"Повторяем - все, что вы делаете, происходит исключительно во благо вашего быта. Не забывайте, что вы удостоены большой чести, пребывая в нашем расположении. Надеемся на ваше послушание и взаимопонимание. Спасибо..."
Невидимый динамик под потолком плавно затих, оставляя в ушах леденящий звон ЧУЖОГО голоса. Я прижался спиной к шершавой поверхности стены. Навалившаяся было невыносимая духота плавно отступила. Стало легче дышать. Делая огромное усилие над собой, я отогнал черноту от глаз, фокусируясь на окружающем мире. Чья-то тощая незагорелая спина сгибалась колесом и вновь распрямлялась... Неторопливое бело-коричневое существо растекалось по скале живым потоком, слизывая выросшие за ночь кристаллы, которые излучали в утреннем сумраке тусклый зеленоватый свет. Вообще-то я не знал, утро ли сейчас, а может на самом деле уже вечер, - мне казалось, будто время тут вообще не движется, только иногда ОНИ убавляют яркость юпитера - уродливого подобия карликового солнца под черным, как смола, бездонным небом. Я не знал, земля это или другая планета, мой ли это мир, или тут другое пространство, а может быть это вовсе ад... Или сон!
Я зажмурился от нахлынувшей волны мизерной надежды. Как мне захотелось, чтобы все это оказалось просто злым, беспокойным сном. Невидимый сейчас мной окружающий мир в тот же миг обрел рельефность звуков и запахов. Где-то вдалеке стучала одинокая кирка, доносящая эхо нестройной мелодии, выбиваемой из кристаллов. Каждый удар - новая нота... Говорят, кристаллы - это тоже мальчишки и девчонки, нарушившие какой-то механизм мироздания, обреченные быть скованными холодной прозрачной оболочкой, сжимающей само сознание.
Ерунда! Нет! Все это ерунда, бред и ничего больше!
Я распахнул глаза, но не увидел ничего нового. Все так же сотни голоногих детей поднимались к вершине скалы, чтобы взять "великое благо" - кристалл - панацею, гипотетический ключ от заветной двери, двери НАЗАД.
--
Юрчик, ты идешь? - словно ручеек пролился голос Ташки через мои уши. "Юрчик ты идешь?" отразилось в голове тысячепудовым ударом колокола, и унылая мелодия кристаллов в тот же миг обратилась многоголосым пением лета. Я зажмурился еще сильнее, но исходящий откуда-то изнутри ослепительный свет застлал внутренний взор сладким воспоминанием...
--
Юрчик, ты идешь?
--
Ща, яичницу проглочу... Не убегайте, подождите меня.
--
Давай быстрее!
--
Я как молния! Уже почти... Все!
Загремели тарелки в раковине, я с разбегу чуть не вылетел в распахнутое настежь окно. Колька за эти десять секунд никуда убежать не успел. Его сосредоточенный взгляд исподлобья вызвал у меня улыбку неподдельного счастья. Уже через полминуты я стоял рядом с ним, все так же улыбаясь на укоризненный взгляд.
--
Извини, я вчера не смог, - виновато пробормотал я, ковыряя носком ботинка утрамбованную коричневую землю.
Колька неестественно глубоко вздохнул.
--
Ну, что с дурака возьмешь? - смягчаясь, проговорил он.
--
Пошли! - еще больше оживился и обрадовался я.
Нас ждал бесконечный летний день, полный стрекота кузнечиков в густой траве и щебета птиц в тени деревьев, предвещающих множество таинственных приключений. И хотя, конечно, я знал каждый бугорок, каждую торчащую из земли железяку, все равно хотелось верить, что именно сегодня привычная тропинка незаметно свернет в сторону, уводя в неизведанные края.
--
Ну как? - решился спросить я у Кольки. Дело в том, что вчера мы решили устроить ночной поход на ту сторону реки - тайком сбежать из дома и жечь костер до рассвета. Идея была настолько заманчивой, что я не смог удержать эмоции предвкушения, занервничал и был разоблачен проницательной мамой.
--
Ничего не было, - угрюмо сообщил Колька. Его обгоревшие на солнце торчащие уши едва заметно пошевелились, выдавая явное негодование. - Когда Ванёк спустился в погреб за картошкой, дядя Володя захлопнул его снаружи.
Я чуть не охнул. Дядя Володя был папой нашего общего друга Ивана Соболева.
--
И что же, он так и просидел в погребе до утра? - Меня пробил легкий озноб, но в то же время в душе я надеялся на такое наказание Ванька.
--
Не, - покачал головой Колька, - тетя Галя проснулась, наорала на них обоих и заставила спать.
--
Меня тоже подловили, - приврал я. - Придется в другой раз, может, на следующей неделе, когда страсти улягутся.
Я заскочил в гараж к папке, чтобы взять приготовленную удочку, и мы с Колькой быстрым шагом направились на станцию. Городок у нас был небольшой, спокойный, поезда ходили редко, так, время от времени проползет какой-нибудь товарный состав, груженый бревнами... один раз, правда, помню, проезжал товарняк со скотиной. Коровы просовывали свои мокрые носы в щели, будто пытаясь дотянуться до сочных стеблей придорожных одуванчиков. Я тогда был еще совсем маленьким и проникся искренним сочувствием к "бедным коровкам".
Мы спешили, чтобы не опоздать на девятичасовой тяжеловоз, останавливающийся на нашей станции всего на минуту. Он шел порожний. Зачастую двери гремящих коричневых вагонов были открыты, и тогда мы, пацаны, запрыгивали на пыльные, гладкие доски, прячась в недрах вагона от сурового взгляда стрелочника, чтобы потом спрыгнуть за рекой, где поезд делал еще одну коротенькую остановку. В таких незатейливых путешествиях была определенная романтика.
