Кондратюк Георгий Константинович : другие произведения.

Штурманский поход

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  ШТУРМАНСКИЙ
  П О Х О Д
  Метаморфозы флотской службы
  
  
   "РЯЖЕНЫЙ"
  
   Едва ли ни каждую осень корабли Черноморского флота на какое-то время покидали бухты Севастополя. Традиционным это было, крайне необходимым ли это считали флотоводцы: когда корабли в море и на борту у каждого весь его экипаж. Учения, тренировки при этом более эффективные, отчетливее проявляется боевая готовность каждого корабля и должно быть еще для чего-то эти походы считались необходимыми. Должно быть они соответствовали названию "штурманские" даже и когда на кораблях появились локаторы.
   Когда не только специалист штурман - каждый допущенный к несению ходовой вахты корабельный офицер легко "брал точку" (место нахождения корабля в данную минуту, не вникая в заумь таблиц и сложных рассчетов).
   Чаще всего походы проходили от Севастополя на близкие от Одессы рейды. В не очень большом удалении от берегов.
   В прибрежных преимущественно водах проходил и штурманский поход по маршруту Севастополь - внешний рейд Батуми. Оттуда примерно той же дорогой от берегов Северного Кавказа к полуострову Крым.
   К походу готовились все корабли нашей бригады крейсеров. Но вышли только два (на других продолжали "залечивать раны", полученные в войну). При этом легкий крейсер "Керчь" догнал нас при стоянке на рейде Пицунда.
   Трофейный, бывший итальянский, максимальный ход у него за тридцать узлов. Мог бы догнать и пристроиться к нам раньше. Но столько на нем было "по-итальянски", что при назначении кого на этот крейсер в элекромеханическую боевую часть, многие приравнивали с сылкой на каторгу.
   Несравнимы были, например, наше котельное отделение с оборудованным по-итальянски. Тот же питательные насосы: у нас их два в каждом котельном отделении, а на "Керчи" - один.
   Всего-то прокладка полетела - надо поставить другую. У нас: переключился на насос-дублер, и меняй. Подача воды в боевой котел не прерывается. А на "Керчи" - на сколько-то часов котел останавливай - турбины (главная машина) считай на голодном пайке.
   На часы и часы забудь не только о скорости в тридцать узлов!
   Представь: если такое случится в бою?!
   Кто на "Керчи" -- у них своя головная боль. У нас на головном крейсере "Проект шестьдесят восемь КА (проект корректированный)" - своих проблем было, лопатой не разгребешь.
   Одна из них - нам устанавливали новейший артиллерийский локатор "Залп".
   Крейсер только что прошел (длилось почти год) в Николаеве "гарантийный ремонт" - все, как надо, в устаревшем проекте откорректировали, казалось бы.
   Убрали торпедные аппараты (за всю вторую мировую войну случая не было - чтобы где-то чей-нибудь крейсер выходил в торпедную атаку). Смонтировали башенные установки со стомиллимитровыми унивирсальными орудиями (накрыть могут цель, что за двадцать километров - недосягаемую для главного калибра нашего крейсера). Даже переделали форштевень - чтобы "уменьшить брызгообразование".
   Отплавали мы свое под красным серпасто- молоткастым флагом - поднят на крейсере военно-морской флаг. Отработаны и успешно сданы задачи, после чего поднят и командирский вымпел, а всем офицерам - ощутимая надбавка к зарплате.
   И вдруг - на рейде нам ящиков понавезли и к ним в придачу "ряженого". Какого-то головастого специалиста с научным званием. Но не догадался почему-то никто переодеть его в флотский китель (в звании подполковника в армейской гимнастерке так и жил он у нас больше месяца).
   Ему помогали сначала шесть человек электриков и радиометристы из "бэ-че четыре". Потом - десять и- снова шесть. От первого до последнего дня "ряженому" помогал командир отделени дальномерщиков и непосредственно ему подчиненный старшина второй статьи.
   Не из легких была работа! У "ряженого" - без выходных и перекуров ненормированный рабочий день. В таком, изматывающим силы и душу, режиме приходилось работать и каждому, к нему "прикомандированному".
   У командующего Черноморским флотом (должно быть и в Министерстве, в Москве) было на контроле - как ладится и что мешает поскорее установить "Залп".
   Мешали, так нам казалось, то одна, то другая выдумки "ряженого". Сделанное и, кака надо, проверенное позавчера (случалось - и всего-то утром сегодня) бракует он и затевает переделывание, перенастройку.
   Все больше неуверенности на крейсере: пойдем ли мы в "Штурманский поход" - не видно конца-края, мол, переделкам, изменениям в конструкции "Залпа", затеваемым неугомонным "ряженым".
   Похожим было на праздник в день, когда офицеров пригласили в салон кают-компании на расставание с "ряженым". Как бы от имени присутсвующих и всего экипажа сташий помощник командира крейсера поблагодарил "ряженого" за проделанную работу, что "мы надеемся значительно повысит боеспособность крейсера".
   Окажись кто на месте старпома, сказал бы то же самое. Просто не имел бы права таких слов не сказать.
   После чего дружеское рукопожатие, от всего сердца пожелания крепкого здоровья и новых творческих успехов. Сразу же и аплодисменты (кое у кого и с "подтекстом" : наконец-то избавились от "ряженного" - в штурманском походе крейсеру быть!
   Крейсер - преимущественно артиллерийский корабль. Естественно: все офицеры имеют представление что в бою на море стрельба из орудий крейсера неизбежна.
   Немыслимо - чтобы не имел представления об этом "ряженый". А он в своей на прощание речи "сморозл" такое - смех один да и только.
   На испытаниях, когда принимали "Залп" на вооружение: при стрельбах, он, мол, давал дистанцию с точностью до девяти- десяти метров. На крейсере у нас, мол, у него наконец получилось - ошибки по прицелу не превысят шести метров.
   Не из-за этой несомненно глупости, "ряженый" оставил кают-компанию под аплодисменты (из артиллеристов может и никто и не пытался бить в ладони). ПРИЗОВЫЕ СТРЕЛЬБЫ
   После того, как "ряженый" расстался с нашим крейсером, -- через сутки мы вышли море. На сколько-то недель оставили наши швартовые бочки в Северной бухте Севастополя.
   Но не сразу наш крейсер пристроился в кильватер линкору "Севастополь". Этому предшествовали стрельбы из орудий нашего главного калибра.
   Мы знали (из авторитетных источником просочилось): нашему крейсеру предстоит участвовать в призовых стрельбах. Какие-то из своих кораблей для такого "состязания" выделили на Балтике, на Тихом океане и, может быть, от Северного флота.
   "Стрельбища" в разных местах на просторах морей. Но дистанция, скорострельность и прочее - для стрельб одинаковые. Далеко и не пустячное награждение победителю.
   При этом, стрельбы не в один и тот же день - в пределах одной хотя бы недели. Но обязательно осенью: когда подводят на флотах итоги боевой подготовки, считай, за год.
   Офицеры у нас на крейсере (артиллеристы - почти поголовно) заподозрили, что участию в этих стрельбах мы в чем-то обязаны и "ряженому".
   Он, мол, вернулся в Москву, в Ленинград ли еще куда-то. Своему начальству доложил "о проделанной работе" на таком-то крейсере. От его начальства - информация в Министерство. Там сразу и решили безотлагательно проверить: что на самом-то деле оно - с названием "Залп". Как говорится, "А ну-ка подай нам сюда - вашего Тяпкина- Ляпкина!"
   Комиссия с посредниками (в их числе не бепсристрастные представители от флотов) из Севастополя вышли на линкоре "Севастополь". В день стрельб из них большинство не покидали наш крейсер (остальные были там, откуда, считали, им будет "виднее").
   Эффективность артиллерийской стрельбы определяется количеством попаданий в цель, прежде всего. Что, в свою очередь, зависит - насколько безошибочное представление у стреляющих о расстоянии (дистанции) до цели.
   Разве не такое же у артиллеристов и при стрельбе на суши? Г де и существенные преимущества: их артустановку не качает вперид- низад, ни влево-вправо. Есть возможность получать информацию и от наблюдателей- корректировщиков, затаившихся в поблизости от "объекта".
   Знаменитая (может кто называет легендарной) артиллерийская дуэль в Дарданельсом проливе. Английские крейсера и броненосцы с десятьюдюймовыми)) (может - и с двенадцатидюймовыми) орудиями. У немцев (за ночь перебросили) на берегу полевая артиллерия - преимущественно трехдюймовки.
   И -тщательно подготовленная операция при явном преимуществе сил у десантников, провалилась! Не прорвались англичане через пролив ни к Стамбулу, ни даже в Мраморное море.
   На суши и на море место падения снаряда определяется - где он взорвался. На море - по всплеску (фонтаноподобное или столбом вода).
   У нас на крейсере трехорудийные дашни главного калибра. Получены данные от дальномерщиков - дистанция, мол, двадцать пять или двадцать семь кабельтовых. С незначительными промежутками по времени - вылетают три снаряда.
   Пролетев дистанцию они падают не в одно место. Заранее рассчитано и введено в прицел - такого чтобы не случилось. Рассчитано: разброс их падения такой, чтобы "накрыли" цель. А это может быть, например: два снаряда упали за целью, а один - не долетел ("без разницы", как говорят в Одессе, если два - недолет и один - перелет).
   Главное : объект поражения "взят в вилку" и она, допустим, с разбросом в кабельтов. "Дело техники" после этого: послать снаряды, чтобы сузить вилку до полкабельтова.
   Успех, артиллеристы рады: объект поражения у них в вилке четверть кабельтова!
   Команда "Прицел постоянный! Огонь!"
   Ревуны в башнях дублируют команду -- торопят артиллеристов. Как можно быстрее, как можно больше снарядов надо посылать. Ни одного "живого места" чтобы не осталось в квадрате, площадью приблизительно пятьдесят на пятьдесят метров. Только это и гарантирует: хотя бы один снаряд обязательно-таки попадет и поразит цель.
   Когда есть уверенность, что дистанция определена значительно точнее, площадь поражения сокращается в разы. Снарядов же в нее посылают в прежнем темпе - тогда на много раньше и не один-два снаряда попадут куда надо.
   Вечером перед призовыми стрельбами в каюте командира крейсера состоялся разговор- спор командира с главным артиллеристом корабля. Наверное такое могло быть и на каком-нибудь другом корабле перед ответственнейшими стрельбами и не только главным калибром.
   Расставаясь с крейсером, "ряженый" оставил, как бы, своих наследников - им созданное временно отделение локаторщиков- "залпистов" из двух человек. Оба многоопытные дальномерщики. В предстоящих ответственных стрельбах без них артиллерийская боевая часть крейсера, мол, как без рук. Хотя бы на призовые-то стрельбы, мол, наших многоопытных вернуть к их дальномерам, а "Залп" оставим на совести двух- трех, кому досталось нянькаться с таким, что пока "кот в мешке".
   Может "Залп" и обеспечит призовые стрельбы. А вдруг "ряженый" перехвалил детище своего конструкторского бюро?
   Фактов нет у споривших. В основе спорящих: во всем положиться на сказанное "ряженым" или - не спешить (не запрягать необъезженного мустанга, предстоит когда поехать к верному другу на новоселье).
   Командир корабля не то, что неуступчивым проявил себя. Он был готов и "власть употребить". Едва ни сорвался: не "подвел черту" под их спором разговором бескомпромисным "Приказываю!"
   В назначенное время по условному сигналу члены комиссии и посредники запустили секундомеры. Кому не досталось месту у визиров и дальномеров, опробовали оптику своих биноклей.
   Из орудий второй башни главного калибра, как бы одновременно, вырвались три снаряда. В управление огнем и прицелы введена информация от "Залпа". Их взрыву около щита - мог быть как бы одновременно. Только опытный глаз артиллериста мог потом с достаточной уверенностью сказать - у какого из снарядов был недолет, перелет и кому из них до взрыва под водой досталось вдруг да пробить палубу и днище суденышка с щитом.
   Интервалы между траекториями самых первых трех снарядов небывало незначительные- всего по три метра. С интервалами три метра друг от друга снаряды и "легли". Сначала нырнули на немного и -- почти одновременно у них "сработали" взрыватели.
   Взметнувшийся столб воды при взрыве снаряда, что пробил палубу и днище суденышка, подбросил его и переломил на две части. Меньшая - держалась за буксирный трос. А та, что со стойками щита и кормой - захлебывалась (готовилась тонуть).
   Пристрелочные выстрелы и всего-то. Но членов комиссии, посредников и почти у всех артиллеристов крейсера вырвалось "Накрытие!" Это слово открытым текстом по радио, считай, выкрикнул капитан буксира. (По-другому и не могло быть - когда у него: на его лазах от щита - одни воспоминания, а что осталось от суденышка, что было только что у него за кормой на длинном тросе, -- все едва ли ни последние минуты на плаву. Ни за соломинку ли держутся перед тем, как навсегда исчезнуть с поверхности Черного моря.
   Микрофон - в сторону. Как положено, телеграфным текстом (в пределах возможности переговорной таблицы) официальное донесение от капитана буксира. В нем, кроме "накрытие" были и самые необходимые подробности.
   К сожалению в переговорной таблице не было такого, чтобы можно было сообщить о гибели мишени (щита вместе с его суденышком). Для ориентировки и с надеждой на догадливость адресата было "прервал буксировку, иду ремонтировать (вместо "попытаюсь что-нибудь спасти") щит".
   Не было смысла и воспользоваться микрофоном по УКВ. Никто не поможет - не успеет. Сам капитан буксира должен и принимать решение и действовать без промедления.
   Отдавать трос вместе с носовой частью того, что называлось "щитом", нельзя. Нет пока опасения, что эта часть утонит. Но если утонет - потом подтянуть может получится ее своей буксирной лебедкой, а потом плавкраном и вытащить из воды.
   Спешить надо спасать кормовую часть хлипкого суденышка.
   Взрывом снаряда в нем водонепроницаемые переборки, оказавшиеся ближе к взрыву искорежило и выломало. А из тех, что были подальше, едва ли ни все теперь водопроницаемые. Вода проникает в отсеки и заполняет их один за другим.
   Стальной трос, что за кормой буксира, весь под водой полукольцом - тормозит, мешает. Но пока что положение не безнадежное: Может и успеет буксир подойти к кормовой части щита и сходу к ней пришвартоваться левым бортом.
   Остановлены стрелки секундомеров. Из членов комиссии, посредников (и не только) доверяет кто карандашу больше, чем своей памяти, торопливо записывают (описывают) что считают наиважнейшим "в суматохе явлений" при призовой стрельбе.
   В башнях главного калибра свои заботы. Не похожие на те, что у капитана буксировщика, но не менее ответственные. Из боевой рубки недвусмысленное: "Дробь! Орудия - на ноль!"
   Стрельбы на поражение не будет. Поднятые из "погреба" снаряды предстоит спустить в "погреб". Заряды к стволам орудий не поданы: вернуть их на штатные места хранения - и легче и быстрее, чем снаряды.
  
  
   П Е Р И С К О П Б Е З П О Д В О Д Н О Й Л О Д К И
   П Е Р И С К Р П П О Д В О Д Н О Й Л О Д К И
   Лишь тем, "кому положено" знали где и какие буду "мероприятия" днем ли ночью в Штурманском походе. Естественно: учения могли быть обязательно те, что запланированы. Допускалось и внеплановое (та же призовая стрельба нашего крейсера).
   Невольно узнали почти все участники похода, что подводные лодки не планировалось использовать ни в какой роли. И вдруг одна из них появилась - дала о себе знать, правда, пока что и всего-то своим перископом.
   Появилась вдали от берегов, но не так уж и далеко от базы бригады подводных (тогда называлась она Туапсинской базой). Вдруг да внеплановую проверку бдительности надумали в штабе флота?
   Но может и от берегов Турции кто-то в нейтральных водах затаился и невидимый сопровождает корабли с военно-морским флагом Советского Союза, только что начавших Штурманский поход?
   На много легче этого вариант: командир бригады подводных лодок проявляет "партизанщину". Проверяет возможности своих подводников: тайно подойти к линкору, крейсерам, зсминцам, сторожевикам и др. и наблюдать за их маневрами. Далеко ни на голом месте возникло и это предположение.
   Сравнительно недавно распространилось, в частности, на кораблях бригады крейсеров из неофициальных источников очень похожее на правду. Как бы иностранная (не Советская) подводная лодка незванной гостьей побывала в Севастополе. В подтверждение своему "подвигу", командир, мол, подводной лодки сделал сколько-то фотоснимков и показал их своему командованию в сопредельном дружественном с нами государстве.
   Незамеченными остались пребывание, заход и уход подводной лодки из Севастополя. Конечно же ее плавание по бухтам главной базы Черноморского флота было ни в крейсерском, ни в позиционном положении - только, могло быть, на перископной глубине.
   В какое время суток - когда светло, ночью ли, сколько времени чужая подлодка пребывала в Севастополе? В Северной бухте или в Южной, в обеих ли она, что ей надо высматривала - никто из распространителей тревожной информации не знал.
   Сомневавшиеся не могли себе представить. Неужели никто из военных и штатских в Севастополе таки не заметил, не обратил внимание на перископ с его, какой ни наесть буруном? На то исчезающую под водой трубку, то вдруг выныривающую в другом месте?
   Но когда подобное в нейтральных вводах, вдали от берегов - иной случай. Одинаковое только - перископ над водой появился нежданным-негаданным.
   Различий же предостаточно и все они существенные.
   Появился перископ вблизи отряда боевых кораблей. После того, как корабли прошли - появился по корме едва ли ни последнего из кораблей (нет сомнения: с намерением непрерывно наблюдать за отрядом).
   На многих кораблях круглосуточная вахта гидроакустиков. Никто из них не обнаружил под водой посторонних шумов. Затаился под водой наблюдатель!
   Видят же через перископ, что их "засекли" - к перископу мчится кратчайшим путем "большой охотник" с глубинными бомбами.
   Устремился туда же и вскоре обогнал "охотника" эскадренный миноносец. Можно было полагать: не слабонервными были, кто через перископ наблюдал за эсминцем и "большим охотником". В ничьих водах Черного моря вы "мне не указ", и ни одной глубинной бомбы никто не сбросит ни на меня, даже и от меня поблизости.
   О неуязвимости боевых кораблей (даже и не боевых) в нейтральных водах знали на эсминце и те, кто приказал его командиру атаковать "шпиона". Ни в коем случае не таранить, ни утопить его глубинными бомбами. Всего лишь отпугнуть куда подальше. Не имеет значения: недруг ли пристроился, из-за недисциплинированности, по ошибке ли кого-то недоразумение случилось.
   Меньше мили оставалось до "перископа" большому охотнику, когда он повернул на сто восемьдесят градусов - лег на обратный курс. Зсминец, сбавляя и сбавляя ход, курса не менял. Пока его борт ни прикоснулся - увы, ни с рубкой, ни с корпусом подводной лодки - всего лишь с черенком добротно сделанной корабельной шваброй.
   Об этом сразу же от командира эскадренного миноносца семафор- доклад его прямому непосредственному начальнику. Швабру боцман эсминца "оприходовал" и потом пытался "по подчерку" определить на каком из кораблей могли такую смастерить.
   Кто швабру обронил- потерял - храбрости не хватило признаться. Бесследно (как смешное, бесполезное) это недоразумение не прошло. Кто и смеялся - кое-что полезное для себя на ус намотал.
  
