Кондратюк Георгий Константинович : другие произведения.

Живой утопленик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Ж И В О Й У Т О П Л Е Н Н И К
  
  
  
  
  
  
  
  
   Автор вынужден обо всем рассказывать от первого лица. Он очевидцем был при каких-то событиях, но во многих лично сам и участвовал.
   Почему и вправе читатель не соглашаться с мнением и оценками автора - не всегда беспристрастного. Когда нам со стороны-то, мол, - видней.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Нами непонятое губим
   Вместе с именем любви!
   О. Манделвьштам
  
  
   1
  
   Каждый раз считал неуместным думать о нерешенном - "о женщинах и о любви". Такое, мол, в мои-то годы и когда вон сколько хорошего и разного на что еле хватает времени и, так называемой, нервной энергии.
   Но тем не менее.
   После моего такого упрека себе, если не расхохотаться, то без веселой-то улыбки не обойтись. Да еще после этого - то ли пуститься в философию, то ли благодарить вездесущего Творца.
   Но в само-то деле: неужели никогда не наступить "блаженное" время - когда непричастны будут женщины к наши-то мужским дела? Не будут мужчины чувствовать их присутствия ни фигурально, ни виртуально, когда нам вроде бы и не до их?
   Почему какой-нибудь из них сразу бы и не сказать: дело, мол, у меня есть (было когда-то) -- "в усмерть" когда нежелательно поблизости чего-нибудь женского? Всегда таинственного, непонятного и (всегда!) вдохновляющего на что-нибудь нисколько не чушь или так себе?
   Все это если и с неожиданными добавлениями при виртуальном появлении - несуществующей как бы и только с правом появиться - пока мне самому напоминание?
   Едва ли не одним из первых, что увидел человек на планете Земля, -- были вода и волны. Такие, что мы видим на море, озере, на просторах реки. Почувствовал наш пра- пра- предок и силу волн, когда вошел в воду где и глубины-то было ему по колена.
   С уверенностью, что волны, как мешали всегда и везде во веки веков, человек долго не ждал ничего хорошего от волн. Благо для выживания на материках планеты ему хватало энергии его мускулатуры, потом способностей домашних животных и, наконец, силы ветра.
   Волны от ветра, а ветер - если проследить всю цепочку преобразований энергии - от лучей солнца.
   Не бездельничают люди - одна за другой мозговые атаки и в направлении неукротимой мощи волн: как бы часть какую-то их энергии использовать с пользой для человечества!
   Где огромные по высоте волны прилива и отлива -- кое-что сделано. Энергию волн преобразуют в электрическую, с которой человек с недавних пор на "ты".
   Не оставлены без внимания и волны даже и без белых пенных гребней. Если они высотой в метр или немного меньше.
   Их энергию сходу преобразуют в электрическую разной конструкции поплавки. Якорь вцепился в дно волнообразующей акватории, волны то приподнимают поплавок на сколько-то, затрачивая свою энергию, то позволяют вернуться в исходное положение.
   В экологическом отношении безупречный генератор энергии. Правда, его работоспособность капризна: чем ниже волна, тем меньше энергии, а нет волн - сиди в квартире без света и перед потухшим экраном телевизора.
   Именно это меня и уберегло от чрезмерных восторгов при знакомстве с еще одним преобразователем солнечной энергии в электрическую -- с последующими электрообогревом, электроосвещением и т. д.
   После чего считаю уместным повторить усвоенную мной аксиому: "Учись у природы!"
   Тем более что урок мне достался такой, что наверно и на том свете не раз о нем вспомнишь. Причем - вспоминать придется со многими неприятными подробностями.
   Случилось так, что в осенний ветреный день 26 октября (год с достаточной точностью не помню) пришел в знакомое мне место на Золотом пляже и нырнул в волны Феодосийского залива. После чего не секунды и минуты, а в более продолжительные промежутки времени уговаривал себя. То -- мол, двум смертям не бывать - не забывай. То, мол, как раз в последнем бою нам и приходится биться до последнего дыхания.
   Навстречу ветру и волнам (более несуразного не могло быть) унесло меня в море за полмили. С моря ветрище мокрый - если бы кто с берега попытался в мою сторону смотреть, в первый же миг бы и отвернулся. Да и попытаться-то смотреть в мою сторону был некому: три или четыре фигурки бились на пределе сил с ветром так далеко от места моего старта, что мог бы только разве что один из них через оптику бинокля меня разглядеть среди бушующих волн.
   Мокрое среди пенных гребней, округлое -- вроде оторвавшегося рыбацкого поплавка что ли. То появится на гребне волны, то скатится с нее - скорее всего в бездонную зыбь и навсегда.
   Если об этом вспоминаю-пишу, значит и- в тот раз не пришлось нараспев сказать себе и всему, что могло бы услышать: "Мир вашему дому!"
   Сам таки выплыл к берегу. Избитый "вусмерть" о камни защитной каменной гряды. Выполз утопленником (так решила, кто первой подошла ко мне) из-под воды прибарьерной лагуны (до сих пор не пойму и никто мне пока не объяснил: почему живым-то остался). Если та женщина почти все видела и была уверена, что что никак не могло быть живым выползавшее из воды на пляжный песок.
   Выползавшего после того, как волны меня избивали - сначала безжалостно били и били о каменную гряду и через нее наконец забросили в лагуну. В лагуне утопленником, без дыхания под водой был не менее пяти минут (единственная свидетель об этом не раз говорила такой настойчивостью, что никто не решился ее показания считать сомнительными).
   Вот уж действительно ошарашенным ходил после этого сурового урока. Ходил, пока со мной нянькались в больнице (как было тогда положено по нормам здравохранения - почти полмесяца). Ошарашенным оставался и при так называемом амбулаторном лечении. Когда мне рекомендовано было - минимум умственных напряжения и как можно чаще прогулки на свежем воздухе. В одну из таких прогулок без напряженных и вообще без каких-то умствований разгадал-таки -- понял почему от берега меня уносило в море, когда ураганный ветер дул и волны-убийцы катили в обратном направлении.
   Именно таким, а не по-другому досталось мне близкое знакомство с энергетическими возможностями волн. И лишь немного не через пять месяцев мне понятным стало такое, что едва сдержал себя - не напугать чтобы никого криком "Эврика!". Во мне все кричало о найденной разгадке.
   Такое было со мной сначала на берегу Феодосийского залива, а потом и по возвращении оттуда. В моем временном холостяцком жилье.
  
   2
   Проектное задание для моей очередной изобретательской задумки сформулировал почти в один присест. Надо сделать, мол, устройства такие, чтобы можно было накапливать энергию волн. Причем - не только тех, что в шторма. Накапливать и когда накат еле улавливаемый -- когда невысокие волны местного происхождения и те, что пожалуют к моему берегу из-за штормов где-то в морской дали.
   Подобные явления у берегов России едва ли не каждый день - когда волны мерить приходится не метрами. Росточком, как говорится, не вышли: четвертями распяленных пальцев, а то и сантиметрами их росточек можно мерить.
   Но никто не вправе забывать - о чем себе то и дело напоминаю, - что с миру по нитке и - голому рубаха.
   Как накопить бы энергии побольше из не очень-то больших волн? Только это - на другое пока внимания не обращаю. Как потом непосредственно ли расходовать энергию, преобразовывать ли ее каким-то образом в электрическую - время покажет. Об этом, не сомневаюсь, головная боль давно и у многих.
   Сначала - как всегда - пришло в голову настолько простое, что не сделал ни одного карандашного рисунка. Даже и общих чертах - никакого подобия эскиза.
   Мол, незачем, когда все примитивно просто. Удивительно, мол, единственное: неужели до меня до подобного никто не додумался? Неужели нигде нет в натуре сооружения, похожего на то, что мне, того и гляди, начнет сниться?
   Конечно же необходима внушительных размеров емкость. Где бы хранилась накопленная энергия волн. Емкость должна быть в соприкосновении с волнообразующей акваторией - на берегу того же моря.
   Фронтальная часть - то бишь рабочая стенка в виде не очень высокого барьера и омывается с обеих сторон водой. Той, что перемахнула через барьер - находится в накопительном бассейне (в таком сочетании эти слова буду использовать все время). И - водой, что пока на воле и поведение которой почти всегда непредсказуемо.
   Стенки и днище накопительного бассейна водонепроницаемые. На уровне днища должен быть преимущественно трубчатый водовод. По нему вода мола чтобы устремится туда, где предстоит ей потрудиться - отдать энергию волн. Ту -- что в ней таилась до поры до времени.
   А попадает вода в накопительный бассейн - в него волны опрокидывают свои гребни через верхнюю кромку невысокого барьера. Поскольку барьер единственное, что помогает опрокидываться гребням волн и накапливаться воде в бассейне, придумано ему название -- "накопительный барьер".
  
