Аннотация: Авторская точка зрения на историю "Золотых поясов" - от Куликовской битвы до Великой Отечественой войны. Пока Русь жива, последний из дружины Сварога стоит на вражьем пути. Как может...
Александр Колосов
ВЕЧНЫЙ ПУТЬ В РЯБИНОВОЙ НОЧИ.
"Ночь стонала ему грозою..."
"Слово о полку Игореве."
"И бывши нощи Рябинной, бысть тма
и гром бываше и молниа и дождь.
И бысть сеча зла и страшна, яко
посветяаше моления, тако блещашеся
оружие их... и бе гроза велика
и сеча силна."
Тверская летопись.
Бредут по Руси калики перехожие. Куда - неведомо. Откуда - Бог весть.
С камушка- на камушек. С тропки на тропочку. С большака на гостинец. Рощи, будто пепелища в июльском снегу. Дубравы - как дружины былинные. Дебри полночного часа черней.
Что гонит вас по грешной Расее, старинушки? Отчего сторонитесь градов княжеских, сел боярских, деревень хрестьянских? Под зипунами долгополыми почто железо позванивает? Или недобро замыслили? Бредут калики - не жди ответов. Сами знают ли?
Муромские урманы полны отравы. Много нежити извел Илья Иванович, да осталось - вдвое. Гиблые дрягвы пузырятся середи зимы - стерегись проезжий шишиги-кикиморы. Лешаки шатунами к самым избам подкатывают. Лед лопается от русалочьего напева. Не жутко, старинушки?
Но гудит рудяное пламя под черным небом на белой поляне в глухой чащобе:
- Твой час, брате Филин!
Шарахнулась нечисть, кинулась прочь с протяжным стоном. Страшно!.. Страшно... Синие всполохи, словно зеницы адские, пляшут окрест поляны, следят за странницким кругом. Запрокинуто в небо востроносое лицо Филина, трясется клин бороды грязного серебра, муравляные зраки пергаментом век накрыты, топчут хожалые чеботы хрусткий наст, топчут, притаптывают, хриплый шепоток роняет бредовые неслыханные слова.
- Есть!- шерохнулось в кругу.
Тонюсенький, словно старое шило, зоряной лучик проклюнулся сквозь небесную мглу.
- Есть! Твой час, брате Волк!
У Волка ноздри серым мхом поросли; сунь туда по ореху - и не заметит. Подпрыгивая и подвывая идет он по кругу, выкликикая странные имена неведомых существ.
- Дайте, дайте Полуденный ветер!
Посередь зимы повеяло вдруг теплом над Муромским лесом, но не глянется Волку полуденный ветер, он требует ветер Полуночи.
С Запада тянет промозглым туманом. Волковы ноздри вбирают запахи волн, смоленых ушкуев, жгучую горечь татарских пожарищ, знойный дух ляшских аргамаков... Но есть и что-то еще, отчего насупленные клочья бровей, отходят от желтых зрачков, смягчая угрюмые складки на лбу.
- Сталь и воск... кремень и злато... Быть Расеюшке богатой: пурпуром царским веет с Заката!
Посветлели лики странников, стоящих в кругу:
- В Москву! В Москву!
Троицкой обители не впервой принимать семьи князей великих. Самого Дмитрия видели древние стены. Невесел нынче Василий Васильевич Московский: войско потерял, из плена чуть живой вырвался, землю татары пожгли, а теперь еще и окуп плати, опричь урочных поборов... Грехи наши тяжкие...
Вечеряет. Бьет в часовне земные поклоны великий князь Василий Васильевич в яром свете свечей и лампад, взыскуя совета Всевышнего. Нет ответа великому князю!
В гостевых палатах, на скамьях у резного стола болтают ножками сыновья Василия, слушая старую побывальщину о ковылях Непрядвы. Дивно описал Софроний Рязанец битву лютую: затаив дыхание, внимают седому чернецу-книжнику и княжичи-мальцы, и дружинники-молодцы, и сам боярин Иван Ряполовский. Затаив дыхание, слушают слово Софрония калики перехожие, умостившись в углу.
