В кабинете установилась тягостная, выжидательная тишина. Эскулапы молчали, каждый думал о своём. Тихо и мерно тикали большие настенные часы в виде Кремля - подарок главному на стодвадцатипятилетие старого корпуса, в котором он почти никогда не появлялся с тех пор, как принял должность. Наконец, Сысойский не выдержал этой душераздирающей пустоты, вбирающей в себя душу с костями.
-Вот вляпались в дерьмо! - возмутился он, как-то по лошадиному зевая, и оголяя свои безупречные, неестественно белые, кусалки.
-Конечно, - подтвердил Уздня, доставая пачку сигарет с ментолом, - Петро за свою толстую, рыхлую задницу распереживался. Страхуется гад! - возмущению Павло не было предела, он затянулся со смаком, выдохнул, затянулся ещё разик. Левая рука при этом находилась в покое, а правая, локтем упираясь в стол и смыкая сигарету между указательным и средним перстами, производила круговые движения параллельно столу. - Сам посуди: откуда у него, ну, пусть и руководителя городской медицины, БМВ новёхонькая, коттедж недавно двухэтажный...
-Трёх, - поправил коллегу Сысойский, он не курил и запах табачного дыма не внушал ему доверия, но сегодня это было не важно.
-Тем более, отгрохал с бассейном, - продолжал злиться начмед, затяжки стали менее продолжительными, а движения руки - более чёткими и быстрыми. - Девочки там плавают, малолеточки. По нему полиция нравов плачет!
-Пёс с ним, - махнул рукой главный и отстранился от стола, ближе к окну со свежим воздухом. В привычное время он потребовал бы от коллеги в категоричной форме прекратить употребление малого наркотика, но сейчас нервы у всех были на пределе. - Нам бы свои задницы схоронить. Я сейчас слететь с поста не имею морального права.
-Это ещё почему? - Уздня затушил, наконец, сигарету и расслабился, было видно, что никотин оказывает на него благотворное седативное воздействие. Он зевнул протяжно, показав красную с белым налётом глотку, затем вложил пальцы в пальцы, образовав замок и развернул руки тыльной стороной к себе, разминая и пощёлкивая костяшками фаланг. А затем потянулся ими вперёд, разминая плечевые и локтевые суставы.
-Дочка в следующем в первый мед поступает, - начал пояснять главврач причину невозможности покинуть свой пост в этот решительный момент. - А сына в финансовую академию пристроить надо. Так что бабок много понадобится. Да и представь: слетим мы, нагрянет проверка, ревизия. А у нас там..., - Сысойский тихо схватился за голову, этим жестом показывая истинное положение дел во вверенном ему ведомстве. - Караул! Ещё посадят. Вишь, как сейчас за медиков взялись бойко. Смотрел новости?! Какой-то девчонке в реанимации руку оттяпали. Ну, там капельницу не туда вмандили, - пояснил непонятливому коллеге главный. - Так крик подняли, как всё равно атомная война произошла! Подумаешь, с кем не бывает. Из-за пустячка всю медицину на уши поставили! Ладно, - Сысойский невозмутимо качал головой, рассуждая о несправедливости отношения современного общества к служителям Эскулапа, - как говорил корнет Оболенский: "Ах, оставьте это!" Лучше подумаем, Павло, что нам требо робыть.
-А шо робыть-то?! - возмутился по-украински разгорячённый зам, история про шмыкодявку с отрезанной рукой, за которую несправедливо осудили его коллег-товарищей, вновь озлобила его пылкую натуру. В течение подобных бесед Павло не раз мог вспылить до присущего только ему бешенства, и столько же раз расслабиться, смягчаясь, становясь разумным. - Повыписывать всех на хрен! А какие приедут из начальства, никого нет, вот, мол, вылечились все и по домам разъехались. - Павло облокотился на спинку кресла, обнял его и мечтательно прищурил глазюки. - Представь: приедет министр, идёт по пустому зданию, спрашивает, где, мол, больные, а мы ему - у нас нет больных, у нас все здоровые!
Сысойский недовольно взглянул на коллегу, он умел так посмотреть, что сразу становилось понятно, что он имеет в виду. Этот вид мгновенно заставлял людей становиться серьёзными и подчиняться его воле.
-Кончай байки травить, - ребром ладони по столу он отрезал слова заместителя, - я серьёзно спрашиваю. Или у тебя в запасе хлебное место имеется, - главный задал резонный вопрос, но как бы случайно.
-Может Рябчуку взятку сунуть, чтоб он министра к хирургам повёз? - с надеждой в голосе произнёс Уздня.
