Комягин Юрий Владимирович
Михаил Ефимович Кольцов - жизнь после смерти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жизнь известного советского журналиста и писателя Михаила Кольцова была яркой, но короткой. Арестованный в декабре 1938 года, он стал жертвой сталинских репрессий. Отправленный на "десять лет без права переписки", он внезапно возник из небытия летом 1942 года.
   Юрий КОМЯГИН
  
   Михаил Ефимович Кольцов - жизнь после смерти
  
  Ушедший в небытие СССР оставил нам множество больших и маленьких неразгаданных тайн. Некоторые загадки представляются достаточно простыми, например, судьба Рауля Валленберга. Безусловно, я не знаю точно, что с ним произошло, но могу предположить. Как только в голову приходит мысль (а эта версия - первая, что приходит), что шведский дипломат был связан с советской разведкой, все становится абсолютно ясным. Понятным делается, почему Валленберга повезли в Москву - как поволокли туда никогда не бывшего советским гражданином Шандора Радо (и других советских агентов - не граждан СССР). И если придерживаться этой версии, то в Москве Рауля Валленберга ждало две дороги - продолжение сотрудничества с советской разведкой (тогда его, возможно, могли бы отправить потрудиться где-нибудь нелегалом) или же отказ от дальнейшего такого сотрудничества. Вот тогда с ним действительно мог бы произойти внезапный "сердечный приступ".
  Но сегодня мы поговорим о Михаиле Кольцове, знаменитом советском журналисте, писателе и даже члене-корреспонденте АН СССР. Блистательный мастер слова, очень популярный в стране, он внезапно был арестован в ночь с 11 на 12 декабря 1938 года. Казалось, более фанатично преданного Сталину человека среди творческих людей трудно было отыскать и тем не менее... Михаил Кольцов попал уже в бериевский набор. Писатель Константин Симонов позднее в мемуарной книге "Глазами человека моего поколения" написал:
  "В сорок девятом году... Фадеев в минуту откровенности... сказал мне, что... через неделю или две после ареста Кольцова написал короткую записку Сталину о том, что многие писатели, коммунисты и беспартийные, не могут поверить в виновность Кольцова и сам он, Фадеев, тоже не может в это поверить, считает нужным сообщить об этом широко распространённом впечатлении от происшедшего в литературных кругах Сталину и просит принять его.
  Через некоторое время Сталин принял Фадеева. - Значит, вы не верите в то, что Кольцов виноват? - спросил его Сталин.
  Фадеев сказал, что ему не верится в это, не хочется в это верить.
   - А я, думаете, верил, мне, думаете, хотелось верить? Не хотелось, но пришлось поверить.
  После этих слов Сталин вызвал Поскрёбышева и приказал дать Фадееву почитать то, что для него отложено.
   - Пойдите, почитайте, потом зайдёте ко мне, скажете о своём впечатлении, - так сказал ему Сталин...
  Фадеев пошёл вместе с Поскрёбышевым в другую комнату, сел за стол, перед ним положили две папки показаний Кольцова.
  Показания, по словам Фадеева, были ужасные, с признаниями в связи с троцкистами, с поумовцами.
  ...Когда посмотрел всё это, меня ещё раз вызвали к Сталину, и он спросил меня:
   - Ну как, теперь приходится верить?
   - Приходится, - сказал Фадеев.
   - Если будут спрашивать люди, которым нужно дать ответ, можете сказать им о том, что вы знаете сами, - заключил Сталин и с этим отпустил Фадеева".
  