   Т О Р П Е Д Н А Я А Т А К А
   Такое повторялось при каждом штурманском походе, и поэтому ждали, что в походе не на Тендру, а в Батуми где-то быть атаке торпедных катеров. Кому положено, знали и район, где корабли могут быть атакованы, даже наверное день (час - вряд ли) когда это произойдет.
   Не случайно же линкор (за ним и другие корабли) повернул влево и потом какое-то врем шел совсем близко от береговой черты. Верная гарантия: между берегом и кильватерной колонной кораблей торпедным катерам не развернуться для их безоглядной атаки - узковато.
   Жди их с торпедами прямо по курсу (и на такое способны), справа или в хвост колонны. В этих трех направлениях и должны быть сектора круглосуточного неустанного наблюдения. Не только визуального (с использованием всяческой мощной оптики, чего предостаточно на каждом корабле) - внимательное в тех же секторах велось и прослушивание гидроакустиками всего тревожного (всех "чужих" шумов). Да и вкруговую оставалось, как бы, надежнейшее наблюдение.
   Естественно, почти все внимание где безбрежные просторы морские, и, на самом-то деле, постольку- поскольку (нередко и нисколько, никакого) наблюдения в секторах, где берег. В тех секторах гидроакустики улавливали шумы, что они всего-то от волн, что и в безветрии накатываются на берег.
   Волны, как известно, своенравны. Почему - то гул от "девятого вала", то от волны вполовину силы всесокрушающего "девятого", в четверть его силы и меньше. Но была и всего-то, мол, надоедливая монотонность шумов со стороны берега. Почему гидроакустики в эту сторону все реже и неохотно "заглядывали".
   Тем более, что им напоминали запросами из боевой рубки:
   - По правому борту ничего подозрительного?
   - Ничего...
   - По корме или по носу?
   - Никого. Только наши одни и те же шумы.
   Гидролокаторы в послевоенные годы оставались далекими от совершенства. Но кое-что позволяли узнавать заблаговременно. Сомнений не было ни у кого, шумы от винтов торпедных катеров гидроакустики обнаружат прежде, чем их увидят через визиры, дальномеры и бинокли.
   Собственно, так оно и получилось. Гидроакустики опередили безупречно организованное визуальное наблюдение. Единственный мог быть им упрек: "засекли" атаку торпедных катеров на много-много позже, чем, казалось, могли.
   Дивизион торпедных катеров почти в полно составе прошел незамеченным вдоль кильватерной колонны кораблей. Перестроившись в линию фронта (иной масштаб, но сделано было не хуже, чем у английского адмирала Гамильтона при Трафальгарском сражении) катера одновременно атаковали им предназначенные - кому линкор, крейсер ли эскадренный миноносец.
   Тоже, что и в Трафальгарском сражении умело использованы были "дары природы". Английский прославленный адмирал воспользовался - каким был ему надо ветер. Командир дивизиона торпедных катеров - ночную темноту и убаюкивающий шум от непрерывного на берег наката волн.
   Принимая отчаянно смелое решение, Гамельтон вряд ли пользовался хранителями времени - часами. А командиру дивизион катеров пришлось готовить атаку, учитывая возможность ее развития по минутам (успели чтобы все катера войти между кораблями "противника" и берегом, и каждый чтобы занял свое место перед началом атаки в непроглядные сумерки и ночью - пока ни взойдет над горизонтом луна).
   Выверено было (без секундомера не обойтись) какими держать обороты винтов. Чтобы минимальным был от них шум, но и чтобы дивизион успел занять наивыгоднейшую для атаки позицию.
   Представители штаба флота (в качестве посредников они были на линкоре и крейсерах) были тоже ошеломлены, когда услышали похожие на ураганное завывание рев моторов и вот они - увидели торпедные катера, атакующие оттуда, где берег.
   По корме от нашего крейсера катер промчался так близко, что боялись - как это ни зацепил он своим винтом за наш руль. Обошлось без повреждений, а из двух стволов правой башни универсальных наших стомиллиметровок мы даже и успели (посредник сразу согласился) "расстрелять" катер, торпедой "взорвавшего" у нас комовое машинное отделение.
   Через кильватерный строй вооруженных до зубов кораблей торпедные катера вихрем промчались от берега в бескрайние просторы Черного моря, где вскоре стали недосигаемыми для корабельной артиллерии. Ученье закончилось - "Орудия - на ноль!"
   Торпедные катера перестроились и взяли курс к себе "домой". Лишь один катер от них вскоре отстал, и после переговоров по УКВ с нашим адмиралом, примчался к командирскому трапу линкора. Прибыл командир дивизиона - "по горячим следам" узнать оценку посредников и настроение "противника".
   По участвовавшим в штурманском походе нанесен торпедами удар - едва ни уничтожение всего боевого ядра нашего отряда. Адмирал и командиры кораблей вынуждены были признать свое поражение.
   "Двумя торпедами потоплен легкий крейсер "Керчь", наш крейсер "нуждается в ремонте и доковании" - пострадал от одной "торпеды", два попадания "торпедами" на долгий срок лишили боеспособности линкор (из-за чего полчаса не соглашался даже и адмирал), эсминец с трофейной шваброй на борту - "потоплен" и однотипный с ним корабль остался на плову "без форштевня - приблизительно по шестнадцатый шпангоут.
   Потери атаковавших - два торпедных катера. Командовавшему и активно участвовавшему в атаке явно повезло (в отличие от легендарного Нельсона) - жив-здоров и все в нем радостью светится.
   Грусть- печаль не только у офицеров нашего крейсера. В чем-то оценки и мнения не одинаковые. Но каждый был почти уверен: атака торпедных катеров захлебнулась бы в артиллерийском огне крейсеров, линкора и эсминцев. Единственное помешало этому - линкор с его максимальным ходом каких-то двенадцать узлов.
   Построенный после русско-японской войны и за сколько-то перед началом Первой мировой линкор морально и физически устарел. Но другого-то не было и жил он, числился грозой боевой единицей (по принципу "на безрыбьи даже рак - рыба").
   После войны из Триеста в Севастополь перегнали трофейный линкор и назвали его "Новороссийск" (прежнее, при католическом крещении в Италии, его имя "Юлий Цезарь"). Ходит может и со скорость двадцать четыре узла.
   Из неофициальных источников: "Новороссийск", мол пойдет флагманом в очередной Штурманский поход. Окажись он флагманом - локотки бы кусал командир дивизиона торпедных катеров!
   Его катерам пришлось бы подкрадываться со скоростью не менее двадцати пяти узлов. Вдвое громче шум винтов - гидроакустики бы такое не спутали с плеском волны о берег.
   Но флагманом пошел линкор "Севастополь". Может и всего-то потому что у "Новороссийска" из его башен главного калибра не торчали стволы орудий. Амбразуры были в тугую завешены брезентом на время, пока стволы (как бы ни на Обуховском заводе в Ленинграде) перелелают под снаряды отечественного производства.
  
   О Д Н О Д Н Е В Н А Я С Т О Я Н К А
   Планом похода предусматривалось пополнение запасов на кораблях до прихода на рейд Батуми. Топливо кому-то надо было, продовольствие и даже медикаменты. Нашему крейсеру нужна была вода - пресная, обыкновенная.
   В удалении от берега на столько, что и в бинокль как следует ничего на берегу не рассмотришь, рейдовая стоянка нам досталась на какие-то часы в светлое время суток. Как шли кильватерным строем, так и остановились.
   Линкор отдал якорь вместе с кораблями его охранения почти напротив Лазаревской. Мы с нашего крейсера, мобилизовав всю оптику, "изучали" преимущественно женскую половину пляжа в Туапсе (в послевоенные годы не сразу отказались от отдельных пляжей для мужчин и таких, где только представительницы красивейшей половины человечества.
   В наивыгоднейшем, надо сказать, в льготном положении в тот день были дальномерщики. Многие им завидовали - в их распоряжении была самая мощная оптика с многоразовым увеличением.
   Было в тот день на что посмотреть и мужским невооруженным глазом. Казалось бы - всего-то на водолей. Притащил его портовый буксир, помог водолею пристроиться, где надо у нашего правого борта, и поспешил на другую неотложную работу.
   В Севастополе такое едва ли ни каждую неделю. Много пресной воды нужно крейсеру.
   Никакой, казалось бы, ни экспонат для разглядывания несамоходный водолей - баржа, по сути дела. Правда на редкость большая - ни в тысячу ли тонн грузоподъемностью. Кто из экипажа крейсера шел по правому борта - на минутку остановливался посмотреть на водолей. Даже если кто-то из-за, как бы на показ, чистоты на его палубе, где все в строжайшем порядке и все необходимое только там где для него место.
   Шкиперу - давно за сорок. Неразговорчивый, ни на кого не смотрит - ему некогда. Матросом у него в подчинении женщина - ей совсем немного за двадцать. Невестой не назовешь - должно быть замужняя (ни потому ли столько во всем у нее уверенности). Если ни дочь шкипера, то в родстве с ним не дальше, чем племянница или какая-то внучка.
   Неразговорчивой не назовешь: она то спрашивает шкипера о чем-нибудь, то как бы докладывает о чем-то сделанном ее руками.
   Да провались оно в тар- тарары! Замужем она или нет, есть или был "милый друг" - нам-то (мне, мол, конкретно) какое дело? Когда красотищи и всяческого соблазна в ней - на тысячи и тысячи самых глазастых парне и мужиков хватит!
   Кубанский казачий край, Черное ли море тому причина - почему родилось и живет здесь нигде не виданной красотища, внешностью похожая на женщину? И далеко ни в самой сути эта похожесть!
   Сон, мираж, мол, какой-то, когда смотришь на аккуратно одетую в обыкновенное женское не новое платье, на беленьким платочком прихваченные на голове русые волосы. Тем более - когда видишь, как ее руки по-матросски умело выбирают слабину то одного, то другого швартового. Даже и когда, всего-то, на свои прелестные руки надевает брезентовые рукавицы (без рукавиц прелестная матрос ни к чему не притрагивается). Заглядение - и как она их снимает на какое-то время - пока не нужны.
   То, что на них смотрят и смотрят, матроса и шкипера ничуть не смущает. Это, мол, само собой: не безразлично тем, кому привезли воду, - кто и какие они - кто привез. Какие мы, соответственно, такая вода, что вам привезли.
   В двенадцать по полудни начинается обед на крейсере. Кок в поварском колпаке отнес командиру крейсера на пробу что было приготовлено на обед. На обратном пути наведался к водолею со своим предложением: попробуйте, мол, нашего флотского борща и прочее.
   Шкипер отмахнулся так решительно, что едва ни соскользнула новенькая брезентовая рукавица с его руки на палубу. Ни слов ни сказал. Матрос тоже отказалась, но и, поблагодарив, несколькими словами объяснила почему она и шкипер отказываются.
   На сколько-то минут перед двенадцатью матрос укрылась в кабинке, пристроенной под навесом над в человеческий рост штурвалом. Шкипер вынес две скамеечки, вымыл руки и сел на одну из них. Флотскую фуражку с позеленевшим "крабом" снял, пригладил волосы на голове (уделив больше внимание где их давно нет - лысине).
   Матрос вынесла из кабинки сначала кружки с молоком. Одну поставила возле шкипера, а другую (для себя) на пустовавшую пока что скамеечку. Волосы на голове освободила и беленький платочек набросила вокруг шеи. Обострился ли взгляд, оттого ли что до нее стало на сколько-то ближе: не постеснялось показать себя розовое под плечами и под грудью (когда от стирки и солнца ее платье почти белое).
   Тотчас же после кружек с молоком, из кабинки принесла матрос и глубокие тарелки (сразу "второе" - на "первое" ничего не приготовлено). В каждой тарелке "с горкой" что называется "вкуснятины".
   Самое под молоко рассыпчатая гречневая каша (поблескивает каждой крупинкой - свидетельство об еще одной попытки "испортить кашу маслом"). Случись вначале даже и полпорции супа, окрошки ли - глядишь, в желудке потом для всей-то каши с молоком места бы не нашлось, ни для косточки с мясом, что в каждой тарелке была обязательно вдобавок.
   Ни закуски перед кашей с молоком и ничего сладкого "на десерт" (и без них, кто успел посмотреть на трапезу шкипера и его дочки ли внучки -- зависти было через край).
   Взвинчивало зависть у многих (могло быть и у всех) - кому в поле зрения попадали голые пятки и пальчики на ногах матроса. Они у нее были до обеда в беленьких полукедах на босу ногу. На обеденный перерыв она разулась и, оттолкнув на сколько-то от своей скомеички полукеды, на каждый из них оперлось ему знакомой пяткой.
   Ноги у нее наконец-то оказались вытянутыми едва ли ни на всю длину. Значения не имело что сколько-то (их верхняя половина, считай, вся) спрятано под платьем. Предостаточно оставалось, чтобы кто-то пытался вспомнить, как описываются в романах асе сокрушающий соблазн, упрятанным преимущественно в фельдиперсовые какие-нибудь, шелковые чулочках или в рисунчатые колготки "телесного цвета".
   В то время как наилучшим бы (берем конкретный случай из рожденного фантазией моряка, мечтающего о пребывании на берегу со многими земными соблазнами) было - сидеть матросу водолея весь день в свое удовольствие (оказалось бы и не только в свое) на низенькой скамеечке. И при этом - не только вовсю вытянув босые ноги.
   На крейсере из тысячи двухсот молодых и во всем ненасытно здоровых моряков нашлось бы добровольцев столько, что из них очередь наверное протянулась вдоль всего правого борта корабля. Кто готов был вместо босоногой усердно с шваброй или как-то еще до конца срочной сслужбы матросить бы на водолее.
   Чтобы ей другого бы не оставалось (это и далее из нарисованного внутренним взором) как нежиться весь день, сидя на низенькой скамеечке да кой-кому "глазки строить". Не останавливаясь на этом, необузданная фантазия могла бы рождать и более откровенные мужские мечты, легко реализуемые и почти не оторванные от действительности. Например, кому досталось видеть матроса в минуту окончания ее обеда.
   Смотреть на ее "потягушеньки": руки вытянуты вовсю над головой и немного отогнуты назад. А если не на немного, а так, что руки ее опрокинут навзничь (с вытянутыми ногами и скамеечкой на прежне месте ("пониже спны")?
   Все женские выпуклости одновременно заявят, что у них "все при всем". Платье там, где грудь, снова в испуге. По иному поводу испугается и каждый неженатый офицер (кому досталось увидеть матроса водолея внутренним взором притронувшуюся к палубе закинутыми было вверх руками).
   Так безжалостна к себе, когда она одна единственная на тысячи и тысячи моряков, участвующих в штурманском походе! Воспаленное реальным перед глазами воображение тотчас же смастерит и более страшное: вдруг да она осталась одна - кроме нее, не осталось на Земле никакой ни одной женщины!
   От нечего делать и когда ножки у нее вовсю вытянуты, она вдруг бы да и опрокинулась навзничь. Нет, не с намерением упасть. Оставаясь на скамеечке, она перегнулась бы так, что сзади ее ладони могли осторожно припечататься к палубе водолея . Сразу бы вверх рванули ее грудь и прочее "все при всем", да так, что в тревоге затрещали бы кое где швы ее платья.
   Все это как бы очень даже естественно, из-за женского на пределе нетерпения. А на самом деле: шутки ради, еще больше раззадорить очень уж глазастых. В представлении коих (у каждого из них на этот счет свои представления) матрос и не на такие фокусы, конечно же, мол, способна.
   "Ну озорная казачка - или кто она там! - думал один. Другой видел ее же через призму своих мечтаний, хотений нисколько не озорной: "Домовитая-то какая этот матрос: во всем у нее загляденье - какой порядок на палубе водолея!"
   Остальным (кому не досталось бы матросить) самым подходящим было бы вспомнить и хотя бы раз десять самому себе напеть: "Без женщин жить нельзя на свете - нет! В них солнце рая! - как сказал поэт".
   Ни с кем у дочки ли внучки шкипера никаких заигрываний, ни обещаний полувзглядом или "самым откровенным". Всем и каждому от нее одно и то же: из вас никто не нужен и на вас некогда мне смотреть. Когда возможность - она смотрела на офицеров (их всегда над водолеем два- три (иногда и четверо, но чтобы оставаться одному - на такое никто не решался) - смотрела неуступчиво по- дружески.
   Рядовому составу (старшины матросы) не повезло. Весь день заняты на боевых постах или "по заведыванию". В перерывы их место на баке: только там разрешается курить - где и "вахтенный у фитиля". Такое традиционно хранится со времен парусного флота.
   Надежнейшей мерой противопожарной безопасности было тогда: ни у кого чтобы не было при себе ни спичек, ни "кресала", иного ли - от чего искры или огонь. Для прикуривания предлагалось что-нибудь от пенькового троса где постоянно тлеющий один из торцов - "фитиль".
   Когда у каждого курильщика зажигалка или спички, никакого "фитиля" в курилке нет. Назначается же "вахтенным у фитиля" чтобы в порядке был "обрез" с водой (как бы "пепельница" одна для всех) и подметать возле нее неумело, в спешке ли брошенные окурки.
   Кто не дурак, направляясь в курилку, делает "крюк" - огибая кормовые башни, идет по правому борту. Успевает увидеть "бабу"- матроса на водолее и за какие-то секунды запомнить столько, чтобы о ней хватило рассказывать и рассказывать на перекурах, в кубрике, при случае в оруийной башне или где- нибудь еще.
   Опытный мужской глаз не мог не отметить, что кубанско- черноморской чудо красавица роняла один-два взгляда на кое кого из моряков-офицеров. На холостяков (безошибочно их вычисляя) смотрит менее внимательно и, как бы, с недоверием. На женатых - в чем-то, как бы и равных ей, способных ее понять и с ними у нее нашлось бы не только чем попало поговорить.
   Досадно было, что пришел буксир и увел от крейсера баржу-водолей за три часа до того, как по сигналу с линкора "Вира якорь", была прервана дневная стоянка флагмана и всех кораблей невдалеке от курортной зоны между Лазаревской и Туапсе.
   М Ы С П И Ц У Н Д А
  Любовь - соглашался автор повествования с мнением И. С. Тургеневым -- сильнее страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.
   Еще одна якорная стоянка по плану Штурманского похода. При этом планировались быть может и еще какие-то мероприятия. Но запомнились те сутки не только потому, что на линкоре проходили штабные учения (участвовали командиры всех кораблей, все посредники - они от штаба командующего Черноморским флотом - штабы эскадры и бригады крейсеров.
   Другое (незабываемым не могло не осталось у многих) - были экскурсии для желавших по бывать на берегу. Себе и ногам дать отдохнуть при удовольствии, когда под тобой ни мертвая сталь палубы, а земля - матушка родимая.
   Перед увольнением - инструктажи (казалось бы ненужные - моряки и всего-то на пару или на три часа отпускаются ни в город, а на безлюдный берег). На берегу от офицеров то и дело напоминания своим подчиненным. Будьте осторожны, как никогда. Не сделайте нечаянно запрещенное, крайне недозволенное!
   Считай все, кто побывал на безлюдном берегу и у кого такое случилось впервые - услышали и долго потом помнили. Что Пицунда - строжайше охраняемая зона, заповедное место.
   К увольнению на берег (если это и безлюдное место) моряки готовились тщательно. Внешний вид по Форме два ("белый верх - черный низ") - до последней складочки из них каждая на своем месте и какой она должна быть. Бляхи надраены - сияют ярче солнца.
   Не хуже чтоб все было, чем при культпоходах рассматривать "Севастопольскую панораму" или где чугунные пушка на бастионах, что помнят артиллериста Льва Толстого.
   Где панорама и на бастионах - надо было только смотреть и слушать экскурсовода. Ничего не трогать, ни к чему не прикасаться. О таком же десять раз предупредили на крейсере, и не счесть сколько раз напоминали офицеры своим подчиненным на берегу.
   Отличалось увольнение в Пицунде, от обычного- привычного в Севастополе, Николаеве и в той же Одессе таким, что нельзя было не помнить месяцы и годы.
   Даже и своей организацией. Никаких тебе куда захотелось, туда и пойду - с дружком- приятелем ли один.
   В какой группе увольнявшихся на берег сошел в ней же и возвращаешься на корабль. Не забывай, помни тебя контролирует и за тебя придется (делай все - чтобы не пришлось) отвечать офицеру (твоему командиру) или кому-то из старшин.
   Сразу на берегу высокие стройные сосны. Веточки у них с зелеными иголочками и запах вроде как и знакомый. Похоже то одно, то другое тебе знакомое. Встречалось в детстве или когда-то где-нибудь потом. Где были и высокие соснами, и под ними настил многослойный из опавших иголок, и спрятанные под иголки расщепленные шишки (не меньше попадается и таких, что не успели спрятаться).
   Специалисты лесовики видят конечно много, чем знакомые нам сосны отличаются от реликтовых. Таких, что сохранились пока что в небольшом количестве в Европе и как раз на мысе Пицунда.
   Не без участия, внимания и забот сохранились деревья со всей их прелестью. Но все-таки тем, что их сколько-то есть, ни обязаны ли они, прежде всего, самим себе?
   Если кто сразу не увидит, обязательно согласится, что с их своеобразной красотой, одинаковой у всех, такие сосны он видит впервые. И что с трудом сдерживаешь восторг. когда смотришь на одинаково сделанное тебе незнакомое из ветвей на вершинах всех реликтовых сосен.
   Сделанное похожим на громные гнезда, где только и могут в безопасности рождаться и расти веточки с податливыми не колючими иголками. Там же зреют до поры до времени и шишки.
   Не обязательно у всех, кто в тот день побывал на берегу, сложились душевные (задушевные) отношения с реликтовыми соснами. С каждой из них и почти сразу, как только ты оказываешься достаточно близко от дерева.
   Не способное произносить слова, оно сумеет выразить свое доверие к тебе. Обратившись к самому душевному (задушевному). В словесном переводе (примитивно грубом): "Неужели не видишь всей мое красоты? Не полюбишь меня, как я тебя?!"
   С таким переполненным доверия были обращения к морякам всех реликтовых сосен! Каждого дерева при встрече с каждым не только, должно быть, человеком, но с пушистым четырехлапым кем-нибудь, с пернатым, способным летать. Конечно только такими всегда были у стройных сосен и с теми, кто не способны передвигаться.
   Воздух, если взять, тот же - сам не знает когда и почему сюда попал. Плутал между сосен сколько-то - в надежде найти откуда бы ему вырваться на простор. Но околдован очарованием - навсегда остался в дебрях мыса Пицунда.
   Другое дело - ветра. Им бы обогнуть мыс: ничего не стоит при их-то резвости и когда вон тебе сколько свободного для маневра. Все небо и синь безбрежная Черного моря.
   Но и ветра - не сплошь безрассудное из-за силищи в них неукротимой. Не могли сходу промчаться мимо, да и по сей день в них такое: на доброту и доверие реликтового живого не состоянии тем же не отвечать.
   Своеобразный симбиоз возник, сформировался может миллионы лет назад и способен жить еще тысячелетия (пока человек не начнет ни брать, а со звериной жадностью безоглядно вырывать у природы ее дары, не думая ни о потомках, ни о своем завтра).
   Сразу и не скажешь, но чем-то же, при их проверенной веками, тысячелетиями взаимопомощи,-- и ветра обогащаются. Выгоды же для реликтовых сосен - зримы и всех не перечесть.
   Ветра выметают всяческую нечисть из сплетения ветвей, со стволов, заодно и с того, что под каждым деревом и поблизости. Зимой они выметают, как бы, с особой жестокостью - безжалостно.
   Нет, мыс Пицунда не для вредоносных козявок- паразитов и их личинок. Не место и для таких, кто может прилететь, полагая что Пицунда самое для них подходящее, блаженное место.
   Но палка - она всегда о двух концах.
   Нет насекомых, козявок, паразитов червячков и букашек - нечего делать плотоядным пернатым. Таких здесь редко встречаются. Другие - их предостаточно там, где непроглядная зелень вершин и золотисто коричневые стволы - здесь в чем-то как бы и не похожи сами на себя. Изменившиеся в лучшую сторону, переродившиеся если и всего-то на непродолжительное время.
   Подобное с нами бывает, когда входим в храм. Все равно: когда идет служба или нет никого - ты один, иной веры или с ног до головы, как есть, неверующий.
   Почти сразу влияние на тебя одного чего-то или всего, что видишь, по-иному (неожиданному для тебя) воспринимаешь. В этом одном (икона может быть, свеча, оставленная кем-то зажженной) или во многом (более чем сама по себе красота) ни столько ли и у реликтовых сосен доверия к тебе и любви? Столько -- что им навстречу неудержимые любви порывы один за другим из твоих сердца и души?
   В детстве (автор вспоминает) не раз у него случалось заходить в сельскую деревянную церковь. Когда повзрослел, наведывался не раз и в храмы, построенные из камня (в те же, что в Стамбуле - Святой Софии и в огромную "Голубую мечеть" с шестью минаретами).
   Реликтовые сосны пробудили воспоминания не в пользу творений из камня (во многом быть может и более красивые, соответствующие своему назначению и ныне более цениые). Не только, взможно потому, что камень способен хранить страшное многовековой давности.
   То что смастерили умельцы из дерева - нередко примитивные, с наивном представлением о красоте (не модной красивости). Не претендует на вечную память о них или на какое-то время оставаться местной достопримечательностью.
   Срублены такие храмы из дерева (материал не долговечный). Но до того, как стало стройматериалом, древесиной -- было живым деревом. Прошли десятилетия - от живого ничего, казалось бы, не осталось.
   Но из того, что было самым необходимым для жизни дерева? Не может быть, что навсегда и оно исчезло? Ни оставшееся ли неисчезнувшим - не его ли в храме из дерева мы воспринаем сердцем и душой?
   Хотя бы потому, что оно (в отличие от камня) страшного не хранит - только доверие ко всему живущему? Ко всему - любовь?
   Лишенные души и разума (человек в этом не сомневается) пернатые не утратили способность летать и находить им необходимое на реликтовых соснах и под ними. Но никакого гама не поднимают, не демонстрируют неповторимость своих голосов - такое недопустимо, где многовековая, тысячелетьями тишина.
   В лесу (Пицунда с ее уникальными соснами не исключения) тишина лесная. Не то, что в поле, в степи и при безветрии над любыми просторами. Такая же -- ни с чем не сравнимой встречается тишина ледников на вершинах гор (иной раз и в ущельях, где вечная мерзлота).
   Да, осталось неосознанным в их поведении у птиц. Но и поступки моряков были непонятными (настолько неосознаваемые) для большинства из них.
   Строго соблюдалось: не только не было осторожных прикосновений "хотя бы пальчиком") к веточкам реликтовых сосен - даже и к их иголочкам. Но ведь в инструктаже ничего не было сказано, о иголочках по две и даже, случалось, по три одна к другой приклеенных -- оказавшихся на земле.
   Неудачно сцепились веточки, ветер их неосторожно расцепил, острый коготок торопливой птицы мог сцарапнуть и две и три иголочки. Они у тебя под ногами -ты едва ни наступил на них.
   Почему ты и остановился, наклонился и поднял, выбрав из толстого слоя из желтых и коричневых иголок только что упавшие - изумрудно зеленые. Поднял, догнал свою группу и - пытаешься понять чем потревожило тебя ни один год остававшееся неразлучным с красивым деревом? Увядали бы и твои две иголочки, к зиме сухими бы стали - от них могла быть и какая-то польза дереву. А ты - уносишь тебе ненужное. Только потому что ты -- "Царь природы"?
   Понюхал - такое же, мол, всегда в каждом сосновом бору. Себе в наказание или от нечего делать, попробовал уколоть зелеными иголочками поочередно все пальцы левой руки.
   Смотришь, когда смотреть, вроде бы не на что: от сосны иголочки-то пока что зеленые и не знают, что они обречены. Умирают.
   Всматриваешься и наконец обнаруживаешь. Густозеленое даже и отдельно от сосен не только хранит по-настоящему с изумрудное. По краям игл, где они вместе (а где расходятся - тем более) хранится и небывалая прозрачность. Края тех, что в пальцах держу иголочек -- способны пропускать солнечные лучи (сколько необходимо другим иголочкам, питают кору веточек и без чего не жить стволу сосны).
   После разглядываний, не мог не наклониться (так же, как первый раз кланялся - когда поднимал иголочки) - осторожно и так, чтобы на земле поближе к дереву пристроить мой "букетик" из двух иголочек. Наклонился с готовностью стать и на колени.
   На коленопреклонения перед святостью нерукотворного -- ты, как бы в огромном храме, где поклонение любви и взаимному доверию. Может - сколько-то и перед тем кто сотворил то и другое, и храм для них.
   Мог бы - просто бросить и не обязательно поддерево. Бросить, как окурок, себе под ноги. Но оказывается, где реликтовые сосны, ты на такое не способен! Как бы и навсегда не способен святотатствовать даже и в каком угодно малой мере.
   Если упомянуто об окурках. Можно и подробнее об этом.
   На инструктажах никто из командиров не забыл сказать своим подчиненным по разному, но по сути об одном и том же. На берегу не курить: не то чтобы вблизи от деревьев и где сухие иглы, сухая прошлогодняя трава. На полдня бросить курить - себя самому объявить некурящим. Кто не способен даже и на столько расстаться с сигаретой: из строя шаг вперед и - "свободен" до очередного дня увольнения где-нибудь в другом месте.
   Даже и сегодня все еще полна любви наша планета. Почему и не исчезает на ней жизнь.
   Это насколько же любвиобильным было все на планете Земля когда-то! С каким доверием обретавшее жизнь относилось к другим, помогая появиться им, развиваться, жить!
   "Борьба за существование!," - выдумал человек. В оправдание своему коварству и жестокости, жадности, зависти и лени.
   Какой же она была и сколько любви на Земле не могло не быть, когда жизнь зарождалась? Когда без доверия, без помощи друг другу не могла бы родиться и выжить былинка-травинка? Немыслимы были бы попытки появления на планете реликтовых те же сосен и такому, что им было вровень по красоте, щедрости и любви ко всему живому.
   Не слишком ли мы увлеклись похожим на философствование. Оно как бы и неуместно, если на забывать самого простого: моряки народ дисциплинированный, было предостаточно инструктажей, напоминаний - почему никто и не принес на корабль ни веточки, ни сколько-нибудь живых сосновых иголочек с липким их общим у оснований узелком.
   Можно и согласиться: для кого-то было достаточно инструктажей, напоминаний. Но вряд ли даже такие не испытывали душевного волнения, не обезоруживало их бескорыстная доброта каждой реликтовой сосны, вблизи которой случилось ему стоять или проходить, мимоходом взглянув на дерево.
   Когда увольнявшиеся вернулись на корабль, к ним с расспросами почти сразу те, кому не досталось побывать на берегу. На что, мол, вы там смотрели, что увидели такое, что возвратились - иных теперь и не узнать.
   - На сосны смотрели!
   - На сосны и всего-то?
   - На реликтовые, брат, сосны! На них смотрели наши такие давние предки, может быть, от которых потом чего отпочковались, так называемые, приматы и где-то среди них человекоподобные!
   - Так и эти сосны - как их там - смотреть могли на человекоподобных?
  - А почему бы и нет?.. Могли!
   Как говорится "и ежу было понятно", что сосны были не из тех, что переделываются в миллионы кубометров обыкновенного пиломатериала. И не из тех (могло быть в чем-то реликтовое апоминающие), что на всю жизнь вдохновили художника Шишкина рисовать сосны. Только сосны!
   В ПОРТУ ПОТИ
   На рейд порта Поти корабли в полном составе прибыли на рассвете не просто пасмурного дня. Шел дождь мелкими прерывистыми струйками. Как бы экономил - воды из туч хватило чтобы на весь день.
   Адмирал приказал перед постановкой на якорь, чтобы на всех кораблях объявили учебную тревогу. Возможно были у него намерения приход почти всего боеспособного в эскадр на рейд Поти отметить чем-то и более знаменательным. Вплоть до того, что салютовать из орудий главного калибра линкора "Севастополь".
   Напомнить чтобы морякам, когда гитлеровцы - их авиация и подводные лодки - вели себя дерзко и нагло. Они в Крыму (захватили Севастополь), шахтерская 383 дивизия стоит насмерть, защищая Туапсе, из Новороссийска пришлось корабли вывести.
   Поти как бы стало главной базой Черноморского флота. Поблизости база подводных лодок, для прикрытия фарватера в нее, затопили "серый крейсер Коминтерн трехтрубный", воспетый пролетарским поэтом Владимиром Маяковским.
   "В тесноте да не в обиде!" - самое подходящее, что можно было бы сказать.
   Когда и без "Коминтерна" предостаточно было кораблей с преимущественно артиллерийским вооружением. Тот же линкор "Севастополь" с его огромными орудиями. В Поти базировались оба новых крейсера предвоенной постройки.
   Сюда сумели прибуксировать из Николаева два недостроенных крейсера шестьдесят восьмого проекта (недостроенный линкор оказался не готовым для буксировки - его пришлось взорвать).
   Из Поти, считай, через все Черное море ходили корабли обеспечивать десантные операции. Не всегда, правда, получалось удачно.
   Планировались основной и отвлекающие десанты в операции по окружению и уничтожению войск противника под Новороссийском. Корабли в назначенный час подошли и произвели артподготовку. Получилась она такой, что гитлеровцы сразу и догадались откуда им ждать главный удар.
   Корабли с основным десантом пришли с опозданием. Под прицельным огнем врага начали высадку на берег стрелковых частей, выгрузку танков, артиллерии.
   Некому было подавить вражеские огневые точки. Сделав артподготовку, все корабли ушли: им надо было в темно время суток уйти как можно дальше от немецких аэродромов в Крыму - от налетов бомбардировщиков противника.
   Потери в живой силе и боевой технике огромные. Из захваченного на берегу, удержался только небольшой плацдарм с батальоном Куникова. Легендарная "Малая земля".
   На одном из крейсеров была (тогда единственная) корабельная локаторная станция. Она обеспечивала надежность противовоздушной обороны Поти. Не только самолеты, но и торпедные катера гитлеровцев лишены были возможности незаметными появиться вблизи от временной главной базы Черноморского флота.
   В одном из походов ухитрился вражеский пикировщик всадить бомбу в корму новому крейсера. Нет ни сухого ни достаточной подъемности плавучего дока, не из чего строить новую корму: сортовой стали для шпангоутов, палубы, бортов, разного сечения труб, электрокабеля и пр. Не было и времени где-то позарез необходимое искать, находить, отгружать и перевозить в Поти.
   Все-таки... найден был выход из безвыходного положения.
   Отрезали корму у недостроенного крейсера проекта шестьдесят восемь и приклепали, электросваркой пристыковали к крейсеру, что выходил в море выполнять боевые задания.
   Линкор почти безвыходно стоял в Поти, ожидая появления в Черном море достойного противника. А в море пока что были у врага подводные лодки, торпедные катера, быстроходные десантные баржи, румынских два минных заградителя.
   Все менее надежным становился нейтралитет турецкого правительства. Того и гляди их дивизии начнут активно участвовать в штурме горных перевалов Кавказа. А через проливы пройдут в Черное море линкоры и крейсера если и всего-то фашистской Италии.
   Было подозрение, что беспрепятственно проходят проливами гитлеровские подводные лодки - их число множилось в Черном море. Почему и с особой бдительностью организовано было наблюдение за проливом Босфор. Увы, ни одной вражеской подводной лодки на выходе из Босфора не заметили.
   Они, как выяснилось после войны, в этот пролив ни входили и из него не выходили.
   Где-то на судоверфях на севере Германии делали секции подводных лодок весом до трехсот тонн. Специальными платформами секции по банам с двадцатисантиметровым бетонным покрытием перевозили и потом перегружали на баржи.
   В Румынии (Галац и не только в нем) эти секции состыковывали и - одна за другой выходили в Черное море новейших конструкций немецкие субмарины.
   Достойным противником для "Севастополя" могли быть надводные корабли. Никто не забывал как в Первую мировую войну через Дарданеллы и Босфор прошли немецкие линкор "Гебен" и кресер "Бреслау". Когда противопоставить им было нечего. Они и понатворили бед своими, по сути, безнаказанными обстрелами приморских городов Крыма и Северного Кавказа.
   Не только об этом вспоминали офицеры нашего крейсера в салоне каюткомпании, ожидая старшего помощника командира корабля. (Строго соблюдалось: только он мог своим "Прошу к столу!" пригласить офицеров завтракать, обедать, ужинать и на вечерний чай.)
   Обмолвились электромеханик (когда он был электриком), и командир дивизиона зенитчиков (в войну у него были одноствольные тридцатисемимиллиметровки) - оба служили на нашем крейсере (недостроенном) в Поти. Их поздравляли и как бы им завидовали.
   Через сколько-то лет, мол, они сегодня или завтра встретятся с друзьями ли подругами из местных.
   Похожее как бы на торжества прервал старший помощник командира корабля. Перед своим "Прошу к столу!" у него была официальная часть: инструктаж в связи с предстоящими увольнениями членов экипажа в двухдневную стоянку крейсера на внешнем рейде Поти.
   Планировалось увольнение половины желающих в первый день и столько же во второй. Причем, пребывание на берегу кому-то достанется только в первую половину дня, а кому-то, мол, во вторую.
   Автор повествования намеревался побывать в порту и в городе Поти в первый же день с увольняющимися во вторую очередь. Но по непредвиденным обстоятельствам, на берегу успели побывать лишь четвертая часть записавшихся в увольнение.
   Невезение началось почти с утра. Организовано было купанье (вода за бортом чистая, температура двадцать один - двадцать два градуса). Но первые, кто нырнул с бора крейсера не сумели проплыть и половины дистанции (всегда плавали - один раз вокруг корабля и вылезай по трапу). Течение оказалось таким, что пловцов догоняли на шлюпке и вылавливали далеко за кормой корабля.
   Примерно за час до возвращения уволившихся, вдруг на брандвахте подняли синий треугольник. Сигнал: "Рейд закрыт!" с уточнением семафором - с кораблей направить баркасы и катера в порт, чтобы забрать находившихся в увольнении. С линкора по УКВ передан приказ за подписью адмирала: никому на берег не съезжать и принять все меры, чтобы немедленно все члены экипажа были на своих кораблях.
   На внешнем рейде на кораблях нет ничего тревожного. Значит случилось что-то на берегу - в порту или в городе.
   В неведеньи что же такое случилось были моряки оставались все время, пока досрочно корабли ни покинули Поти. То же самое и на переходе до Батуми. Где кое-что узнали при встречах в городе с друзьями и знакомыми, служившими на линкоре "Севастополь". Оказывается -- их офицер застрелил грузина.
   Застрелил на родине Сталина! Грузина -- его земляка!
  
