Константинов Александр Алексеевич : другие произведения.

Грибными Тропами

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Цикл коротких историй из жизни грибников. Для всех, увлеченных грибами, лесом и/или ностальгирующих по последним годам эпохи застоя.

  

ОГЛАВЛЕНИЕ

  
   ПОДСКАЗКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
   УГОЛ ЗРЕНИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7
   КОМБИНИРОВАННЫЙ СПОСОБ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13
   ЛИЧНАЯ ПЛАНТАЦИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16
   ПОДЛИПАЛА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20
   МСТИТЕЛЬНАЯ ВОРОНА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24
   ШЕЛЬМЕЦ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 26
   ЗА ДВУМЯ ЗАЙЦАМИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 31
   ЕЛОЧКИ-ПЕНЕЧКИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35
   МЕЧЕНЫЙ ЕЖОНОК. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 38
   МАРУСИНЫ МОСТОЧКИ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40
   ОСНОВНОЕ ПРАВИЛО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44
   УПРЯМЕЦ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 49
   ВЫВОДОК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 54
   АКТИВНЫЙ ОТДЫХ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 56
   ГАДЮКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64
   МЕТОДА ПЕГИНА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66
   КОНКИСТАДОР. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 69
   ПСИХОЛОГИЯ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 73
   ОРИГИНАЛЫ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 77
   ЧЕРТОВО ПОЛЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80
   ФОМА НЕВЕРУЮЩИЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86
   БЕЛЬЧАТА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91
   БОРОВИКИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93
   ЛАКОМКИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96
   КУПЕЛЬ ГОСПОДНЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98
   ПОЕЗДКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102
  

ПОДСКАЗКА

  
   Лену и Леню Ивлевых я впервые встретил на станции Черусти, возвращаясь из леса. Вполне возможно, что эти дети встречались мне и раньше, и, наверное, даже встречались, но я не обращал на них внимания, как не обращаешь особого внимания на сотни встречных ежедневно. А Лена с Леней, оказывается, меня уже знали... Но лучше обо всем по порядку.
   С грибами из Тасина я возвращался на поезде в два вагона, который местные жители именовали "Учеником", несмотря на то, что на старом тепловозике, тащившим этот поезд, красовалась гордая надпись "Стрела". Но эта странная "Стрела" летела порой со скоростью черепахи, подолгу задерживалась на остановках и частенько опаздывала в Черусти к московской электричке. За это в адрес бедной "Стрелы", хотя сама она в этом была меньше всего виновата, а вернее - совсем не виновата, сыпа-лись невероятные проклятия от пассажиров, которым нужно было ехать дальше в сторону Москвы. Бранились люди, конечно, не зря. Одни опаздывали на работу, у других срывались намеченные встречи, а следующая электричка на Москву шла только через два часа - время, в наш спешащий век, немалое.
   На этот раз "Стреле", однако, дали зеленую улицу и, гремя на радостях всеми своими составными частями и откашливаясь клубами темной, жирной копоти, она прибыла в Черусти без опоздания. Гордо катился маленький поезд вдоль длинной платформы.
   И уже из вагона я начал оглядывать эту самую платформу, в надежде встретить кого-нибудь из знакомых грибников. Путь мне предстоял еще немалый, и не хотелось ехать в одиночку - можно было скоротать дорогу в компании, перебрасываясь в картишки или постукивая косточками домино.
   Пассажиров па платформе, однако, в этот рабочий день было мало, а грибников и вовсе можно было перечесть по пальцам. Я все же двинулся вдоль платформы, не теряя надежды встретить знакомых, но обнаружил только одну обособленную группку. Это была целая семья грибников: скучный, будто недовольный чем-то, мужчина, белокурая девочка лет десяти-одиннадцати и русоголовый мальчонка дет восьми...
   У ног мужчины стояла раздувшаяся от свинушек авоська и высокая цилиндриче-ская корзина, самая неподходящая для леса. Нижние ряды грибов в таких корзинах, находясь под сильным давлением, мнутся и за дальнюю дорогу приходят почти в полную негодность.
   Ничем не привлекла меня семья грибников: ну что за попутчики - дети. Но когда я проходил мимо, девочка неожиданно поздоровалась, окликнув меня по имени. Я невольно задержался, но, не успел и рта раскрыть, как девочка с детской непосред-ственностью выпалила:
   - А мы вас знаем, дядьсаш!
   - Откуда же?
   - А вы на автобус ходите мимо нашего дома.
   На автобусную остановку я ходил только мимо одного дома в нашем микро-районе. И теперь невольно подумал о том, как расстояния усиливают чувство сосед-ства. У наших домов эта девочка, возможно, и не поздоровалась бы, а вот за полторы сотни километров я для нее был уже своим.
   - Выходит, мы соседи? Тогда давайте знакомиться ближе, - предложил я.
   Оказалось, что девочку зовут Леной, а ее братишку - Леней.
   - Ивлев, - нехотя подал мне руку скучный папа.
   - А мы шесть белых нашли, - сияя чистыми, голубыми глазенками, восторженно сообщила Лена. - Папа - один, я - два, а вот он, - ткнула она в грудь братца, - больше всех - три! Он у нас глазастый. А вам попались белые?
   - Есть там, - кивнул я на корзинку.
   - А еще мы нашли десять подосиновиков. Красивые, спасу нет! Я - три, папа - тоже три, а он - четыре! А вы нашли?
   - Да есть там.
   - Сколько?
   - Не считал, правда, но около сотни будет.
   - Сто?! - Лена некоторое время так и стояла с открытым ртом, пока не перевела дыхания, и только потом спросила: - А посмотреть можно?
   - Пожалуйста, - я сдернул с корзинки покрывало.
   Гриб у меня и, правда, был хороший. Гладыши, волнушки и даже подберезовики на этот раз не были удостоены чести занять место в моей корзинке. И хоть жаль было оставлять их в лесу, но что поделаешь - в корзинку всего не заберешь, а повозку за собой не потащишь. И поэтому из хороших грибов отбираешь лучшие, такая возмож-ность в отдаленных местах и в наше время еще есть. Не было у меня и привычки считать грибы, даже белые. То есть штук до двадцати я считал, а потом сбивался. Да и к чему это - все твое, что есть в корзинке. Но штук около сотни боровиков у меня было, примерно такое же количество и осиновиков.
   Некоторое время дети, как завороженные, смотрели на грибы, и только потом посыпались их восторженные возгласы:
   - А вот какой!
   - А этот лучше!
   - Папа, посмотри!
   Детские ручонки потянулись к грибам.
   - Руками не трогать, - строго сказал отец, и лицо его, как мне показалось, еще более нахмурилось и поскучнело.
   В поезде мы ехали вместе. Ивлевы занялись едой, а я смотрел на главу семейства, и не мог понять этого человека. Если ему надо было просто погулять с детьми в лесу, то не было нужды забираться в такую даль; если же он брал их как помощников, то и это неразумно. В наше время за настоящими грибами приходится ходить далеко, и тут уже дети из помощников превращаются в помеху. Ничего этого Ивлеву я, однако, не сказал, и мы, наверное, всю дорогу так и промолчали бы. Но на остановке в вагон с шумом ввалились знакомые ребята с корзинками, и я оставил семью грибников.
   Прошло несколько дней. И, возвращаясь однажды из леса, я вновь встретил Лену и Леню около их дома. Дети подбежали, поздоровались, но их милые мордашки явно были чем-то огорчены.
   - У вас опять столько? - спросила Лена.
   - Да нет. Белый отошел, теперь жди осени.
   - А сейчас какие?
   - Разные, больше для солки.
   Дети попросили показать грибы, что я и исполнил. Они копались в корзинке, спрашивали о названиях незнакомых грибов. Вскоре открылась и причина детской грусти.
   - Папа больше не берет нас, - шмыгнув носом, сообщил Леня.
   - Это почему же?
   - Говорит, что мы только под ногами путаемся, - с обидой сказала Лена. - А как мы путаемся, если больше его находим?
   - Неважные дела. Ну, а мама? Пробовали вы с ней говорить? - начал я прощу-пывать обстановку в семье.
   - Мама что! - усмехнулась Лена. - Она ничего не понимает, даже дома спраши-вает: "Это какой? А это какой?"
   - И в сковородку класть боится, думает, что поганки, - добавил Леня.
   - Вот вы и научите ее собирать грибы, - подсказал я. - Благородное дело.
   - Она не поедет, - потупилась Лена. - Папа ее сколько раз звал, а она не поеха-ла.
   - Папа один, а вас двое. Попросите, как следует, может, и поедет, - гнул я свою линию.
   - Ее не допросишься, - отмахнулась Лена.
   Моя подсказка начинала смахивать на наущение, и я подался на попятную:
   - Если не поедет, то и просить, конечно, нечего.
   - Нет, мы уж ее попросим! - вдруг оживилась Лена.
   - A я так сделаю, - уловив намерение сестры, сказал Леня. Он скривил рожицу, оттопырил губы и протянул плаксиво: - В ле-ес хо-очу-у!
   На одном из балконов второго этажа показалась молодая полная женщина, белокурые волосы которой были все в бигуди, и сказала строго:
   - Леня, перестань выть! Режут тебя, что ли? - Женщина задержала взгляд на мне и на моей раскрытой корзинке и сказала еще строже: - Грибов у дяди не просите! Слышишь, Лена?!
   - Слышу! - откликнулась девочка.
   Женщина скрылась. Дети умчались домой, видимо, не собираясь откладывать исполнение своих намерений. Я тоже поспешил покинуть "опасную" зону.
   Мама Лены и Лени мне не понравилась, и я уже сожалел о своей подсказке. Такую даму, понятно, лесом не увлечешь, а если и увлечешь, то только об этом пожалеешь. То ноги она промочит, то комары ее закусают - и будет одно нытье и неудовольствие. И на мою голову, определенно, проклятий перепадет больше, чем она этого заслуживает. Дама, естественно, догадается, откуда подул ветер, поймет, что стоял я у подъезда не зря.
   Не успел я удалиться на приличное расстояние, как из открытой балконной двери второго этажа донеслось нечто напоминающее кошачий концерт. В нем выде-лялся пронзительный Ленин голосок: "В ле-ес хо-очу-у!" Я прибавил шагу.
   Оказалось, напрасно я спешил. Не зря говорят, что мир тесен. А если ты живешь с людьми в одном городе, да еще по соседству, то встречи с ними неизбежны. Так и случилось.
   В один из дней я неожиданно встретил Ивлевых в поезде. На этот раз папа отсутствовал, и возглавляла семейство мама. Первым моим желанием было испа-риться, исчезнуть, перейти в другой вагон. Но Лена уже заметила меня и помахала ручкой, до меня донеслись ее слова: "А вон дядьсаша". Бегство стало невозможным, пришлось подойти. Надо ли говорить, что я приближался к Вере Васильевне (так звали мать Лены и Лени) с робостью кролика, приближающегося к удаву.
   Я помнил строгий голос этой дамы и не ожидал от встречи ничего хорошего. Но, к своему удивлению, на полном и слегка загоревшем лице Веры Васильевны я не заметил никаких признаков раздражения. Наоборот, она встретила меня ласково и заговорила первой, молвив:
   - Я уже не сержусь на вас, но попались бы вы мне раньше! - погрозила она мне пухлым пальчиком.
   Лена и Леня по привычке принялись, было, исследовать мою корзинку, но мать запретила им, и продолжала оживленно:
   - Вы знаете, я даже не представляла, что лес - это такая идеальная разрядка. Обо всем на свете забываешь, ну буквально обо всем! Из головы вылетают все эти расчеты и вся бухгалтерия. Только и ждешь, когда вот он попадется, этакий вот бутуз, - взяла она своими наманикюренными пальчиками из корзинки боровичок. - А эта проклятая полнота, этот бич века, как она меня извела. И что я только не делала: и голодала, и на диетах сидела - мучила себя невыносимо. И, представляете, все это напрасно. Одна поездка на природу помогает лучше, чем все эти голодовки.
   Я понял, что словоизлияниям Веры Васильевны конца не будет: уж если современную даму что-то увлекло, то рассказать об этом она сумеет. Извинившись, я вышел покурить. И тут же, в тамбуре вагона, дал себе слово: никогда не составлять мнения о людях только по их внешнему виду.
  

УГОЛ 3РЕНИЯ

  
   Самым юным грибником в вагоне на этот раз был Сережа - востроглазый маль-чонка лет шести. Он не отпускал от себя, держа ее на коленях, аккуратную корзиночку из разноцветного провода, доверху наполненную приличными грибами: белыми, подо-синовиками, лисичками, моховиками. И хотя мальчик изо всех сил старался сохранять солидность - отводил взгляд от корзинки и хмурил белесые, выгоревшие брови, - не-трудно было заметить, что он гордится своими трофеями.
   Рядом с Сережей находилась его седенькая бабушка. Ее берестяная кошелка была укрыта тряпицей, и бабушка не обращала на нее внимания. Но то и дело ласково поглядывала на внука, радуясь за него.
   Напротив Сережи и его бабушки устроились две солидные дамы, обе в светлых дачных кепи и с букетами разноцветных астр. И как только дамы устроились - уложили цветы на полку, - так и проявили самый живой интерес к Сережиным грибам.
   - Где же таких набрали? - спросила одна из дам, и потянулась пухлой в дорогих кольцах рукой к грибам: - Какая прелесть - эти грибочки!
   - Где же нам набрать, - отвечала Сережина бабушка, - походили вот по опуш-кам, Бог и дал. Куда же нам далеко? Стар, да мал - далеко не уйдешь.
   - Неужели такие маленькие дети грибы находить умеют? - указала взглядом на Сережу вторая дама, с крашеными под седину волосами.
   - Все сам собрал. У меня-то таких хороших и нет совсем, - старушка приподняла от ног свою кошелку. - У меня сыроежки все больше. Куда уж мне. Я и повернуться не успею, как он кричит уже: "Белый пропустила, бабушка!" И все дочиста грибы по названиям знает.
   - Скажи ты! - удивилась крашеная дама.
   - Какой хороший мальчик! - рука в кольцах потянулась к русой головке, но Сережа уклонился от притворной ласки.
   Это заметно шокировало дам, и они не проявляли больше интереса ни к грибникам, ни к их трофеям. Вскоре бабушка и внук сошли. Дамы посидели минуту молча. Но, поскольку двум женщина усидеть рядом молча просто невозможно, то, переглянувшись, заговорили и эти.
   - Как несолидно, - молвила дама в кольцах.
   - Я тоже так подумала, - вторила ей подруга.
   - Век прожила, и плести такое при ребенке...
   - Такие научат уму-разуму, воспитают.
   - Воспитали уже! Ты заметила, как он от меня дернулся, будто я прокаженная какая.
   Я ощутил острую необходимость вступиться за добрую старушку:
   - Иногда дети собирают грибы лучше взрослых.
   - Не говорите уж! - холодно глянула на меня крашеная дама.
   - И происходит это потому, что у детей совершенно другой угол зрения, - продолжал я упрямо.
   - Сложила все лучшие грибы внуку, чтобы похвастать, какой он у нее хороший. Вот и весь ваш угол зрения, - не уступила мне дама. - Да вот вам, ежели угодно, случай...
   Дамы не пожелали меня слушать, взаимности не получилось. Об этом обычно не жалеешь. Мало ли в поезде попутчиков. С одними разговоришься - и что-то общее сразу роднит вас, и к концу недалекого пути пригородного поезда приобретаешь единомышленников; с другими, как вот с этими дамами, не сходишься во мнениях - и они становятся для тебя безразличными, о них стараешься забыть, хотя и не всегда это получается. Мещанство и обывательщина западают в память надолго.
   Дамы разговаривали. Я не прислушивался, но из то и дело раздающихся вос-клицаний понял, что "Ах, Кларочка!" относится к даме в кольцах, а "Милая Галочка!" - к крашеной. На следующей остановке я сошел, пожелав дамам счастливого пути. Они не ответили. Меня не очень это укололо. Я не рассчитывал больше с ними встретиться, но случай распорядился иначе.
   Мой месячный отпуск подходил к концу. И хотя тянуло в дальние леса, но надо было уделить внимание и семье. Выбрав погожий денек, мы с супругой, забрав трех-летнюю дочь Наташу, отправились на одно из лесных озер.
   Женщины к поездкам на природу относятся серьезно, стараясь, со всем тщанием, предусмотреть все случаи жизни, поэтому нередко приходится тащить в лес и сумки, и авоськи, да в придачу еще и рюкзак, набитый невесть чем.
   Лесное озеро красиво. Образовалось оно на месте выработанного песчаного карьера. Откуда-то из земных глубин забили ключи, и получилось озеро, прозрачное и чистое, без зарослей осоки и ряски. Песчаное дно просматривается на невероятной глубине, а вокруг тоже песчаные откосы - пляжи, к которым вплотную подступает лес. Каким-то образом озеро и зарыбилось: не то любители-рыболовы запустили сюда мальков, не то птицы принесли на лапках икринки, - и, если вокруг тихо, к берегам подходят косяки плотвы.
   Обычно в субботу и воскресенье на озере людно, но в этот будний день народу было мало. Выбрали мы уголок в затишенке, искупались и позагорали. А потом на старом рыбацком кострище учинили свой новый костер. Хлопот хватало всем, и время летело незаметно.
   Когда костер достаточно прогорел, я сдвинул его в сторону, а над углями на рогатинках пристроил шампура с шашлыком. Моя единственная удочка, воткнутая в песчаный откос, тоже время от времени давала о себе знать. И на кукане уже томи-лась рыбешка, ожидая дальнейшей своей участи. Подвесил я над костром и котелок для ухи, а в озеро опустил на бечевке бутылку вина. Жена чистила редиску, лук и про-чие овощи. Обед намечался княжеский. И для полного великолепия не хватало только букета цветов. Но лес был рядом, и мы с Наташей решили восполнить этот пробел.
   - Смотри, чтобы она там поганку не сглотнула, - предупредила меня супруга.
   Предупреждение имело основание. Всего несколько дней тому назад я оставил на кухне корзинку с грибами без присмотра, и Наташа пыталась ее "разобрать". Шляпку подберезовика дочь сгрызла молча, но завопила, когда дело дошло до более привлекательной на вид, но едкой на вкус волнушки.
   - Ничего не случится, тут, поди, и поганок нету вовсе, - успокоил я супругу.
   Я не обманывал ее, а действительно так думал. В полукилометре от озера большой дачный поселок. И весь лес в этом промежутке исхожен и истоптан, весь в торных тропах. Какие уж тут грибы, тут и мухоморы-то все побиты. Но, как бы там я не думал, а целлофановый пакет на всякий случай в карман засунул.
   Цветов было мало. Ландыши и ночные фиалки теперь, к средине лета, уже отошли. Не было видно и купальниц, которые раньше росли в этих местах во множе-стве. Они перевелись, вернее - их извели. Лишь изредка встречались колокольчики, и на обочинах тропы - незабудки.
   Медленно шли мы с дочерью по тропе. Комары пошаливали. От их укусов Наташа то и дело вскрикивала. Я вложил ей в ручонку пару мягких березовых веток и велел отмахиваться. Неожиданно наше спокойное продвижение нарушилось. Винов-ницей этому была Наташа. Она вытянула ручонку в сторону молодой осинки и звонко выкрикнула:
   - Папа, грибок!
   Поднял я нижнюю ветку у деревца, и верно - стоит подосиновик, да такой крепыш увесистый. Вскоре дочка повторила свой жест, указывая на куртину липняка. Присел я, посмотрел в одном направлении с дочкой, и увидел боровик. Только полез за ним, а позади меня раздалось:
   - Папа, вон есе гибок!
   - Где, Натуля?
   - Вон-вон! - свободно прошла ко мне под полог липняка дочка.
   Вот так дела! Есть, оказывается, грибы в этом мятом и перемятом лесу. Но как же все это получается? Хотя - нет тут ничего удивительного. Все ведь думают так, как я до этого думал: какие тут, к черту, грибы. И если какой выскочит на открытом месте - сорвут, а специально их тут никто не ищет, укромные местечки не просматривает.
   Удвоили мы с Наташей бдительность. И еще несколько грибов обнаружили. Правда, удачливее была дочь. Она замечала грибы под нависшими над землей ветками и в высоких папоротниках. И для этого ей не нужно было нагибаться и приса-живаться. Все это у нее получалось естественно, поскольку была она росточком почти с тот же гриб.
   Мы увлеклись и незаметно вышли к глухому забору, которым был обнесен дачный поселок. Вдоль забора тянулась проезжая дорога. На ней и встретили мы Клару и Галину. Я узнал их еще издали и поначалу удивился. Но потом вспомнил, что именно в этих местах садились они прошлый раз в поезд, и понял, что где-то здесь у них дачи. Дамы прогуливались, беседовали, похохатывали и отмахивались ветками от комаров.
   К возможной встрече с ними я был, поначалу, равнодушен. Что мне какие-то дамы, которых я совсем не знаю, - с таким же успехом я могу разминуться с сотней других прохожих, не заме-чая их. Да и признать меня нелегко. Сейчас я не в лесной робе, а всего-навсего в легкой тенниске.
   Однако надежды мои не сбылись. Дамы оказались приметливее, чем я ожидал, и настроены были игриво.
   - Так вот кто собирает здесь наши грибы! - весело воскликнула Клара, когда мы сблизились.
   - Это же наш попутчик по поезду, узнаете, Кларочка? - припомнила Галина.
   - Вижу, все вижу, - усмехнулась Клара.
   Мне ничего не оставалось, как только раскланяться и приветствовать дам, хотя в душе уже и проклинал эту встречу. "Еще Наташа матери что-нибудь наговорит, она уже на это способна, - вертелось в голове, - оправдывайся потом. И зачем было переться напрямик, свернул бы в кусты - и точка. А теперь раскланивайся вот, когда тебя к этому совсем не тянет. Самонадеянный болван!"
   Дамы посмеивались. От прошлой неприязни на их лицах не осталось и следа. Наша встреча явилась для них развлечением среди дачной скуки. Они лишь слегка попеняли мне за то, что привел ребенка на съедение комарам.
   - Пусть привыкает, не в раю жить будет, - ответил я.
   - Милое дите, - рука в кольцах потянулась к Наташе, но дочка спряталась за меня, сложив губы в ту гримасу, за которой обычно следовал плач.
   - Вы что же, специально сюда по грибы приезжаете? - сглаживая поступок подруги, спросила Галина.
   - Да нет, мы на озеро, а прошлись вот за цветочками, - выставил я перед собой тощий букетик колокольчиков и ромашек.
   - Пошли за цветочками, а набрали грибочков на жарево, - усмехнулась Клара.
   - Это Наташе попадаются, - указал я на дочку.
   Дамы расхохотались.
   - С вами не соскучишься! - сквозь смех проговорила Клара.
   Я не мог понять причину их веселья, но чувствовал, как краска подступает к лицу.
   - Что же я сказал смешного? - наконец выдавил я из себя.
   - Да ну вас, - отмахнулась Клара и оборвала смех. - Сейчас опять свой особый угол зрения проповедовать начнете. За дурочек нас считаете, похоже.
   Мне нечего было ответить. Кивнув дамам на прощание, я взял дочь за ручонку и направился к озеру. Пора было, супруга, наверное, уже заждалась нас.
   - Куда же вы? - спросила Клара.
   - На озеро, - ответил я.
   - Возьмите же и нас, мы тоже туда.
   - Мы тихо ходим, - попытался увернуться я.
   - Мы тоже медленно ходим, кстати, поучимся у вас грибы собирать.
   Положение осложнилось. Мне только и недоставало того, чтобы появиться в обществе этих дам перед женой. Думаю, что тогда и вкусный обед на воздухе в пользу не пошел бы.
   Я лихорадочно искал выход из создавшегося положения, но ничего путного в голову не приходило. Один я свернул бы в такие густые заросли, куда дамы и носа не сунули бы, но с дочкой это было невозможно.
   Так и шли мы тесной группой, приноравливаясь к шагу Наташи. Дочка не выпускала моей руки, и обида, вызванная неожиданной лаской незнакомой тети, еще не совсем улеглась у нее. Но она, как я заметил, все же посматривала по сторонам, и эти оглядки были мне понятны и приятны. Вошло что-то в кровь дочери и от меня. И не что-то, а жажда к поиску. Жаль только, что она не мальчишка.
   Дамы тараторили без умолку. Иногда обращались с вопросом и ко мне. Я отвечал что-то невпопад.
   Лес был таким же прекрасным. Отовсюду доносились птичьи трели и посвисты. Солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие кроны, мягкими бликами ложился на стволы деревьев и травы. И под этим светом золотилась кора на соснах, изумрудно взблескивала листва на кустарниках, резво летали всевозможные букашки и бабочки.
   Но все это уже не занимало меня. До озера оставались считанные шаги, а дамы и не думали покидать нас. Теперь, видя, что лес кончается, а ни одного гриба еще не найдено, они подтрунивали надо мной насчет особого угла зрения. Было высказано предположение и о том, что грибы собраны не здесь, а на противоположной стороне озера, где нет дач, и о том, что грибы привезены вообще издалека, что таких в этих местах давно уже не водится.
   Я только покусывал губы. Слова были бесполезны. Словами можно женщину временно завести в заблуждение, обмануть, но не убедить окончательно. А матери-альных доказательств у меня не было. На параллельной тропе, всего в полусотне метров отсюда, грибы попадались, а тут - ни одного. Случается такое в лесах, и это не обескураживает, но пусть бы оно случалось не к такому спорному моменту.
   Теперь уже дамы не казались мне мещанками и обывательницами, а предста-влялись многоопытными и предусмотрительными. Мне казалось что, предвидя все заранее, они обдуманно навязались к нам в компанию и вскоре, как только закончится лес, вправе будут бросить мне что-нибудь обидное насчет зрения ребенка, и удалятся посмеиваясь. А ты доказывай потом сам себе собственную правоту. Конечно, невелика несправедливость и обида мала, да ведь они в любых дозах колючи.
   Все поставила на свои места Наташа. Она вдруг требовательно потянула меня за руку и выкрикнула:
   - Папа, гиб большой!
   - Где, Наташа? - склонился я к дочери.
   - Во-он далеко, папа.
   В кустарниках среди папоротника увидел я огромный боровик. Из-за валежены выглядывал только край его шляпки; и как только заметила его Наташа? Пригнулись и дамы, и тоже разглядели гриб.
   - Вот это и есть особый угол зрения! - не без торжества я полез за боровиком.
   Взяв в руки, я сразу ощутил его добротную плотность. Одиночные грибы нередко до старости бывают чистыми и тугими. Таким был и этот. Вылез я с боровиком на тропу, предвкушая, как удивлю недоверчивых дам, но они уже удалялись восвояси.
   - Куда же вы, Клара, Галина? - окликнул я дам, и поднял боровик над головой. - Вот он каков!
   Дамы не оглянулись. Полагаю, что только врожденная воспитанность не позволила им послать меня ко всем чертям.
  

КОМБИНИРОВАННЫЙ СПОСОБ

  
   С утра моросил дождик. К этой неприятности вскоре прибавилась еще одна: я почувствовал, что лес стал незнакомым. С грибниками это случается часто, и осо-бенно не беспокоишься, если хотя бы приблизительно знаешь окружающие леса. Всегда можно взять нужное направление и выйти. Но в кармане плаща я не обнаружил компаса. "Только этого нам еще и не хватало'' - неприятно толкнуло в сердце. Ноче-вали мы у костра, плащ служил и "периной", и одеялом - где-то там и остался компас. Напарник мой, Володя Гурин, безмятежно ползал по яркой от брусники полянке, насла-ждался ягодой, стонал и охал от удовольствия.
   Я не стал его тревожить. Володя был чисто кабинетным человеком и гастроле-ром в лесу. Но пару раз за лето он напрашивался именно в такие поездки, с ночевкой у костра. Подозреваю, что все это ему и нужно было только для того, чтобы потрепаться потом в своем КБ. Разговоры о лесе и грибах сейчас модны, и не принимать в них участия - значит, прослыть отсталым человеком.
   Однако надо было что-то предпринимать. Полагаться только на чутье в таких ситуациях опасно. Случается, что в пасмурную погоду и в знакомом лесу так закру-тишься, что потом, когда возьмешь направление по компасу, долго еще кажется, что идешь неправильно. Вопреки сознанию, лес в голове находится в каком-то перевер-нутом положении. И тяготит тебя это чувство до тех пор, пока не встретишь хорошо знакомое местечко, относительно которого только и станет потом все на свои места. Обманчивое ощущение правильности избранного направления бывает в человеке зачастую так сильно, что никак не удается самого себя переубедить.
   Однажды в пасмурную погоду встретились мне в лесу двое мужчин. Как выяснилось, шли мы на одну станцию, но в противоположные стороны. Я хорошо знал дорогу, постарался и мужикам втолковать, что они ошибаются. Но они только посмеялись надо мной, и пошли, как им казалось, правильным путем.
   Особой боязни не было. В конце концов, если идти прямо, то куда-нибудь да выйдешь. Но это "прямо" может завести и за двадцать километров от нужного места. Таких случаев с грибниками происходит сколько угодно. А потом, мне было хорошо известно, что, ничем не руководствуясь, на глазок, человек идти прямо вообще не может, а ходит всегда кругами. Виновницей этого является будто бы левая нога, кото-рая развита слабее и шаг ее несколько короче. Но отчего бы это ни происходило, а что человек, не ориентируясь, прямо идти не может, я знал твердо.
   Лес становился глуше. Я поглядывал на деревья, стараясь сориентироваться. Но все эти "древесные" способы хороши на бумаге или в открытом поле. Там у отдель-но стоящего дерева с южной стороны, действительно, и крона гуще, и кора светлее. В лесу же все перепутано, и что-либо точно определить трудно.
   На грибы я уже не смотрел, оставил в покое ягоду и Володя, наелся досыта. По его спокойному лицу я видел, что он пока не догадывается о моих затруднениях. Но долго продолжаться это не могло.
   - Куда идем? - спросил, наконец, Гурин.
   - Шествуй в кильватере.
   - Посмотри по компасу.
   - А у тебя он есть?
   - А твой где?
   - У костра остался.
   - Так мы заблудились?! Куда ты меня завел?! - округлил выпуклые глаза Володя. - Я мокрый весь, могу простудиться... В одиннадцать мы должны быть у магазина.
   - С магазином придется повременить.
   Как и большинство кабинетных людей, приятель мой был склонен к паникерству и сиюминутному удовлетворению желаний. Но находились мы не на городском бульваре, а среди мещерских болот, и я посоветовал ему успокоиться и пошевелить своей инженерской мозгой, постараться определить стороны света. Гурин поводил по сторонам беспомощным взглядом.
   - Вот ветки у дерева... - проговорил он нерешительно.
   - Что ветки?
   - Гуще с этой стороны.
   - А у того дерева гуще с другой стороны.
   - Так что же делать?
   - Шествуй в кильватере.
   Но вот, наконец, и то самое, что я так долго высматривал - муравейник. Он всегда расположен с южной стороны дерева или пенька. Трудяги-муравьи действуют безошибочно, им вполне можно доверять. Но опять же не то самое, что в книжке: муравейник находится у двух елей. Где же тут север?
   Стараясь разгадать муравьиный ребус, я присел на корягу и закурил. Можно было, конечно, поискать и другой муравейник. Да ведь начнешь искать и не вдруг нападешь - всегда так бывает. А потом, где гарантия, что вокруг того, другого, не окажется трех елей. Нет уж, надо разбираться здесь.
   Володя канючил что-то насчет магазина и пытался развести костер. Сырые дрова не загорались. Еще вчера, в дороге, Володя иронизировал насчет моего прорезиненного плаща и теплой куртки: не на Северный ли полюс я собрался? А сегодня на него жалко было смотреть. Его легкая матерчатая курточка промокла до нитки, долговязая фигура согнулась вопросительным знаком, а толстый мясистый нос стал сизым, похожим на созревающий баклажан.
   - Да ну его к черту! - пнул Гурин в сердцах собранные для костра ветки.
   - Правильно! - одобрил я его поступок. - Думайте лучше, как дорогу найти, товарищ инженер.
   - Старший инженер, - поправил меня Володя и запросился под плащ. Мы укрылись вдвоем. Дождь барабанил по плотной ткани. Неизвестность тревожила, на душе было муторно. Обидно из-за отсутствия какой-то магнитной стрелки испытывать такие мытарства.
   - Здесь-то что сидим? - спросил Володя, запуская дым от сигареты под полу куртки и таким образом согреваясь.
   Я рассказал о муравейнике.
   - Задачка, - поморщился Гурин. - Пока ее решишь, окочуришься.
   Но долго сидеть нам не пришлось. Вскоре Володя насторожился, выставил из-под плаща ухо и повернул его в небо, на манер локатора. Тут и мне стало слышно, что за облаками идет лайнер.
   - На Москву летит, - сказал Володя.
   - А может, из Москвы? - усомнился я.
   - Нет уж! - Володя выскочил из-под плаща и стал в позу: - Если про муравейник ты говорил правильно, то самолет идет на Москву. A вот эта ель показывает на запад, а эта, - Володя ударил кулаком по кривому стволу, - на север!
   "Те-те-те! Да ведь все правильно. Ну и Володя! Полезно иногда брать с собой в леса старших инженеров". Все знакомые точки лесного массива стали в моей голове на свои места.
   Спустя пару часов мы были на станции. На полдневный поезд успели, а в магазин опоздали - закрылся на перерыв. И в дороге нас согревал только повышенный интерес пассажиров к нашим корзинкам, гриб в которых был отменным.
  