Отчего же ты плачешь, старинушка? Платье темное, волос бел, очи, будто озера глубокие, Что вспомнил ты?
Истаял голос чтеца, встряхнулись слушатели. То было до нас. Сверкнула искра во мраке ночи. Сверкнула и погасла, лишь пожары ордынские светят пламенем чадным во мгле русской.
Пора опочив держать.
Старший Васильевич - отрок Ванюша. Ножки резвые в сапожках зеленых. Русая головка в шапочке собольей. Глаза серые - в чистой слезе. Встал на пути Ивана Васильевича старый старик-калика перехожий. Встрепенулись гридни княжеские, схватились за рукояти рыбьего зуба, но удержал их наследник владыки московского.
- Что тебе, отче?- голосок тонок, стан хрупок... осанка - царская.
- Ничего, сыне. Посмотреть на тебя хотел.
- А плачешь зачем? Или слово Софрония приглянулось?
Обернулся Иван Иванович, бросил взор на чернеца троицкого. Кивнул чернец - сделаю. Из темного угла потянулись к столу старые калики. Сели на скамью дубовую князь Иван, да странник Иван. Сел меж ними пятилетний княжич Иван Васильевич. И покатилось яблочко по тарелочке.
- Твое слово, брате Волк!
В златоверхом шатре, на походном сиденье держит совет с воеводами Олег Рязанский. Пообочь шатра, куда ни глянь - костры и комони. Между костров и коней - удалые рязанские воины. Кипит и волнуется нескончаемое серебро кольчуг и шеломов. Пред светлым княжеским ликом - посол Литовский. За спиной - отрок со стягом.
- Великий князь литовский Ягайло, сын грозного Ольгерда, шлет свой братский поклон великому князю рязанскому Олегу,- гордо молвит посол.- Литовская рать в сборе. Готовы ли твои полки, княже?
- Сам видишь, Тимофей Карпович,- князь сегодня весел и оживлен. От всеобычной угрюмости нет и следа.- Не выпьешь ли романеи с дороги?
- Не до того, княже!- тон посла резок и тверд.- Время уговор исполнять. По слову ордынского владыки, надлежит тебе сей же час двинуть полки к Дону. В спину Мите Московскому.
Оглянулся князь на окружающих, тронул жесткой рукой черную гриву волос.
- Витовт Кевстутьевич с Ягайлой соединился ли? - спросил небрежно.
- Не крути, князь! Твой обычай нам крепко известен. Поднимай войско!
Онемел посол. Зашлись в громовом хохоте бывалые воеводы рязанские.
- Эх, Тимоша, Тимоша!- утирая глаза промолвил Олег,- я же тебя вопрошал про Витовта, а не про Ягайлу!- и вдруг зарычал, будто лев разъяренный.- А хотя бы и Витовт! У меня под рукой двадцать тысяч рязанцев, тронетесь с места - в порошок сотру! Так и передай пащенку Ольгерда!
Вскинулся посол, ища рукоятку меча, но железные руки гридней стиснули его крепче кандалов.
- Уймись, Тимофей Карпович,- сказал Олег, делая знак отпустить посланца.- То, что ты слышал, предназначено твоему князю. И тут будь точен - передай дословно. А сейчас слово мое к тебе, Тимофей Чарторыйский! Род свой не забыл ли?
- Мой род твоего не хужее!
- Тогда слушай. Сегодня не Митя Московский в поход тронулся. Сегодня Русь на Орду вышла. И русскому человеку на той стороне места нет. Сам запомни, и русским воинам в ягайловом стане скажи: в нынешний день всякий, кто врагу пособит - проклят будет потомством навеки! Так говорят и Новгород, и Псков, и Ростов, и Владимир, и Муром, и Рязань.