Пару дней назад Колька решил прокатиться подальше моста и, вернувшись к самому вечеру, после полученной от родителей взбучки сообщил мне и Ваньку, что нашел какое-то лесное озеро, кишащее рыбинами. Размеры этих самых рыбин сильно превышали размах его коротких рук. "Поезд там притормаживает на повороте", - говорил он, - "прыгаешь в траву, и ты уже почти у места"...
Ванёк, ясное дело, сегодня не смог осчастливить нас своим присутствием. Мы ехали в пустом вагоне вдвоем. Если честно, я немного побаивался предстоящего спрыгивания в траву. Колька же был самой невозмутимостью. Прислонившись спиной к ребристой черной стенке, он что-то неслышно напевал под перестук колес. А я, вцепившись изо всех сил в холодную ржавую ручку, стоял у самого края, словно бы паря над несущейся подо мной насыпью. Запах лесных трав смешивался с едкой железнодорожной гарью. Солнце, пробивавшееся через густую листву, строчило по прищуренным глазам. Ветер невидимой ладошкой ерошил непослушные волосы и щекотал уши.
Тук-тук, тук-тук - стучали стальные колеса на стыках... Тук-тук - доносился звук кирки, ударяющейся о зеленые кристаллы. "Юрчик, ты идешь?" Я изо всех сил рванулся обратно в свое воспоминание и сумел-таки ухватиться за ускользающую ниточку того счастливого дня - фатального, судьбоносного, являющегося первым звеном в цепочке последующих таинственных событий...
--
Прыгаем на счет три! - крикнул я в оттопыренное Колькино ухо. Поезд действительно сбавил ход, однако это только в фильмах герои запросто спрыгивают на крутой склон насыпи, мне же, двенадцатилетнему ребенку, было, по правде говоря, страшно. Колька тоже боялся - его теплые влажные пальцы едва ощутимо подрагивали, сжимая мою кисть. - Раз, два... три!
Мир провернулся вокруг своей оси, несколько раз очень громко стукнули колеса уходящего поезда, и все встало на свои места. Я приподнялся с сухой земли, подминая под себя чахлые ростки лебеды. Колька, щурясь от солнца, часто тер штанину в районе колена.
--
Камень, - с досадой проговорил он.
Мне подумалось, что под короткой серо-зеленой штаниной растекается гадкое багровое пятно, но, слава богу, на оголенном колене была только розовая отметина.
Я вспомнил этот эпизод особенно четко, потому что одно из моих первых впечатлений о ДАРЕ было связано именно с болью в коленке...
Мы углубились в лесные заросли, продираясь через кусты молодой малины. Назойливая паутина лезла на лицо, удочка норовила зацепиться за сухие ветки, не больно царапающие макушку. Колька пыхтел и отдувался, я не решался спросить его, долго ли идти, тем более что сам процесс путешествия доставлял мне радость. Когда же мы миновали низину и вышли на солнечную опушку неизвестного леса, мной овладел неимоверный восторг. Черное как смола озерцо бурлило расплывающимися концентрическими кругами, искажая отражение редких облаков на светло-голубом небе. Вообще-то это не озеро. Небольшой пруд, но зато какой!
Колька, завидев мой восторженный взгляд, удовлетворенно улыбнулся, сбрасывая наконец с себя ту маску напряженности, которую он носил с самого утра. Мы размотали удочки и уселись на изумрудно-зеленую сочную траву. Отмахиваясь от комаров, я откупорил баночку с жирными посиневшими червями и, не брезгуя, насадил одного червяка на острый блестящий крючок.
Кажется, первая рыба клюнула еще до того, как грузило дернуло вниз поплавок. То есть поплавок вообще не задержался на гладкой, рассекаемой водомерками, поверхности - сразу ушел вниз.
--
Тащи же! - возликовал запутавшийся в леске Колька.
Я дернул. Удочка изогнулась колесом и со звуком лопнувшей струны метнулась ввысь. Однако вместо ожидаемого "крокодила", моему взору предстал заглотивший леску аж до поплавка небольшой черный бычок. Я с трепетом сжал его мокрое склизкое, напряженное до предела тело. На меня уставились два маленьких бездумных глаза, расположенных на тупой мордашке...
Сейчас меня бы вывернуло наизнанку от такой картины, но в тот момент я только радовался...
Колька, не дрожа от волнения, забросил свою удочку и в тот же миг вытянул из-под водной черноты здоровенного окуня. Я тем временем уже вырвал крючок из рыбьей глотки. У нас был один на двоих маленький перочинный ножичек, я протянул его другу. Колька отмахнулся - он, по-моему, побаивался резать рыбу. Застрявший в небе окунька крючок никак не поддавался, и в конце концов Колька дернул леску слишком сильно.
--
Ай! - звонко крикнул он.
Полосатая рыбина с глухим шелестом юркнула из его рук в траву и в ту же секунду булькнула в воде. Колька, еще не верящий в произошедшее, глупо таращился на конец оборванной лески в руке.
--
А запасного нет? - на всякий случай спросил я.
--
Нет, - через силу выдавил Колька. Мне прям жалко его стало - он так рвался на эту рыбалку... Однако и удочку свою я не спешил отдавать - самому хотелось половить.
--
Не бойся, сейчас я выловлю этого окуня и мы вытащим крючок.
Посеревший было Колька воодушевился. Он осторожно присел рядом со мной, и, затаив дыхание, принялся наблюдать за моей рыбацкой феерией. Я таскал бычков одного за другим, так что уже рука тянуть устала, а одурманенный окунь все не попадался. Черви тут же кончились, и я начал удить на пустой крючок. Клев, естественно, теперь был не такой дикий, но все же каждые пять минут толстенький поплавок опускался-таки под воду.
