Каждое воскресенье он приезжает в родительский дом - на часок или два. Традиция такая. Утренний кофе, домашняя сдоба, неспешная беседа под аккомпанемент классической музыки - и что может быть лучше для общения с матерью?
На этот раз они слушают "Времена года" Вивальди в исполнении струнного оркестра в стенах загадочной Анненкирхе. И каждое слово его пишет диктофон, пущенный ею на самотёк. Потом, оставшись наедине, она воспроизведёт запись, смакуя и анализируя высказывания своего непутёвого сына.
- Ах, маман, маман, - говорит Фастум-гель - он произносит слово "маман" тем же тоном, каким в достославные времена говорили "мамаша". - Мы превозносим то, что не превозносится и обожаем то, что надобно ненавидеть. Какая-то необъяснимая фетишизация нефетишизируемого. "Мне противно слово фетиш, мне приятно слово Фет" - писал Михаил Дудин. Вообще-то правильно фетИш, но чего не ляпнешь ради того, чтобы втиснуть слово в поэтический размер, который подобен Прокрустову ложу. Мне сплошь и рядом жалко слов, помещённых - без суда и следствия! - в стихотворный изолятор.
Наливает кофе в чашечку...
Смакуя, делает глоток...
Отставляет чашку в сторону...
И продолжает:
- Какими всё-таки неграмотными были советские поэты!
- Постсоветские не лучше, - говорит маман. "Маман", кстати, с прононсом доходчивее, чем "мама" без прононса.
- Постсоветскую поэзию я вообще не читаю и читать не собираюсь. В ней нет изюминки и лоска. Я уже не говорю о занимательности и сюжетных изысках. Тем более - о рифме. Рифма должна звучать звоночком. Раньше прокажённые ходили с колокольчиком. Вот и поэты обязаны передвигаться с погремушками, чтобы издали было слышно - вирши!..
Тут он прерывает словоизлияние, достаёт из кармана смартфон и говорит:
- Сегодня у Пьера день рождения, а я его так и не поздравил.
Всякий раз услышав это имя, она замирает до отупения, боится даже подумать о том, какие отношения связывают её мальчика с этим индивидом. Человек с нетрадиционной ориентацией - это как поезд в метро, который врывается на станцию не с той стороны, с которой его ожидаешь. Характер его отношений с Пьером ей непонятен и неприятен. Женщин в окружении Фастум-геля она давно уже не видит, по крайней мере, со школьных лет. Помнится, спросила у него - прямо в лоб: "Тебе нужна женщина или не нужна?" - Нужна, - ответил он, - у меня носки не стираны...
Некоторое время он пытается дозвониться до приятеля, потом оставляет это бесполезное занятие, заявив: "Ему не дозвонишься - нарасхват".
- А он не русский этот твой Пьер? - спрашивает маман.
- Почему не русский? Чистый русак.
- А имя не наше.
- А у Пьера Безухова наше? А моё - наше или чужое?
- Сам взял - никто не навязывал, - говорит маман.
- И его никто не неволил. Я его с другим именем уже не представляю. И себя тоже. А как тебе нравится такой никнейм, как Проктер энд Гэмбл?
- А потому что сам бог велел. Так, по крайней мере, она объясняет своё прозябание после того, как её бросил муж.
Тут раздаётся звонок, воспроизводящий начало симфонической поэмы "Так говорил Заратустра" Рихарда Штрауса...
- Это Пьер, - говорит Фастум-гель и кричит в трубку: - Приветствую тебя и поздравляю! Всего самого наилучшего... ага... и этого тоже! И чтобы не быть голословным, я тебе тут шарфик присмотрел, ничего себе шарфик, оригинальный - без конца и без начала. Продавец говорит: "Лента Мёбиуса, а не шарф"...
Кто такой Мёбиус? Понятия не имею. Маман, кто такой Мёбиус?
- Знаменитый французский кутюрье, - отвечает маман. - Судя по фамилии, у него прибалтийские корни.
А сама думает о яйценесущих женщинах, которые давно уже занимают внимание Фастум-геля, да и как иначе, если он работает в каком-то напрочь засекреченном НИИ. "Уж не над этими ли проблемами бьётся с утра и до ночи? А что - с него станется!"
"Яйцо должна выкладывать женщина в результате каждой овуляции, - разъяснил он матери свою революционную теорию. - Снесла яичко - и отошла в сторону. Порхай дальше. Как мотылёк. Ах, ты пела, это дело... Да-с. Добиться бы того, чтобы яйца были крупные и сферические". - Зачем? - "А чтобы катать, как шары по бильярдному столу, и чтобы кием по шарам - раз! раз! раз!" - Садист, - помнится, ласковым голосом произнесла она. - Какой же ты садист, Фасточка. - "Есть маленько", - согласился Фастум-гель.
