарае дрова, чтобы занести их в хату, но при виде Павла прекратила это занятие.
- Давай помогу! - предложил Павел, обрадовавшись, что может быть ей полезен.
- Помоги. А может, ты не только носить дрова умеешь, но и колоть? У меня много их, дров неколотых.
- Да запросто! Где у тебя топор, Анюта?
- Вон он. Ну что ж, - в глазах Анны заплясали янтарные огоньки, - давай, покажи, на что ты способен. Мужика - его ведь по работе видно.
Дрова колоть Павел умел - чай, в деревне рос, да и потом приходилось ему иметь дело с печным отоплением. Он с наслаждением располовинивал увесистые чурбачки, ловя на себе одобрительный взгляд карих глаз Анны, действующий на него, как шпоры на горячего скакуна, и разговор между ними потянулся сам собой, слово за слово.
- Ты говорила, что домой собираешься, - спросил Дементьев, откладывая в сторону расколотые поленья. - А откуда ты родом?
- С Дону я, - ответила Анюта и добавила: - Казачка я, коренная.
- Казачка? А как же тебя сюда-то занесло, в такую даль? Или муж твой тоже был из твоих родных мест?
- Муж? Нет, он не казак был, другого роду-племени. А как занесло... - она вздохнула и впервые назвала Дементьева по имени: - Долгая эта история, Павел.
- А ты расскажи. Под рассказ твой веселей работается, а дров-то у тебя вон сколько!
- Расскажу, только, - она запнулась, - боюсь, как бы ты меня врагом не стал считать.
- Врагом? С какой это стати? - удивился Павел, но Анюта словно и не слышала его вопроса.
- Родилась я в девятнадцатом году, - начала она, глядя в сторону, - в самый разгар гражданской войны. Отец пришёл на побывку, позоревал дома две ночи, и получилась я, девчонка-последыш. Семья у нас большая была, но сестёр у меня не было: одни братья, и все меня старше. Мама уже и не чаяла, что ещё одного ребёнка родит - самый младший из моих братьев был на пятнадцать лет меня старше.
- И все твои братья, - спросил Дементьев, опуская топор, - воевали за белых?
- Да, - Анюта обожгла его взглядом, - и отец, и братья, все семеро. Сначала они ещё думали-размышляли, а как раскусили, что такое есть Советская власть, и когда на Дону восстание началось, то взяли они шашки да винтовки и пошли воевать.
- А потом? - спросил Павел, сглотнув слюну.
- Потом? - Анна горько усмехнулась. - Домой вернулись трое - отец и два брата; остальные кто погиб, кто за границу подался. Повинились перед Советской властью, и она их простила - вроде бы, - да только память у неё крепкой оказалась. Как началась на Дону коллективизация, так власть и припомнила моему старику-отцу да братьям все старые грехи, и спросила с них жестоко. Мать не выдержала - померла в одночасье, и осталась я на свете одна-одинёшенька из всех десяти душ семейства моего. Отправили в детский дом; там я и росла под взглядами косыми да под шипенье гадючье - мол, вражье отродье. Всякое было - вспоминать не хочется. А как заневестилась я, тут и повстречался мне на пути мой сокол сизокрылый. Дрогнуло у меня сердечко, хоть и ненавидела я ненавистью лютой тех, на ком форма красноармейская.
Павел молчал, поражённый неожиданной исповедью Анны и звучавшей в её словах болью, перемешанной с ненавистью.
- Да только недолгим было счастье моё, - продолжала меж тем Анюта. - Пришёл с запада Зверь ненасытный, и умер муж мой на самой границе земли русской. Вот так, Паша. Заканчивай своё дровокольство - пора вечерять. Вон уже и товарищи твои идут, видишь?
* * *
Ночью, несмотря на усталость, он долго не мог уснуть, вспоминая разговор с Анной. Всякие мысли теснились у него в голове, были среди них и такие: "А ну как она наведёт на нас бандеровцев или попросту возьмёт и отравит?". Но эти мысли Павел от себя гнал: если бы Анюта замышляла дурное, не стала бы она с ним так откровенничать. Никто её за язык не тянул, а как она умеет уходить от ответов, Дементьев уже знал.
