"Как грек искал гречанку, Клошар ищет Свободу.
Заинтересованных, если такие сумасшедшие найдутся,
убедительная просьба хорошо всё обдумать,
и, если, всё же решитесь, то прошу обращаться в кафе "А Пари",
что на променаде, прямо на кухню, в послеобеденное время,
включая выходные и праздники.
Уже не надеюсь, но, всё же, буду ждать!
Бомж или Клошар, на Ваше усмотрение".
Конечно же, я не стал дословно переводить весь текст добродушной хозяйке, боясь её разозлить, и, тем самым, быть может, лишиться места на кухне в "А Пари", а с ним, естественно, и дармового кофе с эклерами...
7 июня. Так и не выходит браться за дневник ежедневно, а хотелось бы, ведь это не только архивные данные, это ещё и оттачивание слова, слога, приобретение стиля, что немаловажно для начинающего писателя, ну, или для того, кто таковым хочет стать.
Впрочем, не смотря на плотный график и полную загруженность, усталости, как таковой, не наблюдается, и даже наоборот, я полон энергии и энтузиазма, настроение прекрасное, к тому же, мне сегодня чертовски везёт.
В Монте-Карло сегодня прошёл "слепой" дождик, и я это принял за хорошее предзнаменование. Кроме всего прочего, сегодня нечётное, седьмое, а это мой день, ведь родился я, хоть и не в июне, но тоже седьмого, да и Творец особо уделил внимание "Дню Седьмому", - это раз; снаружи пел "слепой" дождь, внутри Стиви Уандер, - это два; и третье - это то, что моя обворожительная Тори пришла в казино в ярко-красном, кровавом платье от Кутюр, так что весь день я ставил вслепую, на любое нечётное, но обязательно красное. Я делал ставки и выигрывал, и чем больше ставил, тем шире мне улыбалась Леди Фортуна, в лице моей неотразимой Тор. По-видимому, азарт с гурманством несовместимы, потому как целый день, простояв у стола рулетки, мы с Тор забыли не только позавтракать, но и пообедать, продержавшись весь день на тартинках и "Вдове Клико", любезно подаваемых услужливыми официантами прямо к ломберным столикам и рулетке; потому и на рынке меня сегодня не видели. На бирже труда я тоже не появился, хотя работали они сегодня полный день, но к вечеру, когда я уже было собрался туда поспешить, Тор изъявила желание покататься на яхте, и я не смог ей отказать. Тор, в сущности, ещё совсем ребёнок, она так ранима, обидчива и чувствительна, что откажи я ей в этом маленьком удовольствии, пусть даже это каприз, и не ко времени, всё же это могло б дурно на неё повлиять, а этого я допустить никак не мог, ведь она так любит меня, прямо боготворит, а я из-за какого-то вшивого пособия мог нанести ей душевную травму. А на биржу смогу сходить и в следующий раз, и мне плевать, если эти бюрократы решат лишить меня пособия вообще, потому как не хлебом единым жив человек...
После морской прогулки мы зашли перекусить в маленький ресторанчик на набережной. Завершить такую чудесную прогулку чашечкой ароматного кофе и свежим тающим на языке эклером, само по себе, было не плохой идеей, а то, что такая идея родилась в милой головке моей любимой, говорило о том, что она действительно проголодалась, но говорить об этом открыто просто стесняется (она очень стыдлива и стеснительна во всём, что не касается работы и секса). И, правда, мы страшные сладкоежки, хотя многие исследователи утверждают, что это вредно, со временем даже летально, но..., но не в нашем же возрасте, и не с нашей всё исцеляющей любовью, которая во сто крат сильней любой безнадёжной болезни века, за исключением такого страшного, на мой взгляд, недуга, как "Ревность", и который, с божьей помощью, ни на йоту не приближается к нам.
Мы живём настоящим, и в нём наслаждаемся жизнью, друг другом и сладостями, ведь прошлого, тем более в нашей профессии, не существует, а будущее..., так зачем с ним спешить, ведь и так хорошо, и так легко, и так уютно..., а в завтра мы заглянем завтра...
Кофе отменный, пирожные восхитительны, а само кафе, стилизованное под "ретро", чем-то напоминало маленькую кухоньку небольшого французского бистро шестидесятых. Эдит и Джульетт мягко поскрипывали новой иглой на антикварной радиоле, а немолодая хозяйка была очень дружелюбна, улыбчива, и на редкость для пожилой француженки, аккуратна и расторопна. Разговорившись, мы узнали, что она вроде как парижанка, хотя родом из Эльзаса, что прояснило многое, ведь там, ух какого норова женщины, кротки, строги и аккуратны, пронизанные насквозь католическим пуританством, готовые распятого Иисуса одеть во что-нибудь более скромное и строгое, чем его сползающая с худых бёдер повязка. Эта степенная эльзаска до того была любезна, что, отослав молодого гарсона, весь вечер сама нам прислуживала, и всё время, даже немного навязчиво, пыталась завести со мной разговор о каком-то газетном объявлении, которое уже якобы вышло, и которое, по её мнению, должно было перевернуть всю мою жизнь вверх тормашками, вернее не так, наоборот, оно должно было поставить меня на ноги, начать новую, до селе не виданную мной веху любви и благоденствия божья. Она долго просила меня, почти умоляла, никогда не терять надежду и веру, и тогда, утверждала она, звёзды повернутся ко мне другой стороной, а судьба, предначертанная нам, грешным, всемилостивыми небесами, начнёт к нам благоволить. Тория, воспринявшая невразумительный лепет набожной хозяйки за временное умопомрачение, всеми силами пыталась её успокоить, улыбчиво соглашалась со всем этим астрологическим бредом, и старалась убедить пожилую эльзаску, что Успех и Фортуна нам родные брат и сестра...