- На князя московского - с милым сердцем,- тихо сказал Муромский воевода.- На Русь- никогда!
- Слышишь, князь Чарторыйский? - грозный Олег широко обвел рукой сдвинувшихся в железную шеренгу бояр рязанских.- Глас Руси прими в душу. С тем и ступай.
В низком земном поклоне согнулся посол. Не Олега чествовал, оттого и спина гибкой стала.
Катится яблочко по блюдечку...
- Твое слово, брате Сокол!
Заледенели, дымкой подернулись озера глазищ старца Ивана...
Страда в самом разгаре. Золотые колосья ровно ложатся в снопы. Снопы в скирдах богатырскими шатрами в поле высятся. Солнышко едва проклюнулось, а рубахи - хоть выжимай.
Бабы с серпами уже мчатся к селу, мужики приотстали,разбирая топоры и рогатины, сложенные в кустах на обочине. Тем и живы пока, что без воинское справы из дому - ни ногой. Такова уж судьба рязанская - при мече пахать, при щите сеять... при набате колокольном в село бежать.
В семье у Григория мужиков- пятнадцать душ. Перво-наперво дед Чупрун ста семи лет от роду. Во-вторых, два внучонка: Евстигнею четырнадцать, Панкрату- пятнадцать, этих троих от врага покуда хоронят, мальцов - покуда, старика - уже. Остается Григорий и одиннадцать сыновей. Старшему Петрухе - сороковой пошел, младшему Ивашке - шестнадцать минуло. Мать их, смеючись, походными кличет. Одиннадцать походов за спиной Григория, и после каждого, как на смех - сынок.
Выскочив на дорогу, заметили вдалеке за селом высоченный пыльный столб. Беда! Это не похоже на вылазку разбойных ордынцев - оттуда следует ждать только москвичей. А с великокняжеским войском не поспоришь. Не за топоры хвататься надо - за рухлядь. И ноги дай Бог унести. Только почему-то вдруг замолк неистовый бой колокола. В чём дело?
По дороге, на дорогом скакуне в красном аксамитовом кафтане нарастопашь мчится всадник с белым рушником, будто сват.
- Не боись, хрестьяне!- кричит всадник, заламывая набекрень щегольскую шапку с бобровым околышем.- Великий князь разанцев забижать не велел. Встречайте русское воинство, добрые люди!
- Врёшь, поди!- не поверил Григорий. В долгих войнах рязанцы москвичей не жалели. И наоборот.
- Орду бить идем!- подкрутив горделиво вороной ус, смеется гонец.- Великий князь Дмитрий Иванович всю Русь на бой поднимает! Идите в село, встречайте воинов!
Вдоль дороги - докуда глаз видит - жнецы в белых рубахах с копьями, с секирами. Бабы в праздничных сарафанах, девки - когда успели-то - в васильковых венках; бежать и прятаться нету причины, если Русь идет: Руси без Рязани немыслимо.
Громом комоний топот сквозь пыльную завесь. Звон дружинных доспехов. Протяжный переливчатый напев владимирских рожечников. Грядет сила невиданная. Впереди - на лихом коне - рязанский великий боярин Евлампий. Следом дружина боярская - сотня копейщиков.
Золоченая броня, золоченый шлем, золоченый щит - едет под громадным червленым стягом Дмитрий Иванович. Бабье племя на носочки тянется, любопытствуя. Кожа белая, телом дороден - пудов семь, не менее, ликом красен, глаз зорок и строг - князь воистину. Склонились до пояса староста Евфимий и батюшка Иван, подали владыке московскому ржаную краюху с резной солонкой. Не побрезговал - откушал, причмокнул вкусно. За спиной у князя громадный детина в черненой кольчуге. Поменяй шеломы, и не поймешь - который кто. По правую руку - молодой воин в дорогих латах, в княжьем корзне. Нос прямой, бородка шелковистая, волос - солома ржаная, а око острое, блистающее - адамант, да и только! Ошую от Дмитрия - пожилой воевода, весь в железе от головы до пят. Борода черная с проседью, нос с горбиной, меж тяжелых век зеленые рысьи зрачки.
