В окружении белых листьев витринной бумаги желтые, красные, зеленые, и может быть кроваво-бурые (манго?) фрукты испускали свои живые флюиды среди давно умерших обрезков семги, неизвестного рода некрупнорогатных животных, до яркой желтизны изжаренных пирожков, и почему-то пупырчатых как игуанодон куриных ног. Связка бананов была похожа на когти крупного гризли, вываренные в меду. Однако вкус оказался хотя и медовым, но медведем совсем не отдавало...
А отдавало тухлыми штанами стоявшего напротив бодренького бомжа. "Эй, офицер?, занудило оплывшее лицо, подбираясь своими пропитанными штанами к абсолютно гражданской голове, уткнувшейся в никак не желающую вмещать в себя остатки когтей гризли упрямую сумку. "Пошел ты!? - хрипло выдавила, выпрямляясь, голова, возмутившись таким интимным соседством. "Никогда не говори "Пошел? - ответили штаны и удалились вприпрыжку, останавливаясь то у одного, то у другого стекла, и делая вид, что желают купить вон ту книгу, вон тот портмоне, или может быть, тот бронзовый канделябр неизвестной эпохи, но вполне понятного происхождения.
Только теперь вновь пришел в себя аромат желтых когтей и черного шоколада, и время опять побежало медленно и неощутимо, как бывает в вокзалах, аэропортах, приемных, камерах, комнатах, квартирах, везде - где ничего не происходит, и кажется, что и не произойдет, и ближайшие минуты-часы-сутки-недели ничего не изменят вокруг - будут те же кровавые плоды, зеленые стены, нелепые фигуры, как будто пришедшие на миг, чтобы сказать "Пан, бардзо добжи вешчи...?, и тут же исчезнуть, волоча приоткрытую клетчатую примету всех помеченных Чубайсом лет, на такой же отмеченной временем тележке.
До отхода Авроры было еще три (о ужас) часа, но ехать и бродить по начинающей застывать после окончания ноябрьской луны Москве не хотелось, и отчаянное ощущение замерзающего времени вернулось во всей своей никому не нужной красе.
Однако привычное и монотонное ощущение стоящего времени вдруг исчезло, когда среди редких фигур, возникнув как из-за занавеса - загороженного бюстом загаженного вождя, надетого на несвежий столб из казавшегося когда-то партийным мрамора посреди опустевшего квадрата, в котором вместо описанных в постановлении райкома клумбы из "строгих, но человечных цветов? в живописном хаосе мерещились обломки столетия, начатого, и законченного так бездарно, - из-за занавеса потерянного столетия, появилось странное существо, подергивая волочащейся конечностью и подпрыгивая от излишнего усердия, поднимая и поддерживая внушительных размеров фанерку с надписью "ПАРТИЯ ВСЕОБЩЕЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ?. Поравнявшись с моей сумкой, подпрыгивающее существо с неотвратимой неизбежностью поставило всю свою растоптанную штиблету на выпавшую из сумки кожуру от желтого когтя, и рухнуло навзничь в тот самый исторический квадрат, тупо и страшно звякнув о мраморный бордюр затылком; взметнув изрядную порцию идеологической пыли и зашуршав-зазвенев обертками от тульских пряников и бутербродов с краснознаменной рыбой и банками ненастоящего коктейля "Молотов?, затихло.
И когда осели сначала микроскопические останки 20-х, 30-х, 40-х, перемешиваясь и покрывая прахом засохших плевков бесчисленной вереницы партийно-торговой номенклатуры 50-х, 60-х, 70-х, склеиваясь непереваренными субстанциями вокзальной убогости 80-х, и облагораживаемые плесенью бесчисленных шоколадных батончиков и жвачек 90-х, опыленное существо очнулось, стряхнуло с себя смесь благородных непристойностей, село и сказало - "Вот зараза. Ногу сломал?. И посмотрело на меня желтым и трагическим взглядом, в котором было все - от конского глаза Чапаева до козьего глаза Немцова.
Немного загипнотизированный этой метаморфозой глаз травмированного по моей вине борца за справедливость, и понимая, что он сломал совсем не ногу, а так страшно звякнувший затылок, я односложно повторял "Сейчас. Я. Машина. Больница?. Покривившись от боли, козлиный глаз с ненавистью зашипел - "Ну что сидишь! Ищи машину!?.