Сысойский встал, подошёл к окну, там ему открылся величественный вид нового корпуса, двое охранников месили ногами какого-то больного под ястребиным взором заведующего первым мужским отделением Суриханова Мухтара Насимовича. Главный неодобрительно покачал головой, как бы говоря "только этого нам не хватало!" и сел обратно.
-Да, я, уж думал об этом. Но нет, - он развёл руки и вжал голову в плечи, - говорят нельзя. Одна мразь, ну, помнишь, - он подмахнул рукой, - старуха здесь всё побиралась? Ну, у которой санитары сыночку-военкоматчику ещё голову случайно проломили, когда он сигаретами делиться отказался, а?
-А-а, - протянул Уздня, усмехнувшись - помню, она ещё жаловаться, старая пизда, обещала.
-Так вот нажаловалась, падла! - сокрушался главврач, открывая бутылку с минералкой, видимо жажда бедолажку замучила от общения с начальством. - Теперь наша больница, типа, на учёте в областном министерстве, - он сказал это таким тоном и голосом, как будто злые незримые силы были виноваты в этой трагедии и он, Сысойский Иван Арнольдович, ничего не мог поделать.
-А ты откуда знаешь, - удивился коллега, ведь, всё время он неустанно следовал за Рябчуком.
-Петро сейчас накапал, в аккурат перед этим идиотским представлением, вот ещё дурни! Попросишь Богу помолиться - так, весь лоб себе расшибут, уроды! - выругав свой персонал, он сразу вернулся к насущному. - Да, кстати, мы тогда санитара трогать не стали, Мухтарушка заступился, всё тип-топ сделали.
-Мухтар, просто так, матери родной не поможет. Верно, его тот санитар подмаслил, - предположил Уздня, хотя это и так было всем понятно. В больнице знали, что Суриханов - самая продажная шкура. Жаден до мелочей, за червонец удавится.
-Возможно, - тут же согласился Сысойский и добавил загадочно, потянув воздух своим семитским носом. - Так вот, кто там ещё дежурил?
-Если не ошибаюсь, - Уздня стал перебирать в голове всех сотрудников и сотрудниц первого мужского отделения, начиная с заведующего, это было поразительно для человека такого ранга, но он помнил всех поимённо, и даже некоторые семейные подробности каждого, - ещё двое санитаров, ну, и дежурная.
-Всех уволить! На хрен! - заорал Сысойский и стукнул кулаком по столу, как совсем недавно здесь стучал Рябчук.
-Как же так, - в изумлении застыл начмед, - Иван Арнольдович, другие-то ни при чём. А у Манухиной, та, что дежурила с ними двое детей и мать парализованная лежит, а у...
-А меня это не ебёт! - гавкнул главврач, подавившись собственной слюной. - Если хочешь, можешь вместе с ними уйти, если такой принципиальный, - толстые слюнявые губы дерзко разошлись в меланхоличной улыбочке.
-Ещё чего? - улыбнулся в ответ Уздня, но тут же задумался, изображая сосредоточенное измышление. - Но как это сделать? С этим-то санитаром понятно, а остальных? - вопросительно выгнулся начальник медицины.
-А это, Павлуша, - главврач легко отстранил от себя рукой начмеда, - твоё личное дело, - и рявкнул, - но чтоб с понедельника этих козлов в моей больнице не было! Нам свидетели ни к чему. И к делу, делу, Павло, - сосредоточился Сысойский. - Может, концерт дать?
-Вопли и сопли художественного ансамбля шестой палаты, - съязвил Уздня и станцевал, изобразив что-то, вроде, лампады.
-Не язви! - сорвал талантливейшее представление подчинённого Сысойский. - Тогда картинная галерея. Если надо, привлечём медперсонал, - да, фантазия главного была недалёкой, впрочем, как и его заплывший жиром умишко.
-Можно, конечно, - вздохнул начмед и потянулся за второй сигаретой, но на этот раз, уже пришедший в себя главврач жестом руки потребовал убрать курево обратно в пачку, - но всё это старо, как мир. Я считаю, требо как-то выделиться. Но как?
