Конов Никита Кириллович : другие произведения.

С'рая Книга изъ Баты, ч.3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Часть 3. Второй Огонь

Глава 1. Хрумiйскie послы

   Возобновленный после полуденного богослужения Совет длился до самой темноты, обсуждая новый план боевых действий. Было решено вернуться к мысли, отвергнутой в Парсе, и вторгнуться в Туран с двух сторон. Однако теперь Хосров предложил нанести основной удар из Забула на Дар-и-Дешт.
   - Путь, которым шел Тус, для нас закрыт, ибо кошмар его гибели еще долго будет смущать души уцелевших в этом походе. И даже если мы вольем в их ряды новые силы, это не сотрет следов, оставленных Злом. Но пережитый кошмар, я верю, все же не уничтожил в них воинов, их мужества и доблести, которые они смогут вновь обрести в себе на иных путях в Туран. Нам надо объявить немедленно новый сбор, и пускай новый эранспахпат ведет их из Забула на столицу Гарсиваза, вместе с частью новобранцев, .
   Лохраспу горячо понравилась эта мысль, но Нарсес спросил:
   - А как же Спахан и дастакерт, Государь?
   - Там теперь есть новый марзпан, - ответил за внука Кай-Кавус, - И ему тоже следует не запираться в крепости, а тревожить вражеское пограничье безпрестанными вылазками, опираясь на поддержку флота по Фраату и Чичасту.
   Кроме того, Совет решил, что флот с отрядом арманов должен будет овладеть северо-восточным берегом Чичаста, откуда арманы пойдут на соединение с основным войском у Дар-и-Дешта, и уже затем, вместе все Арии под предводительством Кай-Хосрова возвратятся на путь, начатый Тусом, за обещанным Вторым Огнем.
   Фрибурз обещал собрать новые силы в Рей через две недели, в день Амертат следующего месяца. На этот сбор также пригласили хрумийское посольство. Вахман же тотчас после совета отправился в свой кустак, а арманам надлежало собираться на Поле Михра.
  
   Послы кимрайг прибыли в Рей накануне отправления Кай-Хосрова с новым войском в поход.
   На пристани корабль, привезший их из Спахана встречал Питиахш со свитой из стражников Вех-Манушчихра.
   . Множество горожан собралось на набережной, и к удивлению народа, колесницы хрумийцев были точь-в-точь таки же, на каких изображался Джамшид на картинах в Шатре Роз и Ирисов. И какою то наивною древностью веяло от этих колесниц, и от простых прямых черт узких лиц гостей, от их широких одежд и оружия, напоминавшего стебли травы и листья деревьев.
   Посольство состояло из двух вождей со свитой по семь человек у каждого. Старший из хрумийцев - по возрасту, и видимо, по чину, был одет в просторный белый плащ с широкой багровой полосой по нижнему краю, перехваченный золотым поясом. Пряжку этого пояса украшал сложный рисунок в виде множества спиралей, которые плавно превращались одна в другую. Седые волосы, густые, словно выкованные давным давно из чистого серебра, окружали наголо обритое темя и тяжелыми волнами спускались ниже плеч. Борода, такая же белая и плотная, по-видимому никогда не знала ни бритвы, ни ножниц. В руках он держал увитую омелой арфу, а на поясе висел золотой серп, - знаки главы сословия пророков Хрума.
   На второй колеснице, слева от него, стоял высокий воин, широкоплечий, но худощавый. Темно-русые с медным отливом волосы, заплетенные в две тяжелые косы, лежали на груди; густые усы, еще более темные, спускались ниже выбритого квадратного подбородка. Одет он был в алый плащ, отороченный узкими полосами волчьего меха и скрепленный у горла золотою фибулой в виде орла с сапфировой инкрустацией, в пурпурную рубаху свободного покроя и темно-синие широкие штаны, заправленные в желто-коричневые сафьяновые сапоги с красными каблуками. Длинные рукава и низкий открытый ворот рубахи украшал серебристый узор из переплетенных ветвей и причудливо изогнутых тел волков; мощную шею обнимала гривна с ощеренными кабаньими мордами на концах Белокурый юноша в накидке, раскрашенной пурпурными, алыми и синими квадратами, рядом на колеснице держал ясеневый шест с бронзовою фигуркой вепря наверху. Прочая свита воина носила косы и такие же плащи, а свита пророка была вся в белом, с выбритыми лбами, молодыми бородами, и кремневыми серпами на бронзовых поясах. И те и другие держали в руках копья с наконечниками в виде вишневого листа, и круглые щиты, у воинов - алые с пурпурною головой вепря с серебряными клыками, у пророков - темно-синие с тремя белыми спиралями, соединявшимися в центре.
   Когда корабль причалил, и спустили сходни, первою на берег сошла колесница седовласого пророка, за нею колесница воина, а потом свита верхом на белых конях. Серебряные трубы трижды протрубили гордо и торжественно. Питиахш, спустился с колесницы, и одновременно с ним то же сделали послы.
   - Привет вам, достойные мужи Хрума, потомки великого и славного Сальма! - вскинув вперед руку громко произнес Видарз, - Арии рады видеть на своей земле тебя, пресветлый Хентан, сын Грига, - с легким поклоном он повернулся к пророку, - и тебя, безупречный Байдд, сын Морвила, - Питиахш сделал такой же поклон воину, - Государи ждут вас.
   Он поднялся вновь на колесницу, послы также. Колесница Видарза поместилась между посольских, так что пророк Хентан оказался справа, а Байдд, сын Морвила - слева, хварезмийская конная свита Видарза выстроилась по сторонам от послов, и процессия неспешно проехала к Вех-Манушчихру.
   Здесь на тронах, поставленных у Жертвенника, их ждали Государи в высоких зубчатых диадемах, в пурпурных мантиях, разшитых золотыми и серебряными нитями и драгоценными камнями,. Платье Симтан было золотистым, а голову и плечи покрывал багряный платок с бахромою, под обручем из переплетенных золотых ветвей и листьев, между которыми мягким огнем сверкали крупные жемчужины. Позади престолов стояли все высшие чины Эранвежа. У самого подножия Апарсина колесницы замерли, Питиахш и послы вновь сошли на землю и по знаку Кай-Кавуса поднялись на гору пешком. Посольская свита вместе с хварезмийцами осталась внизу.
   За пятнадцать шагов до тронов послы низко поклонились Государям.
   - Мы приветствуем вас, мужи Хрума, - произнес Кай-Хосров, - и мы рады тому, что среди ратных трудов потомки Сальма не забыли о нашем исконном родстве и являются сюда в Эранвеж Воистину, если бы потомки и старшего сына великого Фаридуна, свет духа которого не престанет вовек, также помнили об этих узах братства, радость наша была бы безпредельна, ибо крепость мира между родными, любящими друг друга как подобает родным, явилась бы ея крепостью, несокрушимой и грозной для любых врагов во всех семи кешварах и в обоих мiрах - Воплощенном и Разумеемом.
   Послы вновь поклонились, и Хентан сказал, выговаривая арийские слова четко и чисто, точно бы он всю жизнь прожил в одной из столиц Эранвежа:
   - Благословенны будьте, Государи Арайла, Кай-Кавус и Кай-Хосров, и ты, царица Симтан, и все люди Арайла, и да не изсякнут вовек красота и благородство в ваших землях!. Поистине, я вижу благое знамение в совпадении в именах наших цариц, ибо "Арианрод" на ваш язык переводится как "серебряное кольцо". Посему да явится первородная белизна, воплощенная в этом металле, покровом и опорою нашему союзу! Примите же послание моей Государыни!
   Хентан чуть отступил, и по знаку Кай-Кавуса Байдд сделал шаг вперед и протянул ему пергаменный свиток. Старый царь принял письмо и передал его внуку, а тот - Видарзу. Хрумийский воин поднял правую руку:
   - Позвольте и мне, великие цари, приветствовать вас, а также наших братьев, покрывших себя нетленною славой на службе Дому Арайла! Да не ослабеют ни слава ваша, ни руки ваши, благородные Ддаль и Хростам, - Байдд произносил арийские слова также твердо и уверенно, но с особым выговором, в котором было что то столь же неизмеримо древнее, как и в форме его колесницы.
   - Благодарю тебя, благородный Байдд, - отвечал Заль, - И мы тоже рады, что вы не забыли об этих кровных узах, и да укрепятся они узами братства по оружию!
   - Да будет так! - громко провозгласил Хардарсн.
   - Воистину да будет! - словно эхо отвечал ему Хентан.
   - Воистину, - подтвердил Кай-Хосров, - Теперь же прошу вас, славные гости, во Дворец Манучихра. Вечером мы ждем вас на пир в Шатре Роз и Ирисов, а завтра - на воинском смотре.
  
   На пиру Государыня пела о Фаридуне, о гибели Ираджа, о первой и последней войне Сиявахша. Затем взял арфу Хентан. Почти невесомые, и в то же время четкие звуки полились из под его длинных узловатых пальцев, словно капли весеннего дождя, мягкого и спокойного, на нежную молодую траву, и за этой пеленой жемчужных струй слова языка кимрайг, казалось Хосрову, звучали словно шелест старых, но прочных плотных материй, разкрашенных в яркие цвета или утренний плеск моря в его самых первых детских воспоминаниях.
   - О чем эта песня? - спросил он старика, когда тот отложил арфу.
   - Это разсказ о видении царя Пенхелига, прадеда нынешней нашей Государыни. Однажды летним днем царь заснул у реки в тени дерева, имя которого он носил, (ибо "Пенхелиг" означает на вашем языке "Глава ивы"), и ему явилась прекрасная дева в золотых и бледно-зеленых одеждах на том самом месте, где он спал. Она взяла его за руку, и тотчасже Государь оказался на другой стороне реки, в совершенно незнакомых ему местах в заснеженных горах. Он стоял на уступе, с которого открывался вид на безконечное бирюзовое море, и дева была рядом с ним. Она провела Государя вверх по горной тропе к пещере, вход в которую преграждали высокие ворота из белой бронзы. Когда же дева подвела Пенхелига к ним, те открылись сами. В пещере лежал огромный, словно безкрайний город, со множеством прекрасных строений, с чистыми широкими и многолюдными улицами, залитыми ярким светом, подобным солнечному в летний полдень, но воздух был чист и свеж, точно весною на разсвете. И все, кого видел здесь царь, и мужчины и женщины, казались не старше пятнадцати лет, и могучая радостная сила юности сияла в каждых глазах, словно частица пламени этого незримого светила. Дева привела царя в палаты, и не было меры его изумлению при виде могучих стен, выложенных самоцветною мозаикой, колонн, подобных кипарисовым стволам, на которых покоились неописуемо высокие своды и арки дверных проемов. Наконец он оказался в большом круглом зале, где на стене было изображено прекрасное дерево с листвою такого же золотисто-зеленого цвета, что и наряд девы; и большой белый орел разправлял крылья на вершине этого дерева, а внизу, под сенью его кроны, стояло множество людей, каждый из которых был в золотом венце. В середине зала возвышались два трона, и еще семь, не такие высокие, располагались кругом вдоль стены. Семь благородных юношей сидели на этих тронах, а на двух центральных престолах из слоновой кости, сами похожие на изваяния - величественные молодые мужчина и женщина в высоких венцах, в белоснежных просторных рубахах до пят, с золотыми поясами, в багряных мантиях с вышитым серебряною нитью орлом. И юность их казалось совершенною, от ясного огня истинной премудрости, пылавшего в их глазах. На небольшой малахитовой колонне перед ними стояла золотая чаша, и царь взял ее и протянул Пенхелигу. Тот принял чашу и испил из нее, и проснулся, и не знал, как его сердце не разбилось от полноты знания, которую не вместит и не удержит никакое слово.
   С тех пор эта река - Ди - почитается у нас священною, а тайну этого Города так и не постиг никто из наших Пророков.
   - Я был в нем, - ответил Хосров, глядя прямо в глаза Хентану, - Это Варна Джамшида. Я надеюсь вновь побывать там , и может быть, ты тоже войдешь в нее вместе со мною. А вот Чашу ты сможешь увидеть уже завтра.
   - Во дни царствования Пенхелига у нас уже мало что помнили о Джамшиде, даже имя его забылось, и мы издавна называем этого владыку древности просто Сыном Хлеу, - того, кого вы в Арайле зовете Михром. И вот как раз в те дни в мою родную деревню Абергвайн пришли незнакомцы, судя по всему, из за восточной границы, - в те годы много народу бежало к нам из вашей земли, спасаясь от войны и засухи - и увели с собою единственного у нас мальчика-сироту. Его отец был рыбаком и погиб, когда мальчику не исполнилось и восьми лет, а мать пережила мужа всего на год и умерла едва ли не за месяц до прихода этих незнакомцев.
   А потом к нам дошло известие, что Государь Пенхелиг признал этого самого мальчика царем Арайла, и тогда в нашей деревне вспомнили, что эта семья - тоже пришла из за восточной границы за три поколения до Пенхелига.
   - Так вот откуда ты так хорошо знаешь наш язык, - улыбнулась Симтан, - а Байдд?
   Кай-Хосров посмотрел на хрумийского воеводу, поглощенного оживленной дружеской беседой с Залем и Ростахмом.
   - Наша деревня входит в наследственный удел его рода. А вот когда меня взяли в ученье пророки, мне пришлось заново учиться нашему языку. Язык наших пророческих школ и двора в Хривайне очень далек от того, каким у нас говорит простой народ.
   - А разве у вас, - вновь спросила Симтан, - к сословию пророков принадлежат не по праву рождения?
   - Пророки кимрайг, Великая Царица, сами выбирают себе учеников - и из своих детей, и из детей всех иных сословий, кроме рабов войны, ибо ими по нашим законам становятся только пленные круитни.
   - А женщины могут войти в ваше сословие?
   - Да, Государыня. Обитель и владение пророчиц - Инисойдд Нивлен, Острова Тумана в Северо-Западном море. Эти острова также называются у нас Заповедными, потому что со времен государя Придайна туда отправляются все наши цари в последнее путешествие, из которого нет возвращения.
  

Глава 2. Прощанie

   Пир закончился, когда синяя безплотная тьма за окнами уже бледнела, становясь безцветной. Времени на сон до часа, назначенного для отбытия войска в Забул, оставалось совсем немного. Послов отвели в предназначенные для них покои, и Хосров уединился с Симтан.
   Ни одному из них не хотелось спать. Улыбнувшись с тихою и какою то беззаботною кротостью, царица взяла его руку и приложила ниже своей левой груди.
   Хосров понял не сразу, но вдруг его пальцы ощутили биение какой то новой силы. И почти тотчасже, как бы отвечая ей, пробилась другая сила, точно так же, бьющаяся тихо, но настойчиво. Их ритм сложился в слова, сказанные Дин при ея последнем появлении: "Чрево Симтан уже непраздно, но в нем не сын, а две дочери, похожие друг на друга настолько, что и самый прозорливый из дэвов смутится, пытаясь различить их". Но в следующую секунду он вспомнил и ея предсказание, обрекавшее Симтан на смерть, и почувствовал себя так, словно бы выпил чашу вина, несказанно сладкого на устах и в гортани, но в желудке отозвавшегося нестерпимою горечью.
   Симтан увидела это на его лице, и испуг странным холодным предчувствием коснулся ея души. Но царь уже овладел собой.
   - Я, наверное, не увижу, как они родятся, - наконец нашел он слова, - Когда это случится, я все еще буду далеко отсюда.
   Ея лицо просветлело.
   - Это нестрашно. Как ты думаешь, кто это. Мальчики или девочки? Их двое...
   - Две девочки. Ту из них, что появится первой, назови "Хокон", "Прекраснобедрая", потому что из лона ее выйдет новый славный род в Эранвеже, а вторую - Махсим, "Лунное Серебро", ибо судьба ея свяжет ее с Западным Царством.
   Теперь уже глаза Симтан сияли от изумления и восхищения. Она молчала, думая, что Хосров произносит слова Дин, видимой только ему. И в самом деле, лицо царя вдруг изменилось, сделавшись отрешенным, и боль, искажавшая его за мгновение перед тем, пропала безследно, а взгляд был ясен, как тогда, когда он глядел в Чашу. Но сейчас Чаши не было, и Симтан почувствовала, что между ними словно бы встала невидимая прозрачная стена, и ей почему то сделалось жаль Хосрова.
   Сон так и не приходил к ним. Краткия и быстрыя мгновения, уносившиеся в небесную высь, делая ее все более бледною, для обоих сейчас превратились в безконечныя бездонныя реки, текущие откуда то из незапамятных дней под небом еще моложе их самих, и возвращающиеся вновь к своему источнику. Они уже не были царем и царицей, правителями древней державы, которые тоже однажды покинут ее и присоединятся к своим предкам, оставив свои имена сказаниям, а телесный облик - кисти и краскам живописцев и резцу каменотесов, но единственными людьми на земле, самой первой парой накануне первого разсвета в их жизни, а водная гладь внизу, под стенами Шатра Роз и Ирисов, казалась им первозданным морем Ворукаша, только-только утвержденным в берегах. И они говорили друг с другом о тех днях, и слова песен и образы древних картин, всплывая из памяти, сплетались в их устах с искренним жаром устремления к этой первородной царственной чистоте. Хосров не мог отвести глаз от Симтан, как путник, прошедший знойную пустыню, припав к воде, не в силах оторваться от ея обжигающего холода. И чем дольше он смотрел, тем больше видел в ней не супругу и почти ровесницу; за хорошо знакомыми чертами ему представали одновременно и грудной младенец, и веселая девочка, впервые с восторгом взявшая в руки лютню, юная дева, еще не знающая о том, что вскоре ей предстоит встретить нового Царя царей Ариев и самой стать Царицей, и наконец, женщина, исполненная глубокой и зрелой премудрости, словно бы она прожила много десятилетий. Он понимал, что это и есть прощание, но печали уже не чувствовал. Словно тонкое и живое серебристое пламя исторгавшееся из ея сердца через глаза и уста, омывало всю ее, и, изливаясь вокруг, разсеивало все дальше ночь.
   Когда же серебряные трубы пропели призыв к разсветной молитве, ни он, ни она не чувствовали и тени усталости. Перед тем как идти на богослужение Государь облачился в тот самый дорожный наряд, в котором прибыл некогда к Кольцу Хварезма. Гривну и браслеты Владыки Ариев он носил теперь постоянно.
  