   2
  
   Если вспоминать не только о самом важном в этом изобретении, то следует рассказать и о женщине, что увидела выползавшее из воды чудо- юдо. В отличие от Нимфы с малышкой на берегу Таганрогского залива, у этой женщины есть фамилия - Иванова. Знаю, что она из Белоруссии, из города Осиповичи.
   Нимфа меня вдохновляла как бы: торопила с размышлениями и с изготовлением образцов незабвенного "Супинара". Прямо как у Чадского: "Спешил, летел, дрожал - вот счастье, думал, близко!" - поскорее бы сделать устройство таким, чтобы Нимфа могла весело и легко накапать сколько надо под грядку помидор или под клумбу гвоздик.
   С Ивановой получалось все как бы и наоборот. Вмешивался ее образ - больше реальный, чем додуманный - в минуты очередных моих мозговых атак (если честно - после каждой победоносно завершившейся каждой атаки).
   Само появление Ивановой - слов при этом никаких - несло смысловую нагрузку, что мной воспринималась: "Спешка и суета - зачем? Голова - тот же самый накопитель, но только не энергии волн. А такого, что необходимо для очередного шага к заветной цели." И неотразимо разумно в этом все и настолько, что случалось и откладывал подальше карандаш с ватманом, "перо- бумагу". Пел первое проникавшее в горло, шел в саду доделывать вчера на неопределенное потом отложенное или устраивал внеплановую прогулку в ту сторону, где море.
   Была как раз одна из таких прогулок - с обычной надеждой (вдруг да Ее встречу и в четвертый раз!). В моей памяти и сознании присутствовала она сначала как Незнакомка - после "односторонних" трех встреч (двев в Ессентуках и одна Феодосии) - когда в ее поле зренья хотя бы и малым самым вниманием "образина" моя должно быть и на миг не попала.
   Была и встреча, когда мы стояли друг перед другом и должно быть не моргая глядели друг другу в гляделки. Ошалелым был при этом от ее красоты, неожиданности встречи с ней и от чего-то более существенного. Ошалел так, что говорила только она, а ей от меня в том разговоре - ни слова.
   В Ессентуках такое со мной случилось. Вблизи от нас - пятый и шестой вагоны скорого поезда Кисловодск - Москва.
   С названием "Первая встреча" могло быть в моей мозговой картотеке то, что было перед этим в санатории "Виктория" в тех же Ессентуках (Северный Кавказ) во вторую половину не жаркого солнечного дня.
   Засиделся курортник "дум великих полн", в очередной раз упрекая себя за то, что вышел из спального корпуса не взяв с собой блокнот и карандаш (вдруг да забудится в иной форме явившаяся очередная "великая задумука").
   Березовая аллея не самая людная в санатории. Скамейка подо мной жесткая, но достаточно удобная. Уединение - никто и ничто не мешает. Впору было бы "вирши писать". Однако!
   Вижу на моих "командирских часах" - время идти выпить перед ужином стакан целебной минеральной воды. Резко поднялся да еще сразу и с поворотом направо. Сразу и - "она идет, как каравелла по высоким волнам"!
   Вот уж действительно случилось внезапное "носом к носу".
   Нисколько носами, но возможно мы чем-то и прикоснулись друг к другу - не запомнилось. Было не до этого: она метнулась в свое вправо, а мне удалось то же самое сделать, шагнув за противоположную кромку асфальтированной дорожки.
   Успел увидеть или почувствовал шестым чувством ее во всей необыкновенности. Почему стоял - смотрел не просто вслед. Взгляд метался от ее рыжеватых волнистых локонов на затылки до розовых пяток под перемычками босоножек.
   У второй встречи с ней название могло быть -- "Самое интересное".
   Возвращался из центра города в курортную зону кратчайшим маршрутом -- обогнув железнодорожный вокзал. Преодолевать пришлось толпившихся на платформе пассажиров и провожающих - из Кисловодска ждали поезд на Москву. Ждала и она (в тот же день мной крещенная именем Незнакомка). Вдруг среди столпившихся интервал между нами всего-то в полшага или в самый короткий шажочек.
   О себе судить не берусь. Но должно быть выглядел не просто остолбенелым с вытаращенными глазами. Ни поэтому ли у нее все время была улыбка от подбородка до бровей -- во все лицо?
   Не засмеялась, не захохотала только потому, что мы были не одни. Конечно ей помогло и другое: она торопливо понемножку откусывала и откусывала от вдвое сложенного блинообразного лаваша.
   - Угощаю! - отламывает краюху от пухлого блина, -- одна не справлюсь. Выручайте!
   Выручил. Более вкусного не только лаваша и не только в Ессентуках ничего не едал и не видал!
   Но не чрезмерно ли дорого заплатил за эту "вкуснятину"?
   Заняты мы были торопливым поеданием лаваша. Она более важного, чем "Выручайте!" ни слова сказать не успела. А у меня - и того хуже.
   Прямо-таки забыл, что умею говорить и знаю какие-нибудь слова. Когда самыми вполне походящими могли быть и какие угодно (на курортах многое проще и доступнее, чем где-то еще). И времени у нас было достаточно, чтобы сказать не только о лаваше и что ей придется спешить в хвост поезда.
   После невольной игры "в молчанку" наше расставание без слов было как бы и оправдано. Мы запыхались пока бежали в хвост поезда, где ждали нас многословные дружеские упреки проводника и мне досталось всего-то помогать ей карабкаться по ступенькам в тамбур вагона, из которого навстречу опаздывавшей наклонился проводник - ее принять готовый из моих рук в свои.
   Как говорится, в сухом остатке, и от этой встречи досталось мне до смешного мало. И всего-то!
   Услышал ее звонкий уверенный голос. Заподозрил -- что и она хотя бы что-то помнит о нашем столкновении- встрече в Березовой аллее. Удивление - необыкновенно тепло ее ладони и пальцев несравнимое ни с чем. В итоге: она неизмеримо больше, чем гений чистой красоты и всяких там "прелесть что такое".
   Поезд умчал ее в сиреневую даль с небывалой скоростью. Как бы опасаясь - догоню его и выкраду из вагона номер девять самое ценное, что ему доверено отвезти в Москву.
   У третьей моей встрече с Незнакомкой название "Недоразумение".
   Как и обе предыдущих, -- встреча была неожиданной. Немыслимо, казалось бы: двое не сговорившись встречаются за сотни и сотни километров от их случайной встречи перед этим.
   Мы вдруг оказались вместе на берегу Феодосийского залива. Она идет купаться в прохладной сентябрьской воде по тропе через заросли камыша что в километр шириной. Иду туда же и на тебе -- увидел "Незнакомку"!
   Ускоренный шаг с частыми переходами на бег не помогли. Она успела перебежать через Керченское шоссе, а мне пришлось пережидать подобие транспортной пробки - навстречу один другому два потока автомашин. Одни спешат въехать в окраины Феодосии, другим надо поскорее туда, где Керчь.
   Отстал от Незнакомки. Часа полтора если не два искал ее на пляже "Алые паруса" и на соседних с ним. Не нашел. Для своего успокоения придумал: "Успела в рейсовый автобус и укатила на пляжи в Приморское или береговое... Ищи ее теперь -- как иголку в стогу сена!"
   У четвертой нашей встречи пока нет названия. Она тоже началась вдруг, но еще продолжается и пока что не видно конца- краю это вроде бы вполне нормальной, полноценной встречи.
   Началась встреча в конеце октября. В те дни, когда - "прощай до будущего года бархатный сезон!"
   Курортников и курортниц в Феодосии осталось - по пальцам пересчитать можно было. Так нет же: "Если в конце сентября издали увидел Незнакомку и в следующие часы на всех пляжах искал - не имеет значения что не нашел. Невероятно, фантастика сплошная: когда-то мы встретились в Ессентуках и вдруг вместе в одно время оказались в Феодосии!
   Почему бы этакой фантасмогории не продлиться? (На что я и надеялся все дни после ее исчезновения в сентябре)?".
   Фантастическое продолжалось! Всего на какие-то мгновения кженскоеогда возвращалось ко мне сознание на мокром холодном песке у лагуны. Самое первое - увидел над собой во что-то закутанное-закутанное ни чье-то женское лицо: "Ну конечно же -- моя Незнакомка!"
   После таких с ней встреч никак нельзя было мне оставлять без внимания то, что она как бы и она советовала. Не суетись, не спеши, накапливай в себе, мол, необходимое для очередного обмозговывания и этой интереснейшей проблемы - для "усовершенствования плодов любимых дум".
   Сначала держал в памяти, потом все-таки записал формулу изобретения. Написанное "превзошло" мои ожидания - убожество какое-то, а не формула. В ней объяснение тому, что и ежу понятно было бы и без каких-то моих слов.
   "Накопитель может заполняться если высота волн выше накопительного барьера" - такое в формуле?! В объяснении к чертежу, мол, уточняю такое же само собой разумеющееся?
   "Высота барьера должна соответствовать высоте волн - какая характерна и преобладает в данной конкретной местности".
   Написал и - смеюсь над написанным.
   "Открытие мы с тобой сделали такое, - приглашаю мою бывшую Незнакомку смеяться вместе со мной. - Ну почему до нас никто не додумался до этого - проще простого!"
   Смеялись мы после того, как Незнакомка стала Ивановой и прибывала почти неделю моей женой. Тем и другим стала при обстоятельствах не ординарных.
   Началось это недоразуменье из-за того, что она сколько-то одна и никого вблизи оставалась возле меня, выползавшего из воды на пляж.
   Должно быть в какие-то мгновения она стояла ни жива ни мертва: на нее из воды выползает что-то с дрожащими человеческими руками и своей залепленной песком и грязью окровавленной головой вот уже и придвинулось к ее ногам.
   Она конечно кричала под взмахи обеих рук - почему так быстро и прибежали к ней молодой человек баскетбольного роста и красивенькая девушка, росточком едва ли на много, чем ему по пояс.
   "Баскетболист" оказался не только в хорошей спортивной форме, но знающим и умеющим делать самое нужное.
   Утопленника он вынес на сухой песок. Уразу же проверил и убедился, что у попавшего в беду признаки какого-то дыханья и пока что не совсем угасли сердцебиение и пульс. Два слова спортсмена и такой решительный жест, что его прелестная подруга со спринтерской скоростью рванула какой угодно ловить транспорт на Керченском шоссе.
   Вскоре она вернулась и привела с собой на все готовых двух мужчин.
   Пока полуживого меня перенесли к микроавтобусу и укладывали между креслами, Незнакомка сбегала за моей пляжной сумкой с одежонкой и с ней не расставалась всю дорогу от пляжа до больницы. Сидела наклонившись надо ной -- то и дело поправляя чехлы - один из снятых с кресел под меня постелили на пол, а другим - накрыли так щедро, что даже и с головой, Верхний чехол она то и дело приподнимала над мои лицом (мог без помех чтобы вдыхать- выдыхать).
   В моей сумке верхними оказались ветровка и полотенце. Из них женские руки сделали похожее на подушечку и осторожно подсунули мне под затылок.
   Всю жизнь буду жалеть с уверенностью, что подобного не повторится. Что не увидел Незнакомку в эти минуты и не почувствовал какими теплыми, осторожными, заботливыми были ее руки.
   Оставаясь Незнакомкой, приподнимая чехол, она с тревогой вглядывалась мне в лицо - боялась увидеть малейший признак, что мне стало хуже, с нарастающим подозрением: "Я с ним когда-то где-то встречалась!"
   По необходимости (когда был без сознания) записали ее моей женой. В этом звании (должности ли) вписана была Незнакомка в больничный регистрационный бланк.
   Кто привезли мена - шофер и его босс, хозяин микроавтбуса, "умыли руки" тотчас же. Когда меня положили на больничные носилки и освободились кресельные чехлы, их микроавтобус рванул к воротам и через них от больницы куда-то в город.
  - Нас, мол, красивенькая девушка остановила на Керченском шоссе и сказала, что на пляже утопленник пока что живой. Мы помогли его перенести к себе в автомашину, вот и к вам и привезли вместе с его вещичками и вот с ней, -- шофер кивнул на Незнакомку.
  - Знать больше ничего не знаем. Привезли вам его с женщиной красавицей - у нее спрашивайте. Не у нас. Она конечно всё-всё знает, -- босс добавил несокрушимо уверенно к сказанному его шофером.
   Через неделю после реанимации мне больничное койкоместо определили в обычной двухместной палате. Где однорукий мой сосед с завидным усердием коллекционировал больничные сплетни и новости. От него и стало мне известно многое о недоразумении в ординаторской.
   Врач заподозрил почему-то Незнакомку в неискренности. Она ему все рассказала что видела, назвала свою фамилию и откровенно заявила, что кто я, откуда и почему оказался на пляже в прямом смысле у нее под ногами -- не знает.
   Прибежала Олечки-регистратор и вписала в бланк все что продиктовал врач.
  - Адрес, откуда он, фамилию имя - что мне писать? Утопленником что ли?
  - Так и запиши "утопленник Иванов" - только простым карандашиком, а не пастовым. Когда утопленник сможет разговоривать - карадашное сотрешь резиночкой и впишешь все-все, как положено. Олечка ты у нас работаешь два месяца...
   - Два с половиной! - торопливо уточнила девушка.
  - Тем более... Знающий, опытный медицинский работник.
   С чем Оля сразу и согласилась. Но фамилию "Иванов" не спешила вписывать.
   - Как же записывать его по фамилии жены, когда не знает она как его зовут! --Олечка, ты получила Аттестат зрелости. Неужели не созрела... Неужели вам в школе не объясняли: жены могут быть законными и такие, что в каком-нибудь так называемом "гражданском браке" - театральном, на время командировки, киносъемок, турпохода, круиза ли по Черному морю и...
  - Курортные.
  - Правильно!.. Все знаешь оказывается.
  - Но хотя бы имя-то!
  - Может не успел и он узнать как "жену" зовут. "Милая там или моя страстно любимая!" наспех промямлил - им и этого казалось достаточно.
  - Зачем же пошел из-за нее в море топиться?
  Даже и мой безрукий сосед не знал на каких основаниях сложилась такое предположение. Не знал и врач - в чем сразу и признался "опытному медицинскому работнику".
  - Сердечные дела такая сложная вещь, Олечка!
  - Знаю, - похвасталась Оля врачу своим всезнанием. А после этого разговора с ею уважаемым врачом - и всем в регистратуре и всем подружкам рассказывала как есть "всю правду".
   Курортная жена утопленника, мол, в самом деле удивительно красивая. Такая, ну прямо, -- случись что не так, любой курортник бы с горя из-за нее побежал топиться. Но и жестокая - из камня будто сделанная. Врач сказал, что случай настолько тяжелый - операции необходимы, переливание крови, капельниц дюжину, с головой все ли в порядке и многое другое называл. Глаза "квадратными" (самооценка Оли) у юной регистраторши, а у курортной жени и слезинки ни одной на щеках не появилось.
  - Молча слушала и каменела-каменела, -- слов подходящих Оля не находила и говорила хотя бы приблизительные. - Вся как гранит под памятником Айвазовскому.
  После этой и такого рода информации мне то не по себе становилось, то больше, чем по себе. Почему за письменным ли столом, во время прогулок ли когда вновь придуманным отвергаю мной придуманное - соглашаюсь как бы с ею подсказанным -- все чаще произносил Ивановой адресованное: "Смотри, какие молодцы мы с тобой сегодня!"
   Или другое что с радостью вырывалось, признание ли в неудаче -- все было теперь с непременными "ты смотри-ка" и "мы". Не хотелось расставатться с ней - быть чтобы вместе с ней, а Ивановой - неразлучно со мной.
  