Бросив "Щас?, и оставив глазастого пыльного субъекта, я со всех ног бросился назад, за исторический занавес, мимо реденьких, по случаю понедельника очередей за билетами, сквозь пропитанные чужими постелями биополями вокзальных ментов - к выходу на морозный декабрьский воздух к маячившим вдали боярско-персидским силуэтам Казанского.
"Такси!? - завопил я позорным фальцетом, вдруг прорезавшимся у меня после длительных медитаций перед фруктами; и тут же возникло с трех сторон разного калибра трое матерых дядей, удивленных такой неожиданной инициативной явно не столичного, и явно не франта - а растерянного и растрепанного создания, которое я представлял в этот момент.
Еще две похожие фигуры выглядывали из-за парапета, явно намереваясь предложить свои услуги, все равно - какие.
"Мужики, там - затылком - в больницу - надо? - запыхавшись, выталкивал я слова и не обращая на возникший у них междусобойчик, рванул обратно к оставленному возле мусорной клумбы защитнику обиженных. Этот, с козлиными глазами, сидел, постукивая, видимо от боли, своим "справедливым? плакатом по мраморной партийной ноге, шипя и плюясь во все стороны нехорошими слюнями, уставился на меня и упитанного "таксиста? злыми лошадиными зрачками, заорал - "Ну что вы ждете? У меня через час встреча с избирателями!?. И печально добавил: "А через неделю выборы?.
Обалдевшие от такого поворота событий, мы с Казанским таксистом попытались выковырять из мусорно-пыльных объедков распластавшегося политика, но вызвали этим только еще один приступ бешенства и короткий вопль. "Похоже он того - сознание потерял? - испуганно прошамкал таксист, и я рванул к пустующему в это время перрону за носильщиком.
Громыхая потрепанной тележкой, мы с обвешанным бляхами и номерками носильщиком через весь гулкий зал, двухметровыми шагами допрыгали до белого столба. Несчастный политик, поддерживаемый таксистом, отхлебывал что-то из пластмассового стаканчика, и тихо стонал.
С полным пониманием того, какую боль в сломанной ступне вызывает каждое наше движение, мы втроем переместили готового вот-вот снова потерять сознание владельца плаката на носилки. И, полагаясь на опыт и мудрость носителя блях, я трусил сзади за тележкой извилистыми, только одному племени носильщиков известными вокзальными путями-переходами к заветной машине, которая спасет наконец "справедливца? от грядущей несправедливости и даст достойную плеяду борцов за справедливость в нашей мало справедливой жизни. Вот такие возвышенные мысли вместе с полуобморочным пыхтеньем, роились в моей замороченной голове, когда мы такой живописной процессией, возглавляемой таксистом с картонным плакатом, выбежали на стоянку.
Долгожданный лимузин оказался буро-рыжим фургоном-фольксвагеном, помятым и побитым во множестве мест за свою долгую жизнь "без пробега по России?. "Я не поеду на этой развалине, это несправедливо? - заорал наш наездник телеги, но, подхваченный под разные выступы и впадины своего довольно тощего тельца, продолжая бранчливое ворчание - был помещен в недра теперь уже партийного лимузина.
"Расчет?. Произнес владелец блях... И тут до меня начала со всей б-й неотвратимостью доходить мысль, что в этом угаре справедливости, я бог весть где, а скорей всего возле все того же партийного столба с клумбой-мусором оставил все свои желтые когти гризли, недозапиханные в сумку, и саму сумку, с множеством полезных, а главное, так приятных мне вещей, которые я собирался сегодня вечером вытаскивать и раскладывать, любуясь, дома, и еще одну, тоже сумку, в которой каждый карманчик имел свое, много лет не менявшее предназначение - для кошелька, для любимого карандашика, для коробочки с лекарствами "на всякий случай?, для кредитных карточек со всем моим "состоянием? в новых конвертах с ПИН-кодами, двух паспортов....
"Деньги!?. Прервал мои медитации бляхоносец, но таксист поняв, что со мной что-то происходит, замахал плакатом про справедливость у этого вымогателя перед носом и отпихивая ногой его телегу и закрывая дверь перед заскорузлыми лапами изрек - "Не видишь - Жириновского везем, на выборы опаздывает. Приходи завтра в Думу, там расплатятся?. И оторвавшись от остолбенелого владельца телеги, нажал на газ.
Последние капли закончившейся осени ползли по почерневшим стеклам "народного? фургона, и, теряя какие-то фрагменты былого аристократизма, бойко двигался под надменное улюлюканье реклам к пока еще неизвестной цели, а передо мной со всей отчетливостью всплывали, конкретизируясь, формируясь перед лобовым стеклом осклизлые штаны с опухшей рожей - "Никогда не говори "Пошел?...?...