   Богослужение происходило на открытом воздухе у Одинокой горы, от подножия которой новому войску надлежало отправиться в Сеистан. Воины уже выстроились внизу горы, в полном походном снаряжении, тускло блестевшем под разноцветными плащами. Вожди и мобеды также уже окружали Жертвенник, на котором среди обычных сосудов стояла Чаша. Посланцы Арианрод тоже явились сюда. Государи вышли втроем, впереди них высоко держал Дарафш Ростахм, и Гив нес на плече царское копье .Рядом с Симтан один из Безсмертных вел на золотых цепях Шапура и Шахдохт.
   Совершив жертвенное возлияние, Хардарсн наполнил Чашу соком Хаомы и поставил ее на прежнее место. Затем к Огню подъехала колесница, запряженная четверкою белых коней, которыми управлял сам Питиахш. В ней лежали царские латы. Кай-Хосров поднялся с трона, и скинул с плеч дорожный плащ. Затем каждый из марзпанов брал из колесницы какую нибудь часть доспеха и надевал ее на Государя. Первым был Фрибурз, по разположению своего кустака укрепил на его левой ноге длинный чулок из тонких железных пластинок. За ним кирманец Вахман надел точно такой же на правую ногу. Бижан и Заль застегнули ему наручи из полированной бронзы. Панцирь из позолоченных чешуек надел на Царя Лохрасп, блестящий, словно зеркало щит подал Нарсес, а меч с рукоятью в виде львиной головы ему вручил Хардарсн. И наконец, старый Царь увенчал внука остроконечным шлемом с золотым зубчатым ободом по нижнему краю и с бронзовыми бараньими рогами. Взмахнув мечом в сторону востока, навстречу восходящему венцу Хоршида, Кай-Хосров громко и отчетливо произнес:
   - Вере?рагна ахмакам! "Победа наша!"
   Когда он вложил меч в ножны, Патирасп взял Чашу и подал сестре. Симтан протянула ее супругу. Государь принял ее, поклонившись Адуру, и подал знак подойти Хентану и Байдду.
   - Вот, благородные мужи Хривайна, Чаша того, кого вы зовете Сыном Хлеу, показанная в видении царю Пенхелигу. Она предсказала мне победу в нашей войне, ибо она может показать все, что было, есть и будет. Скажите мне, что хотели вы бы увидеть сейчас?
   Послы пожелали видеть свою столицу и Государыню, и тотчасже блестящая коричневая поверхность Хаомы разтаяла перед их глазами в ярких лучах над серебристо-бирюзовою гладью двух морей, между которыми возносил в небо купола храмов и дворцов прекрасный далеко раскинувшийся город. За огромным треугольником зубчатых стен с кубами башен, сложенных из крупных, тщательно отесанных и плотно подогнанных блоков этот город словно бы тонул в третьем море - зеленом море садов и парков, кипарисов, олив, крупнолистных ореховых деревьев, тополей, акаций и шелковицы, а также цветов, почти столь же многообразных, как в Царском Саду Рея. Множество самого разнообразного народа виделось на его улицах и площадях. А на центральной площади, окаймленной двумя неспешными реками, стоял, превосходя все прочие здания, несравненный оранжевый замок . По сравнению с многими другими дворцами он казался построенным совсем недавно, но вместе с тем от его ровных очертаний, толстых стен с круглыми башнями по углам, от купола, увенчанного высоким шпилем над восточною стеной веяло древней простотой и грозной воинской мощью.
   Сила Чаши между тем, словно бы распахнула тяжелыя двери Замка, и вот уже перед Ариями и хрумийцами открылся обширный зал, затянутый пурпурным и золотым шелком. В глубине его на семи ступенях из лилового мрамора стоял золотой трон. С обеих сторон от него, рыча, обнажали клыки золотые львы, а из за трона поднималось золотое дерево, на котором пели разноцветные птицы, сделанныя из самоцветных камней.
   На троне, неподвижно и прямо, сидела молодая прекрасная женщина лет двадцати, в длинном темно-синем платье до пят. Из под золотой диадемы, представлявшей собою усеянный бриллиантами, аметистами, сапфирами, топазами, гранатами и изумрудами обод, спускался темно-фиолетовый платок покрывая ее голову почти до самых бровей, четко очерченных и слегка округлых, а также плечи и грудь. Черты ея лица, немного бледного в сиянии многочисленных светильников, были утонченными и хрупкими, а темно-зеленые глаза казались огромными и бездонно-глубокими. Тонкия руки ея были усеяны перстнями, среди коих выделялся величиной оправленный в серебро аметист на безымянном пальце правой руки. Справа от нее на троне возсидал светловолосый мальчик лет пяти, в подхваченной золотым поясом с пряжкой в виде медвежьей головы бирюзовой рубахе, разшитой серебряными узорами по вороту, запястьям и подолу, в штанах цвета сочной травы и в бледно-сиреневых сапожках. Лицом отрок очень походил на царицу, только глаза у него были светло-синими, с серым оттенком; и держался на престоле он с точно такой же строгостью, необычною для этого возраста.
   Внизу ступеней трон окружали неподвижные воины в малиновых плащах, с застежками в виде медвежьих голов на правом плече, с серебристыми ромбами, нашитыми на край левой полы, в панцирях из крупных чешуй, в коричневых штанах и серебристо-серых сапогах из мягкой кожи. Головы их прикрывали стальные обручи с наносниками, в правой руке каждый держал секиру, в левой - позолоченный круглый щит с изображением медведя, сошедшегося в поединке с краснокрылым драконом. Все оружие было ярко начищено и сияло ослепительно и грозно. Такие же воины застыли у дверей зала.
   Еще ниже, на мозаичных плитах перед тронным возвышением собралось множество людей в пестрых одеждах. Некоторые из них были одеты точь-в-точь, как Хентан и с так же постриженными и уложенными волосами, другие носили разноцветные плащи, рубахи и штаны, схожие покроем с костюмом Байдда и такия же косы, как у него. Ближе всех к трону находились пророки и вельможи в плащах того же темно-фиолетового цвета, что и плат царицы; причем пророки разполагались слева, а вельможи в пурпурных плащах, - справа от престола.
   - Воистину, Государь, великое чудо ты показал нам сегодня, - проговорил Хентан, когда видение разтаяло, тогда как Байдд все еще не отрывал изумленных глаз от Чаши, - мы своими глазами увидели сейчас Хривайн, Большой Дворец и Государыню Арианрод с наследником Майлар?ом, да сохранят его Хлеу и Дон от судьбы его отца!
   - Насколько мне дано знать, - отвечал Кай-Хосров, - Михр и Дин вместе с иными благими силами избавят Майлар?а, сына Эмриса, от такого ранней гибели, и он будет царем Хрума и родоначальником новой ветви вашего царского дома. И я надеюсь, что еще увижусь с ним и с вами тоже, славные хрумийцы в Рее, когда вернусь с победой А дотоле меня здесь не увидят, чтобы ни случилось на войне.
   Он выпил Хаому, спрятал Чашу в дорожную суму, которую, приняв из рук Хардарсна, повесил на плечо. К нему с поклонами начали подходить придворные, и каждого Государь поднимал прикосновением к плечу. Затем он прижал к себе Симтан и долгим поцелуем простился с ней. И тотчасже его заключил в объятья старый царь.
   Когда же прощание закончилось, Хосров поднял руку, загремели серебряные карнаи, и воины стройными рядами двинулись мимо Одинокой горы. Первым отправился конный отряд в темно-зеленых плащах во главе с Залем, насчитывавший всего три сотни человек: основныя силы сеистанцев ждали в Забуле. Вслед за ними двумя отрядами шли кирманцы, а между отрядами ехали хрумийские послы. Первый отряд и кимрайг спустились к гавани и погрузились на корабли под знаменем Михра, уже поднявшие парус в готовности плыть в Спахан. Второй отряд, которым командовал марзпан Фрибурз, проследовал за сеистанцами к Восточным воротам.
   Вслед за кирманцами к этим воротам проехали три колесницы - эранспахпата, Хардарсна и Патираспа. Первосвященнику надлежало возвратиться в Парсу, а его сын должен был сопровождать Государя.
   За ними под черным стягом с белым барсом прошагали черные отряды Мекран, и, наконец, настал черед блестящих Безсмертных, а значит, и самого Кай-Хосрова. Государь взошел на ту же самую колесницу, на которой Видарз привез его доспехи, и на которой уже стояли Ростахм с Дарафшем и Гив, в одной руке державший царское копье, а в другой - поводья. Колесница тронулась вдоль копьеносной стражи, вдоль множества народа. Хосров не оглядывался, и только, проезжая через Восточныя ворота, подумал, что за все время пребывая в столице он так и не увидел весь город, а когда вернется, город будет уже другим - без Симтан.
  
   Толпы народа провожали войско и далеко за городом, редея по мере того, как его стены уходили все дальше на запад.
   К середине дня армия достигла развилки дорог, одна из которых шла на северо-запад к Парсе, другая - на северо-восток в Сеистан. Государь велел ставить шатры для привала. Местность показалась ему знакомой. Когда Хардарсн отчитал полуденные молитвы, и была разставлена первая походная трапеза, Хосров спросил Ростахма, сидевшего напротив него:
   - Скажи-ка, не этими ли краями мы ехали из Забула в Парсу?
   - Именно, Государь. Место нашего тогдашнего последнего привала совсем рядом, за той грядой, - Ростахм указал рукой на северо-запад, - а присмотрись внимательней вон к тому холму, что стоит поодаль от прочих.
  

Глава 3. Снова Забулъ

   Холм, на который указывал Ростахм, отстоял от конца гряды необычно далеко. Хосров вгляделся в его очертания, и словно бы некое четвероногое безголовое чудовище, окаменевшее в жестоких корчах, увиделось ему.
   - Дракон! Тот самый! - воскликнул он, - А где же голова?
   Несколько Безсмертных тотчасже вихрем поскакали к холму. Довольно долго их не было видно за каменною глыбой, но вот, наконец, они появились вновь и медленно, шагом, возвратились в лагерь. Двое волокли на арканах обломок, почти доходивший коням до колен. Оскаленная пасть по-прежнему обнажала огромные зубы, но глаза застыли и уже не внушали ужаса.
   - Туранцы, говорят, почитают тебя отцом мудрости, - сказал Кай-Хосров, грядя прямо в окаменелые глаза, - и где же твоя мудрость ныне? Так ли она обманет Фрасиява, как обманула тебя?
   - Зато теперь, Государь, он неподвластен боли, - произнес Ростахм.
   - Ты думаешь? Но сила Огня крушит и камень, пусть и самый прочный.
   - Да, это правда, - ответил им обоим Хардарсн, - Огонь, вода, корни растений и время сокрушат любой камень, только Адур делает это гораздо быстрее. Однако настал полуденный час, и поэтому пусть этот каменный урод тоже внемлет словам молитвы тем силам, что выше его и мудростью и могуществом - если, конечно, сможет.
  
   Когда закончилось богослужение, а за ним - первый походный обед, первосвященник благословил войско и вождей и отправился в Парсу в сопровождении большей части мобедов.
   Ночью Хосров впервые в этом походе вынул Чашу. Помня слова Дин, он взглянул на другой берег Вехруда.
   Здесь горели огни на дозорных постах у мостов и бродов, караулы были удвоены, но в общем царило спокойствие. Часовые перекидывались разговорами, приказы отдавались и исполнялись неспешно, а те, кто не был назначен в дозор, спали безмятежным сном.
   Но чем дальше Хосров отводил свой взор от границы, тем оживленнее становилась ночь на вражеских землях. Темную синеву то и дело разрывали смоляные огни факелов и костров и длинныя черныя пятна конных и пеших отрядов. Эти пятна шли на запад со всех сторон Турана, и словно быстрыя иголки в руках множества опытных швей, между ними и большими городами летали гонцы.
   Царский дворец в Канге спал, но сон этот больше походил на тревожное забытье. В верхних этажах, где жил Фрасияв, и откуда он управлял страною, царила пустота, немая, неподвижная, словно бы тысячелетняя, утвердившаяся здесь еще в незапамятныя времена, и противоречить которой мало кто решался и при солнечном свете. А в нижних этажах в окнах ни на миг не угасали блеклые приглушенные огни, и почти ежесекундно открывались и закрывались двери в левой части дворца, впуская и выпуская новых гонцов.
   Дар-и-Дешт, наоборот, был погружен в глухую дрему: Гарсиваз находился все еще при дворе брата, видимо, ожидая начала похода на Эранвеж.
  
   Потом Хосров пожелал увидеть Симтан.
   Царица крепко спала в своем любимом покое Шатра Роз и Ирисов. Веки ея были плотно сжаты, а губы - чуть приоткрыты. Мягкий свет юного в эту пору Маха плавно вплывал сквозь приоткрытое окно, придавая всему серебристый блеск, от которого черныя тени делались отчетливей и гуще. Хосрову показалось, что скулы Симтан немного обострились, а на висках обозначились небольшия впадинки. Он долго смотрел на нее, пока на ея лице не появилось выражение, какое бывает у человека, чувствующего, что на него глядят.
  
   Следующие недели армия шла довольно быстро, делая по пять фарсангов в день по стране, притихшей в ожидании бури. В замках и городах ее встречали не безоглядно-радостныя пиршества, а гарнизоны, готовые к осаде и штурму, часто под началом старых вазургов, чьи сыновья шли тут же, под царскими знаменами. В деревнях, изрядно опустевших, жизнь продолжалась, и нигде на пути Хосров не видел в глазах безнадежного страха. Каждый день Государь глядел в Чашу Джамшида, наблюдая в ней безконечныя приготовления туранцев к вторжению в устье Фраата и все большую тоску в глазах Симтан. И с каждой стоянки в Рей и Спахан устремлялись гонцы с новыми донесениями.
   Еще через двадцать пять дней спустя после того, как озеро Чейчаст скрылось за окаменелой спиной дракона, войско было в сеистанских горах. Только здесь Арии увидели пустые дома и оставленныя поля и пастбища. Огромныя треугольныя башни, поднятыя из земли незримыми руками, неизмеримо более могучими, нежели человеческия, ясно вырисовывались в прозрачной синеве небес, словно омытыя их несокрушимою вечною юностью; и среди этих башен светло-серыя укрепления Забула отличались только размеренными очертаниями, да над главною крепостью, обращенною на восток, гордо реяло маленькое изумрудное знамя.
   Здесь войско остановилось на привал перед последним переходом.
   - Я почти завидую тебе, Ростахм, - сказал Гив, глядя вдаль на Забул, - родиться царем такого города! А ты вместо того, чтобы править им, болтаешься по свету, как бездомный бродяга!
   - Не такой уж и бездомный я, сын Видарза, - отвечал Ростахм, - когда благодаря отцу и брату у меня есть дом, в который я всегда могу вернуться, как бы далеко меня не уносила моя бродяжья доля. И я не променял бы ее даже на чин хазарпата!
   - И что такого в командовании моими Безсмертными, что два наилучших арийских пахлавана с такою легкостью готовы отказаться от этого? - улыбнулся Государь, - Разпустить мне их, что ли? Погоди же, Гив, вот возьмем Дар-и-Дешт, и я назначу тебя его правителем. Тогда и наглядишься на свой любимый город через Вехруд. А бродячей судьбе Ростахма вряд ли когда смогу воздать хотя бы часть того, чем я ей обязан.
   - Ты уже сделал это, Государь, когда привел меня в Варну Джамшида. Кто еще из ныне живущих может похвалиться, что был в ней или хотя бы видел ее своими глазами, кроме нас двоих?
  