   2
  
   Не это ли недоразумение помогало мне сначала мысленно, а потом и на генеральном чертеже добавить к накопительному барьеру пандус. Такой, что по длине равен барьеру, состыкован с верхней кромкой барьера, а нижней частью упирался чтобы о дно волнообразующей акватории.
   Чтобы не била изо всех сил каждая волна по фронтальной стенке накопительного бассейна. Была чтобы возможность у волны за волной при минимальном для них противостоянием накатываться к верхней кромке фронтальной стенки накопительного барьера.
   Теряя часть энергии при этом, волны скорее всего и поднимут свои гребни до предельной высоты. После чего ни какой-то минимум, а максимально возможная часть каждой волны вынуждена будет через барьер опрокидываться в накопительный бассейн.
   Несомненно повысится коэффициент полезного действия накопителя. На пользу пойдет и то, если мы сделаем верхнюю кромку барьера со скосом во внутрь накопительного бассейна. Еще больше чтобы воды, накатившейся до кромки барьера, сливалась в бассейн и -- как можно меньше по пандусу откатывалась бы назад, в море.
   По обоюдному согласию с Ивановой наше прибрежное сооружение мы стали называть: "Пандусный накопитель энергии волн". О чем следовало бы мне Ивановой напомнить по телефону хотя бы. На всякий случай: вдруг она посчитает несущественным поставить впереди трех слов четвертое - к названию вот-вот готового изобретения.
  Не обманывал себя и не стал бы ее обманывать. При всем при том -- при таком в телефонном разговоре у меня было бы главным -- возможность еще и услышать, как она говорит и с каким звонким колокольчиком всегда многое в ее словах.
   Ее голос неповторимый, неподражаемый - само собой. Прелесть его не меркнет из-за хрипов посторонних звуков из телефонной трубки. Ни с чьими не сравнимы по красоте - несравнимо необыкновенными становятся ею произнесенные обыкновенные, самые- самые казалось бы обыкновенные слова. "Минута с ней - небесный рай!"
   Но к такого рода моих телефонных разговоров с ней "путь был и не легок, и не скор". И снова -- по объективным причинам.
   Началось, можно считать, первое недоразумение у ворот больницы. Охранник не разрешал чужой автомашине пересекать едва приподнятую над асфальтом цепь. Поговорил охранник по телефону с дежурным врачом: передал врачу слово в слово сказанное ему незнакомым шофером - привезли, мол, утопленника.
  - Везите его туда, - охранник вручил шоферу бумажку с адресом морга и было начал объяснять как туда проехать.
  - Он живой! - рявкнул босс и добавил пару таких мужских слов, что цепь угодливо легла под колеса дрожавшей от нетерпения автомашины.
   Дежуривший врач первым произнес оказавшееся прилипчивым словосочетание "Живой утопленник". А вскоре без нашего согласия, без клятв друг другу в верности, и без церковного венчания объявил меня и перепуганную Иванову мужем и женой (о чем свидетельствовало Олей аккуратно вписанное - неважно что грифельным карандашиком - в официальный регистрационный бланк).
   Самым далеко не простым и более чем недоразумением были наколяканные мной три строчки чужим карандашом на листке из чужого блокнота. Посоветовал мне сосед по палате с ним и, если придется, не только с ним даже и не пытаться разговаривать, а переписываться -- пока, мол, суть да дело.
   От ударов о камни губы у меня раздуло -- узенькая щелочка между ними. Когда пытаюсь говорить, ни одного внятного слова не получается. Хуже того: от одного намерения произнести слово до того усиливается колокольный гул и звон в голове, что начинают вздрагивать руки и ноги.
   Во время одной перевязки юная фельдшер или медсестра зачем-то решила, что полезным будет мне увидеть из ее зеркальца мое "мурло". Более подходящим было, если бы сумел придумать не "мурло", а иное название тому отвратительному, что увидел.
   Слепленная как попало полумертвая мерзость преимущественно оставалась фиолетового цвета с вполне подходящими добавлениями грязножелтого и такого коричневого -- от одного взгляда на которое ощущаешь зловонье. Вместо прежнего-то вроде вполне приличного мужского лица - этакое вдруг мерзопакостное чудище!
   "Да, все это наимерзейшее снова будут скрывать девственно белые вата и бинты. Но оно под ними есть! - с мужской откровенной жестокостью разговаривал с собой. - Не дай Бог этакое увидеть Ивановой или как там ее! Любой, у кого перед глазами на миг подобное промелькнет -- будет всю жизнь потом "вздыхать и думать про себя": лишь бы, мол, никогда не обнажилась передо мной даже и малая доля такого отвратительного, зловонного конечно же - а почему бы и не быть -- всё как есть в этом "утопленнике"!"
   Меня предупредили: жена, мол приходила в больницу и не раз потом звонила по телефону. Ей "человеческим" языком объясняли, даже и на минуту, мол, со мной увидеться можно будет не раньше, чем на следующей неделе. Она все равно пришла на три дня раньше.
   В воскресенье - начальства, мол, строгого нет, а дежурит - вдруг да повезет -- добрый все понимающий врач и т. д.
   Наконец меня предупреди, что встреча у Ивановой со мной состоится. Приготовился к встрече вот уж действительно "во всеоружии".
   Ночью занимался самобичеванием самыми грубыми словами, а утром накалякал записку: "За все вам большое спасибо. Ко мне приезжает сестра. Ваши заботы обо мне хороши, если были бы не в такую же тягость, какие они для меня. Спасибо! Простите и прощайте".
   Когда Иванова пришла со всякими там апельсинами-мандаринами, -- безрукий сосед ушел, предупредив мою невенчанную жену, что Живой утопленник пока не умеет говорить - придется с ним переписываться. Для чего и положил на мою тумбочку свои блокнот и карандаш.
  - Меня предупредили. Разрешили - чтобы не больше пяти минут, - и какой же она была, когда это говорила!
   Красивая, прелестная! Сказать о ней "гений чистой красоты" - всего лишь первый шаг в нужном направлении. Жалкая попытка найти словесное оформление оценке того что увидел и что останется - был сразу уверен -- в жизни моей навсегда.
   Дотянулся до тумбочки и взял мной исписанный листок. Нет, не с намерением его ей вручить, а напротив.
   Но таки не хватило мужества "на утреннюю свежую голову написанное" - сейчас же и порвать.
   Она подумала, что появилось намерение у меня в листок дописать что-то. Подола карандаш.
   Не ошиблась Иванова. К мной рано утром написанному добавилось накаляконое такое, что у нее едва хватило сил разобрать и прочесть: "Извините!".
   Молча она читала мои каляки, не веря своим глазам. Посмотрела на забинтованное мое "мурло" и со страхом положила вранье- ультиматум на тумбочку. Туда же почти сразу молча выложила из сумки то, что принесла в придачу к апельсинам-мандаринам.
   С трудом подняла себя со стула. Молча -- уставшая как бы вдруг от невыносимо трудной работы - сделала первые шаги. Молча открыла дверь и, когда вышла, осторожно дверь закрыла. С боязнью как бы: если даже не хлопнуть - всего лишь по-обычному ее плотно закрыть, не только дверь на нее упадет, а и стены, потолок, все больничное здание обрушится.
  
   3
  
   Полезной - не только неожиданной в чем-то и смешной - была у меня беседа с психологом. Ждал врача мужика, а пришла женщина. Несомненно авторитетная - если ее объемы такие, что из нее можно было бы слепить, как минимум, трех психологов мужчин.
   Сразу и пропало желание "открывать перед ней душу". Но ее предупредили, что невыносимый колокольный звон возникает у меня то и дело - относительно этой проблемы и состоялся наш разговор.
   Оказалось: она с презрением относится ко всем лекарствам. Это и наверно потому что мной было высказано сравнение гула в голове с тем, как мог бы звучать Кремлевский Царь-Колокол - чрезмерно много (моя оценка) психолог рекламировала всемогущество Бога. У него, мол, всего много и, заодно со всеми, Бог ну конечно же любит и меня.
   С восторгом рассказывала о батюшке, то и дело повторяя его имя и отчество -- те, что были у него "В миру". Когда он был военным летчиком и в воздухе случилось такое, что гибель неминуема.
   Абсолютно неверующий летчик от самого сердца, мол, и строго серьезно пообещал - перед Богом и перед самим собой поклялся. Чудо если случится - останется он жив - до конца дней своих буду, мол, служить Богу.
   У бывшего летчика теперь свой приход и редкое ныне с несомненным доверием уважение к нему прихожан. Психолог не только рассказала, нарисовала даже как, например, от городской больницы таким-то автобусом доехать к храму божьему -- где легендарный тот батюшка.
   Лечить же голову от колокольного звона рекомендовала самым надежным: "Клин вышибать клином!" Слушать приятную музыку, петь - если есть голос и слух - петь почаще самые душевные для меня и задушевные песни. Не имеет значения, если их слова забыл - даже, мол, и вспоминать кем-то придуманных, "чужих" слов не надо.
   Пока не решил: время ли само вылечило, песни - их всегда любил мурлыкать себе под нос - или музыка без слов помогли мне избавиться от звона Царь-Колокола?
  
   4
   После больницы было вынужденное безделье. Нагружал свои мозги сначала пятиминутными пробами - лечащий врач в ходе лечения и когда со мной расставался предупреждал: подольше воздерживайся от чтения, телепередач и разговоров -даже когда без этого никак нельзя -- от всего воздерживайся.
   После проб, рискнул работать - с обязательными перерывами через четверть часа. Потом - через полчаса и, наконец, как у школьников: через каждые сорок пять минут.
   К этому времени в голове теснилось многое, что пандусный накопитель делало как раз той конструкцией, которой можно всю жизнь гордиться и ничего, мол, другого не изобретать.
   Пандус решено было делать не гладким-прегладким - при накате на него волна, мол, не сразу чтобы могла почувствовать оказавшуюся под ней опору. Такую, что, ей помогая, не разрушает волну до поры до времени - до ее встречи с барьером накопительного бассейна.
   Посчитал это недостаточным после неоднократных рассуждений - всех рассуждений конечно же "в присутствии" умницы Ивановой. Естественно, о новых наших с ней достижениях в изобретательском деле надо бы, мол, ее известить не только виртуально.
   Кстати и совести, стыда во мне оказалось больше, чем думал - непрестанно мучили меня. Это же надо: с хорошим человеком поступил не то, чтобы нехорошо, пакостно, подло - слов не находил как сказать о моем и "наимерзейшем" и "мерзопакостном" поступке.
   Мурло мое постепенно входило в норму. Шрамы на то они и шрамы - станут какими положено быть и займут достойное место на моей физиономии (не забывал чтобы о таком, что не должно повторяться).
   Ни фиолетового, ни светлосиреневого ли подозрительно желтого почти нет. Во всяком случае, осталось от них столько, что сразу вроде бы и не бросается в глаза всем подряд, с кем встречаюсь на улицах города ли у моря на пляже.
   Купил солнцезащитные затемненные очки и с ними не расстаюсь даже ни после захода солнца на освещенных улицах, ни в самую пасмурную погоду. Их окуляры закрывают поллица - ни на это ли кое кто и обращает внимание ( чрезмерно, мол, немодные и никак не по сезону).
   Не заметил ни разу, чтобы на улице, в автобусе кого-либо моё мурло испугало. И вроде бы у меня все чаще стало получается разговаривать привычным "своим голосом".
   Словом всесторонне вроде был готов к моему первому телефонному разговору с Ивановой. Номер телефона Оля собиралась убрать резиночкой с регистрационной карточки вместе с ненужными ее карандашик вписанные "Утопленник" и "Ивнов".
   Попросил "опытного медицинского работника" продиктовать мне пока не стертые пять цифр.
  - Так это ж телефон вашей жены?! - и в очередной раз ее чрезмерно удивленные глаза сделались квадратными.
  Несколько раз даже и вслух говорил себе: мой долг, обязан, мол, позвонить Ивановой. Чтобы решить наконец, ну хотя бы как быть с обыкновенной ложкой из нержавейки и с чашкой, из необыкновенно тонкого и певуче звонкого фарфора.
  - Гостиница семь звезд, - слышу голос-баритон.
  - Добрый вечер! Извините за беспокойство. На минутку, если можно, Иванову.
  - Ее имя?
  - Не знаю, -- робко признаюсь. - Извините.
  - А я только по имени знаю наших трех красавиц, - пока баритон произносил эти слова, он старался быть баритонистее. - Извините.
   Проглотив горькую пилюлю и сделав продолжительный "передых" - набираю по телефону те же пять цифр.
   - Ася вас слушает. День добрый, - сразу же девченичий голосок и исправляет ошибку. - Добрый вечер... Кого-то Вам позвать?
   "Звоню и всего-то после моей очередной сорокоминутки в ту же гостиницу, - сразу и бодрость, и уверенность в возможность самого невозможного. - Сервис такой, что гостиницу готов считать восьмизвездной!"
  - Иванову, если можно!
  - В салоне у телевизора ее нет. Она сериалы никакие не смотрит. Сбегаю к ней в номер: может не успела уйти на прогулку!
   Мне посчастливилось - Иванова не успела уйти.
   После ее первого слова "Здравствуййте!" смысл всяких слов перестал быть нужным. "Оказывается разные слова-то люди придумывали заче-то многозначными? Ни самое ли нужное в них - чтобы какие-то из них могли нести хотя бы частичку прелестно звонкого голоса Ивановой?!
   Понятным сразу стало, что Иванова "навсегда забыла" - не то, что не помнила, просто не позволяет и никогда не позволит себе вспоминать ни в больнице мной наколяканую записку, ни как она уходила из больничной палаты с моими "извините" и "прощайте".
   А когда вдруг после всего этого ее голосом (Ну до чего же, милый ты мой звоночек):
   - Минутку, милый, подожди - выйду с телефоном на балкон. А то мешаем кто у телевизор... - даже и потрогал себя за нос и ущипнул за щеку - может сплю?
   Ее "милый" оказалось не очередным напоминанием о своих чувствах кому-то (к сожалению и не мне). И в то же время это было не случайной впопыхах оговоркой.
   Проворная Ася успела предупредить Иванову, что с ней хотел бы говорить какой-то не назвавший себя мужчина.
   Этот мужчина сразу Ивановой представился: "Беспокоит вас бывший короткое время не только вашим однофамильцем, но и мужем. Тому подтверждение - запись в регистрационном бланке городской больницы...".
   Нет, ни все это, а совсем другое было причиной называть "милый" разговаривавшего с ней по телефону. Дважды назвала и громко назвала меня так, чтобы услышали все, кто был в просторной комнате-"салоне" у телевизора -- где на тумбочке и стоял телефон для общего пользования.
   На правах необходимого - маскирующего суть дела - сразу и вписалось "милый" на все время нашего с Ивановой тайного заговора. Правда, с первого же дня мне потом хотелось услышать в этом слове не такое, что для маскировки нашего заговора!
   Какое-то время неуместным было бы разговаривать с Ивановой о пандусе там каком-то -- гладком ли вдоль изрезанном "каньонами". Оно было бы и никчему: их придумал-то разве ни вместе с ней?
   Но кроме пунктов и уточнений по заговору, таки успели договориться мы и о том, что мне то и дело о себе напоминало. О принесенных ею для меня чашке и ложке: тогда в больнице был такой порядок - у каждого больного чтобы из дома были свои чашка, стакан ли кружка и своя ложка.
  