   В Б А Т У М И
   Здесь грузины мусульмане. Об этом только помнишь, но не видишь никакого, вроде бы, отличия от не мусульман.
   В чалме никто ни одного грузина здесь не видел. Одежда, гордая осанка у мужчин, походка да и речь, должно быть, особо не отличается от живущих в Тбилиси, в горах где- нибудь. Кого мы встречаем на тех же базарах в города России, Украины, Прибалтики.
   Мешали по достоинству оценить город Батуми -- хмурое небо и с небольшими перерывами дожди и дожди. Убедили они моряков, что и в самом деле осадков здесь выпадает в десять раз больше (как минимум), чем в Крыму или Одессе.
   Но кто хотел, сходили и посмотрели на такое, без чего Батуми как бы и не Батуми, Аджария - не Аджария. А это -- парк с субтропическими деревьями, зарослями бамбука и деревом смерти Анчар. Никто не помнил: когда-то умер кто-то когда-то, всего лишь прикоснувшись к этому дереву - нечаянно или из любопытства.
   На всякий случай дерево огорожено колючей проволокой. Кто смотрел на него до сколько влезет не почувствовали недомогания ни сразу ни потом.
   Столько же внимания, как дереву смерти, вряд ли кто уделил чайным плантациям и розарию. По-правинциальному благоустроенный пляж многим запомнился тем, что вдоль него взад-вперед ходил катер с пограничниками и оттуда виден был маяк, достойны внимания едва ли ни из-за единственного - смотрителем на маяке одно время работал бывший офицер Черноморского флота. Во всем, должно быть, добросовестный.
   Почему и доверили ему командовать на острове Березань - расстреливать лейтенанта Шмидта. Никаких претензий по службе к нему не было и когда он работал смотрителем маяка.
   Никто морякам даже и не пытался показать где жила когда-то и в какой школе работала учительницей воспетая Сергеем Есениным в "Шаганэ ты моя Шаганэ". Что нисколько не персиянкой она было - сомнений никаких (как и тому, что привлекала к себе красотой несказанной. Должно быть необходимые исследования проводились, их итоги опубликованы где-то. Но на нашем крейсере никто не мог сказать с достаточной уверенностью: русской ли она была, красавица-грузинка, моет перебежчица через границу из сопредельной Турции и даже мусульманка.
   Другой "литературной страницей" в дни якорной стоянки в Батуми - была встреча экипажа с живым писателем. Он весь поход был на нашем крейсере, сначала встречался с читателями на линкоре, на двух или трех эскадренных миноносцах, на крейсере "Керчь". Но вот настал и наш черед.
   Предстоял просмотр какого-то кинофильма. На корме, "оседлав" не только четвертую, но и третью башню главного калибра любители читать и нелюбители смотрели и слушали популярного писателя.
   Узнали, что он в творческой командировке. Намерен сделать роман о моряках - почему он и штурманском походе вмести с нами. Достаточно подробно рассказал: почему по профессии инженер- машиностроитель расстался со своим любимым делом.
   Невмоготу, мол, стало читать выдуманное о герое Гражданской войны, которого он видел не раз, если даже и ни в минуты его подвигов с шашкой в руке и на лихом коне.
   Напишу, мол, правду о нем, издам книгу и - за свои дела на заводе в конструкторском бюро, в цехах и в поизводственных командировках. Но не получилось - увлекся писательством. Не моряк и всегда жил вдали от морей-океанов. И так многое успел сделать, мол, и таким богаты материалом располагаю - книга о моряках получится увлекательной, правдивой, читать ее будут, надеюсь, мол, не только моряки.
   В полстраницы о литературе можно было бы уместить все разговоры в кают-компании о Сергее Есенине. Всего-то - о его поездке в Грузию и Азербайджан.
   Сплошь предположения и догадки.
   Намеревался он, мол, выехать из Советского Союза. В Москве ему отказали. В Закавказьи были тогда как бы независимые республики- государства, в них -- где знакомые, а где и его друзья.
   Но почему-то не получилось у поэта выехать в тот же Иран (Персию). Ни эта ли неудача была и причиной его уединения в ленинградской гостинице "Англитэр"? Где и нашли "шнурок от чемодана", перочинный нож и кровью написанные прощальные строки?
   Чем дальше от Батуми (заодно - и от Поти), ближе к Севастополю, тем больше нетерпения и предположений о предстоящем в главной базе Черноморского флота из-за стрельбы офицера, применившего (с превышением всего и вся) личное оружие.
   Корабли с перестроениями и боевым маневрированием возвращались в Севастополь кратчайшим путем. Преимущественно вне видимости берегов. Внеслужебного общения у моряков не было - переосмысливали ("пережевывали") случайную, куцую информацию, просочившуюся в Батуми с линкора.
   Стрелявший офицер - лейтенант, артиллерист. Знали его имя и фамилию. На линкоре он "под домашним арестом". У него все та же его каюта. Выходит на подъем флага и на своем командном пункте принимает доклада от своих подчиненных с боевых постов, когда объявлена тревога или проводятся учения, тренировки.
   В полном объеме выполняет свои служебные обязанности, четырежды в день появляется в кают- компании. Никто, а сам себе он запретил ходить смотреть кинофильмы, и больше, чем перед стрельбой из пистолета в Поти, читает (чаще - перечитывает) преимущественно "классику". В штурманский поход взял он сколько считал нужным своих книг. Оказалось мало - зачастил в корабельную библиотеку.
   Не сомневался лейтенант: виноват, мол, - застрелил человека, но никакой он, мол, не преступник. В этом согласны были (вслух не высказываясь) с ним едва ли ни все офицеры линкора. А с приходом в Севастополь (когда появилась и официальная информация) - трудно было найти на кораблях эскадры офицера, во всем осуждавшего "убийцу".
   Никто не сомневался, что о случившемся в Поти станет известно и Сталину. Доклад будет правдивым и скорее всего по линии органов госбезопасности. Где в годы "сталинщины" у Лаврентия Берии за сокрытие чего-то и за одно слово неправды была единственная мера наказания - расстрел.
   Не досталось Сталину быть президентом. При нынешних требованиях у него - с аскетическим образом жизни и привычками недоучившегося семинариста президента бы из него не получилось. К тому же, и по характеру он был не из таких, кто прячется от ответственности за "откровенные" при всем честном народе признания "Мне было неизвестно!" или "А я не знал!"
   В годы "сталинщины" было не модным придумывать оправдания, если ошибся, ни как надо сделал, упустил - не досмотрел, не проконтроллировал. Когда "Кадры решают все! Нельзя не видеть и не признавать вины, если виноват.
   Штурманский поход можно было бы считать удачным "в общем и целом" - не случись убийства грузина в его родном городе.
   Появилось дополнительное "неудобство" для лейтенанта в его домашнем аресте. Его предупредили: пребывание на берегу для него немыслимо и что принято решение - до того, как его вызовут в прокуратуру и судить в соответствии с Кодексом о уголовных преступлениях, состоится Офицерский суд чести (где главным свидетелем - напомнил обвиняемому "комиссар" (заместитель командира линкора по политчасти) -- адвокатом- защитником и обвинителем должна быть его офицерская совесть).
  
