Аннотация:
Ветер над городом
1
Ветер моет город, как заботливая хозяйка парадные окна своего дома. Дом моей жизни пуст, никто больше не придет в эти стены. Стены смеются лишь ветру, который ребенком пробегает по улицам осени, разбрасывает дожди, листья и вечер, бьет в дребезжащие стекла точно в огромный бубен.
Ветер кружится над городом и днем, и ночью. Ночь осыпается на зябкие улицы красными, желтыми, зелеными, фиолетовыми искрами фонарей, фар и фосфоресцирующих холодных трубок. Трубные лучи могучих прожекторов режут небо, тщетно пытаясь помочь пролетающим в льдистой холодной синеве одиноким промерзшим птицам. Птицы простужаются и хрипло кашляют на разветвленной металлической проволоке проводов и киосков, их голоса нервны и неровны, их крики чужды и печальны мне, за окном словно бы шелестит и скрипит мокрый пернатый бубен.
Ветер, о ветер, как же я устал от своего одиночества! Одиночество окружает меня как удушливое ватное одеяло, как тридцать изношенных лет моей жизни, как веер из порванных лунных лучей. Лучи ночных светил бесшумно бродят по квартире, где я пишу диссертацию, читаю старые книги или же пытаюсь построить новую, неизвестную счастливым людям лета философию. Философия получается странной и замысловатой - я часто представляю себя многопланетным существом, которое задает разнообразные ответы, но ни на один из них не может получить вопроса. Вопросы о происхождении осени, о восходах и закатах добра и зла, о последних минутах умирающего лета не могут быть даже сформулированы, так они загадочны и темны. Темной ночью я иногда выхожу на прогулки. Прогулка очищает от неверных и ложных всполохов неяркое горение моей внутренней души. Душа любуется и восхищается иссиня-мокрым асфальтом, вспышками и мерцанием света на переливающихся из мрака во мрак ручьях воды, темными, точно неотделимыми от осенней пустоты фигурами прохожих. Прохожих не так уж и много - обычно я выхожу из дома в поздние часы, когда люди ссорятся в коконах своих душ или же коптятся в лучах своих телевизоров. Телевизор стоит и в моей комнате, но молчит во все дни жизни моей - как я чувствую, он нарушает священную свадьбу ветра и осени, как я думаю, он вызывает ревность дождей и скорбь улетающих птиц, как я готов поклясться, он не более чем самолюбивый и скучный электронный бубен...
Ветер приносит мне и деньги, на которые я живу все эти холодные неяркие дни. Днем, а иногда и вечером в моей квартире прорезаются телефонные звонки, и незнакомые, но вежливые и разумные голоса спрашивают о частных уроках. Уроки я уже много лет создаю сам из ночной темноты недорогими газетными объявленими, сгущающимися каждый понедельник, вторник и четверг в каждом торговом ларьке окружающего меня маленького мира. Маленький мир за окном моего обитания кажется мокрым, сверкающим и водянистым, но, если только это необходимо, я покидаю свой дом и еду соучаствовать и сочувствовать отдаленным концам своего города. Город существует в эти часы как огромный влажный мозг, текучая амеба, испанский барабан, исполинский бубен...
2
Девушка-бурятка красива и выглядит необычно - темные волосы стекают по ее лицу точно струйки смолы. Смола глаз кажется мне гладью далекого озера в сибирской тайге, на берегах которого огромные спелые сосны копят в себе про запас сотни жарких лет и холодных зим. Зимы в тех густых и пышных лесах морозны и свирепы, они на долгие месяцы расправляют свои тяжелые снежные крылья над звонкой промерзшей землей - пока не придет спасительное лето. Лето в тех изобильных и широких землях горит безудержным солнечным пламенем, кипит птичьими криками, купается и плавает в одиноких озерах и щедро разбрасывает свой прекрасный и яростный свет. Свет и тепло мерцают в темных живых глазах девушки словно влажные осколки ушедшего лета - это чувство радует и согревает меня.