  

ЛИЧНАЯ ПЛАНТАЦИЯ

  
   Весенний лес полнился голосами... людскими. Они доносились отовсюду, заглу-шали птичьи. Шла "тихая" охота за сморчками.
   Канули в вечность те времена, когда этим делом занимались редкие любители. Теперь, после книжек Солоухина о грибах и прочей пропаганды, любителями стали многие. Обижаться на это грешно - весной каждому хочется свежего грибка, - но и радости мало.
   Сморчок - гриб открытый. И если на твоем любимом местечке кто-то побывал, то делать там больше нечего. Можешь не приходить ни завтра, ни послезавтра. Вообще-то, можешь и пройтись, и обязательно что-то соберешь, но массового гриба больше в этот год уже не будет. Сморчок - гриб недели, одноразового сбора. Бывают, правда, затяжные весны, когда сроки произрастания сморчка растягиваются, но это редко.
   Стремясь отыскать укромный уголок, где в эту весну не ступала еще нога человека, я ушел довольно далеко и неожиданно оказался на дальней опушке. 3а ней простиралось неоглядное поле, над которым высилось столь же неоглядное безоблач-ное небо. Таким высоким и нежно-лучезарным, звонким от бесконечных страстных трелей жаворонков бывает небо только весной. Потом, ближе к лету, сгустится голуби-зна, померкнет лазурь, поутихнут жаворонки - поскучнеет небо.
   Посреди огромного поля, в километре от меня, лишь тронутый первой прозе-ленью стоял лесок. Заманчиво стоял! Не раз собирался нанести визит лесочку, да как-то все откладывал. И только теперь решился: будь что будет, хуже не будет, все равно хожу с полупустой корзинкой. Двинулся я через раскисшее от весенней влаги поле, и не раз выругался на себя, волоча на каждом из сапог по полпуда липкой грязи.
   Осиново-березовый с редкими сосенками лесочек был запущен основательно. Никогда еще не приходилось мне встречать такого засоренного леса. Видимо, вместе с широким полем, он принадлежал какому-то колхозу. И товарищи колхозники хозяйни-чали в нем безраздельно и беспошлинно. Деревцев толще оглобли не было. Все, что достигало более солидного возраста, вырубалось под корень. Ветки после рубки не убирались. Лишь местами были собраны они в небольшие кучи, и то, видимо, от край-ней нужды. Иначе по лесочку невозможно было бы ни пройти, ни проехать.
   По всему лесочку - кочкарник. Широкие, плоские кочки расположились кучно, будто пироги на поду. Между кочками снеговая водица, по щиколотку. А на кочках повсюду, куда ни кинь взгляд... сморчки! Штук по двадцать-тридцать на каждой. Видел немало я этих грибов, но такого обилия еще не встречал. Были здесь и темные, под прошлогодний осиновый лист, и светло-коричневые, под опавшую хвою, и розовато-белые, - те жались к березкам. У меня зарябило в глазах.
   Обычно, когда неожиданно натолкнешься на такое изобилие грибов, особой радости не испытываешь, поскольку тогда тихая охота лишается своей сути, а именно, радости от процесса поиска и внезапных находок. Остается только засучить рукава и собирать лесной урожай. Тем не менее, чувство гордости всколыхнуло мою душу: это именно я переполз это вязкое поле, не зная еще, что из всего этого выйдет. И вот вам результат!
   Повадился я в лесок, и в несколько дней подчистил его основательно. Когда же набирал последнюю корзинку, то недостатка в радости вовсе не испытывал. Набрал корзинку и присел на березовый обрубок - перекусить, попить чайку из термоса, набраться сил перед форсированием поля. Сюда шел я налегке, теперь выбираться надо было с пудовой корзинкой. Представлял, как буду помогать ногам руками, чтобы не оставить сапоги в грязи.
   Пока пил чай и обдумывал маршрут, появился передо мной благообразный старичок Николай Иванович Клюев, мой давний знакомый. Я протер глаза - нет, не наваждение - стоит между березками Николай Иванович, как и в былые годы - с лыко-вой кошелочкой через плечо и с суковатой палкой в руках.
   Когда-то мы немало вместе побродили по лесам. Но года три уже не встречал я Клюева на грибных тропах. Были слухи, что занемог он совсем. А он - вот он, живой и невредимый Николай Иванович! Правда, даже издали видно, как сильно сдал он за эти годы. Ссутулился, плечи старчески обвисли, и лишь бороденка клинышком по-прежнему задорно торчит вперед, хотя и побелела вся.
   Надо ли говорить, как обрадовала меня эта встреча, и с какими горячими приветствиями бросился я навстречу старику.
   - Здрасьте, мил человек, - довольно сухо встретил меня Николай Иванович, глядя куда-то в сторону, а точнее - на мою корзинку, доверху наполненную сморчками. Кошелочка Клюева была пуста, видимо, он совсем недавно зашел в лес.
   Холодность старика сбила мой пыл и крепко меня озадачила. Уж я ли не знал Николая Ивановича. Знал я, и хорошо помнил, что "мил человек" он употребляет лишь в минуты недовольства и сильного раздражения. Но чем провинился я? Может быть, он забыл меня? Как-никак, а восьмой десяток собирается разменять человек. А может быть, всему виной эти злосчастные грибы? Возможно, старик обиделся, что я опере-дил его? Но эту мысль я отбросил сразу же, да и Николай Иванович вовсе не забыл меня.
   - Это чай у тебя? - указал он взглядом на стоящий у обрубка термос.
   - Чай, Николай Иванович, горячий!
   - Чай в лесу - это хорошо.
   Мы уселись на обрубок. Я поспешно наполнил крышку от термоса и подал Николаю Ивановичу. Он взял ее двумя руками и стал отхлебывать мелкими глотками. Теперь вблизи хорошо стало видно, как сильно сдал он за эти годы. Исхудал, и нос заострился, кожа на щеках и скулах поблекла, приняла пергаментный оттенок. И лишь темные глаза старого грибника остались прежними: взгляд из-под кустистых бровей был живым и острым.
   Много вопросов вертелось у меня на языке, но я не спешил с ними, знал - что надо, Николай Иванович и сам расскажет.
   Он допил чай, навернул крышку на термос, еще раз посмотрел на мою корзинку, печально молвил:
   - Хорош был лесок.
   - Почему был, Николай Иванович? Он и теперь есть.
   - Не о лесе этот разговор. Лес никуда не денется. Наши мужики, хоть и безо-бразники, да не без понятия. Колья и слеги всегда надобны будут - весь лес не изведут. Я вот о них, о грибах говорю, - ткнул Николай Иванович палкой в мою корзинку. - Повадилась тут компания жадная - дерут все подчистую, изведут гриб.
   Не думаю, чтобы Николай Иванович, с его проницательным взглядом, не догадывался, что вся "жадная компания" находится перед ним. Но, то ли от приро-жденной скромности, то ли по другой причине, прямого упрека мне не сделал.
   - А сморчки переводятся, Николай Иванович?
   - Переводятся, мил человек. Лично убедился. Владею лесочком издавна. Это, можно сказать, моя личная плантация. Зимой мужики тут хозяинуют, колья да дрови-шки кое-какие заготавливают, летом ребятишки по ягоду забегают, а об эту пору никого тут не бывает. Да оно и понятно: об эту пору поле перебрести - не тарелку щей схле-бать. Вот тебя первого только и встретил. И то не разумею, как ты сюда добрался.
   - А вы-то как добрались, Николай Иванович?
   - Я-то? - старик впервые за время нашей встречи усмехнулся. - Я на хитрости, Ляксеич, на грязеступах я, - кивком головы он перевел мой взгляд на две короткие, широкие лыжи. - Первые-то годы так бегал. Потом, когда сдавать уже начал, грязе-ступы эти самые удумал. Подмажешь их солидольчиком, чтобы грязь меньше липла, и идешь. Оно, не то, конечно, что по снегу, но лучше, чем без них.
   Николай Иванович потянулся к лежащей на пеньке пачке сигарет. Достал одну, помял в узловатых, усохших пальцах, понюхал, прикурил, закашлялся. Отбросил сигарету, притушил сапогом.
   - Откурился я, Ляксеич. Три года в рот не брал, а тут хотел за-ради встречи попробовать, - все еще покашливая, сказал Николай Иванович. Забрал бородку в кулак, покосил на меня живым глазом: - Не заговорил я тебя еще?
   - Да что вы, Николай Иванович!
   - Ну, так я про то доскажу, как плантацию не загробил и уберег. Вначале я тоже, вроде тебя, все подчистую греб. Оно и понятно: трудно удержаться, когда гриб у тебя перед носом. Ан, смотрю, год от года хиреет моя плантация. И знаю, что сам во всем повинен, наблюдаю, что никого здесь, кроме меня, не бывает. Жаль мне стало план-тации, понимаю, что она как бы моя собственная. Года два не заглядывал я в лесок. То есть приходил посмотреть, как грибочки возрождаются, а ничего не трогал. Потом, когда восстановилось все, брать стал с разумом. Начал оставлять на каждой кочке несколько штук, а последние совсем не трогал. Так вот и спас плантацию. Ну да ты сам видел.
   Слушал я Николая Ивановича, а на душе скребли кошки. Знал бы такое дело - никогда не полез бы в этот лесок. Ну да что сделано, то сделано, теперь не попра-вишь.
   - Так что же теперь будет, угробил я плантацию? - спросил я.
   Клюев помял бородку, посмотрел на меня хитровато.
   - Ну, как тебе сказать? Ущерб, конечно, большой. Но возродится еще. Вот между кочками подсохнет, и на этих местах сморчок еще объявится. А потом, как ни глазаст ты, а всего, поди, не собрал, кое-что пропустил. Возродится, - произнес он уже увереннее. - Только дальше дело с умом надо вести.
   На душе у меня отлегло.
   - Давайте грибов вам насыплю, Николай Иванович, - в порыве благодарности предложил я. - А то теперь нигде уже не наберете.
   - Коль насыплешь, спасибо, - потеплевшим взглядом окинул меня Клюев. - Вот поле перебредем, там и насыплешь. А то верно - неудобно с пустой кошелкой из лесу возвращаться.
   Долго брели мы через поле. Николай Иванович на своих "грязеступах"; я шел рядом. Старик тяжело дышал, часто останавливался, совал руку под куртку и растирал грудь в области сердца. Я смотрел на него, и не мог понять, какая же сила заставила немощного старика пуститься в столь опасный путь. Он перехватил один из моих сострадательных взглядов, пояснил:
   - Прощаться приходил с плантацией, Ляксеич. Пора пришла прощаться...
   До конца поля было рукой подать, но продвижение наше к этому времени совсем застопорилось. Теперь Николай Иванович отдыхал подолгу, и все смотрел в лазурное небо, будто старался отыскать в нем звонкую пичугу. Но ни пение жаво-ронков, ни ясный день уже не радовали его. Взгляд его все больше полнился тяжелой, старческой тоской.
   Я начал всерьез опасаться за него.
   - Давайте бросим это, Николай Иванович, давайте сюда, - похлопал я себя по загорбку.
   Николай Иванович глянул укоризненно, сказал гневно:
   - Ишь, что удумал, мил человек, - я пока живой.
   На опушке леса мы простились. Я насыпал Николаю Ивановичу кошелку грибов - он протянул мне лыжи.
   - Припрячь на опушке, Ляксеич, сгодятся. А я отходился теперь.
   Я хотел проводить старика - он шел в другую сторону, - но он категорически отказался.
   - Сам дошкандыбаю, здесь не поле уже, по тропе дойду. На прощанье он обнял меня:
   - Береги плантацию, Ляксеич, пользуйся и береги.
   Я обещал Николаю Ивановичу все сохранить в лучшем виде. Вскоре до меня дошла весть о кончине Клюева.
   Года два я свято блюл наказ Николая Ивановича и хранил тайну. Потом гриб-ники подсмотрели, как я шел через поле на лыжах. Этого было достаточно... Теперь плантация общая, и делать там больше нечего.
  

ПОДЛИПАЛА

  
   Гриб был выбран поблизости, но это не портило моего настроения. Стоял один из тех последних погожих летних дней, когда уже ощутимо повеяло осенью: воздух утратил духоту и тяжеловесность, был чист и прозрачен, а горизонт открылся, насколь-ко доставал глаз. Идти было легко и дышалось свободно. Да ну его, гриб! Не хлебом единым жив человек, надо же чем-нибудь и душу питать. А душе в этой свежести и прозрачности, среди багрянца осин и березового золота, было вольготно и празд-нично.
   Я решил не спешить, пройти подальше, за горелый лес, куда потянет не каждого, рассчитывая, что там и с грибом будет лучше. И только вышел на тропу, тут и встретил Игоря, по прозвищу Подлипала, не то техника-смотрителя, не то сантехника из Жилуправления. Наше знакомство было более чем шапочное. Иногда я встречал этого парня на станциях и в поездах, но в лес вместе мы никогда не ходили. Еще мне было известно его имя, а он обо мне и этого, наверное, не знал.
   Ходили среди грибников самые невероятные россказни о жадности Подлипалы, в которые трудно было поверить, ибо внешне Игорь производил довольно приятное впечатление: крепкий, розовощекий, общительный. И одет он был для леса прямо-таки импозантно: в яркую рубашку, модную куртку и яловые армейские сапоги. Сразу было видно, что парень себя уважает. Это ли не первый признак порядочности человека? И мне всегда казалось, что оговаривают этого парня напрасно.
   Такое среди нас еще водится: ляпнуть что-нибудь за глаза о человеке, а там уже добавят и раздуют. Ну, может, где и ошибся парень по молодости, пожадничал случайно, вот и родилась молва, и выросла, как чертополох на навозе.
   Началось с обычного.
   - Закурить не найдется? - спросил Игорь. - А то я как-то выскочил из дому...
   В этом не откажешь. Я сам курящий, и тоже случается оказываться без сигарет.
   Мы закурили, и он пошел рядом. Ничего преднамеренного я в этом не усмотрел. Бывает, сходятся тропы грибников, дорога никому не заказана.
   Игорь на этот раз был особенно словоохотлив. Сразу начал рассказывать о том, что находится в отпуске, и хорошо бы в это время заготовить грибков на зиму, да вот с напарником плохо, не совместили отпуска, а одному скучно и непривычно. Потом заго-ворил о недостатках на работе, о строгости и несправедливости начальства...
   Я вначале из вежливости поддакивал попутчику, кивал, показывая, что слушаю, потом перестал это делать. Лес - не для трепа. От него голова еще успеет разболеться и в других местах: в поезде, в автобусе, дома. Игорь уловил перемену в моем настро-ении и притих. Теперь он лишь изредка высказывался насчет леса и грибов, и я понял, что он мало в этом понимает.
   Мы перелезли заваленную валежником широкую гарь. И только здесь по редко-му папоротнику в березняке пошла яркая волнушка, а потом стали попадаться и стайки черных груздей. Гриб был ядрен, налит осенней свежестью, напитан росами, и поэтому весьма годился для солки.
   Игорь пошел рыскать по папоротникам с быстротой ищейки. И мне вначале показалось, что, вырвавшись на грибные места, он не выдержит моей неторопливости и совсем исчезнет с глаз. Но этого не случилось. Время от времени он подбегал ко мне и справлялся:
   - Как у вас, попадаются? - и сравнивал наши корзинки.
   Моя по количеству грибов выглядела явно внушительнее.
   Прошло некоторое время, пока мой напарник, наконец, не сообразил, что я хожу не просто по лесу, а от одного грибного местечка к другому. Теперь он уже не отставал от меня, а вскоре начал забегать и вперед.
   - Смотрите, какие чернушечки! Чистюли какие! Сахар прямо! - восторгался он, обирая грузди перед моим носом.
   Я воспринял это как случайность и круто изменил направление. Но Игорь уже вошел во вкус и снова был впереди. Теперь он не спускал с меня глаз. "Да черт с ним, хватит нам грибов на двоих, не скандалить же из-за пустяков", - решил я. Ухватить мой навязчивый напарник успевал, правда, многое, но мест он совсем не знал, поэтому достаточно оставалось и мне. Еще я подумал о том, что должен же кто-то приобщать этого парня к делу, показать ему места, ведь и я не до всего дошел самостоятельно, и мне показывали. Это была уже благородная цель, и у меня слегка отлегло от сердца.
   И все-таки, как ни успокаивал я себя, видеть рядом этого человека было непри-ятно. Жадность изменила его: румяные щеки поблекли, глаза горели, в руках замеча-лась дрожь. Он не подрезал грибы, а выхватывал их из земли и поспешно бросал в корзинку.
   - Зачем с корнями? - спросил я.
   - Любка обрежет.
   - На следующий год сюда не собираешься?
   - Я? - он обалдело посмотрел на меня и ничего не ответил, но все же достал нож, чтобы собирать, как следует.
   Вскоре Игорь перегнал меня по грибам. Набил корзину и начал складывать в мешок. И у меня появилась шаловливая мыслишка: а что, если этого парня завести поглубже в лес, во мхи, где наверняка уже густо высыпал осенний подберезовик? Ошалеет, задавит себя ношей. Но времени на "эксперимент" уже не оставалось, да и корзинка моя наполнилась, приобрела свинцовую тяжесть, просилась домой.
   На обратном пути, когда мы преодолели гарь, к Игорю вновь вернулось красно-речие. Он будто бы отошел от приступа лихорадки.
   - А с вами можно грибковать, с вами ого-о! Вы, наверное, все места знаете?
   Я не ответил на эту лесть и сожалел сейчас только о том, что не поверил людям, не учел меткости русского прозвища, которое всегда как будто выворачивает человека наизнанку и показывает его суть.
   - Столько я еще никогда не приносил! Любка моя ошалеет от радости. Насолит, намаринует... Матери отвезу баночку. У меня погреб, и кадка уже готова, с можжевель-ником выпарена...
   А, леший! Я прибавил шагу. Игорь все пыхтел, приговаривал и, наконец, отстал. Он прихрамывал, видимо, натер ногу в жестких сапогах. Вскоре он сел переобуваться, и я оторвался окончательно. Лес постепенно начал обретать для меня прежние краски, от сердца отлегло.
   Ближе к опушке я встретил приятеля, Илью Романовича Прошина, инвалида войны и грибника настоящего. Он был хром с Отечественной и ходил в лес с костылем.
   - Эге-ей! - окликнул меня Прошин издали, с боковой тропы. -3адержись, прика-зываю!
   Я остановился, опустил корзинку.
   - Успехи как, Ляксеич?
   - Нормально, Илья Романыч.
   - У меня тоже. Обижаться нечего, есть грибок.
   Прошин вышел на дорогу, обласкал меня серыми в красную прожилку глазами, опустил корзинку и полез за папиросами, с явным намерением перекурить и отдохнуть, поскольку до станции было еще километра полтора. Но тут он заметил Игоря, который как раз появился на дороге. Глаза Ильи Романовича гневно сверкнули, он строго посмотрел на меня.
   - Где это Подлипала нагрузился?.. С тобой был?
   - Со мной, - простодушно признался я.
   Багровое лицо Ильи Романовича еще больше побагровело, стало отливать синевой.
   - С тобой! И ты позволил! Да я эдакого поганца на три версты к лесу не подпу-стил бы, будь моя воля! - загремел Прошин.
   Во время этой тирады я трижды проклял себя за простодушие и теперь мимикой и жестами старался показать приятелю, что надо говорить тише - человек рядом и неудобно все же. Но эти мои ужимки еще больше рассердили Илью Романовича.
   - Человек, говоришь! - выкрикнул он и вознес костыль. Игорь, которому остава-лось до нас несколько шагов, проворно юркнул в кусты и снова вышел на дорогу уже далеко впереди.
   - Проворен, бес! - Прошин огорченно ударил костылем в обнаженный корень сосны и снова воззрился на меня.
   Ему надо было остудить закипевшее сердце, сорвать на ком-то зло. Но я со своим виноватым видом, наверное, для этого не очень подходил. И Илья Романович разразился в пространство:
   - Либералы чихвостые, волокут за собой в леса всякую нечисть, а потом вопят, - голос Ильи Романовича сорвался до дисканта: - Гриба-а мало-о! Гри-иб исчезае-ет!.. Да такие Подлипалы разнесут леса вместе с землей и деревьями, дай им волю!
   Всю дорогу до станции Прошин фордыбачил и кому-то что-то доказывал. И только в поезде вошел в колею, принял обычный вид, усмехнулся и пояснил:
   - Это я над нами смеюсь. Как это мы все гуртом одного Игоря образовать не можем? Ведь он, стервец, и ко мне в недавнем времени примазался. Но только я раскусил этого упыря и приструнил. - Илья Романович потряс костылем, показывая, как именно он приструнил Игоря. - То-то он и сторонится меня теперь. А ты, брат, сплохо-вал.
   Мне нечего было сказать в свое оправдание.
   - И откуда только берутся такие в наше время? - Илья Романович посмотрел на меня, ожидая ответного слова, и, не дождавшись, сам же и заключил: - Люди - как грибы: нет одних добрых, есть и поганые.
   На следующее утро я снова встретил Игоря на станции. Он прошел мимо и не заметил меня. Он выискивал новую жертву.
  

МСТИТЕЛЬНАЯ ВОРОНА

  
   Сняв с плеча корзинку с грибами, я на минуту задумался: двигаться ли к железнодорожной платформе напрямик или идти кружным путем, по дороге? И, несмо-тря на неоднократный личный опыт, который подсказывал, что любая лесная дорога короче бездорожья, я избрал первое. Такими близкими во влажном утреннем воздухе казались свистки и перестук колес проносящихся поездов.
   Избрал и сразу вымок до пояса в высоких росных травах. Потом пошли низко-рослые ивняки. Нет ничего приятнее, чем продираться через такие заросли. Тут каждая ветка стремится облобызать тебя, лезет в нос и в глаза - не успеваешь от них отбиваться.
   Но такие пустяки, как росные травы и кривые ветви ивы, никак не могли повли-ять на мое настроение в это погожее летнее утро. Корзинка приятно оттягивала плечо, наполненная молодым летним опенком. Пусть себе микологи относят это гриб к какой-то там, чуть ли не последней, категории - это их научные заботы. Наше дело проще - исследовать гриб на сковородке. А здесь он приятен, нежен и вкусен. А уж насчет аро-мата и говорить нечего. Корзинка благоухала, затмевая все прочие лесные ароматы.
   Набрал я опенка на захудалой лесной канаве. Уж не знаю, в кои веки и кому эта канава понадобилась. Теперь она и на канаву уже была не похожа. Заросла вся, засо-рилась, но березовые пеньки по сторонам остались, и на этих пнях густо высыпал опенок. Остальное было делом техники.
   Лез я через заросли, свистки поездов были рядом, а ивняк все не кончался. Тут и заметил я воронье гнездо. При первом взгляде это сооружение и на гнездо было не похоже. Просто так: охапка грубого хвороста небрежно брошена на низкорослую, кривую иву. Но попробуй стряхнуть этот хворост, и ничего не получится. Потом уж только разглядишь, что хворостины умело сплетены с ветвями ивы. И хотя гнездо невысоко, но заглянуть в него не так то уж и просто - во все стороны торчат колючие длинные прутья.
   Так и селится эта осторожная птица: поближе к жилью человека, но чтобы этот самый человек в гнездо к ней заглянуть не сумел.
   Встречал я вороньи гнезда и раньше. Но случалось это обычно поздней осенью, когда пробирался по буеракам за калиной. Теперь был июнь, начало лета - время слетков. И я рассчитывал застать воронят в гнезде. Интересно было на них посмо-треть: так ли они скрытны, как их родители. Но я просчитался. Только одна-единствен-ная пушинка вилась на краю гнезда, не сорванная еще ветром и не прибитая дождями. Воронята слетели, возможно, даже этим утром.
   Я не ошибся. Пробираясь дальше, вскоре встретил первого вороненка, совер-шенно нескладного. Голова его уже вполне сформировалась, а туловище все еще было не крупнее, чем у дрозда. Видимо, мало занимался в гнезде физзарядкой, крутил одной головой, вот и отстал в развитии. Глупыш таращил на меня свои глазки-бусинки, и отскочил на ближайшую ветку лишь после того, как я коснулся его клюва пальцем.
   Я огляделся: где же родители? Ну и бездельники! А их считают еще умными. Уже в это утро встретил я несколько молодых дроздовых семей и даже двух сорочат. И все родители в три горла защищали свое потомство. А эти умники бросили птенца одного, и расти, как знаешь.
   Но вскоре мое мнение о воронах изменилось. На опушке в сосняке встретил я еще одного вороненка. Был он куда более неказист, чем первый. Он даже на ветку подняться не мог, так и ковырялся в росной траве. Вымок весь до последнего перышка. 3а этим-то слабаком, сидя на нижних ветках, и следили родители в четыре глаза. Тут уж в уме отказать им было нельзя. Тут все было, как и у людей: слабому ребенку - первоочередное внимание.
   Вороны встретили меня отчаянным криком, от которого впору было затыкать уши, и на который слетелась еще дюжина ворон. И все это скопище с невообразимым карканьем носилось между ветвей.
   - Не трону я вашего отпрыска! - гаркнул я воронам, и направился, было, из лесу. Но несчастный вид вороненка снова меня остановил. "Схватит ведь воспаление легких", - подумал я и решил поправить дело: рядом находилась залитая солнцем опушка.
   Поймать вороненка труда не составляло. Он лишь беспомощно раскинул нео-крепшие крылья, слабо каркнул, и тут же оказался под моей матерчатой кепкой, а потом - и у меня за пазухой. И как только это случилось, как только вороненок почувствовал надежное тепло - сразу притих. И вороны разом смолкли. Не знаю уж, что они там подумали, но только бешеное карканье разом оборвалось. Может быть, подумали, что я проглотил вороненка, и тут уж каркай, не каркай - беде не поможешь. Вынес я вороненка на солнышко, посадил на кочку, погладил. Он не пытался бежать и клюва не раскрыл, не каркнул. Видимо, для него сейчас было важнее всего, чтобы о нем заботились, а кто оказывает услуги - это не имело значения. Окончательно неж-ными наши отношения стали, когда дело дошло до нашедшейся в рюкзаке колбасы.
   Насытившись, вороненок смежил веки и задремал. И мне пора было к поезду. Платформа железнодорожной станции находилась в каких-то двухстах метрах, через луговину.
   Но не успел я сделать и нескольких шагов, как воздух надо мной взвихрился и сорвал с меня матерчатую кепку. Я поднял голову и увидел растрепанную, разъярен-ную ворону, не иначе - маму воронят. Спустя минуту атака повторилась. Ворона дей-ствовала расчетливо: заходила все время сзади, и я вынужден был взять в руки хворостину.
   - Что это она на тебя взъелась? - встретил меня на платформе знакомый грибник.
   - Да вот, вороненка покормил, - ответил я и рассказал о случившемся.
   - Не заметила она детеныша. Подумала, что ты его уносишь, поэтому и рассердилась, - сказал знакомый. - Но это не надолго, оглядится - найдет. Очень осторожная птица, а тут смотри, как осмелела, защищая потомство, - продолжал рассуждать знакомый.
   Вскоре мы заметили, как ворона опустилась на то самое место, где несколько минут тому назад я оставил ее детеныша.
  

ШЕЛЬМЕЦ

  
   Гаврю и Антона Семеновича я встретил в глухом лесном углу пасмурным полднем, при затруднительных для них обстоятельствах.
   Перед этим долго стояло бездождье, и гриб не шел. Но в предболотьях, во мхах, где сохранилось еще что-то от влаги, мне удалось набрать корзинку сыроежек, дряблых подберезовиков и моховиков. С этим грузом я вышел на просеку. Тут их и увидел, двоих мужчин: здоровенного верзилу - это был Гавря, и маленького, тщедуш-ного мужичонку, который потом представился Антоном Семеновичем.
   Мужчины сразу закричали и замахали мне. Не с каждым остановишься в лесу, тем более, если ты один. Но в этих их воплях было нечто трагическое, безысходное, что заставило меня задержаться. Верзила остался на месте, а мужичонка заспешил ко мне.
   - 3аблудились мы, совсем потерялись! - кричал он, приближаясь.
   Жидкие седоватые волосенки мокрыми прядями торчали у него из-под берета, узкое остроносое личико было все в потеках пота. И только светло-голубые глаза сияли весело, не то от радости встречи со мной, не то такими неунывающими были они от природы. Пока мужичонка сыпал скороговоркой, рассказывая, как они заблудились, кружили по лесу и едва выбрались из болота, я все поглядывал в сторону верзилы и не мог понять, почему он не подходил.
   - Казистый он у нас, Гавря-то, осадил я его - побоялись тебя спугнуть, - пере-хватив мой взгляд, пояснил мужичонка, и пошел частить дальше, будто все еще опасался, что я развернусь и уйду, оставив их блуждать дальше.
   Как выяснилось из его трескотни, вышли они рано утром от Горьковской железной дороги. Я прикинул расстояние напрямую, получалось около пятнадцати километров, но, поскольку грибник никогда не ходит прямым путем, выходило, что отмотали мужики по бездорожью, чащобам и болотам километров тридцать. Было, отчего потеряться.
   - А здесь далеко до станции? - осведомился мужичонка.
   - Километров восемь.
   Мужичонка радостно хихикнул. Чему он радовался? Хотя, после многочасового мытарства и полной неизвестности, какие-то восемь километров, только восемь, наби-тая тропа и полная ясность впереди - вполне могли показаться счастьем.
   - А куда попадем? - поинтересовался мужичонка.
   - На Кривую.
   Так грибники называют Казанскую железную дорогу. Я вскинул корзинку.
   - Пошли, Гавря-я! - заливисто пригласил мужичонка напарника.
   Вскоре Гавря настиг нас и пристроился сзади, не проронив ни слова. Был он, и верно, казистый видом. Но, не дай Бог, встретить такого Гаврю в глухом лесном углу с глазу на глаз - легче перенести встречу с медведем. Полотняная рубашка, взмокшая и приставшая к телу, не скрывала бугристые мышцы на его мощном торсе; небольшие темные глазки, глубоко посаженные на скуластом широком лице, недоверчиво смотре-ли из-под нависших бровей; смолистый жесткий чубчик едва прикрывал узкий лоб.
   Тропа постепенно расширилась и позволила нам выстроиться в ряд. Мы позна-комились и разговорились. Впрочем, говорили только мы с Антоном Семеновичем.
   Попутчики мои оказались работягами. Гавря был грузчиком, а Антон Семенович - парикмахером. Работа и наложила на этих людей свою печать. Гавря шел молча и споро, но как-то с трудом, как ходят битюги, всем своим видом показывая, что основ-ное в жизни - это работа, остальное едва ли заслуживает внимания. Антон же Семе-нович шел шустро, легко и тараторил без остановки. Таким образом он, очевидно, и развлекал клиентов в своем рабочем кресле.
   Смотрел я на этого тщедушного с виду человека и дивился его выносливости. Корзинка у Семена Антоновича не легче моей, тащит он ее намного дольше, но при всем этом у него хватает еще сил и на трепотню, которая тоже требует определенной энергии.
   Говорит Антон Семенович весело, быстро, но при этом не комкает слов и фраз, и от этого они как бы искрятся. И становится ясно, что эта восторженность - не нечто временное в его характере, а врожденная, редкая манера восприятия окружающего мира. Счастливый человек!
   - А лес-то, лес дышит! - поводит вокруг Семен Антонович веселым взглядом. - Такой погодки денька два-три - и гриба не оберешься.
   Лес и вправду дышал, жадно впитывая в себя влагу. Огромные сосны своими растопыренными кронами-лапами ловили и цепко держали низко пролетающие обла-ка. Иногда отяжелевшая лохматая тучка тончайшей изморосью ложилась и на землю, но не мочила ее, а только освежала.
   - Благодать - погодка! - сладко жмурится Семен Антонович, окунаясь в этот освежающий туман, и прибавляет шагу.
   Огромные резиновые сапоги на его тонких ногах хлябают и хлюпают, хлопают голенищами и только что не сваливаются. И я почему-то жду, когда же Антон Семенович потеряет свою обувку окончательно.
   - Они у меня с запасом, так ноге вольготнее, - перехватывает он мой взгляд, - дышит нога-то, от этого я и ходкий такой... Внешность моя обманчивая, я жилистый, еще столько оттопаю. Боюсь только, как бы вот он не пристал! - кивнул Антон Семе-нович на напарника.
   Гавря покосился на шутника и промолчал. На берегу ручья мы остановились отдохнуть. Гавря, как только освободился от своей огромной корзины, так и плюхнулся у ручья, лапищами в золотой песочек, и приник к влаге. Стало слышно, как вода пере-катывается и булькает в его горле.
   И не боится, ведь черт знает чего можно наглотаться. Хотя, что такому медведю станется? Он скорпиона проглотит и переварит без всякого вреда для себя. А мелочь там разная - эти инфузории, микробы - тьфу! Медведи ведь тоже не пьют из колодцев - и ничего.
   - Речку всю не вылакай, лягушкам оставь! - хихикнул Антон Семенович.
   Гавря поднялся рывком, сделал несколько энергичных движений руками-бревнами.
   - Тут недалеко родник есть и кружка там висит, - подсказал я ему на тот случай, если бы ему снова захотелось пить.
   - А зачем? - искренне удивился Гавря. - Речка вкуснее. В лесу я из болота пил.
   - Эту самую, как ее, хвостатку было сглотнул, - захихикал Антон Семенович, - но прикусил только и выплюнул.
   - Щекотно стало, так и выплюнул, - исподлобья глянул на товарища Гавря и заторопил нас. - Довольно рассиживаться, вставать после не захочется.
   Теперь нам недалеко оставалось до пристанционного поселка. И как только в разрывах между деревьями замелькали первые строения, мои попутчики оживились.
   - Станция? - спросил Гавря.
   - Поселок пока.
   - А магазин?
   - Целых два.
   Не договариваясь, мои попутчики сразу взяли такой темп, который был мне не под силу. Гавря отобрал у меня корзинку и поторопил:
   - Пыли, пыли - показывай!
   Посетив магазин, мы вышли на луговину и на приволье, на бугорке, раскинули плащи и куртки. И хотя торопиться было некуда - до поезда оставался целый час, и станция находилась на виду - все делалось сноровисто и быстро. В центре бугра появился кусок целлофана, из рюкзаков было выложено съестное, запасы которого у моих новых знакомых оказались столь значительными, что я подумал: блуждай они еще неделю - голодание бы им не грозило.
   Мы выпили водки, что после такой разминки было вовсе не грешно, и присту-пили к трапезе. Ее нам скрашивала возня лягушек в грязной луже под бугром.
   - К дождику это они, дождь будет, - сказал о лягушках Антон Семенович.
   Гавря тоже покосился на лужу, раз и другой, а потом шваркнул по воде пустой бутылкой. Лягушки минуту помолчали и снова начали налаживать концерт.
   - Расчирикались, гады! - поморщился Гавря и повел взглядом по целлофану в поисках подходящего предмета.
   - Колбасой их, горластых, шарахни, они смерть как колбасу уважают! - хихикнул Антон Семенович.
   Смотрел я на своих новых знакомых и старался понять: что свело столь разных по характеру людей? Впрочем, относительно Антона Семеновича все было ясно: невозмутимость и покладистость товарища давали полный простор его словоохот-ливости. Гавря не обращал внимания на шуточки и незлобивые подковырки друга, как не обращают иногда внимания на шалости детей. Но что в Семене Антоновиче при-влекало Гаврю, оставалось загадкой. Как я понял, ни родственные узы, ни интересы по работе их не связывали. Оставалось только предположить, что Гавря ценил в друге живость и врожденную веселость, то есть те качества, которых так недоставало ему самому.
   Наш импровизированный стол быстро пустел, и я понял, что ошибся насчет недельного запаса, недооценив возможности своих попутчиков. Очень скоро мы расправились с едой. Гавря, от нечего делать, достал из кармана компас и внима-тельно его разглядывал, вертя и так и эдак. Компас был большой, туристский. Под эбонитовой верхней крышкой имел еще одну, металлическую, с узкой прорезью для визирования.
   - Хорош, - похвалил я компас.
   - Хороший, - согласился Гавря и уточнил, - красивый, а никчемный!
   - Да ведь мы как блуждали-то! - хохотнул Антон Семенович. - Из-за него, под-люки, по причине этого самого компаса блуждали. Пойдем по белой стрелке - не туда вроде бы; пойдем, куда синяя кажет, и опять смотрим - не туда прем. И никак он, шель-мец, дорогу нам не прояснит. Так и блуждали. Краси-иво блуждали! - Антон Семенович залился своим смешком, теперь уже надолго, но и сквозь смех у него прорывались слова: - Краси-иво блуждали... будет, что вспомнить!
   Теперь мы уже смеялись вдвоем с Антоном Семеновичем, смеялись до слез. И чем больше разбирал нас смех, тем мрачнее становился Гавря. На его лице резче выступили желваки скул, кожа на них натянулась.
   - Настя сейчас убивается, - раздраженно проговорил он, - Вовка гляделки проглядел, отца дожидаясь... А все он, этот шельмец!
   Гавря в сердцах сжал кулачище, компас хрястнул, и градом разноцветных осколков рассыпался по луже, не на шутку напугав лягушек. Пока мы с Антоном Семе-новичем протирали слезящиеся глаза, Гавря был уже далеко, размашисто шагая по направлению к станции.
   - Характер у Гаври, у-у! - впервые за дорогу серьезно заговорил Антон Семе-нович. - Трудно живет человек, сам себя по пустякам рвет. А человек хороший, надеж-ный, оттого и друг.
   Я попытался объяснить Антону Семеновичу правила пользования компасом, но он только отмахнулся, проговорив:
   - Не надо, без компасов всю жизнь обходились, и не блудили. А этот Гавря вроде как для баловства приобрел. Вот и побаловались. Они только с панталыку сбивают, приборы эти современные.
   Дав такую оценку современным приборам, Антон Семенович заторопился. Собрал в рюкзак остатки еды, туда же сунул легкую куртку и подхватил корзинку.
   - Пошли догонять Гаврю, а то совсем распсихуется. Тогда неделю к нему не подходи, у-у!
  
