Арончик и Лёничка сидели в маленьком скверике и грелись на солнышке...
Нет, не так: они прятались в тени чахлого дерева, названия которого не знали.
- Разве это дерево? - ворчливо сказал Арончик. - Говно это, а не дерево. И люди - говно, и страна - говно! Имел я ваш Израиль через Хайфу и Тель-Авив! - крикнул он. - Прокуратора на вас нет! Правильно говорят умные люди: если увидишь еврея в пустыне, знай, это или мираж, или Израиль. И пусть хоть кто-нибудь докажет мне, что он их вывел, а не завёл!
- Я ненавижу еврея в себе так люто, - сказал Лёничка, - что становлюсь антисемитом.
- А я антисемит по отношению к государству: какое-то оно инородное, не наше.
- Страна, над которой нависла тень араба с автоматом из славного калашного ряда, - согласился Лёничка. - Ко мне недавно прибежал сосед: "Слышали, наши учёные вывели новую породу кур - без перьев?" - Я ему говорю: "А палестинцев без автомата - слабо?" Обиделся. Какие они обидчивые, однако.
- Не то слово. Я им говорю: хотите, чтобы на вашей земле воцарился мир и покой, примите ислам и - все дела, даже обрезаться не надо! Драться полезли. Один на дуэль вызвал. Я рассмеялся: "Тоже мне Дантес", а он: "Я не дантист, я протезист". И когда мы научимся смеяться над собой?
- Никогда - мировое сообщество не позволит. Нельзя смеяться над евреями, даже нам.
Они помолчали. Потом Арончик продолжил душещипательный разговор.
- Краткая история Израиля - это непрерывные междоусобицы, две тысячи лет полного забвения и опять междоусобицы. А между тем, он как был римской провинцией, так и остался, вот только империя теперь называется по-другому. И вообще, это государство может существовать только как провинция какой-нибудь империи. А если империй не останется?
- Израиль перестанет существовать только в одном случае - если евреи откажутся от него.
- Я близок к этому, - сказал Арончик. - Боже мой! как я хочу в Россию!
- Вашего отца звали Соломон?
- А то нет. В роду у нас одни Ароны да Соломоны. Эти имена, как эстафетная палочка, передаются из поколения в поколение. Так что, я - семит по принуждению. А появился я на свет в Магадане, за что должен благодарить отца-большевика. Он, видите ли, хотел счастья для всех, а для себя - особенного, и потому работал подручным у главного латышского стрелка Сёмы Нахимсона. Со всеми вытекающими последствиями. В преддверии 37-го года Сталин запретил аборты, но старые большевики намёка не поняли. Несколько лет мой папаша переводил ценные породы деревьев на щепки, а потом надолго осел в краю золотых приисков, от которых мне досталась школьная медаль с соответствующим отливом. Кому она нужна? Да и стырили её по дороге в землю обетованную, праведную. Приехав сюда, я путал наших и не наших - все они казались на одно лицо. Своих узнавал по русской речи. Это были, разумеется, евреи, ибо какой же русский согласится жить в стране, где даже море ниже уровня этого самого моря? А помощи мне ни от кого не было, несмотря на многочисленные обещания.
- Кого е... чужое горе? - вздохнул Лёничка.
- Конечно, с радостью любовью заниматься приятней, - согласился Арончик.
- У меня аналогичная история. Мой дед возглавлял красный террор в региональном масштабе, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа и восстания в Тамбовской губернии, вводил новую русскую орфографию, громил церкви и синагоги, гноил кулаков, руководил коллективизацией, обращал дехкан в басмачей. В общем, немало потрудился на ниве переустройства затхлого имперского общества...
- Умыл немытую Россию - кровушкой.
- Ага. А потом за заслуги перед отечеством его сослали в Сибирь, и родился я в городе с непристойным названием Туруханск. Носил он это имя задолго до Иосифа Виссарионовича, так что Сталин здесь не при чём. Дом наш располагался рядом с его музеем, я ходил туда чаще, чем в школу. Ну, а дед жил, как говорится, затаив дыхание, и жив до сих пор.
- Не может быть! И сколько ему стукнуло?
- А этого никто не знает. Он столько раз менял документы, что, запутав других, запутался сам и потому в пятой графе его бессмертного паспорта так и значится: Вечный Жид. Шутка.
- И где он теперь?
- В русской столице. Он из тех, кто до сих пор считает, что Москва за нами.
- Да, были люди в наше время, большевики! - не мы.
- И самое поразительное - он так и не выучил русского языка, хотя и считает его родным. Представляете - государственный человек на государевой службе! - и ни в зуб ногой!