   5
  
   План тайного заговора был неуязвимо прост и с женской аккуратностью во многом заранее продуман. Мне отводилась ответственнейшая роль некоего курортника, влюбленного в Иванову. Приехавшего издалека побыть еще хотя бы сколько-то вблизи от своего "предмета". Что у него, мол, самые серьезные намерения и вровень с ними намерения у его "предмета".
   Причина - почему без тайного заговора не обойтись - более чем уважительная. В мивнигостинице три курортницы и четверо "холостяков", готовых на всяческие курортные подвиги. Из четверых два "положили глаз" на Иванову сразу -- в тот же день, как только она появилась в салоне гостиницы.
   -- Не люблю: для меня не прогулка никакая, если рядом кто-то - не одна, - призналась мне Иванова. - Не то что недотрога там какая-то...
  - Поздравляю! - не дал ей договорить.
  - С чем?
   Телефонный разговор -- обо всем не скажешь. Всего объяснять не стал. Но вопрос мне задан - сказать надо было что-нибудь.
  - Это сам себя поздравил, знаете ли, - неуместным посчитал признаваться, что всегда и у меня прогулки водиночку.
  - С чем? - пришло на выручку мне женское любопытство.
  - В работе интересное... Предчувствие хорошее откуда-то вдруг и...
  - У вас должно быть есть над чем задумываться? Увлечены таким, что для вас дороже всего на свете?
  - Мне бы ваше умение сразу угадывать! Как видите, перерывы заставляю себя делать. В один из них взял и нарушил ваш "девечий покой" -- потратили вы уйму времени, занимаясь телефонной болтавней.
  - Не зря вы хвалите мои способности угадывать, предчувствовать. Знала, ждала встречи - и не всего лишь в телефонном разговоре. Мы должны были встретиться - судьба, как говорится...
  Снова посчитал неуместным признаться, что ждал, уверен был - нам встречи не миновать. Когда у меня - тем более - когда записанным оказался , мол, даже твой телефон.
   После таких отступлений от сути дела, она мне повторила, что мое участие в заговоре будет необременительным.
   По вечерам ей звонить в гостиницу и просить - любого, кто ни поднимет телефонную трубку, - позовите, мол, из четвертого номера Иванову на пару слов. Как бы надо нам всего лишь уточнить время и место нашей очередной встречи. "На публику" будут, мол, ее слова "мой дорогой", "милый", воздушные поцелуи через телефонную трубку иная какая-нибудь маскировка - не обращайте, "милый", внимания.
   Посоветовала мне - меньше чтобы тратил время, отвлекаясь от своих интересных дел - сразу после ее первого слова мне в ответ расставайтесь, мол, с телефонной трубкой -- "мавр сделал свое дело". А она для собравшихся у телевизора начнет изображать безумно увлеченную, с непреодолимыми желанниями, пылающей страсть, безбрежно счастливой. После чего она - с уверенностью, что никому не захочется ее преследовать, - оденется и уйдет на свою в одиночку обычную вечернюю прогулку.
   Услышал ее голос. Узнал, что не помнит о моей бредовой записке. Буду участвовать с ней в смешном заговоре (но не эта ли чепуха на сколько-то может и сблизит нас?!). Вдобавок чашка и ложка - мне от нее подарок: "мимоходом взгляд на них - да и вспомните обо мне или хотя бы о Феодосии".
   Ни сразу, ни при других наших разговорах ей так и не сказал - не забывай, мол, что и в мои годы у иных немало обнаруживается мужского! - почему и храню бережно в моей память обе наши встречи в Ессентуках.
   После такого - благое дело сделал, совесть чиста - за пару дней сделал и переделал столько, что и за две недели, полагал, не справлюсь. Но и в этот раз самым изматывающим силы и терпенье была кропотливая возня с оформлением бумаг.
   Дополнял в "на сто процентов готовое для отправки в Патентное ведомство" то одно, то другое "важное". Пандус иной конструкции - не другое ли у него теперь должно быть и название? Врезанные в его наружную плоскость каньоны, позволят ли в самом деле заполнять накопительный бассейн, когда высота волн и всего-то четверть метра или в английский фут?
   Менял и чертежи. Строил их такими, чтобы каньоны были четко видны. Чтобы и поперечный разрез фронтальной стенки накопительного бассейна и пандуса по "А - В" как раз проходил хотя бы через один трубчатый водовод.
   Один из тех - чтобы самотеком вода , собранная в каньоне, по ним перемещалась бы в накопительный бассейн. Не предусмотреть возвратный клапан - значит с какого-то уровня вода с ее запасами потенциальной энергии из накопительного бассейна устремится в обратном направлении, в море.
   Увлекательного, творческого почти ничего. Переделывание формулировок, уточнение их иными терминами. После чего переписывай от руки, делай другой компьютерный перевод.
   Принтера у меня нет. Значит все записывай на флэшку и с ней в город, где электронную запись перенесут на бумагу.
   Нет, Иванова, без тебя... Это же какую силищу в даже и в мозги добавляет то, что называют вдохновением?!
   Можно сказать - заранее знаю, что это не так - силищу эту ворую. Все чаще без ее разрешения беру, как бы, и беру невосполнимую энергию у той Незнакомки, что стала теперь для меня из всех на свете самой знакомой Ивановой.
   После моего очередного телефонного звонка, она даже самые первые слова (кроме двух-трех вступительных, официально-служебных что ли) адресует не мне, а ее фантазией рожденному, несуществующему курортнику. Но до чего же сердечный -- от сердца, ото всей души -- при этом юмор в ее каждой фразе!
   Уверена, что ее никто не слушает. Знает о моей занятости - увлекательных дел у меня, мол, всегда по горло. Уверена, что ее-то сообщник по заговору вполне порядочный человек, а он...
   Решил ей признаться.
   По ходу реализуемого сценария вот и последняя фраза Ивановой несуществующему ее хахелю.
  - Извините, пожалуйста, подслушивал ваш разговор, -- успел сказать в телефонную трубку и торопливо начал вторую фразу. - Обещаю, клянусь...
  - Хорошо-хорошо! Хорошо! - Иванова прервала "чуть начатую речь" (надеюсь, Анна Ахматова простила бы мне сей плагиат).
   Теми же словами было признание мое через сутки: не поняла может она, мол, в азарте не расслышала, что никакой не вертуальный некто был прошлый раз с ней на одном телефонном проводе.
   Не прерывая меня выслушала всю фразу. После чего минутная пауза и утонувшее в смехе (мне конечно же адресованном):
   - Поцелуй мой за это! Горячий поцелуй!
   Курортно-телефонный роман развивался в нужном направлении. Темп развития, казалось бы, устраивал Иванову и все меньше устраивал меня. И вдруг всему конец (правда, и окончился наш телефонный роман вполне по-романтически). Ну и что ж если он окончился (может всего лишь прервался - не окончился?) в самое неподходящее время.
   Когда у меня готово было даже такое. В один из телефонных разговоров спрошу: наверно маршруты, мол, ваших прогулок и мне бы пришлись по душе - у меня сплошь однообразие, безлюдье и во многом по не освещенным улицам. Сразу и добавлю, что в сопровождающие, мол, к вам, Мадам, не набиваюсь.
   Как она мне ответит, так оно и бдляудет. Но кто знает, кто знает? Вдруг да и...
   У меня была как раз дилемма. Оформлять заявку на новое изобретение или не делать этого. Лишь дополнить в готовые документы существенную оговорку. Соответствующее добавлю в формулу изобретения, в реферат и в описание конструкции - совсем-то, мол, немного по-новому.
   Сделать так или по-другому не трудно. Работаем вдвоем - Иванову мысленно (заодно и сердцем) ни на шаг от себя не отпускаю. Времени, правда, уйдет уйма - если оформлять новую заявку.
   Работаю, как всегда. Не без удовольствия в перерывы не плохо у меня получалось напевать "Для нашей Чилиты все двери открыты..."
   Приблизились минуты условного часа. Поднимаю телефонную трубку, набираю заветные пять цифр. И слышу голос, от которого вырастают крылья - не взлетаю только потому, чтобы головой не врезаться в потолок и при этом не сломать бы крылья.
   После обычных ее "Добрый вечер!" (после чего имею право расстаться с телефонной трубкой), от нее торопливое: "Минутку! Выйду с трубкой за дверь на балкон - очень мешаю телефонным разговором смотреть болельщикам футбол, другое ли что-то по телику для них сегодня". После чего разговор длился не минутку -- минут пять, если ни больше.
   Иванова уезжает и просит ее сопровождать. И всего-то -- пока ни займет она свое место в междугороднем автобусе.
  - Украду в вас полчаса, трудоголик вы неугомонный! Последние, правда не минуты, а полчасика. Зато - после них никогда ни минутки воровать не буду... На утро заказываю для нас такси?
   Какими попало словами высказываю свое возмущение, негодование, готовность на руках ее отнести на автовокзал.
  - Вот вы оказывается какой, - голосом Ивановой смеется телефонная трубка. - Начните еще говорить, что жизнью мне обязаны и...
  - Вчера бы, Иванова, мог сказать и такую глупость. Но сейчас вижу: обязан больше, чем жизнью!
  - Разве такое бывает и в самом деле? Хотелось мне, признаюсь, чтобы в такое случалось. Надеялась, ждала -- и все меньше верила "сердцу вопреки"! Сразу же у нее переход и к презренной прозе реального завтра. - Предложение ваше принимаю: вы на такси минута в минуту за мной. А то здесь один грозит ехать со мной в Симферополь, Джанкой - лишь бы он - обязательно он -- внес мой багаж в вагон поезда. Вот уж действительно - липнет, как банный лист.
   После такого, руки мои нет, не опустились - делали все, как надо. И голова работала - трезвости в ней как бы и прибавилось. Только не таким стало почти все вокруг. На много позже лег спать и все равно сна долго не было ни в одном глазу.
   Не кого-то она, мол, а меня пригласила ее проводить - такое это хорошо, о каком не мечтал. Но она-то уезжает снова! Уезжает в такую "сиреневую даль" - куда уезжают, зная что безвозвратно, а не на какие-то "быть может навсегда". Не нужно ей ничего от меня, кроме единственного: благополучно, избавившись от чьих-то липких "вниманий" чтобы завтра она могла уехать из Феодосии.
   Обрадовался и внезапной вульгарщине - "банный лист". Почему решилось даже и такое из нее вырваться? Может нечаянно? Тогда вслед непременно были бы "Извините, пожалуйста!"
   Из-за этого "банного листа" она для меня из поднебесья ангельского вдруг вровень со мной оказалась на грешной земле. А это - плохо? Ничуть -- в этом "плохом" соблазнительно много хорошего.
   Этим "хорошим" и заполнилнились последние бессонные часы моей "прощальной" ночи.
   Прежде всего: полное доверие ко мне - не каким-то вульгарным увидеть, мол, можешь к ней прилипившийся в бане лист. А вместе с ним рассматривай какая она есть на самом деле и какими Иванову могли бы увидеть мои глаза. Не о готовности ли к этому и говорит она честно - без кокетства-жеманства. Потому, что оворит мне одному-единственному.
   То же самое и в отношении того, на чем налипло нисколько ненужное Ивановой. Только в бане и может быть по-настоящему женское тело голым (никаким ни обнаженным). И оно, при этом, -- с какой-то неизмеримой силой притягательное только для кого-то одного! Что совсем-совсем не то, когда на пляже женское для виду прикрывается тесемчатыми "бикини" в полном комплекте или не в полном.
   "Неужели меня считает настолько близким? - что не может не радовать. - Понимающим ее не хуже, чем она сама себя знает и понимает?.. Да брось ты: Иванова росла озорной девочкой - вот и не может или не хочется избавляться от озорства!"
  