Я подумал, что поймаю еще одного бычка и дам поудить Кольке. Тот, будто предчувствуя мое решение, затаился, даже дышать, кажется, перестал. Я скосил на него ехидненький взгляд. Колька сидел в той же позе, что и я. Он неотрывно смотрел на поплавок. Пищащие рядом с его тонкой, поросшей серым пухом шеи комары, похоже, ничуть не беспокоили его. Я тоже уставился на поплавок, но сам думал о Кольке. Такой он иногда был смешной! "Как, должно быть, охота ему наконец забросить удочку в озеро... Озеро? Почему я сейчас так подумал? Я же уверял сам себя, что это пруд". В глазах помутнело, я ощущал щекочущее прикосновение Колькиной куртки у левого локтя. "СТОП. Но он же сидит справа", - подумал я как-то слишком спокойно. И тут я ощутил ноющую боль в коленке и волна чужих мыслей ударила в виски ледяным приторным потоком. Я, не чуя земли под ногами, заставил себя... или не себя?... повернуть голову вбок и увидел свое отражение.
Еще миг я, кажется, всматривался в "чужие ладони своих рук", а потом какая-то неведомая сила дернула меня в сторону и я, вновь оказавшись в собственном теле, с коротким вскриком отпрянул назад.
--
Ты чего? - недоуменно поинтересовался испугавшийся Колька.
Но я только вытаращил глаза, отползая от друга. Кажется, я не дышал, или дышал так часто, что не чувствовал этого. На лбу выступили холодные капельки пота. Господи! Я еще ощущал его тело, его нестройные мысли еще неслись у меня в голове, складываясь в одно неумолимое желание "поймать окуня", он видел это настолько четко, что мне хотелось зажмуриться от блеска воображаемой чешуи. Боль в коленке быстро рассасывалась, я приходил в себя.
--
...Да что с тобой?! - уже совсем испуганно выкрикнул Колька.
Я тряхнул головой.
--
Все... все хорошо, я просто... - В горле застрял ком.
--
Вот козел! - облегченно выругался Колька. - Я знаешь как испугался!
Я виновато опустил глаза и, шмыгнув носом, тихо пробормотал:
--
Мне на миг показалось, что я - это ты.
Колька смерил меня взглядом сверху вниз, но ожидаемой насмешки в его серых глазах я не заметил. "Возможно, он тоже что-то почувствовал?"
Я отдал ему удочку, а сам решил немного прогуляться, чтобы разобраться в собственных ощущениях. Дыхание все еще не успокоилось, но сердце в груди стало биться не так отчаянно. Я пытался отвергнуть произошедшее, но разум не желал подчиняться. Каждой частичкой своего тела я чувствовал непреодолимое желание вновь ощутить подобное перевоплощение, или... как такое может назваться? Отовсюду ко мне тянулись невидимые живые нити. Казалось, каждое дерево, каждая травинка вмещает в себя бесконечный внутренний мир - совершенно уникальный, неповторимый. И стоит всего лишь подумать об этом, как я провалюсь в этот открытый теперь мир с головой. Однако помимо восторга я чувствовал еще кое-что... Страх.
Ох! Как же я тогда был наивен!
Страх пытался защитить, спасти меня от грядущих бед, но искушение оказалось сильнее - гораздо сильнее. Я неслышной походкой вернулся к берегу пруда. Несколько крупных карасей и бычков трепыхались в целлофановом пакете. Колька так увлекся рыбалкой, что даже не заметил мою тень. Я на миг призадумался, попытался остановить себя, но что-то неведомое внутри меня уже тянулось к его тощей спине... И хотя в человеке, конечно, главное голова - мозг, - но в первый миг ПРОНИКНОВЕНИЯ будоражат именно ощущения нового тела. Колькино тело очень походило на мое, но тогда, в первый раз, мне показалось, что он состоит из одних только костей и натянутой на эти кости горячей кожи.
После я уже мог анализировать проникновение, но тогда мой разум помутнел, я будто растворился в чужом сознании... Кажется, Колька говорил со мной, то есть со мной настоящим, тогда как я в этот момент был внутри него. Именно этот факт способствовал моему возвращению назад. Я тогда мало что понимал, словно бы находился под влиянием какого-то наркотика.
Дальше воспоминания пошли вперемешку - я не помню, как мы добирались домой, не помню, как я оказался в больнице и почему в середине августа листья на деревьях желтее солнца. Я смутно помню беспокойное, постаревшее лицо мамы и белые халаты строгих врачей... Зато одно я помню хорошо - тупорылую голову сжатого в кулаке бычка с двумя черными икринками бездумных глаз, и как я, объятый чудесным дурманом, тянусь к рыбьему сознанию... сознанию, до краев наполненному нестерпимой болью и беспросветным ужасом. Каждая моя клеточка вспыхивает огнем, залитые кровью глаза видят слепящую темноту... Да, это я помню.
--
Юрчик, ты идешь? - повторился в ушах Ташкин голос.
--
Иду... Иду? Куда я иду? - Я с трудом разлепил горячие веки.
Ташка досадливо поджал губы, отвел чуть в сторону блестящие синие глаза:
--
Ты привыкнешь, Юр. Все привыкают.
Я весь внутри сжался, застонал, но внешне остался неподвижен, словно каменное изваяние.
--
Ты думаешь, я сошел с ума?
--
Они не дают нам сойти с ума, - жестоко ответил Ташка. Вообще-то его звали Сашкой, но так как Сашек тут было очень много, некоторым меняли первую букву в имени. Лашка, Гашка, Кашка. Других звали Шурками и Саньками. Так было со всеми именами. Дим, например, называли Димонами, Диманами, Димычами, Димошками, Димочками; был даже один Димьянка. Нас тут всего чуть меньше полутысячи, самому старшему тринадцать, младшему - девять. Девчонок - человек десять, остальные - мальчики. Место, где нас держат, - настоящая тюрьма... Нет, даже хуже, во много раз хуже!
Мне захотелось безудержно рыдать, но я уже второй раз за сегодня сумел сдержать себя... Нельзя, иначе они накажут Ташку. Нельзя-нельзя-нельзя.... ну почему? Я хочу!