Уже было за полночь, когда кафе покидали последние посетители, а мы, счастливые и невесомые, держа обувь в руках, босиком по пляжным дюнам возвращались в свой маленький отель, широко раскинувший свои крылья-флигели на песке, прямо у самой воды.
Всю ночь мы весело плескались в теплых, в лунном свете серебристых, водах Средиземного моря, выставляя свою наготу на обзор всем небесным светилам, мириады которых, покачиваясь при лёгком бризе, отражались на зябкой морской глади. Наши страстные объятья были крепки как сотни чугунных тисков, и нежны как миллионы цветков крокуса. Мы целовались и прислушивались друг к другу, желая услышать души. Мы взывали к духам моря, шепча на ухо моей раковине, и слушали шелестящий тысячью волн её благовестный ответ. И лишь к утру, лишь к самому рассвету нам пришлось разъединить свои объятья, расплести тела, развязать пальцы, отстегнуть души..., да, нам пришлось расстаться, ирония судьбы, и всё из-за молодой парочки наркоманов - он и он - пожелавших уколоться прямо на наших глазах, да ещё и в наших же апартаментах. Естественно, я им этого не позволил, ведь они правонарушители, и пусть они влюблены, это ещё не даёт им права врываться на частную территорию, и творить там беспредел, а то, что они собирались сделать, на мой взгляд, и есть беспредел...
Лично я считаю, что наркомания, как социальное, вернее, антисоциальное явление - это бич современной молодёжи, и сопутствующие ей разгул и разврат, постепенно приобретают летальные формы в виде бандитизма и СПИДа, что ведёт человечество к своему экзистенциальному закату; так что я, хоть и являюсь сторонником ненасилия и принципиальным пацифистом, вышвырнул, без каких-либо чувств вины или угрызений совести, парочку влюбленных ублюдков вон из своего шалаша и, подложив под голову старый рюкзак, крепко заснул.
8 июня. Сегодня опять остался без завтрака, проспал. После полудня на рынке уже делать нечего - то, что завяло уже выброшено, то, что ещё пригодно в пищу, спрятано под замок в холодильники или склады; а в Монте-Карло, видать, не принято приносить завтрак (подгнившие бананы и сморщенные яблоки) в постель, особенно в "пляжные" номера. В голове, как с похмелья, грохочет гаубичная канонада, хотя вчера я ни то, что бокала "Периньёна", я даже глотка "Сода-Клаб" не сделал. Пару напёрстков кофе, "ше мадам Рожэ", и несколько глотков минералки со льдом, в море, на яхте, вот и всё, что я себе позволил. Ни обсудить "дела", ни даже просто обмолвиться парой слов с Тори я не успел, ибо она ещё с утра намылилась по своим "женским" делам, а это косметический салон и тайский массаж, су-джок и ароматерапия, маникюр, педикюр и причёска, и всякая прочая женская дребедень. В общем, до вечера, её ждать не стоит.
Я тоже зря времени не терял. Проснувшись, сразу побежал отмечаться, по безработице, да и пособие получить, ведь сегодня день получки, то есть, праздник, и потому я проторчал там, на бирже, почти до самых сумерек. Завтра начинают в очередной раз бастовать госслужащие, то есть завтра уже ни шиша не получишь, потому и припёрлись сегодня все эти бомжи, лентяи, тунеядцы и просто несчастные люди сюда, и выстроились в неровную очередь к вожделенному окошечку кассы гособеспечения. А нашу трудовую биржу, местные аборигены, прозвали "Увольте Стрит". Вот и вытолкнула меня эта бранящаяся на всех языках и смердящая всеми зловонными запахами толпа с праздничных берегов азартного и фривольного княжества в грязные и раскалённые пески Культурной пустыни.
И не было утра. И не было дня. И вот он, дружище вечер, с нежной прохладцей и лёгкой дымкой над "парной" водой. Спасибо тебе зной, что ты не вечен!
Луна вновь воцаряется на тёмном небосводе, а я занимаю своё кухонное место во всегда приветливом "А Пари". Я сижу на табуретке и..., и, по сути, вообще ничем не занимаюсь, даже не думаю, просто уставился в "пятак" стеной розетки, причём, всеми тремя глазами, и жду, авось увижу что трансцендентальное..., фантом какой или выигрышные номера лото...
Вдруг бамбуковая занавеска, что отделяла кухню от зала, легко встрепенулась, тихо зашелестела и резко, как испуганная утка в камышовых плавнях, взметнулась ввысь. Когда занавес вместе с карнизом и крюками, на котором он держался, мягко приземлились на мокрый кухонный кафель, в скособоченном дверном проёме появилась женщина...
