Константинов Алексей Федорович
Сентябрьский лес

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Во время каникул Юре Хворостину начинают поступать странные звонки от его одногруппника. По возвращению в общежитие выясняется, что тот пропал. Оказавшись невольно втянутым в его поиски, Юра Хворостин отправляется в город Сентябрьск, в котором, по слухам, постоянно пропадают люди.

Сентябрьский лес.

Глава 1

   Высокий черноволосый парень поднялся вверх по ступенькам, миновал двух милиционеров, праздно болтавших о чем-то, прошел по коридору и направился к кассе автовокзала. Он занял очередь, перекинув свою старенькую потертую сумку с одного плеча на другое. Глазами уперся в спину впереди стоящего и замер, погрузившись в свои мысли. Грубые черты его лица смягчились, морщины на прямом выступающем вперед лбу разгладились. Веки опустились, наполовину закрыв глубоко посаженные глаза. Руки безвольно повисли вдоль тела. Рот приоткрылся - в августе парня мучила аллергия на амброзию, и нос всё время был заложен. Со стороны парень выглядел пьяным. Милиционеры, не обратившие на него внимания на входе, заприметили теперь. Один из служителей закона хотел привязаться к парню, но напарник остановил его: мальчишка выглядел подавленным, с головой окунувшимся в болото и чудом оттуда выбравшимся.
   Не заметив интереса двух мужчин в форме, парень между тем размышлял о своей матери, Валентине Хворостиной. Она - последний близкий ему человек, два года назад уехала в Финляндию вместе со своим новым мужем, Семеном Ройтом. Будучи по происхождению евреем, Ройт не вобрал от своего народа качеств, которые им приписывали. Семен был щедрым и мягким человеком. Пожалуй, излишне мягким, даже слащавым. Он заботился о Вале, в отличие от прежнего мужа, Павла Хворостина, никогда не поднимал на неё руку. Парню следовало радоваться за свою мать. Но радости Юрий Павлович, студент четвертого курса радиотехнического факультета, не испытывал. Вместо этого приходилось бороться со жгучей ревностью и обидой. Мать словно бы откупилась от Юры - она посыла сыну деньги из Финляндии, купила ему квартиру в Рязани. Но почти не навещала Юру. Приезжала лишь под Новый год на неделю-две.
   Вину за редкие визиты матери Юра возлагал на Ройта. Семен сидел в Финляндии безвылазно. Пасынок не без основания полагал, что в России у Ройта возникли проблемы с криминалом или с законом, что, в общем-то, одно и то же. Поэтому Семен не хотел возвращаться на Родину, супругу отпускал неохотно. Ревновал, наверное - не смотря на возраст, Валя Хворостина сумела сохранить привлекательность, доставшуюся ей от природы.
   Обычно Юра избегал бередить свою душу мыслями о матери, но в начале каждого учебного года на парня накатывала тоска по прежним временам. Домик на улице Толстого, тихой и спокойной. Мама и папа, школа. Совсем рядом лес. Осенью Юра с родителями ходил туда по грибы. Он до сих пор помнил ощущение умиротворенности и азарта, причудливым образом переплетавшихся в душе во время тихой охоты. Желтые, влажные листы тихо шуршат под ногами, деревья стыдливо прикрываются почти голыми ветками, ворона нет-нет, да и пролетит, оглашая лес своими хриплыми криками. В руках у Юры длинная уродливая палка. Мальчишка, повторяя в точности за своими родителями, разгребает листья у основания деревьев, вглядывается в оголившуюся почву. Здесь грибов нет. Юра перебегает на новое место, история повторяется, но мальчик не сдается. К концу охоты уставший и измученный, пропахший сладким запахом перегноя, Юра пересчитывает собранные им грибы и обнаруживает, что собрал больше всех. Ночью, засыпая, он заново переживет события того дня, обнаружит, что не мог собрать так много грибов, поймет, что мама или папа отсыпали ему часть своих. Но сейчас, уверенный, что он оказался лучшим грибником в семье благодаря усердию и настойчивости, Юра искренне радуется. Усталость кажется желанной, легкая боль в ногах приносит удовольствие.
   Нахлынувшее воспоминание должно было развеселить Юру. Вместо этого Хворостин снова нахмурился. Глаза его превратились в узкие щелочки, а борода, которую он не брил с июля, скрыла губы. Грибов больше не будет. Никогда. Юра почесал нос, перевалился с ноги на ногу, когда приземистый мужичок, стоявший впереди него, рассказывал кассирше какую-то шутку и та пронзительно расхохоталась. Автовокзалы в провинции одинаковы. Кассирша всегда полная улыбчивая женщина или скверного характера старуха. Покупатели - местные жители, не очень-то и торопящиеся в город. Они могли позволить себе беззаботно болтать, смеяться, подшучивать друг над другом. Обычно Юра не обращал на это внимания. Но сейчас смех кассирши раздражал его.
   - На Рязань, - буркнул Юра, добравшись до кассы. Как он и предполагал, кассирша оказалась полной женщиной сорока лет.
   - Сто семнадцать рублей тридцать копеек, - сообщила хохотушка. Юра заплатил нужную сумму, получил билет, прошел мимо милиционеров, один из которых присматривался к Хворостину.
   Юра вышел из здания вокзала, зажмурился, когда солнечный свет ударил ему в глаза, отыскал лавочку, бросил туда свою сумку. Привалившись спиной к боковой стене вокзала, Юра сел на корточки, откинул голову назад. Над ним нависала крыша вокзала, ветер гнал облака, освобождая от белых барашков необъятные голубые поля. Глаза Юры расслабились, веки сомкнулись, потом слабо приоткрылись. Небо успокаивало, отгоняло тревожные мысли. Юра почувствовал, что хочет спать. Он закрыл глаза, вытянул ноги, сев на землю. Снял сумку с лавочки, положил её рядом с собой. Теперь вещи никто не украдет. Юра отогнал все мысли, наслаждался теплом от солнечного света, прохладой, приносимой ветром, гомоном сигналов автобусов, маршруток и автомобилей. Дыхание его стало ровным, спокойным. Юра задремал, находился в том особенном состоянии сознания, когда реальность и игру воображения легко спутать. Забренчал вырвав его из мира фантазий.
   Всего секунду назад он был в Хельсинки, на автобусной станции, неотличимой от тех, что Юра видел в России. Вместе с ним сидел отец, они беседовали о Рязанском университете. Павлу не нравилось, что Юра оставил родной город. Он отчитывал сына, обвинял того в неверности. Юра потупил взор, уверенный, что скоро приедет мама, но Валентина задерживалась. Звонок удалось вклинить в воображаемый мир: ведь звонила мама, чтобы рассказать, где ее встретить. Юра достал трубку взглянул на дисплей и медленно, нехотя покинул грезы. Звонил Штиблет. Так в университете они прозвали неряшливого парня Васю Соколова. Тот еще чудак. В дождливую погоду он вечно умудрялся заляпать свои поношенные джинсы грязью по самые ягодицы. Один раз он в таком виде вломился на пару преподавательницы истории, Фаины Георгиевны. Женщина советской закалки, она сделала Васе замечание, мол, следить нужно за тем, как ходишь. Соколов ответил, что вечно торопится, потому и пачкается.
   - Ну, тогда в штиблетах ходи, - усмехнувшись, заметила Фаина Георгиевна.
   - Я и так в штиблетах, - отозвался Соколов, взглянув на свои замызганные ботинки на шнурках.
   - Сам ты штиблет, - захохотав, сказала преподавательница. Никто не понял, что развеселило Фаину Георгиевну, но с тех пор кличка к Васе привязалась.
   Юра смотрел на мобильник и размышлял, отвечать на звонок, или нет. Слышать гнусавый голосок Штиблета Хворостину не хотелось, поэтому он сбросил звонок и следом выключил телефон.
   "Обидится", - решил Юра. Правда, мысли о Васе занимали его недолго. К станции подходил автобус, на лобовом стекле которого висела табличка: "Рязань - Брыкин Бор". Предстояло отправляться в дорогу. Юра встал с асфальта, отряхнулся. Возле платформы N2 уже стояло несколько человек. Хворостин рассеяно окинул их взглядом - ему хотелось ехать одному, без соседа.
   Автобус подъехал к платформе, остановился, шумно пыхнув. Юра невольно вспомнил, как будучи семилетними мальчиками, заливаясь радостным смехом, они шутили: "Автобус пернул!". На этот раз он не сумел сдержать улыбки. Попутчики, большинство из которых оказались мужиками с квадратными рожами, бросили в его сторону подозрительные взгляды. Улыбаться в России без причины значило зарекомендовать себя дурачком. Или за кого там приняли Юру?
   Двери автобуса открылись, водитель выскочил наружу, побежал в здание автовокзала. Мужики начали было забираться внутрь, но бдительный водитель, остановившись у входа в вокзал, выкрикнул что-то грубое. Брань подействовала, попутчики Юры даже отошли от автобуса на почтительное расстояние, дабы не злить чрезмерно вспыльчивого хозяина. От толпы отделилась девушка в короткой белой майке, приталенных джинсах, с повязанной на голову красной банданой. Ее взгляд и Юрин пересеклись, молодые люди оценивающе посмотрели друг на друга. Длинные ноги, плоский живот, небольшая, но красивая грудь - Хворостину понравилось то, что он увидел. И незнакомка сразу это почувствовала. На ее лице появилась та наполовину презрительная, наполовину сочувственная улыбка, которая свойственна всем девушкам, уверенным в собственной неотразимости и от этого высокомерным. Юра не сомневался, что за показной гордостью ничего не скрывается, незнакомка пустышка, которых сотни. Находись он в другом расположении духа, может и попытался бы приударить за ней только ради того, чтобы проучить, но настроение не то. Хворостин недолго разглядывал ее, скрестил руки на груди и уставился на дорогу, наблюдая за мимо проезжающими машинами.
   Водитель автобуса вернулся, занял оборонительную позицию у дверей, стал пропускать пассажиров по одному, автоматически разрывая билеты, которые протягивали ему мужики. Юра не любил толпиться, а потому спокойно дожидался, когда пройдут все. К его удивлению, девушка тоже не торопилась заходить, хотя несколько мужчин и пытались уступить ей дорогу. Незнакомка несколько заинтриговала Хворостина. Когда толпа рассосалась, он достал свой билет и уже собирался протянуть его водителю, когда между двумя мужчинами вклинилась девушка. Она плотно прижалась к Юре спиной. Слишком плотно, чтобы счесть это случайностью. Водитель порвал её билет, она неторопливо забралась вверх по ступенькам, эротично виляя задом. Юра невольно проследил замысловатую траекторию бедер девушки и только после этого протянул водителю свой билет. Тот тоже засмотрелся на незнакомку, потому не сразу впустил Юру. Повернувшись к парню, водитель похабно улыбнулся, подмигнул и порвал билет.
   "Дразнится", - догадался Юра. Тем не менее, когда обнаружил, что девушка расположилась у окна рядом со свободным местом, направился к ней. Снова эта презрительная усмешка, холодный жестокий взгляд.
   - Здесь занято, молодой человек, - заявила она, глядя Юре в глаза.
   "Уела", - подвел итог Хворостин. А ведь знал, что с ней не стоит связываться. Хотя сдаваться он не собирался.
   - Не может быть занято, здесь мое место, - заявил он, усаживаясь в кресло рядом с девушкой.
   - Да ну, - хмыкнула девушка. - Билетик покажите.
   - А ты не контроллер, чтобы я тебе билет показывал, - сказал Юра, спрятав сумку у себя под ногами и развалившись в кресле.
   - Считаешь себя крутым?
   "Получилось!" - возликовал Юра. Презрительное выражение сменилось раздражением. Хамство достигло своей цели. Не обращая внимания на соседку, Юра достал телефон включил его и принялся играть.
   - Я с тобой разговариваю! - настаивала незнакомка. Мужчина, сидевший впереди, развернулся. Видимо, почувствовал, что назревает скандал.
   - А я с тобой нет, - флегматично заявил Юра. Истеричка действительно перестала его интересовать. Похоже, девчонка была с приветом.
   - Со своей мамой так разговаривать будешь! - незнакомка отчаянно искала способ вызвать Юру на скандал.
   - Пожалуй, мне и вправду лучше пересесть. Еще какую заразу подхвачу, - Юра встал, перешел на противоположную и устроился над колесом автобуса. Места здесь считались худшими, потому традиционно не были заняты. Хворостин сел к окну, сумку положил на соседнее кресло. Девушка что-то ему говорила, но он не слушал. Настроение окончательно испортилось, хотелось позабыть обо всем на свете, почувствовать себя одиноким свободным волком, который бежит по степи. Юра откинул спинку кресла, открыл форточку и взглянул в окно. Водитель, впустив еще нескольких пассажиров, занял свое место, автобус поехал.
   Юра опустил голову на пыльное стекло, смотрел на дорогу. Разметка часто мелькала, стремясь превратиться в одну сплошную белую линию. Мимо автобуса пробегали старенькие автомобили, наверное, еще советских времен. За их рулям сидели одинаковые серые люди, отпускающие крепкое словцо всякий раз, когда их автомобиль подскакивал на очередной кочке. Разогнавшись, автобус тоже сильно трясся. Юре пришлось убрать голову со стекла, напоследок окинув взглядом дорогу до самого горизонта - оттуда надвигались грозные черные тучи. Неужели в Рязани дождь?
   Хворостин посмотрел на обочину. Там росли седые луга, усеянные осокой. Солнце светило настолько ярко, что выцветшая пожелтевшая трава казалась бледной. Сам луг от этого походил на пустыню. Ни единого признака жизни, ничего. От созерцания этого зрелища Юре стало не по себе. Он привстал, стал выискивать глазами хоть какое-то движение. Слабое колыхание еще не примятой осоки на ветру - вот и все, что ему удалось обнаружить. Хворостин ощутил опустошенность, отчего-то расстроился. Он отвернулся от окна, закрыл глаза и попытался заставить себя уснуть. Но дрема, застигшая его на вокзале, отступила окончательно. По опыту зная, что спать перед закатом значит заработать головную боль, Юра вздохнул, снова посмотрел на луг. Усеянная травой пустыня как назло не отступала. Казалось, она заполонила собой весь мир и ничего кроме сухой осоки Юра больше не увидит.
   Зазвонил телефон. Хворостин вздрогнул, полез в карман, достал его. На дисплее значилось "Штиблет". Решив, что беседа немного развеет гнетущее настроение, Юра нажал зеленую кнопку.
   - Алло, - произнес он. В ответ шум, хрипы. - Вася, тебя плохо слышно, я перезвоню, - сказал Юра убирая трубку от уха. Он сбросил телефон, набрал Штиблета.
   - Абонент находится ... - монотонно начал измученный голос автомата. Юра сбросил, предпринял еще одну попытку связаться с Соколовым. Результат тот же. Пожав плечами, Юра спрятал телефон.
   Пейзаж за окном тем временем изменился. Вместо луга мелькал плотный ряд высоких деревьев, грозных и мрачных. Солнце как раз скрылось за небольшой тучкой и разглядеть что-либо между деревьями было решительно невозможно. Лес казался зловещим и загадочным, а стоявшие по-над дорогой великаны представлялись стражниками, готовыми наказать любого, посмевшего нарушить границу между владениями людей и природы. В полутьме леса можно было разглядеть что угодно. Юре виделось неопределенное движение. Такое ощущение, будто хищник подкрадывается из засады, готовясь нанести удар. Его жертва догадывается, что на неё вот-вот нападут, но откуда? За мгновение до начала схватки, травоядное, одурманенное адреналином, не может соображать. И жертве везде видится призрак движения, повсюду листья дрожат не так, как надо, хруст сучков доносится сразу со всех сторон, будто хищники окружили свою добычу и уже никуда не выпустят. Такие же призраки виделись Юре в глубине леса до тех самых пор, пока солнце не освободилось от бельма в виде тучи и не оросило лес своими лучами. Теплый желтый свет разлился между стволами, открылись взору кустарники. Золото листьев придавало картине сверхъестественную красоту. Юра буквально ощутил те запахи, что растворились в воздухе леса, на секунду представил себя там, на опушке, выглядывающим из-за дерева. Снаружи прохладно, хорошо, если уйти глубже в лес, то и воздух чище. Не то что в салоне - духота. Представляя себя в лесу Юра сумел расслабиться и незаметно для себя уснул. Снова ему привиделся отец. Теперь они были в поезде, а не на автобусной станции. Вагон покачивался, Павел рассказывал какую-то историю из своей жизни, в купе зашла и мама. Валя поцеловала отца, Юра понял, что родители помирились. Павел больше не пил, мама бросила Ройта, вернулась из Хельсинки. Они всей семьей ехали назад, в родной город, на улицу Толстого. Отец выкупил дом, в котором Юра жил с рождения, и вместе с недвижимостью Павел приобрел надежду на семейное счастье. За окном вагона мелькал лес, мать рассказывала несуразные истории о жизни в Финляндии, а Юра беззаботно улыбался, чувствовал себя десятилетним довольным жизнью мальчишкой.
   Картины невозможного будущего размывались. Юра вышел из купе, оказался в университетском общежитии, своей комнате, которую делил со Штиблетом. Вася сидел на диване, повесив голову. И без того сутулый, Штиблет согнулся так сильно, что спина его превратилась в крутую гору. У Юры мелькнула мысль, что человек не может так наклониться. Вася посмотрел в сторону соседа, глаза его резко выделялись на фоне худого бледного лица. Они будто жили своей жизнью, принадлежали кому угодно, но не Васе.
   - Ничего не получилось, Юра, я такой же неудачник, как и ты, - грустно произнес Штиблет. Хворостин обиделся, ухватился за стул, которым парни, спасаясь от сквозняка, подпирали дверь, швырнул его в Васю. Голова Штиблета разлетелась в клочья, как разбитый переспелый арбуз. Юра принялся метаться по комнате, понимая, что убил человека, его посадят. Как смотреть после этого в глаза родителям? У Хворостиных почти все наладилось, а теперь Юра безвозвратно нарушил хрупкое равновесие. Еще можно было исправить оплошность. Нужно убежать, спрятаться, Юру не найдут, ему не смогут предъявить обвинений, решат, что Штиблет сам разбил себе голову стулом.
   Не на шутку перепуганный Юра подбежал к окну, прыгнул, разбив стекло на мелки кусочки, на удивление быстро приземлился. Он знал, где можно спрятаться надежнее всего. Улица Толстого, там с ним ничего не случится, там его дом. И Юра бежал, так быстро, как только мог. Он за одно мгновение преодолел расстояние, разделявшее Рязань и родной город, отыскал дом, открыл калитку и замер. Мать пряталась под праздничным столом, Павел с окровавленными руками бегал по двору, в руках у него был нож. Завидев Юру, он бросился на него, кричал, ругался, пытался зарезать. Юра расплакался, хотел умчаться отсюда так же быстро, как сумел добраться, но ничего не получилось. Ему всего двенадцать, ноги коротки, а Павел быстрее. Он настиг сына, обрушил на него свои тяжелые кулаки, бил ладонью наотмашь, по лицу, животу, ягодицам, спине. В руках у него ремень, он хлестал им Юру, изо всех сил хлестал и ругал, обзывал самыми последними словами. Малец уже ничего не видел и не слышал, да и боли не чувствовал.
   Он снова в лесу, возле какого-то озера, которое накрывает туман. Вокруг очень красиво, пожалуй, лучше места на земле не найти. Красные и желтые листья, словно роскошный ковер, застилали землю. Покрытая глубокими морщинами кора старых деревьев была изъедена жуками. А с их ветвей, словно капли дождя по весне, падали листья. Красно желтый водопад заливал собой все вокруг. Безумное течение подхватило Юру, он бежал по тропинкам, забыв обо всем. Вокруг озера густые заросли папоротника. Юра отыскал место, где она расступались, открывая вид на поверхность озера. Здесь он и остановился, зачарованный видом уток, нырявших в воду. Квакали лягушки, пели сверчки, жужжали комары. С поверхности воды туман медленно переползал на сушу. Юра почувствовал, как понизу тянет холодом, обернулся. Позади него стояла прекрасная женщина. Лучше её он никогда не видел и не увидит. Абсолютно голая, она скрывала свои прелести длинными густыми красно-рыжими волосами. Смеющиеся зеленые глаза, точеные черты лица, которые Юра пытался разглядеть, но у него ничего не получалось. Будто он за одно мгновение стал близоруким и не мог рассмотреть красоту, которая могла ослепить любого мужчину. Хворостин двинулся к ней, влекомый инстинктами. Красавица расхохоталась, мотнула копной рыжих волос, служивших ей нарядом, убежала. Юре тоже стало весело, он погнался за ней, но женщина всё время оказывалась впереди. Если она не захочет, Хворостин её не догонит. Красавица остановилась лишь на опушке, закутавшись в свои волосы, словно в плед. Задорно подмигнув Юре, она поманила его к себе пальцем. Хворостин бросился к красавице, позабыв обо всем на свете. Когда он подобрался к ней почти в плотную, она оттолкнула его рукой. Женщина уперлась своей теплой ладонью ему в грудь, не позволяя подойти ближе.
   - Так чего ты хочешь? - спросила она. Этот вопрос озадачил Юру и в одно мгновение отбил желание прильнуть к красавице. Чего он хочет? Как это понимать? Откуда Юра знает, чего он хочет. Ничего он не хочет, вообще ничего.
   - Хочу быть с тобой, - промямлил Юра, не глядя на красавицу. Он потянулся к ней рукой, пытаясь прикоснуться к молочно-белому плечу. Она перехватила его руку, заставила взглянуть себе в лицо.
   - Чего ты хочешь?! - настойчиво повторила она.
   Юра открыл глаза, по его лбу струился пот. Ноги затекли, словно сотни иголочек пронзили пятки, когда он попытался пошевелить стопой. Шея ныла и болела, плечи стали словно каменными. Хлопая глазами, Юра выглянул в окно автобуса. Солнце еще не успело закатиться за горизонт, впереди маячил столбик с табличкой, на которой крупными буквами было выведено: "Рязань".
   Юра закрыл лицо руками, сложив ладони лодочкой, сладко зевнул, поднял руки вверх, потянулся. Он открыл боковой карман сумки, достал оттуда шоколадку, открыл упаковку, принялся есть. Голова немного побаливала, не стоило все-таки спать. Но ничего, сейчас он выберется из автобуса, подышит свежим воздухом и ему полегчает.
   Через пятнадцать минут автобус въехал на территорию вокзала, остановился. Юра смял обертку, накинул сумку на плечо, сел на ближайшее к проходу сиденье, стал дожидаться, когда большинство пройдет по салону. Девушка в бандане, о которой Хворостин уже успел позабыть, влилась в человеческий поток, который вынес её из салона и из жизни Юры.
   - Че сидишь, приглашения ждешь?! - окликнул его водитель.
   Юра ничего не ответил, неторопливо миновал салон, и соскочил со ступенек вниз.
   - До свидания, - попрощался он с водителем. Тот не проявил должной учтивости и вместо прощания шумно хмыкнул. Юра пожал плечами, прошел через калитку и покинул вокзал, оказался на заполненной людьми улице Рязани. Еще не совсем придя в себя после поездки, он разминал спину, плечи и ноги, перескакивая с одной на другую. На такой манер Юра добрался до остановки, сел дожидаться нужного ему автобуса. Не без удивления он отметил, что соскучился по Рязани за время своего летнего отсутствия. Ему не хватало улицы Свободы, по которой его несла маршрутка, он успел подзабыть, как выглядит облупившаяся надпись "Торговый городок", дугой проходящая через невысокую стену неподалеку от автовокзала. Сейчас он сядет в маршрутку и повидает площадь Свободы, в центре клумба и стела, украшенная в лучших традициях Союза звездой. Неподалеку от площади Рязанский Кремль, в который Юра уже давно не наведывался. Пожалуй, не лишним будет в начале года побродить немного по городу. Хворостин не пускал Рязань к себе в сердце, но выхода у него, похоже, не оставалось. Он ждал, что жизнь наладится, переменится, рассчитывал продать свою квартиру, в которой даже не был прописан, а потому считался иногородним, и переехать в родной город. Но ничего не налаживалось, не менялось, квартиру Юра сдавал и получал за это неплохие деньги. Он мог бы жить там сам, но тогда лишился бы возможности путешествовать по России все лето. Юра предпочитал десять месяцев делить комнату с другими, чтобы два оставшихся повидать места, в которые он, быть может, никогда больше не вернется.
   Хворостин стал вспоминать о своей поездке в Абхазию, когда подъехала маршрутка. Юра забрался в салон, прошел на последнее сидение, устроился удобнее, положил сумку на колени, выглянул в окно. Ехать недолго, возможно и не стоило забираться в конец салона, но Юре сейчас хотелось находиться подальше от людей. Маршрутка сдвинулась с места и тут же резко остановилась. Кто-то подбежал снаружи, открыл дверь, заскочил внутрь. Девушка в бандане. Выходит поток людей оказался недостаточно сильным, чтобы выбросить эту стерву подальше от Хворостина. Юра скрестил руки на груди и положил свою сумку на сидение рядом с собой. Но девушка не заметила его, устроилась на одном из передних сидений, достала телефон и принялась названивать кому-то. Тут Юра вспомнил о Штиблете, достал свой мобильник, разблокировал его, отыскал в телефонной книге номер Васи и нажал вызов. Гудки пошли, но трубку никто не брал. История с Соколовым начала напрягать Юру. Может Вася затеял какой-то глупый розыгрыш?
   Маршрутка набрала скорость и уже летела вниз по улице Свободы, миновала круг на площади, подъезжала к университету Юры. Он хотел было попросить водителя остановить напротив, но его опередили.
   - Возле РГУ остановите, - попросила девушка в бандане. Юра усмехнулся. Значит ему через остановку. Снова сталкиваться с дурочкой у него не было ни малейшего желания. Он решил сначала навестить квартирантов, а после разобраться с комнатой в общежитии. Девушка вышла из маршрутки, а Юра поехал дальше, в спальный район, где ему должны были заплатить за сентябрь-октябрь. Такова политика Хворостина - расплачиваться за квартиру на два месяца вперед.

...

   В университет Юра попасть не успел. Забрав деньги, он решил прогуляться пешком до общежития, которое находилось в этом районе. Комендант знал Хворостина, пустил его внутрь без проблем.
   - Комнату за тобой оставлю, - пообещал комендант. - Внутри тебя сюрприз ждет, - он подмигнул Хворостину, не капли не заинтриговав его. Если какая неожиданность и ожидает Юру в комнате, ничего приятного от неё не жди.
   Хворостин поблагодарил коменданта, поднялся к себе, открыл дверь, так и застыл на месте. Он-то думал, что предзнаменований не бывает. Ошибался. Тревожные сны, ссора в автобусе, звонки Соколова оказались предвестниками проблем. В комнате, развалившись на постели Юры, лежала девушка в бандане. Неужели комендант пропустил ее?
   - Что здесь забыла? - набычился Юра. Посторонних он в своей комнате не потерпит.
   Девушка нахмурилась.
   - Значит ты сосед моего брата, - произнесла она.
   - Брата?
   - Комендант сказал, что сосед Васи сегодня приедет, велел подождать в комнате на третьем этаже, - она окинула взглядом низкий потолок, покрытый серым налетом неизвестного происхождения. - Хреново тут у вас.
   - Это моя постель. Встань! - холодно бросил Юра. Девушка подняла руки вверх, уступила место Хворостину.
   - Девственник ты что ли? Или по природе с девушками разговаривать не умеешь?
   - С девушками умею, с суками тявкаться не обучен.
   Она замахнулась, намереваясь отвесить Юре пощечину. Он резко ухватил её за плечо, швырнул на Васину постель.
   - Что надо? Вместо Васи учиться приехала? - спросил он, демонстративно сжав кулак правой руки. Рука у Юры была громадная и тяжелая. Кулак напугал бы даже бывалого драчуна, не говоря о девушке, которая на две головы его ниже.
   - Да иди ты! - выдавила она из себя. Похоже, Юра перестарался - белки глаз девушки покрылись красной сеточкой сосудов, она была готова вот-вот разреветься. Хворостин сел на свою кровать, положил свою сумку рядом, выдохнул.
   - Ну, извини, погорячился, - пошел он на попятную. - В дороге уснул, голова раскалывается. Потому и злой. Вспылил, был не прав.
   Девушка опустила голову, провела ладонью по глазам, когда взглянула на Юру, надменность снова ощущалась во взгляде. Может зря Хворостин стал извиняться? Васина сестра наверняка из тех девушек, кто использует собственную слабость, как оружие. Не стоит ей потакать в этом.
   - Вася пропал, - сказала она. - Поэтому я приехала. Родители не могут до него дозвониться, попросила проверить в общаге, может он на учебу вернется.
   - Как пропал? Он мне только сегодня звонил, когда я в автобусе ехал.
   - Он тебе звонил?! Что он сказал?! - сестра Соколова оживилась, подскочила с места, оперлась руками на колени Юры, посмотрела ему прямо в глаза. Хворостин немного испугался резкой перемены ее настроения. У девушки явно не порядок с психикой.
   - Связь была плохая, я ни слова не понял, а перезвонить не получилось. То вне зоны доступа, то не берет, - запинаясь, ответил он.
   - Значит, он тебе звонил! Жив, - она вернулась на свое место, закрыла лицо руками. - Ты не представляешь, что мы пережили за последнюю неделю. Он никому ничего не сказал, уехал куда-то. Мамочка уже не верила, что живым его увидит. Довел, скотина, всю семью довел! - девушка переплела пальцы и закинула обе ладони за голову, оперлась спиной о стену. - Слушай, но почему он, ни со мной, ни с матерью не связался, паскуда. Ты не любовником ему случаем приходишься? Без обид, просто брат у меня со странностями.
   - Вот глупостей болтать не надо, - Юра нахмурился. Вопрос Соколовой ему не понравился.
   - Вот объясни тогда, почему в первую очередь он звонит своему соседу по общежитию, а не родным людям? - она переместилась на край кровати, наклонилась к Юре.
   - У него и спросишь. Сама говоришь, со странностями он у вас. А мне своих проблем хватает, - к Штиблету Юра не питал никакой симпатии. Дружил с Васей он постольку поскольку. Соседи по общежитию и одногруппники - невольно сойдешься с человеком, даже если он не шибко тебе нравится.
   - Так тебе он ничего не сказал?
   - Говорю же, ни слова не расслышал, связь плохая, - устало повторил Юра. Он-то рассчитывал остаток вечера посвятить хозяйственным заботам. Убраться, протереть пыль и полы. Вместо этого он оказался замешан в детективной истории.
   - Нет идей, почему он позвонил тебе в первую очередь?
   - Сказал же - не знаю! - Юре надоело мусолить одну и ту же тему. - Мы с ним и дружить-то толком не дружили. Он только и делал, что делился со мной своими несбыточными планами, а я знай себе, молчу. И не слушал его толком никогда.
   - Интересно, ты всегда так себя ведешь, или только когда месячные начинаются? - фыркнула Соколова.
   "Ну и хабалка, - подумал Юра. - Будь на её месте пацан, давно бы вмазал!"
   - Иди отсюда, не о чем нам с тобой разговаривать! - Юра твердо решил спровадить незваную гостью. В этот момент зазвонил его телефон. - Мать твою! - выругался он, достал трубку. "Штиблет". - На, беседуй со своим братиком!
   - Это он?! - глаза Соколовой округлились, она бережно взяла трубку, словно Святой Грааль, нажала клавишу приема вызова, приложила е к уху. - Алло, Вася, это ты? Где ты, братик? Алло, алло! Вася, что там происходит, что случилось?!
   Из динамика мобильника донесся противный звук, больше всего напоминавший звон ударившихся друг о друга полых железных трубок. Васина сестра сморщилась, отвела телефон в сторону. Шум прекратился. Она снова приложила трубку к уху. По выражению её лица Юра понял, что связь оборвалась. Соколова выругалась, попыталась перезвонить брату. Хворостин подумывал о том, что неплохо бы выхватить телефон и прогнать девку прочь. Но заставил себя потерпеть еще немного. Если она не перезвонит, то не отвяжется от Юры никогда.
   - Вне зоны доступа! - с досадой в голосе выкрикнула сестра Соколова.- В какое же дерьмо ты вляпался на этот раз, Вася?
   Юра терпеливо ждал, скрестив руки на груди. Соколова прикусила нижнюю губу, принялась часто моргать, словно спасаясь от невыносимо ярого света. Протянула трубу Хворостину.
   - Ты не серчай, - выдавила она из себя. - Я тоже на взводе. Просто разом всё навалилось. Сашок обещал жениться, а потом послал меня. Родители вечно Васю в пример ставили, знаешь, как им гордились. А он постоянно хвастал. Унижать меня знаешь как любил? Вел себя так, будто состояние сколотил. Я, говорит, за одно лето денег до старости себе заработаю. Торговлей, говорит, займусь, капитал сколочу и в Штаты уеду. Вот где жизнь. А ты в своей Рашке гнить останешься. Не любил он меня.
   Юра стоически переносил поток сопливых воспоминаний, который лился на него словно из брандспойта. Три полных года обучения в университете научили его слышать, но не слушать. Единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о том, чем заняться, когда, наконец, беспардонно ворвавшаяся в его жизнь девка оставит Юру в покое. Соколова тем временем продолжала жаловаться на жизнь.
   - В школе хуже меня учился, только математика ему давалась. А родители всё равно его возносили. Как же они им гордились, старшеньким всегда называли. А меня только по имени - Катя сделай то, Катя, не мешай Васе, Катя, Катя, Катя... Задрали, честное слово. Вот и теперь, этот козел неприятностей себе нажил, а я мотайся из Москвы в Рязань. Видите ли, родители во Владивостоке, не могут приехать, разузнать у знакомых, Катька пускай и отправляется. Она ведь в столице устроилась, у неё неприятностей не бывает. Не поинтересовались даже, что мне скоро жить будет негде. Денег ни копейки, хоть на панель становись. Ну что ты, Катя всегда сама свои проблемы решает, она у нас пробивная, а Вася ранимый, ему поддержка нужна. Девочке ведь проще, выскочила замуж и живи припеваючи. А мальчику работать нужно, семью содержать. Так они мне всегда говорили. Как думаешь, каково мне подобное слышать, кайфово?
   Юра понял, что Соколову понесло. Сейчас она расскажет обо всех своих комплексах, сформированных стараниями брата и родителей. Долго Юра не вытерпит.
   - Самое прикольное, что как только любимый сынок вляпался в коровью лепешку, сразу давай Кате звонить. Он от нас таким расстроенным уехал. Ни слова не сказал. Взялся торговать. Выгодную сделку заключил, купил китайские игрушки, собирался распихать их по магазинам, сколотить свой знаменитый начальный капитал. Ага, как же. Сколотил! На него проверяющие наехали. Он сразу в кусты. Игрушки то ли токсичными, то ли еще какими оказались. Нет бы дать взятку, так пересрался старшенький. Отец сразу давай жечь игрушки, вот и погорел весь начальный капитал, - на лице Кати застыло выражение затаенного ликования. - За лето он состояние сколотил. Видали мы таких! А мать знай себе, уехал расстроенный, ой не к добру, Катенька, за братиком присмотреть нужно, куда пропал, не знаем, в милицию заявляли, а они браться не хотят, ищут говорят, но мы-то с отцом знаем, - Катя старательно подражала голосу своей матери. - Ты съезди в Рязань, поспрашивай знакомых, может Васенька к кому-то из них поехал, - Катя прочистила горло, готовясь к новой тираде. - Я ей хотела сказать, мама ...
   - Слушай, хватит! - оборвал её Юра. - Я устал, меня вплетать в ваши семейные разборки не нужно, разбирайся с вашими Васями, штиблетами, мамами, папами сама, меня в покое оставь.
   Катя замолчала, уязвленная тем, что Юра её оборвал.
   - Правду говорят, добро не останется безнаказанным. Наслушалась хамств от мудака, где ночевать не знаю, куда идти дальше, понятия не имею, денег не копейки...
   "Опять давит на жалость", - догадался Юра. На этот раз он не позволит ей манипулировать собою.
   - Все понимаю, но помочь ничем не могу, - произнес он, мягко подталкивая Катю к выходу. Она отпихнула его от себя, бросила в его сторону хищный взгляд и вышла из комнаты.
   "Надо будет сказать коменданту, чтоб больше не пускал эту истеричку", - решил Юра, переводя дыхание. Он подошел к своей постели, расстегнул замок на сумке, принялся доставать оттуда вещи и выкладывать их на кровать. Закончив с этим, он понял, что за день утомился и хочет спать. небрежно постелив простыню, Юра повалился на постель, сомкнул глаза и за одно мгновение погрузился в глубокий сон.

Глава 2.

   Поначалу Юра жалел, что рассказал Соколовой о звонках Штиблета. Если его родители действительно переживают за сына так, как рассказывала Катя, они заставят милицию приняться за поиски. И тогда Юру замучают расспросами. Ввязываться в эту историю у него не было ни малейшего желания.
   Но прошло три сентябрьских недели, а никакого развития история со Штиблетом не получила. Юра благополучно позабыл о своем соседе, до сих пор к нему никого не подселили и положение, в котором он безраздельно владел комнатой, Хворостина полностью устраивало. Начало занятий привнесло свежести и обновлений в жизнь Юры. С ленью и расточительством, которым он всецело предавался летом, было покончено. Хворостин все время был чем-то занят. Для начала он устроился грузчиком в ночную смену. На полставки Юра работал в университетской библиотеке. Плюс ко всему этому старался посещать лекции и семинарские занятия, когда у него получалось. Сам себе он признавался, что выбранная специальность ему не нравится, но все-таки заставлял себя учиться, сам не зная, почему. Юра не собирался связывать свою жизнь с филологией. Однако, он хорошо помнил, как Ройт с характерным для него покровительственным тоном, предупреждал, чтобы Юра не опозорил его в университете.
   "Меня там знают, помнят мои успехи. Твое имя будут напрямую связывать с моим. Не опозорься", - вещал Ройт, хлопая своими ярко-красными толстыми губами. Произносил он это таким тоном, словно Юра его уже подвел, и Семен прощал Хворостина. "Ты же не мой сын, - звучало между строк, - не удивлюсь, если облажаешься". Наверное, именно поэтому, в память об отце, Юра и старался изо всех сил. Хотя получалось не очень. Он-то и в школе не отличался сообразительностью, а здесь и подавно не поспевал за мыслью преподавателя. Но его средний балл был выше четверки и за все время обучения он "украсил" зачетку всего двумя тройками. Юра иной раз мечтал, как по окончанию учебы приезжает в Хельсинки, показывает свой диплом Ройту и матери, смотрит на Семена с ощущением собственного превосходства. Только ради этого стоило доучиться в РГУ до конца. Хотя Юра предпочел бы техникум высшему образованию.
   Дожди в этом году начались рано, после десятого сентября Юра ни разу не видел солнца на небе. Плохая погода не отразилась на его настроении. Наоборот, по сравнению с концом августа оно улучшилось. Воспоминания о родителях больше не досаждали, Юра целиком и полностью погрузился в собственную жизнь, наслаждаясь блаженством эгоизма. Его забавляло приходить в университет с улыбкой на лице, когда все вокруг заспанные и мрачные. Жизнерадостность Юры некоторым даже досаждала, то ли из зависти, то ли еще по каким причинам, они пытались спровоцировать Юру на скандал, делали замечания на ровном месте, но Хворостин не поддавался. Однако так продолжалось только первые три недели. Двадцать третьего сентября Юре позвонила мама. Валя поссорилась с Ройтом, серьезно поссорилась. Он её прогоняет, жить ей негде, придется вернуться в Рязань - вот вкратце содержание разговора матери и сына.
   Юра понимал, что возвращение Вали домой означало серьезные перемены в его жизни. Во-первых, он лишался поддержки Ройта - тот исправно пересылал ему раз в месяц сто долларов. Во-вторых, пять тысяч рублей, которые Юра имел с квартирантов, тоже отменялись. И того жить оставалось на зарплату - тысяча за библиотеку и четыре за грузчика. Валя в ближайшее время не устроится на работу, значит, придется жить на пять тысяч в месяц. Да и как быть с квартирой - Юре уже отдали деньги за два месяца! Теперь Хворостин жалел о своей расточительности летом. Он прокатывал по двадцать-тридцать тысяч на ровном месте, если бы откладывал деньги, то они с матерью могли бы продержаться, как быть теперь, он не знал. Выгонять квартирантов, возвращать им деньги, самому жить неизвестно на что...
   Утром, двадцать четвертого числа, натянуть на лицо привычную улыбку не получилось. Юра вышел из общежития насупленным и злым. Он свернул на асфальтовую дорожку, стал подниматься по ступенькам.
   - Юран, стой! - окликнул его кто-то. Хворостин нехотя повернулся, прикрываясь плащом от резкого порыва ветра. Навстречу ему, сильно прихрамывая на левую ногу, шел Толик Платонов. Он был низкий, стройный, с вечно взъерошенными волосами, далеко посаженными друг от друга голубыми глазами, девчачьим лицом и контрастировавшим с внешностью низким хриплым голосом. Толик представлял собой человека жизнерадостного, легкого на подъем, разговорчивого, но не болтливого. Юра с ним неплохо ладил.
   Толик не относился ни к числу прилежных, ни к числу талантливых студентов. Жил он легко, не забивая голову проблемами, забывая о старых обидах за мгновение. Человек порыва, Толик позволял своим чувствам подхватывать его, словно оторвавшийся от дерева листок сентябрьским ветром, и кружить до тех пор, пока жар души не угаснет. Поэтому Платонов никогда не скучал, вечно ввязывался в авантюры и сомнительные предприятия, из которых, как ни странно, выбирался благополучно. Он не стыдился быть искренним, зачастую говорил то, что думал, пускай слова его оказывались совершенно не к месту. По понятным причинам, хорошим другом его сложно назвать. Попросишь о чем-нибудь, когда у Толика плохое настроение, он и послать может. Зато, если подгадать момент, можно уговорить сделать одолжение. На прямоту Толи обижались только поначалу, после к его излишне откровенным репликам привыкали, даже начинали намеренно интересоваться его мнением, когда требовалось услышать правду. Если ты выглядишь плохо, Платонов так и скажет. Если собираешься совершить глупость, Толик сразу охарактеризует твою деятельность соответствующими словами.
   Встреться они при других обстоятельствах, Хворостин может и рад бы был поболтать с Толиком, но Платонов выбрал неподходящий момент. Юра дождался, когда Толик подбежит к нему, пожал знакомому руку.
   - Ну как дела? - лукаво улыбаясь, спросил Толик.
   - Не шибко хорошо, - ответил Юра. - У тебя как?
   - И того хуже, - Платонов даже не попытался изобразить заинтересованность проблемами Юры. - Я к тебе по такому поводу. Штиблета не видел?
   - Ты не слышал что ли? Пропал Штиблет. Об этом три недели, как известно.
   - Да я только-только из больницы выписался, ничего не знал.
   - А почему ты спросил о нем? - Юра знал о неприязни Толика к Васе, удивился, когда Платонов начал интересоваться Соколовым.
   - Так тебе чего, не рассказали почему он пропал?
   - Да черт их разберет. Сказали вроде депрессия из-за того, что с какими-то мягкими игрушками прогорел.
   - Какие еще игрушки? - Толик отпрянул. - Тебе кто про Штиблета рассказывал?
   - Сестра его.
   - Гонит его сестра. Игрушки тут ни при чем. Надо такую нелепицу выдумать!
   - Почему нелепицу?
   - Блин, я думал, Васька тебе расскажет, он к тебе всегда тепло относился, за друга своего принимал.
   - О чем расскажет? - сам того не желая, Юра понял, что заинтригован.
   - Боялся видать, что ты обидишься. Тебя-то он не позвал, - Толик криво усмехнулся. - Занялись мы с ним бизнесом. Идея была Штиблетова. Короче, он вычитал, что во Владике, ну, Владивостоке, ты понял. Так вот, во Владике можно купить японки, ну, иномарки японские...
   - Я ж не дурак, чего ты каждое слово растолковываешь?
   - Да ты это, не обращай внимания, голова до сих пор плохо соображает. Короче, во Владике японки купить можно почти за бесценок, а здесь, в Центральной России, продать в полтора-два раза дороже. Штиблет покупателя нашел, договорился, мол, если перевезу иномарки, за сколько возьмешь. Тот назвал цену, которая Штиблета устроила. Он занял у родителей дохренища денег. Миллион или два. В рублях, конечно. Мне говорит, дело беспроигрышное. Поможешь мне перевезти тачки, заплачу двести штук. На какую прибыль рассчитывал он, понятия не имею, но я на это дело подписался, да еще у отца денег занял, свою долю заиметь. Вот как меня Васек убедил. Поехали мы, значит, туда добрались благополучно. Дороги, правда, знаешь какие. Иной раз едешь по грязи, об одном думаешь: "Завязну в этой трясине так, что х... вытащишь". Я его еще предупредил, дорогу, говорю, обратную нужно другую найти, завязнем, Вася, х... вытащишь. Да ты ж его знаешь, он не от мира сего. Как вбил себе в голову, так и будет талдонить одно и то же, пока не обломается. Доехали, машины он купил, погрузили тачки, давай их гнать обратно. А тут на тебе - задождило. Да такие ливни идут, дороги не видно, ехать быстрее двадцати страшно. Какие-то уе... полихачить решили. Гонят, значит, по встречке, прям на меня. Чего делать, руль выкрутил, грузовик занесло, он на бок повалился, я в клубок сжался, молюсь, чтобы не выкинуло из кабины, шатает туда-сюда, страшно до жути. Не поверишь, чуть в штаны не наложил, пока падали. Ну, кое-как грузовик остановился, я вылезать давай, Штиблета за собой тащу, а он ревет, как ишак. Вот слово тебе даю, ослов слыхал когда-нить? Вот так и он ревет. Я конечно к кузову, "Тойоты" его всмятку. Ну, говорю, попал ты, Штиблет, а он ревет и ревет. Я с горяча и не понял, что ногу себе вывернул. Как скорая приехала, засвидетельствовали у меня перелом и в больницу. Провалялся там с месяц, на ногу наступать не могу, кость неправильно срослась, они давай молотком по ноге ебаш... Как вспомню, холодным потом обливаюсь.
   - Ну а Штиблет-то что?
   - А что Штиблет, ревет, как ишак и пускай ревет себе. Я на деньги попал. Батька мне знаешь, каких п... дома наотвешивал? Я Штиблета засудить хотел, да ничего не получилось. Загадал, как нога срастется, приду и набью Штиблету рожу. А он, видишь ли, пропал.
   Юра кивнул, призадумавшись. Выходит, история с игрушками выдумка. Вася всегда был высокомерным и самоуверенным. Катя права на его счет - Штиблет постоянно повторял, что сколотит состояние за одно лето. Юра никогда не обращал внимания на мечты своего соседа, считая их детскими. Похоже, произошедшее открыло глаза и Васе. Мало того, что он не сколотил свой начальный капитал, так еще и целую кучу родительских денег спустил на ветер. Несмотря на антипатию, которую Юра испытывал к Соколову, Хворостин не мог не признать, что Вася исправно возвращал долги, не терпел подачек, стремился добиваться всего сам. Эта черта его характера скорее дополняла образ презирающего судьбу человека, эдакого Одиссея современности. Вася любил повторять пословицу: "Каждый сам кузнец своего счастья". И в отличие от Толика он не ругался отборным матом. Очевидно, неудача сильно подкосила его. Юра ощутил легкую обеспокоенность, как бы Вася руки на себя не наложил. Он человек впечатлительный, с него станется.
   - Зря ты так, - осудил Толика Юра. - Он сам в передрягу попал, сколько денег потерял. Представь себя на его месте.
   - Ни х.. ты не понимаешь! - злобно бросил Толик и, не попрощавшись, захромал к общежитию.
   Не принимая слова Платонова близко к сердцу, Юра стал подниматься вверх. Удивительно, всего несколько минут назад все его мысли были заняты матерью, теперь о Вале Хворостиной он и не вспоминал, размышлял о Васе Соколове и справедливости. Если бы Юру спросили, заслуживал ли Штиблет такой участи, то он твердо ответил бы: "Нет". Вася зануда, постоянно жужжит, как назойливая муха, но трудиться он трудился. Строил наполеоновские планы и вместе с тем искал возможность подзаработать. Правда тропинку выбирал такую, которая шла бы под гору. Ему трудно было идти даже по прямой, не говоря уж о том, чтобы взбираться в гору. Физический труд Вася презирал, подыскивал на взгляд Юры сомнительные варианты. Торговля на бирже, на разностях курса валют, менеджмент. Читал Соколов много, в основном специальную литературу. Бывало глаза красные, как у альбиноса, сосуды полопались, а он все читает, записывает на бумажке какие-то цифры. Психологически изматывал себя подчистую. В свои прожекты он вложил много труда и, если бы существовал высший закон, награждавший за работу и каравший за леность, Вася определенно должен был разбогатеть.
   Впрочем, о том, что жизнь - штука сама по себе несправедливая, Юра убедился еще в детстве. И получал подтверждения сего факта на протяжении всей своей жизни. Взять хотя бы судьбу отца, Павла Хворостина...
   Мысли Юры недолго были заняты Штиблетом, он снова вернулся к самому себе. В скором будущем предстояло разобраться с квартирантами, каким-то образом обеспечить себя достойной зарплатой. Размышлять о том, как не повезло Васе Соколову, было некогда. Погода внешнего мира вступала в странный резонанс с настроем мира внутреннего, словно отражала его и многократно усиливала волнения Хворостина. Спрятав руки в карманы, Юра стал подниматься по ступенькам, придерживаясь рукой за холодный влажный поручень. Серое небо хмуро глядело на весь мир, остановило свой взор на Хворостине, пыталось подавить его своим суровым взглядом. Мелкие капельки дождя монотонно стучали по плащу, росой рассыпались по волосам Юры. Ходить с зонтиком Хворостин не любил, потому терпел мелкие неприятности, закипая все сильнее. Он искал просвет в сплошной серой пелене, окутавшей небо, но не мог его найти. Такое ощущение, будто полуночь будет царить вечно над миром. Юра преодолел лестницу, и тут же его обдало беспощадным дыханием осени - холодным ветром. Дождь падал ему на лицо, растекался по лбу, мелкими ручейками стекал по щекам, падал в ложбинки глазниц, стекал по естественному руслу у края носа, напоминая слезы. Природа умудрилась заставить Хворостина заплакать над своей участью, вот так да! Юра огляделся - почти все прохожие укрывались зонтиками. Чувство, которое испытывает белая ворона, охватило Хворостина. Насколько оно напоминает стыд - нельзя быть не таким как все, нужно быть похожим, не выделяться. Не столько по собственному желанию, сколько стараясь угодить толпе, Юра достал зонтик и раскрыл его. Дождь веселой дробью забарабанил по нейлону, исполняя не всякому понятную музыку - симфонию природы. Юра быстро шел по улице, стараясь держаться подальше от дороги. Рязанских водителей он знал - частенько находились такие, которые плевать хотели на прохожих, вдавливали педаль газа в пол, поднимая в воздух потоки мутной коричневой воды, устраивая своеобразный прием душа пешеходам. Юра шел у самой стенки многоэтажного здания, миновав которое, он достигнет остановки. Хворостин достал свой мобильник, посмотрел на время. Он уже опаздывал на пары. Ну и отлично! На душе и без того паршиво, теперь и преподаватель начнет читать мораль на тему: "Я всегда прихожу вовремя, Я - преподаватель! Почему студенты позволяют себе опаздывать?!"
   Юра снова и снова возвращался к размышлениям о матери, он стал вспоминать, как им жилось без отца. Павел Хворостин пытался вернуться к Вале. Он приходил домой несколько раз, говорил с супругой. Сначала пытался давить на жалость, а потом вдруг переменил тактику. "Это мой дом, уходи вон, если что-то не нравится!" - заорал он, устав шататься по съемным квартирам. Валя забрала Юру, и они переехали к ее родителям в другой район города. Сына пришлось перевести в новую школу, хоть он и протестовал. Юра прекрасно понял разочарование, смешанное с неприятием новой обстановки, тоску по прежним временам и волнение в ожидании чего-то нового. К тому моменту мальчик сильно вытянулся вверх, ростом почти не уступал отцу. Оттого коллектив в новой школе принял его благодушно. К высоким людям лучше относятся абсолютно все - эту истину Хворостин усвоил в первый год обучения на новом месте. Задиры боялись Юру, девочки симпатизировали ему, учителя относились настороженно, постоянно нахваливали его, находили оправдания проступкам, которые Хворостин совершал. Подобное отношение посторонних людей сказалось на успеваемости - все считали Юру умным, а он хотел соответствовать образу человека, в котором всё прекрасно, вот и стал заниматься старательнее. Валя, увидев, что оценки сына улучшились, связала это с уходом Павла из их жизни. "Я бросила его ради сына", - убедила она себя тогда. Эта вера помогала Вале отказывать Павлу, который не оставил попыток пойти на мировую. Осознавший, что их отношения кончены, бывшая супруга не подпустит его к сыну, Хворостин запил так сильно, как никогда раньше не пил. Он топил в вине не свое горе, он топил сам себя. К своему стыду, Юра тогда настолько погрузился в личную жизнь, что позабыл об отце. Паша не переставал предпринимать жалких попыток поговорить с сыном, названивал родителям жены, просил позвать к телефону Юру. Но ему всякий раз отказывали. Доведенный до отчаяния, обезумевший от горя, Паша ввязался в какую-то драку и загремел в тюрьму на два год. Валя, ограждавшая сына от разговоров с Павлом, тут же рассказала об аресте отца. Тогда Юра стал стыдиться своего родителя. Если о Павле узнают в школе, авторитет и статус мальчика могут быть подорваны. Поэтому друзьям и одноклассникам Юра рассказывал, что его отец погиб на производстве. Так подучила мальчика Валя.
   Теперь оглядываясь назад Юра представить не мог, насколько тяжело было отцу, от которого отвернулись самые близкие люди. Заслужил ли Павел подобную участь, или страдал безвинно? Мог ли он считать Юру предателем? Мог. Больше того - Юра и был предателем. Ради себя мальчик бросил человека, всегда готового помочь ему, оставил отца, которому был нужен.
   Павел нашел возможность достучаться до сына. Юру подкараулил возле школы один из друзей отца. Он передал мальчику письмо и ушел, как показалось тогда Хворостину, бросив на пятнадцатилетнего парня взгляд, полный осуждения. Письмо было коротким. Паша рассказывал о своей жизни в тюрьме, о том, как пытался позвонить Юре, ждал, что Валя с сыном придут к нему на свидания. Большую часть письма составляли вопросы. "Как там вы? Ни в чем не нуждаетесь? А ты Юра, нравится тебе в новой школе? Завел подружку? Наверняка она красавица. Может быть, приедете ко мне, навестите? Мать знает, где я" - и остальное в подобном духе. Юра долго думал, отвечать на письмо или нет, все-таки решился. Навык писать письма, которым человечество в совершенстве владело каких-то сто лет назад, стал утрачиваться. Вот и Юра не знал, о чем рассказать. В итоге ответ получился еще короче письма Павла. "Да, у нас все хорошо. Ни в чем не нуждаемся. У меня есть подружка, да не одна. Все красавицы. Не можем приехать, сильно заняты". Юра не стал писать о новом ухажере матери, Семене Ройте, который настойчиво добивался её руки. Валю с ним свела бабушка Юры, приговаривая, что сойтись с евреем, все равно, что укрыться за каменной стеной. Ройт богатый, Ройт преуспевающий, Ройт обеспечит тебя, Ройт поможет Юре устроиться в университет, да и вообще - Ройт не Хворостин. В середине двухтысячного Валя сошлась с Семеном, нои переехали на новое место, Юра остался у бабушки с дедушкой. Для него, если так можно выразиться, наступило золотое время. С неистовством юности Юра стал предаваться плотским утехам. Он выпивал с друзьями, совращал и ровесниц, и тех, что помоложе, и тех, что постарше. Благодаря подачкам Ройта, Юра мог сорить деньгами. При этом учителя души в нем не чаяли. По привычке ставили высокие оценки, хотя Хворостин их уже и не заслуживал. Юра изменился и не в лучшую сторону. Он стал высокомерным, чванливым, наплевательски относился к людям, любил поучать других. Казалось бы, и социальный статус, и богатство должны были способствовать обретению счастья. Но каким-то образом, Юра двигался в прямо противоположном направлении. Чем неистовее он предавался развлечению, тем становился несчастнее, многократно усиливал свои страдания. Правда сам он не замечал развитие процесса превращения в мерзкого и гадкого типа. Напротив, Юре виделось, что его уважают, им дорожат, он всем нужен, а ему никто.
   Валя, как и сын, стала предаваться радостям жизней. Ей, как и Юре, казалось, что она выстрадал право на удовольствие. Личностные изменения, произошедшие с ней, слились в унисон с переменами в душе сына. Сотворив иллюзию счастья, они с радостью в неё поверили и приняли за чистую монету, оттого страдания казались им наслаждением.
   Одна только беда - подобная жизнь быстро приедается, словно кислое яблоко, набивает оскомину. Юра явственно ощутил это, когда в две тысячи первом году из тюрьмы вернулся отец. Дед пытался прогнать Павла, но оказался не таким усердным, как Валя. Бабушка грозилась вызвать милицию, но не привела свою угрозу в исполнение. Ту встречу Юра запомнит навсегда, потому что в последний раз он видел своего отца живым. В будущем ему предстояло взглянуть на белое, бесчувственное лицо мертвеца, помещенного в гроб - алкоголь довершит свое черное дело.
   Юра добрался до остановки, спрятался под навесом и закрыл зонтик. Воспоминания не на шутку его разволновали. Дыхание дрожало, глаза были влажными не только из-за дождя. В школе ему нравилось и одному, но теперь отчего-то матери не хватало. Теперь-то всё будет хорошо, она вернется, семья воссоединится. Ага, только жить-то как? Сейчас Юра мог смотреть на свою школьную жизнь с высоты прожитых лет, убеждать себя, что поверил в иллюзию счастья. Но на деле никакой иллюзии не было. Ему и правда нравилось так жить, и никакой оскомины он не набил, так же, как и Валя вряд ли устала путешествовать по загранице, открывать для себя новые города и курорты. Юра пытался ухватиться за что-то, успокоить себя, убедить в том, что с возвращением матери жить станет лучше. Не очень-то получалось. Лишь болезненные воспоминания, словно девятый вал, снова и снова обрушивались на Хворостина, увлекая за собой в бездонный океан прошлого. Действительность была такова - придется затянуть пояса, сильно затянуть. А выискивать положительные стороны нечего. Конечно, приятно, что Юра увидится с мамой, но нищенствовать из-за этого не хотелось.
   К остановке подъехал автобус, Юра с трудом втиснулся в салон, более всего напоминавший в это мгновение консервную банку, забитую рыбой, ухватился за поручень и стал копаться в кармане, пытаясь дотянуться до мелочи. Автобус вздрогнул, улиткой пополз вверх, в гору, унося Хворостина подальше от воспоминаний о последнем свидании с отцом.