  Поумовцы - это испанские троцкисты, с которыми вели яростную борьбу чекисты. Но был ли Кольцов связан с этими противниками Сталина? Или все же была другая причина расправиться с писателем, а троцкисты - это так, маскировка?
  Мы еще вернемся к этому, а сейчас давайте перенесемся в 1987 год. С момента гибели Михаила Кольцова прошло 47 лет. В Советском Союзе началась перестройка и появилась гласность. Воспользовавшись моментом, родной брат Михаила Ефимовича - известный художник-карикатурист Борис Ефимов - написал статью "Тайна судьбы Михаила Кольцова" (опубликована в журнале "Огонек"). Действительно тайна. Большая. До сих пор неразгаданная. Это очень важная статья, откроем ее:
  
  "Развязка наступила 12 декабря 1938 года.
  В этот вечер Кольцов выступал с большим докладом о недавно опубликованном "Кратком курсе истории ВКП(б)" в Центральном доме литераторов. Знаменитый дубовый зал писательского клуба был заполнен до отказа. Я нашел себе место наверху, на хорах. В перерыве я спустился в зал. Кольцов был, как всегда, окружен людьми, оживлен, весело обменивался шутливыми репликами. После собрания мы подошли к нему в вестибюле вместе с его помощником Н. Беляевым, и я предложил поехать всем ко мне пить чай. Миша подумал и сказал:
  -Чай - это неплохо. Но у меня еще есть дела в редакции. Я поехал в "Правду".
  Мы условились увидеться назавтра. Но назавтра мы не увиделись. И не увиделись больше никогда.
  Рано утром 13 декабря меня разбудил телефонный звонок. Я взял трубку и услышал голос кольцовского шофера, который вчера отвозил его в редакцию:
  Борис Ефимович? Это Костя говорит, Деревенсков. Борис Ефимович... Знаете... Вы ничего не знаете?
  -Я все понял, Костя, - ответил я".
  
  Потом Борису Ефимову рассказали, что Кольцов зашел в свой кабинет в редакции "Правды", заказал "чайку погорячее". В этот момент ему позвонил дежурный по номеру и попросил срочно зайти. Михаил Ефимович побывал у дежурного, вышел оттуда чрезвычайно бледным, вернулся в свой кабинет, забрал свое пальто и снова вышел. Теперь уже - навсегда.
  Так до ужаса обыденно тогда пропадали люди. Человек приходил на работу, радовался, занимался житейскими хлопотами, раз - и нет его. Органы знают, органы разберутся. И органы разбирались. К моменту ареста Кольцова большой террор пошел на спад. НКВД вместо "кровавого карлика" Ежова возглавил добродушно поблескивавший стеклами пенсне Лаврентий Берия. При нем достаточно оживленный ручеек людей потек обратно из ГУЛага на свободу.
  Однако шли дни, недели, месяцы - Кольцов оставался за решеткой. Вернемся к статье Бориса Ефимова:
  
  "Мне хотелось при этом думать, что эти медленно тянущиеся месяцы - хороший показатель. Видимо, есть намерение серьезно и терпеливо разобраться в деле Кольцова, и брату удастся опровергнуть клеветнический наговор. Мы тогда еще не понимали, что сам факт ареста уже предрешал судьбу человека... Шли месяцы... И вот где-то в начале февраля 1940 года денег у меня не приняли и сообщили, что дело Кольцова следствием закончено".
  
  Раз дело закончено, значит, впереди предстоял суд. Борис Ефимов решил немедленно действовать. Он переговорил с известным московским адвокатом Ильей Брауде, и тот бесстрашно предложил свои услуги в качестве защитника, вот только из Военной коллегии Верховного суда СССР надо было получить соответствующее разрешение. Ефимов написал письмо председателю коллегии В. В. Ульриху с такой просьбой. А потом взял и отправил телеграмму с этой же просьбой И. В. Сталину. Б. Ефимов отмечал:
  
  "Прошло несколько дней. Ответа ниоткуда не было. На всякий случай я решил справиться в канцелярии Военной коллегии... Дежурный сотрудник повел пальцем по страницам толстой книги... Кольцов Михаил Ефимович? 1898 года рождения? Есть такой. Приговор состоялся 1 февраля. Десять лет заключения в дальних лагерях без права переписки".
  