   О Ф И Ц Е Р С К И Й С У Д Ч Е С Т И
   (Автор повествования не возражает, если в качестве подзаголовка добавить "Послесловие к рассказанному о Штурманском походе кораблей Черноморского флота от Севастополя до Батуми и назад")
   Судьбу лейтенанта- артиллериста решали три офицера. Один из них в звании капитана второго ранга (председатель суда) и два старших лейтенанта. Ни одного из БЧ-2 (из артиллерийской боевой части). Суд был гласным, "прозрачным" до дальше некуда.
   Судили на линкоре "Севастополь". Присутствовать на нем имели право назначенные по одному офицеры с каждого корабля, из стоявших в Севастопольских бухтах.
   Предварительно судьи ознакомились с документами (они потом все время были перед ними на столе), поступившими из Поти. Протокол, "по свежим следам" составленный в отделении милиции, и там же сразу лейтенантом написанная объяснительная. В дополнение к этим документам: в письменной форме показания свидетелей и, в качестве вещественного доказательства, кобура вместе с пистолетом, из которого стрелял лейтенант.
   Не было такого на суде, когда лейтенант как бы с четким разграничением выступал в роли то обвинителя, то защитника самому себе и пр. Судьи выслушали "что он имеет сказать" в связи с предъявленным ему обвинением и каждый из них определил: что лейтенант говорит в оправдание им "содеянного" и где себя разоблачает (при этом ни одного слова от него не услышали неправды).
   От нашего крейсера на суде присутствовал старший лейтенант, командир второй башни главного калибра. Он был однокурсником попавшим в беду лейтенанта. Ни другом ему - сколько-то всего хорошо знакомым, в чем-то и приятелем.
   У нашего представителя на суде -- ему только что присвоенное звание старший лейтенант. По прибытии из Штурманского похода нам на крейсер доставили кубок с выгравированным название корабля- победителя в призовых артиллерийских стрельбах и кто командир крейсера. Всем офицерам (включая интенданта и зубного врача) досрочно присвоены были досрочно очередные воинские звания.
   Наш старший лейтенан за час или раньше до заседания суда прибыл на линкор. Едва ли ни на столько же задержался там и после оглашения приговора. С обвиняемым у него был по-приятельски доверительный разговор. Почему потом и узнали мы на крейсере дополнительные подробности о "происшествии" во время вдруг прерванной короткой стоянки участвовавших в походе кораблей на внешнем рейде порта Поти.
   С линкора, как и с других кораблей, на время увольнения моряков на берег был назначен патруль. Три человека во главе с лейтенатом- артиллеристом.
   Они ходили (патрулировали) преимущественно по людным улицам. Задержались у кинотеатра - толпились там у кассы местные кинолюбиели и моряки. Начался киносеанс и патруль двинулся к другому людному месту.
   Был выходной, с рейда нахлынули бравые кавалеры - в клубе порта средь бела дня трубы духового оркестра "выдувают медь" громко и в таком ритме, что ноги так у рвутся им в лад что-нибудь выделывать этакое (преимущественно несерьезное).
   Патруль беспрепятственно пропустили в клуб. "Не своих" (моряков с прибывших кораблей) примерно вровень с местными кавалерами, почему и дамы- партнерши нарасхват. Все было, как и должно быть: никто никому не мешает, моряки ведут себя чинно- благородно.
   Лейтенант было направился к выходу. Сзади к нему пристроились его сопровождавшие старший матрос и старшина второй статьи ( с такими же, как у лейтената наруквными повязками на время патрулирования).
   Вдруг (нисколько ни как бы из под земли) трое молодых грузин остановили патруль. Перед лейтенантом (чтобы его остановить), они выстроились короткой шеренгой. На родном языке что-то говорят (оказывается - сплошь оскорбления вперемешку с грязной матерщиной) и на лицах самоуверенные усмешки (следователь потом установил - они были пьяны).
   Верховодил грузин-коротыш. Он сразу стоял прямо перед лейтенантом, громче и больше других говорил, не сомневаясь в том, что дружки одобряют все им сказанное. Конечно же и то, что коротыш делал, о чем спрашивал по-грузински и сразу же себе отвечал ( ни одного слова никто из троих не сказал по-русски).
   Усилив свой смех, "микропахан" вырвал у рослого грузина-приятеля тросточку (ярко разрисованную трубку из алюминия), перебросил в правую руки и ею постучал по кобуре с пистолетом. Бутафория, мол: никакого оружия там нет и не может быть.
   - Что вам надо? - сначала может и чрезмерно спокойно спросил офицер. Полагая, что медь оркестра помешала его услышать, повторил громко (так, ближайшие две ли три пары остановились - перестали танцевать): - Что вам надо?
   Может коротышу как раз и надо было: побольше чтобы таких, кто увидит как он расправляется -- высмеивает моряка-офи.
   Хмель в головушке помешала, всего лишь то, что "минепахан" росточком не дотягивал даже до плеч офицера, -- плевком не попал он, куда цели. Всего-то - в офицерский китель, где верхние пуговицы.
   После чего пошел даже и ни на секунды отсчет времени - на мелькавшие одно за другим мгновения. Кобура расстегнута, пистоле в правой руке и - ни сколько на прицеливание не тратя времени - восемь выстрелов из пистолета. Восемь пуль одна за другой без промаха в цель - куда были и предназначены.
   После чего в танцзале тишина. Короткая, но такая, что все могли услышать как со звоном упала на пол металлическая тросточка.
   Подручные коротыша и кто из танцевавших оказались поблизости могли видеть не только падение разрисованной тросточки. У нах на глазах низкорослый грузин качнулся было назад, но оставаясь все еще в "дружеской" сцепке дружками, метнушимся от офицера, согнул в коленях тащившиеся по полу ноги. Дружки отцепились от их "микропахана" и побежали. А он, как бы, сначала сел на ноги и тотчас же вслед за головой опрокинулся на спину.
   Чтобы падавший не прикоснулся к лейтенанту - ни к носкам его ботинок даже -стрелявший шагну назад. Немного и в растерянности: держать в руке пистолет разряженным или побыстрее пустую обойму заменить запасной -- с восмью патронами.
   Но вот разряженный пистолет - на его место. Кобура застегнута. Командирским голосом распоряжения лейтенанта старшине второй статьи:
   - Оставаться здесь! А мы -где здесь телефон - позвоню в комендатуру.
   Позвонил. Ему обещали немедленно приехать. Но их опередили три милиционера: два - сразу к месту происшествия, трети - предложил стрелявшему с ним пройти в отделение милиции.
   Обо всем этом представитель от нашего крейсера услышал на суде. Услышал и "последнее слово" обвиняемого. В нем было признание своей вины и так об этом сказано, что наш старший лейтенант решил своего однокурсника не оставлять одного хотя бы на первые пару часов.
   Остался для разговора, отвлекающего от "темы". Но такого не получилось: осужденный все пытался высказать что-то - найти, наконец, слова, каких не нашел на открытом заседании суда (меньше всего в оправдание - снова и снова попытаться понять и объяснить себе, наконец, почему не мог он поступить иначе).
   - Не стрелять в человека?
   - Нет, стрелял я не в человека...А как бы об этом сказать? Пулю за пулей посылал в какой-то сгусток мерзости, пакостного чего-то!
   - Как там у Карамзина - в двуногое животное с брюхом?
   - Нет, ни в двуногое и ни в одноногое... Что было только-что низкорослым нахалом, хулиганом, после его плевка стало таким, что нет слов как назвать - настолько мерзкое, отвратительное, гадкое!
   - И ты восемь раз стрелял в такое? Не сделав предупредительного сначала выстрела вверх - чего так и не понял наверное никто на Офицерском суде? В чем и то, что "израсходовал" восемь патронов, когда было достаточно и одной пули, - в чем судьи увидели единственную твою вину?
   - И предупредительный выстрел, и единственная пуля в цель - если бы передо мной было что-то, кроме пиджака и модного галстука, напоминало бы о человеческом!
   Когда старший лейтенант в кают-компании обо всем этом рассказывал офицерам нашего крейсера, оказалось, что не все одинаково представляли себе мерзкое, гадкое. Да еще такое, что не имело (по словам стрелявшего) ни объема, ни формы и, как бы способное заполнить (если его не остановить) все помещение, где были танцы.
   Якобы, вынужден был старший патруля стрелять и стрелять. Другого не оказалось под рукой, чтобы хотя бы и на сколько-нибудь от себя оттолкнуть мерзость и гадкое - в чем не оказалось ничего такого, что можно было бы уничтожить не стреляя из пистолета.
   - Зачем же стрелял? Нервы сдали - паника?
   - Ни на сколько не терял хладнокровия.
   - Но пулю-то за пулей -- зачем?
   - Между выстрелами он выжидал секунду или сколько-то.
   - И после чего - не мог остановиться?
   - После его каждый раз удивления: "Что - и эта пуля, как бы, и не отолкнула от него мерзость! Она как бы все еще рядом - сразу же перед ним! Отчего и в голове у него -- неужели в эту мерзость снова не попал? Так вот этой -- бязательно попаду и отшвырну гадость- мерзость куда подальше!
   - Почему об этом не сказал на суде?
   - Не было уверенности, что его поймут! Его обвиняли из-за стрельбы в человека, а не во что-то - на мгновения возникшее в воображении оскорбленного офицера! Конечно, мол, он себя обманывал ожиданием: после какого-то выстрела из его пистолета наконец-то пуля на много мерзость (на удивление - до чего же несокрушимую, живучую) -- отталкивает от него. Кто бы из его судивших это понял ( если он все еще ни однокурснику, ни даже себе не может объяснить: почему не прекратил стрельбу до того, как в обойме пистолета ни кончились патроны).
   Постановление Суда чести как раз и основывалось прежде всего на том, что офицер сделал восемь выстрелов, достаточно когда было одного-единственного выстрела - одной пули. Почему и рекомендовали (лейтенант, мол, не проявил должной выдержки, офицерского хладнокровия) понизить стрелявшего в воинском звании и должности. Но -- не считает содеянное уголовным преступлением. Сразу же ("в зале суда") его и освободить из-под домашнего ареста.
   Все это было утверждено адмиралом, а потом и в вышестоящих инстанциях.
   В звании младшего лейтенанта бывший лейтенантом вскоре прибыл в Николаев на только что спущенный там на воду эскадренный миноносец.
   Перед этим было у него двое суток (на переоформление воинского звания, инструктажи. Его, чтобы железной дорогой с двумя пересадками не ехать, задержали на сутки: ждал "попутный транспорт" -- сторожевик шел в Николаев менять испытанные в боях зенитные артустановки на новейшие.
   Каждый свободный час и каждую минуту был он вместе с "милым другом". От нее он получал письма каждый день (при домашнем аресте переписка не ограничивалась) и на каждое из них отвечал подробно. И даже после такой переписки вдруг обнаружилось у них что еще многое надо сказать друг другу.
   У нее окончательно решено: в ближайшее время приедет к нему в Николаев - у нее там троюродная или более дальняя по родству сестра. Вдвое старше "милого друга", замужем за военным летчиком, семья бездетная, в каждом письме приглашает к себе в гости и на проживание до пока ни надоест город Николаев.
   "Пост скриптум" в двух последних письмах об одном и том же. Троюродная сестра соблазняет юную родственницу обещанием сосватать ей любого из женихов (по ее выбору - летчика или моряка).
   М Н Е Н И Я И Р А З Н О Г Л А С И Я
   Старший лейтенант (представитель от нашего крейсера на офицерском суде чести) со многими подробностями отчитался о его пребывании на линкоре "Севастополь". Что было на заседании суда - все в кают-компании приняли как должное. Но, увы, не все согласились с личным мнением старшего лейтенанта (явное, мол, сочувствие к бывшему однокурснику) - оценкой фактов, о которых он узнал в разговоре со своим приятелем.
   "Темнит", мол, он: разрядил пистолет (восемь раз выстрелил) не зная во что - но только не в человека, мол, ни в кое случае.
   - Знал во что стреляет, - реплика в пользу стрелявшего. - Стрелял в то, что перестало быть человеком!
   - Перестал быть человеком - потому что выпил?
   - По "крайней необходимости"? По своему хотению быть во хмелю... Зачем?
   - Если перепил - к нему отношение должно быть как к больному, - "демократ" во всеоружии: такого голыми руками не возьмешь. - Человеку нужен был врач, а не стрельба из пистолета человека...
   В споре- разговоре об этом принял участие командир первого артдивизиона. Большой книголюб и не любивший пустопорожних разговоров.
   - Кого можно поставить рядом с Львом Толстым? Таким чтобы, как он, был человеколюбивым и готовым прощать все? Кроме подлости и мерзости он много раз прощал все!
   - Простил бы он убийство человека?
   - Человека - нет. Но если "бешеную собаку" ... - извинившись (дословно, мол, не помню) пересказал книголюб разговор князя Андрея Балконского и графа Пьера Безухова (нет сомнения, мол, устами Пьера говорил сам Лев Толстой). Князь пытался убедить друга отказаться от дуэли с любовником его жены: "Вдруг да убьешь ты человека?!" В ответ услышал: "Пристрелить бешеную собаку - не значит убить человека".
   Сказанное графом Безуховым (считай, мол. самим Львом Толстым) было едва ли ни последним высказыванием в кают-компании. С ним соглашались те, кто не считал ни убийством, ни преступлением и оправдывали действия разжалованного в младшие лейтенанты. Других устраивало предположение: книголюб возможно ошибся (не случайно, мол, он сначала извинился): великий русский писатель даже и негодяя не решился бы называть "бешеной собакой" с пьяну хулиганившего коротыша грузина.
  
  
  
  Л И Н К О Р
  "Н О В О Р О С С И Й С К"
  
   Представления об этом линкоре и бесславной его гибели у автора, можно сказать, среднестатистическими. На "Новороссийске" ни дня не служил. Правда, видел этот корабль многократно: когда он стоял на своих швартовых бочках в бухте Голландия, потом сколько то и вблизи Сухарной балки, и при всех орудиях его главного калибра, и когда не было на линкоре ни одного ствола таких орудий.
   Предпоследний раз (в бессолнечный день октября) на линкор смотрел: тот был опрокинут на бок - мачты и все надстройки под водой, над поверхностью Северной бухты видно было сколько-то оголенной стальной обшивки правого борта и узкой полоской днище.
   Мой прощальный взгляд был в конце ноября или в декабре.
   Огромный корабль вдавился в податливый глубокий слой ила так, что ни над водой, ни сквозь воду - ничего не видно. От ветра и волн обреченно покачивалось из вех ограждение места гибели "Новороссийска".
   Даже не случись его гибели (не в бою, даже и не в море - всего-то в тридцати или пятидесяти метрах от берега) долго бы хранились в памяти автора эти посещения с линкором. Помнил бы он и вдруг случившее при "странных обстоятельствах" его знакомством с командиром линкора "Новороссийск" капитаном первого ранга Кухтой.
   Представьте: на прожекторном мостике, мол, нашего крейсера просыпаюсь рано утром (спасаясь от невыносимой духоты в каюте на ночь стало привычным переселяться на постоянно пустой прожекторный мостик) - просыпаюсь и вижу рядом чью-то постель. Кто-то спит.
   До того, как под боцманскую дудку прозвучало "Команде вставать, койки вязать!", моя постель была убран, затянута шнуровкой и с ней началось мое "путешествие" вниз по трапам и коридорам. По хорошо мне знакомому пути до двери каюты номер двадцать девять.
   Не хуже, чем в других каютах, все в не устроено для проживания. Духоты в ней в летнюю жару не больше, чем в соседних каютах. Но предпочитал ночевать не в ней, а где угодно еще и из-за "артиллерийского погреб" под палубой каюты. Сколько-то тысяч тридцатисемимиллиметровых снарядов с зарядами и взрывателями хранились в "погребе" под броневой палубой моего жилья. Нисколько не страшно, вполне было бы и терпимо.
   Но на крейсере круглосуточный "артиллерийский дозор". Каждые два часа (иногда и чащи) из дозора двое должны спускаться и в мой "погреб". Внимательно осмотреть его, сделать записи - какая температура, влажность. И обязательно вместо белого номерка повесить черный (или - наоборот) - отметиться о своем очередном кратковременном пребывании в погребе.
   Но чтобы спуститься, надо поднять броневую крышку над скобтрапом. Крышка тяжелая, подпружиненная: не получается ее поднять, не ударив в переборку (стальную и толщиной, скорее всего, в полсантиметра.
   За переборкой кровать. Не воспринимает, не реагирует на грохот и удары броневой крышки, но каждый раз нижний и верхний ярус кровати вздрагивают и будят меня. Зато в двухместной каюте номер двадцать девять никому не мешаю (и мне - никто).
   А Б О Р Д А Ж
  
   Для итальянцев - командира линкора, прежде всего, - неожиданностью не могло быть, что завтра или послезавтра, на корабле поднимут флаг какой-то из стран- победительниц. И что, вероятнее всего, - флаг Советского Союза.
   Победители спорили, распределяя как трофеи корабли Германии и Италии.
   Премьер-министр Англии настаивал: все корабли поверженного врага утопить. Сталин с ним соглашался при непременном условии: сначала, мол, корабли разделим - кому сколько и какие. Каждый потом и решит: на какой глубине где топить один корабль, где другой, третий и т. д.
   Разведка побежденных государств оказалась на удивление живучей, работоспособной. Свои правительства информировала о многом в разговорах и спорах на "самых верхах" у победителей. И о том, например, что Сталин так и не добился, чтобы заполучить под свой контроль бывшую колонию Италии Ливию.
   Своевременно агенты и развелчики информировали, надо полагать, и о такой частности - о планируемой судьбе готового "к бою и походу" линкора "Юлий Цезарь".
   Но в каналах передачи секретной информации (подобно тому, как в кровотоках человека) вдруг да и возникают задержки, непроходимость. Например, Сталину внятно и четко сказали о том, что Германские вермахт, флот и авиация капитулировали -- более через сутки после подписания акта о капитуляции в американском штабе у Эйзенхауэра в Реймсе.
   Настолько смехотворным был этот курьез, что подписавшего этот акт генерал- майора Суслопарова решили не наказывать: ни разжаловали в рядовые, ни судили. Достаточно, мол, если пореже о нем упоминать (не затенял чтобы ни подпись маршала-победителя Жукова в Потсдаме, ни длившихся всю ночь торжества по поводу оформления повторной капитуляции гитлеровских войск, и провозглашения, кроме восьмого, еще и девятое мая днем победы над Германией (акт о капитуляции гитлеровской Германии был оформлен и подписан полноправными представителями правительств воевавших стран лишь в июне 1945 года).
   Чья разведка лучше сработала и почему - кто-нибудь тщательно исследует и опубликует необходимые подробности в подтверждение своих оценок и выводов. Наши рассуждения, увы, могу быть признаны дилетантскими, поскольку то и дело в их основе ни официальные документы, ни неопровержимые факты из самых авторитетных источников.
   Одно бесспорно, советские моряки появились в Триесте и тотчас же на итальянском линкоре неожиданно. Действовали не только решительно и быстро - при этом и умело, грамотно.
   Вдруг за спиной или рядом (плечом к плечу) с итальянцем. стоявшим на вахте котельным машиниста или кто у турбин в машинном отделении, - появляется дублер. Умеющий сказать по-итальянски слов двадцать, но подготовленный, как
  специалист, не хуже итальянца.
   Похоже было на абордажную атаку появление советских моряков на итальянском линкоре, не только из-за ее бескомпромисной решительности и целеустремленности - "каждый знал свой маневр". У атаковавших было и численное преимущество (явная заслуга их разведчиков).
   У итальянцев служба на флоте существенно отличалась от службы на советских кораблях. Где предусмотрено какое ни на есть жилье: каюты для офицеров и кубрики для рядовых и старшин. У итальянцев для рядового состава жилье на берегу - в казармах.
   Если корабль не вышел в море, на нем только те, кто на вахте (ученье или тренировки если - присутствуют все не только офицеры, но и их подчиненные).
   Абордажная атака на линкор замышлялась и осуществилась в час, когда на корабле только вахта и офицеры, которым командир линкора сразу же приказал всем быть в кают-компании, а потом в сопровождении иностранных моряков (по сути - под конвоем) сойти на берег.
   Уходившие с линкора офицеры не имели пистолетов и никакого оружия. Ни один и ни два, при этом, с досадой успели посмотреть, когда проходили мимо, на закрытую дверь в арсенал, у которой стоял часовым "иностранец", вооруженный автоматом да еще и со штыком на широком черном поясе.
  