Волосы ровные, чуть сюрреалистические, в смысле причёски и цвета; что те два лопуха, крупные уши с отвислыми мочками; несуразно-огромные линзы очков, ни о чём другом, кроме сильнейшей близорукости, нам не сообщают; чуть пожёванное соломенное канотье, какие носили щеголи-пижоны и клерки средней руки в период НЭПа; жёлтый в крупный оранжевый горох холстяной сарафан, истёртые годами и дорогами босоножки, типа "прощай молодость", шерстяные, грубой вязки зелёные гетры на тонких, как шведская спичка, ножках...
Я, честно говоря, не из той породы мужчин, что хотят заглянуть под одежду каждой встречной женщины, и всё же, я не сильно был бы против, узнать, что же там таиться, под всей этой, с позволения сказать, странной одёжкой, ибо мне не верилось, что там есть что-то из крови и плоти, такое хрупкое тельце, если вообще его можно так назвать, могло держаться лишь на святом духе и на честном слове. Быть может, это и есть тот фантом, который я так тщательно высматривал в электрической розетке..., эх, всё-таки надо бы сходить к врачу...
- Экскузима, - сказала она, неловко озираясь на покалеченный карниз.
"Нет, это не глюк, точно не глюк", - подумал я, - "ведь она говорит...", - продолжал я свои размышления, - "...но..., хотя..., при сегодняшних технологиях это не фокус, к любому воображаемому там, абстрактному видеоряду запросто можно "зариповать" такой же воображаемый сюрсаундтрек, причём, на качестве изображения это никак не скажется...", - от высоких технологий я был далёк, но они были повсеместно, рядом, и потому сумели захлестнуть, как мелкой волной, какую-то из не особо развитых частей моего мозга.
В её "бухенвальдских" ручонках, из которых запросто можно было верёвки вить, был крепко зажат прозрачный полиэтиленовый пакет, со школьной тетрадкой, надкушенным багетом и мятой газетой неизвестного мне издания, но, судя по пестроте и цветастости заголовков, газета была рекламной.
Неловко переступив бамбуковую "утку", она сделала несколько бесшумных, как выстрелы из пистолета с глушителем, или как призрачная поступь, мелких шажков в моём направлении, затем громко и пискляво заявила:
- Б..а..н..ж..у..рррр..., мусью!
- Ну, привет, - ответил я, и постарался на пальцах объяснить, что по-французски ни фига не понимаю, после чего указал ей на треногую табуретку, что стояла в углу, где присев она бы смогла дождаться хозяйку.
- Ведь нет правды в ногах, не так ли?! - тихо сказал я, и добавил, но уже про себя, - Как будто она в руках есть?! Правда, лишь в сердце, да и то не у всех!
Я ведь что подумал, я ведь подумал, что она пришла устраиваться на работу, в кафе. Мадам Рожэ уж давненько подыскивает франкоязычную официантку...
- Экскузима, мусью, - она вновь обратилась ко мне на французском, причём, как мне показалось, её малоросский прононс оставлял желать лучшего, - Я сумасшедшая!
"Ох, этого мне ещё не хватало", - подумал я, немного опешив. Сам, будучи малость того, с задвигом, так сказать, подобных себе я всегда опасался, толку от них мало, а бед не оберешься. Кроме того, ни здесь, в этом центровселенском захолустье, ни там, в великой и могучей "сове", ни даже в лазурных предместьях аристократического Монте-Карло ни с такой отрезвляющей прямотой, ни с такой детской непосредственностью ранее я не встречался, опять же, если не учитывать двух недель, некогда проведённых в дурдоме, когда уж очень не хотел идти в армию, и где впервые осознал, что человек воистину творенье божье, ибо объяснить его, человека, нашим, человеческим языком, было абсолютно не возможно, ни рождение, ни смерть, ни саму жизнь. Дарвин сыграл с наивными и добродушными людьми недобрую шутку, и это в их, английском стиле. Где флик, где фрик, где крик, - на всё не напасёшься, вот я и пытаюсь быть от них как можно подальше, а при встрече и виду не подавать, что заметил. "Тише бредишь - старше будешь!", - наша дурдомовская поговорка.
- Гм-гм, конечно, я и сам, так сказать, не то, что бы в полной норме..., но, всё же не рапортую об этом на каждом углу, тем более, незнакомым людям..., - начал я было совсем тихо, чтоб не вспугнуть, сидящую на высоком табурете гостью, а потом как заору:
- Какая ещё сумасшедшая?! Не знаю я никаких сумасшедших! И вообще, к чертям собачим, я и сам псих! - кричал я громко, с жестикуляцией, гримасничая, но ни на долю секунды не выпускал из виду необычную визитёршу, ведь покажи ей слабинку, того и гляди, башку чем-нибудь проломит. Ух, мне эти бабы, с завихреньями в мозгу, во, где сидят, ещё с детдома, где все до одной ночные нянечки были шизоидные.