   Горные кряжи Сеистана, обращенные к западу, возвышались ниже, чем на востоке, но тянулись дальше. Дорога к Забулу шла почти везде прямо, поднимаясь между ними плавно и равномерно, и лишь иногда и ненадолго свиваясь в петли. Сосны, покрывавшие горы, на ближних подступах к городу сменились тутовником. На разстоянии фарсанга от Западных ворот Забула войско уже ждали две шеренги всадников в темно-зеленых плащах и в полном боевом снаряжении. Двумя рядами под разноцветными знаменами они выстроились по обеим сторонам дороги Возглавляли эту двойною шеренгу Завара и незнакомый Хосрову воин в темно-красном плаще. Обоих сопровождали знаменосцы; и темно-багровым с золотым серпом, был стяг над головой незнакомца, защищенною точно таким же стальным кольцом, какие Государь видел на телохранителях царицы кимрайг.
   - Ми?ра джанат ахмакам! - воскликнул Завара, вскинув правую руку в приветствии, и все воины вслед повторили этот возглас. Казалось, лес и горы обрели уста и голос, чтобы произнести эту присягу, встречая Владыку земли Ариев.
   - Ми?ра ахмакам айаптем фрабарат! - отвечал Кай-Хосров.
   - Достойную встречу ты оказал, Завара, своему Государю, - произнес Заль, выезжая из за спины Царя к младшему сыну, - Светлый Владыка, Сеистан рад видеть тебя вновь и ждет твоего приказа идти в бой. Позволь представить тебе Джамаспа, сына Фарнака, асфраматара, повелителя асов и фатеев, живущих в нашем кустаке. Он родом с южных пределов их земель, и во время твоего первого посещения управлял делами своей округи. Тогда у асов и фатеев, если помнишь, не было начальника: Азадбад, прежний асфраматар умер незадолго до того, а Джамаспа избрали как раз перед твоей коронацией.
   Кай-Хосров кивнул, глядя в глаза Джамаспу, и тот подъехал к Царю, также глядя ему прямо в глаза.
   - Скажи мне, Джамасп, ты ас или фатей?
   - Ас, Государь. Азадбад был фатеем из Сиявахшгорда. Он и его род считались первыми среди тамошних родов, и первыми покинули Туран, когда погиб твой отец. Вслед за ним оттуда ушли и все остальные фатеи. Здесь второй сын Азадбада женился на моей двоюродной сестре. Сам я никогда не видел Кай-Сиявахша, но я рад привести наши народы на службу его сыну.
   - Благодарю тебя, Джамасп, сын Фарнака, и принимаю вашу помощь и службу! Займи положенное тебе место среди вождей Эранвежа! И ты, Завара, тоже.
  
   Завара подъехал слева от Заля, Джамасп - справа от Ростахма, и Царь пустил своего коня шагом. И все то время, пока воинство Эранвежа двигалось мимо всадников Сеистана, те стояли недвижимо, словно стены, охранявшия подступы к Западным вратам Забула. Посреди зеленых плащей протянулась длинная полоса темно-багровых накидок асов с одной стороны, и напротив нее - желто-песочных, фатеев.
   Живыя стены заканчивались у опущенного подъемного моста. У ворот города стояли четыре пеших стражника: фатей и ас с луками и два копейщика-сака. Лучники были и на привратных башнях и на самих стенах города. С западной стороны Забул вряд ли мог ожидать нападения, но тем не менее, несмотря на это, город тщательно подготовился на случай возможной осады. За воротами Забул показался Государю гораздо более многолюдным, по сравнению с тем, какою видел столицу Сеистана впервые, несколько месяцев тому назад; двигаясь неспешно во главе войска, Кай-Хосров мог ясно разглядеть, что многие в толпе, вышедшей ради него сегодня на улицы, были крестьянами, укрывшимися здесь от возможного вторжения врага. В их глазах он читал радость увидать живого Царя царей, смешанную с желанием поскорее вернуться к оставленным домам и полям.
  
   Вслед за царскою колесницей в Забул вошли только Безсмертные, которые разместились в цитадели.
   Когда они миновали ворота, Джамасп, из головы армии переместившийся в ея конец, поднял руку, и две шеренги сеистанцев сомкнулись на середине дороги и перестроились в двойную колонну, замкнувшую походное шествие. Завара меж тем, не въезжая на подъемный мост, повел войско в сторону Вехруда, в заранее устроенный для него лагерь.
  
   Уже стемнело, когда вожди явились к Государю доложить, что все воины размещены. На утро был назначен военный совет в лагере, и после молитвы духу ранней ночи Айвисруте, прочитанной Патираспом, вожди начали пир в тронном зале замка. Царь царей возсел на троне, по правую руку от него занял место Гив, слева - Патирасп. Напротив села семья марзпана: сам Заль посредине лицом к лицу с Государем; справа от него была его супруга Рудабак, высокая, стройная, несмотря на то, что в тяжелом серебре ея волос не виделось ни одной пряди иного цвета, слева - Ростахм. Далее вправо от Рудабак сидели знатнейшие из саков с супругами, влево от Ростахма - асы и фатеи. Служили на пиру сыновья сеистанской знати; а те из них, кто удостоился при дворе сана госа, т.е., слагателя песен, - и юноши, и девушки, - пели, играя на лютнях. Их песни разсказывали о происхождении дома Наримана, о славных деяниях вазургов этого рода, о великой и чудной птице Симург, выкормившей Заля в своем гнезде и неотступно оберегавшей его и весь его дом и земли Сеистана. Пели они и о том, как в Забуле воспитывался Сиявахш, некогда уехавший отсюда навстречу надеждам, которым не суждено было сбыться; и бывалым сеистанцам казалось, будто произошло это совсем недавно. Голоса юношей и дев звучали сильно, чисто и искренне, и Хосров вспомнил, почти наяву увидел вновь пиршественный зал в Парсе и Симтан, открывшую для него мир песенных сказаний Ариев. Ему захотелось немедленно посмотреть на нее в Чашу, но пересилив себя, решив дождаться окончания пира, обратился к Джамаспу:
   - Скажи мне, Джамасп, сын Фарнака, откуда у асов и фатеев вместо шлемов такие же стальные обручи, что и у телохранителей царицы Хрума?
   - Такой обруч, Государь, носил сам Сальм, его сыновья и воины его избранной дружины. Тебе ведь, верно, известно, что мы все - и асы, и саки, и фатеи, - происходим от младшего сына Сальма?
   - Да, Ростахм разсказал мне об этом. Я знаю, после ссоры между Сальмом, Ираджем и Туром Нариман со своим домом ушел в Эранвеж, а вы, асы и фатеи, потомки его братьев Ахвара и Ручаспа, оставались на ваших землях, пока те не захватили туранцы.
   - Да, так и было. Ахваран, - земли, лежащие к северу за пределами нынешнего наместничества Аспурга, как и само это наместничество, некогда принадлежали Хруму. Но в те дни, когда Фрасияв завладел ими, Хрум долгие годы одолевало невиданное ни до ни после нашествие северных дикарей, именем коих я не хочу осквернять эти стены и твой слух, Великий Государь. Поэтому старшая ветвь Дома Сальма не смогла тогда оказать помощь младшим, но мы сохраняем обычай дружинников нашего праотца.
  

Глава 4. У Вратъ Степи.

  
   Хосров проснулся рано утром, когда Мах еще не исчез за горизонтом, но сделался молочно-бел, и небо уже побледнело в ожидании прихода Хоршида. Сон покинул царя, исчез в безцветных сумерках за окнами. Государь поднялся, оделся и вышел на балкон башни, в которой находились его покои.
   В воздухе явственно ощущалось дыхание осени, уже вступавшей во владение часами смены небесных светил, прочитав о приближении времени ей воцариться по разположению созвездий. И с каждым днем, чем сильнее ярилось лето, тем быстрее приближался этот срок: растения теряли жизненные соки, травы сохли, желтели, серели, зелень листьев на деревьях блекла, все больше сменяясь желтизною, и все ближе к земле и все торопливее влекли колесницу Хоршида его кони. И самый воздух от этого дыхания наполнялся холодною, почти ощутимою прозрачностью горного хрусталя.
   Внизу, под ногами Кай-Хосрова досыпал последния минуты город. Досыпал спокойно, под охраною часовых на стенах города и замка, лагеря у Вехруда, окраина которого еле виднелась из за крутизны холма, на который выходила башня замка с царскими покоями. Сама река также казалась спокойно спящей, и сон ея был словно незримая стена, воздвигнутая неким волшебством против угрозы с востока. А над Вехрудом, заслоняя безцветное небо, среди слабеющих звезд вздымались остроконечные пики Альбурза. Вновь, как и в прошлый раз, несколько месяцев назад, Хосров ощутил сильное влечение, словно бы зов этих величественных исполинов, и сейчас этот зов звучал с еще более захватывающей, более властной силой. Государь вырос в горах, но никогда за всю свою пастушескую жизнь, ни даже в Парсе не испытывал ничего подобного. Сейчас, стоя на башне Забульского замка, он, казалось, мог различать слова в этом призыве, похожем на песню на древнем языке Ариев, исполняемую двумя голосами, мужским и женским. Женский голос очень напоминал голос Дин, он спрашивал - о значении различных движений изначального танца Огня, о новых чертогах Гаро-Нмана, возникающих ныне и тех, что встанут еще и еще из этого танца, коему нет и не будет конца. Мужской голос, незнакомый, низкий, глубокий, исполненный премудрости, казавшейся непереносимой для смертного, отвечал ей, и каждое слово было словно образ, переливающийся множеством живых цветов и оттенков. И премудрость придавала сказанным словам четкий и плавный ритм, так что Кай-Хосров мог почти что видеть этот танец, о котором говорили Незримые, и память вновь уводила его в ночь накануне разставания с домом приемного отца, когда ему выпало пройти через Очистительные камни; и в то же время он знал непонятным для себя самого знанием, что все, что он видит сейчас и видел тогда - это только отблески, краткия искры, отброшенныя Адуром сквозь все увеличивающееся царство Времени, - непроглядную бездну, по сравнению с которой весь Туран был лишь малой пылинкой.
   И вдруг все исчезло. Голоса замолкли, исчез искрящийся Огонь в черной бездне, и снова явились огромные горы, сделавшись еще белее, и стекавший с них Вехруд. Небо, еще безсолнечное, стало явственно голубым. Наступил час разсветной молитвы.
  
   После богослужения вожди и Безсмертные отправились в лагерь. Колесницы оставили в обозе. Хосров, в бледно-фиолетовом плаще, в шлеме с золочеными крыльями, сидел на высоком молодом игреневом жеребце, подаренном Джамаспом. Конь был объезжен недавно, к приезду Царя, но принял седока радостным ржанием, словно бы знал его всю жизнь и даже успел соскучиться в длительной разлуке. Фарромандом, "носителем Фарра" назвал его Кай-Хосров.
   От Западных ворот Забула, уже столь хорошо известных Хосрову, от главной дороги в дастакерт вкруг по крутому склону холма отходило ответвление к широкому пологому берегу, прикрытому от реки невысокими зубцами холмов. Там, где холмы рзступались у самой воды, стояла невысокая каменная крепость, Арк-и-Форуш, Торговое Укрепление, а от нее через реку шел широкий плоский мост. За ним на противоположном берегу имелась только туранская застава В мирное время Арк-и-Форуш служил одновременно и таможней и местом ярмарочной торговли с туранскими купцами, из Чина, страны на крайнем юго-востоке Турана, принадлежавшей к наместничеству Гарсиваза, и иных земель, и даже с островов, лежащих где то в Океане за восточными пределами мiра. Сейчас въездные бревенчатые ворота на мост были заперты с обеих сторон, а на стенах крепости, занятой воинскими отрядами, пестрели в бледно-голубом небе знамена самых разных цветов и с различными изображениями. С берега к крепости подступало шелковое море шатров и знамен.
   Когда вожди спустились по склону, но еще не достигли первых шатров, навстречу Государю подъехали Вахман, мадианин Адурпат и высокий худощавый всадник в серебристом плаще, скрепленном пряжкой из слоновой кости, и в остроконечном шлеме с позолоченным шпилем и длинною бармицей. Борода, окружавшая его узкое лицо с прямым, чуть вздернутым носом, белела, как лебяжье перо, но темно-синие глаза смотрели молодо и бодро. Это был Багой, царь-шахрдар области Хинд, входившей в Мекран. Рядом с ними ехали их знаменосцы; на светло-коричневом стяге Багоя золотой слон нес в хоботе золотую стрелу. Войско Хинда пришло сюда только что и состояло из пятнадцати тысяч пехотинцев, восьми тысяч конницы и сорока боевых слонов, несших разобранныя осадныя орудия.
   На совете решили оставить треть войска - около пятнадцати тысяч воинов всех родов войск из разных кустаков, и в том числе большую часть слонов - для защиты Забула, и с остальными силами штурмовать переправу сразу в трех местах. Несколько слонов под прикрытием мекранской пехоты направилось с Вахманом и Багоем по мосту из Арк-и-Форуш: здесь им надлежало атаковать первыми. Другая половина слонов двинулась на главный брод, в половине фарсанга от Торгового Укрепления, откуда вела прямая дорога на Дар-и-Дешт, и где сосредотачивались основныя силы врага. Вслед за ними здесь шли отряды из дастакерта, в том числе и Кай-Хосров с Безсмертными и большинством вождей. И наконец, третий отряд, в основном из конницы саков, асов, фатеев и мадиан под началом Ростахма в золотисто-черной тигровой шкуре, которую он, как было известно всем по обеим сторонам Вехруда, надевал в бой, отправился штурмовать тот самый брод, которым Хосров несколько месяцев назад явился из Турана и где был захвачен в плен Гуруй. Оттуда им следовало прикрывать движение двух других колонн и соединиться с ними у входа в лес на пороге Дар-и-Дешта.
  
   Ворота на мосту были взяты почти мгновенно. Первый слон на бегу ударил их бивнями, окованными бронзой, и бревна рухнули, словно соломинки. Со стен туранской заставы в животных полетели копья, дротики и стрелы, не причиняя, однако, им серьезного вреда. К тому же, видимо, атака этих гигантов застигла туров вразплох, и они метали свое оружие как попало, не целясь как следует, а если и попадали в слонов, то лишь разпаляли их боль и ярость. Стрелы и дротики Ариев выбирали свои жертвы точнее, и стены заставы вскоре не выдержали слоновьего натиска. Большого труда тогда стоило хиндским погонщикам удержать разъяренных колоссов и не дать их бивням и могучим ногам, подобным ожившим деревьям, превратить уцелевших туров, в страхе сдававшихся в плен, в густую кашу из человеческой плоти и крови.
   У главного брода Хосров встретил более активное сопротивление. Здесь застава, поставленная на прибрежном холме, представляла собою настоящую крепость, окруженную валом и рвом, именовавшуюся ЗамкСм Врат Степи. Короткими дорогами она соединялась с ближайшими постами вдоль Вехруда, и оседланные кони всегда были готовы нести им помощь по первому же сигналу костров на их маяках. Как раз накануне переправы разведчики саков заметили, что большой отряд вышел из крепости и отправился вниз вдоль реки на восток. Это, без сомнения, ослабило защитников ЗамкА; к тому же их явно застало вразплох прибытие подмоги из Хинда, и после яростной, но короткой схватки Арии ворвались на заставу на плечах отступающих, не потеряв ни одного воина. Раненые не выпускали оружия, пока противник продолжал сопротивляться.
   Хосрова не коснулось свистящее вокруг острое железо. Безсмертные окружали своего Государя неприступною живою стеной, но еще крепче защищало его странное чувство, и трепетное и в то же время могучее. Сердце Царя словно вдруг сделалось оком урагана невероятной силы, яростным упругим кольцом сомкнувшегося вокруг него самого и Ариев, обрушивавшего его правую руку с булавой в виде бычьей головы на врагов и в нужный момент подставлявшего щит под их удары, перенося Хосрова с места на место по пою битвы, будто Фарроманд превратился в огромную хищную птицу или боевого слона. Но голова Государя оставалась ясною, он видел все, что происходило в разных местах сражения одновременно, как если бы глядел в Чашу, и отдавал четкие и верные приказы, которые словно кто то вкладывал ему в уста.
   В этой битве у турьев погибло около половины; от уцелевших удалось узнать, что вышедший накануне из ЗамкА Врат Степи отряд отправился на соединение с войском из Чина, которое должно вторгнуться в Сеистан через равнинный Хинд. Их так же под надежной стражей отправили в плен в Забул, а в крепости оставили большую часть хиндского отряда под началом Багоя: в Степи еще не закончилась летняя засуха, хотя вот-вот по приметам ожидали дождей, и вести слонов в поход означало обрекать их на верную гибель, пусть за лесом оставалось не более дня пешего пути до Дар-и-Дешта. Взяли только трех - нести тараны и штурмовыя лестницы, а также запас продовольствия, поскольку еще в Забуле было решено брать город приступом, чтобы в затяжной осаде не оказаться в плену у погоды.
  