   Г О Т О В Н О С Т Ь М С Т И Т Ь
   Среди внезапно линкор "взявших на абордаж" не было специалиста- психолога. В войну и сразу после ее окончания услугами таких специалистов пользовались редко и неохотно. Когда не на жизнь, а на смерть драка - душа у каждого нараспашку. И не специалисту видно в ней все нередко и до дна-донышка.
   Настроение итальянцев с офицерскими погонами формировалось (по-другому и не могло быть) как бы и пренебрежительное и до угроз советским морякам. В чем-то, наверное, даже и потому, что победители из ими заученных десяти- двадцати слов по-итальянски неохотно произносили изуродованные до неузнаваемости два- три: вполне обходились жестами или то и дело громким выкриком по-русски.
   "Не по душе" им было, когда их у двери в салон кают-компании строили в две шеренги. Бесцеремонно торопили одеваться и брать с собой самое необходимое в каюте. Один или двое с их автоматами, при этом, все время стояли у распахнутой двери навсегда покидаемой каюты. После чего, правда, каждому офицеру предоставлялась возможность по его желанию стать в первую или во вторую шеренгу общего строя.
   Никакого рукоприкладства, ни угроз что и такое, мол, может быть применено. Как бы не под конвоем офицеров и вели - от причала до им предназначенного просторного помещения в казарме.
   Да, сопровождавшие их советские моряки шли впереди и сзади, справа и слева. Но не требовали - офицеры чтобы шли молча, строго по четыре в ряд и в ногу. У кого желание курить, закуривай и кури сигарету за сигаретой или трубку.
   У сопровождавших ни у кого не было автомата на груди: у всех в одинаковом положении - через левое плечо за спиной в положении "На ремень! (Не опасайтесь, мол, из них никто стрелять не намерен.) У них и всего-то задача: никого из итальянских офицеров чтобы на линкоре не было -- всех благополучно переправить на ближайший причал и оттуда сопроводить до хорошо им знакомой казармы.
   То и дело доставалось то одному, то другому из сопровождавших встретиться взглядом с кем-нибудь из офицеров. Каждый раз в глазах офицера неприязнь к сопровождавшему. Нередко и взгляды - без попытки скрывать ненависть и злобу.
   От сознаваемой некоторыми своей беспомощности или даже обреченности - у таких появлялись на глазах слезы. Кто сопровождал ("конвоировал") офицеров, слышали сквозь скрип зубами сказанное на итальянском, непонятном для них языке.
   Такие слова сопровождались взглядами, на столько выразительными, что не нужен был никакой переводчик: "Нет, ни на всегда мы уходим с нашего корабля! Не быть ему вашим! Не торжествуйте: вдруг да слез у вас будет больше, чем у нас?!"
   Иными и почти сразу отношения складывались у советских моряков с рядовым и унтерофицерами. Не только с теми, кого абордажники застали на вахте у механизмов, приборов, у того же арсенала на посту, в рубках и служебных помещениях.
   Своеобразное (в силу сложившихся обстоятельств - специфическое) проявление интернациональной солидарности людей, умеющих и привыкших трудиться в пользой не только для себя. У них нет и не может быть секретов, а при каждой возможности они готовы друг другу и помочь.
   Не на много отличается вахта в машинном отделении итальянского, немецкого ли японского линкора от вахты в "машине" советского крейсера и линкора (тем более). Контрольные приборы одинаковые, порядок включения и переключения - те же. С некоторыми, правда, особенностями - чаще всего несущественными.
   Сказывалось и такое. Чем быстрее покажу и научу русского все правильно делать - быстрее вернусь на берег. А там - из-за ненадобности (линкора нет) - глядишь и отпустят домой. Демобилизуют. На своей земле, может и по-другому займется он делом, нужным и полезным для него, для его родных - да, глядишь, полезного не только для узкого круга его близких и родных.
   Другое дело - офицеры. Другого не знает он и не умеет, кроме того, чему его учили и на что вдохновляли, - уничтожать как можно больше "живой силы" противника (убивать людей) вместе с его оружием. С боевой техникой - с кораблями, в частности, где команда из нескольких сот или тысяч человек.
   За такое во время войны (даже и в мирное время - в ожидании кровопролитных столкновений) многим на зависть, щедрое материальное поощрение, награды, а кое- кому при жизни памятники. Защитнику Отечества - без его подвигов соотечественники обязательно бы все до одного погибли.
   И вдруг оказались без дела офицеры линкора. Как бы навсегда обездоленные - обида и злобы через край. Ни это ли их объединило и вооружило терпением почти на десять лет?
   Годы и годы не бездельничали, не сидели, сложа руки. Решили мстить и шаг за шагом шли к "заветной цели". Нашлось и помогавших им - сколько надо и, как раз, таких, как надо. Водолазов- аквалангистов и ныряльщиков, прежде всего.
   Ни самое ли время "пару слов" сказать о деятельности (не меньше и о бездеятельности) двух разведок в чем-то может и на правительственном уровне.
  
   П О Д В О Д Н Ы Е Д И В Е Р С А Н Т Ы
   Советские разведчики не могли не знать о высокой натренированности и успешных "мероприятий" итальянских подводных диверсантов. Они продемонстрировали свои возможности в Первую мировую войну. А во Вторую мировую - то и дело оказывались "впереди планеты всей".
   Гордится могла бы целая эскадра какого-нибудь флота, сумей она своим артогнем и торпедами потопить столько же, сколько транспортов с оружием, боеприпасами, грузами стратегического назначения, солдатами и офицерами потопили в Средиземном море всего-то один хорошо натренированный итальянский пловец- подводник и ему помогавшая жена.
   Он - отличный пловец по совместительству проявивший себя и подводным диверсантом. Его любимая жена больна и ей помогает единственное: пребывание в уединении на берегу моря. Им посчастливилось на неопределенный срок арендовать домик в Испании: из его окон видна во всю ширь наиболее удобная и абсолютно безопасная для якорной стоянки часть бухты. Видны и скалы Гибралтара - откуда неусыпное наблюдение за якорной стоянкой.
   У жены расстройство сна. Читает, случается, почти до рассвета - почему и свет из окна ее спальни.
   Муж - неугомонный рыбак- любитель. Убежден: в этой, мол, бухте можно и "золотую рыбку" поймать, если рыбачить по ночам. Почему и к ночи выходит на берег с удочкой, фонарем и еще с чем-то самым необходимым для него.
   Фонарь необходим, когда в ночной темноте приходится иметь дело с острыми рыболовными крючками. Он же и отличный ориентир, случись рыбаку (увлекся на очередной тренировке - развлечении, когда рыба не клюет) возвращаться после того, как нечаянно далеко заплыл.
   Но когда "нечаянно" уплывал от берега и, оглядываясь, видел, что свет из окна и фонарь (практиковалось: вместо фонаря и небольшой костер) на одной прямой - с достаточной точностью можно выйти в назначенную тобой точку (к транспорту или кораблю) на "безопасной якорной стоянке".
   Если пловец не забыл взять с собой портативный аппарат для подводного плавания и "пиявку" (потом брал - "баули"), то остальное - "вопрос техники".
   У тех и других мощные магниты. Хватаются за стальное - железное охотно и сразу мертвой хваткой.
   В "пиявках" и "баули" (ящичек) взрывчатка, взрыватели, детонаторы и часовой механизм. В "пиявке" отсчет времени начинается после включения "часов" пловцом- диверсантом. Был случай, когда транспорт с боеприпасами взорвался до выхода в море - на якорной стоянке. Что крайне нежелательно - почему и перешли на "баули".
   У "баули" четырехлопастной винт - предохранитель. Пока ни сделает он скольк-то оборотов от встречной струи воды. А она возникает - если транспорт ли корабль идет если даже и малым ходом. Взрыв и неизбежен и обязательно после того, как обреченный на гибель успевает от якорной стоянки уйти на многие мили.
   К спортсмену- пловцу и его больной жене приезжал не чаще, чем раз в неделю, друг- приятель, родственник ли. Привозил продукты, может лекарства и еще "что-нибудь".
   Муж едва ли ни ежедневно ходил в ближайший рыбацкий поселок. У одного и того же перекупщика покупал жене устриц. Устрицами перекупщик торговал в самом Гибралтаре, где интересовался (обыкновенное любопытство) даже и таким, что ему (мелкому коммерсанту) и "ни к чему".
   Удачной была во всех отношениях диверсионная операция!
   Но должно быть не только она оставлена была вне внимания советской разведки.
   Ни в ногу ли с такой разведкой шли и контрразвдчики? Не замечали, а заметив ни отворачивались ли бывшие абакумовские смершовцы. Или Миаита Хрущев, расстреляв Лаврентия Берию заодно с Абакумовым, где надо показал такую "Кузькину мать", что разведчикам, самое лучше было бы, забыли, что они разведчики, бывшие в смерш ("смерть шпионам"). Заодно забыть и что такое шпион или диверсант.
   Главная база Ченоморского флота с боевыми кораблями в Севастопольских бухтах всего-то "на карте генеральной кружком была обозначена" как бы с запретом въезда без особых пропусков. На самом-то деле...
   П Р О П У С К Н О Й Р Е Ж И М
   Кто ехал пассажирским поездом или электричкой, милиционеры у одного из трех или пяти проверяли наличие хотя бы паспорта. Всех проверить милиционеры не успевали. Почему и торопились так, что левый глаз если смотрелив один паспорт, правый в это время пытался разглядеть на другом паспорте фотографию: ни женщина ли на фото - когда паспорт предъявляет мужчина.
   Вход в Севастопольские Северную и Южную бухты загорожен от поверхности до дна сеткой. Пройти в бухты можно, если открыты "ворота" (часть сетчатого ограждения).
   Открывает и закрывает портовый буксир. Для этого он и стоит в готовности у "ворот", а на нем должна быть и круглосуточная вахта.
   Но что нисколько не круглосуточная, да и вообще давным-давно буксир с места не трогался (когда-то открыл "ворота" и вблизи них стоит сам по себе) - в Севастополе знал каждый мальчишка. Кое-кто и в штабе Черноморского флота, если не знал, то догадывался проделках на буксире (штаб в то врем находился на Нахимовской набережной в кабельтове от штаба стоял буксир, "дежуривший круглосуточно").
   Дымок из трубы буксира, мол, видишь - значит он, того и гляди, потянет за собой "ворота" -- закроет проход. После чего их откроет не прежде, чем получит от кого-то распоряжение, приказ. Без приказа- разрешения может одну, две рыбацких лодочки выпустит в море. Но в обратном направлении - никого, ни в кое случае.
   Вот если бы так все далалось - был бы полный порядок, все "На товсь!"
   А на самом-то деле?
   Те, кто на буксире, сумеют ли без посторонней помощи выбрать якорь-цепь и поднять якорь ? За месяцы и месяцы стоянки на одном-то месте якорь и его цепь заилило конечно же до дальше некуда. Это, во-первых!
   А во-вторых, окажутся ли ни дома у себя, на буксире, когда надо, рулевой тот же и кто знает что где в машинном отделении. Стало в порядке вещей, что в загустевших вечерних сумерках все, кроме одного какого-нибудь, переправляются на берег и там остаются до рассвета.
   Чья очередь оставаться, обеспечивает дымок из трубы и освещение хотя бы одного из иллюминаторов - думали чтобы начальника: и ночью бдительное дежурство у бонового ограждения на входе в Севастопольские бухты.
   Планировался рано утром выход в море нашему крейсеру. Кто вечером сошли на берег, были предупреждены: к такому-то часу быть на Минной стенке.
   Туда мы прибыли без опозданий ни на минуту. Подошел баркас, всех нас принял и побыстрее на Графскую пристань (оттуда нам сразу же кратчайшим путем к швартовым бочкам в Северной бухте - где стоит наш крейсер).
   От Минной до Графской минут пять на весь переход (с отшвартовкой и швартовкой). И надо же: полпути и всего-то, а на брандвахте п однимают предупредительный сигнал "Движение на внутреннем рейде запрещаю!"
   Наш баркас таки прорвался к Графской. На пристани стоит командир крейсера: вместе с ним смотрим на Северную, на Южную бухту, через буи бонового заграждения в море (должна быть причина - почему запрет).
   Смотрели- ждали с четверть часа. Наконец-то видим: через проход в боновых заграждениях входит крейсер "Ворошилов". Его встречают буксиры и вот уже помогают ему в швартовке на его бочки в Северной бухте.
   А поднятые на брандвахте огни все те же -- "Запрещаю!"
   - Сбегай, - командир послал старшину баркаса, - узнай в чем дело? Сколько нам придется ждать?
   Брандвахта на бывшем МО (малом охотнике за подводными лодками), ошварто ванном к пирсу. До него рукой подать - с Графской можно было бы крикнуть- спросить. Но вне помещений на МО никого не видно.
   Прибежал - вернулся посланный командиром и докладывает:
   - Они разрешат нам идти к себе после того, как вернется в Севастополь крейсер "Ворошилов". Его ждут и в кубрике вовсю "режутся" в домино.
   Офицеры крейсера были убеждены, что в лексиконе у нашего командира нет ни одного "непечатного слова". Но оказалось -- есть.
   Он их едва ли ни все выплюнул перед тем, как приказал старшине баркаса:
   - Оставляем Графскую и -- немедленно самый полный через Северную бухту к Сухому доку (вблизи от этого сооружения были тогда швартовые бочки нашего крейсера)!
   Шли самым полным около четверти часа. И все это время, если кто оглядывался, видел поднятые на мачте брандвахты все тот же набор из фонарей "Запрещаю!"
   Тот же причал у Сухарной балки, если взять. На ней всегда (в утренние часы особенно) толпились моряки, жил если кто на Корабельной стороне и утром возвращался на один из кораблей, стоявший в Северной бухте на якоре или на швартовых бочках.
   Здесь же всегда "паузятся" лодки рыбаков. Пять- семь, как минимум, но случается о до пятнадцати. На всех написан: порт приписки Евпатория.
   Но больше половины из них такие маломерные, что на них и до Херсонесского маяка вряд ли кто пойдет. Но есть и такие, что ходят может и дальше Евпатории, Балаклавы или даже в море за горизонт (на таких есть куда мачту для паруса поставить и надежно закрепить).
   Фактически неохраняемый проход в боновом заграждении, брандвахта - никакая не вахта, бесконтрольный приход и пребывание в Севастополе "евпоторийских рыбачьих лодок" наверное же кто-то в Италии имел в виду, замышляя свою месть (или - во всем помогавший "мсителям"). В то же время: беспечность и благодушие у наших -- кто охранял водный район, включающий все Севастопольские бухты.
   Вне внимания "привычная недисциплинированность" (и не более, мол, того) - оставались до поры до времени, пока гром ни грянет. Он и грянул в назначенный день в предрассветный час на линкоре "Новороссийск".
   Т Р И Е С Т - С Е В А С Т О П О Л Ь
   Бригадный способ обучения (непосредственно на рабочем месте и когда в основном практика и тренировки) - себя оправдал.
   Сколько-то дней советские моряки обеспечивали стояночную вахту, когда на линкоре не было ни в каком качестве ни одного итальянца. Потом - подобие ходовых испытаний в прибрежных водах.
   Обнаружили водолазный бот со всем необходимым для спусков под воду. Среди "абордажников" нашлись водолазы и они полдня осматривали, обследовали все, что у линкора под водой. Не нашли ничего подозрительного.
   Сразу же после такого осмотра, линкор повели к месту его нового базирования.
   Достаточно было мощных морских буксиров, надежной оказалась и охрана из сторожевиков и эсминца. Благополучно обогнули Югославию, Грецию, прошли через Дарданеллы и Босфор. А в Севастополе ждало второе крещение линкора -- присвоение имени "Новороссийск". Приготовлены были для него и швартовые бочки в бухте Голландия (это часть Северной бухты - едва ли ни самое дальнее от внешнего рейда и боновых заграждений).
   Должно быть посчитали - более безопасного места для "Новороссийска" в главной базе Черноморского флота не найти. В дурные предметы не только адмиралы не верили. Ну и что, мол, если как раз в бухте Голландия в Первую мировую войну был взорван и погиб новейший броненосный корабль "Империтрица Мария".
   Авторитетнейшая комиссия (в ней был и прославленный кораблестроитель академик Крылов) опросили всех, кто остался жив, изучили- обследовали все, что осталось после четырех взрывов на "Марии".
   Причина гибели новейшего корабля: от самовозгорания пороха в одном из зарядных погребов или от курения в них по революционному настроенных недисциплинированных членов экипажа. Могла быть, мол и диверсия.
   По возвращении "Марии" из последнего выхода в море, на нее приходили и ремонтировали что-то в одной из башен главного калибра сколько-то рабочих. Уверенности нет, что все они потом ушли и никто из них не спускался в зарядный какой-либо, снарядный ли погреб.
   Через годы и годы после гибели "Марии" предложены были скромным работником немецкого консульства для Морского музея в Ленинграде четыре фотокарточки. На них каждый в отдельности взрывы на погибшем корабле.
   Кто фотографировал, заранее знал, что будет четыре взрыва, заранее выбрал место для их фотографирования такое, чтобы на фотоснимках все получилось бы с максимальной убедительностью.
   Возможно и у тех, кто мстил за свой линкор, все было готово, когда "Новороссийск" стоял на своих штатных швартовых бочках в бухте Голландия. Соответствующий мог быть и дополнительный эффект: в одной могиле (полюбуйтесь, мол) два самых мощных на Черном море. Но что-то их сдерживало - почему и дотянули до осени 1955 года.
   Может кто им активно помогал или ненавязчиво руководил пристально следили за политической обстановкой в Советском Союзе. Уверены были: приближается время самое благоприятное, когда можно и надо сказать мстителям заговорщикам: "Вчера было рана, а завтра будет поздно!"
   Кто-то из тех, кто сделает последнее для уничтожения линкора (ни один, скорее всего и не единожды побывал в Севастополе) провел рекогнесцировку. Профессиональным взглядом осмотрел и оценил обстановку, где предстоит (без этого вряд ли получится) рисковать жизнью неоднократно.
   Когда финансирование не ограничено, особого труда не составляет обзавестись
  подробнейшими картами, планами, бланками пропусков. Заказать, чтобы сделали "рыбацкую лодку", во всем похожую на приписанную в Евпатории и она станет как бы "своей" среди тех, кто неделями стоит у причалов Сухарной балки, на день или два уходит рыбалить кто знает куда-то в море и оттуда возвращается не всегда среди бела дня (запоздал немного, мол, - потому и в вечерние сумерки). .
   У брандвахты вне внимания как шлендуют рыбацке лодки через боновое заграждение в Северную бухту и из нее. К тому же проходят они всегда напрямую к Сухарной балке -- в почтительном удалении от Графской пристани и брандвахты.
   Те, что на буксире "круглосуточно", случается и окликнут рыбака. Если видят что он идет через ворота боновых заграждений с хорошим уловом. На минуту или сколько-то подходит рыбак и забрасывает на палубу буксира столько свежей рыбки, что хватит на уху и на "жарево".
   Трофейный линкор привели из Триеста, считай, только что ни с пустыми снарядными и зарядными погребами. Вдруг да начали и от этого минимума избавляться на непродолжительное время. А взорвать корабль без снарядов и зарядов - не тот эффект.
   Почему и отложили диверсионную операцию до прибытия эшелон за эшелоном со спецгрузом для "Новороссийска": снаряды и заряды отечественного производства. Совпало это с тем, что из башен главного калибра были изъяты стволы орудий - увезли менять в них лейнера (внутреннюю, нарезную част стволов) или для чего-то еще.
   Почему бы и не отложить месть-операцию еще и еще на сколько-то? "Фейерверк" чтобы такой получился - ни жилых и никаких построек не осталось чтобы на Северной и Корабельной стороне Севастополя?
   Но подгадали как раз такие события, что от взрыва линкора непременно пострадали бы и центральные кварталы Севастополя. "Новороссийск" из бухты Голландия перевели на чужие швартовые бочки - что вблизи от Сухарной балки.
   Перед этим случилось нежелательное, тревожное. Загорелся электропровод в башеноподобной мачте линкора "Севастополь". Без пламени - всего лишь с дымком возгорание. Ни как бы хотелось быстро, но таки потушили без огня горевшее. Когда оценили ущерб от пожара -- негодными оказались многие из десятков электропроводов и кабелей, надежно, казалось бы, спрятанных под броню башенноподобной мачты.
   Линкор после пожара отвели в завод на длительный ремонт. Командующий эскадрой и его штаб переселились на "Новороссийск". Вскоре корабль с флагом адмирала оставил бухту Голландию (с Графской туда - около двадцати минут на катере, а до Сухарной балки - всего каких-нибудь четыре, случается и двух минут достаточно.
   Так решались проблемы общепонятные. Местного, так сказать, масштаба.
   Но сказывалось в пользу озлобившихся мстителей происходившее в Советском Союзе в масштабах общегосударственных. Пробравшийся во власть Микита Хрущев нагрянул со своими новшествами: под корень выкорчевывал "сталинщину" и как попало внедрял свое - "демократию" во всем и для всех.
  