...

   - Парень, проснись! - Юра открыл глаза, огляделся, не понимая, как он оказался здесь, когда всего секунду назад шел по улице Толстого с родителями. Над ним склонился водитель автобуса, полный человек с широким коричневого цвета лицом и грубыми тяжелыми руками. Хворостин зажмурился, приподнялся с сиденья. К голове прилила кровь, перед глазами поплыли красные круги, все вокруг закружилось. Хворостин секунду выждал, встал. Ощущение реальности потихоньку возвращалось обратно. Он вспомнил, как залез в забитый автобус, отыскал место у окна и умудрился занять его раньше остальных пассажиров. Последнее, что Юра помнил - как провожал глазами утекающие мимо него короткие полосы разметки. Остановку университета он проехал. Хворостин выглянул в окно автобуса - он оказался на конечной, неподалеку от рынка. Юра достал свой сотовый телефон, нажал клавиши, взглянул на высветившиеся цифры - половина одиннадцатого. Две пары он уже благополучно прогулял. Да еще и головную боль умудрился заработать.
   - Выметайся отсюда подобру-поздорову, - водитель чуть попятился, брови сошлись на переносице. - Здесь тебе не ночлежка.
   Не до конца понимая, чем вызвана агрессия, Юра пошел к выходу из автобуса. Хворостина шатало из стороны в сторону, во рту пересохло. Ощущения, которые он испытывал в этот момент, сильно напоминали похмелье. Краем глаза Юра глянул в водительское зеркало - бледный, с худым высохшим лицом и темными кругами вокруг глаз на него оттуда смотрел собственный призрак. Неудивительно, что водитель напрягся, должно быть принял Хворостина за какого-то наркомана.
   Юра вылез из автобуса, ногой вляпался в лужу, в ботинок натекла вода. Выругавшись по матери, Хворостин сделал несколько неуверенных шагов и глубоко вдохнул осенний воздух. Пронзительный холодный ветер тут же забрался под одежду, просочился сквозь кожу, обдал своим дыханием внутренности Юры. Парень содрогнулся, почувствовал приступ тошноты, в его висках кровь молотком отбивала ритм сердца. Мерзкий привкус во рту, к горлу подступал комок, Юра согнулся пополам, его вырвало. Мерзкая белесая масса растеклась по асфальту. Так паршиво ему никогда не было. Снова приступ, еще одну порция жижи.
   - Э, куда, куда! - орал кто-то. Но в настоящий момент, единственное, что еще помещалось в сознании Юры, способном воспринимать лишь стук молотков в голове, жгучую тупую боль, растекавшуюся в области висков, это желание уснуть и поскорее, чтобы избавиться от невыносимой тошноты, слабости. Каждая мысль отдавалась очередным ударом обуха по голове, терпеть это невыносимо. Юра хотел было вырвать еще раз, но лишь издал невнятный гортанный звук - основная масса вышла. Кто-то ухватил его за одежду, сильно толкнул. Хворостин едва устоял на ногах, его повело в сторону, он стукнулся о машину. Ему стало отчего-то стыдно, словно он виноват во внезапном приступе. Сзади продолжали кричать, Юра заковылял куда-то, рассчитывая поскорее уйти отсюда и не разбираться, за что его толкнули, кому он не угодил. Он сумел выпрямиться и двинулся по узкой асфальтовой дорожке, стараясь идти так быстро, как только мог. Преследовать его, похоже, никто не собирался. Юра глубоко дышал, самочувствие его улучшалось, головная боль отступала. Что же с ним произошло? Симптом какой-то болезни? Или от духоты в автобусе ему стало дурно? Ноги до сих пор дрожали, хотя и подчинялись своему хозяину, вели его по обочине какого-то шоссе. Справа лес, по другую сторону дороги тоже лес. Мимо проносятся машины. Юра больше не мог выносить слабости, он свернул на первую попавшуюся тропинку, увлекавшую любого, ступившего на неё в путешествие между ровными рядами деревьев.
   "Окское шоссе, - вспомнил Юра название места, в котором он оказался. - Как же паршиво-то!"
   Привалившись спиной к дереву, он опустился на мягкую пружинистую перину осенних листьев, усеявших сырую, голую землю. Юра зажмурил слезившиеся глаза, сжал кулаки, пытаясь отключиться. Издалека доносился шум проносившихся автомобилей, листья, еще не успевшие как следует примяться под тяжестью тела Юры, тихонько хрустели. Больше никаких звуков не доносилось. Но главное - деревья ограждали Юру не хуже стен домов. Лишь где-то высоко суровый седой владыка осени заставлял листья колыхаться. Но, подобно заботливой матери, лес оберегал Юру от бесцеремонного и жестокого, холодного и безжалостного ветра. Напряженный мышцы его тела расслабились, кулаки разжались, сморщенные веки разгладились, брови слегка приподнялись. Подушка из листьев успела прогреться, спинка из мха и коры дала спине возможность отдохнуть. Юра и предположить не мог, что он так сильно устал. Но теперь, сидя здесь и ни о чем не думая, он отдыхал по-настоящему. Ни проблем матери, ни воспоминаний об отце, ни улицы Толстого здесь не было. Только он один и больше ничего. В голове звучала торжественная, великолепная и великая, давно позабытая мелодия, гимн единения жизни и природы. Боль отступила, слабость, разливавшаяся по всему телу, больше не ощущалась. Юра спал и не видел снов, освободился от тревог, мучивших его так долго. Ни будущего, ни прошлого, лишь здесь и сейчас. Хворостин растворился в собственных ощущениях, на мгновение даже утратил представление о той границе, что отделяла его от остального мира, он буквально растворялся в чистом и холодном, как родниковая вода, лесном воздухе. Тишина и покой, больше ничего и не нужно.
   Однако, его отречение от самого себя длилось недолго. Мысли тяжелым грузом придавили голову к земле, вернули к реальности. Юра догадался, что состояние, в котором он находился, походило на смерть. Такого единения с миром может достигнуть только тот, кто уже не мыслит себя личностью, вообще больше не мыслит. Хворостин заставил себя открыть глаза, посмотрел на лес. Понял, что руки и ноги замерзли, один ботинок полон воды, капельки рвотной массы забрызгали джинсы. А ведь нужно еще идти на работу в библиотеку. Если Юру выгонят оттуда, то непонятно, как им с матерью прожить на оставшиеся копейки. Он встал с земли, критически окинул взглядом замызганные ботинки, вздохнул. Прогулял сегодня пары, если в библиотеке столкнется с кем-то из преподавателей, то предстоит ждать выволочки. Не в первый, но вполне возможно в последний раз. Если дела пойдут совсем плохо, университет придется бросить, подыскать работу со стабильным окладом, а не хвататься за копеечные подработки.
   "А сумка моя, где сумка?!" - обеспокоился Хворостин. Он вернулся к месту, у которого свалился на землю, и стал выискивать потерянную вещь, но ничего не обнаружил. Выходит, забыл в автобусе, или потерял, когда его толкал какой-то придурок. В любом случае, пустое дело пытаться её найти. Юра хотел было успокоить себя привычной фразой: "Да забей ты на все". Но слишком отчетливы были ощущения, которые он испытал, привалившись к дереву. Безразличие, равнодушие, абсолютное спокойствие как нельзя точнее описывали состояние мертвеца, если его вообще возможно описать словами. Хворостин попытался сосредоточиться на настоящих проблемах, отбросить несущественные мелочи. В сумку он складывал только тетрадки с конспектами. Без них Юра как-нибудь проживет.

...

   - Прости, но никого кроме тебя я уволить не могу, - сказала Инна Сергеевна, до сегодняшнего дня казавшаяся Юре милой и приветливой старушкой. Сейчас она виделась безжалостной гарпией.
   - Расплатиться со мной за этот месяц вы тоже не можете?
   - Не могу, - кивнула старушка, пытаясь изобразить на лице печаль. - Ты не отработал весь месяц.
   - Сегодня двадцать четвертое. Шесть дней осталось!
   - Я понимаю, тебе обидно, но у библиотеки нет денег, - Инна Сергеевна всплеснула руками.
   - Вы знаете, я ведь и через суд могу получить то, что мне причитается, - Юра опустил голову, но голос его звучал трудно.
   - Через суд? Экий шантажист! - возмутилась Инна Сергеевна. - Я б тебе из своего кармана заплатила, были бы деньги! Не ожидала от тебя такого, Юрий. Казался приличным молодым человеком. Ишь ты, через суд!
   - Я требую, чтобы вы со мной рассчитались! - Юра посмотрел на старушку. Лицо её скривилось, она и вправду походила на ведьму из бабушкиной сказки.
   - Иди и у ректора требуй! Или в бухгалтерию. Я денег при себе не держу.
   Юра махнул рукой, развернулся и направился к выходу.
   - Это несправедливо! - бросил он перед тем, как оставить здание библиотеки. Оказавшись на улице, он опять ощутил приступ тошноты. Неужели его повторно вырвет? Он ничего сегодня не ел, только пил воду. Слабость, так и не отступившая, теперь многократно усилилась. Обида и раздражение жглись, душа неистовствовала. Что теперь делать? Звонить матери и говорить, чтобы не приезжала? Или попросить ее пожить у бабушки с дедушкой? Очевидное, напрашивающееся само собой решение, подобно свету маяка на темном горизонте, рассеяло мрак внутри Юры. Он объяснит маме ситуацию, она, наверняка всё, поймет. Бабушка с дедушкой не станут возражать против визита дочери. Старики часто говорили, что скучают по Вале, так почему откажутся принять её?
   Юра почувствовал, будто сбросил с плеч громадный груз, так легко и свободно стало. Пожалуй, до общежития лучше добираться пешком. Вдруг в автобусе снова сделается плохо и его вырвет на кого-то из пассажиров. Рассудив так, он обогнул здание университетской библиотеки, вышел через калитку и не торопясь стал спускаться вниз по проспекту, любуясь вечерней Рязанью. И из-за чего паниковал-то? Ссора с Ройтом, подумаешь. Разве Юра не должен был радоваться? Семен никогда ему не нравился, хотя, конечно, был лучше прежнего ухажера Вали, Максима Апраксина. Но этот вообще отдельная история, вспоминать о нем Юре не хотелось. Тем более теперь, когда Хворостин и так был взбудоражен.
   А между тем к вечеру распогодилось. Ветер разогнал тучи, легкие перисты облака, напоминавшие грядки на прополотом огороде, тянулись через все небо, расчерчивая его с юго-востока на северо-запад. В лучах заходящего солнца они отливали румянцем, таким же ярким, как и рдеющие щеки скромной девушки, смущенной неприличной шуткой своего кавалера. Юра не мог не отметить, что погода словно бы подстраивалась под его настроение. Мрачное утро, похмельный полдень, а теперь и беззаботный вечер.
   "Для полного комплекта не хватает бурной ночи", - подумал Юра про себя, улыбнувшись. Самочувствие в конец улучшилось, пешая прогулка не показалась тяжелой. Напротив, любопытно было понаблюдать за прохожими, поглазеть на витрины магазинов, продышаться, в конце концов. Да и возможность лишний раз побыть наедине с самим собой среди оживленного города упускать не стоило. Когда Юра подходил к общежитию, то принялся насвистывать, походка сделалась легкой, словно ему на каблуки прицепили пружины. Хворостин вспомнил о том, что вляпался в лужу и ботинок насквозь промок. Носок, наверняка, источает не самый приятный аромат. Надо бы сегодня постираться. А чем заняться после? Штиблета нет, тот вечно подбивал Юру на какие-то приключения. Впрочем, и без него Хворостин найдет с кем прогуляться вечером. Можно пригласить Наташку в кино. Она давно строила ему глазки, так почему бы не попытать счастья.
   Юра поздоровался с сидевшим на вахте старичком, поднялся в свою комнату, открыл дверь и замер. Внутри оказалось сразу два человека, которых он ну никак не ожидал сегодня увидеть. Больше того, их он не имел ни малейшего желания их видеть.
   На диване Юры расположилась Катя Соколова, напротив, вальяжно раскинувшись, сидел Толик Платонов. Хворостин перевел взгляд с одной на другого, скрестил руки на груди.
   - Можно войти в мою комнату? - спросил он.
   - Юрий Палыч, зачем так грубо, не видишь что ли, какой бриллиант заполз к тебе в каморку, - сказал Толик. - Познакомься, это Катя Соколова, родная сестра твоего соседа, Васи.
   - Мы знакомы, - сухо сообщила Катя, всем своим видом выражая недовольство. Юра, хорошо знавший Толика, догадался, что тот со своими назойливыми домогательствами успел приесться Соколовой.
   - И что вы делаете в моей комнате, если не секрет?
   - Катенька приехала искать Васю. Так совпало, что я его тоже ищу. Разве неудивительно?
   День у Юры выдался сложный, принимать незваных гостей он не собирался, потому решил вести себя прямо и грубо.
   - Хватит. Идите оба отсюда. У меня дела, - сказал он, остановив тяжелый взгляд на Толике. Платонову слова Юры не понравились. Он встал с места.
   - Катенька, ты погоди секунду, Юрий Палыч сейчас извинится, - сказал Толик и повернулся к Хворостину. Он подошел к нему вплотную.
   - Пошли, отойдем! - в голосе звучал вызов. Юра усмехнулся. Голова Платонова едва доставала до груди Хворостина. Не уж-то Толик действительно надумал драться и рассчитывает победить?
   - Ну, пошли, - сказал он.
   Они вышли из комнаты, Толик прикрыл дверь, ухватил Юру под руку, лицо его приняло слащаво-мягкое выражение, слова, до того полные яда, лились, как мед.
   - Юран, не обламывай. Она мне даст, точно тебе говорю, - принялся лепетать он. - Сделай вид, что отступил, извинись, я через пять минут уведу ее. Отработает косяк за брата, - Толик тихонько хихикнул.
   - Не перед кем я извиняться не буду, отойду на пять минут, останетесь у меня в комнате, вышвырну и тебя, и ее. Понятно?
   - Все, не вопрос, понял, - Толик поднял две руки, повернул их открытыми ладонями к Хворостину. - Пять минут, спасибо, братишка.
   Юра ничего не ответил и направился к лестнице. Он собирался предъявить свои претензии вахтеру, который пустил в общежитие Катю. Да и насчет Толика нужно уточнить, живет он здесь или нет. После состоявшегося только что разговора отношение Хворостина к нему резко изменилось. Уж слишком нагло вел себя Платонов при Кате. Юру так и подмывало врезать ему разок, так сказать для профилактики, чтобы знал свое место.
   Раздраженный Хворостин начал было спускаться по лестнице вниз, когда в его комнате что-то с силой стукнулось, кто-то завизжал, послышались звуки драки.
   "Если они что-то разобьют, убью обоих!" - пронеслось в голове у Хворостина. Он бросился обратно. Из своих комнат стали вылезать озадаченные жильцы. Они озабоченно переглядывались, пытаясь понять причину шума, удивленно поглядывали на торопящегося куда-то Юру. Маневрируя в узком коридоре, он кое-как добрался до своей двери, распахнул ее. Толик повалил Катю прямо на пол, прижал девушки всем телом, зажал ей рот рукой и что-то нашептывал на ухо. Юра оглядел комнату, грохнулось кресло у письменного стола. Ноутбук, к счастью, не пострадал. Он не собирался разбираться, кто прав, кто виноват, ухватил Толика за шкирку, оторвал от земли, будто пушинку, швырнул его к дверям. Довольно бесцеремонно схватил за плечи Катю, рывком поставил ее на ноги. В этот момент резкая боль растеклась по правой боку. Дыхание прихватило, Юра прижал локоть к печени, обернулся. Рассвирепевший Толик умудрился ударить его по печени и теперь колотил по спине. Юра извернулся, из последних сил оттолкнул Платонова. Тот снова отлетел к двери, стукнулся спиной о косяк, но тут же рванулся в новую атаку. А Хворостин не готов был ее отразить. Помимо того,ч то по прежнему чувствовал себя неважно, до сегодняшнего дня он никогда не получал удар в печень. Юра, конечно, слышал рассказы о последствиях такого удара, но и предположить не мог, что будет настолько паршиво. Он жадно хватал ртом воздух, и, согнувшись, прижимал правую руку к боку. Толик и не пытался бить по лицу, он снова метил в область живота, бешено размахивая кулаками. Юра кое-как оборонялся левой рукой, но сковавшая его боль и не собиралась отступать, он не мог распрямиться и понимал - без постороннего вмешательства Толик его изобьет. К счастью для Хворостина, в общежитие ни одно дело не обходится без постороннего вмешательства. Двери общаги распахнулись, внутрь ворвалось два человека. Они мигом ухватили Толика, оттащили его. Юра не заметил, кто его выручил, но был искренне благодарен этим людям. Он опустился в свою постель, сел, интенсивно поглаживая печень, откинул голову и прикрыл глаза.
   - Ты как, Юра? - спросил кто-то.
   - Все хорошо, все хорошо, - бормотал Хворостин. - Уйди, пожалуйста.
   - Да он весь желтый, - произнес другой человек. - Скорую нужно вызывать, как бы коньки не отбросил.
   Юра и вправду чувствовал себя плохо, но боль отступила, а ехать в больницу не хотелось. Ему пришлось открыть глаза, выдавить из себя улыбку. В комнате находились Витя и Сергей, ребята из соседней комнаты. Толик куда-то пропал, а Катя спряталась за второй кроватью, сев на корточки. Юра заметил только носки ее туфель. Сама девушка оказалась надежно укрыта за спинкой кровати.
   - Все нормально. Дайте очухаться. Сученок меня в печень саданул, - выдавил из себя Юра.
   - С тобой точно всё нормально? Ты в зеркало на себя глянь, - сказал Витя. - Желтый, что твои стен.
   - Все хорошо, через три минуты очухаюсь. Просто дайте отдохнуть, посидеть в тишине.
   - Ну, смотри, плохо станет, зови, - сказал Витя.
   - Ладно, пошли, - Серега, хлопнул соседа по спине, они направились к выходу. Когда дверь за ними закрылась, Юра снова зажмурил глаза и стал поглаживать печень. Острой боли еще не было, да и тупая потихоньку отступала. Зато снова тошнило. Платонову удалось испоганить Юре весь вечер. Толик нарвался. Следующая их встреча закончится поломанным носом Платонова.
   Глубоко вздохнув, Хворостин выпрямился, попытался встать с кровати. Получилось. Похоже, худшее позади. Нужно было сообщить об этом Сереге и Вите, а то чего доброго и вправду скорую вызовут. Юра вышел в коридор, который был полон народу. Взгляды до того болтавших между собой людей оказались устремлены на Хворостина. Юра нервно хохотнул.
   - Иду в туалет, - сказал он, чувствуя себя неловко. Серега и Витя стояли возле своих дверей, тем лучше, лишний раз не придется с ними разговаривать.
   Стараясь держаться прямо, Юра не торопясь миновал коридор, спустился по лестнице на первый этаж, подошел к раковине, располагавшейся напротив лестничного проема, в углу. Хворостин открыл воду, умылся, подставил ладошку, сделал пару глотков. Самочувствие улучшилось, хоть резь в области печени еще не прошла. В этот момент Юра больше всего мечтал о предстоящей встрече с Платоновым. Подлец ударил исподтишка, больше такой возможности ему не представится. Они встретятся лицом к лицу, Юра обязательно размозжит ему нос, выбьет из Толика весь дух.
   Утешая себя мыслями о скорой мести, Хворостин вернулся на свой этаж. Коридор, подобно театру после представления, опустел. Юра почувствовал, что уязвлен. Теперь ведь пойдут слухи, что недоросток Толик поколотил Хворостина. Гордость Юры была задета. Как бы ему не хотелось верить в обратное, но мнение соседей волновало Хворостина. Бессознательно проведя левой рукой по голове, Юра вошел в комнату. Катя сидела на прежнем месте, за кроватью. Она спрятала лицо в сложенные лодочкой ладошки и бесшумно всхлипывала. Густые светло-русые волосы спадали до плеч, придавая Соколовой женственности. Она уже не походила на мужичку в бандане и джинсах, с которой Юра столкнулся в автобусе. Перед ним сидела хрупкая и ранимая девушка в красивом свитере с V-образным вырезом и классических брюках. Хворостин и думать забыл о том, что планировал провести вечер с Наташкой, сел на свою кровать, уперся локтями в свои колени, скрестил пальцы рук.
   - Чего ревешь? - слабо улыбаясь, спросил он. Катя вытерла слезы под глазами, стараясь спрятать лицо за своими волосами, набрала полную грудь воздуха, заговорила.
   - Вася тебе не звонил? - ее голос звучал тихо.
   - Не звонил.
   - Родители подали заявление. Васю будет искать милиция. Если ты что-то знаешь, лучше скажи. Я расскажу о звонках Васи следователю, тебя будут допрашивать.
   - Чай будешь?
   - Это не шутки. Я им расскажу.
   - Я понимаю. Если не пьешь чай, могу заварить кофе, в банке вроде осталось несколько ложек.
   - Я пришла из-за брата, - Катя встала. - Если тебе нечего сказать...
   Юра окинул ее взглядом и понял, что желание избавиться от Соколовой пропало.
   - Присядь, я тебе расскажу кое-что.
   Хворостин понимал, что если Катя направится к двери, то он ничего не сможет сделать. Но если она послушает его, значит и сама не хочет уходить. Катя посмотрела в глаза Юре. Он грустно улыбнулся и похлопал ладонью по незанятой им части кровати. Катя вздохнула, отрицательно помотала головой, но сделала шаг навстречу, села рядом с Юрой.
   - Когда мне было двенадцать, - начал Юра. - Я подумывал о том, чтобы сбежать из дому. Жизнь разладилась. Отец побил мать, они разошлись. На какое-то время я стал оружием. Родители сыпали друг друга упреками. Мама, конечно, побеждала. "Сын из-за тебя плохо учится, сын плохо спит, сын тебя боится". Он ведь и меня тогда побил. Совершенно не за что, как сейчас помню, вернулся из школы, зашел во двор. У отца день рождения, стол стоит на улице, накрыт. У края скатерти алые разводы. Мать спряталась под столом, отец сжимает кулаки, стоит прямо над ней. Мама что-то говорит, а отец бросается на меня, - Юра не ожидал, что его так сильно занесет. Он не понимал, зачем это говорил. Начав, он вскрыл давно мучивший его нарыв, вылечить который можно было, только позволив вытечь всему гною. - Я перепугался, стал убегать, на улице он меня схватил, стал пороть, бил и бил, пока кто-то не остановил его. Вмешались соседи, прохожие. Столько лиц. И все, как мне тогда казалось, смотрели на меня с осуждением. Но я не мог понять, что такого натворил. Взял деньги у незнакомца? По дороге домой столкнулся со старым другом отца, Максимом Апраксиным. Он дал мне денег, сказал на мороженое. Я тогда обрадовался, но потом, когда ко мне были прикованы взгляды прохожих, винил себя за проступок, в котором не было ничего плохого. Знаешь, что испытывает человек, когда его все осуждают, а он не понимает, почему? Начинаешь перебирать в голове причины, стараешься угодить старшим, задобрить их. Дети ведь самые умелые из подлиз. Никто их в неискренности не заподозрит, а даже если и заподозрит, с ребячьим обаянием не справится. Вот и я поначалу стал подлизываться, уверенный, что если угожу старшим, всё сразу наладится. Отца тогда забрали в милицию, а вместо него мать стала жить с этим Апраксиным. Мне это казалось страшно нелогичным, неправильным, глупым, а в итоге... - рассказывать правду об Апраксине Юра не мог. Катя не поверит ему, решит, что он над ней издевается. Слишком личная эта история. - В итоге я обозлился на всех. Скучал по отцу, хотел, чтобы он вернулся. Его выпустили через пятнадцать дней, он застал мать с Апраксиным, избил его, тот написал заявление. Я был уверен, что мать станет умолять спасти отца. Ошибался. Она решила остаться с Апраксиным. Где-то через полгода он умер, а отца отпустили. И началось. Мать попрекала и попрекала, прежде всего тем, что я из-за него испортился. Он поначалу терпел, но потом стал упрекать мать. "Ты его испортила, пока жила с ним!". Так вот они орали друг на друга, а я все это слышал. Страшно глупо, но снова считал себя виноватым. Понимаешь? Мне казалось, что родители рассорились из-за меня, а они просто пытались уколоть побольнее друг друга, словно я шпага о двух острых концах, - Юра замолчал на некоторое время. Когда эмоции улеглись, он продолжил. - Я к чему все это рассказал - не нужно пытаться угодить родителям. Любви не добьешься, а осадок останется. В моем случае - чувство вины. В твоем - что-то еще.
   Катя, не обратила внимания на последнее предложение Юры. Она уже думала о своем. Хворостин и сам почувствовал, что история его не уместна. Он планировал преподнести ее в ином ключе. Его вывод казался, притянут за уши. Юре пришлось признать, что он просто выговаривался, а не помогал Кате.
   - Что стало с твоими родителями? - наконец, спросила Катя.
   - Мать вышла замуж за одного богатея, Семена Ройта. Отец, - Юра вздохнул. - В общем, он умер. В две тысячи втором.
   Катя кивнула.
   - Я, пожалуй, выпью чая, - сказала она.
   - Не пожалеешь, - выдавил из себя улыбку Юра. Сейчас ему не было весело.

...

   Когда он проснулся, солнце еще не встало. На улице горели фонари, в мониторе ноутбука плавали рыбки. Юра ощупал постель рядом с собой - Катя куда-то пропала. Может в туалет ушла? Хворостин встал, подошел к ноутбуку. Он его вроде бы выключал. Юра пошевелил мышкой, загорелся рабочий стол, часы показывали четыре тридцать. Окно браузера было открыто на странице почты Хворостина. В папке "Входящие" значилось одно письмо. Юра был аккуратен и, как правило, удалял старые ненужные письма в конце дня. Ничего важного уже давно не приходило. Значит письмо...
   Чем гадать Юра открыл папку. Письмо пришло два часа назад, его прочитали. А отправил его Штиблет. Сопоставить все было проще простого. Катя убедилась, что Юра уснул, залезла в его почту. Пришло письмо от Штиблета, она решила, что Хворостин водит ее за нос, тихонько ушла и сейчас, наверное, направлялась в отделение милиции. Юра выругался, стукнул кулаком по столу. В который раз отругал себя за то, что связался с Соколовыми. Оставалось только ждать. Можно и письмо Штиблета прочитать. Юра открыл письмо. Внутри оказалась только ссылка и одно слово - Сентябрьск.
   Хворостин прошел по ссылке. Там оказалась статья. Заголовок гласил: "Чудесное исцеление". Юра пробежал статью глазами. В ней рассказывалось о каком-то человеке, от рождения слепом, который окунулся в какой-то родник и обрел зрение. Такой ерунды в интернете хватало. Зачем Вася сослался на эту историю? Хмыкнув Юра вернулся к письму, скопировал слово Сентябрьск, вбил его в поисковик. Оказалось, есть такой город. Располагался он на западе Оренбургской области. Население - двадцать девять тысяч триста человек. Юра хмыкнул. Он не понимал, чего добивается Штиблет. Если Соколов хотел заинтриговать Юру, у него получилось. Ни фотографий города, ни каких-либо сведений о нем. Городского сайта тоже не существовало. Юра отыскал подробную карту Оренбургской области. Сентябрьск стоял особняком, окруженный лесами, в гордом одиночестве. Ближайший город - Бузулук. Тем не менее, железнодорожный вокзал в городе существовал, ветка тупиковая. Юра достал линейку, принялся прикладывать ее к монитору, пытаясь определить расстояние до Рязани. Оказалось приблизительно тысяча километров. Два дня пути, если на поезде. И то, придется ехать сначала в Оренбург и только оттуда получится добраться в Сентябрьск.
   "А нафига мне туда ехать? - подумал Юра. - С чего вообще такая мысль пришла?"
   Тем не менее, он продолжил листать страницы поисковика, переходить по ссылкам, в которых упоминался Сентябрьск. "Концерт Марты Леонидовны Курагиной в Сентябрьске". "Миллиардер посетил Сентябрьск". Интересно. Фамилию Курагиной Юра скопировал, вставил в строку поисковика на новой странице. Оказалось, Марта Леонидовна - известная пианистка, давала концерты в Нью-Йорке, Лондоне, Берлине, Париже. Сентябрьск посещала ежегодно. Миллиардером оказался украинец Лебедь Федор Христофорович. До девяностых о нем вообще никто не слышал. Сколотил состояние буквально за два месяца. Громадные деньги вкладывал в систему образования Сентябрьска, заботился об этом городе, как о родном. Юра вернулся к статье о прозревшем слепом, скопировал ее, вставил в текстовый редактор. Нажал кнопку "Найти", в открывшемся окне вбил слово "Сентябрьск". Страницы документы перескочили, слово Сентябрьск выделилось. Юра вернулся глазами к началу абзаца, стал внимательно его читать.
   "Антон Викторович путешествовал по всей России, посвятив себя поиску средства исцеления. Он обращался к медицине, но она оказалась бессильна. Он прибегал к потусторонним практикам, обращался за помощью к магам, колдунам, экстрасенсам - и ничего. Лишь вера - истинная православная вера! - даровала ему исцеления. После посещения города Сентябрьск, где, по его словам, он осознал роль Господа Иисуса Христа в его жизни, Антон Викторович посетил святые места в Иерусалиме и - о чудо! - прозрел!"
   Юра ликовал не меньше автора статьи. Но не потому, что узнал о том, как Антон Викторович осознал роль Господа Иисуса Христа в своей жизни. Он нашел упоминание Сентябрьска! Город явно не простой. Нужно разобраться в его истории. Юра снова вернулся к поиску. Но интернет скромно отмалчивался, когда Хворостин попытался узнать о Сентябрьске больше. Зато фамилий известных людей, так или иначе связанных с городом, отыскал более, чем достаточно. На что же рассчитывал Штиблет, когда отправлял Юре письмо? Вася хочет, чтобы Хворостин приехал в Сентябрьск? Но зачем?
   "А почему бы и не съездить? Стерва Катя, наверняка уже в милиции, обставит все так, будто я ее изнасиловал. Начнутся разборки - они мне нужны? С другой стороны уеду - компрометирую себя. А с третьей - не плевать ли? Может это мой последний шанс в одиночку съездить куда-нибудь".
   Юра понял, что найти вескую причину съездить в Сентябрьск у него не получится. Учебный год в разгаре, поездка займет неделю-две. Разбирательств с преподавателями не избежать. Стараниями Кати, сюда может подключиться еще и милиция. Но билет-то он за один день не получит. Решит ехать завтра, выбраться из Рязани получится не раньше, чем через неделю. К тому моменту все должно улечься. А как же мама? С ней можно связаться, объяснить ситуацию.
   "Что объяснить? Мне захотелось пуститься в авантюру, и я не могу тебя дождаться? - продолжал вести внутренний монолог Юра. - Бред! Куда, интересно, Катя делась? Что задумала паршивка? А вдруг сама поедет в Сентябрьск, решит, что ее брат там?"
   Она увидела письмо и сразу ушла. Странно? Очень странно. Может ей известно о Сентябрьске. Для семьи Соколовых этот город мог значить что-то. Юра еще раз взглянул на карты. Вблизи Бузулукский бор, места живописные. Может, Вася и Катя бывали там в детстве. Ездили, к примеру, в лагерь, или отдыхали с родителями? Юра вернулся к фотографии пианистки Курагиной. Седая, низкая приятной наружности старушка. Выглядит, словно родная бабушка, лицо мягкое, круглое, полное. Морщины избороздили щеки и лоб, но не испортили внешность, а лишь добавили солидности. Женщина на фотографии выглядела умудренной и опытной, доброй и веселой. И обязательно хорошей хозяйкой. Взгляд Юры упал на руки пианистки. И тут он заметил, что кончики пальцев у нее черноваты. На первый взгляд бабушка неаккуратно намазала лак. Но присмотревшись, Юра понял, что чернота естественного происхождения. Если бы Хворостина прямо спросили, он бы ответил, что у пианистки начинается гангрена. Юра видел точно такие пальцы в далеком детстве у одной девочки. Бедняжка заблудилась в лесу во время похода и умудрилась обморозить ноги. Когда вожатые ее отыскали и сняли сапоги, то пальцы у нее на ногах оказались такими же черными. В итоге операция. Два пальца даже отрезать пришлось.
   Юра перешел к страничке Лебедя. Обычный человек, работал на заводе, ничего в коммерции не смыслил. В биографии делался упор на происхождение Федора Христофоровича - из рабочих. Как такой человек умудрился сколотить состояние за короткий срок да еще в преклонном возрасте? Нет, понятно, девяностые, кто сообразил, что к чему, неплохо устроились. Но Лебедь не похож на людей такого склада ума. Грузное лицо, тяжелый подбородок, маленькие глупые глаза - типичный представитель пролетариев. Из тех, кто попав в государственное учреждение, запуганно озирается по сторонам и не знает у кого что спросить. А вот в биографии Лебедя говорилось о предприимчивом пробивном человеке. Федору Христофоровичу сегодня семьдесят шесть лет. Какого человека можно назвать пробивным пускай даже в шестьдесят лет?
   Юра вернулся к странице поисковика, где набрано единственно слово - Сентябрьск. Почему Юра ощущал буквально физическую потребность отправиться туда? Загорелся идеей, случайно наткнувшись на упоминание в письме Штиблета, с которым никогда не был дружен. Хворостин - не эмоциональный человек. Наоборот, неторопливый, ленивый, спокойный. Ему несвойственны порывы. А теперь вдруг хочется - и все!
   "Завтра схожу на вокзал и узнаю, как добраться до Сентябрьска. За спрос, как говорится, не бьют в нос. Решу ехать - поеду, передумаю - перебьюсь. Утро вечера мудренее".
   Рассудив так, Юра выключил компьютер и лег спать. Странно, но за небольшой промежуток времени ему приснилось множество снов, словно он отдыхал не два с лишним часа, а целые сутки. В голове смешались образы родителей, Апраксина, даже Аркадия Никитина и Саши Голубевой - людей, о которых он уже лет десять не вспоминал. Не сумев толком отдохнуть, он встал в восемь и вместо пар отправился на вокзал Рязани, узнавать стоимость билета до Сентябрьска.

Интерлюдия. Слепой мальчик.