  

ЗА ДВУМЯ ЗАЙЦАМИ

  
   Грибник всегда стремится, по возможности, избегать открытых пространств, будь то луг, поле или поросшее осокой и тростником болото. Грибы в таких местах встречаются редко, путь через них удручает и время кажется потерянным напрасно.
   По лесам день отбегаешь, и, когда мысленно оглянешься, то и удивишься, какой круг километров в двадцать завернул, и все с нелегкой ношей, с низкими поклонами каждому грибочку. От дерева к дереву, от полянки к полянке - так, километр за километром, и время летят незаметно, и усталости никакой, лишь истома в надвигав-шемся за день теле. Легко чувствуешь себя в лесах, но иногда приходится идти и на осознанные жертвы.
   На этот раз передо мной лежало широченное поле. На одной половине его колосилась, волновалась под легким ветерком и отливала всеми оттенками золота в лучах выкатившегося над лесом вялого солнца созревающая пшеница. Налитые колосья лениво шевелились под дуновением легкого ветерка, и веяло ароматами созревшего хлеба. Вторая половина поля была под паром и выглядела значительно беднее. Лишь сурепка, тысячелистник, кашки да ромашки слегка покачивали здесь своими яркими, но малоценными соцветиями.
   Километрах в двух, как раз посредине этого огромного поля, по-утреннему дымила трубами печей деревенька; перед ней на луговине пасся скот; а справа полукружьем синели и голубели леса. К ним-то меня и тянуло. Представлялось, что если мне не хочется идти через это широкое поле, то ведь и никому не хочется, а значит, людей в тех лесах, за полем, бывает меньше, они не так избиты и более богаты грибами.
   Такое рассуждение помогло мне сделать первый шаг, после которого возвра-щение стало уже невозможным. Какой же ты грибник, если начнешь метаться из стороны в сторону и менять собственные планы. Такое непостоянство к добру не ведет, как, впрочем, не ведет оно к добру и в любом другом деле. Я продолжал путь и был вознагражден за свое упорство.
   Почва на пару, по которому я шел, уже окрепла и уплотнилась под дождями, и нога не вязла. Лес приближался, и постепенно его окраска принимала свои естествен-ные оттенки, от нежного изумрудного до глубокого малахитового. Но до него мне так и не суждено было добраться. Я наполнил свою корзинку раньше, чем ожидал.
   Уже посреди этого огромного пара мое внимание привлекли белесые полосы. Издали казалось, что по бороздам кто-то разложил холсты для отбеливания. Я не сразу понял, что это такое, и лишь приблизившись к одной из этих белесых лент, увидел, что борозда усыпана шампиньонами. Грибы местами росли настолько густо, прижавшись шляпками друг к дружке, что между ними и яблоку негде было упасть. Среди крупных грибов, с уже почерневшими пластинками, во множестве ютились еще нераскрывшиеся малыши. Самыми желанными же были шампиньоны средней величины, с коричнево-розовыми пластинками. Они еще не огрубели, нежностью и вкусом не уступали молодым, а набирались в корзинку гораздо быстрее.
   До этого в лесах мне никогда не удавалось набрать приличное количество шампиньонов. Любит этот гриб богатые перегноем и черноземные почвы. Средне-русские леса такими почвами бедны, поэтому не славятся и урожаями шампиньонов. Найдешь десяток, от силы два этих грибов, тем и довольствуешься. Да и за это мизер-ное количество на обратном пути неприятных суждений от старушек наслушаешься, на ту тему, что народ в наше время стал уж больно жадным, настолько жадным, что и поганками не гнушается...
   А дома шампиньоны любили. И когда я собирался в лес, дочери постоянно напоминали: папа, не забудь про шампиньончики! И вот, наконец, я получил возмож-ность удовлетворить домашний спрос. Это ли не радость для грибника!
   В течение часа я заполнил и корзинку, и рюкзак. Рюкзак наполнил мелкими, кругленькими, которые и на шампиньоны-то не похожи, а больше смахивают на дожде-вики. В рюкзаке, по моему представлению, такие кругляши не должны были помяться. Корзинку заполнил грибами среднего размера. Здесь-то они будут в полной сохран-ности: как положены, так и приедут домой, на радость дочкам.
   Наполнил, и слегка опешил. День только начинался, ноги еще просили движения, организм не насытился кислородом, а у меня уже не было иного пути, как только домой. И подумалось, что, если бы всегда было такое обилие грибов, и за ними ездили в поле, как за картошкой, то тихая охота лишилась бы всей своей прелести и стала бы просто работой. Делать было нечего, и я направился к ближайшей дере-веньке, рассчитывая найти там попутный транспорт, поскольку ноша моя на этот раз была внушительной.
   Утро только разгулялось, но летнее солнце успело взобраться уже высоко. В его лучах деревенька сияла жестяными кровлями, цветными наличниками окон и, со всеми своими садиками, огородами и баньками, имела нарядный, картинный вид. По луговине разбрелось стадо телят; старый пастух, обосновавшись на бугорке, на овчинном полушубке, плел лукошко; невдалеке ослепительно сверкало озерцо.
   При виде этой мирной сельской картины на меня повеяло таким близким и родным, что совсем расхотелось возвращаться в душный пыльный город. И я повер-нул к озеру, намереваясь, если оно окажется достаточно чистым, искупаться и поза-горать.
   Небольшая часть озера сильно заросла камышом, все остальное зеркало было чистым, без тины и ряски. Сквозь кристально прозрачную воду было видно песчаное дно. При моем приближении с прогретой отмели, взбив воду, шарахнулась рыбья молодь. Чудо, а не озеро! Не задержаться у такого было просто непозволительно.
   У дальнего крутого берега стоял в трусиках юный рыбак, то и дело взмахивая удилищем. На крючке его удочки порой что-то взблескивало, но что за рыбешку он вылавливал, издалека разобрать было трудно. Его пример был заразителен, и мне самому захотелось забросить удочку. Я направился к мальчику, надеясь, что у него найдется запасная леска.
   На мое приветствие он только кивнул своей русой головкой, не отводя напряженного взгляда от поплавка. И тут же подсек и выхватил пузатого ротана. Положив рыбу в целлофановый пакет, мальчишка стал сматывать удочку.
   - Уходишь уже? - не без сожаления спросил я.
   - Моя очередь с Нюркой сидеть.
   - Сестренка, что ли?
   - Малышка, в коляске еще.
   Знакомство вроде бы завязалось, пора было приступать к основному.
   - Слушай, парень, оставил бы на часок удочку, порыбачить хочется, - попросил я и, перехватив недоверчивый взгляд мальчишки, клятвенно заверил его: - Честное слово, верну, укажи только дом.
   Он ничего не ответил и смотрел теперь уже с явной неприязнью. Неужели жадный такой? Мальчик как мальчик, приятный такой ребенок: трусики в обтяжечку, яркая безрукавочка с якорем на груди. Обычно я легко схожусь с таким народом. Чем же не угодил этому? Возможно, ему очень дорога его снасть?
   - Денег тебе в залог дам! - употребил я последнее средство, и оно возымело действие.
   - Не надо денег и приносить не надо, положите потом в осоку, - сказал мальчик.
   Он протянул мне удочку и банку с червями, показал, куда именно положить все это потом, взял пакет, покосился на мою корзинку, сделал несколько шагов назад и звонко выкрикнул:
   - Поганок набрал, дяденька! На навозе они растут! - не дожидаясь возражений, мальчишка задал стрекоча.
   Для меня же прояснилась причина его неприязни. Конечно, человек, который собирает поганки, не мог вызвать у ребенка доверия. Стало попятно и то, что шам-пиньон в этой деревеньке еще не проторил дорожку к обеденному столу. Только этим и можно было объяснить изобилие грибов в поле. Ну да ладно, не первая это дере-венька, и не последняя, где пренебрегают пока шампиньонами. А сейчас мне не терпелось проверить свое изрядно подзабытое искусство в ужении.
   Я разделся до пояса, обернул майкой голову от солнца, подставил ему спину и приступил к делу. Оказалось, что не очень многое и забыл: червь нанизывался ладно, подсечка следовала своевременно, ну, а умения выуживать, не порвав леску, тут не требовалось. Рыбешка все мелкая - ротан да карасики. Вскоре штук пять этих плен-ников уже сидели на кукане.
   Приятно было представить, как появлюсь я на платформе среди знакомых грибников с полной корзинкой шампиньонов и вдобавок с рыбой на кукане. Такое незамеченным не остается!
   Пока я предавался таким мечтам, незаметно за моей спиной возник пегий бычок. Пока я видел только его отражение в воде и, не спуская глаз с поплавка, погрозил бычку через плечо кулаком: не выставляйся, мол, не пугай рыбу. И поступил, видимо, опрометчиво, потому что тут же получил сильный удар в спину и кубарем свалился в воду. Следом за мной скатилась с берега и корзинка.
   Пока я отплевывался и отфыркивался, бычок все еще стоял у воды, широко расставив передние ноги и выпучив глаза, будто хотел похвалиться: вот как я умею!
   - А я вот как могу! - вскричал я в сердцах и вытянул нахала удилищем вдоль хребта.
   Бычок взбрыкнул и ошалело умчался. И только тут я заметил на берегу пастуха. Довольная усмешка теплилась на его обветренном лице.
   - Так его, так шкодливого! - одобрил он мой поступок. - С этаких-то пор бодаться начинает. Я еще и подумал, что у вас без ссоры не обойдется... Да вот припоздал малость.
   Я вылез из воды.
   - Так-то ничего? - поводил пастух плечами. - Кости-то целы?
   - Да ничего, вроде, - поводил плечами и я.
   - Силы у него еще настоящей нет, так оно и ничего. А кабы была сила... Да ты и сам виноват: зачем голову-то красным увернул? Бычья природа, она, смерть как крас-ного не терпит. А он, хоть и мал, а соображение, знамо, уже имеет.
   С лица старика не сходила усмешка, и обижаться на него за это было нельзя. В его однообразной жизни этот случай был все же, каким-никаким, развлечением.
   - Меня ладно, а корзинку-то за что? - оглядывая расплывающиеся по озеру грибы, спросил я.
   - Так у тебя и корзинка этим цветом размалевана. А мешок твой - вот зеленый, так он его и не тронул. Скотина, она тоже не без понятия.
   Дужка корзинки действительно была обернута ярко-красной изолентой. Сделано это было для того, чтобы заметнее была корзинка среди травы в лесу, когда ее иногда оставляешь, а сам кружишь неподалеку. Да бычку-то, откуда было все это знать.
   Я попробовал собирать расплывающиеся грибы, но понял, что проку от этого мало. Шампиньон и без того гриб нежный, а тут и совсем раскис. Собирай, не собирай - привезешь домой грибную кашу. И я махнул рукой на это бесполезное занятие: пусть рыбы питаются, если, конечно, шампиньоны придутся им по вкусу.
   - Хотел ты, малый, двух зайцев поймать, да без единого и воротишься, - сказал пастух уже с нескрываемой укоризной, повернулся и пошел к телятам.
   Я тоже поспешил убраться подальше от красивой деревеньки, в которой мальчишки дразнятся, телята бодаются, а взрослые люди укоряют без какого-либо повода с твоей стороны.
  

ЕЛОЧКИ - ПЕНЕЧКИ

  
   - Опенок, говорят, пошел, составишь компанию? - предложил мне однажды за разговором знакомый дед, Иван Кузьмич Фокин.
   Я присмотрелся к собеседнику, стараясь понять: не шутит ли? Но настроение Кузьмича по лицу определить невозможно. Оно все скрыто в седине бороды, усов и кустистых бровей. А по носу морковного цвета, да по щелочкам глаз понять что-либо трудно.
   - Так отошел уже опенок-то, - осторожно возразил я.
   - Гм, отошел! - усмехнулся Кузьмич. - Когда был в последний раз-то?
   - На той неделе.
   - Отошел... - Кузьмич недовольно пошевелил бровями: - Никак не могло такого статься.
   Речь шла о том самом осеннем или березовом, как называем мы, грибники, опенке, который обильно высыпает на вырубках и просеках два раза за сезон: пого-жими днями в августе и потом осенью, перед заморозками, и идет не дольше недели. И хотя называем мы этот опенок "березовым", не пренебрегает он пеньками и других пород: ели, дуба, липы, сосны, ольхи, орешника и даже бука, забираясь далеко на юг, в горы Кавказа.
   Случается, что осенний опенок делает и большее количество попыток к высы-пке, но в такие годы никогда обильным не бывает. Тут все зависит от погоды. Долго выжидает гриб в зачатке подходящих деньков и, случается, только выставится на белый свет, а тут что-либо огорчительное - ночь ли с заморозками, или еще что-нибудь неприятное, - и притихнут грибки, остановятся в росте и снова ждут, но с силами по-настоящему уже и не соберутся, заплесневеют, ножки поразит мертвенная краснота.
   Этот год, однако, был грибным, и опенок в свою августовскую неделю шел славный: толстоногий, мясистый. Такой хорош и на сковородке, и в солке, годится и для сушки. Сколько ни набери, а лишним гриб не будет, весь уйдет в дело. И предло-жение Кузьмича было для меня заманчивым, но сомнительным.
   - Не дури, - обиделся Фокин. - Я тебе такие места покажу - тебе и не снилось.
   Это обещание окончательно сломило мое сопротивление. И весь вечер перед сном я думал о том, куда собирается затащить меня Кузьмич, и зачем ему это понадо-билось. Грибником Фокин был знатным, но имел некую странность - не терпел компа-ний. Если кто-либо из знакомых и навязывался ему в напарники, то обязательно оказы-вался потом брошенным среди леса в самом неподходящем месте. Я не осуждал за это Кузьмича, потому что и сам был в чем-то похож на него. Ходить в лес компанией - все равно, что слушать концерт в окружении шептунов и любителей посудачить. И теперь, в ночной тишине, под одеялом, мне казалось, что Кузьмич и со мной может обойтись неподобающим образом.
   Сомнения усилились на другое утро, когда мы тронулись знакомой тропой, по всем предположениям, к хорошо известной мне вырубке. Я был здесь несколько дней тому назад и знал, что вырубка ободрана ватагами горожан до последнего грибочка. Но лишь начал я объяснять это Кузьмичу, он, не оборачиваясь, недовольно буркнул:
   - Шлепай, не возникай.
   И снова я мог видеть только заношенную брезентовую куртку, наброшенную на согбенную старческую спину. Ходить в леса без настроения и уверенности в успехе - последнее дело. Лучше повернуть обратно и не убивать время. Я и подумал было так поступить, но не хотелось обижать старика. Во всяком случае, мы ничего особенного не теряли. Ну не будет опенка, велика беда - походим за другим грибом.
   А настроение не улучшалось. Вскоре, на подходе к вырубке, мы встретили двоих грибников с пустыми корзинками, которые посоветовали нам вернуться. Кузьмич и ухом не повел в их сторону. На самой вырубке, на опушке, отдыхала еще одна компания, человек в шесть мужчин и женщин. Проходя мимо, мы слышали их невесе-лые разговоры насчет того, что были грибочки, были да сплыли - одни корешки оста-лись. Кузьмич и мимо этой компании прошествовал невозмутимо.
   Вырубка была огромной и не совсем чистой. Несколько лет тому назад, как можно было судить по пням, здесь вырубили крупные березы и липы, а еловый под-лесок оставили, в расчете, возможно, дать ему свободу для роста. Но лишенные прикрытия сверху, елочки все засохли и теперь торчали среди высоченных трав и кустарников немым укором человеческому безрассудству.
   - Отсюда и тронемся, - сказал Кузьмич, выйдя на один конец вырубки, - а сойдемся там, - махнул он на дальний конец. И пошел, не оглядываясь.
   Я тоже побрел без всякого желания. Да и что было ходить? Знал я эту вырубку, как облупленную, а сейчас она и в прямом смысле была облуплена до основания: тропинки протоптаны от пенька к пеньку в высокой траве.
   Много лет ездил я сюда, и знал эти пеньки наперечет, именами их наградил все до единого. Вот он Толстяк, за ним стоит Горбыль, а дальше - Раскоряка... Все они еще неделю тому назад светились шапками молодого опенка. А сейчас разве только в траве у корней откопаешь перестойный, тронутый чернотой снизу гриб. Но что это за гриб - боль зубная! Да и совесть надо иметь - на развод что-то оставить.
   Но я ходил потихоньку, довольствуясь лишь воспоминаниями, поджидал, когда Кузьмич поймет свою ошибку и вернется или позовет меня для составления новых планов. Неприятно будет видеть смущение старика, но ничего не поделаешь - и ста-риков иногда надобно вразумлять.
   Однако Кузьмич не спешил признаться в оплошности. Я вышел на чищобу, чтобы его отыскать, и вскоре увидел. Шел дед по траве выше колена, на пеньки и не смотрел: бородища задрана в небо, - не то выглядывал что-то в облаках, не то собрал-ся считать ворон, которые сюда, кстати, и не залетали. "Того старик, рассудком подви-нулся малость", - подумал я.
   И лишь понаблюдав за Кузьмичом порядочно, понял, что он вовсе не подви-нулся рассудком, и пеньки ему ни к чему, а выглядывает он сухие елочки... Вот оста-новился, пошевелил палкой траву, нырнул под елочку, закопошился...
   Бросился я к ближайшей сухой ели, развернул заросли травы под ней, так дух и захватило - корневище суховины все было усыпано молодыми опятами. И были они только немного темнее, чем на березовых и липовых пнях, с желтизной по ножке, потому что питались от ели и наглотались смолы. "Так что же те раззявы смотрели?" - начал, было, я, имея в виду встречавшихся по дороге грибников, но прикусил язык, сообразив, что и сам я такой же раззява, и если бы не Кузьмич... Хотя три дня тому назад я тоже заглядывал под елочки, и ничего под ними не было. Так что же случилось?
   Ага, вот в чем дело! В заросли под елочками не проникает солнце, здесь больше сырости, прохладнее, свой микроклимат, - вот и пошли опята с небольшим опозданием. Ну и Кузьмич!
   Не под каждой елочкой находил я грибы, но через одну попадались обязательно. Часа через полтора был я уже на дальнем конце вырубки с полной корзинкой.
   Кузьмич возлежал в духмяной травке, подстелив под себя куртку. Рядом на газете красовались огурчики, помидоры, яички; в бочажке, в водичке, холодилась темная бутылка с квасом.
   - Уразумел что-либо? - встретил меня Кузьмич. - Вижу - уразумел, - прогудел он одобрительно, когда я опустил корзинку.
   - Спасибо за урок, Кузьмич!
   - Пользуйся, для этого ты и приглашен. Нам-то уже недолго осталось... Там, поди, грибов нету, - посмотрел Фокин на небо.
   - Вам ли об этом говорить, Иван Кузьмич!
   Видимо, я выкрикнул это слишком восторженно. Уловив фальшь, Кузьмич взъерошился, вздохнул шумно и только спустя некоторое время предложил:
   - Давай перекусим, парень.
   С Кузьмичом много не поговоришь. Обратную дорогу мы шли молча.
  

МЕЧЕНЫЙ ЕЖОНОК

  
   Солнце поднялось уже высоко и накалялось зноем, но в лесу повсюду еще лежали прохладные тени, благоухали ароматами трав и цветов поляны, на все лады заливались пичуги. Утро - самое благодатное время в лесу. Именно в эти часы и рас-крывается во всей своей красе и звонкости обаяние природы.
   Моя корзинка была полна грибами, но в город не тянуло. Уж больно разительны были контрасты. Я шел по лесной, травянистой дороге и представлял, что ждет меня в городе: пыль, духотища, грохот, сногсшибательный "аромат" раскаленного асфальта.
   Естественно, все было в моей воле. Мог я растянуться на подсохшем бугорке и, приняв защитные меры от прожорливых комаров, продлить удовольствие. Но насла-ждение природой в бездеятельности - не в моей натуре. Поэтому я рад был случаю, который задержал меня.
   Лесную дорогу, прямо передо мной, вдруг перебежал какой-то зверек. Белка не белка - пышного хвоста я что-то не приметил, - но и не мышь - великоват для мыши.
   Приблизился я к этому месту и увидел ежонка. Он так и лежал врастяжку, уткнувшись мордочкой в траву на обочине. "Ах ты, страус новоиспеченный! Спрятал голову и думает, что его никто не замечает". Толку не было в чем-то обвинять малыша, и вообще - ежей. В лесах Подмосковья им живется несладко.
   Это один из самых беззащитных зверьков. Прытью, проворством и хитростью других малых обитателей леса он не обладает. И лишь благодаря своей колючей шубке все еще кое-где сохранился. Но колючки, которые могут защитить от зубов хищника, не уберегут от коварной руки человека.
   Извели ежей в наших лесах. За лето двух-трех только и встретишь. И то в крепях, среди завалов и густых кустарников. Но откуда ежу с его ограниченным круго-зором знать, где эта самая крепь, а где - общедоступное место. А как только вылез он по нечаянности на свет божий, так, смотришь, и угодил в корзинку "грибника" или в рюкзак "туриста". А у этих людей Птичий рынок - неплохая доходная статья... Неза-видная доля у ежей в России.
   Но еще горше, когда попадают они в неволю в младенчестве. А такое случается часто. Хотя бы вот и этот несмышленыш. Лезет как раз в те места, где и бродят люди в красных галстуках целыми отрядами. Ведь и глазом не успеет моргнуть, как окажется в "живом уголке". И будет потом всю жизнь проклинать свою участь.
   Провел я палкой ежонку по спинке, и он начал подпрыгивать сразу на всех четы-рех лапках, сердито пофыркивая. "Что же это он делает? Да ведь он защищается, палку хочет уколоть - осенило меня. Ах ты, забияка!
   Взрослый еж на такое обращение, когда ему почесывают палкой спину и бока, обычно не обижается. И к бегству не стремится, в клубок не сворачивается. Так и лежит, распластавшись, лишь слегка припрятав нос. Взрослым ежам, как и поросятам, такая процедура приятна.
   Взял я ежонка на руки, а колючки у него и не колючие вовсе, а мягкие, неокреп-шие еще. На ладони малыш свернулся в клубочек. Тут я обратил внимание на то, что у ежонка на спинке прикреплен к колючкам живицей кусочек алой ткани! "Где же он это подцепил?" - задумался я. И лишь поразмыслив, понял, что нигде такой метки ежонок подцепить не мог, что это - дело рук человека. Но для чего? Не иначе, кто-то хотел показать, что зверек побывал уже в руках человека и отпущен на свободу. А раз так, то и трогать его больше нечего. Разумно. Кто-то как бы выдал ежонку охранную грамоту. Достал я из кармана пакетик с пластырем, который всегда имеешь с собой в лесу на всякий случай, оторвал кусочек, и рядом с первой меткой наклеил на колючки ежонку вторую. Потом отнес его в заросли папоротника на склоне оврага и отпустил: ступай, меченый, ищи мамашу.
   Несколько дней не был я в тех местах, где встретил ежонка. Грибник два раза подряд по одним и тем же угодьям не ходит, пусть даже и очень удачливые они, эти угодья. Надо переждать несколько дней, и лишь после этого те же самые места предстанут перед тобой как бы внове: уже с другим урожаем, хотя и в том же лесу.
   Так поступил и я. Лишь спустя несколько дней шел я снова по лесной дороге, на которой встретил ежонка. А вот и овраг, где я его отпустил. Но сейчас я меньше всего думал о ежонке. Меня интересовало совсем другое: на пологих склонах оврага любит селиться летний опенок - основной промысловый гриб в эту пору, в начале лета. Пеньков на склонах мало. Но летнему опенку, как, впрочем, и всякому опенку, и не обязателен стабильный пенек. Для него бывает достаточно и полуистлевшей, засыпанной листопадами, березовой или липовой ветки. В таких случаях кажется, что грибы растут прямо на почве. Но это не так: копнешь ножом - и находишь под сопревшей листвой останки древесины.
   Опенки попадались. Я присаживался на корточки, подрезал их, ссыпал в корзинку. В один из таких моментов невдалеке в папоротнике что-то зашуршало. Я присмотрелся и узнал своего старого знакомца. На этот раз он удирал со всех ног - видимо, поумнел немного. Только куда на коротких лапках убежишь от человека? Настиг я его в пять шагов, поставил палку перед носом: куда спешишь, милый? Старых друзей признавать не желаешь?
   Но друзья, видимо, уже изрядно поднадоели ежонку. Об этом говорила третья яркая наклейка на его колючках. Не стал я тревожить ежонка, посчитав, что и трех наклеек с него вполне достаточно, что с такими метками ему ничто больше уже не угрожает.
  

