Братьев Голиковых Тарасов не видел почти месяц, и уже с облегчением думал, что котельная избавилась от части своих надоедливых завсегдатаев. Но радовался он рано. Придя как-то в конце ноября на смену, застал обоих братьев в бытовке, весело беседующих с Мамедом. По словам Бульдозера, вытиравшегося после душа в раздевалке, пришли они пешком в пять часов утра, промёрзшие, немытые и небритые. Издавая нечленораздельные вопли, вместо приветствия, юркнули в бытовку и тут же рухнули на свободные в это время топчаны, прижимаясь спинами к трубам отопления. Едва улеглись и вдохнули воздух котельной, у обоих одновременно вырвался вздох облегчения. Глядя, как они, съёжившись, стучат зубами, Бульдозер с хохотком посоветовал:
- К котлам идите, погрейтесь!
Но оба путешественника словно окостенели и могли издавать только мычание. Немного обогревшись, братья уселись за стол и набросились на куски сала, картошки, хлеба, оставшиеся после ночной трапезы. Держа в руках кружку с горячим чаем, Генка, между чавканьем, объяснил, что в трёх километрах от села у "Нивы" заглох мотор, и как они не бились, так и не смогли его запустить. И теперь машину надо чем-то тащить и куда-то ставить.
Где они пропадали, братья не объясняли, но по их недомолвкам и переругиванию, можно было понять, что икали счастья на ниве "купи-продай", но оказались сами остриженными. Вид их вызывал в памяти картинку из учебника истории об отступающих французах двенадцатого года. Старший кутался в телогрейку, лишившуюся пуговиц, и явно с чужого плеча, на затылке чудом держалась облезшая шапка более подходящая огородному пугалу, чем человеку. Гардероб младшего выглядел поприличней, он даже сохранил свою меховую куртку, зато ноги были обуты в разношенные туфли, сваливавшиеся при ходьбе, и грязные дырявые носки.
Дела у братьев обстояли туго. Прошлой зимой старший развёлся с женой, и при делёжке ей досталась квартира, а ему машина. Младший жил с родителями, но весной разругался и ушёл на вольные хлеба. Братья сошлись вместе и жили на квартире у какой-то бабки, но, прожив полгода, не заплатили ни копейки, и хозяйка гнала никудышных постояльцев, оставив у себя их скарб под залог. Имея машину, братья пытались делать деньги, но всё как-то не получалось. Младший обвинял старшего в пьянстве, а с пьянкой какие могут быть серьёзные дела, старший же упрекал младшего в нерешительности и нежелании рисковать, а без этого настоящих денег не сделаешь. Дело шло к продаже машины, она и так требовала ремонта, а теперь что-то случилось с двигателем, в котором ни один из братьев по-настоящему не разбирался. И жизнь братьев зашла в тупик, ни квартиры, ни работы, ни денег, а жрать хотелось, и выпить тоже. Можно было, уподобившись блудным сыновьям, вернуться на жительство к родителям, но это означало конец разгульной жизни и - прощай зелёная мечта!
Старшего мастер звал в электрики.
- Ты же НЭТИ закончил, энергетиком работал. Тебе наше оборудование, как семечки, в порядок приведёшь, будешь ходить поплёвывать. Миллионов иметь не будешь, но на жизнь хватит, а то болтаешься, как дерьмо в проруби.
Но Генка отмахивался обеими руками. Тогда уж точно можно прощаться со своей мечтой и, посыпав голову пеплом, идти на мировую со стариком, с которым рассорился именно из-за неё. Генке снились зелёненькие. Они росли вместо листьев на тополях, он ходил, задрав голову, по защитке, и они падали на подставленные ладони. Их шелест слышался везде, возле иномарок, в новом банке, в комках, они летали по воздуху в городе, надо было только изловчиться и тогда они сами посыпятся в карман. Вот только изловчиться, никак не удавалось. Но он верил, что всё это временно. Бездомная жизнь канет в прошлое, и он заживёт не хуже телеэкранных живчиков.