Они сидели и кивали друг другу. Уздня страстно мечтал выйти и выкурить очередную сигаретку, но не решался сделать этого без разрешения главного, а Сысойский допивал последнюю каплю минеральной воды и, вызвав симпатичнейшую секретаршу, кстати, устроенную по протекции Зинаиды Ивановны и совмещающую две должности в одной, попросил принести две чашечки кофе. Но Уздня от своей отказался. Уздня любил пить кофе таким образом - в большой полулитровый бокал клали одну чайную ложечку кофе, четыре чайные ложечки сахарного песку, дальше добавлялось до половины или более того молоко и заливалось, наконец, кипятком. Поэтому начмед с презрением смотрел, как главный, предварительно остужая, осторожно отхлёбывает, как свинья из кормила, толстыми губёжками маленькие глоточки из маленькой чашечки. Чашечек этих фарфоровых был целый подарочный сервиз. Но как-то секретарша мыла их и опрокинула, так что чашечки весело разлетелись по всему начальственному кабинету на малюсенькие кусочки. Долго ещё потом эти кусочки предательски впивались в зад из-под подкладки кресел.
В дверь постучали и прежде, чем Иван Арнольдович успел ответить, вошла дежурная медсестра первого мужского отделения Рыгалова Анна Ильинична. Это была медсестра из разряда тех, про которых в народе говорят, что её только ленивый не ебал. Анна Ильинична была уже не молода, за тридцать, хоть и с небольшим. Маленькая, миниатюрная, телосложение детское. Волосы чёрненькие, под носом, кончик которого подвёрнут к верху, постоянно пробиваются волосики - переизбыток мужских гормонов, никакая эпиляция не помогает, приходится сбривать регулярно. Волосики также пробиваются в ушах и на теле их не счесть! Потом иногда попахивает из подмышек. Но кто сказал, что мужчинам не нравятся волосатые, потные бабы?! Голос, правда, низковат. Это создавало зрительную и слуховую диспропорцию, когда маленькая медсестра вдруг начинала басить на всё отделение, в котором она была правой рукой, уполномоченной, так сказать, Зинаиды Ивановны. Рыгалова, действительно, давала всем, ну, не всем, так многим. Главному, его заместителям, заведующим отделений. Правда, заведующий её отделения - Суриханов предпочитал ей старшую сестру второго мужского, при этом, приговаривая, что не любит, когда у его партнёрш больше волосяного покрова, чем у него самого. По этой причине не любил и гомосексуалистов.
-Я не хочу, чтобы со мной в постели находился кто-то, кто имеет больше волос на теле или длиннее и толще член, чем у меня, - частенько можно было услышать из его уст.
Анна Ильинична не обижалась. Она-то сама любила, когда волос было мало - Рыгалова была лесбиянкой. Розовая пантера, так она себя величала с подругами. А с подругами Анна была агрессивна, частично обожала садомазо, БДСМ. Постельные игрища сопровождались театрализованными постановками в память о когда-то неудавшихся попытках поступления в театральное училище. У Рыгаловой была одна единственная дочь Оксана, плод студенческих утех. Но отца можно было бы выявить только посредством генетической экспертизы, так как в пьяном групповом зачатии участвовало, по меньшей мере, полтора десятка пап. Кроме неё самой, тогда залетела и близкая подруга Ани, но она поступила благоразумнее и поспешно сделала аборт. А Анна не сделала. Этот ребёнок стал концом её возможностей воспроизводства - Рыгалова после тяжёлых родов стала бесплодной. Оно и к лучшему!
-Павло Петрович, - бесцеремонно обратилась она, минуя главного, к начмеду, - Мухтар Насимович очень просит спуститься Вас вниз, - она опёрлась о косяк, при этом халат натянулся, плотно облегая талию. Оба мужчины сглотнули слюну.
-Что ещё стряслось? - раздражённо выронил Уздня, поглядывая на Рыгалову и обдумывая, как бы ему после всего этого уединиться с ней у себя в кабинете, кинуть палочку-другую. - Не видите, мы тут до пизды заняты, я хотел сказать...
-До жопы, - поправил его Сысойский, также вожделея Рыгалову, он уже готовился воспользоваться случаем и решил, что завлечёт миниатюрную медсестричку в подсобку. Там стояли списанные кушетки, лежали комплекты постельного белья, которое не успела сбыть Бубур. Там удобнее, чем в кабинете на журнальном столе.
-Я хотел сказать сильно-сильно, важно-важно, - всё-таки исправился самостоятельно начмед, ему не хотелось идти к Мухтару, ничего хорошего это не сулило.
-Судьбоносные вопросы решаем, - подтвердил Сысойский, но твёрдо решил спровадить коллегу к Суриханову, а самому отвлечься и расслабиться после тяжёлого, насыщенного, трудового дня.