--
Идем, - дотронулся он до моего плеча. Я вздрогнул - как он может быть таким смелым? - Мы должны походить на остальных, - прошептали Ташкины губы у меня над ухом, - а иначе они прибегнут к самому ужасному наказанию - они посмотрят нам в глаза, как тогда.
Я ощущал страх в нем, я видел, как ходит вверх-вниз его кадык, как нервно дрожат зрачки, но я не мог дотянуться до его сознания, сколько ни пытался. Дар был со мной, но ТУТ, на рудниках, он не работал. Не работал, так же как и его, Ташкин дар, и дар других Тёмных...
--
Кирьянова, к доске, - сурово сказала Инна Ивановна.
Класс облегченно вздохнул - мало кто делал вчера уроки. После грандиозного снежкового сражения, развернувшегося на школьном дворе сразу после окончания занятий, в котором, стоит заметить, наш класс одержал безоговорочную победу, сравняв с землей наспех возведенные "белокаменные" крепости врагов, все побежали на хоккейный матч "Спартака" против "Динамо". Ну а дальше - ужин, и какие тут уже уроки? Лично у меня хватило сил только зарядить портфель учебниками. Вообще-то к тому времени, уже близился к концу февраль и я редко уделял внимание таким мелочам, как уроки. В жизни есть вещи и поинтереснее.
Пропуская монотонную речь Кирьяновой мимо ушей, я принялся играть в свою любимую игру под кодовым названием "Рикошет". Тогда я уже в совершенстве владел даром. Я мог за долю секунды проникнуть в тело другого человека и так же быстро вернуться назад, все, что требовалось, - зрительный контакт. Так вот, игра как раз заключалась в том, что я вселялся в кого-нибудь из одноклассников и тут же устремлялся по направлению его взгляда к следующей кандидатуре. В конце концов такой процесс всегда зацикливался, но мне было интересно, в скольких телах я успею побывать. В этот раз я, вернувшись в себя, ощущал отголоски мыслей едва ли не всего класса - оказывается, почти никто не смотрел на доску.
И тут меня посетила заманчивая мысль. А что, если заглянуть в мысли Инны Ивановны? Как обычно, опережая здравомыслие, мое сознание уже устремилось прямо в лоб учительнице...
Не буду сейчас подробно описывать весь букет своих ощущений. Главное, что я увидел ее глазами, - ненавистную кучку уродливых тварей, не стоящих даже мизинца ее кота Багратиона. Не знал, что у нее есть кот, впрочем, к черту кота! Я и раньше проникал в учителей, там было и раздражение, и безразличие, и благой мат (трудовика), но такой ненависти к детям я раньше никогда не видел. Уже в скором времени я понял, что ненависть Инны Ивановны - ничто по сравнению с... как говорят, все познается в сравнении... А тогда я не выдержал и вскочил с места, до боли в суставах впиваясь пальцами в край парты.
--
Что тебе, Минков?! - раздраженно рявкнула Инна. В удивленном молчании на меня уставилось двадцать две пары глаз одноклассников.
Чувствуя, как вместе со злостью внутри меня поднимается стыд, я сглотнул застрявший в горле ком, и все-таки выдавил через зубы:
--
Что мы вам сделали... Инна Ивановна?
--
Ты о чем, Минков? - сдвинула брови учительница.
--
Почему вы так нас ненавидите?! - словно завороженный, крикнул я в образовавшейся тишине.
Двадцать две пары глаз в ту же секунду округлились. И двадцать два рта перепуганно вдохнули.
--
...Этот ваш кот, Багратион, он просто грязное, наглое животное, - продолжал я. - А мы!.. Мы всего лишь относимся к вам так же, как вы относитесь к нам.
Двадцать две пары глаз непонимающе заморгали, но Инна-то все поняла, в этом я был уверен. И тогда она проявила всю ту скрытую ненависть, которую я рассмотрел в ее душе.
--
Как ты смеешь дерзить, Минков? Да кто тебе дал право?.. - Ее поставленный голос вдруг дрогнул, оборвался. Лицо налилось злостью. - Ну-ка подойди ко мне, живо!
Я тронулся с места и, будто зачарованный, направился к учительскому столу. Было так тихо, что я слышал, как скрипит под кроссовками линолеум. На миг я будто опомнился ото сна, спохватился. Как же это так? Строжайшая, всеми уважаемая Инна Ивановна оплевана мной без каких-либо видимых причин? Однако внутри нарастала непонятная, неконтролируемая злость. И я, вместо того чтобы, насупившись, покраснеть, гордо взглянул ей прямо в глаза.
--
Это ты объяснись, Прохоренко! - ледяным голосом проговорил я, сам ужасаясь сказанному.
--
Да как ты... - Инна, словно рыба, несколько раз открыла и закрыла рот. - Да как ты смеешь, скотина такая?! Взрослому человеку, своему наставнику нагло "тыкать", просто буквально плевать в лицо?!
Несколько секунд никто ничего не говорил, и только звенели в тишине напряженные до предела нервы.
--
Да, я смею, - наконец ответил я, - говорить с тобой так, как говоришь со мной ты. И у меня, в отличие от тебя, есть на то причины.
--
И какие же, позволь узнать? - свирепея, выдавила Инна.
Я обвел класс тяжелым взглядом. Все ждали чего-то сверхъестественного, может быть, готовы были увидеть, как я вдруг разрыдаюсь, или развернусь и убегу прочь, или, что вообще трудно вообразить, ударю Инну.