МАРУСИНЫ МОСТОЧКИ

  
   В скитальческой жизни грибника случаются иногда необыкновенные удачи. Необыкновенные - это когда наталкиваешься на хорошие грибы не в результате разведки или наблюдений, а случайно, в неположенное для них время и в неположен-ном для них месте. Повезло подобным образом в одну из поездок и нам с приятелем, Володей Моисеевым.
   По всем признакам, для массового белого гриба время еще не наступило. Во всяком случае, в борах его еще не было. Чтобы оживить грибницу в бору, ее надо мочить и мочить - супесчаные почвы бора невероятно влаголюбивы. Нужен или обложной дождь в течение нескольких дней, или несколько ливней подряд. Такой погоды в это лето еще не было, и оставалось только ждать ее.
   Правда, в лиственных лесах кое-где по опушкам и на обочинах травянистых лесных дорог белые уже появились. Но в этих местах много не поживишься. По дорогам ходишь не ты один, а многие. И что там для тебя может остаться? Нечего и ходить, тратить время. Не в лучшем положении и опушки, которые изо дня в день просматриваются бабушками с внуками, да стариками с внучками. Да и душа у настоящего грибника не наляжет обижать этот народ: пусть себе владеют своими коронными местами.
   И мы с приятелем двинулись низинами, как и большинство грибников в это утро, рассчитывая наполнить корзинки свинушками, сыроежками и другим третьесортным добром. Но неожиданно натолкнулись на белые - это были просто запоздавшие колосовики. Конечно, они и в родню не годились осенним, плотным боровикам, а были все рыхлы, и низ шляпки имели желтоватый, как у козлят. Но все же это были белые, в молодости и они плотны и приятны, не сравнишь с какой-то сыроежкой.
   Наткнулись мы на эти грибы в глубине леса, на опушке обширной поляны, в густом липняке, по которому стояли вразброс старые, развесистые березы. И было странно, что один из самых светолюбивых, свободолюбивых грибов мог выскочить в этом затемненном месте, под двойным лиственным пологом? Правда, если судить по пням, то и липы когда-то здесь были редки и могучи. Но их для какой-то надобности спилили. И теперь остались только липовые кусты, которым обретшие второе дыхание ремесленники никак не давали подняться - изводили на лыко. Пробираешься между развесистыми куртинами, и на каждом шагу встречаешь срубленные да ободранные деревца.
   Один такой умелец мне встречался. Был это седобородый старичок с прищу-ренными молодыми глазками. Как-то так получилось, что вместе мы ехали в поезде, вместе шли до леса, а в полдень вместе вышли из него. Само по себе такое стечение обстоятельств уже сблизило нас. Мы познакомились и разговорились. 3вали старичка Матвеем Павловичем и было ему за семьдесят.
   У меня в корзинке лежали две пригоршни лисичек, да перекатывались по дну десятка полтора березовиков. А огромный рюкзак Матвея Павловича был туго набит чем-то. Поглядывал я на этот рюкзак, и никак не мог понять: чем набил его дед? Такими рюкзаками, да еще более объемистыми мешками браконьеры из лесу везут плаун на кладбищенские венки. А отчего не везти? Сопровождающему поезд милици-онеру нужно, чтобы ты вел себя прилично, ревизору - чтобы ты оплатил проезд, а там вези хоть черта лысого в своем мешке или рюкзаке.
   Но в рюкзаке Матвея Павловича была не трава - из него выпирало что-то округлое. "Чага?" - гадал я. Но и это не подходило. Такое количество чаги в наших лесах и в неделю не нарубишь, да и не донесешь. Не утерпел я и полюбопытствовал.
   Оказалось, что рюкзак Матвей Павлович набил скатанным в котелки липовым лыком.
   - Но для чего, на мочало, что ли? - спросил я.
   - Какое же из лыка мочало, - усмехнулся Матвей Павлович. - Для мочала грубая кора нужна. А это я лаптей наплету, кочедык у меня есть.
   - Но для чего?
   - Как для чего? Чудной ты, - снисходительно посмотрел на меня попутчик. Наплету - и на рынке продам.
   - И возьмут?
   - Еще как, с руками оторвут.
   - Но кому же в наше время лапти нужны? - не унимался я.
   - Разные есть люди. Одни берут для бани, в парную в лаптях лезут, - просвещал меня Матвей Павлович. - А больше для баловства берут. Особливо интеллигентные, которые старину чтят. Что ему пятерка - раз плюнуть. А лапти - повесит дома, и будет любоваться, гостям показывать...
   - А не штрафуют за это?
   - Это за что? - удивился Матвей Павлович.
   - Ну, вот за это самое, что лес губите, лыко дерете?
   - Экось хватил! - начал сердиться Матвей Павлович. - Да в старину вся Рассея в лаптях ходила, а лес-то остался.
   Я не нашелся, что возразить на такой веский довод, и больше не донимал попутчика вопросами.
   Возможно, что в тех местах, по которым ходили сегодня мы с Володей, и "похозяйничал" именно Матвей Павлович. Ободранные липки лежали уже кучами. В этих же разреженных местах росли и белые грибы.
   Довольно быстро наполнили мы корзинки. Домой идти было еще рано. И меня потянуло глубже в лес. Дело в том, что невдалеке находилось еще несколько мест, поросших липняком. И чтобы извлечь из нашей удачи максимальную пользу, надо было проверить, не появились ли и в тех липняках белые грибы. Так сказать, произ-вести задел на следующий день.
   Однако, в ответ на мое, казалось бы, дельное предложение, мой молодой приятель так скривился, будто у него разом заболели все зубы.
   - Это с полными-то корзинками? - морщился он.
   - Зачем же? Корзинки припрячем - на обратном пути их заберем, - возразил я.
   - Украдут еще, или не найдем потом этого места, - заныл Володя и принялся всячески меня отговаривать; я уступил.
   На нашем пути к станции лежало большое село Ульянино. На площади у сель-ского магазина было довольно людно, и стояли несколько корзинок с грибами: сыроежками, гладышами, маслятами, - и лишь кое-где из всего этого разнообразия выглядывали шляпки белых.
   Мы остановились в сторонке, но наши корзинки оказались в центре внимания. Грибники поглядывали на нас, но вопросов не задавали. Это не принято - приставать с расспросами к незнакомцам. И лишь одна, видимо, неопытная молодушка насме-лилась и подошла к нам.
   - И где только такие красивые водятся, ребята? - спросила она.
   - В лесу растут, девушка, - уклончиво ответил Володя, окидывая молодушку прилипчивым холостяцким взглядом.
   Володя точил лясы, а я заглянул в магазин.
   Пока я находился в магазине, Володя - этот закоренелый холостяк, оказался в окружении женщин. Его молодое, красивое - чернобровое и кареглазое - лицо сияло улыбкой. Я понял, почему Моисеев не захотел задерживаться в лесу: с такой корзинкой на плече он поморочит мозги еще многим.
   - Да это же они в липняке у Марусиных мосточков набрали, - сказала пожилая местная женщина, оглядев наши корзинки.
   Вот тебе и раз! Конечно, опытному грибнику не составляет труда даже по виду грибов определить, в каком лесу они набраны. Но почему именно у Марусиных мосто-чков? И что собой представляют эти мосточки?
   Я поспешил оторвать приятеля от любопытных, и мы нормально дохали до дома. Впрочем, Володя задержался на станции с какими-то дамами. Но и дома полного покоя у меня уже не было. Замечание пожилой женщины в Ульянине задело мое самолюбие.
   Леса вокруг Ульянина я знал на десяток километров - ездил в них давно и постоянно. Знал и названия многих мест в округе: и Черную речку, и Барский лес. Все эти названия были понятными. Черная речка брала начало в торфяных болотах, и вода в ней действительно была темной; Барский лес принадлежал когда-то местному барину. А вот о Марусиных мосточках я слышал впервые. Да и вообще в окрестностях Ульянино никаких мосточков не встречал, кроме кладок в виде пары бревен через ту же Черную речку, по которым и перебирались грибники. И это меня обескураживало.
   Однако в том же самом Ульянино был у меня знакомый дед, Алексей Егорович Семин. Вскоре я встретил деда. Он сидел на лавочке у забора и посасывал свою вечную трубку. Мы поговорили о том, о сем: о погоде, о грибах, о видах на урожай фруктов. А потом я спросил и о Марусиных мосточках.
   - Давнюю историю ты вспомнил, - усмехнулся Алексей Егорович в прокуренные усы. - Оно и самой-то Маруси давно уже нетути.
   И я услышал рассказ о том, как в стародавние времена некая Маруся поехала в лес за сеном. На пути ей встретилась канава. Маруся замостила канаву валежником и переехала ее. Но когда возвращалась обратно с возом, подмостки разъехались, и воз опрокинулся. Пришлось Марусе бежать в деревню и звать на помощь мужиков.
   - Сейчас и канава та заросла от времени, ну а место так и зовем - Марусины мосточки, - закончил свой рассказ Алексей Егорович.
   А мне представилось, что мы часто ходим по родной земле, как слепые котята. Для нас лес - это только лес, луг - это только луг, речка - это просто речка, и хорошо, если мы знаем общепринятое их название. Но на этой же самой речке каждый омут, плес и перекат имеют свои собственные, нередко поэтические названия, связанные с событиями седой старины. И если бы мы удосужились узнать хоть чуть-чуть больше об истории их происхождения, то наша земля, возможно, стала бы для нас несколько ближе, прекраснее и дороже.
  

ОСНОВНОЕ ПРАВИЛО

  
   Немного найдется в Закавказье лесов, в которых за два десятилетия службы в тех краях не довелось бы мне побывать. Правда, бывал я в этих лесах в основном с ружьем, но, по старой привычке грибника, не забывал смотреть и под ноги. И мне казалось, что закавказские леса грибами бедны. За все эти годы мне только и удалось собрать пару раз по десятку подберезовиков. И то только под самым небом, на границе альпийских лугов, в избитых камнепадами березняках. Были эти грибы неказисты, так же корявы, как и деревца, среди которых они выросли, но все же это были настоящие подберезовики. И суп из них получался ароматный и вкусный.
   Но так я думал только до лета 1959 года, которое в Кахетии выдалось неверо-ятно дождливым. Лило ежедневно: то днем, то вечером, а то и целыми сутками без перерыва. Так неделю, другую и третью... И лето уже перевалило на вторую половину, а конца ненастью не было видно.
   Всем приходилось несладко от такой непривычной для юга погодки. У колхоз-ников что-то не вызревало, что-то вымокло, а кое-что гнило на корню. Где-то заливало поля, рушились дамбы и плотины... Но больше всех доставалось, пожалуй, нам, солдатам. Часть наша в это противное лето стояла лагерем около леса. Палаточные условия известны: кругом сырость, слякоть, промозглость. Промокнуть за день успеешь несколько раз, а обсушиться по-настоящему и разу не удавалось.
   Но, как говорится, без худа и добра не бывает. Вскоре это ненастное лето обер-нулось ко мне более благоприятной своей стороной. Грибов в лесу высыпало видимо-невидимо! Непонятно было только, откуда они взялись. Если многие годы их не было, то неужели грибница все это время могла сохраняться и ждать подходящего момента? Только такое объяснение и было возможно.
   Под огромными дубами и буками толпами стояли красавцы-грибы, похожие на поддубовики, иные смахивали и на боровики. Но только смахивали, потому что ко всем этим названиям так и тянуло добавить приставку "лжи". Уж больно нарядны они были - эти грибы. Каждый со своим особым оттенком: то зеленовато-красноватым, то розо-ватым, то желто-коричневым. Смотрелись они красиво, вот только попробовать их я так и не решился. Но в этом и нужды не было, поскольку и хороших грибов выросло предостаточно.
   В лощинах по грабинннику и даже в кустах кизила выскочили настоящие белые грибы. Единственным их отличием от боровиков среднерусских лесов была более светлая шляпка. Огромные буковые пни обросли осенними опенками, да так густо, что присядешь к такому пню, и никуда ходить больше не надо - сразу собирается полная корзинка. По виду и вкусу эти опенки ничем не отличались от наших, северных опят.
   Надо ли говорить, что для меня наступили благодатные дни. Так просто, без цели по лесу бродить, пусть и насидевшись за день в штабе, пусть и устав изрядно от бумаг, - много не находишь. Ну, зелено вокруг, красиво, спугнешь оленя или косулю - на этом все и заканчивается. Другое дело, когда у тебя цель впереди, когда занимаешься промыслом. Тут и дождик тебе нипочем, и время летит незаметно.
   А вернешься с полной корзинкой домой, в дощато-фанерный офицерский городок, тут тебя поджидает и другая радость - разборка грибов всем семейством. Здесь вопросов, удивлений и любований - масса! Незаметно подходит время и для венца всему процессу - это когда супруга ставит большую сковородку на раскаленную плиту под навесом.
   И потянет грибным духом по городку: на дощатые веранды, в распахнутые оконца и двери. Здесь иным просто невдомек, откуда такие ароматы, среди запахов пригоревших каш и поднадоевших консервов. А многим, уроженцам юга особенно, эти ароматы и неведомы вовсе. Вкусно пахнет, приятно, а чем - неизвестно.
   И тянутся к нашей открытой со всех сторон "кухне" любопытные женщины. И пробуют, и ахают, и охают, и удивляются. Наверное, каждая из них приготовила бы для семьи такой же ужин, но офицеры наши - грибники просто никакие. А возможно, и были среди них грибники, да осторожничали. Дело в том, что местные жители грибов совсем не собирали, даже в этот урожайный год. И тут причин для сомнений хватало: раз уж крестьяне не берут, то куда же ты полезешь? Грибы-то, хотя и похожи видом на съедобные, да как узнать, что у них там внутри? Тут уж каждый был волен думать, как ему заблагорассудится, и действовать на свой собственный страх и риск. Ну, а если нет полной уверенности, то, естественно, лучше не рисковать, поскольку подвергаешь опасности не только себя, но и семью.
   Грибной запах, которым вскоре пропитался весь наш домишко, и явился причиной одного неприятного для меня случая. Грибы у нас жарились и варились, мариновались, солились и сушились в большом фанерном ящике, в котором находилась прикрытая черепицей электроплитка - для равномерного распределения тепла. Именно грибной запах и уловил однажды, когда мы вместе возвращались со службы, наш сосед, Григорий Далаян.
   - Что это у тебя? - повел он в сторону нашего домика чувственным носом.
   - Грибы жарятся.
   Далаян еще раз с шумом вобрал в себя запах жаркого и проговорил не без сожаления:
   - Все пробовал, а грибы - не знаю. Что это такое - грибы?
   - Заходи, отведай.
   - Зайду, - не заставил уговаривать себя Григорий и направился к своему фанерному домику.
   - Своих захвати! - бросил я вслед.
   Далаян захватил и жену Розу, и пятилетнюю дочь Регину, и бурдючок "цвани" - светлого легкого вина.
   Ужин проходил весело и непринужденно, как это и бывает у соседей, которые не чураются общения. Грибы гостям понравились. И Григорий острил по этому поводу, что вот, мол, есть немало вкусной еды в лесу, прямо около дома, а его все пичкают надоевшей бараниной.
   - А ты можешь набрать, ара? - обратилась к мужу Роза. - Разве я не приго-товлю? Масла у нас нет, что ли?
   - Наберешь, папа, да? - на секунду оторвалась от тарелки Регина.
   - Наберу, доченька.
   - А ты знаешь основное правило грибников? - спросил я соседа.
   - Теперь знаю: нашел - бери! Очень вкусно! - ответил Григорий.
   - Нет, основное правило у грибников такое: не знаешь - не бери, - поправил я Далаяна и предложил: - Если хочешь, пойдем завтра вместе.
   - Конечно, хочу! Конечно, пойдем! - обрадовался Григорий, и его темные глаза загорелись нетерпением.
   Не знаю, гасли ли горячие далаяновские глаза на ночь, но только разбудил меня Григорий чуть свет, постучав кулаком в дощатую стену.
   - Кончай ночевать, в штабе доспишь, - встретил меня сосед.
   Такая бесцеремонность понравилась мне: наконец-то нашелся энергичный партнер, который завсегда поторопит и не даст засидеться на месте. Ну, а вставать в любое время суток нам было не привыкать.
   Мы прошлись по лесу, просмотрели несколько косогоров и ложбин и в течение часа наполнили наши емкости: я - корзинку, Григорий - ведро. Он оказался сметливым партнером, в чем, впрочем, я и раньше не сомневался, и быстро постигал грибную науку. Но возле домика соседа я присмотрелся к его ведру и вынужден был поступить так же бесцеремонно, как до этого поступил он со мной. Отобрав у Григория ведро, я опрокинул его на обрывок брезента и принялся просматривать грибы, беспощадно бракуя сомнительные.
   Несмотря на мои инструкции и сообразительность партнера, в ведро все же попали грибы, к которым так и напрашивалась ядовитая приставка "лже". Их я и отбрасывал.
   - Ай-вай! Самые красивые бросаешь! - заволновался Григорий.
   - Не знаешь - не бери, - напомнил я правило.
   - И ты не знаешь? - удивился он.
   - Сомневаюсь я, вот в этих красивых. Мухомор тоже красивый, а ядовитый.
   О мухоморах Далаян не имел никакого представления, но пожелал уточнить правило и спросил:
   - Значит, сомневаешься - тоже не бери? Что же тогда мне брать?
   - А вот, что останется - это и возьмешь, - кивнул я на брезент. - На жаркое вполне достаточно.
   Вопросов больше не последовало. Григорий понял, что спорить бесполезно. Он собрал с брезента грибы, сапогом отодвинул в кусты боярышника выброшенные, поставил ведро на скамью у плиты и отряхнул руки. Проделав эту работу, Григорий гордо огляделся. И мне понятна была эта его гордость - гордость человека и мужа, впервые доставившего к домашнему очагу дары леса.
   Городок просыпался. Хлопали калитки и двери, зашипели примуса. Офицеры, голые до пояса, с полотенцами через плечо, спешили к недалекому горному ручью. Разорвав хмарь небес, над горами проглянуло солнце, обещая, впервые за много дней, приличную погоду.
   По косогору, уже в полной форме, спустился начальник штаба и мой непосред-ственный начальник, майор Карпов - серьезный, обстоятельный мужчина. Обменялся с нами рукопожатиями, проговорил:
   - Поздняя птичка глаза продирает, а ранняя - нос прочищает. Молодцы!
   Карпов и сам человек увлеченный. Первый охотник-любитель в части, заводила в этом деле. На охоте или рыбалке и сотня километров для него не крюк, а вот к грибам равнодушен. Впрочем, равнодушен к ним он только в лесу, на сковородке же он грибы весьма уважает.
   Полюбовавшись моей корзинкой, Карпов только произнес: "Хороши!" - и удалился. Поспешили по домам и мы с Григорием. И первая половина дня прошла нормально, но только первая.
   Уже за обедом мы с женой заметили подозрительную беготню у домика Далаяна. Вскоре туда подошла санитарная машина. Поспешили и мы. У домика собралось уже довольно много народа. Но внутрь никого не пускали. Там орудовал наш врач Гоголадзе со своими санинструкторами. Среди женщин шел говорок:
   - Что случилось?
   - Отравились.
   - Чем отравились-то?
   - Грибами.
   - А где взяли-то? Сам собирал, что ли?
   - Может, сам, а может, и помогли.
   - Есть еще такие, помогут - будь здоров!
   Неприятнее всех от этих разговоров было мне. Офицерский городок - та же деревня: всем обо всех все известно. И если мы утром с Далаяном ходили по грибы, то тут и скрывать уж было нечего - об этом знали многие.
   Вскоре Розу и Регину уложили в санитарку. Сам Григорий выглядел нормально, только был более озабочен, чем обычно. Я хотел кое о чем его спросить, но он даже не посмотрел на меня. Зато Гоголадзе окинул меня таким свирепым взглядом, что лучше было бы и не встречать его никогда - этого взгляда.
   Медленно побрел я в штаб, к своим бумагам. На душе было скверно. И хотя я был уверен в доброкачественности собранных утром грибов - для собственной семьи забрал бы их все до единого, да ведь как докажешь это людям? Молва зла, замешана на предположениях и зависти, и бороться с ней трудно. Не выходил из головы и вопрос о том, что же произошло у Далаянов. Почему и насколько серьезно отравилась семья Григория? В голову лезли разные истории, связанные с грибами, но ни одна из них к случаю не подходила.
   - Погрибковали, значит?! - сердито встретил меня Карпов.
   Он прохаживался по нашему общему, из-за стесненных лагерных условий, каби-нету, то и дело взъерошивая седоватый ежик волос.
   - Не знаю, что у них там случилось, - пожал я плечами.
   - Прекращай эту деятельность, говорю я тебе! - потребовал майор.
   - Но вы сами ведь ели мои грибы, - попытался оправдаться я.
   - Ел, и еще отведаю, если угостишь. Я про другое дело тебе говорю: прекращай пропаганду, не баламуть людей. Нам только и не хватает еще этих грибных историй!
   Карпов был прав, ответить мне было нечего. И все эти долгие часы до вечера, пока в штабе с докладом не появился Гоголадзе, были для меня сплошным мучением. Я почти физически ощущал, какие невероятные сплетни о моем коварстве ходят по городку среди офицерских жен, которые от безделья были рады каждому случаю поче-сать языки. Отчетливо представляя, каково среди худой молвы приходится супруге и дочерям, я ничем не мог помочь ни им, ни себе. В таких ситуациях, чем старательнее станешь оправдываться, тем меньше тебе поверят. И теперь все зависело от доклада Гоголадзе, который был настроен ко мне более чем недоброжелательно. Да провали-лись бы все грибы на всем белом свете!
   К счастью, с пострадавшими ничего страшного не произошло, помогло опера-тивное вмешательство. Первую помочь Гоголадзе оказал им прямо на месте. Вторично Розе и Регине промыли желудки в ближайшей больнице. И к вечеру они были уже практически здоровы. Но это ничуть не ослабило докторской неприязни ко мне. Гоголадзе метал громы и молнии, требовал расследования.
   - Я ему уже внушил, - примирительно сказал Карпов, кивнув в мою сторону.
   Но окончательно меня реабилитировал Григорий, который вскоре появился в штабе, как потом выяснилось, именно с этой целью.
   - Понимаешь, они покушали красивые грибы! - выпалил он, едва переступив порог.
   - Как покушали, мы же их выбросили?! - подскочил я.
   - Погоди, послушай, - остановил меня Григорий.
   Виновницей всему оказалась Регина. Играя утром перед домом и видя, что самые красивые грибы валяются под кустами, она и навела "порядок" - сложила все обратно в ведро. Занятая по хозяйству, мать этого не заметила, и из ведра все пошло на сковородку. Пока грибы жарились, мать и дочь снимали пробу - этого оказалось достаточно.
   Хотя, грешно все валить на мать с ребенком. Не меньше в этой истории было и нашей с Далаяном вины: надо было сомнительные грибы выбросить подальше, а не оставлять их около кухни. И хорошо, что все благополучно обошлось.
   По грибы Григорий больше не ходил, хотя от приготовленных и не отказывался. Не отказывался от них и Карпов. А как-то раз, в осенний праздник, уже на зимних квартирах, отведал маринованных грибочков и врач Гоголадзе. И мне пришлось выслушивать уже совсем другие речи насчет грибов и грибников.
  

УПРЯМЕЦ

  
   Заморозки уже стали прихватывать по ночам, покрывая ледком пруды и лужи. Народу в лесах поубавилось. Но завзятые грибники с удовольствием встречают эту пору, ждут, когда можно будет двинуться за настоящим осенним грибком, который без мороза и не родится вовсе. А если где и выскочит раньше времени, то все равно бывает дряхлым, никчемным, бросовым.
   Возможностей у грибника в эту пору не меньше, чем летом, но есть и разница. Если в августе - сентябре можно просто поехать по грибы, ходить по любым лесам и вернуться с добычей, то в конце октября вовсе неудивительно и целый день пробегать впустую. Летний гриб к этому времени исчезает. И тут надо точно знать, куда и за чем ехать.
   Мы с соседом, Павлом Петровичем Трушиным, человеком еще крепким, только что вышедшим на пенсию, сидим в вагоне электрички и обсуждаем различные варианты, сказать иначе - составляем план дня. Без такого плана в лес и соваться нечего - он есть у каждого. Сколько грибников - столько и планов. Но никто, кроме близких друзей, задумками с вами не поделится. У каждого свои излюбленные места, и они всячески оберегаются от конкурентов. Тут надежнее всего полагаться на личный опыт и собственные знания.
   Заманчиво было побродить в березняках, в расчете наткнуться на высыпки сухого груздя. Этот благородный гриб, внешне похожий на никчемную скрипуху, но с более нежными, отливающими голубизной пластинками, осенью родится и умирает под листвой, не показываясь на белый свет. И при сборе его впору брать грабли, что и делают иногда старушки, выискивая различные виды груздей. Вооружаются они самыми настоящими железными граблями и оголяют целые гектары почвы в осин-никах и березняках, напрочь уничтожая грибницу. Чего не сделают в этом случае грабли, то доделают зимние морозы.
   Грешно обижаться на старость - сам старым будешь. Но надо бы к этим божьим старушкам применять меры построже, например, штрафовать рублей до полсотни, в зависимости от оголенного участка.
   Милое дело - пройтись в эту пору по хвойным лесам. Здесь ничего не измени-лось с лета: все тот же игольник да мох, все на виду. И гриб обилен и хорош. Густо высыпают рядовки: фиолетовая, серая, белая зеленушка. Изо мхов еще лезут яркие лисички, не редок и рыжик. Ближе к опушкам, на пригревах, появляется поздний масленок. Маленьким его здесь, во мхах, не заметишь, но и, вымахав размером с блюдце, гриб остается чистым. Подрежешь его, бросишь в корзину, и звенит он, точно ледышка. Но отойдет постепенно и ничего не потеряет ни в плотности, ни во вкусе.
   В сосновых посадках поздней осенью игольник и мох сплошь покрываются "лапшой": мелкими грибками с темными, серыми или серо-желтыми шляпками. Брать этот гриб стали всего несколько лет тому назад, и настоящего его названия я так ни в одном справочнике и не встретил. Название же "лапша" среди нас, грибников, он получил за мелкий размер, густоту произрастания и длинную белую ножку. Наберешь корзину таких грибов и кажется, что она наполнена лапшой. Но мелок этот гриб только в посадках, в предболотьях же, в настоящем сосновом лесу, он достигает размера чайной чашки, и до того обилен, что нарезаешь трехведерную корзину в час - полтора.
   Не боится "лапша" ни мороза, ни снега. Закоченеет на морозе, простоит пару дней под снегом, а проглянет солнышко, сгонит снег - и отойдет "лапша", и снова растет. И все так же свеж и крепок гриб.
   Еще называют "лапшу" сосновым опенком. В Москве и Подмосковье это название сейчас самое распространенное, и идет оно с рынков. Осенью прилавки московских рынков завалены этими грибами, торгаши и выдают их за опенки, благо какое-то отдаленное сходство с опенком у грибка есть. Ну, а неискушенному поку-пателю название нужно меньше всего, ему важно, чтобы гриб прилично выглядел в супе и на сковородке, а этого у "лапши" не отнимешь.
   Но какой гриб уж действительно хорош в эту пору, так это боровик и оранжевый осиновик. Идут они до глубокой осени по мшистому кочкарнику в хвойных лесах. Тут-то, в углублениях между кочками, во мху, куда мороз еще не достал, и выставляют они свои темно-коричневые и оранжевые головы. Увидишь такую голову, сунешься доста-вать корень - и рука едва ли не по локоть погрузится в мох.
   Найти десяток - другой таких грибов, и ни за какой "лапшой" тебя не потянет. Нужно только знать места. Мы с Павлом Петровичем такой лес знали, к нему и стремились.
   Легко шагалось по утреннему морозцу, ледок, за ночь сковавший лужи, весело похрустывал под ногами. Солнце поднялось над лесом, верхушки сосен уже отошли от инея и приобрели обратно свой естественный нежно-зеленый цвет, а нижние ветви оставались белыми и лохматыми. Но все это ненадолго. Поднимется солнце выше и снимет иней с ветвей и трав. А ближе к обеду и ледок растает, и снова запахнет бабьим летом.
   Захваченный прелестью утра, Павел Петрович помалкивал, и я благодарил Бога. При всех своих положительных качествах, Трушин имел привычку при разговоре ли, а паче того в споре, добираться до истины и лез порой в такие дебри, что от него впору было бежать. Пока что дорога у нас проходила в молчании. Ну а там, когда придем на место и разойдемся, пусть себе и поговорит в одиночестве, отведет душу.
   По пути нам предстояло миновать соснячок, посадку в несколько гектар, которая поднялась всего за несколько лет, на нашей памяти. Бывали мы здесь не раз, и никогда в соснячке ничего толкового не встречалось. Росли только горькушки, ряпушки да разномастные сыроежки, за которыми и не нагибаешься.
   Ничего особенного не ожидали мы и сегодня. Но как только вошли в сосняк, так Павел Петрович и замер на месте, указывая взглядом вперед:
   - Ты смотри-ка, цыганки!
   Так некоторые грибники называют серую рядовку. Под сосенками рядами стояли темноголовые грибы, крупные уже, и никем пока не тронутые.
   - Ты скажи, откуда они взялись? - не торопясь к грибам, уставился на меня напарник.
   - Из земли выросли, Павел Петрович.
   - Как из земли, так вот взяли - и выросли? Почему их в прошлые годы не было? Вот что интересно.
   - Не было условий. А теперь сосняк подрос, создались определенные экологи-ческие условия.
   - Создались подходящие условия, это я понимаю, - не успокоился Павел Петро-вич. - Но ведь цыганки-то тут и за двадцать километров вокруг нету, ты сам об этом не хуже меня знаешь. Так как она сюда попала? Вот о чем я толкую. Не просто же вот так: взяла и только из единой земли народилась?
   Павел Петрович может своими вопросами поставить в тупик любого. Я и сам не знал, как и откуда попали сюда цыганки, и поэтому отвечал не очень уверенно:
   - Да нет, наверное, не просто из земли. Из ничего - ничего не бывает. Споры, наверное, ветром занесло.
   - А-а! Во, споры! - победно поднял Павел Петрович толстый, заскорузлый палец каменщика. - Выходит, что споры эти по лесу летают, ищут подходящее место.
   - Выходит, так, - поспешно согласился я, наивно полагая, что на этом разговор и окончится. Но Павел Петрович только пристальнее воззрился на меня и придержал за полу.
   - А теперь вот еще о чем тебя спрошу. Откуда им браться стало, этим самым спорам, ежели мы каждый грибок, не успеет он вылупиться, чик-чирик под корешок? А если и перестойный какой найдем, то нет того, чтобы его оставить - пусть дает споры! - обязательно опрокинем вверх тормашками, а то еще и о дерево хрястнем - и вдрызг!
   - Мне-то, зачем вы об этом говорите, Павел Петрович? - попятился я от напар-ника.
   - Тебе?.. - остывая, Трушин отвел взгляд. - Сердце болит за все эти наши дела, вот и говорю.
   Мы тронулись соснячком, пропускать который не было смысла. Где еще те осиновики да белые, а тут отменный гриб был рядом. Хороша, ароматна цыганка и в жарке, и в сушке. Бульон из нее получается светлый, не то, что из березовика или осиновика.
   Гриба было изрядно. Видимо, цыганки не первый год обживали сосняк, но только делали это исподволь, так что грибники не замечали. Попадалось и по десятку, и по два. Так и растут они, цыганки, рядами, кучами, почему и носят название - рядовки.
   За какой-нибудь час мы облазили соснячок и почти наполнили свои корзинки. Оставалось проверить последний угол, у мохового болотца, где гриба могло быть особенно много. Тут вновь и сошлись мы с Павлом Петровичем. Сошлись - и уперлись в преграду.
   На чистинке у болотца стоял огромный, даже по лосиным меркам, бычина. Рога выворотнем высились над его спиной. Бык дремал, а может быть, и спал крепко. Когда же и поспать зверю вволю, если не в осеннее время на солнышке, когда нет уже ни оводов, ни мух.
   Лосей нередко встречаешь в лесах, и подпускают они иногда близко, метров на тридцать. Но потом не выдерживают человеческого взгляда, уходят. Мы и на этого не обратили вначале внимания: постоит и уйдет. Тем более что сделать ему это было совсем не трудно: стоит к нам задом, разворачиваться не надо, шагнул раз, другой - и пошел, и пошел... Но зверь не пожелал делать ни первого, ни второго шага, а только повернул в нашу сторону голову, и стало видно, что глаз у него дикий, звериный. И тут шуточки не всегда уместны. Известен нам был случай, когда лось в ярости гонялся за глупой, брехливой дворнягой.
   - Намаялся во время гона, обленился, - сказал о звере Трушин и помахал палкой. - Пшел, упрямец!
   Лось повел ушами и еще круче повернул голову, как бы стараясь понять, почему тревожат и чего хотят от него.
   - Вот дубина упрямая! Я отсюда вижу - на самых грибах стоит, - сокрушался мой напарник. - И дерева подходящего поблизости нет. Можно было бы из-за дерева его шарахнуть...
   Мы побегали полукругом, покричали, помахали палками - толку никакого.
   - Ты отойди к соснам, возьми и мою корзинку, - предложил Павел Петрович. - А я врежу ему по мягкому месту. И если что - убегу налегке.
   Но не успел мой напарник подобрать подходящую дубину, как лось повернулся к нам и, стряхивая сонливость, передернул шкурой. Все понял - не собирался подстав-лять свой зад под удар.
   - А может, не надо, Павел Петрович, - заныл я.
   - А грибы?!
   - Грибы пусть растут, пусть споры выбрасывают.
   Трушин бросил на меня раздраженный взгляд: злоба на лося не отпускала его.
   - В следующем году соберем грибы, их еще больше станет.
   Павел Петрович обмяк постепенно, отбросил дубину, усмехнулся:
   - Ловко ты меня, под самые жабры поддел!.. Говорить мы все горазды, а на деле из-за паршивого гриба на рожон готовы.
   До места, куда мы вначале собирались, было еще далеко. И мы повернули к дому с неполными корзинками, оставив зверя в покое. Он проводил нас обеспокоен-ным и в то же время осуждающим взглядом, мол, не дали спокойно отдохнуть.
   И всю обратную дорогу Трушин то и дело удивлялся:
   - Вот старый дурак, на зверя, было, из-за гриба полез!
  