Высок Петруха, а Ивашка того и гляди обгонит первенца, и сейчас-то почти вровень. Плечи широкие, грудь необъемная, а в поясе - будто стрекоза зеленая. Хороший воин растет: медведя на рогатину поднимает, и не погнется, а топором махать готов с утра до вечера.
Тятька Григорий его уже и к мечу приучать начал помаленьку...
- Да вон,- сказал тятька Григорий.- в латах ненашенских. Знатный воевода, хотя и литвин. Нам бы такого.
- Привет вам от златоглавой Москвы, храбрые рязанцы!- крикнул Дмитрий.- Поганый Мамай движется на нас с войском несметным! Слава Батыя и Неврюя не дают ему покоя. Хан Тохтамыш гонит его из Степи, опасаемся мы, что не с набегом пожаловал к нам Мамайка. Хочет поганый в земле нашей сесть навечно.
- Русь свое слово сказала!- крикнул Дмитрий, указывая десницей в воинской рукавице на нескончаемую колонну всадников, текущую по дороге,- Очередь за вами, рязанцы! Во всех странах ведомо - нет пехоты, крепчае вашей! А у нас пешцев мало... Баб, стариков и детей прячьте, а кто копье держать в силах, идите под руку Евлампия.
- Что скажешь, Григорий? - конь Евлампия, танцуя, встал боком рядом с главой рода Чупруновых.- Первейший здешний вояка,- объяснил он высоким гостям.- Это он тогда нашу пехтуру из-под копыт владимирцев вывел.
- Помню,- кивнул Боброк и, склонившись в седле, обжег тятьку Григория изучающим огнем зеленых очей.- Вот ты каков!
- Да уж каков есть,-хмуро отозвался старший Чупрунов.- Не больно ты нас под Рязанью жаловал, княже!
- Дерзок,- сказал Дмитрий Михайлович.- Это хорошо. Я тебе так скажу, воин, снова в бою встретимся, вдругорядь не пожалую. А нынче - беда общая. Ежели Мамайка верх возьмет - всем крышка! Пришла пора решать кто ты - русский или рязанец.
- Да что толку-то,- вздохнул старый Чупрун, вышагивая вперед.- Наш Олег ордынцев тоже бивал. Только супротив всей Орды никогда нам удачи не было.
- Ты меня знаешь, Григорий!- сказал Боброк, не поворачивая головы, не отводя пронзающего взора.- И ведаешь, что мое слово - верное. Нынче татар на нашего - только двое. Я тебе говорю - побьём! Собирайся в поход, русич!
А войско текло и текло по дороге, ехали на крепких быстроногих конях бояре со свитами, легко и вольготно развалившись в седле. Блистая кольчугами, двигались в клубах пыли бывалые княжеские дружины. С разудалой песней гарцевали владимирские казаки под командой воеводы Валуя.
Шли пешие дружинники с остроконечными червлеными щитами от плеча до лодыжки, с трёхсаженными пиками на жердях, с длиннолезвенными топорами-бердышами.
Шли ополчения горожан, снаряженные из крепостных арсеналов: не больно роскошно, зато надежно.
Шли зажиточные черносошные смерды в тягилеях и дедовских кольчугах, в деревянных шишаках, окованных жестью.
Шла голытьба с досками на петлях заместо щитов, с комелёвыми дубинами и засапожными ножами.
Шагали охотники с роговыми луками, рогатинами и секирами.
Несколько разбойничьих ватаг, объединившись, встали под руку известного татя Юрки Сапожника и топали меж полоцких удальцов и псковских купцов, сияя граблёнными доспехами и оружием...
Ни конца, ни краю не видно ополчившемуся народу Земли Русской.