Прошло, два, три дня и братья поняли, что на иждивении у кочегаров можно протянуть ноги. В глазах квартирантов котельной появился постоянный голодный блеск, по худобе сравнялись со штопанным Новосёловым. Жить на что-то надо было, и, в ожидании манны небесной или где-то задержавшегося благодетеля, единственным желанием которого, являлось разыскать их и отвалить по полдесятка миллионов, братья занялись ночным промыслом. На крупные дела не ходили, не хватало сноровки, да и загреметь можно было по-настоящему. Занимались тем, что плохо лежало, и то, что можно было выменять на самогонку или на что пожрать. Таскали зерно через дыру в заборе и похилившиеся ворота склада на хлебоприёмном пункте, сахарную свёклу, пока её не увезли со свёклопункта, картошку с овощехранилища. Но и здесь дела шли сикось-накось, а с плахами получился целый анекдот.
- 2 -
Располагалась на краю села, за полсотни метров от последних домов, районная семеноводческая станция. Производство не ахти, какое, но имелась в ней своя котельная и небольшая пилорама. Ведя по селу широкий поиск, братья заходили на обогрев во все кочегарки, заскакивали и в семеноводческую.
Отходами от обработки семян кормили овец и, пробираясь к котельной, Генка зорко оглядывал территорию стации. Снег возле складов был усыпан половой, но ничего представляющего интерес, он там не увидел. Зато возле пилорамы высились три аккуратных стопы свежераспиленного, бодряще пахнущего смолой, пиломатериала. Он толкнул брата, безразлично глядевшего под ноги, и кивнул на него головой. Стараясь не обращать на себя внимания, они наметили пути отхода, и посчитали дело реально выполнимым.
Зимой сторож преимущественно охранял хибарку у ворот, территория освещалась тускло, а на задах ограда терялась в разросшемся клёне. Наибольшая опасность таилась не здесь, а подстерегала в пути. Здесь в основном требовался тяжкий труд. Самое рискованное место находилось у крайнего дома, в котором жил директор станции. Рядом с домом горел яркий фонарь, и входная дверь смотрела прямо на улицу. Можно было не рисковать, и по защитке дойти до следующей улицы, вообще лишённой освещения. Пройти по ней, а там сворачивай в любой переулок.
Клиента нашли недалеко от котельной. Мужик стоял рядом с только что разгруженным пиломатериалом и, попыхивая самокруткой, сокрушённо покачивал головой. Сговорились на пузырь самогонки и пятёрке на жратву.
Шли безопасным кружным путём. Пока выбрались на дорогу, Олег раз пять порывался бросить свою ношу. Снегу в клёнах уже набилось по колено, у бедняги поминутно сваливались туфли, и он шёл почти босой. К дому клиента добрались взмокшие, на дрожащих от напряжения ногах. Пар от обоих валил, как от хорошо поработавших ломовых лошадей. Братья бросили трёхметровые плахи на снег и перевели дух. Радовались они рано. Здесь их ждал сюрприз.
Несмотря на то, что пришли в договоренное время, из избы никто не показывался. Калитку перекрывала спущенная на длинной цепи беснующаяся овчарка, лаем своим переполошившая уже, наверное, пол-улицы, а хозяин, будто ничего не слышал. Вспотевших братьев пробирал мороз. Генка, панически боявшийся четвероногих друзей, не выдержал и принялся со злостью пинать тесовую калитку, всякий раз отскакивая, когда над ней появлялась хрипящая от злобы, оскаленная морда.
- Может быть, мы дома перепутали? - нерешительно спросил Олег.
- Ну да, перепутали, - передразнил Генка, - этого-то кобеляку, что ли, перепутали?
Наконец на крыльце появился хозяин и сердито спросил:
- Чего собаку дразните?
Продрогший и разозлённый ожиданием, Генка начал попрекать его. Но у хозяина видимо взыграли нервы, или еще, по какой причине, но от сделки он отказался и, даже не доходя до калитки, крикнул, что ему ничего не надо и вернулся в избу, хлопнув дверью.
После всех перенесённых трудов, это было уже слишком. Генка вслед за Олегом обессилено опустился на промёрзшее дерево. Хотелось есть, курить и хватить чего-нибудь крепкого. Всё это было уже почти в руках и проплыло мимо. Олег снял туфли и, подтянув к себе ноги, скрючившись в три погибели, принялся растирать вконец застывшие ступни.
- Я сейчас плаху грызть начну, - сказал он отчаявшимся голосов и, шмыгнув носом, добавил совсем другим, злым тоном: - Ты думай, думай, что с ними делать? Так, что ли, бросить?
- Курнуть бы, - не теряя хладнокровия, ответил старший брат. - Идём в котельную, там что-нибудь придумаем.