   5
  
   К подъезду (на самом-то деле к высоким воротам с глухой калиткой) такси подкатило за полчаса до отхода рейсового автобуса.. Лихой таксист обещал до автовокзала домчать с ветерком даже и за пять минут.
   На самом деле получалось - на сколько-то больше чем за двадцать или двадцать пять. Что вполне устраивало бы Иванову и меня.
   Достаточно оказалось нам времени друг на друга посмотреть и даже начать что могло бы стать и судьбоносным разговором. Перед его началом Иванова с прямо-таки откровенно озорной улыбкой посмотрела на меня. Наконец со смехом напомнила мне и себе о всем известном.
   - Кто-то из поэтов назвал курортные знакомства обрядом горьких встреч. Наверно другими, нисколько ни смешными они и не могут, не должны быть! Мы с вами -- не исключение!
   Повернулся весь к Ивановой, как голодный волк - не только головой. И не согласится нельзя и заранее не хочу соглашаться с тем, что она сейчас вдруг да не то скажет.
   - Я не знаю как вас зовут - кроме "Живой утопленник". Вы знаете всего-то, что из тысяч и тысяч я какая-то Иванова?
   Во мне все протестует против "какая-то". Жду в тревоге - может и другое от нее услышу такое же "совсем не то".
   - При знакомствах на курорте ли в поезде, в ресторане знакомство начинаем издалека "Мне кажется -- может и вспомню где -- мы когда-то с вами встречались?"...
   После этих ее слов - скрежет и визг тормозов, мать-перемать одуревшего таксиста. Сразу же его попытка догнать длинноволосого в картинно рванных штанах. Таксист бесприцельно швыряет вслед убегавшему сначала зажигалкой, а потом швырнул и тапок - переднее колесо такси успело тапок сдернуть с ноги долговязого.
   - К тому автобусу, - Ивановой не до рассуждений кто на курортах и в ресторанах как знакомится. - На него у меня билет до Краснодара! Через две минуты, - смотрит в билет (успела где-то билет найти), - мой автобус уходит!
   Тронулся автобус минут через пять. И багаж успели куда надо запихнуть. Иванова честь-честью прошла через контроль самого водителя и посадочного контроллера. Нашла свое место в салоне - оказалось оно у окна.
   Перед этим она торопясь ответила на мой вопрос: почему не через Симферополь уезжает. Из Феодосии на Москву единственный остался поезд и ходит через день - если день терять Иванова не намерена, то самое подходящее было бы через Симферополь.
   Нет, оказывается, у нее нет необходимости экономить ни часы, ни сутки:
   - Получится вроде как у туристов. Побываю в море - на пароме переправлюсь через Керченский пролив. На хлебородный Кубанский край посмотрю. В Краснодаре уладить надо кое-что - созвонилась, мня там ждут. И такие же дела у нашей фирмы в Батайске, а затем и в Ростов нужно.
   Наконец с дружеским доверием попросила:
   - Сейчас поднимусь на ступеньку в дверь автобуса, пожалуйста, изобразите - целуете мне ручку... Вон у касс торчит - не вздумал бы он за мной гнаться на такси!
   Казалось - куда уж больше сюрпризов за один день. Так нет же: подоспело на мое прощанье с Ивановой еще одно недоразумение.
   Автобус тронулся. С отставанием от него и заглядыванием в окна автобуса держусь поближе к место Ивановой. А на месте ее почем-то все нет и нет.
   Автобус бесшумно остановился и клацнул открывшейся дверью. Из нее с наклоном (того и гляди упадет!) Иванова и протянутая в мою сторону ее рука. Подбегаю к руке.
   - Адрес! - она торопливо крутит стиснутыми в ладони блокнотиком и карандашом.
   Успел выхватить у нее то и другое. Но тяжеленные мои в поллица очки скользнул по груди и упали мне под ноги. Поднял и когда пытался их пристроить на место - выскользнул на асфальт карандаш.
  - Дамочка, мой светик, - шофер торопит нас. - Просили остановить на секундочку, на одно словечко... У меня, дорогие мои влюбленные, график, расписание! Остановился, где запрещено... Дверь -- закрываю!
  Не закрыл - - захлопнул. Потом на ходу на немного приоткрывал: Иванова чтобы могла из дверных створок выдернуть свой блокнотик.
   Наверно при этом и долго потом ее глаза были какими их увидел только что - в последние секунды. Они у нее как бы навсегда разучились моргать - были наверно как раз такими, когда Олечка, "опытный медицинский работник" имела бы право их назвать "квадратными".
   Иванова увидела мое мурло и свои глаза после этого должно быть спрашивала и распрашивала: может они ошиблись, не из ее ли воспоминаний всего-то было промелькнувшее виденье? Изуродованное царапинами, в шрамах лицо, но узнаваемое - более чем знакомое?!
   Пригрозил очкам. Буду готовить ужин, их пластмассовые заушники суну в кипяток и после этого согну так, что им не вздумается падать мне то в руки, сижу когда в автобусе, то под ноги - что было только что и так некстати.
   Вполне возможно, что от автовокзала в одном автобусе ехал со мной тот, что как "банный лист". Кто именно он из пассажиров автобуса - не пытаюсь узнавать. Но он то не мог не узнать меня. Мог и удивится - почему это я не в радости и не вовсю счастливый.
   Видел же он, что мне позволено было поцеловать ручку. Что на короткое время какое-то, мол, и всего-то расстались - без такого не бывает в любви.
   Сочувствовал наверно он и жалел меня. Еще одного - с "разорванным сердцем пополам".
   В ту же неделю мной были поставлены все точки "над и" - быть или не быть новой конструкции накопителя энергии - в заявке на новое самостоятельное изобретение. Не получилось чтобы все бумаги втиснуть в набухавший конверт - не в состоянии был в тот прощальный день еще и такое делать.
   Переполнен был день, как никакой другой, недоразумениями. Лихой таксист, но едва не опоздали на рейсовый автобус; едва живым убежал долговязый "оборванец"; прерванный где бы так не надо разговор о знакомствах на курорте ли в ресторане; ее уверенность что соглашусь охотно прикоснуться губами к ее руке; мной в спешке написанный адрес - только название улицы успел написать и номер дома; упали очки и обнажили во всей красе мое мурло!
   Ивановой нет и не будет наверно никогда. Но работаю и ладится - почти как это было при ней. Но ощущается подобие пустоты во мне или вокруг меня. Подобие пустоты - по объему только и если частично ощущаю. Но когда воспринимаю как бы полностью и на ввсю глубину - сразу оно окажется нисколько не то, что называю пустотой.
   Потому что оно за пределами измеряемого и ощущаемого. Иванова - предмет внимания многих (включая меня). От не нет ничего телесно, так сказать: ни внешности, осязаемой взором, ни голоса, ни другого чего-нибудь всем понятного. Но и лично для меня теперь как разиз недоступного другим -- самого важного чего-то нет. Как раз такого, из-за чего и никогда не была похожей на других - какой-нибудь среднестатистической Ивановой с набором стандартных особенностей во внешности, в походке, голосе, характере, привычках.
   Непостижимое для меня и, уверен, для многих. Кто не побоится об этом сказать хотя бы самому себе. Как в свое время философ Кант признался о двух непонятных до конца жизни явлениях космического и в морали общечеловеческих масштабов.
   После отъезда Ивановой ничего такого, чтобы до головной боли, в моей умственной работе не было. Самое время бы поехать и встретиться с тем батюшкой, что сначала намеревался быть всю жизнь военным летчиком.
   Но Царь-Колокол как бы забыл обо мне - возвратился в Московский Кремль. Да и записочку ту, что мне в больничной палате вручила психиатор -- с адресом и автобусными маршрутами к батюшке -- оказывается потерял.
   Дважды искал среди бумаг на столе, в папках и записных книжках -- не нашел. Но попалось мне давнее полузабытое. Если назвать моим рукотворным вступлением к еще одному экклезиасту - будет самый раз.
   В библиотеке хозяина дачи, что на зиму оставляют под мои присмотром, в старом толстом журнале - скорее всего от нечего делать - прочитал о японском кинорежиссере. В чем его всемирного значения достижения - не помню. Зато вычитанное там о традициях японских интеллигентов долго не давало покою.
   Высшего образования, достижений творческих в любой сфере деятельности и твоих общепризнанных ума и мудрости - мало. Никакой ты не интеллигент, если не сочинил сонет.
   Самоуважения ради начал рифмовать строки -- марать бумагу. Оценивая пятый, двадцатый и т. д. как варианты "недостойными памяти и знаний". Оставил в покое перо и бумагу, очевидным когда стало -- для японцев я никакой не интеллигент: дефицит серого вещества под черепной коробкой - не способен мозг нарифмовать четырнадцать или шестнадцать строк таких, чтобы в них была крупица лично моей "философской мысли".
   А что оказалось тридцать восьмым или пятьдесят четвертым вариантом - вот оно:
   На кой черт нужен человек?
   На этом свете?.. Не на том?
   Чтоб он плодил потомство?.. И - потом:
   За своей жизни век --
   В полсотню или сотню лет --
   Чтоб съел три тысячи котлет?
   Бифштексов ли куриных ножек?
   В еде быть может,
   В заботах о потомстве и всего-то
   Нашей жизни суть?.. Но если -- Нет?..
   Тогда я жду - мне дай ответ:
   На кой черт нужен человек?!
   Сколько тогда рассуждал о человеке, не меньше - случается от нечего делать -- продолжаю расходовать умственную энергию на недодуманное. Вдруг да и придумается такое, что позволит в мой сонет вписать -в нем пока недостающие! Может и самое главное!
   Человек, мол, крохотная частичка - молекула человечества. Которое не хотелось бы мне представлять в виде митинговой толпы из миллионов и миллионов (каким оно чаще всего и может не только мне одному представляется).
   Когда можно видеть лишь головы без головных уборов и плечи, прикрытые чем-нибудь одинаковым, но чаще - самым разным. И - глаза, глаза, глаза!
   Бескрайний океан глаз. Честных и стыдливых, жадных и бессовестных, в тревоге и без каких-либо впечатлений - пустые. При этом общее для всех - ожидание наконец-то увидеть невидимое и нужное им всем.
   В разной мере необходимое: кому-то поскорей, как можно больше именно ему чтобы досталось не только съестного, для чревоугодия, а другому обязательно иного - хотя бы самую малость и все равно когда.
   Но - чего именно увидеть?!
   Не философ никакой, не появлялось у меня интереса да и времени будто бы не было читать и вникать во чью-то заумь. Но почти с первых страниц случайно в моих руках оказавшейся книги о философии Эмануила Канта -- признал этого кенигсбергского мыслителя интереснейшим. То же самое случилось, когда читал Энциклику Бенедикта шестнадцатого о христианской надежде.
   Далеко не то, на что надеется христианин, -- вот предложить могу, мол, результаты мой увлекательной изобретательской работы. Но у меня почти уверенность: каждому, кто воспользуется мной придуманным, -- легче станет в его ожидании невидимого, пребывать в его надежду: встретится и ему самое для него желанное.
   Придуманные мной устройства, как правило, из металла. Накопитель энергии волн - сооружение из бетона. Но в каждом из них конечно же есть и духовное. Не только потому, что изобретатель вложил много от своей души.
   У кого на вооружении окажется любая мной придуманная "штуковина" - вдруг да и задумается он, вдруг сделает радостный для себя вывод. Не одинок, мол, я. Мне помогают - слова моих молитв дошли до Бога!
   Случись моя встреча с бывшим летчиком, а ныне батюшкой, задал бы ему наивные (может глупые?) вопросы. Только потому, что на них у меня пока что свои, "доморощенные" -- скорее всего -- неправильные ответы.
   Что, чем стал для батюшки человек? Неужели безликое из многоликой толпы? И бывшему летчику безразлично: иметь дело все равно с кем или с интересными для него одного (а не с другим, третьим и с миллионным из человеческой толпы) ?
   Тревожит меня. Вдруг да формируется у меня мировоззрение нацистского пошиба? Человеком считаю не всех подряд, а только с кем интересно!
   Почему в каком ни на есть городе Феодосии для меня человеком оказалась одна Иванова? Единственная с кем было сразу интересно и с каждым днем все интереснее? Причем лишь отчасти интереснее из-за ее поднебесной чистоты помыслов (если даже не в действительной, а в мной выдуманной?) и порядочности самой высокой пробы? А по сути -- из-за чего-то другого? Увы, непостижимого!
   Не одним умом ее Бог наделил, а еще чем-то куда более важным! Плотского в ней (близость и такого рода в отношениях - скорее всего может быть со смехом от неизбывного озорства) столько, что плотское всегда остается под ее строгим контролем.
   Высказать мое удивление: не для нее, мол, такая вульгарщина - тот же "зацыклившийся" во мне "банный лист"? Иванова бы никогда не устраивала никаких пикантных, смешных сцен? Возьмем, для примера, такое.
   Мы с ней в легендарной финской женско-мужской бане (может в нынешней Финляндии где-то сохранилась хотя бы одна для семейных пар и где с нескрываемой неприязнью, с презрением смотрят на тех, у кого все еще некому "вымыть спину").
   Помогли бы мы в этой финской бане друг другу не только вениками обработать спины да и все, что ниже. Ко мне прилип мокрый березовый листок -- все равно где. Неужели бы она, Иванова, не сказала бы мне об этом? Да что там - без моей просьбы и без разрешения - отлепила бы его и выбросила.
   Другая сценка (по сути - продолжение первой). Не ко мне, а к ней прилип из тех же самый хулиганистых мокрый листочек. "Ты что, - хохот Ивановой нагрянул бы на меня, - давай не будем "валять дурака"?.. Не только заметил бы, но и любовался - пока не получил бы от меня "сдачи" по шее? (Ведь банные-то листья - березовые ли дубовые - имеют привычку прилипать у женищины к тому как раз - и конкретно у моей Ивановой, - на что ох как хочется (мне -- конкретно) - смотреть-любоваться (и не только!), забывая обо всем на свете.
   Пока не попрошу лист убрать: не разрешу, таким образом, тебе и к тому, к чему он прилепился - притронуться твоей пылающей ладонью? Да ты тогда - вижу каков ты - пустил бы в ход и ладони, губы и зубы!
   Иного не дано. Попробуем вместе утихомирить страсть. Со смехом вполсилы зубами (моих возражений не будет) вцепись во что-нибудь мое (для тебя, неугомонный творец нужного самого и самого полезного человечеству) -- вцепись в любое тебе первым "подвернувшееся под руку").
   Словом, совсем- совсем другое у нас бы началось. Такое, о чем не думали, не намеревались представлять возможным.
   Простим Ивановой ( заодно -- и мне) за обе не в меру приземленные сценки. Задорная она и озорная была, есть и, дай Бог, ей такой же и оставаться.
   Для душевного (заодно и сердечного) успокоения после финской-то бани заставляю себя "философствовать". Вспоминать хотя бы то немногое, что знаю из философии Канта. Те же его печальные выводах о самом главном для него (оно дословно врезано и в некую глыбу гранита).
   Случись такое, когда мне и Ивоновой другого не оставалось бы, как призвать на помощь хохот и смех над собой. Естественным считаю - утвердилось в человеке вместе с окончательным пониманием, что не всего лишь он двуногое животное - сначала смеяться над собой и потом (по той же причине) смешное видеть в других ли в ком-то одном.
   Не поэтому ли в близком соседстве наши стыд и совесть? Или они -- единое? Настолько единое в нас, что этого-то и не рассмотрел гениальный Эмануил Кант? Умер, признав себя беспомощным - не способным вникнуть в суть внутреннего мира человека. Где может и основа несокрушимости законов морали?
   "Доведу до ума" все мной задуманное с "Накопителем энергии волн" и займусь всерьез моим философским "ликбезом". Едва ни поклялся перед моей Ивановой: только это, мол, и поставлю "во главу угла" моей жизни.
   (И это же надо -- на сколько умнее нас Госпожа Удача! Ненужной клятвы едва успел произнести.)
  