   Ко времени предзакатной молитвы отряды Завары и Кай-Хосрова встретились в назначенном месте. Уже стемнело, когда к ним присоединился Ростахм. Его всадники промчались через Вехруд, без потерь снеся заставу, словно порыв урагана. Турьи, впрочем, пытались сопротивляться, но были уничтожены.
   Огненное возбуждение в крови Хосрова не прекратилось с закатом, но сделалось мягче и ровнее и все так же, словно отблески костра в темноте, ложилось на лица окружающих. Васпухры радостно поздравляли Государя с первым боем и первой победой, и он ощущал этот огонь в своих жилах словно тонкия прочныя нити, крепко связавшие его в этот день со всем воинством Ариев. Во время молитвы духу полночи Ушахину он справился по Чаше о продвижении чинцев и о том, что происходило в Дар-и-Деште. Чинское войско находилось еще на разстоянии четырехдневного перехода от границ Хинда; в столице же степного хакана все оставалось по-прежнему.
  
   Весь следующий день Арии шли по лесу. Впереди войска скакал Ростахм с опытными сеистанцами, помнившими дороги в Туране по войнам прежних времен; за ними в окружении Безсмертных следовал Хосров, не отрывавшийся от Чаши, озирая в ней весь лес и выискивая надежныя тропы и возможные признаки угрозы, а также наблюдая за тем, что творилось позади, по берегам Вехруда. Далее шагали основныя силы, и замыкали движение мадианские всадники под командованием Адурпата. В Чаше ясно читались тропы, но никаких следов засады или приближения турьев, и только ели встречали Ариев равнодушным старческим молчанием. Деревьям было не привыкать к виду и шуму оружия, они видели и слышали его так часто, что уже давным-давно забыли и думать о нем. Острыя искры пламени Хоршида пролетали между их темно-зелеными лапами, тешили грезы, с которыми рождается и умирает всякая ель, и которыми только и жили сейчас эти деревья - коснуться небесного свода, пути золотой колесницы Хоршида и серебряной - загадочного Маха.
   Не останавливаясь днем на привале, Арии еще засветло достигли границы леса. Отсюда в надвигающейся сумрачной дымке, охватывающей пространную степь, хорошо были видны громоздкие очертания серых стен Дар-и-Дешта.
  
   В отсутствие Гарсиваза его в городе замещал конюшенный Тулун. Однако марзпан увел с собою главныя силы Степи, а охранять город оставил в основном айарам, которые имели не высокое мнение о конюшенном. Их новый командир Айлар считал унижением для себя подчиняться ему и исполнять его приказы и отнюдь не скрывал этого. С еще большим презрением он относился к немногочисленным постоянным обитателям города - содержателям, стражникам и прислуге дворца наместника и купеческих постоялых дворов, - точно так же, как и Тулун. Этим людям не давали оружия и собирали под наблюдением свиты Тулуна только для починки стен там, где оне обветшали. Оборону же стен и дворца несли сами айары, и чем больше конюшенный пытался руководить ими, даже не показываясь при этом на людях, тем больше пренебрежения они выказывали к своим обязанностям. И приближение противника Айлар заметил лишь тогда, когда Арии вышли из лесу. К этому времени в городе еще не закончили чинить самую ветхую южную стену.
   Именно сюда Кай-Хосров и наметил нанести основной удар.
  

Глава 5. Въ черномъ огн'

   Однако, окружив город, Государь отправил к воротам посланца с предложением сдаться. Вызвался ехать Ростахм:
   - Послать кого либо другого, - сказал он, - значит послать его на верную смерть, ибо доверять айарам нельзя никогда.
   Когда Ростахм подскакал к воротам Дар-и-Дешта, звук его серебряного рога, хорошо известный в Туране, вызвал на стены Айлара со свитой.
   - Что опять ищет сын Заля в Степи, и для чего привел он сюда это войско?
   - Это войско привел Царь Царей Эранвежа, Кай-Хосров, сын Сиявахша, незаконно убитого в Туране, внук Кай-Кавуса и Фрасиява, чтобы воздать за смерть своего отца всем, кто виновен в ней. Гуруй и Демур уже получили свою мзду. Ныне же Царь Царей предлагает вам, засевшим в том городе, сдать его без кровопролития и требует немедленного ответа. Так и передай это Тулуну, сыну Джабгуя.
   - Та-а-ак, - насмешливо протянул Айлар, - то то мне знакомым показался серебряный олененок на фиолетовом шелке, - он кивнул в сторону знамени Сиявахша рядом с Дарафшем, - и вы поверили этому "наследнику"? Или сами его нашли в каком нибудь хлеву? Зачем же я буду безпокоить ради такой малости столь сиятельную особу, как конюшенный Дар-и-Дешта? Этот ваш "Царь Царей" явно не знает ничего об айарах, - так пусть он придет сюда и повторит судьбу того, кого решил назвать своим отцом! Вот тебе мой немедленный ответ, Ростахм.
  
   - Ничего иного от них нельзя было и ожидать, - сказал Завара, когда Ростахм передал этот ответ Государю, - разве что стрелу в спину, да и то не моему брату: весь Туран знает о том, что его с рождения хранит Сенмурв.
   - Туран знает, а мне вы так и не разсказывали, - усмехнулся Кай-Хосров, - Вот сейчас, думаю, самое время открыть мне вашу тайну, когда айары ждут нас в гости. Пускай подождут, а мы придем, когда их терпение поизсякнет.
   - Неужели я не разсказывал тебе об этом? Чтож, оттого верно, что я думал, что это известно всем и каждому. Видно, пропустил за пирами. Тогда если ты позволишь, я сделаю это сейчас. Слушай, Государь.
  
   - К востоку от того места, где мы с тобою некогда пересекли Вехруд, и где третьего дня я разбил отряд из Дар-и-Дешта, над рекою возвышается могучая гора Хугар, одна из Первородных. На ея вершине, с незапамятных времен, свила гнездо птица Сенмурв. У нее багряная шея высотою с древко Дарафша, пурпурно-черное тело и такия же крылья, которыми она может затмить свет над всем Забулом, и хвост всех цветов радуги. Она одна и подобной ей нет на целом свете. Говорят, она живет пятьсот лет, по истечении коих с вершины Альбурза, из Гаро-Нманы, на вершину Хугара падает яркий луч и сжигает Сенмурв вместе с гнездом. Семь дней пылает это пламя так, что весь Сеистан видит его, и память о нем живет столетьями. Но проходит еще восемь дней, когда горы скрываются за непроницаемой пеленой тумана, и в мiре появляется новый Сенмурв. Многие из славных сакских пахлаванов пытались подняться к его гнезду, но все они погибали - либо в бою с ним, либо ослепнув в тумане. И только моему отцу удалось попасть в гнездо Сенмурва и не только остаться в живых, но и привлечь покровительство птицы на весь наш род.
   Ибо ему выпало родиться красивым и крепким, но седовласым, словно столетний старец; и Сам, мой дед, увидел в этом страшное знамение, угрожающее всему Сеистану. Чтобы отвратить беду, он отнес младенца на Неоконченную Тропу на Хугаре, которой пахлаваны поднимались к гнезду на ея вершине, но никого из них эта тропа не довела к цели и не вернула домой. Случилось, однако, так, что в Гаро-Нмане не нуждались в этой жертве, и вместо беды знамение принесло радость. Сенмурв не растерзал младенца, но бережно унес в гнездо и там воспитал его своим молоком.
   Сенмурв наделен даром речи и разума, и был первым учителем моего отца. Многое она передал ему и показал, нося далеко по свету на своих могучих быстрых крыльях из одного края в другой, но даже и они не смогли подняться к вершинам Альбурза. Когда же отроку исполнилось семь лет, Сенмурв отнес его в родной дом, и Сам принял вновь обретенного сына с радостью, ибо страх знамения давно сменился в сердце моего деда великой радостью, ибо он не знал более радости отцовства. Сенмурв дал Залю свое перо с тем, чтобы когда его жизни или жизни кого либо из нашей семьи будет угрожать опасность, тот подержал это перо над огнем, и гигантская птица придет на помощь.
   - И доводилось ему, или кому нибудь из вашего рода прибегать к этому средству? - спросил Царь.
   - Да, Государь. Один раз - при моем рождении. Я родился столь большим, что едва ни стоил жизни моей матери. Видя ея муки, отец поднес перо Сенмурв к огню домашнего алтаря. И тотчас же небо над Забулом заслонили огромныя крылья, от которых исходило тепло и спокойная сила, и я смог уже без труда выйти из материнского лона.
   - А сейчас это перо с тобой?
   - Нет, Государь. Оно хранится в особой сокровищнице за алтарем в святилище Забула. Но слух о том, что случилось при моем появлении на свет разошелся и в Эранвеже и в Туране и теперь защищает меня не хуже самого пера.
   - Хорош бы ты был, - усмехнулся Гив, - если бы всегда полагался только на эту защиту. По-моему, ты ей сильно помогаешь сам, всякий раз, что наряжаешься в тигровую шкуру и выходишь в бой.
   - Я лишь стараюсь оправдать эту веру, Гив.
   - И нашу надежду, - добавил Хосров, - И мы благодарны тебе всякий раз за это. А сейчас уже наступил час предвечернего богослужения. Отчитаем молитвы, и - на штурм!
  
   Слоны, неся главный таран - ствол огромной лиственницы, несколько лет пролежавший в морской воде, с головою барана, увенчанной стальными рогами, - быстро подошли к намеченному месту штурма вместе с хиндами и мекранцами. В то же время к главным воротам Дар-и-Дешта были подведены камнеметныя машины, а затем вдоль стен взметнулись осадныя лестницы. Предупреждая возможную вылазку противника, сеистанская и мадианская конница окружили город со всех сторон, и тучи свистящих стрел и дротиков понеслись на тех, кто стоял на этих стенах, заслоняя им солнце, извергая кровавый дождь из ран. В ответ также полетели копья и стрелы с зажженной паклей, от которых загоралась сухая степная трава под копытами коней, лились на головы поднимавшихся по лестницам обжигающий кипяток и раскаленное масло. Черный дым поднялся вокруг города, накрывая его, словно колышущаяся от ветра изорванная черная ткань. Этот покров разширялся все больше и больше, и вот уже Хосров не видел ничего за ним, даже клочковатых языков пламени. Исчез осаждаемый город, исчезло и арийское войско. Как зачарованный смотрел он перед собой, и ощущение безмерного одиночества охватило его, словно бы мiр, который он знал, исчез, точно никогда не существовал, а был лишь сном, от которого Царь вдруг проснулся безлунною и беззвездною ночью.
   Внезапно в черной клубящейся пустоте появилось ярко-белое пятно. Медленно, почти незаметно это пятно увеличивалось и, наконец, приняло очертания белого мула. Необычайно прекрасным показался скакун Хосрову, и сердце Царя преисполнилось желанием завладеть им. Резким движением Государь пустил Фарроманда с места в галоп. Конь полетел, едва касаясь копытами земли, но как бы он ни мчался, рискуя своей жизнью и жизнью седока, и как бы, казалось, неспешно, ни трусил мул, разстояние между ними не уменьшалось ни на шаг. Безплодное долгое время этой погони все тяжелее давило на плечи Государя, сухой сожженный воздух застревал у него в горле. Наконец, когда узда уже выскользала из его рук, белый мул обернулся, и ужас пробудил Хосрова от усталости. На него глядело его собственное лицо, но изможденное, истощенное глубокой старостью. Дряхлая кожа была изрыта глубокими морщинами, а в тусклых глазах под набрякшими веками читалось лишь сознание безполезности безсчетного множества прожитых лет.
   И в эту минуту Фарроманд остановился, и чья то рука легла на руку Государя, державшую узду. Черный мрак мгновенно схлынул, и Хосров увидел прямо перед собою разбитую кирпичную стену. Вокруг звенели мечи, свистели стрелы, ревели слоны, Безсмертные сражались уже на улицах города. Руку Царя держал Гив.
   - Еще бы немного, - сказал он, - и ты бы врезался в стену. И то чудо, как ты промчался через все поле боя, и ни разу тебя ни вражеское оружие не задело, ни свое, и даже слоны тебя сторонились. Не зря, видимо, ты дал своему коню такое имя.
   - Еще чудеснее этого, Гив, - услышал из за спины Государь голос Ростахма, - то, как ты сам уберегся, следуя за царем, словно тень.
   - Нет тут особого дива, сын Заля. Меня же охранял царский фарр!
  
   Кай-Хосров огляделся, чувствуя, как морок быстро оставляет его, и кровь оживает в его жилах, наполняя мозг и мышцы новыми силами.
   Бой продолжался уже на улицах города, и новая стена огня и дыма надвигалась на Царя. Айлар видел, что главныя ворота тоже удержать не удастся и поэтому отвел всех уцелевших защитников Дар-и-Дешта за кирпичную ограду, окружавшую дворец хакана, приказав поджечь все деревянныя строения перед ней. Государь повелел арийскому войску тотчасже выйти из города и сам вместе с вождями отошел за пролом. Но неожиданно с северо-востока задул Вату. Крепчая с каждою секундой, он поднимал языки оранжевого пламени вместе с тяжелыми черными шапками дыма над стеною и бросал их на плоскую крышу дворца. Очень скоро огненные цветки проросли по ней повсюду, и вот уже крыша превратилась в алую корону с густым черным плюмажем. Теперь пылала вся столица Степного наместничества, и люди, запертые в ней, не могли вырваться из смертоносных объятий пожара. Кто то, обезумев от страха, выбегал из укрытия, обернувшегося безысходною ловушкой, и навсегда исчезал в глухо ревущей алой утробе.
   Вату стал ослабевать, Хоршид медленно спускался к земле, и обезлюдевший город догорал, пока, наконец, не превратился в черную дыру в серо-синем небе. Государь повелел Ростахму отобрать охотников отправиться в разведку в обгорелыя руины, а затем вести войско обратно в лесной лагерь.
   - Я хочу увидеть еще одни развалины, - ответил он на вопросительный взгляд Ростахма.
   - На сей раз я пойду вместе с тобой, Государь.
   - И я, - сказал Гив, - Я уже чуть было не проморгал свои обязанности сегодня, когда ты вдруг полетел туда. К тому же ты обещал посадить меня марзпаном в Дар-и-Деште, и я хочу осмотреться в нем.
   Кай-Хосров кивнул.
   - Что с вами поделаешь! Войско в лагерь пусть ведет Вахман.
  
   Стало уже совсем темно, и Царь велел зажечь факела. От спаленных стен несло сухою гарью, которая, словно забытая, но нерешенная беда, вонзалась в чуткий ночной сон степи, и искореженные обугленные скелеты людей и строений, которые выхватывали из темноты пляшущие огни факелов, казались порождением этого безсознательного безпокойства. Полностью уцелели лишь кирпичныя стены дворца, но внутреннее его убранство сгорело полностью. В тронном зале стоял один лишь черный обломок прежнего трона, и перед ним Ростахм чуть было не провалился под землю. Нога его вместо каменной плиты шагнула на доски, изъеденныя огнем, под которыми была пустота.
   Когда доски подняли, под ними оказались каменныя ступени, уходившия прямо под трон.
   - Дай мне факел, - приказал Кай-Хосров Безсмертному, стоявшему рядом с ним, и когда тот повиновался, рука Ростахма легла на запястье Царя.
   - Государь, позволь и здесь сопровождать тебя.
   - С охотой, - ответил Царь, - и Гиву тоже, я вижу, не терпится обследовать все закоулки своей новой столицы. Хотя я то еще не решил, назначить его сюда или нет.
  
   Лестница оказалась короткой, всего шесть высоких кирпичных ступеней. Дальше была запертая дверь из плотного дерева. Одним ударом ноги Ростахм сломал ее, и они вошли в небольшой подвал. При свете факелов им показалось сначала, что на полу лежит ниц, раскинув руки крестом воин в полном доспехе. Гив осторожно склонился над лежащим, и коснувшись его плеча, ощутил вдруг, что доспех пуст.
  

