Помню, в прошлом году тоже решил, и ничего, понравилось. Наливаешь, ложечку кладешь, сахар горит. Потом во рту лето. Чувствуешь себя богемным, ленивым, и ничего не хочется.
Пошел в супермаркет, катил тележку по рядам, думал: "Лотрек. Верлен. Хэмингуэй. Туйоны". Рядом со мной пружинистой борцовской походкой шла моя судьба, невидимая и неслышимая - до поры. У судьбы были свои планы на этот вечер. А я - я катил тележку, мечтал о туйонах и даже, кажется, что-то напевал под нос.
Удивительно, до чего бывает глуп и беспечен человек.
Добрался до отдела крепких напитков и проехался туда-сюда. Абсента не обнаружил. Зато обнаружил мужчину в форме подсобного рабочего и рядом с ним - девушку. Девушка была пухла, мелирована, слегка пьяна и все время хихикала. Они стояли ко мне спиной и меня не видели. Мужчина говорил девушке:
- Виски, виски, епт. Ты на цену не смотри, ты смотри на марку, на марку смотри. Вот "джонни уокер" - оно только горло дерет, оно как водка, только с сивухой, тля. "Ред лэйбел", "блэк лэйбел" - один хрен, самогон. От "уайт хорс" - это да, это виски так виски, я понимаю. А вообще, ты для себя или для кого-то?
- Для кого-то! - отвечала девушка счастливым голосом. - И для себя! Ни-хи-хи!
- Ну, купи "джеймсон", - продолжал мужчина авторитетно, - "джеймсон" - это самое лучшее виски, епт. Ты, как "джеймсон" попробуешь, ва-абще на другой вискарь смотреть не станешь. Я тебе говорю.
Тут он уперся в бок, отступил на шаг и наткнулся на меня.
- Ой, - сказал мужчина.
- Простите, - сказал я, - у вас абсент есть?
- Абсент - на элитной кассе, - сказал мужчина, поглядел на меня свысока и выпятил нижнюю губу. Он был цельный, гармоничный, вальяжный. От него шибало потом и куревом, щетина была не брита дней семь, спецовку на локтях украшали блестящие засаленные пятна. И да, он был красив - грубой, яркой красотой, красотой молодого самца.
- Спасибо, - сказал я ему и повлекся к "элитной кассе". У меня не было недельной щетины, не было шикарной рабочей униформы, я не умел рассуждать о сортах алкоголя с блатной оттяжкой в голосе, фамильярно говоря о виски в среднем роде. Я чувствовал себя статистом на съемках какого-то большого, значительного фильма. Кто-то смеялся в гримерке примадонны; кричал в рупор охрипший режиссер; деловито суетились техники; сценарист, осыпая брюки сигаретным пеплом, яростно переписывал эпизод с поцелуем. А я - я был нищим студентом, пришедшим по объявлению сняться в уличной массовке. У меня были дырявые промокшие башмаки, поношенное пальто с чужого плеча и грязная шляпа. Мне предстояло, сгорбясь, прохромать слева направо по сцене, получить в кассе жалкий гонорар и вернуться домой, к голым стенам, продавленному дивану и колченогому столу. Грузчик же - о, то был великий актер, вжившийся в образ. Он был дик и прекрасен в своем воплощении: как хищный зверь в погоне, как лавина, что рвется с горы.
"Лотрек, - думал я. - Верлен. Эх... Туйоны". Судьба, которая нанесла мне удар, курила в сторонке. Она дожидалась, пока я встану, высморкаюсь кровью и проверю, не сломан ли нос. Она была достойным противником, моя судьба. Я же, шатаясь, приближался к элитной кассе и не ведал, что меня ждет.
Элитная касса оказалась похожа на бастион: высокие, до потолка стеллажи, грозный, как танк, кассовый аппарат, монументальный прилавок. Неприступным, однако, бастион этот был только с виду: охраняла его седенькая бабушка с такими добрыми морщинками, что я как-то сразу забыл и про грузчика, и про свою каратистку-судьбу. Мне стало легче.
- Здрасте, - сказал я. - Скажите, абсент у вас есть?
- Абсент? - бабушка зашевелила губами, прищурившись и глядя куда-то в одну ей видимую даль. - Ах, абсент! Есть, а как же, есть! Был какой-то... - и она уковыляла к дальнему брустверу с разноцветными бутылками. Минуту спустя он вернулась, улыбаясь и чуть припадая на левую ногу, счастливая тем, что нашла для меня вожделенный напиток.