   Звук, чистый как родниковая вода, свежий, как зимний воздух, прекрасный, как канон Пахельбеля. Голос Наташи. Андрей любил выходить на балкон и слушать его. На душе сразу становилось легче. Когда Наташа пела, мальчик умудрялся забыть о своей слепоте, вообще обо всем на свете. Он превращался в слух, каждая его клеточка парила высоко над землей, среди ангелов, вдали от бренности и праха, вдали от мира, где ты обречен пребывать в вечной темноте. Андрею казалось, что еще немного, и он увидит свет, тот самый, о котором ему рассказывала мама. Солнце, краски - Андрей не знал, что это такое, он мог только чувствовать, представлять, как они звучат. Красный цвет невольно ассоциировался с голосом Наташи, такой же высокий и гладкий, и чистый. Сердце билось сильнее, каждый удар гонит кровь, тоже красную, так говорила мама. А по щекам струятся слезы. Как же Андрею хотелось увидеть Наташу. Он мечтал вернуть зрение всего на секунду только ради этого. Насколько же красива должна быть девушка с таким чудесным голосом!
   - Привет, Андрюша! - Наташа заметила его!
   - Здрасте, - отозвался мальчик.
   - Как у тебя дела? - голос струился радостью, смехом, весельем.
   - Хорошо, - как приятно разговаривать с ней.
   - Что тебе сегодня спеть?
   - Веселый ветер, - Андрей невольно улыбнулся. Как же хорошо Наташа его знает.
   - Слушай, - и зазвучала песня, и журчание реки превратилось в бурный поток, водопады, ревущие, гремящие, вызывающие оторопь и страх, благоговение и восторг. И хотелось замереть, превратиться в статую, воскликнуть: "Остановись мгновенье! Ты прекрасно!". И ничего больше не нужно, и ты будто уже не ущербен, и не нужно зрение, чтобы обрести счастье, потому что лучше, чем сейчас просто быть не может.
   - Кто весел, тот смеется! Кто хочет, тот добьется! Кто ищет, тот всегда найдет! - Андрей смеялся, Андрей добивался, и верил, что когда-нибудь найдет свое зрение, которое потерял при рождении, то ли по недосмотру того, кто распределял здоровые глаза, то ли еще по какой ошибке. Иначе и быть не могло. А пока Андрей наслаждался пением красавицы, которой никогда не видел, но и без этого способный отличить ее от остальных людей. Достаточно было звука шагов, ветерка, создаваемого ее дыханием и конечно же сладкого пения. Весь смысл, вся прелесть мира, то, ради чего хотелось жить и во имя чего следовало бы умереть, заключал в себе голос Наташи. Андрей не знал, как назвать чувство, которое он испытывал. Ему рассказывали о любви, но тот океан ощущений, в который он погружался, когда звучал припев "Веселого ветра", не умещался в двух слогах. Чтобы описать переживания, Андрею пришлось бы говорить всю жизнь. Вместо этого он предпочитал молчать и улыбаться, позволяя теплому течению уносить себя в глубины мрака, поднимать к вершинам гор, сбрасывать в пропасти, и подхватывать у самого дна. Сердце надрывалось, пытаясь достучаться до небес, рассудок отступал, от слепого мальчика по имени Андрей оставался только слух внимавший, даривший истинное наслаждение.
   Наташа допела. Андрей не шевелился, замер, пытаясь сосредоточиться на самом себе, запомнить то, что он испытывает, сохранить воспоминание до возвращения девушки. Он почувствовал, как холодные ладони прикасаются к его теплой руке. Четыре меньших брата подхватили его пальцы, а старший поглаживал их сверху. У Наташи миниатюрная ладошка, пальцы и того меньше. Должно быть, она совсем маленькая. Хотя бы на секундочку открыть глаза и разглядеть ее. Андрюша не просил о многом, всего об одном мгновении. Меньшие братцы скользили по ладошке, старший уже добрался до запястья. Ладонь Наташи слилась с рукой Андрея. Девушка легонько сжала запястье мальчика.
   - Ты все время здесь сидишь. Вышел бы, погулял, - сказала она. Андрей не знал, что отвечать. Теперь не хотелось ничего слышать, лишь ощущать, как Наташины пальцы согреваются от его руки. - Что молчишь?
   - Родители запрещают мне гулять без сопровождения, - сумел выдавить из себя Андрей.
   - А пошли со мной? - неожиданно предложила Наташа. Андрей не мог ответить отказом, он ведь больше всего мечтал идти рука об руку с Наташей, слушать ее чудесный голос, наслаждаться тем, как она ласкает его ладонь.
   - Прогони эту девку! Я запрещаю дружить тебе с нищенкой! Она старше тебя, не смей выходить из дому! - кричала мать. Но как она сюда попала, как оказалась здесь? Наташа обняла Андрея. Она стала шептать ему на ухо ласковые слова, умоляла не уходить.
   "Я же был на балконе, как она оказалась наверху?" - пронеслось в голове у мальчика. В плечи Андрея граблями впились горячие пальцы матери. Рука отличалась от Наташиной, жестокая, тяжелая, властная. Она не пустит его, не пустит. Слабые пальчики Наташи соскользнули с его ладони. Узы, связывающие его с Наташей, подобно шелковым ниткам разорвались, не выдержав грузности, напористости матери.
   - Она нищенка, только того и ждет! - кричала мать. Чего ждет - Андрей так и не понял. Но он испытывал страх, чувствуя, как пространство вокруг него заполняется запахом порошка, дорогих духов, лоска. А тот мирок, что они делили вместе с Наташей на двоих, разрушен. Где сейчас Андрей, куда несет его Гольфстрим внутреннего океана? Нет, течение пропало, моря высохли, а мальчика тащили по жесткому вонючему песку. И не было ощущения легкости, песок набивался ему под одежду, перекатывался, делал Андрея тяжелее, прижимал к земле. Сухой бесчувственный голос отца:
   - Отдадим калеку в интернат. У нас есть еще сын.
   - Он водится с этой девкой, представляешь! - кричала мать.
   - Решено в интернат, мы о нем больше не вспомним.
   - Она поет ему песни! Она настраивает его против нас! Она хочет наших денег! Прогони ее! Ты с ней спишь, я знаю, ты с ней спишь!
   - Избавимся от мальчишки, он не нужен.
   - Она спит с ним! Она спит с ним!
   - В интернате тебе будет хорошо Андрей.
   - Кушай сынок, кушай.
   В рот и нос начинают засыпаться крупицы песка, Андрей пытается их жевать, хочет закричать, просить, чтобы его не забирали в интернат, но песок сыплется слишком быстро, он забивает горло, нечем дышать. Андрей хватает себя за шею, откуда-то издалека все еще доносятся голоса матери и отца, безжалостное солнце опаляет кожу Андрея, суховей погребает тело мальчика под барханами и он больше ничего не может слышать. Безвкусный песок полностью заполняет его рот. Андрей никогда не ощутит вкуса. Сознание угасает, а вместе с ним пропадает и осязание, растворяется и сам Андрей. Слепого мальчика больше нет. Он мертв!
   Андрей Ильин открыл глаза, но ничего не увидел. Ночь ли, день, перед мысленным взором всегда одно и то же. Единственное утешение - Андрей не знал, что значит видеть, потому не понимал, чего лишен. Слепой мужчина потянулся рукой к столику, который располагался рядом с его кроватью, нащупал прямоугольный предмет, отыскал кнопку, нажал ее.
   - Семь часов две минуты, - произнес неуклюжий, мерзкий голос. Как же Андрей не любил этот автоматический, пустой, ничего не выражающий звук. Ильину он казался кощунственным - при всей своей нелепости, голос издавал звуки, подобные человеческим, но совсем на них непохожие. Самое настоящее надругательство над природой. А ведь к звуку механического голоса привыкаешь, перестаешь насмехаться над его уродством. Это-то пугало Андрея больше всего - что в один прекрасный день люди научатся создавать такие устройства, которые будут подражать человеческому голосу настолько точно, что Ильин если и заметит разницу, то очень скоро к ней привыкнет и перестанет понимать, говорить ли он с живым человеком или с машиной. Подражание природе и есть самый страшный грех, из тех, что совершило человечество за всю его непростую историю.
   Андрей сел на своей постели, поднял со стола стакан, нащупал ручку кувшина. Когда его учили наливать воду, говорили, чтобы он опускал палец внутрь кружки, тогда вода не будет переливаться. Но Ильин удивил своих учителей (об этом ему сообщил их голос), когда безошибочно долил воду до середины стакана и остановился. Наставников задевало, что он справляется, не следуя их мудрым советам, они злились и начинали придираться к Андрею. Он быстро сообразил, что таким людям лучше уступить и делать так, как они говорят. Он стал наливать воду, опуская палец в стакан, хотя в точности знал, где находится уровень воды по звуку, исходившему оттуда. В такие минуты Андрей даже радовался, что слеп - зрячие настолько зависели от своих глаз, что неспособны были воспринять простевшую, казалось бы, вещь. Им не дано было понять, насколько совершенен и различен звук, насколько он прекрасен и разнообразен.
   Андрей вздохнул. Пустые размышления ненадолго отвлекли его от кошмара. Во сне он снова слышал Наташу. Которую ночь подряд? Ильин понимал - нужно что-то делать. Он уже обращался к врачу, какому-то именитому психотерапевту. Зычный, развязанный голос, чваканье губами, плохо скрываемое презрение к своему пациенту - вот, что услышал Андрей, когда вошел в кабинет так называемого доктора. Тот расспрашивал Ильина о его отношениях с матерью и отцом, изредка черкал ручкой в своем блокноте или тетрадке - Андрей точно не понял, что лежало на столе, но подозревал своего доктора в разгадывании кроссворда. Стоит ли говорить, что на второй сеанс он не пошел. После шарлатан звонил Ильину.
   - Почему вы не явились? - в голосе звучал упрек, смятение, раздражение и плохо скрываемая алчность. - Мы уговорились, я назначил время. Разве красиво так себя вести?
   - Красиво, - с вызовом бросил Андрей. - Вы что-то имеете против? - Он постарался сделать тон своего голоса грозным. Низкий, басистый, раскатистый, в словах вызов, ощущение собственного превосходства. Доктор испугается.
   - Нет, не имею, - голос заискивал, дрожал. - Нехорошо получилось. Я мог уделить время другому пациенту, а из-за вас...
   - До свидания, - бросил Андрей и повесил трубку. Тот другой пациент должен быть благодарен Ильину за услугу. Андрей сберег простаку деньги. Доктор больше не беспокоил Ильина. А кошмары так и мучили Андрея, возвращаясь каждую ночь. Он постоянно искал Наташу, звал ее, но не слышал ответа, лишь иногда различал мотив "Веселого ветра" - любимой песни его детства.
   Андрей залпом осушил стакан, налил себе еще, поставил посуду на место, снова лег, укрылся, прижал ноги к груди. Спать уже не хотелось. А мысли, подобно пчелам по весне, роились в голове. Нельзя давать им волю, иначе стерпеть боль станет невозможно. Андрей откинул одеяло, вскочил с постели, подошел к стулу, на котором аккуратно сложенная лежала его одежда. Обычно он пользовался помощью, когда одевался, но сегодня все хотелось сделать самому. Собравшись, Андрей взял свою трость и, стараясь не шуметь, вышел из комнаты, спустился по лестнице, выскользнул на улицу. Он двигался по памяти, точно зная куда наступать. У себя во дворе Андрей ничем не уступал зрячему человеку. Ильин торопливо пересек лужайку, роса, обильно выпавшая этим утром, намочила его брюки. Когда он почувствовал, как под ногами ломаются стебельки цветов, вздохнул. Садовник, наверное, опять будет ворчать, поминать хозяина недобрым словом. С другой стороны, Андрей платил ему хорошо, так что переживет. Ильин накинул кепи, подошел к металлическому забору, пальцами нащупал панель с цифрами, ввел код. Раздался предупредительный писк, дверь открылась. Андрей, до того державший трость у себя под мышкой, взялся за ее набалдашник, другой конец опустил на землю. Тихонько стукнул по асфальту, прикрыл за собой дверь, отправился в свое странствие. Как оказалось, семь утра не такой и ранний час для города. Шум машин, тарахтенье автобусов, стук каблуков прохожих доносился до Ильина. Андрею стало немного страшновато. Он немощный и богатый. В одиночку Ильин беззащитен, если кто-то задумает причинить ему вред, то вряд ли Андрей сумеет оказать сопротивление. Джек Саммерс, адвокат и друг Ильина, предупреждал его об опасности прогулок без телохранителей. Андрей, обычно благоразумный, в этот раз не прислушался к совету своего друга. Ильин нуждался в одиночестве, нуждался в безвестности, как ни странно, проведя всю жизнь в темноте, старался укрыться в ней от остальных. Конечно, в его жизни когда-то были Наташа и лабрадор Бармалей. Андрей надеялся обрести зрение, в этой надежде мать поддерживала его и больше никто. Наташа оказалась жестокой. "Ты никогда не прозреешь, Андрюша, не мучь себя пустой надеждой, живи тем, что имеешь", - сказала она однажды. Ильин ничего не ответил девушке, которую любил и которой восхищался, но слова эти ранили его.
   "Почему же ты мне снишься, Наташа, почему я снова слышу твой голос?" - задался Андрей вопросом, двигаясь вдоль стены своего особняка. Он знал, что через пару шагов доберется до проспекта, оттуда планировал повернуть к подземному переходу, спуститься вниз, положить кепи у своих ног и просить подаяния. В городе не жаловали попрошаек, но Ильин не боялся полицейских. В конце концов, богатые могли позволить себе причуды. Андрей хотел забыть о том, кто он такой, превратиться в жалкого нищего, почувствовать на себе всю тяжесть жизни лишенного такого важного дара, как зрение. Только так он забудет о Наташе, поймет, насколько ему повезло, почему грешно жаловаться на судьбу и свою участь. Правда, если попрошайничество и помогало, то ненадолго. Сны возвращались каждую ночь. Андрей был уверен, что скоро будет слушать лай Бармалея, свой хохот, потом крик боли, плач, вопль. Если дойдет до этого, то Ильин уже не сможет поручиться за здоровье своего рассудка.
   Андрей попытался превратиться в ощущения, в детстве ему удалось проделывать такие трюки. Тогда становится не так обидно, ты словно сторонний наблюдатель, шпион, которые все видит, но не чувствует боли или разочарования. Получилось и теперь. Прохладно, влажно, ветер почти не дует, похоже, на город опустился туман. Мимо проехал велосипедист, неподалеку плачет ребенок, оживленно беседуют старый знакомые, гавкают псы... Бармалей...
   Лабрадора купили, когда Андрею было четыре года. Он не был лохматым, как громадный папин сенбернар. Но когда мама принесла Бармалея, положила его на паркет, совсем маленького, беспомощного, трусливого, он сразу бросился к Андрею. Прижался к его ноге. Шерстяной комочек, весь трясется, словно замерз, шершавым языком облизывает голые пальцы. Просит ласки и покровительства. Этот жест лабрадора сразу же расположил его к Андрею. Он стал первым и самым верным другом мальчика. До того никто не искал защиты у Андрея. А Бармалей верил, что мальчишка сумеет его сберечь. Правда всего через каких-то полтора года ситуация изменилась, и уже лабрадор защищал Андрея.
   Ильин остановился у перехода, поставил трость у себя между ног, облокотился на нее. Тот сентябрь. Сколько ему тогда было? Какая разница...
   С лабрадором Ильин ничего не боялся, он ходил с верным поводырем всюду. Однажды его стали задирать какие-то мальчишки, решившие, что Бармалей игрушка.
   - Куда прешься, малявка? Я и тебя, и твоего щенка сейчас порежу! - пророкотал кто-то низким хриплым голосом. Тогда Андрей не умел чувствовать настроение человека, видеть его особым, внутренним взором. Он еще не научился определять, с кем имеет дело, услышав одну единственную фразу. Потому перепугался. Но Бармалей зарычал.
   - Убери свою шавку и гони деньги, малолетка! - рявкнул тот. - Гляди что у меня! Им я распотрошу твою собаку, а потом и тебя!
   Андрей хотел сказать, что он не видит, не понимает, о чем говорит незнакомец. От страха он позабыл о деньгах, которые мама положила ему в задний карман, иначе мигом выложил мелочевку перед бандитом.
   - Да ты че, ох...л совсем! Убери шавку или я тебя... - проорал бандит. Рычание утробное, жуткое, лай, скрип когтей об асфальт, прыжок, крик, плач, потасовка.
   - Фу, Бармалей, фу! - закричал Андрей, по щекам которого катились слезы. Если с лабрадором случится беда, он никогда не простит себе этого, никогда. Преданный Бармалей через секунду прижимается к коленкам Ильина. Бандит, грозивший Андрею, ревет, как девчонка, крики его удаляются - он бежит. Самоуверенность подвела грабителя. Андрей ничего не рассказал о происшествии родителям, но с того самого дня старался не отходить далеко от дома. Он слишком сильно боялся за своего милого и преданного друга, который обучил его всему. Это не преувеличение - лабрадор действительно помог Андрею научиться слышать по-настоящему. Лабрадор радостно гавкал, заслышав голос мамы, и тогда мальчик отчетливо различил, как в голосе родительницы, затмевая смысл сказанных ею слов, звучит симфония счастья. Бармалей тихонько скулит - папа чем-то озабочен, это слышно в его дыхании, его движениях, стуке его сердца. Собаки от рождения обладают даром слушать людей. Удивительно, но человеку приходится долго тренироваться, чтобы научиться тому же. Неизвестно, освоил бы эту премудрость Андрей, если бы не лабрадор.
   Пожалуй, те десять лет, неразрывно связанные с Бармалеем, Наташей и Россией - стали определяющими, самыми счастливыми в его жизни, сформировали его характер, сделали тем, кем он являлся теперь.
   Лабрадор не подчинился Андрею лишь однажды. Тот же сентябрь, тот же бандит, но жертва не слепой мальчик.
   Ильин собирался сдержать слово, данное самому себе, и далеко от подъезда не отходил. Но лабрадору не нравился новый порядок. Он так и норовил утащить Андрея в странствие по миру неизвестных звуков. Признаться, мальчику самому страшно хотелось услышать что-то непривычное, насладиться новой мелодией, которая скрывалась где-то в родном городе. Потому Андрей в итоге поддался на призывы лабрадора. И вот, они снова в потоке автомобиле, шуме голосов, песне троллейбусных проводов, хрусте осыпавшихся листьев. И снова плач, и снова крик, и страх. Холод пробирал Андрея изнутри. Нужно уходить, слепой мальчик ничего не может, если он потеряет Бармалея, тогда все кончено, сама жизнь кончена.
   -Ко мне, Бармалей, не смей, Бармалей, стой, Бармалей! - кричал Андрей. А лабрадор, рыча и оскалившись, тащил мальчика куда-то в сторону. Мольбы о помощи слышны все отчетливее, под ногами уже не асфальт, а щебень, потом трава. Они на пустыре, за городом. Андрей же давал себе зарок не уходить далеко от дома.
   - Помогите, - пищит девушка.
   - Опять ты! - рев того самого бандита. Андрея кто-то толкнул в плечо, щелкнули зубы, через секунду Бармалей заскулил.
   - Не трогай его! - пищала девушка. А лабрадор все скулил и скулил, Андрей расслышал в протяжном, полном страдании звуке мольбы о помощи. Он встал на ноги, отмахнулся своей палкой, услышал смех.
   - Да ты слепой, - через мгновение палка метнулась на звук голоса. Бандит вскрикнул.
   - Ну, ты попал, малявка, - полный злобы голос. Андрей снова махнул своей палкой. Она застряла в чем-то. Мальчик потащил ее на себя, а в следующую секунду лоб его словно раскололся от удара. Набалдашник выскользнул у Андрея из рук и через мгновение с силой стукнулся об его голову. Палка снова поднялась, снова опустилась.
   - Прекрати, Гриша! - плакала девочка.
   Андрею ничего не оставалось, как закрыться руками и защищаться от ударов. Снова рычание, снова щелкнули зубы. И вопль.
   - Пусти! Пусти! Умоляю! - он плакал, он мучился, он пришел в ужас. - Пусти! Пусти! Пусти! - повторял и повторял бандит. Девочка тоже ревела, Андрей чувствовал, как по лицу растекается что-то мокрое. Сначала он подумал слезы - оказалось, из носа струилась кровь.
   Вернулся в настоящее. Андрей стоит у подземного перехода, ему двадцать семь, бандит Гриша Козлитин далеко отсюда. Бармалей настолько сильно повредил ему ногу, что хулиган на всю жизнь остался хромым. Андрей никогда не жалел об этом - Гриша ударил Бармалея ножом, та же участь была уготована и слепому мальчику, если бы лабрадор не заступился, не остановил злодея раз и навсегда. После наступило время суда. Бармалея решили усыпить. Гриша расписал все так, будто собака бросилась на него. Пятнадцатилетней девочке Наташе, обладательнице самого прекрасного голоса на свете и единственной свидетельнице происшествия, никто не поверил. А родители Андрея не шибко-то и заботились о лабрадоре. Тогда они еще не стали богатыми, тогда еще не возражали против дружбы их маленького сына и взрослой девушки. Хотя если бы не голос, Андрей никогда бы не сошелся с ней. Мальчик винил Наташу в смерти лабрадора. Бармалей заступался за нее. Если бы пес послушал Андрея, лабрадора не пришлось бы усыплять.
   "Сколько же лет мне тогда было?" - в который раз спросил себя Андрей. Слова, звучавшие у него в голове, утихли. Андрей прошелся правой рукой по лохмотьям, которые накинул на себя. Отлично. Пускай унижается, пускай все видят миллионера, просящего подаяние. Андрей спустился в переход, сел у основания порожек, вытянул руку. Полицейских поблизости не должно быть, прогонят не скоро. Интересно, сколько мелочи ему накидают, прежде чем его схватят?
   В топоте проходивших мимо людей выделился стук каблуков, обладатель которых определенно приближался к Андрею. Ильин попытался изобразить страдание на лице. Ему говорили, что лицедей из него плохой, но Андрей не переставал стараться.
   - Вот что ты делаешь? - Джек. Каким же образом Саммерс разгадал план Андрея?
   - Попрошайничаю, - ответил Андрей. Английские слова с трудом ему давались, хотя Ильин почти половину жизни провел в Лондоне. Уж слишком он свыкся с русским языком, привык к другим интонациям, другой мелодии речи.
   - Вставай, Эндрю. Нечего тебе тут сидеть.
   Андрей не стал спорить, подчинился.
   - Пошли, провожу тебя домой.
   Джек друг, он заботился об Андрее, но часто лез туда, куда не следовало. Так и нарывался на грубость.
   - Я хочу еще погулять, - сказал Андрей.
   - Переоденешься, и вместе прогуляемся. Всё равно к тебе шел по делу.
   - Мог бы и позвонить.
   - Не поверишь, Эндрю, чувствовал, что ты сегодня выкинешь что-нибудь подобное.
   "Отчего же не поверю, - подумал Андрей. - Я как раз убежден, что ты, Джек, обладаешь каким-то секретным даром, о котором сам не знаешь"
   - О чем поговорить? - спросил он вслух.
   - Сюрприз, - ответил он, помогая Андрею встать. - Хотя ты их не любишь. - Адвокат и слепой стали подниматься вверх по лестнице. - Русская пианистка, концерт которой ты мечтал услышать.
   - Марта Курагина?
   - Да. Приезжает завтра к нам. Не хотел говорить тебе раньше времени, но билеты достал. Если есть желание, можешь сходить.
   Андрей улыбнулся. Пускай Джек теперь хоть в лицо ему плюнет, Ильин простит друга. В живую услышать игру Марты Семеновны Курагиной Андрей мечтал давно. Музыка именитой пианистки жила своей жизнью, даже в записи заставляла Андрея испытывать те эмоции, которые некогда дарил ему голос Наташи. Чего уж говорить о живом исполнении.
   - Спасибо! - восторженно воскликнул Андрей. - Угодил, чего уж там. Я твой должник.
   - Это еще не все. У меня два билета.
   - Отлично, пойдем вместе.
   - Ты меня не понял. Я хотел бы, чтобы ты отправился на концерт с девушкой.
   - Нет, - восторг мигом испарился, Андрей разозлился. Он не терпел сводничества.
   - Почему сразу нет? Эндрю, ты взрослый человек, у тебя за спиной состояние, кому ты оставишь деньги? Неужели не мечтаешь о наследнике, который продолжит твои начинания?
   "Да ничего я не начинал, - хотел сказать Андрей. - Мной двигало чувство неполноценности. Отец всегда относился ко мне, как к отбросу, хотелось доказать ему, что я чего-то стою, вот и взялся за его бизнес".
   - Нет и все!
   - Я тебе друг, Эндрю. Пойми ты, о тебе забочусь. Ты пережил болезненный разрыв? Переживаешь из-за своего недостатка?
   - Ты о слепоте? - усмехнувшись, спросил Андрей. - Какой же это недостаток, наоборот - достоинство. Тяни у мужа из кошелька деньги, сколько пожелаешь, он все равно ничего не видит.
   - Все-таки неприятный опыт в прошлом, - заключил Джек. - Так и знал! Эндрю, поверь мне, не все женщины одинаковы. Я могу познакомить тебя с одной скромной, верной и преданной, а главное красивой девушкой.
   - Прежде всего, я конечно же оценю ее красоту. Но смотри, если замечу у нее на лице какой изъян, сразу прогоню, я в этом плане очень привередливый.
   - Не отшучивайся. Рано или поздно тебе придется, пойти на свидание.
   - С чего бы?
   - Я тебя заставлю. Вот, например, завтра. Не согласишься идти с женщиной, не получишь билеты.
   - Джек, умоляю тебя, - Андрей снова рассмеялся. - Если понадобится, я выкуплю концертный зал. Достать же себе билет всегда сумею.
   - Ладно, твоя взяла, - вздохнул Джек. - Завтра в восемь буду тебя ждать.
   "Неужели говорит правду? - Андрей не различил в голосе друга не малейшего намека на ложь. - Или замыслил какую-то пакость?"
   - Но без подружки ты лишишься возможности пообщаться с Мартой Курагиной после концерта. Здесь твои деньги не помогут. Старушка принципиальная, не за какие шишы не согласится уделять свое время миллионеру, если на то не будет веской причины.
   - И как же подружка поможет мне поговорить с Мартой Леонидовной?
   - Ты ведь не знаешь, что это за подружка, - лукаво произнес Джек.
   - Смотри, заинтриговать решил. Ну и кто она?
   - Узнаешь завтра, если согласишься составить ей компанию.
   - Ну и шантажист же ты, - Андрей вздохнул. Ему не хотелось идти на концерт с девушкой. Но не по тем причинам, которые ставил во главу угла Джек. Дело не в неудачном опыте. Ильин не знакомился с девушкой потому же, почему и не заводил новую собаку - Андрей не мог позволить себе предать Бармалея и Наташу. Но вряд ли произойдет что-то плохое, если он проведет вечер в компании женщины, с которой больше никогда не встретится. - Ладно, твоя взяла. Приводи свою знакомую, - согласился, наконец, Андрей.

...

   Водитель высадил Андрея у филармонии, уехал на парковку. Ильин не торопясь прошел по тротуару, своей палкой нащупал лавочку, сел на нее. Мимо проходили люди, от них веяло одеколоном, сигаретами, потом, духами. Все они шли парочками или компаниями, старались сдерживать свои эмоции, но Андрей-то слышал, как клокотала радость в их голосе от встречи со старыми друзьями. Ильин зевнул. Этой ночью он почти не спал. На этот раз докучал ему не только голос и запах Наташи. К ней подключился Бармалей. Эта смесь утонченности и грубости сводила Андрея с ума. Терпкий, резкий аромат травы, которым, казалось, насквозь пропах лабрадор, и почти не приметный аромат невинности, исходивший от Наташи. Она ведь не пользовалась духами, даже косметикой. Всякий раз, когда она встречалась с Андреем, Ильин как ни старался, не мог ощутить сладкий запах губной помады, обычно веявший от других женщин. Однажды он спросил Наташу:
   - Почему вы не краситесь?
   - Откуда ты узнал? - удивилась Наташа. Андрей объяснил, девушка немного помолчала, потом, стараясь скрыть грусть, внезапно ее охватившую, ответила. - А зачем краситься, если твой лучший друг - слепой мальчик, которому плевать, как ты выглядишь?
   Сколько же Андрею было тогда? Десять? Восемь? Пять? Почему он не мог вспомнить? Почему разговаривал с Наташей на вы? Может из-за большой разницы в возрасте? Но тогда как стало возможным то, что произошло во время их последней встречи?
   Андрей вздрогнул. Он поклялся никогда об этом не вспоминать. Тут снова в голове зазвучал лай Бармалея. Не первый раз, когда он нарушает свое обещание. Первым разом стала прогулка вдали от дома, из-за которой погиб Бармалей, благодаря которой Ильин познакомился с Наташей. И теперь, обреченный на страдания, каждую ночь вынужденный повторять этот свой путь, не способный изменить свой выбор, Андрей как никогда нуждался в зрении. Если бы он только мог видеть, яркость новых впечатлений затмила бы слуховые образы, разогнала засевшие в память запахи. Во сне его посещали бы только чудесные видения, он бы наблюдал реальный мир, а не его бледную тень в виде звуков.
   "Ну, где же они?!" - Андрею надоело заниматься самокопанием. Нужно с кем-то поговорить, срочно. Ильин слишком хорошо знал Джека. Придут перед самым началом концерта. Адвокат вечно говорил: "Я не трачу своего времени понапрасну. Пунктуальность - мое кредо!" Какой все-таки невыносимый человек! И почему Андрей с ним связался? Но мысли о Джеке утопали в пучине глубоких воспоминаний. У Андрея просто не осталось выбора, он снова вернулся к песням Наташи, музыке голоса тявкающего Бармалея.
   - Паша, ну хоть ты что-то сделай! - возмущалась мать.
   - А что я могу сделать? Предлагал ведь отдать его в интернат, ты не захотела, вот и мучься, - флегматично заявлял отец.
   - Тебе плевать, что твой сын связался с девчонкой, которая на четыре года его старше!
   "Четыре года!" - возликовал Андрей. Он узнал свой возраст. Когда он познакомился с Наташей, ему было одиннадцать. Родители постоянно сорились. Точнее мать ругала отца, а тот отвечал обрывками фраз, иногда презрительно посмеивался и лишь однажды закричал в ответ, да так сильно, что мать больше не решалась его беспокоить. С Андреем отец вообще не разговаривал до их переезда в Англию. Ильину тогда исполнилось четырнадцать. Всего три года он знал Наташу, и как же сильно подружился с ней! Но почему разговаривал на вы?
   - Эндрю! Мы тебя обыскались, - вот и Джек. С ним под руку шла девушка. Пышное платье, сама она довольно высокая, с учетом каблуков, возможно, выше Джека. На левой руке сумочка, шатающаяся из стороны в стороны, тихонько приминающая платье. Она запыхалась. Похоже, Джек ее торопил. Сам адвокат дышал спокойно, шел уверенно.
   - А я вас заждался, - сказал Андрей, поднимаясь. Девушка остановилась напротив него, переводя дыхание.
   - Позволь представить, Мария Эдисон.
   - Добрый вечер, господин Ильин, - произнесла она. Андрей не уловил в ее голосе радости, но какие-то интонации, призвуки, возможно эхо голоса задели Ильина за живое. Он почему-то ощутил робость в присутствие девушки, словно снова встретился с Наташей.
   - Вы уже знаете, как меня зовут? - улыбаясь, спросил Андрей.
   - Догадалась, - отозвалась Мария.
   - Кто же не знает Андрея Ильина, - коротко хохотнув, встрял Джек. - Но готов поспорить, что о внучке Марты Леонидовны, Эдисон-Курагиной, он не слышал.
   - Так вы русская? - не очень-то удивившись, спросил Андрей. Вот почему голос Марии взволновал его.
   - Детство провела в России, но после развала Союза вышла замуж за Эдварда Эдисона и перебралась сюда.
   Джек кашлянул. Похоже, он предупредил женщину, чтобы она не упоминала о своем замужестве. Что же, после сегодняшнего вечера Андрей обязательно упрекнет друга, нужно только придумать оригинальную выходку. Например, надкусить печенье, протянуть Джеку и сказать: "Ты ведь любишь, чтобы сладкое до тебя попробовал другой мужик". Слишком грубо. Но ничего, над этим будет время поработать.
   - Так вы замужем? - Андрей постарался скрыть свое облегчение. Он, конечно, изобразит обиду, но на самом деле Ильин был рад такому исходу. Не придется весь вечер придумывать, как бы деликатнее отшить Марию Эдисон.
   - Нет. Ошибка молодости, - сухо ответила она. - Но мы, кажется, опаздываем.
   Андрей поднял левую руку, закатил рукав, сделал вид, что смотрит на часы
   - Да-да, вы правы, у нас не больше десяти минут, - сказал он. Джек расхохотался, Мария старалась сдержать смех.
   - Ну как вы можете над этим смеяться, - упрекнула она Джека, сумев-таки, выиграть схватку с охватившей ее постыдной веселостью. По крайней мере, она деликатна.
   - А что? Он всегда так шутит, - начал оправдываться Джек.
   - Пойдемте, Эндрю, отставим этого грубияна, - сказала она.
   - Позвонишь, когда вернешься, Эндрю, - сказал Саммерс вслед уходящей парочке. - Во сколько бы не вернулся, позвони. Я буду ждать!
   По голосу друга Андрей догадался, что Джек доволен собой.
   - У вас приятный, но несколько грубоватый друг. Чем-то напоминает американца, - сказала Маша, когда они отошли чуть в сторону.
   - Да он такой, - ответил Андрей. - А билеты он вам передал?
   - Не волнуйтесь, они у меня, - после этой фразы повисла неловкая пауза. К счастью, заполнять ее не пришлось. Они подошли к ступенькам и стали проталкиваться через толпу. Мария оказалась напористой девушкой, в очереди вела себя уверенно, будто это ее родная стихия. При этом она умудрялась держать Андрея под руку и маневрировать между людьми. Во многом благодаря ее ловкости, они пробрались в концертный зал минут за пятнадцать до начала концерта. Эдисон вздохнула, положила свою на удивление легкую руку на тыльную сторону ладони Ильина. Андрею не хотелось признаваться себе, но тепло женской руки не оставило его равнодушным. Ему приходилось читать в книгах, что нормальные люди обычно смотрят друг другу в глаза и понимают, что связаны. Для слепых аналогом таких взглядов выступало прикосновение рук.
   - Итак, вы банкир? - нарушила повисшее молчание Мария.
   - Да, я банкир. Сознаюсь, виновен, - Андрею не хотелось вести светскую беседу.
   - Ну и каково это, воротить миллионами фунтов? - спросила Мария.
   - Давайте поговорим о России, - сказал Андрей неожиданно для самого себя. Он сам не заметил, как перешел на русский. - Сколько вам было, когда вы переехали сюда?
   - Девятнадцать, - ответила Мария.
   - Там совсем плохо жилось?
   - Мне не нравилось, - сказала Эдисон. - Здесь лучше.
   - А я уехал, когда мне было четырнадцать, в восемьдесят седьмом. Раньше не тосковал, а вот сейчас сердце разрывается, так хочется обратно.
   - А почему не съездите?
   - Боюсь, - признался Андрей.
   - Чего?
   - Разочарования. У меня ведь самые лучшие дни остались там. И вот представьте, приезжаю назад и кроме тоски ничего не обретаю.
   - Так и есть. Я уехала в девяносто пятом, год назад возвращалась навестить родственников. Ничего кроме тоски и разочарования. Не ездите никуда, оставайтесь здесь. Или в России у вас кто-то есть?
   - Никого.
   - Тогда не нужно возвращаться.
   - А почему ваша бабушка не переедет сюда?
   - Не хочет. Она пыталась, но не получилось. Как и вы тоскует по Родине, - Мария сжала ладонь Андрея, совсем, как Наташа. - Она пережила блокадный Ленинград. Для нее в слове Родина много личного намешано.
   - Ваша бабушка еще и творческий человек. Им всегда тяжело расставаться с домом. Вспомните того же Куприна.
   - Вы тоже творческий человек?
   - Я? - Андрей улыбнулся, а глаза предательски заслезились. - Нет, я просто влюбленный, - не слишком ли откровенное признание?
   - У вас была девушка? Там, в России.
   - Была девушка, - признался Ильин. Он хотел добавить "и собака", но решил, что Мария его не поймет. Эдисон молчала, рука ее буквально пылала, настолько она разволновалась.
   - Считаете, что я эгоистка? - с дрожью в голосе спросила она, наконец.
   - Нет, что вы, - возразил Андрей. - Мне и в голову такое прийти не могло. Я ведь тоже эмигрант, не мне вас судить.
   - А я себя сужу, - выдавила Мария. - А вы себя судите?
   - Не знаю, - честно ответил Андрей. Об этом он никогда не задумывался. - Я просто скучаю, сильно скучаю. Не знаю, знакомо ли вам это чувство - все вроде бы есть, ты сыт, доволен жизнью, богат. Не нужно заботиться о завтрашнем дне, некого бояться. Всё хорошо и одновременно с этим всё плохо. Не спишь, как следует, грезишь наяву, витаешь в облаках. Не понятно, что с тобой не так. Обращаешься за помощью к врачу, но он бессилен. И тогда понимаешь, что иной раз расставание с Родиной может и убить.
   Мария ничего не ответила, но ее ладонь говорила больше, нежели могли уста. Так они и сидели, молча, до самого начала концерта. Когда зал принялся аплодировать выходившей на сцену Марте Леонидовне Курагиной, Мария наклонилась к самому уху Андрея и прошептала:
   - Я непременно познакомлю вас с бабушкой, Андрюша.
   Так называла его только Наташа. Взволнованный Ильин не успел прийти в себя, когда заиграла музыка. Лишь во время исполнения аллегро Чайковского, Андрей понял, что по его щекам медленно стекают слезы.

...

   - Вам понравилось? - спросила Мария, когда отгремели аплодисменты.
   - Ваша бабушка играет восхитительно, - честно признался Андрей. - Мне никогда не приходилось слышать такого чистого исполнения.
   - Ну, пойдемте, я познакомлю вас с ней ближе, - сказала Эдисон, хватая мужчину под руку. - Я думала, о том, что вы сказали до концерта, - начала Мария, когда они спускались по ступенькам. - Пожалуй, вы правы, тоска по Родине сродни болезни. Знаете почему? Человеку нужно жить в благоприятных условиях. Мы все стремимся туда, где нам хорошо. С рождения нас растят, словно деревца, мы приживаемся на той почве, где нас посадили, привыкаем к тем удобрениям, которыми нас питают. И когда нас отрывают от места, где мы пустили корни, выкапывают и перевозят в другие города, мы начинаем страдать. Нам не хватает той самой земли, минералов, которые в ней хранились. Эту болезнь легко перенесут невысокие деревца, не успевшие пустить корни глубоко. Им подойдут любые минералы, лишь бы больше и дороже. А великанов, пустивших корни на многие метры под землю, расставание может погубить. Стоит нарушить чуткий баланс, который поддерживал их силу, стоит лишить одного компонента, пускай самого ничтожного - и дерево не переживет пересадки. За ним могут ухаживать, но никто не поймет в чем дело. Вроде бы все хорошо, а дерево сохнет, сжимается, умирает, потому что ему не хватает единственно правильной комбинации минералов, которая встречалась только на родной земле, а ни чего-то одного, что могло бы выправить положение. Речь, отношение людей, привычные переулки, привычные шутки, старые друзья, милые сердцу места. Ты всегда знаешь, где находишься, знаешь, как добраться домой, чувствуешь себя в безопасности, потому что твои корни здесь, питают и предают тебе сил. И никто не победит тебя, никакая болезнь не свалит с ног, пока ты дома.
   - Тогда я вам тоже признаюсь, - начал Андрей. - Я не хотел идти сюда с девушкой. У вас тоже получилось меня разгадать. Я влюбился. Пускай тогда мне и шестнадцати не было, чувства оказались искренними и чистыми. Ее звали Наташа. Она чудесно пела. Ее задорный, живой голос не мог не радовать. Достаточно было послушать, как она поет "Веселый ветер", чтобы понять, насколько она чудесный и прекрасный человек. В те дни я об одном мечтал, хотел на одно единственное мгновение вернуть себе зрение, увидеть ее, уверенный в неземной красоте обладательницы столь чудесного голоса. А потом мы уехали. Наташа осталась в России, наша последняя встреча... - Андрей запнулся, - много для меня значила. И я боялся, если пойду с кем-то на свидание, то предам память о моей первой, чистой и единственной любви. Но теперь вот я с вами, беседую и понимаю, сколько возможностей упустил. Ничего плохого в общении с другими женщинами нет, не обязан же я, в самом деле, клясться им в любви после одной единственной встречи? Да и не полюблю я никого, кроме Наташи, никогда.
   Пальцы Марии едва заметно вздрогнули.
   - А если вас полюбят? Отвергнете? - спросила она и следом добавила. - Не отвечайте, пожалуйста. Мы почти пришли.
   Эдисон отпустила руку Андрея, скользнула к двери, постучала, ей открыли, она заговорила на английском. Язык показался Ильину неказистым, каким-то толстым, неуклюжим.
   - Пойдемте, Андрей, - Мария подхватила его под руку, проводила в какую-то комнату. - Знакомьтесь бабушка, это Андрей Павлович.
   Снова русский. Как же приятно слышать родной язык, слова словно излучали тепло, сердце билось быстрее.
   - Рад знакомству с вами. Даже слепому ясно, что вы выглядите великолепно, - произнес Андрей. Глупая шуточка, из тех, которым научил его отец. "Если сам смеешься над собственным недостатком, остальные не подумают унижать тебя жалостью, не смогут тебя ранить", - учил Андрея родитель. Ильин прислушался к совету отца, и постоянно смеялся над своей слепотой, заставляя улыбаться и других, хотя бы из вежливости.
   - А ведь и, правда, я прекрасно выгляжу, молодой человек. Только что даже слепой это отметил, - поддержала шутку Андрея Марта Леонидовна. Голос мягкий, пушистый, словно снежинка, слова скользят, перетекают, катятся, будто снежный ком с горы.
   - Бабушка! - возмутилась Мария.
   - А что? Молодой человек сам изволил шутить над своей бедой.
   - Извольте и вы шутить, - встрял Андрей, пытаясь улыбнуться как можно шире. Ему отчего-то стало неловко. Не стоило отпускать свою шутку, она оказалась неуместной.
   - Присаживайтесь, молодой человек, расскажите о моей внучке. И на подробности не скупитесь. Со стороны видней, хорошая у меня девочка или плохая.
   "Виднее, - отметил про себя Андрей. - Да старушка не промах. Зря дал ей повод. Этой палец в рот не клади, вместе с рукой отхватит".
   - Мы только сегодня познакомились, - сказал Андрей. - И поверьте, ваша внучка - чудесная женщина.
   - Льстец, сладкоголосый льстец, - произнесла Курагина. В отличие от внучки она деликатностью не отличалась. - А как же приключилось, что вы лишились зрения, Андрей Павлович?
   - Бабушка!
   - Что бабушка? Мне интересно. Не будь я любопытной, девяносто лет не прожила бы, - парировала Марта Леонидовна.
   - Я слепой от рождения. Инфекция, - пояснил Андрей. Он уже успел привыкнуть к тому, что люди скрывают свой интерес к причинам его слепоты, а потому не обиделся на прямоту пианистки, скорее был ей признателен за это.
   - И каково всю жизнь провести во тьме? - продолжала расспросы Марта Леонидовна.
   - Бабушка, да что же ты делаешь?! - возмущению Марии не было предела. - Пойдемте Андрей, вам не за чем выслушивать все это!
   - Успокойся, Маша. Не мешай мне с гостем разговаривать, - спокойно ответила пианистка.
   - Пойдемте, Андрей. Мы уходим бабушка! - Мария подошла к Ильину взяла его под руку. Но Андрей уходить не собирался. Задай ему такой вопрос другой, он бы обиделся, однако слова пианистки его почему-то не задевали.
   - Плохо, наверное. Я не знаю, - ответил он на вопрос Марты Леонидовны.
   - Послушайте Андрей, вам совершенно не обязательно проявлять деликатность, поверьте, - начала уговаривать его Мария. - Моя бабушка ведет себя не тактично, давайте уйдем.
   - А хотели бы узнать? - спросила Марта Леонидовна. Марии словно бы в комнате и не было.
   - Ну, вас! - бросила Маша и вылетела из комнаты. Андрей уловил в ее голосе стыд, раздражение и разочарование. А еще обиду.
   - Так хотели бы узнать, а Андрей Павлович? - повторила свой вопрос Марта Леонидовна.
   - Как? Я слепой, мне этого никогда не понять.
   - Если зрение к вам вдруг вернется, вы поймете, что значит провести всю жизнь в темноте. Но готовы ли вы к этому? Осознать, сколько всего лишились?
   - Готов, - тихо произнес Андрей. Он не понимал, к чему клонит Марта Леонидовна, но чувство подсказывало ему, что разговор их имеет громадное значение, пока что сокрытое от рассудка. Но очень скоро детали головоломки сложатся в единое целое, и перед Андреем предстанет цельная мелодия.
   - Вы хороший человек, я сразу это поняла. Простите, если мои слова причинили вам боль, но иначе было нельзя. Если вы пойдете дальше по тому пути, который я намереваюсь вам открыть, будет еще больнее. Но оно того стоит.
   - О чем вы говорите?
   - Вам нужно вернуться в Россию. Там есть один город, Сентябрьск. Посетите его, вы сразу всё поймете.
   - Я боюсь возвращаться, - выдавил из себя Андрей. - Прежде всего, боюсь за свое душевное благополучие.
   - Посетите Сентябрьск и там вы обнаружите нечто прекрасное, что позволит вам понять, каково это - провести всю жизнь во тьме. Если боитесь чего-то, лучше откажитесь от этой затеи, забудьте обо всем и оставайтесь здесь. Довольно об этом. Я устала, хочу переговорить с моей внучкой. Позовите ее, когда будете уходить.
   - Но я полагал, что ее следует проводить домой, - возразил Андрей.
   - Это прозвучит жестоко, Андрей Павлович, но слепой человек не пара моей внучке. Прощайте. Надеюсь, вы найдете свое счастье где-нибудь еще.
   На том их разговор оборвался. Слова пианистки больно ранили Ильина. Он вышел из комнаты, не попрощавшись с Мартой Леонидовной. Мария дожидалась его у дверей. Андрей не передал ей слова бабушки, предложил отвезти домой. Эдисон согласилась, но сказала, что хотела бы попрощаться с бабушкой. Когда она ушла к Марте Леонидовне, Андрей не стал дожидаться свою спутницу. Он кое-как выбрался из здания филармонии. Оказалось, что снаружи его уже дожидалась машина. Шофер просигналил Ильину, тот сориентировался по знакомому звуку клаксона, сел в свой автомобиль и уехал, оставив испорченный вредной старухой вечер позади.

...

   Он постучал в обшарпанную, покосившуюся калитку. Его стук глухим эхом отозвался в прогнившей изнутри древесине. Домик, у которого он остановился, располагался на окраине деревни. Даже по меркам здешних мест, выглядел он нищенским. Трещины испещрили каменные стены, доски, из которых была сколочена крыша, почернели, забор давно не красился. Тощая черная собака раздиралась гневным лаем, оголив свои мелкие желтые зубы. Хозяйка вышла не сразу. Она долго сновала туда-сюда на крыльце дома. Решившись, она подошла к калитке и крикнула:
   - Кто там?
   Вот оно!
   - Старый знакомый, - отозвался он.
   - Какой еще знакомый? - в голосе ее звучал испуг. - Нет у меня никаких знакомых, уходите отсюда!
   Снова! На этот раз больше!
   - Вспомни сентябрьский вечер. Мы сидели на скамейке, держались за руки. Ты пела. То была самая тоскливая из твоих песен, я таких еще не слышал. День выдался жаркий. Как сейчас помню, от асфальта веяло теплом дня, воздух поднимался вверх, словно ветер дул из самой земли. И тогда я сказал, что уезжаю. А ты меня поцеловала. У нас четыре года разницы. Но тебя это не остановило. И за это я благодарен тебе. Тот день запомнился навсегда. Как и ты, и твой голос, и твои ладони, и твои песни.
   Калитка открылась. В проходе появилась невысокая полноватая женщина. Ее расцвет давно миновал, щеки утратили румянец, волосы, сбившись комком на голове, изрядно поседели, под глазами и в уголках рта отчетливо выделялась сеточка морщин. Но красавицей эта женщина не была никогда, даже много лет назад. Зато какой замечательный у нее голос. Он не сомневался, что с его помощью она могла соблазнить любого мужчину - ведь голос не внешность, с возрастом он становится только лучше.
   - Это правда ты? - Женщина смотрела на него снизу вверх. - Тогда ты был ниже меня, и всегда носил ужасный очки с черными стеклами.
   - Они мне больше не нужны, - улыбнулся он. - Я вижу.
   Она не ответила на его улыбку.
   - Зачем ты пришел?
   - Хотел тебя увидеть.
   - Ну, смотри, - глаза женщины заслезились. - Нравится то, что видишь.
   - Нравится, - искренне ответил он.
   - Уходи, - женщина опустила голову. - Уходи и больше не возвращайся.
   - Ты не рада мне?
   - А как ты думаешь? Я старая и толстая, а ты стал красивым, остался молодым и богатым. Чему же мне радоваться?
   - Встрече со старым другом.
   Женщина захохотала, но смех был нехороший, злой.
   - Уходи! - яростно бросила она. - И не возвращайся, никогда!
   Женщина захлопнула дверь, закрыла ее на засов и убежала в дом.
   Андрей вздохнул, скрестил руки на груди. Напрасно он отыскал Наташу. Одно утешало - она больше не будет являться ему во снах. Он посмотрел на небо, все никак не мог привыкнуть к яркости цветов. Вспомнил голос Наташи, попытался соединить его с внешностью. Получилось очень просто. Она считала себя некрасивой. Воистину, слепы те, кто от рождения видит. Им не понять, многого не понять. А главное, они никогда не смогут видеть по-настоящему, как теперь видит Андрей.
   "Прощай, Наташа, - подумал он, глядя на покосившуюся калитку. - В справедливом мире мы остались бы вместе".
   Лондонский банкир Андрей Ильин не спеша шел по заросшей сорняком тропинке, любуясь миром, который он открыл для себя совсем недавно.

Глава 3.