- С ними?!
Бросать кромлённые плахи, за которые можно получить самогонку, а к ней появятся и жратва, и курево, было жалко, но и таскать их бесцельно по деревне Олег отказывался.
- Оставим здесь, а потом вернёмся за ними, если что придумаем.
- Да эта гнида, так и смотрит за нами, уйдём, и плах не будет. Ты сам подумай, опять возвращаться за ними, а если ещё упрут - вот смехота будет!
Победила предосторожность и, словно осуждённые с крестами на Голгофу, братья взвалили на себя злополучные плахи и поплелись по тёмной улице.
В эту ночь работал Колька Балабанов. Колька не пил уже три недели и червячок, как он сам выражался, зашевелился и грыз его изнутри.
Прошёл Балабан огонь и воду, медных труб на его пути, правда, не встречалось. За свою сорокапятилетнюю жизнь дважды побывал на зоне, общей сложностью около пяти лет. Сколько ночей и суток отсидел в отделениях, Балабан не мог подсчитать и приблизительно, тут можно было прикинуть только среднегодовые отсидки. Полосато-клеточная жизнь вытравила из его сознания всякие химеры, оставив только инстинкты и задубила кожу до панциря, реагировавшего исключительно на ощущения "холодно-горячо", "больно-небольно".
Начиная пить, Балабан мог спустить всё мало-мальски ценное из своего гардероба и вещей. Добыв спиртное, не скупился, и выставлял всё на стол. Собутыльники, с которыми пил, становились лучшими корешами, ради которых был готов на всё, даже заложить последнюю рубаху, но похмелить. Проходило дня три, четыре, деньги кончались, наступало похмелье, и Балабан приступал к разборкам. Тот пил его водку, а сам ничего не принёс, тот выставил бутылку, а Балабан литруху. Кто-нибудь похмелял Балабана, он менял привязанности и, ругая вчерашних корешей, расписывался в преданности перед сегодняшними.
Последний раз Балабан пробухал весь октябрь, прихватил и кусок ноября. Бухал по чёрному. Когда гражданская жена, а попросту, нуждавшаяся в помощнике по хозяйству одинокая бабёнка, к которой он пристроился вначале на квартиру, а потом и в постель, перестала пускать на ночлег, Колька полностью переместился в котельную, переходя с одного топчана на другой. В этот раз, не считая денег, пропил шапку, часы и сапоги. Когда организм немного отходил от алкоголя, вставал с топчана, с трудом разлеплял заплывшие глаза, мутно глядевшие из щёлок, спрашивал какое нынче число и уходил на промысел. Заглотив очередную порцию пойла, опять валился на топчан. На него уже перестали обращать внимание и относились как к мебели.
В середине октября мастер допёк его, и он исчез, подыскав себе другое лежбище, но через неделю вернулся. А теперь Балабан скучал. После Октябрьских праздников, трезвый, и непривычно притихший, сказал мастеру:
- Всё, Костя, завязал. Денег нет, кругом должен, ставь в смену.
- А ты точно работать будешь? Или так, на недельку, на другую? - недоверчиво переспросил Константин. - Ты же уже обещал.
- Да ты что, Костя, - запричитал Балабан. - Какой разговор? Сказал, работать буду.
К этому времени одну смену репрессировали и Константин, несмотря на то, что "желающие в очередь стоят", никак не мог слепить новую. Напарники менялись у Балабана через неделю. То вместе с ним работал мальчишка, едва не залетавший с лопатой в топку, то учитель, решивший подкалымить, а вот уже третью смену работал постоянный напарник, Зотов, бывший зоотехник, ушедший из совхоза так и не дождавшись очередной зарплаты. Третьим был Новосёлов, которому требовалось много, много, много денег.
С Новосёловым нынче каши не сваришь, а Зотов ещё от всего шарахался, запуганный мастером. Червячок всё грыз и грыз Балабана. Он бы и сам сбегал, но денег у него не имелось даже на курево, а в долг ему никто не давал. Как назло и обычные завсегдатаи котельной не заглядывали на огонёк. Появление братьев пролило бальзам на его душу.
- Сейчас мы это дело изладим, - говорил он, споро натягивая телогрейку. - Идём к цыгану, к нему хоть ночь-полночь заходи.