-Там двух буйных привезли, - рапортовала непоколебимая медсестра, протягивая начальнику больничной медицины уже заполненные в приёмном отделении истории болезни вновь поступивших, - они главного требуют, говорят, что их сажают, потому что они борцы за народную власть.
-Сажают как раз борцов, - продекларировал Павло и почесал за ухом, - а к нам ложат, вернее, даже кладут! И что из-за этой ерунды он меня просит. А остальные у него в отделении здоровые, что ли лежат? Ерунда какая-то! - логически рассуждал Уздня, возмущался и... поражался!
-Но он говорит, что это особый случай, - настаивала медсестра, ещё больше натягивая на своём аппетитном теле сексуальный белый халатик. Это волновало начмеда. Это ещё больше волновало главного, в душе он злился упрямству своего коллеги. Павло вдруг повернулся к Сысойскому, найдя выход из положения:
-Иван Арнольдович, - невозмутимо заговорил он, - так, ведь Вы главный?! Вот и просят Вас!
-Давай, Павло, время идёт, - постучал по циферблату ручных часов Сысойский, - ты у нас начальник медицины - ты и решай все вопросы. С борцами... со всеми, - главврач призывно зевнул.
Уздня с глубоким раздражением забрал карточки из рук маленькой медсестры, - так, что у нас здесь. Доставлены милицией, - он повернулся к Рыгаловой вполоборота, - ладно, скажите сейчас буду.
-И немедленно возвращайтесь ко мне, - быстро вставил Сысойский, обращаясь к медсестре и причмокивая от удовольствия, - тут мне помощь нужна, по медицинской части.
-Так у вас вон, - улыбаясь, указала сестра на Уздню.
-Нет, - улыбнулся в ответ Сысойский, - здесь требуется обязательно женская помощь.
Павло слушал эти речи и ужасно раздражался, он сам готов был разрядиться, хоть с Бубур, - Макаров, - читал он громче, чтоб перебить обиду от поражения, и вдруг взъерошился, - о, писатель! Постойте-ка, Иван Арнольдович, это не тот Макаров, который всё время с критикой мэра выступает, - он выразительно покосился в сторону коллеги.
-Да, вроде, он, - мысли главного уже были в подсобке, он представлял, как грубо, по-мужски, возьмёт эту самку, овладеет ею с головы до пят, как сам - звериный самец человеческий, будет урчать и скулить, тихонько, чтоб не привлечь внимания (ни для кого это уже не секрет, особенно, в административном корпусе), как с тяжёлым выдохом извергнёт томящееся и бурлящее озеро страстного желания и положит ей свою лысую голову на оголённую, белую, мягкую, пушистую грудь. А она будет гладить её своими бархатистыми, приятно воняющими хлорной известью и формалином маленькими ручками с длинными коготками и нашёптывать ему, что он самый ответственный, самый справедливый, самый честный, самый добрый начальник. Но Сысойский вернулся на миг в кабинет. - Я читал его последнюю статью. Неудивительно, что он у нас оказался, но почему к нам?
Тревожно и неумолимо раздался телефонный звонок. От неожиданности оба эскулапа разом вздрогнули, как если бы совершали скачок. Сысойский снял трубку, повертел ею мгновение в воздухе и приложил к уху.
-Да, слушаю. Да, Армен Левонович, - Сысойский моментом принял горизонтальное положение, встал по стойке смирно, Уздня поднялся тоже, но Сысойский указательным пальцем вернул его в кресло, - всё понятно, да-да, всё сделаем, не беспокойтесь, он у меня ссать под себя будет и слюни пускать. Да-да, мы их обоих сломаем. Конечно, что между друзьями на короткой ноге сказано, то чужим знать не надо. Хорошо. До свиданья, - главный положил трубку и, схватившись за сердце сел в кресло. - Погосян, начальник УВД, звонил. Действительно, это случай особый. Смекаешь, Павло?!
Павло уже всё давно смекнул: ему в голову пришла другая замечательная мысль, и он не преминул её тут же озвучить.
-Иван Арнольдович, а что если нам пьеску поставить, - произнёс он задумчиво и отстранённо, но тут же дал определённость своей новой идее. - А вот этот самый Макаров её для нас напишет. Это будет и ново и оригинально.
-Ну, не знаю, а он согласится? - Сысойский пока не вник в суть дела.
-Пусть попробует не согласиться, - окрысился Уздня и, собрав пальцы правой руки в мощный кулак, ударил им по левой ладони, как бы определяя положение, в котором окажется Макаров при отказе сотрудничать с больничной администрацией, - не миновать ему, суке, тогда!