   Д О Л О Й С Т А Л И Н Щ И Н У - У Р А Х Р У Щ Е В Щ И Н Е
   Если попытаться представить себе "Сталинщину" как завинчивание гаек и, при этом, некая пружина сжималась и сжималась. Нововведения Микиты выглядели бы как в один прием - зубилом и молотком - уничтожение гаек вместе с их болтами (в миг разжималась пружина и улетала черти куда - заодно с болтами и гайками).
   Задел при "Сталинщине" был сделан внушительный, надежный. Где-то по инерции шло какое-то время успешно, торжествовали в хрущевщину победу за победой.
   Запустили в космос первыми в мире искусственный спутник, собачек Стрелку, Белку, вокруг света слетал "хороший парень Юра Гагарин", на вооружение поступают межконтинентальные ракеты (при необходимости к ним приладиь можно и ядерные боеголовки).
   Сам Микита при малейшей возможности (часто где бы и не надо) являет себя демократом, каких нигде в заграницах не видывала.
   Сталин себе находил работу в Кремле и на Старой площади. Рабочий день безразмерный - то и дело и всю ночь. Когда и делов-то,мол, - если взятсья по-хрущевски -- на пару минут.
   Киев продолжает проосить Крым? Микита сходу, с оформлением задним числом, дарит Крым живущим мечтой о "незалежной Украине". Никто не напомнил Миките (он всех умней - ничьи советы ему не нужны), что хлопцы- запорожцы с их атаманом в свое время наотрез отказались помогать русским, когда Суворов со своими чудо-богатырями, донские казаки и пр. начали штурмовать Перекоп и все подряд турецкие укрепления в Крыму.
   Любил Микита поесть если к тому же под музыку (даже и в войну на фронте без музыки застолье было ему невмоготу ). Очень любил горластых исолнителей когда поют плясовою какую-нибудь хором.
   А приняв "свою норму" горилки-перцовки под достойную закусь - до чего же любил угрожать "Кузькиной матерь" направо и налево. Его не смущало, если за такую угрозу приходилось платить (как бы штраф за хулиганство) по сто тысяч долларов.
   Платил-то не из своих личных, честно заработанных. А из всенародного госбюджета (по сути, расходы из которого ни народом и никем не контролировались).
   Его поездки по странам иностранным - обязательно с царской, королевской пышностью.
  В такой пышностью и крикливой рекламой, что ни разу, наверное, даже и "Отцу отечества", первому в России императору, Великому Петру Алексеевичу Романову - ни разу не снились. Когда Великому Отцу Отечества (по совместительству - оценка Льва Толстого - "вероотступнику, алкоголику и сифилитику") по чревоугодию равных не было, по крайней мере, ни в России, ни в одной из стран Европы (сто двадцать блюд у него на обед - было ни такой уж и редкостью).
   Затеял Микита очередное турне по заграницам. На этот раз - преимущественно по странам Азии.
   К О З Я В К А
   С Микитой по заграницам шастают в свое удовольствие не одна сотня сопровождающих. Умеющих с восторгом описывать каждый шаг "гениального ленинца" и как он сморкается -- ватага корреспондентов, первый в мире космонавт, военный министр при орденах и наградах, как не пробиваемая кольчуга (знай, мол, с кем придется иметь дело, если что не так), конечно же в полном составе самые горластые и прытконогие из Ансамбля песни и пляски Вооруженных Сил.
   Турне проходит не хуже предыдущих. Если не верить своим глазам, а только со всяческими восторгами написанному "независимыми корреспондентами", не просто удачное турне, а настоящее "шик, блеск, красота".
   Добрались до Китая без отставших. И здесь вначале все шло, как надо -- и с блеском сусального золота и с одурманивающей наивного обывателя красивостью. Как вдруг нежданное: у Мао нет и минуты свободной - его встречи с Микитой не будет! Встречи лидеров двух самых многочленных коммунистических партий!
   Почти официальное: Мао болен и занимается, мол, самолечением дома.
   Выдумано было вскоре и еще что-то в оправдание. Потом еще и еще - хотя бы в чем-то с запахом правдоподобного.
   У танцоров Ансамбля ноги болят - не вмоготу без отдыха каждый день плясать- выкоблучиваться, охрипли до неузнаваемости голоса хора. Блекнет обворожительная улыбка Юры Гагарина: все больше в том же Голливуде не только у кинозвезд улыбок более незабываемо сладких и обворожительных.
   Пора. Все рвутся домой!
   Наконец - встреча таки состоялась. Мао принял Микиту в неофициальной обстановке. Дома. О чем они говорили напрямую или через переводчика - из не только этого и государственная сразу же и партийная тайна. Благо ханить ее было легче легкого.
   Потому что вслух было произнесено единственное слово, оставшееся без ответа и какого-либо внимания. Сказанное Микитой слово - напоминающее "Здрасти!" Слово это пытавшийся вымолвить, сначала как бы захлебывался от досады, а потом - от страху.
   Когда, прошедший сквозь огонь и воду, "с песнями борясь и побеждая" успешно преодолевающий последнее (медные трубы) Микита всем своим существом не мог не почувствовать, что никакая безотказная, многократно испытанная хитрость его в этот раз не спасет. Страх от того, что было достаточно одного беглого взгляда (умного, пронизывающего) и, как карточный домик, стремительно стало разваливаться, его творение сплошь из лжи и хитрости.
   Мао был в ванне -- в мыльной воде по подбородок. Не сразу оставил вне внимания намыливание продолговатой губки даже и после того, как Микита во весь рост ему представился в обрамленнии настежь распахнутого дверного проема.
   В ответ на невнятное "Здрасти!" был как раз пронизывающий и всяческую подлость разоблачающий беглый взгляд одним глазом. Взгляд многозначительный настолько, что его выразительности не сразу помешало в глаз брызнувшее с намыленной губки.
   Смотреть не на что, ни думать о том, что в дверном проеме. Разве что попытаться представить себе - как этакая козявка создавалась?
   Сначала появилось брюшко (ему суждено было разрастись до бабьего брюха). От него лапки потянулись (нынешние руки и ноги). Из ничего сверху прилепилась головка - вместилище хитрости и с мечтой "Нажраться получше как!"
   Раскормилась козявка: брюхо эвон какое, подобие человеческих рук- ног, а, когда
  напялят на козявку мужскую рубашку, галстук, пиджак и пр. - не сразу догадаешься что перед тобой нисколько не человек (ползком на брюхе и по разному козявка, пробравшаяся во власть). !
  