  Борис Ефимов, конечно, не мог знать, что его попросту дурачат по части приговора, однако фразочка "десять лет без права переписки", безусловно, звучала мрачновато. В тот же день художнику неожиданно позвонили из секретариата Военной коллегии и сообщили, что его примет Ульрих. Через десятилетия Б. Ефимов вспоминал:
  
  "Принял он меня со снисходительным добродушием, явно рисуясь своей "простотой" и любезностью.
  -Ну-с, - улыбчиво заговорил он, садясь в кресло, - садитесь, пожалуйста. Так чего бы вы от меня хотели?
  -Откровенно говоря, Василий Васильевич, я и не знаю, чего теперь хотеть. Дело в том, что я собирался просить вас о допущении защитника к слушанию дела Кольцова, но третьего дня узнал, что суд уже состоялся. Как обидно, что я опоздал!
  -О, можете не огорчаться, - ласково сказал Ульрих, - по этим делам участие приглашенных защитников не разрешается. Так что вы ничего не потеряли. Приговор, если не ошибаюсь, десять лет без права переписки?
  -Да, Василий Васильевич. Но позвольте быть откровенным, - осторожно сказал я. - Существует, видите ли, мнение, что формула "без права переписки" является, так сказать, символической и прикрывает нечто совсем другое...
  -Нет, зачем же, - невозмутимо ответил Ульрих, - никакой символики тут нет. Мы, если надо, даем и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять. Согласно предъявленным обвинениям.
  -А в чем его обвиняли?
  Ульрих задумчиво устремил глаза к потолку и пожал плечами.
  -Как вам сказать, - промямлил он, - различные пункты пятьдесят восьмой статьи. Тут вам, пожалуй, трудно будет разобраться.
  И далее беседа наша приняла характер какой-то странной игры. Ульрих твердо придерживался разговора на темы литературы и искусства, высказывал свои мысли о последних театральных постановках, спрашивал, над чем работают те или иные писатели или художники, интересовался, какого мнения о нем "писательская братия", верно ли, что его улыбку называют "иезуитской". Все мои попытки узнать что-нибудь о брате он встречал благодушной иронией".
  
  И вот какой вывод делает Б. Ефимов спустя почти полстолетия после того разговора:
  
  "Я уже понял, что мой собеседник просто-напросто забавляется нашей беседой, но продолжал вставлять интересующие меня вопросы".
  
  Думается, что Ульрих все же не забавлялся беседой, а осторожно подводил посетителя к самому главному. И вот он - момент истины:
  
  "-Послушайте. Ваш брат был человеком известным, популярным. Занимал видное общественное положение. Неужели вы не понимаете, что если его арестовали, значит, на то была соответствующая санкция?
  Яснее нельзя было дать понять, что все мои вопросы, расспросы и хлопоты не только наивны, но и бессмысленны".
  
  Тут вот что интересно. Арест Михаила Кольцова Ефимова никак не задевает. Он продолжает спокойно работать, его карикатуры публикуются, в том числе и в главном большевистском официозе - газете "Правда". Кажется, его даже ни разу не вызвали на допрос, пусть хотя бы формальный - "Вы что-нибудь можете показать об антисоветских взглядах вашего брата?". Ну, или что-нибудь такое. Более того, с Ефимовым даже затевается какая-то странная игра. Художника внезапно принимает главный военный судья СССР и ведет с ним долгую беседу. Ульрих, естественно, в курсе, что Кольцову был вынесен смертный приговор, а с исполнением таких вещей в ту пору в Советском Союзе особо не тянули. Вот и Кольцова расстреляли на следующий день после судебного заседания. Зачем понадобилось вводить в заблуждение Бориса Ефимова? Тогда уже пошел такой тренд: маскировать смертные приговоры под те самые пресловутые "десять лет без права переписки", не будоражить родственников. В высших эшелонах власти сочли, что Ефимов - человек полезный, пусть пребывает в счастливом неведении. А побеседовать с художником мог предложить Ульриху Иосиф Виссарионович Сталин. Вот судейский товарищ и побеседовал. "Без права переписки" - значит, оставался какой-то лучик надежды.
  В июне 1941 началась война, и вот о чем думал Борис Ефимов в те суровые дни:
  
  "Я живо представлял себе, с какой радостью и с каким азартом включился бы Кольцов в борьбу против ненавистного ему фашизма, как достойно встал бы в ряды писателей-фронтовиков".
  
