Это было давно, но и тогда уже мы с братом жили вне родительского дома (т.е. каждый со своей семьей) и встречались, большей частью, от случая к случаю. Ну, вот встретились как-то, и он спрашивает, не хочешь ли, дескать, выпить? Я сказал, что не про -
тив, только денег нету, а он говорит, что у него, тоже, столько же. Потоптались еще малость, вроде бы и толковать-то особенно не о чем, и тут он предложил дойти до родителей, до матери с бабушкой. У бабки, я знаю, настойка (на дело) всегда водилась, да беда в том, как ведь на ее еще найдет: если скажет нет, тут хоть
на изнанку вывернись, а все равно не обломится.
Только вошли, еще и поздороваться не успели, бабка хвать табурет и на западню! Уж как мы перед ней ни стелись, нет и все! Ну, как это нет, если сама с западни не слазит, мы с братом-то вовсе что ли чекну-тые?! И тут, с досады, я вспомнил, что в подполье еще один лаз имеется и, если постараться, можно и без бабушкиного согласья обойтись. У нас тогда радиола старенькая была, с ней чего-то стряслось, и она так трещала, что соседи в округе до 300 метров с ума сходили. Вышли мы в огород, нашли в предбаннике банку на три литра, отмыли у колодца и полез братец "промышлять" этим самым лазом, а я, значит, обратно в дом и сразу радиолу включаю, на всю катушку, чтоб бабке не слышно было, как он там, под ней, настойку переливает. Радиола трещит, бабка орет, а я в окно поглядываю. Мы ведь договорились, что когда он вылезет, в окошко покажется. Долго ли, нет ли, дожидался, сейчас уж не помню, но как только брат мелькнул в окне, я радиолу выключил - и в дверь, чтоб бабкиных проклятий не слышать, она ведь не радио, ее заодно не выключишь.
Славно мы с браткой посидели за огородом, место у нас там уж больно красивое и, главное, - не видать тебя. Все бы хорошо, да он второпях не полную банку нацедил, вот нам и не хватило чуть-чуть. Надумали еще один заход сделать, только понимаем, что еще столько нам уже не осилить, договорились, что литра хватит. Я обратно в дом, включаю радиолу,
та трещит, бабка орет, а сама все на западне сидит, не слазит. Я, понятное дело, волнуюсь, а тем более, когда ждешь, время о-ей как тянется, а тут по всем подсчетам пора бы уж братке вылезть ... Я уж не только волноваться, переживать начал: может плохо ему в подполье-то сделалось или забыл в окно показаться,
и ждет меня там, за огородом, а тут уж не только баб-ке, чертям тошно от радиолы этой проклятой! Ну, только радиолу выключил и, он как заорет там, по дурному: "А не стареют душой ветер-р-раны". Бабку кинуло в штопор, вместе с табуретом и, пока она из него выходила, я, понимая что торжествовать братцу осталось недолго, праздновал труса.
Не успел этот случай забыться, а тут уж ок-тябрьские праздники подоспели. О-о-о, какие это были празднества! Все равно, что Пасха по нынешним временам или Троица. За всех не скажу, а для таких, как мы с братом главное в этом деле было "причаститься". "Причащались" врозь, а к бабкиным воротам, на другой день, "подгребли" враз. Я даже знал, где у нее брага стоит. Вот как в сенцы войдешь, то, прямо по ходу заборка из досок метра на два с половиной и вот за ней - это уже чулан. Вот там-то как раз и стояла бутыль с брагой. Мы только до сенцев добрались и сразу в глаза замок на двери, которая в чулан ведет, а без всякой нужды он там никогда не болтался, потому как кроме хлама в нем ничего и не держали.
Бабка-то поняла, чего мы приперлись, а после того и просить как-то не ловко. Вот и сидим уж, считай, битый час, на сознательность давим, а у бабушки с этим делом - хуже не бывает. Так-то можно бы "обойти" старую, но ведь пальцем замок не открыть, а где ключ лежит она и под пыткой не признается. От табака уж в ушах першить начало, когда додумались, что че-
рез заборку и без ключа перемахнуть можно, лишь бы бабушка не заподозрила. В общем, я остался, если чего, зубы "заговаривать", а брат сиганул в сенки. Минуты не прошло, как стала собираться на выход старая. Ну, думаю, если к соседке - сам бог велел. А она дальше сеней и не собиралась вовсе. Переставляет там чего-то с места на место и ворчит. А на улице-то
ведь уже снег, пол в сенях, как лед холодный, а брат в одних носочках и рубашонке. Главное, и я-то ведь без пользы по избе мечусь. Минут десять он еще на чего-то надеялся, притаившись за заборкой, потом сдался. Синеть, видишь ли, начал.
Передать бабкин восторг тут никаких слов не хватит. Брат, правда, высказывал в мой адрес обиды, но я оправдался тем, что зубы у бабки казенные, такие не заговариваются. А браги бабушка нам тогда сама налила, уж больно довольна была собой.
Р. S.
Много воды утекло с тех пор. Бабка, прожив долгую и горькую жизнь, успокоилась на века. Мы, с браткой, достигли той поры, когда начинаешь огляды-ваться на прожитое. И вспомнил я два этих случая не потому вовсе, что это доставляет мне удовольствие, хотя среди чреды одноликих будней не так уж много наберется памятных мгновений, вот только глядим мы на них разными глазами.
Не секрет, что каждый родитель в снах и мечтах
видит свое чадо на вершинах благополучия. Вот и моей неграмотной бабке очень хотелось вывести нас в "люди" но ... не дано было сбыться ее чаяниям. Мы с братом оказались слишком заурядными, а по бабкиным меркам даже никчемными. И неловко мне пред памятью своей бедной родительницы и радетельницы, вложившей в наше становление всю душу и здоровье, что покинула она сей мир разочарованная, с чувством глубочайшей досады и по-детски пронзительной обиды за пустую жертвенность своих деяний и побуждений.
Вспоминая бабку, я мысленно прошу у нее прощения, приговаривая: - Ничего, старая, ну не в нас, так в следующих поколениях сбудутся твои мечты, и кто-то непременно выйдет в "люди" так, как это грези -
лось и представлялось тебе. Сама понимаешь - не в раз Москва строилась ... И ты ТАМ не печалься за нас слишком шибко. Мы люди не балованные и любое ли-хо выдюжим, а тебе за все низкий поклон и царства небесного.