То там, то сям мелькают средь воинской справы и крестьянских кафтанов черные рясы - без попов и монахов войску нельзя. Кто помолится за успех дела? Кто исповедует перед боем? Кто отпустит грехи? С посохом в руке и крестом на груди идет на Мамая воинство Божье.
А кто это в длиннополых зипунах и мятых войлочных шапках? Длиннобородые, убеленные сединой, многие - сгорблены от пережитых лет. В морщинах, с обветренными ликами... Калики-калики, что занесло вас в полки, грядущие к смерти и славе? Шагают калики - не жди ответа...
- Куда ты дедусь?- жалостно кричит сдобная молодка с румяным чистым лицом, завидя высоченного старинушку, согнутого годами мало не вдвое.- Куда ты? Тебе бы на печке лежать, али в келье грехи отмаливать! Оставайся!
Поднял голову старинушка, сверкнул нежданно молодыми очами, будто огнем полыхнуло:
- Вот Мамайку на аркане приволоку,тогда и останусь! Не скучай пока,любая!
-0й, охальник! - застыдилась молодица. - Седина в бороду - бес в ребро!
- Почто под ребро?- веселится калика.- С моим бесом до сердца достану! Потерпи малость - вскорости отведаешь.
Хохочут воины, смеются сельчане - точно ветром сдуло холодок обоюдной сторожкости. Глядь - уже потчуют дорогих гостей и квасом и брагой, а кто и медку хмельного поднесет.
У ближнего двора горделиво расхаживает тятька Григорий в тяжелой новгородской кольчуге, в литовском шеломе. Семь десятков сошлось под его хозяйскую руку и редко-редко нет на ком-то доспеха либо щита: двенадцать семей, два бобыля Митрофан и Пафнутий, да батюшка Иван Евсеевич. Лапти на ногах, сапоги в котомках, обед в животе.
- Ну, прощай что ли, Алёнка,- сказал Ивашка.
Дочка Степана Корча мотнула подолом сарафана и отвернулась, поигрывая синей лентой в соломенной косе. Отвернулась, но не ушла, и возликовало ивашкино сердце:
- Вернусь, жди сватов.
- Экий прыткий,- бросила через плечо Аленка.- Сперва вернись.
- Это уж - будь надежна! А Ваське скажи, чтоб не лез - прибью.
Катится яблочко по блюдечку. Оплывают свечи янтарными каплями воска.
Пылают села, горят города, дымятся зеленокудрые рощи. В стремительном полете несется солнечноглазый кречет над разорённой землей.
Призывный клекот тревожит душу.
Не земля Русская - горят переправы на Дону Великом. В грозном и трепетном молчании стоят на берегу князья и воеводы, вспыхивают и гаснут кровавые отблески на золоченых доспехах. Страх и ликование в глазах вождей. Молча смотрит на рушащиеся мосты юный отрок в легкой кольчуге и кожаном шеломе, грива черных волос стекает до самых лопаток. Дрожат ноги от нескончаемой беготни. Но кому ж еще разносить приказы Боброка, если не Векше... Русское войско, заняв исходные позиции, успокоилось станом.
В наступающей сини вечерней блистают костры очами всевидящего Митры-Лада. Глухой гул сотрясает землю от великого скопа людей и коней. Ворочается, шевелится стан, будто чудовищный муравейник.
Веселье сегодня, а завтра - в бой.
Едут по полю Куликовскому великий князь Московский, князь Боброк-Волынский и чудо-богатырь Григорий Капустин на громадном жеребце владимирской крови. Трусит сбоку от Григория, держась за стремя, рассыльный Векша. Далеко впереди слышится молодецкий посвист конных дозоров, сшибающихся с татарскими разъездами. Еще дальше мириадами звезд мерцают огни вражьего логова.
- Сколько же их!- со стоном роняет Дмитрий Московский.-Проклятое семя - нет ему убытку; думалось - уймутся опосля Вожи,а их всемеро больше!