--
Да мне не трудно называть вас на "вы", - с некоторым облегчением вздохнул я. - Но вы мне ни мать, ни тетя, ни сестра, ни друг... Вы меня не любите, я вас раздражаю, и даже вызываю своим видом ненависть. Вам нравится помыкать мной, что ж, каждому свое. - Я развернулся и в абсолютной тишине спокойным шагом отправился к выходу. И, наверное, все так бы и закончилось, если бы у самой двери меня не остановила приглушенная злостью последняя фраза Инны:
--
Вон, вон, прочь с глаз моих... убирайся из моей жизни, гори огнем, проклятый маленький уродец... - Последнюю часть я услышал, уже тянувшись к ее сознанию с одной только целью - изуродовать это сознание, обратить его в безумие. Кажется, мое тело в этот момент согнуло сильнейшими спазмами, глаза залило слезами, лицо исказилось... Да, я видел это уже ЕЕ глазами.
"Это моя жизнь! Моя школа и мои друзья!" - кричал я в ее голове, одурманенный безумной ненавистью, накапливающейся в моей душей все то долгое время, что я знал Инну. "Это ты убирайся с глаз моих! Ты, учительница, ненавидящая детей, - самое ужасное, что может быть. Я сгораю от омерзения внутри твоего сознания. Я не уродец, я лучше тебя! Понятно?! Сама гори огнем, гори огнем..."
Хватая воздух ртом, я завалился на бок - прямо на грязный линолеум. Кажется, кто-то взвизгнул. Я ожидал потери сознания, но неумолимое время отсчитывало секунды, а я все еще оставался самим собой. Инна смотрела на меня невидящими, остекленевшими глазами, и я вдруг стал осознавать, что с виду ничего особенного сейчас не происходит. У Юрки Минкова просто нервный срыв после недавней болезни, Инна Ивановна глубоко обижена, урок закончен... урок закончен! Пора домой.
Класс молча зашелестел тетрадями и забрякал застежками портфелей. Протяжный звонок все звенел и звенел, а Инна Ивановна все так же неподвижно сидела на своем месте, печально уставившись в окно. И только я знал, что сейчас творится у учительницы в душе. Одурманенный злобой, в последний миг перед возвращением я вырвал из глубин ее сознания самые страшные мысли и воспоминания, всю мерзость, всю грязь... вырвал и вывернул наизнанку.
И, возможно, именно этот гнусный поступок стал причиной моего пребывания на РУДНИКАХ.
--
Таш, - шепнул я пересохшими губами.
--
Спрашивай, - не оборачиваясь проговорил Ташка.
Мы поднялись уже на середину горы - отсюда наш островок казался совсем крошечным. Струйками зеленого света вниз стекались несущие кристаллы ребята. На рудниках всегда было тепло, но тут, наверху, становилось по-настоящему жарко - юпитер в черном небе превратился в некий прототип горячего солнца. И трудно было представить, что там, за оранжевым краем светового круга, во тьме - ледяной хлад... Да, не мороз, а именно хлад - морозящий до костей необъяснимый ужас.
--
Кто-нибудь пробовал не носить кристаллы?
Ташкина спина дрогнула под черной майкой, он украдкой обернулся.
--
Юр, - шепнул он, приближаясь ко мне, - такие вещи тут нельзя говорить.
--
Почему? - не поняв, прошептал я в ответ.
Он взял меня за руку и отвел чуть в сторону от извилистой дорожки. Под ногами захрустел зеленоватый песок.
--
Если ты еще не понял, - с тщательно скрываемой злостью сказал Ташка, - тут все построено на лжи и предательстве.
--
Это что же? - выпучил я глаза. - Наши могут настучать?
Ташка протянул руку к моему лицу, чтобы закрыть рот, но вовремя остановился.
--
Тут нет никаких наших! - прошипел он, искривив влажные розовые губы. - Никому не верь... даже Темным! Понял?
Я уныло кивнул.
--
А Ромео?
Ташка как-то странно улыбнулся:
--
А с Ромео рот не разевай.
Я понял этот ответ как отрицательный и вздохнул с некоторым облегчением. Ташка сегодня выглядел каким-то нервным - перепуганным, все время озирался по сторонам, боялся, что кто-то услышит наш запрещенный разговор. Но никто ничего не слышал - попадающиеся нам на пути ребята смотрели на Ташку с уважением, а на меня - с нескрываемым интересом. Я с непривычки пялился на всех подряд, вертя головой направо и налево, до сих пор пытаясь найти хоть какое-то логическое объяснение происходящему.
Мы бегом спустились по широкой школьной лестнице на первый этаж. Ванек небрежно наматывал на шею толстый колючий шарф - он выглядел вполне счастливым человеком. Колька, брякающий полупустым портфелем, шел чуть в стороне. Он бросал в мою сторону короткие вопросительные взгляды и тут же отводил глаза. Протолкнувшись через шумную толпу, мы вывалились на заснеженную, слепящую глаза белым снегом улицу.
--
Ну ты, Юрчик, ты даешь! - первым начал Ванек. - Я, конечно, всем существом за, но...
--
Она - исчадье ада! - обозленно выкрикнул я, перебивая друга. - Ты даже представить себе не можешь, как она нас всех ненавидит, и тебя в первую очередь, потому что ты постоянно скрипишь карандашом, и вообще... - Я осекся.
--
А ты-то откуда все это знаешь? - чуть насмешливо, но осторожно спросил Ванек после некоторой паузы.
Я вжал голову в плечи, будто замерз, хотя, несмотря на хрустевший под ногами снег, на улице было совсем не холодно.
--
Знаю и все тут.
--
Да пошел ты!
--
Ну и пойду, - обиделся я.
--
Ну а фигли ты нам лапшу на уши вешаешь?! - чуть не рассмеялся Ванек.
--
Он что-то таит от нас, - вкрадчиво проговорил Колька, - правда, Юр?
Я проводил взглядом тарахтящий грузовик с надписью "ХЛЕБ".
--
Ну таю, и что дальше?
--
Так что, - спросил Ванек, - мы друзья тебе или нет?
Конечно, в моих силах было сделать так, чтобы они больше ничего не спрашивали, или даже забыли обо всем. Но я, если честно, был объят неудержимым желанием раскрыть свою тайну. И тогда я тихо проговорил:
--
Я умею читать мысли.