  А дальше началось нечто странное. К Ефимову один за другим стали приходить слухи о брате, что, конечно, не могло не удивлять. Права переписки нет, а слухи есть:
  
  "Не знаю, где и почему они рождались, но их настойчивость, разнообразие и внешнее правдоподобие заставляли меня в силу какой-то внутренней психологической потребности им какое-то время верить. Да как можно было не верить, если, например, художник Михаил Храпковский, сотрудник "Крокодила", тоже в свое время осужденный, но вышедший на свободу, рассказал мне, что встретился с Кольцовым, которого он, естественно, ни с кем не мог спутать, на пересыльном этапе в Саратове. Кольцова пересылали из лагеря в Москву, и брат сказал, что ничего хорошего он от этой пересылки не ждет. Это было летом 1942 года".
  
  Давайте отметим этот эпизод, как слух о Кольцове номер один. Мы еще вернемся к более подробному разбору данного случая, а пока снова обратимся к статье Б. Ефимова:
  
  "Позже железнодорожник Павел Голубков разыскал меня, чтобы рассказать, что он видел Кольцова возле вагона-типографии на Воркутинской железнодорожной ветке. Голубков еще задолго до войны служил курьером в редакции "Огонька" и, конечно, не мог не узнать своего редактора". (слух номер два)
  
  Дальше:
  
  "Журналист Михаил Берестинский, вернувшийся из поездки в Свердловск, рассказывал, что начальник расположенных в тех краях лагерей, будучи зачем-то в редакции местной газеты, "хвалился" тем, что у него в клубе работает известный автор "Испанского дневника". (слух номер три)
  
  Но на этом список не заканчивается:
  
  "Почти одновременно приходит весть с противоположного конца страны - из Соловков - о том, что Кольцов находится там и кому-то, между прочим, рассказывал в подробностях содержание романа, который он задумал и даже частично написал в заключении". (слух номер четыре)
  
  Однако вот эти четыре слуха, хоть и внушали Ефимову доверие, все же вызывали (чем-то) у него определенный скептицизм. И тогда пришел черед пятому слуху:
  
  "...Я почти не удивился, когда в июне 1944 года кто-то мне сказал, что в Союзе писателей имеются какие-то интересные сведения о Кольцове, исходящие от писателя Михаила Слонимского. Слонимский мне сказал, что слышал об этом от Анны Караваевой. Караваева ответила, что ей поведал о Кольцове приехавший в Москву на совещание председатель саратовской писательской организации А. Матвеенко. Я вихрем помчался в Дом Герцена, где происходило совещание, и сразу нашел Матвеенко, представительного седеющего мужчину. От него я услышал следующее:
  -Совсем недавно по делам саратовского Союза писателей я был в Куйбышеве у начальника политуправления Приволжского военного округа. Поговорили о разных вопросах, и в заключение он мне говорит: "А вы знаете, что у нас находится один ваш собрат по перу". - "Кто такой?" - "Михаил Кольцов". - "Что вы говорите? Какой? Тот самый?" - "Да, тот самый. Который был в Испании. Наверно, читали "Испанский дневник"? - "Удивительно, - говорю я, - а что он здесь делает?" - "А он находится здесь, - говорит генерал, - во 2-м офицерском полку на переподготовке после ранения под Брянском. Имеет звание старшего лейтенанта. Если хотите, можете с ним поговорить".
  