Цыганом в райселе называли молдаванина Гришку, жившего здесь с самого рождения. Где он работал, никто толком не знал, последние годы доходы имел с перепродажи скота и был ещё тем пройдохой.
- Они ему эти плахи на хрена нужны? - спросил Олег, пристраиваясь боком к трубе отопления и пытаясь обнять её, как красну девицу. - В топку бросить и не маяться.
- Идём, идём! - торопил Балабан, пританцовывая от нетерпения. - Он стайки ремонтирует, я знаю. Возьмёт он, пошли, давай.
Вода в электрокотле кипела, трубы нагрелись и обжигали руки, но в самой бытовке было прохладно, и Олег никак не мог унять дрожь, сотрясавшую тело. Он плаксиво скривил губы и капризно произнёс:
- Генка пусть идёт. Чего всем тащиться. Припрём плахи, а он не возьмёт. Узнать вначале надо.
Слушая такие речи, Балабан пренебрежительно махнул рукой, стаскивая телогрейку, но Генка остановил его, и они ушли на разведку. Вернулся старший Голиков через полчаса, один, весёлый и горящий нетерпением.
- Ну и накурили, - возвестил он, открывая дверь. - Дымища, аж глаза ест, - не присаживаясь, заторопил брата: - Вставай, вставай. Хватит сидеть. Две литрухи даёт, надо ещё четыре плахи. Сейчас Колька санки притащит, живо припрём, - говорил он скороговоркой, понукая пригревшегося брата.
Олегу до смерти не хотелось идти на мороз, таскать тяжеленные плахи. Он угрюмо молчал и только поёживался, но Генка был неумолим. Недовольно ворча и хныча, он оторвался от трубы.
Тайное деяние, о котором знают три человека и более, перестаёт быть секретным. Каким-то образом всей котельной стали известны ночные похождения братьев с пиломатериалом. Тарасов, не обращая внимания на косые взгляды младшего, полдня подначивал обоих. В отличие от брата, Генка воспринимал подначки с юмором.
- Ох, Гена, Гена, - говорил Тарасов уже без смеха. - До чего ты дошёл? - в бытовке они находились втроём, третьим был тёзка старшего Голикова, и можно было говорить, не вызывая возмущения окружающих. - С самой, что ни на есть шантрапой связался. Ты же инженер, а чем занимаешься? Ходишь, тащишь, что под руку подвернётся. Самый настоящий бомж.
- А ты, чем лучше меня? - возражал Генка. - Инженер, а с теми же бомжами кочегаришь. Ниже уже некуда опускаться, только пиломатериал воровать, - закончил он со смехом.
- Ну, допустим, воровать пиломатериал я не пойду...
- Но если придётся, на самогонку выменяешь, - парировал Генка.
- Может, и выменяю, а, может, и нет, разговор не об этом. Неужели ты не можешь дела какого-нибудь найти? Приборы бы бытовые ремонтировал, частники в быткомбинате цех открыли. На хлеб, во всяком случае, заработаешь.
- Дядечке, который цех открыл, негры нужны, а мне им быть как-то не хочется. Ты вот способен возле топки с лопатой стоять, а я нет. У меня характер другой. Мне нужно дело, а чтобы его открыть, надо! - Генка потёр большим пальцем средний. - А их нету. А волынку тянуть не по мне.
- Ясно. Тебе надо всё и сразу. Под Остапа Бендера играешь, только помнишь, чем Бендер кончил?
- Нынешним комбинаторам Остап в подмётки не годится, - засмеялся горемычный махинатор. - Ничего, живут, с бабами на Канары летают, а я чем хуже? Хорошо, завяжу я с такой жизнью, думаешь, она мне самому не осточертела? Что я буду делать? У тебя семья, у тебя выхода другого нет, вот ты за лопату и взялся, а мне она зачем? А другого нет ничего. Можно, конечно, мальчиком на побегушках куда-нибудь пристроиться, но это не для меня. Ты вот можешь что-нибудь подсказать, кроме того, что жизнь наша никчемная? Мне это и без тебя известно. Скажи, где и кому я, как инженер, нужен? Молчишь! Сказать нечего. Эх-х, был бы капиталец... - Генка щёлкнул пальцами. - Застрял я в этой Берёзовой Роще! - он встал и потянулся. - Главное, момент не упустить и быть начеку, - он опять прищёлкнул пальцами. - Всё равно, дождёмся и мы удачи.