   Лекцию Хворостин не слушал, но писал. Обрести такой навык можно только в университете. Юра положил голову на левую ладонь, уперся локтем левой руки в стол, а правой записывал слова, произносимые профессором. Он дремал, не отдавал себе отчета в том, что говорят. Юра пропускал слова через себя, подобно мясорубке их перемалывал, и заносил их в тетрадь, не позволяя информации задерживаться внутри. Удивительно, но во время лекций он успевал выспаться лучше, чем за ночь. Правда, сегодня он не писал, а размышлял. После того, как Катя переспала с ним, прошла почти неделя. Мать успела помириться с Ройтом, и передумала ехать в Рязань. Милиция так и не явилась допрашивать Юру. О Соколовых он больше ничего не слышал, Штиблет не пытался снова до него дозвониться, Катя пропала. Причин что-либо менять в жизни не было, но почему-то в Сентябрьск съездить хотелось. Теперь, когда подсчитывать каждую копейку не было нужды, Юра мог позволить себе короткий отпуск дней на девять. Уедет в пятницу, вернется в воскресенье через неделю. А если самолетом, и того быстрее. В принципе, Хворостин сумеет убедить декана дать ему отгул. Юра в красках распишет проблемы матери, преувеличит пагубность собственного положения. Декан мужик совестливый, уступит. Да и что страшного в одной-единственной неделе прогула?
   Пара подошла к концу, студенты стали собираться, Юра неторопливо закрыл свою тетрадь, бросил ее в пакет, стал дожидаться, когда большая часть народу выйдет из аудитории. Дожидаясь, Хворостин разглядывал свой стол, который, как и в школе, был измалеван ручкой. А еще говорят, что люди взрослеют! Тут и извечный железнодорожный состав, над которым красовался стишок: "Если ты не голубой нарисуй вагон другой". И номера телефонов каких-то Димчиков, Азретов, Витьков, суливших позвонившей девушке незабываемое знакомство. Но самый любимый Юрин раздел народного школьного творчества, конечно же, карикатуры на преподавателей. Некоторые примитивные, грубые и пошлые, но изредка попадались довольно точные и утонченные, содержащие забавные намеки и отражавшие наиболее противные черты преподавателя с дотошностью ювелира. Тут тебе и Инна Яковлевна с громадным носом, в стиле тех, что рисовали евреям немецкие карикатуристы в годы правления Гитлера. Казалось бы, простая насмешка над недостатком преподавателя. Но Юра различал в карикатуре и тонкий намек - Инна Яковлевна очень беспокоилась о том, как бы ее не приняли за еврейку из-за характерной внешности. Пожалуй, упоминание о ее еврейском происхождении было единственным уязвимым местом преподавательницы. Карикатура как раз и метила в это больное место. Что называется не в бровь, а в глаз.
   - Юра, а ты чего сидишь? Выходи, мне аудиторию закрывать надо, - сказал ему Петр Иванович, высоченный и широкоплечий профессор.
   - Простите, задумался, - Хворостин встал, выскочил из-за парты, и быстро миновав аудиторию, подошел к выходу.
   - Погоди, Юра, - окликнул его Петр Иванович у выхода. - Я по поводу твоего посещения поговорить хотел.
   - А что такое? - Хворостин насторожился. Он прогулял всего две пары. Понятно, что учились всего месяц, но и Юра не первокурсник, на такую мелочь внимания никто не обращал.
   - Ты с самого начала года прогуливать начинаешь. Меня это не устраивает.
   - Простите, обстоятельства сложились неудачно.
   - На экзамене про свои обстоятельства расскажешь! - грозно произнес профессор. - В прошлом году я зачет тебе скрипя зубами поставил, но теперь не намерен попустительствовать. Я поговорил с другими преподавателями. Все они тобой недовольны, жалуются. Прогуливаешь пары часто, вот хотя бы двадцать четвертого числа без уважительной причины на занятия не явился.
   - Причины были личного характера, - Юра старался держать себя в руках, но Петр Иванович начинал его раздражать.
   - Да не волнует меня твой личный характер. Не отчитаешься за каждый прогул, к экзамену не допущу. Понятно?
   Юре очень хотелось нахамить профессору, но он сдержался, напомнив себе, что экзамен сдавать все равно придется. Пришлось пойти на попятный.
   - Понятно, - сказал Хворостин.
   - Ну и славно, - с плохо скрываем недовольством ответил Петр Иванович. Профессор наверняка рассчитывал немного поскандалить с Хворостиным. Интересно, из-за чего он вдруг взъелся на Юру? В прошлом году они вроде нашли общий язык. Решив не забивать себе голову разногласиями с Петром Ивановичем, Юра оставил аудиторию. Хотелось сходить в буфет, перекусить. По дороге Хворостин предался рассуждениям.
   Теперь еще одна веская причина не ехать в Сентябрьск - зачем зря дразнить дракона? С другой стороны, если удастся убедить декана... Петр Иванович, хоть и влиятельный в университете человек, не посмеет пойти против администрации.
   "А зачем мне туда ехать?" - в который раз спросил себя Хворостин. Ответа у него не было. Он копался в интернете всю неделю, читал и читал, но ничего интересного обнаружить не удавалось. Всего два странных факта, объяснить которые не получалось - ежегодные концерты Марты Леонидовны Курагиной и крупные отчисления Федора Христофоровича Лебедя. Ни один из них там не родился и не вырос. Первая пережила блокадный Ленинград, второй сделал состояние на Украине. Но почему они никак не выкинут Сентябрьск из своей жизни? Загадка. Да еще эта статья о слепом. Неужели за ней стоят какие-то реальные факты? А если нет, зачем Штиблет прислал ее Юре? Вопросов больше, чем ответов.
   Размышляя об этом, Хворостин добрался до столовой. Пара должна была начаться через десять минут, а очередь в буфете большая. Хворостин напряг память - пара у добродушного старичка Жореса Эдуардовича. Юра как-то раз обещал ему, что никогда не будет опаздывать к тому на занятия, преподаватель посмеялся. Похоже, слова Юры он всерьез не воспринял. Голод - существенная причина для нарушения обещания. Юра стал в очередь, рассеяно поглядывая по сторонам, выискивая глазами свободный стол. Справа, за прилавком буфета, рухнуло что-то тяжелое. Юра повернулся на звук, увидел полную буфетчицу, растянувшуюся на полу. Глаза закатились вверх, рот приоткрыт, по щекам стекают слюни, ладони подрагивают. Женщина облила себя борщом, полную кастрюлю которого она, похоже, несла, пока с ней не случился приступ. Студенты, стоявшие в очереди, зашумели. Со стороны кухни выскочили еще две буфетчицы. Одна приложила раскрытые ладони к щекам, замерла в изумлении, вторая скривилась, раскраснелась.
   - Вот мерзавка! - закричала вторая. - Опять пьяная на работу пришла! - она бросилась на упавшую буфетчицу, принялась бить ее своей тяжелой ладонью по голове. - Ты посмотри, что наделала! Кастрюлю борща разлила! Нам что теперь все по новой готовить?! - дальше женщина стала поливать и без того мокрую от борща буфетчицу отборнейшими матами. Несколько девушек-студенток, стали возмущаться поведением прибежавшей буфетчицы. Юра краем глаза заметил, как один ушлый парень, схватил два пирожка и ушел к себе за столик, стал есть свою добычу, не обращая на суету вокруг. У Хворостина тоже не было желания досматривать развернувшееся у него на глазах представление. Он сомневался в том, что упавшая буфетчица пьяная. Скорее уж у нее эпилептический припадок или другая болезнь наподобие рака мозга. Похоже на пару придется тащиться голодным.
   Поскорее покинув столовую, Юра отправился прямиком в аудиторию. На пару он не опоздал, занял свое место, достал тетрадь и ручку, до начала семинара решил посчитаться, во сколько ему обойдется поездка в Сентябрьск. Желательно, конечно, долететь в Оренбург на самолете, а оттуда уже взять билет на поезд и добраться до Сентябрьска. Но как ни крути, меньше десяти тысяч туда и обратно не получится. В октябре у него будут такие деньги - во-первых, квартиранты заплатят, во-вторых, шабашка. Да и Ройт может чего пришлет. Искать новую работу вместо библиотеки он пока не станет. Если уж решил ехать в Сентябрьск, то лучше устроиться после. Расписав таблицу доходов и расходов, Юра прикинул, что съездить на неделю вполне реально.
   - Юран, чем занимаешься? - рядом с ним сел Митя Кандауров, самый старший в группе. Он решил вначале отслужить в армии и только после учиться в университете.
   - Да так считаю. А ты что-то хотел? - Юра немного удивился. С Кандауровым он почти не общался. Митя иной раз забывал здороваться со своими одногруппниками, относясь к ним свысока. Поэтому его любили только девушки, отчего-то восхищавшиеся поведением Кандаурова.
   - Говорят, ты с Толиком подрался.
   - Ну, было дело, - Юра напрягся. Ничего хорошего начало разговора не предвещало.
   - Он тебе, вроде как, накостылял?
   - Ни фига подобного! - вспылил Юра.
   - Не нервничай, я просто спрашиваю. Поговаривают, что ты встречи с ним ищешь. Правда?
   - А ты знаешь, где он?
   - Ты на вопрос отвечай, - Кандауров презрительно усмехался.
   - Ты на мой отвечай, - Юра не нашелся с лучшим ответом.
   - Короче так, сегодня после пар стрелка. Я за Толика буду. Если проблемы есть какие, приходи на угол Леволыбедской и Цедрина. Если все нормально, катись своей дорогой, а Толяна не трогай. Ясно?
   - Поговорим после пар, - Юра принял вызов.
   - Ну, готовься, - ухмылка Кандаурова стала шире. Юра живо представил, как своим кулаком расплющивает нос Мите и тоже развеселился. Напрасно Кандауров так самоуверен. Он не на того нарвался. Теперь спокойно думать о поездке в Сентябрьск было невозможно. Юра стал настраивать себя на предстоящую драку. Стоит ли идти одному или позвать кого-то с собой? С Толика станется, соберет кодлу. Всей толпой они Юру, конечно, изобьют. Придется кого-то взять с собой. Но на кого он мог положиться? Вспомнилось детство. Тогда драки были обыденностью. И Юру, как самого сильного в параллели, всегда звали оказать поддержку. Однажды вышло так, что он и его одноклассник оказались по разные стороны баррикад. Вместо того, чтобы кинуться выяснять отношения, они поздоровались, посмеялись над ситуацией и ушли. Остальные тоже разошлись. Теперь другое. Юра хотел отомстить Толику, ему требовался только предлог. Но просить о помощи было некого. Университетские знакомые - это, конечно, хорошо, вот только доверять им Юра не стал бы.
   До конца пар он находился в нервном напряжении. Уже не до занятий. Кровь кипит, кулаки сами собой сжимаются, голова забита мыслями о предстоящей драке. В конце концов, он подошел к Игорю Панину, объяснил ситуацию, попросил помочь.
   - А мне драться придется? - спросил Игорь.
   - Просто постоишь, посмотришь, чтобы на меня несколько человек не напало.
   - Ну ладно, - согласился Панин.
   Вдвоем они пришли на назначенное место. Место, выбранное Кандайровым, представляло собой подобие пустыря. Именно, что подобие. Буквально в ста метрах отсюда стояла церковь, возвышался золотой купол. Чуть в стороне от заросшей травой площадки стояли вульгарные двухэтажные дома из красного кирпича. Не так много прохожих, но драку все равно заметят. Странно, что Кандауров назвал именно это место.
   - Пришел все-таки, - презрительная усмешка на лице Кандаурова. Толик стоит у него за спиной, выражение превосходства на лице. - А это кто такой? - Митя посмотрел на Игоря.
   Юра старался демонстрировать спокойствие. Сделать то, что он задумал, будет сложно, если он выдаст свое волнение.
   - Короче пошли отсюда. Место людное. Я присмотрел другое, там и поговорим, - Кандауров начал разворачиваться, когда Юра с ним поравнялся. Хворостин не стал думать о чести и достоинстве, он со всего маху ударил своего противника правой рукой по голове. Митя, развернувшийся почти что спиной к Юре, не заметил движения, потому удар застал его врасплох. Кандауров сделал несколько шагов и едва устоял на ногах, когда Хворостин ударил того еще раз, что угодив кулаком в печень. Кандауров согнулся пополам, заскулил. Юра развернулся к Толе, веселость которого сразу пропала.
   - Одного раза тебе мало? - старался изобразить уверенность Платонов. Но Юра видел страх в его глазах. Хворостин бросился на Толю, сжимавшего свои маленькие кулачки. Платонов попытался ударить первым, но Юра уклонился, и подошел к нему почти вплотную и сильно стукнул коленом в пах. Тот сразу оказался обездвижен. Он ухватился руками за причинное место, забыл о том, что дышать нужно. Юра добавил, ударив Платонова в лицо. Раздался противный хруст, Толик упал на землю и не шевелился.
   -Эй, ребята, я не с ним! Ребята, не нужно! - кричал Игорь.
   Юра развернулся и увидел двух здоровенных парней с толстыми деревянными палками в руках. Выходит, правильно сделал, что не стал полагаться на честность Кандаурова. Тот собирался завести в какой-нибудь закоулок и побить с четырьмя дружками, которые до поры до времени прятались. Делать нечего, Хворостин бросился на помощь Игорю. К одному из напавших на Игоря удалось подбежать быстро. Тот не успел сориентироваться, слишком поздно размахнулся своей дубиной, чтобы ударить Хворостина. Юра как бы между прочим, ладонью левой руки ухватился за основание дубины и оттолкнул ее в сторону, правой ударил противника в челюсть. Парень, продолжая сжимать дубину, устоял на ногах, поэтому Юра нанес еще два удара, заставив вооруженного союзника Кандаурова отступить и на время выйти из схватки. Пока Хворостин разбирался с ним, второй уже заметил, что основную угрозу представляет не Игорь. Он бросился на Юру, бешено размахивая дубиной. Хворостин попытался упредить нападение. Юра рванул на своего противника, но тут же получил болезненный удар дубиной по левому колену, оступился, неуклюже рухнул на асфальт. Казалось, прошло всего мгновение, когда палка опустилась Хворостину на ребра. Краем сознания Юра понимал, что если каким-то образом не сдвинется с места его, пожалуй, убьют. Хворостин перекатился на бок. Как раз вовремя - дубинка прочесала асфальт. Юра заметил спину Игоря, убегавшего куда-то в сторону. Хорошая поддержка, ничего не скажешь. Хворостин уперся на свое колено, начал подниматься, но тут же получил ногой под дых. Подключился второй нападавший. Видимо, Юра побил его недостаточно сильно. Хворостин понял, что драка грозит превратиться в его избиение, нужно убегать. Слепо бросившись на ударившего ногой, Юра за счет своей массы сбил его с ног, однако удар палкой по голове свел на нет его маленькую победу. Все вокруг закружилось, земля и небо поменялись местами. Юра нашел в себе силы встать на ноги и постараться убежать. Бесполезно, вездесущая дубина снова врезалась в его ногу, Хворостин рухнул как подкошенный. Юра перевернулся на спину, выставил руки вперед, приготовившись отбивать удары дубинки. Но нападавшие по какому-то странному стечению обстоятельств убегали. Юра, еще не до конца понимая, где право, а где лево, обернулся и увидел двух милиционеров: один скрутил Кандаурова и другой бежал к Хворостину на помощь.

...

   - Значит, напали на тебя? - в который раз спросил лейтенант Худобин.
   - Да на меня, - соврал Хворостин. - Я просто шел по улице, те двое стали меня материть, я сделал замечание, тот что помельче, меня ударил, я стал защищаться.
   - А они рассказывают другое. Оба в один голос утверждают, что ты на них напал, а кто такие те двое с палками, вообще не знают.
   - Врут, - сказал Юра.
   - А ты не врешь?
   - Не вру.
   - Понимаешь, что тебе светит? Вторая часть сто двенадцатой. Пять лет.
   - Они на меня напали, - упрямо повторил Юра. - Вы сами видели, что там творилось. Я потерпевший.
   Лейтенант вздохнул, хмыкнул.
   - Слушай парень, мне-то ты не рассказывай. ДПСники все видели. Ты бросился на этого, как его, Кандурова, побил его, потом в...л мелкому. Короче, в суде разбирайтесь. Будешь писать заявление?
   - Нет, не буду, - сказал Юра. Теперь-то он собирался разобраться с Кандауровым и Платоновым по-своему. Обойдется без милиции.
   - А они напишут. Посадят тебя, дружище.
   - Не буду ничего писать, - упрямо повторил Юра. Как можно было не заметить машину ДПС? Пожалуй, нужно было прислушаться к совету Кандаурова и чуть отойти, а уже после напасть.
   - Значит, не будешь?
   - Не буду.
   - Твое дело. Но смотри, такие отморозки, как этот Кандауров, не успокаиваются. Уехал бы из города на пару дней.
   "У меня он успокоится", - подумал Юра.
   - Так точно заявления не напишешь?
   - Точно.
   - Ну, тогда иди отсюда, - лейтенант потянулся к телефону. - Позвоню дежурному, скажешь свою фамилию, он тебя выпустит.
   Юра попрощался, встал и вышел из кабинета. Жажда мести усилилась многократно. Теперь поколотить хотелось не только Пашу, но и Кандароува, и его дружков. Но к предложению лейтенанта Худобина Юра, пожалуй, прислушается. Уехать в Сентябрьск, никому не сказав ни слова и вернуться через неделю.
   - Ты ведь понимаешь, мы всё сообщим в твой университет, - сказал вслед ему лейтенант. Юра молча кивнул и закрыл за собой дверь.

...

   Серая худая куртка, черные джинсовые штаны, кроссовки, старенькая сумка, перекинутая через плечо. Внутри только самое необходимое - предметы гигиены, запасная одежда. В кармане джинсов мобильник, в боковом кармане куртки пять тысяч рублей. Еще три тысячи Юра вместе с билетами спрятал в паспорт.
   Часы показывают пять тридцать утра, платформа вокзала полупустая - ехать в Оренбург жители Рязани не торопятся. Поезд пыхтит и плюется дымом, сбавляет скорость. Юра смотрит на надвигающийся на него локомотив и отчетливо вспоминает свой первый визит на железную дорогу. Ему тогда лет пять, наверное, было. Может даже меньше. Хворостин перепугался громадного шумящего монстра - все-таки первый раз поезд проезжал почти что вплотную, прямо перед ним. Тогда Юра невольно вспомнил сказки про драконов и решил, что если где это чудище и обитает, то точно на железной дороге. Движущийся локомотив - словно громадная змея, несся по земле быстрее, чем птица летела по небу. Кто же еще перед тобой если не дракон?
   Поезд остановился, проводники открыли двери, но впускать пассажиров не торопились. Однако Юре повезло - пожилая улыбчивая женщина, подобно стражнику, стоявшая в стороне от входа, окинула взглядом платформу, увидела, что людей почти нет, взглянула на Юру.
   - Ваш вагон? - спросила она. Юра кивнул.
   - Ну так чего стоите? Давайте билет да проходите на посадку, - сказала она. Юра достал белый талон, протянул его проводнице, та пробежала по нему глазами, вернула Юре. - Не теряйте до конца поездки, - сладко зевнув, напомнила она. Юра заскочил в вагон, отыскал свое место (он ехал в плацкартном вагоне). Хворостин намерено выбрал верхнее место. Абсолютное большинство взрослых людей не любят туда карабкаться, однако Юра сохранил детскую любовь к ощущениям, который испытываешь, когда, приоткрыв форточку, глядишь на мир сверху вниз и он, несясь мимо тебя, позволяет забыть обо всем на свете, на секунду превратиться в ветер, зажить непохожей на человеческую волшебной жизнью. Закинув свои сумки на верхнюю полку, Хворостин с удовлетворением отметил, что ехать ему предстоит в одиночестве. Сейчас ему меньше всего хотелось обзаводиться соседями. Начнешь с ними разговор, станут расспрашивать, куда едешь, зачем едешь. Что отвечать?
   Переодевшись, расстелил вверху матрац, стал дожидаться, когда принесут постельное белье. В голову лезли пошлые анекдоты о приключениях грузина в купе. Юра даже немного развеселился, глупо улыбался, когда мимо прошла проводница, протянула ему пакет с простынями и наволочками. Юра уточнил цену, расплатился с ней. Постелив наверху, он решил перекусить перед отправлением поезда. Этому обычаю научил его отец. Всякий раз, когда Павел попадал с Юрой в вагон, он принимался за еду, даже если до этого успел перекусить. Однажды сын спросил у него, зачем он ест, на что Павел ответил: "Не поешь, всю дорогу голодать будешь. Примета такая, сынок". Юре отчего-то понравилась присказка отца. Да и традиции в детстве кажутся чем-то важным, можно сказать ключевым. Это как колдовство - нарушишь последовательность слов в заклинании, и ничего у тебя не выйдет. Предашь обычай - не получишь то, чему он всегда предшествовал. Не поешь, оказавшись в вагоне - останешься голодным до конца поездки. Так-то. Глупо, зато придает обрядам и традициям смысл и содержание, а жизнь украшает. Даже мелочи становятся важными.
   Постелив газеты на стол, Юра достал из сумки помидор, соль и приготовленный еще дома бутерброд с колбасой. То ли перемена обстановки повлияла, то ли предвкушение приключения, которое, должно быть, охватывает всякого человека перед незапланированной поездкой, но еда показалась Хворостину как никогда вкусной и питательной. Настроение у него быстро поднялось, он навел порядок, сложил мусор в заготовленный пакет, дабы не бегать каждый раз после еды в коридор перед тамбуром, а выбросить все разом в конце поездки. Юра посмотрел в окно. Предрассветные часы на вокзале. Теплый, лучистый желтый свет фонарей, заливал все вокруг, мелькали красно-желтыми огоньками железнодорожные светофоры, припозднившиеся путешественники торопились к поезду. На небе, все еще затянутом ночной тьмой, можно было разглядеть звезды и луну. Мигом ассоциация - детская загадка. Поле не меряно, овцы не считаны, а пастух рогат. Прелесть, а не метафора. Ну, разве отыщешь где-нибудь, кроме фольклора, столь меткие и точные сравнения. Разве есть что-нибудь богаче языка греческих мифов, русских сказок, детских загадок? Подумав об этом, Юра ощутил легкий приступ зависти к детям. Им ведь еще предстоит докопаться до истины, понять, при чем здесь пастухи и овцы, и о каком поле идет речь. В то же время, до чего счастливы старики и родители, способные видеть, как лицо малыша озаряется догадкой, как их сын или дочка учатся воспринимать слова не буквально, а иносказательно. Какую должно быть гордость ощущает родитель в это мгновение! Выходило, что самыми обездоленными и несчастными являются Юрины ровесники, да и он сам. У них нет ничего, кроме самих себя. Потому и наслаждения этого периода связаны с телом, а не с душой. Можно много пить и не напиваться, можно не спать ночами и не заработать головной боли, можно есть и не толстеть, хватит сил ублажить нескольких девиц разом. Важно ощущать себя значительным, красивым, умным. Нет, не так. Важно ощущать себя самым значимым, самым красивым, самым умным. Гордо задирать нос и плевать на остальных, жить ради себя, ни о чем не задумываясь. Многие настолько привыкают к радостям юности, что принимают их за высшее благо. А на деле они лишают себя возможности познать настоящее счастье.
   Поезд, дрогнул, заскрипели колеса, путешествие началось. Медленно поплыла перед глазами платформа. Отчего-то приятно смотреть на плывущее по асфальту здание железнодорожного вокзала, милиционера, идущего вдоль ограды, город, который вот-вот растворится между деревьями, растущими вдоль рельс. Лес, он повсюду и везде, ведет бой с асфальтом и камнем и, несмотря на свое пассивное сопротивление, умудряется одерживать победы, иной раз захватывая когда-то обжитые человеком, а потом им же брошенные места. Приятно ощущать легкое, убаюкивающее покачивание разогнавшегося вагона, Приятно просто смотреть на мелькавшие стволы деревьев, забыть о своих проблемах, запомнить этот самый миг, чтобы потом, в минуты ненастья вспоминать, как ты ехал в поезде, сидя на жестковатой полке, любуясь природой и не вспоминая о заботах. Что может быть лучше, чем выбраться на поверхность реки под названием жизнь и, расставить руки и ноги в стороны, расслабиться и покачиваться на волнах, а не окунуться с головой в далеко не всегда чистую воду? Юра любовался ночной дорогой, задремал, а потом и заснул беззаботным и радостным, совсем как младенец.

...

   Мужчины, одетые в простые крестьянские рубахи, женщины в светлых длинных платьях. Они толпились где-то в лесу. Несколько человек держали факелы, черный дым растворялся в темноте ночи, блеклые лучи выхватывали очертания трех окруженных существ. Один из них, сгорбленный, старый, с маленькими хищными глазами, острым носом, заплывшими от большого количества ударов глазами, затравленно озирался по сторонам. Другой, совсем еще молодой, тощий как палка, в уголках губ запекшаяся кровь, зубы выбиты, кроме клыков, зажмурился, сжал кулаки и, похоже, пытался произнести какие-то слова. Третий, с благородными чертами лица, тонкими губами, необъятным пузом, был страшно избит, судорожно размахивал руками и громко стонал. Ни одного из троицы нельзя было назвать человеком - каждый из них напоминал затравленного зверя. Старый - петуха, молодой - змею, благородный - свинью. Дополняли безрадостную картину взгляды людей, окруживших троицу. Ненависти или жалости, гнева или снисхождения, любви или отвращения во взгляде не было. Так судья смотрит на осужденного преступника.
   Окружившие троицу люди не шевелились, они словно бы пытались заглянуть в душу каждого из животных, отыскать что-то, чего самим судьям не хватало. Двигались только затравленные звери. Старик крутил головой, молодой шевелил губами, толстый перекатывался с боку на бок. А потом все изменилось. Один из факелов ударил старого в лицо. Взмахнув руками, дед подался назад, его щека превратилась в громадный уродливый ожог. Из толпы вышли два человека, схватили старого под руки и повели к виселице, которая находилась в нескольких десятках метров от сборища. Дед дергался, пытался вырваться, бил головой своих конвоиров. Его заставили взобраться на деревянную колоду, накинули петлю на шею. Из толпы вышел высокий мужчина, очевидно голова крестьян, с глубокими черными глазами, взгляд которых пригвоздил до сих пор брыкавшегося старика к месту. Судья произнес несколько слов, старик заплакал, фыркнул в ответ. В следующую секунду из-под его ног выбили колоду. Старик вскрикнул и сразу же затих. Он долго дергался, словно надеялся вырваться из петли. Толпа с одобрением наблюдала за происходящим. Когда старик замер, люди обернулись к оставшимся. Двое мужчин отделились от толпы, схватили молодого под руки, поволокли его, но не в сторону виселицы. Тощий настолько обессилил, что уже не мог шевелиться, он только слабо извивался, гневно выкрикивая ругательства. Ему связали руки за спиной, затем ноги. На спине веревками закрепили мешок, набитый камнями. Из толпы снова вышел крестьянский голова. Повторил слова, произнесенные им за миг до того, как из-под старика выбили колоду. Неизвестно откуда, но у молодого неожиданно появились сил, он на секунду сумел встать на ноги, прыгнул по направлению к судье, но дюжие крестьяне схватили его, повалили на землю, подняли за плечи и ноги, отнесли к речке, зашли в воду по пояс и, раскачав молодого, бросили его в сторону от берега. Бедолага в отличие от старика сопротивлялся недолго. Он успел лишь несколько раз дернуться, прежде чем тяжелый груз потащил его на дно.
   Когда всё закончилось, толпа повернулась к последнему, толстяку с благородными чертами лица. Двое не смогли поставить его на ноги, понадобилась еще четверо, они кое как вывели его к телеге, груженой хворостом. В стороне в землю был вбит деревянный столб. Толстяка поставили к столбу спиной. На руки и на ноги надели цепи, закрепили их в кольцах, вбитых в столб. Женщины принялись перетаскивать хворост из телеги стали сбрасывать на землю и складывать вокруг толстяка. Крестьянский голова вышел из толпы в третий раз. Он говорил больше, чем прежде, впервые его лицо выражало негодование, до этого мужчина держался бесстрастно. Толстяк ничего не ответил, лишь покачал головой и опустил ее. Люди с факелами стали по очереди проходить мимо столба и бросать факелы на вязанки с хворостом. Огонь занялся, языки пламени сначала мягко облизывали ноги аристократа, одежда толстяка вспыхнула, он пронзительно завизжал, дергался, орал, молил о пощаде, а люди вокруг оставались неподвижными. Пламя обступило мужчину со всех сторон, последний, самый страшный, полный отчаяния, боли, страдания и страха стон разлился над лесной поляной. Толстяк затих, люди удовлетворенно стали расходиться, кто куда. В чертах каждого из них можно было обнаружить сходство с тремя казненными.

...

   Юра проснулся с сильной головной болью. Потирая виски, он повернулся на бок, посмотрел в окно поезда. На улице было темно. Неужели до сих пор ранее утро? Хворостин нащупал у себя в кармане мобильник, достал его. Четыре девятнадцать следующего дня. Получается, Юра проспал почти сутки! Хворостина несколько обеспокоила эта новость, он пощупал свой лоб, показалось, что горячий. Тут он ощутил резь внизу живота. Юра соскочил с верхней полки, бегом добрался до туалета, справил малую нужду. Самочувствие сразу улучшилось, тем не менее, Хворостин решил обязательно наведаться в аптеку по прибытию в Оренбург - мало ли что можно подхватить в поезде. Вернувшись на свое место, Юра решил перекусить, хотя, как ни странно, есть ему не особенно хотелось. Через силу навернув бутерброд с колбасой и один помидор, он приложил голову к стеклу и стал глядеть на ночные пейзажи. Хворостин не знал, где он находится, но лесные массивы Рязани успели смениться просторными полями и небольшими лесополосами. Небо заволокли тучи, темно было, хоть глаз выколи. И если ночные пейзажи в момент выезда из Рязани заставляли мысли витать в облаках, здесь кромешная тьма опускала человека на грешную землю. Юре становилось жутко не по себе, когда он замечал искорки костров, горевших где-то на горизонте. Хворостин, рассчитывавший, что дурацкий сон о казне, быстро забудется, ошибся. Юра был уверен, что вот-вот над степью разнесется стон умирающего толстяка, которого кучка крестьян приговорила к смерти. Но страх за погибшего во сне аристократа быстро трансформировался в страх за себя. Юра знал, что он склонен к ипохондрии.
   Как сегодня Хворостин помнил случай из своего детства. Ему тогда было шесть или семь лет, он рассматривал мамины книжки по медицине, разглядывал фотографии. На цветных вклейках медицинских энциклопедий изображались отвратительные язвы на ногах, руках, животе и даже в интимных местах. Всякий раз, заметив что-то ужасное, Юра принимался проверять, нет ли у него этой язвы или вздутия, еще какой гадости. Добравшись до брошюры о СПИДе, мальчишка увидел на фотографии негра с вздувшимися лимфоузлами в подмышечной области и на шее. Почему-то именно эта фотографии напугала больше всего. Возможно, сыграли свою роль плакаты, которыми была обвешана местная поликлиника, с броскими заглавиями: "СПИД - чума XX века", рисунками бледных, тощих людей с черными синяками под глазами, зловещих иголок, шприцев и прочего медицинского инвентаря, нагонявшего ужас на любого здравомыслящего ребенка. Как бы там ни было, но с того дня, Юра частенько просыпался посреди ночи и принимался ощупывать подмышечную область и шею, просил маму регулярно мерить ему температуру и прочее. Валя поначалу не обращала внимания на странное поведение сына, лишь интересовалась его самочувствием, но когда обнаруживала, что температуры нет, успокаивалась. Однако после четвертой просьбы измерить температуру, мама спросила Юры, зачем ему это. Тот честно признался, что одним из симптомов СПИДа является повышенная температура. Валя улыбнулась, спросила у Юры, почему тот думает, будто болен СПИДом. Ему пришлось рассказать о брошюре, которую он прочитал. Мама попыталась успокоить Хворостина и с того дня стала лучше прятать свои книги.
   Вот и теперь, проспав целые сутки, Юра не на шутку обеспокоился. Он стал перебирать в голове все возможные заболевания, которые могли бы объяснить его симптом. Кроме экзотической сонной болезни в голову ничего не лезло и от этого стало только хуже.
   "Уж не рак ли мозга у меня? - задался вопросом Хворостин. - Голова вот болела, приснился глупый сон. Все сходится!"
   Юра попытался успокоить себя, повторяя, что утром он будет смеяться над своими глупыми подозрениями. Ну откуда у него может взяться рак? А откуда он берется у других? Чтобы как-то отвлечься от бредовых мыслей, Хворостин разблокировал телефон, зашел в раздел игр, загрузил "Тысячу", принялся собирать марьяжи и обыгрывать телефонные алгоритмы. Надо сказать, что у Юры получилось отвлечься, он позабыл о раке, и считал карты, которые вышли.
   Около шести утра мимо Юры прошла проводница, приземистая женщина средних лет с кучерявыми волосами.
   - Уже проснулись? - поинтересовалась она. - Через полчаса санитарная зона и Оренбург.
   - Хорошо, - отозвался Юра, не отрываясь от игры. В этот момент он стоял на бочке во второй раз и если сейчас не удастся вытащить марьяж, компьютер снова получит шанс его обойти. Радости Хворостина не было предела, когда на экране в числе его карт высветились червовые дама с королем. Игрок слева заказал сто двадцать, Юра перебил, третий спасовал, зато первый поднял до ста сорока. Хворостину ничего не оставалось, кроме как заказать сто пятьдесят. Но оппонент не успокоился, поднял до ста шестидесяти. Цокнув, Юра заказал сто семьдесят. Наконец-то пас. Значит у игрока слева пиковый марьяж. Следовало сразу поднимать до ста шестидесяти. Юра оценил свои карты, набрать семьдесят очков поверх червового марьяжа будет непросто. Однако прикуп спас положение - червовые валет с девяткой и туз пиковый, который крайне удачно ложился к Юриной пиковой десятке. Отдав бубнового и крестового валетов, Хворостин два раза зашел с пики, выбил марьяж у игрока слева, походил бубновым тузом, объявил червовый марьяж, отдав взятку правому игроку. Потерял еще десять очков, когда тот же самый походил червовой десяткой, затем лишился еще четырнадцати, скинув крестовую даму, остальные собирался забрать червой и в этот момент трубка завибрировала. Звонил Штиблет. Хворостин несколько опешил - брать или нет?
   "Вспомни, из-за чего ты отправился в Оренбург", - подумал Юра про себя. Он поднес палец к зеленой кнопке и замер в нерешительности. Может ну их нафиг, этих Соколовых. Погулять в Оренбурге недельку-другую, да вернуться в Рязань. Ехать в Сентябрьск из-за каких-то писем по электронной почте уже не хотелось. В этой дыре наверняка нет ни больницы, ни аптеки, а Юра не прочь проконсультироваться с врачом.
   - Как маленький! - произнес он вслух, нажал на кнопку и поднес телефон к уху. В ответ тишина - Штиблет должно быть сбросил трубку. Юра попытался перезвонить. Однако услышал слова автомата, который рекомендовал ему перезвонить позже, поскольку абонент выключил свой телефон или находится вне зоны доступа сети. Хворостин вздохнул, сбросил вызов, случайно выключил "Тысячу", где мог вот-вот выиграть. Выругавшись шепотом, Юра отложил трубку и посмотрел в окно. Было еще темно, но край неба уже окрасился в темно-фиолетовый цвет. Солнце готовилось подниматься. Интересно, увидит Юра золотые поля, которые блестят под ярким светом солнца, стога сена, тракторы, колхозников? Или сезон уже подошел к концу? Юра с удивлением обнаружил, что ничего не знает о сельском хозяйстве Оренбургской области. Невольно вернулся в родной город, в частный сектор на его окраине. У Хворостиных был свой огород и дача. Юру частенько заставляли собирать колорадских жуков, но огород обычно копал Павел, когда Валя его выгнала, хозяйство пришло в негодность. С тех самых пор Хворостин не прикасался ни к лопате, ни к колорадским жукам. Отчего-то воспоминание о лишение даже этих, прямо скажем, малоприятных занятий, навеяло тоску.
   Вскоре Юра отвлекся от сельского хозяйства, потому что поезд вошел в Оренбург. Очень скоро Хворостину предстояла пересадка. Но сначала нужно будет сходить в аптеку, и купить аспирин с парацетамолом.

...

   Попрощавшись с приветливой проводницей, Юра выбрался на перрон и сразу направился в здание вокзала. Первым делом нужно купить билеты в Сентябрьск, и потом уже и в аптеку наведаться можно. Оказавшись внутри, Хворостин замер. Вокзал был битком набит. У кассы выстроилась очередь, все вокруг шумели, смеялись, ругались. Но больше всего Юра поразился, когда обнаружил, что до него доносятся слова не только и не столько на русском, сколько на ... Что же, минимум половину языков он не знал, угадывался английский и немецкий. Возможно еще испанский, итальянский или португальский - отличить эти языки один от другого Юра вряд ли сумел бы. Хворостин расслышал французскую картавость, щебет восточных языков, мягкие гортанные звуки семитских наречий. Немного растерявшись, он, тем не менее, добрался до кассы, занял очередь за интеллигентным грузином. Пришлось простоять почти час, прежде чем Юра добрался до окошка кассы, вдоволь наслушавшись просьб продать билет на ломанном русском языке.
   - Вот ду ю вонт? - автоматически спросила светловолосая курносая девушка, обреченно посмотрев на Юру.
   - Простите? - несколько опешил Юра.
   - Так вы русский, - облегченно вздохнула она. - Уже устала язык ломать. Сама половины не понимаю, чего им нужно. Каждый год, представляете, каждый год ломятся в этот клятый Сентябрьск. Понаедут сюда, заладят свое Наташа, Наташа, - девушка всплеснула руками. - Можно подумать всех женщин у нас Наташами зовут! - девушка сжала губы. - Простите, просто накипело, - она сумела выдавить из себя улыбку.
   У Юры пронеслась мысль, что окажись вокруг подавляющее большинство русских, девушка должно быть нахамила бы Хворостину, а тут повела себя совсем по-другому - принялась жаловаться.
   - Пожалуйста, только не говорите, что и вы в Сентябрьск, - обреченно произнесла девушка.
   - Должен вас разочаровать, - Юра беспомощно улыбнулся, не зная, какой реакции ждать от кассирши. - Но мне именно туда.
   - Вы тоже поклонник Курагиной? Я бы не сказала.
   - Нет, я еду к родственнице, - соврал Юра. - А при чем здесь Курагина?
   - Пианистка. Она каждую осень дает концерт в Сентябрьске, на который рвутся попасть все, кому не лень. Уж больно неудобное время вы выбрали для посещения своих родственников. Могу отправить вас туда только послезавтра.
   - Блин, мне здесь жить негде. Нельзя ли хотя бы попытаться отыскать что-нибудь на сегодня.
   - Хей, фэллоу, - дородный белобрысый мужчина толкнул Юру сзади. - Фаст, фаст. Мах шнелль! Их айле.
   Юра повернулся, стал во весь рост, продемонстрировав иностранцу, что он на голову его выше, резко занес руку якобы для удара. Мужчина отпрянул назад.
   - Энтшульдиген зи, энтшульдиген зи, - заголосил он, закрывая лицо широкими ладонями.
   - Жди своей очереди! Андестенд? - произнес Юра.
   - Я, - коротко ответил немец. Убедившись, что мужчина больше не станет его толкать, Хворостин вернулся к окошку кассы.
   - Здорово вы его, - одобрительно отметила девушка.
   - Будет знать, как толкаться, - довольный собой, ответил Юра. - Так как насчет билетов?
   - Простите, ничего сделать не получится. Только на послезавтра, не раньше. Оформлять?
   Юра призадумался. Уж лучше нанять машину и доехать до Сентябрьска так, чем два дня провести в Оренбурге. Или действительно отказаться от этой затеи, погулять по столице области?
   - Нет, не нужно. Попробую как-нибудь еще добраться.
   - Не получится. Прошли дожди, дорога страсть какая плохая, на машине или автобусе туда не добраться, только на поезде.
   - Спасибо за помощь, - он отошел от кассы, обменявшись с немцем недружелюбными взглядами, стал продираться к выходу. В конце концов, он уехал из Рязани не по своей прихоти, так что неважно, где он проведет недельку-другую, пока все уляжется. Наверняка отдохнуть можно и в Оренбурге.
   - Молодой человек! Молодой человек! - Юра не сразу понял, что немолодая женщина в черной шляпе с широкими полями окликает именно его. - Да, да, я к вам обращаюсь.
   - Что-то случилось? - спросил Юра.
   - Пойдемте со мной, - сказала она, протолкавшись к Хворостину. - Здесь разговаривать невозможно.
   Они выбрались из здания вокзала на улицу, женщина взяла Юру под руку и повела куда-то. Хворостин не сообразил поинтересоваться, чего от него хотят, покорно следовал за женщиной. Почему так получилось, он сам не знал: то ли от растерянности, то ли еще по какой причине. Женщина подвела его к лавочке, на которой сидела старушка. Юра не сразу узнал ее. Видимо фотографии, выложенные в интернете, были сделаны давно. Лицо Марты Курагиной избороздили глубокие морщины, щеки впали, губы высохли. Но, несмотря на неприглядный вид, в ее глазах ощущалось какое-то особенное тепло.
   - Вот, Марта Леонидовна. Молодой русский студент, как вы и просили. Едет в Сентябрьск, но билетов нет, - произнесла женщин.
   - Спасибо, Наденька, - раздался в ответ тихий, словно шелест листьев, голос пианистки. - Присаживайтесь молодой человек, дайте на вас посмотреть. В ногах правды нет.
   И снова Юра молчаливо подчинился. Позже Хворостин решит, что эти женщины каким-то образом сумели его загипнотизировать.
   - Как вас зовут, молодой человек? - спросила Курагина, изучая его лицо своими ослабевшими от возраста, потерявшими яркость красок глазами.
   - Юра, - ответил Хворостин.
   - Замечательное имя, правда, Наденька? - старушка повернулась к своей помощнице. Затем она снова посмотрела на Хворостина. - Вы любите музыку, Юрий?
   - Я... - он не знал, что ответить. - На самом деле, мне нужно попасть в Сентябрьск, но не из-за вашего концерта, хотя его бы я конечно с удовольствием послушал, - стал поспешно объясняться Хворостин. В присутствии Курагиной он снова ощущал себя маленьким мальчишкой, обязанным сознаваться взрослым во всех своих прегрешениях.
   - Я не об этом вас спрашивала, Юрий, - с укором сказал старушка. - Вы любите музыку? - повторила она свой вопрос.
   - Наверное, люблю, - выдавил из себя Юра.
   - Нет, - широко улыбнувшись, сказала Марта Леонидовна. Юра отметил, что зубы у нее, похоже, свои: белые крупные и красивые, зубы восемнадцатилетней девушки. Просто удивительно. - Если бы вы любили музыку, никогда бы не сказали наверное. А хотите научиться любить ее?
   - Я не знаю, - ответил Юра, не решаясь отвести взгляда от Курагиной. Хворостин подумал, что окажись Курагина хотя бы лет на тридцать моложе, он бы не задумываясь, предложил ей выйти за него замуж.
   - Наденька, - старушка повернулась к своей помощнице, - дайте Юре билет в наше купе. Я хотела бы побеседовать с этим молодым человеком по дороге в Сентябрьск.
   Женщина в черной шляпе, открыла свою сумочку, достала какую-то бумажку, протянула ее Хворостину. Юра взял билет. Хотя в голове у него шумело, словно он напился пьяным, Хворостин понимал, что в билет должны быть вписаны его фамилия имя и отчество, иначе с посадкой на поезд возникнут проблемы. Юра поделился своими сомнениями.
   - Не волнуйтесь, молодой человек, об этом даже не думайте, - произнесла старушка. - И не опаздывайте, поезд отправляется через два часа. Будьте добры, помогите мне встать, Юрий.
   Хворостин вскочил, протянул руку бабушке, она оперлась на нее своей одетой в перчатки ладонью, поднялась.
   - Не опаздывайте, Юрий, - повторила Курагина. - Пойдемте, Наденька.
   Помощница взяла Марту Леонидовну под руку и повела в сторону от лавочки, по аллее, усыпанной опавшими желтыми листьями. Завороженный Хворостин проводил двух женщин взглядом, не смея оторваться до тех самых пор, пока они не повернули и не скрылись среди голых осенних деревьев. На поезд Юра успел.

Глава 4

   Билет, который Юра получил от помощницы Курагиной Наденьки, оказался простым чеком. Цена поездки оказалась низкой - примерно столько же стоил проезд на электричке по Рязанской области. Интересно, почему электрички не пустили в Сентябрьск? Тем более с учетом столпотворения, которое происходило здесь по всей видимости каждый год.
   Чтобы не разочаровывать добрую бабушку, Юра совсем немного погулял по городу и пришел на вокзал за час до назначенного времени. Хворостин наблюдал за злыми раскрасневшимися иностранцами, нервными служащими вокзала и отчего-то наслаждался зрелищем. В отличие от большинства русских, Хворостин не испытывал ни малейшего стыда за тот бардак, который творился на вокзале. Наоборот, Юра считал умение стоять в очереди одной из основных русских черт. Странно, что это стереотипное восприятие русских не отразилось в культуре Запада. А ведь стоять в очереди приходится абсолютно всем русским, перед тем, как они начнут пить свою водку.
   Возле скамеек стала крутиться пожилая дама. Она всем своим видом показывала, что не прочь была бы сесть. Юра оглядел ряд стульев, понял, что на бабушку внимания не обращают, вздохнув, решил сам сделать доброе дело и уступить ей место. Лицо старушки засияло, Юра в награду получил заслуженное "Мерси", отправился на перрон.
   Люди толпились и там. Хворостину захотелось хотя бы краем уха услышать концерт Курагиной. А еще узнать, почему она дает его именно в Сентябрьске. Могла бы выбрать место и удобней.
   Снова вспомнился Штиблет и его сестра. Удастся ли найти их там, в такой-то толпе народа? В городке небось и гостиницы толковой нет, чтобы выдержать наплыв гостей.
   Юра почувствовал, как что-то слабо скользнуло по его джинсам. Он разом отбросил клубившиеся в голове мысли, опустил взгляд и увидел маленькую ладонь, пытавшуюся утащить кошелек из его кармана. Хворостин перехватил руку карманника, выдернул его из толпы. То оказался мальчик лет двенадцати, прилично одетый, аккуратно постриженный. Светлые торчащие во все стороны волосы были чистыми, зубы белыми. Не похож на беспризорника, опустившегося до кражи.
   - Ты чего удумал?! - рявкнул на него Юра. Неожиданно мальчик подался вперед, укусил Хворостина за палец, вырвался и растворился в толпе. Догнать маленького прохвоста здесь было практически нереально. Юра махнул на него рукой, тем более что издалека донесся стук колес - поезд приближался. Хворостин вытащил кошелек, отыскал в нем билет, посмотрел номер вагона, в котором предстояло ехать.
   - На третий путь платформы номер два прибывает поезд Уфа - Сентябрьск. Время стоянки тридцать минут. Нумерация вагонов с конца состава, - объявил в мегафон писклявый женский голос.
   Как только поезд остановился, толпа послушно двинулась к нему. Люди расходились медленно, когда вагоны оказались забитыми, внутри началась толкотня. Кто-то нагло ломился напролом, кто-то возмущался. Как ни странно, количество людей на платформе не уменьшилось. Хворостин счел за лучшее приступить к поиску своего вагона. Он проходил пор перрону минут двадцать, прежде чем пробрался к купейным вагонам и сумел кое-как забраться внутрь. Молодая девушка-проводник поначалу не хотела его пускать, приняв за зайца, но Хворостин ухитрился дотянуться до кошелька и продемонстрировал ей билет. Она кивнула и позволила ему пройти. Оказавшись внутри, Юра облегченно вздохнул, отыскал свое купе и вошел внутрь. К его удивлению, Марта Курагина и Наденька уже сидели там, попивали чай. Старушка взглянула на свои часы.
   - Еще чуть-чуть и вы бы опоздали, молодой человек. Напомните, как вас зовут?
   - Юра, - ответил Хворостин, закидывая свою сумку на второй ярус. Неловкости или стеснительности он не ощущал. Марта Курагина буквально излучала ауру домашнего уюта. Если бы Юра не знал, кто она такая, её вполне можно было принять за обычную деревенскую бабушку, у которой десяток внуков и три десятка правнуков. - Спасибо за билет, боюсь, я отсюда никогда бы не уехал, - помня свою первую встречу с Курагиной и странную боязливость, охватившую его, Хворостин твердо решил вести себя вежливо, но не раболепно. - Не знаете, почему они не пустят в этот Сентябрьск электричку?
   Обе женщины посмотрели на него с прищуром и вместе звонко засмеялись. Юра улыбнулся, не понимая, что такого смешного он сказал. И снова Хворостин почувствовал себя маленьким мальчиком, совершившим очередную потешную глупость.
   - Я что-то не так сказал? - продолжая улыбаться, спросил Хворостин.
   - Зачем вы пытаетесь вести себя с нами светский разговор? - спросила Курагина. - Заводите разговор с общих вопросов. Спасибо хоть о погодой поинтересовались. Я ведь пригласила вас сюда не для этого. Мне нравится слушать молодых, а не рассказывать им. Я хочу услышать, чем вы живете, о чем мечтаете.
   - Расскажите нам о себе, Юра, - поддержала Курагину Наденька. - Все, что пожелаете. Нам хочется просто послушать.
   В тот момент с вокзала донесся неприятный женский голос, объявлявший, что до окончания посадки на поезд Уфа - Сентябрьск оставалось пять минут. Юра посмотрел в окно купе - стремящиеся сесть в поезд люди зашумели еще сильнее.
   - Проводники мне рассказывали, - раздался тихий голос Курагиной, почти заглушавшийся воплями с улицы, - что эти безумцы предлагают им взятки, лишь бы те пустили их в вагон без билета. И взятки не маленькие.
   - Как вы думаете, - Курагина посмотрела на Юру, - почему они хотят услышать именно этот концерт?
   - Наверное потому, что вы хороший музыкант.
   - Я играю не только в Сентябрьске. Мои концерты проходят повсюду. Почему именно сюда так рвутся эти люди?
   Юра пожал плечами.
   - Здесь я обрела музыку, Юрий. Принесла ей в жертву всю себя, - Курагина вздохнула. - Только здесь я чувствую музыку внутри себя, переживаю ее иначе, нежели в любом другом уголке планеты, пропускаю через сердце, через душу. Сама становлюсь музыкой. Когда я играю в Сентябрьске, Марта Курагина умирает, а нечто новое, вечно молодое, вечно сильное начинает жить! Знаете, зачем я вам это рассказываю?
   Юра качнул головой в знак отрицания.
   - Запомните мои слова и когда окажетесь в Сентябрьске вспомните их, повторите, прочувствуйте. Только поняв их вы получите то, чего желаете - ценой своей собственной жизни. Чтобы воскреснуть - нужно умереть.
   Юра кивнул.
   В купе воцарилось молчание, тишину нарушало только сербанье Марты Курагиной и Наденьки, продолжавших пить горячий чай. Поезд тронулся, Марта отставила кружку, снова посмотрела на Юру.
   - Ну так как, молодой человек? Будете рассказывать о себе: кто вы, откуда, а главное - зачем вы едете в Сентябрьск. Не сочтите за наглость, но я имею право знать, кому позволила ехать с собой в одном купе.
   Юра счел за лучшее подчиниться Курагиной. Он вкратце рассказал ей только что вымышленную историю якобы своей жизни, но свою цель выдал:
   - А в Сентябрьск я еду по просьбе друга, его зовут Володя Жилин. Уж не знаю, чего ему от меня надо, но он очень просил приехать, - закончил свою историю Юра.
   Курагина переглянулась с Наденькой. Они улыбнулись друг другу как две престарелые кокетки, а Юре стало совсем неуютно.
   - Значит, вы ничего не знаете о Сентябрьске? Не интересовались историей города, не слышали о чудесном лесе, который растет там? - спросила помощница Курагиной.
   - Ну почему, интересовался, а вот про лес не слышал, - признался Юра.
   - Тогда вам предстоит многое узнать, - Наденька снова улыбнулась и подмигнула Юре. В этот момент Марта Курагина стянула перчатки со своих рук. Пальцы старушки оказались черными. Зрелище неприглядное, но Юра заставил себя сделать вид, будто ничего не заметил.
   - Я обморозила пальцы в блокадном Ленинграде, - произнесла Марта. - Видите, что приключилось? Юрий, я думала это конец, они не слушались меня, я не могла играть. Вся моя жизнь - это музыка. Мне казалось, лишись музыки - и жизнь будет не нужна. В подавленном состоянии я приехала сюда, Юрий. И выздоровела. Я снова смогла играть на пианино. И впервые после болезни сыграла именно здесь, в этом городе. Это место, оно лечит не только тело, но и душу, поверьте, Юрий. Когда я вернулась в Ленинград, все стало на свои места, я получила заслуженную славу, обрела счастье, вернувшись к игре. Вы ведь первый раз едете в Сентябрьск?
   - Да.
   - Ну, так не упустите свой шанс. Первый раз всегда особенный. Когда первый раз оказываешься в царственном лесу, всё происходит по-особенному, - Курагина зажмурилась, погрузившись в воспоминания. Спустя некоторое время она снова открыла увлажнившиеся глаза. - Вы придете на мой концерт, Юрий?
   - Ну, я не знаю, - замешкался Хворостин. - Столько желающих. Не уверен, что мне достанутся билеты.
   - Наденька, вручите Юре билеты, - распорядилась Курагина. - Если отыщите своего друга, приводит и его. Я буду рада вас видеть. Только обязательно приходите. Тогда вы все поймете без слов. Этого не объяснить языком, только музыка, она одна способна говорить по-настоящему.
   Юра принял билеты, поблагодарив Надежду, мельком на них взглянул и спрятал в кошелек. Он не собирался идти на концерт Марты Леонидовны, но из вежливости не стал отказываться от подарка.
   - А теперь, если вы не против, я отдохну, - сказала Курагина. - Уступите мне место, Юрий.
   Хворостин встал, собрался лезть на вторую полку, но Наденька предложила ему сесть рядом с ней. Юра принял предложение. Старушка задремала, а Наденька шепотом сказала Юре.
   - Она вам показалась странной. На самом деле она замечательная, своеобразная. Просто ее нужно как следует узнать. Прислушайтесь к ее словам, Юрий. Насколько мне известно, Марта Леонидовна понапрасну не болтает.
   - Хорошо.
   - Полюбуйтесь, какая красота, - Наденька перевела свой взгляд к окну. - Осенью Сентябрьск словно из золота.
   Юра невольно взглянул в окно. С Наденькой нельзя было не согласиться.
   Поезд несся мимо усеянного зелеными, красными и желтыми красками леса. Кусты у самого основания железной дороги превращались в размытые кляксы акварельной краски, в то время как раскинувшие свои широкие ветвистые объятья деревья поодаль неторопливо проплывали в дыме костров, тянувшемся с полей. С одной стороны, пейзаж ничем не примечателен, свойственен средней полосе. С другой - чувствовалось нечто притягательно-волшебное. Древние деревья погружались в зимнюю дрему и, лениво покачивая ветвями, словно бы подглядывали из-под наполовину прикрытых глаз за окружающим миром. На секунду Юра даже представил, как вековым великанам представляется поезд - слишком быстрый, суетливый, непонятно куда так торопящийся.
   - Вы слышали о Сентябрьском лесе? - нарушила затянувшееся молчание Наденька.
   - Что, что? - переспросил Юра, погрузившийся в созерцание природы за окном поезда.
   - Знаете сколько лет этим деревьям? Столетия...
   Юра еще раз посмотрел на лес. Может быть, из-за слов Наденьки он вдруг ощутил в неторопливости, с которой верхушка дуба, возвышавшаяся над лесом, проплыла перед окном поезда, древнюю величественность.
   - Говорят, его еще никто ни разу не обошел вдоль и поперек, - продолжила Надя. - Марта Леонидовна рассказывала, будто тропинки каждый год протоптаны по-разному.
   - А вы разве не бывали в лесу?
   - В Сентябрьском? Да вы что, я никогда не отважусь на такой шаг, - выдавила Наденька.
   - Почему?
   Женщина коротко хохотнула.
   - Не скажу. Вы все равно не поверите. Или хуже того, решите, что я сумасшедшая. Через полтора часа мы туда подъедем, и вы всё поймете.
   Марта Курагина чавкнула во сне.
   - Ну, хватит об этом, а не то разбудим Марту Леонидовну, - на пределе слышимости произнесла Наденька. - Просто любуйтесь.
   Юра снова посмотрел в окно. Но теперь он не разглядел в деревьях красоту или величественность. Хворостин видел неприкрытую угрозу, исходившую из темных чащ уходившего за горизонт леса.
   Примерно через полчаса железная дорога совершила плавный поворот, деревья стали встречаться реже, между ними попадались деревянные домики, локомотив стал сбрасывать ход. Поезд подходил к Сентябрьску.

