Большими и широкими шагами, медленно и плавно уходит, мой друг, из меня нечто тайное и незримое, метафизическое. Закрываю глаза и вижу берёзы: августовские с черно - белыми стволами, будто на сливочной коре провели метки, смолистые и несмываемые дождями. Вижу лавочку у плетёного забора, кто - то сидит и дымит прямо в звёзды. Красная коробочка торчит из кармана - "Прима" . Клёны, склоненные над землей, упираются о шиферную крышу осевшего дома. Влажный от тумана терн меж тем касается его террасы.
Я наблюдаю ребенка.
Вспоминаешь ли ты, мой друг, как забирались мы на открытый кузов огромной машины? Сильно пахло бензином. Но это ничего. Главное ветер и скорость, и, отдающие желтизной, панорамные лесостепи. Издали виднеется лошадь, одинокая и спокойная. Открывается только густая черная грива. Остальное в высокой траве.
Я наблюдаю ребёнка.
Помню сеновал. Вилы протыкают сухие душистые травы - горькую полынь и сладкий клевер. Вечереет. Фиолетовый сумеречный сироп разливается по небосводу. Хочется смотреть в самую даль полей, что поставит на сердце печать необъяснимой печали. Навсегда. Вместе с ней незабываемы и песни в колосьях. Через годы наткнёшься на строки: "В русских колыбельных, которые мне довелось слышать, сквозит надрывная славянская тоска - скула и даль, неразлучная со всей их музыкой" (Ф. Г. Лорка)
И его, иностранца, некогда пленило.
Я наблюдаю ребёнка.
.........
Время - сейчас: дым не в звёзды, в потолок. Вместо голоса ветра - метро. Вместо простора - дома и, значится, город. Балабановские дворы. "Зверь" Наутилуса. Трамвайные звонки. Богема в небольших кафе. Кто - то читает стихи. Он не курит "Приму". Он не купался в полях. Кто - то поёт. Он не слушал русские колыбельные.
..........
Время - сейчас: некому смотреть в глубину далей. Пустота. Одиночество.
Я не наблюдаю ребёнка.
Уходит из нас нечто тайное. Под названием "детство".
Ты отвечаешь мне, мой друг:
"Видно позабыли мы о синеве небес, разбавленных чуть еще светлыми тонами предрассветной полоски. О белёсом свете на мокрых травах, о холоде, что намеренно подталкивает к дрожи: негорячие скулы, несколько минут назад разогретые чаем, полусонные, но счастливые глаза - попробуй, найди подобное утро в пределах МКАД. Попробуй, только попробуй - ничего не найдешь. И лирика тоже не отыщешь в границах голого мерзлого города. Но он всегда есть в местах, где вырос, вот срывает, через потускневший от дождей деревянный забор, свисающую вишню - красную круглую кровяную и кисло - сладкую. Вот он, еще ребенок, собирает камешки и кладет их в карман, чтобы бабушке с дедушкой показать свою коллекцию, и обязательно спросить у них: " Ведь они драгоценные может быть, верно? ". Старики улыбнутся и скажут: "Возможно". Нет их теперь здесь. Лишь кресты дубовые, воткнутые в землю, напоминают о существовании людей, и о том, что жизнь вечна, а в ней бессмертны творец и пейзажи. Покуда есть они, есть и любовь, и искусство, и то самое чуть печальное, но светлое (не путайте с "тоской" ) слово нос - таль - гия, выросшее из сакральной глубины человеческой души"