--
А пукать ртом ты не умеешь? - пронзительно высоким голосом прокричал Ванек. - Мог бы и чего получше придумать!
Я захотел ответить, что если он не хочет меня слушать, пусть катится на все четыре стороны, но тут почувствовал ледяной шлепок разбившегося о мою щеку снежка.
--
Одурел, что ль?! - Я готов был треснуть Ваньку в нос, но он предусмотрительно отступил назад и, изображая невинную улыбку на лице, быстро затараторил:
--
Видишь, ты не прочитал мои мысли и не увернулся от снежка, так что...
Я перевел взгляд на Кольку - он по-прежнему поджимал губы и зыркал из-под бровей, но в глазах его появилось некое недоверие.
--
Хочешь услышать про свои мысли? - разозленно проговорил я Ваньку, не поворачивая к нему головы. - Что ж... ты думаешь о моей шапке, и никак не можешь вспомнить, флаг какой страны состоит из черной, красной и желтой полос... Еще у тебя чешется царапина под коленкой, и еще - этого ты даже не замечаешь - у тебя ботинки промокли.
Все время, пока я говорил, Колькины глаза удивленно расширялись, источая испуг и восторг одновременно.
По-моему, прошла целая вечность, пока Ванек наконец не прошептал:
--
А про царапину-то ты как узнал?
Я довольно усмехнулся и не спеша побрел по утрамбованной белой дорожке. Друзья, зачарованные открывшейся тайной, бросились за мной.
--
Понимаете, - начал я, - чтение мыслей - это еще не все, что я могу. На самом деле я проникаю в саму суть человека.
--
В смысле?
--
Ну, я как бы становлюсь этим человеком, притом что он даже ничего не замечает.
--
А о чем я сейчас думаю? - неожиданно спросил притихший было Колька.
Я вновь встретился с ним взглядом. В его глазах сейчас было столько надежды, столько скрытого азарта, что, выдумай я все из головы, он заставит сам себя поверить в услышанное.
--
Ты думаешь об одноногом солдатике, - как можно более небрежно проговорил я, - которого отыскал вчера под креслом, когда твой папа пылесосил.
--
Фантастика! - завороженно прошептал Колька.
--
Слушай, - схватил меня за рукав Ванек, - а угадать задуманную карту можешь?
--
Могу.
--
А... - он призадумался, - "Что? Где? Когда?" вопрос?
--
Дурак, что ль?
--
А подсмотреть ответ, например, в голове училки - можешь?
--
Конечно! - хмыкнул я.
Ванек с Колькой переглянулись.
--
Здорово! А...
--
Все могу, даже память стирать, если надо.
--
Ну-ка, сотри! - прищурился Ванек.
--
Погоди! - осадил его Колька. - Юрчик, скажи, значит ты заглянул в мысли Инны Ивановны и увидел там...
--
Ненависть, да. Ко всем нам, и не удержался. - Я захотел подробно об этом рассказать, но Колька вдруг задал еще один вопрос:
--
А в мои мысли, в мое тело ты часто проникал?
Я почувствовал, как мои щеки наливаются краской, а глаза так некстати заслезились на холоде.
--
Ну, - протянул я, - бывало.
--
Часто? - твердым голосом спросил он.
Боже мой, да я знал про него все! Его тело было чуть ли не вторым моим домом, все эксперименты с даром я, как правило, начинал именно с Кольки.
--
Часто, - не смог я соврать.
Колька шмыгнул раскрасневшимся носом, внутри него, как и во мне, шло противоборство двух начал: жажды знаний и совести.
--
Но ведь это же подло, - едва слышно пролепетал он, опуская глаза.
Мне захотелось протянуть руку, чтобы коснуться его плеча. Я представил, как оно вздрогнет под пальтишком, как он быстро зыркнет из-под бровей и тогда я сам опущу голову под его взглядом, и может быть он простит меня... потому что да - это подло.
Я так и не успел увидеть глаза друга, потому что в тот миг до моего слуха донесся приближающийся шелестящий звук металла, будто кто-то прицепил к лыжным палкам дюралевые ленточки. И в следующее мгновение мою голову пронзил запредельной высоты писк, заставивший меня зажмуриться до боли в глазах. Последнее, что я запомнил, провалившись в темноту, - это было прикосновение чьих-то ледяных, сотканных словно из тумана, душащих меня пальцев...
Очнулся я в полумраке небольшой комнаты. Мысли путались, ужасно болела голова. Я сперва подумал - это снова больница, но тут же сообразил, что обстановка чересчур мрачная для больничной палаты. Тут даже окон не было. Кроме моей койки и лампочки под потолком тут вообще ничего не было - голые стены, гладкий пол и черный потолок.
Прошло всего несколько минут, прежде чем я сумел найти в себе силы подняться и встать на ноги. В тот же миг моего слуха достиг звук приближающихся шагов. Я инстинктивно прижался к стене, готовый увидеть в дверном проеме что-то страшное. Шаги затихли, и в образовавшейся тишине до моего обострившегося слуха эхом долетели обрывки детских голосов. Или, может, это где-то шумела вода.
Дверь бесшумно отворилась, по глазам ударил свет, и передо мной предстал силуэт высокого человека, с ног до головы закованного в доспехи (так мне показалось в первый миг). На самом деле это были блестящие зеркальные пластины, напоминающие скорее чешую, хотя, естественно, это была лишь одежда. Я вздрогнул, увидев лицо человека, точнее ужасную железную маску, под которой это лицо пряталось. Собственно, само лицо меня мало интересовало, испугался я впившихся в мою душу немигающих, больших оранжевых глаз. Все, о чем я мечтал тогда, - зажмуриться, другие желания словно стерло из моего сознания. Если честно, я смутно помню, как оказался в большом, хорошо освещенном зале. А вот разговор с человеком, точнее нет - не человеком, правильней называть их существами... Разговор с существом я запомнил отлично.