-2-
Итак, Путь! Дорогой читатель.
Дорога и постоянный живой фильм за окном оживляют и меня и моих героев, которые сбрасывая оцепенение небытия, возвращаются и начинают свою жизнь, от меня совсем независимую, я только успеваю записывать их странные мысли, странные видения и непредсказуемые поступки. Вернее, поступки можно предсказать, но объяснить их столкновения и отталкивания, притяжения и отторжения, их траектории в нашем шести-, или четырех-(?)-мерном пространстве без учета времени, и главное - подчиненность или независимость от объединяющих их событий, и их реакции на эти события, и реакции событий на их действия или бездействия:. Где же ты, дедушка Винер, со сладострастием наблюдавший за движением струй весеннего ручья, кажется ты все таки смог вместить их сплетения в формулы, а слабо тебе сделать то же с нашими героями, событиями, персонажами, главными и случайными, которых наш сакральный поток увлек в свои тайные струи, и вертит в глубине, поворачивая то черной блестящей спиной, то желтым беззащитным брюхом.
Дух времени! Где витаешь ты? И в кого вселяешься? В песнях ты? Или в книгах? Или в плакатах на том месте и с тем содержанием, которых в другое время быть не могло? Если б я мог предположить, какой ветер какого времени пронесся холодным вздохом над моей растрепанной душой, я уехал бы в Бразилию, без денег, билетов и паспорта, что оказалось бы все таки легче, чем выбираться из тех мрачных углов времени и пространства, куда нес меня не спрашивая невидимый поток, но ветер времени только махнул черным веером и унесся во тьму.
А в это время:
Между двух параллельных рядов билетных касс на одинокой мраморной колонне висел такой же одинокий плакат. Он был нехорош. Он выглядел вызывающе медицински-оскорбительным на фоне мраморных колонн, и всей внутренней архитектуры этого зала, символизирующей незыблемость и стабильность безвременья, т.к. той самой скончавшейся вечности.
Никто не смотрел на этот плакат, и несмотря на толчею у касс и множество снующих туда-сюда пассажиров, все как -то будто случайно обходили эту зияющую колонну, не видя ее, как будто на ней было что-то стыдное и ужасное, и если только посмотреть на него, то это проснется, и тогда жизнь сразу изменится, и полетит, ломаясь, крошась и разваливаясь в невозвратимое неживое состояние.
Плакат гласил: 'Каждый гражданин обязан иметь подготовленный портфель (сумку, рюкзак, чемодан) с деньгами, документами, наиболее ценными и необходимыми вещами, а также держать включенным радио, телевизор, репродуктор круглосуточно, ожидая сигнала. Дети и престарелые должны быть заблаговременно отправлены за город, или на дачу'. За какое количество 'благов' времени их надо отправить, и как узнать, когда будет этот сигнал, плакат не уточнял.
В другом месте плаката был нарисован умирающий человек, затыкающий себе рот тряпкой. Текст гласил: 'Если вы почувствуете удушье, срочно закройте дыхательные пути мокрым полотенцем'. И спокойно умрите. Хотел написать автор плаката. Но не написал. Среди множества других мрачных подробностей, ветер времени набросал на плакат вызывающую картинку одинокого портфеля посреди такого же зала. Подпись гласила - 'оставленные бесхозные портфели, сумки, баулы, чемоданы в многолюдных местах опасны, особенно такие, в которых слышится тикание или иные посторонние звуки'. Женщина на картине, протянувшая к этому портфелю руку, имела страшное лицо, т.к. руку ей перечеркнули жирным красным крестом.
А в 50 метрах от сего плаката, объявляющего о приходе иных - более мрачных и более простых времен происходили события, говорящие о том, что эти времена уже пришли. Посреди соседнего зала, под проницательно-проникновенным вождем чернел на белом мраморе мой забытый кейс. И уже прошел первый акт драмы, в которой он играл роль просто кем-то забытого предмета. В иные времена он бы исчез через 22 секунды в руках некоего неприметного гражданина и невозмутимая милиция разводила бы руками, даже не пытаясь сочувствовать ротозею. Но времена были иные. Ветер времени дул из соседнего зала, с мрачного и предельно простого плаката, видимо скопированного с одного из множества учебных пособий Кей-джи-би то ли с целью предупредить о грядущих бедах, то ли вызвать их:
И занавес второго акта уже полз вверх, открывая картину, в которой происходили одновременно несколько событий - оцепление из сизых мешковатых фигур оттесняло от тикающего чемоданчика мясистых челночниц с пузатыми баулами, улыбчиво-испуганных продавщиц застекленных магазинчиков, торопливо закрывавших свои опустевшие заведения.