- Ну, как это какая? Обыкновенная. Последняя, оставшаяся. Я нашлась! - испуганно стуча зубами, процедила она, и достала из кулька газету, - Да вот, сами посмотрите..., - развернула она газету, и начала читать вслух, - ...Как грек искал гречанку, клошар ищет свободу. Заинтересованных, если такие сумасшедшие ещё найдутся..., и так далее, - неуверенно произнесла она, и добавила, но уже чуть поспокойней, поуверенней: Ну так вот - я нашлась. Конечно, я не красавица Хлоя..., - здесь мне стало стыдно за плагиат, и я насупился, - ...Но вы ведь и не ищете Хлою, ведь вам нужна Свобода, не так ли? Мои родители были немного чудаковаты..., - да уж, этого нельзя не заметить, гены вещь суровая, как факты, подумал я, - ...вот и назвали меня Либерасьён, что и означает, в переводе с французского - Свобода. Ой, и что это я, в самом-то деле?! - вдруг спохватилась она, - ...А может, вы уже и не ищете Свободу? Может уже нашли?! Ведь Святая Земля славится своими сумасшедшими. Ой, господи, а..., не может этого быть... Вы что, не Клошар или Бомж на моё усмотрение?! Ах, как же так? Какая же я всё-таки дура! - хоть понимает, заметил я про себя, - Но..., ведь это кафе "А Пари", и кухня, тоже, и..., - ещё б чуть-чуть, и она б расплакалась.
Я, с неподдельным отупением, смотрел в упор на это чудо в зелёных гетрах, и не мог произнести ни звука, разве что несколько внутриутробных, что-то вроде бульканья и клокотания, и то был эклер с заварным кремом, недавно поглощённый мной, и до сих пор не нашедший себе покоя.
- Ой! Простите, бога ради! Я, видимо, ошиблась! Ох, господи! Просто я так долго готовилась, репетировала, часами простаивая перед зеркалом.... Да уж, могу себе представить, наверное, это выглядело просто гротескно, да, и ужасно глупо. Ой, как стыдно! Стыдно и обидно! А всё это проклятое объявление. Кто-то, видимо от скуки, решил пошутить, а я дура набитая возьми и поверь, решила - Судьба. Вот она-то, судьба, надо мной и подшутила, что, кстати, не впервой. Вот и вам ни за что, ни про что досталось. Видать и вас, судьба не очень-то балует. Что ж, ещё раз простите, если можете, а я пойду. Оревуар, то есть, прощайте! - она резко развернулась, и по-китайски, малыми шажками быстро засеменила в сторону бамбукового трупика.
Не знаю что именно на меня так подействовало - жалкий её вид или плаксивый ропот, но я вдруг вышел из "штопора", встрепенулся, как пёс после сна, и что было мочи закричал:
- Стой! Свобода! Не уходи! Либерасьён! Это не злая шутка! Это я Бомж! Это я Клошар! Я ищу сумасшедшую! Тьфу, то есть, прости, в общем, здесь нет никакой ошибки. Это я дал это идиотское объявление!
Она встала как вкопанная. Медленно-медленно, пунктирно, как в замедленных кадрах синематографа, повернулась ко мне. Толстые линзы её несуразных очков в кухонном пару запотели, и глаз видно не было. Худое вытянутое как жёлудь лицо покрылось мутной испариной, фиолетовые, нервного происхождения пятна, тонкой паутинкой опутали лебединую шею и "ульяновский" лоб. Неумело нанесённая косметика окрасила в цвета китайского веера крупные слёзы, медленно скатывающиеся по впалым щекам, оставляя за собой тонкие бороздки на густо-нанесённых румянах морковного цвета. Трясущиеся узловатые пальцы нервно мяли рекламную газету. Шляпка сбилась на затылок, поддерживающая её резинка глубоко врезалась в острый выдвинутый вперёд подбородок.
Пар чуть рассеялся, и я смог сквозь мутные линзы поймать её взволнованный взгляд.
Вот она - та единственная и неповторимая, которую я мечтал найти, и не надеялся встретить!
Вот она - гармония земной красоты и небесной одухотворённости!
Вот она - чистая, непорочная душа!
Вот оно - крылатое тело!
Вот он - райский взор!
Вот он - серафим в сарафане!
Вот она - длань Божья!
Вот он - свет Творения, снизошедший на меня, быть может, тоже ангела, только падшего, чтоб вновь озарить, огнём святости, чтоб вновь окрылить, пламенем любви, чтоб в душу, рыскающую с высунутым языком средь хаоса чувств, разбивающуюся вдребезги о краеугольные глыбы мыслей, вдохнуть жизнь, жизнь, которая всё ещё зиждется на самом краюшке мирозданья, где-нибудь на кончике веры, жизнь, которая вечно захлёбывается в волнах людского безразличья, за несколько мгновений до Армагеддона...
Я поднялся, сделал несколько шагов вперёд, впервые в жизни вплотную приблизившись к Свободе. И так стало легко на душе, так стало невесомо, вопреки всем законам гравитации, что на несколько мгновений, как мне тогда показалось, я оторвался от склизкого кухонного кафеля, но не воспарил ввысь, нет, для этого я был ещё слишком "тяжёл", слишком закрыт, слишком вдумчив.... Я возвысился всего лишь на несколько вершков над пыльным ложем мирозданья...
Вот, что значит находится между небом и землёй, между огнём и водой, между делом и мыслью.... И это совсем не то же самое, что быть между молотом и наковальней, совсем не то...
Опустившись на грешную землю, я сделал то, что до сих пор мог позволить себе лишь во снах и фантазиях, и то нерешительно, и всегда заранее каясь и бичуя себя. Я её поцеловал!
