Аннотация: Мужчина и женщина встречаются в первые месяцы войны при необычных обстоятельствах и второй раз - в пятидесятые годы. Рассказ о чувстве собственного достоинства и любви
Это был день, когда шквалистый ветер с Атлантики не пускал волны в залив, а Ладога с востока гнала их, непослушных, и река поднялась над городом. Пятнадцатое октября 1955-го года отметилось четвёртым, по уровню подъёма воды, наводнением.
Улица, на которой жила Наташи, тянулась между двух рукавов реки: начиналась около Большой Невы, а заканчивалась у Малой.
На местности с плоским ландшафтом не угадаешь, какая сторона выше, какая ниже. Узнать это пришлось, когда Большая Нева начала заполнять набережную, обогнула сад, огороженный высоким цоколем под чугунной решёткой, и потекла по проезжей части и тротуару к другому рукаву, где потокам предстояло соединиться.
Сначала Наташа наблюдала за стихией из комнаты, окна которой выходили на улицу, потом прошла по коридору в кухню, из неё можно было увидеть, что творится во дворе, устланном булыжником. В центре, на некотором расстоянии друг от друга, находились люки канализации. Потоку с набережной не удалось преодолеть высокие ступени парадной, но вода просочилась из-под земли, сдвинув тяжёлые крышки люков, и принялась заполнять пространство внутри дома.
После войны восстановление города шло медленно, некоторые семьи всё ещё ютились в подвалах. Наташа увидела, как встревоженные люди выносили вещи.
'Сейчас начнут возвращаться школьники после второй смены, побегут по луже через двор и могут угодить в открытые люки', - поняла женщина и принялась одеваться.
У Наташи, вернее, Натальи Николаевны своих детей не было, каждый маленький человек казался ей чудом.
Ветер выл, стонал, хлопал дверьми, звенел разбитыми стёклами, носил по воздуху мокрые листья.
Она взяла мел, хотела написать на дверях парадной предупреждение, чтобы ребята не пересекали двор, а обходили огромную лужу вдоль стен дома.
Наталье Николаевне исполнилось сорок два года.
Можно сказать, что жизнь сложилась удачно: образцовый муж, интересная работа. Редкий мужчина не обращал внимания на женщину со стройной фигурой, бархатным голосом и загадочной радостью в глазах.
Её фирменное 'Алл-л-оуу' по телефону завораживало собеседника.
Наташа это знала, была довольна собой и окружающим миром. Никаких специальных способов для обольщения не применяла, пришла в этот мир, удивилась, как он хорош и с тех пор старалась получать удовольствие от каждой минуты. В детстве помогала маме, шутила с папой, флиртовала с одноклассниками, легко сходилась с людьми.
Школу закончила на пятёрки, поступила в университет изучать историю.
В Сейфула, аспиранта-филолога, худенького, высокого молодого человека с узким лицом и миндалевидными, как у египетского бога, глазами, влюбилась на первом курсе. Вышла замуж. Поторопилась.
'Бог' оказался не египетским, а арабским, и взгляды на семью у молодого коммуниста восходили к пророку Мухаммеду. Жене на разрешалось встречаться с кем-либо помимо института. Скандал мог случиться из-за того, что в магазине разговорилась с бывшим одноклассником или зашла к приятельнице за книгой.
Семейное мучение закончилось неожиданно: арестовали несколько преподавателей факультета, в том числе и Сейфула. Наташа читала и слышала, что вокруг много врагов, но её муж не имел к этому отношения, надеялась объяснить, что произошла ошибка, только не знала, кому: её не вызывали, не объявляли женой изменника родины. Прошёл слух, что Сейфул расстрелян.
Ей было двадцать три года, потрясение пережила, прошло время и вкус к жизни вернулся.
Перед началом войны 'морочила голову', по выражению мамы, двум поклонникам: корреспонденту центральной газеты и инженеру по разработке морских приборов. Журналист превосходил соперника по разговорчивости и остроумию, но инженера Наташа ценила за преданность. Легко отвечая остротой на остроту, внутренне она требовала от мужчины серьёзности. Шутила, флиртовала с обоими, но влюблена не была.