- Забыл, про что Тютчев баял?- спокойно ответствует Дмитрий Волынский. -Не ордынская сила на нас поднялась - сволочь всесветная: тати, душегубы, наймиты семидесяти племен и народов. Таких бить - душа воспоет!
- Бить? Дай Бог, чтоб не смяли ,чтоб в Дон не сбросили! Ежели мы здесь поляжем, не быть Руси более. Всех собрал, под гребенку вычесал...одни бабы с мальцами остались. А как с ними татары расправятся, сам ведаешь. Душно. Страшно. Тяжка ноша княжья! Как мыслишь - устоим? Да ты не кивай, я и сам себя успокоить бы рад: скажи как мыслишь.
В синем воздухе лик Боброка стал белее кремлевских стен:
- Не знаю,брате...Хочешь - Землю спрошу. Наша Земля врать не станет.
- Наша ли?
- Это земля Святогора. От того и Дон - Великий. От того и Волга-Мать. А Днепр-Батюшка!
- Слышал такое... Да верно ли?
- Так же верно, как то, что Русь и Литва - близняшки. Ну, спросить?
- Страшно...
- Мне тоже.
- Божеское ли то дело?- колеблется князь Московский.
- Землю сию нам Бог даровал. Нет греха, коли мать сыну Правду поведает.
- Гриша, как мыслишь?
- Я не вождь, княже, - прогудел богатырь. -Мое дело - вражью стену ломить. Что победа, что разгром - все едино, абы душу потешить. А все ж любопытно, да и веселее голову класть, когда знаешь - не зря.
Набрал Дмитрий воздуха полную грудь, выдохнул с силой:
- Уговорили, черти языкастые!
В первый раз увидел Векша как дрогнули руки Боброка. Нехотя сполз воин-ведун с коня, медленно опустился на колени. Зашептал что-то неслышно. Лег, раскинув могучие руки, будто дитя, что мать объемлет, затих.
Застыли зрители, замерли кони, шевеля ушами, хочется Векше крестом осениться, да плечи онемели, как деревянные. Шелестят сухие ковыли Поля Куликовского. Тихо напевают сонные песни ленивые струи Непрядвы. Но не покоем веет ветер меж станами - неуловимым звоном брани лютой. Дрожит Векша, чуя завтрашний день.
С трудным вздохом оторвался Боброк от милой земли, осмотрел лики сотоварищей торжествующе и печально.
- Бейся весело, Гриша,- сказал он, отвечая на немой вопрос, - но стерегись- русская сила в крови по пояс умоется. И стяг твой, брате Димитрий, через кровь благословение примет. Нельзя тебе к знамени. Райские кущи ждут хранителя "Гневного Спаса" и великая слава, но ты на сем Свете надобен.
Здесь у Непрядвы расстались два Дмитрия. Векша и Гриша тронулись следом за князем московским. Стан весел, тревожен и дерзостен.
Дуют дудари, гремят тимпанщики, заходятся в плясе завзятые гуляки.
У огромного костра правит хором здоровенный верзила - кудри по плечи, борода с вершок.
- Здорово ли поживаешь, Гриша?- гремит он, завидев Капустина.
- Подавиться бы тебе языком поганым, пёс боярский!- захрипел верзила, хватаясь за сердце. - Ежели завтра жив будешь, зову на Божий суд!
- Не ровня ты мне, чтоб судиться! Ты - душегуб. Я - воин.
- К завтрему сравняемся.
Тронул конские бока шпорами князь великий, властно поднял десницу:
-Уймитесь, кочеты! Никакого суда не будет. Молитесь, добрые люди, чтоб было кому павших собрать - Орда за победу возьмет дорогую цену.
- А будет ли победа?- спросил кто-то.
- Земля сказала. Боброк слышал. А Юрка тебе, Гриша, и нынче равен. Нет в моем стане душегубов; все воины!