Я поцеловал женщину.... Я притронулся к ней губами, и остался чист, непорочен, девственен..., впрочем, как и любой небожитель, осмелившийся на такую же дерзость, сошедший с небес, но не сошедший с ума. Да, это свершилось, я её поцеловал, но вот обнять, прикоснуться к ней руками, крыльями, если хотите, мне не хватило духу, а жаль. Ведь если б я её зажал в своих, пусть неуклюжих, но по-борцовски тугих объятиях, то, быть может, она, лишившись чувств после поцелуя, повисла б у меня на руках, а не плюхнулась, как это случилось, в большой таз с мыльной водой и грязной посудой. К тому же, во время падения, она зацепила своим революционным лбом висевший над прилавком глиняный вазончик с геранью, при этом, разбив его вдребезги, а это был любимчик мадам Рожэ.
Естественно, на звон разбившейся посуды мигом примчалась хозяйка, ведь тарелки здесь бились не впервой - я страшно неуклюж, особенно во времена меланхолически-депрессивной спячки, как некоторые мои состояния оценивал месье Рожэ, какая и сегодня имеет место. При появлении мадам я, конечно, смутился, стушевался, и, поскользнувшись, чуть было не очутился в той же лохани, где остатками с буржуйского стола захлёбывалась благочестивая Свобода. Я, хоть и никогда не считал себя социалистом, всё же, издавна полагал, что любые демократические свободы всегда захлёбываются в мутной воде частного предпринимательства, и потому французское "буржуа", у меня ассоциировалось с русским "буржуй", хотя я и признавал, что сходство между ними не сущностное, а лишь лингвистическое.
Картина была хороша! Ой хороша! Свобода, в этом тазике с водой, чем-то напоминала Гадкого утёнка, несомненно, будущего лебедя, вернее, Царевну-Лебедь.
В общем, я точно не знал, как объяснить остолбеневшей хозяйке создавшуюся ситуацию, и всё же решил попробовать выйти из этого дурацкого положения, по возможности, сухим. Указывая дрожащим от неожиданности пальцем на лежащую в тазу женщину странного облика, я сказал:
- Позвольте представить - это мадмуазель Тория, моя невеста. Между прочим, с вашей лёгкой руки, мадам Рожэ, по объявлению, - добавил я, многозначительно подмигнув хозяйке.
Мадам Рожэ удивлённо приподняла брови, затем опустила, а потом вновь подняла, и т.д. Я, было, подумал, что она мне на что-то намекает, сигналит, так сказать, но вскоре я понял, что это всего-навсего нервный тик, и приостановить его в силах лишь я один, дав хоть какие-то вразумительные объяснения случившемуся.
- Понимаете, мадам Рожэ..., - начал я выкручиваться, - ...я, будучи истинным джентльменом и врождённым аристократом, долго тянуть не хотел, девица всё-таки видная, и скромная, мало ли..., так вот, тянуть не стал, и сделал ей предложение прямо здесь, здесь и сейчас, не отходя от кассы, так сказать. А она, вы видали такое, возьми и тотчас упади в обморок, неженка какая. Небось, тоже голубых кровей. Я хоть и подкидыш, но слухи ходили княжеских кровей, так может и с ней, чего такого приключилось. Точно я не знаю, но как очнётся, обязательно выпытаю. А пока, не стоит беспокоиться. Мы ж не первый день знакомы, госпожа хозяйка, и прекрасно знаете, что мне, кому Триумф и Удача льстят буквально на каждом шагу, ничего не стоит привести кого-либо в чувство, и тем более эту молодую леди. Для Тура невыполнимых задач не существует! Да, и вообще...
- Ну что ты мелешь, что ты несёшь?! - резко прервала она моё неуместное бахвальство, - Какая ещё удача, кокой триумф? Немедленно вытащи несчастное дитя из воды! Слышишь, немедленно! Ведь она, того гляди, утонет в этой, между прочим, совершенно не стерильной лохани!
Я отчаянно бросился к уже начавшей синеть Тор. Она, хоть с виду и казалась хрупкой, на самом деле оказалась довольно увесистой, и выволочь её почти бездыханное тело на берег мне помогла мадам Рожэ, иначе..., ой, даже страшно подумать, что б могло быть иначе... С горем пополам, как говориться, мы вытащили её, и уложили по среди дюн, для откачки воды, которой, к тому времени, она успела наглотаться вдоволь, как мучимый жаждой странник, дорвавшийся до вожделенного колодца. Некогда, ещё в юности, я проходил курс по спасению на водах, крохи тех, ещё удержавшихся в дырявой памяти знаний, мне и дали возможность выкачать из неё жидкость. Когда вода почти стекла, на синих рассохшихся губах появилась розовая мыльная пена, розовая потому, что была с примесью крови. Продолжая идти "степ бай степ", чуть осмелев, я принялся за искусственное дыхание, что было самым омерзительным во всей процедуре спасения, ибо мыльная пена на вкус была просто ужасной.
Буквально не прошло и минуты, как Тор, конвульсивно содрогнувшись, робко приоткрыла отяжелевшие веки, и тут же отключилась вновь, по всей видимости, узрев мои руки на своей груди, что было неотъемлемой и не неприятной частью искусственного дыхания. Ох, и глупенькая же она, ведь это оказание первой помощи, а не то, что она себе возомнила; тоже мне, нашла время кокетничать. Времени было в обрез, с каждой секундой её пульс прослушивался всё трудней и трудней (от нервотрёпки у меня заложило уши, как при перенагрузке в самолёте), я, было, уже хотел применить электрошок, но, слава богу, та розетка, что была поблизости оказалась обесточенной, иначе б Тор трансмутировала из гадкого утёнка Андерсена в макдонольдского цыплёнка-гриль с улицы Вязов.