Они опять помолчали. Потом Лёничка откашлялся и продолжил рассказ.
- Я завёл родственников на Дальнем Востоке, чтобы перебраться на Ближний. А теперь жалею. А помог мне с переездом мой школьный товарищ. Он был из тех либеральных кругов, где прежде, чем послать на фуй, долго и нудно извиняются. Кстати, родным языком считает латынь. Восхищается каждым словом, даже матерным, если оно написано латинскими буквами. Этот шрифт приводит его в неописуемый восторг, граничащий с помутнением рассудка. Теперь живёт в Риме и под псевдонимом Семён Целибат пишет верноподданные гимны "Будь славен, Ватикан" и "Католики всех стран, соединяйтесь".
- Прекрасная страна Италия.
- Хорошо, где нас нет.
- А где нас нет?
- На Луне. А скажите, Аарон Соломонович, кто первый поднял еврея в воздух: братья Райт, Можайский или Шагал - в небе под Витебском?
- Иуда Искариот, когда, помянув имя божье всуе, взлетел над Иешу и осквернил его семенем.
- А вы злой. И рисковый. Простите меня великодушно, но вы ищите приключений на собственную задницу. Во всём нужен здравый смысл. Нельзя говорить педику "пошёл в ж...": он может воспринять ваше пожелание буквально.
И опять помолчали.
- Вообще-то моя настоящая фамилия Альтшулер, а Шулерман - это так, по семейным обстоятельствам, - сказал Лёничка. - Я, конечно, дико извиняюсь, хотя и не вижу повода, скажите, вы женаты?
- Бог миловал. А вы?
- Был. И даже любил. Она так самозабвенно читала лекции по истории КПСС, что я немедленно предложил ей руку и сердце. Это было время, когда страной правил фешенебельный мужчина с пятью звёздочками. Потом моя жена заделалась правоверной еврейкой в такой ортодоксальной форме, что даже поцелуи её казались кошерными. И, тем не менее, она родила мне прекрасных детей. Мы жили долго и счастливо, а потом уехали в Израиль. И только после рождения пятого ребёнка она поняла, что не любит меня и - самое ужасное - никогда не любила. "Как же так, - сказал я ей, - как же так? Не стану попрекать тебя Цилей, Барухом, Симочкой и Мардохеем - они последствие пошлого прошлого, но скажи мне: зачем ты родила Давида от нелюбимого человека, т.е. меня, в этой новой для нас стране?" И она ответила: "Любовь - ипостась прозаическая. Едва настроишься на поэтический лад, расслабишься - и на тебе: залёт! Знаешь что такое счастье? Это когда после долгой-долгой задержки наступают критические дни. Я не знала с тобою счастья, Лёня, - не смей попрекать меня Давидиком. Ты лишил меня самого прекрасного чувства в мире - оргазма. Я по сей день не знаю орального и анального секса, групповухи. Да что там групповуха - я ни разу не изменила тебе, дура! Меня никто и никогда не насиловал, не затыкал рот вонючими портянками и носками. Я прожила скучную жизнь".
- О, как сузился перечень половых преступлений! - откликнулся Арончик. - Скоро педофилию переведут в разряд общеобразовательных программ и, кроме антисемитизма, в этом перечне ничего не останется. Вы расстались?
- Разбежались. Сейчас на частном телеканале она ведёт рубрику "Секс в свете прожекторов" и пользуется бешеным успехом. А дети при ней, они и крутят этот самый прожектор.
- Боже мой, куда мы катимся?
- Куда-куда - в Средиземное море.
- Я слышал, - сказал Арончик, - будто собираются ликвидировать Еврейскую автономию - путём слияния или ещё каким-то хитро-мудрым способом.
- Исключено. Мировое сообщество не позволит.
- Но там же не осталось ни одного еврея!
- Ну почему же - случаются.
- О, как мне опостылело это мировое сообщество! В Магадан хочу, в глушь, в заимку!
- Иногда во мне проявляются террористические позывы, - печально сказал Лёничка. - И тогда я говорю: "Гори всё синим пламенем!" Или: "Да чтоб тебя разорвало!" Или: "В гробу я вас видел в белых тапочках!" Но проходит время, и гуманистические идеалы берут вверх, и я истово каюсь в преступлениях, которые не совершал, - в общем, в моём сознании идёт обычная демократическая работа.
- Самый постыдный из грехов - гуманистический, - тяжко вздохнул Арончик. Лёничка посмотрел на него. Тот клевал носом.
- Стыдно мне жить в стране, где вместо конституции Тора, - сказал Лёничка и закрыл глаза, чтобы не видеть пыльное и потное, как разомлевшая еврейка, дебелое солнце пустыни.