Всяким видал Дмитрия отрок Векша: и гневным ,и милостивым, и щедрым, и скопидомом, и трезвым, и пьяным, будто свинья. А таким - не видал николи. Воистину великому князю служит Векша!
В шатре на грудах ветвей, застеленных персидскими коврами, лежат Михайло Брянко, Владимир Серпуховский и Николай Вельяминов, слушают повесть Дмитрия.
- Что делать станем? -спрашивает князь, озирая лица помощников.- Кто знамя примет?
Заворочался на постели боярин Брянко, тряхнул головой:
- Черное слово изронил ты, княже... ну да нечего делать - за грехи мои тяжкие, видно расплата пришла. Некому тебя заменить, опричь меня!
- Не ты один грехами богат, - подал голос тясяцкий Вельяминов.- Сладко ели, крепко пили, пора настала ответ держать. Рука тяжела, доспех крепок - авось уцелею.
- Эка невидаль - смерть принять! - пожал плечами князь Владимир, - За великую славу - души не жалко! Я пойду!
Задумался Дмитрий, не ждал видно единодушия от ближних своих, не ведал о такой безоглядной отваге.
- Прав Боброк - не будет Мамаю удачи, коли каждый на смерть готов, - промолвил осекшимся голосом.- Тебе, Миша, стяг доверяю. Береги его Руси для.
- Ни живым, ни мертвым, стяг ворогу не отдам! -сказал Брянко и поцеловал крестовину своего киевского меча, - Белый конь, чермный стяг, княжий доспех - о чем еще мечтать боярину русскому?
Матово светится яблочко наливным бочком, сверкает влага в глазах князя Ряполовского, раскрыв рот смотрит в блюдечко Иван Васильевич.
- Твое слово, брате Сокол!
Увидев подъезжающего Боброка, поднялись на ноги храбрые рязанцы.
- Медку не нальете? - спросил литвин, подсаживаясь к костру Чупруновых, - Да пусть кто-нибудь старших скличет.
Не успел и ковша осушить, подошли главы семей и сам боярин Евлампий.
- Кто скажет, почему Я вас на левую руку поставил? - хитро прищурился князь-воевода.
- Невелика мудрость,- махнул рукой тятька Григорий,- За нами броды, и татарам то ведомо. Первый удар сюда направят, дабы отход отрезать.
- А рязанцев Москве не жалко,- добавил Кирша Воронин.
- А вороне только бы каркать,-хмуро сказал Чупрунов.- Кто орду остановит опричь нашего брата?
- Правда,- Боброк с уважением склонил голову.- но блазнится мне, что и вам не сдюжить. Вот, заехал упредить. Ты, Евлампий, и ты, Григорий, две головы у полка рязанского. В дубраве от конницы ладно оборониться, но путь вам в дубраву заказан. Засадный Полк там поставлю. Последний, в живых оставшийся, пусть запомнит - умри, а от леса держись подальше. Ежели сомнут - типун мне на язык - отходите на задки Большого Полка, прикройте ему спину на сколько силы достанет. Просьба моя и великого князя. Не приказ - просьба.
Насупились мужи рязанские. Велика докука,а честь - вдвойне.
- Сделаем, если сумеем,- тяжко вздохнул Евлампий и взглянул на совет. - Слушать Григория, коли меня не станет.
- Само собой, - пробурчал Воронин. -Слух идет, ведаешь ты, княже, что наша возьмёт. Не забудет ли Русь рязанцев, за победу ту головой заплативших?
- За людей не отвечу. Я и Дмитрий Московский того не забудем.
- Лестно слышать.
Спят рязанцы.Затихли прочие станы под крепкой защитой конных разъездов. Но не спится Чупрунову Ивашке. Маятно ему - в шестнадцать лет о смерти думать легко ли? Пошел Ивашка к Дону избыть холодной водой жар головы и тягость сердца.