И всё-таки, без шокотерапии не обошлось - несколько кубиков льда, брошенных, как семена в поле, мадам Рожэ за пазуху утопленнице, немедленно принесли свои плоды, то есть, привели её в чувства - чувства стыда и уязвимости, которые вызвали такую огненную истерику, что тушить её пришлось ещё с полчаса...
Наконец, успокоившись, или просто обессилев от вопля и слёз, она, не без нашей помощи, вскарабкалась на высокий табурет, и там, уже совсем тихо, по-детски, сухо захныкала, от чего стало спокойней на душе, уютней в астрале и светлей в глазах...
Хотите, верьте, хотите, нет, а вот таким, скажем так, неординарным способом, я нашёл свою любовь. Нашёл Любовь и в одночасье приобрёл Свободу!
При лобовой атаке на герань толстые линзы её очков, не выдержав натиска врага, хрустнули и покрылись "морозной" паутинкой трещин. До конторы, где днём она убирается, а ночью, по договоренности с хозяином офиса, ночует, идти было совсем не близко, а при такой, так сказать, "нулевой" видимости, и вовсе невозможно, потому я, будучи человеком прямым и радушным, предложил ей заночевать у меня, в моей пляжной хибаре, до которой было рукой подать. Конечно, ничего непристойного я не подразумевал, ведь я человек чести, а не какой-нибудь там Дон Жуан или Казанова...
В этот раз я был на высоте, ведь это дело личных качеств и, конечно, привычки; во мне, я думаю, всё-таки есть что-то от Тура, хоть самая малость. Лишь услышав моё, на мой взгляд, вполне безобидное предложение, она произнесла "Ах!", и для меня это послужило сигналом хватать её под мышки, а для мадам Рожэ бросать ей за шиворот целую горсть "дымящегося" льда. Ну точно Леди, причём, с большой буквы!
В общем, после очередного визга, воплей и слёз (надо отдать должное - в это раз всё это было намного короче), рука об руку, как первоклашки, улыбаясь и не спеша, мы отправились к моим картонкам (теперь уже к нашим картонкам). Тор, ничегошеньки перед собой не видя, то и дело спотыкалась, тянула меня за собой, и мы падали, то кубарем слетая с лестниц, то увязая в горячих дюнах. Мы ушибались, царапались, но при этом лишь смеялись, ибо не было, в тот момент, места печали в наших сердцах...
9 июня. Мы с Тор всю ночь провели на пляже. Мы вслушивались в глубокий голос нашей раковины, внемля тишине ночи, шагали в такт шелесту прибоя, старались распознать гул земли, кипение её ядра, скрежет её коры. Я сразу же рассказал Тор о своём романе, и вслух зачитывал избранные, особо получившиеся, на мой взгляд, отрывки и пассажи. Я посвящал её в задумки будущих поворотов сюжета, вводил её в курс дела, вернее дел и планов, ещё не осуществлённых, этой весёлой парочкой авантюристов, которые, кстати говоря, ей стали очень симпатичны. Никто до сих пор не знал о существовании Тура и Тории, конечно, за исключением самого автора, ну и самих героев. Раньше нас было трое, теперь у нас квартет, и я надеюсь, он будет не менее слажен, чем старое трио. Конечно, мне показалось, она больше была польщена тем, что оказалась первой и единственной поклонницей моего литераторского "дара", нежели была восхищена самой драмой, так стремительно разворачивающейся на страницах моего произведения, да и то сказать - произведения, смешно даже, ведь пишу шутки ради, и в основном от скуки, во всяком случае, это так начиналось. Что точно, так это то, что мы настолько были экзальтированны и поглощены друг другом, что за ночь не то, что ни разу не поцеловались, а даже не пожали друг другу руки, чему, собственно говоря, я чрезвычайно рад, и чем в не меньшей степени горд. Мал помалу, мы узнавали друг друга, наперебой рассказывая свои жизненные перипетии.
С близи, если пристально не вглядываться, она выглядит совсем девчонкой, на самом же деле ей, по секрету, всего-то тридцать, ну, с маленьким гаком; она и старше-то меня всего на чуток. Всего год, как покинула бывшую необъятную и чужую, и поселилась здесь, на нынешней мизерной, но, как говорит, "своей" родине. Там, конечно, в своё время была членом союза молодёжи, средняя школа с медалью, художка с "красным" дипломом, университет, аспирантура, кандидатская на тему "Франция времён ренессанса". Францией "больна" с детства, и всё-всё, что касалось этой страны, будь-то искусство, музыка, война, и даже велотур "Тур де Франс" или ралли "Париж - Дакар", не обходили её внимание стороной. Французский знает совсем немного, но говорит с такой живостью, совершенно незастенчиво, перевирая чуть ли не каждое слово, что со стороны, человеку ни бельмеса не смыслящему в "парле-а-франсе", может показаться франкоязычной. Голубая мечта её детства - Париж, Маре, Пляс Этуаль, Тюльери.... Мечта, конечно, несбыточная, и, тем не менее, приятная и не столь прагматичная, как, например, у некоторых из моих знакомых, бомжей - кружок колбасы и флакон одеколона, и тоже, между прочим, французского, "аристократия". Бывает стеснительной, вплоть до умопомрачения, как это было в "А Пари". Старая дева, и, естественно, девственница; что примечательно, этим "естественно" она совершенно не кичиться, хотя и упомянула в разговоре мельком, но не без гордости...