Девушка хочет поступать на подготовительное отделение психфака Московского университета. Университет мне хорошо знаком, я ведь тоже его выпускник, хотя и с другого факультета. Факультет для поступления выбрала не сама девушка - как выясняется из разговора, эту идею подсказал дед, пользующийся в ее семье большим авторитетом. Авторитет деда вначале кажется мне несколько необычным, потом я вспоминаю, что у сибирских народов еще сохранились некоторые патриархальные обычаи и нравы. Нравы этой семьи мне не очень понятны, я узнаю только, что девушка прибыла в Москву вместе со своей матерью. Мать вижу лишь краем глаза, она один раз проходит через коридор в конце занятия - высокая женщина с монгольским, как и у дочери, типом лица. Лицо этой женщины ничем не заинтересовало меня.
Девушка уже плохо помнит, знает и понимает математику. Математика не осенила ее своими светлыми крыльями даже в начальной школе, а теперь диспозиция великой битвы с отдельно взятым невежеством стала и вовсе безысходна и загадочна. Загадочное смущение появляется на молодом личике снова и снова, девушка часто и нервно дергает и растягивает пальчики рук. "Руками-то я нормально работаю, а вот головой соображаю плохо", - поясняет она растерянно, - "вот и дед мне сказал - езжай и поступай туда, на психологический". "Психологический - дело трудное, - возражаю я, - и учиться там будет непросто". "Непросто, конечно, - со вздохом соглашается черноглазая красавица, - но надо. Надо бы и мне немножко позаниматься, а то вот приходила к нам на днях беременная, нужно было вычислить, когда ребенок родится, и кто он будет - мальчик или девочка. Девочка-то я не очень образованная, в школе-то училась плохо, ну и насчитала совсем не те цифры. "Цифры понимать - это дело важное", - здорово рассердился на меня тогда дед, -"а то скоро в Сибири никто шаманов и слушать не будет!" "Будете поступать на психологический после шаманской практики?" - поражаюсь я. Я не совсем верю заявлению собеседницы, но та охотно подтверждает: "да, я внучка шамана, всю жизнь только этим и занималась". Занятие математикой тянется еще час с лишним, в результате я окончательно убеждаюсь в полном незнакомстве с предметом моей ученицы. Ученица идет в другую комнату и выносит оттуда деньги. Деньги описывают плавную дугу и падают на гостиничный ковер - это изумляет меня.
Девушка легко очищается от невысказанного упрека в пренебрежении - оказывается, деньги всегда надо передавать именно так, бросив или положив, потому что только тогда скрытое в них древнее зло не получит своей сумеречной власти над обеими душами - и платящей, и получающей. Получающая деньги душа в ответ легонько улыбается. Улыбаюсь я лишь про себя, внешне мое лицо по-прежнему остается и пасмурным, и спокойным. Спокойно беру брошенное, и тут девушка предлагает еще и выпить травяного чаю. Травяной чай - дело приятное, к тому же этим вечером я почти угас от переизбытка холодной дождливой стихии и надеюсь теперь, что священный напиток заново заварит и обновит меня.
Девушка разливает густой терпкий чай со странным вкусом, я осторожно отхлебываю и задумчиво смотрю на нее. Она возмущается: "А какие в Москве цены несуразные - по сто долларов за час магии! Магия вообще должна быть бесплатной, ведь мы же людям помогаем, вот и дед всю жизнь меня учил - никаких денег! Деньги кто захочет, тот пусть сам и подарит, но вот просить у них нельзя ничего!" Ничего не отвечая на это, я напряженно думаю - мне кажется, что она ожидает моего невысказанного вопроса - но какого? "Какого цвета моя аура?"- наугад спрашиваю я. Я жду ответа немного иронично, но шаманка смотрит мне за голову без тени смущения и охотно отвечает: "Сейчас зеленая". Зеленая воображаемая заря над головой кажется мне забавной, это немного напоминает зеленую витрину зоомагазина за моим любимым ночеглазым ежеосенним окном. Окна в комнате, где мы сейчас сидим, тоже ведь поблескивают красивыми искрами от лучевых пожаров витрин. Витрина - это аура финансовой жизни, если только вдуматься в вопрос сосредоточенно и глубоко. Глубоко в глазах моей собеседницы что-то неуловимо меняется, она наклоняется вперед и со скрытой дрожью в голосе произносит: "так, вижу я, что ты одинок и избран для камлания, что ты видел мировое древо и слышал голоса нерожденных". Нерожденные неосязаемые предки не особенно удивляют меня, но вот от такого сочетания пристального взгляда широких зрачков и странного дрожащего голоса все-таки становится немного не по себе. Себя я считаю человеком достаточно выносливым, загипнотизировать мою бедную душу нелегко, и все эти цыганские свои деревенские свои штучки пусть пробуют на ком-нибудь другом - пожалуйста, только без меня...