  
   6
  
   Одновременно с обсуждением проблем общечеловеческого масштаба, не оставляет меня в покое и узко личное. Нужен ли Ивановой - зачем ей пожилой, изрядно изношенный, с физиономией, вдрызг изуродованной, с его неугомонными увлечениями и намерением придумать такое, что осчастливит на Земле всех и каждого?
   Ей-то -- красавице из красавиц -- такой именно "На кой черт нужен человек?"
   Окажись на этот вопрос ответ, соответствовавший бы моим предположениям, -- наверно столько не успел бы сделать и с таким увлечением. Скромнее был бы в голове "сонм видений и идей".
   Нет конкретной Ивановой. В "сиреневый туман уехала" далеко-далеко. Но влияние-то бывшей Незнакомки налицо? И не скажу: это, мол, все еще из того лишь, что она оставила во мне, уехав из Крыма. В этот раз навсегда и со мной рассталась и с Феодосией.
   Не только ощущение у меня такое. Что не умом, не словами, а делом доказывается: Иванова не самая обыкновенная озорная. Если от нее неведомым путем проникает в меня, приходит все больше и больше такого, без чего не было бы неукротимого рвенья сделать еще, а потом еще и еще что-нибудь. Сделать -- непременно хорошее.
   Случился в конце апреля по-летнему жаркий день. Вода в море до пятнадцати градусов дотягивает лишь в тонком верхнем слое. Плавать нет желания, но побултыхаться и понырять где воды по пояс или по грудь - милое дело.
  . Был весениий воскресный день по-летнему жаркий. На Золотом пляже предостаточно собралось пожелавших погреться на солнышке (преимущественно местные жители). Девочки и мальчишки визжат и кричат от радости, бегают, брызгаются и брызгают руками и ногами в кого попало (досталось и мне). Неукротимое детское веселье. Шум-гам по всему пляжу.
   Вдруг вижу: затаилась в тишине девочка. По моей оценке --ей три годика или три с половиной.
   В зимние шторма выбросило на пляж длинный обломок толстого дерева. На нем девочка сидит и как бы смотрит в море. Набегалась вволю, босые ножки обсохли, но где-то еще не совсем - где и держится налипший песок.
   Думается мне: девочка, мол, так смотрит, что никакого моря и не видит - как никого и ничего вокруг. Ее взор обращен в никому невидимое - в себя.
   Почему бы не согласиться - что и такая малышка способна рассуждать -- и не только о том, что вне ее? И воспринимать ближнее и удаленное от нее - по-своему?
   На девочке платьице из материи с мелкими рисунками и от того сначала мне показалась неуместно сереньким. Набросила Мама второпях дочурке на плечи платьице - солнышком чтобы нигде не обожгло. Так и осталось платьице колом - девочке не до того, чтобы платьице пригладить, оправить. И -- не до спутавшихся коротеньких локонов на головке.
   Локтем руки оперлась на колено и в ладошке придерживает голову. Думает. Как и мы случается на какие-то минуты погружаемся в раздумье. Так и она - в одиночку думаем о нам недоступном, непонятным (непонятным из-за нашей уверенности, что в детской головке все может - и обязано быть -- примитивное, глупое) обо всем, что видит и слышит.
   Море для нее - какое оно сегодня, таким было и вчера. Но оно по-другому большое, не по-вчерашнему, и по-новому во всю ширь бескрайнее.
   А для нас-то оно какое? Для- взрослых?
   Море - у нас, чаще всего, то, каким его увидел кто-то и об этом рассказал с запомнившимися нам подробностями. Каким другой --даже и описал в книге или нарисовал свое море на холсте. Нам досталось -- только в том, что перед нами, высматривать- выискивать похожее на описанное, кем-то рассказанное или нарисованное!
   Не успел у Ивановой спросить о море. Для нее, уверен, море не то, что для многих и для меня. Не случайно же в непогоду, хуже какой не придумаешь, она и оказалась на пустынном берегу Феодосийского залива. (Бог ее и наказал: из волн крутых через смертоубийственный барьер из беспощадных каменюк выбросил Посейдон под женские ножки "подарочек" -- утопленника, (ему ли ей на беду) немного живого и, как потом оказалось, еще и готового на кое-какие неблагородные поступки.
   Да разве только о море? Наверно и о более важном для нас не успел ей сказать ни словечка! Не потому ли так мне захотелось из того, чего с избытком в Ивановой, увидеть, если и крошечным, в босоногой трехлетней малышке?
   Доступно которой такое, что стало для меня с какого-то возраста навсегда недоступным. То же самое - как и с озорством.
   Может и оно присутствует зародышем в трехлетней? Мы не успели! Она это показать, а с немалым житейским опытом бывалый моряк - не разглядел.
   Не поэтому ли и остается неразгаданным всем известное: ребенок за год с небольшим усваивает язык матери, малыши быстро овладевают иностранными языками.
   Оказывается детей легко научить плавать, пока им нет двенадцати лет. До двенадцати они способнее усваивать и другое , чем кто постарше и успели научиться многому другому. Поумневшие те же двадцатилетние!
   В моем нынешнем представлении Человек - не обязательно чтобы в нем было всего столько, хотя бы и полстолько, что обнаружилось у Ивановой. Радует и то, если человек на пути к тому, чтобы иметь хорошего сколько-нибудь, чего без конца и без края в моей бывшей Незнакомке. Дети ни поголовно ли - как раз такие?
   Девочка, опершись на ладошку, видела морем не то, что оно для меня и для других взрослых. Часто чужими представлениями о морях и океанах наша память настолько перегружена, что своего не втиснешь. Да никто из "порядочно культурных" даже и не пытается втискивать свое. Не общепризнанное, твое - непременно, того и гляди, засмеют!
   Но, похоже, девочка пока что не очень считается со "здравым смыслом" наших суждений. Способна смеяться над теми, кто смеется над невзрослостью таких, как она. Не придает никакого значения тому, когда обнаруживаются вдруг несовпадения оценок Мамы и ее доченьки об одном и том же.
   Головка наклонена, без внимания то, что коротенькому непослушному локону на ее лбу места не хватило - спустился к левому глазу. Да и не только из-за этого всего не пересмотришь - какое оно море перед ней и какое оно в ту же минуту в ней. До чего же много такого, что на мгновения или неторопливым (может из всего на берегу оно и самое интересное) -- появляется перед ее детскими глазами.
   Весь мир для нее еще какое-то время будет бездонным -- где бездна интересного. Такого, что взрослые давно разучились видеть, замечать. Почему и морская пучина для нее то, в чем не может быть ничего страшного. Чего бы она боялась. От чего взрослые кто на показ, кто в самом деле готовы "умирать со страху".
   "Умирать со страху" - зачем? Когда ей хочется быть, какая она есть и все вокруг оставалось бы таким, чтобы из него самое лучшее вселяться могло в нее и там навсегда оставаться ? А не вселись, оно было бы другим - скорее всего ей ненужным. Никаким!
   "Не выдумка ли все это? - "притормаживаю" себя. - О ком ты? Не Иванова с тобой рядышком, а незнакомая девочка сидит на бревнышке и грустит себе, как трехлетняя Аленушка! Девочка вряд ли умнее своей Мамы и других кого-то из взрослых - кроме, само собой, одного вот меня!"
   Соглашаюсь и на такой упрек, но при одном условии. Никакая не Аленушка она, а нынешняя моя Иванова, в прошлом Незнакомка - в ее раннем детстве, когда была трехлетней. Зачем-нибудь она остановила меня возле своего бревнышка. Молча, ни слова не сказав - была уверена, что обязательно остановлюсь.
   Случилось мне как-то услышать, как один из очень современных, всесторонне по нормам "Плэй Боя" подкованных сексуалов зубоскалил. Высмеивая слова из когда-то популярной песни: "Это чудо великое - дети!"
   Каждый раз, когда вспоминаю об этом, - перед глазами возникает одно и то же. Этого "любвеобильного нарасхват" -- вижу оскалившимся его золотыми зубами стоит в обнимку с гнилозубой сказочной людоедкой Бабой Ягой.
   Смотрю на малышню из мальчишек и девочек и хочется бросить все и придумывать для них -- нужное, полезное прежде всего им. Две формулы в первых "намалевках" вскоре для них и дополнения- уточнения торопливо появляются в то в одну из формул, то в другую.
   Без примитивных "намалевок" их перечеркиваний полностью или чего-то в них, без уточнений в фразах и замены слов - не получается у меня придумывать, изобретать разное-всякое ни для взрослых, ни для детей!
   Но сначала "доведу до ума" автомат, контролирующий степень натяжения конвейерной ленты (а значит и предотвращающий аварию на конвейере - коротком ли километровой длинны). Многое в нем сложно и не оттого ли остается так долго увлекательным?
   Хочется работать над автоматом еще и потому, что мы над ним с самого начала трудимся вдвоем. Иванова из своего далека помогает не только моей голове быть работоспособной, но быть "на высоте" в чем-то и более важном .
   По каким-то не тропинкам, а по неведомым путь-дорогом от нее снова и снова пробивается самое необходимое для такой работы.
   Да и она сама является (не имеет значения- если и всего-то во сне) в такие минуты, когда у меня что-то не ладится. Или когда нам смешно -- вместе чтобы смеяться так, чтоб ее смех был звонче и громче моего.
   Она -- во всем мире единственная! Беда - зачем так много у нее однофамильцев!
   В намалевках у меня тренажер по плаванию. С его помощью можно учить малышей плавать и на открытой воде в море, и в любом закрытом плавательном бассейне.
   Вторым у меня- до гениальности простая конструкция из, можно сказать, первых попавших под руку недорогих материалов.
   Добавить если эту конструкцию вместе с моим тренажером в детский надувной плавательный бассейн, -- преобразится он в такой, что в нем действительно можно плавать. "По-собачьи", саженками ли, почти настоящими кролем и брасом, по-девчоничьи ли - плавать с разбрызгиванием воды ногами во все стороны.
   Но с этим и другими намалевками - потом. Сначала мы доведем -- до "кондиции доведем" -- конвейерный автомат.
   У моего "соавтора" Ивановой озорства пока что несравнимо больше, чем у меня. В завидном для меня сочетании ее озорство с организованностью, дисциплинированности, уменьем сосредоточиться на главном -- не отвлекаться на постороннее, заставлять себя доводить начатое дело до конца.
  
