Начнём с того, что всю свою сознательную жизнь Лёлик мечтал о семье. Ему было семнадцать лет, и он уже начал познавать такие тяготы пуcть не взрослой, но послешкольной жизни, как необходимость где-то работать и как минимум раз в неделю соскребать бритвой с подбородка и щёк накоплявшийся там пушок. Он жил в крохотной однокомнатной квартирке, что находилась в одном и том же подъезде с квартирой его родителей, и каждое утро ровно в семь телефон на тумбочке рядом с кроватью поднимал его голосом отца: "Лёлик... Доброе утро... Вставай завтракать, оболтус...". И так каждое утро. Лёлик шёл в квартиру родителей, плотно завтракал и уже в восемь приступал к работе на предприятии папаши.
Но вместе с этим воображение Лёлика часто дразнили такие вещи, как институт брака, отцовство, жизнь с правами и обязанностями главы отдельно взятой семьи. Он был весьма и весьма самостоятелен, и в свои семнадцать, вне всякого сомнения, питал вполне нормальный интерес к противоположному полу. Ненормальной же была уверенность в том, что ему уж пора обзаводиться семейством и парой карапузов (надо сказать, что детей Лёлик любил). Но сказать своим родителям об этом он побаивался, так как чтил традиции своего маленького и гордого народа.
И тот день начинался вполне ординарно. Зазвонил телефон. Лёлик, чей сон, в принципе, и без того был лёгок, подскочил на кровати и поднял трубку. Против обыкновения, это была его мама. Необычны были и её слова: "Лёлик, оденься, мне надо прийти туда и поговорить с тобой... Да, да... Я сейчас приду". Через пять минут Лёлик был умыт и одет, и пришедшая мама сначала попросила его сесть, а затем, пытливо глядя ему в глаза, словно пытаясь предугадать реакцию, сказала, что ему уже семнадцать и родители считают, что его пора женить. Лёлик, не раздумывая, склонил голову в знак согласия, на что мама сказала: "Ну раз ты согласен, у нас всё готово. Обзвоним родню и привезём невесту сегодня же. Хорошо?". Подобная головокружительная скорость в развитии событий, немного удивившая Лёлика, тем не менее пришлась ему по душе. Уж слишком много, на его взгляд, препятствий на пути к его счастливому семейному очагу могло возникнуть даже за ближайшие сутки.
Отчего-то Лёлик не спросил, кого родители избрали ему в спутницы жизни. Ему было любопытно до холода под ложечкой, но вместе с этим он знал, что его родители не выберут ему плохой партии, так как им, так или иначе, предстоит общаться в невесткой чаще, чем ему, проводящему весь свой день на работе. Он смирился с этой дразнящей неизвестностью и начал готовиться к свадьбе, размышляя над тем, что по свадебным обычаям его народа жених не должен был находиться под одной крышей с невестой до брачной ночи. Нет, надо было как-то узнать, на ком же его всё-таки женят.
Надо было ещё и обзвонить своих друзей, пока они не разбежались по своим делам. Выйдя через полтора часа из своей квартирки, Лёлик, в строгом костюме и шляпе, как непременном атрибуте костюма жениха, был потрясён развернувшейся перед ним картиной. Перед домом собралось под три десятка лучших машин, которые снаряжались в свадебный кортеж. Его дядя, как полагается, был главным распорядителем бала, проще говоря, тамадой, и вовсю покрикивал на украшавшую машины молодёжь. Всё женская родня уже хлопотала на кухне, кто-то лепил манты, кто-то делал пирожки с мясом, кто-то воевал с салатами и винегретами, перед домом обречёно мычал бык, которого также ожидала своя маленькая роль в действе, называвшемся свадьбой Лёлика. Словом, неумолимо-грозная машина его бракосочетания была запущена.
Настроение у Лёлика было вполне торжественным, если не считать мучившего его любопытства, да, и ожидания той самой ночи. Снарядили кортеж, и делегация жениха под руководством тамады, то бишь его дяди, отправилась за невестой. В нарушение всех традиций Лёлик в машине одного из своих друзей увязался за кортежем. Простим ему его любопытство, ведь ему же надо было узнать, с кем же ему предстоит стариться на одной подушке.