- Ты зачем из города-то сюда приехал? - спросил Тарасов.
- Так сложились обстоятельства, - туманно ответил Генка.
Насчёт причин, побудивших сорваться из города и вернуться в село, где жили родители и младший брат, старший Голиков никогда не распространялся. Как предполагал Тарасов, ловя миг удачи, по неопытности тот вляпался во что-то, и ему пришлось уносить ноги, то ли от конкурентов, то ли от органов, борющихся с ними. Сочувствия братья у него не вызывали, разве что жалость. Возьми они в руки лопаты, он бы относился к ним иначе.
- 3 -
Два с половиной месяца кочегары маялись с угольной пылью, перемешанной бог знает с чем, не дававшей ни жару, ни пару, и сливавшейся в топках в непробиваемый монолит. В декабре и над котельной взошло ясно солнышко. Целыми днями на её территории гудели самосвалы, подвозившие на радость кочегарам и окрестным жителям, в особенности бабушкам-старушкам, считавшим каждое ведёрко угля, жирно поблёскивающий на гранях комковатый уголь. По вечерам, до глубокой ночи, когда бы уже и спать пора, на чёрных кучах метались тени, слышалось бряканье вёдер, шорох осыпей, иногда чья-нибудь согбенная фигура попадала в круг фонаря и тут же торопилась скрыться в темноте. Кое-кто из кочегаров не отставал от ночных старателей. Хозяева котельной поставили дело на более солидный уровень. Комки спокойно отбирались во время смены, взвешивались в руке, чтобы не попалась порода, складывались в кучки каждым добытчиком в свою, а потом увозились на санках. Понаблюдав денёк за старательскими работами, братья включились в трудовой процесс.
Выпросив у Балабана мешки и санки в аренду, они взялись за снабжение старушек, живших в отдалении от котельной. Бабушки в основном попадались прижимистые, считавшие каждый рубль, и каждую каплю, а насчёт пожрать у них самих было туговато, предлагали в основном картошку.
Братья смеялись над ними и говорили, что нынче деньги не то, что на рубли, а на тысячи не считают. Старушки причитали о собственной бедности, жаловались на нынешние деньги, в которых ничего не понимают, и где это видано, за пару мешков угля десять тысяч спрашивать.
- Да ты, бабка, мешки на тонны пересчитай, увидишь, что получится. Иди, покупай тоннами. За самогонку, почти, что даром отдаём, - тараторил Генка, как завзятый барышник. - Ты на уголёк посмотри, ты им полмесяца топить будешь. Разве такого привезут, как мы таскаем?
С последним доводом бабки соглашались безоговорочно.
- И-и-и, такого привезут, сынки, не знаешь, кого с имя делать. И веешь, и мочишь, - дальше в зависимости от темперамента, одни бабки говорили: "всё равно не горит", другие в образных выражениях объясняли, как не горит.
Почти весь доход с обслуживания бабок уходил на пойло, жрать всё равно хотелось. И как-то, вернувшись с очередного похода, братья привезли с полдесятка задушенных кур.
- Хо-хо! - заорал Ванюшин, увидев добычу постояльцев. - Под такую закусь да бутылку! - и прихватив одну курицу, тут же исчез из котельной.
Лёньку, двадцатипятилетнего беспризорника, работавшего вместо изгнанного Кудлатого, оставили у котлов, а Барышев взялся помогать братьям. Трём курицам, пока тёпленькие, тут же отпилили инвалидным ножом головы, а пятая неожиданно ожила и, заполошно огласив котельную непривычными звуками, теряя пух и перья, забилась в какой-то угол. Разделывали на скорую руку, не дав как следует отпариться, и драли перья прямо с кожей. Изголодавшийся Олег смотрел на раздираемые тушки жадными глазами и был готов схватить и рвать зубами сырую, туго обтянутую желтоватой пупырышчатой кожей ногу. Перья с потрохами свалили в таз под электрокотлом.
- Потом в топку бросим, - небрежно заключил Генка.
Двух куриц, распластав на крупные куски, умяли в кастрюлю, и поставили вариться на электроплитку, а третью затолкали в полиэтиленовый мешок и положили на окошко.
Вскоре вернулся и Ванюшин с тремя бутылками самогонки.
- За две рассчитался, а одну в долг дали, - объяснил он.
Не дожидаясь варева, сели за стол.