--
Вы понимаете? - спросил металлический, совершенно нечеловеческий, чужой голос.
--
Да, - не подчиняясь моему желанию пробормотали губы.
--
Во избежание ненужных эксцессов мы предлагаем вам ознакомиться с установленными правилами.
Внутри меня бился и плакал, зовя на помощь маму, перепуганный мальчик. В действительности же я просто таращился на лицо существа, едва заметно пошатываясь из стороны в сторону. Наверное, у меня был шок; впрочем, я все-таки сумел взять себя в руки.
--
...Правило первое, - продолжал он (или оно), - беспрекословное подчинение Дарящим. Правило второе: соблюдение установленного режима...
"Пионерлагерь, что ль?" - промелькнуло у меня в голове.
--
...Правило третье: выполнение исправительных работ в установленном порядке. Требуемый лимит вы можете узнать в ежедневно выдаваемой инструкции. - Он сделал паузу. Мое искаженное сознание терзали странные ощущения того, что весь этот разговор ничего не стоит, что за словами прячется нечто совсем другое. - Ввиду особенной виновности вы будете содержаться в исправительном блоке "Б". В случае нежелательных инцидентов с вашей стороны причины будут выискиваться в ближнем к вам окружении. (Я тогда совершенно не понял подтекста этой фразы, и не осознал, насколько все ужасно в реале).
Наказание? Вина? До меня наконец начинало доходить, куда я попал и во что все это может вылиться.
--
Ч..то я сделал? - испуганно проговорил мой непослушный язык.
--
Вы сотворили множество скверных деяний, - металлическим голосом ответило существо.
--
Но...
--
Ваша душа изуродована врожденным проклятием. Однако хочу вас уверить - с этого дня вы на пути исправления и оздоровления. Не забывайте, что вы удостоены большой чести, пребывая в нашем расположении. Надеюсь на ваше послушание и взаимопонимание.
Я ощущал, как мою волю обволакивают невидимые путы неизвестной силы. Словно кто-то большой и могущественный наблюдает за происходящим со стороны. Последняя частичка живого во мне бунтовала - билась о стенки неподвижности, кричала, надрывая горло. Я собрал всю оставшуюся волю в одно только единственное слово:
--
Мама...
И тут оковы вокруг моего сознания рухнули - исчезли на один короткий миг, чтобы сжаться с новой силой. Но и этого кратчайшего мига хватило для молниеносного броска ПРОНИКНОВЕНИЯ.
Первое, что я рассмотрел, очутившись внутри существа, была простейшая злость на мое неожиданное "мама". Затем мой силуэт - застывший Юра Минков с остекленевшими глазами - вспыхнул перламутровым зеленоватым светом. Мое мечущееся сознание разрывали потоки ледяного ужаса, но еще страшнее было вернуться в этот момент назад - мне казалось, что я в ту же секунду сгорю. Само по себе существо не имело ничего общего ни с человеком, ни с рыбой, ни даже с тупо запрограммированным насекомым... Нет, его мышление было вовсе не столь примитивным, но я совершенно ничего не мог разобрать в этом хаосе световых импульсов. Единственное, что я четко рассмотрел, - это неописуемая, необъятная ненависть к моей сжавшейся фигурке. Злость Инны Ивановны была истинной любовью по сравнению с тем, что я ощутил теперь. Причем ненависть эта не была подобием животной ярости кровавого убийцы и не сладковатым ощущением невероятного превосходства - презрения. Ненависть эта была сродни непереносимости священником дьявола. То есть оно - существо - непоколебимо верило в мою прямую причастность к абсолютному злу. (Может быть, эти слова не совсем точно передают внутреннее мировоззрение Дарящего, но других выражений я не могу подобрать.)
Кажется, существо в чем-то разочаровалось. Перед тем как я вернулся в свое одурманенное тело, знакомая волна неудовлетворенности скользнула по его сознанию.
--
Твой номер 999, - сказало существо напоследок. Затем дверь за моей спиной открылась, и, ведомый чьей-то невидимой рукой, словно зомби, я прошел по длинному темному коридору навстречу слепящему глаза свету.
Как только я оказался на Рудниках, самообладание сразу же вернулось ко мне. Но, вопреки ожиданиям, я не бросился на землю и не стал рвать волосы на голове. Весь нахлынувший ужас потерялся в перекрывшем все мои чувства удивлении. Прошло, наверное, минут десять, а я все стоял у захлопнувшейся двери, таращась на громадную скалу, словно айсберг возвышающуюся в океане тьмы. Живая, мигающая зелеными огоньками река поднималась к самой вершине скалы (или горы, я не знаю). И состояла эта река из исхудавших, понурых, полураздетых детей. Мой разум как-то слишком спокойно констатировал, что я попал на каторгу, и тут же мелькнула мысль - не сон ли все это?.. Но нет: я мог подробно рассмотреть каждую песчинку под ногами, и этот сладковатый запах кристаллической пыли - ничего подобного я раньше не встречал. Издали доносились редкие обрывки высоких детских голосов и переливчатая музыка, будто кто-то не очень умело играл на ксилофоне.
--
Эй! - вывел меня из ступора возглас незаметно подошедшего рыжего паренька. Я глупо заморгал в ответ. - Только что прибыл? - с сочувствием спросил он и, не дожидаясь моего ответа, тут же ехидно улыбнулся.
--
Да я только...
--
Слушай, тебе в пальто не жарко? - продолжая улыбаться, хмыкнул паренек (звали его Яшка, но это я узнал позже).
О да, мне было жарко! В пальто и двух свитерах! Тут, на Рудниках, даже в майке не было холодно. Косясь по сторонам, я быстро вылез из пальто.
--
Давай я подержу, - протягивая руки вперед, услужливо сказал Яшка.