Горит меж станом воинским и рекой великой громадный кострище, высоко взметывая огненные языки. И чудится, что от языков этих странный синеватый отблеск идет окрест. Подошел ближе Ивашка - нет, не блазнит - опоясан круг огненной нитью лазурной, и сыплет колдовская нить холодными синими искрами в полуночи.
И страшно Ивашке до щекота по спине, и любопытство заело. Лёг на брюхо, пополз, вжимаясь в колючий ковыль...За цепочку пролезть побоялся, да и надобности нет - все видно, все слышно.
Сидят вкруг костра калики перехожие, кутаясь в длинные зипуны. Много их. Иные временем согнуты, годами убелены, иные почтенного возраста, а иные - не старше Ивашки.
- А ты где гулял, Червень? -спрашивает знакомый охальник-старинушка, обращаясь к статному могутному мужику с рыжей бородищей.
- Мы с Брониславом и Мыкалой на Полдень ходили, - серьезно рокочет Червень. - Кто-то должен Горнего Старца проведать? Его отроки совсем распоясались.
- Мирно ли окончилось странствие ваше?
- Да где там! Возгордился Старец, возвеличился... Пришлось стражу посечь, кой-какие строенья порушить, пока не унялся. А унявшись, понял, что людям его на Русь ходу нет. С тем и расстались.
- Ты, Рысь Прыгучая, что делал?
Гибкий детина с усищами вразлет и коротким плоским носом зыркнул на старика зеленым глазом:
- Мы с Мурашом и Обилом в хиновские страны ходили. Тамошних трясунов щупали. Сильны черти - смиренны до высокомерия, вроде того Диогена, что Двурогого с глаз прочь прогнал, философы! Кое-как заставили слово дать в наши дела не мешаться. Однако восточную границу запечатали - мало ли чего!
- Ты, Вольга, где бывал, чего содеял?
Беловолосый рослый крепыш с курчавой рыжеватой бородкой и холодными голубыми глазами поправил голой рукой пылающую головню, неспешно подул на ладошку:
- Мы с Бером и Шершнем Персию обшарили. Переговорили с магами и прочими чародеями. Плохо дело, Сокол!
- Да что так?
- Проскользнул меж пальцев у нас первейший кознодей персидский. Алькусаим. Полгода за ним по горам, по долам гонялись, так и не достали. Могуч и мудр Алькусаим, и это, - Вольга ткнул за спину большим пальцем в искрящую нить ясной лазури, - его потуги.
- Кто еще у Мамая?
- Муркун-шаман, - сказали откуда-то сбоку.
- Бурташ Юмко,- донеслось из-за костра.
- Иргын Черемис, - добавил молодой паренек веснущатый и курносый.
Старинушка опустил голову на поднятые колени, замер на минуту - другую.
- Значит, мало того что войско вдвое мощнее...еще и колдунов первостатейных собрал Мамай Змиуланович. Добро! Добро!
- Силой не возьмет, так чарами доконает, - горько оказал Червень, - Чего делать станем, Сокол?
- А что делать...- старинушка обвел острым глазом сгрудившихся калик.- Сам знаешь... покуда чары в ход не пустят - терпеть.
- Ну хоть биться-то дозволь!- выкрикнул Вольга.
- Не дозволю! Забыл Тимонин грех? Чем все это земле нашей аукнулось? Одна горячая башка целую страну погубила! Разбей Мстислав Субедея на Калке, джихангир бы остерегся в нашу сторону соваться! Из всей Словении Литва да Польска остались! Аркону - и ту сгубили. Не дозволяю! Поди сюда, Филин.
Остроносый нахохлившийся отрок, поднявшись, встал рядом с Соколом.
- Будешь ответчиком, брате. Засядешь в дубраве в густую листву. Коли увидишь, что войско бежит, пережди, сколь понадобится, и уходи в дебри брянские. Там в известном кругу ждать будешь тех, кто уцелеет, вее слыхали?