Милиция вместе с хозяйкой курятника пришла около десяти часов. Злополучная беглянка, словно почуяв хозяйку, издавая радостное кудахтанье, подпрыгивая и хлопая крыльями, вылетела из своего закутка. В этой операции всё обернулось против братьев. Пяток приватизированных ими куриц вполне мог продолжить список экспроприированных тёлок и поросят, канувших в небытие, но на беду похитителей, племянник владелицы курятника работал в милиции. Утром, ещё дома, он выслушал жалобу тётушки, прибежавшей к нему за защитой и, придя на работу, тут же ринулся на поиски злоумышленников. Долго искать не пришлось. Пух, небрежно стряхиваемый братьями, остался на снегу, и вывел на площадь перед магазином. Сторожиха базы торга, любопытная, всё примечающая бабёнка, стоя в тени магазина, вела наблюдение за ночной жизнью села. Братья её и не приметили даже, зато она с большим интересом проследила, как они, радостно ржущие, сопровождаемые приглушённым кудахтаньем полузадушенной курицы, оставляя за собой прилипший к одежде пух, вынырнули из темноты переулка на ярко освещённый пятачок, удалились в сторону котельной. Вещдоки были налицо, прямо перед глазами. Требуха и перья так и остались лежать в тазу. Разгневанная хозяйка несушек все уши прожужжала об особой несмываемой, чуть ли не светящейся, краске, которой она пометила кур. Пачкая руки о требуху, набрала полную горсть перьев, и, торжествующе подняв над головой, воскликнула:
- Во, во! Глядите! Вот она краска-то, во-от!
Именно в этот момент, как по заказу, котельная огласилась кудахтаньем, и на божий свет вылетела уцелевшая курица.
Полусонные братья сидели каждый на своём топчане, не соображая, что происходит, и только отворачивались, когда разъярённая собственница совала под нос вещдоки.
С братьями было всё ясно, и участковый, велев им собираться, приступил к Балабану, молча и с удивлением взиравшего на происходящее.
- А-а, кого я вижу! Старый знакомый! Тоже курятиной лакомился?
- Да ты что? - Балабан разводил руками, выворачивая их ладонями кверху. - Да я на смену только пришёл. Ты чё? - и довольный смеялся.
Вместе с братьями увели и Ванюшина, на свою голову околачивавшегося после смены в котельной. Увели, чуть ли не силой, грозя дубинкой.
- Да вы чё? Вы чё? - истерично выкрикивал он. Белёсые брови его взлетели вверх, глаза округлились и начали вращаться. Он подскочил к столу и, сунув руку в кастрюлю, выхватил из неё куриную хребтину. С мокрой руки и куска курятины во все стороны летели брызги бульона, но, не замечая этого, потрясал хребтиной и с надрывом выкрикивал: - На ней написано? Написано, что краденая? Ну, написано? Покажи. Откуда я знаю, краденая она или нет, позвали жрать, я взял кусок!
Уже сержант предостерегающе похлопывал дубинкой по ноге, а Ванюшин всё возмущался.
- Толька, Толька, уймись, - предостерёг не уходивший из бытовки Балабан. - Чего бушлатишься? - и добавил вполголоса: - Докричишься на свою задницу.
Ванюшин примолк и удалился, подпираемый с обоих сторон нарядом, вслед за братьями.
- Вот придурки, - с презрительной усмешкой сказал Балабан. - Перья в топку брось, и докажи потом. Какое твоё дело, откуда взял? С базара, с города привёз. Ещё и курицу выпустили. Х-ха.
- Нда-а, попались братишки-шалунишки, - сказал в задумчивости Зотов. - Не скоро теперь увидим.
- 4 -
Отдыхая после ночной, он проснулся как от толчка. Была суббота, время приближалось к часу дня, сон ушёл, и не возвращался. Из кухни доносились женские голоса, прерываемые сдерживаемыми смешками. Один голос принадлежал Ольге, два других были незнакомыми. Прикрыв постель покрывалом, причесался перед зеркалом, чтобы не выглядеть совсем уж букой, и прошёл на кухню умыться. Подходя к двери, Тарасов узнал голоса, они принадлежали подругам жены. Женщины чаёвничали с домашним печеньем и малиновым вареньем. Прямо против двери расположилась полная Галина Ивановна, учительница математики, Ольга и литераторша средних классов, Антонина Фёдоровна, сидели по торцам стола.