  И этот разговор затем происходит:
  
  "Генерал взялся за телефон, соединился с каким-то номером и велел вызвать к телефону старшего лейтенанта Кольцова. Через некоторое время он мне передал трубку. А я, знаете, не был лично знаком с вашим братом и несколько растерялся: о чем говорить? Спрашиваю: "Это товарищ Кольцов?" - "Да, Кольцов". - "Михаил Кольцов?" - "Да, Михаил Кольцов". - "Э-э... Значит, сейчас вы находитесь здесь?" - "Да, как видите, здесь". - "А вы... э... что-нибудь сейчас пишете?" На это он ответил что-то невнятное, и трубка была положена. Вот и все, что я могу вам рассказать.
  Я выслушал Матвеенко со смешанным чувством с новой силой вспыхнувшей надежды и вместе с тем недоумения.
  С одной стороны, мне представлялось маловероятным, чтобы крупный военный работник, генерал, мог без достаточных к тому оснований и соответствующих документов принять какого-нибудь случайного человека за известного всей стране журналиста, члена редколлегии "Правды", депутата Верховного Совета РСФСР и пр.
  С другой - я не допускал мысли, что, находясь, на свободе, Миша не дал бы о себе знать".
  
  Слух номер пять вскоре получил подтверждение. Борис Ефимов пишет:
  
  "Тут получилось так, что в эти же дни одна знакомая журналистка собралась по командировке от своей редакции в Куйбышев. Я попросил ее выяснить на месте, насколько достоверны сведения о брате. Она вернулась в Москву с ошеломляющей информацией: во-первых, оказалось, что в редакции местной газеты "Волжская коммуна" уже давно знают о том, что знаменитый Михаил Кольцов находится в одной из воинских частей ПРИВО. Во-вторых, и это особенно важно, ей удалось встретиться и поговорить с неким подполковником Лукьяновым, командиром 2-го офицерского полка. Лукьянов, хотя и несколько туманно, подтвердил, что в его полку, в 5-м батальоне, служит старший лейтенант Кольцов. И даже спросил при этом: "А правда, что художник Борис Ефимов из "Красной звезды" его родной брат?"
  У меня почти не оставалось сомнений. Однако молчание Миши представлялось непонятным, и я решил еще раз проверить факты".
  
  История со слухом номер пять имела совершенно неожиданное продолжение. Борис Ефимов отправил в штаб ПРИВО фототелеграмму непосредственно подполковнику Лукьянову с просьбой прояснить судьбу старшего лейтенанта Кольцова. Ответ, подписанный начальником экспедиции штаба округа старшим лейтенантом А. Капелиной, был лаконичен: ни подполковника Лукьянова, ни старшего лейтенанта Кольцова в списках военнослужащих Приволжского округа нет.
  
  "Нетрудно себе представить мое ошеломление, - пишет Б. Ефимов. - Как так? Что это значит? Что за наваждение? Неужели и рассказ Матвеенко, и разговор с "подполковником Лукьяновым" - все это плоды воображения или недоразумения? Непостижимо!"
  
  И тогда Б. Ефимов решился еще на один шаг. Он попросил ответственного редактора газеты "Красная звезда" генерал-майора Н. Таленского сделать запрос по своим каналам. Ответ поступил еще более лаконичный: в ПРИВО 2-го офицерского полка нет. Борис Ефимов подвел было итоги:
  
  "Странную историю со "старшим лейтенантом Кольцовым" можно было, по-видимому, считать исчерпанной. Однако я ошибся - она получила свое не менее странное продолжение спустя почти три десятилетия. В январе 1972 года я получил следующее письмо:
  "Художнику Б. Ефимову. Москва, газета "Известия".
  На днях в одной старой газете я прочел статью о жизни и литературно-общественной деятельности М. Е. Кольцова. В связи с этим вспомнилось прошлое.
  В годы войны, будучи на военной службе, в политуправлении Приволжского военного округа (Куйбышев), я ознакомился с фототекстом Вашего письма, в котором Вы запрашивали о службе Вашего брата Михаила Кольцова, что меня очень тогда заинтересовало, но в тот год я счел нецелесообразно Вас беспокоить.
  В день моего дежурства в приемной начальника ПУ ПРИВО мне позвонили и сказали, чтобы я заказал пропуск М. Кольцову. Исполнив это, я стал ожидать прихода известного человека.
  Хочется спросить, служил ли в частях Приволжского военного округа (г. Кинель) Ваш брат?
  Извините за беспокойство. С уважением Н. Л. Иванов.
  Воронеж, улица Комиссаржевской, д.1, кв. 65. Иванов Николай Лукич, инженер-майор в отставке.
  3 января 1972 года".
  