...

   Юра соскочил со ступенек вниз на перрон, перебросил сумку через плечо, набрал полную грудь воздуха. Интуристы уже успели заполонить вокзал, принялись щелкать фотоаппаратами, напевать Калинку-малинку, да так уродливо и неуклюже, что хотелось плакать. Некоторые находились в хорошем подпитии, выкрикивали на ломаном русском приветствия, ругательства и хохотали. Выглядели они глупо, как вообще все туристы, проявляющие нездоровое любопытство в чужих странах.
   Юра поспешил покинуть вокзал, проскочил мимо двум милиционеров, с холодным безразличием наблюдавших за иностранцами, открыл красивые резные деревянные двери, оказался в Сентябрьске. Напротив здания вокзала довольно уродливая статуя, изображавшая то ли пионера душившего медведя, то ли медведя, душившего пионера. Скульптор отличался любопытным взглядом на мир, но творчество его поймут явно не все.
   За статуей узкая двух полосная дорога. На противоположной стороне улицы высокий железный ржавый забор. За ним - лес. Юра взглянул на деревья, и сердце на мгновение перестало биться. Солнце пробивалось сквозь желтизну еще не успевших опасть листьев, лучи рассеивались, многократно отражались от паутинок, паривших в воздухе, становились осязаемыми. Сияние не жгло глаза, мягкое тепло ласкало веки. Деревья были облеплены золотой бумагой и украшениями. Воздух вокруг крон сиял и искрился. Словно золотой туман опустился с небес и окутал верхушки вековых деревьев.
   Юра никогда раньше не испытывал того пронзительно-вдохновенного торжества, тех отчетливо-чеканной ясности чувств и безмерно-чистой беспричинной радости. Как будто он разом помолодел лет на двадцать и снова оказался у себя дома, тринадцатилетний беззаботный мальчишка, у которого впереди полные приключений летние каникулы, первая любовь и первое расставание. Отец жив, мама никуда не уезжала, друзья живут через двор, и гулять на улице можно с ночи до утра.
   Юру захлестнуло. Он задыхался, не вполне отдавая отчет в своих действиях, перебежал через дорогу, пошел вдоль забора, глотая сладко-душистый пряный аромат преющей листвы, более всего напоминавший запах осеннего меда. Но долго идти он не мог, очень скоро снова побежал, несся, сломя голову, не понимая, куда и зачем, но отчего-то уверенный в выбранном пути. Словно Юра бывал здесь когда-то, задолго до своего рождения, но успел об этом крепко-накрепко позабыть.
   Забор изогнулся змейкой, резко ушел влево. Юра оказался на аллее. Вдоль асфальтовой дорожки стояли красивые архаичные скамейки со спинками, росли кусты. В центре раскинулись клумбы, делившие аллею на две дорожки. В клумбах рос не только кустарник, но и невысокие насыщенно-зеленые ели, источавшие горький аромат хвои. Сама аллея была гораздо шире дороги и, казалось, была главной достопримечательностью города. Недолго думая Юра побежал вперед, стремясь проникнуть в лес поскорее. Он не обратил внимания на очередные статуи, сотворенные тем же даровитым скульптором, что и произведения напротив вокзала.
   Аллея оказалась не только широкой, но и длинной. Хворостин успел выбиться из сил, пока, наконец, не достиг противоположного конца асфальтовой дорожки. Она упиралась в забор и небольшой домик-сторожку. За ними начинался лес, об этом свидетельствовал широкий деревянный щит с надписью: "Лес Сентябрьский. Свалка мусора запрещена!"
   Юра сбавил шаг, он заметил мужчину, пристроившегося в двери домика. Незнакомец скрестил руки на груди, жевал жвачку, рассеяно смотрел по сторонам. Его взгляд остановился на приближавшемся Юре.
   - Ноу энтри, сё, - произнес он лениво.
   - Что? - Юра не был готов услышать английский от местного, несколько опешил.
   - Ты русский? Удивительно. В это время года сюда приезжают только американцы с немцами, - сказал мужчина. - Я Роман, - он отошел от двери, протянул руку Юре. Хворостин, несколько растерявшись, поприветствовал нового знакомого. Столь теплого приема он явно не ожидал.
   - Заходи, чаю попьем, - предложил Роман, не дав Юре опомниться, даже не поинтересовавшись его именем. - Знаешь, как тоскливо здесь днями стоять. И платят копейки.
   Роман вошел к себе в сторожку, послышался шум возни и звон посуды. Юра приблизился к забору, посмотрел на тропинку, которая начиналась за проржавевшей калиткой и щитом над ней. Листья присыпали притоптанную землю и, дразнимые ветром, тихонько шуршали. Тропинка спускалась под гору, виляла среди золотых гор, насыпавшихся по обе стороны от неё. Желто-зеленые побеги травы пробивались то тут, то там, разбавляя однотонные краски осени. Слабый ветер подул в сторону Юры, запах меда стал ощутимей. Хворостин уже позабыл о приглашении сторожа Романа, да вообще обо всем на свете, собирался открыть калитку и прогуляться по завораживающе прекрасному лесу.
   - Ты идешь? - вдруг окликнул его Роман.
   - Иду, - нехотя отозвался Юра. Ссориться со сторожем не хотелось. Хворостин вошел внутрь домика. Прихожей не было, за порогом сразу начиналась кухня, которую Роман довольно уютно обставил, украсив осенними цветами.
   - Вы женаты? - спросил Юра. Для мужчины нехарактерно так печься о внешнем виде кухни. Роман проследил за его взглядом, улыбнулся.
   - Та нет, - ответил он. - Просто люблю цветы. Я, знаешь ли, когда-то ботаником стать собирался. Ты присаживайся, сейчас все поймешь. Вот попробуешь чаю с травами и все поймешь.
   Роман засуетился, ушел в боковую комнатку, принялся там что-то искать, наконец, вернулся, сжимая в руке железную коробку. Чайной ложкой он набрал оттуда источавшие лесной аромат высушенные листья, бросил их в одну, потому в другую кружки, размешал.
   - Угощайся, - хозяин придвинул одну кружку Юре. - Или ты с сахаром пьешь?
   - Не беспокойтесь, я студент, - ответил Хворостин с улыбкой. - Сейчас студенты как в былые времена солдаты - едят и пьют все, чем их угостят.
   Роман довольно хохотнул.
   - Так ты служил? Молодец. Сейчас кого не спроси, скажут откосил, да еще бахвалиться этим будут. А ты мужик, с характером.
   Юра не стал перебивать Романа и говорить ему, что в армию он пока еще не попал и отправляться туда не планировал. Пускай сторож будет о нем хорошего мнения, раз уж считает отслуживших людьми с характером. Хворостин приложил губы к кружке, отпил немного кипяченного чая.
   - Расскажешь, зачем приехал? - лукаво сверкнув глазами, спросил Роман.
   - В смысле зачем?
   - Ну чего хочешь? Чего получить желаешь?
   Юра призадумался. Вопрос Романа показался ему странным.
   - Понятия не имею, - честно ответил Хворостин.
   - О, брат, да ты не в курсе. Я-то думал, ты по делу, а ты оказывается так, болтаешься.
   - Ну почему болтаюсь, - Юра оскорбился. - Я по делу, хочу лес посмотреть. Много про него слышал.
   - Чего, например? - спросил Роман, хитро прищурившись.
   - Знакомого ищу, - выпалил Хворостин. - Василием Соколовым зовут. Не видели его здесь? Он мне о вашем городке и рассказал. Правда, по электронной почте, ну знаете, мылом ее еще называют.
   - Мне ваши почты, - небрежно махнув рукой, ответил Роман. - А друга твоего видел. Он и вправду в лес ушел. Да не вернулся.
   - Как не вернулся? - Юра подался назад.
   - А вот так, не вернулся. Просто ушел, а обратно не пришел. Еще мне про мыльницы будет рассказывать, а сам простых вещей не понимает. Тебе, мил человек, к Максим Петровичу Березову. Он в курс дела введет, все по порядку разъяснит.
   - Он из милиции?
   - Кто?
   - Ну, этот Максим Петрович.
   Роман громко рассмеялся.
   - Из какой милиции?! - спросил Роман, продолжая хохотать. - Дядька он мне. Про твоего друга да про этот лес всё знает. Сходи и поговори с ним. В лес только с его разрешения пускают.
   - О пропаже Васи никто в милицию не сообщил? - Юра заволновался. Сентябрьск быстро ему разонравился.
   - Ох, ну и заладил, - вздохнул Роман. - Уходи отсюда. Пригласил на свою голову, теперь до смерти меня заговоришь. К Максим Петровичу иди, он тебе все честь по чести расскажет, - Роман встал из-за стола - Давай, уходи.
   Юра взглянул на недопитый чай - он отхлебнул совсем немного.
   - Хоть где он живет, этот ваш Максим Петрович?
   - Вот как с аллеи выйдешь, поверни налево и иди, иди, до перекрестка дойдешь, снова дорогу спросишь. Понял?
   Юра кивнул, бросил последний взгляд на тропинку, которая вела вглубь леса, пошел по аллее обратно, оставив Романа наедине с живописной природой. Чем дальше он отходил, тем меньше ему хотелось искать Максима Петровича. Раздражение от отказа тоже росло - на каком основании ему вообще имели право запретить гулять по лесу? Взять, перелезть где-нибудь через забор, что тогда скажут? Вспомнив, однако, из-за чего он покинул Рязань, Юра поостыл. Еще здесь ему проблем с милицией не хватало. Добравшись до конца аллеи, он стянул рюкзак с плеч, сел на лавочку. Нужно было решать, как быть дальше. Если он приехал праздно шататься, стоило оставаться в Оренбурге - областной центр крупнее и красивее Сентябрьска, там течет и ночная жизнь. Здесь же - Юра окинул взглядом проспект, на который выходила аллея - ни одного автомобиля днем в вероятно центральной части города. Наконец, он решился. Достал свой сотовый, отправил СМС для подключения льготного тарифа в роуминге, дождавшись его активации, набрал телефон Штиблета. Пошли гудки, трубку взяли. Шорох листьев и журчание ручья донеслись до Юры. Больше ничего.
   - Алло, Вася! Это Юра Хворостин, ты меня слышишь? - шуршание в трубке, помехи, короткие гудки.
   - Что за ерунда! - возмутился Юра. Повторно набрал номер Штиблета.
   - Аппарат абонента выключен или находится вне зоны доступа сети, - ответил механический женский голос. Юра сбросил вызов. Штиблет звал его сюда и теперь сам пропал. Стоило ли тратить свое время? А как насчет его сестры, Кати? Может быть, удастся ее найти? В маленьком городе приезжих сразу замечают. Юра посмотрел на людей, толпившихся на автобусной остановке, располагавшейся на противоположной стороне проспекта.
   "Она должна была приехать до наплыва интуристов, - рассудил Юра про себя. - Нужно поспрашивать".
   Идти на остановку и пытаться протиснуться в ближайший автобус не имело смысла - негодующая толпа разорвет на куски. Рассудив так, Юра решил прогуляться пешком. Он встал с лавочки, закинул сумку на плечо, покинул аллею и свернул на проспект, пошел вдоль леса в сторону от вокзала. Очень скоро ровная дорога закончилась, как и лес. Начался спуск. Вдоль дороги тянулись ряды частных домов. Сердце Хворостина предательски заныло. Он отчетливо вспомнил родной город, улицу Толстого, располагавшуюся на точно таком же склоне. Приступ ностальгии оказался невероятно сильным, земля уходила из-под ног. Юра не в Сентябрьске, он дома. Человек, который идет к нему навстречу - это Максим Апраксин. Сейчас он начнет расспрашивать об отце, потом протянет сторублевую бумажку. Нет-нет, не рубли, тогда были тысячи. Стотысячерублевую бумажку. Потом попытается схватить Юру, но мальчик убежит, вернется домой, праздновать день рождение отца. А там...
   Мать громко плачет, обезумевший Павел Хворостин бросается на своего сына, принимается его избивать, бьет, бьет, бьет. Потом в семью приходит Апраксин. Юра не полюбил его, никогда не любил. Мальчик хотел, чтобы отец вернулся, чтобы мама простила его, чтобы они снова начали жить вместе. Павел возвращается и обнаруживает дома Максима Апраксина. Бешенство снова охватывает его, он избивает наглеца, посмевшего вторгнуться в его дом. Мстительно-торжествующе Юра вспоминает, как Артем Селиков выбрасывает Апраксина из окна и следом швыряет печатную машинку.
   В этот момент чья-то ладонь ложится ему на плечо. Хворостин вздрагивает, левой рукой сбрасывает кисть вернувшегося с того света Апраксина, правую сжимает кулак и готовится нанести удар в отместку за все то, что ему пришлось пережить в детстве, за потерю отца, предательство матери, безразличие всех вокруг. И замирает.
   Эмоцию еще не утихли, буря продолжает клокотать в сердце, но разум проясняется. Перед Юрой стоит неизвестный седовласый мужчина среднего роста. Пышная борода, в отличие от волос на голове, еще пестрит черными волосами, густые брови разведены в стороны, глаза удивленно взирают на Юру. Нет, это даже близко не Апраксин. Кулак разжимается.
   - Тебе плохо? - тихо спрашивает незнакомец.
   - Все хорошо, - Юра сделал глубокий вдох. Сердце бешено колотилось, пальцы дрожали. Парень и подумать не мог, что воспоминания о былом живы до такой степени.
   - А чего тогда лицо перекосило? Ты точно не припадочный? Может эпилептик?
   - Нет, не эпилептик. Простите, мне нужно идти, - Юра опустил голову, засеменил дальше вниз по улице, не подумав спросить незнакомца о том, где находится гостиница. Уж в больно глупом свете выставил себя Хворостин. Спросит у кого-то еще.
   - Если хочешь, пошли ко мне, я тебе воды дам, - крикнул ему в след незнакомец. - Я тут недалеко живу.
   На это предложение Юра не ответил, просто продолжил идти своей дорогой. Он старался не смотреть по сторонам. Хватит с него неприятных переживаний. К счастью спуск скоро закончился, улочка оборвалась, и Юра вышел на проезжую часть. Здесь машины ездили оживленно. Сзади донесся шум. Юра обернулся - вереница автобусов пронеслась мимо него. На их боковых стенках был изображен рояль, и красовалась надпись: "Ежегодный концерт Марты Леонидовны Курагиной-2007".
   Оказывается, городская администрация довольно ответственно относилась к этим концертам, вон даже автобусы подготовила для встречи гостей города. Подожди Юра немного и мог бы без затруднений доехать до гостиницы. Выругавшись матом, Хворостин перебежал дорогу и, проследив за автобусами, пошел вслед за ними. На этой дороге автомобили носились как бешенные. Видимо железнодорожный вокзал находился не в самом центре города. Только интересно, почему рядом с ним не толпились привычные глазу любого путешественника таксисты, на порядок завышавшие стоимость своих услуг?
   Дорожная пыль кружилась в воздухе, дышать было сложно, Юра невольно ускорял шаг, желая поскорее миновать этот участок. К счастью, терпеть пришлось недолго - показался пешеходный переход со светофором. Перебравшись на другую сторону, Юра увидел место остановки автобусов и туристов, толпившихся возле них. Хворостин направился прямиком туда. Гостиница превзошла самые смелые ожидания Юры. Для такого города, как Сентябрьск она была просто шикарна. По крайней мере, снаружи. Широкое четырехэтажное здание располагалось в стороне от дороги, окруженное скромным садиком. Вдоль желтых стен высился стройный ряд колонн. Перед входом на овальной площадке стоял фонтан, украшенный статуей греческого или римского божка. Когда Юра подошел ближе и заметил сандалии с крыльями у статуи на ногах, про себя окрестил её Меркурием. Вода била из рога, который Меркурий приложил к своим губам. Разноцветные трубки, выполненные из материала, напоминавшего пластик, окружали постамент с богом. Вероятно, ночью они светились. Насмотревшись на фонтан, Юра вошел в здание гостиницы.
   Внутри она оказалась не хуже, чем снаружи. Высокий потолок, побеленные стены, аккуратно уложенная плитка. Лестница с позолоченными поручнями скорее подошла бы дворцу Екатерины Великой, а не гостинице мелкого провинциального городка. Завороженный холлом, Юра несколько растерялся. К нему подошел мужчина в красном пиджаке и того же цвета брюках.
   - Хэллоу, кэн ай хелп ю? - произнес мужчина.
   Юра поначалу не понял, чего мужчина хочет, принял его за иностранца. Но потом смысл фразы дошел до него.
   - Я русский, - выдавил из себя Юра. Лицо мужчины в пиджаке едва заметно скривилось, но натянутая улыбка сгладила эту метаморфозу.
   - Могу я вам чем-то помочь? - спросил служащий.
   - К кому тут нужно обратиться, чтобы получить номер.
   - Вам к администратору, - и мужчина принялся объяснять Юре, как туда пройти.
   Хворостин поблагодарил консьержа, обошел лестницу и обнаружил стойку, за которой стояла девушка, тоже в красном пиджаке и брюках. За ее спиной располагалась деревянный шкаф с ключами. К девушке выстроилась длинная очередь, в хвосте которой и стал Юра. Однако администратор справлялась лихо. Хворостин не успел развить мысль о том, что обстановка гостиницы скорее соответствует представлениям русского человека о западных отелях, нежели о привычных санаториях и пансионах, носивших громкое имя гостиниц, как очередь дошла и до него.
   Девушка поприветствовала Юру на английском, спросила, какой номер он заказывал.
   - Простите, но я русский, - сказал Юра. В голове Хворостина пронеслось:
   "Неужели на концерты Курагиной одни иностранцы приезжают?"
   - Вот как, - протянула девушка. - Так какой номер вы заказывали.
   - Если честно, никакого. Я хотел бы снять номер.
   - Простите, но это невозможно. Все номера заняты. Обратитесь за помощью к консьержу, он подскажет вам, где еще в городе можно разместиться. До свидания.
   - Подождите секундочку. Тут такая ситуация. В этот город относительно недавно должны были приезжать моя подруга и мой друг. Возможно вы их...
   - Пожалуйста, проходите, не задерживайте очередь. Сейчас мне некогда отвечать на эти вопросы. Обратитесь за помощью к консьержу, - сердито бросила девушка и повернулась к пожилой женщине, стоявшей следом за Хворостиным.
   - Ну мне правда нужна ваша помощь.
   Девушка вздохнула, посмотрела куда-то в сторону.
   - Сережа! - окликнула она кого-то. - Тут молодому человеку нужна твоя помощь.
   Из неоткуда возник амбал с кирпичом вместо лица. Кулаки Юры непроизвольно сжались. Хворостин не испугался, ему приходилось иметь дело с ребятами крупнее этого. Но устраивать драку в гостинице неразумно.
   - Ну, ты и стерва! - бросил Юра и поспешно ушел от стойки, чувствуя, как взгляд женщины прожигает ему спину.
   - Ты чё самый умный тут, пацан? За языком родители следить не научили? - крикнул ему в след охранник. Юра решил игнорировать амбала, но тот догнал Хворостина. - С тобой разговариваю! - он дернул Юру за локоть. Хворостин развернулся и, разъяренный, толкнул охранника Сергея открытой ладонь в нос. Тот отшатнулся в сторону, сверкнул глазами.
   - Не здесь! - предупредила его девушка за стойкой, уже принявшаяся обслуживать старушку.
   - А ну-ка пошли, отойдем! - сказал амбал Юре.
   - Руки свои не распускай! - набычился Хворостин. - А если оно тебе надо, ты и отходи.
   - Испугался? - с насмешкой в голосе спросил охранник.
   - Ничуть.
   - Тогда пошли.
   - Да нет, я здесь немного постою.
   - Придется тебе помочь, - Сергей рванул вперед и попытался обхватить Юру двумя руками. Хворостин заметил, что на помощь амбалу спешит второй такой же мужик.
   С двумя ему не справиться. Он сильно ударил Сергея в нос, ударил удачно. Охранник отпрянул, по губам потекла кровь. Юра быстрым шагом направился к выходу, выскользнул на улицу и, оказавшись снаружи, побежал. Однако охранники его не преследовали. Оставив гостиницу за спиной, Юра решил вернуться на вокзал и расспросить тамошних работников. Может они заметили кого-нибудь из Соколовых? Он уже собирался переходить дорогу и возвращаться на улицу, по которой пришел сюда, когда его окликнули.
   - Молодой человек! - крикнул мужичок в интересной кепке, чем-то напоминающей кепку Ильича. - Погодите секундочку!
   Юра нервно посмотрел в сторону гостиницы, все еще опасаясь мести охранников, но все-таки решил дождаться незнакомца.
   Мужчина подошел ближе. Он и вправду походил на Ленина. Низкий, с эспаньолкой и по-татарски прищуренными глазами, он оживленно размахивал руками и бормотал себе под нос.
   - Я вас везде ищу, - сказал он. - Мне как Марта Леонидовна сообщила, о вас, так я сразу на поиски бросился. Приехал в лес, вас нет. Но Роман Алексеевич говорит, видел. Пошел, говорит, туда, - человек махнул рукой куда-то в сторону. - Я к гостинице, зашел внутрь, там какой-то скандал, - он хитро прищурился, от чего и без того узкие глаза превратились в щелочки, - не ваших рук дело?
   - Вы, простите, кто? - спросил Юра, несколько растерявшийся от напора мужичка.
   - Максим Петрович я. Голованов. Местный историк, собиратель легенд и сказаний. Близкий друг уважаемой Марты Леонидовны. Роман сказал, что рассказывал вам обо мне.
   - Да ничего он не рассказывал. Посоветовал к вам обратиться, если я хочу прогуляться по лесу, только и всего.
   - Так вы за этим приехали? - глаза мужичка округлились. - Что же вы сразу не сказали. - Пойдемте со мной скорее.
   - Куда?
   - Ко мне домой. Нам предстоит долгая беседа.
   - О чем?
   - О лесе. О Сентябрьском лесе, господин Хворостин. Пойдемте.
   Юра хотел было послать Максима Петровича куда подальше, но в дверях гостиницы возникли фигуры Сергея и его друга. Все-таки решили поискать наглеца, разбившего одному из них нос. Решив не испытывать судьбу, Юра позволил Голованову увлечь себя к старенькому жигуленку. Усадив Юру, Максим Петрович вскочил за водительское кресло, посмотрел в окно заднего вида.
   - Эка ему нос расколошматили, - произнес Голованов.
   Юра невольно посмотрел в окно. Охранники уже стояли посреди дороги и бешено мотали головами из стороны в сторону, выискивая обидчика. К счастью, Максим Петрович повернул ключ зажигания и через секунду автомобиль тронулся с места, оставив после себя желтовато-серый клубок пыли.

Интерлюдия. Девушка без пальцев.

   Пальцы подобно шустрым бегунам перебирались с клавиши на клавишу. Из старого пианино неторопливым потоком лилась музыка. Ария из третьей сюиты Баха. Тихая, красивая, воздушная мелодия своим изяществом и великолепием была под стать молоденькой девушке, исполнявшей ее. Марте Курагиной всего семнадцать лет, ее густые, вьющиеся подобно морским барашкам каштановые волосы блестят и переливаются в солнечном свете, льющемся из окна. Тонкие гладкие руки оголены по локоть, из-под не слишком длинного подола выглядывают изящные лодыжки, лебединая шея, с каждым ударом по клавишам волнительно вздымающаяся грудь, вечно задранный вверх кончик носа, красивые полные губы - настоящая обольстительница. Целомудренное платье в горошек придавало красоте девушки остроты. Как же отчаянно приходилось работать воображению мужчин, чтобы догадаться, насколько Марта прекрасна без этого глупого наряда. При этом каждый понимал, что фантазии в любом случае будут уступать реальности.
   Правда, в мгновения, когда пальцы девушки опускались на клавиши пианино, все срамные мысли покидали головы мужчин. Исполняя музыку, Марта становилась слишком чистой, невинной и неприступной. Невозможно было воспринимать ее как женщину. Оставалось только восторгаться ее красотой, как иной раз брат восторгается красотой своей сестры, а отец - дочери. Правда очень скоро красота девушки сливалась с чудесным исполнением арии, мелодия и Марта становились неотличимы одна от другой, и люди, что присутствовали при этом чудесном перерождении, по-настоящему отдыхали. Приходило понимание - дом, который все так давно искали, вот он, прямо здесь. Вокруг близкие друзья, все ясно без слов, достаточно жеста, налета легкой улыбки, простого похлопывания по плечам. И музыки, щедро награждающей своих слушателей и ничего взамен не требующей.
   Поэтому, когда Марта садилась за пианино, в дом к Курагиным гости слетались отовсюду. Ребятня и старики, дворники и профессора, люди грубые и утонченные. Казалось, музыка стирала различия между людьми, доказывала одну теорему - человек способен восхищаться прекрасным вне зависимости от того, богатый он или бедный, молодой или старый, больной или здоровый. Мать Марты, Зинаида Яковлевна Курагина всегда была рада гостям, угощала их чаем, при этом проявляла чудеса проворства, учитывая, что передвигаться женщина могла только с помощью костылей. Правую ногу она серьезно повредила на заводе, врачи так и не сумели восстановить кости, женщина осталась инвалидкой до конца жизни. Но гости хоть и относились к ней с состраданием, не могли не отметить, что Зинаида Яковлевна даст фору любой здоровой домохозяйке, настолько Курагина свыклась и приспособилась к своему пороку.
   Стараниями Марты и ее матери у них в доме всегда царило дружелюбие. Неторопливые разговоры обо всем на свете, тихий смех, вежливое и обходительное обращение. И конечно же музыка.
   Сегодня помимо уже седой, хоть еще и не старой Зинаиды Курагиной, Марту пришли послушать ее одноклассник Митя Румянцев, пятидесятилетний Алексей Степанович Светляков, подруга Таня Горохова, тридцатилетний еврей со смешной фамилией Семен Архитектор и родная бабушка, полная вечно румяная Елизавета Платоновна Богданович. Как и всегда играя перед публикой, Марта немножко волновалось, но от этого ее игра становилась только лучше. Эмоции помогали исполнять произведения великих композиторов, оставаться спокойным, исполняя Баха, Чайковского или Бетховена невозможно. Если дело обстоит иначе - ты не музыкант, а полено.
   Марта волновалась, потом волнение перерастало в возбуждение, наконец, мелодия охватывала каждую клеточку тела, и девушка действительно сливалась с музыкой, сама становилась симфонией, которую исполняла. Но самое прелестное заключалось в том, что Марта до конца не понимала, насколько она прекрасна, когда играет, была скромной и застенчивой, из-за чего, сама того не желая, свела с ума половину улицы. Вот, например, Митя Румянев. С самого первого класса он был сорванцом. Марта верила, что благодаря ей Митя научился любить музыку. На деле он приходил скорее любоваться своею одноклассницей. Что касается Архитектора, тот год назад открыто признался, что влюблен в Марту.
   - Я готов взять вас в жены, сразу же, как только вы повзрослеете, Марточка, - сулил он тогда. Курагиной было всего шестнадцать лет, о чем она не преминула сообщить Архитектору.
   - Я готов ждать, сколько потребуется, но прошу вас, ответьте, выйдете ли вы за меня замуж, хоть и через десять лет?
   Марте пришлось ответить, что она не знает, как сложится ее дальнейшая жизнь, может она полюбит другого. Но девушка пообещала, что не забудет о предложении Архитектора. Услышав это, Семен грустно улыбнулся, кивнул, сказал, что все понимает и, попрощавшись, ушел. Видимо понял, что Марта никогда не ответит согласием. Тем не менее, наведываться в гости к Курагиным не перестал. Только отныне он интересовался музыкой, а не Мартой, девушке даже показалось, что Архитектор к ней остыл. Вот и теперь, он глядел не на Марту, а в окно, на чистое голубое июньское небо.
   Что касается Елизаветы Платоновны, она приходила убедиться, что внучка совершенствуется. Бабушка пророчила Марте большое будущее, помогла устроиться в консерватории. Считая своим долгом наставлять молодую и неопытную, но талантливую девушку, Елизавета Платоновна часто повторяла:
   - Талант - не дар божий, а навык и тренировка. Играть каждый день, совершенствоваться каждый час, делить свою жизнь с музыкой ежесекундно - вот как становятся исполнителями с большой буквы. Остальное - болтовня.
   Дабы убедиться, что Марта следует ее заветам, бабушка навещала Курагиных ежедневно. Сегодня Елизавета Платоновна одобрительно кивала всякий раз, когда внучка бросала короткий взгляд в сторону слушателей.
   Алексей Степанович Светляков крепкий рослый широкоплечий мужчина зашел попросить соль у соседки, но когда узнал, что Марта собирается играть, задержался послушать. Он неоднократно признавался, что в музыке ничего не смыслит.
   - Но когда играет Марточка, устоять не могу, - добавлял он, усаживался на уже приготовленный для него стул и слушал. Марта любила, когда он приходил. Алексей Степанович всегда аплодировал, смотрел на девушку своими большими серыми щенячьими глазами, всем своим видом выражая восхищение. Марте он практически заменял отца, которого ей порой так не хватало.
   - Он не любил меня, - объясняла мама причину, по которой отец Марты не захотел брать Зинаиду Яковлевну в жены. Девушка постоянно думала, отчего так сложилось, и не могла отыскать ответа. Но когда в гости приходил Алексей Степанович мысли эти улетучивались куда-то далеко. На душе становилось спокойно, и музыкой можно было насладиться в полной мере.
   Единственным человеком, который с нетерпением ждал окончания маленького концерта, была Таня Горохова. Она пришла за подругой, потому что Майя, старшая сестра Тани, позвонила около часа назад и сказала, что платья, которые она обещала сшить младшей Гороховой и ее подруге на выпускной вечер готовы. Тане не терпелось посмотреть, что же вышло у Майи, поэтому она всячески подмигивала Марте, незаметно махала рукой, всячески поторапливала. Поначалу девушка не обращала внимания на суетливость ее подруги, но стоило взгляду упасть на часы, как сердце сжалось. Выпускной вечер послезавтра, а она даже не знает, что на ней будет за платье. Гармоничное слияние с музыкой нарушилось, Марта сама того не замечая, стала спешить, поэтому окончание арии несколько скомкалось. Когда девушка закончила, она встала, поклонилась слушателям, заметила, что бабушка смотрит на нее с укором, но постаралась не принимать взгляд Елизаветы Платоновны близко к сердцу. Марте достаточно восхищения во взгляде Семена и Мити, отцовской теплоты Алексея Степановича, милой сердцу улыбки мамы, выражения облегчения на лице Танюши.
   Насладившись аплодисментами, Марта принялась перед всеми извиняться, сказала, что очень торопится. Они вместе с Таней выскочили на улицу. Горохова сурово посмотрела на подругу.
   - Ты издеваться надо мной вздумала, Марта? Я думала, с ума от нетерпения сойду. Майка нас уже заждалась, пообещала, что в ее платьях мы будем самыми красивыми на вечере.
   - Вы в любых платьях будете самыми красивыми, - Митя сумел бесшумно подкрасться к подружкам со спины. Таня наигранно схватилась за сердце.
   - Митька, я тебя точно когда-нибудь убью. Так пугать людей нельзя!
   - Ну, прости, Таня, - произнес Дима, хотя по его виду нельзя было сказать, что он сильно жалеет о содеянном. - Если позволишь, я хотел бы поговорить с Мартой одну минуту.
   - Мы вообще-то торопимся, - возмущенно заметила Таня.
   - Одну минуточку, - Митя даже не смотрел в сторону Гороховой.
   - Подожди еще чуть-чуть, Таня, - сказала Марта мягко, схватила Митю под руку и отвела в сторону. - Ну чего тебе? - она посмотрела прямо Диме в глазе, заставив того покраснеть. Он опустил голову, принялся чесать затылок, переводил взгляд из стороны в сторону, не зная, куда лучше смотреть.
   "Неужели он меня боится?" - подумала Марта. Ей стало жаль нерешительного кавалера.
   - Что с тобой, Митенька? - спросила она мягко, стараясь заглянуть ему в глаза.
   - Я хотел спросить, - наконец, решился он. - Если ты не против, может быть согласишься на выпускном, - он замялся, собрался с силами. - В общем, ты хочешь танцевать на выпускном вечере со мной?
   - Конечно, Митя, - улыбнулась Марта. Дима переменился в лице. Он радостно на нее посмотрел, улыбнулся в ответ.
   - Тогда до встречи, - сказал он.
   - До свидания, - попрощалась Марта. Окрыленный успехом, он удалился с гордым видом победителя.
   Марта вернулась к подруге, они быстрым шагом вышли из переулка, в котором располагался дом Марты, свернули на тротуар, вдоль которого росли невысокие тополя.
   - Чего он хотел? - спросила Таня. В голосе подруги слышались укор и ревность.
   - Попросил потанцевать с ним на выпускном.
   - Вот дурачок, на выпускном все друг с другом танцуют, - презрительно хмыкнула Таня. Марта поняла, что Горохова недовольна произошедшим и решила перевести тему.
   - Таня, а ты думала, что будет с нами лет эдак через десять?
   - Как же не думать, - Таня чихнула. - Давай поскорее уйдем отсюда. Эти тополя мне покоя не дадут.
   Девушки добежали до светофора, и перешли на другую сторону улицы, куда тополиный пух не долетал.
   - Ну и что с нами станет?
   - Со мной и с тобой? Или с нашим классом? - уточнила Таня.
   - Со мной и с тобой. Мы останемся подругами или разбежимся кто куда? С Митькой. Он сумеет стать инженером и через десять лет будет руководить какими-нибудь стройками в Сибири, прокладывать водопровод, тянуть линии электропередач? Или провалит вступительные экзамены, отправится в армию, устроится куда-нибудь на завод?
   - Какой из Митьки инженер, скажи пожалуйста? Отслужит в армии, обзаведется семьей, устроиться где-нибудь на заводе, вот и вся его жизнь. А вот нас с тобой ждет большое будущее. Я стану переводчицей, буду работать в посольствах разных стран мира, где-нибудь во Франции или Англии, тебя ждет консерватория, имя Марты Курагиной войдет в историю музыки, твои концерты будут давать по всему миру, люди будут толпами приходить в залы и слушать. Наша дружба станет только крепче. Ты будешь навещать меня, во время гастролей, я сама несколько раз приду на твои концерты, буду одна из немногих, кто сможет достать туда билеты. Через десять лет у нас будет по пять детей, мы повидаем весь мир и вернемся сюда, в Ленинград, где нами будут гордиться и никогда не забудут.
   Марта захохотала.
   - Ты правда веришь, что у нас все получится, Таня?
   - Конечно, получится. Мы красавицы и умницы.
   - Хотя бы твои слова сбылись, Таня.
   - Уж сбудутся, поверь на слово.
   Они непринужденно болтали всю дорогу. Когда девушки добрались до Майи, то были поражены - Горохова-старшая превзошла сама себя. Платья оказались невероятными, отлично подходили Тане с Мартой, превращая и без того красивых девушек в сказочных принцесс.
   Двадцать первого июня они праздновали последний не омраченный черными воспоминаниями день - свой выпускной, первый шаг к самостоятельности. Возвращаясь поздним вечером домой, Марта вспоминала слова Тани, лица своих одноклассников.
   - Пускай у нас всё получиться, - произнесла она, вдохновленная мирной тишиной, царившей вокруг ее с матерью дома. Во сне Марте привиделись концерты, которые она давала в Ленинграде, Москве, Брюселле и Лондоне.
   Когда утром ей сообщили, что Германия объявила Советскому Союзу войну, она не сразу поняла, что уже проснулась.

...

   В сентябре голод еще не начался. Но ощущение, сопутствующее ему, уже поселилось в душе Марты. Точно его можно было охарактеризовать одним словом - опустошенность.
   Она не поступила в консерваторию. Музыка была смыслом и целью ее жизни, сама Марта была частью некоей мелодии, которая звучала во Вселенной от начала времен. Она всегда в это верила, знала, что звучащая в ее душе песня никогда не подведет, не обманет. Судьба, предопределенность, рок - да называйте, как хотите. Теперь Марта считала, что лучше слова, чем ложь не подыскать. Она должна была играть на пианино, она мечтала освоить скрипку, она верила, что создана для того, чтобы дарить людям свою любовь к музыке, свое восхищение мелодиями великих композиторов. Вместо этого... вместо этого она стала поварихой! Ее руки, аккуратные, красивые пальцы, были созданы для милых сердцу клавиш, а не ножей и тяжелых кастрюль.
   Она стала грезить наяву, видела, как танцевала с Митей, слышала, как бешено стучало ее сердце от возбуждения, радости, влюбленности, свойственной только юности. Она позволила ему себя поцеловать. Отчего-то Митя тоже расчувствовался.
   - Я найду тебя Марта. Запомни, - он снова прижался своими губами к ее, Марта неуклюже ответила на поцелуй. Мама была строгой на счет мальчиков, поучала, что себя нужно хранить, но отказать Мите теперь, в эту красивую, волшебную ночь, доживая последние мгновения детства, девушка не могла. Она сама, подобно муравью, рвущемуся в гнездо пчел за сладки медом, мечтала, чтобы Митя поборол робость, и несказанно была рада тому, что они поцеловались, и никак дети, а по-настоящему.
   - Клянусь тебе, - он сумел оторваться от нее. - Я уеду, но обязательно вернусь. Мы встретимся, и если ты будешь свободна, я возьму тебя в жены. Слышишь Марта? Я клянусь тебе в этом, я буду любить тебя до конца своих дней. Ты веришь мне? Ты веришь?
   И она ответила, что верит, она была готова согласиться на все, если бы Митя пошел дальше поцелуев, Марта не стала бы противиться. Но мальчишка оказался слишком правильным, слишком честным. Он проводил ее домой, и они снова поцеловались. Вокруг кружился тополиный пух, благодаря ему лучи лунного света становились видимыми, все вокруг действительно походило больше на сказку. Одного боялась Марта - часы пробьют полночь, карета превратиться в тыкву и она проснется в сентябре сорок первого. Как же хорошо, как же приятно, прикоснуться к лицу любимого, провести ладонью по его щеке, взъерошить волосы. В то мгновение Марта любила Митю больше всего на свете, да и весь свет был создан для них одних.
   Воспоминание о последнем дне детства не отпускало, помогало утешиться в трудную минуту, а так же отправляло к исходной точке, после которой все пошло наперекосяк, и мелодия, которая вела Марту по жизни, превратилась в отвратительную, шумную какофонию.
   После начала войны мать Марты погрузилась в черную меланхолию, которая с каждым днем усугублялась. Возвращаясь с работы, мама либо плакала, либо рассматривала старые фотографии. Она не обращала внимания на Марту, забыла о существовании дочери. По ночам вспоминала какого-то Игоря, просила его не уходить, не оставлять ее одну с ребенком, снова плакала.
   Засыпая, Марта убеждала себя, что стоит потерпеть еще немного и она проснется от кошмара, поймет - на дворе двадцать второе июня, Киев не бомбят немецкие бомбардировщики, совсем недавно Митя привел ее домой и они целовались, словно виделись последний раз. Но просыпалась она в сентябре сорок первого...
   - Мама, ты когда-нибудь думала о том, что в жизни каждого человека существует такой момент, особенный, ключевой, - однажды вечером решилась спросить Марта. - Если поступишь правильно, вся твоя жизнь сложится, ты будешь счастлива, любима, воплотишь свои мечты. А если... - Марта запнулась. - Если сделаешь что-то не так, гадость какую-то, постыдный поступок - всё, это конец. Жизни дальше не будет, одна беда за другой, всё шиворот-навыворот. Но самое противное, ты знаешь, что сделал не так, понимаешь - прими верное решение и всё осталось бы как было и мелодия... мелодия твоей жизни продолжала бы звучать тихо и мелодично.
   Мать посмотрела на Марту, скривилась, зажмурилась, зарыдала.
   - Прости меня, моя девочка, прости меня! - Зина рыдала, а ночью, уснув, она не шептала, выкрикивала имя неизвестного Марте Игоря. Девушка подозревала, что Зинаида вспоминает отца Марты, но спросить маму напрямую она не решалась.
   "Только почему мое отчество Леонидовна", - гадала девушка.
   Так тянулись тревожные вечера, мучительно долго, с бесконечными паузами в разговорах, рассеянным чтением книг, с ворохом самых разных мыслей. У Марты получалось отвлечься, получалось ни о чем не думать, отчасти оттого, что ей удавалось не мириться с действительностью. Разумом она понимала, что мечты рассыпались, превратились в прах и никогда не станут реальностью.
   Глубоко вздохнув, девушка открыла глаза. Она не в консерватории, не дома, не у бабушки. Марта стояла на кухне, в белом халате, с поварским колпаком на голове. Мыла тарелки. На дворе четвертое сентября, в душе ничего. Да и Марта ли она? У той девушки было будущее, была мечта, была любовь. У поварихи Курагиной небольшая зарплата, тяжелая работа, пустая голова. Марта любила музыку, повариха Курагина боялась сесть за пианино. Куда же подевалась Марта?
   В столовую медленно вошла высокая стройная женщина, которая, должно быть, была красива, но зачем-то нацепила на лицо гримасу горя и боли. Повариха Курагина посмотрела на нее.
   - Тебя зовут Марта? - запинаясь спросила женщина.
   "Да она пьяная!" - догадалась повариха.
   - Да.
   - Возьми, пожалуйста, - женщина запустила руку в карман своего пальто, которое она не потрудилась снять, протянула девушку концерт. Марта прикоснулась к бумаге. Конверт оказался влажным.
   - Что это? - спросила повариха с опаской.
   - Письмо, - женщина вздохнула, воздух рывками вырвался из ее рта. - Ты меня не узнала?
   Марта заволновалась, стала приглядываться к женщине внимательнее. Если бы не эта гримаса... Женщина походила на мать какого-то одноклассника. Неужели Митьки?
   - Варвара Сергеевна? - неуверенно выдавила из себя повариха.
   Женщина кивнула.
   - Митя просил, - она прервалась. - Он погиб, я только сегодня узнала. Прочитай, пожалуйста. Он очень просил передать, - женщина развернулась и быстрым шагом направилась к выходу.
   - Варвара Сергеевна! - окликнула Марта Митину мать. Она хотел выразить свои соболезнования, как-то поддержать, но женщина не обернулась, быстро ушла.
   Повариха посмотрела на концерт, глаза отчего-то наполнились слезами. А секунду назад девушке казалось, что она уже неспособна чувствовать. Митя обманул ее. Он обещал вернуться, но соврал. Таня тоже лгала. И те лицемеры, люди, слушавшие ее игру, врали.
   Марта умерла двадцать второго июня, в день, когда она подарила поцелуй покойнику. Мити словно и не было. Кто его вспомнит, когда отец и Варвара Сергеевна умрут? У них нет детей, и вряд ли теперь появятся. Немцы у Ленинграда, говорят, если войдут в город, всех поубивают.
   - Кто вспомнит меня? - слезы текли по щекам девушки. - Как будто и не было никогда такой девушки - Марты Курагиной. И не мечтала она никогда играть в Париже, Лондоне, Москве.
   Она открыла письмо, пробежала по неровным строчкам, легко улыбнулась. У Мити всегда был плохой почерк, сколько учителя не мучились, так и не смогли привить ему аккуратность. Всюду кляксы, помарки, кривые буквы. Она читала и возвращалась мыслями в двадцать второе июня. Они стояли на пороге дома и целовались, сердце билось так сильно, казалось еще немного и вылетит из груди. Голова кружилась, и Митя был милее всех на свете. Его нет, а письмо осталось, как память, как памятник неизвестному солдату.
   - Только я, я буду помнить тебя, Митенька. Клянусь, не забуду тебя никогда.
   Нужно жить, иначе о Митьке некому будет вспомнить, а целовалась с ним музыканта Марта, а не повариха Курагина. Мелодия доносилась откуда-то издалека. Да она и не пропадала. Просто какофония оказалась слишком громкой. Но сейчас Марта отчетливо слышала мотив. Девушка принялась мыть по суду. Быстро закончив, сняла халат и колпак, вылетела из кухни, попрощавшись с напарницами. Она бежала домой, напугав задремавшую маму, откинула крышку пианино и заиграла так прекрасно, как не играла никогда прежде и не сыграет никогда вновь. Она тонула в чувствах, того не замечая погружалась на дно. А музыка служила той веткой, которой суждено было вытащить Марту из трясины.

...