И ещё мысли, записанные ею на диктофон:
"Человек подобен чёрному квадрату, и как иначе, если он по своей сути является супрематистом". - Кем-кем? - "Супрематистом... Хрен знает что, а не существо. Абстракция, одним словом. Размазня".
И ещё (когда она возвращает его к разговору о женщинах):
- Ах, любовь, любовь!..
Запомните, маман, если в городе есть Монтекки, будут и Капулетти - дайте срок.
Для чего мы приходим в этот мир? Для того, чтобы размножаться. Ни для чего другого мы не нужны. Это как искусство ради искусства. Прав был Лимонов, заявивший, что главное предназначение человечества есть сохранение вида.
- С каких это пор Лимонов стал для тебя авторитетом?
- Никогда не был и вряд ли станет, но мысль верная, - отвечает Фастум-гель.
- Порочная личность - этот твой Лимонов, мерзкая, неприятная, - говорит маман, - а его "Эдичка" - полный отстой!
- Неужто читала?
- Разумеется - врагов надо знать в лицо, как говорил гидра Мопассан. И насчёт предназначения человечества ты не прав: размножения в чистом виде не бывает. Это как рафинированная свобода или голая правда - идеал, да и только, а на самом дело сплошное извращение и издевательство - и в отношении свободы, и в отношении правды. Перверсия.
О! - она ещё и не такие слова знает. Как не крути, всю жизнь проработала в библиотеке.
- А, вообще-то, любовь к женщине - это вчерашний день, - говорит Фастум-гель. - Женщины скомпрометировали себя настолько, что даже глядеть в их сторону стыдно. К тому же они давно вышли из моды. Сегодня любят мужчин и совсем не так, как женщин. - "А как?" - А как взбредёт в голову. Мужчина-самец - главный объект обожания кем бы то ни было - другим мужчиной, женщиной, ребёнком. Гомо - главная причуда времени. Ах, гомо, гомо!
И он с упоением читает:
- Как много в этом слове для сердца милого слилось, как много в нём отозвалось...
А знаете, маман, вы не то, что общие, простые истины не разумеете! - "Разумею!" - Нет, не разумеете. Вы когда-нибудь кого-нибудь любили - под вязами или как-нибудь иначе?
- Отца твоего любила, - вздохнув, говорит маман.
- Это не считается. Это было давно и не правда. Любовь после того, как выпадет в осадок, оставляет после себя разноречивые чувства: с одной стороны кружит голову сладостными воспоминаниями, с другой стороны, ты с горечью понимаешь, какая она всё-таки дурь.
- Странное послевкусие остаётся после любви, - говорит маман и непонятно соглашается она с горестным постулатом сынишки или нет.
- Ах, маман, кому интересны сегодня страдания юного Вертера и похождения бравого от инфантерии Швейка? Вам? ему? ей? - и он тычет пальцем в телевизор, где какая-то прошмандовка (без сомнения выпускница ВГИКа) изображает вселенскую страсть.
- Не обобщай, - говорит маман. - Ведь даже в скупом пересчёте событий всегда неизбежен простейший итог.
- Ах, люли, люли, люли... - говорит Фастум-гель, думая о чём-то своём. - Ах, люли, люли...
- Мне больше нравится люля, - говорит маман. - Хочешь, приготовлю по-быстрому? Кстати, Митридат приходил.
Круг знакомств у неё в силу возраста крайне ограничен и, честно признаться, не отвечает её запросам - случайные люди навещают её, залётные.
Митридат работает в управляющей компании и по определению существо грубое и неотёсанное, проще говоря, мужлан. "Его аист уронил, когда нёс из роддома", - уверяет она соседей.
- Странный субъект этот Митридат, - согласен с нею Фастум-гель - от женщин ушёл, к мужчинам не пришёл - застрял где-то посерёдке. - И зачем он наведался?
- А чтобы по душам поговорить. Никто не любит балакать по душам больше, чем сантехники и прочие водопроводчики.
- С разводными ключами в руках, - солидарно улыбается Фастум-гель. - И что сказал?
- Сказал, что жизнь наша катится в сторону увеличения тарифов - и на воду, и на газ, и на электричество, но это не значит, что мы живём хуже, чем в какой-нибудь занюханной Голландии.
- Нет теперь такой страны - Голландия, - говорит Фастум-гель. - Она теперь Нидерланды называется.
- Тю, а кто же тогда производит голландский сыр?
- Понятия не имею, но есть нидерландский отказываюсь. Санкции объявляю нидерландскому сыру! Пожизненные!
И опять звучит Рихард Штраус.
- Как же, как же, - говорит Фастум-гель, - несомненно, обязательно буду. Да прямо сейчас... еду...еду... еду...
Поцелуй в щёчку - и дёру. Словно его и не было
А всё-таки жаль, если у меня не будет внука или внучки, думает она, выключив диктофон.
Дались ему эти яйценесущие сучки!.. А другой стороны - хоть что-то...