-Ладно, ладно, - отмахнулся главный, вставая и потягивая неуёмный задище, затёкший в кресле, - не кипятись Павло, попробуй. Так что ты иди к Насимычу разбираться, и я тоже пойду воздухом подышать, а то Рябчук тут салом надышал! Ты там построже.
Сысойский и Уздня покинули кабинет и отправились - Уздня к Суриханову, Сысойский - взять ключи у завхоза от склада утёх и наслаждений. Павло вышел на улицу, так как административный корпус помещался отдельно от больничных. На тротуаре ещё не успели запечься брызги яркой алой крови. Невооружённым взглядом было понятно, что ещё минуту назад здесь происходила борьба. Подоплёка её была проста до неприличия: пациент второго мужского отделения Еноткин с диагнозом МДП, находясь как раз в последней его стадии, отказался, ссылаясь на душевное неблагополучие, подметать дворик (сегодня была его очередь). Добрая медсестра не сразу поняла, что больной не шутит, как другие, а серьёзно решил отказаться участвовать в трудотерапии. Она даже попыталась уговорить его изменить точку зрения, взывала к совести, ничего не помогало. Тогда она вызвала подмогу - пятиаршинных охранников. Те тоже пытались для началу поговорить с больным и когда поняли, что конструктивного диалога не получится и всё это бессмысленно, то применили к зачинщику беспорядков физическое воздействие. Завязался бой. Вскоре стало понятно, что, не смотря на тяжёлый душевный упадок, больной весьма агрессивен и способен оказывать сильнейшее сопротивление. Медсестричка сбегала ещё за двоими санитарами из отделения и дело пошло. Долго пинали размякшее тело, наверное, пытаясь вмять его в асфальт. Поверженного Еноткина оттащили в палату для буйных, привязали к кровати и накололи гебефренином и аминазином.
Сысойский постучал в металлическую дверь первого мужского отделения и только потом нажал на звоночек, он всегда забывал звонить. Дверь открыла санитарочка. Жуя квашеную капусту, которой она закусывала божественный нектар самолично изготовленного домашнего первача, она пробубнила что-то невнятное и закрыла следом дверь, громыхнув так, что у Сысойского пробежали мурашки по спине. Он взглянул на санитарку, у той свисали капустные водоросли изо рта, а из носа предательски вылезали козюльки. Картина была не репинской, начмеда потянуло на рвотное, но он сдержался и быстрым маршевым шагом добрался в кабинет заведующего. Суриханов стоял у окна в задумчивости, заложив левую руку по-наполеоновски за спину, а правой прикрывая здоровенный синячище под левым глазом, полученный во время плодотворного общения со Сталасом.
Суриханов был казах по национальности. Родился в Чимкенте в семье сотрудника внутренних органов и колхозницы. Ещё за долго до распада великого и могучего семья перебралась к родственникам в Саратов. Здесь Муха, как его называли друзья и знакомые, поступил в мединститут. Поступил с великим трудом. И не поступил бы вовсе, если бы был представителем русского народа. А так - нацменьшинству скидка. Так любой чабан из степей с бараньими мозгами мог занять место русского талантливого Ванюшки в счёт помощи отсталым народам. Эта практика, по-моему, сохраняется и по ныне. Мухтар учился, как и поступал - по произволу, но опять таки происхождение спасало. Многие перспективные русские ребята, окончив институт, по распределению отправлялись в казахские и киргизские степи, Мухтару же со своим скудным умишком неполноценного народа, который, по словам их же великого акына Абая Кунанбаева - "русские стоя ссать научили!", достался лакомый кусок - он отправился в Подмосковье, лечить русских людей от падучей. Да и лечить он ни пизды не мог, да и не хотел, потому что понимал в этом не больше своего кавказца, охраняющего дачу, пятнадцать соток. Но нацменьшинством в России жить полезно, Мухтар не стал практикующим врачом, зато стал прекрасным руководителем. Этого у них не отнять, это у них в крови - руководить!!!
Мухтар был представителем младшего джуза в казахской иерархии, самого неуважаемого и самого кривоногого. Действительно, Насимыч был кривоног, очень волосат, волосат до безобразия. Волосы росли по всюду. Лицо было на вроде тех, которые изображают в детских былинных книжках про Соловья-разбойника или Жидовине-поганище хазарском: горбатый нос с широко раздувающимися ноздрями, типично раскосые глаза, густые брови, смыкающиеся на переносице, как у вампира, жёлтые зубы, оголённые у дёсен. Казалось ещё немного и этот представитель степного народа начнёт изрыгать огонь из пасти.