3
Ветер вновь напевает за окном, девушка больше не смотрит в мои одинокие глаза. Глаза постепенно начинают сонно закукливаться и закрываться, становится немного скучно, и я ищу новую тему для разговора. Говорить лучше всего о шаманской атрибутике... наверное, так оно и есть... "Есть ли в этом доме какие-нибудь вещи для камлания, например, бубен?"
Ветер, радостный ветер молодого сознания сразу оживляет черты лица моей ученицы, та становится на корточки и залезает под кровать. Под кровать широкую, низкую, ровно ничем не интересную - словом, заурядную мебель недорогой гостиницы. Гостиница вокруг уже затихает и готовится ко сну, накатывающему волнами и на меня. Меня словно бы растворяет тепло батарей отопления, горькая скука одинокого вечера и предстоящая грусть от возвращения домой - все это давит тяжелой шапкой мыслей на бедную мою душу. Душа же молодой ученицы тем временем искренне радуется возможности показать чужеземцу свою любимую игрушку - странную, темно-коричневую (может быть, очень старую?), размером с маленький детский барабанчик да еще вдобавок и с длинными кожаными полосками! Полосы света от луны неожиданно протягиваются сквозь окно и ложатся на неровную кожу барабана словно ласковые руки любовницы, словно теплое сияние рассвета, словно дружеские руки сна. Сон окружает меня как мелкая осенняя морось, барабан расплывается во влажной застилающей мои глаза пелене, и вдруг сквозь дрему я слышу странное предложение - выйти на балкон, подышать свежим ветром и постучать в сибирский бубен.
Ветер лезет под куртку безжалостно - по-воровски и по-грабительски - да и на балконе стоять сейчас уже довольно холодно, но я все-таки стараюсь терпеть. Терпеть и тихо бить в бубен - мне и самому вдруг стало интересно поколотить немножечко в самый настоящий символ самого настоящего шаманства! Шаманская профессия, как оказывается, здорово согревает, с каждым ударом я словно бы получаю растущую власть над холодным и тяжелым ветром. Ветер и бубен - ветер и время - вечер и время - ветер, ветер, ветер, вечер, вечер, вечер, север, север, север, море, море, море, горе, горе, горе, гордый, гордый, гордый, твердый, твердый, твердый, верный, верный, верный, горний, горний, горний... Горний воздух сгущается, пространство гудит все пронзительнее и сильнее, и я чувствую, что и космос начинает петь в такт бубну, что поют и все люди - эти частицы единого моря, единого горя и единого мира! Мир вокруг начинает пробуждаться, вот уже слышны и грозные крики потревоженных врагов - духов преисподней: "Прекратите хулиганство, что это такое - поспать не дают, эй вы там - немедленно кончайте!.." Кончается и время вокруг меня, и начинается новая историческая эпоха. Эпоха древняя и в то же время эпоха юная и ясная- я шаман, я камлаю на берегу холодного северного моря, вокруг горькая осенняя ночь, невидимые духи скользят над головами собравшихся соплеменников, подземный, земной и надзвездный миры гулко раскачиваются и гудят в такт ударам бубна. Бубен звенит как мощный ствол мирового дерева от земли и до неба, я начинаю видеть струящийся из глубины Вселенной тусклый свет, но вдруг душу затапливает яркий и колючий звон. Звонок входной двери трещит и грохочет от множества кулаков. Кулаки барабанят по нему столь же неистово и грозно, как минуту назад неистовые и грозные духи пели над просторами сильного северного моря. Море послушалось духов и затопило нового шамана, чтобы заглушить его великий призывающий бубен...
Ветер свистит в моих ушах, когда я возвращаюсь домой, расстроенный и угнетенный, опечаленный парой искренних и крепких зуботычин, а позднее еще и милицейским протоколом о нарушении внутреннего распорядка в гостинице. Гостиница медленно растворяется в сумраке и скуке поздней ночи... Поздно ночью я долго вслушивался в звуки далекого города, и вдруг мне показалось, что среди них все еще неумолчно звучит тот, главный, приказывающий земле каменеть неподвижно, а небу висеть хрустальным куполом и не падать на землю - тихий и твердый бубен... Мой бубен.
|