Павел лежал на спине, и мерещились ему в темноте глаза Анны и янтарные огоньки, горевшие в глубине этих глаз. Наконец, не выдержав, Дементьев привстал на своей постели и прислушался. Всё было тихо - сонно дышали его товарищи, спавшие вместе с ним в горнице, тихо было за окнами, тихо было и в комнате Анюты, за притворенной дверью. И тогда он осторожно поднялся и, стараясь ненароком не скрипнуть половицей и не разбудить спящих офицеров, пошёл туда, к той двери, за которой спала казачка с колдовскими глазами.
Дверь оказалась незапертой. Она открылась бесшумно, и сразу же за порогом Павел наткнулся на белую фигуру Анны - она стояла за дверью, как будто ждала его и знала, что он придёт. Павел обнял её и прижал к себе, чувствуя, какая она горячая - там, под тонкой тканью ночной рубашки. Анюта ответила на его поцелуй, но руки её вдруг сделались словно стальными: Павлу показалось, что он навалился грудью на два железнодорожных рельса.
- Плохая сегодня ночь, Паша, - прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь, - не наша. Завтра будет хорошая ночь, наша ночь - приходи, я ждать буду. А сейчас - иди, спи...
И Павел повернулся и тенью скользнул назад в горницу. Дверь за его спиной тихо затворилась, а он дошёл до своей постели, лёг и уснул - мгновенно, как провалился.
* * *
Утро принесло с собой неожиданность: дивизиону пришёл приказ перебазироваться в соседнее село Хотын, километрах в пяти от Баратина. На вопрос Павла, в чём дело, Власенко только пожал плечами:
- Не знаю. Может, куда дальше двинемся, а может, из-за бандеровцев. Нехорошее это село, Баратин, - у них тут чуть ли не всё мужское население в лесах прячется. Глядишь, ещё перережут нас ночью, как курят, вот начальство и опасается.
Бандеровцы окрест действительно пошаливали: то автомашину угонят, то зарежут солдата или офицера, то оружие украдут. Не раз и не два по приказу Липатенкова пушкари прочёсывали округу, и всякий раз вылавливали крепких мужичков, маскировавшихся под стариков и старух и прятавших под свитками и юбками "шмайссеры". Как бы то ни было, дивизион снялся с насиженного места и перебрался в Хотын. Сколько он будет здесь стоять, никто не знал, но у Дементьева не шли из головы слова Анны: "Завтра будет хорошая ночь, наша ночь - приходи, я ждать буду". И ближе к вечеру, когда стало ясно, что до утра нового марша не будет, он решился и стал обдумывать, как ему тайком попасть в Баратин.
Идти пешком - далековато, а ехать на машине нельзя: во-первых, отсутствие машины в дивизионе сразу же заметят, а во-вторых - на шум мотора в ночи наверняка слетятся не самые приятные люди. Оставался велосипед: тихо и быстро, каких-нибудь двадцать минут.
Приняв решение, Павел вызвал ординарца и провёл с ним краткий инструктаж, закончив его словами:
- Если что, утром бери машину и гони в Баратин - сам знаешь куда. А пока - молчок, никому ни слова, понял?
- Так точно, - уныло отозвался Василий, наблюдая, как Дементьев распихивает по карманам запасные обоймы для "ТТ" и пару гранат-лимонок. - А только не ездили бы вы туда, товарищ капитан. Или возьмите с собой хотя бы пару автоматчиков...
- Может, мне ещё и пушку с собой прихватить с полным расчётом? - иронически осведомился Дементьев. - Чтоб, значит, под окнами до утра постояла, на страже?
Полеводин вздохнул, но всё-таки не удержался и сказал, понизив голос:
- Да вы не бандеровцев бойтесь, а бабы этой, Анюты. Ведьма она, это я вам точно говорю. Выцедит она из вас всю кровь по капле, а потом...
- Не мели ерунды! - сердито оборвал его Павел. - Всё, я поехал.