У дома невесты Лёлик, с нетерпением ждал, не отрывая взгляда от высокого крыльца, на которое должна была выйти невеста. Сердце в груди его отчаянно трепыхалось. Наконец невесту вывели, но Лёлика ожидало жестокое разочарование. Он ясно видел высокую статную фигуру в расшитом золотом и серебром национальном платье из малиново-красного бархата, но лицо невесты было закрыто шёлковым платком. Тамада, подняв двумя руками чашу с бузой, произнёс пышный тост, вслед за этим кортеж под несмолкающую разноголосую канонаду сигналов тронулся по традиционному для свадебных процессий маршруту. Лёлик и его друг в их плохонькой машине еле поспевали за кортежем, в конце концов направившемуся к его дому. Тамада, восседавший в первой машине кортежа, щедро одаривал детей, останавливавших кортеж везде, где можно и нельзя.
Лёлику и не удалось увидеть невесту и здесь и он был в очередной раз разочарован. Его мучило неудовлетворённое любопытство, но он тщетно пытался успокоить себя мыслью, что его родители всё же знают, кого для него выбрать. Он отправился туда, где ему полагается быть, то есть в дом поддержки, разместившийся в доме одного из его друзей. Здесь ему предстояло ожидать наступления брачной ночи, и он начал заливать водкой своё волнение перед предстоящим.
Веселье в доме, где находилась невеста, било через край. К вечеру второго дня, к десяти часам вечера вместо планируемых семи (о легендарная пунктуальность его народа!) приехала родня невесты. В комнату, в углу которой стояла (!!!) невеста, по одному и группами заходили родственники Лёлика, за щедрый откуп получавшие от спутников-хранителей невесты право увидеть её лицо и обнять её. Выходившие из комнаты с одобрением цокали языками.
По одному из родственников жениха и невесты (из самых трезвых их родственников, надо сказать) отправились к мулле для того, чтобы до наступления брачной ночи связать их перед Всевышним узами священного союза. Да, да, именно связать, причём происходило священнодействие в отсутствие новобрачных, так как обычаи позволяли им никуда не ехать. Их перед муллой, совсем как по доверенности, представляли представляло по одному близкому и трезвому родственнику.
Наконец уехала и родня невесты, к вечеру третьего дня потихоньку стали разъезжаться и спутники-хранители невесты, с ней остались лишь старший из них и женщина, которая должна была сопровождать её до дверей супружеской опочивальни. Теперь Лёлик получил право вернуться под отчий кров, так как скоро, уже совсем скоро должно было состояться долгожданное таинство первой брачной ночи. Мать, которую он за её хлопотами не видел вот уже два дня, подошла к нему. В глазах её светилась радость и гордость за сына, который, как она была уверена, скоро даст ей её первых внуков. "Лёлик",- спросила она: "А тебе не хочется увидеть, какова твоя жена из себя? До брачной ночи ведь ещё несколько часов". "Да я, в принципе, не сомневаюсь в вашем выборе, мам",- ответил Лёлик: "Но посмотреть, конечно же, хотелось бы". Мама сказала, что она знает сопровождающих невесту, и попробует упросить их закрыть на это глаза.
Зайдя в комнату, где ожидала невеста, она через минуту выглянула, и позвала Лёлика. Пытаясь подавить вдруг вспыхнувшую робость, Лёлик на ватных ногах вошёл в комнату. Невеста стояла в углу, и Лёлик ещё раз отметил для себя её высокий рост и стройную фигуру. Мать дала ему знак, чтобы он подошёл к своей жене. Чувствуя, как пульсирует кровь в каждой клеточке его тела, он приблизился к невесте и дрожащими руками снял с её головы платок...
Перед его глазами предстало самое отталкивающее женское лицо, какое он видел в своей жизни. Кожа лица была изрыта оспинами и угрями, глубоко посаженные маленькие чёрные глазки недобро смотрели из-под низкого покатистого лба, длинный, как у Буратино, и одновременно страшно мясистый нос нависал над тонкими губами, скривившимися в надменной улыбке, которая обнажала кривые жёлтые зубы. Лёлик онемел, окаменел, его разум отказывался верить в увиденное. В свои семнадцать лет он имел свои идеалы женской красоты, иногда традиционные, иногда не совсем, но в этом лице словно сосредоточились все отрицательные в его понимании черты. В этом лице было что-то, что пугало больше простой непривлекательности. Буравящий сардонический взгляд маленьких глазок, жестокость улыбки словно говорили о недалёком уме и злобности их хозяина. Собрав все свои силы, чтобы не опозориться перед этим абсолютно чужим и неприятным ему человеком, Лёлик отступил назад и, ощущая сильную дрожь в коленях, вышел из комнаты. Здесь же силы изменили ему, и, мешком осев на пол в углу коридора, он обхватил голову руками.