Суриханова не очень жаловали в клинике, но терпели. Мухтар вышел на встречу вошедшему начальнику медицины, протянул руку для крепкого рукопожатия. Начмед пожал, брезгливо покосившись на жёлтые обгрызанные ногти и параорбитальную гематому, но вида не подал.
-Что у вас тут, введите клиента, - распорядился он, без лишних церемоний, присаживаясь рядом с Сурихановым и беря в руки истории болезни. Он уже знал, о чём будет говорить с Макаровым и знал какие меры применит к нему. Если тот откажется сотрудничать. Через минуту-другую Макарова ввели двое санитаров с мощными, как у баскетболиста руками. Игорь сел на предложенный стул, находившийся почему-то посередине кабинета, а санитары по мановению руки начмеда покинули помещение, заняв выжидательную позицию в отделении.
-Итак, молодой человек, - начал задушевно Уздня. В таких случаях он сам проводил первичную беседу, не доверяя заведующему. Руки его были скованы в замок и помещались на крае стола, - как вас зовут?
-Меня? - не понял сразу Макаров, он осматривал помещение и не знал, что его будут вначале допрашивать. По его мнению, его тут же должны были бы заколоть сильными психотропными средствами.
-Слава Богу, своё имя я пока что помню, - усмехнулся Уздня, его совету последовал Суриханов, оголив жёлтые кусачки с застрявшими кусочками баранины, кою он жадно потреблял вчера в составе национального блюда бешбармак и запивал барматухой, - ваше, конечно.
-Игорь, - выпалил пациент и посмотрел ясными глазами в хитрые глаза врача.
-А по батюшке? - продолжал допрос начмед всё тем же задушевным голосом. Со стороны это выглядело маргинально, но многие психиатры в наше время упорно продолжают в обращении с больными использовать фамильярное "голубчик", уменьшительно-ласкательные существительные, прилагательные, глаголы, а также интеллигентные пышные обороты царского периода.
-Александрович, - выжал из себя Макаров, как если бы его пытали в подвалах святой конгрегации.
-Ну, и славненько, - выдохнул облегчённо Уздня и улыбнулся так сладко-сладко, видно было, какую искреннюю радость ему доставляет встреча с товарищем Макаровым, сколько непринуждённого удовольствия он вкушает от этого общения, поистине, всё равно, что с Богом общается, - Игорь Александрович, так зачем вас, по-вашему, доставили к нам в отделение?
-Да меня эти сволочи..., - начал было разгорячено Игорь, но нетактичный Суриханов моментально закрыл ему рот:
-Не выражаться, твою мать! - он пристукнул лёгко кулаками по столу, но этого хватило, чтобы графин с водой опрокинулся и пролился на ноги заведующему.
-Я сам, Мухтар Насимович, - Уздня жестом усадил легковоспламеняющегося заведующего на место, протянул ему, какую-то валяющуюся без дела тряпку, чтоб тот подтёрся и так же сахарно-медово улыбаясь Макарову, уселся поудобнее. - Спокойнее, Игорёк, всё по-порядку.
Однако Игорёк и не думал становиться спокойнее, он столько настрадался в кутузке, что планировал теперь вылить весь свой праведный гнев на ни в чем не повинных служителей Эскулапа. Он опять приподнялся, как бы за трибуной, что б его могли увидеть все члены собрания:
-Меня к вам посадили за то, что я боролся за свободу!
-И милость к павшим призывал..., - тут же процитировал Суриханов великого русского гения, затем оглянулся на Уздню, тот поднял пальчик и погрозил легонько.
-Мухтар! Во-первых, - он многозначительно загнул палец, которым только что грозил коллеге, - к нам не сажают, а кладут. А во-вторых: сажают в другое место. Так почему вас направили к нам, если вы боретесь за свободу?! - изобразил удивление начальник медицины, но это у него получилось чересчур наигранно, а потому несерьёзно. - Не знаете, - он выбросил указательный палец в сторону Макарова, наподобие Родины-матери, которая, как известно, зовёт или дядюшки Джо времён первой мировой войны, но тут же ударил себя этим пальцем в грудь, - а я вам скажу: вас направили в период тяжелейшего, наисильнейшего приступа вашего душевного заболевания. Чтобы мы вас подлечили, и вы вышли от нас совсем другим человеком. Я имею в виду приемлемым для социального общества. Вы здесь полежите, полечитесь. Условия у нас хорошие, питание трёхразовое, плюс телевизор, спокойные интеллектуальные игры с медперсоналом, наконец, главное - трудотерапия, - перечисляя достоинства своего учреждения, Уздня, к сожалению, забыл отметить недостатки: плохое качество поставляемой на столы пищи, все игры с медперсоналом заключались в избиениях по поводу и без, а телевизор "Рубин" сломался ещё семь с половиной лет назад и не подлежал реставрации ни коим образом. А Уздня продолжал заливаться. - Кому, как не вам знать, что именно труд основа всех основ! - решительно заключил он.