Со дня объявления войны от корреспондента не было вестей, а специалист по морским приборам, призванный служить офицером на Северный флот, прислал письмо, предлагал свой аттестат: документ, который в тылу можно было обратить в деньги.
Наташа к этому времени окончила курсы связистов и ушла добровольцем в армию, аттестат попросила отослать матери и младшей сестре с грудным ребёнком, их эвакуировали в Сибирь.
Проблема выбора между претендентами на руку разрешилась сама собой, если, конечно, Наташа не встретит мужчину, которого полюбит.
С таким человеком она познакомилась на войне в момент, менее всего подходящий для выражения чувств, а другой возможности не представилось, его серьёзно ранили. Жив ли он, в каком госпитале лечился, Наташе не удалось узнать. Так было до дня, когда сильнейший западный ветер взбудоражил город.
Инженер, вернувшийся с войны, остался верен своей Наташе, она согласилась стать его женой, получила мужа без недостатков: неплохо зарабатывает, не пьёт, не курит, не засматривается на других женщин, признаёт её право задерживаться на работе и собирать у себя компании друзей. Милый, стеснительный человек подозревал, что Наташа - это подарок, который ему не по заслугам.
Предупреждение о затопленных открытых люках Наташа собиралась написать мелом в двух местах: на двери парадной, через которую люди попадали во внутреннее пространство дома и на стене рядом с чугунными воротами, выходящими на переулок, в котором пока было сухо.
По краю двора женщина прошла к воротам и истратила половину кусочка мела на царапанье крупными буквами по отколовшейся местами штукатурке стены, потом вернулась к парадной. Там, на ступеньке, спиной к ней, лицом на улицу, стоял мужчина, наблюдая буйство стихии, не решаясь ступить в поток. Высокий, плотный, в сером плаще и тёмной шляпе, он плечом прислонился к открытой двери, на которой Наташа собиралась писать.
- Простите, - обратилась она.
Ветер издевался над городом, гудели грузовики, перекликались и вскрикивали люди, прыгающие по тротуару, человек её не услышал.
Тогда, дотронувшись до его плеча, она произнесла своё фирменное: 'Алл- л-оу', обычно оно не оставалось незамеченным.
Плечи вздрогнули, мужчина замер на секунду и обернулся.
Наташа не могла справиться с изумлением, дыхание прервалось. Кожа на его лице стала суше, появились морщины вокруг глаз. Но это был он, живой.
Четырнадцать лет назад, в октябре сорок первого, она, сотрудник кафедры университета, уже ощутившая на себе голод и бомбёжки, прибыла на зенитную батарею, прикрывающую небо города, для прохождения службы телефонисткой. Там служили молоденькие девушки, а командовали ими два дремучих малообразованных, по её мнению, парня. Обычные распоряжения сопровождал мат. Потом Наташа поймёт, что значит для командиров иметь в подчинении вчерашних школьниц вместо бойцов.
Оба мужчины были небольшого роста, один из них, главный, выглядел невзрачным, ни одной характерной черты, а второй имел большой крючковатый нос, светлые вьющиеся волосы и серые глаза с прищуром. Его фамилию женщина не забыла и не забудет никогда: Касьян.
В рязанской деревне, откуда переехали в город родители Наташи, матюгами изъяснялись только пьяницы и опустившийся сброд, не посещавший церковь. Батюшка не позволял грязно выражаться, называя это богоотступничеством. Папа и мама, верующие люди, каждое бранное слово воспринимали не как крепкое ругательство, а будто бы произносивший, и на самом деле, желает того, о чём говорит, так они воспитали детей.
Преподаватель древнерусского искусства, по возрасту старшая в небольшом коллективе, Наташа ощутила себя представителем культуры и взбрело ей в голову, что должна пресечь хамство грубых мужиков, которое вынуждены терпеть молоденькие зенитчицы.