...Он мчался по ночной дороге, прислушиваясь к лесным шорохам и вглядываясь в заросли. Сердце его билось учащённо, но Павел знал, что на пути к этой женщине с карими глазами его не остановит даже глубоко эшелонированная вражеская оборона: капитан готов был прорвать её в одиночку, без поддержки танков, тяжёлой артиллерии и авиации.
Боги хранят влюблённых и сумасшедших - до Баратина Павел добрался без всяких приключений и тихо постучал в окно знакомого дома на окраине села. Занавеска откинулась, за ней мелькнуло лицо Анны, и через несколько мгновений распахнулась дверь.
- Пришёл, - жарко выдохнул Анюта, обнимая его на пороге, - не побоялся. Знать, не ошиблась я в тебе, воин...
* * *
...Такого Павел не испытывал никогда: он и не знал, что блаженство может быть таким выматывающим. Он умирал и вновь рождался, летел сквозь ночь и падал в пропасть, горел в огне и вновь воскресал, чтобы жадно пить пьянящее любовное зелье. Павел был неутомим, Анна - ненасытна, и когда наконец они оба обессилели, Дементьеву показалось, что прошла целая вечность, или что по крайней мере вот-вот наступит утро и взойдёт солнце. К его удивлению, за окнами было темно, и ходики на стене только-только пробили полночь. "Колдовство, не иначе, - расслабленно думал Павел, припоминая предостережение Василия. - Ну и пусть...".
- Хорошо, воин, - прошелестела Анюта, гибко, по-змеиному приникая к его груди. - Род твой древний, и кровь твоя драгоценная - выпала мне счастье-удача...
"Выцедит она из вас всю кровь по капле..." - прозвучало в сознании Дементьева.
- Странно ты говоришь, Анюта, - отозвался он, еле шевеля губами, - словно ведьма-колдунья какая...
- А я и есть ведьма-ведунья, - легко согласилась женщина. - Дар у меня такой, в роду моём он по женской линии передаётся. А ведунья - это не злая сила, это слово от "ведать" происходит, знать то есть. Во все века цари да князья-бояре боялись знания: народом глупым легко править - щёлкнул кнутом, поманил пряником, и пошло стадо за пастухом, не думая и вопросами разными не мучаясь. Вот поэтому и боялись власть имущие ведунов да ведуний, жгли их на кострах и в прорубях топили. А ты не бойся - кровь я твою не выпью, и плоть не иссушу. Наоборот - сохраню я семя твоё, и прорастёт оно, - Анна прижалась щекой к груди Павла, покрывая его пологом густых своих чёрных волос. - И праправнуки твои выйдут на бой со Зверем, и одолеют его...
- С каким Зверем? - лёжа на спине, Павел с усилием поднял голову, вглядываясь в глаза ведуньи, горевшие жёлтым кошачьим огнём. "Как есть ведьма..." - подумал он, однако не испытал при этом никакого страха.
- С хозяином того Дракона, с которым вы сейчас бьётесь, - с Кощеем Бессмертным.
- С каким ещё Кощеем? Сказки это, Анюта.
- С тем, который над златом чахнет. Сказка ложь, свет мой Пашенька, да в ней намёк. Пришёл к нам Кощей этот во времена незапамятные и начал Мир наш под себя подбирать. И преуспел Кощей Бессмертный в деле своём неправедном, но никак не может он осилить силу русскую, оттого и ярится-бесится. И взрастил-выкормил он Дракона злого, ненасытного, и напустил на Русь этого Зверя. И началась война страшная, и потекла рекой кровь русская. Но одолеете вы, воины, Дракона лютого, и сломаете ему спину, и отрубите голову, и пировать будете в логове его смрадном - и года не пройдёт. И жив ты будешь, и жить будешь долго, и увидишь многое - такое, во что ты сейчас и поверить не можешь, - она ласково провела кончиками пальцев по щеке Павла, и ему вдруг показалось, что на тонких и прохладных её пальцах не ногти, а острые кошачьи когти.