   Когда наступил ноябрь, мать больше не плакала - сил не было. Ходила Зинаида Курагина с трудом - ноги опухли, каждый шаг отдавал болью. Марта редко заводила с матерью разговор, они пребывали в скорбном молчании. Но это по вечерам. Женщины просыпались задолго до восхода солнца, задолго до шести утра, часа, в который просыпался весь блокадный Ленинград. Марта отправлялась на работу, мать получала еду по талонам.
   Самым суровым испытанием было готовить. Марте приходилось бороться со страшным искушением - вокруг нее столько еды, но прикасаться к ней нельзя. Обнаружат недостачу - и расстрел. Как же она завидовала летчикам, которые ели тройные порции. Когда они принимались за еду, Марта ненавидела их больше, чем фашистов.
   "Несправедливо! - бушевало все внутри нее. - Мы с матерью умираем от голода, а они едят".
   Злость была настолько велика, что удерживать ее внутри себя было невозможно. Марта запомнила день, когда чаша терпения переполнилась. В столовую взяли какую-то девочку. Она уже страдала от дистрофии, руки превратились в две хворостинки, сама она больше походила на скелет, обтянутый кожей. Казалось, подуй сильный ветер, он бы оторвал девочку от земли и унес далеко отсюда. Готовить ей не доверили, сказали разносить еду на подносах. Она взяла один, пошла к группе летчиков, усевшихся в углу и, не сделав и четырех шагов, рухнула вместе с подносом. Звон разбитой посуды словно крик умирающего ребенка, привел Марту в ужас. Она выскочил с кухни, окинула взглядом растекшийся по полу суп. Марта пришла в бешенство, как и другие поварихи. Подобно гарпиям, они налетели на девочку, принялись кричать на нее, а Курагина отвесила ей оплеуху. Та расплакалась, кое-как прибрала за собой. К подносам ее больше не подпускали, через неделю пришлось девочку прогнать и взять другую женщину. Что с ней стало после этого неизвестно, скорее всего, она прожила недолго, уж слишком истощенной была.
   После работы Марта возвращалась домой и снова погружалась в атмосферу скорбного молчания, так изо дня в день. Вскоре мать перестала подниматься. Скрипя зубами, Марта, у которой каким-то чудом еще сохранились силы, отдавала Зинаиде свою порцию. В голове у девушки нет-нет да и проскальзывала крамольная мысль: "Когда ее не станет, тебе будет легче".
   Однако еды было слишком мало. Мать опухала все сильнее, смерть, казалось, стояла у изголовья ее кровати. Двадцать девятого числа, рано утром она позвала Марту к себе.
   - Дочка, нужно навестить бабушку, - выдавила из себя Зинаида. Сходи к ней сегодня вечером.
   - Мне некогда, мама, я с трудом ноги передвигаю.
   - Дочка, я тебя очень прошу, - взмолилась мать.
   "Она со свету меня сжить хочет", - пришла в бешенство Марта.
   - Хорошо, - произнесла она вслух. И снова на работу, потом домой. Мать ее удивила: сумела встать, надела красивое платье Марты, белое в горошек, села возле пианино, улыбнулась дочке.
   - Девочка, ты уже ходила к бабушке?
   Марта хотела соврать, но не стала. Ответила, что собирается пойти, когда немножко отдохнет.
   - Сыграй, пожалуйста, - попросила мать.
   - Не хочу, - буркнула Марта.
   - Я тебя очень прошу.
   - Да что с тобой сегодня такое?! - Марта скривилась, но за пианино села. - Что играть?
   - Что-нибудь красивое, - ответила мать неопределенно. Марта сыграла один из концертов Баха для фортепиано. Исполнила его топорно, некрасиво. От прежней любви к музыке ничего не осталось. Когда Марта закончила, мать слабо улыбнулась.
   - Спасибо тебе, доченька. Теперь иди к бабушке. Попроси у нее прощение за меня, - сказала Зинаида.
   - Не стану я у нее ничего просить, - сказала Марта, поднимаясь на ноги.
   - Пожалуйста, доченька.
   Марта ничего не ответила, накинула шубу, вышла из зала в прихожую, стала обуваться. Мать провожала ее грустными глазами.
   "Ты ведь знаешь - она задумала что-то нехорошее, - думала Марта. - Уйдешь, оставишь ее, и, быть может, никогда больше не увидишь".
   Марта знала, но предпринимать ничего не хотела. Мать почему-то разозлила ее, просто в бешенство привела. Зинаида вела себя не обычно, делая вид, будто все хорошо. Марта с делала вид, что ничего не замечает. Этакая игра. А в голове подленькие мысли: если вдруг мать умрет, Марта сможет получать по талонам двойную порцию - за себя и за мать. Главное, чтобы никто не прознал о гибели Зинаиды.
   Через год, отчетливо вспомнив события того дня, Марта ужаснется.
   Она была уверена, что мать умрет и не испытывала по этому поводу никаких эмоций. Вообще ничего. Только тупая боль в животе, да беззубая злость, какую, должно быть, испытывают тявкающие собачки, семенящие за случайными прохожими.
   Снег уже успел выпасть, пробираться к бабушкиному дому, расположенному в двух кварталах от дома Курагиных, будет непросто. Марта решила срезать, и пошла непротоптанной тропинкой. Девушка и предположить не могла, что снег - такое серьезное препятствие. Ноги проваливались и застревали, иной раз ей приходилось стоять по три-четыре минуты, прежде чем удавалось сделать шаг. Выбившись из сил, Марта развернулась и пошла назад. Она начала бояться, что свалится и замерзнет. Девушка снова оказалась у своего дома, заглянула в окно. Мать продолжала сидеть у пианино. Казалось, Зинаида задремала. Может Марта ошиблась в намерениях матери?
   Сжав кулаки, девушка вышла из родного переулка на проспект, упрямо зашагала вперед. Ей повстречались несколько прохожих с такими же пустым, голодным взглядом, как у нее, два патруля. В конце концов, миновав перекресток, она свернула к многоэтажным зданиям. Удивительно, но сил добраться до бабушкиного дома хватило. Остановившись у подъезда, Марта протянула руку к дверной ручке, одновременно с этим прислушавшись к своим ощущениям. Она ожидала, что будет волноваться, но ошиблась. Снова никаких чувств. Марта открыла дверь, стала медленно подниматься, позвонила в бабушкину квартиру. Никто не отозвался. Марта повторила попытку. Снова тишина. Девушка принялась настойчиво нажимать кнопку звонка. Ничего. Дверь позади нее открылась. Она испуганно обернулась.
   - Вы кто такая? - спросил мужчина, обросший густой бородой.
   - Здесь моя бабушка живет, - выдавила из себя Марта.
   - Возьмите ключ. Лизавета Платоновна не может ходить, умирает, - мужчина скрылся в своей квартире, через мгновений вышел, сжимая ключ. - Где же вы были все это время? - с укором добавил он и, не позволив Марте ответить, закрыл дверь. Девушка не особенно расстроилась. Она вставила ключ в замочную скважину, повернула его. Дверь со скрипом отворилась.
   - Тимофей Андреевич, это вы? - донесся настороженный вопрос из комнаты, в которую вел короткий коридорчик.
   - Это Марта, - отозвалась девушка. Она вошла внутрь, прикрыла за собой, не разуваясь и не снимая шубы, миновала коридор и оказалась в комнате. Всего три месяца назад комната была обставлена шкафами, в углу красовалось небольшое фортепиано, на полу лежал красивый турецкий ковер. Теперь на Марту смотрели стены с облупившейся краской, да кровать без матраца, на которой, закутавшись в несколько одеял, лежала старая страшная ведьма.
   - Внученька, ты все-таки пришла, - заискивающим голосом лепетала бабушка. - Я боялась, что не увижу тебя. Почему же ты бросила меня, внученька. Этот Тимофей Андреевич, этот разбойник, он продает мои вещи, вынес все из дома, приносит мне крохи. Я голодаю, страшно голодаю, внученька. Умираю я. Забери меня отсюда, вместе мы прокормимся. Только принеси сначала покушать, тебя очень прошу, - она заплакала. - Бабушка тебя очень просит. Ты ведь не забываешь, сколько я для тебя сделала, любимая? Помнишь? Животик у меня болит, кушать хочется. Пожалуйста, внученька, принеси мне чего-нибудь поесть. У вас ведь с мамой хватает, раз ты ко мне пришла. Ты обязательно приходи еще, но только принеси что-нибудь поесть. Знаешь, какая я голодная? Сосед мой, Тимофей Андреевич, обокрал меня. Вынес все, принес какие-то крохи, по моим талонам еду получает, со мной не делится. Голодом меня заморить решил. Умру я скоро внученька, на тебя вся надежда, милая. Знаешь, как я кушать хочу?
   Бабушка еще долго лепетала, повторяя одно и то же по три-четыре раза. Марта смотрела на нее, а беззубая злость внутри девушки скалилась. Бабушка пела такие дифирамбы о своей любви к музыке, но фортепиано то ли сожгла, то ли продала. Она тоже лгунья, и трусиха. Плевать ей и на дочь, и на внучку, о себе родимой заботится, хочет, чтобы с ней делились едой. Девушка смотрела на круглое, уродливое лицо и закипала. Марта поняла, что еще немного и чаша терпения переполнится, как тогда в столовой, когда она подняла руку на девочку. Нужно было уходить.
   - Мама просила простить ее, - выдавила из себя девушка. Сказав это она развернулась и покинула комнату.
   - Внученька, так я не держу на Зину обиды. Приходите вместе, устроим здесь пир на весь мир. Заступитесь за меня, плюньте в лицо этому разбойнику Тимофею. Я ведь бабушка твоя, я ведь нянчила тебя, вернись Марточка, вернись, - поток речи оборвался, как только Марта закрыла дверь и замкнула ее. Она не стала звать соседа, бросила ключ у его порога и торопливо покинула квартиру. Марта вышла на улицу. Почему-то ей стало страшно холодно, она поежилась, пошатываясь пошла домой. Улицы опустели, на проспекте ей встретились сразу несколько патрулей. У самого поворота в переулок она поскользнулась, падая, ухватилась за ствол тополя, неуклюже на нем повисла, но сумела удержать равновесие и не растянуться на земле. Собравшись с силами, она заставила себя идти дальше. Как же было холодно, казалось, мороз пробрался внутрь нее. Но вот он дом. Свет в окнах уже не горел. Марта забралась внутрь, зажгла свечку, разуваться не стала, так в валенках и зашла в комнату матери. Никого. Девушка вернулась в зал, матери не было и там, настала очередь ее комнаты. Зинаида покинула дом. На улице страшный мороз, она наверняка погибнет. Марта замерла посреди спальни, со свечкой в руке.
   "Дом принадлежал бабушке, она подарила его Зине", - отчего-то вспомнила Марта. Свалилась на свою кровать, хотела снять валенки, но замерла, прислушиваясь к ночной тишине. В конце концов, она встала, вышла из дома. На проспекте матери не было, значит, она ушла куда-то вглубь переулка. Марта обошла дом, направилась к уличному крану. Никого. Девушка вернулась к дому, взгляд ее упал на протоптанную ею самой тропинку. Следы валенок матери отчетливо выделялись. Марта пришла в бешенство. Она разозлилась на себя, разозлилась на мать, на бабушку, на весь свет.
   - Глупая мерзавка! Глупая мерзавка! - кричала Марта. - Глупая мерзавка! - повторяла она, ступив на тропинку. Она уже не шла - бежала. Мама сумела пробиться дальше дочери, почти добралась до проспекта, но упала лицом в снег, так и осталась лежать. Марта наклонилась к ней, вытащила из снега. Женщина пошевелилась. - Мерзавка! - заорала прямо ей на ухо Марта, кое-как подняла ее, ухватила под мышки, пятясь, стала тащить к дому. Девушка поскользнулась, упала, не обратила внимания, что варежки слетели с рук, снова ухватила мать, продолжила ее волочить. После она падала еще несколько раз, в конце пути передвигалась на четвереньках, добралась до порога, распахнула дверь, кое-как протолкнула мать внутрь, зашла сама. Закрывшись, Марта свалилась рядом с матерью, своими одеревеневшими руками принялась растирать ей лицо, руки. Зинаида слабо дышала, на ее щеках замерзли выступившие слезы. Чтобы спасти женщину, нужно было тепло. Марта кое-как заковыляла к печке, разбила стул, бросила его в огонь. Из жерла повеяло жаром. Девушка пошла обратно, выкрикивая ругательства, подхватила мать, сумела принести ее в кухню, положила рядом с печью. Зинаида отогревалась, приходила в себя, Марта глядела на свои скрюченные пальцы. Девушка не чувствовала их. В это мгновение даже беззубая злоба не могла скалиться. Страх, какого Марта никогда не испытывала, охватил ее. Вот она какая смерть - когда не чувствуешь ни рук, ни ног, когда мысли путаются и любовь уже не отличить от ненависти. Марта прижалась ладонями к печи, яростно их отогревала, наконец кровь снова стала приливать к пальцам. Как же больно! Хотелось кричать, но Марта сдержалась. Девушка увидела, что мать задремала. Оставив ее, Марта вернулась в спальню, упала на кровать, запустила себе руки под мышки, сжалась в комок и закрыла глаза. Но сон не приходил.
   В руках пульсировало в такт сердцу, холод, проникший в саму душу не желал отступать, но неминуемо сдавал позиции, а его место занимал другой менее всего желанный гость - голод. Марте удалось на два часа впасть в забытье. В те мгновения перед глазами стоял тополиный пух, клавиши пианино. Доносился звук аплодисментов восторженных зрителей, ощущалось теплое дыхание Мити и веселый смех Тани. Когда часы пробили шесть утра, видения растворились, и Марта вернулась в холодный ад.

...

   Обессилившая Марта упала на стул и закрыла глаза. Причудливые красно-зеленые пятна расплывались у нее перед глазами. Хотелось есть и спасть. Девушка открыла глаза, расправила куцую короткую шубу, попыталась встать. Её качнуло из стороны в сторону. Марта снова опустилась на стул.
   - Ты как? - пожилая повариха, до войны живая, полная, с румянцем на щеках, теперь бледная, успевшая обзавестись неприятным запахом изо рта и сильно вздувшимся животом, с тревогой смотрела на свою молодую напарницу.
   - Уйду пораньше, за мамой ухаживать нужно, - невпопад ответила Марта. Уцепилась одной рукой за стол, собралась и встала. Укутавшись в шубу, пытаясь прогнать холод, пробиравший до самых костей, она вышла из столовой. Песчано-снежные пространства между домами были пусты. С наступлением ночи люди теперь старались не выходить из домов. Курагина вытащила руки из рукавов, запустила ладони под мышки, вцепившись кончиками пальцев за края шубы. Казалось, так ей немножко теплее. Быстро идти сил не было, каждый шаг приходилось совершать с усилием воли. Словно в один прекрасный день Марта разучилась ходить и теперь вот должна была заново обретать этот навык. Трамваи больше не ходили, пешком предстояло идти часа два.
   Каждый раз отправляясь к матери, Марта загадывала - доберется ли она в родной дом или упадет и замерзнет по дороге? Вот и теперь девушка гадала хватит сил провести предновогодний вечер с матерью, или суждено будет остаться в ледяной пустыне навсегда? Образ ромашки с бесконечным количеством лепестков возник у Марту в голове. Шаг - и белая лодочка скользит по воздуху, еще шаг - следом за первым лепестком отправляется второй. И, подобной влюбленной девушке, Марта гадает. Только вместо "любит - не любит" она произносит "дойду - не дойду". И так, лепесток за лепестком, шаг за шагом, Марта прокладывает дорогу к дому.
   Курагина подходила к мосту через Неву, когда ей встретились хромой старик, тянувший на санках небольшой мешок, рядом с ним немолодая женщина. Парочка затравленно уставились на Марту. Курагина замерла, прижалась к перилам. Что у них в мешке? Если это людоеды? Марта посмотрела на другую сторону - еще бы двадцать минут и она дома. Пускай проходят, она их никому не сдаст. Старик опустил руку в карман, женщина пошла вперед.
   "Что они задумали?" - подумала Марта, судорожно переводя взгляд с одного на другого. Попытаться убежать? Женщина остановилась рядом с Мартой, взглянула ей в глаза.
   - Прости нас, - прошептала она. Этот голос, это лицо, где Марта видела её?
   У старика в руке нож, он идет к Марте, женщина пытается ухватить Курагину за рукав. "Это Таня! - страшная догадка поражает Марту. - Она узнала меня и всё равно поможет убить!" Как так может быть?! Полгода назад они вместе радовались нарядным платьям, сшитым сестрой Тани, а теперь та же самая Таня собирается позволить какому-то старику убить свою лучшую подругу!
   Марта закричала, рванулась в сторону, шуба слетела с плеч, девушка выскользнула на свободу, упала на снег, снова встала, заковыляла вдоль перил, пытаясь удержаться на ногах.
   - Патруль! - заорал старик. Марта оглянулась - через мост бежали двое солдат, снимая с плеч винтовки. Таня и её попутчик бросили санки и побежали в разные стороны. Когда солдаты добрались до Марты, бандитов и след простыл.
   - Вот суки! - выругался один патрульный. Он подошёл к санкам, открыл мешок, заглянул внутрь, свистнул. Второй поднял с земли шубу, помог Марте встать, отряхнул с плеч и спины снег.
   - Испугалась? Они убежали, не бойся, - сказал второй.
   - Коля, здесь мешок гречки, - окликнул товарища солдат, присевший на корточки у санок.
   - Ничего себе, - отстраненно ответил Коля, накинув шубу Марте на плечи.
   - Что делать будем?
   - Отнесем, - заявил Коля. Повисла неловкая тишина.
   - А может, оставим? - решился предложить первый. В этот момент Марта отчего-то заплакала. Она упала на плечо Николая, вцепилась пальцами в его шинель.
   - Ты где живешь? - спросил Коля Марту. - Давай, мы тебя проводим. Бери мешок, - обратился он к товарищу.
   К дому Курагиных они добрались только к одиннадцати часам. Ворчливый приятель Коли нехотя согласился с предложением своего напарника отсыпать Марте немного гречки. Попрощавшись с девушкой, солдаты ушли. Марта даже не поблагодарила их. Она постучала в дверь, мать не отозвалась. Тогда Марта повернула ручку, дверь оказалась открыта. Девушка вошла внутрь, не снимая шубы, направилась на кухню. Мать сидела там, кипятила кастрюлю с водой на "буржуйке" и жевала хлеб, который получила по талону еще утром. Марта достала из карманов гречку, высыпала её на стол. Глаза Зинаиды жадно загорелись, она кое-как поднялась, схватила гречку и высыпала её в воду, принявшись мешать.
   - Откуда? - глотая запах варящейся крупы, спросила мать.
   - Друзья поделились, - выдавила из себя Марта.
   - Очень хорошие у тебя друзья, - прошептала мать.
   Женщины сняли кастрюлю с гречкой уже через десять минут, не дав крупе как следует провариться. Марта принялась есть не сразу, она долго нюхала получившийся отвар, водила рукой над паром, поднимавшимся с поверхности гречки. Наконец, Курагина опустила в тарелку ложку, наполнила её до краев, опрокинула себе в рот, не жуя проглотила. Поток тепла разлился внутри, Марта набросилась на еду, за одно мгновение прикончила праздничный ужин. До того дня она и поверить не могла, что гречка может быть такой вкусной.
   Мать Марты ела не торопясь, подолгу жевала, словно стараясь распробовать диковинное блюдо. Трапезу она закончила далеко за двенадцать. Отодвинув от себя тарелку, мать встала, сморщилась от боли, подошла к печке и бросила туда ножки от стула.
   - Хвороста почти не осталось, - пожаловалась Зинаида. Марта кивнула. У них слишком большой дом для такой зимы. - Бабушку нужно проведать, забрать. С едой совсем туго, стыдно бросать ее одну.
   - Я проведаю, - пообещала Марта и отправилась спать. Уснула на удивление быстро, впервые без мучившего ее чувства голода.
   Проснулась раньше обычного и, решив не откладывать данное матери обещание, отправилась прямиком к бабушке на улицу. Добралась без приключений, поднялась на нужный этаж - все двери на распашку, холодно, как на улице. Казалось, все жители умерли. Внутренне приготовившись обнаружить труп бабушки, Марта вошла в незапертую квартиру, прошествовала в комнату старушки и обнаружила ссохшуюся женщину, склонившуюся над буржуйкой и сосущую корочку хлеба.
   Она посмотрела на Марту какими-то безумными глазами, поначалу разволновалась, но потом успокоилась.
   - Марточка, вспомнила обо мне, - расплылась в отвратительной улыбке, напоминавшей оскал черепа. - За что вы с мамой обо мне позабыли.
   - Не позабыли, - устало произнесла Марта. - Думали, за тобой тут есть уход. Собирайся пошли к нам.
   - Уход-то? Уход был, но потом все умерли. Сюда изредка санитары наведываются, а я сама выхожу только за талонами и едой, боюсь, скоро ноги подведут.
   - Не бойся, бабушка. Мы уходим. Санки у тебя здесь есть?
   - Есть, на антресолях.
   Отыскав санки, Марта помогла бабушке спуститься на первый этаж и оттуда отвезла ее к себе домой. Сложно было поверить, что старая женщина переживет самые страшные месяцы голода, но Елизавета Платоновна справилась.
   Дома мать накормила старушку остатками гречки и уложила спать. Семья была в полном сборе.

...

   К марту стало легче: в декабре и в феврале норму продуктов увеличили, а Марта стала забирать с работы отходы, из которых мама готовила сносные супы. Бабушку удалось выкормить и спасти от голодной смерти. С фронтов поступали обнадеживающие новости - немцы далеко отошли от Москвы, предпринимали попытки наступления на Юге страны, но пока не слишком успешные. Можно было надеяться, что блокаду снимут уже в этом году.
   Однако не смотря на то, что самые страшные месяцы остались позади, Марта не стала чувствовать себя легче. Страшная опустошенность, которую она ощутила в начале осени, никуда не пропала, наоборот, стало хуже. Казалось, девушка лишилась всех своих чувств, всё ей сделалось безразличным и жила она на свете, потому что все живут, а не потому что хотелось. Ходила на работу, ела, спала, начала ощущать себя каким-то прирученным животным в клетке. Так бы и продолжалось, если бы однажды к ней не подошла бабушка и не рассказала о сплетнях, которыми с ней поделилась старая подруга. Оказалось, что пока Марта на работе, к ним домой уже наведывались гости, от одной из которых бабушка узнала о намечавшемся грандиозном концерте в блокадном городе. Музыкантов не хватало - многие погибли или обессилили настолько, что не могли работать с инструментом. Поэтому если у Марты есть желание, то она могла бы попробовать присоединиться к оркестру.
   - Делу придают политическую значимость, добавила бабушка. - Паек наверняка будет повышенный.
   Марте было все равно, потому она согласилась, когда выдалась свободная минута, сходила в филармонию, где ее встретила бледная худая женщина за тридцать. Выслушав ее предложение, последняя поинтересовалась, на каких инструментах играет Марта.
   - Клавишные: пианино, фортепиано, - ответила девушка.
   - Приходите завтра на репетицию, послушаем вас, - сухо ответила женщина.
   Вечером следующего дня Марта впервые за многие месяцы села за рояль. Сначала нажимала клавиши механически, по памяти, но потом, втягиваясь, начала ощущать музыку, почувствовала казалось бы навсегда утраченную мелодию своей жизни. И тогда Марта заиграла по настоящему, да так, что затмила весь оркестр. Ее приняли, домой девушка возвращалась в приподнятом настроении, чувствовала подъем сил, даже есть хотелось меньше, чем обычно. Она отдала всю свою порцию маме с бабушкой, а сама заперлась у себя в комнате и играла, играла без памяти, как прежде полностью погружалась в омут мелодий, извлекаемых ее волшебными пальцами из нехитрого инструмента.
   Митина любовь, его смерть, предательство Тина, испытания, которые пришлось пройти Марте, ее матери и бабушке - все слилось воедино и клокотало в ритм музыке в груди девушки. Она с нетерпением ждала концерта - оркестру предстояло сыграть седьмую симфонию Шостаковича - хотела показать захватчикам, бесчестно напавшим на мирный народ, что им никогда не победить, никогда не сломить и не заморить голодом. Ради этого она будет играть, играть им на зло, играть Красной армии во славу, играть ради будущей Победы, которую они непременно одержат в этой безжалостно жестокой войне, играть во имя мечты, о которой она грезила.
   Мечтам ее не суждено было сбыться: возвращаясь из магазина в начале апреля, Марта подверглась нападению мародеров, укравших все продукты. С девушкой церемониться не стали, стукнули по затылку и бросили прямо в не растаявший снег. Марту обнаружил патруль, отвез в госпиталь, где выяснилось, что девушка обморозила себе кончики пальцев. Очень скоро ногти почернели и отвалились, началась гангрена. Пришлось прибегнуть к ампутации - Марта лишилась всех пальцев на обеих руках.
   Когда она пришла в себя и посмотрела на свои изуродованные руки, поняла, что на этот раз всё - она упала в последний раз и никогда больше не поднимется. Жизнь, к которой Марту вернула музыка, оборвалась раз и навсегда. Всё, чего она теперь хотела - умереть поскорее. Но этого не произошло: Марту вместе с матерью и бабушкой эвакуировали в тыл, в Чкалов. Там она и узнала о лесе в небольшом городке Сентябрьске.

Глава 5.

   Голованов жил недалеко от вокзала, но по подсказке сторожа Романа Юра никогда бы не отыскал дом Максима Петровича. Человек, к которому так почтительно обращаются, должен жить в соответствующем его статусу доме. Но хибарка Голованова выглядела прозаично-земной. Краска со стенок деревянного домика облупилась, крыша грозно проседала, норовя обвалиться. Даже печная труба, казалось, склонилась чуть набок. Двор завален хламом - тут и дверцы непонятной формы, старый полусгнивший шкаф, осколки разбитого шифера. Огород, прилегавший к двору, зарос всевозможными сорняками, скрючившимися и пожелтевшими. Забор представлял собой сетку, небрежно закрепленную на неглубоко вбитых в землю железных столбиках. Перелезть через забор или просто повалить его на землю не составляло труда.
   Юра полным сомнений взглядом окинул хозяйство Максима Петровича. Хозяин копался в машине, вытащил из багажника стопку каких-то бумаг, не закрыв ни двери, ни багажник, направился к калитке.
   - Помоги мне, - попросил Голованов Юру, остановившись у ворот своего дома.
   - Калитка незамкнута? - наполовину вопросительно, наполовину утвердительно произнес Юра, повернув ручку. Она поддалась, Хворостин приоткрыл дверь и Голованов протиснулся через калитку.
   - Проходи, - пригласил он Юру. Хворостин даже не заметил, когда Максим Петрович перешел на ты.
   Свалив бумаги на лавочке, стоявшей во дворе, Голованов вернулся к машине, закрыл дверцы и багажник. В это время Хворостин подошел к лавочке и стал разглядывать бумаги. Какие-то чеки, расписки, обязательства. Юра небрежно пробегал неровные строчки текста, как вдруг нарвался на фамилию Соколов. Он уже потянулся к стопке за справкой, на которой значилась заинтересовавшая его фамилия, но Голованов подоспел раньше, подхватил стопку и направился к входу в дом. Ногой открыв дверь своей хибарки, он вошел внутрь. Не дожидаясь приглашения, Юра последовал за ним.
   Внутренняя обстановка дома удивила Юру. Ему представлялось заваленное книжками пыльное помещение с грязными полами и окнами в разводах. Но комната, выполнявшая функции гостиной, оказалась уютно обставленной. На полу коврик, в углу небольшой диван, рядом с ним мягкое кресло, напротив них телевизор. На стенах старенькие пожелтевшие обои, окна располагались с двух сторон, выходили на запад и восток, были занавешены. Но в углу комнаты книг, тетрадок, папок и прочей бумажной макулатуры было действительно много. Проход в смежную комнату располагался прямо напротив Юры, но дверь туда была закрыта.
   Максим Петрович подошел к углу, в котором были свалены книги, бросил там стопку бумаг, подняв в воздух столб пыли. Он сморщился, как если бы собирался чихнуть, но потом просто вытер нос, отошел чуть в сторонку и обратил-таки внимание на своего гостя.
   - Ты есть хочешь? - спросил он Хворостина. - Кухня у меня на улице, за домом. Каменная, - не без гордости добавил он. - Полагаю, тебе придется спать там.
   - Если честно, я планировал остаться в гостинице, - Юре не больно хотелось оставаться у незнакомого человека. Чем-то Максим Петрович ему не нравился.
   - Гостиница у нас одна на весь город. Ты выбрал не самое удачное время для путешествия сюда - мест там не будет до будущего понедельника, пока концерты Марты Курагиной не завершатся.
   - Ну должны же быть у вас какие-нибудь пионерлагеря или там заброшенный участки, я не знаю. Не хотелось бы создавать вам проблемы.
   - Не волнуйся, не создашь. Я человек одинокий, рад любому собеседнику. Если есть не хочешь, присаживайся, поговорим.
   Юра послушался и устроился на диване, однако тему закрывать не торопился.
   - Тогда давайте сразу договоримся об оплате. Я не собираюсь оставаться в городе надолго, возможно уеду со следующим поездом или когда автобусы начнут ходить, поэтому надеюсь, вы не станете требовать с меня слишком много.
   - Какие деньги, Юрий? Вы там в центре совсем позабыли о гостеприимстве. Я с тебя не возьму ни копейки. Оставайся столько, сколько тебе нужно. Да хватит уже об этом. Ты ведь приехал, чтобы побывать в лесу, а мы все о мелком, о земном.
   - В лесу? - удивился Юра. - Зачем мне лес?
   - Роман сказал, что ты просил его пропустить за ограду.
   - Ну да, мне захотелось прогуляться там, но приехал-то я по другой причине.
   - Вот как, - Голованов хитро прищурился. - И по какой же?
   - Я ищу своего друга, Ш... - Юра чуть было не использовал кличку Соколова. - Васю Соколова. Он звонил мне несколько раз, просил сюда приехать, помочь ему с чем-то.
   - Вот оно что, - протянул Максим Петрович, задумчиво поглаживая свою эспаньолку. - А как он выглядел.
   Юра принялся описывать Штиблета.
   - Не знаю, не слышал, - сказал Максим Петрович, выслушав Хворостина. - О новых людях в городе мне обычно сообщают. Многие, как и ты, хотят прогуляться по лесу. Наша гордость, - как бы между прочим заметил Голованов. - Но о твоем друге я ничего не слышал.
   - А может о его сестре, Катерине? - Юра вспомнил девушку в бандане. - Уж она-то точно давно должна была приехать.
   - Екатерина Соколова? Не припоминаю. Хотя девушка к нам относительно недавно приезжала. Эмансипированная такая, в джинсах. Я пытался с ней поговорить, но она вела себя довольно грубо, ругалась матом. Пришлось позвонить в милицию. Ее быстро утихомирили и отправили туда, откуда она приехала.
   Юра кивнул, будучи уверенным, что речь идет о Кате.
   - Погоди! - воскликнул Голованов. - Можно же проверить. Я как раз собирал бумаги, там должна быть ее фамилия и имя.
   Максим Петрович вскочил с кресла и бросился к принесенной им стопке. Непродолжительно просматривая несколько бумаг подряд, он достал какой-то обрезанный листок и протянул его Юре.
   - Екатерина Андреевна Соколова, - прочитал он перед тем, как Юра выхватил бумажку. - По всей видимости, ее ты и искал.
   То был текст объяснительной записки. Почерк оказался отвратительным. Хворостин не смог разобрать ни слова. Но подпись читалась легко - Екатерина Андреевна Соколова. По всей видимости, Катю у него найти получилось. Но что тогда произошло со Штиблетом? Неужели Вася разыгрывал Хворостина таким вот глупым образом? Не сходится, сестра и родители не подняли бы в этом случае шумиху. С Васей что-то случилось, просто Голованов либо ничего об этом не знал, либо утаивал информацию.
   - Максим Петрович, а могло выйти так, что о приезжем вам не сообщили?
   - Конечно, могло. Я же здесь не какая-то местная шишка - всего лишь собиратель истории.
   - Тогда почему Роман направил меня к вам? Почему вы решаете, кто пойдет в лес, а кого туда не пустят?
   - Наконец-то правильный вопрос. Об этом я и хотел поговорить с тобой, Юрий. Здесь дело необычное, с таким тебе еще сталкиваться не приходилось, поверь мне на слово. Подожди секунду, - Голованов вернулся к своей стопке, но на этот раз переложил несколько папок, лежавших сверху, извлек из середины газету. - Почитай это.
   Юра принял газету из рук Максима Петровича. Судя по выходным данным, выпускалась она в Оренбурге. На первой странице пестрил заголовок "Исчезновение в Сентябрьском лесу". Хворостин открыл нужную страницу.
   Статья повествовала о некоем господине Ярыгине, который перелез через ограду в неположенном месте и не вернулся. С какой целью он это сделал, не разъяснялось. Спустя два дня после его исчезновения, была сформирована поисковая группа, они облазили весь лес, но Ярыгина так и не отыскали. При этом подчеркивалось, что в группу входил известный исследователь истории Сентябрьска, господин Голованов, автор книги фотографий "Сентябрьский лес - жемчужина области".
   - Ну и что? - пробежав статью глазами, спросил Юра. - Не вижу ничего необычного.
   - Потому что вы незнакомы с историей этого места. Здесь пропало куда больше людей, но об этом никто не догадывается. Все они пропали без вести, не оставив ни следа, случай Ярыгина всплыл совершенно случайно. Я до сих пор гадаю, почему именно он привлек внимание прессы.
   - Полагаете, Вася тоже мог пропасть в лесу?
   - Не исключено, - безразлично пожал плечами Голованов.
   - Тогда следует отправиться на поиски, - оживился Хворостин. - Возможно, он еще жив.
   - Ты не сумеешь его найти, Юрий. Его никто не сумеет найти.
   - Почему вы так говорите?
   - Я знаю этот лес, Юрий, знаю как никто другой. Позволь рассказать тебе историю Сентябрьска. Как думаешь, когда этот город впервые был нанесен на карту? Молчишь? Правильно, откуда тебе знать. В семьдесят девятом году. Уже тогда население Сентябрьска составляло двадцать девять тысяч человек. Согласись, немаленький городок. Так почему о нем умалчивали, почему никто не решался наносить его на карту? Я долгое время рылся в архивах, пересмотрел карты области. Так вот, до революции Сентябрьск нигде не упоминался. Впервые о нем написали в справочнике, изданном в двадцать втором году. Но в письмах красноармейцев, датированных восемнадцатым годом, мне удалось найти несколько слов о Сентябрьске. Они затерялись на почте в Оренбурге, так и не были доставлены по месту назначения и перекочевали сюда, - Максим Петрович снова вскочил со своего места, принялся разгребать кучу документов, отодвинул стопку, которую принес, полез между книгами и достал толстую папку. Осторожно размотав тесемки, которыми она была связана, он извлек оттуда конверт с пожелтевшими бумагами и едва различимыми буквами. - Вот здесь можно прочитать, - Голованов указал на место в одном из писем.
   "... и отступать. Сентябрьскъ былъ укрепленъ, но съ большими потерями мы разбили банду белогвардейцевъ. Потери большие. Ужъ не увидеть мне Яшку-разбойника, который... Стеньку-воробья..."
   Чернила размылись, но чуть ниже снова можно было различить слова
   "... пропали. Следующего дня...идти. Я... пропадет. Но лесъ не глубокий, куда могли деваться наши, коли не угодили к белымъ, что бежали из города? Значит, идем на дело, живъ ли буду, не знаю. Коли умру, не заб..."
   Больше Юра прочитать ничего не смог.
   - Но самое интересное тут, - сказал Максим Петрович, заметив, что Хворостин посмотрел на него. Он вытащил еще одно письмо. - Сохранилось еще хуже, но этот отрывок очень важен.
   Голованов указал пальцем на сильно потертый клочок бумаги. Юра прочитал:
   "... но на карте его не найти. Отчего такая напасть...", "... будто никогда и не было того города и т...".
   - Понимаешь? - спросил Голованов, оживившись. - Речь-то о Сентябрьске. Зачем белые занимали его? Почему он до второй половины двадцатого века ни на одной карте не отмечен? Куда пропали белые? Можно сказать, их перебили и здесь похоронили. Но тогда возникает другой вопрос: куда пропали красноармейцы, которые писали эти письма?
   - Вы хотите сказать, - сглотнув накопившуюся во рту слюну Юра, - красные тоже пропали?
   - Я проверил, я тщательно все проверил. Они ушли и не вернулись. Очевидно, что преследовали белых в лесу и пропали. Куда? Площадь леса - меньше ста квадратных километров. Отряд красных - почти тысячу человек, белых - три сотни. Куда могли подеваться? Убежден - история исчезновений в Сентябрьском лесу началась за много лет до Гражданской войны. К счастью, не все пропадают в чаще.
   Голованов вскочил с места, завязал тесемки папки, вернул ее на место, снова зарылся в книги, вытащил еще несколько разноцветных папок.
   - Вот они материалы, которыми не располагает ни один человек. Величайшая редкость, Юрий. Здесь воспоминания тех, кто сумел вернуться. Я просил рассказать их, что они видели в лесу, но ни один...
   - Погодите, - перебил его Юра. - Но ведь вы были в лесу. В газете писали о поисковиках, в их числе вы!
   - Вот же, - Голованов потряс папками перед лицом Юры. - Они описали тропинки, по которым шли. Я намеренно увел экспедицию в сторону, сбил их с толку и спас от неминуемого забытья. Не все тропинки ведут в неизвестность, Юрий. Я один могу безнаказанно гулять по лесу, - Голованов положил папки на диван, рядом с Юрой. - Все эти годы многое замалчивалось. Очень многое. Ни у кого нет полной картины всего, что здесь творится. Подумай, Юрий, почему город не был отмечен ни на одной карте? Речь ведь о достаточно крупном городе, пойми ты это. Ни о деревеньке, которая вот-вот умрет вместе с последней старухой, что еще держит там свое хозяйство, но о поселении в тридцать тысяч человек.
   - Я не знаю, - честно признался Юра. - Вы видимо ожидаете ответа в плане - мало кто отсюда возвращался, но ведь это неправда - сейчас толпы народа ездят сюда и ничего страшного не происходит.
   Произнеся это, Хворостин отчетливо осознал, что говорит с безумцем. Голованов не опасен, нет, но он определенно безумен. И его болезнь заразительна. Вот и Юра стал всерьез обсуждать проблему, которой не было.
   - Ни такого ответа я жду от тебя Юрий. Скажу честно, у меня есть теория, которая объясняет всё разом, вот только принять ее сможет далеко не каждый. Но тебе придется. Ты еще не понимаешь, почему оказался здесь, думаешь из-за друга. А на самом деле ты приехал в Сентябрьск ради прогулки по лесу. Внутри ты сломан. Я не знаю, как это точно выразить словами, но нечто инородное мешает тебе, не дает покоя. Для тебя исправить эту поломку важнее всего. Неисправные, побитые, униженные - таких людей и ждет Сентябрьский лес, - Голованов взглянул на Юру и заметил, что тот оглядывается на дверь. Максим Петрович снова хитро прищурился. - Хватит об этом. Приехал за другом? Замечательно. Я подскажу тебе, кого нужно спросить и кто тебе поможет. Возьми папки и пошли на кухню, я покажу тебе, где ты будешь спать. Но обещай - вечером прочитаешь материалы. Поверь на слово - тебе это нужнее, чем мне.
   - Знаете, - Юра колебался. - Пожалуй, я не стану вас обременять и поищу другие варианты.
   Максим Петрович махнул на него рукой.
   - Точно не хочешь ночевать на кухне? Сейчас в городе места не найдешь - иностранцы расхватали более-менее приличные места.
   - Нет, пожалуй, я пойду.
   - Папки возьми, - нахмурившись, сказал Максим Петрович.
   - Они вам нужней, - сказал Хворостин и встал с дивана. - Откройте машину, я заберу свою сумку.
   - Пошли, - холодно бросил Голованов.
   Они покинули дом, Юра забрал сумку, лежавшую на заднем сиденье жигуленка, закинул ее за плечо, и собрался было уходить, но Голованов его окликнул.
   - Ты решил, что я сумасшедший, - он не спрашивал, он утверждал. - Тогда поговори с Мартой Курагиной, может быть, к ее мнению ты прислушаешься. В любом случае, желаю тебе удачи, Юра. А от папок ты зря отказался - они тебе здорово могли пригодиться.
   - Прощайте, - крикнул Юра, вместо ответа.
   - До свидания, - отозвался Голованов. Неужели Максим Петрович думает, что Хворостин вернется?
   Юра вспомнил письма красноармейцев, заметку в статье о пропавшем человеке, вспомнил слова Голованова и поежился. Он достал телефон, отыскал номер Штиблета, нажал на вызов. Длинные гудки, трубку сняли. И оттуда снова донеслось журчание ручейка, шепот травы, музыка леса. Дрожащими пальцами Хворостин нажал на сброс.

...

   Юра добрался до вокзала минут через тридцать после того, как ушел из дома Максима Петровича. Дорогу он запомнил хорошо. На всякий случай, а вдруг Голованов не соврал и ночевать в городе негде? Он может и сумасшедший, но опасности не представлял, можно будет попроситься к нему. Хотя смысла дальнейшего пребывания в Сентябрьске Хворостин не видел. Штиблет, который так отчаянно названивал ему, не отвечал, его сестра тоже пропала. Уж лучше вернуться в Оренбург и провести оставшуюся часть вынужденных каникул там.
   А на вокзале до сих пор царила давка. Видимо из Оренбурга пришел еще один поезд, туристы бурным потоком вытекали на улицу, в то время как Юра пытался втиснуться внутрь. Но идти против течения редко кому удавалось. Вот и Хворостин быстро оставил попытки и стал дожидаться, когда гомонящая толпа разойдется. Вокзальные часы показывали седьмой час, солнце опустилось низко и практически спряталось за лесом.
   Хворостин не стал ждать у вокзала, а направился на аллею, ведущую к сторожке Романа, улегся на лавочке, засунув сумку под голову. Лениво наблюдая за расходившимися туристами, он уже стал дремать, как вдруг заметил мелькнувшую в толпе фигуру мальчугана. Юра узнал его - тот самый воришка, который пытался утащить его кошелек. Не раздумывая ни о чем, поддавшись сиюминутному импульсу, Хворостин вскочил с лавочки и бросился за карманником.
   Юра несколько раз довольно грубо отпихнул нескольких человек, но мальчишка оказался проворнее. Карманник отделился от толпы и свернул за вокзал. Наверняка мальчишка жил возле железнодорожных путей. Найти его будет сложно, поэтому Юра старался идти как можно скорее, сумел-таки вырваться из толпы и добежать до поворота. Оказалось, мальчишка никуда не спрятался. Он стоял буквально в нескольких метрах от Хворостина, опирался спиной о стену вокзала и потягивал сигарету. Небрежно глянул в сторону, крякнул от удивления.
   Юра бросился к мальчишке, тот пустился на утек. Дымящийся бычок соскользнул с губ и упал на широкий воротник карманника. Через мгновение окурок завалился за шиворот мальчишке. Воришка бежал, кричал как бешенный и бил себя ладонями по груди. Хворостин быстро нагнал его и схватил за ухо.
   - Дяденька, горю! - заорал мальчишка. От свитера и вправду подымались клубы дыма. Юра несколько растерялся, отпустил ухо карманника и стал помогать тому стянуть свитер. - Мамочка! - орал пацан, разрывая на себе майку. Окурок соскользнул на землю, оставив на груди мальчика ярко-красные следы. Мальчишка сморщился, сел на землю и сжался в клубок, заскрипел зубами. Юра стоял в стороне и не знал, как себя вести. Теперь, когда он догнал мальчика, Хворостин стал гадать, почему преследовал его. Не поведет же он его в милицию, не станет обвинять в неудавшейся попытке карманной кражи. Вздохнув, Юра стал дожидаться, когда мальчишка справится с приступом боли.
   Перестав шипеть, воришка, наконец, поднял голову и посмотрел на Хворостина.
   - Ну и чего ты от меня хочешь? В милицию поведешь? Или бить собрался? - спросил мальчишка.
   - Ты зачем у меня кошелек украсть пытался? - вместо ответа задал вопрос Хворостин.
   - А ты будто не знаешь, - мальчишка встал на ноги и стряс с себя остатки сигаретного пепла, - зачем кошельки воруют, - карманник довольно грубо выхватил свой свитер из рук Хворостина и натянул его на себя. - Чтоб деньги были! - произнес он, расправляя складки.
   - Чтоб деньги были нужно идти работать! - не придумав ничего лучше, сказал Хворостин.
   - Вон мой батька всю жизнь батрачил, и чевой-то у него денег нет, - парировал мальчишка. - Ты гнался за мной зачем? В милицию наябедничать хотел? Так веди. А нет, так отвяжись, - отрезал пацан, вперив свой бесстрашный взгляд в лицо Юры.
   - Больше не воруй, - только и произнес Хворостин. Он понял - мальчишка его не боится, достучаться до воришки не получится. Не оставалось ничего, кроме как постыдно оставить поле боя за победителем. Юра развернулся и стал возвращаться на аллею.
   - Подожди..., - окликнул его мальчишка. И чуть ли не через силу заставил себя добавить, - ...те.
   - Да? - спросил он мальчика.
   - Вы не подумайте, будто я вор какой-нибудь. Я не хотел брать ваши деньги, только билет, - сказал мальчишка.
   Он подошел к Юре и посмотрел на него снизу вверх. Холодной злобы и раздражения во взгляде карманника не чувствовалось. Хворостин остановился. Отчего-то этот мальчишка в одно мгновение сделался Юре симпатичным. Хворостин вспомнил, как однажды его обвинили в том, что он закидал камнями инвалидку. Это девочка, Саша Голубева, никогда Хворостин не забудет, как ее звали, переврала историю, вывернув все наизнанку. А Юра не стал оправдываться. Он знал - правде никто не поверит. Поэтому предпочел гордо перетерпеть возводимую на него напраслину, чем униженно убеждать маму в своей невиновности. Но больше всего в той истории ему запомнился другой момент. Максим Апраксин, тот самый наглец, пытавшийся заменить ему отца, заставил Юру извиниться перед инвалидкой. И когда тринадцатилетний Хворостин сделал это, Саша приняла извинения! Она сама поверила в свою ложь, убедила саму себя в собственной правоте! Правда никому не была интересна, вот какой урок извлек из той истории Хворостин. Ври увереннее других и тебе поверят, какую бы нелепицу ты не нес. Беда в том, что посторонние люди никогда не пытаются поставить себя на место другого, только делают вид, что понимают, а на самом деле притворяются.
   Не повторяет ли Юра ошибку тех людей, представляя себе мальчишку хладнокровным и расчетливым вором? Что Хворостин знает о карманнике? Может это был первый раз, когда мальчик пытался вытащить кошелек. Отдавая себе отчет в ничтожности шансов подобного расклада, Юра, тем не менее, заставил себя смягчиться.
   - Ну и зачем тебе мой билет?
   Мальчик замялся, посмотрел куда-то в сторону, потом снова на Хворостина.
   - Вам нужно уехать отсюда. Такие люди, как вы, они... - он снова запнулся, отвел взгляд.
   - Раз начал, договаривай! - чуть ли не выкрикнул Юра. Слова мальчишки ему не нравились.
   - Уезжайте, - мальчишка посмотрел Хворостину прямо в глаза. - Пока не поздно, уезжайте отсюда и никогда не возвращайтесь.
   - Но почему?
   - Вы поломанный. Им нужны такие. Поломанные, - тихо-тихо произнес мальчик.
   - Кому им? О чем ты говоришь? - Юра хотел схватить мальчика за плечи, но тот извернулся, отбежал от Юры, прижался к зданию вокзала.
   - Уезжайте сегодня же, - сказал мальчик и скрылся за стеной здания. Юра побежал следом, но не смог отыскать карманника в толпе. Добежав до автобусной остановки, Юра окинул взглядом улицу, посмотрел в сторону аллеи и леса, огороженного высоким черным забором.
   "Им нужны такие. Поломанные", - прозвучали в голове Хворостина слова мальчишки.
   "Внутри ты сломан", - вспомнились следом слова Голованова. Юра поежился. Постоял секунду. Обернулся - поток иссякал, туристы расходились по городу. Хворостин быстрым шагом направился к вокзалу.
   Когда он вошел внутрь, охранники недоброжелательно на него посмотрели.
   - И куда это чучело прется? - спросил один из них у своих товарищей.
   - А черт его разберет, - отозвался другой.
   - Ты б за языком следил, - обиженно ответил Хворостин. - Сейчас с начальством твоим переговорю, тогда посмотрим, кто из нас чучело.
   Охранники удивленно переглянулись.
   - Вы извините, - сказал, наконец, первый. - Я думал, вы не русский.
   Юра не собирался ничего им объяснять, миновал большой зал и прошел к кассам. По другую сторону окошка сидела женщина лет сорока, щелкала семечки и читала какую-то газету. На Хворостина она не обратила внимания.
   - Извините, - обратился к кассирше Юра. - Добрый вечер. Я хотел бы узнать, на когда есть билеты в Оренбург.
   Женщина оторвалась от газеты, подняла полное расплывшееся лицо и уставилась на Хворостина. От нее сквозило безразличием и раздраженностью.
   - Что вы хотели, - пробурчала она.
   - Билеты в Оренбург на какую дату есть?
   - В Оренбург? Да на любую.
   - Ну, дайте на сегодня.
   - О! А концерта этой пианинки вы дожидаться не собираетесь?
   - Нет, не собираюсь. Сколько они стоят? - Юра достал из кармана кошелек и приготовился отсчитывать нужную сумму.
   - На сегодня билетов нет, - внезапно ответила женщина.
   - Ну, вы же сказали, на любую дату.
   - На любую, кроме сегодня. Завтра в двенадцать поезд отходит. Будете билет брать?
   - На завтра, так на завтра, - согласился Юра.
   - Триста сорок рублей, - прочеканила кассирша, взяв паспорт и деньги, принялась оформлять билет.
   Юра неторопливо дожидался, поглядывая по сторонам, полез в карман, достал телефон и стал проверять фотографии.
   - Ваш билет! - кассирша пропустила документы со сдачей обратно.
   - Спасибо, - поблагодарил Юра, взяв бумаги. - А можно вам еще один вопрос задать?
   Кассирша вздохнула.
   - Ну чего еще?
   - Вы тут давно работаете? Не поймите неправильно, я просто ищу одного человека, он сюда в конце лето должен был приехать, вот у меня и его фотография есть, - Хворостин приложил к окошку кассирши телефон, на экране которого красовался Штиблет.
   - Думаете, я запоминаю всех приезжих?
   - Ну может вспомните?
   - Давай телефон сюда, - скомандовала кассирша. Юра передал ей трубку, женщина внимательно посмотрела на фотографию.
   - Ты знаешь, был такой, - немного подумав, сказала она. - Да-да, это он. Устроил скандал прямо на вокзале. Охранникам пришлось его вышвырнуть. Что с ним дальше случилось, не знаю.
   - А из-за чего скандалил?
   - Да маразматик какой-то. Вызвал директора вокзала, стал обвинять. Такую пургу нес - не хотим его из города выпускать. А на кой он нам сдался? Я ему билет продала, а он все не унимался, дата ему не та, все его обманывали. Сумасшедший он, в общем.
   - Так что с ним случилось?
   - А что с ним случится? Ушел в лес и не вернулся.
   Юра опешил от такого ответа.
   - И никто его не искал?
   - Молодой человек, я тебе знаешь что скажу - в лес этот мы не ногой. И тебе туда ходить не советую. На, забери свою трубку и не мешай работать, - кассирша вернула телефон, собиралась было погрузиться в чтение.
   - Простите, но последний вопрос.
   Кассирши громко цокнула языком.
   - Ну чего еще? - не скрывая недовольства, спросила она.
   - Вы случайно не знаете, встречался ли этот человек с Максимом Петровичем Головиновым?
   - А я откуда знаю? Пойди и у Голованова спроси.
   - Спасибо. Еще раз извините, - Юра направился к выходу, погрузившись в невеселые мысли. Каков шанс, что Голованов врал? Как Вася мог попасть в лес без его разрешения? Забор хоть и высокий, но перебраться через него не составит труда никому, если уж задаться такой целью. Значит, Голованов мог говорить искренне. Тогда выходит Штиблет пропал. Но когда?
   Юра хотел было вернуться к кассе и задать женщине еще несколько вопросов, но решил не нервировать ее. Вот-вот сам нарвется на хамство. А ведь о сестре Штиблета он тоже ничего не узнал.
   Из здания вокзала он вышел с опущенной головой, гадая, каким образом Соколов дозвонился ему и кто принимал вызов сегодня.