  Ефимов сразу же связался с Николаем Лукичем, интересуясь, видел ли он лично Кольцова и какое впечатление на него Михаил Ефимович произвел. Иванов ответил, что его поразило несоответствие внешности Михаила Кольцова, пришедшего к начальнику политуправления округа, с довоенными фотографиями этого человека, печатавшимися в газетах и журналах. Невозможно, чтобы даже годы и пережитое так изменили внешний вид известного журналиста, отметил Иванов.
  Кстати, на сайте "Подвиг народа" я обнаружил фамилию Н. Л. Иванова. Он действительно служил в ПРИВО и в 1945 г. награждался медалью "За победу над Германией".
  Если не считать вот этого неожиданного послевоенного постскриптума, пятый слух о Михаиле Кольцове заглох еще в 1944 году. А в декабре 1954 г. Михаила Ефимовича реабилитировали посмертно. Пришедшему на прием Борису Ефимову новый хозяин кабинета председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенант юстиции А. Чепцов показал две толстенные папки с делом Кольцова и сказал:
  "-Должен вам сообщить... Одним словом... Вашего брата нет в живых. С тридцать девятого года". Процитирую еще один абзац из статьи Б. Ефимова:
  
  "Некоторое время я не мог вымолвить ни слова. Я молча смотрел на Чепцова, а он на меня. В эти секунды в моей голове с какой-то непостижимой быстротой проносились все доходившие до меня за минувшие годы вести о Кольцове. С особой четкостью всплыл в памяти рассказ художника Храпковского о встрече с братом. Я спросил тогда Храпковского: "А как выглядел Михаил Ефимыч? Во что был одет?" Храпковский ответил: "О чем вы говорите... Во что одет... В помещении, где мы находились, - какой-то барак - была дикая жара, духота невыносимая, битком набито людьми. Все обливались потом, грязные, полуголые... Михаил Ефимыч сказал мне: "Если увидите Борю, передайте... Передайте, что вот, встретили меня. Что я жив. Держусь. Может, еще увидимся. Хотя... все может быть..." "Что же, - вертелось у меня в голове, - Храпковский все это выдумал? Зачем? А это был, по его словам, июль сорок второго года. Шла война. При чем же тут тридцать девятый год? И зачем бы понадобилось так спешно расстрелять только что отличившегося "дона Мигеля", которого, как сказал тогда К. Е. Ворошилов, "ценят, любят, доверяют"? Инсценировать вплоть до февраля сорокового года прием денежных передач в "Помещении ? 1"? Зачем? Чтобы обмануть меня? Зачем? Нет, тут что-то не так".
  