   Естественное случилось: ладонь руки метнулась к глазу - убрать капнувшее, помочь глазу проморгаться. После чего от глаза отмашка той же мокрой ладонью: попытка стряхнуть оказавшиеся на ладони капли. Но для Микиты (увы, и не только для него) это было воспринято и как жест, означающий презрение к нему, отвращение и нетерпение.
   Во взгляде одним глазом было недвусмысленное: что это, мол, в проеме двери за двуногая брюхатая козявка аж в человеческий рост? Отмашка мокрой ладонью продолжение сказанному взглядом: "Уберите, пожалуйста, поскорее и подальше от меня эту разожравшуюся козявку!"
   Впечатление такое от встречи с Мао - хватило бы Миките на десять жизней с такой же бурной деятельностью, что началась в Пекине, ширилась и разрасталась все дни подряд, как только он вернулся из турне в Советский Союз.
   Войну с Китаем считал неизбежной и победоносной (тому гарантия -главнокомандующим будет Микита сам). Но на всякий случай наипервейшая задача - все, что есть, на укрепление границы с Китаем.
   Граница - ни одна тысяча километров. Средств на ее обустройство - укрепрайоны, рокадные дороги, жилье для командиров, казармы для
  рядовых, аэродромы основные и запасные. Не перечесть - сколько надо средств.
   Не то, что на десять БАМов бы хватило. Можно было бы построить сразу двухколейную железную дорогу до Беренгова полива сплошь с тоннелями под вечное мерзлотой. Хватило бы все население не только городов - переселить ни в наскоро построенные плоскокрышие пятиэтажки, а в жилье сплошь как дворцы.
   Проснулся Микита как-то ночью или утром и его осенило. Не только Китай - грозят ему войной - ни сегодня, завтра - нападут США. Лучшая оборона - самому внезапно атаковать противника. Опередить его первый удар своим внезапным ударом -- сокрушительным и победоносным.
   Началось из-за того, что недоспал (недоспал - потому что с вечера кто знает сколько принял сверх нормы) и - едва ни началась Третья мировая война(ни всего лишь холодная, а с огнем по-настоящему, пожарами и уничтожением городов).
   Несомненно: была и все еще остается существенной роль личности в истории. " "Тому (в подтверждение) мы тьму примеров слышим!"
   Коварные США где-то за морями- океанами. Значит - как можно больше внимания кораблям, флоту. Балтийскому - куда ни шло. У Северного флота базы где ледяные сквозняки и морозы. Ни поэтому ли Микита и уделил особое внимание: теплынь, уютно, где главная база флота вблизи от жемчужины курортного Крыма Ялты ( где есть на что посмотреть и толпам курортников себя показать вовсю демократом, из народа и для народа рубахой парнем.
   Может был Микита еще и в цепкой власти недобрых предчувствий?
   Эрудированный во всем вширь и вглубь, как никто, он окончательно и навсегда решил кукурузную проблему. Кукурузные поля повсюду: знай поощряй тех, кто больше других старается.
   Ему доложили (корреспонденты тотчас же возвеличили до небес) - в такой-то области под кукурузой миллион гектаров. Сама цифра (миллион!) о многом (считай - обо всем) говорит. Что вырастит и сколько - значения не имеет.
   Первому секретарю обкома - немедленно золотую звезду Героя!
   Нашел догадливый корреспондент (или сам организовал) полярника. Тому предстоит плавание на дрейфующей льдине к Северном у полюсу. Он и поплыл.
   Но с собой на дрейфующую льдину взял горшочек с двумя или тремя горстями чернозема. После отплытия - ни на час не раньше - полярник бросил (при свидетелях) в чернозем зернышко кукурузы и полил "забортной водой" Северного ледовитого океана.
   Одной Золотой звезды героя даже и с орденом в придачу - мало. Если кукуруза взойдет и хотя бы на полвершка высотой в горшочке что-то зазеленеет? Если такое даже и не на самом Северном полюсе и не вблизи от него?
   Сама что ни наесть суть дела разве в этом?
   Главное не в том - каким будет урожай на миллионе гектаров, дотянется ли стебелек до первого листочка на дрейфующей льдине. Наиглавнейшее - миллионные массы увлекла чтобы идея, начался чтобы процесс кукурузации во всем сельском хозяйстве.
   Оставив кукурузу, расскажем о немаловажном, что произошло на Северном флоте. Где были построены четыре подводных лодки: небывалых размеров, прямо-таки с фантастическими силовыми установками (скорость, автономность и дальность плавания - невиданные). Всего-то и оставалось их опробовать, испытать в открытом море на полигонах и кое что переделать или "довести до ума". Но какое там - когда Карибский кризис и вероятный противник, считай, в панике и трепещет от страху.
   "Немедленно все четыре на остров Кубу!" - распорядился Микита. Для них, мол, там и причалы и торпеды с ядерными боеголовками приготовлены.
   Со скоростью "самый полный" суперсубмарины двинулись в поход и... ни одна из них не дошла до причалов на острове. Все утратили способность передвигаться хотя бы и со скоростью черепахи. Одну за другой ни буксире их притянули назад (сразу и в судоремонтный завод).
   У трех (если ни у все) одно и то же. Поломалась промежуточная шестерня: такая ответственная и не простая, должно быть, при изготовлении, заказы на них размещены были на одном из надежнейших предприятий с высококвалифицированными специалистами в подмосковных Мытищах (или в Серпухове).
   Обнаружилось и другое. Шум от суперсубмарин такой, что их обнаруживали на переходе в Атлантическом океане - до противолодочной завесы на дальних подступах от острова Куба. Тревожная информация поступала от подслушивающих устройств, что затаились в разных местах на дне Северной Атлантики. После чего - непрерывный контроль за сверхскоростной подлодкой
  наблюдателями с кораблей и самолетов.
   Наблюдать было легко. Наши подводные лодки не имели соответствующего поглощающего шумы покрытия. Почему о них злобствующие говоруны и писаки их называли "ревущими коровами".
   В одной красивой песне есть справедливые слова: "Если ты увидишь Север - не разлюбишь никогда!" Микита посмотрел- посмотрел на Север и его не из-за четырех субмарин невзлюбил (может и навсегда).
   Он все пристальнее стал всматриваться в дела на флоте (Черноморском, в частности). Не было для него неожиданностью, что на боевых кораблях и кто командует флотами - дураков не меньше, мол, чем в сельском хозяйстве. Микита и приложил руку - поскорее все чтобы сделать и у моряков "по-умному".
   Н Е О Ш И Б А Е Т С Я Т О Т, К Т О Н И Ч Е Г О Н Е Д Е Л А Е Т
   Микита пытался делать многое. Всегда - засучив рукава и если не по- умному, то хотя бы ни как было до этого (при "сталинщине" все, за что ни возьмись, делалось не как надо!)
   Ни из-за "Сталинщины" ли с ее строгостями в подборе кадров и народном контролее - других причин и не может быть - при Микие все меньше и меньше сбор зерна. Уже и не хватает на пшеничный хлеб ни на ржаной.
   Внедряется хлеб по рецептам "забайкальским". Где сама низкосортная мука, отруби и впору добавлять мякину, лебеду и еще что-нибудь.
   Добавили кукурузной муки (это же катастрофа - если бы и ее не было) - и народ начал привыкать к "забайкальским" буханкам. Едят без удовольствия (нужно, мол, какое-то время, чтобы привыкли) и с удовольствием, при малейшей возможности, едут в Москву за нормальным хлебом.
   В Москве Кремль и в нем Микита, а в некоторых магазинах иногда продают и белый пшеничный хлеб и нарезные батоны ("по одному в руки" - все же пока ни то, что было в войну -- не по четыреста граммов на школьника и неработающего едока, и никаких продовольственных карточек).
   С продовольствием в Росси, мол, всегда возникают проблемы. Возникают и как бы сам по себе решаются. Глядишь, и в этот раз "пронесет".
   Другое дело - корабли! Флот!
   Кто командовал - Микита адмирала Кузнецова убрал. Ему не место на высокой должности тем, кому доверял Сталин (не имеет значения - что, при этом, и строго спрашивал, наказывал).
   При застольном обсуждении с кем-то бойко написанного в научно-фантастическом издании о будущих войнах (межпланетных, межзвездных и межматериковых на планете Земля) - до Микиты "дошло".
   В предстоящей войне решающим будут не люди, владеющие современным оружием. Не их мастерство, смелость и отвага - до чего же ко времени было сказано легендарным комдивом Василием Чапаевым - "на все это наплевать и - забыть". Кнопочники будут сражаться: от их ловкости, глазастости и натренированности пальцев зависит кто победит в войне и кому достанется быть поверженным в сражениях. Быть побежденным.
   Так это все просто- понятно и соблазнительно, что у Микиты загорелось нев терпеж желание просветить на этот счет соответствующую аудиторию. Тех, в обязательном порядке, в предстоящей победоносной войне кем непосредственно он, как главнокомандующий, будет командовать.
   Из таких собрали всех, кто в это время курортился в Крыму, -- в Севастополе в новеньком, недавно построенном "Матросском клубе". Ни клуб, а дворец! Да еще и вместительный зал в нем для концертов и киносеансов.
   Через прессу, радио, еще должно быть как-то организована была утечка информации о судьбоносной встрече Микиты с адмиралами, генералами и кто без воинских званий, но способен понять что такое предстоящая война - ни в чем несравнимая ни со Второй, ни с Первой мировой войной.
   С его высказываниями не хватило Миките часа (может и вдвое больше - автор добрался о Матросского клуба с опозданием). Потому что вначале оратор свой гнев обрушил на грубейшие просчеты и нерешительность "Сталинщины" во внешней политике. Дров, мол, наломали безмозглые столько - и двух десятилетий будет мало, чтобы "выправить курс к заветной цели - коммунизму, жить при котором достанется нынешнему поколению, когда все и всем по потребности" (не зевай выхватывай самое лучшее, самое вкусное из общего котла).
   Так увлекся расхваливанием нынешней мудрой внешней политику и успехами-достижениями (только, мол, слепой этого не видит) в интересах и на благо народа - едва ни забыл о кнопочной войне. Когда и межконтиненталььными, даже и "глобальными" ракетами с ядерными боеголовками умелые кнопочники сокрушат врага за считаные минуты "с малой кровью могучим ударом".
   Злобу на свою забывчивость Микита с генеральским (в основном и на много чаще с маршальским) металлом в голосе обрушился на присутствовавших вое налькиков, называя слепыми, не понимающие ничего в стратегии, тактике, в нынешней ситуации и перспективах.
   На что, мол, ни посмотрю - сплошное невежество. Линкоры, крейсера ваши, все, на что ни посмотрю в Севастополе - ни к чему! Того и гляди еще и авианосцы потребуете в Ниаолаеве строить!
   "Хватит, наверное!" - хрипота в горле у Микаты. Аудиторя - безмолствуют сидят адмиралы- генералы, будто их с головой обмакнули в зловонное. Вполне такое в зрительном зале, что и сегодня может снова он со смехом спросит Микояна того же (похвастается): - "Ну - как я их?!"
   Перед Матросским клубом толпа - слушают прямую трансляцию очередной "исторической речи". Десятая или сотая часть желавших, если ни в клуб, то на площадь перед ним хотя бы прорвалась.
   Автор повествования - из тех, кто попал на площадь. Был по форме одет, при офицерских погонах и - все равно. Раз десять останавливали и трижды проверяли документы. Три кольца оцепления, где стояли плечом к плечу рядовые и офицеры охранного полка и из местного гарнизона едва ли ни полдивизии.
   На площади хорошо было слышно. Как Микита прервал свою речь, откашлился, чего-то выпил (слышно было - стакан ставит на блюдечко или тарелочку. После чего совсем другим голосом (отец самый заботливый) стал говорить, имея в виду не только адмиралов- генералов.
   Совершенно не нужно, мол, чтобы матросы на флоте служили пять лет - сокротим срок их службы на год. Жалуются жены флотских офицеров - мужа видят во сне, а наяву - не каждая хотя бы и раз в неделю. Еще, мол, один пережиток "сталинщины" - пора и от этого отказаться.
   Отказались едва ли ни в тот же день.
   У нас на крейсере офицеры (как и на других кораблях эскадры) были распределены в равные по численности группы "А" и "Б". Сегодня одни имеют право после восемнадцати ноль-ноль съехать на берег и ночевать дома, а завтра - другие.
   Все, кто в группе "А" могут весь вечер и до подъема флага в восемь утра быть не на крейсере. Если только ты не на дежурстве, на вечер не запланировано партийное (комсомольское ли) собрание и не день увольнения на берег матросов и старшин (среди них если и один хотя бы из твоих подчиненных). А дни увольнений: среда, суббота, воскресенье и обозначенные в календаре красным праздники.
   В дни увольнений офицер сам себя "оставляет без берега". Без встречи с женой, детьми - без семьи. Потому что - вдруг да кто-то из его подчиненных опоздает на баркас или подозрительно покачиваясь по трапу из баркаса поднимется на палубу крейсера!
   Завтра, кому с кем-то из его подчиненных "повезло", завтра же "на ковер" к командиру корабля! Да если твоего встречали дежурный и вахтенный офицеры, а тебя не было даже и у трапа?!.
   В О Л Ю Н Т А Р И З М И Д Е М О К Р А Т И Я
   О "Сталинщине" книг понаписано - в библиотеках полок не хватает, чтобы их распихивать и хранить. А сколько потрудились драматурги и самые талантливые лицедеи, кинофильмов состряпали таких, что впору по десять кинофестивалей в месяц устраивать в Каннах, Венеции и еще где-нибудь!
   Выверни "Сталинщину" наизнанку - вот он тебе и волюнтаризм. В хрущевском варианте, по крайней мере. Тот же кафтан, где все то же самое, тебе знакомое, привычное - только присмотрись повнимательнее и почаще называй "Сталинщину" трижды проклятой.
   С демократией сложнее - ее было трудно себе представить без волюнтаризма. Самое же трудное - найти где у нее начало и где наконец-то она кончается (как в песенке с припевом "А у кольцо - начала нет и нет конца!"
   Если демократия на флоте "обернется самой лучшей своей стороной" (офицеры корабельной службы смогут быть с женой и детьми на часок раз в месяц)? Почему бы за это ни поаплодировать?
   Тем, кто в зрительном зале и их служебное положение обязывало. Но под веселый смех были аплодисменты и в толпе собравшихся у Матросского клуба (молодые женщины и девушки даже и пытались танцевать).
   На крейсере по вечерам и ночью стало (с непривычки такое ощущение) как-то пустынно. Кают-компания - как бы и ненужная с ее вечерним чаем для офицеров.
   Вскоре подоспело нежеланное "недоразумение" с тяжелым крейсером "Сталинград".
   Два таких крейсера заложили в Ленинграде, один где-то вблизи от Мурманска и четвертым -- "Сталинград" в Николаеве. По сравнению с мощью их вооружения, скоростью хода и пр. американский тяжелый крейсер "Алабама" (равных ему не было ни у кого во Вторую мировую войну) - и в подметки бы не годился.
   Но если нам не нужны никакие авианосцы - тяжелы крейсера тоже ни к чему.
   На стапелях режут недостроенные крейсера в Ленинграде и на какой-то судоверфи у Мурманска. "Сталинград" решили сохранить, но ни как грозный боевой корабль Черноморского флота, а как с непробиваемой броней корабль-цель. Чтобы стреляли в него снарядами любого калибра да попадали почаще (над чем с небывалой радостью смеялся торжествующий Микита) в первые шесть букв названия корабля-цели.
   На Балтике есть трофейный корабль-цель. На одной из его непробиваемых броневых плит вмятина - след от прямого попадания снарядом при учебной стрельбе артиллеристов "легендарного" линкора "Бисмарк".
   Почему не быть с таким же назначением кораблю с непробиваемой броней и на Черноморском флоте.
   "Сталинград" небывалой величины на Черном море корабль. В Николаеве на плавдок его не поднять, не вместится он (по длине, прежде всего) и в самый большой сухой док в Севастополе. Пришлось взламывать стены дока из гранитной кладки - иначе не удлинить.
   Переделать сухой док надо поскорей. "Сталинград" вон уже и буксируют: благополучно миновали всяческие неудобства в реке Буг и лиманах, вышли на просторы Черного моря.
   Настал день, когда на огромный корабль могли смотреть все желающие через окна Штаба флота (он тогда был на Нахимовской набережной "у самого синего моря"). Смотрели и все, кто в тот день оказался на женском или мужском пояже.
   Иной раз демократия проявляет себя не с лучшей стороны, И тогда почему бы ее не сравнить с щепоткой песочка - шутки ради (ведь песочком чистят вилки- ложки?), нечаянно ли кто сыпанул в механизм точнейших швейцарских часов?
   Но в тот день может и сама судьба "шутки ради" неожиданно устроила нежеланное. Неожиданное для тех, кто абы как планировал две вдруг да и совпавшие по времени операции. Не поинтересовавшись прогнозом погоды и даже не взглянув ни разу на стрелки барометра - ни того, что у него в кабинете, ни на тот, что в прихожей у него в квартире.
   "Неожиданно" (возможно и с рассвета) сорвался откуда-то ветер ураганной силы. Сразу же и волны - соответствующей высоты и беспощадности.
   Первым из-за них попал в беду куцый караван пустых барж. Новеньких, по спецзаказу изготовленных в Венгрии.
   Буксир не настолько мощный, чтобы тянуть за собой баржи против, прям-таки небывалых волн и ветра. Того и гляди, караван вместе с буксирчиком
  выбросит на берег. Приказ капитану буксирчика: "Отцепиться от барж и спасаться как уж там получится!" Приказано было и мощные чтобы два буксира оставили тяжелый крейсер - этакой громадине, мол, никакие волны и ветра не страшны - и спешить спасать баржи.
   Не спасли ни одной. Не успели - все никак не получалось принять буксирный трос. Полузатопленные баржи волны выбросили на каменистый берег и ломали их там, опрокидывая и кувыркая.
   Увлеченные спасением барж, кто был на мощных буксирах и кто смотрел через окна Штаба флота - с опозданием заметили, что и "Сталинград" все ближе и ближе к берегу, Волны его все больше раскачивают, а когда их несколько - совместными усилиями вон уже, с приближением крейсера к берегу, волны его на сколько-то все выше, как бы, и выше приподнимают.
   При откате волн от берега, из-под воды выныривают острые и притупленные гребни скал. На дне в прибрежье почти не осталось гальки, пескам и даже камней.
   То, что показывается из-под воды на какие-то секунды со всей строгостью предупреждает (то ли забота о моряках, то ли им угроза): беда, мол, если даже из прочной стали днище вашего корабля вступит в единоборство с затаившимися под водой скалами.
   С крейсера отдан якорь, но его лапы все не находят за что им зацепиться на каменистом дне. Вытравили якорь-цепи на сколько можно было - оказалось недостаточно.
   Якорь вместе с якорь-цепью бессильны!
   Пытались, но у них не получилось на сколько бы надо развернуть "Сталинград" форштевнем на ветер и против волн.
   В отличие от неудачи с баржами, удалось морякам с одного из буксиров подать на крейсер надежный швартовый трос. Но это совпало с теми роковыми секундами, когда подкатили одновременно сколько-то едва ли ни самых крутых и высоких волн. Они дружно, как бы и по чьей-то многоголосой команде "Эй ухнем!" -- приподняли-таки тяжеленное творение Николаевских судостроителе и бросили на скалы. Да так удачно у них получилось, что гребни трех местах проломили стальное днище -- чтобы вцепиться в "Сталинград" мертвой хваткой.
   Д В А В П Е Ч А Т Л Е Н И Я
   Не только со стороны и по-разному издали досталось автору смотреть на линкор "Новороссийск". Дважды он побывал и у него, что называется, и на борту. Правда, оба раза побывал в кормовой части корабля и где мог на все смотреть мимоходом.
   Первый визит: подвернулся случай - почему бы им и не воспользоваться? Сколько-то знакомы были, когда учились в училище, и потом не раз встречались в Севастополе с обычным после "Здравия желаем!" какое на самом-то деле здоровье и как дела у тебя, житье-бытье и т.п.
   Почти сразу мы поднялись на ростры и спустились вблизи от входа в кают-компанию. Вошли в нее, а там!..
   Должно быть подобное могло быть разве что в ресторане для пассажиров первого класса на каком-нибудь круизном лайнере. Отделка сияет золотом (не позволяет сомневаться: что это, мол, золоченое всего-то, не золотое). Картины: если копии со знаменитых - в исполнении талантливой рукой. Под стеклом фужеры и что помельче такое, что не позволяет подозревать: не настоящий, мол, хрусталь, и всего лишь на показ выставлено - ими не пользуются.
   Был солнечный день - светло, безоблачное небо. Но впечатление такое: в кают-компании линкора на много светлее, чем на улице (как бы и свет не такой - более "прозрачный, теплый и веселый" -- на такое не способны лучи солнца).
   Распахивая двери вовсю, мимоходом заглянули в две офицерских каюты. Не запомнил: в которой из них досталось жить моему "экскурсоводу".
   Впечатление от первой. Не каюта на корабле, а комнатка для отдыха великосветской дамы - в уюте при желании уединиться. В другой каюте, как бы, все для дамы (или барышни) полусвета - многое себе позволяющей.
   Общее от рассматривания чужих кают. В ту и другую успели, как бы вселиться досада и скука на время, пока не появится возможность им проявить свое самое ценное (такое, что умеют ценить, увы, далеко не все).
   В том же направлении (от наружного трапа туда, где корма) автор повествования прошел еще раз. У него был тощий пакт и в нем такое, что надо было немедленно (было сколько-то после полуночи) вернуть шифровальщику линкора.
   Проводником у него был матрос с повязкой вахтенного и, как оказалось, - на последнем году службы. Знал где что и в темноте мог бы любого привести откуда-нибудь куда ему надо.
   Шли по броневой палубе - из листовой стали ростры все время над головой.
   Может при плохо организованном переселении кого-то можно было бы такими же увидеть в железнодорожных вагонах-"телятниках". Но с одной существенной поправкой при сравнении: едва ли ни на три четверти пространство между броневой палубой и стальным подволоком было занято необходимым для стрельбы из бортовых орудий. Вся казенная часть каждого с его замком, тормозным устройством. Лотки - принимают из погребов снаряды и передают их заряжающим. Зачехленные прицелы и визиры. Громоздкие кранцы для первых выстрелов из зенитных орудий (дополнительные или для чего-то их разместили не на рострах, а под ними -- на броневой палубе).
   Где малейшее пространство - под, над и между всего этого из стали - заполнили спящие. Чаще всего у спящего вся его постель - разосланный по палубе пробковый спасательный пояс и под головой вещьмешок.
   Наверное где-то спали и раздетыми до трусов и в тельяшках. Но те, кому досталось ночь коротать на проходе, -- спали в верхней одежде.
   У итальянцев такое было не только простительно - в чем-то и целесообразно. Когда офицеры в уюте (ни с чрезмерным ли кое в чем), а нижние чины - лишь бы где-то поближе все время были от своих боевых постов пока их корабль в море.
   Вернется тот же линкор из похода - тогда и койка в казарме с постелью, есть где помыться-побриться и прочее. А пока в море - о таком забудь и думай только о том, как себя вести в бою, при встрече с противником, врагом.
   Почему автор, как ни старался быть поосторожнее (освещения над броневой палубой было достаточно), то и дело каким-нибудь из своих каблуков то притрагивался к руке чьей-то, отброшенной далеко от спящего, то к спине -- когда приходилось перешагивать сразу через двоих.
   От бывшего однокурсника он узнал, что пытаются на "Новороссийске" сделать хотя бы что-то для жизни матросов и старшин по-человечески. О просторных кубриках, как на советских кораблях, речь не идет. Но вот уже и потеснили камбуз для офицеров - у матросов и старшин теперь, как положено, ежедневно трехразовое питанье и вдобавок вечерний чай.
   О К А З А Л О С Ь Д О Б Р О Н Е Б Е З Х У Д А
   В год еще одних трагических событий в Севастополе - осенний в армию и на флот призыв проходил, как обычно В главную базу Черноморского флота прибыло молодых здоровых добрых молодцов сколько и надо было. Укомплектовали ими флотские школы на Корабельной стороне и вовремя начались занятия - подготовка по всем необходимым для кораблей специальностям.
   Примерно через год получившие полноценную предварительную подготовку прибудут на корабли продолжать срочную службу - каждый по его специальности. У таких прозвище "салага" (в основном произносится про себя и только теми, кто на корабле служит не первый год) и им помогают привыкать к корабельной жизни.
   И вдруг на корабле столько же, кто прошел "учебку" на Корабельной стороне, лишь переодетых в матросскую форму. Всего-то вчера вместо пилотки надел бескозырку с ленточками "в якорях" и тиснением из золотых букв.
   Даже и "салагой" такого не назовешь. Он то и дело попадает не в свой кубрик. По тревоге бежишь на боевой пост и оглядываешься: не отстал бы от тебя и не упал бы на трапе еще ли где-то - кого ты должен учить и наставлять. Из призванного в танковый полк, в стрелковую ли дивизию подготовить все знающего, умелого моряка.
   Всегда было, что осенью сколько демобилизуют (отслужили пять лет) - столько на каждый корабль и прибывает по разным специальностям подготовленных на Корабельной стороне. Уходила четвертая часть команды. Но Микита обещал сократить срочную службы на кораблях до четырех лет.
   Это же добро - сколько радости у тех, кто возвращался домой на год раньше. Честно отслужив и всего-то четыре года (не пять лет).
   От самого того же внезапного решения Микиты - и худо. Снизилась ощутимо и тревожно боеспособность и боевая готовность на кораблях.
   Одновременно уходят в запас отслужившие не только пять, но и кто на год меньше. На корабле остается половина команды: знающих и опытных, но - не сравнить их с теми, кто служил по четыре и пять лет. Не только проблема количеств, но и качества.
   То и другое решили преодолеть, организовав на кораблях "бригадное обучение". На нашем крейсере готовили артиллеристов-зенитчиков, машинистов- турбинистов, сигнальщиков и рулевых. На трофейном паруснике "Волга" - подобие школы боцманов.
   Без таких школ не было наверное ни одного корабля в Севастополе. Едва ли ни полтысячи ничего не знающих новобранцев было и на линкоре "Новороссийск" ( предстояло кому "научиться морскому делу", писал об этом ни один в письмах своей Маруси в какое-нибудь Зауралье, обещая удивить ее морской формой и своим бравым видом).
   Непродолжительное время не знала "Маруся" почему их переписка вдруг прекратилась. Пока родителей ее суженого официально ни известили о его гибели "при исполнении служебных обязанностей на боевом корабле Черноморского флота".
   Г И Б Е Л Ь К О Р А Б Л Я
   Если пробоины и не одна где-то ниже ватерлинии (в подводной части), случается, что не удается корабль спасти. Эскадренный ли это миноносец, крейсер, линкор или авианосец - гибнет не только потому что велика пробоина или оказалось их слишком много.
   Новейший, самый большой японский линкор "Ямату" в открытом море утопили после попадания в него четырех торпед. После трех попаданий линкор оставался на плову, имел ход и к нему нельзя было приблизиться: безотказно "работала" его артиллерия всех калибров.
   На много раньше во Вторую мировую войну крейсер наш "Макси Горький" задел мину и та рванула так, что изуродовала все и затопила носовую часть корабля по тридцатый шпангоут. Но моряки- балтийцы спасли крейсер и привели его в Кронштадт. Где его артиллерия активно участвовала в обороне острова- крепости и Ленинграда.
   В боеголовке торпеды обычно около трехсот килограммов взрывчатки. Возможно ее столько же взорвалось и под днищем "Новороссийска" - если дырища оказалась в двадцать шесть квадратных метров. И силы хватило проломить днища из прочной стали, всех палубы и все перекрытия над ними.
   Вес заряда - зависело от качества взрывчатки - мог быть и меньше трехсот килограммов. Соответственно - меньше вес и габариты "фугаса".
   По теоретическим расчетам и как потом рассуждали как бы и специалисты, линкор можно было спасти. Не в открытом был он море - стоял на швартовых бочках вблизи от берега. Механизмы все исправны - только что корабль прошел модернизацию с многочисленными проверками (выводы и оценки положительные - почему и разрешили погреба "под завязку" загрузить снарядами и зарядами).
   После взрыва в носовой части перед броневым транцем в линкор хлынула вода. Почему и возникли значительный крен (деферент) на нос и одновременно какой-то крен на правый борт. То и другое не увеличивалось - водонепроницаемые перегородки оказались надежными.
   Легче всего бронированный корабль представить (его бронирование, прежде всего) как бы огромной спичечной коробкой. Спички высыпаны и пустая коробка поставлена вверх дном на столе. Донышко - броневая палуба, удлинненные стенки - бронированные частично борта корабля, а укороченные - передний и задний транцы бронированной, так называемой, цитадели.
   Защищенные броней в цитадели все погреба снарядные и зарядные, машинные и котельные отделения. Там же и ПЭЖ - пост энергетики и живучести.
   На самом-то деле не пост, а второй по значению командный пункт.
   Если в бронированную боевую рубку поступает вся необходимая информация и
  командир корабля оттуда руководит всем, что задействовано в бою, то наиважнейшую информацию он получает и из ПЭЖ. От командира элекро-механической боевой части (главного на корабле инженера). В свою очередь командир боевой части - в постоянном контакте с командиром дивизиона живучести (тот почти постоянно в ПЭЖ).
   Такое, что происходило на "Новороссийске" после взрыва, могло бы возникнуть и в бою. Прежде всего стали бы выравнивать линкор "на ровный киль" - до минимума чтобы сделать деферент. Что и сделали грамотно и успешно вскоре после того, как была объявлена первая боевая тревога.
   И это - когда в ПЭЖ находился-то командир дивизиона электриков. Ни самого командира боевой части, ни как бы его заместителя (командира дивизиона дивижения), ни командира дивизиона живучести - никого из них в тот час на линкоре не было. Никаких "А" там или "Б" -- офицеры о них забыли охотно и, как бы, навсегда. В их жизни - спасибо заботам Микиты - все стало наоборот.
   Кое-кто, глядишь, восемнадцать часов в сутки на берегу, дома, и хорошо если шесть часов на корабле. Невероятное, немыслимое прежде было (как потом выяснилось потом) - офицер забыл, что назначен дежурным по кораблю на те ночь и день, когда случилась беда.
   Помощник командира корабля временно исполнял обязанности и старшего помощника -- или уговорил другого офицера дежурить или тот, кто сутки отдежурил, согласился подежурить до утра.
   На редкость нежелательными складывалась обстановка на линкоре "Новороссийск". Разладилось одно за другим не сразу - нет, ни за одну ночь.
   У командира линкора "Новороссийск" очередной отпуск - его нет ни в Севасстополе, ни в Крыму. За него исполняет обязанности старший помощник и исполняет добросовестно.
   При этом, как говорят, до "жвакогался" он использовал и право, наконец-то, ни на какие-то минуты встречаться с женой на три- пять минут на Графской пристани (в Корабельном уставе четко сказано, что исполнение обязанностей старшего помощник командира корабля не совместимы (или - исключают) с его частым пребыванием на берегу).
   Так почему бы и не воспользоваться ему? Когда есть возможность ежедневно бывать дома и ночевать ни на линкоре, считай, целый месяц?
   Квартира у него была где-то далеко от Минной и Графской пристани. Пока он добрался каким-то попутным транспортом до пристани и оттуда на чужом баркасе до линкора, -- там на корме его "невежливо" встретили и временно исполняющий обязанности командующего Черноморским флотом с его помощниками и флагманскими специалистами, и представители Политуправления, спецслужб и т. д. Причем никто из них не принял на себя командование линкором.
   Полагали достаточно, если в боевой рубке помощник командира и связь с ним будет осуществляться ни на прямую по телефону, а через посылаемых в рубку посыльных с распоряжениями хотя бы и кого-нибудь из флагманских специалистов.
   Грамотных вобщем-то распоряжений. Лишь не всегда своевременных и часто без учета "реальной действительности". В частности, никто не решился подсказать адмиралам - использовать знания и опыт опоздавшего ВРИО командира линкора.
   С ним не разговаривали, а кое-кто и не ответили на его приветствие с приложением ладони к козырьку флотской фуражки. Не то, чтобы он был не
  нужен - смотрели на знающего все на линкоре, всего лишь как недисциплинированного офицера, прибывшего на линкор на четверть часа позже, чем адмиралы и флагманские специалисты.
   Без него устранили деферент. Через боевую рубку в ПЭЖ даны соответствующие распоряжения и вот-вот не будет никакого крена и на правый борт.
   В это время в ПЭЖ и всего-то командир электрдивизиона. Имеет самые общие представления о том, как устранять крен ли деферент. Надо, казалось бы, и всего-то грамотно маневрировать заполнением балластных емкостей забортной водой.
   Делать такие маневрирования ему не приходилось. Но у него надежный помощник - старшина второй статьи трюмный машинист. Его боевой пост в ПЭЖ у телефона - прямая связь командира дивизиона живучести со всеми постами, где его подчиненные.
   Но, когда случилось что нет командира дивизиона, старшине все чаще приходилось не дублировать команды, а кое что передавать от себя (благо хорошо помнил, как на ученьях и по учебной тревоге распоряжался командир дивизиона живучести). Не все ладилось у старшины с командирам одного поста (как раз, где клинкет большой пропускной способности в дополнение к кингстону. через который может вдруг хлынуть воды, как через пробоину от взрыва крупнокалиберного снаряда).
   - Третий раз, мать... извините, пожалуйста, говорю ему -- кингсстон открой на одну треть. Если откроется больше - потом повнимательней следи. А он сначала сделал щелочку там какую-то и ждет чего-то!.. Стоп - ни на всю ли кингстон у него там открыт?! .
   - Он там один?
   - Там и одному делать нечего. А него под рукой двое: из тех, что на прошлой неделе нам прислали на обучение. Он их там научит!.. Когда сам тупой, как дубовый кнехт! Не показал новобранцам как спускаться по скобтрапу. Один сорвался сразу от крышки люка - вывихнул, может и сломал ногу. Забился в уголок, стонет, матерится самыми последними словами... Ему нужен врач или кто бы его унес на носилках!
  - Командира поста надо, смотрю, самого учить?..
  - Смотрите на кренометр! Очень быстро и все быстрее мы выравниваемся!
  - Остался на последние, вижу, четыре градуса крен и всего-то!
  - На три!.. Ненормально быстро!.. Наверное так и есть: перепутал дуралей - вовсю открыл кингстон! - старшина бегом к телефону
  - Знать бы где центр тяжести - сотни, если ни тысячи тонн воды приняли! На такое, не вижу, нигде ни графика, ни расчетов на поперечную метацентрическую высоту! Может она и нулевая?!. Или, ни дай Бог... Сотни и сотни тонн воды впереди носового транца произвольно бултыхаются влево-вправо по своему хотенью -- если даже малейший крен...
   Трюмный машинист удивлен: что волнуется офицер электромеханик, если стрелка прибора вон уже и стоит на нуле. Когда и без кренометра - своими ногами чувствуешь - палуба наконец-то в нормальном горизонтальном положении. Но ни спросить у офицера ни сказать ему ничего своего не успел.
   Палубу накренило. Не очень сильно вначале, но внезапно так, что старшина уронил телефонную трубку, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Не попалось под руки ничего и трюмный машинист упал на палубу, где валялась телефонная трубка.
   После устранения деферента, на верхней палубе, где адмиралы и флагманские специалисты (такое было и в ПЭЖ) - похожее на "головокружение от успехов". Устранить на правый борт крен - минутное, мол, дело.
   Тон распоряжений, в связи с этом, был соответствующий: поскорее надо, мол, поставить линкор "на ровный киль" без крена. Из-за этих "поскорее" была и вся торопливостьькто находился в ПЭЖ.
   К той, что хлынула через пробоину в днище, насосами и даже через кингстоны "самотеком" добавляли и добавляли воды. Притопив на сколько-то кормовую часть приподняли форштевень линкор. Добавить, мол, надо побольше воды в балластные емкости левого борта и - крен устранен. Вот уже многие почувствовали - как все удобнее и удобнее стоять им на верхней палубе.
   На ней, кроме адмиралов и флагманских специалистов, назначенных посыльными - толпились в разных местах человек триста из тех, кого и всего-то на прошлой и позапрошлой недели переобули из кирзовых армейских сапог в матросские ботинки. Некоторые под звуки прерывистых громких звонков и после объявления по корабельной трансляции "боевая тревога" выбежали на верхнюю палубу даже и без бушлатов.
   Посыльный бежит в боевую рубку с очередным распоряжением от исполняющего обязанности командующего Черноморским флотом. Повторяются перезвон колоколов "громкого боя" и по трансляции "Боевая тревога!". Не знающие что им делать вчерашние солдаты перебегают с места на место.
   Кому попадается люк с тяжелой броневой крышкой - торопятся спуститься под броню в котельное, машинное отделение в погреба ли где снаряды.
   - Надо их всех переправить на берег, - предложил командующему кто-то.
   Не подумал кто-то, мол, что потом это будет рассматриваться как помощь паникерам.
   Вскоре было отвергнуто и другое предложение. Пока не поздно, сдвинуть линкор своим ходом к берегу -- посадить на мель.
   Неприемлимое, немыслимое совершенно, когда на прибрежные скалы посадили тяжелый крейсер "Сталинград". Понавезли отовсюду лебедок, приварили их к палубе крейсера, а троса заякорили надежнейшим образом. С моря если посмотреть, гигантский стальной Гуливер, привязанный ни его волосами и ниточками лилипутов, а стальными тросами к спрятанному под водой каменистому грунту.
   Лебедки не помогли. Громадина стальная не шелохнулась. Впрягли пару эсминцев и те одновременно "Вперед самый полный!". Похоже, всего-то помогли выступам скал врезаться глубже в днище крейсера "Сталинград".
   Обследовали все наиумнейшие специалисты, тщательно рассчитали и предложили: необходима волна высоченная, мол, невиданной силы. Искусственное цунами - для которого необходим взрыв едва ли ни вровень с тем атомным, что уничтожил город Хиросиму.
   Если получится не упустить момент, "Сталинград" может и вырвется из цепких скал. И никакое, при этом, "или- или" - уничтожены будут все в ближайшей бухте Круглая, вряд ли что уцелеет от причалов и береговых сооружений в бухте Стрелецкая - где корабли ОВРа (охраны водного района Севастополя). Сколько-то высоченной волны докатится в Южную, Северную бухты, перемахнет через Нахимовскую набережную и Графскую пристань.
   Неожиданное и нисколько не нужное для Микиты. Когда он только что убрал адмирала Кузницова (почти дружескими были у Сталина к нему отношения). На его место назначен бывший командовавший Черноморским флотом, дела и корабли которого принял энергичный перспективный адмирал из семьи прославленного полководца времен Гражданской войны, спортсмен (ежедневные - остальное пропади пропадом - у него тренировки в теннис), не чужд и иного "человеческого". И вдруг - море, как бы, само такого перспективного отвергает?
   Не счесть сколько снято с должностей, понижено в звании из-за "Сталинграда". Мало что ли? Так и еще сюрприз взрыв на линкоре "Новороссийск"!?
   О Ш И Б К И И Л И П Р О С Ч Е Т Ы
   У тех, кто в ПЭЖ с нарастанием была уверенность: вот- вот они восстановят живучесть линкора в пределах необходимого. Единственное: восстановление идет медленнее, чем бы хотелось. Почему вне внимания и остается то, чего прежде не было.
   В носовых отсеках воды невиданно и немерино сколько десяток или сотен тонн. Эти отсеки от взрыва так изуродованы, что в них доступа нет. Они за передним броневым торцом - ничего в них пока нет крайне необходимого для боеспособности линкора (но это не значит - что и для его живучести корабля).
   Изуродованную носовую часть корабля можно было бы считать, как бы, и отсутствующей. Никакой информации оттуда ни от датчиков, ни с боевых постов (где в одно мгновенье не осталось никого живых ни раненых).
   Неизвестную величину вводить в расчеты - путаница, дополнительная головная боль и никакой пользы. Это, во-первых.
   То, что было во-вторых обнаружили и сразу признали (сначала трюмный машинист, а потом и электромеханик) ошибкой. Торопились и приказали заполнять балластные емкости левого борта забортной водой. Правильным было бы сначала перекачать всю воду из емкостей правого борта в такие же балластные, что вдоль левого борта.
   Но если крен уменьшается - палубы корабля выравниваются? Что еще надо? От нечего делать сесть за расчеты метацентрической высоты - выяснять ни отрицательная ли она? Вдруг да из-за чего-то корабль утратил сколько-то его остойчивости?
   Все меньше и меньше крен. Самое последнее от него и - палубы в горизонтальном положении. Сомневается кто - положи на палубу уровень и всякие твои сомнения исчезнут.
   Такое быстрое, "на глазах" изменение от безнадежности к уверенности на благополучный исход воспринималось по разному. Еще более непохожими были оценки "объективной реалтности", когда снова крен - только на противоположный борт, на левый.
   У одного тревога из-за убывающей надежды на благополучный исход. Другой видит приближение вечной темноты и не знает что делать - отсрочить хотя бы и на сколько-то неминуемую встречу с потусторонним. Многие просто хотели бы выглядеть "не хуже других" - как бы ни первым стать паникером. Было и такое, у кого не хватало сил преодолеть в себе покорности и, прежде всего, безмолвия.
   Строго горизонтальными палубы оставались меньше минуты. После которой появился рывком крен на левый борт. Не все это сразу почувствовали. С какого-то мгновения нарастать крен стал так стремительно, что во всех помещениях линкора и кто был на верхней палубе снова торопливо начали искать за что бы ухватиться - чтобы не упасть.
   Но вот крен уже и такой, что на ногах не устоишь. А когда упал, катишься к ватервейсу и через него (если до этого ни за что ни схватился руками) обязательно опрокинешься за борт в объятья ледяной воды.
   Вскоре настало и такое, когда опрокидывать в воду никого не надо: весь левый борт вместе с леерным ограждением оказался под водой.
   С каких-то мгновений, при этом, было такое, что могло запомниться как обволакивающая не только линкор все заглушившая тишина. Безмолвие такое, что из трехсот (и даже больше) моряков на верхней палубе никто не решился (физические возможности каждого сдерживало исходившее из его души) это безмолвие нарушить.
   Интуитивно такое молчание, должно быть, появляется в какие-то мгновения у приговореного к расстрелу, когда он смотрит на отверстие ствола, откуда смотрит предназначенная где для него пуля. Палуба выдержит равновесие на какие-то мгновения.
   У ветра нет силы и у волн, чтобы нарушить установившееся равновесие. Может одного твоего слова достаточно или вздоха у кого-то - ветер и волны, еще что-то сразу и опрокинут корабль на левый ли правый борт. В этом уверены все - почему и "предсмертное" молчание.
  