Все его мечты о семейной жизни... Ужинах в компании кипящих жизнью детей и очаровательной супруги... Прогулках на природу, поездках на море... Горячих ночах с женщиной, перед красотой и умом которой он бы преклонялся, которая была бы матерью его детей... Почтенной старости, проходящей в воспитании внуков... Судьба-насмешница в лице его родни словно немилосердно подшутила над ним, и теперь он до конца своих дней будет жить с женщиной, первый взгляд на которую не вызвал у него ничего, кроме омерзения и страха за своё будущее.
Да, он был не обязан жить с ней, да, и уж тем более, делать детей тоже. Да, да, да... Но Лёлик прекрасно осознавал, что ему не пойти против традиций, тех традиций, пленником которых он был, тех традиций, которые, пусть с небольшими отклонениями, соблюдались им везде и во всём, в том числе и в ходе его пышной свадьбы. Мысли вихрем проносились в его голове, и, всё более осознавая всю безвыходность своего положения, Лёлик заревел во весь голос, заревел, как ребёнок, сотрясаясь всем телом. Мать, обеспокоенная поведением сына, вышла на его поиски, нашла сидящим в углу на полу и, наклонившись, спросила, всё ли с ним в порядке. Тогда Лёлик отнял ладони от лица и сквозь слёзы, струившиеся по нему, впервые в своей жизни закричал на мать, да так, что испугался сам себя: "Мама!!! Мама, как ты могла? Как ты могла такое сделать? Ведь мне с этой женщиной всю мою жизнь жить... А ты... Ну что теперь будет, что?!". Лёлик знал, что делает матери больно, но ему было плохо от безвыходности положения, плохо оттого, что эта безвыходность заставляет его плакать, и слова рвались из него и он продолжал выкрикивать их в лицо ошарашенной женщине, не обращая внимания на слёзы, бежавшие и бежавшие по его лицу...
Лёлик рывком сел на кровати и огляделся по сторонам, широко, до боли, раскрыв глаза. Он был в своей квартирке, один-одинёшенек, лишь тихо играло радио, которое он забыл включённым. Пошарив вокруг себя руками, Лёлик убедился, что простыня под ним пропиталась холодным потом, в три ручья текшим по его спине. Он закрыл ладонями лицо и только тогда почувствовал, что оно всё ещё мокро от слёз, бегущих по щекам. Не отрывая ладоней от лица, Лёлик стал мерно раскачиваться вперёд-назад, шепча себе: "Сон... Это был сон, всего лишь сон... Не бойся...", и понемногу успокаиваясь.
И тут тишину разорвал пронзительный звонок телефона. Лёлик поднял глаза на часы на стене. Было семь утра. Протянув было руку к телефону, он тут же отдёрнул её, и лишь через минуту с опаской поднял трубку несмолкающего аппарата, смотря на неё с таким страхом, словно из трубки в любой момент могла высунуться голова маленькой, но смертоносно ядовитой змеи. На другом конце провода был отец: "Лёлик... Доброе утро... Время семь... Вставай завтракать, оболтус...".
И в заключение...
Следующие два дня Лёлик, побледневший и лишившийся аппетита, жил под тягостным впечатлением, которое на него произвёл сон. Потом, когда за его здоровье всерьёз забеспокоились родители, он начал потихоньку отходить, и даже свадебные кортежи перестали вызывать в нём безотчётный страх. По прошествии же трёх-четырёх месяцев он совсем забыл о боязни перед женитьбой.
И лишь по прошествии лет эдак семи-восьми Лёлик понял, что сон, привидевшийся ему в годы его непорочной юности, на самом деле был чем-то большим, нежели просто сон. Но было, судя по всему, поздно...