- Дорогая победа получается, - сказал Павел, отчётливо сознавая всю нереальность происходящего, но поневоле подчиняясь колдовской музыке странной анютиной речи, - цена уж больно высокая. Очень уж много людей поел этот Змей твой Горыныч, чуть ли не всю нашу землю обезлюдил. Видел я, сколько русских людей пало и в землю эту легло.
- Много, - Анна горестно вздохнула. - Да только нельзя иначе: грех свой искупает народ русский. Поверил народ наш Слову льстивому да лживому и посадил себе на шею идолище поганое. Вот и приходится теперь смывать этот грех кровью русской...
Павел молчал - слушал.
- И ещё одно, - продолжала Анюта. - Спит в земле нашей Меч зачарованный, и в нём спасение земли русской. И хранят его то ли Святогор-богатырь, то ли Вольга-богатырь - то мне доподлинно неведомо, - и заклятье могучее. А кровь русская пробуждает Меч от сна его тысячелетнего.
"Чего ж этот меч-кладенец не проснулся, когда немцы рвались к Москве? - подумал Павел. - Самое время было вроде бы...". И вдруг он вспомнил слова из видения, посетившего его месяц назад, в мае, на берегу Днестра, где они сидели с Володькой Подгорбунским, снявшим свою гимнастёрку-кольчугу: "Ты дашь нам Меч, отец?" - "Нет. Это Зло вы остановите простыми мечами - если очень захотите. А Меч - Меч будет ждать, ждать своего часа...".
- Не проснулся Меч в годину тяжкую, - ведунья словно прочла мысли Дементьева, - не пришёл потому что час Последней Битвы со Злом. Но кровь русская льётся не зря - этот час придёт. Вы убьёте Дракона, но Кощей не успокоится - он пустит в ход колдовские свои чары и опутает души ваши Соблазном, и снова земля наша будет на краю гибели. Но когда весь наш Мир закачается над пропастью, вот тогда и проснётся Меч, вспоенный русской кровью. Всё я сказала тебе, воин, защитник земли русской, - из того, что мне ведомо, и что тебе знать положено. Иди ко мне - наша ночь ещё не кончилась...
* * *
Морок растаял с первыми проблесками рассвета. Янтарноглазая ведьма с кошачьими когтями обернулся обыкновенной женщиной, утомлённой жаркими ласками, и Павел даже подумал, что всё это ему приснилось или привиделось в любовной горячке. Они простились на пороге хаты, и прощание это было горьким - оба знали, что никогда больше не встретятся в мире живых.
По дороге через лес Дементьев изо всех сил жал на педали - он как чувствовал, что надо спешить. И предчувствия не обманули: в Хотыне царила суета, раздавались команды офицеров, бегали солдаты, урчали прогреваемые моторы машин - артдивизион готовился к передислокации. Павел успел вовремя - Полеводин уже собирался ехать за ним в Баратин.
Всё обошлось - Власенко не заметил отсутствия своего начальника штаба, и Павел быстро включился в привычный рабочий ритм. Семёнов, правда, заметил, что Дементьев в дивизионе не ночевал, и когда колонна двинулась в путь, пристал с расспросами. Пришлось рассказать - коротко, не вдаваясь в подробности.
- Ох, не доведут тебя бабы до добра, Павел Михайлович, - резюмировал боевой зам, - залетишь ты когда-нибудь, помяни моё слово. Накажут тебя, и поделом. Баба - она отрава есть для мужчины.
- Да ладно тебе, философ, - вяло отмахнулся от него Павел, опустошённый душой и телом.
- Ладно так ладно, - смилостивился Александр. - Всё хорошо, что хорошо кончается. Зато есть что вспомнить - сладко, небось, было, а?
Семёнов хохотнул и дружески толкнул Дементьева локтём в бок, но Павел не стал развивать затронутую тему. В другое время и в другой ситуации он, возможно, и поддержал бы фривольный мужской разговор о женщинах, но сейчас ему шутить совсем не хотелось: он чувствовал, что с ним произошло что-то ирреальное, далеко выходящее за рамки простого человеческого понимания.