Объявили построение.
'Прекратите сквернословие, - громко красивым голосом, как в аудитории, произнесла она, - война не даёт вам право оскорблять женщин, они - будущие жёны и матери ваших детей!'
Командир, фамилию которого Наташа забыла, подавился бранным словом, крякнул, кашлянул, и начал оторопело составлять приказание, подбирая слова. Без мата получилось очень длинно, это удивило Наташу, а Касьян, стоявший сбоку, посмотрел на неё зло.
Оказалось, что и девушки недовольны 'выступлением' новой телефонистки. Какое-то равновесие в небольшом коллективе нарушила Наташа. В избе, где проживал женский контингент, все отодвинулись от неё.
'Теперь тебя расстреляют за невыполнение команды! Нашла время спорить, и у нас из-за тебя будут неприятности, кто-нибудь обязательно донесёт'.
Наташа испугалась:
'Куда я полезла, не разобравшись, разве, забыла, что случилось с Сейфулом?'
Когда ложилась спать, подумала, потому, что изменить ничего уже было нельзя:
'И пусть расстреляют, а оскорблять себя не позволю'.
Командиры ходили мрачные, изъяснялись косноязычно, неделя прошла, появилась надежда, что неуместное замечание останется без последствий. Девочки казались ей честными, трудно было представить, что кто-то из них способен на донос.
'А мужчины не будут сочинять пасквиль на себя, признаваться в том, что не умеют разговаривать на нормальном русском языке', - успокаивала себя преподаватель.
Вечером в конце второй недели похолодало, шёл снег с дождём. Наташа услышала, как подъехала машина. Её вызвали к командиру.
Зенитчицы проводили сочувственным взглядом:
'Конец'.
Ноги задрожали, сердце замерло, позвоночнику стало холодно, ладоням - мокро. Ей надлежало погибнуть после двух недель службы, причём, не от вражеской пули, а от своей, и не за дезертирство или предательство, а по собственной глупости.
Она вошла в избу, отрапортовала:
'Боец Прокофьева'.
Командиров в комнате не было. Около топившейся печки на грубо сколоченном табурете сидел человек, красивый, именно, такой мужской красотой, как понимала её Наташа: крупный торс, большая голова, черты лица можно назвать благородными, безупречный рисунок бровей и пепельного цвета, жёсткие волосы.
Странные мысли приходят человеку перед смертью:
'Какой красавец приехал отдавать меня под трибунал, потрогать бы в мирные дни волосы, пропустить их между пальцев, прикоснуться губами к бровям, жаль, что он - палач'.
Молчание и избе.
По опыту мирной жизни Наташа знала: женщина не должна терять уважение к себе, и тогда мужчина не посмеет причинить ей зло, если он, конечно, настоящий мужчина. Она не собиралась начинать разговор, лебезить или оправдываться, стояла вытянувшись, он сидел в рубашке, накинув на плечи чью-то шинель. Верхняя одежда сушились около огня. Видимо, пришлось толкать машину в непогоду. Показалось ей, что это форма не 'нквдешника'.
- Садитесь, - предложил человек Наташе другой табурет.
Она села напротив, ждала.
Мужчина разглядывал её. Уже вторую неделю его забавлял голос в телефонной трубке. Так ответить 'Алл-лоу' могла оперная дива или прима в драматическом театре, привыкшая к всеобщему вниманию.
Наконец, он нарушил молчание.
- Вы командированы обкомом?
- Да.
- В партии?
- Вступила полтора месяца назад.
- Вас здесь что-то не устраивает?
- Командиры употребляют в разговоре матерные слова. Этого делать не следует, на батарее служат молоденькие девочки. Война закончиться, они станут жёнами и матерями. Чему смогут научить своих детей? Ни при каких обстоятельствах женщина не должна позволять так с собой разговаривать. Наташа продолжила настаивать на своём: если пропадать, так не унижаясь.