...

   Хворостин лежал на лавочке в аллее и смотрел на ночное небо. Он спрятался между двумя клумбами, заметить его могли, только подойдя вплотную. Выбирая между ночевкой на вокзале, у Голованова или на улице, Юра предпочел последнее. Максим Петрович не вызывал доверия, тем более теперь, когда стало известно, что Вася Соколов все-таки был в городе. Голованов мог о нем не слышать, а мог намерено укрыть информацию от Юры в своих целях. А целей у сумасшедшего великое множество. Довольно долго Хворостин рассматривал вариант с вокзалом. Билеты у него есть, охранники не имеют права его выгонять - человек дожидается своего поезда. Но во-первых, удобно устроиться там вряд ли получится, во-вторых ночью там будет гореть свет, который помешает спать, в третьих, не хотелось раздражать охранников и самому раздражаться из-за их присутствия. Пока он размышлял о том, где ночевать, стемнело. Это был один из тех осенних вечеров, когда на улице стояло плюс пятнадцать, комаров уже не было, а воздух пах дымом от костров. Небо ясное, луны нет, млечный путь и крупа из звезд отлично различимы. Сам того не ведая, Юра оказался на аллеи. Фонари здесь давно поразбивали хулиганы, на землю падало слабое белесое свечение, исходившее от неба.
   Юра устроился на лавочке, посмотрел на небо и обомлел. Зрелище захватывало своей монументальностью. Вековечное движение небосвода над головой людей. Звезды, которые поколения назад казались неподвижными, на самом деле ползли настолько медленно, настолько нерасторопно. Лишь сквозь века человеческий глаз сумел различить их смещение. Только сейчас Юра стал понимать, как многое значило открытие вращения Вселенной. Насколько дерзким нужно быть, чтобы приписать движение всему, что тебя окружает, сколько бесстрашие нужно, чтобы отказать существованию незыблемого, непоколебимого, вечного покоя?
   Весь мир меняет и с чудовищной неизбежностью он достигнет своего конца, как достигает его человек. Только представить себе - наступит момент, когда не останется ни людей, ни звезд, лишь пыль будет кружить в бескрайней черной пучине, сегодня называемой Вселенной. В такой момент необходимость религии становилось очевидной. Ухватиться хотя бы за тростинку неизменности, называемую Богом, признать за ним бессмертие, всемогущество, приписать ему абсолютную свободу и абсолютную мудрость. Парадоксы не пугают, куда страшнее признать конец не только личности, но и конец самого мира, переход его в небытие.
   Грандиозность процессов, происходящих вокруг него, заставила Юру позабыть обо всем на свете. Какая разница, о чем мечтает букашка, когда в движении находится масса, в десятки сотен триллионов раз превосходящая и планету, на которой жил Юра, и систему, к которой принадлежала эта планета. Хворостин не о чем не думал, просто смотрел в холодное осенней небо, наблюдал и восторгался. Комок сжался в груди, когда на горизонте засверкали падающие звезды и последние фиолетово-красные лучи растворились за деревьями.
   Дыхание Юры участилось, сердце забилось, а разум парил над землей. Хворостин растворился в бледно-молочном небе, подобно светлячку он летел к свету, к звездам, но не мог их достигнуть. Становился понятнее подвиг, совершенный в шестьдесят втором году, когда человечество приблизилось к вечности, приобщилось к извечному и безначальному движению.
   Охваченный благоговением и почтительным страхом, Хворостин не заметил, как к лавочке подошел сторож Роман. Последний сначала принял Юру за иностранца, которому не достался номер в гостинице, но подойдя ближе узнал своего сегодняшнего собеседника.
   - Старый знакомый! - окликнул его Роман. Юра вздрогнул, всей тяжестью своего разума шмякнувшись о бренную землю. - А ты чегой-то удумал здесь ночевать? Я же тебе сказал - иди к Максим Петровичу, он таких как ты принимает. Кстати, захаживал он ко мне сегодня, расспрашивал о тебе. Давай дуй к нему, он тебе про лес все расскажет.
   Юра не до конца осознал происходящее, бегал глазами.
   - Да ты никак пьяный? Или укурок?
   - Простите, что?
   - Укурился что ль? Ты-й того, проваливай-ка отсюда. Мне здесь укурки не нужны. Чей доброго прирежешь меня ночью, а сам в лес убежишь, поминай как звали.
   - Да ничего я не курил, - Юра собрался с мыслями. - Я же вам не мешаю. Почему вы меня прогоняете.
   - Мне-й здесь гости полуночные не надобны. Давай того, сваливай, - Роман махнул рукой в сторону вокзала. - Ночевать негде - понимаю. Сам такой был. Но людям работу выполнять не мешал. Ты-й того, иди к Максим Петровичу, который раз тебе говорю.
   - Да не знаю я, где ваш Максим Петрович живет, - соврал Юра. - Ночью его не найдешь. А мне завтра на поезд. На вокзале ночевать неудобно, разрешите, пожалуйста, остаться. Честное слово, никаких проблем у вас не будет.
   - Ой, - возмущенно вздохнул Роман. - И откуда ты-й на мою голову свалился. Пошли, в сторожке у меня заночуешь.
   - Честное слово, мне здесь хорошо. Никто не узнает.
   - Пошли, говорю. Никто не узнает эт конечно верно, да коли узнают, на меня потом все шишки посыплются. Не положено здесь ночевать. Мне за то и зарплату платють, чтоб таких вот туристов сюда не пускал.
   - Пойдемте, - нехотя согласился Хворостин.
   Как только они углубились в аллею, темно стало - хоть глаз выколи. Свет, падавший с неба, почти не проникал между ветками деревьев. Однако Роман шагал уверенно. Юра же еле передвигал ногами, выверяя каждый шаг.
   - Чегой-то ты, Давай быстрее, - поторопил Роман и включил свет в сторожке. - Всякие подонки повыбивали лампочки, кому теперь делать? Я-й то здесь и вслепую пройду, а коли кто ночью с девчиною гулять удумает?
   Увидев по-домашнему теплое, темно-желтое свечение лампочки, Юра быстро добрался до сторожки, разулся и вошел внутрь. Сориентировался он быстро, сложил обувь, снял легкую куртку, стал дожидаться хозяина.
   Роман не заставил себя ждать, предложил Юре чай с пряниками. Хворостин не стал отказываться - за весь день он толком и не поел. Когда Юра закончил прием пищи, Роман проводил его в смежную с кухней комнату и уложил спать на раскладушке.
   Утром с трудом удалось разлепить глаза, голова трещала, а комнату со всех сторон освещал солнечный свет. Юра привстал, поморщился, потирая глаза руками, приложил пальцы к вискам.
   - Роман! - окликнул он охранника.
   - Иду, иду, - раздалось из-за окна. Послышались шаги в прихожей, а потом и на кухне. Через мгновение сторож вошел в комнату. - Проснулся, наконец. Ты всегда столько спишь?
   - Да нет, видимо устал с дороги, - оправдал себя Хворостин. - А сколько сейчас времени.
   - Да уже первый час.
   - Как первый час! - Юра подскочил на ноги. - У меня поезд в двенадцать!
   - О, чево-й же ж ты мне не сказал? Я бы тебя разбудил.
   Юра принялся натягивать джинсы и спешно закидывать оставшиеся вещи в сумку. При этом каждое резкое движение отдавалось резкой болью в голове.
   - Да куда ты спешишь-то? Поезд уже ушел.
   - Спасибо за то, что приютили, - поблагодарил Юра хозяина и выскочил из сторожки. Он побежал к вокзалу со всех ног. Поначалу его шатало из стороны в сторону так, будто он вчера выпил ни одну бутылку спиртного. Но в конце концов он совладал с собственным телом и внутрь вокзала вошел твердым шагом.
   - Скажите, поезд на Оренбург уже ушел?! - спросил Юра охранников.
   - Ты на часы посмотри, - бросил один из них. - Конечно, ушел.
   Юра непроизвольно перевел взгляд на часы - пятнадцать минут первого. Проснись он на четверть часа раньше! Вытащив просроченный билет из кармана, Юра выбросил его в мусорку, сел на лавочку.
   "Нужно взять билет на завтра", - подумал он. Но как могло получиться, что он проспал? Проваляться в постели до двенадцати часов - никогда с ним такого не было! И головная боль откуда взялась? Невольно Юра начал подозревать Романа. Хворостин точно помнил - он говорил, что уезжает завтра. Время, возможно и не называл, но неужели сторож не знает, когда ходят поезда, живет ведь у самого вокзала. А чай, которым он поил Юру? Что в нем было намешано? Ни от этого ли болела голова?
   И тут Хворостин вспомнил историю кассирши о Васе Соколовым:
   "Такую пургу нес - не хотим его из города выпускать".
   "Ни с какими сторожами я больше не связываюсь. Сегодня ночую на вокзале и завтра уезжаю отсюда!" - твердо решил Хворостин. Он подошел к кассе и снова купил билет в Оренбург. Поезд отходил завтра, в семь вечера. В городе Юре оставалось провести чуть больше суток.

Глава 6.

   Юра твердо решил оставаться на вокзале весь день, но просидев около часа, передумал. В конце концов, ничего страшного не случится, если он просто погуляет по городу, перекусит в какой-нибудь столовой - есть хотелось сильно. Хворостин закинул сумку на плечо и, расспросив охранников, где тут можно найти магазин, вышел на улицу. Аллею, ведущую к сторожке Романа, он обошел по другой стороне дороги. Лес манил его, как запах Дионеи манит мух. Но до сих пор Хворостин стоически сопротивлялся влечению. В голове снова и снова прокручивались слова мальчишки, рассуждения безумца Голованова. "Поломанный", - преследовала Юру навязчивая мысль. Только что в нем поломалось?
   Магазин он отыскал в переулке, ответвлявшемся от дороги. Купил себе булочку и молоко в бумажном пакете. Перед поездкой собирался купить хлеб и колбасу. Гнетущие сомнения, страх заставили Хворостина принять решение по возвращению в Оренбург сразу отправиться обратно, в Рязань. Но сначала нужно выбраться из Сентябрьска.
   Съев булочку с молоком, Хворостин вернулся на дорогу, и сам не зная зачем неторопливо зашагал в сторону гостиницы. Шансы встретиться с тамошними охранниками казались ему нулевыми. И вправду, когда он оказался у пешеходного перехода, возле гостиницы толкались иностранцы. Одни разбились кучками и прогуливались по садику, другие фотографировались на фоне гостиницы, третьи разговаривали со случайными прохожими. Немного понаблюдав за ними, Юра продолжил свой путь. Вскоре начался подъем, шоссе свернуло и прижалось к лесопарку. На стороне Хворостина находились жилые дома, а дорога отделялась клумбами, на которых цвели осенние цветы. Удивительно, но жители поголовно занимались садоводством. Синие, красные и желтые лепестки на невысоких стебельках радовали глаз. Душистый запах меда и мяты разливался по пешеходной тропинке. Прохожих почти не было. А вот машины проносились с завидной регулярностью. Если они носятся здесь и ночью, жителям этого района не позавидуешь - толком не выспаться из-за шума.
   Поднявшись еще немного, Юра подошел к развилке. Шоссе убегало к каким-то гаражам и заводам, грунтовая же дорога вела неизвестно куда, с обеих ее сторон стояли частные дома. Возможно, следовало бы спуститься вниз и пойти в противоположную сторону - очевидно, Юра двигался не к центру города. Но дух первопроходца охватил Хворостина. Он уже ничего не мог с собой поделать и свернул на грунтовую дорогу. Змейкой она стелилась вдоль домов, нет-нет, да и взбегая на пригорок. Лавочки возле калиток, вытоптанные полянки, усеянные пожелтевшей травой. На одной из них ребята лет тринадцати-четырнадцати играли в футбол. Мячик отскочил в сторону Юры, он примерил ногу под удар и, толкнув мяч, послал его обратно. Ребята выкрикнули слова благодарности и продолжили свое занятие. На одном из домов Хворостин увидел название проезда, по которому он шел - Октябрьский.
   - Проезд Октябрьский в городе Сентябрьске, - произнес Юра и усмехнулся. Администрация города оригинальностью не отличалась. Интересно, где улицы остальных десяти месяцев?
   Минут через пятнадцать после того, как Юра свернул на грунтовку, дома стали попадаться все реже, с левой стороны дороги вырос лес. Скорее всего, из-за этого нахлынули воспоминания - улица Толстого, на которой Юра жил в детстве, тоже находилась недалеко от леса.
   В футбол они ходили играть на стадион, который располагался на параллельной Льва Толстого улице. Там, правда, часто можно было встретить старших ребят и получить от них по шее. Но если отправиться с утра пораньше, погонять мяч по полю удавалось всегда. С тех самых пор у Юры и выработалась привычка просыпаться в шесть-семь часов утра. Вспомнив все это, Хворостин не мог понять, как десятилетним пацанам удалось так здорово организоваться. Всегда собиралось не меньше десяти человек, матч обычно начинался в семь, самое позднее в полвосьмого и затягивался до десяти-одиннадцати часов. Сколько раз Юра пытался подбить своих университетских товарищей на игру в футбол - ничего у него не получалось. По выходным они вечно спали до десяти или одиннадцати, бегать им было лень. Советовали Юре записаться на футбол в университете. Разве мог он объяснить этим лентяям, что его интересовал не сам футбол, а то непередаваемое ощущение жизни, которое Хворостин испытывал, бегая по полю, мокрому от росы.
   Запыхавшиеся, уставшие, голодные, но все равно довольные игрой они сдружились друг с другом настолько крепко, насколько это вообще было возможно. Именно в такие минуты казалось, ребята никогда друг друга не забудут, будут товарищами до конца своих дней, и каждое лето станут собираться и играть в футбол. Этого не произошло. Медленно, но верно дети разъезжались, на их место приходили другие и так продолжалось до тех пор, пока сам Юра не оставил улицу Толстого. Сколько лет он не был в родном городе?
   Задавшись этим вопросом, Хворостин почувствовал себя предателем. Сдать сессию и обязательно съездить туда. Пройтись по старым местам, прогуляться возле школы. Может быть даже войти внутрь, поговорить с учителями, узнать, как они поживают.
   Пока он думал об этом, грунтовка уперлась в узкую речку. Через нее был перекинут простенький деревянный мостик. Юра обернулся, проезд Октябрьский пустовал, дома казались нереальными, сказочными. Будь Хворостин художником, он бы прямо сейчас достал полотно и запечатлел на нем желтый придорожный песок, ряды голубых, синих и зеленых калиток, кирпичи и камни, сложенные вдоль дороги. Не смотря на то, что людей почти не было видно, Сентябрьск все-таки жил. И источник его жизни скрывался в лесу. Юра не знал, откуда взялось это ощущение, но он, не раздумывая, перешел через мост и, выбрав самую широкую тропинку, устремился по ней вглубь леса.
   Камень и пыль исчезли. Под ногами пружинилась влажная почва. Хотелось не идти - бежать. Хворостин непроизвольно шел быстрее, вдыхая чистый воздух, прислушиваясь к чириканью птиц, шороху в кустах. На глаза ему попалось несколько кошек, при его приближении забиравшихся по отвесному дереву наверх, и одна белка, своими глазками пуговками пристально следившая за Юрой. То был не осенний лес - насыщенно зеленые листья плотно сидели на ветках, желтизна коснулась лишь их кончиков, придав экзотический вид. Чем глубже в чащу заходил Юра, тем свободнее дышалось, он перестал следить, по каким тропинкам идет, размышлял о чем-то своем, чувствовал себя настолько прекрасно, словно бы парил над землей, а не шел. Казалось еще немного, и он найдет то самое. Впервые за долгое время его метущаяся, больная душа обрела целостность. Нет, он не позабыл ни об отце, ни о матери, просто признал за ними право жить так, как они того желали. Мальчик Юра хотел, чтобы Павел Хворостин остался с ними навсегда, но Павел Хворостин имел право поступить так, как поступил. Пускай другие судят его за выбор, но не Юра. Хворостину хотелось, чтобы мама не забывала о нем, но он не имел права требовать этого от нее. В конце концов, в нем она видела бывшего мужа, с которым не отыскала своего счастья. И, может быть, своим пренебрежительным отношением мстила не Юре, а бывшему мужу.
   Юра много раз приходил к осознанию этих простых истин, но только здесь, в этом лесу, смыкавшемуся с проездом Октябрьским, Хворостин смог принять действительность сердцем, а не разумом. Думать нужно было о себе, поступать в соответствии со своими представлениями о жизни. Делать то, чего от тебя ждет общество, бунтовать ли, привлекая внимание, или наоборот не выделяться из толпы, следовать их запретам не имеет никакого смысла. Прежде всего, понять себя и жить ради себя и своих убеждений, но не во имя и не ради кого-то.
   Так думал Юра, пока прогуливался по зеленым полянкам. Он настолько погрузился в себя, что не отметил одного примечательного факта - этот лес, располагавшийся в той же местности, и тех же условиях разительно отличался от Сентябрьского леса, проход к которому перегораживала сторожка Романа.

...

   Обратно на вокзал Хворостин возвращался опустошенный. Тоска по дому, по матери и отцу, по старым друзьям охватила Юру, заняла все его мысли. Теперь он точно знал, чего он хочет больше всего - вернуться лет на десять и все исправить. Тогда Юра не знал, как правильно себя вести, но теперь Хворостин не проморгает свой шанс. Нужно только его получить.
   Уставившись себе под ноги, Юра еле волочил ноги, спускался вниз по проезду Октябрьскому. В эти мгновения вся его жизнь пролетала перед глазами. В детстве они рассказывали друг другу - такое случается только перед смертью. Теперь Юра понимал - прошлое застает тебя в самый ответственный, поворотный момент. Иногда образы прежней жизни спасают, выхватывают из омута и дарят силы. Но столь же безжалостно они топят, толкают в пропасть воспоминаний и не позволяют вырваться из нее. Зачастую один случай не отличить от другого и до самого последнего момента человек не поймет - жизнь промелькнула перед глазами от того, что ты умер или от того, что начал жить заново.
   - Юрий, а вы что здесь делаете? - Хворостин, уже подошедший к развилке, на которой кончался проезд Октябрьский, обернулся. Из окна углового домика выглянула Наденька, женщина, сопровождавшая Марту Курагину.
   - Просто гуляю, - нехотя оторвался от своих тягостных мыслей Юра.
   - Вы не забыли, что сегодня концерт Марты Леонидовны? Будете там?
   - У меня поезд, я не успею.
   - Как поезд? - Наденька всплеснула руками. - А Максим Петрович уверял нас, что вы остаетесь.
   - Врал, наверное.
   - Постойте-ка минутку, - Наденька нырнула в окно и через минуту выскочила через калитку на улицу. - Пойдемте со мной, поговорим. Здесь живет хороший знакомый Марты Леонидовны. Его дома нет, но он не станет возражать, если вы немного побудете внутри.
   Юра позволил Наденьке увлечь себя к калитке. Двор хорошего знакомого Курагиной был обставлен уютно. Возле дома стояла лавочка, между крышей и калиткой перекинуты железные прутья, вдоль которых вился виноград. Его листья еще не успели опасть, поэтому виноград накрывал бетонированный двор тенью. Наденька усадила Юру на лавочку, села чуть в стороне от него.
   - Рассказывайте, что случилось.
   - Да ничего не случилось. Я возвращаюсь домой, - ответил Юра, нахмурившись. Только сейчас Хворостин понял - по возвращению в Оренбург он не станет покупать билеты в Рязань. Юра отправится к себе домой, на улицу Толстого. Может там он, наконец, освободится от терзавших его воспоминаний и тоски.
   Надежда внимательно наблюдала за Юрой. Хворостин не выдержал ее проницательного взгляда, отвел глаза в сторону.
   - Вы приняли Максим Петровича за сумасшедшего? - спросила она.
   - А он разве не сумасшедший? - презрительно хмыкнув, произнес Хворостин.
   - Он кто угодно, но не сумасшедший, - Наденька тяжело вздохнула. - Вы ведь знаете, Марта Леонидовна пережила блокаду Ленинграда. Вы обратили внимание на ее руки, когда она сняла перчатки.
   Черные пальцы возникли перед глазами Хворостина.
   - Вы мне не поверите, но она чудом их сохранила. Это чудо произошло здесь, в Сентябрьском лесу, - Наденька пододвинулась к Юре ближе, схватила его за руку. - Я мечтала стать художницей. Всю свою жизнь стремилась творить прекрасное. Но мой отец настоял на том, чтобы я осталась в колхозе. Я страдала, Юрий, вы не представляете, как я страдала. Никто меня не понимал, моего стремления к прекрасному. Те люди, что окружали меня, были грубыми и невосприимчивыми. Со временем грубел и мой талант. Я бы похоронила его. Все робкие попытки продать написанные мной полотна заканчивались крахом. Мой талант не ценили. А в колхозе надо мной посмеивались - удумала, мол, художница. За рисульки деньги никто не заплатит. Потом я вышла замуж, уехала в тогда еще Ленинград. Однажды мы с супругом отправились на концерт Марты Леонидовны. Не спрашивайте как, но Марта Леонидовна почувствовала меня, поручила тогдашней своей помощнице найти меня и рассказала о Сентябрьске. Я приехала сюда и после беседы с Максим Петровичем посетила лес, - Наденька снова глубоко вздохнула. - Через неделю одну из моих картин купили, потом еще одну. Я неожиданно получила возможность посвятить себя тому, о чем мечтала всю жизнь. Мой супруг не понял этого, он бросил меня. Но та пустота, которую я ощущала внутри себя, она исчезла. Но я никогда не забывала о ней: чувство собственной неполноценности, уродства. Тоска по тем временам, когда над твоим детским талантом посмеивались родители и хвалили гости. Я чувствую - вас тяготит то же самое, Юрий. Прошу вас, не отталкивайте Максим Петровича, поговорите с ним. Многого не нужно - сходите сегодня на концерт к Марте Леонидовне, после него навестите Максим Петровича - не смущайтесь, он ложится очень поздно, наверняка сегодня будет ждать вас - и попросите рассказать о судьбе Марты Леонидовны.
   Юра смотрел на женщину с сомнением, но одного он отрицать не мог - она словно залезла к нему в душу и прочувствовала творящееся внутри.
   - Если получится, так и сделаю. Теперь простите, мне пора, - Юра решительно встал, твердо намерившись избавиться от Наденьки.
   - Юрий, вы не понимаете, я хочу вам помочь. Я вижу в вас себя в этом же возрасте. Я бы тоже не поверила в двадцать лет. Но, - она приложила руку к груди, - душа продолжит страдать до тех пор, пока вы не переступите границу леса. В конце концов, вы вернетесь сюда.
   - Я подумаю обо всем, что вы сказали, - уверил Юра Наденьку. - Простите, но мне нужно на вокзал.
   - Не хотите посмотреть мои полотна? - неожиданно спросила Наденька. - Не обижайте, пожалуйста. Взгляните хотя бы одним глазком. Никуда идти не нужно, друг Марты Леонидовны позволяет мне работать у него дома.
   Ее голос так и сквозил грустью. Юра сжалился над пожилой женщиной.
   - Ну, давайте посмотрим.
   - Проходите в дом, - Наденька открыла дверь, позволила Юре войти, последовала за ним, прикрыла за собой дверь. Она проводила Хворостина в обширную мастерскую. Стены измазаны красками, несколько полотен стояло в углах, накрытые тряпками. В соседней комнате в ряд выстроились мольберты с законченными изображениями. На них был запечатлен лес. Картины выглядели удивительно реалистично. Желтые и оранжевые, салатные и темно-зеленые, фиолетовые и красные, кроны деревьев тянулись вдоль оврага, по дну которого ползла железная дорога, убегавшая за горизонт. С самого края полотна тянулись облачка дыма - поезд уже проехал.
   На другой картине были запечатлены полуголые верхушки деревьев, стремившиеся ветками к самому небу, затянутому легкой дымкой. Облака были нарисована столь реалистично, что на секунду Юре показалось, будто они у него на глазах неторопливо поплывут по небу.
   На третьем полотне собака в зарослях травы весело раззявив пасть неслась к своему хозяину. Здесь можно различить лишь тени от деревьев, легкий намек на лес, но не более того.
   Спору нет, картины выполнены профессионально, они завораживали, захватывали воображение. Одновременно с этим в полотнах чувствовался какой-то изъян, внутренняя неполноценность, неправдоподобность сюжета. Юра пытался найти подходящее слово для того, чтобы описать их, но не мог. Ничего толкового не приходило в голову.
   - Красиво, - все-таки выдавил он из себя. Наденька по-своему истолковало затянувшееся молчание.
   - Я вижу, вы поражены. Приходите на концерт Марты Леонидовны, послушайте, а после попросите Максима Петровича дать прочитать ее историю. Вы не пожалеете.
   - Так и сделаю, - на этот раз Юра был искренен. Он не понимал, почему в этом городе ему уделялось столько внимания, но теперь смирился с этим, принял как должное. Он навестит Голованова, а потом заночует на вокзале. Тогда на поезд он точно не опоздает.
   - Ладно. Мне пора. Еще раз спасибо, - откланялся Юра и оставил Наденьку одну в своей мастерской.
   Когда он вышел из дома, растворившееся было чувство подавленности навалилось на Хворостина снова. Все вокруг говорили об изъяне, уродстве, поломке. Но что поломалось внутри Юры? Почему мальчишка, которого Хворостин повстречал на вокзале, советовал ему уезжать из города, в то время как взрослые настаивали на посещении им леса?
   Пройдя не больше двадцати метров, Юра резко развернулся и пошел к калитке, вошел внутрь и позвал Наденьку. Женщина вышла наружу с влажными глазами.
   - Вы меня звали, Юрий?
   - Что вы увидели в лесу? Почему вокруг него поднимают столько шума?
   - Я верю, на земле есть места особенные. Каждое такое место исцеляет определенный вид недуга. Сентябрьский лес в своей основе уникален - он способен исцелить все.
   - Вы не ответили на мой вопрос.
   - Сами узнаете, когда пойдете туда.
   - Ошибаетесь, - зло бросил Юра. - Я туда никогда не пойду.
   Наденька лишь слабо улыбнулась.
   - Пойдешь, Юра. Никуда ты не денешься. И если не в этом году, то через год. А может через десять лет. Но в лесу ты все равно побываешь. Наши болячки не лечатся.
   - Посмотрим, - Юра из-за чего-то сильно рассердился. Через сорок минут он добрался до вокзала и сел, твердо решив оставаться здесь до прибытия поезда. Решимость не оставляла его до того самого момента, пока охранники не стали бросать в его сторону раздраженные взгляды. Наконец, один из них не выдержал.
   - Ты парень чего, на концерт Курагиной не собираешься?
   - Нет, - неуверенно ответил Юра.
   - Ну, тогда выходи на улицу, там подождешь. Мы пропускать такое событие не собираемся.
   - Я останусь здесь, - упрямился Юра.
   - Выходи, кому сказали. Не положено.
   Делать нечего - Хворостин подчинился, охранники замкнули входные двери вокзала, направились к гаражам, располагавшимся неподалеку, и вскоре выехали оттуда на малиновой "Волге". Юра хотел было отправиться на аллею и отдохнуть там, но вспомнил о вчерашней ночи и передумал. Промаявшись полчаса, он все-таки пошел под горку в сторону гостиницы. Когда добрался до шоссе, возле него остановилась машина. Боковое стекло опустилось, оттуда выглянула миловидная девушка.
   - Ты на концерт Курагиной? - широко улыбнувшись, спросила она. - Садись, подвезем.
   Юра возражать не стал и две подружки, местные жительницы Лена и Оля, взяли его с собой. Девушки оказались хохотушками, развлекали Хворостина анекдотами всю дорогу.
   - Каждый год сюда столько иностранцев съезжается. Мы и тебя за нерусского поначалу приняли. Но Лена мне говорит - они на концерт из гостиницы едут, а этот от вокзала идет. Да и одет небогато.
   - Ну, спасибо, - коротко хохотнул Юра. - Короче, вы меня за бомжа приняли.
   - Типа того, - ответила Лена за подругу и обе расхохотались.
   - Слушайте, а к вам вообще часто приезжают новые люди? - неожиданно спросил Юра, вспомнил про Штиблета и его сестру. Возможно, девушки окажут Хворостину помощь в его поисках.
   - Во время концертов Курагиной?
   - Нет, вообще. Городок, у вас, смотрю, совсем небольшой. Каждый новенький должен быть примечательной личностью.
   Девушки переглянулись друг с другом, захихикали.
   - Ты пьяный или накурился? - спросила Лена, чудом умудряясь следить за дорогой. - Конечно, сюда приезжают люди, особенно летом. Знаешь, сколько тут бабушек-дедушек? Вот к ним внуки и ездят. Кто ж их заметит-то?
   - А парень молодой, невысокий, недавно не приезжал? - прямо спросил Юра.
   - Что за парень? Поподробнее, - заинтересовалась Оля, кокетливо улыбнувшись. - Симпатичный?
   - Васей зовут. Он мне звонил отсюда, просил приехать. Совсем недавно его сестра должна была приехать. В бандане, тоже на мальчишку похожа. Искать его собиралась.
   - Слушай, - протянула Лена. - Это случайно не тот, который в августе у Голованова жил.
   Снова эта фамилия! Явно с Максим Петровичем дело нечисто. Юра пододвинулся ближе к водительскому сиденью, чтобы не упустить ни единого слова.
   - Ты о ком, подруга? - спросила Оля.
   - Коротышка этот. Противный такой, слащавый весь, волосы сальные, рожа в прыщах. Да от него п0x01 graphic
том все время воняло. Он постоянно возле леса крутился. Я тогда на вокзале подрабатывала кассиршей, домой шла, пару раз его встретила. Ну решила переехал, предложила разок подвести, познакомиться. А он хмурый, молчаливый, только мычит, да укает. Толком ничего не объяснил, попросил высадить у дома Голованова, даже спасибо не сказал.
   - Не помню такого, - немного подумав, сказал Оля.
   - А сестру его не видели?
   Обе девушки пожали плечами.
   - Может и видела, да не запомнила, - прокомментировала Оля.
   Они стали травить анекдоты и расспрашивать Юру кто он такой и почему ищет брата с сестрой. Хворостин отвечал полуправдиво, недоговаривал, и во многом благодаря этому произвел на девушек хорошее впечатление. Оля без смущения строила ему глазки, Лена бросала отрывистые взгляды в стекло заднего вида. Когда они подъехали к концертному залу, девушки предложили Хворостину сесть рядом с ними, Юра узнал их места, пообещал найти во время концерта или, на худой конец, дождаться конца выступления и встретить их у автомобиля.
   Юра хотел успеть поговорить с Курагиной до начала. Он не сразу сориентировался, но по табличкам отыскал служебные помещения. Полная низкая женщина лет пятидесяти пяти бдительно следила за тем, чтобы туда никто не прошел. Хворостин попытался взять эту линию обороны штурмом, но не смотря на почтенный возраст, мадам оказалась старой закалки и порученные ей рубежи не уступила. Пришлось начать переговоры по итогам которых Юра убедил женщину передать Курагиной записку - так и так, Марту Леонидовну спрашивает ее попутчик, Юрий Хворостин.
   Женщина приоткрыла заветную дверь, выкрикнула чье-то имя. На зов явился молодой нескладный парень, схватил бумажку и убежал на своих ногах-палках. Пока посыльный искал Курагину, Юра стал разглядывать коридоры помещения. На фоне гостиницы смотрелось так себе. Самая обычная обстановка - паркетные полы, побеленные стены и потолки, деревянные лакированные двери. Пожалуй, на фоне этой обыденности выделялись люстры, выполненные на старинные манер. Хворостину отчего-то вспомнились подсвечники, которые он видел в Большом Дворце Царицынской усадьбы в Москве, где он успел побывать два года назад.
   - Молодой человек, - отвлекла Юру женщину. - Марта Леонидовна попросила вас впустить.
   - Я же говорил вам, - с укором произнес Юра и, обойдя женщину, попал за заветную дверь.
   - Прошу идти за мной, - попросил нескладный парень. Он проводил Юру в небольшую, но красивую комнату. Марта Леонидовна сидела напротив зеркала в красивом платье, с мастерски завитыми кудряшками на голове, накрашенная и напомаженная. Выглядела Курагина лет на тридцать моложе, если не больше.
   - Здравствуйте Юрий, как я рада вас видеть, - искренне произнесла Курагина. - Простите, что не могу к вам подойти, парикмахер еще не закончила завивку. Мне сказали, вы хотите со мной поговорить?
   Откуда-то из стены возникла тридцатилетняя женщина с какими-то флакончиками в руках. Она приветливо улыбнулась Юре, а уже в следующее мгновение принялась колдовать с волосами Марты Леонидовны.
   - Сегодня я встретил вашу помощницу, - Юра несколько растерялся. Назвать пожилую женщину Наденькой неуместно, а ее отчества он не знал.
   - Наденьку? - подсказала Курагина.
   - Да, - согласился Хворостин. - Она сказала, вы знакомы с Головановым.
   - Вы об этом, Юрий, - Марта вздохнула. - Девочка, вы скоро закончите? - спросила она парикмахершу.
   - Буквально пять минуточек, - пропела женщина в ответ.
   - Простите меня ради бога, но не могли бы вы мне дать переговорить с молодым человеком наедине, - попросила Курагина.
   - Да не стоит из-за меня... - растерялся Юра.
   - Ничего страшного, - успокоила парня парикмахерша. - Конечно же я оставлю вас, - так же внезапно, как и появилась, женщина исчезла. Правда на этот раз Юра заметил, как приоткрылась небольшая дверца, скрытая за горой одежды.
   Курагина развернула свое кресло, посмотрела Хворостину в глаза.
   - Максим Петрович разговаривал со мной о вас, Юрий, - начала Курагина. - Он рассказал о ваших сомнениях. Хочу сказать, я вас понимаю. Максим Петрович эксцентричный человек. К тому же сам он не заходил в лес так глубоко, как, скажем, я. Поэтому буквально воспринимать его слова не стоит. Но пренебрегать его советами нельзя.
   Курагина встала, неторопливо подошла к Хворостину.
   - Я расскажу вам правду. Сюда приезжают глубоко несчастные люди. Сентябрьск последняя надежда отчаявшихся, - она стащила белую перчатку со своей руки, продемонстрировала свои уродливые почерневшие пальцы. - Когда-то это была гангрена. Я лишилась пальцев и не могла играть. Но как жить без музыки? Для меня лишиться пальцев все равно, что потерять голову. Поэтому я пошла в лес. И вернулась. Много лет спустя мне встретился Максим Петрович. Он попросил записать свою историю. Я это сделала. Оказалось, он собирал истории таких людей, как я.
   Курагина снова села, повернула кресло к зеркалу. Ее отражение посмотрело Хворостину в глаза.
   - Лес может исправить всё. Не знаю как, но он может. Лес сам находит таких людей, как мы с вами, Юрий. Увечных. Физическая ли неполноценность или моральная не имеет значения. Он способен ее исцелить. Только перед тем как пойти туда, нужно узнать, чем рискуешь. И никто лучше Максима Петровича с этим не справится. Поговорите с ним, даже если вы мне не поверили. Возможно, его слова помогут и вам обрести счастье. А теперь простите, мне нужно готовиться к концерту.
   Курагина позвала парикмахершу, Юра бесшумно покинул комнату. Он в конец сбился с толку. Неужели и Курагина сумасшедшая? Но такого просто не бывает. Здесь какая-то хитрая комбинация, мошенничество. За всё время пребывания в Сентябрьске только один человек отговаривал Юру от похода в лес - маленький карманник. Остальные настойчиво подталкивали его отправиться туда. Кому можно верить?
   Размышляя, Юра отыскал свое место и стал дожидаться начала концерта. Интересно, что имела в виду Курагина, когда сказала: "Я лишилась пальцев"? Не могла же она потерять их буквально. Может быть, хотела показать, как сильно поменяла ее пережитая блокада, насколько трудно далось ей возвращение к нормальной жизни из-за чего она, вероятно, не могла играть и чувствовала себя так, будто бы потеряла пальцы. А может угроза этого действительно существовала - Курагина же ходила в перчатках, Юра видел почерневшую кожу на ее руках.
   Он бы долго гадал о причинах, которые заставили Марту Леонидовну выразиться двусмысленно, если бы на сцене в след за оркестром не объявился конферансье и не объявил:
   - Шостакович, Седьмая симфония. За фортепиано Марта Леонидовна Курагина.
   В момент, когда пианистка прикоснулась к клавишам фортепиано, Юра сначала не понял, что с ним происходит, но постепенно врастал в кресло, превращался в статую, погружаясь в пучину поглотивших его эмоций.
   Он снова дома, возвращается после долгих лет отсутствия. Милая сердцу калитка открывается, его ждут постаревшие, улыбающиеся родители, обнимают, целуют. Отец никогда не бил маму, не уходил из дому, не умирал, то был страшный сон, от которого Хворостин пробудился. Но теперь всё вернулось на свои места, жизнь наладилась, Юра не лишился детства, которое заслужил, Максим Апраксин никогда не появлялся в их жизни, не смотря на мелкие невзгоды и раздоры, без которых не обходится никакая семейная жизнь, они втроем жили счастливо и дружно.
   Пауза, приглушенная мелодия, предвещающая нечто зловещее, становится холодно, тихо, сердце начинает быстро стучать в груди, страх охватывает Юру, шаг7и за спиной - к ним приближается Максим Апраксин.
   - Тебя убили, тебя же убили! - кричит Юра, заметив его. Тот лишь улыбается.
   - Меня невозможно убить, мальчик. Если бы я умер, пропал бы и ты - ведь ты лишь плод моего воображения. И как в той творец, я хочу написать тебе хорошую жизнь. В ней нет места твоему отцу!
   Напуганный Юра съеживается, снова становится маленьким, прижимается к родителям, обнимает их, шепчет "я вас не отпущу" и слышит, как под тихое торжественное барабанное перестукивание к ним приближается Апраксин. Неужели ничего нельзя исправить, никак нельзя предотвратить случившееся?
   Музыка становится громче и за торжественной, напыщенной мелодией становится различима неприкрытая угроза. Представилась немецкая армия, шагающая по территории СССР, сеющая смерть и разрушение, приближающаяся к Ленинграду, в котором вот-вот разразится страшная трагедия - блокада и смерть от голода сотен тысяч жителей города.
   Кто-то отрывает от мальчика маму, Валентина не сопротивляется, даже наоборот, поддается грубой силе.
   - Юра, - слышит он, - он сделает нашу жизнь лучше, просто поверь ему. Иди ко мне сынок.
   Юра не слушает, он сильнее сжимает рубашку отца, дрожит от страха, когда над ним нависает костлявая рука изголодавшегося по страданиям других Апраксина.
   - Твой отец бил тебя, твою мать. Неужели ты так и не разглядел в нем садиста, неужели готов пожертвовать благополучием своей матери ради него?
   - Послушай его, Юра, не оставайся с Пашей, он погубит тебя и меня, - донесся голос Вали.
   - Нет, нет, ты предательница, мама, но я не пойду с тобой, не стану предавать отца, - шептал Юра.
   - Но ты уже его предал, уже! - торжествующей воскликнул Апраксин. - Вспоминай улицу Толстого, зимний вечер, когда мы собрались вместе. Помнишь, как переживал из-за собачки, которую погубил, как не вступился за отца, когда старый забулдыга Селиков, единственный из вас, восстал против меня? Или забыл? Не нужно лицемерить и делать вид, что ты лучше меня. Я знаю тебя, Юра, ведь я тебя сотворил. Ты лицемер каких поискать надо. Все вокруг виноваты - мать, Ройт, друзья - а ты весь в белом и на коне. Да вот только так не бывает. Тогда, в девяносто седьмом на улице Толстого ты был на моей стороне, ты отвернулся от своего отца, и по большему счету тебе на него было наплевать. Да что там, даже судьба щенят тебя интересовала больше, чем родной отец. Ты не навещал его в тюрьме, не писал ему писем, и после, когда повзрослел, не искал с ним встречи. А теперь пришло время расплаты: тебя терзает чувство вины и чтобы обелить себя, ищешь виноватых среди кого угодно, а заглянуть внутрь себя боишься. Потому что знаешь, заглянув туда, увидишь в себе меня.
   Апраксин захохотал, а Юра отшатнулся от своего отца. Максим говорил правду! Всё это время Юра себя обманывал!
   Трубы громогласно заявили о себе, заглушив звон клавиш фортепиано.
   - Вспомни, что ты ощутил, когда узнал, что мать возвращается в Россию? - продолжал измываться над ним Апраксин. - Расстройство. Ты не хотел ее видеть. Убедил себя, что это из-за того, как она обошлась с отцом. Враки! Тебя огорчало, что больше не сможешь вести беззаботную жизнь на денежки Ройта и на поступления от квартирантов. Мотаться по ресторанам и менять баб как перчатки больше не выйдет. Вот ты и расстроился, но признаться в собственных низменных мотивах побоялся.
   Скрипки, душещипательная мелодия, боль от осознания.
   - Ну, довольно, - смягчился Апраксин. - Иди ко мне, Юра, ты же знаешь, мы с тобой одинаковые, я тебя прекрасно понимаю, а ты понимаешь меня. Дам тебе все, что пожелаешь, только в этот раз честно, глядя в глаза своему отцу, отвернись, скажи, что уезжаешь, не пойдешь в Сентябрьский лес, чтобы все исправить. Ведь поэтому, именно поэтому ты боишься отправиться туда, понимаешь - жизни, которую ты так любишь, лишишься навсегда, и идиллическая картина, которую ты рисуешь в своих фантазия, окажется не такой прекрасной, какой представляется сейчас. Признайся в этом и возвращайся назад, в Рязань, где я помогу исполниться твоим желаниям.
   "Не может этого быть!" - ужаснулся Юра, обернулся и увидел, что рядом с мамой стоит Ройт, мягко улыбается и тянет ему открытую ладонь.
   Хворостин переводит взгляд на своего отца и долго смотрит на него, пытаясь разглядеть черты милого сердцу лица. Павел выглядел жалко: уголки губ опущены, глаза пустые, полуприкрытые, плечи приподняты, на лице грусть и смертная тоска.
   - Я заслужил это, Юра. Иди, с ним вам будет лучше, - тихо произнес он.
   Сердце щемит, смычки скрипок пускаются в безудержный пляс.
   Юра видит, как небо затягивает, тучи сгущаются прямо над головой его отца, лица на деревьях стремительно желтеют, сверху доносится гул, напоминающий шум работы двигателя самолета. Отец сохнет на глазах Юры, кожа его истончается, глаза садятся глубоко, мышцы ослабевают, ноги не могут выдержать тяжести тела - Павел шатается, падает.
   - Иди, Юра, - произносит он. - С ними тебе будет лучше.
   Издалека доносятся шаги марширующих людей, становится темно, как ночью, Юра понимает, что отец вот-вот умрет.
   - Сыночек, оставь его, - доносится из-за спины. То зовет Юру родная мать. - О нас с тобой позаботятся, он же, - голос становится полон презрения, - заботы не заслужил!
   Юра качает головой, бросается к отцу.
   - Прости, папа! - выдавливает он из себя. - Не умирай! Ф сделаю все, чтобы исправит случившееся, я помогу тебе, обязательно помогу, только скажи, как.
   Павел Хворостин, находит в себе силы открыть глаза, поднимает дрожащую руку и указывает в сторону. Юра смотрит туда и видит знакомую тропинку - он снова в Сентябрьске, на аллее, а отец указывает в сторону, где стоит сторожка Романа.
   - Только там можно исправить всё. Всё, что угодно, - доносится до Юры, и отец, Ройт и мама исчезают, оставляя Юру одного посреди аллеи.
   Спокойная размеренная мелодия, предвещающая завершение страданий. Теперь Юра знает, как избавиться от чувства вины, не дающего ему покоя.
   Встает, идет по тропинке. Под ногами шуршат листья, тихо скрежещут деревья, вокруг не души, Юра приближается к калитке, приоткрывает ее и застывает на месте. Предстоит сделать выбор, который может изменить всю его жизнь. Но хочет ли этих перемен Юра или Апраксин был прав - Хворостин лицемерит, желает выглядеть лучше в собственных глазах, а на самом деле доволен своей жизнью?
   "Я хочу вернуть отца, мы заслужили другой, счастливой жизни!" - твердо произносит Юра и делает шаг вперед.
   Курагина словно бы играет на струнах его души, а не на фортепиано. Становится легче, Юра приходит в себя, когда все инструменты сливаются в унисон, мелодия, снова и снова повторяясь, словно бы разливается по всему Сентябрьску очищая успевших запачкаться людей, делая их равными друг перед другом.
   Отрывисто дыша, Юра вытирает мокрый лоб, набирает полную грудь воздуха. Удары барабанов, гудение труб, тишина, длительная пауза, люди приходят в себя, аплодисменты. Хворостин не сразу понимает, что концерт закончился, с удивлением открывает глаза, встает, начинает аплодировать вместе со всеми. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного.
   Стали расходиться, Оля и Лена выхватили так и не пришедшего до конца в себя Юру.
   - Ну как, понравилось? - спросила Лена. - Мы когда в первый раз услышали, тоже долго опомниться не могли.
   - Говорят, нигде больше Курагина не играет так, как здесь. В Сентябрьске ее музыка делается волшебной, - добавляет Оля.
   Юра ничего не отвечает. Девушки лукаво переглядываются.
   - Ну что, может поехали к нам, переночуешь? - предложила Лена, хватая Хворостина под руку.
   Тот бросил рассеянный взгляд в ее сторону.
   - Прости, нет. Я должен встретиться с одним человеком.
   - С кем же, если не секрет? Хотелось бы знать, на кого ты решил променять общество двух прелестных дам, - усмехнулась Оля.
   - К Голованову, - ответил и, отвязавшись от девушек, направился быстрым шагом вниз по асфальтовой дорожке.
   Подружки снова переглянулись.
   - Получилось, - произнесла удовлетворенная Лена.

...

   Около половины одиннадцатого вечера Хворостин постучал в калитку Голованова. Тот почти сразу открыл - видимо, караулил.
   - Извините, что так поздно, Максим Петрович, - начал Юра. - Если вы не возражаете, я бы хотел ознакомиться с вашими материалами.
   - Проходи Юра. Знал, что ту передумаешь, дожидался тебя, - обрадовано заявил Голованов.

Интерлюдия. Нищий.