ВЫВОДОК

  
   Тропа была длинная, километров в пятнадцать, а может, и более. До конца я никогда ее не проходил, потому что на втором конце тропы был другой поселок, и оттуда ходили другие грибники. Встречались мы всегда где-то посередине, и тут делили сферы влияния. Дальше идти не тянуло: что толку ходить, если знаешь, что и те грибники не хуже тебя, и своего не упустят.
   Собственно, по-настоящему дикой тропой этот излюбленный грибниками путь был раньше. Виляла тропинка по зарослям и топям. Приятно было по ней ходить, романтично. Пробираешься сквозь заросли тростника, ступаешь по кладям через болотины, и кажется тебе, что ты черт знает в какой тайге, хотя и город рядом.
   Теперь тропу спрямили: вырыли по обе стороны глубоченные канавы. Для чего вырыли, польза от этого будет или вред, пока что неясно. Работники лесного хозяй-ства, естественно, рассчитывали на лучшее, но делали это, наверное, больше теоре-тически или прикидывали на далекую перспективу. А пока что первые результаты видны уже на глаз, без научных выкладок. Привыкший к обильно увлажненной почве, лес на осушенных местах плошает. Но и лесоводов можно понять: техники в лесхозах стало больше, и надо ее как-то использовать. Тут любую теорию к собственным нуждам приспособишь, лишь бы не упрекнули тебя в лености. Благо, ответственности никакой. Пройдет полсотни лет, а там ищи, кто был прав, и кто - виноват?
   Грибники продолжали пользоваться привычным путем и набили между канава-ми настоящую дорогу - хоть на машине катись. Сами канавы с прилегающими болот-цами круглый год заполнены коричневой водой из торфяников. Они почти сплошь заросли тростником, осокой, белокрыльником и прочей болотной нечестью. В канавах полно лягушек. Тут у них самый настоящий курорт. Хочешь погреться - прыгай на высокий бережок и грейся себе на солнышке; перегрелся, потянуло искупаться - ныряй и плавай, сколько душе угодно, устраивай свадьбы да веселые концерты.
   3а все эти качества канавы приглянулись водоплавающей дичи. Когда идешь по тропе, то слышно, как возятся утки в камышах. А те, что послабее на выдержку, взмы-вают ввысь прямо перед твоим носом. Особенно много дичи в канавах и болотцах при перелетах, но иная остается и на лето, гнездится. Встретил я утиный выводок и в этот день.
   Я шел по тропе, размышляя о превратностях грядущего грибного лета. Поду-мать было о чем. Год на грибы обещал быть неважным. Особенно плохи были подоси-новики-колосовики, все до одного пораженные черной гнилью. Встретишь такой - с виду гриб как гриб, и молод и хорош, а подрежешь его - и удивишься: центр ножки весь цвета черной туши. Попытаешься обрезать эту гниль - и хорошо, если удается взять шляпку.
   И только первые свинушки, необычайно ранние в этом году, были хороши: и лопушистые уже, но все еще крепкие и чистые. И под каждой на почве - желто-коричневое пятно выброшенных спор. Можно было ожидать, что год на свинушку будет удачным. У каждого гриба есть избранные годы, и нет ни одного, который во все годы был бы одинаково хорош. Отчего это происходит, знают, наверное, только сами грибы.
   День был теплым. Сбросил я кеды и пошлепал налегке. Приятно пройтись босиком по отдающей еще весенней сыростью тропе. Только внимательнее пригляды-ваешься к обочинам, чтобы не наскочить на гадюку, которые в солнечные дни любят погреться на лесных дорогах. Обычно они не трогают человека, уходят, ну, а если разомлеет и не успеет увернуться из-под ноги, то цапнет. И бьет сильно, так, что про-гибается голенище сапога.
   Гадюк я не встретил. Только одна лежала поперек тропы с оторванной головой. Но задержаться пришлось по другой причине.
   На чистинке между тростниками плавала уточка-чирок с выводком. Утята были крохотными, второго или третьего дня, пушистыми и темноспинными, как говорится у людей - все в мать. Прижмется такой к бурому прошлогоднему листу - и попробуй его разгляди.
   Нас разделял десяток метров. Уж больно внезапно появился я, не слышно было моих легких шагов.
   При таких встречах утки-матери ведут себя неодинаково. Иная бросит выводок и с громким кряканьем мчится прочь, изображая из себя подранка. И на бок приляжет, и крылом затрепещет, и закрутится на месте - только спеши и бери ее голыми руками. И если преследователь глупее утки, то он инстинктивно бросится за этим, таким лакомым куском, не обращая внимания на весь выводок. Что же заниматься мелочью, если перед глазами целый обед? А утке только этого и надо. Заманит хищника подаль-ше, а потом вернется к выводку.
   Эта уточка, однако, повела себя иначе. Хотя и заметно беспокоясь, она не бросила выводок, а вскарабкалась на противоположный низкий бережок и скрылась в высокой траве. И теперь стал слышен только ее голос. И не кряканье вовсе, а лишь призывный материнский шепот, который едва-едва улавливался.
   Впрочем, невысоким бережок оказался только для матери. Для утят же он был куда как высок. Только половина выводка взяла препятствие без особых затруднений, остальные же - с нескольких попыток. И только последнему утенку никак не удавалось справиться с высотой. Он подпрыгивал, отчаянно трепетал слабыми крылышками, старался зацепиться за траву лапками - и неизменно сваливался в воду. И чем больше делал он попыток, тем больше слабел, и паника уже заметно овладела им, как овла-дела бы в подобной ситуации всяким живым существом.
   Утка уже увела выводок, шепота ее не стало слышно. А этот, оставшийся, все бился и бился, рвался именно в ту лазейку в траве, где скрылись остальные. И все это молча, без единого писка, - да доводись домашнему утенку попасть в такую беду, разо-рался бы на весь пруд.
   Я не мог помочь утенку. Замочить штаны в летнее время было не страшно. Только это не принесло бы пользы. Тут у меня имелся некоторый опыт с детства.
   В те отдаленные годы на приднепровских заливных лугах я тоже встретил кря-кву с выводком. Оставленное половодьем озерцо было мелким. Это я знал. Только накануне мы баламутили его босыми ногами и вылавливали щурят, когда тем в мутной воде не хватало кислорода, и они поднимались на поверхность. Детство в таких делах иногда безрассудно. И мне показалось, что овладеть выводком куда проще, чем щуря-тами.
   Отбросил я удочку и помчался за утятами. Выводок во главе с уткой веером несся впереди меня. Но куда каким-то утятам было тягаться в скорости с босоногим разбойником. Я настигал выводок и плашмя бросался на него. Но в этот же самый момент утка издавала резкий крик - утята исчезали, а мои руки ловили только воду. Выныривал выводок уже где-нибудь в стороне.
   Так, порядочно поносившись, я только докрасна отбил живот. И теперь мое вмешательство ничем не могло помочь утенку. Разве только еще больше напугало бы его.
   Но мне было интересно: вернется ли мать за малышом? Заметила ли она его пропажу? И, чтобы не мешать естественному ходу событий, я отошел подальше.
   Но тут пустельга молнией метнулась над водой, и утенок беззвучно повис в ее когтистых лапах, видимо, сразу пораженный в самое сердце.
   Пустяковый вроде бы случай, а задел, царапнул за живое... Жестока природа. Ослаб - значит, погиб. А может быть, это и к лучшему. Не сейчас, так сгинул бы потом, при перелете. А гибель в возрасте ничуть не слаще гибели в юности.
  

АКТИВНЫЙ ОТДЫХ

  
   Самые большие толпы народа собираются в нашем городе на железнодо-рожной станции летом по выходным дням. Ранним утром широкая платформа в направлении "от Москвы" забита до отказа, и кажется, что вот-вот ее опоры не выдер-жат. Едут бригадами, компаниями, семьями, в одиночку - молодые и пожилые, муж-чины и женщины, девушки и парни. И все с корзинками, кошелками, бидонами, рюк-заками - и все в леса.
   Что поднимает людей ни свет ни заря? Почему не сидится им дома, не гуляется по городским скверам и паркам, не загорается на песочке у речек и озер? Еще лет десять тому назад и в помине такого не было. Что же случилось с народом? Скорее всего, вольготнее стала жизнь, и потянуло людей к настоящей, дикой природе, к активному отдыху. Только какой тут отдых!
   На глаз, чтобы увезти всех желающих, нужно подать порожний состав. Элек-тричка же уже из Москвы идет изрядно забитой. И тут - не зевай, Фомка! Хорошо, если попадешь в струю - окажешься прямо напротив дверей вагона - тогда тебя впрессуют в тамбур. Иначе же только попрыгаешь вокруг толпы, помечешься от двери к двери - и останешься, чтобы ждать еще час. А через час - та же самая картина.
   Ну, вот и поезд! Толпа приготовилась, уплотнилась, рюкзаки забила в корзинки, береты и кепки - в карманы. Двери с шипением отворились, начался штурм: затрещали корзинки, полетели с голов нерасчетливо надетые легкие шляпы...
   Какому-то чудаку, пожалевшему на такси, вздумалось с этим первым поездом доехать до Люберец.
   - Дайте сойти! Ошалели вы, что ли?! - орет парень.
   Глас вопиющего в пустыне.
   Но парень здоровый - другой бы и не рыпался, сидел бы себе в вагоне. А этому удается прорваться на платформу и он с удивлением оглядывает себя: рукав пиджака оторван, на ноге нет сандалеты, волосы - в разные стороны.
   - Верните обувку, черти! - неизвестно кому кричит парень.
   Штурм продолжается. Каждому хочется поставить ногу на ступень тамбура - тогда он в вагоне, а напирающие сзади втиснут его. Но вагон не резиновый, и вскоре наступает такой момент, что на ступеньке тамбура и для воробья места не остается. Двери шипят, дергаются, и с четвертой или пятой попытки, наконец, закрываются.
   Нам с супругой повезло - мы в тамбуре. Ни вздохнуть, ни повести плечом - так плотно забит вагон. Корзины, ведра и кошелки - на головах. И теперь это на полчаса, пока не начнут выскакивать из вагона очумелые, будто после хорошей парной, первые грибнички.
   - Активный отдых начался! - каламбурит кто-то.
   Тамбур взорвался от дружного хохота.
   - Санька, а Сань! Какого ляха мы сюда забились? - вопрошает долговязый парень, на голову возвышающийся над спрессованной толпой. Сходили бы на Крест, ну, переплатили бы пару, и сидели бы сейчас у Наташинских прудов под липками.
   - Сидели бы, - эхом отозвалось откуда-то снизу.
   - Дураки мы!
   - Дураки-и.
   - Да ну ее - дома! - не соглашается с парнем чернобровый мужчина, впаянный в дверной проем. - Ну что дома? Ну, домино, потом строили, снова домино и еще стро-или... К обеду самому на себя смотреть становится тошно.
   Как при всякой дискуссии, кто-то делает и выводы. Сейчас это солидная, полная дама. Ей, наверное, особенно нелегко в этой давке. Маленькую лубяную корзиночку она надела на голову, на манер шляпки.
   - Если вы такой, то и здесь натроитесь, - говорит дама чернобровому.
   - Свинья грязь найдет! - поддерживают даму женщины.
   - Вы, гражданочки, поаккуратней бы, - прищурился чернобровый.
   - От чего же, разговор общий, и нам дозволено, - не уступила дама.
   - Тши-и-и! - шикают на чернобрового. - Это же Вера Николаевна, из больницы.
   Вера Николаевна производила впечатление интеллигентного человека. Мы с супругой никак не могли даже предполагать, что в этот день еще встретимся с ней, и она окажет нам неоценимую услугу.
   Дискуссия продолжалась.
   - Дома теперь не усидишь, не те времена! - энергично начал тщедушный мужи-чонка в старинной косоворотке. Он стоит у самой входной двери, и только по малости роста да худобе ему и хватило здесь места последнему. - Я вот о себе скажу. Жили мы раньше в бараке. У тебя и огород, и козочка, и куры... Там дровишек надо запасти, воды натаскать, огурчики прополоть, - нам на лес и оглянуться было некогда. А теперь? Встал я - вода на кухне, дров не надо, плита газовая - все заботы у мужика отняли. А тут еще два выходных удумали... Вот и маешься от безделья, не знаешь, куда себя деть. Ну, в лес и подаешься.
   - Да ну вас всех, мужики, так уж все бессребреники! - завелась дородная, краснощекая тетя, одетая по-зимнему, в фуфайку, отчего ее пробирал уже третий пот. - Я вам скажу, за чем мы все едем. Разве плохо насолить бочоночек на зиму? Да я на ноябрьские или на Новый год, как поставлю гостям грибочки с отварной картошечкой, так только это блюдо и идет. А селедку там или мясо поковыряют лишь для приличия и опять орать: "Анастасия Федоровна, грибко-о-ов!"
   - Грибочки, особливо умело приготовленные - деликатес! - смачно проговорил кто-то.
   - А я для души больше еду, не могу без леса, - признался парень с просто-душным, открытым лицом.
   - То-то и корзиночка у вас для души, в такую со всего поезда можно души уложить, - заметила Вера Николаевна.
   - От деда осталась, другой пока не обзавелся, - смутился парень.
   В разговоре участвуют несколько человек, остальные помалкивают, но каждый о себе знает, какая сила толкнула его в эту костоломку, в этот вагон.
   Вспомнил и я деревеньку у заливных приднепровских лугов на Смоленщине, и заброшенный барский сад. Господский дом был разрушен еще в революцию, и теперь на его месте можно было отыскать только обломки изразцов, фаянса, голубые и зеленые стеклышки, которые было так увлекательно прикладывать к глазу и смотреть на солнце! Но березы в два обхвата и развесистые липы остались нетронутыми.
   Для нас, детей, этот запущенный сад был целым миром! Весной мы пили здесь березовый сок, позднее на берегах пруда лакомились заячьей капустой, лазили на черемухи, на уцелевшую корявую грушу за зелеными дулями. Но вскоре я начал примечать в саду и нечто другое. И уж не помню, с каких лет, сопливым совсем, начал обегать все эти громадные березы и липы в поисках боровиков. И травка вокруг этих деревьев была никудышная, побита телятами, а боровики росли. Да такие здоровилы упитанные, что сорвешь его - и за пазуху не засунешь, места не хватает. Найдешь таких пяток и несешься домой счастливый.
   Раз пошли боровики, то начинаешь заглядывать и в орешники, низ которых щетинился пеньками, поскольку мужики из года в год вырубали тут удилища. На этих-то пеньках и появлялись первые опенки. Дождавшись их, лезешь уже в темные овраги, в крапиву, обжигаешь до волдырей босые ноги, но без лукошка опят не возвраща-ешься.
   Детей в семье было пятеро, а по грибы ходил только я. Редко удавалось сманить кого-нибудь из братцев и сестер. Попадая в крапиву, они тут же начинали хныкать и просились домой. Только войдешь в азарт, а тут возись, утирай слезы. Да уж чем так, лучше одному.
   Трудно сейчас сказать, что влекло меня в эти темные овраги. Возможно, имела здесь значение скупая ласка матери по русой головенке: кормилец ты наш! Но было, наверное, и что-то от собственной душонки: вошедшая невесть с какого колена и пробуждающаяся страсть добытчика и охотника.
   С тех пор любимыми местами на земле для меня стали леса и водоемы, а любимым занятием - все виды охоты.
   Спустя час и мы с супругой вырвались из ненавистного вагона. Отдышались и пошли. Я - помахивая корзинкой, она - погромыхивая ведром. Мы приехали за ежевикой, которая в этом году была особенно обильной. Если бы не это, то мне едва ли удалось бы вытащить супругу из дома. В грибах Феня Ивановна - профан. Нет чувства леса, чувства гриба, и исправить это теперь уже никак невозможно, поскольку нет и основного - увлеченности. Ну, а ягоду супруга любит, помчится за ней хоть на край света.
   Ежевика, крупная, сочная, обильная, висела на кустах тяжелыми гроздьями. Первые кусты, правда, были порядочно пощипаны, а потом уже пошли не тронутые рукой человека. И тут основная сложность состояла в том, чтобы подобраться к темным блестящим кистям, не тряхнув куста, отчего самая спелая ягода осыпалась. Дальше все просто: подставляем под кисть ладонь, слегка шевелим ягоду пальцами - и вот уже полна горсть.
   Жена собирала так: горсть - в ведро, горсть - в рот.
   - Я эту, самую-самую, которую не довезешь, - попыталась она оправдать свое пристрастие к ягоде.
   - С ветки только и поесть, потом уже такая вкусная не будет, - подбодрил я супругу.
   Самому же мне пришлось раздваиваться: один глаз на ягоду, второй - на грибы. И ничего, получилось. Осенний черноголовый подберезовик обильно высыпал изо мхов. Попадалось и по пятку, и по десятку грибов.
   У иных из этих грибов шляпки вовсе и не черные, а серые или в темно-серую полоску; встречаются и альбиносы, совсем белые, будто вылепленные из снега. Но мы, грибники, все называем черноголовками. Из всех березовиков их проще всего собирать. Они идут с конца августа до заморозков, и высыпают иногда настолько обильно, что поиска не требуют, просто ходи себе по мхам и выбирай лучшие.
   - Почему не выдаешь на-гора гриба? - спросил я жену.
   - А мне не попадаются.
   Ей и вправду не попадались, потому что нет у нее опыта, куда и как бросить глаз в этом сплошном переплетении крушины, ивняка и рослой травы. Да и ягодой она слишком увлечена была. Но штук десять черноголовников супруга все же нашла. И каждая такая находка сопровождалась восторгами, что меня нисколько не удивляло. Гриб - он повесомее ягоды будет, и найти его всегда вдвойне приятнее.
   Глядя на супругу в моменты восторга, я думаю о том, что, возможно, и не совсем прав, начисто отрицая наличие у нее способностей грибника. Возможно, во многом виноват я сам: недостаточно настойчиво приглашаю жену в леса. Только пару раз и удалось вытащить ее за сезон.
   Ближе к полдню, когда ведро и корзина почти наполнились, мы устроились на моховой кочке и перекусили. Еда была обильной. В этом и заключается одно из преимуществ семейной поездки на природу. Один обычно обходишься куском колбасы или ветчины.
   Отягощенные едой и ношами, мы все же успели к одному из полдневных поездов и влезли в вагон. Народу было меньше, чем утром, но свободных сидячих мест не оказалось. Однако после утренней давки и такая езда показалась нам верхом комфорта, тем более что "съездили не зря", по выражению супруги.
   Мы проехали только полпути, и тут с женой началось что-то неладное. Она побледнела, уцепилась в мою рубашку, а потом и вовсе лишилась сознания. Нам освободили скамью. Я уложил супругу, спрыснул водой из фляги, сунул ей под язык валидол, который всегда имелся в моей походной аптечке. На этом мои познания в оказании первой помощи при обмороке исчерпывались. Вокруг шептали: "Надо же! Вот как бывает - не знаешь, где и умрешь".
   - Врача надо, - сказали за моей спиной.
   "Врача! Человеку плохо!" - понеслось по вагону.
   И врач нашелся. Им оказалась наша солидная, строгая попутчица из утреннего тамбура, Вера Николаевна. Она бесцеремонно отстранила меня и склонилась над супругой. Послушала сердце, решительно сказала: "На воздух!"
   Двое парней подхватили супругу, кто-то взял наши вещи, кто-то в тамбуре рванул стоп-кран; в головной вагон понеслась команда: "Открыть двери, человеку плохо!" И народу в вагоне было полно, но как-то все потеснились, уплотнились, прижались друг к дружке - и образовался свободный проход.
   В минуту мы втроем оказались на луговине, в тени развесистой березки: именно это место указала Вера Николаевна. Тут она расстегнула на супруге кофточку, лифчик, и принялась за манипуляции.
   - Жива-то, будет? - не удержался я.
   - Не говорите глупостей, и не мешайте, - не отрываясь от дела, оборвала меня Вера Николаевна.
   Вскоре супруга пришла в себя, открыла еще незрячие глаза. Вера Николаевна еще раз приникла к ее груди ухом и находилась в таком положении с минуту, потом откинулась на локти.
   - Вот и все, теперь ей нужен покой, - сказала она и смежила веки.
   Вера Николаевна устала: полное лицо как-то обмякло, под глазами легли тени и обозначились морщинки, из-под платочка выбилась прядь седоватых волос. Пока она отдыхала, я думал над ее словами. Легко сказать: нужен покой. Да находились-то мы не в городской квартире, а как раз посреди перегона, и до ближайшей платформы было не менее трех километров. Их надо было преодолеть. Но как это сделать, не нарушая покоя жены?
   Было тепло, пригревало предосеннее солнце, луговина пестрела лютиками и последними ромашками, воздух был чист и прозрачен. И среди этой легкости и чистоты, где только бы наслаждаться окружающим и радоваться, лежала беспомощ-ная моя жена, которой требовался полный покой. Но сам-то я был здоров, и мысль работала четко.
   Невдалеке проходила автострада. По ней то и дело проносились машины. И я все чаще поглядывал в сторону этого шума.
   - Правильно вы думаете, - угадав мои мысли, сказала Вера Николаевна. - Проголосовать вам придется. Только не спешите, дайте ей отдохнуть.
   - А что все же было, доктор? - решился я на второй вопрос.
   - Ничего страшного, обычное перенасыщение кислородом, - ответила Вера Николаевна.
   Она уже отдохнула, поднялась и теперь смотрелась в миниатюрное зеркальце. Заправила выбившийся локон под платочек, помассировала тени под глазами.
   Ее диагноз показался мне странным. Я всегда считал, судя по самому себе, что чем больше человек употребит этого самого кислорода, тем лучше.
   - И такое бывает? - не удержался я.
   Вера Николаевна посмотрела на меня строго и пояснила:
   - Это все равно, что очень голодного человека сразу накормить досыта... Нечто похожее происходит у людей и с кислородным питанием. В лесу часто бываете?
   - Жена редко, ей все недосуг.
   - Отбросьте "недосуг" и используйте каждую возможность.
   - Еще она ягоды очень много поела, - невпопад вставил я.
   - Во-во! Одно к одному, - заключила Вера Николаевна.
   Не знаю я народа более стойкого, чем женщины. Температура в тридцать восемь для супруги - не болезнь. И сейчас она, как только малость оклемалась, так и предприняла попытку подняться.
   - Пока не так, пока вот этак - посидите у березки, - придержала ее Вера Николаевна.
   Смотрел я на жену и думал: как же теперь поступать? Сманивать ее в леса или не надо? Советы советами, да падать-то в обморок не Вере Николаевне, а жене. И домашние условия все же не лесные и не дорожные - тут всегда под боком телефон и быстрая скорая помощь.
   По отсутствующему, направленному куда-то вдаль, взгляду жены и по строго сведенным ее бровям, я видел, что она думает о том же. Сама она все и решила.
   - 3автра поедем, раз я такая бескислородная, - сказала она довольно твердо и добавила со слабинкой в голосе: - Только, ради Бога, не с первым поездом.
   - Завтра вы явитесь ко мне на прием, проверим основательно ваш мотор, а там посмотрим, - сказала Вера Николаевна супруге и кивнула мне, показывая, что пора голосовать.
   Мне нужна была не любая машина, а порожняя. Таких было мало, и те не останавливались. Сейчас не принято "голосовать" на дорогах, и смотрят на тебя, как на чудака. Но должен же был найтись среди десятков проносящихся мимо меня хоть один человек, который бы понял, что вышел я на дорогу не из чудачества.
   И такой хороший человек нашелся. Это был пожилой мужчина с орденскими планками на груди. Он выслушал мой короткий рассказ и спросил еще короче:
   - Где?
   - У железки, - указал я на полотно железной дороги, которое просматривалось сквозь редкие деревья.
   Мужчина глянул на часы - у меня екнуло сердце. Сейчас сошлется на какую-нибудь причину и укатит - подумал я. Но он отвел машину на обочину и вылез.
   - Пошли, - сказал он все так же коротко.
   Больше, за всю дорогу до дома, я не услышал от этого человека ни слова. На предложенное вознаграждение в виде пятерки он даже не взглянул, только помор-щился, сел в машину и укатил.
   Вера Николаевна и мужчина вели жену, а я тащил наши трофеи. И только тут обратил внимание, что при Вере Николаевне нет ее лубяной корзиночки. "Возможно, у нее были попутчики, и она поручила корзинку им", - подумал я. Однако спросил об этом только в машине.
   - Корзинка? - усмехнулась Вера Николаевна. - Уехала в Москву корзинка. Там, право, жалеть не о чем. Я дальше опушки не хожу. У вас вот, другое дело - ягода хороша.
   Мы с супругой стали предлагать Вере Николаевне ягоду. Но подходящей посуды под рукой не оказалось. В целлофановом пакете - помнется, а больше ничего не было.
   - Тогда берите все ведро! - расщедрился я. - Должны же мы как-то возместить ваш ущерб.
   Вера Николаевна рассмеялась.
   - На такой грабеж я не способна, - проговорила она сквозь смех.
   - Возьмите, мы себе еще наберем, - поддержала меня супруга.
   - Вот когда поедете набирать, от компании не откажусь, - сказала Вера Никола-евна. - Приятно походить со знающими людьми.
   В следующий раз мы ехали в леса втроем. Сплел я для Веры Николаевны и новую корзинку, только не из луба, а из лозы.
  

ГАДЮКА

  
   Лес закончился. Дальше по кочкарнику шла пыльная дорога с глубокими коле-ями. И хотя место вокруг было достаточно ровным и сухим, колхозные трактора почему-то еще не добрались сюда. По сторонам лишь грубая, предболотная расти-тельность, да редкие кривые березки, которые за много лет, что я их знал, ввысь никак не поднимались. Не то козы, которых здесь пасли, их объедали, не то люди обламы-вали, не то питание для них здесь было слишком скудным - но только березки не подрастали, так и оставаясь все одной высоты.
   На этой дороге, выйдя из лесу и шествуя уже босиком, с закатанными до колен штанинами, и встретил я гадюку, которая врастяжку лежала в колее, нежась на солнышке. Вначале я подумал, что она сдохла. Но сам внешний вид гадюки меня насторожил: лежит в пыли, а ни одной пылинки - так вся и сияет, будто покрытая темным лаком. Ишь ты, чистюля! Попробуй-ка ты поваляться в этой колее, потом в полчаса не отряхнешься. А к этой ничего не пристает. И лишь на кончике хвоста - белесое пятнышко, видимо, попала где-то в переделку гадюка своим хвостом.
   Приблизившись, я разглядел, что и глаз у гадюки блестит агатом, жесткий глаз, беспощадный. Но что там глаз - ни глаз, ни ядовитый зуб не помогут, если ума и осторожности недостает. Первая же машина, хотя здесь они и редки, смешает тебя с пылью, вместе с беспощадными глазами и ядовитыми зубами. Даже безмозглые ящерицы находят для приема солнечных ванн более укромные места, а эта растя-нулась...
   Подкрался я к гадюке, и только тут она приподняла голову и стала огляды-ваться. Но было уже поздно: палка грибника не уступает в скорости реакции пресмыка-ющегося. Поддел я гадюку поперек живота и отбросил далеко в кочкарник: иди, не пугай людей на дороге, да над собственным поведением поразмысли.
   Следующим днем я снова шел по дороге мимо кочкарника. Было позднее утро. Грибники давно уже прошли, но я не торопился. Накануне я произвел приличную разведку, и теперь рассчитывал набрать грибов в час-полтора. Увереннее чувствуешь себя, когда знаешь точно, куда и зачем идешь.
   Уже издали, на том же самом месте, где повстречал накануне гадюку, я заметил, что в пыли кто-то извивается. Подошел я и, по белесому пятну у хвоста, узнал вчерашнюю "знакомку". Теперь она была зажата в расщепе ивовой палки и извивалась, видимо, уже из последних сил. Кольнула в сердце чья-то жестокость. Ну, не признаешь ты вида, отказываешь ему в существовании, так и поступи сразу, как варвар, зачем же обрекать живое существо на столь мучительную смерть.
   Правда, в молодые годы и сам я был таким же варваром: не одно безногое существо отправил на тот свет. И сейчас еще припоминаются поучения старшей сестры: змею убьешь - сто грехов с тебя спишется. Но одно дело - идущие из глубины темных веков поучения старших, и совсем другое - личный опыт.
   3а долгие годы скитаний по лесам и болотам, рекам и озерам я перевидал множество ползучих гадов. Они проскальзывали у меня между ног, уходили прямо из-под рук когда, заглядевшись на оранжевую или бурую шляпку гриба в траве, больше вокруг уже ничего не замечаешь, залезали в садок с рыбой - и никогда не причинили мне вреда. Случались и курьезные истории.
   Еще в юности мой товарищ, по прозвищу Галдей, любил ловить всяких мелких тварей. Уважал я за это Галдея, завидовал его смелости. Каких-то бородавчатых жаб, к которым тебе и прикоснуться было противно, он ловил запросто и рассовывал по карманам. А на берегах озер и стариц у Москва-реки, где и проводили мы большую часть лета, Галдею попадались только ужи. Он и носил их за пазухой, иногда по нескольку штук.
   Верхом удовольствия для Галдея было ткнуть ужа мордой в нос какой-нибудь зазевавшейся девчонке. Эффект получался поразительный! Дело доходило до обмо-роков. Правда, и Галдею не раз чистили нос до крови за такие проделки защитники девчонок, но на страсть парнишки это особого влияния не оказывало.
   С этим-то Галдеем и отправились мы однажды по грибы. Их в те довоенные годы много еще было в лесах вокруг подмосковного Лыткарино. В этом походе и встретили мы серую гадюку. "Уж! Уж!" - закричал Галдей и бросился за гадюкой. На мое предупреждение, что это не уж вовсе, он и ухом не повел.
   Прыток был Галдей, но гадюка оказалась проворнее, в руки так и не далась, ушла. Галдей полазил после этого под корневищами пней, разворошил кучу хвороста, но гадюки так и не нашел.
   Другой забавный случай, свидетелем которого довелось мне быть, произошел гораздо позднее, в лагере воинской части, под Тбилиси. Десятка полтора офицеров расположились на послеобеденный отдых в дощатом домике, раскинув на полу плащ-палатки. День был душным. Офицеры сбросили с себя амуницию и обмундирование. Кто был в майке, а кто и просто в плавках-трусиках.
   Во время этого "мертвого часа", как называли тогда этот отдых в армии, и раздался страшный вопль в домике: "3мея-я!!!" Красная метровая гадюка поспешала куда-то по голым спинам и бокам людей.
   Нетрудно представить, что за бедлам начался. Кто-то вскочил на стол, кто-то - на стул, остальные бросились к двери. А гадюка, переполошенная, надо думать, не менее людей, проскользнула в дальний угол и скрылась в щели в полу.
   Такие случаи, которых можно привести еще множество, и убеждают, что гадюка не агрессивна - первой на человека не нападает. Другое дело, если ее прижмут или придавят - тут она пустит в ход свои страшные зубы. Но такое случается крайне редко. Со мной было только однажды. И то, я сам напросился на "комплимент".
   Небольшая, в аршин, гадюка прямо от моих ног уползла в низкую, придорожную травку и затаилась - ее совсем не стало видно. Мне показалось невероятным, что в такой невысокой траве гадюка могла так ловко замаскироваться, подумалось, что она ушла дальше. Я пошарил по траве носком сапога и получил ощутимый удар в кирзовое голенище. Но как только освободил гадюку, она тут же пустилась наутек. Я не стал ее преследовать.
   Пожалел и эту, которая извивалась в расщепе палки. Отнес подальше от дороги и отпустил, наивно полагая, что последний случай явится для нее хорошим уроком, и что на дорогу она больше носа не высунет. Только думали мы с гадюкой не одинаково. Возвращаясь из леса, я снова встретил ее, и снова на том же месте. Теперь она валя-лась уже с расплющенной головой, пыль и грязь облепили ее.
   И подумалось, как нелегко в наш "просвещенный" век выжить гадюке с ее странной привязанностью к открытым местам и нелестной репутацией, созданной в основном облыжно.
  

МЕТОДА ПЕГИНА

  
   Коля Пегин сидит в вагоне электрички напротив меня, и светлая улыбка не сходит с его юного лица. Коле улыбаться можно: сегодня в поезде он пока лучший грибник. Неизвестно, какие добытчики появятся на следующих остановках, но пока что первенство у Пегина. Его корзинка наполнена только первосортными грибами - белыми и молодыми подосиновиками. И она, эта Колина корзинка, притягивает взгляды окружающих, по-видимому, волнуя их души.
   Восхищаться успехами коллег, а, паче того, приставать с расспросами, у насто-ящих грибников не принято. Это одинаково, что расписаться в собственной слабости, да еще перед таким молокососом, каким на первый взгляд только и может показаться Пегин. И все делают вид, что ничего особенного, дело случая: сегодня тебе посчастли-вилось - завтра повезет мне. Но дух соревнования от этого не исчезает. И мне со стороны видно, как иной и завзятый уже грибник долго присматривается к Коле, а потом переводит недоуменный взгляд на собственную пеструю корзинку, в которой преобладают подберезовики, моховики, маслята.
   С Пегиным мы ездим в леса несколько лет, и если встречаемся в поезде, то садимся всегда вместе. Не знаю, что во мне привлекало Николая - он никогда об этом не говорил, - но мне этот парень нравился своей открытой натурой, вот этой самой светлой улыбкой и скромностью - качествами, не столь частыми у современной молодежи.
   Добираясь до леса, Коля никогда не грозился "надрать" и "накосить", а лишь расстегивал рубашку, сбрасывал с головы кепчонку, отдавая во власть ветру светлую шевелюру и широко улыбался, просто радуясь жизни. В том, что так оно именно и было, что ни о каких грибах он в это время и не мечтал, меня убедили прочитанные им однажды стихи:
   "Дивная прелесть перелесков,
   И далей невесомый дым,
   Иду к вам, как идут к невестам,
   Как ходят к близким и родным".
   - Чьи это? - спросил я.
   - Сами в голову лезут, - ответил Коля, и засмущался.
   - Стихи - это хорошо, - подбодрил я его и попросил: - Читай дальше.
   - Не прилезли еще, - буркнул Коля.
   Несколько раз мы с Пегиным пытались и походить в лесах вместе, но из этого как-то ничего не получалось. Мне всегда казалось, что его тянет в самые неподходя-щие места, где грибов и в помине нет. Он обо мне думал, наверное, то же самое. И наше содружество, не успев окрепнуть, распадалось - мы расходились в разные сторо-ны. Но на обратном пути, если нам доводилось встречаться, я не раз убеждался, сличая результаты, что этому парню в лесу известно нечто такое, до чего я еще явно не дошел.
   Сегодня был как раз такой случай.
   - Значит, говоришь, метода не подвела? - уже в вагоне продолжил я начатый ранее разговор.
   - Не подвела, - улыбнулся Коля, посмотрел на меня своими ясными глазами и посерьезнел. - Собственно, метода - это слишком громко... Просто у меня некоторые выводы из наблюдений.
   - Интересно?
   - В леса я еду не только за этим, вернее, совсем не за этим, - указал Николай взглядом на собственную корзинку, и продекламировал:
   "Век оглушительный моторов,
   И вправду можно одуреть.
   Здравствуйте, милые просторы,
   Дай Бог вам быть - нам вас иметь".
   Стих мне понравился, но я промолчал, боясь спугнуть Колину откровенность.
   - А это, - кивнул он на корзинку, - матушка все равно знакомым раздаст и меня великим грибником представит. Придется выслушивать похвалы от сытых желудков, рассказы о необыкновенной перистальтике кишечников...
   Впервые я видел Пегина грустным. Лицо его сразу как-то увяло, потеряло выра-зительность. У эмоциональных людей переходы из одного состояния в другое всегда резки, контрастны, и это неприятно видеть. Желая отвлечь юного партнера от грустных мыслей, я напомнил о "некоторых выводах из наблюдений".
   - Ничего особенного, право, - пожал плечами Николай, посмотрел в окно, на проносящиеся мимо леса, потом на меня, как бы проверяя на лояльность, и лишь после этого продолжал: - Я не иду в лесу, куда хочется, а поступаю наоборот - наси-лую себя некоторым образом. Это, правда, не приносит полного удовлетворения, но другого выхода нет. Людно сейчас в наших пригородных лесах, и все хорошие места избиты. Но есть еще участки, куда почти никто не заглядывает. Этим я и пользуюсь, чтобы побыть наедине с лесом. - Коля снова продолжил стихами:
   "Сквозь чащи, по болотам лезу
   В места, что таинства полны.
   Порой мне нужен до зарезу
   Кусок чистейшей тишины".
   Ничего особенного Коля мне не открыл. Я и сам видел, что в лесу он лезет, черт знает куда, только относил эту его привычку к непониманию им леса. Оказалось, что Пегин поступал так сознательно.
   - Только не думайте, что это просто, - после некоторого молчания продолжал Николай, - насиловать себя, поступать против желания... Лучше всего - это, когда заблудишься основательно, - вдруг оживился он. - Тогда-то вот обязательно забре-дешь в такую глушь, где не ступала нога человека! Но это тоже трудно - заблудиться нарочно, и не всегда получается.
   И в этом для меня ничего нового не было. Самому доводилось, сбившись с пути и потеряв ориентировку в лесу, когда о грибах уже и не думаешь, и не смотришь на них, а лишь прикидываешь, в какую сторону лучше податься, наталкиваться на такие грибные места, что только ахаешь. Но тебе уже не до грибов, ты опасаешься отяготить себя излишней ношей перед неизвестной дорогой. Кто знает, каким будет путь и хва-тит ли на него силенок и без ноши.
   Все это я знал, на себе испытал, и всю жизнь боялся заблудиться. А Пегин вот не ведал страха, не терял в диких дебрях душевного равновесия, стремился к неизве-стности и был доволен своими открытиями. Не из таких ли натур и формировались великие землепроходцы?
   Как бы подтверждая мои мысли, Коля поделился своими планами на будущее:
   - Пойду в отпуск - в тайгу подамся, там все получится.
   Я позавидовал Коле белой завистью и пожалел о том, что самому не суждено испытать в лесах тех чувств, которые волновали этого юношу. Не дано, и тут уже ничего не поделаешь - через силу в себе чувство не пробудишь.
   И все же, при следующей поездке в леса я частично воспользовался методом Пегина, и результатом остался вполне доволен.
  