- Гм, возможно, вы правы, - услышала она от человека, который приехал распорядиться её судьбой.
Его звали Михаил, ещё недавно работал конструктором оружия. Во что выльется война, догадывался, а, чем может закончиться, боялся думать. Служил офицером, донос попал к нему в горячке дней, когда Ленинград уже находился в блокаде.
Отец его погиб на войне четырнадцатого года в должности генерал-лейтенанта. Светская красавца мама устроилась работать в Мариинский театр простым костюмером. До революции её папа, тоже военный, навещал там балерин.
Второй раз она вышла замуж за красного командира, сделала это ради того, чтобы мальчик получил новое отчество и фамилию вместо своей, звучащей опасно в государстве рабочих и крестьян. Второго отца тоже убили.
Во время голода и нищего существования Миша слышал от мамы:
'Да, очень трудно, но из нас двоих мужчина - ты, и должен держаться соответствующе'.
Он старался. Закончил технический ВУЗ по специальности, связанной с разработкой оружия. Женился на балерине из маминого театра.
'Твой дед обожал закулисные приключения, но ему не приходило в голову доводить дело до свадьбы', - прокомментировала мать.
Балерина изменила ему с кавказцем, привезшим в Ленинград народный ансамбль, Михаил отпустил её без разговоров, потому что ещё раньше понял, что она глупа и плохо воспитана.
Случались романы, но обзаводиться семьёй в его планы не входило. От бесперспективности и пустоты существования начал выпивать. Упрёки матери не действовали, потому что, так делали многие настоящие мужчины.
Несколько глотков спирта из алюминиевой фляги и война, грохот, грязь, смерть отдалялись.
Теперь он смотрел на женщину из мирной жизни.
'Недавно на фронте, поэтому не понимает во что вляпалась? - спросил себя, - нет, в Ленинграде уже голод, она худая и измождённая, но глаза горят, а 'ал-ллоу' в трубке звучит роскошно'.
- У вас голос красивый.
- Я знаю, все это говорят.
Мужчина усмехнулся:
'Наверно, боится меня, но держится молодцом, не унижается, не просит, не предлагает ничего в обмен на лояльность'.
Начал расспрашивать о семье.
Наташа честно рассказала про мать - домохозяйку, отца - квалифицированного рабочего, умершего перед войной, и про Сейфула. Полагала, что в 'органах' досье на него имеется.
Выяснилось, что они с Михаилом жили на параллельных улицах, в школы ходили разные, встречались, наверное, в районной библиотеке, но друг друга не помнят. Обсудили известных учителей в обеих школах и директора дома пионеров, кумира ребят.
В начале лета оба катались на лодках в ЦПКО им. Кирова, с тех пор прошло менее четырёх месяцев...
Поговорили о Кировском театре, о спектаклях Пушкинского. Он вспомнил, что, когда был мальчишкой, в известном клубе их района видел Маяковского, игравшего на биллиарде, а она рассказала, как познакомилась с Утёсовым в саду Аничкова дворца. Потом поделилась впечатлением от 'Братьев Карамазовых': спектакля МХТ, идущего два вечера подряд. После первой части самым страшным ей казалось не дожить до следующего дня и не увидеть продолжения.
Посмеялись. Последние слова звучали наивно в деревенской избе под прицелом врагов, когда даже в следующей минуте нельзя быть уверенным.
- Никогда не любил немецких композиторов, а из трёх иностранных языков, которым меня учила мама, немецкий нравился меньше других, - начал он говорить и осёкся, встретив удивлённый взгляд женщины.
Мать Наташи, бывшая крестьянка, не умела читать, и в эту минуту, в далёком сибирском селе, наверное, умоляла Бога, чтобы сберёг её детей. Ни у кого из Наташиных друзей не было родителей, владеющих иностранными языками, разве что преподаватели и коллеги Сейфула.
Михаил понял, что расслабился и позволил себе лишнее, беседу нужно завершать.
Спросил:
- Вас в город домой отпускают?