Образ более чем примечательный, хоть сейчас в кино снимать или экзотических героев книг с неё списывать.
Её близорукость по-праву могла б считаться научным нонсенсом, и войти в анналы медицины, как очевидное, но невероятное. На правой лодыжке небольшая родинка, очень схожа с моей - тоже сердечко, только сдвоенное. Пока она не сняла обувь, я и не заметил, что одна нога короче другой. Босоножки у неё дорогие, ортопедические, потому и хромоты не заметно. Да и босая она не хромает, а как бы, едва-едва заметно пританцовывает. Здесь, на Ближнем Востоке, уже целый год моет кухни, туалеты и офисы тех, кто о ренессансе, может, никогда и не слышал, зато когда-то проживал в самой Франции, или в её африканских колониях.
Утром, даже не позавтракав, мы пошли жениться, но у нас ничего не вышло, ибо по их, не знаю кем придуманным, законам со дня подачи заявления и до самого бракосочетания должно пройти как минимум три месяца, испытательный срок, так сказать. Конечно, бывают и исключения, такие, например, как внебрачная беременность одного из супругов (именно так было написано в матримониальной брошюрке), или возможная ближайшая кончина одного из них (болезни, казнь, самоубийство).
Нам, видимо, придётся подождать, ведь ни умирать, ни рожать детей, во всяком случае, ближайшие три месяца мы не собираемся, а там, как бог даст. Конечно, мы немного расстроились, кто ж мог заранее знать все эти бюрократические фишки. Ведь мы, оба, в этом деле ещё дилетанты. Однако отчаиваться мы не стали, и решили связать себя узами Гименея именно сегодня, пусть неофициально, но по любви, а штемпель в паспорте всегда успеем поставить. Свадьбу отыграем сегодня же, и непременно в "А Пари".
На рынке я представил мою невесту своим поставщикам фруктов и овощей, но им, по-видимому, было не до нас - они ожесточённо спорили, почти дрались, из-за разногласий в оценке тех или иных политиков и известных шоуменов, а так же из-за необычайного роста цен на нефть на нью-йоркской фондовой бирже и на шлюх в ближайшем борделе. Всё же, приблизительно через полчаса, обратив на нас внимание, они перестали ссориться и, услышав, что мы собираемся пожениться, немало посмеялись. Им было смешно и то, как я их величал "поставщиками". А когда они узнали, как звать мою невесту, в смысле Либерасьён, то разразились таким заразительным смехом, что и мы не удержались. Смеялись все, раскатисто и громко, как в цирке, после оригинальной клоунады. Тор понравились мои знакомые и в знак благодарности за их радушие она присела в коротком, чуть неуклюжем, сказывалась хромота, реверансе, за что была одарена дружеским гоготом и целым ящиком спелых бананов к свадебному столу.
Дотащить, хоть это и не так далеко, двадцать килограмм бананов до пляжа оказалось задачей не из лёгких, во-первых, в смысле веса, во-вторых, в смысле искушения. Пару раз мы останавливались перевести дух и подкрепиться. До наших картонок донесли чуть больше половины. Конечно, за такой короткий срок нам бы не удалось съесть по пять кило "сладкой картошки", большую часть мы просто раздали - и нам легче, и людям не так голодно и завидно, а то, в основном, были бомжи, из старых знакомых...
Искупавшись в на редкость прозрачном и спокойном море, мы пошли прогуляться по городу, и просто послеобеденного променада ради, и чтоб немного "пошопать", как называла покупки одна моя знакомая бездомная из Бруклина. Она так и говорила: "Пойдём немного пошопать, поинджоим и получим чуток фана...", - бывшие москвичи, услышав такое, всегда узнавали в Жанне свою "односельчанку", а именно Жанной и звали мою знакомую бруклинскую бомжиху (правда, в пору нашего знакомства, она ещё была преуспевающим адвокатом с Файненшенал Дистрикт).
В книжной лавке мы полистали Бодлера и Рембо, просмотрели рекламный проспект "Отели Парижа", изучали справочник "Дороги Европы". В магазине игрушек около часа провозились с разными машинками, паровозиками, "Барби", просто как малые дети, но это и понятно, ведь в нашем детстве все эти "сказочные" штучки были лишь для избранных, и то по баснословным ценам. В маленькой "Patisserie" мы приобрели две полукилограммовые банки мороженого "Дас", и какое совпадение, что именно этот вид любим нами обоими.
В винном погребке взяли бутылку дешёвой шипучки, импортной, правда, то ли турецкого, то ли венгерского разлива. У старого бакалейщика разжились бутылочкой ароматического масла "бергамот" для храмовых воскурений, двумя палочками сандала и мешочком жаренных в меду орехов пекан.