КОНКИСТАДОР

  
   Не один год уходит на знакомство с крупным лесным массивом. Но после этого он становится для вас особенно дорогим, почти родным. Чащобы и редколесья, боло-тины и прогалины, дороги и тропинки - все вам знакомо. И вы ходите по лесу, как по собственному саду, приветствуете столетние дубы и березы, ели и сосны. Все они - ваши старые знакомцы. Известны вам и те потаенные места, в которых наиболее веро-ятна встреча с боровиками, осиновиками, маслятами, груздями. Они уже не пугаются вас и не спешат сторониться.
   И если есть у вас такой лес, то на новые места так вдруг уже не потянет. Кто знает, что еще встретишь там, на новом месте, когда на знакомом успех всегда обес-печен.
   Но за последние два десятилетия количество грибников в Москве возрастало по законам геометрической прогрессии. Эта огромная армия заполнила окрестные леса, и приходилось бросать излюбленные, изученные места и уходить все дальше от столицы.
   Так и случилось, что в одно раннее, хмурое утро я сошел с поезда на плат-форму 82-го километра в полном одиночестве. В ту, не такую уж и отдаленную, пору, даже дух захватило: как это я решился закатиться в такую глушь?
   Вплотную к полотну дороги, с обеих сторон стоял вековой бор. И только в одном месте в монолитной стене стволов и темно-зеленых крон был просвет. Там была деревня, окруженная неширокими полями.
   Я покрутился на платформе, как покрутился бы на моем месте каждый, попав в незнакомые края и определяя, куда же лучше направить свои стопы. Хотя глаз грибни-ка в деле оценки леса на предмет наличия гриба и вполне надежный инструмент, на стороне которого наитие и опыт, он все же теряется в однообразном окружении. А тут кругом одни сосны...
   После короткого раздумья, я решил идти за деревню, несмотря на неблизкий путь: дальний край деревни не просматривался.
   Деревня была непривычно голой для русского взгляда. Дома добротные, под железом, с резными наличниками на окнах, а вот садика - ни одного. Лишь кое-где в огородах торчат одинокие, скрюченные и неухоженные, яблоньки да вишни, воткнутые в землю будто бы для насмешки. И я подумал вначале о жителях этой деревни, как о порядочных лодырях. Но потом пришла и другая мысль: возможно, что им и невдомек прикрываться какими-то садиками от естественной и прямо-таки захватывающей дух красоты окружающей природы?
   Вокруг, куда ни бросишь взгляд, высилось краснолесье. Но особенно картинно смотрелась правая сторона. Здесь медная стена кондового леса до половины своей высоты была прикрыта березняками, осинниками и прочей мелочью, которая образо-вала как бы вестибюль при входе в залы великолепного здания.
   Прикидывал я окружающие леса и с чисто практической точки зрения. Сколько же уйдет времени, пока я со всем этим ознакомлюсь?
   Деревня просыпалась. Над домами там и сям появлялись дымки, хлопали калитки, а кое-кто из жителей уже спешил на станцию. Под одиноким на всю деревню тополем, о чем-то толкуя, стояли двое мужчин. Зная, как порой неприветливо встре-чают местные жители приезжих грибников, я хотел молча пройти мимо, но они сами окликнули:
   - За грибами пришел?
   - Приехал вот, - остановился я.
   - Ты вот что, мужик, ты туда, в большой лес, не ходи. Вот на опушке по кустам пошарь - и наберешь, - принялся наставлять меня мужчина с худощавым помятым лицом и всклокоченной сивой шевелюрой.
   Я пристально посмотрел в правдивые, без тени лукавства или насмешки, глаза мужчины. И это ему не понравилось.
   - Ты что, мне не веришь? - приложил он к впалой груди растопыренную пятер-ню. - Честно тебе говорю: в большом лесу сейчас ничего нет! По кустам только и шарь - и наберешь. Вспомнишь тогда Клима Тюрина! Вот прямо по дорожке и шпарь, - пока-зал он через неширокое поле.
   - Я вчера пробежал по кустам после работы, - вступил в разговор второй муж-чина, - взял двадцать белых и десятка три боровиков.
   Я посмотрел на шутника, но и на его лице не было и тени насмешки. Я не стал уличать лгунишку, но пока шел через поле, эта фраза "...двадцать белых и десятка три боровиков" коробила меня. Да они что, совсем за дурака меня посчитали? Неужели с виду я кажусь таким глупым? Да кому же в России не известно, что белый и боровик - одно и то же? Ну, и сельские артисты, ну и прохиндеи!
   Тропинка привела меня в редкий сосняк на песчаном взгорке. Пушистые дере-вца здесь были не выше человеческого роста. И тут мое мнение о мужиках в деревне сразу изменилось. Я понял, что, если они и обманули меня, то не так уж и сильно. Все пространство между сосенками на взгорке, да и сама тропа, которая стала травяни-стой, - все было покрыто коричневыми маслятами, да так густо, что ступить было некуда,
   Маслята были не больше пятачка и высыпали, очевидно, только этой ночью. Мимо такого московскому грибнику пройти трудно - от добра добра не ищут. Повесил я на сучок рюкзак, вынул нож, опустился на колено - и пошла работа.
   Спустя полчаса руки мои почернели, осклизли и уже ничем не отличались от этих сопливых маслят. Но я представлял, как, вернувшись домой, опрокину корзину в ванну, обдам слипшуюся массу грибов кипятком, промешаю мутовкой попеременно в горячей и холодной воде, и грибочки, чистенькие, беленькие, может быть, слегка розоватые или с приятной желтизной, но уже без кожицы и пленки, сами запросятся в банки, в янтарный маринад. Еще в эти банки по парочке веточек молодого укропа, петрушки добавлю - и ничего не найдешь приятнее на вид, да и на вкус тоже. Такие представления очень помогают при сборе молодых маслят. Не видя конечного резуль-тата, можно просто не выдержать этой монотонной работы.
   Я так увлекся грибами, что не заметил, как ко мне подошли.
   - Ты что на эти сопли время тратишь? - неожиданно раздался надо мной голос, по которому я узнал Тюрина.
   В одной руке он держал большой топор, в другой - целлофановый пакет с десятком боровиков.
   - Ведь я показал тебе, где надо ходить, - продолжал Клим. - По березнякам надо. Вот, - поднял он свой пакет, - пять минут только и пробежался. Это просто для супа на лесосеке. А если по-настоящему пошел бы, то и не унес бы.
   Очень уважал я сейчас этого человека, Клима Тюрина. Если бы не он, то сегодня я так и уехал бы с одними маслятами - не хватило бы духу от них оторваться.
   - Садись, покурим, - предложил я.
   - Да ведь ребята на лесосеке...
   - У вас что, хронометраж на лесосеке?
   - На минутку-то, оно можно, - согласился Клим, опускаясь на кочку.
   Он взял сигарету, но прикуривать не спешил, помял ее только, поморщился, проговорил:
   - Вчера у кума наименинились, так голова, сволочь... Сивуха, стерва...
   - У меня есть немного поправиться! - воскликнул я, радуясь, что могу хоть чем-то отблагодарить хорошего человека.
   - Я почему-то так и подумал, еще там, - кивнул Клим в сторону деревни. - Вы, городские, запасливые.
   Я прополоскал в лужице на тропе руки, раскрыл рюкзак и достал шкалик со спиртом, который всегда имеешь на тот случай, если сильно промокнешь и застынешь. Клим молча наблюдал за моими действиями, молча принял стопку, опрокинул ее единым духом, гмыкнул и занюхал хлебной корочкой. А спустя минуту, он чертил уже топорищем на податливой супесчаной поляне план окружающих лесов и рассказывал о грибах: белых, боровиках (так, оказывается, у них называли подосиновики), опятах, груздях. Иногда, чтобы мне было яснее, он вставал и ориентировал меня по наиболее приметным деревьям, которые были хорошо видны с нашего бугра. Я слушал и чув-ствовал себя конкистадором, выменивающим у средневекового индейца золото в обмен на стеклянную мишуру.
   Я знал, что мне еще немало придется походить по этим лесам, измерить их вдоль и поперек, наискось и кругами, прежде чем они станут для меня знакомыми, своими. Но со сведениями, полученными от Тюрина, эта моя работа сокращалась на добрую половину.
   Клим продолжал рассказывать о лесах, и у меня закралась поганая мыслишка: от природной ли доброты он это делает, или из корысти, в расчете еще на одну стопку?
   - Клим, - прервал я его, - а ведь сельчане тебя за эти речи не похвалят.
   - Так это, смотря кто, - усмехнулся Клим, - ежели Иван, с которым я давеча стоял, так тот вроде меня - простак. Ну, а ежели Гриня, так у того дорогу в лесу спроси - он тебя в другую сторону направит. Да корысть какая в том, если человека обманешь. Я люблю уважать человека, за это и меня все уважают. Вот ты поправил меня, спасибо тебе, у меня теперь и топор не дрожит. - Клим взмахнул своим страшным инструментом и посмотрел на меня пристально, только теперь поняв истинный смысл моих слов. - Да ты что думаешь, на шаромыгу напал? Да я сто пятьдесят процентов выработки даю, на почетной доске обозначен! - ударил Клим себя в грудь, и обмяк так же быстро, как и вспылил. - Ну, а ежели там именины у кума, так это - так оно у нас заведено.
   Мне стало неудобно перед этим открытым и простым человеком за свои нехо-рошие мысли о нем. С такими людьми нужно быть только таким же откровенным и чистым, даже в мыслях. Иначе они поймут тебя и отвергнут.
   Я поспешил наполнить стопку. Мы допили спирт, и Клим стал настойчиво пред-лагать мне пакет с грибами.
   - Сам наберу, - отказался я.
   - Впрочем, наберешь, - согласился он. - В лесу ни души, а грибов уйма.
   Расстались мы друзьями. Повеселевший Клим ушел по тропинке в бор, а я направился к березкам на опушке. И под первыми же двумя, которые стояли на отшибе, собрал более десятка белых.
   Спустя час я был уже на платформе. Корзинка моя выглядела столь внуши-тельно, что, разглядев ее через окошко, кассир начала бранить кого-то в глубине помещения за то, что тот сидмя сидит и никак не желает идти в лес.
   Года три я ездил на 82-й километр и пользовался советами Клима Тюрина. Потом пришлось подаваться дальше.
  

ПСИХОЛОГИЯ

  
   Не сразу я понял одну простую истину в отношении грибов: дальше поедешь - меньше походишь - больше наберешь. Не сразу, наверное, потому, что еще совсем в недавнем времени и нужды в этом не было. Набрать грибов можно было в любом лесу, даже рядом с Москвой. Да каких грибов! Теперь в этих лесах грибнику делать нечего. Избиты они, дорогами да торными тропами вдоль и поперек изрезаны, кострищ и фекалий в них больше, чем грибов. С ростом образования люди все более осознают пользу леса. И это хорошо, ведь лучше всего отдыхать и восстанавливать силы именно в лесу. Плохо пока что другое - наше потребительское отношение к зеленому другу.
   Получается как-то уж больно дико: с возрастающим интересом и любовью людей к лесам растет и варварское отношение к ним. Повсюду натыкаешься на следы сиюминутного удовлетворения прихоти: побывал, попользовался, а там хоть трава не расти. Она местами и впрямь уже не растет.
   На живописном, высоком берегу речки Нерская, где мне не доводилось бывать уже лет пять, но что-то потянуло вдруг взглянуть на знакомые места, примерно на гектаре прекрасного соснового бора я насчитал сорок одно кострище. Ну, а если к этому прибавить консервные банки, битые бутылки и прочий мусор и хлам вокруг кострищ, то можно сказать, что это уже и не бор (но и не парк, поскольку такого безобразия в парках не встретишь), а просто захламленный участок. Он был напрочь лишен самой прекрасной части лесной флоры: ягоды, целебных трав и красивых цветов. А ведь совсем недавно здесь было множество грибов, земляники и черники; в низинах встречались наши северные орхидеи - любка и ятрышник. Теперь ничего этого не было. И заглянуть сюда, тем более людям, которые помнили недавнее прошлое этого бора, можно было разве лишь затем, чтобы себя расстроить. Поэтому в наши дни трехчасовая поездка в один конец, в поисках менее избитых лесов - дело для грибника обычное.
   Так и оказался я однажды на станции Туголесский Бор, что за Шатурой. К югу от железной дороги над лесом возвышались кровли нескольких высоких зданий и фабричная труба, а к северу - в низине вся на вид кучно расположилась деревня, наглухо, без каких-либо окружающих полей, замкнутая лесами. Это мне понравилось. Улицы деревни были пустынны - и это меня устраивало.
   Для городского грибника, которого всегда можно отличить по экипировке, хотя бы по обязательному рюкзаку за плечами, встречи с жителями деревень не очень приятны. Смотрят на тебя, как будто ты приехал обобрать их собственные огороды. И если близлежащие деревни московские грибники уже давно отучили от взгляда на государственные леса как на некую общинную собственность, то совсем другое можно встретить в отдаленных селах. Тут тебе без стеснения и шпильку подпустят: "Корзину-то привез - весь лес забрать хочет". Или: "Все не забирай, нам оставь!" А то и совсем откровенное: "Приехал наши грибы собирать". Конечно, люди есть люди - все разные. Есть и добрые, участливые, опытом с тобой поделятся, но встречаются и завистливые. И хотя их меньшинство, общее впечатление о сельских жителях складывается почему-то всегда по поведению вот этих самых недоброжелателей.
   Я благополучно миновал деревню. Тем сельчанам, которые в эту погожую страдную пору копались на огородах, было не до меня. Таких как я бездельников по этим улицам проходило много, на каждого не наглядишься, всяким не заинтересу-ешься.
   Деревенская улица сразу переходила в лесную дорогу, а влево уходила узкая тропинка. Я не люблю лесных дорог, поэтому сразу свернул на тропинку. Тут мне оставалось пройти последний, самый неказистый домишко под толевой кровлей, с подслеповатыми оконцами.
   В огороде у домика копалась женщина. Заметив меня, она поспешно юркнула в дом, и тут же на пороге показался мужчина в белой полотняной рубахе до колен. Видно было, что он только из-за стола, и что-то еще дожевывал на ходу. Я почувство-вал, что мое появление внесло какую-то тревогу в этот бедный дом. Так и оказалось.
   - Ты куда идешь? - щуря и без того небольшие темные глаза, спросил мужчина.
   - За пирогами, - в тон мужчине ответил я.
   - Ваши сюда не ходят, ваши во-он куда ходят! - заступая тропу, вытянул обе руки в сторону дороги мужчина.
   - У меня нет наших и ваших, все свои.
   - Так я и говорю, - заметно стушевался мужчина, - городские во-он куда ходят, - за высоковольтку.
   - Ты, дядя, лучше скажи, где тут у вас грибы хорошие, а то я впервые здесь.
   - Так я тебе и показываю, где грибы! А сюда зря идешь, здесь пусто! Болото здесь.
   Горячность мужчины лучше всего подсказывала мне, что избрал я правильный путь. И я пошел по тропе.
   - Ну что ты с ними будешь делать! - с огорчением ударил ладонями по штанам мужчина. - Прут и прут! Конца им нету.
   Не прошел я и полкилометра, как оказался в сосновой посадке. И тут у тропинки увидел круглые лунки на рыжем игольнике, который густо устилал землю. Что это такое, подсказывать мне было не нужно. Такие ямки остаются только после собранных толстоногих боровиков. По правилам, луночки надо засыпать, прикрывая грибницу. Но тут, очевидно, побывал небрежный или неопытный грибник.
   Мне сразу стала понятна и горячность мужика. Естественно, что он считал это грибное местечко продолжением собственного огорода и оберегал его всячески.
   Посадка была невелика, но проверить ее следовало, ибо ни один человек не может полностью собрать грибы на каком-либо участке. Особенно же много их остается, когда по лесу ходят, а вернее сказать, носятся компаниями и стараются опередить друг друга. После таких пробежек можно еще собирать и собирать, и после тебя еще будут собирать. И прост вроде гриб в своей наготе, особенно здесь, на иголь-нике, но все они на глаза никогда не попадаются. Именно поэтому в грибную пору и идут все из леса с полными корзинками - на всех хватает.
   Я свернул в сторону, к краю посадки, и мне сразу стали попадаться боровики, да такие упитанные, со шляпками в среднее яблоко и еще более толстыми ножками. И на какой пище только набирают они здесь подобную тучность? Копнешь игольник - под ним голый песок. А гриб упитан и крепок, попадаются и по два, и по три в одном гне-зде. Несравненное чувство охватывает вас при встрече с такими близнецами! Ради этого чувства и мчится грибник в несусветную даль, стоически переносит трудности пути и капризы погоды.
   Я уже собрал штук тридцать боровиков, когда встретил и грибника. Это была сгорбленная старушка. И хотя выглядела она совсем дряхлой, кошелка у нее была полнехонька.
   - Здравствуйте, бабушка.
   - Здравствуй, - не очень дружелюбно ответила старушка.
   - Это не ваш ли сынок в белой рубахе там разоряется, дорогу в лес загоражи-вает?
   - Так как же ему не разоряться, Борису-то: мы здесь живем, а вы приезжаете...
   Старушка попыталась распрямить спину, но, так и не справившись с этим окон-чательно, окинула меня колючими темными глазками.
   - У тебя же полная кошелка, бабуля, куда же больше? - спросил я, размышляя в то же время о превратностях судьбы грибника. Случается, что отбегаешь день по лесам, а на выходе встретишь вот такую старушонку с полной кошелкой отборных грибов, и ломаешь голову: куда же это тебя леший носил, старая? И долго гложет потом червь от сознания собственной неполноценности.
   - Так я и завтра еще приду, - отвечала тем временем старушка. - Только теперь, после тебя, что ж приходить... И откуда вас только несет нечистая.
   Все было так, все правильно - обычная человеческая психология. И дело вовсе не в том, что мы, городские - хорошие, а они, деревенские - плохие. Поменяй нас местами, и соответственно поменяются наши взгляды и характеры.
   Бабушка была, по всем признакам, глазастой - посадку подчистила изрядно. И я ушел, зная, что и дальше здесь сплошные хвойные леса. Это я приметил еще с высо-кой железнодорожной платформы. И очень тянуло посмотреть, что же там дальше, в глубине леса?
   Грибов было вполне достаточно, чтобы брать на выбор, но такого обилия, как в посадке на опушке, мне уже не встречалось. Пришлось брать и подосиновички, и молодые подберезовички, и моховички. С березового пенька снял я шапку летних опят. Хорошо, когда все это есть в корзинке.
   Жаркое из какого-то одного сорта грибов, хотя бы и белых - это еще не еда. Только тогда, когда положишь на сковородку пять-шесть отменных сортов, и она заблагоухает всей гаммой ароматов леса - только тогда она и может удовлетворить настоящего грибника.
   Взял я для букета и десяток молодых свинушек, которых вообще-то по всему лесу было видимо-невидимо. Стояли они целыми толпами и в ельниках, и в ивняках, и просто на полянах. Росли даже на стволах живых берез, у комля, и были здесь светлее обычных.
   Две женщины убирали эти грибные россыпи в огромные корзины: косили, в полном смысле этого слова, свинушки большими ножами.
   - Вы что же так, без разбору, тетки? - поинтересовался я.
   - Это для грибоварни, там все принимают, - ответили мне.
   Ходить долго не пришлось - корзина быстро наполнилась. Сделав небольшой круг, километра в три, я вышел на дорогу, которая вскоре привела меня к домику Бориса.
   Они всей семьей: он, мать и жена - копали картошку.
   - Ну что, прав я был, по дороге идешь! - окликнул он меня, торжествуя.
   Я не ответил.
   - Закурить не найдется?
   - Есть, иди, - я опустил корзину.
   Он подбежал трусцой. Осторожно взял, видимо, непривычную для него сигарету с фильтром, понюхал ее, помял и только после этого прикурил. С удовольствием затя-нулся, шмыгнул длинноватым носом, утерся рукавом.
   - Чего утром-то строжился? - спросил я.
   - Так это я не от себя, это она вон все науськивает, - указал он плутоватыми глазами на жену, - ей все мало. Вот я и строжусь, и хитрю, позорюсь перед народом, чтобы ей угодить. Такие вот дела, - почесал он кудлатую голову.
   Я поднял корзину, намереваясь идти.
   - Так ты не обижайся, приезжай, грибов здесь на всех хватит, - поглядывая в сторону огорода, тронул меня за рукав Борис.
   - Приеду, - пообещал я.
   - Ты только товарищам там, в городе, не сказывай, в каких краях был, а сам в любое время, пожалуйста. Мы что ж, мы всегда рады...
   - Спасибо, - поблагодарил я чудаковатого мужика и поспешил на станцию, по дороге размышляя о том, как укоренившиеся привязанности и привычка подстра-иваться отрицательно влияют на проявления человеческого характера.
  

ОРИГИНАЛЫ

  
   Не то грибов было мало, не то грибников слишком много, только дело на этот раз шло у меня туго. На более доступных и самых вроде бы грибных местах встреча-лись лишь перевернутые старые ошлепки, колесики, срезанные с червивых ножек, да корешки. Приходилось забираться в болотины и чащобы, и только там кое-что попада-лось. То пара оранжевых подосиновиков, то стайка лисичек, то семейка черных груздей.
   И лишь в одном месте, в ельниках, я наткнулся на высыпки желто-бурых мохо-виков. Гриб, конечно, не ахти какой, особым вкусом не отличается, но приятен тем, что в молодости по плотности не уступает и осиновику, и поэтому берешь.
   К полудню я выбрался на лесную, сплошь заросшую подорожником тропу и понял, что увлекся и зашел довольно-таки далеко. Где-то в этих местах находилась глухая лесная деревенька с самым распространенным названием - Ивановка. Сколько их, Ивановок, в России - никому не счесть. Ну а эта была самой захудалой - всего-то несколько дворов среди боров, топей и болот. Как и когда поселились здесь люди, что за нужда загнала их в такую глухомань - оставалось загадкой.
   Припомнилось, как однажды слякотной осенью нас с товарищем приютили в этой деревеньке на ночь. Напоили и накормили по старинному русскому обычаю. В этом ничего странного, с точки зрения современности, не было, потому что людям, живущим в глухомани, хорошо известно, почем фунт лиха. Ну, а если самому доводи-лось хлебнуть в жизни горя, то будешь сочувствовать и беде другого.
   Корзина моя к этому времени изрядно отяжелела, и я повернул в сторону стан-ции, до которой теперь было километров около десяти. Вскоре на поляне я встретил пожилого чернобородого мужчину и мальчишку лет восьми. Они отдыхали на пова-ленной бурей березе. Покурить и мне было самое время. И поскольку в компании это всегда веселее, я опустился на березу, достал сигареты и спросил, чтобы не сидеть молча:
   - Вы из Ивановки?
   - Мы-то? - покосился на меня пронзительным, цыганским глазом мужчина.
   - Вы-то?
   - Из нее самой, - прогудел мужчина, глядя в сторону.
   Я хотел порасспросить его, что загнало их в такую глухомань и что теперь их здесь держит, почему не переедут в более обжитые места, но понял, что он не из разговорчивых.
   Мальчишку же сразу заинтересовала моя корзинка. Он придвинулся к ней на корточках, и она, без сомнения, казалась ему лучше их собственных. Это чувство свойственно и взрослым. Всегда чужая корзинка кажется нам более ценной. А есть еще мастера "выкладывать" корзинки, то есть, выйдя из лесу, переложить все грибы заново, оставляя самые ценные наверху. Делается это отчасти для того, чтобы лучше сохранить ценный гриб при дальних перевозках, но чаще того - просто из хвастовства, чтобы показать окружающим: вот, мол, каков я грибник! Такие "мастера" видны издали и им особо-то не завидуешь.
   - А желтушек-то у вас сколько! - наконец выкрикнул мальчик.
   Я знал, что желтушками в некоторых местах называют лисички, и считал это название вполне удачно описывающим гриб.
   - И кожанчики хорошенькие! - продолжал рассматривать грибы ребенок.
   - Это какие же?
   - А вот! - показал мальчик на весь желтый от ножки до шляпки моховик.
   - Кожанчик! - усмехнулся я.
   - Ну, кожа-то, кожа у него толстенная, - вмешался в разговор мужчина. - А раз кожа толстая, то и кожан, кто же он?
   Желто-бурый моховик часто называют болотовиком, но вот, оказывается, есть еще и третье название - кожан.
   - А эти как у вас называются? - указал я на черные грузди, в полной уверен-ности, что кроме как чернушками - так называем эти грибы и мы, москвичи, - их уже никак не назовешь.
   - Это крышки! - ошеломил меня мальчишка.
   - Ну, а этот? - вынул я общеизвестную волнушку.
   - Это соленик, этот - только для солки, - прогудел мужчина. - Иначе его не назо-вешь.
   Я знал о путанице с названиями грибов в России. Что ни деревня, то какому-то грибу дано свое имя. Ну, а эти оригиналы из Ивановки всех превзошли, у них для всех грибов свои названия есть. Хотя, если разобраться, то в наблюдательности им не откажешь. Каждый гриб нечто такое в своих свойствах или форме от названия имел. Взять тот же черный груздь. Нет гриба более постоянного по форме и более похожего на крышку. Он даже и с суповую тарелку вымахает, но лишь краешки расправит, а все та же крышка - бери и накрывай кастрюлю.
   - Вас как зовут-то? - заинтересовался я собеседником.
   - Ну, Акимом.
   Я назвался.
   - Выходит, по отцам мы тезки, - уже ласковее взглянул на меня Аким. - Я тоже Ляксеич, Аким Алексеич Грудов.
   - Это мой дедушка, а я Миша, - сообщил о себе мальчик, как бы обиженный тем, что про него забыли.
   - Очень приятно с тобой познакомиться, Миша.
   Я подал мальчишке руку. Он цепко пожал ее, сверкнул живыми глазенками и снова уткнулся в корзинку.
   Аким вытянул из-за пазухи плоскую алюминиевую флягу, отвинтил пробку, протянул мне.
   - Испей кваску-то с устатку.
   Я испил. "Квасок" имел приличный градус и отдавал свежестью лесной ягоды.
   - Хлебни еще, дорога у тебя дальняя, а это взбодрит, поможет. А то ночуй у нас, ежели не к спеху, - перешел Грудов на дружеский тон. До нас тут - раз плюнуть. А поутру дойдешь, ежели не к спеху. А то куда же ты в этакую несусветь, - указал Аким взглядом на небо.
   Из-за горизонта наползала тяжелая лохматая туча, хотя около нас и было еще все залито солнцем. Вдали громыхнуло, там же спускались из тучи сплошной завесой струи ливневого дождя. Лес притих. Затаилось все живое: птицы и зверюшки, стрекозы и бабочки. Но меня это не очень пугало - в рюкзаке находился легкий плащ с капюшо-ном. А дождь, что же - дело привычное.
   - Спасибо, Аким Алексеевич, пойду, - отказался я от предложения Грудова.
   - Смотри сам, мы не понужаем, - заметно огорчился моим отказом от гостепри-имства Аким.
   - А у вас и боровиков больше! - выкрикнул в это время Миша.
   - Да ведь нет ни одного, - не согласился я.
   - Ну а эти-то вот, оранжевые, это какие же? - спросил Аким.
   - Осиновики.
   Пришла очередь усмехаться Грудову.
   - Осиновики, ха! Как бы не так. Да ты их, где собрал, в осинниках что ли?
   - В сосняках, - признался я.
   - Ну вот - два на полтора - собрал в сосняках, а говоришь - осиновик! - восторжествовал Грудов и снисходительно посмотрел на меня.
   - Бывают же отклонения, - попробовал сопротивляться я.
   - А в осинниках ты их, оранжевые-то, находил?
   Признаюсь, что своими прямыми вопросами Аким загнал меня в угол. Я и сам давно замечал, что оранжевый подосиновик всегда жмется к соснам, лезет на бугры и кочки, и никогда его не встретишь среди чистых осинников. Но что все это означало?
   - Опять же - и окраска. Разве под осиновый лист он рядится? - продолжал стоять на своем Грудов. - Ничуть не бывало. Под сосновую кору он больше подстра-ивается. А встречаются среди них такие бурые с желтинкой - в точности под опавшую хвою. И растет он до самых заморозков во мху, в борах, когда в осинниках уже и грибом не пахнет. Как ни кинь, а самый настоящий боровой гриб это и есть.
   Лес потемнел, и по нашим спинам уже вовсю хлестал ливень. Миша молча, как, наверное, и положено пацанам в Ивановке, спасался от него, водрузив корзинку с грибами на голову.
   - Ну, пошли, чертушка, куда же тебе теперь, - потянул меня за руку Аким Алек-сеевич.
   На этот раз я не сопротивлялся. Только достал из рюкзака плащ и накинул его сразу на три головы - Мишу мы определили посредине. В несколько минут мы были у дома Грудова...
   После этого я еще несколько раз встречал Акима Алексеевича. И всегда он приветствовал меня своим вкусным "кваском".
  