Глава 6. Байддъ

   - Это Зеранг-и-Кайан, доспех твоего отца, Государь, - слова Хазарпата гулко падали в тесной пустоте подземелья, - Кай-Кавус сам надел его на Сиявахша в день, когда тот отправился на войну с Тураном, и я помогал Царю. Выковал эти латы Бурзин, последний кузнец из дома Каве, для Кай-Кавата, и с тех пор оне хранились в казне Царя Царей как одно из величайших сокровищ, потому что одетого в них не брали ни копье, ни меч, ни стрела. Видимо, Гарсивазу удалось как то похитить Зеранг в тайне ото всех, даже от своего брата.
   - Да, знай Фрасияв, что Зеранг-и-Кайан лежит под троном в Дар-и-Деште, он бы не дал ему оставаться здесь. Да и самому хакану бы не поздоровилось тогда! - усмехнулся Ростахм.
   Государь вернул факел воину, развязал завязки плаща и, протянув тому плащ, попросил Ростахма и Гива помочь ему снять доспехи. Затем пахлаваны облачили его в Зеранг. Ни одной пластинки в ноговицах и рукавах, ни одной чешуйки панциря, ни остроконечного шлема с жемчужным венцом по нижнему краю и большим темным изумрудом на переносье не тронула ржавчина. Латы оказались впору Царю, словно бы их изготовили именно для него. Гибкие, они легли на тело, не сковывая мышц, не стесняя движений.
   Глаза Ростахма и Гива загорелись огнем изумления, точно бы Государь, облачившись в Зеранг, вдруг превратился в кого то другого, знакомого им, но кого они уже не ожидали увидеть когда либо вновь. Хосров понял.
   - Именно таким я видел Сиявахша в последний раз, когда он уходил в Туран в ту войну, - промолвил Гив.
   - Она не окончена, та война, Гив, - ответил Государь.
  
   Воины обнаружили в пещере проходы, которые вели в низкия душныя подвалы, заставленные железными сундуками. Некоторые из них проржавели, в образовавшиеся щели просыпались монеты. Сундуки вынесли наружу, и когда открыли, кроме золота и серебра во многих из них при факельном свете заблестели самоцветы в дорогих оправах, иногда сломанных, или просто наваленные грудами.
   Государь повелел отнести их все в лагерь, и там половину раздали войску, а из остальной половины две трети отправили в Забул, в казну Заля и его шахрдаров, и последнюю треть - в царскую сокровищницу в Рей.
   Потом Кай-Хосров заглянул в Чашу, чтобы узнать, как обстоят дела в Забуле, как далеко находятся вражеския войска и где сейчас Лохрасп и Кимрайг. В столице Сеистана все было спокойно. Стражники несли дозор на стенах и на переправах у Вехруда, а враг вблизи не показывался ни на востоке, ни на западе. Чины, не имея связи с главными туранскими силами, стояли на том же месте, что и вчера, а воинства Гарсиваза и Аспурга шли навстречу друг другу к Фраату. Однако корабли арманов и хрумийцев уже подходили к берегу Чичаста и не сегодня-завтра должны были причалить, поэтому Государь приказал выставить дозоры на руинах Дар-и-Дешта и дожидаться Фрибурза.
  
   На пиру, после того, как Царь раздал воинам награды, Ростахм спросил у него:
   - Государь, может быть ты сейчас разскажешь нам, что случилось с тобою в бою?
   А выслушав, сказал в ответ.
   - Знаю я, кто это был. Див засухи Апош, которого называют также Белым Дивом, потому что он то и дело пытается принять обличье своего извечного противника Тира, который отворяет врата дождю после летней суши. Мне не раз доводилось встречаться с этим порождением тьмы.
   - Во Врата Парсы Апош тоже стучался, - медленно проговорил Патирасп.
  
   Между тем Гарсиваз отчего то безпокоился, словно бы гарь от стен Дар-и-Дешта достигала его в свежем ночном воздухе, и он безпрерывно понуждал свое войско идти все быстрее и быстрее.
   И точно также странное желание увлекало вперед Байдда. С того дня, что хрумийский вождь впервые увидал эту страну, на каждом шаге казавшуюся ему такой непохожей на все, что он видел прежде, слова древнего сказания о Пенхелиге не смолкали в его памяти. Этому сказанию и языку Арайла его некогда обучил Кадно Ди, глава Братства Пророков царя Хивела Килхай, отца Арианрод. В первый же день, когда Морвил, сотник царских щитоносцев, представил, как требовал обычай, своего трехлетнего сына во дворец, Кадно взял мальчика своим учеником. Однако когда Байдду исполнилось пятнадцать, он отослал его обратно к отцу, чтобы тот взял его к себе в сотню. "Ибо не настало", - сказал тогда Первый Пророк, - время иного его служения. В тот же год он умер, а на следующее лето умер и Морвил.
   Царь заменил ему отца и учителя, а юная Арианрод стала почти родною сестрой. И когда ее выдали за Эмриса, сына Сибервида, двоюродного брата Государя, приходившегося и родичем в седьмом колене Байдду и старшим братом его собственной жене Керддинен, Байдд держал венчальную свечу жениха во время брачного обряда. В тот же день он получил и чин начальника царских телохранителей, который имел его отец. При воцарении Арианрод Байдд стал главнокомандующим войсками столицы. Когда же изрубленное и исколотое тело Эмриса погребли в каменном чреве Горы Безмолвия, рядом с Хивелом, он просил царицу отпустить его на войну с круитни, но та отвечала ответною просьбой не оставлять ее с новорожденным сыном без защиты. С мудростью, несвойственной обычно юности, Государыня вручила воеводе маленького царевича на воспитание, пока не исполнилось время отдать его учиться в Братство Пророков, как того требовал древний обычай Хрума.
   Но все эти годы Байдд не забыл уроков Кадно Ди, и тщательно собирал в своей душе все известия, доходившия до него из царства Арайл. И однажды случилось то, что изумило его до глубины души. В этот день Государыня призвала его к себе и, едва он встал на пороге Тронного зала, обратилась к нему, произнеся его имя - "Вепрь" - на языке Арайла. Дотоле он не знал, что она также владеет этим языком, а то, что она говорила, также было необычайно ново. После полутора десятилетий тусклой скорби на царский трон в священной столице там взошел новообретенный царевич, истинный потомок Сына Хлеу. "Грядет война", - сказала Арианрод, "война между царствами Арайла и Двирайна. Столетиями Дом Пенхелига оставался в стороне от спора этих двух ветвей потомства Сына Хлеу, но теперь уже больше не сможет. Если мы не поддержим Арайл сейчас, Хривайн обречен исчезнуть. Память о наших истоках с каждым годом слабеет среди кимрайг, пройдет одно-два поколения, и забвение поглотит и наш престол, и наше единство, и наш народ навсегда забудет о своем прежнем величии и разсеется как прах, как брызги морской пены, и бешенная лава круитни накроет последних безсильных выродков. Только обезображенные камни, обломки наших жилищ останутся стоять немые у моря, и никто и никогда больше не узнает ничего от них. Так мне говорят наши Пророки, да и я сама чувствую этот ужас, надвигающийся на нас, с того дня, когда погиб Государь Эмрис. Вепрь Царства Кимрайг, тогда, ты помнишь, я просила тебя защищать меня здесь. Сейчас поднимается сила, способная отвратить эту грозу, и я вновь прошу тебя о спасении - только уже вместе с этой силой за пределами Арайла, дабы вечная смерть не коснулась наших пределов!"
   Эти слова звучали для Байдда необычайною музыкой, словно бы пробуждающей от сна, который снился ему все годы с тех пор, как он вышел из школы Кадно Ди. Теперь воин ясно понял, что все это время было лишь предварением его истинного назначения в жизни, и каждый день на земле Арайла все яснее убеждал его в этом. Он не родился пророком, но частица пророческого огня была дана ему для того, чтобы четче и точнее видеть цель, которую ему укажет пророчество, когда придет день узнать и исполнить свое жизненное предназначение. И проходя по земле Западного царства, Байдд ощущал себя вновь женихом, идущим от брачного стола к брачному ложу, и душа его разрывалась между желанием скорее насладиться завершением торжества, и растянуть предвкушение, уже сладкое и в то же время грозное.
  
   Спешка отчего то передалась и Лохраспу, и всем воинам и гребцам войска. Море, однако, словно не желало их отпускать. За все дни и ночи плавания ни один из ветров не поднимался ни на час, вода застыла в холодном равнодушии, не желающем допускать и малейшего движения рядом с собою, безжизненно принимая удары весел.
   Когда же корабли наконец приблизились к берегу ранним утром, еще до восхода солнца, с них на бледном серо-голубом фоне пробуждающегося неба увидели на холмах фигуры всадников и знамена - жезлы с многочисленными хвостами яков. Сквозь утреннюю пустоту раздался резкий свистящий шелест, и словно тяжелыя черныя градины, о волны, борта кораблей, о доспехи застучали туранския стрелы и дротики. И едва ли ни в ту же минуту кимрайг натянули тетиву на длинныя ясеневыя трости, открыли ответный огонь, и над берегом простерлась черная завеса из стрел, под которой войско Лохраспа и Байдда высадилось и устремилось на врага.
   В этом месте море вторгалось в землю длинною узкою бухтой, а прибрежные холмы разступались на несколько фарсангов по обеим ея сторонам. Опасных отмелей в бухте не было, но охраняли ее не дозоры степняков, а только древний ужас перед капищем Фрасиява, да мрачныя развалины, которых не коснулись ни плющ, ни лишайник, и никакая живая тварь не обреталась в них, даже летучия мыши. Сам Фрасияв редко приближался к ним; а среди туров холодным склизким змеем ползала вера в то, что от предков он унаследовал власть навеки лишать покоя души тех, кто особенно прогневал его, и ссылать их на мгновенное разлучение с телом и вечное блуждание в слепоте и неописуемых мучениях в эти развалины. Об этом знали и в Эранвеже, но вера в силы света, направляющия руки Кай-Хосрова, ярким огнем горела в сердцах вождей, и живыми искрами воспламеняла души воинов. Что же до кимрайг, то все они, пошедшие за Байддом в этот поход, неоднократно бывали в черных пещерах круитни, где под ударами черных, тяжелых молотов мрака и ледяной воды ужаса закалились крепче самого прочного булата.
   Гарсиваз не ожидал подобного пренебрежения страхом, и его легкая конница подалась назад. Хрумийские пешие лучники разступились, и выехали на колесницах Лохрасп, Байдд, Фрибурз и их избранная свита, точно давние дни Джамшида и Фаридуна, оставшиеся только памятью на рельефах в горах и картинах да в праздничных обрядах, вновь обрели плоть и кровь. Грохот бронзовых колес по каменистой прибрежной земле смешался со стуком копыт, ржаньем коней, свистом стрел, лязгом мечей и щитов и треском копий. В ответ тяжеловооруженные туры выстроились кольцом и, скача друг за другом на яростной скорости, стреляли по колесницам из луков. Колесницы разъехались и вновь вышли вперед хрумийские лучники, а с кораблей полетели сгустки дымного пламени. Это открыли зев метательныя машины из Хрума и извергли тайну своих утроб - огонь, перед которым было безсильно все, даже вода. И когда свирепое вращение смертоносного туранского колеса замедлилось, пораженное этим огнем, Байдд и Лохрасп, переглянувшись, в один и тот же миг приказали своим колесничим мчаться вперед. Копья из опытных рук точно находили сердца вражеских командиров, и колесо вращалось все медленнее, разпадаясь на части.
   Между тем лик неба, затемненный тучами стрел, окутанный смоляными струями дыма от хрумийского огня, все же светлел и насыщался собственным голубым пламенем, и Гарсиваз, облачившийся в доспех, но не вступивший в бой, все тревожнее вглядывался по сторонам в поисках помощи. Он отослал гонцов на запад к Аспургу и на восток к Дар-и-Дешту, едва только противник сошел с кораблей, потеснив его. Но поросшие бурьяном холмы на западе и востоке оставались немы, а войско хакана все больше исходило кровью. Колесницы прорвали кольцо и встали в его центре, сплетенные в крест, обратившись на четыре стороны света, а арийские всадники безпрерывно нападали на туров, которые теперь из хищников превратились в добычу. Кольцо разпалось, разрубленное ударами противника, но окровавленные его части еще держались стойко, когда на востоке, наконец, вздыбилась узкая еще пелена пыли, и сердце Гарсиваза словно воспряло из бездны. С каждой минутой она делалась все шире, все ближе, но каждая минута казалась хакану тяжелее порывов урагана и длинней первородного Царя Змеев.
  

Глава 7. Обр'тенie

   Победный пир на руинах Дар-и-Дешта сменило предразсветное богослужение. Когда Патирасп произнес последния слова последней молитвы, в ответ ему над лагерем Ариев тихо, почти невесомо пронесся серебристый звон от дорожной сумы Государя. Он открыл Чашу, и от нее небо от бледных звезд до горизонта озарилось жемчужно-голубым сиянием, а когда ее наполнили Хаомой, в этом свете ясно предстало жаркое сражение на западе у моря. Разстояние между царским лагерем и полем боя словно исчезло, и видно было выражение глаз - и узких, темных, точно застывших, глядящих из безсчетной бездны столетий, и широко открытых, синих жаждущих победы несмотря ни на что, глаз воинов Эранвежа и Хрума. Но еще дальше на северо-запад, всего в трех фарсангах от берега Чичаста поднималось золотое знамя с черным фениксом в алых языках пламени: Аспург вел свое войско на выручку хакану.
   Государь тотчасже повелел поднимать войско. Руины он решил оставить, так как никакой угрозы с тыла не было, а против Аспурга - послать мекранскую пехоту с Вахманом и мадианских всадников под началом Адурпата.
  
   И те умчались - навстречу гибели. Аспург издали заметил их и ждал, построившись для боя. В центре, прикрывшись большими остроконечными щитами почти в человеческий рост, ощетинилась длинными тяжелыми копьями отборная пехота, а конницу марзпан отвел за фланги. Правое крыло, где стоял он сам со своими телохранителями и гвардейцами, упиралось в прибрежные холмы, поросшие серо-зеленым бурьяном, левый же фланг спрятался у небольшого леска.
   Адурпат с налета врезался в пеших аспургиан, и падали с коней мадиане: их стрелы, пики и узкие мечи оказывались не в силах пробить грозную защиту
   Вторая атака тоже была безплодной. Третьим ударом мадиане, казалось, уже вот-вот разрежут ряды пехоты, но тут справа в тыл им ударил сам Аспург во главе своей конницы, отрезая мадиан от мекранцев.
   Окруженные не смутились. Адурпат поскакал прямо на Аспурга. Марзпан отбил его копье щитом и в ответ нанес такой удар, что тот покачнулся и выронил копье. Однако он удержался в седле и выхватив меч, вновь помчался на противника. Аспург уже ждал его с мечом в руке. Зазвенели, сходясь, два длинных узких лезвия, но недолго продолжался их танец. Силен и ловок был шахрдар Мадиана, и крепкие удары нанес он Аспургу, и кое где даже разрубил его доспех и ранил, и туранец, видевший больше противников в бою, сравнил бы его с весьма немногими. Но опыт, искусство и закаленность взяли свое, и не выдержал стальной шлем, обвитый белым шелком, кровь потекла по виску Адурпата, и он рухнул с коня на серую сухую землю.
   И смерть, увидев это, возрадовалась злой радостью, и, ощерившись, простерла жадныя руки к мадианам, выхватывая их то по одному, то целыми дюжинами. Никто из них не пробился к мекранцам, и Вахман тоже не смог придти на помощь.
   После того, как Аспург отрезал его от мадиан, левое крыло туранской конницы взяло в кольцо его воинов, еще не перестроившихся с похода, и завертелось, пуская стрелы, точно так же, как всадники Гарсиваза обстреливали Лохраспа и Байдда у берега моря. Вахман приказал построиться в четыре линии, сомкнутыя под прямым углом друг к другу, и стрелять из луков и метать дротики, пробиваясь влево, к морю: так он надеялся или выйти за построения туранцев и либо придти на помощь мадианам, неожиданно атаковав Аспурга, либо же уйти навстречу Государю.
   Мекранцы смогли разорвать кольцо, когда Вахман насмерть поразил предводителя туранцев, высокого всадника с желто-алой звездой на щите, лепестки которой были словно языки пламени. Легкий дротик вонзился ему в горло, и туранец упал, и смертоносное черное колесо замедлило, и этого было достаточно мекранцам, чтобы разрубить его и вновь увидеть вдали горизонт.
   Однако помочь своим им не удалось. Гордые мадиане, потеряв вождя, приветствовали смерть как избавление от позора и бились, как обреченные ей; и даже когда аспургиане, пораженные этою безпечностью отчаянья, отступали перед ними, они бросались на копья пехоты, и так продолжалось, пока никого из них не осталось в живых.
  