- Мы тебя разбудили? - спросила Ольга, весело посмотрев в лицо мужа, - Садись с нами чай пить.
- Сейчас умоюсь. Потом выпью, надо у скотины почистить, - ответил он пасмурным голосом, подставляя сложенные ковшиком ладони под струю холодной воды.
- Ой, уймись ты хоть в субботу. Всё работаешь, работаешь. Игорь с Ирой всё сделали, и воды в баню натаскали. Посиди с нами.
Галина Ивановна сдвинула свой стул ближе к Антонине Фёдоровне, освобождая место.
- Вот, садитесь, поближе к своей половине.
- Да она, может, ему надоела до смерти, - засмеялась Антонина Фёдоровна. Была она самой молодой, не старше тридцати пяти, и любила игривые темы. - Пусть с нами садится.
Ольга подала мужу высокую чашку с яркими цветами и он, отхлебнув из неё, захрустел печеньем.
- Хоть бы похвалил жену, ох, мужики, мужики! - покачала головой Галина Ивановна. - Разве от них дождёшься.
- Хорошо выполненная работа - норма для трудолюбивого человека, - отшутился Тарасов.
- Вот про свиней у него спрашивай, я ничего в них не понимаю, - Ольга положила в рот ложечку варенья и звякнула ею о блюдце.
- Хорошо ты, подруга, устроилась, - проворковала Галина Ивановна, и повернулась к хозяину дома, с предосторожностями набиравшего душистое лакомство, опасаясь капнуть на стол. - Вы как поросят выбираете? Что-то у нас в этом году не получилось. С фермы взяли - сдохли, говорят, они там все туберкулёзом заражены. Потом купили с рук, кормили, кормили, зима подошла, ни мяса, ни сала.
Тарасов, степенно запив печенье чаем, поморщил лоб и пустился в пространные объяснения, касающиеся особенностей поросячьих спинок, ушей, ног.
- Вообще, в домашнем хозяйстве трудно породу выдержать, - закончил он, и вернулся к поглощению чайных кушаний.
- Но у вас-то ландрасы, - уточнила пытливая собеседница, отставив на время чай.
- Во всяком случае, что-то от них есть, - усмехнулся он.
- Как это вы, два года в деревне живете, и всё знаете, - польстила Галина Ивановна.
- Ничего хитрого. Сыну книгу по свиноводству заказал, почитал и... - развёл руками Тарасов. - Конечно, так кормить, как в книге написано - дома не получится, но кое-что почерпнуть можно. Да хотите, дам почитать? - он сходил в зал и принёс Галине Ивановне книгу в жёлтом шероховатом переплёте.
Пока он подставлял к стеллажу стул, доставал книгу, стоявшую на самой верхней полке, женщины допили чай и, не поддаваясь на уговоры хозяйки, засобирались домой.
- Это они тебя испугались, - попеняла Ольга, проводив подруг до калитки и вернувшись на кухню. - Тебе ещё чаю?
- Налей. С чего им меня бояться? - поразился супруг.
- Вид у тебя сильно хмурый. Тебе что, не понравилось наше чаепитие?
- С чего ты взяла? - Тарасов оторвался от чашки и посмотрел на не спускавшую с него вопрошающего взгляда, жену. - Пейте, ради бога, хоть с утра до вечера.
- Вид у тебя такой, будто ты не доволен, - жена вздохнула и положила локти на стол. - Я с Антониной договорилась, она в следующий выходной поедет в соседнюю область за шмотками, купит вам с Игорем ботинки. Там дешевле. Как деньги получим, рассчитаемся.
- Она зачем туда ездит? Тёлка полушка, да рупь перевоз, стоит ли ездить? Или она что, комок держит?
- Не комок, но приторговывает.
- Хм, у вас и разговоры же, шмотки да свиньи, а о разумном, добром и вечном, вы когда-нибудь разговариваете? - ухмыльнулся Тарасов.
- Ты и об этом не разговариваешь. Скажи, - Ольга в раздумье обводила чайной ложечкой узоры на клеёнке, - я тебя давно хочу спросить. К тебе, почему никто не ходит? Как-то же заходил этот, Василий, ты говорил, что в одной смене с ним работаешь. Ты с ним так по-доброму разговаривал, я думала это твой друг.
- Марусенков, что ли? Надежд не оправдал, - упоминание о Василии вызвало на его лице выражение злой иронии.