Я взглянул на бутылку.
Судьба затоптала окурок, красиво развернулась и заехала пяткой мне в челюсть.
Я упал - незримо для этого мира.
Я ожидал увидеть что угодно - зеленый параллелепипед "Ксенты", синий флакон "Хиллса", "Фею Гипно" с глазом на этикетке. Вместо всех этих старых знакомых в моих руках оказалась готического дизайна фляга, на которой был нарисован суровый и неприятный тип. Тип глядел на меня тяжелым взглядом, который вызывал в памяти второй курс института, экзамен по матанализу и вопрос "А что вы знаете о теореме Лагранжа?" Внезапно и с содроганием я понял, что это - Винсент ван Гог.
"Absinth", - прочел я над портретом великого художника.
Ниже виднелась надпись: "King of Spirits".
А еще ниже подлыми каллиграфическими завитушками кривлялось слово "Gold".
Я никогда в жизни не видел такого абсента. Желтая влага колыхалась в бутылке; на самом дне тяжело ворочались бревна полыни, которые я пробудил неосторожным движением.
- И сколько это стоит? - спросил я.
Бабушка с готовностью ушла обратно к брустверу - смотреть на ценник. Глядя ей в спину, держа в руках бутылку с желтой дрянью, я не мог отделаться от странного ощущения, что супермаркет, грузчик, этот чудовищный абсент и в особенности бабушка - словом, все удары судьбы, которые я сегодня получил - все это складывалось в один узор, которого, правда, я пока не мог видеть. Так же беспорядочные цветные штрихи на картинах превращаются волшебным образом в собор, в небо над рыбацким заливом, в цветущие ирисы. Только надо немного отойти назад, не смотреть чересчур близко...
- Король духов, - доложила бабушка: она успела прочесть ценник и вернуться.
- А-а, - протянул я, отметив машинально, что в переводе вся двусмысленность названия испарилась. - Так сколько он стоит, этот король?
Бабушка назвала такую цену, что я сразу поставил бутылку на прилавок, подальше от себя. Вдруг разобью еще. А у меня семья.
- Другого абсента никакого нет? - спросил я робко. Бабушка уютно облокотилась на прилавок и, глядя поверх очков, сказала:
- Нет уже, все разобрали. Этот-то последний остался.
"Печаль будет длиться вечно", - кажется, так сказал перед смертью ван Гог.
- Сынок, а что это такое - абсент? - вдруг спросила бабушка. - Я смотрю, та-ак дорого стоит, ужас просто. Чего в нем такого, что кто-то берет? А?
Молнией пронеслись в моей голове образы: сатир-Лотрек с парижскими дриадами, печальный старина Хэм, томные французские декаденты. Пронеслись - и разбились об улыбку бабушки, об ее очки, о добрый, чуть застенчивый взгляд исподлобья. Со стыдом и облегчением я вдруг понял, что мне хотела сказать судьба. Эта бабушка была одной из тех, кто не участвовал в паскудном общем фильме. Фильм, где первые роли давным-давно распределены и заняты; фильм, где есть король духов и его слуги в спецовках; фильм, где принято дурачить полупьяных девушек, чтобы потом хвалиться своею победой - этот фильм снимали где-то далеко-далеко, так далеко, что можно было про него со спокойной душой забыть. Бабушка не рыдала над сценарием, не возилась с аппаратурой, не билась над ролью. Бабушка просто жила своей тихой жизнью - единственной и неповторимой. Вокруг стаями носились духи, выли, бесновались и поклонялись своим призрачным королям, а бабушка их не замечала, потому что была, в отличие от них, живым человеком. Из плоти и крови, из улыбки, очков и морщинок.
Судьба отвесила мне дружескую затрещину, подмигнула, ухмыльнулась и пошла к выходу из супермаркета.
- Да ничего особенного нет в этом абсенте, - сказал я честно. - Полынная настойка. Крепкая. Горькая.
Бабушка взяла бутылку и некоторое время ее изучала сквозь очки.
- У, какой, - сказала она про ван Гога.
- Он абсента много пил, - сказал я.
Бабушка покачала головой и засмеялась. Я тоже посмеялся с ней за компанию, потом купил шампанского и пошел домой.
"Верлен, - думал я по дороге. - Лотрек. Хэмингуэй. Бедняги..."