  Должно быть и обострение слуха достигло предела. Или другое: всемогущая тишина заставляла ничего не слушать, кроме единственного чего-нибудь едва уловимого.
   Кто-то среди самых дальних от тебя вдохнул или выдохнул не как всегда. К стальному борту осторожное прикосновение где-то внизу (могло быть чьей-то рукой). Или - скользнувшее по стали деревянное (кто-то не удержал в руках весло, отпорный крюк или баркас притронулся кромкой планширя к линкору).
   Небывалая тишина держалась, можно сказать, до последнего. Сопротивлялась и когда с нарастанием прокатился по палубе топот мускулистых ног, обутых в крепкую казенную обувь, когда кто-то пытался командовать и командирские слова не могли преодолеть чьи-то со всех сторон крики, просьбы помочь и похожее на стон сквозь слезы.
   Когда нисколько не берегли своего голоса кто сопротивлялся и кто покорно скользил туда, где нет палубы и где надо через чьи-то головы и плечи пробиваться к ближайшей шлюпке, то и дело отбиваясь от чьих-то цепких рук (еще кто-то захлебнулся, тонет и тебя потянет за собой). После чего снова пытаться плыть к шлюпе и там ждать в очереди рук спасателей. Снова оказавшись одним из тех, кому другого не остается - только надеяться на чью-то помощь и все меньше на свои силы.
   Из оказавшихся в воде, не видно было, чтобы кто-то избавлялся от обуви или одежды. Вода ледянила все оказавшееся голым на голове и руках - ничему от нее никакой пощады.
   Кто успел вцепиться в леерную стойку, перебирались по ним окоченевшимими пальцами - пока вся стойка ни исчезла под водой.
   Если у кого была возможность на все это смотреть с берега (тем, кто в воде - было не до этого) мог бы отметить, что на какое-то время опрокидывание корабля как бы и приостанавливалось.
   Это - когда частью днища он лег на верхний слой ила. Глубины у Сухарной балки небольшие, зато слой жидкого и неуплотненного ила, по слухам, как бы ни двадцать или тридцать метров.
   Тяжелое бронированное чудище вынуждено было уплотнять верхние слои ила и вместе с уплотненным уходить в глубь. Даже и к начало этого "процесса потопления" на палубах линкора и кто успел выбежать из помещений, что на броневой палубе и выше - никого и команды, ни офицеров не было.
   В воду упали адмиралы и кто старался держаться при них на корме. Ктоа руководил спасением линкора, не рискнув, при этом, объявить об этом и взять на себя обязанности командира корабля.
   Еще выравнивали "Новороссийск" на ровный киль, когда к нему первыми пришли баркас, катер и шлюпки с флюгарками крейсера "Фрунзе" со свое аварийной командой. Потом к линкору поспешили и с других кораблей.
   Всем им вскоре пришлось вылавливать из воды, кто кое как на ней держался --не успел захлебнуться и утонуть.
   До берега меньше ста метров. Кто надеялся на свои, силы поплыли по направлению к Сухарной балке. Там на воде было не менее десяти рыбацких лодок. Выбившиеся из вил пловцы хватались руками за их борта и лезли в первую попавшуюся лодку, рискуя опрокинуть ее на себя.
   О тех, кто остался на линкоре в броневой цитадели под броневыми тяжелыми крышками - артиллеристы, машинисты с их дублерами-"салагами" и все, кто был в ПЭЖ - оставались как бы в другом мире. О котором и кто в нем на какое-то время как бы и забыли. Старались ни вслух и ни по-другому не вспоминать ни в первые часы, ни в первый после гибели их корабля день, а кто - и еще сколько-то дней.
   П О С Л Е С Л О В И Е
   По горячим следам начали выявлять причины катастрофы. Почему такое случилось и кто из "стрелочников" больше виноват. Что это было такое (вдруг взорвавшееся) и как оно попало под днище линкора. Не может быть, чтобы в томже Севастополе никто ничего не знал о надвигавшейся беде.
   "Диверсия!" - было первым, что распространялось неофициально и против чего никто, как бы, и не возражал. Сами слова "диверсия", "диверсант" содержат в себе, как бы, устрашающе притягательную силу с обозначением своего -- кто что придумает.
   Из таким образом придуманного за безусловную истину принималось, что говорили моряки, не утонувшие вместе с их линкором. А среди них оказались, и кто брал итальянский корабль "на абордаж" в Триесте и два или три из тех, кто сопровождал (конвоировал) офицеров итальянцев, помогая переселяться им из кают на линкоре в казарму.
   Сопровождавшие слышали разговоры офицеров, не понимая смысла итальянских слов. Но так эти слова произносились и такими сопровождались взглядами и жестами, столько обиды и злобы кипело при этом в нестройном четырехрядном строю...
   Да что там? Окажись любой на месте кого-нибудь из тех, кого пришлось сопровождать -- о чем бы он думал и что было бы в его душе, когда он говорил с такими же, как он? Могло быть и что-нибудь еще, но прежде всего - гневное желание мстить.
   Но принять единственной рабочей версией осуществленную месть, это же не всего лишь навести тень на плетень. Признать пришлось бы тогда, что никакой бдительности у наших моряков и никакой доблести в наших несокрушимых Вооруженных силах (если когда-то не было) нет и никогда не будет.
   Запущена была контринформация. Вблизи от Сухарной балки осталась, мол, и всего-то магнитная мина со времен войны. Немецкая или наша, сброшенная с самолета, из подводной лодки может быть поставленная. Тралами ее не взяли, а потом о ней, мол, просто забыли.
   Вполне возможное. Поврежден у мины (при падении из заоблачных высот) был пусковой механизм взрывателя и она "спала" до поры до времени. Появилось над ней когда огромное количество из железосодержащего сплава, соответствующее, мол, влияние на магниты мины - и все в ней "проснулось".
   То и дело (постарайтесь, мол, только вспомнить) не только там, где проходили сражения, вдруг снова находят невзорвавшуюся бомбу, склад мин, снаряды.
   Работали без показухи комиссии из специалистов, опытные следователи. На основании выявленного ими появился приказ. Не просто секретный: в нем первые три или четыре пункта на зачитывались даже командирам кораблей.
   С этим приказом новый командующий Черноморским флотом адмирал Касатонов на эскадренном миноносце посетил, должно быть, все базы флота и лично сам зачитывал этот приказ и разъяснял в нем сказанное далеко не всем офицерам флота. Указывал на беспорядки, разгул недисциплинированности и требовал беспощадно со всем этим бороться.
   Как бы не ко времени вдруг в газете "Флаг Родины" целая полоса о "герое наших дней". О молодом еще матросе, что овладевал водолазным делом.
   В газете и его по грудь портрет. С многими подробностями описывалось что и как он делал, когда обнаружили под водой "взрывоопасный предмет" с хитроумным взрывательным устройством. Опытный читатель сразу увидел, что из написанного корреспондентом выцарапано цензурой едва ли ни самое главное.
   Что это за предмет и насколько велика его опасность? Почему с этим предметом нянькался, считай, курсант, а не опытный водолаз? (Опытные - кто спустился под воду и посмотрел на предмет - отказались что ли к такому взрывоопасному даже и притрагиваться.) Флагманский минер почему-то присутствовал все время, пока шли водолазные работы, в основном он разговаривал (расспрашивал до мельчайших подробностей все и советовал безоглядно бесстрашному юноше что и как отключать в хитроумном устройстве, что и в какой последовательности вывинчивать?
   Молодой водолаз точь в точь, как ему приказывали-советовали, наконец, и застропил "взрывоопасный предмет" и сколько-то наблюдал за тем, как "предмет", не меняя глубины его погружения, подъемный кран куда-то уносил. Когда и куда унес?
   На полигон унес (неужели даже об этом надо напоминать читателю?) -- подальше от кораблей и там "предмет" сразу взорвали, уничтожили?
   Но может пребывавшее в летаргическом сне десять лет - решили сохранить? Как очень даже "интересное" для каких-то конструкторских бюро?
   От корреспондента или от водолазов узнали любознательные дополнительное кое что. Оказывается на "взрывоопасный предмет" не случайно наткнулись.
   Из Николаева ждали в Севастополе очередное пополнение - новый крейсер сери шестьдесят восемь бис. Для него притащили и поставили швартовые бочки в Северной бухте. За пару дней или за сколько-то приказано было тщательно осмотреть подводный грунт и что на нем - прежде всего, между швартовыми-то бочками для нового крейсера.
   Только начали водолазы, мол, "тралить" и - вот оно. Свеженькое новенькое лежит на грунте и ждет приказа - в какой день и час "предмету" сработать.
   Узкому кругу стало известно кое что о бревнах. Если обыкновенные сосновые - зачем еще и о них секретить?
   Кто-то из следователей, когда "беседовал" с глазу на глаз с каждым из членов команды буксира, "непреклонно" дежурившего в прохода через боновые заграждения кое чем особо заинтересовался.
   Все ему рассказывали одно и то же. Никого, мол, посторонних в Севастопольские бухты не пропускали (да у них с какого-то времени разрешения на вход- выход никто и не спрашивал). Из не имеющих никакого отношения к боевым кораблям, к флоту - взад- вперед ежедневно всегда ходили и ходят лишь местные рыбаки.
   Свои, мол, все рыбаки. В Севастополе где-нибудь живут и только лодки у них приписаны в Евпатории. Ни с кем лично из рыбаков никто из команды буксира не знаком.
   Лишь один матрос (у него послеполуденная вахта в рулевой рубке) вспомнил. Что было два случая, когда проходила в Северную бухту одна из лодок и тащила с собой бревно. Для удобства, бревна были закреплены оба раза
  вдоль правого борта (почему их матрос и хорошо их видел:
   - Бревна, как бревна. Большие, длинные - такое в лодке не уместить. И на тросике за собой не потянешь: на корме у лодки подвесной мотор -- винтом вдруг да и зацепит за буксирный тросик.
   Кто в лодке был - матросу такие же незнакомые, как и все севастопольские рыбаки. Одно, правда, был ни как у всех. Оба раза в лодке было два рыбака. Обратил матрос внимание на лодки-буксировщики сначала потому, что подвесной мотор гудит с надрывом: работает на пределе его мощности, а у лодки скорость "так себе" (из-за бревна, конечно, и потому что в лодке не один, как всегда, а два рыбака).
   А номер лодки - матрос, как всегда, и не пытался читать, запоминать. Чему способствовало: когда подвесной мотор, почти все цифры номера под дополнительной накладкой на кормовую доску.
   Только досталось одному: на вахте у других никто ни разу бревен в Севастополь не притаскивал. Из тех, чьи лодки на отстое у Сухарной балки, никто ничего о бревнах не знал.
   Когда вдруг нашли на дне Северной бухты новенький (как бы только что из сборочного цеха!) "взрывоопасный предмет", вспомнили о бревнах. Но не только никто из рыбаков, оказалось что и из команды буксира тоже никто не видел и ничего не знает о третьем бревне. Но и третье было: его - толстое, длинное - прибило к берегу на ходе в Киленбухту (неподалеку от Сухарной балки). Ничьим оказалось - никому не нужным бревно как любое сосновое бревно.
   Много, много позже появилась публикация из иностранного журнала (может итальянского, но, скорее всего, из американского). Фотокарточка мужчины предпенсионного возраста, явно без излишнего веса. Лицо - в поблекшими чертами решительного, самоуверенного человека, не болтливого, скорее всего (никогда не расстается с привычным "себе на уме").
   Считанные строки из многого, должно быть, рассказанного итальянским подводником-диверсантом. Тем не менее.
   Непосредственно в каком-то качестве он конечно же участвовал в операции с кодовым названием "Новороссийск". Почему и не только его, мол, мнение: линкор уничтожен - это лишь часть из кем-то задуманного, подготовлено с щедрым финансированием, увы, не было осуществлено диверсантами в полном объеме ни как планировалось и тщательно готовилось.
   Была из-за кого-то или чего-то ошибка при воплощении диверсии "в жизнь"! Около полтонны взрывчатки разместили на два или полтора метра не там, где надо . Почему взрыв "сработал" перед передним бронировнным торцом цитадели. А если бы за торцом, в самой цитадели - одновременно с взрывом под днищем корабля взорвалось бы все и в четырех погребах, где было как раз уже "под завязку" крупнокалиберных снарядов и зарядов к ним.
   От линкора осталась бы одно воспоминание. И не только на Корабельной стороне - мало что осталось бы из строений, годных для жилья и для иных целей во многих кварталах Севастополя за Графской пристанью и за Южной бухтой.
   После взрыва судьба "Новороссийска" во многом похожа на ту, что была "Императрицы Марии". Заделали все отверстия в днище и в бортах по броневую палубу. Срезали и убрали орудийные башни, мачты, трубы, надстройки - все, что могло бы мешать буксировке линкора, перевернутым вверх днищем после того, как закачав под высоким давлением сколько надо воздуха, у "Новороссийска" снова появилась положительная плавучесть.
   Для разделки на куски металла для мартеновских печей то, что было грозным кораблем линкором отбуксировали в одну из бухт, что между Стрелекоцой и Херсонесским маяком. Туда, где резали "на патефонные иголки" и тяжелый крейсер "Сталинград".
   Должно быть хранятся в архивах не для общего пользования документы, где указаны имена и воинские звания всех погибших вместе с линкором "Новороссийск". Но это оказались недоступными для автора повествования. Но он как бы и с достаточной уверенностью утверждает - погибло не менее пятисот человек.
   В Крыму, как и в каждой области ли крае Советского Союза, велся учет не только всех умерших за каждый год, но учитывалось и по группам - с указанием причин смерти. В год гибели "Новороссийска" смертей "от утопления" оказалось (по статистическим данным) на пятьсот и еще сколько-то больше, чем в любой из предыдущих годов и всех лет после взрыва под днищем трофейного линкора в Северной бухте Севастополя.
   Можно было услышать не только в Севастополе разное как бы и правдоподобное. Чаще всего такое, что оказавшиеся в бронированной ловушке как бы ни целую неделю просили- умоляли их спасти.
   Пока оставалось над водой сколько-то правого борта и днища "Новороссийска", в нескольких местах, мол, умирающие почти непрерывно стучали. С ними на сколько-то позже перестукивались и водолазы (когда над водой ничего от линкора не осталось).
   Автор повествования нигде ни разу не встречал никого, кто сам слышал удары изнутри по днищу опрокинутого корабля, ли по его бронированному борту. Не встретил он и хотя бы одного, кто стучал так сильно и настойчиво, что водолазы не только его услышали, но и сумели его спасти.
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"