Такое количество дензнаков на продукты, да и вообще, на что б это ни было, я ещё ни разу не тратил, за всё моё многолетнее пребывание в этих горячих песках.
Как только на город спустились поздние летние сумерки, и с моря подул прохладный бриз мы, прихватив с собой наши кулинарные "трофеи", заявились в "А Пари", конечно, на кухню, и естественно с входа для прислуги, как и всегда. Но разложить нашу снедь на кухонном прилавке нам не позволила мадам Рожэ, ибо она, эта несравненная госпожа Рожэ, эта сердобольная женщина, эта гостеприимная хозяйка, в общем, этот прекраснейшей души человек..., устроила нам настоящий сюрприз - она накрыла нам стол прямо в зале, в одном из его уютных уголков, причём, необычный стол, а свадебный - с огромным многоэтажным тортом, бутылкой настоящего французского шампанского в серебряном ведёрке со льдом, маленькой бутоньеркой в неглубокой хрустальной вазочке, наполненной янтарного цвета водой и двумя длинными розовато-бежевыми свечами в высоких мельхиоровых подсвечниках.
Тори расплакалась, я прослезился, мадам Рожэ пару раз влажно шмыгнула носом, месью Рожэ громко икнул.
Это был первый раз, что я сидел за столом прямо в общем зале, а не на кухне, и не потому, что меня до сих пор кто-то сюда не пускал, нет, отнюдь, меня постоянно приглашали, но кухню всегда я выбирал сознательно и однозначно, ещё с "совы", ведь это было любимейшим местом сбора интеллигенции, к которой, без ложной скромности, и я себя причислял. Как оказалось, и во Франции "кухонные посиделки" имели схожую коннотацию, но, всё же, ближе были богеме. Наши вечера в "А Пари" всегда были франко-русскими, и, конечно, святоязычными, так как Святой Язык был единственным нам всем доступным языком общения, да и то, в очень суженных рамках...
Мы пили шипучку, закусывая пеканом и ели торт, запивая из высоких хрустальных фужеров настоящим "Моет и Шандон". Чета Рожэ светилась от радости, мы же лучились от счастья...
Мы ели, пили, шутили и много-много смеялись. Я думаю - это была самая весёлая свадьба в истории человечества.
После полуночи, когда последние охмелевшие клиенты покинули ресторан, и двери за ними закрылись на большую металлическую щеколду, месье Рожэ включил старый проигрыватель, и жгучее аргентинское танго вихрем пронеслось над нашими уже тоже хмельными головами. Аргентинское танго в Париже! Оказывается, жить - это не так уж скучно, тем более, любя...
Танцевать мы не умели, то есть, мы так считали, так как ни разу в жизни ещё не пробовали, разве что на утренниках в детских садах, какую-нибудь "польку-бабочку" или прикарпатский "гопак", однако, по мнению мадам Рожэ и её супруга, у нас неплохо получалось, и может это был не типичный взгляд на южноамериканскую культуру, но танго, всё же, даже в нашей интерпретации осталось экспрессивным, и конечно, парным темпераментным танцем.
- С любимым и рай в шалаше, и шалаш в раю! - прошептала мне на ухо пьяная от счастья и шампанского Свобода, и я это воспринял как условный знак - знак того, что нам пора...
На прощанье, расцеловавшись с семьёй Рожэ, гонимые любовью и подталкиваемые хмелем, мы отправились в наш картонный парадиз...
10 июня. Что такое счастье?
Ещё вчера мы были где-то внизу, на самом дне, совсем незаметные, как будто нас и вовсе не было. А теперь? А сейчас ... Ледиз энд Джентльменс ..., что-то совершенно другое.... В общем, теперь мы везде, куда ни кинь взгляд, потому как мы едины, едины в нашей любви, а значит, едины с Богом. Мы долгие годы..., да что годы - всю жизнь были сумрачны, печальны, девственны, и потому - меланхолия был наш удел, а, следовательно, и депрессия, причём, по большей части маниакальная. Однако, сегодня мы муж и жена, молодая семья, и это - заявляю с полной ответственностью - совершенно не так мрачно и гадко, как то любят расписывать супруги со стажем; совсем наоборот, это до сих пор неизвестное мне состояние - быть женатым, придаёт мне силы, уверенность, разум, а главное ..., главное веру в ЛЮБОВЬ!
Я бы сейчас смог горы свернуть, океан переплыть..., я бы уничтожил всё на свете оружие и засеял бы всю Землю цветами - орхидеями, лилиями, розами...
Да, я заявляю это вслух - я всесилен, всемогущ, неуязвим и вездесущ, и я вечен, вечен как божество..., когда я с ней. Я сделаю всё, и даже больше, чтоб она всегда была счастлива, счастлива со мной. И я знаю, сегодня уже знаю наверняка, что все-все наши мечты сбудутся, чего бы это мне ни стоило..., чего бы это нам ни стоило...
Я смотрю в зеркало и задаю вопрос - неужели это я, тот вечный "шлимазл" и недотёпа? Неужто это я простачок и неудачник, человек без свойств, без мечты, без идеала, человек-БЕЗ?!...
А кто же рыцарь без страха и упрёка? Кто азартный игрок и неисправимый авантюрист? Кто же баловень судьбы и ловец фортуны? Кто любит, любим, кто святил и свят, кто счастлив, весел и...