Я дал; он, кажется, сильно этому обрадовался. Я захотел проникнуть в его разум, чтобы разобраться наконец, что со мной происходит, но дар не сработал. Но, видимо, в тот миг я был настолько подавлен, что почти не удивился и не расстроился из-за этого.
--
Куда я попал? - пришлось добывать информацию обычным способом.
Яшка пожал плечами.
--
Это Рудники Зеленых Кристаллов, - приподняв рыжие брови, проговорил он. - Я не знаю, есть ли у этого места другое название.
--
Это тюрьма? - угрюмо спросил я.
--
Хм, ты Тёмный, что ль? - со скрытым испугом спросил он непонятное.
--
Как я понял, тут надо носить кристаллы? - игнорируя его слова, продолжал я расспрос.
--
Надо, но это совсем не сложно, - Он вдруг помрачнел. - Я бы сказал, что Рудники - это скорее необитаемый остров.
Ничего себе необитаемый! Такой оживленности я даже на Красной площади не видел.
--
А сбежать отсюда можно? - хмуро спросил я.
Он улыбнулся:
--
Может и можно, но у нас тут все боятся темноты. Да и не надо это - отработай положенную норму и отправляйся домой.
Внутри меня зажглась искра надежды - вспыхнула огнем, обожгла, разливаясь горячим потоком по телу.
--
А это долго? - приближаясь к Яшке, с замиранием сердца спросил я.
--
У всех свой лимит, - пожал он плечами. - Кому полгода, а кому трешка.
Я похолодел. Три года! Да я... У меня через три года уже усы вырастут!
--
А где можно узнать, сколько положено? - сбивчиво пробормотал я.
Яшка хмыкнул:
--
Подходишь к ящичку со своим номером, там циферка... У тебя какой номер?
Я призадумался. Номер? Какой у меня номер?
--
Девятьсот девяносто девятый.
Яшка отшатнулся, отпрянул. На его вмиг побледневшем лице особенно четко проступили оранжевые конопушки. Прищуренные, живые глаза округлились, являя на свет микроскопические кровяные сосудики - капилляры. Однако еще через мгновение Яшка вновь принял прежний вид, только улыбки на его лице больше не наблюдалось.
--
Я так и знал, что ты - Темный, - сухо проговорил он. - Иди в блок "Б", - указал он на одноэтажное здание у подножья горы, - там тебе все расскажут.
Блок "Б" представлял собой обыкновенный барак с двухэтажными железными кроватями, общей душевой и туалетом типа сортир. Единственное, что сразу бросилось в глаза, - непривычная для таких мест чистота. Я даже разглядел в стенном отражении свой расплывчатый силуэт. Никого внутри не было. Я огляделся, не спеша прошел из конца в конец помещения, открыл кран, чтобы смочить пересохшее горло. Затем я нашел кровать с табличкой "999", и лишь только упав животом на синее покрывало, неудержимо заплакал.
Рыдал я, кажется, недолго. Когда никого вокруг нет - сложно лить слезы. Здесь, на Рудниках, я много раз убеждался в этом... Прошло, наверное, минут двадцать, а я уже молчал, просто лежал на спине, глядя в потолок. Все мысли были о доме, о маме, о друзьях - Ваньке с Колькой.
Из прихожей послышались чьи-то голоса, и тут же в проходе появилась компания ребят - человек десять. Конечно, это были не все обитатели блока "Б" - всего тут могло разместиться 30 детей. Они быстрым шагом приблизились, обступая мою кровать со всех сторон. На лице у каждого читался целый букет эмоций. Кто-то смотрел сочувственно, кто-то безразлично, кто-то с явным недоверием. Все ребята внешне были очень разные, но в то же время во всех них было что-то объединяющее. У всех в глазах читалось скрытое превосходство над окружающими.
Я привстал на кровати, опираясь на одну руку. Выжидательно посмотрел на "главного" паренька, перевалившегося животом через спинку моей кровати. Улыбка на его лице была особенно яркой и предвкушающей много интересного. Это был Ромео, и Ташка там тоже присутствовал.
Предчувствуя неприятности от слишком долгого молчания, я сам начал разговор.
--
Привет, - с испуганной улыбкой пролепетал я, - я Юр..ка.
Ребята переглянулись между собой, кто-то издевательски хмыкнул.
--
Раздевайся, - бодрым, звонким голосом приказал Ромео.
Я опешил. Зачем?
Большинство ребят были в одних только майках черного цвета и таких же черных трусах. А у Ромео на голове была красно-белая кепка, надетая козырьком назад. К тому же он единственный носил ботинки - остальные ребята были босиком.
--
Ты чего, глухой?! - озлобленно спросил кто-то справа.
--
Нет... - помотал я головой.
--
Ну тогда, значит, глупый? Сказали же - раздеваться!
--
Зачем? - чуть ощетинившись стрельнул я глазами на поджарого кучерявого парнишку.
Хлесткая, длинная рука стукнула меня по затылку, раньше чем я смог сообразить, что произошло. А когда понял, глаза тут же налились тяжелой влагой.
--
Еще раз так сделаешь, - спокойно, продолжая улыбаться, проговорил кудрявому Ромео, - под кроватью спать будешь. Он вновь повернулся ко мне, добродушно приподнял брови: мол, что тут поделаешь? - Раздевайся.
Я стянул с себя два свитера, которые тут же отправились в руки Ромео и Костика-Белокостика. (Тогда я, естественно, их имен не знал). Все жадно уставились на мою цветастую майку; я, пыхтя от злости и стыда, снял и ее. Из-за ботинок они чуть не подрались, а носки взяли с пренебрежением.
Оставшись в одних трусах, я отполз к стене и сжался в комок. (Сейчас мне стыдно вспоминать этот эпизод, вроде бы я не слабый парень, да и трусом никогда не был, а тут испугался, как мокрый щенок).