- Пока не отпрашивалась.
- Если будут проблемы с этим, позвоните, меня зовут Павлов Михаил Иванович.
Встал, беседа окончена, Наташа поняла, что командиры батареи ему подчиняются.
Помедлив, мужчина взял карандаш и написал на полях газеты, лежащей на столе: 'Касьян. Будьте осторожны. Поняли меня?'
Наташа молча кивнула головой.
'Постараюсь перебросить вас отсюда', - продолжил наносить на полях газеты.
Наташа беззвучно показала губами: 'Спасибо'. Он скомкал лист и бросил в печь.
Вскоре её перевели служить в другое место. Она попыталась найти человека, с которым, почти, породнилась за два-три часа знакомства, но от девушки с первого места службы, которую встретила случайно, узнала про тяжёлое ранение Павлова и отправку в госпиталь.
Многое пришлось пережить за годы войны: гибель друзей, кровь, гной, она уже допускала мат, не привыкла, а только допускала, но ни разу, даже под смертельную песню пикирующего немецкого бомбардировщика, не ощущала такого страха, как в тот день, когда с трясущимися ногами шла на расстрел, а встретила его. У бойца есть шанс выжить на войне, а у приговорённого к казни - нет.
Часто думала, что, именно, с этим красивым умным человеком хотела бы прожить жизнь, если бы он остался жив, если бы отыскал её и предложил руку. Слишком много 'если', но редкий день не вспоминала она своего спасителя.
Сейчас он стоял перед ней.
- Вы узнаёте меня? - спросила женщина.
- Я узнал вас ещё не видя, по голосу.
Мальчишка в мокрых сапогах пробегал мимо, радуясь наводнению, как незапланированному развлечению. Наташа остановила его:
- Напиши на дверях, чтобы ребята не ходили по воде через центр двора, там люки открыты, - передала кусочек мела, а мужчине приказала, - пойдёмте.
Привела в комнату, помогла снять плащ и шляпу, усадила на стул, встала перед ним на колени, расшнуровала промокшие ботинки, носки повесила сушиться на батарее парового отопления, обувь поставила там же, засунув внутрь скомканные куски газеты, впитывавшие влагу. На ноги его надела тёплые шерстяные носки и тапочки. Проделала всё так быстро и ловко, что он успел только сказать: 'Мне неудобно, что вы так ухаживаете за мной'.
- Милый, дорогой человек, я помню о вас каждую минуту, вы спасли меня, - воскликнула она, но не добавила: 'От трибунала!'
Более двух лет прошло с того марта, когда сгинул тиран, расстрелян был его подручный, но до секретной речи следующего вождя на двадцатом съезде партии оставалось несколько месяцев, а, значит, 'культа личности' в стране, пока, не было. Молчали люди про тюрьмы и лагеря от страха самим угодить в них.
'Стены слышали' - истина того времени.
Он поднял её, посадил к себе на колени, обнял, смотрел на чудо, явившееся ему в тревожном мокром городе.
- Слышала, что вас тяжело ранили и не знала, где искать, - произнесла она расстроенно.
Он отодвинул волосы у левого виска, и женщина увидела шрам, уходящий за ухо.
Рука её утонула в жёстких, посеребрённых волосах, губы дотронулись до шрама, до красивых бровей, до глаз. Исполнилось 'последнее желание перед расстрелом', в её руках был бог, не египетский и не арабский, а греческий, главный на Олимпе, Зевс-громовержец.
Не существовало между двумя встречами четырнадцати лет и не имело значения, в том времени они находились или в этом.
Не только ей, но и ему следовало её благодарить.
Вернувшись на командный пункт тогда, в сорок первом, Михаил достал алюминиевую флягу, отвинтил крышку, вдохнул запах спирта и закрыл ёмкость. Сегодня он спас женщину с риском для собственной свободы. Неизвестно на что ещё способен Касьян, не было ли 'ушей' за перегородкой избы, не 'буравил' ли их внимательный глаз через отверстие в стене? Обвинение в доносе звучало, как приговор. Бытие показалось ему не таким уж бессмысленным. Истощённая телефонистка с горящими глазами поделилась с ним уважением к себе.