-Но я здоров, - попытался воспротивиться такой радужной перспективе Игорь. - Если меня хотят наказать за мою деятельность на народно-патриотическом фронте, то пусть сажают в тюрягу, - в тюрягу Макаров не хотел однозначно, но надо было что-то возразить людям в белых халатах. - Это, по крайней мере, будет честно, - он уселся, сложив руки на груди и шаркая ногой об какую-то чёрную точку на полу. Суриханов увидел это и подумал, что не мешало бы помыть в его кабинете.
-Это всё бред, - замахал руками, словно на костёр Уздня и долбанул пальцем о стол, - ваши больные фантазии, что с вами кто-то хочет разобраться за то, что вы там какую-то деятельность проявляете. Слава Богу, у нас в стране демократия и свобода слова, - эти слова начмед произнёс неестественно громко, их слышали даже санитары, резавшиеся в карты на деньги на посту. А Уздня продолжал, тише. - Вы больны, товарищ Макаров, и больны очень серьёзно, но не беспокойтесь, мы обеспечим вам стойкую ремиссию заболевания. Затем вы встанете на учёт, и будете принимать лечение на дому. Если надо, то ложиться к нам периодически, мы теперь с вами часто видеться будем. Мы теперь с вами лучшие друзья, видите как хорошо? - Павло Петрович улыбался, так широко и открыто, что очень хотелось дать ему по зубам или даже лучше в зубы, чтобы они разлетелись по всему кабинету, чтоб он ползал по этим двенадцати квадратным метрам на карачках, захлёбываясь и умываясь своей кровью и собирал их в маленький пластмассовый стаканчик из коих больным лжепилюли выдают, но пока можно и потерпеть. А вот кровь Макарова не терпела и уже начинала кипеть:
-Значит, мне писец, залечите до смерти, упыри в белых халатах, - и почти закричал на всё отделение. - Мало вас псов Сталин в лагерях душил!!
-Ну, ты мне поговори, - не выдержал сидевший мирно до этого Суриханов, ведь определение упыри касалось и его тоже, - мразь большевистская, я те-а сейчас, суку, на вязки и так обколю, что неделю с Лениным общаться будешь!
Уздня всех померил, у него была другая стратегия, тактика кнута и пряника, она предполагала совсем иные подходы к такой трудной и талантливой, многоликой личности, как Макаров.
-Спокойнее, товарищи, - он примирил жестом обеих рук противоборствующие стороны, - все мы дети Ленина. До смерти вас никто не залечит, - убедительно сообщил он Макарову, - если вы этого не захотите, - а потом, как бы исподволь заметил, - вы, ведь, пишите? Не так ли? Так, - утвердил он сам ответ. - Вот я и предлагаю что-нибудь написать, вам это только на пользу пойдёт.
-Что именно? - Игорь понял, что в воздухе запахло поганеньким, но именно от его последующего ответа будет зависеть его пребывание в этом крамольном заведении.
Уздня нашёл какой-то несуществующий узор на столе заведующего и стал повторять пальчиком его невидимые линии, а потом очень застенчиво, как блудливая собака, выжравшая со стола не убранную колбасу, искоса вымолвил неопределённо, - ну, какую-нибудь пьеску, вы же пишите пьесы? Ну, там, как хорошо живётся в нашей стране при самом лучшем из всех президентов.
Макаров гордо поднял подбородок, воротничок его сзади взрепенился, ноздри призывно раздулись, глаза начинали метать искры и молнии, а правая нога пошаркивать, как у вольного мустанга, готового вот-вот лягнуть обидчика в пах, - я такую мерзость писать не буду, делайте со мной, что хотите!
-Павло Петрович, - Соловей-разбойник сомкнул кулаки, так что пальцы заскрежетали, раня обкусанными ногтями плоть, - дайте срок, он мне пьесу напишет, как Ленин со Сталиным под душем трахались и Жириновского родили!