   7
  
   В том же апреле. Но не в субботу или воскресенье, а в какую-то солнечную среду или четверг на пляже был у меня разговор со священнослужителем и его матушкой. Он длинноволосый, но пока без бороды: матушке должно быть едва перевалило за тридцать.
   Батюшка задал мне вопрос: Зачем стоите, мол, на голове?
   С таким вопросом ко мне, и до него, подходили любознательные. Поэтому и ответил хорошо заученной фразой.
  - Когда стоишь на голове вверх ногами, отчетливее и реальнее видишь мир, - ответил батюшке и в свою очередь его спрашиваю: --Почему - то и дело такое встречаю - христолюбивые прихожане мало, а то и совсем ничего не знают о Нагорной проповеди Христа?
  - Досадное упущение их пастыря.
  - Возможно потому, что сказанное в Проповеди не соответствует нашему сегодня?
  - Сказанное Иесусом Христом - на веки-вечные, сегодня и навсегда истинное.
  Его матушка подошла к нам поближе. В разговор не встревает. Внимательно слушает.
  - В Нагорной проповеди сказано: "Твори молитву в уединении и тишине"? А вы собираете прихожан в одно помещении, где и кто-то поет и где говорят молитву может и лучше меня, но ведь получается не напрямую -- не от моего сердца обращение к Богу?
  - Церковь - Божий дом, - слышу в ответ. После которого и другие слова мною слышанные не раз и никой для меня пока не ответ.
   Если на том свете строго учитывают мои многочисленные грехи, то главным смертным грехом сочтут мое изобретение как бы и новой религии. Неважно - что истины в ней только для меня одного. Никому их не навязываю.
  Не из-за этого ли "изобретения" и нет у меня умственного, по крайней мере, надежного контакта ни с христолюбивой паствой ни с их пастырями. Задаю вопросы, в ответах на которые - демонстрация нежелания разговаривать с таким, в чьих словах нет хвастовства показными уважениями к Библии, ни ко всезнанию церковнослужителей.
   Много полезного сделала церковь. Уважаю много, чем она занята сегодня - учит добродетели, разъясняет божьи истины, смысл записанного в церковных книгах.
   Но у некоторых-то верующих (из моих лично наблюдений) несокрушимо убеждение: побывал, мол, я в Божьем храме и - довольно. Сотворили там за меня молитву без моего уединения, с моего согласия не собрав моих-то никаких мыслей для обращения к Богу, не вникнув перед молитвой в суть моих тревог и радостей.
   Словопрения с безбородым батюшкой не мешают мне готовиться в путь-дорогу.
   В моих прогулках к морю: обязательно поплавать, а перед заплывами и после них короткая гимнастика без чрезмерных нагрузок на руки-ноги, шею. Прихожу если на пляж "Алые паруса", от него после плавания и гимнастики, отбрасывая ногами обессилившие волны, шагаю к пансионату "Украина". Если пришел по проезжей дороге к "Украине", - от нее шагаю к "Алым парусам", от них -- пересекаю Керченское шоссе и от шоссе по "Тропе Хошемина" через камыши к "Пятиэтажкам".
   Весь путь - только в плавках и босой (стопотерапия). Успеваю за это время не только обсохнуть, но и кое чего к моему загару добавить. Никогда, ни разу ни сидел на пляже, ни прижимался грудью-животом или спиной к пляжному песочку. На такие нежности нет время. Да оказывается нет и необходимости.
   Ни на одну прогулки к морю ни разу Иванову не приглашал. Даже и не реальной -- выдуманной мною не надо бы ей снова меня увидеть на мокром песке. Предстал каким перед ней прошлой осенью: в кровь избитым о камни, почти без дыханья, с непослушными ногами -- как переломленный хвост ящерицы.
   Молодому вышколенному батюшке задал и другой вопрос. Всего лишь потому, что их приготовил на случай визита к церковнослужителю, бывшему летчику (уверен -- думаю, с ним-то мы общий язык бы нашли).
   В чем проявляется или должно быть в нас образ и подобие Творца? Если Бог являлся на Землю громом и молнией? Таким, что никто его не мог ни разглядеть, ни какую-нибудь хотя бы его часть увидеть. Богу, чтобы ему быть подобны, -- мы готовы приладить похожее на мои две руки, две ноги, подобие волосатой круглой голову и все другое - точно такое, как у меня, у тебя и у каждого христианина, атеиста, мусульманина и т. д.? Недоразумение, чепуха -- богохульство какое-то! Не наоборот ли все получилось?
   Ни под себя ли по себе мы, по нашему, человеческому образу творим Бога? Во всех чертах лица, в характере и поведении - чтобы все было в точности, как у каждого из нас?
   Молчит батюшка. Полагаю - в чем-то он был со мной согласен. Почему и продолжаю гнуть свое.
  - Что значит? Что мне делать, чтобы соответствовать, как говориться, - быть подобным Богу, пока пребываю на грешной-то нашей планете Земля?
   Как и ожидал: мне в ответ перечень многих положительных качеств Бога. Его справедливость и отеческая строгость, любовь ко всем, готовность прощать грехи каждому, что у Бога - всегда всего много и т. п.
   У меня сумка с пляжным снаряжением на левом плече, правой рукой подхватил босоножки и говорю на прощанье:
   - Нет, не это. Мы должны соответствовать, нести в себе его главное, самое главное качество! Бог - вы это знаете - кто он, прежде всего?..
   Без какой-либо торжественности и хвастовства своей осведомленностью готов был сказать и последнее слово.
   Меня опередила матушка:
   - Творец.
   Что значит - женщина! Если и не рожала детей - всего лишь предстоит. Как ей ли ни думать, ни помнить об этом? Не представлять Всемогущего - сотворившего свет, воды и твердь -не Творцом прежде всего среди разного другого, не менее важного в его характере и способностях ?
   Создал Он и матушку себе подобной, где самым главным чтобы оставалась тайна - способность творить из ничего или почти из ничего такое чудо, что станет, в свою очередь, и обязано оставаться Человеком-творцом. В котором, в свою очередь, наиглавнейшим будет способность ни в кое случае не создавать ни малейшего зла кому-либо (не создавать ничего во зло другому) - доброе творить в большом и малом. Только доброе -- для всех и всего, по крайней мере в Феодосии, в Крыму или еще где-то!
   Вспоминай, почаще напоминай себе о сказанном Иоаном Крестителем: "Никого не обижай!"
  
   8
   Настал май месяц - чудесный май. Хотелось бы сразу нараспев добавить:
   "Люблю грозу в начале мая!
   Когда весенний первый гром..."
   Но первый гром прогремел в апреле. А в тот майский день лил обыкновенный надоедливый дождь без грома. Было, правда, всему этому и оправдание - пока что самое начао последнего весеннего месяца.
   Обыкновенная в первую половину дня и после полудня была у меня в каком-то смысле изобретательская работа. В сумерки - нередко случалось такое и на много позже - вышел на мою обязательную вечернюю прогулку. Взял с собой зонт - сбавил дождь, но не проявлял намерения о себе не напоминать.
   Из Патентного ведомства было письмо. Предложили в формуле изобретения: в то, что о пандусе мной сформулированное - с дополнительными подробностями вынести в второй (отдельный пункт).
   Правильно, согласен. Только - таков порядок - телеграммой с одним-двумя словами не ответишь. Пришлось оформлять дополнительный лист: чтобы в нем и полностью название устройства и дата соответственно, мой адрес и подпись.
   Все мной сделано. Дополнительный лист в конверте --
   утром оправлю заказным письмом.
   Если бы успел это сделать на два часа раньше - прогулку мою совместил бы с визитом на
   почту.
   Перед выходом на улицу -- у ворот пришлось приостановиться. Из-под крышки ящика для корреспонденции торчал угол газеты. Заправил его поглубже в ящик - буду возвращаться с прогулки, не забыть бы взять!
   Всю прогулку дождь оставался всего лишь ненужным, надоедливым. А под конец - ливанул и в полную силу.
   Но у меня зонт. Под него спрятал и почти сухую газету. Но когда была приподнята крышка ящика - кроме газеты в нем увидел и письмо. Просунул руку за ним - с зонтика сколько-то воды слилось в ящик, на мою руку и на тощенький конверт.
   На кухне вытер пострадавшие от потока воды ладонь, запястье и тем же полотенцем -- сколько уж получится - осушил конверт. Посочувствовал ему: угол, где адрес получателя, почти сухой, зато где адрес отправителя - мокрее мокрого. Именно то, что меня интересует: от кого, мол, это ко мне что-то нежданное- негаданное?
   Вся переписка у меня последнее время только с патентоведами. От них и куцая бумажка обязательно в большом конверте с прозрачным окошечком.
   Еще больше удивился, когда прочел кому адресовано явно заблудившееся послание. Какому-то Иванову да еще вдобавок Ивану Ивановичу.
   "Ну поразвелось этих Ивановых! - весело усмехался, бельевой прищепкой закрепляя мокрый конверт к бечевке, придуманной мной чтобы сушить носки, выстиранный ли носовой платок над газовыми горелками, когда готовлю обед-ужин.
   " То же самое, как было перед Новым годом, в спешке письмоносица сунула в мой ящик чужое письмо!.. Завтра заблудившееся письмо отнесу адресату. Не пришлось бы, как тогда - в предновогоднюю ночь за кладбищем где-то искать незнакомую улицу!"
   Искать не пришлось. На конверте не черным по белом, а синим пастовым карандашом четко написаны улица и номер дома, где в строжайшем уединении только я один и проживаю.
   Мои предположения полностью оправдались, когда распечатал конверт и прочитал первые строки написанного на листе из школьной тетрадки в клеточку. Вот они самые первые слова и все что написано было ниже:
   "Добрый день! Что-то мне подсказывает, что Вы сразу все поймете. Нет, я не ошиблась -- никакой Вы не Иван Иванович Иванов, но на конверте напишу хотя бы так - ФИО адресата полагается указывать полностью.
   "Я Вам пишу, чего же боле? Что я еще могу сказать?!" - полностью соответствует моему настроению в эти минуты и моему положению. Захотелось поделиться хорошим с очень хорошим (конечно из озорства "очень" ее рукой подчеркнуто) человеком --вот если бы Вы, меня вспоминая, обо мне так думали! Нет, не обязательно так часто, как это у меня).
   Похоже на комплемент и если оно таким и останется, -- вычеркну, уберу, если окажется, что написала черновик и все придется переписывать.
   Сегодня у моих коллег и у меня праздник. Победа у нас - такой успех, чего мы не ожидали. Мне говорят: это стало возможным из-за моих умения, энергии, стараний, организаторского таланта и т, д. и т. п. Признаюсь: приятно такое слушать заодно с поздравлениями со всех сторон.
   Радости во мне столько, что, когда шла домой, раздавала радость каждому встречному улыбкой ли веселым взглядом. И Вам вот пытаюсь радостное написать и отослать письмом. Радости моей, надеюсь, Вам отошлю больше, чем успела раздать всем коллегам и всем встречным на улице.
   Вы заняты - о чем всегда помню. Всегда заняты делом - ни минуты не тратите на пустяки. Поэтому - сразу к самому главному.
   Никогда не забуду, с каким волнением готовилась к нашей встрече, старательно подбирала слова. Какие-то из них успела Вам сказать, выдерживая тон -- нет, мол, не желаю с Вами знакомиться по-курортному. Где могла быть с первых слов пошлость: "Мне кажется, мы с вами где-то встречались" и т. д.
   Но к этой пошлости -- дополнение было приготовлено: "Кажется даже помню где Вас видела, а Вы -- меня! Что настоящей встречи никакой не было: две ли три минуты мы стояли друг перед другом. Что избавила нас тогда от неловкости трех или пятиминутная остановка поезда Кисловодск -- Москва".
   На том поезде я уехала.
   Но вдруг там были не Вы?
   Почему таилась так долго и только сегодня пишу.
   Написала и на душе прибавилось радости. Всего лишь от фантазии -- от придуманного себе в утешение: в те суетливые минуты со мной были Вы. Ни в кем случае - не хочется чтобы кто-то был другой!
   Переписывать не буду. Может получиться длиннее, а не короче. И - бестолковее.
   Вас глубоко-глубоко (давайте в мой радостный день посмеемся вместе: вдруг в мои-то годы сдуру я в самом деле влюбилась?) -- уважающая Иванова" (четко написано, без единой закорючки - не официальная конечно подпись и конечно поэтому же нет рядом никакой даты).
   Ниже подписи немного вкривь, но четко: "Ответа не жду."
   Немедленно, сегодня же будет ответ - в центре города телеграф может работает. Сначала - отвечу -- телеграммой! Где первыми будут слова "милая Иванова".
   Никакой разницы, если второе слово окажется первым. Другое дело, если между этими словами впишу "моя" - но не таким и не на тех правах, с какими это слово у нее вырвалось по телефону когда мне предлагалось претворяться безумно влюбленным в некую курортницу Иванову.
   Что мне делать после телеграммы - там видно будет. Не сомневайся, Иванова: решение и действия мои по отваге и дерзости окажутся вровень с твоим озорством. Нет - на много превзойдут!
   Дождь! Но у меня широченный зонт. Выбегаю из кухни в полусвет веранды - в хламе там вмиг нашел и офицерскую видавшую виды плащ-палатку.
   Но некстати заявил о своем присутствии во мне здравый смысл.
   Только что - когда шел по центральной улице микрорайона - обогнал меня последний по расписанию автобус. Тогда, мол, помчусь на такси, а домой вернусь последним пригородным поездом - где-то в полночь такой уходит на Владиславовку. Но...
   Наплыва курортников нет и телеграмму после семи (если их принимают даже и разгар курортного сезона только до девяти вечера) никуда не отправишь... Только завтра утром!
   Около полночи было, когда обозвал себя мямлей (в присутствии как бы отсутствовавшей Ивановой). Непосредственно ее самой не было, но в кухне вместе со мной был ее подарок (о нас все знающая -- из тончайшего фарфора чашка).
   Знал, что не засну. Вот и затеял внеочередное чаепитье из даренной посуды.
   Ведь мог бы - и при настоящей мужской решительности был обязан побыстстрее одеться, рюкзак на спину, денег нагреб в карманы. От пенсии до пенсии и прочих поступлений насобиралось их столько, что на любую загранпоездку вдвоем с Ивановой хватило бы!
   Доеду как-нибудь в Белоруссию до неизвестных мне Осиповичей. Приездом не перепугать чтобы -- заранее от меня телеграмма из Харькова, например.
   Смеху у нас при встрече было бы! Хохоту -- на все Осиповичи!.
   Она поможет мне устроиться в гостиницу - есть же какая-нибудь и в ее городке. Посмотрел бы на ее не курортное житье-бытье, на белорусов - с кем ни встречался из них, все попадались интереснейшие люди. Туристом на день-два катанул бы в Минск - по открыткам и фотографиям сложилось мнение - красивый город.
   Не сразу вспоминается где у меня что поприличнее -- еду как бы на смотрины. Что нашел -- сразу же надеваю. Другое из приличного -- засовываю в дорожную сумку. Опузатил ее - мою безотказную - а на столе и стульях не очень-то уменьшилось "необходиого в дорогу".
   Не кстати вспомнил: буду мыкаться по поездам - зачем же разрядился в "парадное". Переодеваюсь, вытряхнув из сумки все, что успел в нее напихать - для переоценки и переодевания.
   Смотреть на стрелки часов не разрешаю. Не тратить еще и на ненужное драгоценные секунды (в том, что времени в обрез - не сомневаюсь).
   Готов, наконец, в путь- дорогу. Помню - дождь не собирался отступать от Феодосии. Подхватываю мокрый зонтик и успеваю посмотреть на часы. Две минуты с немногим до прихода пригородного поезда на Владиславовку.
   Сразу бегом через одну дверь, другу, через калитку и - вот уже разбрызгиваю грязную воду из всех подряд луж на неосвещенной улице. В голове -- упражнения решаю, как школьник: на прибавления и отнимание.
   Когда стартовал, напуганный стрелками часов, до прихода поезда было, считай, две минуты. На дорогу до железнодорожной платформы - обычно укладываюсь в пять мнут. Стоянка пригородного если строго по расписанию - две минуты. Нередко поезд опаздывает. Случается он и ждет - пропустить чтобы встречный товарняк (дорога на Владиславовку одноколейная). Кто знает, кто знает - может и то и другое в эту ночь вдруг да и произойдет.
   Прибавлял и прибавлял неведомые мне минуты - все надеялся: не подведет, мол, госпожа Удача.
   Отталкивал от себя явное - когда услышал самое ненужное мне. Сквозь шелест капель по зонтику непрошенным проникать начал перестук стальных колес по рельсам.
   Сколько-то потратилось времени - вдруг да полторы минуты! - на закрывание на замки дверей, калитки. Не в мою пользу темнота в закоулках - нет прямой дороги от моего жилья туда, где останавливается пригородный поезд.
   Ничего ненужного для железнодорожников не произошло в ту ночь! Почему и в ста или даже меньше ста метров от стальной колеи был вынужден скомандовать себе "Стоп!". Затем сделать сколько-то полноценных вдох-выдохов и дослушивать стук-звон от стали о сталь - пока их не пересилил монотонный шепот дождя.
   Более скользкой от более жидкой грязи оказалась дорога - чем была только что. Заупрямился замок калитки - не хотел меня впускать. А дома не нашел места более достойного для рюкзака и дорожной сумки (оставил их у порога - у своих ног, едва переступил порог в кухню. Правда, включив свет, оказавшееся ненужным, накрыл развернутым зонтом - признавая как бы, что их виновность была из тех, что можно понять и простить.
   Не сомневался, что не засну. Затеял ночное внеплановое чаепитье из дареной чашки.
   Дикая непредусмотрительность!
   Мне бы хранить эту чашку- подарок в шкафчике на отдельной полочке и чтобы не на краю. Да еще бы - ее полочка была за стеклом.
   Но это бы мешало нашему повседневному общению. Как тех друзей, что "друг без друга и дня прожить бы не смогли". Чай, компоты, все что льется и пьется - пил только из подаренной мне фарфоровой чашки.
   "Дремучая сентиментальность и всего-то!" - впору было бы в досаду, в обиду опрокинуться, не заставляя смеяться над собой.
   Моя нерешительность налицо.
   Ни в центр Феодосии на такси не сгонял. Ни поспешил на перехват пригородного поезда.
   Ночь естественно была, что называется, без милосердия - почти вся без сна и сновидений.
  