Да. Тикал мой дорогой будильник, отсчитывая последние минуты относительно беззаботного существования. Безобидный будильник в безобидном чемодане, так беспечно забытый мной в той болезненной суете возле невозмутимой головы с непропорционально тонким квадратным туловищем.
III
Дорога - это начало всего, и всего конец. Что такое дорога - просто ли движение из Москвы в Петербург или это тот самый Путь, лежащий в основе всех вещей и событий, их сокровенный, непостижимый смысл. Вещи и события не существуют вне дороги - если они движутся, то живут и совершенствуются, являются и происходят, если замирают на обочине, то чахнут, ржавеют и исчезают, рассыпаются в прах, не неся плодов. В Путь, читатель!
В Дорогу!
Вон из мрачно-торжественных залов с каменными ликами партийных вождей, вон из каменных руин прошедших столетий, из жалких кварталов для бывшей партийной элиты, и не элиты тоже, вон из города пустых сине-черных башен с тысячами пустых бело-желтых офисов, вон из его потной подземки, от матово-округлых ауди, от пригородов с садово-огородными товариществами и еще не дворцами, но вызывающими сооружениями бывших комсомольских секретарей-нуворишей в полтора кирпича с множеством башенок, архитектурно лишних деталей, монументальных заборов и танкозащитных ворот.
Вон от умильно пасущихся коз у ржавых остовов 'копеек'. Вон. Вон. Вон.
К морю, к самому краю самого края света. К гигантским камням, отточенным или морем, или небом и брошенным в полосу прибоя, в мощные волны, никогда не останавливающие свой бег, но распадающиеся в брызги у этих величественных камней, которые кажется не имеют ни возраста, ни формы, ни сущности. И гасят любое движение - волн, ветра, солнца, времени: Они - как полная противоположность дороги, и нет у них ни начала, ни конца, лежат они на границе трех миров - вечно бурлящего моря, вечно звенящего неба и вечно меняющейся земли и служат всем трем мирам в качестве единственной неподвижной опоры, без которой их движение было бы невозможно.
Сядь на не имеющий формы камень и останови свои мысли, пусти неподвижность камня в себя, и тебе откроется невидимая суть всех миров, и не важно будет для тебя ни время, в котором ты живешь, ни место, в котором находишься, ни богатство, ни власть, ни деньги, а только вечное движение волн, разбивающихся о свой последний камень, вечное движение небес, вызывающее волнение моря, и вечное дыхание земли, пробуждающее небо.
Обочина мира, его исток и исход, где же ты? Кто сейчас впитывает его вечность на мокрых шершавых камнях в горько-соленом море на самом краю самого края света? Не я.
А где же я? В той самой дурацкой машине, с тем же самым дурацким плакатом и тем же самым растрепанным покалеченным мной партийным функционером, который периодически постанывал, закатывая глаза под мохнатые брови и сжимая края своего помятого плаща.
Проплыли-промелькали бауманские переулки с некогда гремевшим на всю округу разгульным рестораном Яхта, остались позади всякие басманные улицы, отгрохотал электрозаводский мост, Большая Семеновская, промелькнул вдали ностальгический силуэт кинотеатра 'Родина', дребезжа всеми давно отслужившими свой срок деталями, но все еще живой потомок вдохновенных идей еще одного вождя, правда с приставкой 'фолькс', изрыгая клубы сизого дыма, прокружив несколько переулков, миновав благословенную Гольяновскую улицу - выбрался наконец на финишную прямую - Госпитальный Вал, где впереди уже желтели внушающие уважение стены и заборы знаменитого госпиталя.
Колыхнувшись, чихнув, и икнув, фургон остановился у ворот армейского образца, от которых веяло безнадежностью любого КПП.
'Ты зачем сюда?' - спросил я 'таксиста' - 'Не лучше ли в обычную городскую?'
'Не суетись, папаша, тут у меня все свои, знаю что делаю' - заявила кожаная спина, выбираясь из тесного пространства между рулем и сиденьем, и направилась к массивным крашеным воротам с почему-то фиолетовой пятиконечной звездой.
![[]](/img/k/klimenko_b_f/kamenxbogatstwa/skala.jpg)