   Гарсиваз уже не смотрел на запад. Его взгляд был неотрывно прикован к туманной туче, шедшей из Степи, но вдруг, когда эта туча начала разсеиваться, узы надежды для него сменились цепями ужаса. Словно из давнего прошлого поднялся над подступающими войсками пурпурный стяг с серебряным оленем, который хакан никогда уже не думал увидеть больше. Какая сила смогла заставить Время, самого властительного и самого равнодушного из всех владык над владыками, не щадящего ни женской красоты, ни детской наивности, ни великих царств, ни горных кряжей и морей, отпустить свою жертву - того, кто скакал под этим знаменем, чью мертвую голову хакан уже держал в руках?! И к тому же этот воставший мертвец был в доспехе, который Гарсиваз считал навсегда погребенным за его троном. Что же случилось, что он вновь видит его столь же ослепительным, как и полтора десятилетия тому назад?
   И наконец он не выдержал и, рванув поводья своего коня, помчался прочь от солнца, надвигавшегося на него вместе с этим непостижимым воинством. Вслед за ним побежали и остатки его армии. Они летели, словно ослепленные этим солнцем, вперед и вперед пока не врезались в спины аспургианам, разстроили и смяли их, и этим дали Вахману уйти от окружения.
   Аспург, однако, сумел вскоре остановить панику в туранских войсках. Разглядев знамя хакана, он приказал своим задним рядам развернуться и твердо стоять на месте, а передним - продолжать преследование мекранцев, и сам поскакал навстречу Гарсивазу. Когда тот, узнав его, разсказал о причине, погнавшей его, марзпан сказал:
   - Вспомни, хакан, о послании, получив которое Царь послал нас сюда! У Сиявахша и Виспан-Фрии действительно остался сын.
   Бледный Гарсиваз уставился на него и резко вскрикнул:
   - Ты знал об этом и ничего не сказал моему брату! Ты изменник! Это из за тебя началась эта война!
   - Эй, Гарсиваз, если бы ты не убил отца, тебе бы не пришлось теперь бежать от сына! Каждый из нас получит в свой час возмездие за то, в чем он действительно виновен, в этом будь уверен. А пока давай разбираться с нынешними угрозами. Твои преследователи вот-вот будут здесь, а я еще не избавился от занозы, которую в меня вонзил Вахман. Нам нельзя допустить, чтобы он соединился с остальными войсками Эранвежа. Пусть же твои воины прекратят давить моих и помогут мне окружить Вахмана, а вторым кольцом мы встретим твою погоню.
  
   Так и сделали. Когда Вахман увидел, что его все-таки окружают, он помчался на Аспурга, громко вызывая его на бой. Марзпан поспешил ему навстречу. Вожди сошлись в копейном поединке, и оба пали замертво. Копье Аспурга, пробив шлем, вонзилось Вахману в лоб, а железко копья Вахмана пронзило шею противника.
  
   Лохрасп и Байдд были рады увидеть приближающееся к ним царское знамя. Дав воинам отдохнуть пару часов после боя и погони, Государь построил их и повел вперед. Колесницы и пехота заняли левое крыло, конница под началом Ростахма - правое. Сам Кай-Хосров не пожелал подняться на колесницу и скакал на Фарроманде в центре, окруженный Безсмертными.
   Они двигались спешно, насколько могли, однако все же не успели раньше, чем туранцы сомкнули кольцо окружения вокруг мекранского отряда. Этим кольцом взялся командовать Гарсиваз, предоставив встретить Ариев аспургианам, команду над которыми принял Надир, старший из телохранителей Аспурга. Тот сумел скоро собрать своих товарищей и выстроив их клином вокруг своей пехоты, врубился в ряды хрумийских лучников, не обращая внимания на острые и быстрые укусы стрел.
   Однако внимание Государя сейчас устремилось не на левый фланг, а дальше, за ряды аспургиан. Там воздух задрожал, заколебался, словно в в раскаленной пустыне, и из этих колебаний вырисовывалась ясная до мельчайших деталей картина истребления мекранского отряда. Люди гибли не от стрел, копий и мечей, а от чудовищных звуков, исходивших от огромной медной фигуры, стоявшей рядом со знаменем хакана Степи. Фигура не имела ног, а тело ей заменяла бочка высотой в три человеческих роста, на толстых позеленевших стенках которой были выгравированы странные переплетавшиеся знаки, похожие сразу и на буквы неизвестного алфавита и на паучью сеть. С каждой стороны от бочки вздымались, непрерывно шевелясь и подрагивая, три медных конечности, каждая из которых оканчивалась клешней как у рака; а вверху фигура оканчивалась пирамидой, и в каждой грани этой пирамиды были круглые глаза, застывшие в стеклянной неподвижности, и широко разинутая пасть с торчащими вверх и вниз острыми белыми клыками. Пасти и извергали эти страшные звуки, в которых был и грохот камнепада, и скрежет и лязг железа, и вой раненного зверя, и свист урагана, и человеческая плоть не могла противиться этим вибрациям, пронзавшим ее насквозь, и сотрясалась в судорожных конвульсиях. Никого из туров не было видно рядом с этим истуканом, только груды изможденных тел арийских воинов. Вдруг идол вздрогнул как от удара и повернулся к Кай-Хосрову. Глаза Царя встретились с безжизненными очами чудовища, и ему показалось, что на него уставились сразу все восемь глаз, из которых тягуче медленно изливается непроницаемая, головокружительная пустота. И непонятная страшная усталость связала его, ему захотелось сойти с коня, но не было сил даже пошевелить пальцем. Он ясно видел, что аспургиане уже почти разрезали его левый фланг, видел смятение, растущее на лицах хрумийцев, видел в пыли тела Аспурга и Адурпата, видел и то, что вожди союзного войска с надеждой глядят на него, ожидая приказа итти на Гарсиваза, но оставался неподвижен. Он пытался увидеть хакана, напрягая последнюю волю, вдруг сделавшуюся совсем крохотной, но теперь перед ним не было и идола, - только темнота, но жестокий нечеловеческий звук не прерывался ни на мгновение. Хосров понял, что теперь уже никто не придет ему на помощь, - ни Ростахм, ни Гив, ни любовь далекой Симтан, ни Дин, оставившая его тысячи лет назад, ни даже сам Михр, никто не избавит его от этой пустой тьмы, потому что она уже проникла в его сердце и с каждым мигом делалась там все больше, обращая его кровь, кости, мышцы и нервы в холодный и хрупкий камень. И откуда то из середины этого крошечного комочка, в который свернулась в нем жизнь, еле слышно, как выдох больного, прозвучало слово "Аша". и тотчасже исчезло все, и тьма, только тьма была вокруг, но в этой тьме воцарилась полная тишина, отвратительный звук смолк, и лишь отчетливо ощущалось какое то напряженное ритмическое движение. Затем мрак разступился, поднявшись вверх, и прямо перед глазами Государя, буквально в нескольких десятках шагов, возникли строгия очертания Альбурза и прикованная фигура Ажи-Дахаку ярко-рыжим пятном на огромной стене невероятной, умопомрачительной белизны. Сейчас Кай-Хосров ясно видел, что чудовище выше его самого в три раза. Змей тоже увидел его, и все три пасти ощерились от нежданной свирепой радости, а зазвеневшия дробно цепи показались тонкими, как паутинки, которыя вот-вот будут порваны одним небольшим напряжением мышц под рыжей лохматой шкурой.
   Но вдруг на невообразимо далекой вершине горы вспыхнула золотистая искорка, осветив на мгновение дворец, тысячекратно более прекрасный, чем все храмы и дворцы, виденные Хосровом в Варне, в Парсе, в Спахане и в Рее. С каждою секундой эта искра росла, распускаясь оранжево-алым пламенным цветком, лепестки которого развевались все выше и все пленительней. Теперь уже Хосров мог понимать язык его танца, и торжественно огонь говорил голосом Дин:
   - Вот и настал твой день, сын Сиявахша, день узреть Второй Огонь, твоего Вождя и Ходатая за твой Дом в Гаро-Нмана.
   Затем она замолчала, и сквозь пламя проступили черты мужского лица, показавшегося Хосрову странно знакомым, но откуда, он все никак не мог вспомнить, сколько ни пытался, только голова его пошла кругом оттого, что владевшая им дрема вдруг всколыхнулась, словно вода в глубоком, давно заброшенном колодце. Большие серо-голубые глаза глядели на него из огня искренне, спокойно, с любовью и ясною мудростью, чуть печальною и потому пронзительной; а языки пламени поднимались над светлыми прядями как зубцы короны.
   - Привет тебе, сын, - услышал Хосров.
   - Кто ты?
   - Я - Фраваши твоего отца, Хранитель его жизни в Гаро-Нмана, ибо я - тот, кто родил его здесь и рожден им здесь же, дабы вновь родить его в день, ведомый лишь Властелину Дома Песнопений.
   - А у меня есть Фраваши?
   - Есть - как у каждого из нашего рода. Он всегда был с тобой, но еще не пришло время тебе увидеть его лицом к лицу. Ибо твоя война еще не окончена, и конец ея не в песнях победы. Но пока и победы ты не достиг, а стоишь на грани гибели. Посему прими этот Второй Огонь, в нем - наш постоянный помысел о тебе и твоем народе. Так иди же, исполни то, к чему ты призван: мы ждем тебя!
   И лицо сокрылось за алою огненною завесой, и вновь вернулся день, и поле боя, на котором уже не было идола, лишь туранские воины, одолевавшие повсюду Ариев, и Гарсиваз стоял у своего знамени из хвостов яка, и в его узких глазах ясно читалось уже предвкушение торжества. Но пламенный цветок не исчез, а продолжал свой ликующий и грозный танец над головой Фарроманда. Мрачная пустота в сердце Царя сгинула, вместо нее был жар, разливавшийся по всему телу. Руки его словно сами собой опустили копье наперевес, и, выкликнув: "Вере?рагна ахмакам!", он помчался на помощь Лохраспу и Байдду. С быстротою молнии он вылетел впереди колесниц, и казалось, что он сидит верхом не на коне, но на сказочном единороге, с черным, словно уголь, телом, с белыми, как молоко, хвостом и гривой, и высоким, переливающимся всеми оттенками алого и золотого, рогом между ушами.
   Клин аспургиан распался от удара царского копья, и в прорезанную этим ударом щель вошли вслед за Государем Безсмертные, а за ними - колесницы, круша растерявшуюся пехоту. Байдд позабыл о ранах, его кровь горела, словно костер, наполняя его теплом и новою силой, и то же самое ощущали все до последнего воины Эранвежа и Хривайна. В то же время арийские всадники под началом Ростахма опрокинули конных аспургиан и погнали их обратно на степняков. Но государь вдруг резко остановил Фарроманда и крикнул:
   - Надир! Скажи мне, ты - ас?
   - Да, господин, - отвечал тот, также остановившись.
   - Тогда вы можете возвращаться домой, с вашим оружием. Вы уже доказали ваше мужество и силу и заплатили тяжелую цену: Аспург мертв. А я веду войну с теми, кто был врагом моему отцу, а не с теми, кто были его друзьями.
   Надир дал знак своим воинам и молча прошел взглядом по их глазам.
   - Мести Фрасиява вы тоже можете не опасаться. Ему сейчас будет не до нее, я вам обещаю!
   - Видишь ли, господин, мы бы готовы уйти, но что будет тогда с Фрияном, сыном Аспурга, которого Царь Турана охраняет в Канге?
   - То же, Надир, сын Тахмураса, - услышал вдруг Государь из за плеча голос Ростахма, - что и если вы вернетесь в Кангу с вестью о гибели Аспурга и Гарсиваза, или не вернетесь вовсе. Фрасияв не простит ни ему, ни вам, а Джамаспу, который сейчас стоит вместо меня против твоего левого крыла, совсем не по нраву истреблять своих родичей.
   - Я даю тебе слово, Надир, в том, что сделаю все, что в моих силах ради спасения сына Аспурга.
   И Кай-Хосров протянул открытую ладонь над тонкими лепестками непрестанно танцующего пламени.

Часть 4. Возвращенie

Глава 1. Паденie Турана

   Как сказано в Серой Книге из Ба?ы, асы покинули поле боя с развернутыми знаменами и возвратились домой самой далекой от Канга дорогой. Гарсиваз был схвачен и обезглавлен у руин капища, не придя в себя от ужаса и изумления. А затем Государь проскакал между руинами на Фарроманде, над гривой которого сиял неусталый огненный цветок, и от пламени его мрачно-бурые потрескавшиеся камни растаяли безследно, словно куски льда на солнце. И туранские воины, уцелевшие в битве, падали ниц перед Кай-Хосровом, моля о пощаде. И дана была им пощада: Государь разрешил им возвратиться домой, оставив оружие.
   Далее говорится в Серой Книге, что Царь царей взял Огонь в руки и передал в руки Патираспу не обжигающее ладоней Пламя и велел ему оставаться здесь и построить новое святилище на горе Аснаванд, самой высокой в цепи на юго-западе от моря Чичаст, и быть его служителями, так как эта земля отселе отходила в Эранвеж. Вместе с мобедами просил у Царя позволения остаться у нового Огня Байдд. Он сказал:
   - Я чувствую, Государь, что исполнилось то, за чем я шел в Арайл и чего ждал дома. Твой Огонь звал меня, незримый, все эти годы, и вот теперь нет для меня в мiре ничего кроме него. А кимрайг вместо меня поведет дальше первый из моих дружинников Эвнисиен, сын Адды.
   И он вывел перед собой высокого, вровень с собою, воина, сухого в кости, но широкого в плечах, с длинными каштановыми усами с серебристыми жесткими искорками, в круглом шлеме, увенчанном серебряным лебедем, в кольчуге, препоясанной серебряным поясом. Он снял шлем перед Государем, и в его светло-каштановых волосах, уложенных в две косы, засверкали такия же серебристыя искры, но морщины еще почти не тронули его молодого узкого лица.
   - Он тивисог, то есть, васпухр на языке Арайла, и происходит из дома Кимра, он потомок Пенхелига в том же колене, что и Государыня Арианрод, но по младшей ветви.
   Государь пристально посмотрел Байдду в глаза, потом также внимательно взглянул в глубоко посаженные серо-зеленые глаза Эвнииена и сказал:
   - Чтож, Байдд, сын Морвила, благодарю тебя за доблесть, отвагу и мужество. И в награду я хочу исполнить твое желание, но для этого требуется и согласие мобедов и твоей Государыни. Скажи, Патирасп, примет ли твой дом отпрыска Сальма?
   - Да, Государь, - отвечал священник, поразмыслив немного, - я тоже остаюсь здесь и пошлю в Хрум гонца уведомить царицу Арианрод и просить ея согласия отпустить Байдда. Тебя же далее будет сопровождать мой брат Урвидасп.
   - Благодарю тебя, Патирасп. Я верю и надеюсь, что Эвнисиен будет столь же крепкою рукою помощи Хрума в этой войне.
  
   На следующий день войско Кай-Хосров вновь разделил войско. Пехота и слоны была посажена на корабли,. По правому берегу еще накануне вечером отправился отряд стражей Забула, владевших приемами айаров, дабы тайно проникнуть в Канг и выкрасть Фрияна, а также собрать как можно больше сведений о том, что творится в городе и, если удастся, - открыть какия либо из его ворот арийскому войску. Вел этот отряд Паланг, - тот самый, что некогда встретил Хосрова на границе. Вслед за ними шли конница и слоны .
  
   Когда корабли отчалили, подали знак к обеденной трапезе. Потом Гив взял лютню, и гордый перебор струн пронесся над водою. Сильный баритон повел в песне разсказ о том, что выпало пережить земле Ариев в последние несколько месяцев: о том, как оцепенение ея старческого сна сменилось нежданною радостью обретения нового, юного Царя и о том, с каким воодушевлением поднялись Арии за ним - отомстить своему вековому врагу и омыться от этого оцепенения в его крови. Но вскоре воодушевление песни сменилось печалью, когда она подошла к описанию гибельного похода Туса. И когда эта печаль уже не нашла слов, запел Ростахм. Голос его был более низким, слова следовали друг за другом размеренно, словно низводя слушающих в юдоль печали о безплодной погибели могучих мужей. И третий голос подхватил песню, еще юный и торжественно-чистый. Волнуясь, и в то же время уверенно Урвидасп вспомнил о том, как Государю явилась Дин и возвестила ему спасительное знание пути через мрак и разрушение войны.
  
   Серп Маха уже начал спускаться по чуть бледнеющему небу, когда песня подошла к концу, и Кай-Хосров, сойдя в свою каюту, достал Чашу, чтобы увидеть Симтан.
   Царица спала спокойным и ровным сном. Прошедший месяц почти не ничуть не изменил ее, только лицо казалось слегка похудевшим, и тени под глазами - более густыми. Или это только играли латунные лучи-струны Маха?
  
   Но отсюда в Серой Книге идет пропуск, недостает многих страниц и от разсказа о дальнейшем ходе войны сохранились лишь два отрывка. В первом из них говорится о том, что Кай-Хосров увидел, войдя в Кангу.
  