-Нет, Мухтар Насимович, - спокойным на удивление голосом остановил агрессию заведующего начмед, - это не наши методы, мы же не фашисты, - его мимика подтверждала - никакого отношения к НСДАП они не имеют. Далее он облегчённо вздохнул и потянулся за второй историей болезни, Сталаса. - Ладно, ну, а что со вторым?
-Второй - бешенный, - выпалил Суриханов. - Агрессивен, как буйвол в период полового созревания. Однозначно, гебефрения, - чётко и отрывисто со знанием дела произнёс он слово, определение которого за все годы непосильного труда так и не выяснил.
Уздня повертел карту в руках. - Сталас максим Евгеньевич, безработный, двадцать три года, так, сопротивление при арест... кхе, госпитализации, - он ещё подумал для приличия, но уже знал, что поведать несговорчивому пациенту. - Ну-у-у, здесь всё ясно, как белые ночи Ленинграда. Я думаю, без лоботомии не обойтись. Как вы считаете, Мухтар Насимович, - Уздня обернулся к заведующему, тот, конечно, не имел ни малейшего понятия, о чём его спрашивают, о лоботомии знал только по фильму "Полёт над гнездом кукушки", но счёл своим долгом и прямой обязанностью поддержать фарс-игру.
-А что тут гадать. Тип, потенциально опасный для окружающих. Он, ведь, шакал, наброситься может, покусать, - пояснил мудрый Мухтар. - Соперируем и баста.
-Значит так, товарищ Макаров, Игорь Александрович, - радостно перетирая потные, скользкие руки сообщил Уздня, захлёбываясь от удовольствия, - вашего друга мы прооперируем.
-Что значит, прооперируем, - не врубился последний.
-А так - трепанируем черепную коробку, - стал перечислять начмед, ёрзая в возбуждении по стулу, - мозги подрежем, что б на людын не бросался. Ну, а то, что всю жизнь на цепочке на горшок высаживать придётся, так, что ж поделать - побочное действие.
Петро Иванович развёл руки в стороны, мол, действительно, ничего не поделаешь, медицина бессильна. Макаров же бросился со стула к эскулапам с единственной целью физического воздействия. Врачи от неожиданности отпрянули назад, а Суриханов даже ударился затылком о стену, произведя хлёсткий шлепок на весь кабинет. Но санитары не дремали, наученные горьким опытом они шементом вбежали и стали заламывать руки бедолаге. Теперь он лежал на полу и из-под лобья озлобленно посматривал в глаза врачей.
-Вредители, сволочи, твари..., - вместе с пеной изо рта вырывались бессвязные угрозы, но из уст поверженного они не казались такими страшными.
Уздня ходил вокруг пациента и посмеивался, вдруг хлынувшая порция адреналина, пробудила его, дремавшего до этого.
-У-у-у, сколько ненужного текста! Знаешь, товарищ, сейчас я запишу твоему другу в историю болезни подготовку к операции. Сперва премедикация - десять кубов гебефренина в вену. Твой друг будет лежать в судорогах, пускать слюни и ходить под себя. Знаешь, какая мерзость, - Уздня нагнулся к лицу Игоря, тот попытался сплюнуть в ясное личико начальника медицины, но попал в санитара, за что схлопотал удар железной ногой в печень, а Уздня продолжал поучительным тоном, - и у всех на виду. Я не разрешу подмывать его, и он будет отравлять атмосферу вашей общей палаты целых три дня. Затем его отвезут в операционную, откуда он выйдет совсем другим человеком, - с надеждой закончил Петро Иванович.
-Фашисты! Проклятые фашисты! Вы не имеете право! - в бессилии бился Макаров, как настоящий шизофреник.
-Мы, - Уздня сложил руки в мольбе, - имеем. В настоящее время, - цитировал начмед, поднимая указательный перст к верху, - каждый имеет своё право! И ваше право, товарищ Макаров, Игорь Александрович, решить судьбу своего лучшего друга. Только от вас зависит судьба - ваша и вашего соратника. - И добавил санитарам, - в палату его, шестую, к буйным, чтоб жизнь маслом не казалась!
-Павло Петрович, - обратился Суриханов к начальнику, - согласится?
-Да куда он денется, собака, - отмахнулся начмед.
В кабинете на некоторое время установилась благоговейная тишина. Суриханов и Уздня достали каждый своё курево и пустили дух никотина по венам через лёгкие. Подходило время обеда. Суриханов, обычно, под этим соусом, сбегал домой, благо жил в двадцати минутах ходьбы, и не возвращался обратно, если не было особой надобности, а Уздня запирался у себя в кабинете и жрал самодовольно лапшу быстрого приготовления.