Аннотация:
Ночь
Кап-кап-кап - бьет дождь по брезенту палатки, бегут, сливаются в ручейки торопливые капли, норовят пробраться внутрь. Мне всегда нравился этот ритм - ритм дождя, текучий ритм воспоминаний, навевающий дремотную грусть. Есть, наверно, в этом что-то атавистическое, от тех бесконечно далеких людей, одетых в звериные шкуры, что так же слушали дождь, выбивающий дробь на тяжелых пологах шатров. Не он ли породил первые ритмы шаманских бубнов, не его ли струны напели первую музыку чуткому слуху древних ведунов?
Кап-кап-кап... мы одни в этом лесу - я и дождь. Маленькая, выцветшая за годы брезентовая палатка среди многих и многих километров болотин и бурелома. Островок уснувшего времени, неделя покоя, мой способ бегства от грохота и гари городов. И еще - мой маленький личный поединок с собственным страхом. Не знаю, почему, но темнота всегда пугала меня, с детства мне чудились в ней чьи-то тихие, крадущиеся шаги, неслышимое дыхание, призрак подстерегающего зла. И с детства я, как могла, боролась с этим наваждением: отгораживаясь теплым светом ночника, прячась за хрупкой защитой нелепых амулетов - ну какое же чудище устоит перед грозным рыком плюшевого тигренка или одолеет взвод припрятанных под подушкой солдатиков? Но улыбки взрослых разрушали наивную магию детской веры и однажды мои храбрые игрушечные друзья не смогли меня защитить. Тогда я впервые поняла - нельзя прятаться от страха, рано или поздно он все равно найдет тебя. Надо просто посмотреть ему в лицо и тогда он отступит сам: ведь страх труслив, он властвует над нами, лишь пока мы сами готовы покориться ему. И бежит с поля боя, стоит только взглянуть ему в глаза. С тех пор началась моя маленькая невидимая война.
В этот раз все получилось как обычно. Суетящиеся вокзальные толпы, мимолетные знакомства в плацкартном вагоне, обшарпанный автобус, кое-как ползущий по разбитым шоссейкам от деревни к деревне и натужно скрипящий железными костями на каждом ухабе. Встаем на повороте, водитель с матом выпрыгивает из кабины, лезет куда-то в изношенное нутро нашего престарелого Росинанта. Парень на соседнем сиденье шутит: "Пепелац без гравицаппы летает только по прямой!" Никто не смеется - тут не город, на другой автобус не больно-то пересядешь. Но нет, обошлось, ковыляем дальше, и спасибо, что не на своих двоих. И, наконец, Анохино, моя остановка, где за черными срубами и унылым вымокшим полем - лес.
Острый запах хвои и сырой земли, непуганые грибы, растущие прямо на тропинке. Горсть черники, терпкой сладостью растекшаяся на языке. Упругость палой листвы под ногами, усталая ломота в спине и плечах - рюкзачок-то почти с меня весом. И свинцовый блеск реки между сосен, старое кострище, привычное, давно облюбованное место стоянки, не испоганенное чужими пикниками и никогда не знавшее ни пьяных голосов, ни битых бутылок. Мой заповедный угол, убежище... дом. Встречай, родной, вот я и вернулась к тебе.
Простые заботы - поставить палатку, нарубить дров, снести к заветному пеньку припасенную горбушку хлеба - непременный гостинец для лешего. Гречка с тушенкой, пьянящий дух травяного чая. Густое тепло спальника, еще не отсыревшего (ох, надолго ли его сухости хватит при такой-то погоде!), шепот ночного леса, блаженная истома расслабляющихся мышц. Страх никогда не приходит сразу. Он выжидает, словно зверь, таится до урочного часа. Его время еще впереди.
Приближение страха я чувствую день так на третий. Слишком ярок закат, кровь раненного неба в чернильной сини туч. Это уже не безобидные облачка, что кучерявились вчера, кокетливо притворяясь то зайчиком, то птичкой, это тяжелые, беременные дождем грозовые тучи, заставляющие лес притихнуть в тревожном ожидании. Они ползут, подгоняемые ветром, едва не цепляя верхушки сосен, их ход величественен и страшен. Затишье... минута, другая... минуло.
Упругий удар воздушной волны, тяжкий гул стонущих сосен. Вихрь мятежным духом врывается в испуганный лес. Крик надломленной березы, скрипы и стоны - все тонет в штормовом гуле. Бегом, бегом лечу в палатку. Все давно убрано и закреплено, растяжки увязаны намертво, бубном гудит под ударами ветра до предела натянутый брезент. Ветер и бубен - только шаманских плясок для полного кайфа не хватает. Ничего, сейчас нам дождик спляшет - мало не покажется! Едва успеваю дернуть язычок "молнии", как с неба рушится ливень. Да-а, давненько я такого не видала! Курю, высунув нос в отверстие не полностью застегнутого входа. Тугие струи оглушительно лупят по брезентовой крыше, звонко выплясывают на нарочно оставленных под дождем закопченных канах - хорошо, мыть с утра не придется. Не поплыть бы только ночью, на такое безумство природы моя трепанная жизнью палатка все же не рассчитана. А, ладно, где наша не пропадала!