   Там, где левый берег вдруг дыбился холмами, стояла стена из огромных грязно-серых кирпичей. Толщина ея была столь огромной, что по ней могли свободно проехать четыре колесницы. От подножия до самого верха через всю стену чернели ряды прямоугольных отверстий, а через каждые полфарсанга над стеной возвышались башни, высотою в треть нея. Ни на стене, ни в башнях, ни в этих зияющих однообразных пещерах не было видно ни души все то нескончаемо долгое время, что корабли ариев шли вдоль стены, но Арии каждую секунду ощущали неотступное, затаенное внимание, исходящее из этих пещер и не выпускали оружия из рук.
   Правый берег был каменистою пустошью, ровною, изредка поросшею тускло-зеленым низкорослым кустарником, жестким и точно задыхающимся от пыли. За нею, там где Зишманд огибал эту пустошь, круто сворачивая на северо-запад, в небо поднималась еще одна стена, раза в полтора выше самых высоких башен на левом береге, и чем ближе подплывали к ней корабли Ариев, нем выше и шире становилась она перед ними, возносясь почти до белоснежного полуденного венца Хоршида в зените. Она окружала огромный остров, который и занимала столица Турана. Большие гладко отесанные камни возводившие ее строители скрепляли расплавленною медью, отчего другим названием города было Руин-Диз, Медный Замок; и также из желто-коричневой меди были сделаны ворота, их косяки и засовы.
   Всего ворот у Медного Замка было двое, и каждыя выходили к подъемным мостам, связывавшим остров с берегами. Сейчас мосты были подняты, но ворота стояли широко распахнуты из пустоты в пустоту. Желто-коричневая медь тускло блестела под бледным небом и безобразно оскаленныя морды были единственными стражниками. Ни у ворот, ни на стене не показывалось ни единого живого существа.
   Айары, переправившись вплавь через тягучий рукав Зишманда, и осторожно и быстро проникнув за ворота и на укрепления, донесли, что Руин-Диз оставлен войсками и что самого Фрасиява в нем нет. Корабли встали на якорь у поднятых мостов с обеих сторон острова, и Царь с Безсмертными въехал в Замок восточными воротами. Отсюда начиналась прямая и широкая, едва ли не в восьмую часть фарсанга шириной и никак не меньше двух фарсангов в длину, дорога ко Лону Дракона, дворцу царя турьев. Жилых строений на ней не было, одни только храмы возвышались слева и справа от базальтовых плит, устилавших эту улицу, словно редкие зубы в громадной ощеренной пасти. Каждый храм был до головокружения неотличим от соседних: темно-красные гранитные кубы, наставленные друг на друга, верхний из которых венчал золотой шпиль, посреди пустого пространства квадратной формы, примерно в две сотни шагов. Узкие щели окон были прорезаны в полированных стенах каждого куба, и широкою и гибкою змеей их обвивала лестница, подползая к стрельчатым аркам в центре фасада, за которыми сквозь тусклый мрак едва виднелись трепещущие оранжевые огни. По обеим сторонам арок сидели безликия базальтовыя фигуры со скрещенными руками и ногами, а каждый куб увенчан по верхнему краю венчали ряды самых безобразных изваяний, какия, наверно, могли привидеться человеческому воображению. Там были существа с львиной головой на мускулистом торсе человека и с ногами козла, горбатые быки с крысиной головой и распахнутыми крыльями как у летучей мыши, безкрылые рогатые орлы с клешнями и хвостом скорпиона, гигантския многоножки с безглазыми человеческими головами, и еще множество подобных уродов, облик которых выражал то равнодушное презрение, то издевательски наглую угрозу, то торжествующую ненависть. Между ними стояли бритоголовые люди в оранжевых накидках, обернутых через левое плечо. Их можно было бы также принять за идолов, если бы они не падали ниц, глядя на Кай-Хосрова с умильным выражением преданности на лице. Но ни у кого из Ариев не было желания увидеть капища изнутри.
   В пространстве между храмами виднелись иныя здания, также огромныя, которыя отличались друг от друга настолько же, насколько похожими были храмы. Одни из них были раскрашены в самыя яркия, даже кричащия краски, другия - облицованы пестрым мрамором, иные - гранитом, серым или красным, но при всем их разнообразии оне внушали отчего то почти такое же отвращение, что и капища. Кустарники и деревья вокруг них не достигали высоты человеческого роста; и все оне казались покинутыми своими обитателями, но Государь чувствовал за их окнами то же самое настороженное ожидание, что исходило из за окон в стене у реки.
   В конце дороги стояла темно-синяя стрельчатая арка на двух витых черно-желтых колоннах, за которой, отблескивая золотом вырисовывалась крытая золотою черепичною чешуей, с задранными вверх углами, крыша Лона Дракона, окруженного правильно разбитыми садами. С арки свисало человеческое тело. Подъехав ближе, Государь узнал в повешенном Фриана.
  
   Второй сохранившийся отрывок разсказывает о том, как был убит Фрасияв.
  
   Царь туров осмотрелся. Силы медленно и тягостно возвращались к нему, а с ними - и интерес к действительности, и какое то подобие надежды, а затем и сон, от которого он, казалось, уже совсем отвык за последние дни скитаний. Словно кто от отворил перед ним знакомыя двери, и вот он снова в Опочивальне Дракона и видит уже виденное когда то, но давно забытое сновидение. Фрасияв со свитой охотились на белого оленя в густых лесах среди гор у моря. Он увлекся и вот уже он скачет совсем один, и чувствует, как коня его оставляют силы, и страх все больше заполняет его грудь. Конь рухнул, бездыханный, и царь Турана увидел, что олень исчез. Страх же все не проходил, но напротив, только рос, заливая все вокруг леденящими волнами, от которых останавливалось дыхание. Раздвинув ветви руками, Фрасияв обнаружил перед собою пещеру, тускло освещенную серебристым светом. Он вошел в нее и услышал за спиною громкий и быстрый стук копыт, обернулся и увидел, что белый олень мчится прямо на него. Ужас не оставил во всем существе царя живого пространства, он смог лишь прислониться к стене. Чувства в нем вновь обрели остроту в тот миг, когда олень на полном скаку пронзил его, словно опавший лист, и он вспомнил, что это тот самый сон, который он видел и забыл, и из за которого он казнил всех придворных толкователей снов.
   И от пристального взгляда оленьих глаз, таких осмысленных, что казались человеческими, Фрасияв проснулся. Разлепив веки, он еще некоторое время видел, точнее даже ощущал кожей этот взгляд. Перед ним и вправду кто то стоял, но глаз этого человека были другими. Сейчас, в это утро память оставалась безпощадно откровенною с царем-изгнанником, и он узнал стоящего перед ним, вспомнил, как пылал его дом, как кричали в нем женщины и дети, как дико блеяли овцы, ревели быки, ослы, мычали коровы, визжали свиньи, растаскиваемые и забиваемые туранскими воинами. Этот дом был первым на обратной дороге Фрасиява от Альбурза, куда властелин турьев вознамерился подняться и обрести фарр в обмен на жертвенную кровь Сиявахша. Но сколько он ни пытался найти путь к Гаро-Нмана, сколько ни взывал, ни угрожал именем Ахримана и его дивов, горы и ярко-голубое небо над ними оставались немы и неприступны. И в ярости Фрасияв велел предать огню и разграблению первый же дом, давший ему приют в безславном возвращении. Много лет прошло с тех пор, и крестьянин тот сильно изменился, но сейчас перед Фрасиявом стоял именно он, единственный уцелевший тогда. Туру не надо было даже смотреть ему в глаза, чтобы убедиться в этом. И последнее, что донесли чувства изгнаннику в Воплощенном мiре, был блеск широкого ножа, отделившего его голову от тела.
  

Глава 2. Гомбадъ-и-Адуръ-Гушаспъ

   Кай-Хосров спрятал Чашу и пустил Фарроманда вперед. Пещера была совсем рядом, едва ли в половине фарсанга.
   Ея хозяин еще не успел вырыть яму, чтобы спрятать труп, и был ошеломлен, вдруг увидев перед собою множество воинов в дорогих доспехах, сверкающих, словно чешуя карпов в медленной реке далеко внизу, где он брал воду. Их предводитель, - самый молодой из них, долго глядел на мертвого царя туров, словно слушая что то. Затем, глядя ему прямо в глаза, спросил строгим и властным голосом:
   - Кто ты такой и почему ты убил того, кто просил у тебя приюта?
   Бедняк, смущенно запинаясь, разсказал ему свою историю. Выслушав ее, Кай-Хосров промолвил:
   - Итак, старик, ты отнял у одного царя жизнь, а у другого - его месть, и все это под собственным кровом, утяжеляя тем самым свою вину. Впрочем, вторая твоя провинность была совершена в неведении, хотя поверь, моя причина отомстить Фрасияву была не слабее твоей. Поэтому я, Кай-Хосров, Царь царей Эранвежа и преемник Фрасиява на престоле Турана по праву кровного наследования, приговариваю тебя к вечному изгнанию из Турана. Отныне ты будешь жить в Эранвеже, в земле Хварезм, где ты получишь дом, надел земли и скотину. Но если хоть однажды ты покинешь пределы Хварезма, ты умрешь. Твоя пещера станет могилой царя туров и будет заложена камнями. А сейчас ты отправишься с моими воинами: по дороге сюда я видел гранатовую рощу, и ты укажешь им ближайшую дорогу.
   И, обернувшись к Гиву, сказал:
   - Вот и конец этой войне, вазург. Кто бы сказал в ея начале, что труднее всего в ней придется выдержать не сражения, а семь месяцев погони по степи. И это при том, что у нас была Чаша!
   - Да уж, Государь! Вот теперь то я Ростахму не завидую. Управлять этим царством дивов! А ведь когда то ты грозился дать его мне! Хвала Михру, угроза не сбылась!
   - Ростахму я обещал, что он будет править Тураном только временно, и по размышлении могу передать свои права наследования дому Гива, когда вернемся. А сейчас ты слышал, что я сказал этому старику. Выбери отряд, пусть поедут с ним и наберут гранатовых листьев и веток, а когда вернутся, обернут ими голову Фрасиява: мы возьмем ее с собою. Остальные же пусть тем временем завалят пещеру.
   Безсмертные принялись исполнять приказанное, а Кай-Хосров вышел из пещеры и, отойдя от нее на несколько шагов, вынул Чашу, чтобы в последний раз взглянуть на Симтан. Все эти месяцы погони за Фрасиявом он видел, как она непрерывно угасает, истомленная муками детоношения и болезни, причины которой не мог понять ни один лекарь.
   Сейчас он не увидел в ея лице ни малейшего признака боли. Оно было бледным и спокойным, словно изваяние, которого только что в последний раз коснулся резец. Глаза под опущенными ресницами, казалось, глядели куда то далеко, где исчезают все пределы человеческих запретов, и, завороженные этим зрелищем, не имели силы оторваться от него. Волосы покрывал темно-синий плат, и такого же цвета платье, почти черное при бледных свечах, облекало все тело от подбородка до щиколоток, полностью скрывая руки. Чрево ея было плоским, и никакия драгоценности не украшали Симтан. она лежала одна на ложе в пустом покое Шатра Роз и Ирисов, а у ея ног, словно потерявшиеся котята, жались взрослые Шапур и Шахдохт.
  
   Кай-Хосров долго не отрывал взгляда от мертвого лица жены, как будто ожидая каждую минуту, что ресницы вот-вот поднимутся и ея глаза ответят ему живым огнем. Но этого все не происходило, чья то тень легла на изображение в Чаше. Это произошло незримо, Государь просто почувствовал ее. Подняв лицо, он увидел перед собою Гива.
   - Государь, все исполнено. Прикажешь возвращаться в Рей? Или в Спахан?
   - Нет, мой верный Хазарпат, сын Гударза. Сейчас мы отправляемся к озеру Чичаст, ко Второму Огню.
  
   Путь к нему оказался тяжелым и долгим. Степь то сотрясалась от жестких, как острое железо, пронизывающее самыя плотныя одежды, ветров, то холодные потоки дождей превращали землю под ногами в бурое месиво, липшее к ногам, как будто само небо содрогалось, стараясь извергнуть из себя тягостную боль под пристальными взглядами неисчислимого множества возбужденных дивов. Чуть ли ни каждый шаг приходилось сверять в Чаше, и хотя дорога шла почти прямо на юго-запад, лишь кое-где меняла направления, натыкаясь на редкие овраги, лишь через две с половиной недели Государь и его свита достигли места огненоносной битвы у Чичаста.
   И не узнали его. От капища не осталось и камня, а вместо него над бледными водами озера возвышалась могучая крепость. Четыре стены из сырцового кирпича связывали между собою четыре круглыя башни, отстоявшия друг от друга на сто локтей; а в самом центре крепости ослепительно белел купол, похожий на яйцо. У ворот Царя встречали, - почти совсем, как когда то в Парсе, стражники в длинных белых одеждах. Лишь гордо в полуденном небе прогудели серебряныя трубы, и мобеды, ударяя мечами по щитам, воскликнули:
   - Вере?рагна джанат ахмакам!
   И в наступившей тишине Царь вынул из чрезседельной сумы голову Фрасиява и, подняв ее перед собою, воскликнул:
   - Атарш Вере?рагнахья айаптем маибья барат! "Огонь Победы принес мне помощь!"
   Трубы возгремели вновь, и под их пение Государь сошел с седла и повел Фароманда в поводу. Вслед за ним спешились и все Безсмертные. От ворот они прошли под белой галереей мраморных арок на центральную площадь перед храмом, к квадратному бассейну из розового туфа, с пурпурною мраморною лилией посредине, из которой била чистая и сильная струя.
   У фонтана Государя ожидали Патирасп и Байдд. Оба приветствовали его по поклоном по обычаю Ариев, приложив ко лбу указательный палец.
   - Слава, радость и власть Святому Адуру! Слава и вам, его Хранителям! - воскликнул Кай-Хосров.
   - Слава, радость и власть тебе, Государь! - отвечал Патирасп, - Адур ждал твоего возвращения в его новом жилище. Однако прежде чем вступить в него, ты должен оставить скверну, - он указал на голову Фрасиява.
   Царь насадил голову на копье, подставленное ближайшим из мобедов, и передал другому поводья Фароманда. Затем он подошел к бассейну и, окунув ладони в струю фонтана, поднес их, влажныя, к лицу.
   Вход в храм, в точности повторявший створ ворот, вел в квадратный зал, окна которого выходили на восток и на запад, а на северной стене, противоположной дверям, гордо вздымал золотисто-алый рог белый, с алыми ушами и копытами, мозаичный единорог, стоя на заснеженном горном отроге. Эта мозаика была единственным украшением этого зала, залитого солнечным светом, а в центре его стоял большой равносторонний каменный стол, и каменныя лавки без спинок окружали его, а сверху, из самой середины купола, на длинной золотой цепи спускалась хрустальная светильня с двенадцатью ветвями. Стол был пуст, словно степь в конце лета. В ответ на удивленный взгляд Государя Байдд протянул руку в сторону мозаичной картины:
   - Прошу, Государь, в сокровенные покои Адура!
   Обойдя вслед за ним и Патираспом стол и лавки справа, Царь увидел ступени, уходящия прямо вниз из под копыт единорога. Спустившись по ним, Кай-Хосров едва смог поверить своим глазам. Все вокруг показалось ему наваждением, сном, внезапно и непонятно как одолевшим его. Рядом с ним стояли Патирасп, Байдд и Гив, но окружавшия его стены были точно такими же, что он видел в Варне. Те же высокие белые своды, то же наполняющее их золотистое сияние, тот же твердый пол под ногами, та же порфирная арка в дальнем конце пустого зала. Патирасп молча протянул руку в ея сторону, и, следуя за ним, Государь прошел под нею коридором в огромныя помещения с мозаикой на стенах, находя все знакомым на каждом шагу. Однако теперь эти помещения не пустовали: в некоторых из них жили мобеды, иные служили конюшнями и колесничными сараями, в других - хранилось самое разнообразное имущество, от книг и оружия до запасов пищи. Наконец он оказался рядом с Огнем - тот стоял, излучая бледно-золотой свет, в нише круглого зала, во всем подобного тому, где Хосров обнаружил Чашу. Царю даже показалось на мгновение, что вот-вот из за колонны вновь выползет змея и бросится поглотить Адур, но пламя сияло безмятежно и ровно, как венчанный плясун пред таинственным святилищем, укрепляясь и пьянясь непрерывно исходящей от него радостною силой.
   Не в силах одолеть изумления Кай-Хосров взглянул на Патираспа и Байдда.
   - Государь, - сказал хрумиец, улыбаясь, - ты помнишь, я пел тебе нашу песню о видении Пенхелига? Как я вижу по твоим глазам, она верно сохранила все до мелочей. А кроме того, в день, когда ты вступил в Канг, из пламени Адура вышла необычайной красоты девушка. Она назвалась Дин и, поведав нам о том, что твой поход закончится через несколько месяцев, велела построить обитель Второго Огня точным подобием Четырехугольной Варны. Тебе же она сказала, что ждет тебя в иной обители, которую назвала Домом Песнопений, но час войти туда тебе еще не настал.
  