   9
  
   Утром нет -- не первым рейсом городского автобуса приехал в центр Феодосии и вышел на остановке "Галерейная". В центральном почтовом отделении взял бланк для телеграммы и устроился за столом, чтобы вписывать в бланк сколько-то самых нужных слов.
   Но то ли томление в по-настоящему весеннее майское утро, то ли душевная тревога с вечера всю ночь -- помешали мне сходу заполнить обыкновенный телеграфный бланк. Адрес конечно был написан. И даже с фамилией адресата, но без имени - телеграммы с такой неточностью вроде бы к отправке принимают.
   Остальное - весь бланк с тыльной стороны, а потом и с лицевой - изрисовал абракадабрами. Такими, что ни слова не было в них, ни одного графического символа - из тех, что можно было бы называть "буквами".
   Когда утром пил чай, напрямую спросил тоненький нарядный фарфор: есть во мне хотя бы и немного такого, из-за чего действительно буду нужен, мол , прелестной женщине Ивановой?
   На меня вот-вот старческие недуги навалятся. Такое, когда без тросточки и по комнатам ни до чего не дошкандыбаешь!
   Встретились мы, похоже, и понравились друг другу. Ну а дальше-то что? Мне предстоит отказаться от желанного, долгожданного уединения? А тебе, милая моя Иванова, -- отвыкать от привычного, важного, нужного тебе и вообще от женского очень многого?
   За ночь только что не сто раз перечитал письмо Ивановой. Запомнились так ее слова, что утром "читал" письмо, почти и не заглядывая в тетрадный листок. Не их ли смысл и моя душевная боль причина тому, что непрестанно потом и старательно ни для кого непонятное рисовала и рисовала я на казенном бланке для телеграмм?
   И при этом в голове одно и то же неотступно и все настойчивее. Приедешь, мол, в Белоруссию, а там? При наших встречах и после ее "До завтра!" - когда она пойдет к себе домой?
   С ней неразлучно будут слова (то совсем тихо, то громко - проникая каждый раз все глубже в сердце) -- грустного романса: "Где ты столько был? Не меня любил - без тебя моя жизнь прошла!.."
  
   10
   Вышел из помещения дома, где принимают телеграммы, ни к чему не прикасаясь, нигде не спотыкнулся (был бы тогда предлог остановиться и подумать "Не вернуться ли на почту? Намеревался отправить телеграмму - вернись, мол, да и отправь!")
   Единственным "в пользу Ивановой" было: решил, что вблизи от набережной поверну сразу направо. Следующим после этого было в моих намерениях: в справочном бюро на вокзале все-таки узнать как можно из Феодосии доехать в Белоруссию до железнодорожной станции Осиповичи?
   Прошел до конца Галерейную улицу - где мне бы и свернуть направо. Но сделалось наоборот: как подсказала должно быть "мудрость" майского утра. Почему и оказался на Феодосийской набережной.
   Лично мое мнение: нигде в Крыму нет ей равной по красоте -- с видом на залив, на берегу которого - не зря утверждал Антон Чехов - "тысячу лет проживешь и не соскучишься!"
   Сколько-то с ничем, кроме просторов моря перед глазами, сидел на пустовавшей скамейке. Потом стал поглядывать на изрисованные черте чем то на одну, то на другую сторону телеграфного бланка.
   Оставить бланк на столе в почтамте, когда на нем фамилия Ивановой - не мог. Это наверно было бы для меня - все равно, что оставить в одиночестве пришедшего на свидание со мной милого дорого человека!
   Не отправил телеграмму в Осиповичи. Но хотя бы отослал заказное письмо в Москву патентоведам. Не из-за него интереснейшее вдруг возникло у меня для них предложение.
   Почему бы ни строить, мол, накопители энергии волн одновременно с теми сооружениями, что предназначены защищать берега в самые жестокие шторма на море?
   "Например, - передо мной два бетонных сооружения с целью не давать морю смывать с берега песок и гальку. - Если встроить в любое из этих сооружение накопительный бассейн, а с наружной стороны стенки защитить пандусами моей конструкции? Не один, а три пандуса будут работать - считай втрое эффективнее!"
   Смотри-ка, милая ты озорная моя ненаглядная Иванова, никак и еще что-то новое мы придумали?!"
   После такого, кстати, появилось и подобие привычных мне умственных сил и способностей. Где вполслова, где и всего-то парой букв стал торопливо изображать на бланке то, из чего дома сделаю фразы для новой Формулы изобретения.
   Прибавилось и физических сил. Расстался с гостеприимной скамейкой и поспешил к улице, мною прозванной "Загадочная".
   Она - если идешь от Галереи художника-морениста Айвазовского - в дальнем конце набережной. Но с такими же правами пешеходной -- как и приморская часть Галерейной улицы.
   Загадочная для меня из-за двух на этой улице домов старой постройки. На них мраморные прямоугольники с одинаковым текстом: здесь, мол, жил Александр Сергеевич Пушкин.
   Пребывание Пушкина в Феодосии, как известно, длилось один день. Полдня жил в одном доме и полдня в другом? Или - в одном обедал, а в другом скучал в послеобеденные часы?
   В микрорайоне моего временного проживания сошел с автобуса у гастронома - и хлеба купил, и разного съедобного. Не очень-то и необходимого - купил на всякий случай. И для холодильника -- чтобы тот со своими пустыми полками не грустил от безделья.
   Те же колечками сушки на исходе: они часто меня выручают - когда увлекаюсь работой до того, что завтракаю в три или в пять часов после полудня. Поиграешь языком, погрызешь намокшую сушку, "перебьешь аппетит" - и вполне терпимо еще до на какие угодно часы отсроченного завтрака, обеда или ужина.
   Дома колбасу там, пакетик масла, какие-то сырки и что-то мясное (потом брошу, мол, в кастрюльку - если будет время на ужин варить похожее на суп) - впихнул, как попало, в холодильник.
   Мимоходом бросил на кухонный стол хлеб, сушки и что не для холодильника - на пока оставалось в сумке- "авоське".
   Только что не бегом и вприпрыжку в рабочую комнату - разгадывать свои стенографические "каляки-маляки". Те, что обозначил кое-как на бланке для телеграммы -- пока "бездельничал" на самой красивой в Крыму набережной.
   Наконец-то сижу за письменным столом в райских тишине и уединении. Делаю не спеша "перевод" и - душа радуется.
   Вдруг слышу и грохот, и звон, и торопливый мягкий топот в кухне.
   В ту же минуту я там. И вижу такое, что своим газам не верю - на такое мне бы никогда не смотреть!
   Когда входил в мое жилье, в спешке скорее прикрыл, чем закрыл за собою двери со двора в веранду и другую -- что оттуда в кухню. Вот и прокралась кошка - ворюга обыкновенная и дура.
   Один всего-то колбасный запах и такое же от спрятанного в холодильник мясного сохранились на бумажных пакетах, что в нитяной сумке- авоське. Так нет же: вцепилась дура зеленоглазая лапами ли зубами в пустые пакеты, опутанные петлями "авоськи". И для нее несъедобное - а такого было едва ли не десять фунтов! - сил у нее хватило дотащить на край кухонного стола. Откуда -- по-другому и не могло быть -- со своей добычей дура когтистая свалилась на пол.
   Заодно с ее "добычей" упали на кафельный пол столовый нож, чайная ложка и - в последний раз зазвеневшая фарфоровая чашка!
   Кончик серого хвоста кошки-воровки успел увидеть - выскочила на веранду и оттуда конечно в заросли сада-огорода куда подальше от дверей.
   После такого глаза мои из того, что увидели, ни на что не хотели смотреть. А еще -- у меня и сил-то не было, чтобы сделать два или три шага по кухне.
   Может целый час одна моя рука держал самый большой черепок от фарфоровой чашки. В другой -был совсем небольшой осколок. Не мог с ним расстаться только потому, что он сохранил при себе неразбитым тоненькое колечко от ручки бесценно дорогой для меня - как бы единственное уцелевшее "живым" от чайной чашки из фарфора.
   "Не судьба!" - не мной -- всего лишь похожим на мой голос было сказано. - Еще одно и ни последнее ли окончательное для меня, как приговор Судьбы, в этих слова?!
   Много раз озвучивал эти слова тотчас же в тот день и потом повторял их потом. И днем и по ночам то в полный голос, то про себя.
   В далеких где-то Осиповичах одна из многих Иванова не могла знать всего о нашей с ней беде. Но не могла же не почувствовать внезапную боль в ее сердце? Равную моей - если не больше?
   Если я не знал как нам помочь, так же была беспомощной и она. Бессильная помочь - даже случись мы были бы рядом. Потому что - "Не судьба!"
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"