ЧЕРТОВО ПОЛЕ

  
   Ранней весной нет ничего приятнее, чем прогуляться за первыми грибами: строчками и сморчками. Вначале появляются строчки. Я собираю их на вырубках, в редколесьях по буграм и холмам, где образуются первые проталины и быстрее прогре-вается земля. В оврагах и низинах еще белеет снег, а на проталинах по буграм уже лезут первые строчки: все в завитушках - строчках, нежно-желтые или коричневые комочки. И некорректно было бы про эти грибы сказать, что они стоят, правильнее - лежат, настолько коротка у них толстая ножка. Шляпка начинается прямо от земли и, когда подрезаешь гриб, то часто задеваешь края шляпки.
   Не страшны строчку ни ночные заморозки, ни мимолетный снег. Замерзнет он, превратится в ледышку, замрет на время, а чуть проглянет солнце - отойдет строчок и снова бросится в рост. Вымахает иногда в килограмм, а то и более весом.
   Еще лучше пройтись за строчком по старым захламленным гарям. Здесь он бывает особенно упитанным.
   На этот раз передо мной лежала именно такая гарь: местами в пожухлой прошлогодней осоке и высохших повалах кипрея, с частыми завалами обгоревших сосен и берез, вся в рытвинах и валах грунта, оставленных бульдозерами при тушении пожара. Ходить по такой гари - не мед. Часа за два так умотаешься, так наломаешь ноги, что кажется, лучше бы прошел по чистому лесу вдвое большее расстояние. Но что может остановить грибника, если он знает, что именно в этих углублениях и закоулках, образованных выворотнями, обгоревшими стволами деревьев и кучами грунта, как раз и любит селиться строчок. Здесь ему тишь и благодать, и самое щед-рое, весеннее, тепло. Не дует ветер, греет солнце; и даже холодные ночи не так страшны - излучают тепло прогретые за день сушины и взрыхленный грунт. Не глуп строчок, и если грибник тоже что-то соображает, то встречи между ними неизбежны.
   Набрал я корзину строчков и в полдень вышел к пустующей железнодорожной платформе.
   День был радостным, лучезарным. Над лесами неподвижно висела сизая дымка испарений - это прогретая земля спешила избавиться от излишков весенней влаги. Зимняя, удручающая чернь лесов повсюду сменилась нежной прозеленью. Поездов не было слышно, и только над недалекой прогалиной - полем звенели жаворонки, да на опушке неистовствовали вернувшиеся с юга пичуги. Обычная весенняя, легкая и радостная музыка. Она умиротворяет, наполняет сердце надеждой и покоем.
   Я никуда не спешил. Подольше бы их не было, этих поездов. Наломавшись на гари, так приятно понежиться на солнышке, подышать весенними запахами прели и распускающихся почек. Хороша жизнь, если уметь ею с толком распорядиться! У платформы - одинокий домик, который местные жители уважительно называют станцией. В одном крыле этого домика находится касса и еще какие-то службы, а в другой половине проживает обслуживающий персонал. Но в этот обеденный час в домике тихо, не видно ни одной души. И только песик, из тех, породу которых не определить даже со справочником, блаженно растянулся на дощатых подмостках.
   Я знаю песика. Зовут его Чапой. Он незлобив, как, впрочем, и большинство псов, которые обитают в таких, временами довольно людных, местах, и дошлый попро-шайка. Умеет так ласково подойти к пассажирам, так артистично вертеть хвостом и так умиленно смотреть в глаза, что отказать ему невозможно. Я тоже угощаю Чапу колбас-кой, ветчинкой и другими лакомствами. Примчался бы он и сейчас - позови только. Но мне жаль нарушать покой собачонки, которая с таким же удовольствием, как и я сам, наслаждалась солнечным теплом и весенними запахами.
   Из домика вышла девушка, сказала с укоризной:
   - Чапа, лежебока, ату их!
   Пес взвился пружиной и бросился в огород, который тянулся вдоль железно-дорожного полотна. Огород местами был уже вскопан, грядки пышно взбиты. И только тут я заметил, что в дальнем его углу прохаживаются две вороны. К ним и устремился Чапа. Было ясно, что занимается он этим не первый раз: охрана огорода вменена ему в обязанность.
   Вороны взлетели и уселись на ближайшую березу, искоса поглядывая на бесну-ющуюся собачонку и, видимо, что-то соображая. И, как потом выяснилось, сообразили.
   - Я вам, проклятые! - погрозила птицам девушка.
   Вороны слетели, девушка ушла в дом.
   Ее я тоже знаю. Вернее, мы иногда смотрим друг на друга через крохотное окошечко кассы. Изредка, вернувшись из леса, я просовываю в это окошечко букетик полевых цветов.
   - Ну зачем это, - стесняется девушка, но видно, что цветы ей приятны.
   Когда она работает, то над окошечком кассы всегда висит табличка "Кассир ТЮЛИНА М. А." Я мог только гадать, что означает это "М.А." Возможно, Мария Андре-евна, или Матрена Авдеевна... Да и ни к чему мне это было. В моем возрасте в леса едут не затем, чтобы знакомиться с девушками.
   На другой день в обеденное время я снова возвращался с гари и у домика застал забавную картину. Старательный Чапа с громким лаем носился из конца в конец огорода. На этот раз он оборонял грядки от ворон в одиночку. И хитрые птицы легко обводили его вокруг когтя. Теперь они разделились. И, пока Чапа бросался в дальний конец огорода за одной вороной, вторая в другом конце спокойно опускалась на грядки. Вскоре пес набегался, опустил хвост и, тяжело дыша, вывалив язык, уселся посреди огорода. "Что же я с ними, нахалками, поделаю?" - говорил весь его расстроенный вид.
   Я помог Чапе прогнать ворон. Он радостно повизгивал, подпрыгивал, и в знак благодарности лизнул мне руку. Мы прошли к колодцу, утолили жажду и принялись за трапезу.
   Вскоре на тропинке показалась М. А. Тюлина. Руки ее были отягощены объем-ными сумками, но в походке не чувствовалось усталости. Девушка шла легко и граци-озно. "Не портит ее и сидячая работа" - невольно отметил я. Но, поразмыслив, понял причину грациозности девушки. Тут нет водопровода и центрального отопления, все достается своими ножками и ручками. Опять же, огород, да и ближайший магазин - в двух километрах... Тут не зажиреешь, не испортишь фигуру - есть, где поразмяться.
   Тюлина, возможно, и не намеревалась задерживаться около меня. Но трудив-шийся над куском колбасы у моих ног Чапа привлек ее внимание. Он радостно гавкнул, не отпуская из-под лапы колбасу. Этого было достаточно.
   - За грибами приезжали, что ли? - приблизившись, с сельской непосредствен-ностью поинтересовалась девушка. Опустила сумки, подошла к корзинке. - Посмотреть хотя... Проворны вы, городские. Мы тут живем, а таких чудных никогда не собирали.
   Сказано это было без зависти. Я не обиделся на слова девушки, только в свою очередь поинтересовался:
   - А что означает М.А? Там, у кассы?
   - Марина Андреевна, - усмехнулась она. Взяла гриб, рассмотрела его, поню-хала, и еще полюбовалась им на вытянутой ладошке. - Чудной, как пончик. Прелесть! Где растут только?
   Марина Андреевна оказалась любознательной. Пришлось рассказывать о строчках все, что знал я о них сам, благо, времени до московской электрички остава-лось порядочно. Девушка опустилась на край брошенного на лужайку плаща и с лукавинкой следила за мной серыми с прозеленью глазами. Объяснять такие взгляды излишне. Она старалась понять, не лгу ли я. Ведь среди приезжих грибников-горожан так много трепачей и шутников.
   Я рассказал Марине Андреевне, где растут строчки и как надо их готовить, обязательно отваривая, чтобы разложилась опасная бельвеловая кислота. И о том, что при переборке грибы надо ломать на части и просматривать их полую внутрен-ность, где любят прятаться от ночной сырости и холода улитки и разные жучки. Сами по себе они не опасны, но обнаружить их потом на сковородке не очень-то приятно.
   Чапа поспешно дожевывал колбасу и косил коричневым глазом то на хозяйку, то на сумки. Намерения его были понятны: он рассчитывал получить еще один обед. Окончательно это прояснилось, когда пес, покончив с колбасой, приблизился к сумкам и принялся их обнюхивать.
   Марина не обратила внимания на песье своеволие. Взгляд ее все еще был прикован к корзинке.
   - Не любят у нас эти места, - наконец заговорила она. - Чертовым полем гарь называют. Тракторист там сгорел при пожаре. Торф занялся на глубине, а сверху ничего не было видно. Он и провалился вместе с трактором, только искры взвились... И теперь многим не везет там. Иной ногу сломает, другого - змея укусит. Поганое место. - Девушка еще раз оглядела меня своими глазищами и, видимо, убедившись, что я не солгал, заявила:
   - Но я схожу!
   - Не побоитесь?
   - Чапу возьму. Он смелый. Это на людях он тихоня, а в лесу молодец, никого не боится. В выходной и пойду.
   Я не поверил Марине. И не потому, что она показалась мне легкомысленной. Для своих лет девушка была даже слишком серьезной. Но я хорошо знал, что люди намереваются посетить леса обычно в тот момент, когда видят грибы. Пока довезешь корзинку до дома, в автобусах и на остановках не один пижон заявит: завтра сам поеду! Говорится это всегда с апломбом: уж если он-то поедет, то грибам будет туго. Иной и на самом деле выберется в леса, но, не понимая их толком, и не желая прило-жить усилий к тому, чтобы понять, убьет только ноги и время.
   Вызывал недоверие и конторский вид девушки. Аккуратная прическа, выщипан-ные брови, лакированные ноготки. Все это хорошо смотрится за окошком кассы, даже на огороде, но не на закоряженной гари.
   На платформе уже собрался народ - до поезда оставались минуты. Я пожелал Марине удачи и поднялся. Она тоже забрала сумки. Чапа что-то узрел в огороде и опрометью бросился туда.
   - Что у вас там вкусное посеяно? - спросил я.
   - Да так, всякое разное, только воронье одолело, пересевать придется, - отве-тила Марина.
   На этом мы и расстались. Следующую неделю я занимался сморчками.
   Весна для этих грибов была благоприятной. В осинниках, в сосновом и еловом редколесье, местами и в березняках - они высыпали настолько обильно, что поиска не требовалось. Если знаешь по прошлым годам, где растут сморчки - туда и добирайся. Придешь - и работай без передышки. Лес еще чистый. Лишь проклюнулась первая травка, выбросила нежные стрелки осока. И среди этой слабой растительности не спрячешься. Сморчки и не прячутся. Гордо стоят на высоких полых ножках целыми отрядами, стараясь подняться кудрявой шляпкой выше травы. И кто хоть раз видел это лесное чудо, тот весной дома не усидит.
   Занимался я сморчками, а большая гарь из головы не выходила. Дни стояли погожие, теплые. Это были последние дни для строчков. Не выдерживают они тепла, трескаются, а потом рассыпаются на части, на мелкие кусочки. Надо было спешить.
   Я поспешил. Только на этот раз зашел на гарь с другой стороны, ибо строчок не повторяется. Если на каком-то участке ты его выбрал, то до следующего года на этом месте на успех можно не рассчитывать. Размеры гари вселяли надежду, что встречу я на ней еще не один необработанный уголок. Так и случилось.
   Строчки не перевелись. На пригретых местах, правда, многие уже пропали, рассыпались, ну а в тени были все еще крепки и как раз такого размера, за который этот гриб называют еще капустой. Под конец сезона они и на самом деле мало, чем отличаются от капустных кочанов. Положишь таких грибков десятка два в корзинку - и поворачивай к дому.
   С десяток строчков в корзинку я уже положил. И тут на меня с яростным лаем устремилась какая-то собачонка.
   - Чапа! - приглядевшись, узнал я.
   Пес мгновенно сменил гнев на милость, заюлил и завертелся вокруг меня, может быть, снова рассчитывая на обед с колбасой.
   - А где же хозяйка? - потрепал я Чапу за уши.
   Из-за кустов показалась Марина. Корзиночка ее была полна - полнехонька. Надо ли говорить, что встреча наша была дружеской. Следа былой серьезности не осталось на лице девушки, оно сияло.
   - Спасибо вам! - сказала Марина. - Я их со сметаной к столу подаю. Объедаемся. А это вам - за науку. - Она протянула мне что-то, завернутое в тряпицу.
   - Что такое, Марина Андреевна?
   - Моя стряпня, попробуйте.
   Я не отказался от подарка, но меня в это время занимал другой вопрос. Гарь огромна. Темная кайма бора на другой ее стороне едва просматривается. Сам я ни разу не рискнул преодолеть всю ее целиком.
   - Вы что же, пешком оттуда? - указал я на противоположную сторону гари.
   - Ага! - улыбнулась Марина.
   - С ума сошли!
   - С такой ношей расстояния не замечаются, - похлопала девушка по корзинке.
   В руках у Марины легкий трехметровый шест из лещины. На ней - старинная, широкополая соломенная шляпа, короткая вышитая по бортам курточка нараспашку, джинсы. И в этом одеянии она смахивала на юного лихого ковбоя - только скакуна рядом не хватало.
   Марина понимающе перехватила мой изучающий взгляд, пояснила: - В лес я всегда налегке хожу. А это - от нужды, - тряхнула она шестом. - В одном месте чуть не застряла, еле ноги вытащила - вот я и взяла палку. Чертово поле и есть чертово - тут только ходи, да оглядывайся.
   Смелая девушка. С такой можно и в разведку пойти. И едва ли засидится она в железнодорожной кассе.
   - Последние деньки тут догуливаю, - как бы отвечая на мои мысли, сказала Марина.
   - Что так?
   - На стройку напросилась, на далекую. А то так и закиснешь, с Чапой, да с воронами.
   Мы поговорили еще немного, и Марина заспешила: на смену, не уволилась пока. Попрощавшись, она легко перескочила первую валежину. Чапа, укоризненно глянув на меня, устремился за хозяйкой. Я понял свою оплошность в отношении Чапы, но поправлять что-либо было уже поздно.
   - Всего тебе, самого-самого! - пожелал я Марине уже издали.
   - Спасибо! - ответила девушка и скрылась за кустами.
   Проводив Марину, я вспомнил о ее подарке, вернее, он сам напомнил о себе аппетитными запахами. Да и подкрепиться пришло время. Гарь быстро выматывает силенки.
   В тряпицу были завернуты домашние пироги, пышные и вкусные, с грибной начинкой. Конечно, на гари и кусок черного хлеба, натертый солью, будешь уминать за обе щеки. Но даже с поправкой на условия, я был уверен, что более вкусных пирогов еще не едал.
   Строчки в пирогах были нашинкованы вперемешку с какой-то травкой, которая вкусом отдаленно напоминала черемшу. Но что это за травка, понять я не мог, а спросить было уже не у кого. Я пожалел, что поздно взялся за пироги и лишился возможности узнать рецепт начинки.
   Слов нет, недооценил я способностей Марины, но эта ошибка теперь меня только радовала. Еще один человек приобщился к весенней охоте за грибами, и приобщился накрепко. Куда бы ни занесла теперь судьба Марину, а изменить своей привязанности она уже не сможет.
  

ФОМА НЕВЕРУЮЩИЙ

  
   Собравшись за опенками, я и снарядился подобающим образом: взял рюкзак и трехведерную корзинку. В успехе не сомневался. Вторая половина мая была благодат-ной для опенка. Ночами перепадали теплые дожди, а в дневное время сквозь легкую призму испарений пригревало солнце. Столбик на шкале термометра подскакивал под двадцать. Летний опенок на такую природную благодать всегда отзывается дружными высыпками. И уже собирая последние сморчки, я начал замечать на березовых и липовых пеньках эти самые высыпки. Пока грибочки были лишь в зародыше, с коно-пляное зернышко. И надо было переждать несколько дней. Но вот и эти томительные дни прошли.
   Железнодорожная платформа в этот ранний утренний час, перед первым поез-дом в сторону лесов, была пуста. Московские грибники не уважают эту пору - конец весны - начало лета, называя ее "грибным затишьем" и предпочитая отлеживаться на перинах. Ну, а нам-то какое дело, кто как считает и кто что предпочитает. В конце концов, и личный опыт имеет кое-какое значение в жизни и с годами приобретает все больший вес в наших поступках и суждениях.
   Лишь в конце платформы я заметил одинокую фигуру Ивана Ивановича Кудрина. Иван Иванович - большой непоседа и знатный грибник. По высоким резино-вым сапогам и коротковатому плащу, наброшенному на худощавую вытянутую фигуру, было понятно, что собрался Иван Иванович в лес, однако, каких-либо признаков того, что собрался он именно по грибы, не наблюдалось.
   Кивнув в ответ на мое приветствие, Иван Иванович усмехнулся:
   - Куда это снарядился?
   - Куда же с корзинкой едут? - вопросом на вопрос ответил я.
   - А я вот, - показал Кудрин из кармана свернутый калачиком целлофановый пакет. - Дома уже невмоготу, погодка уж больно забориста... Вот и думаю: может, чего ущипну для запаха. Ну, а основное - это подышать, кости поразмять.
   Иван Иванович говорил, но и его удлиненное, костистое лицо, и вся его крупная сухопарая фигура, которой так шла и была свойственна ранее спокойная уверенность, сейчас выражали немой и, очевидно, мучительный для него вопрос.
   - Не за щавелем, случайно? - решился, наконец, спросить мой попутчик.
   - Нет, не за щавелем. Дорожу честью грибника.
   - Тогда я тебя не понимаю, - развел руками Кудрин.
   - Присоединяйся, поймешь.
   - Да оно все равно, где ходить - лишь бы время убить, - принял мое предло-жение Иван Иванович, но как человек обстоятельный, захотел все же уточнить цель поездки. - Право, не пойму, чем ты собираешься заполнить свою посуду.
   - О говорушках слышал?
   - Слышать-то слышал, да толком не представляю. Одни говорушкой называют луговой опенок, есть еще какая-то серая говорушка... У нас с этими названиями полная чехарда.
   Иван Иванович был прав. Говорушками в народе называют многие грибы, в том числе и летний опенок. Но я не стал трогать эту тему, только пообещал многозначи-тельно:
   - Скоро разберемся.
   Ждать и на самом деле долго не пришлось. Не успели мы углубиться в лес, который начинался от самой платформы, как встретили первый усыпанный молодыми опятами березовый пень. Нежно-желтые грибочки, с более светлыми пятнами в центре шляпок, ярко светились в лучах восходящего солнца. Очень эффектно выглядит молодой летний опенок.
   Мной овладело сладкое чувство предвкушения удачи. Опенок - гриб дружный. И если выскочил на одном пеньке, то обязательно будет и на других. Лицо же моего слу-чайного напарника нахмурилось и поскучнело.
   - Мы такие не берем, - сказал Иван Иванович.
   Меня не обескуражило такое заявление. На громадных просторах России к разным видам грибов относятся по-разному. Есть даже в центральных областях села, где знаменитый осенний опенок презрительно называют "полено" и считают поганкой, утверждая, что на дереве добрый гриб вырасти не может. Точно с таким же пренебре-жением относятся многие московские грибники к летнему опенку. 3а сорокалетний срок скитания по лесам с корзинкой, мне пришлось выслушать немало упреков от таких горе-грибничков, когда они замечали у меня летние опенки. "Набрал поганок - и раду-ется!" "Смотри, не отравись, дядя!" "В мае опят набрал, чудила!" И предупреждали меня не какие-нибудь пижоны, а самые натуральные лесные волки, съевшие не один пуд грибов. Иной такой завзятый грибничок десятки километров в конце мая по лесам отбегает в поисках первых колосовиков. Найдет десяток рыхлых березовиков и рад-радехонек. С пустой корзинкой идет, а на опенки, которые стоят здесь же целыми толпами, и не глянет.
   Стало ясным, что к этой же категории грибников относится и Кудрин. Что-то втолковывать таким людям - дело скучное и почти бесполезное, поскольку они пре-выше всего ценят свое собственное мнение. Поэтому я ограничился только несколь-кими словами.
   - Не берете - нам больше достанется, - сказал я и приступил к делу.
   В глубине леса опят стало больше. Среди не распустившихся еще полностью кустов малины и только-только проклюнувшихся папоротников, там и сям светились золотистые, усыпанные грибами пни. И мне было уже не до Ивана Ивановича. Но одна мысль все же не выходила из головы: откуда же у опытного грибника такое пренебре-жение к хорошему грибу? Должна же быть этому какая-то причина?
   Настоящей причины, в основе которой лежал бы какой-то предрассудок, я так и не смог предположить. Но один случай, когда как будто и хорошие грибы могли огор-чить человека, мне припомнился.
   В тот раз за летним опенком напросился со мной сосед, правда, предвари-тельно отведав этих грибов на сковородке. Грибником сосед не был. И я старательно объяснил ему отличительные признаки летнего опенка: показал и более светлое пятно в центре шляпки, и кольцо на ножке под шляпкой. Посмотрели мы гриб и на свет, какой он водянистый, почти полупрозрачный. Все было сделано как надо. Но на обратном пути в корзинке соседа обнаружилось немало и ложных опят, отливающих противной даже на взгляд ядовитой прозеленью.
   Пришлось задержаться и перебрать грибы. И во время этой работы сосед не раз выразился:
   - Вот привез бы домой, вот накормил бы своих!
   Понятно, что одна такая ошибка, одно такое "вот" навсегда отобьет охоту и к хорошему грибу.
   Иван Иванович не собирал грибов, но и не уходил. Его, видимо, одолевали сомнения: а что, если и вправду хороший гриб? Ведь не зря же берет его человек? И он срывал отдельные грибки, растирал их между пальцами, подносил к носу и пробо-вал на зуб, время от времени приговаривая: "А ведь и, правда, ничего, вроде, грибки. И запах приятный, и не горчат, и на ножке кольцо, а у молодых вот и сплошная пленочка под шляпкой - все, как у настоящего опенка".
   Но и органолептический метод не рассеял окончательно сомнений Ивана Ивановича и, для достоверного выяснения истины, он прибегнул к дискуссии.
   - А вот в справочнике грибника, ни о каком таком летнем опенке не пишется. И на плакате на рынке этого гриба нет! - заявил он запальчиво.
   - Надо умные книжки читать, а не только куцые справочники, - отпарировал я.
   - Это, какие же такие "умные?" - прищурился Кудрин.
   - Ну, хотя бы "Дары русского леса" Зуева. Там как раз летний опенок описан более-менее нормально.
   - Зуева!.. - ухмыльнулся Кудрин. - Зуева чтим. Да по книжке всего не поймешь, можно и ошибиться.
   Меня начала раздражать настойчивость этого человека, который старался разубедить меня в том, что я хорошо знал и без справочников. Знал с детства, от бабушки, со Смоленщины, на которой люди берут и почитают летний опенок испокон веков, называя его именно говорушкой. Но вполне возможно, что Иван Иванович усвоил от своей бабушки нечто другое, и по этой причине не собирался сдавать позиций.
   - Так что же они-то, дураки? - кивнул он в сторону все еще близко расположен-ной деревни, откуда доносился собачий лай. - Почему они не идут за этими "хоро-шими" грибами?
   "Фома ты неверующий!" - хотелось выкрикнуть мне. Но я почему-то, как это бывает в минуты раздражения, прибег к более доказательному средству.
   - Вот, смотри, отравлюсь! - сказал я, разжевал гриб средней величины и проглотил.
   Особого вкуса я не почувствовал, неприятных ощущений во рту тоже не было; так, что-то водянистое, но вполне терпимое. Иван Иванович смотрел на меня выкачен-ными глазами, как можно смотреть только на человека, проглотившего змею.
   - Вкусный, приятный, даже сырой, - как можно беспечнее сказал я.
   - Да разве допустимо!.. - заволновался Иван Иванович.
   - Ничего плохого со мной не будет, - поспешил я утешить напарника.
   Я и на самом деле верил, что ничего плохого не будет, поскольку именно таким способом доказывал съедобность летнего опенка один мой знакомый перед недовер-чивыми покупателями на рынке. Иногда этому Сережке приходилось употребить до десятка свежих грибов, и только благодаря этому удавалось распродать корзинку. Но на плохое состояние желудка он никогда не жаловался. Этот мой последний довод произвел сильное впечатление на Ивана Ивановича. И он принялся наверстывать упущенное, набивая свой объемистый пакет. И чем более входил он во вкус, тем более оживлялся.
   - А чистюли-то все, какие приятные! И дерево выбирают благородное: все на березовых да липовых пеньках ютятся! - восторгался Иван Иванович.
   - Это их любимые пеньки. Правда, часто встречаются россыпью и около пеньков, в траве, и даже в ивняках, - просвещал я взбодрившегося напарника.
   Но на обратном пути, в поезде, Иван Иванович, глядя на свой туго набитый пакет, вновь загрустил.
   - Седьмой десяток вскоре разменяю, и неужели все это время дураком был? - спросил он задумчиво.
   Я не стал мешать Ивану Ивановичу разбираться в собственных мыслях. Всегда лучше, когда человек самостоятельно сам в себе разберется. Но с приближением к дому беспокойство Кудрина усилилось; наконец он высказал и причину.
   - Ведь и попробовать не даст старая, все на помойку выбросит, да и мне взбучки не миновать. Она у меня по части грибов - дока!
   Тут я был уже готов оказать Ивану Ивановичу любую посильную помощь, но в голову ничего подходящего не приходило. Марья Васильевна, супруга Ивана Ивано-вича, была женщиной решительной и неуступчивой. И какие-либо уговоры тут едва ли могли принести пользу.
   - Может быть, ко мне заедем? - предложил я. - У меня приготовишь, а домой явишься уже с конечным результатом.
   - В другой раз, сегодня сам как-нибудь разберусь, - не принял приглашения Иван Иванович.
   Не знаю, как он разбирался с супругой, но только на другой день Марья Васильевна ехала вместе с нами в лес за опенками.
  

БЕЛЬЧАТА

  
   Многолюдно в подмосковных лесах. Но живности с каждым годом становится все больше. В отдаленных краях такого не встретишь. Там все еще вольно гуляет человек с ружьем, и лупит всех подряд, кто на мушку попадется, не обращая внимания на законы и запреты.
   Дикие животные как будто считают, что держаться ближе к человеку безопаснее. Безбоязненно бродят в пригородных лесах лоси и кабаны, селятся в заросших болотинах и озерцах утки, выгуливают на полянах свой выводок тетерева. И только прирожденный дикарь - глухарь - все еще никак не может примириться с близостью человека.
   Ни одной вылазки в леса не обходится без того, чтобы не встретить какую-либо дичину. Иногда таких встреч случается несколько в день. На этот раз я "познакомился" с бельчатами. Взрослую белку встретить не диво. Их много в лесах. Другое дело - целое беличье семейство.
   С грибами в этот день мне не повезло. Май был в половине. Сморчки уже отходили, а летний опенок был еще мелок, не высыпал в полную силу. Нащипал я этой мелочи для запаха в суп, и с пустой корзинкой вышел на опушку.
   Тут и заметил беличье семейство: мать с двумя детенышами. Они гуляли по мелкому осиннику. Уж не знаю, что они там выискивали. Известно только, что просто так, без надобности, белку спуститься на землю не заставишь. Возможно, мать учила детей собирать первую полезную травку - витамины нужны всем. Но удивила беличья неосторожность. Опушка ведь, а рядом село.
   Подкрался я как можно ближе, а последние метры преодолел броском, рассчи-тывая застать зверьков врасплох и накрыть хотя бы одного из них плащом. Из этого ничего не получилось. Проворства у меня, для состязания с белками в скорости, оказалось явно недостаточно.
   Взрослый зверек, распушив рыжеватый хвост, метнулся на ближайшую ель, а неопытные бельчата заскочили на тонкие осинки. Деревца еще не оделись полностью - в их кронах не затаишься. И стало видно, что зверьки совсем юны. Ростом они не уступали матери, но цветом были дымчато-сизы, без единого рыжего волоса. Не обдули их еще ветра, не опалило солнце. Похоже, только что из гойна, и, наверное, впервые встретили это страшное существо - человека.
   Белка тревожно цокала в пышной кроне ели. Поняв мать, один бельчонок сразу же пустился наутек: с осинки на осинку - только хвост развевался. Догонять его не было смысла. Деревце, на котором очутился второй малыш, оказалось на отшибе. И он никак не решался преодолеть сравнительно немалое пространство.
   "Ага, попался!" - решил я. Решил так, тем более что был у меня похожий случай. В тот раз рыжая белка метнулась от меня на высокую гладкоствольную ольху, и неожиданно шлепнулась с большой высоты прямо к моим ногам: стара, наверное, была, коготки притупились. Оглушенный зверек несколько мгновений лежал непод-вижно. Правда, его я тоже не поймал. Уж больно неожиданно все произошло, да и не было у меня наготове развернутого плаща. Теперь совсем другое дело, теперь стряхнуть и поймать этого неопытного бельчонка казалось вполне возможным.
   Нехорош человек, когда овладевает им охотничья страсть. Не знаю, что я сделал бы с этим зверьком, попадись он мне в руки. Возможно, привез бы домой на забаву дочкам, а больше для того, чтобы похвастаться: вот, мол, какой я ловкий - белку голыми руками поймал; возможно, передал бы пионерам в живой уголок, а может быть, не сделал бы ни того, ни другого. Поскольку никогда не беру в лесу ежей, не трогаю даже гадюк.
   Но страсть - это страсть. Уж больно интересно было: как выкрутится из трудного положения этот малыш? В молодости все попадают в неприятные истории, и надо уметь из них выкручиваться. Как поступит этот бельчонок?
   Подскочил я к осинке и начал ее трясти. 3верек, уцепившись за тонкие ветки на вершинке, выделывал невероятные курбеты: только пушистый хвост его вертелся то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Не представляю, как он там держался, и насколько хватило бы у него сил. Однако сам я дал маху - раскачал осинку слишком сильно. Вос-пользовавшись моментом, бельчонок изловчился и, будто выброшенный из катапуль-ты, совершил невероятный прыжок - прямо на ель к матери. На прощание он махнул мне пушистым хвостом.
   "Ловок, бесенок, - отметил я без особого сожаления за неудачу. - Да ведь на то и дикий зверек. В лесу без ловкости не проживешь. Это тебе не обставленная квартира со всеми удобствами".
   На тропинке, что тянулась вдоль опушки к селу, встретил я мальчонку, этакого мужичка, в ватничке и сапожках, лет семи-восьми.
   "Куда же это он направляется?" - старался понять я, зная, что тропинка вскоре свернет в лес. Но там на многие километры жилья не было.
   - Куда топаешь, парень? - остановил я мальчонку.
   - А вы в лесу были? - уставился он на меня внимательными серыми глазенками.
   - В лесу был.
   - Цойку не встречали?
   - Кто такая, эта Цойка?
   - Белочка это, еще у нее два детеныша. Я орехов им несу, страсть любят. С руки берут. - В подтверждение своих слов мальчик погремел в кармане ватника орехами.
   - Вот на той ели Цойка, - указал я на высившуюся над опушкой ель. - И бельчата там.
   - Правда?! - глаза мальчишки засияли.
   - Истинная правда.
   Я не успел узнать имени мальчика - так быстро он умчался. Толька каблучки дробно стучали по тропе, да звенел голосок: "Цойка! Цойка! Цойка!"
   Эта встреча выбила меня из колеи. Чем живее представлял я встречу ребенка со зверьком, тем более диким ощущал я свое собственное поведение. Безотчетное желание овладеть беззащитным бельчонком грубой силой со всей ясностью предстало передо мной как вспышка первобытного инстинкта, вышедшего из-под контроля разу-ма. И главное, для чего? В угоду какому-то азарту, нелепой прихоти. Ясно, что и тут я дал маху. Будь я повнимательнее, то мог бы сообразить, почему белки живут на опушке близ села. Мог бы и сам предложить им что-нибудь вкусненькое. И, возможно, белка сама спустилась бы ко мне, по доброй воле. Хотя, едва ли - для этого в человеке обязательно должно быть нечто особенное.
   И это "нечто", несомненно, было у мальчишки. Такой вырастет настоящим мужчиной, никогда не даст в обиду братьев своих меньших.
  

БОРОВИКИ

  
   Только что прошли обильные летние дожди, после которых на несколько дней установилась пасмурная теплая погода. И после столь благоприятных для них деньков на рынке появились боровики. А это торговое заведение в большом городе - наилуч-ший "барометр" грибника. Раз появился на рынке какой-то гриб в массовом порядке, то и ты не зевай, не упускай момента, если, конечно, знаешь, где этот гриб взять.
   Тянуло в березняки, побродить по прогретым опушкам. Любит эти места белый гриб, но любят их и травы, и цветы. Березовое редколесье в это время года все рас-цвечено ромашками, колокольчиками, лютиками, кашками, и еще невесть чем. И обнаружить в этом разноцветье гриб - дело не простое. Много в березняках и люби-телей боровика в свежем виде. Это и белки, и мыши, и, естественно, прожорливые улитки. И очень часто вместо гриба находишь только его объедки. Предъявлять пре-тензии к лесным обитателям за это, конечно, не приходится. Как-никак, а у них на лесной урожай прав больше, чем у человека. И поэтому отдаешь предпочтение борам, где местами грибов ничуть не меньше, и они чище. Не любят колючей подстилки из хвои ни улитки, ни мыши.
   Сосна всегда селится в местах с самыми бедными почвами: на подзолах и супесях. Но зато она здесь полная хозяйка, растет без конкурентов. Ни одно листвен-ное дерево или кустарник не могут выжить здесь, на голодном пайке. Другое дело - гриб. В питании он так же неприхотлив, как и сосна, и нуждается только во влаге. Не терпит он и помех - любит простор и свободу. И именно поэтому бору свойственна одна кажущаяся несообразность: чем беднее он с виду, тем богаче грибами.
   Травянистый бор для грибника - еще не поле деятельности, хотя сосны в нем могучи и красивы; в моховом бору грибник задержится и походит с удовольствием - тут все грибы как на виду, да и урожай гораздо богаче.
   Но вот сосняк на песчаном взгорке, его и бором-то уже не назовешь. Худосоч-ные высокие сосенки в гонке за существование разделись тут почти наголо, сбросили нижние сучки и хвою, и лишь зелеными вершинками жадно тянутся в высь, к солнцу, стараясь перегнать друг дружку и выяснить отношения, определив, какой из них жить, а какой - погибнуть. Под их пологом ни травы, ни мхов уже нет, лишь колючий ковер из рыжей хвои, да опавшие ветки. Но тут-то и растут самые дебелые боровики, такие бутузы, которые березнякам и не снятся. Да и растут не абы как, а пятками и десят-ками, друг возле дружки. Подойдешь к такой семейке, и рука не наляжет сразу ее тронуть. И стоишь, любуешься, размышляешь: откуда же дана такая сила природе?
   К одному из таких местечек я и спешил. В былые времена доводилось набирать в этом бедном соснячке по корзинке боровиков. И на этот раз была уверенность в успехе, поскольку как раз была пора боровика. Уже по пути, на обочинах лесной дороги, я собрал их несколько штук. Но на этот раз я опоздал.
   В сосняке уже ходила семья из четырех человек, и боровиков у них было по полкорзинки. Ходили эти люди сосредоточенно, медленно, в травянистые места не лезли, видимо, понимая, что к чему. И надеяться, что они что-то пропустили и недос-мотрели, было наивно.
   - Опоздали вы, дяденька, мы здесь уже все собрали, - сказал мне шустрый, востроглазый мальчуган и похвалился грибами, которые были хороши.
   Такое заявление пацана меня, естественно, огорчило, но не настолько, чтобы пасть духом. Бор был велик, и похожих лысых местечек в нем знал я порядочно. Иные из них по размерам были и вовсе малы, но по нескольку десятков боровиков в мою корзинку доставляли. 3аглянул я в одно и совсем уж бедное место. Здесь на глинистом пологом склоне росли хилые сосенки, в руку толщиной, невероятные старушки, с жидкими и тонкими ветвями. Под ними даже и опавшей хвои не было. Сосенки-ста-рушки страшно скупы: берегут каждую хвоинку, но и это им иногда не помогает. Не выдерживают они борьбы с суровой стихией, гибнут, падают и лежат десятилетиями.
   Среди этих завалов можно встретить на глине зеленоватую плесень, белесые или серебристые лишайники бумажной тонкости и сухости и... темноголовые боровики, плотностью не уступающие суглинку, который их породил. На взгляд - это даже и не гриб, а просто спаренные шарики. Один шарик, с небольшой округлой выемкой - это шляпка, другой, совершенно круглый - ножка. Такой гриб даже и предельного возраста достигнет, в два кулака, но формы не изменит, шляпки не расправит, не то, сохраняя влагу, не то по каким-то другим причинам. Это и есть лучший из боровиков!
   Много таких красавцев не наберешь. Уж больно скудны почвы, их взрастившие. И для каждого экземпляра грибнице приходится собирать материал с приличной площади. Но дело ведь не только в количестве. Бывает, что и два десятка грибов так украсят корзинку - глаз не отведешь.
   Задержался я и у края болотца, где черника была крупна и настолько обильна, что ее можно было брать горстями. Сам пообедал, и для семьи кузовок набрал. Я никогда не спешу из леса. Да и куда спешить, если воздух лесов насыщен фитон-цидами и озоном, и содержит, по подсчетам ученых, в триста раз меньше вредных бактерий, чем городской воздух. Но это теория, на практике же все гораздо более впечатляюще.
   Несколько лет тому назад я вышел на пенсию по болезни с диагнозом "Каранарокардиосклероз с явлениями стенокардии". Пара лет дружбы с лекарем-лесом ликвидировали мои недомогания, и я перестал надоедать врачам своими болячками. А еще спустя год и вообще выбросил из карманов пробирки с нитрогли-церином и валидолом. Болезнь, возможно, окончательно и не прошла, но важно то, что она больше не тревожит, не заставляет спать сидя.
   Возвращался я уже в ту пору, когда лес под вечер становится скучным. Все живое нагулялось, напелось за долгий летний день и теперь притихло. Лишь высоко в ветвях охорашивалась какая-то крупная птица, готовясь ко сну. Длинные тени легли по лесу. От всего этого веяло тоской. Лес оживленнее даже ночью, чем на склоне дня.
   Обратный путь мой лежал через тот же сосняк, в котором я рассчитывал набрать грибов утром. Но теперь я уже ни на что не рассчитывал и шел, больше поглядывая по верхам. Вдруг я вынужден был резко затормозить. В сосняке там и сям была приподнята хвоя. И под каждым из этих бугорков скрывался боровичок-крепыш, которые называют еще "сосунками", поскольку они пока еще совсем светлые, не видели солнца. Попадались уже и вполне взрослые боровички, выставившие на свет шляпки. Собирать их мне было уже некогда, да и класть некуда. Просто удивил срок, в течение которого они выросли.
   Сколько приходилось слышать споров среди грибников: как долго растет тот или иной гриб? Приходилось встречать и таблицы, определяющие рост того или иного гриба в течение суток в сантиметрах. Всему этому теперь я перестал верить. Все, оказывается, зависит от условий. На следующее утро я постарался не опоздать в знакомый сосняк.
  