  С автором невозможно не согласиться: что-то не так во всей этой истории. Сначала Михаил Кольцов выполняет в европейских странах (не только в Испании) какие-то ответственные задания. Какие именно - не раскрыто до сих пор. Потом его неожиданно арестовывают уже в то время, когда большой террор фактически прекратился. В обвинении - какой-то сумбур : шпионаж, антисоветская деятельность, контрреволюционная троцкистская деятельность... Написать-то можно много чего, как известно, бумага все стерпит, только что из этого соответствовало действительности, а что нет? Соответствовало ли хоть что-то? Наверное, дело обстояло так. Когда Кольцов был нужен, его всячески поощряли и восхваляли. Когда перестал быть нужным - отправили к расстрельной стенке. Что же изменилось? Обстановка. Опять же, могу только высказать свое предположение. Кольцов был пламенным антифашистом, а тут как раз с этими самыми фашистами союз затеялся. Может, он где-то высказался по этому поводу, не понял стратегического замысла тов. Сталина.
  И гибель, и "воскрешение" Кольцова изобилуют тайнами. Годом смерти журналиста председатель Военной коллегии генерал Чепцов называет 1939, хотя сегодня точно известно, что арестованного автора "Испанского дневника" расстреляли 2 февраля 1940. Точно? Почему тогда генерал Чепцов настаивал на тридцать девятом годе?
  Но нас здесь интересует таинственное "воскрешение" Кольцова. Давайте попробуем разобраться в этой истории. Перед войной и в первый военный год никаких сведений о Кольцове не поступает. Десять лет без права переписки. Ждите 1948 год и все. Но вот наступает 1942 год, Михаил Кольцов уже несколько лет, как мертв, однако внезапно о нем начинают распространяться разные слухи. Впрочем, подобные вещи периодически происходили в СССР, где всегда ощущался дефицит правдивой информации. Кажется, даже в 60-е гшоды прошлого века ходили слухи о Фанни Каплан, что она работает в библиотеке (с ее-то зрением) где-то в лагере под Воркутой. Но это - именно слухи в классическом виде. Кто-то где-то что-то то ли видел, то ли слышал.
  Насчет Кольцова тоже вроде бы слух, но совершенно конкретный. Рассказывает хорошо знавший Михаила Ефимовича художник Храпковский. Да, пересекался с Кольцовым летом сорок второго на саратовской пересылке, было дело. Что в этом слухе номер один нам бросается в глаза? Храпковский сам сидел, значит, уже сталкивался с органами, знает их мрачное всемогущество и коварство. Совсем не обязательно, что он был завербован, хотя похоже на то. И без вербовки чекисты могли попросить его исполнить для них ма-аленькую услугу. Обратите внимание, Храпковский в разговоре с Ефимовым весьма скуп на детали. Во что был одет Михаил Ефимыч? Да там жарина была, все сидели раздетые. О чем говорил? Какие-то общие фразы. На мой взгляд, рассказывая о встрече с Кольцовым (которой никак не могло быть летом 1942 г.), Храпковский очень боится ляпнуть что-то невпопад. Скажи, например, что на Кольцове была синяя рубашка... А вдруг он синего цвета абсолютно не переносил и даже в лагере не одел бы такую? Но зачем чекистам понадобилось запускать "утку", что во второй военный год Кольцов внезапно стал "живее всех живых"? В том, что это операция спецслужб, у меня сомнений нет.
  Теперь слух номер два. Железнодорожник Голубков видел Кольцова где-то возле вагона-типографии. Правильно, где еще можно наблюдать железнодорожнику пишущего человека? Голубков тоже лично знал журналиста - и это придает слуху определенную достоверность. Но каких-либо подробностей встречи и здесь нет - характерная деталь.
  Слух-3. Здесь информация больше похожа на слух, потому что сведения передаются через третьи руки. Однако здесь важно то, что Кольцов возникает живым человеком.
  Слух-4. Тоже слабенький и по своей достаточно вялой достоверности где-то смыкается со слухом-3.
  А вот слух-5 - уже интересно. Сведения исходят от генерала, начальника политуправления Приволжского военного округа, и по цепочке через несколько писателей доходит до Ефимова. Информация абсолютно достоверна, она пестрит конкретными именами, подробностями. Опять же у ее истоков - целый генерал. Зачем ему заниматься распространением разных нелепостей? Даже если предположить, что все четыре предыдущих слуха возникли каким-то непостижимым образом и все же вызывали некоторый скептицизм в оценке (хотя в рассказе Храпковского вроде не к чему придраться), то слух-5 выглядит правдиво, реально и убедительно.