   Отсюда были посланы гонцы в Рей к Кай-Кавусу, в Парсу к Хардарсну и в Канг к Ростахму, возвестить о том, что Кай-Хосров возвратился с миром и ждет их в день Дин сего месяца Хордад здесь, в святилище Второго Огня, вознося молитвы ради праведной души Симтан. Ростахму также вменялось привести с собою самых знатных мужей Турана. Особое послание было послано в Хрум, в коем Кай-Хосров писал о желании личной с Царицей Кимрайг Арианрод.
   До назначенного дня Кай-Хосров не выходил из подземного святилища, проводя время в молитвах и размышлениях, созерцая Адур. Спал он в тут же, перед Огнем, ел и участвовал в богослужениях вместе с мобедами. И все это время у врат безымянной крепости на берегу Чичаста торчала воткнутая на копье голова Фрасиява. Видимо, частица колдовской силы, передававшейся из поколения в поколение в роду Тура, все еще оставалась в ней, и ее не касались ни тленная власть Насуша, ни птицы-падальщики. Только кожа ея почернела и ссохлась, и пустые мутные глаза неотрывно глядели на прозрачныя воды озера, как единственное напоминание о том капище, что еще совсем недавно подавляло все вокруг своей внушавшей холодный страх властью. Теперь однако, после того, как мобеды переплыли Чичаст и обошли все земли на фарсанг вокруг него с Адуром, сюда снова начала возвращаться жизнь. Перед Новрузом сухая жажда оставила землю, и первая трава пробилась из ея недр, и по ней забегали трясогузки и жаворонки, по утрам взмывавшие навстречу первым отблескам короны Хоршида.
   Утром дня Дин на горизонте со всех сторон поднялись клубы пыли, из за которых выехали колесницы и всадники, и скоро святилище словно бы оказалось в осаде. Впереди всех от юго-запада четверка соловых коней мчала золотую колесницу Кай-Кавуса, рядом с которым Лохрасп держал Дарафш-и-Кавиани. Слева от него на бронзовой колеснице, запряженной белыми конями, ехал Хардарсн, а справа так быстро четыре серыя кобылицы несли колесницу необычного вида, над которой трепетало на перекладине темно-багровое знамя с вышитыми золотыми крестами, похожими на те, что были на браслетах и гривне Кай-Хосрова. В ней стояла царица кимрайг Арианрод, точь-в-точь такая же, какой она явилась в Чаше, а справа от нее едва возвышалась над бортом колесницы темно-русая голова ея сына, царевича Майлар?а. За этими тремя упряжками широким полукругом двигались колесницы марзпанов, остальных васпухров и всех, кто в Эранвеже принадлежал к сословию ратхештаров, т.е., колесничих, и равных им по сану хрумийцев. Последними с севера и северо-востока к озеру приблизились ряды, возглавляемые саками, Залем и Ростахмом. За ними следовали Завара и вазурги Сеистана, и вожди фатеев и асов, верхом на конях самой различной масти; а чуть поодаль, за левою рукой Ростахма, шли колесницы васпухров Турана.
   Когда кони Кай-Кавуса еще не приблизились к копью с головою Фрасиява, навстречу им распахнулись врата крепости Второго Огня и из них выехал Кай-Хосров на серебряной колеснице, которую увлекали четыре сильных белых коня. Следом за ним выехали колесницы Патираспа и Байдда, в упряжках белых и рыжих лошадей. Цари съехались, и сошли на землю, приветствуя друг друга в родственных объятьях. Спустилась с колесницы и Арианрод с сыном.
   - Благодарю тебя, Государыня великого Хрума, - обратился к ней Кай-Хосров с арийским поклоном, - за твой отзыв на мое приглашение отпраздновать нашу победу, ибо без вашей помощи ее бы не было, как и не было бы этой святыни, - и он указал рукою на крепость и возвышавшийся над нею белый купол, - Соблаговоли же, пусть твой сын, юный Государь Майлар?, войдет в него на моей колеснице.
   Царица с улыбкою посмотрела на сына. Тот, ответив ей улыбкой, смело взглянул в глаза Царю Ариев и сказал:
   - Я согласен.
   Легко и непринужденно он перепрыгнул на серебряную Два молодых мобеда подвели к Кай-Хосрову Фароманда. Государь погладил коня по морде и повернулся к народу:
   - Славные воины! И вас я тоже благодарю за то, что вы дали мне свершить воздаяние дома Ираджа дому Тура и не свернуть с пути, предначертанного нам в Гаро-Нмане. Вот, я нарекаю пред вами и пред Фраваши тех, кто был с нами в этой войне, ныне взирающих на нас из Дома Песнопений, как Симтан, имя этой святыне: Гомбад-и-Адур-Гушасп, ибо он сошел на землю здесь, над ушами моего коня, который отныне будет жить здесь неразлучно с Огнем. И впредь также каждый, кто назовется наследником дома Ираджа, будет являться сюда, дабы пройти испытание Адур-Гушаспа, пред лицом правящего Государя и старшего сына Верховного мобеда, прежде чем принять царский венец в Парсе. Посему отныне этими вратами под Купол Второго Огня будут входить лишь мобеды, цари и ближайшие им по крови. Так велит сам Адур-Гушасп. И еще одно его веление исполню я здесь пред вами. Лохрасп, эранспахбед, подведи ко мне твоего сына!
   Лохрасп сошел наземь, не выпуская из рук Дарафша, и свел с колесницы, что стояла прямо позади царской, белокурого мальчика, тех же лет и такого же роста, как и Майлра?, одетого в полный доспех хварезмийского всадника, специально изготовленный по его мерке. Уверенно, хотя и с явным волнением, мальчик подошел к Кай-Хосрову, и тот, приняв меч из рук его отца, преклонил перед ним правое колено:
   - Виштасп, сын Лохраспа, прими это оружие для защиты своего дома, своей веси, своей страны. Клянись в том, что никогда не употребишь его во зло.
   Мальчик совладал с волнением и произнес громко и отчетливо:
   - Клянусь!
   Государь препоясал его мечом и затем поднял подмышки и посадил на Фароманда. Виштасп сел ровно и тотчасже схватил поводья. Конь, почувствовав на спине легкую ношу, радостно заржал, и эхом отвечая ему, разнесли эту радость кони в колесницах и под седлом Ариев.
  
  

Послесловie издателя

   На этом Серая Книга из Ба?ы заканчивается. Дальнейшая судьба Кай-Хосрова изложена в персидской "Шах-Наме", т.е., "Книги Царей", но поскольку далеко не все, кому попадутся мои записки, смогут прочитать эту книгу, я разскажу здесь об этом вкратце.
   Царь Хосров возвратился в свою столицу и правил мирно и счастливо. Никогда еще Арийския земли не знали такого благополучия и изобилия, как при нем. Туран, царем которого Хосров поставил главу семейства в роду Тура по имени Арджасп, не осмеливался более начинать войну. Старый Кай-Кавус удалился от дел и спустя несколько лет тихо скончался, но и это не нарушило счастливого спокойствия в стране.
   Однако с течением лет странное чувство великой беды, подступающей все ближе к границам его державы, стало неотвязно сопутствовать Кай-Хосрову, все чаще задумывавшемуся об участи Джамшида, и истоки этой беды он ощущал в самом себе, в необычности своего происхождения. После долгого уединения он объявил о том, что передает престол Лохраспу и покидает Эранвеж. Переубедить его не смог никто: на все увещевания ближних и народа Государь ответил, что такова воля, возвещенная ему Срошем - уйти к Всевышнему. Когда же он торжественно простился с народом, все знатнейшие вельможи пожелали сопровождать его. Они шли семь дней на север, на восьмой же день Кай-Хосров велел вазургам возвращаться. Видарз, Ростахм и Заль исполнили царское повеление; но Гив, Фрибурз и прочие юнейшие продолжали путь с Государем. Наконец, однажды вечером они достигли реки, у которой Царь сказал своим спутникам, что настал их последний вечер, ибо завтра утром они уже не увидят его, а всякий, кто перейдет за ним реку, пропадет безследно. Так и случилось: наутро знатные юноши проснулись среди заснеженной пустыни, в которой не видно было ни единого следа. Фрибурз, однако, призвал их отправиться на поиски пропавшего Государя, и так пропали и они. Когда в Эранвеже встревожились их длительным отсутствием, отряд, посланный за ними, так и не смог отыскать их.
   На этом кончается повествование "Шах-Наме" о Кай-Хосрове. Все это, однако, я знал еще до того, как в мои руки попало сочинение, которое я назвал "Серою Книгой из Ба?ы". И прежде, чем продолжать, позвольте несколько слов о себе. Я магистр историко-филологических наук Петербургского университета. Специальность моя - древняя Персия, в особенности домусульманского времени. Остерегусь здесь разсказывать о том, что меня завело в эту тему, равно как и обо всем том, что я в ней успел натворить: это отвлекло бы нас далеко от обретения "Серой Книги".
   Случилось же оно вот как. Двоюродный дядя моей матери, генерал-лейтенант А., был одним из первых, кто приобрел имение в окрестностях самого молодого из наших губернских городов, на берегу Черного моря, у подножия первых отрогов Кавказа. Места дикия, почти первозданныя: овраги, заросшие густым мелколиственным лесом- самое удобное прибежище для воинских игр, засад и внезапных нападений. Рай для юных поклонников Майн Рида и Буссенара, ибо об угрозе со стороны туземцев все и думать забыли. Сейчас эти предгорья активно колонизируют дачники, слетающиеся сюда с самых высот петербургского и московского света. Среди них, кроме моего дяди, величиною первого порядка выделяется князь Борис Борисович Г. Его род, один из знатнейших в России, здесь продлевает свою славу и блеском имени и трудами, среди коих - создание русского шампанского родственником князя Бориса Борисовича. Сам же он - физик-климатолог с всемiрною известностью и личность весьма оригинальная. Как и его жилище здесь, представляющее собою двухэтажный средневековый замок из местного дикого камня, с готическими башенками и окнами, от которого по высокому склону к самому морю спускается лестница. Хотя сферы нашей научной деятельности лежат далеко друг от друга, мы тем не менее сошлись довольно близко. Князь - человек весьма обширного кругозора и, будучи увлекательнейшим разсказчиком, обладает при этом умением внимательно слушать других. Много пропутешествовав сам, он любит разсказы о путешествиях и различных диковинах. Узнав о том, что я занимаюсь древней Персией, он с каким то особым вниманием стал часто наводить беседы об этой стране, где ему довелось побывать в юности в учебном плавании кадетом Морского корпуса.
   Однажды дождливым весенним вечером, когда я был единственным его гостем, он и показал мне объемистую пергаментную тетрадь в сером шелковом переплете.
   - Вот, милостивый государь Даниил Кириллыч, - сказал князь, протягивая мне ее, - реликвия моей молодости. И по сей день - тайна за семью печатями для меня самого. Досталась она мне при следующих обстоятельствах.
   В том самом кадетском рейсе после Персии мы сразу зашли в Бомбей. И не успел я с моими товарищами по Корпусу сойти сделать и двух шагов по городу, как попали в страшную бучу. Огромная озверелая толпа с неистовою скоростью гналась за юношей и девушкой, которые отличались от преследователей по одежде, да и чертами лица мало походили на индийцев. Гнали их уверенно, и в самом бешенстве погони уже явно предвкушалось наслаждение скорой расправы с добычей. Молодые люди бежали из последних сил, задыхаясь, не разбирая дороги, прямо на нас. Казалось, они даже не видели нас, когда оказались чуть ли не в трех футах от нас. Девушка повисла на плече юноши, теряя последния силы; было понятно, что еще немного, и она упадет и его за собой потянет. Я, шедший первым, вынул револьвер, схватил юношу за руку и втащил его вместе с ней в нашу компанию, а затем дал несколько выстрелов поверх толпы.
   Этого оказалось достаточно, чтобы толпа тотчасже разсеялась. Как выяснилось позже из разсказов юноши, они были парсы. Парсы, как Вы знаете, сосредоточили в своих руках почти всю тамошнюю торговлю, что приближает их к европейцам и добавляет им неприязни со стороны мусульман. Хотя вообще то индийские мусульмане более или менее веротерпимы, и к тому же англичане очень строго карают за религиозное бешенство. Но головни его однако никогда не угасают до конца и иногда вдруг вспыхивают по причинам, совершенно непостижимым для европейского путешественника. Это Вам, ,Даниил Кириллович, я полагаю, также известно. Мои юные огнепоклонники, будучи влюблены друг в друга, неосторожно забрели глубоко в магометанские кварталы и, видимо, возбудили это нечистое тлеющее пламя как легкая и беззащитная добыча. Как оказалось, они принадлежали к знатным жреческим семьям, и в награду за спасение сына и его невесты его отец подарил мне эту рукопись. и с тех пор я так и не нашел человека, который бы смог ее прочитать. Нынче Заратустра все еще в моде, о чем мы с Вами уж говорили, и я рад встретить в Вас первого, кто не только узнал это имя из Ницше, но и читал подлинныя писания зороастрийской веры. Поэтому я прошу Вас поработать над чтением и переводом этого манускрипта. Возьметесь?
   Едва открыв тетрадь, протянутую мне князем, я с радостью согласился. Впрочем, "радость" - слишком слабое слово для того, чтобы передать чувство, овладевшее тогда мною. Это было практически невероятно, но я своими глазами увидел пехлевийское письмо! То же самое, верно, испытывает страстный охотник, который, войдя в лес, видит свежий след осторожнейшего зверя. Рукопись оказалась XV в по Рождеству Христову, как подтверждала приписка классическим персидским языком в конце, о чем я сообщил князю в мой следующий визит спустя три дня.
   Мы тогда опять были вдвоем в его кабинете. Князь встал с кресел и, подойдя к стрельчатому окну, долго молча глядел на море, все глубже пропадавшее в надвигающихся сумерках. Наконец он обернулся ко мне.
   - Знаете, отчего то мне захотелось разсказать Вам еще одну историю, связанную с этой рукописью. Некое продолжение, что ли, уже Вам известного. Вам первому. Та юная огнепоклонница - ее звали Ровшанак, - удивительно напомнила мне барышню, в которую я был тогда безумно влюблен, но увы, так и не успел объясниться до ухода в рейс. А когда возвратился, она уже вышла замуж за какого то англичанина и уехала с ним в Кардифф. Те же прямые волосы, в которых золотыя пряди переплетались с каштановыми, тот же равномерно удлиненный овал лица, тот же гладкий треугольник переносицы между тонкими и прямыми, слегка изгибающимися бровями, от которого спускался тот же тонкий стебель носа, и точно такия же вишневыя губы с узенькою закраинкой, такой же округлый подбородок. И самое главное, тот же самый свет в глазах. Знаете, существует такой род лучей, называемых ультрафиолетовыми, - они незримы глазу, но весьма сильны, это их силою Солнце выжигает загар на нашей коже.... И вот еще что помнится так же четко, как будто только что прочитанныя строки. Сон мне приснился в ту самую ночь, когда я сделался обладателем этого парсийского манускрипта. Будто бы я плыву не на русском крейсере, а на старинном корабле, вроде византийского дромона, и на всем корабле кроме меня - одна-единственная фигура, ни то тень, ни то мужская фигура в длинном и старом дорожном плаще с поднятым капюшоном. И стоит эта тень на верхней палубе, у постели, на которой положен меч с богатою рукоятью, украшенной семью самоцветами и понятно, что и клинок дорогой и высококачественный, но ножны и перевязь его сделаны из простой соломы. Тень взяла меч в руки, и тут корабль причалил к берегу, вот, наподобие того, где мы сейчас с Вами находимся, и так же лестница идет наверх от самой воды, только из розового мрамора. Тень сошла на землю и стала подниматься по лестнице, я же остался на корабле, но видел все так, словно шел за ней. Разглядеть же ее самое как следует я по-прежнему не мог. Когда же тень оказалась на последней, верхней ступени, с той стороны открылась широкая река, а за ней - засверкали белоснежныя горы, от одного взгляда на которыя и во сне дух захватывало. И через эту реку, широкую, точно морской залив, к самым ногам тени протянулся мост, узкий как луч солнца, на высоких столбах. Тень без страха шагнула на этот мост, и на другом его конце я увидел девушку. Очень похожую и на Ксению - так звали мою возлюбленную - и на Ровшанак, но голову ея венчала высокая, ярко сверкавшая золотая корона с зубчатыми лепестками и длинными жемчужными нитями подвесок. На ней было что то вроде светло-пурпурной кофты до бедер, подпоясанной широким золотисто-алым кушаком и золотистые шаровары. Она протянула правую руку к тени, губы ея раскрылись, и в этот миг я проснулся.
  
   Работу над переводом я смог продолжить только в Петербурге. В настоящее время он почти что готов к публикации. Возможно, под влиянием разсказа князя мне захотелось предварить научное его издание беллетризированною версией, которую Вы, милые читатели, только что закончили читать. Название ей я придумал для того, чтобы отличить ее от того перевода, что предназначен для моих ученых коллег; "серою" я назвал эту книгу по цвету переплета, а Ба?ою, по сведениям античных историков, в древности именовалось селение, находившееся на месте нынешнего губернского города Ч-ской губернии. Князь был так любезен, что позволил мне взять рукопись с собою и опубликовать обе версии и наши с ним разговоры о ней.
  

Конецъ

   Купол Огня над ушами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   44
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"