   - В этом месяце зарплаты не будет, - монотонно произнесла девушка за окошком, даже не посмотрев в его стороны.
   - Послушайте, но это возмутительно! - мужчина прижался к окошку ладонями, искренне негодовал. - На что мне жить? Вы третий месяц ничего не платите.
   - В этом месяце зарплаты не будет, - последовал ответ.
   - А когда она будет?
   - Не в этом месяце, - словно бы издевалась девушка.
   Руки Лебедя затряслись, лицо искривилось. Он собирался начать молотить кулаком по стеклу, но его намерения вовремя разгадал товарищ по работе.
   - Пошли отсюда, Федя, нечего воду в ступе толочь - бестолку. Это ж нелюди.
   - Олег, но ведь третий месяц, пойми ты, третий месяц. Я внуку обещал в парк сводить, а теперь мне прокормиться не на что, занимать придется, - Лебедь с отчаянием посмотрел на приятеля. - Что мне делать, скажи, что делать? Они же на преступление толкают, сами, своими руками. Я никогда не воровал, не нарушал законов, всю жизнь честно трудился. Так почему же со мной так, за что?
   - Время сейчас такое, - вздохнул Олег. - Увольняться нужно. Чувствую, кинут нас с зарплатой.
   - Обещали золотые горы, а довели до нищеты. Ты представляешь: передовик производства вынужден унижаться и клянчить подачки. При старой власти такое и представить немыслимо. До чего они нас довели, Олег, куда толкают?
   - Не знаю. Знаю только, что верить сейчас нельзя никому. Все обманут и ни гроша не заплатят. А деваться все равно некуда, подработки нужно искать.
   - Был бы моложе, грузчиком пошел бы, да не потяну, - чуть успокоившись, с какой-то обреченностью в голосе произнес Лебедь. - Всю жизнь заводу отдал, все здоровье и остался у разбитого корыта.
   Олег похлопал его по плечу.
   - Крепись, Федя. Ты из старшего поколения, вам тяжелее всего, мы-то, молодежь, как-нибудь пристроимся, даже не представляю, как вам приходится жить.
   - Сын у меня чуть моложе тебя. Так же мучится, не знает, как семью обеспечить. Я, понимаешь, внуку обещал, что свожу на аттракционы, думал, рассчитаются за все три месяца и порадую мальчишку, а оно видишь как...
   Олег сочувственно кивнул, похлопал его по плечу, посоветовал держаться и, попрощавшись, ушел.
   Федор выбрался из заводской кассы на улицу, сел на лавочку и схватился за голову. Обидно было настолько, что хотелось плакать. В том месяце он, как последний забулдыга, был вынужден собирать бутылки, чтобы хоть как-то прокормиться. И все равно в долги лезть пришлось. Этого Федор Христофорович перенести не мог совершенно: не привык жить взаймы. До тех пор, пока не расплатится, чувствовал себя не в своей тарелке. Да и саму просьбу о займе считал унизительной. Понятно, когда попрошайничает калека, но когда деньги клянчит крепкий пятидесяти семи летний мужик - это ни в какие ворота не лезет.
   - А делать нечего, просить придется, - произнес он, держась обеими рукмаи за голову.
   Домой возвращаться не хотелось - не знал, как будет смотреть жене в глаза, не мог выслушивать ее утешения. Не помогали они. Всему есть предел, даже опускаться вечно невозможно - рано или поздно достигнешь дна. Как жить, не знал. Уже не в первый раз подумывал о самоубийстве. Чиркнуть по горлу бритвой и все закончится. Ни проблем, ни забот, в протест против всего этого осточертевшего, свихнувшегося мира. Расскажут начальнику заводу, так, мол, и так, покончил с собой лучший работник, трудяга, не жалевший сил для общего дела. А тот и имени Федора Христофоровича не вспомнит, но хоть долг по зарплате семье передаст. Хотя с нынешними взглядами людей на жизнь и в этом нельзя было быть уверенным.
   Олег всё правильно сказал - верить сейчас нельзя никому.
   Посидев еще немного, Федор Хритофорович пошел домой, еле волоча ноги. По дороге он встретил старого знакомого, попросил взаймы. Тот неодобрительно посмотрел на него, но денег все-таки дал. Из-за этого Лебедь снова разозлился и, зайдя в магазин, купил не хлеб и кефир, как собирался, а бутылку водки. Сил не было, горе нужно было утопить.
   Добрался до своего подъезда: вокруг грязно, валяется мусор, воняет, стены многоэтажки разрисованы. Вошел внутрь, стал подниматься по ступенькам, любуясь облупленными стенами и обшарпанными дверьми - лифта не было. Добрался домой, открыл дверь, в нос ударило запахом сырости и плесени. Квартире давно требовался ремонт, но Лебедь не мог прокормить себя и жену, что уж говорить обо всём остальном.
   - Федя, -улыбчивая жена вышла его встречать. - Ну как на работе?
   По кислому выражению лица сразу все поняла.
   - Неужели опять не заплатили? - всплеснула руками, но миг одернула себя. - Ты не расстраивайся, в следующем месяце обязательно выплатят.
   - Выплатят! - вспылил Лебедь. - Да плевать мне, ухожу с этого завода, хватит. Натерпелся, - он изо всех сил стукнул кулаком по стенке. - А напоследок спалю их чертову конторку вместе с этой кассиршей-нахалкой. Узнают, кто такой Федор Христофорович Лебедь!
   - Успокойся, дорогой, - жена перепугалась. - Не говори таких вещей. Посадят же, как же мы без тебя. Вон Сеня сегодня звонил, обещал на выходных Илюшу привести. Погуляешь с внучком, душу отведешь.
   Лебедь скривился.
   - Не сыпь соль на рану, Люба. И так не сладко. Живется.
   Окинув взглядом серые потолок, вздувшиеся обои на стенах, выцветшую краску на полу, Лебедь скривился, пошел на кухню, достал граненный стакан, открыл бутылку и, наполнив его до краев, отхлебнул.
   - Сало давай! - скомандовал он жене.
   - У тебя же язва, Феденька, тебе же нельзя пить, - Люба не на шутку перепугалась.
   - Сало давай! Быстро!
   Делать нечего - жена подчинилась, достала из холодильника все, что было, поставила перед мужем. Тот быстро прикончил скромные запасы, допил стакан до дна.
   - В магазин сходи, чего-нибудь поесть купи, - приказал он.
   - А деньги откуда?
   - У соседей займи.
   - Так нету, мы им и так должны.
   - Ну, у других займы. Что я, всему тебя учить должен что ли? - стукнул кулаком по столу. - Или решила, если деньги мне не платят, значит я и не мужик вовсе? Так ты мне это брось, в раз поколочу тебя, как в старые добрые времена, узнаешь тогда.
   Люба перепугалась, засеменила прочь с кухни - муж побил ее лишь однажды, потом долго извинялся и обещал никогда больше не поднимать руку, до сих пор слово держал но по выражению его лица она поняла, что Лебедь близок к тому, чтобы обещание свое нарушить.
   Оставшись наедине, Лебедь налил себе еще один стакан, отпил, посмотрел в окно, занавешенное некогда белой и теперь пожелтевшей от времени занавеской, украшенной простенькими узорами в виде повторяющихся ромбиков и квадратов.
   "Подкараулить кого на улице в темноте, подкрасться сзади, раз кирпичом по голове, да вынуть все из карманов, - думал он. - На это меня еще хватит. А вины здесь никакой, сами толкнули на такую жизнь".
   Поверил бы он десять лет назад, что будет планировать грабить прохожих? Им как раз выдали квартиру, очередь на "Волгу" подходила. А потом объявился Горбачев, и день за днем стало становиться все хуже и хуже. Хорошо хоть сын образование получил, может когда толк и будет.
   Воспоминания о прошлой беззаботной жизни размягчили почерневшее сердце Федора Христофоровича, он больше не прикладывался к стакану, думал о прошлом. Когда жена вернулась с продуктами, стал перед ней извиняться, вылил недопитый стакан обратно в бутылку, отдал ей.
   - Спрячь подальше, не хватало еще с язвой слечь. Не обижайся, Люба, знаешь же меня - как накроет, голову теряю, но по жизни-то я не такой.
   Жена обняла его, поцеловала.
   - Знаю, Федя, уж сколько лет мы вместе. Всегда выкручивались и теперь как-нибудь выкрутимся.
   Он бы хотел ей поверить, да не мог. Если и в следующем месяце зарплаты не будет, они умрут с голоду - занимать Федор больше не станет и жене не позволит.

...

   Аккуратные аллея линией тянулась вперед, по обе ее стороны раскинулись деревья и кустарники, на небольших ответвлениях расположились продавцы лакомств -сладкой ваты, семечек, шоколадок - сувениров, типа шариков и свистков и прочих безделушек. Внук Федора Христофоровича бегал из стороны в сторону. Поначалу Илюша разбрасывал опавшие листья во все стороны, но когда дед сделал ему строгое замечание, напомнив, что дворникам придется больше трудиться из-за его шалостей, мальчик стал старательно сгребать их ногой на траву, хвастаясь:
   - Смотр-р-ри, дедушка, - он только-только научился выговаривать "р" потому делал это со вкусом, звонко, растягивая звук, - я помогаю дворникам.
   Федор Христофорович улыбнулся, понимая, что у коммунальщиков с зарплатами не лучше и, возможно, он напрасно запрещал внуку баловаться - все равно никто эти листья никуда не уберет.
   Спустя минут двадцать неспешной прогулки они добрались до места, где аллея разветвлялась, а над дорожкой раскинулся старый широкий железный указатель. Продавцы принялись активно зазывать Илюшу и Федора Христофоровича, заставив старика поежиться - он с трудом нашел, у кого занять денег, выпросить удалось копейки, едва ли хватит на качели, потому об угощении лучше забыть. Но если внук начнет клянчить, Лебедь не сумеет ему отказать.
   Не успел об этом подумать, как Илюша ткнул в сторону тележки со сладкой ватой:
   - Дедушка, купи мне ваты, пожалуйста.
   Лебедь слабо улыбнулся, порылся в кармане, выудил нужную сумму, несколько раз пересчитав остаток, расплатился с продавщицей.
   - Приятного аппетита, - пожелала она, протягивая вату Илюше. Тот улыбнулся в ответ, поблагодарил ее и принялся есть, не переставая говорить.
   - Теперь давай покатаемся на машинках, потом на карусели, но не для маленьких, а для взрослых. Я ведь уже взрослый?
   - Ты-то взрослый, Илюша, вот только билетеры этого не знают, потому давай пока на машинках остановимся, там видно будет. И они направились к участку, где на прокат сдавали машинки на аккумуляторах. Цена приятно удивила Лебедя. Пока Илюша ездил по кругу, Федор Христофорович прикинул и понял, что может получиться покатать внука где-то еще.
   - Теперь на солнышко! - попросил Илюша, когда его время истекло.
   - Ну, пошли на солнышко, - ответил старик.
   Солнышком называлось колесо метров пять в высоту с удобными квадратными кабинками, которое внук просто обожал. Лебедь был уверен, что денег ему хватит, но когда пришли на место, оказалось, что билеты подорожали. Федор Христофорович почесал в затылке, а Илюша уже вприпрыжку бежал к кабинке.
   - Дедушка, ну ты идешь? - позвал он.
   - Да-да, - неуверенно отозвался он.
   Готовый провалиться от стыда, Федор Христофорович неуверенно подошел к билетеру - молодой веснушчатой девушке.
   - Девушка, мне ужасно неловко, но хотелось бы вас попросить прокатить внука с небольшой скидкой. Понимаете, у меня чуть-чуть не хватает, а я ему обещал, - извиняющимся тоном начал старик.
   - А как могу продать вам билет, они же по фиксированной цене. Из своего кармана доплачивать? - грубовато ответила она.
   - Да там совсем немного не хватает, при первой возможности я вам занесу.
   - Так я тут не постоянно сижу, не факт, что падете на меня,- она на мгновение задумалась, потом, заметив, что к солнышку направляются еще клиенты, слабо улыбнулась. - Давайте так сделаем - катайтесь бесплатно. За билеты мне отчитываться нужно, а что на карусели прокатилось на два человека больше вряд ли кто-то узнает.
   - Спасибо вам большое, - облегченно вздохнул Лебедь. - Но я обязательно верну вам деньги.
   - Я же сказала, не нужно. Никто кроме нас не узнает, что вы катались здесь, - продавщица уже не смотрела на Федора Христофоровича. - Если, конечно, вы не пожалуетесь на меня администрации парка, - она улыбнулась, бросив мимолетный взгляд на старика. - Проходите к внуку, а то мне следующих нужно будет усаживать.
   - Спасибо вам огромное, - от всего сердца поблагодарил ее старик и устроился кабинке вместе с внуком.
   - Скоро поедем? - спросил Илюша.
   - Сейчас, тетя продаст билеты тем деткам и поедем, - сказал Лебедь внуку.
   В этот момент до него донесся знакомый голос.
   - Четыре билетика, пожалуйста, - слова принадлежали директору завода Федора Христофоровича.
   Лебедь повернулся - да, это был директор, нарядно одетый с молодой женой и дочками от прошлого брака. Протягивал продавщице десятитысячную купюру. Толстое лицо лоснилось от жира, жирные пальцы напоминали разожравшихся слизняков.
   "Вот куда моя зарплата - на платье этой фифы, на сандалии его дочек, на аттракционы, кафе, гулянки. А я умолять должен, чтобы на копеечном аттракционе прокатиться разрешили".
   В глазах потемнело и следующие несколько часов были как в тумане. Он вроде бы побил директора, прибежали милиционеры, Федор Христофорович стал требовать арестовать вора, но никто не стал его слушать. Вместо директора задержали Лебедя. Как привезли в участок, оформляли ли, куда делся Илюша, расплакавшийся, когда дедушку уводили - об это Федор Христофорович не помнил ничего. Опомнился только вечером, стал звать милиционеров, требовать пояснить, куда девался его внук.
   Вскоре на его крики откликнулись - появился мужчина лет тридцати пяти в штатском.
   - Что вы раскричались? - спросил он.
   - Со мной был внук, куда его девали?
   - Сидит вон у нас, девочки наши из канцелярии его развлекают. С родителями уже связались, скоро придут. Вы зачем, гражданин, драку устроили? Что на с вами теперь делать прикажете?
   - Сильно ему досталось? - вместо ответа спросил Лебедь.
   - Порядком - нос и губу разбили, под глазами синяки. Но жить будет. Заявление написал, -вдохнул милиционер.
   - Мало, выходит, я ему дал, надо было сильнее бить, - сцепил зубы Лебедь. Сел на скамейку у стены, вздохнул, продолжил.
   - Директор он наш. Мне зарплату третий месяц не платят, в долгах, как шелках, на прокорм не хватает, а он с полными карманами денег ходит. Как видел, что билетерше, которую я за секунду до того просил прокатить нас с внуком за бесплатной, он десять тысяч пихает, сорвался.
   Милиционер понимающе кивнул, задумался.
   - Не можете мириться с несправедливостью?
   - Не могу, - честно признался Лебедь.
   - Хотите ее побороть?
   - Хочу, конечно, только как?
   - Есть способ, - милиционер посмотрел в сторону, помолчал. - Слышали когда-нибудь о городе Сентябрьск, что в Оренбургской области?
   - Нет.
   - Вам нужно съездить туда, посетить местный лес.
   - Зачем?
   - Давайте поговорим об этом попозже, когда вы выберетесь отсюда. Вряд ли вас больше пятнадцати суток продержат, время терпит. Как выйдете, я свяжусь с вами
   - Хорошо, - согласился Лебедь, не понимая, чего от него хочет милиционер.
   - Ну и ладненько. До свидания, -милиционер направился к выходу, но Федор Христофорович окликнул его.
   - Постойте, скажите хоть, как вас зовут?
   - Голованов моя фамилия. Максим Петрович Голованов, - представился милиционер.

...

   Глядя в зеркало, миллионер Федор Христофорович Голованов поправлял галстук. Выглядел он на пять с плюсом и если переговоры пройдут успешно, очень скоро он может превратиться в миллиардера. Внуки и сын уже обеспечены, и вероятнее всего помимо денег получат в наследство еще и готовый бизнес.
   Лебедь был доволен собой, отчего-то вспомнил события пятилетней давности - Сентябрьск, лес, озеро, девушка, цена, которую она затребовала. Дело в том, что подъем Федора Христофоровича совпал с загадочным исчезновением завода, на котором бывший советский рабочих трудился большую часть своей жизни.
   "Он это заслужил", - уверенно сказал про себя Лебедь. О случившемся он никогда не жалел, не ощутил мук совести и теперь.
   Настроившись на деловой лад, Федор Христофорович отправился на переговоры, которые закончатся заключением крупного контракта между его фирмой и немцами.

Глава 7.

   Заметки о пропавших людях, письма жителей Сентябрьска, записки со слов очевидцев, отчеты милиционеров, фотографии осеннего леса - Юра изучал информацию всю ночь и никак не мог уловить сути. История Курагиной к примеру. Его поразила, что Марта Леонидовна практически в точности пересказала ему содержание видения, которое недавно посетило его - лес, тропинка, озеро и абсолютно голая девушка с зелеными глазами и длинными рыжими волосами до земли. Именно это видение заставило ее отправиться в Сентябрьски в одиночку посетить лес. Якобы после визита произошло чудо и у нее опять появились пальцы.
   Попахивало шизофренией: никакой медицинской документации, которая подтвердила бы, что Курагина теряла пальцы, в материалах Голованова не было. Где гарантия, что это не выдумка и не игра воображения девочки, которая натерпелась всевозможных лишений в окруженном городе? Однако Юра вспомнил слова Курагиной о потерянных пальцах и понял, что сама Марта Леонидовна в эту историю искренне верила.
   "Она сразу показалась мне сумасшедшей", - подумал он, но объяснение не показалось ему убедительным. Мальчишка, который хотел его обворовать, тоже сумасшедший?
   "Они ищут таких, как вы", - так он кажется сказал тогда. Что это могло значить, почему людей, которые пропали в лесу, так и не находят? Ни трупов, ни следов, ничего. Не доверять отчетам милиции нет никаких оснований - Голованов наверняка получил их копии из надежного источника.
   Хворостин опять вспомнил холодный зимний вечер в доме номер один по улице Толстого. Апраксин тоже был сумасшедшим и врал? Тогда он был слишком искусным лжецом, а его фантазии на удивление точно перекликались с реальностью. Он больше никогда не разговаривал с участниками той беседы, кроме матери, не знал, как сложилась жизнь хлюпика Аркадия, инвалидки Саши, которая чужом встала на ноги, сделавшегося наркоманом Кости. Может быть так же, как и он, они пытались разубедить себя в правдивости слов Апраксина. Да вот только Юра помнил их лица, помнил собственные ощущения - все поверили хозяину дома. Поверил ему и убийца Артем Селиков, иначе не совершил бы того, что совершил.
   Выходит, Юра однажды сталкивался с чудом. Так почему он отметает истории о Сентябрьском лесе, как неправдоподобные, почему не верит словам Курагиной, истории Лебедя?
   Не в силах распутать этот клубок, он решился спросить Голованова, который так же, как и он, не думал спать и кружился поблизости, готовый ответить на любой вопрос Юры.
   - Вы ходили в лес, Максим Петрович?
   - Нет, - Голованов оживился подошел к нему. - И никогда не пойду.
   - Почему?
   - Боюсь. Ты все прочитал? Должен был понять, что лес ищет вполне конкретных людей. И я не из их числа. Рискну пойти туда и сгину. В отличие от тебя.
   - И что же такого особенного во мне? - удивился Юра, вспомнив слова маленького карманника.
   - Я не знаю, полагаюсь на чувства. Впервые столкнулся с посетившим лес человеком в начале восьмидесятых и с тех пор решил посвятить свою жизнь тому, чтобы помогать, таким людям пройти испытания.
   - Но почему?
   - Да потому что вы не простые люди! Вам всем предназначено свершить нечто важное. Просмотри на Курагину - музыкант мирового уровня, на Лебедя - филантроп, спасший жизни тысячам людей, на Ильина, давшего тысячи рабочих мест в самое тяжелое для нашей страны время. Наверняка нечто подобное уготовано и тебе, просто ты этого не знаешь. Ты веришь в судьбу?
   - Нет.
   - А я верю, но не в примитивной форме. Судьбой я называю естественный порядок, правильный ход истории. Свобода воли сохраняется, человек принимает решения, которые меняют его жизнь, но чем сильнее он отклоняется от своей судьбы, от единственно правильного пути, тем труднее ему становится жить, тем хуже становится всем вокруг. Сентябрьский лес - это своего рода инструмент, призванный исправить непоправимое, компас, который поможет вернуться сбившемуся с пути страннику. И если для этого потребуется настоящее чудо, значит, оно произойдет. Вот чем является этот лес и вот почему необходимо, чтобы ты отправился на прогулку по нему. Ты сбился с пути, по своей ли вине или в силу внешних обстоятельств, но твой путь очень важен для жизней других людей. Я не знаю, куда приведет тебя судьба, не могу предсказать, какую роль ты сыграешь, но уверен, что благодаря тебе тысячи, а может миллионы людей получат шанс на лучшее существование. Когда я разгадал загадку леса, когда понял значение этого места, то захотел стать частью этого грандиозного процесса, ощутил в этом свое истинное предназначение. Я ведь направил сюда Лебедя, в том числе благодаря мне детишки, которую непременно погибли бы от своих заболеваний, будут жить дальше, благодаря медицинским центрам, построенным им. Разве не в этом смысл жизни - дарить радость другим людям, и самому обрести таким образом счастье.
   Выслушав его, Хворостин задумался. Может ли Голованов оказаться прав? Действительно ли лес способен сделать его жизнь лучше, вернуть отца, позволить снова пережить минуты счастья, которыми было наполнено существование Юры до появления Максима Апраксина на улице Толстого?
   - Но как же пропавшие люди? Что происходит с ними? Почему инструмент, который, как это следует из ваших слов, служит во благо, губит других?
   - Я не знаю, что с ними случается, Юра. С чего ты решил, что они погибли? Могу согласиться лишь с тем, что они пропали неизвестно куда. Почему так - не знаю. Могу лишь предположить, что причина в желании получить больше положенного. Узнав о свойствах леса, они отправляются туда, что бы использовать его в своих целях, а лес предназначен не для этого, потому эгоистичные люди и пропадают. Но ты не из их числа, я понял это сразу, когда тебя увидел. Поэтому и пытаюсь тебе помочь. Те, кто пропадают, к нам не имеют никакого отношения.
   Юра снова задумался, на этот раз ненадолго. Посмотрел на часы.
   - Уже утро, - выдохнул он. - Спасибо за приют, Максим Петрович, но пора и честь знать. Я ухожу.
   - Надеешься прогуляться по лесу и успеть на поезд? Поверь моему опыту, времени тебе не хватит. Потому оставляй свои вещи здесь, билет я поменяю без доплаты и в лес тебя провожу.
   - А кто вам сказал, что я пойду в лес, - усмехнулся Юра. - Вы здорово говорили о судьбе и прочих вещах, но я в это не верю и сегодня же уеду домой.
   Голованов, казалось, не верил словам Юры.
   - Но как? Мы были уверены, что тебя удалось убедить.
   - Кто мы? - спросил Юра, который начал догадываться о существовавшем заговоре - уж больно много внимания ему уделялось в Сентябрьске.
   - Я и Марта Леонидовна, - спокойно ответил Голованов. - Я ведь разговаривал с ней о тебе, она надеялась, что ее концерт переубедит тебя.
   - Думаю, вы лжете, вашей сообщницей была не только Курагина. И думаю, мне в лесу делать нечего. Еще раз спасибо за приют и до свидания. Юра быстро собрал свою сумку и направился к выходу.
   - Опять предаешь своего отца, Юра? - спросил Голованов вслед ему.
   Хворостин вздрогнул.
   - При чем здесь мой отец? - спросил он, разозлившись.
   - Ни при чем, как и твоя совесть, - Голованов с презрением посмотрел на него. Ты струсил, как уже струсил однажды, на улице Толстого десять лет назад.
   - Откуда вы это знаете? - Юра был ошеломлен словами Максима Петровича.
   - Какая разница, достаточно того, что я знаю. Сентябрьск - необычное место. Ну так как, готов предать своего отца снова? Ведь ты понимаешь, что лес может вернуть его, но смелости отправиться туда не хватает. Как не хватило тогда, на улице Толстого, сказать нет, принять грехи, совершенные тобой, а не списать их на счет психически нездорового человека.
   Слова Голованова достигли цели - Хворостин был выведен из равновесия. И это еще один повод поскорее убраться из Сентябрьска.
   - Зря стараешься, - скривившись, Юра сверкнул глазами. - Я не пойду в лес никогда. И можете не надеяться задержать меня в городе при помощи ваших подленьких фокусов - если потребуется, я пешком отсюда уйду. Единственный вариант силком затащить меня в лес, но, подозреваю, он вам не подходит. Всего доброго!
   Юра вышел из дома Голованова громко хлопнув дверью. В течение получаса добрался до вокзала, с подозрением поглядывая на сотрудников вокзала и других пассажиров. Кто знает, чего выкинут местные сумасшедшие - может и вправду силком попытаются его в лес затащить.
   Отираясь на вокзале он не заметил, как кто-то подкрался к нему со спины и дернул за руку. Обернувшись, Юра увидел мальчишку-карманника, который обеспокоенно смотрел на него.
   - Вы все-таки ходили в лес? - настороженно спросил он.
   - Нет.
   Страх и неуверенность, застывшие на лице мальчика, исчезли, он слабо улыбнулся.
   - Значит, у меня получилось вам помочь. Я боялся, что теперь вы один из них и сдадите, но что-то подсказало, что нужно подойти и спросить.
   - Что ты имеешь в виду, когда говоришь один из них.
   Мальчик неуверенно осмотрелся по сторонам.
   - Давайте поговорим на улице.
   Юра глянул на часы - поезд прибудет через полчаса, можно и поболтать. А вдруг это еще одна уловка Голованова?
   "И что сделает мальчишка? Особенно с учетом того, что благодаря ему я твердо отказался, а не стал колебаться в последний момент", - рассудив так, Юра согласился и вскоре они выбрались на улицу и спрятались в том самом месте, где Хворостин впервые поймал карманника.
   - Так что ты хотел сказать? - спросил Юра.
   - Понимаете, вы не единственный человек, которого они хотели заманить в лес, - сказал мальчик.
   - Я знаю.
   - Они сами рассказали? Да, они всем рассказывают об этом, но не говорят, что отправляют туда и тех, кто потом не возвращается. Например, моих родителей, - глаза мальчика заблестели от слез. - Эта старая ведьма и меня уговаривала пойти туда, а я не послушал...
   - Постой-постой, твои родители пропали в лесу? Но Голованов рассказывал, что там пропадают только те люди, которые идут туда по собственному желанию.
   - Брехло! Моим родителям так врали, и тем другим, в том году, и в этом.
   - Каким другим? Сколько человек посещает этот лес, и откуда ты знаешь обо всем этом?
   - После того, как родители пропали, я живу у тетки в Оренбурге. Она добрая, разрешает в сентябре не ходить в школу и ездить сюда, вспоминать родителей. Думает, я на концерты этой ведьмы хожу. А я в толпе высматриваю всех, кто походит на моих родителей. Они были такими же, как вы, что-то внутри не дает спокойно жить. Каждый год в течение августа-сентября в лес заходит пять-шесть человек, может и больше, а возвращается только один. И он становится одним из них, помогает им всем заманивать новых жертв. Как они вышли на вас? Наверняка через знакомых. Так же они вышли на отца. Такие как вы, мои родители притягивают себе подобных. И здешние знают об этом, пользуются этим, пока не найдут нужного им человека.
   - Нужного для чего?
   - Для того, чтобы он пошел в этот проклятый лес и стал им помогать. Наверно. Я не знаю. Мне всего пятнадцать лет, я и так пытаюсь делать все, что могу, чтобы уберечь других от участи моих родителей. Знаю только, что в этом лесу творятся страшные дела, о которых мы ничего не подозреваем. И верю, что если смогу отговорить всех, кто намеревается его посетить, то этот лес зачахнет и сгниет от голода. Вы ведь знали, что во все времена года он в одной поре - листья всегда желтые и никогда не опадают, а на ветка по весне не появляются почки?
   - Нет, не знал, - Юре стало жутко от рассказа мальчика, но вместе с тем возникло и какое-то другое чувство, не дававшее ему покоя. Он правильно сделал, что не попался на уловки Голованова, но теперь Хворостину стало казаться, что в лес он должен сходить, но не ради своего отца, а ради мальчика, который напомнил Юре самого себя в детстве.
   - И не на одной карте город этот проклятый не отмечен. Неизвестно, как о нем вообще узнают.
   - Что ж это за место такое?
   - Плохое место, - выдавил мальчик, которого расстроил разговор. - Но я рад, что вы не пошли в лес.
   - Я тоже, - сказал Юра, а сам уже догадался, что не давало ему покоя - чувство долга. В этот самый момент он как никогда ясно понял, каким мотивом руководствовался Артем Селиков, когда напал на Апраксина. Ни злобой или ненавистью, а желанием помочь другим. Все они тогда согласились стать собственностью рабовладельца, который предлагал им бесцветное существование в мире, который он сам выдумал. А Артем заступился за них, готовых ради комфорта и жизненных удобств отказаться от себя самих.
   Лес был таким же Апраксиным, только неодушевленным, исполнял мечты лишь тем, кто готов был мириться со страданиями других. Голованов называл это судьбой. И ведь исчезновения других людей запросто вписывались в его человеконенавистническую теорию, смысл которой он благоразумно не стал раскрывать перед Юрой до конца. Но Хворостин не дурак и сам мог додумать - если человек не возвращался, значит судьбой ему было предрешено сделать нечто ужасное, поступок, который нарушит естественный ход вещей, принесет вред другим людям, а потому исчезновение такого человека - это благо. Вот только если "хорошие" могли отклониться от пути, предрешенного судьбой, то почему "плохие" не могли свернуть на тропинку, которая позволит им прожить достойную и честную жизнь?
   "Курагина, Голованов, Наденька - они все фанатики, поклоняющиеся своему божку и уверовавшие в его всемогущество. Жертвы их слепой веры, такие люди, как этот пацан, который вместо того, чтобы радоваться жизни в пятнадцать лет разъезжает между Оренбургом и Сентябрьском и пытается уберечь других от опрометчивого шага. Если бы я только знал, как это остановить..." - пронеслось в голове у Юры.
   Издалека донеслось пыхтение локомотива, перестук колес поезда.
   - Не верится, что вы уедете, так и не побывав в лесу, - сказал обрадованный этим звуком мальчишка. - Ведь вы первый, кого мне удалось убедить. Остальные верили им.
   - И я тебе за это благодарен, - улыбнулся ему Юра. - Ну, пошли на посадку.
   Они выбрались из закутка и уже собирались войти в здание вокзала, чтобы через него попасть на платформу, как вдруг Юру окликнули. Хворостин и сам не верил, что он так просто выберется из Сентябрьска, а услышав голос Кати Соколовой, понял, что в лесу он все-таки побывает.
   - Юра, постой, пожалуйста, не уезжай, - она подбежала к ним, схватила Хворостина за рукав. - Пожалуйста, ты должен мне помочь, - взмолилась. Мальчик, до того безмолвно наблюдавший за сценой, посмотрел на Юру глазами, в которых снова вспыхнул страх.
   - Ты ее знаешь? - спросил он и после кивка Юры продолжил. - Не слушай ее, тебя хотят обмануть! Она за одно с ними.
   Катя с ненавистью посмотрела на мальчика, но ничего ему не сказала.
   - Юра, пожалуйста. Я нашла Васю, знаю, как ему можно помочь, но без тебя у меня ничего не получится. Прошу тебя, умоляю, на колени перед тобой стану, только не уезжай! Пошли со мной, ты ведь можешь спасти моего брата, без тебя ему конец.
   - Не слушай ее! - мальчик готов был закричать, на троицу у вокзала начали обращать внимание прохожие и Юра понял, что нужно прекращать цирк.
   - Тихо! Как тебя зовут, парень? - обратился он к мальчишке.
   - Степа, - ответил тот.
   - Иди к поезду, жди меня там, мне нужно поговорить с Катей.
   - Она тебя обманет, не верь ей, - мальчик зло посмотрел на девушку. - Не знаю, с ними она или нет, но если не сними, то они и ее обманут.
   - Не бойся, я буду начеку, -уверил его Юра. Когда мальчик ушел, Катя снова ухватила за руку.
   - Пойдем скорее, пока этот мальчишка не вернулся, только ты можешь помочь Васе, поэтому он тебе и звонил.
   - И как же я могу ему помочь? - спокойно спросил Юра. Он разгадал замысел Кати, знал, что Степа прав и Соколову использовали, чтобы заманить Юру в лес. На самом деле он был рад, что все так сложилось, но решил выгадать себе немного времени на продумывание дальнейших шагов.
   - Некогда объяснять, нужно идти скорее, пожалуйста, -продолжила умолять Катя.
   - Скажи хоть, куда идти?
   - Недалеко, я тебе покажу.
   - Ну, пошли.
   Он совсем не удивился, когда они перешли на ту сторону и направились к сторожке Романа. Тот стоял, облокотившись на прутья забора, и с ухмылкой поглядывал на Юру и Катю.
   - А вы в лес? Не боитесь щаблудиться?
   Катя бросила в его сторону полный отчаяния взгляд, мол, молчи, не подначивай, Юра даже смотреть на него не стал, лишь у самой калитки остановился.
   - Ну пошли, Юрочка, пожалуйста, мы скоро будем на месте, - видимо Катя перепугалась, что слова Романа все-таки спугнули его. Однако она ошиблась - Хворостин остановился по другой причине.
   - Если за мной пойдет мальчишка не пускай его, - обратился он все-таки к Роману.
   - На то я здесь и приставлен, - заявил охранник, посмеиваясь одними глазами.
   Катя снова увлекла Юру за собой, он переступил металлический порожек, под ногами захрустели листья, они стали углубляться в лес. Не прошли и десяти шагов, как Юра почувствовал изменения, произошедшие вокруг. Оглянулся - позади деревья, ни забора, ни тропинки, по которой они шли.
   - Прости, Юра, - выдавила Катя, оказавшись у него за спиной, попыталась толкнуть исподтишка и повалить на землю, но заставила Хворостина сделать лишь несколько шагов вперед. Когда он развернулся, то увидел, как Катя убегает, вопя на весь лес.
   - Я делала, что ты просила! Верни мне брата!
   Продолжалось это недолго - Катя затерялась среди деревьев, ее голос резко оборвался. Юра вздохнул, осмотрелся. Лес выглядел обычным те же корявые деревья, тот же пушистый ковер из листвы, тот же хруст ломающихся веток под ногами, те же тропинки-ручейки, расползающиеся во все стороны. Но это только на первый взгляд. Приглядевшись, можно было заметить, что все вокруг живет своей особенной жизнь, даже воздух, казалось, приходил в движение по собственному желанию, обладал волей и разумом. Куда идти Юра не знал, но не успел он подумать о выборе пути как, повернувшись на сто восемьдесят градусов, обнаружил широкую тропинку, которой всего мгновение назад там не было. Делать нечего, он зашагал по ней.
   Чириканье птиц, тихий шелест не опавших листьев, доносящиеся издалека журчание ручья навевали меланхолический настрой, на душе стало тяжело, в голове стали вспыхивать воспоминания о детстве. И тут прямо посреди тропинки Юра увидел мальчишку лет четырех-пяти - самого себя в детстве. Он замер, выпучив глаза: из-за дерева показалась его мать, подошла к мальчику, наклонилась, обняла и поцеловала в щеку.
   - Куда ты убежал, Юрочка, картошка уже спеклась, пошли кушать, -произнесла она.
   - Я собиаю листики, - промямлил мальчик.
   - Ну, пойдем, маленький, покушаем.
   Хворостин устремился следом за уходящей матерью и сыном. Он помнил этот день, возможно, самое яркое воспоминание его детства, когда они всей семьей выбрались, наконец, на отдых в лес. Папа разжег костер, насадил сосиски на шампур, пожарил их, а после, когда костер почти выгорел, зарыл картошку в золе. Мама помогала ему, а Юра в это время бродил по окрестностям, гонял белок, с любопытством рассматривал обнаруженных им улиток, собирал понравившиеся листья.
   Память не подвела: мама с мальчиком привели его к костру, возле которого сидел рослый крепкий мужчина, очень похожий на теперешнего Юру - Павел Хворостин. Он выпрямился, улыбнулся, глядя на жену и сына.
   - Скорее, Юрок, картошка уже готова, налетай.
   В этот момент подул ветер. На глазах у Хворостина его семья превратилась в разлетевшиеся во все стороны листья. Единственным напоминанием о том, что здесь кто-то был служил эхом разносившийся по лесу детский смех.
   Юра зажмурился, а когда открыл глаза, снова обнаружил себя на тропинке. Задетый за живое, он ускорил шаг, пошел вперед.
   - Папа, я сдал экзамен, - донесся до него радостный голос юноши. Повернув голову на звук, он опять увидел себя среди деревьев. На этот раз ему около семнадцати, Рядом стоял отец, седой, но счастливый.
   - Молодец, сынок. Ты стал на еще один шаг ближе к медицинскому. Уверен, вступительные тоже сдашь с блеском. И в какого ты такой талантливый?
   - В маму, наврено, - усмехнулся Юра.
   Отец громко захохотал.
   - Уел, так уел, - сказал.
   Снова ветер и возможное будущее осыпалось на землю дождем золотисто-коричневых листьев.
   Юра замер. Он и предположить не мог, что это будет настолько трудно. Сенова двинулся вперед по тропинке и когда среди деревьев маяком обозначились черты затянутого легким туманом озера, кто-то сзади окликнул его. Обернувшись, Юра увидел себя теперешнего. Рядом с ним стояли мама и отец, обнимались. Тот Юра всматривался в лицо Хворостина с мольбой во взгляде.
   - Вот чего я лишился и что заслужил, - произнес призрак перед тем, как раствориться. Следом за ним исчезла мать, а отец остался.
   - Я вас любил, но не держу на тебя обиды за то, что ты отвернулся от меня. Наверно, заслужил это.
   Сильный порыв ветра разметал листья во все стороны, отец исчез. Юра вспомнил их последнюю встречу, письма из тюрьмы, которые Павел слал ему, в надежде узнать хоть что-то о последнем родном человеке. А Юра оставался сух и не преклонен. Это жестоко.
   Хворостин сломался, по его щекам потекли слезы, он закрыл лицо руками, протер глаза, а когда отвел ладони в сторону, то понял, что стоит на берегу небольшого лесного озера, того самого, которое видел во сне. Вокруг очень красиво, пожалуй, лучше места на земле не найти. Красные и желтые листья, словно роскошный ковер, застилают землю. Покрытая глубокими морщинами кора старых деревьев изъедена жуками. С их ветвей, словно капли дождя по весне, падают листья. Красно-желтый водопад заливает собой все вокруг. Вокруг озера густые заросли камыша. Квакают лягушки, поют сверчки, жужжат комары. С поверхности воды туман медленно переползает на сушу. Юра чувствует, как понизу тянет холодом, оборачивается, зная, кого увидит. Позади стоит прекрасная женщина. Привлекательнее её он никогда не видел и не увидит. Абсолютно голая, она скрывала свои прелести длинными густыми красно-рыжими волосами. Смеющиеся зеленые глаза, точеные черты лица, длинная шея. Она слабо улыбается, приближается к нему. Где-то среди камышей кричит цапля.
   - Вот мы и встретились, Юра. Я давно тебе ждала, - говорит она. Голос мягкий, нежный, по-матерински теплый.
   - Зачем?
   - Потому что люблю тебя, - произносит и останавливается в паре шагов от него. - Потому что хочу помочь и знаю как.
   - И как же?
   - У тебя отобрали детство, которого ты заслужил. Я тебе его верну. Ты не станешь разменной монетой в войне твоих родителей, а будешь счастливым ребенком, мечты которого непременно исполнятся. Ты ведь хочешь этого, сам знаешь.
   - Хочу, - не стал врать Юра. Он поддался чарам женщины, просто потому, что сопротивляться им было невозможно.
   - И заслуживаешь, - кивнула женщина.- Ты честный и прямой человек, которому порядком досталось. Тебе было суждено большее, но вместо этого ты лишился всего из-за произвола подлеца, испоганившего и твою жизнь, и жизнь твоих родителей. Но теперь все можно поменять. Апраксин будет вычеркнут из истории, он величина ничтожная, помеха, от которой, к сожалению, избавиться заблаговременно не получилось. А ты получишь то, о чем так мечтал, - она подошла к нему плотную, закинула руки на плечи, поцеловала в уголок губ. - Спасешь жизнь своего отца от полного краха, сделаешь счастливой свою мать. И это будет только началом. Очень много людей будут благодарны тебе, очень многие окажутся обязаны жизнью, - последовал поцелуй в губы. До того стоявший недвижно Юра непроизвольно поднял дрожавшие руки, обнял ее за талию, кончиками пальцев ощутил нежность ее кожи, ответил на поцелуй. Мгновение, на которое сомкнулись их губы, превратилось в вечность, но женщина все-таки отпрянула.
   - Так ты готов принять мою помощь, Юра? - мягко спросила она, прижав свои ладони к его щекам.
   Хворостин был готов ответить утвердительно, сделать все что угодно для этой прекрасной незнакомки, вскружившей его голову, но перед глазами у него внезапно возник образ алкоголика, которому однажды предлагали начать жизнь с чистого листа - Артема Селикова. Он, как Юра теперь, хотел ответить да, но произнес нет. Потому что знал - на чужом несчастье счастья строить нельзя. И это воспоминание заставило Юру отпрянуть от женщины, снять руки с ее талии, отойти на шаг назад.
   - Ты вернешь моих родителей, но как сложится жизнь Степы, что будет с его родителями? А брат и сестра? Ты ведь их обманула. Пообещала наивной Кате, что если она приведет меня, то вернешь ей Васю, а сама оставила их блуждать по лесу вечно. Ведь я прав? Ты, твои сообщники вне леса приводите сюда людей и губите их, заставляя вечно блуждать в чаще. Скольких погубила старушка божий одуванчик Курагина? Скольких привел тебе миллиардер Ройт? Сколько судеб должен буду поломать я? Как долго служит тебе Голованов? - говоря это, Юра разъярялся, очарование женщины больше не оказывало на него никакого действия, он ненавидел этот лес, ненавидел это озеро, ненавидел тех, кто хотел использовать его привязанность к родителям, чувство вины перед отцом.
   - Ты не понимаешь, - женщина оставалась мягка и спокойна. - Они не погибают, а вечно блуждают по тропинкам прекрасного леса. Мы их спасаем, а не губим. Я прошу привести сюда только тех, кто сотворит ужасные вещи в будущем. И вечная прогулка наименее страшное из тех наказаний, которые их могли постигнуть.
   - Наказание за что, если они ничего не сотворили...
   - Но сотворят.
   - ...и никто их не осудил. Или судьей здесь значишься ты?
   - Я, - подтвердила женщина.
   Юра вспомнил еще один свой сон, о сожжение трех человек и о том, как уходившие с пепелища люди приобрели черты лица казненных. Теперь смысл этого видения сделался яснее.
   - Нет, я никогда не приму твоего предложения, не стану помогать тебе губить других людей, не поверю ни единому твоему слову.
   - Одумайся, Юра. Ведь если ты ответишь нет, то никогда больше не выйдешь из лесу. Мне бы этого очень не хотелось - ведь я люблю тебя.
   - То же самое ты говорила Ройту, Курагиной, Ильину, Соколовым, может быть, скажешь Голованову, если этому трусу хватит, наконец, смелости переступить границу леса! Но я тебе не верю и покину этот лес тогда, когда пожелаю. А желаю я этого прямо сейчас, - он повернулся, но не обнаружил тропинки, по которой пришел сюда. Наполевав на все, пошел куда глаза глядят.
   - Стой! - впервые женщина повысила голос. - Неужели ты не понимаешь, что губишь себя просто так? Неужели не понимаешь, что отказываешься от счастья, от отпущения грехов? Тебя больше не будет мучить совесть, ты вновь переживешь самые счастливые моменты своей жизни, не предашь своего отца. Неужели ты настолько глуп, что откажешься от второго шанса?
   - Я отказываюсь не от второго шанса, я отказываюсь менять счастье других на свое собственное! - сказал и твердой походкой направился дальше. Что-то стало меняться, в воздухе запахло перегноем, деревья на глазах начали чахнуть, листва под ногами превращалась в труху.
   - Пожалуйста, если не ради себя, то ради других, - донесся слабый голос женщины у него из-за спины. - Ты же все испортишь не только себе, но и остальным, лишишь человечество шанса. Подумай об этом, глупец!
   Но Юра не стал слушать, он разглядел тропинку и пошел по ней, наблюдая за тем, как лес у него на глазах умирает. Каждый его шаг отзывался громким треском, будто бы воплями древних великанов, неизвестно сколько простоявших на земле. Теперь сомнений не оставалось - Хворостин победил.
   Все волшебство растворилось, воздух сделался обычным, тропинки перестали исчезать и появляться, а застыли на месте и вели обратно в Сентябрьск. Из чащи донеслись чья-то шаги, Юра увидел человека и глазам своим не поверил - то был Штиблет. Весь взъерошенный, с округлившимися глазами он бросился навстречу Хворостину.
   - Юрка, ты ли это? Что за чертовщина здесь творится?
   - Нет тут никакой чертовщины, - слабо улыбнулся Юра. - Пошли скорее отсюда, где-то неподалеку тебя сестра дожидается.
   - Катя? А зачем она приехала?
   - Сам у нее и спросишь.
   Штиблет схватился за голову.
   - Я ж на деньги попал, Юрка. Как забыть мог, не понимаю. Где был, тоже вспомнить не могу. Не, что не говори, а чертовщина творится явная.
   - Ну твориться, так твориться, - с удивлением Юра обнаружил, что традиционная трескотня Штиблета не раздражает его, а наоборот поднимает настроение. Тот продолжил засыпать Хворостина вопросами, Юра отвечал обрывочными фразами, а тропинка тем временем сделалась шире, впереди стали различимы ворота, возле которых толпились люди.
   - Вот и твоя сестра,- сказал Юра, - заметив выбредающую на тропинку Катю. Соколова увидела брата и Хворостина, бросилась им на встречу, обняла Васю.
   - Я тебя все-таки нашла! - воскликнула она. - Куда ты пропал, Вася, ты представляешь, что мы с родителями пережили?
   - А я пропадал? - удивленный реакцией сестры, Штиблет растерялся, не знал как себя вести.
   Катя краем глаза глянула на Юру, но потом быстро отвела свой взгляд.
   "Помнит, - подумал Хворостин. - Ну и пускай".
   Он не винил ее - в конце концов, сам едва-едва не согласился на предложение женщины из леса. Оставив брата и сестру позади, он приблизился к калитке, где встретил старых знакомых - Романа и Голованова, с ужасом наблюдавших, как из лесу выходят все новые и новые люди. Увидев Хворостина, они набросились на него с претензиями, готовые в любой момент пустить в ход кулаки:
   - Что ты натворил, паскуда! - орал Роман.
   - Я же сказал тебе, что твою просьбу выполнят, ты один из тех, кто подходит! - буйствовал Голованов. - Какого же ты отказался?
   - А куда же пропал ваш благожелательный тон, Максим Петрович? А ты, рома, что не улыбаешься? - с издевкой спросил Юра.
   - Да я тебя? - Голованов занес руку для удара, но Роман остановил его.
   - Не трожь говно, вонять не будет, - брезгливо бросил он.
   Они отошли в сторону и продолжили сокрушаться по поводу погибающего леса. А Юра вместе с остальными прошел через калитку и чуть в стороне от сторожки заметил Степу в объятьях родителей. Тот встретился взглядом с Юрой, что-то сказал маме, направился к Хворостину с сумкой в руках.
   - Я думал, вы станете, как они, - промямлил он сквозь слезы радости. - А вы сумели навредить им так, как никто другой. Я бежал сюда с вашей сумкой, но опоздал, а этот сторож издеваться стал, не пускал меня в лес. А потом листья вдруг стали опадать, а деревья гнить прямо на глазах. Я такого никогда не видел. А сторож как начнет хвататься за голову да причитать, про меня и забыл. И тут люди стали появляться. Смотреть по сторонам, будто только что прозрели, ведут себя, как пришибленные. И среди них мои родители! Ведь это вы сделали, правда?
   Юра пожал плечами.
   - Не знаю, - ответил.
   - Спасибо вам, и вот сумка, - он протянул ее Хворостину, тот улыбнулся, поднял, закинул на плечо и направился к вокзалу.
   - Поезд ушел? - спросил он у Степы, который уже стоял рядом с родителями.
   - Да, вы опоздали.
   - Ничего страшного. Удачи тебе, Степа, - Юра подмигнул ему и пошел по асфальтовой дорожке, когда та закончилась, выбрался на обочину и двигался так, пока не добрался до дорожного указателя, на котором слово Сентябрьск было перечеркнуто, стал ловить попутку. Он возвращался обратно, но не в Рязань, а в родной город, на улицу Толстого.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"