  Во-первых, генерал. Какие-то глупости он распространять не будет. Ситуация с Кольцовым с его подачи выглядит так, что журналиста выпустили из заключения (оправдали, амнистировали), он получил звание старшего лейтенанта и проходит воинскую службу. Председателю саратовской писательской организации А. Матвеенко даже предлагают поговорить с Кольцовым по телефону. Прием беспроигрышный. Матвеенко лично с Кольцовым не встречался, как звучит его голос, не знает. "Вы Кольцов?" - "Да, я Кольцов". Как тут не поверишь? Причем все это происходит очень естественно. Председатель областного отделения Союза писателей (можно сказать, полковник литературных войск, не ниже) встречается с генералом из политуправления. Как же не начаться промеж ними разговора о литературе? Тем более, что такой известный и популярный в довоенные годы писатель Кольцов служит под началом генерала. Для чего весь этот спектакль разыгрывается? Мне представляется, с одной лишь целью: чтобы слух о том, что Михаил Кольцов жил, дошел до Бориса Ефимова.
  Обратите внимание, сам "старший лейтенант Кольцов" какой-то совершенно безликий, он только чуть-чуть обозначен, что он есть на самом деле. Казалось бы, подай подробностей, разукрась какими-то личными черточками. Вот расскажи, допустим, художнику Храпковскому, в чем обвиняли на суде, как сидел, может, кого-то из знакомых видел. Но ничего этого нет, они же на пересылке столкнулись, может, всего пять минут беседовали.
  "Старший лейтенант Кольцов" якобы получил ранение под Брянском. Для чего нужно ранение в нашей спецоперации? Очень удобно - голос изменился, внешность изменилась, не может лично явиться на встречу, лежит в госпитале, вон сколько всего можно под это дело подверстать. Правда, во всей этой стройной картинке есть одна досадная неувязка. Настоящий Кольцов, оказавшись на свободе, понятно, сразу же сообщил бы об этом родственникам, в первую очередь, брату. Однако никаких весточек от него нет. Почерк-то еще можно подделать и даже к стилю как-то приладиться, но в мелочах легко засыпаться. Поэтому до Ефимова доходят лишь устные рассказы о внезапно появившемся брате.
  И рвется из груди один вопрос: зачем чекистам понадобилось "оживлять" мертвого Кольцова? Вспомним знаменитый роман (и одноименный телесериал) советского писателя Юлиана Семенова "ТАСС уполномочен заявить". Там шпион Дубов отравился при задержании и таким образом чуть не завалил всю операцию по изобличению коварных цереушников. Однако дзержинцы нашли выход из положения: загримировали под давшего дуба предателя другого человека - и все прошло тип-топ. Не что-то ли похожее мы наблюдаем в нашем случае? Ситуация изменилась - и расстрелянный Кольцов зачем-то срочно понадобился. Если бы знать все заранее, то, может, его и не расстреливали бы, накладка вышла. Вдруг какой-нибудь очень важный заграничный человек заявил советскому резиденту: "Говорят, вы моего друга Михаила Кольцова убили. Если убили - не буду на вас работать". А ему говорят: "Да не, жив он, недавно из лагеря выпустили, в армии служит". Могло так быть? Могло. Как доказать кому-то, что Кольцов не покидал наш мир? Что, если через брата? Убедить его - а дальше он уже сам рассказывать начнет, так и получится, что все вокруг будут знать, что Кольцов жив.
  Почему со слухом-5 вышла некоторая несуразица? В операцию (ради секретности) могло быть вовлечено ограниченное число людей. Может, допустили досадную промашку: не подумали, что Ефимов будет делать письменные вопросы. В штабе округа были не в курсе и дали правдивую информацию. Кстати, Борису Ефимову не откажешь в сообразительности и определенной хватке в то непростое время. Он не стал писать тому самому генералу из политуправления, понимал, что лучше на другой адрес обратиться.
  Вот такая история. Казалось бы, сегодня уже можно было бы раскрыть подробности, рассказать, что случилось с Кольцовым после смерти. Не рассказывают. По-прежнему туго завязаны кальсонные тесемочки на картонных папочках в архиве. Кто же этот человек, ради которого "оживили" Михаила Кольцова? Может, очень-очень хорошо всем известный, но на кого мы и подумать не можем? Может, в этом весь сыр-бор.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"