ЛАКОМКИ

  
   Случаются тихие, теплые дни в конце осени, когда невысокое солнце нежно ласкает землю своими лучами. В такие дни в лесу лучше, чем в иное время летом. Исчезла уже изнуряющая духота, воздух чист и напоен целебными ароматами. Назой-ливых комаров и оводов нет и в помине. Лишь изредка появится какая-нибудь запоз-давшая устроиться на зиму муха, но и ей уже не до тебя, у нее собственных дел по горло. Ну, а если к приятной погоде приложить еще прелести чистого мохового бора, то и вообще из леса уходить не захочется.
   Богат в это время моховой бор, чего только не лезет из теплой еще, не остыв-шей подо мхами земли: различные моховики, маслята, боровики и осиновики, всевоз-можные рядовки и зеленушки, рыжики и лисички, сыроежки и свинушки, горькушки и грузди. Хорош уж и черный подгруздок, которым многие грибники почему-то пренебре-гают. Смотришь - гриб срезан и не взят. Подгруздок на срезе розовеет, возможно, за это его и не уважают.
   Летом за этим грибом и не нагибаешься - он всегда червивый. Мошкара находит его и поражает еще в земле. Но такая разборчивость мошек указывает и на высокое качество гриба. Стоит взять черный подгруздок в руки и ощутить его необыкновенную плотность, которой он превосходит все остальные грузди, как проникаешься к нему уважением. Такой гриб не раскиснет в солке. И поздней осенью, когда большинство мошек погибает, охота за подгруздком становится самой увлекательной. Только вот искать его не так просто. Надо мхом он не поднимается, а лишь слегка раздвигает зеленый ковер и выставляет на свет свою плоскую темно-серую шляпку. Из-за такой его скрытности часто замечаешь гриб только уже под ногами.
   Наполнив корзинку всем этим разноцветным добром, на обратном пути я вышел на выгон. Собственно, это был еще не сам выгон, а только дорога к нему: обширное сосновое редколесье, все в набитых скотом тропинках. И тут, между этими идущими почти параллельно друг дружке тропинками, мне снова стали попадаться боровики. "Что ж это они, слепые, что ли?" - подумал я о буренках. Не раз доводилось слышать и читать, что коровы грибы любят и лакомятся ими охотно. Но вот, оказывается, не так уж и любят, если даже боровики не трогают. Чего же им еще лучшего? А возможно, им просто не удается извлечь своим шершавым языком и не очень приспособленными зубами эти толстые, приземистые грибы из песка и глины? Ну, а с такой "приправой" никакому лакомству не будешь рад. За эту версию свидетельствовали и сбитые копытами боровички, валявшиеся тут и там в грязи и пыли дороги.
   Хороших грибов много, но боровик - глава им всем. И не проверить сосновое редколесье я не мог. Что это: случайно попались мне несколько темноголовых красавцев, или здесь можно походить всерьез? Грибник всегда ведет разведку, которая иногда требует немалого времени. Основные сподручные средства здесь - собственные глаза и ноги. Зачастую, конечно, помогают и данные, полученные от товарищей, и даже от случайных людей: где, когда и какой гриб пошел. И только человек, обладающий суммой таких сведений, может рассчитывать в современных пригородных лесах на успех.
   Выбрал я сосну поприметнее, оставил под ней корзинку, которая уже изрядно натерла плечо, и пошел налегке по редколесью, помахивая целлофановым пакетом. Боровички попадались, но было их не так много, как хотелось бы. И приходилось исследовать самые потаенные местечки: заглядывать под елочки, шевелить травку у валежника. Пакет мой постепенно наполнялся, и я уже представлял, как разложу всю эту прелесть поверх корзинки, и какой шикарный вид она после этого примет. То-то будет на что посмотреть, особенно тем грибничкам, которые выйдут сегодня из других мест с разными там маслятами, козлятами и прочими разномастными сыроежками...
   Так, увлекшись, ушел я довольно далеко, теперь лишь изредка оглядываясь на приметную сосну, чтобы не потерять корзинку. Но вскоре, заслышав за спиной прибли-жающееся стадо, я решительно повернул обратно. Сначала шел, потом и побежал, но все равно опоздал.
   Корзинка моя лежала на боку, и две буренки сосредоточенно ее разбирали. А возможно, уписывали грибы и без разбора - приглядываться мне, честно говоря, было некогда.
   - Ах вы, лакомки проклятые! Сами собирать ленитесь! - набросился я на коров.
   Они поспешно развернулись, причем одна из них задела корзинку копытом. И не так много успели съесть буренки, но перепортили своими слюнявыми мордами почти все грибы. Поругал я себя за скаредные мысли в адрес коллег-грибников, да делать было нечего, пришлось довольствоваться остатками.
   Вскоре встретил я и пастуха.
   - Едят ли твои скоты грибы, дед? - был первый мой к нему вопрос.
   - Да как тебе сказать, сынок, - начал дедок с растяжкой, явно довольный тем, что нашелся человек, с которым можно переброситься в лесу словечком. - Воочию наблюдать не доводилось, хотя и есть подозрения... А там, кто их знает, разве за всем усмотришь. Но опять же посудить: если бы скотина баловала, то и мне ничего не дос-талось бы. А то вон, экось! - Дед приоткрыл торбу, полную боровиков. - А я ведь за стадом поспешаю. Копытами вот иногда сбивают, так это они не нарочно... Не богат ли куревом, сынок?
   Мы закурили и поговорили еще, но дипломатичный дед, поглядывая на мою корзинку и, видимо, догадываясь о происшедшем, так и не мог вспомнить ни одного случая, когда бы корова ела грибы.
   Потратив еще час, я добрал корзинку. Но любоваться ею на станции было уже некому - все грибники уехали.
  

КУПЕЛЬ ГОСПОДНЯ

  
   Семен Андреевич Крутов по возрасту - старик, ему за семьдесят, но выглядит молодцом. В прошлом он - главбух большого предприятия. Но с тех пор, как Крутов вышел на пенсию, только седенькая бородка клинышком да аккуратно подстриженные усы выдают в нем интеллигента. В остальном он весь наш, лесной. Широкополая войлочная шляпа, невесть каких времен, старый брезентовый плащ ниже колен, резиновые сапоги или кеды, смотря по погоде - обычное его одеяние.
   Семен Андреевич - страстный грибник и проповедник движения. "Движение  это жизнь!" - любит повторять он изречение древних.
   Мы с Крутовым, можно сказать, соседи. Живем в одном микрорайоне, хорошо знаем друг друга, часто встречаемся по пути в лес, но по грибы вместе не ходим. Причиной этому является то, что Семен Андреевич не только на словах, но и на деле постоянно доказывает свое неукротимое стремление к движению. И в той цепочке грибников, которая неизменно, после остановки поезда, вытягивается от платформы в сторону леса и в одинаковой степени характеризует как физические возможности людей, так и их нравы, Семен Андреевич всегда оказывается в первых звеньях, стре-мительно несущихся вперед. А я с такой же постоянностью всегда путаюсь в хвосте, среди балагурящих и глазеющих по сторонам флегматиков, которые не спешат, в полной уверенности, что "нашего никто не заберет". 3a четверть часа эта цепочка вытягивается до километра, и тут ни о каком совместном хождении уже и речи быть не может, поскольку ты теперь не в состоянии догнать передних, а они не станут тебя дожидаться. Но однажды мы с Семеном Андреевичем все же встретились в лесу, вернее, уже по выходу из него.
   Стояло солнечное ясное утро. Однако ночью прошел ливень и лес был сырым. А это для грибника ничуть не слаще самого ливня, который можно и переждать где-нибудь под елью. Но не станешь же ждать, когда лес обсохнет, неудобно как-то при ясном солнышке. Идешь. И тут уже каждый куст норовит плеснуть в сапог, за воротник или за полу. И как ни кутайся в плащ, как ни натягивай капюшон, все равно, в конце концов, намокнешь. Тут может спасти разве только что скафандр.
   Иные грибники и устраивают себе нечто похожее на скафандр, натягивая бродни и глухие прорезиненные плащи. Но и они выигрывают немного: если и спаса-ются от внешней влаги, то намокают от испарений собственного тела, что ничуть не легче переносится организмом.
   Поначалу эта летняя влага вроде и не страшна, даже приятно освежает, поэ-тому не обращаешь на нее особого внимания. Потом же, когда начинает хлюпать в сапогах и сырость добирается до костей, становится мерзко и зябко. Но из лесу пустым уходить не хочется: после дождика грибы повылазили под каждым кустом. И тут един-ственный выход - это побыстрее наполнить корзинку.
   Таким насквозь промокшим куренком и вылез я на лесную дорогу часам к десяти. Солнце стояло уже высоко, лес сверкал и радовался, птичьи хоры были по-весеннему звонки и веселы. Тут и самому впору было запеть, но противное хлюпанье в сапогах и шуршание мокрых штанин портили настроение.
   В колеях травянистой дороги повсюду стояли светлые лужи. Иные из них были так угрожающе глубоки, что приходилось их обходить. А в одном месте, в лощинке, образовалось даже целое озеро.
   Оно затопило кусты голубики и черники, и лишь яркие соцветия ятрышника высились теперь над водой. Откуда-то прилетевший селезень деловито осваивал эти новые водные просторы, и, видимо, не без успеха. Он то и дело переворачивался вниз головой и из воды торчал только его яркий хвост.
   На мшистой кочке у этого "водоема", распушив бороду, чтобы подсыхала, сидел Семен Андреевич и отжимал носки.
   - Устраивайся, профилактикой займемся, - предложил он. - Вдвоем веселее.
   Заняться профилактикой после такого "душа" было просто необходимо. Не ждать же, на самом деле, пока на тебе все высохнет само по себе. С застаревшим радикулитом это опасно. И не так страшно проваляться потом в постели неделю-другую, как жаль терять летнее время.
   Я обосновался на соседней кочке, сбросил одежонку, отжал и развесил по сучкам. Сапоги приспособил под таким углом, чтобы солнце заглядывало в голенища. Пока я этим занимался, Крутов уже залез в лужу и теперь нежился в ней, покряхтывал, приговаривая:
   - Ах, приятна водичка, ах, нежна!
   Намокнув в лесу, профилактикой занимался я и раньше, правда, не по такой обширной программе. Но тут деваться было некуда: не отставать же от старика! И я, будь что будет, с разгона плюхнулся в лужу.
   - Целебна-а дождевая! - тянул Семен Андреевич. - Слышишь, как чередой-то благоухает, подорожничком?
   Принюхаться к луже я еще не успел, но уже заметил, что в ней полно черных жучков; в траве копошились и еще какие-то козявки. И когда только успела вся эта живность наползти и расселиться? А вода и вправду была нежная, ласковая, насы-щенная бесчисленными ароматами летнего разнотравья, только вошедшего в пору буйного созревания.
   - Купель господня, небом данная! - стонал Крутов.
   - А вы не боитесь, Семен Андреевич, в этой купели радиации схватить рентген эдак триста? - спросил я.
   - Э-э, батенька, да если суждено, то мы ее уже достаточно схватили и без этой лужи, - спокойно ответил Крутов.
   Накупавшись, он извлек из рюкзака махровое полотенце и растерся докрасна. Тут я не мог не отметить юношескую стройность и крепость его тела и подумал о том, что если бы этому "деду" (даже в мыслях не мог я без кавычек употребить это слово по отношению к Крутову) снять бороденку, подкрасить волосы, да расправить кое-где на смуглом от загара лице морщинки, то он вполне сошел бы за юношу. Впрочем, он и был юношей в душе.
   - Держи, - протянул Крутов мне полотенце.
   Я тоже растерся докрасна. И почувствовал, что "купель" оказала на меня благо-творное действие: усталость как рукой сняло. Впору было снова бежать в лес.
   - Как купель? - подмигнул мне живым темным глазом, по всем признакам, еще очень охочим до жизненных благ, Семен Андреевич.
   - Понравилась, - признался я.
   - То-то! Ну, а теперь и на солнышке погреться можно, перекусить, пока оде-жонка подсохнет, - сказал Крутов.
   Мы перебрались на открытое местечко, где трава уже немного подсохла, разло-жили закуску. Крутов вытянул и граненый флакончик с коричневой жидкостью, покру-тил его, посмотрел на свет.
   - Перцовочка особая, домашнего приготовления, целебная!
   Пока я занимался с закусками, нарезал и раскладывал помидоры и огурчики, сало и ветчину, Семен Андреевич наломал с ближайшей ели самых нижних, сухих веточек и в минуту развел теплинку, костерчик с бездымным и почти бесцветным пламенем, попахивающим смолкой. Поставил по бокам от костра рогатинки, нанизал на один прутик кусочки колбасы вперемежку с помидорами, на второй - шляпки моло-дых грибов: боровичков, осиновичков, березовичков - и поместил все это прямо в пламя. И тут от костерчика потянуло таким ароматом, так все там аппетитно зашипело, что у меня потекли слюнки.
   Немало поел я шашлыков на охотах, да каких шашлыков! И из тура, мясо кото-рого напоминает бекон, все пронизано прослойками жира, считается целебным и очень ценится у народов Кавказа; и из медвежатины, козлятины, кабанины и, наконец, из вонючего барсучьего мяса. Но этот шашлык, из полуторарублевой колбасы с грибами, показался мне самым вкусным.
   - Погоди малость, - сдержал мое нетерпение Семен Андреевич, проворачивая прутики-шампура.
   "Умеет же старик самое обычное времяпровождение превратить в удоволь-ствие" - отметил я про себя, вслух же произнес:
   - У нас прямо курорт.
   - А что курорт, суета сует, укорочение жизни. В молодости его еще терпишь, а в наши годы вреден он. Нам покой нужен настоящий, природный, - высказался Крутов с той убежденностью, против которой не возражают, но, видимо, почувствовав, что при-шел в некоторое противоречие со своим основным жизненным кредо, поправился: - Спокойное движение, без помех, без пилюль и инъекций - вот что нам надобно.
   Я не стал возражать, поскольку импровизированный шашлычок уже переместился с рогаток на газету.
   Мы выпили по стопке целебной перцовки и набросились на еду так энергично, будто неделю у нас во рту и крошки не было. Обыкновенная пища после "купели" казалась невероятно вкусной.
   - Маху я в молодости дал, - заморив червячка, заговорил Крутов. - Мне бы в геологи следовало податься, а я всю жизнь арифмометр крутил. Не мужскую, прямо скажу, избрал профессию. Скольких коллег она преждевременно на тот свет свела... Годам к сорока и я брюшко нарастил, да своевременно уразумел пользу от движения, почувствовал необходимость в физических действиях...
   Семен Андреевич оседлал любимого конька - пора было спасаться. Я посмо-трел на часы - времени до поезда оставалось в обрез.
   - Надо идти, - позволил я себе прервать сотрапезника.
   - Как знаешь, а я еще поплещусь. Жди-подожди теперь такого денечка, - посмо-трел Крутов на небо.
   - Опоздаем тогда.
   - Ты ступай помаленьку, а я тебя догоню, - успокоил меня Семен Андреевич.
   У самой станции он меня действительно догнал. И уже в вагоне поезда мне все же пришлось выслушать лекцию о пользе движения.
  

ПОЕ3ДКА

  
   Возвращение из лесу с грибами чаще всего приходится на часы пик в работе транспорта. И тут с корзинкой и рюкзаком не так-то просто попасть в автобус. Всем ты мешаешь. Да и самому с таким грузом неудобно тереться среди прилично одетых людей. Вот и стоишь, пережидаешь, хотя и до дому рукой подать, полчаса ходу. И будь ты налегке, то и дожидаться не стал бы. Но ты уже находился сегодня досыта, и груз немал - тут каждый лишний километр становится обременительным.
   Я пропустил две машины. Пассажиров осталось немного, и можно было рассчи-тывать попасть на следующий автобус, но тут и подошел ко мне плотный мужчина с открытым, энергичным лицом. Я ожидал обычных и порядком уже поднадоевших вопросов: куда ездил, да каких набрал? Но ничего этого не случилось.
   - Садись, подвезу, - предложил мужчина, кивнув на стоящие в стороне новенькие "Жигули".
   Я внимательнее присмотрелся к неожиданному благодетелю, но ничего в нем не вызывало подозрения. Был он примерно моих лет, а это значило, что человек хлебнул в жизни и голоду, и холоду, а возможно, понюхал и пороху последней войны. Среди таких людей подонки редки, и к ним, даже не зная о них еще ничего, невольно проникаешься уважением.
   - Ну, поехали? - поторопил меня мужчина.
   Поехали, так поехали. Разве плохо, возвращаясь из лесу, подкатить к дому на новенькой машине с представительным водителем? Не так часто это случается. Мы сели в машину и поехали.
   Устроившись со своим имуществом на заднем сиденье, теперь я видел только крепкую шею и седоватый затылок мужчины, подстриженный коротко, на старинный манер. Крупные, сильные руки его, с заметными золотистыми волосинками на запя-стьях, уверенно лежали на баранке руля. Очень надежные руки! Не выходила у меня из головы и мысль о том, что же понадобилось от меня этому человеку. Не так же вот, за будь здоров, захотелось ему подвезти незнакомого грибника? Люди с корзинками возвращаются из лесу сотнями - всех не перевозить, даже на новых "Жигулях".
   У своего дома я вылез из машины, оставив несколько боровиков на сиденье в качестве платы, и хотел уже попрощаться, но сошел и мужчина. Провел рукой по бле-стящему капоту машины, спросил:
   - Как, ничего конь?
   - Хорош!
   - Так, может быть, катнем?
   - Куда еще? - не понял я.
   - В лес завтра?
   - Суббота ведь, народу будет... - поморщился я.
   - У меня только выходные и свободны, браток, - слегка надул мужчина тонкие, энергичные губы. - А грибков надо, все любят: и жена, и дети. Только из-за этого и на нее вот потратился, - снова погладил он машину.
   И, видя, что я все еще никак не решусь, заговорил напористо:
   - Да тебе-то что? Утром я за тобой заеду, куда скажешь - отвезу. Чего же тебе еще?
   - Кто с тобой будет? - поинтересовался я.
   - Семья сейчас в Евпатории, один я. Вдвоем и поедем.
   - Попробуем, - согласился я.
   - Тогда давай знакомиться, - протянул мужчина свою сильную руку. - Николай Буров.
   Я назвал себя и предупредил, что ехать придется далеко.
   - Надеюсь, не в Сибирь? - усмехнулся Буров. - Остальное - ерунда. Утром жди! - сказал он, сел в машину и укатил.
   Я, с одной стороны, верил, что Николай заедет. С другой же стороны, уж больно все шикарно для меня получалось: сел и поехал, и никаких хлопот. А ему и машину надо было заправить, и проверить ее, и куда-то определить на ночь... Да нет, пустое. Просто приглянулись человеку грибы, и захотелось тоже пособирать. А потом одума-ется, разоспится и пошлет все к чертям. Для такой ранней поездки надо было обла-дать хотя бы одержимостью грибника, когда, несмотря на заведенный будильник, спишь только вполглаза, а второй половиной уже видишь лес. И хотя Буров не произ-водил впечатления пустозвона, но и грибником он мне не показался. Иначе не стал бы он искать партнеров на стороне.
   И все же было заманчиво прокатиться на "Жигулях". Это совсем не то же самое, что поездка по железной дороге, которую в сторону не повернешь, и поэтому огра-ничен в выборе направления движения. Другое дело - машина! На юрких "Жигулях" ты - вольная птица. Вот только заедет ли Буров? И хотя я не очень верил в это, все же по привычке завел будильник на три часа.
   Ровно в три, вместе со звонком будильника, раздался и звонок в дверь. Я вско-чил, выглянул в окно - у подъезда стояли "Жигули".
   На сборы времени не потребовалось - все приготовления были сделаны с вечера. И мы покатили по отличному Егорьевскому шоссе в потоке таких же "Жигулей", "Волг", "Москвичей", мотоциклов и автобусов. Казалось, что все население столицы пересело вдруг на колеса и помчалось из города. На машинах всюду: и за стеклами салонов, и на багажниках - были корзинки. Грибников по автостраде ехало, наверное, не меньше, чем их было в электричках. И это только по одной дороге. А если учесть, что и на остальных автомагистралях в это утро творилось то же самое, что многие грибники уехали в леса еще накануне, на ночь, то трудно было даже представить, сколько же корзинок с грибами в выходные дни привозят в столицу. А это немалое подспорье к столу москвичей.
   Буров сосредоточенно вел машину. Я попробовал заговорить, но узнал только, что он работает бригадиром на стройке. Потом он попросил меня не мешать, сказав, что за рулем имеет привычку помалкивать. И все более нравился мне этот сильный человек своей солидностью, и даже вот этой самой привычкой помалкивать за ответственным делом. Чувствовалось, что машина находится в надежных руках, и было покойно.
   Неподалеку за Егорьевском Буров съехал на обочину, остановил машину, вышел, размялся, посмотрел на лес и предложил:
   - Пройдемся?
   - Ни в коем разе, - отказался я.
   Лес был травянистым, место слишком бойким, и делать здесь, естественно, было нечего.
   - А я пройдусь.
   - Ступай, попытай счастья.
   Я разбросил плащ на подсохшем от росы бугре и завалился навзничь. Солнце поднялось над лесом и начало пригревать, день обещал быть погожим; под шорох проносящихся по бетону машин приятно было подремать. И лишь поведение напар-ника теперь беспокоило меня. Окончательно прояснилось, что о грибах он имеет лишь поверхностное представление. Ну да ладно, доберемся до поросших сосняком бугров, по которым уже пошли боровики - сам поймет свою ошибку.
   Спустя полчаса Буров вернулся с пятком дряблых сыроежек.
   - Не очень, - обронил он, хмуря не тронутые еще сединой темные брови.
   - Время зря теряем.
   Мы ехали. Машин на автостраде становилось все меньше. Иные сворачивали в сторону, на лесные дороги, а многие стояли прямо у шоссе, на обочинах.
   Буров еще пару раз останавливался и заглядывал в лес, но все с тем же результатом - пяток сыроежек, не больше. И тут моим напарником заметно стало овладевать недовольство. Он хмурился, все чаще поглядывая на меня; я же помал-кивал и лелеял надежду, что, раз хватило терпения отмотать больше сотни кило-метров, то уж остальные-то двадцать как-нибудь дотянет. Но этого не случилось.
   - Далеко еще?
   - Да нет, скоро уже.
   И тут на дорогу вышел парнишка, видимо, из местных, с полной кошелкой грибов. Буров остановил машину и подозвал паренька.
   - Где собирал, мужик?
   - А вот, в лесу, - сияя голубыми ясными глазами, парнишка повел рукой вокруг, явно довольный своими трофеями.
   - Много грибов-то?
   - Много, дяденька!
   - Сам-то откуда?
   - А вот, деревня за лесом, - указал парнишка в сторону от дороги.
   Я не знал, что в понимании паренька значит "много". Но мне хорошо было известно, что там, где для местного жителя грибов бывает много, для нового в этих лесах человека их может оказаться очень и очень мало. Не раз приходилось встречать у сел крестьян с полными корзинками боровиков или опят. И ты идешь в тот же самый лес, и обегаешь его вдоль и поперек, но наберешь лишь всякой всячины, так и не напав на настоящие грибы. Доводилось и самому собирать грибы рядом с городом, но зато в этом лесу я знал каждый куст и все пеньки наперечет, помнил, где, когда и какой гриб нашел. А случайные люди в этом же самом лесу почти наверняка ничего не набирали.
   Моему напарнику такого опыта явно недоставало. И от слов парнишки, от вида его кошелки он загорелся нетерпением; темные, живые глаза его вспыхнули. Масла в огонь добавило и то, что по всему лесу кругом слышались голоса грибников.
   - Где люди - там и грибы! Не станут же они зря ходить, - решительно изрек Буров и больше меня уже не слушал, а свернул на первую же подвернувшуюся лесную дорогу.
   И сама эта дорога, с кучами застаревшего и еще свежего мусора по сторонам, и смешанный лес вокруг были мне не по душе. Но напарник мой оказался человеком с характером, и ничего не желал слушать. И винить его в этом не хотелось. Мои обещания для него были еще журавлем в небе, а пример ясноглазого парнишки с кошелкой грибов сулил ему синицу в кулаке.
   Вскоре мы выехали на поляну, на которой уже стояли двое "Жигулей". Людей у машин не было, но в одной из них за стеклом лежала форменная милицейская куртка, сержантскими погонами напоказ, которым, очевидно, и отводилась роль стража. Невдалеке по кустам аукались грибники.
   - Вот и бесплатная стоянка, поди, плохо! - подмигнул мне Буров. - Люди здесь собирают, и мы будем. Негоже от коллектива отрываться.
   Николай запер машину, и мы тронулись в глубину леса. Но не отошли и сотни метров, как Буров полез в кусты и принялся под ними что-то выискивать.
   - Ты что? Дальше надо идти, - попытался я вразумить напарника.
   - Люди здесь собирают, - упрямо повторил он.
   Я попробовал доказывать Николаю, что собирать надо не там, где больше людей - хотя и в этом была своя логика, а там, где их меньше, или вообще нет. Но все было бесполезно, он твердил свое: где люди, там и мы. Мне стало жаль этого сильного человека, который так крепко верил в людей, и так мало - в свои собственные способ-ности. Хорошо, если это только в грибах, хуже - если вообще по жизни. Я продолжал звать напарника дальше в лес.
   - Ты иди, походи, я тебя подожду, - наконец уступил Буров, видимо, только для того, чтобы от меня отвязаться.
   Получив свободу, я двинулся прямо на восток, стараясь подальше уйти от всех этих шальных голосов. И вскоре был приятно вознагражден. Стали попадаться глады-ши: серенькие или слегка розоватые пластинчатые грибы с пустотелой ножкой. Растут они открыто, дружно - под каждой елочкой попадалось по нескольку штук, - и корзинка моя быстро наполнялась.
   Гладыш - один из тех немногих грибов, которые не нравятся коренным обита-телям леса. В этом он превосходит даже лисички, который поедают иногда грызуны. Но гладыш они не трогают. А мелочь разная: жуки, черви и улитки - и близко к этому грибу не подползают. Так и стоит гриб чистюлей до самой старости, достигая иногда размера небольшой тарелки, потом плесневеет снизу, брюзгнет и гибнет.
   Крестьяне заготавливают гладыши впрок бочками. В солке гриб светлеет, приобретает приятный вкус, и не теряет своей изначальной упругости.
   Прошел я и по таким местам, в которых не исключены были встречи с борови-ками и подосиновиками. Но этих грибов попадалось мало. И все же часа за полтора я наполнил бы корзинку, да в незнакомом лесу то и дело случались задержки. То перед тобой оказывалась топь, то овраг - и все это надо было обойти, преодолеть и не застрять.
   В полдень я вышел к стоянке машин. И первое, что бросилось в глаза - это отсутствие зеленых "Жигулей". Две машины стояли на месте, и компания человек в десять уже спокойно, без криков и воплей, обедала под березками, а Бурова не было.
   Обижаться на него я не имел права, потому что опоздал на остановку на пол-часа: подвел все тот же незнакомый лес. И тут Буров волен был поступать, как ему вздумается. И все же на душе был какой-то неприятный осадок, ощущение, что я чем-то не угодил этому человеку. Вот только чем - никак не мог я взять в толк.
   -Уехал он, - бросили из-под березок, видимо, догадавшись, что я высматриваю.
   - Давно?
   - Да с полчаса уже.
   - И как у него?
   - Одинаково, как и у нас. Вместе ходили.
   "У нас" было не очень. Даже издали было видно, что корзинки неполные. А две вообще лежали на боку.
   - Мы тебя взяли бы, да сам понимаешь... - прокричали из-под березок.
   Я все понимал и ничуть не расстраивался. Трасса под боком, а остальное - пустяки. Доводилось бывать в переделках и похуже. Вот только перекусить не мешало бы, но рюкзак мой остался в машине.
   Первый же автобус довез меня до ближайшей железнодорожной станции. Дальше все было привычно и просто.
   Спустя пару часов я уже снова находился на автобусной остановке, где нака-нуне встретился с Буровым. И тут, к немалому своему удивлению, вновь увидел знако-мые теперь уже зеленые "Жигули" на прежнем месте. Где-то здесь должен был находиться и хозяин. Буров действительно вскоре подошел ко мне.
   - Ты что же задержался? - спросил он, как ни в чем не бывало.
   - Лес незнакомый, вот и задержался.
   - Ты извини уж меня, спешил, не мог ждать. Да, рюкзачок я к тебе домой доста-вил.
   - Спасибо.
   - А набрал все же, набрал, - склонился Николай над моей корзинкой. - Это, как же они называются?
   - Гладыши.
   - И много их там?
   - Набрал вот.
   - Выходит, я сплоховал, - нахмурился Буров. - Ну да мне, положим, и от машины далеко уходить нельзя. Как-никак, а она денег стоит.
   Мы поговорили еще и расстались, теперь уже навсегда. Я снова ожидал авто-буса посвободнее, чтобы можно было сесть без особых помех. И тут увидел, что Буров подвел к своим "Жигулям" человека с корзинкой, в котором я узнал своего товарища по лесам и соседа, Ивана Ивановича Кудрина. Я не стал им мешать. Возможно, они были знакомы до этого, а может быть, Буров, подбирая партнера по душе, повторял номер, проделанный со мной.
   Лишь спустя несколько дней, встретив Ивана Ивановича в поезде, я поинтере-совался:
   - Ну как, съездил в лес на "Жигулях?"
   - А ты откуда знаешь? - удивился Кудрин.
   - Знаю уж.
   - Съездил, - признался Иван Иванович и, помолчав, высказал свое мнение: - Баламут он, Колька этот Буров. Сам не знает, чего хочет. Хочет, чтобы грибы в лесу корзинками стояли, да у самой дороги, и чтобы брать их, не сходя с машины. Такого не бывает.
   Мнение Ивана Ивановича было, возможно, и резковато, но я не мог не согла-ситься с ним.
  
  
  
   2
  
  
  
   Грибными тропами
   Сборник рассказов
   Константинов Александр Алексеевич
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"