'Из нас двоих, мужчина - я', - упрекнул себя Михаил, с тем и продолжил войну потомок русских аристократов.
Ничто, казалось, не может помешать двоим в комнате, но тишину просверлил звонок входной двери коммуналки. Звонили, не переставая, как будто кнопку залепили пластилином.
Мужчина спросил:
- Это к тебе?
- Нет, у мужа ключ.
Эта фраза вернула их в действительность.
- Конечно, у тебя муж, иначе и быть не могло, он может вернуться каждую минуту, а у меня - жена.
Для второго брака он выбрал женщину из профессорской семьи, нежную, хорошо образованную, прекрасно воспитанную. Оба они имели склонность к сомнениям, переживаниям, депрессии, а Михаилу требовалось что-то жизнеутверждающее. Занимая высокую должность главного конструктора предприятия, он позволял себе в командировках короткие отношения с одинокими или замужними дамами. Все они роптали на близких, на условия жизни.
- Ты любишь мужа?
- Конечно, как можно не любить такого хорошего человека.
Иного ответа она не могла дать.
Остаться бы вдвоём и забыть обо всём. Но время было такое, что каждый человек имел прописку в конкретной квартире и не мог позволить себе второго жилья. Чтобы получить развод, требовалось дать объявление в газету, тем самым уведомить всех знакомых, друзей и родственников о проблемах в семье. Расторгался брак через суд, если судья найдёт для этого достаточно оснований. Инициатор развода мог лишиться должности и партийного билета.
Они сидели, взявшись за руки, смотрели друг на друга. У встречи не было продолжения.
Михаил встал, подошёл к окну, вода спадала, показался автобус.
Он достал из портмоне маленькую фотографию, сделанную для документов, написал на оборотной стороне номер рабочего телефона, попросил позвонить. После её слов о муже не решился предложить встречу.
- Не провожай меня, - сказал, когда увидел, что Наташа надевает пальто.
- Ну, уж это невозможно, - услышал в ответ.
Пока не пришёл автобус, она стояла, дрожа на ступеньках, потому что легко оделась и потому, что снова теряла его, потом смотрела вслед удаляющемуся автобусу, в котором ехал высокий человек с наклонённой головой, низкий был потолок в городском транспорте тех лет.
- Какой интересный мужчина, твой гость, - улыбнулась соседка Люся, усталая женщина в засаленном халате.
- Воевали вместе, - ответила Наташа, - он спас мне жизнь.
А при каких обстоятельствах это случилось, Люся не спросила. Тогда, через десять лет, сильна была мука о не вернувшихся домой, болели и умирали раненые или контуженые, люди не хотели тяжёлых воспоминаний.
Можно сказать, что и дальнейшая жизнь Наташи сложилась удачно. Супруг любил и берёг её.
Однажды, в центральном гастрономе встретилась с первым мужем, египетским фараоном со спёкшимся лицом, примерившим на себе ватник сибирского лесоруба. Оба обрадовались. Долго говорили о жизни, о семьях. Сейфул не хотел отпускать Наташу. Она не поняла, обрусел ли он окончательно, или запрет на общение с посторонними распространяется у восточных мужчин только на собственных жён?
В фотографии писателя, получившего государственную премию за произведение, откровенно слабое, но актуальное в тот момент, она узнала своего поклонника - журналиста. Всю войну он провёл корреспондентом на фронтах. Наташа написала поздравительное письмо, получила ответное и подписку на литературный журнал, редактором которого его назначили.
А номером телефона на оборотной стороне фотографии Михаила она не воспользовалась, не хотела видеть, как любимый человек живёт в обмане, боялась причинить боль супругу и оказаться самой в нелепом положении.
Скандалы в те времена не приносили ни успеха, ни денег.