Первый восторг быстро сходит, гроза постепенно утихает, превращаясь в обычный дождь. Уже совсем стемнело... И тревожный холодок, что я так старательно пыталась не замечать, мурашками ползет по спине, заставляя кутаться в спальник и прислушиваться к шелесту капель, чутко ловить посторонние звуки. И черт меня дернул каны выставить! Капли звонко цокают по алюминию и мне все время кажется, что за их раздражающим перезвоном я не услышу, как подкрадывается к палатке... кто? Господи, да о чем я, тут на добрый десяток километров человека не сыщешь. А зверь и сдуру к пахнущей дымом стоянке не подойдет. Клубится тьма в углах палатки, своя, уютная и теплая тьма, но за тонкой стенкой сторожко молчит ночной лес и внезапно я чувствую, что он смотрит на меня. Не человек, не зверь - огромное, чуждое, непостижимое человеческим разумом существо, древнее, как сама земля, исполненное угрюмой, потаенной мощи. С шорохом осыпается хилая броня логики, обнажая первобытный нутряной страх, унаследованный от предков в звериных шкурах. Руки сами нашаривают топор, гладкое дерево топорища надежно ложится в ладонь. И вдруг я нестерпимо остро понимаю, что действительно здесь одна. Одна против этого гигантского существа, пришелица из другого мира, мира машин и огней, чужая, незваная гостья. ОНО смотрит на меня из темноты и взгляд его хищен. Века молчаливой ненависти, души тысяч убитых деревьев и умиравших в ловушках зверей - все они здесь, они ждут, их час уже близок. Раздавить, растерзать нахальную букашку, что осмелилась вторгнуться в их дом, сполна отомстить за все. Десяток с лишним километров до ближайшего жилья, десять километров волглого мрака, неверных тропинок и черных топей, корявых древесных рук, дыхания за спиной. Никто не придет на помощь. Я одна. Одна против этой чудовищной силы. Страх ледяным комом скручивается в животе, подкатывает к горлу, кузнечным молотом колотится о ребра. ОНО здесь. Я чувствую движение за стенкой палатки, ЕГО жажду и злое торжество. ОНО играет, как кошка, то отступая, то вновь подкрадываясь ближе, наслаждаясь собственной властью и ужасом обреченной добычи...
ДОБЫЧИ?! Клокочущая звериная ярость захлестывает меня. Ярость столь же древняя и слепая, как и мощь вековечного леса. Ярость, что живет в человечьей крови с позабытых времен, в каждом - от охотника с кремневым топором до холеного преуспевающего бизнесмена. Это она бросает вперед, на собачьи клыки загнанного в ловушку волка, это она вскипает в мальчишке, прижатом гопниками в темной подворотне, она превращает в зверей нас, высокомерных детей цивилизации, забывших о собственной сути. Загляни в себя, человече - кого ты увидишь в потаенном углу души своей? Зверя. Первобытного дикого зверя, упрятанного под слоем морали и с детства внушенных правил. Этот зверь спит до поры, смирённый воспитанием, закованный в цепи приличий, но стоит ослабнуть оковам - и выходят на улицы стаи волчат в поисках жестоких развлечений, и захлебывается криком толпа, вдыхая смрад инквизиторских костров, и шествуют по страницам книг "герои" - убийцы. Но эта же ярость выжигает в нас плесень страха, заставляет одолевать собственную немощь и боль, поднимает с колен и плевком летит в лица палачей. Выбирай, человече - во что обратишь ее ты?
Ярость... это она шагнула в ночной лес из маленькой выцветшей палатки - древняя кровь против древнего мрака, зверь против зверя, одно порожденье глубин подсознания против другого. Она клубилась во мне темным огнем, памятью рода, и отступали наважденья, стлались тенями, уползая обратно в ночь. Ярость шла босиком по мокрой хвое, оступаясь на шишках, и страх умер.
Страх не выносит взгляда, он всегда там, куда ты не смеешь заглянуть - за спиной, за дверью, в потайном уголке души. Посмотри на него, рассмейся ему в лицо, и он уйдет, скуля побитой собакой. Рассыплются в прах чудовища, обернутся кривыми елками и обомшелыми пнями, и нет больше шагов в темноте, и никто не дышит в затылок. Только ночь, лес и дождь, теплый летний дождь, шелестящий в листве, и тонкая полоска светлеющего неба на горизонте. Кап-кап-кап - бьют капли по брезенту палатки, по закопченным походным котлам. Мы одни в этом лесу - дождь и я. И никаких чудовищ, кроме тех, что живут в моем собственном мозгу. Никаких чудовищ... кроме меня?
|