Аннотация: История про двух моих друзей, которые поехали на море и вернулись не в полном составе... Все имена, события и друзья вымышлены.
1СТАРИК И МОРЕ
- Я сам создал её, - говорил старик; капли, струящиеся с его волос, отбивали странный ритм на песке, - прекраснейшую из женщин. И навсегда потерял.
Лена шевельнулась, придвигаясь поближе к костру. Краем глаза я видел, как пылает от жара её правая щека, как сверкают глаза. Рассказ старика явно пришелся ей по душе, она всегда была излишне романтична.
Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Здесь и сейчас она была прекраснейшей из женщин, ведь на несколько сотен километров вокруг не было никого кроме нас. Только смешной мокрый старик, вышедший из моря, да звезды, застывшие в предвкушении минуты, когда мы с Леной, наконец, останемся вдвоём.
Я начинал чувствовать раздражение.
Но я готов был ждать. Ради нее одной я бы выслушал бредни еще семерых стариков. Жар от костра сделался невыносимым, и я откинулся назад. Звезды надо мной застыли в немом укоре. Я никогда не увлекался астрологией, но этой ночью мне казалось, что звезды говорят со мной на простом и ясном языке. Я слышал мучительные стоны гаснущих солнц и тревожную музыку созвездий; я был словно кувшин, наполненный вином до краёв. Я боялся пошевелиться и пролить хоть каплю пропитавшего меня нектара, потому что рядом сидела девушка, которой я хотел отдать его весь без остатка. Звезды смеялись с небес над моим детским упоением этой ночью. Я мог бы послушаться их и прогнать старика, но не хотел портить Лене вечер.
- Может быть, она еще вернется, - сказала Лена.
Старик резко повернулся к ней и впился в её лицо выпуклыми водянистыми глазами. Я не смог сдержать гримасу отвращения, но этого все равно никто не увидел, ведь я лежал вне кругу света, и пламя костра не могло осветить моё лицо. Лена и старик были частью ограниченного костром мирка, тесной маленькой вселенной, сосредоточившейся вокруг своего персонального солнца, а я - частью окружавшей их темноты. Казалось, наша прошлая жизнь была тяжелым не приносящим отдыха сном, а сейчас до других людей было так же далеко как до горящих в небе звезд.
Пользуясь тем, что мое лицо скрывала тьма, я принялся рассматривать старика. Он был худым и невысоким, жилистым как бездомный кот и скрюченным, как искореженное бурей дерево. В его плоском лице было что-то рыбье.
Он был совершенно мокрым, и, кажется, действительно вышел из моря, на берегу которого мы с Леной разбили скромный лагерь, хотя откуда он там взялся, я, как ни старался, не смог сообразить. Глядя на старика, я сомневался, что он смог бы проплыть самостоятельно хоть пару сотен метров.
Была и еще одна странность; воздух к ночи сильно посвежел, Лена куталась в плед и придвигалась к костру, пытаясь найти приемлемый компромисс между тем чтобы не замерзнуть и не поджариться. Старик же в тонкой и совершенно мокрой рубашке даже не дрожал.
- Когда я впервые её увидел, она была такой же как ты, - сказал старик. В его голосе мне слышалась какое-то влажное шипение, кроме того, когда он открывал рот, поблескивали его зубы - редкие маленькие и острые. Я посмотрел на Лену, она не сводила со старика восторженных сияющих глаз. Звезды в прозрачной черной вышине взвыли тысячей птичьих голосов; меня кольнула ревность, липкая и необъяснимая. Старик облизнул губы и снова заговорил, - такая же как ты, мягкая, теплая и розовая. Она умирала, но я видел, что смерть для нее была наслаждением, а не болью. Все молодое и горячее, что было в ней, красными нитями тянулось из тонких запястий и растворялось во мне. Я окружал ее тело со всех сторон. Я просачивался между ее нежной кожей и песчаным дном, обволакивал своей прохладой усталые ноги и онемевшие руки, через которые её покидала жизнь. Она лежала на мелководье, и только лицо её оставалось над водой, так что я не мог его видеть. Однако я знал, чувствовал по запаху, который расходился кругами по воде, что она улыбается. Я не сразу очутился рядом с ней. Сначала я наблюдал. Я не понимал, что с ней происходит, просто глядел на тело цвета песка освещенного утренним солнцем, окруженное колыхающимся в такт волнам зеленым платьем, и тонкие багряные ниточки, начинающиеся у запястий.
Выпуклые водянистые глаза старика медленно подрагивали под полупрозрачными веками, покрытыми сеткой розовых капилляров. Я не прислушивался к его рассказу, но последние слова меня заинтересовали. Что творилось в его душе в этот миг? Из каких глубин его растрескавшейся памяти вынырнула эта девушка, решившая покончить с собой столь романтичным способом? Может быть, это была его первая любовь? Может быть, когда-то он обнимал эту девушкой на этом самом берегу, в точности так же как десять минут назад я обнимал Лену; и тогда они тоже были молоды, как мы, и так же строили воздушные замки из собственных желаний и снов?
А однажды он нашел её лежащей на мелководье с перерезанными венами и с блаженным улыбающимся лицом...
И может быть тогда самым большим шоком для него стали вовсе не расплывающееся под водой кровавое облако, не застывшие навеки ноздри, которые больше не орошало дыхание юности, и не стеклянный взгляд. А её улыбка.
Оказывается эта девушка - не только теплое и близкое тело, так охотно отзывающееся на его ласки, но еще и душа, темная и глубокая, как болотный омут, со своими собственными желаниями и мечтами.
Старик все дальше отодвигался от костра, так что теперь почти все его лицо оказалось в тени. Рубашка на нем почти высохла. Он все чаще облизывал губы и жадно пил воду из кружки, которую ему налила Лена.
- А потом я почувствовал запах крови и сам не понял, как оказал рядом с ней. Вокруг нее. Внутри нее. Я не был таким, каким ты видишь меня сейчас. Я не знал ничего о людях, я был самим собой. Я был соленой водой, смешивающейся с её кровью, крупинками песка, царапающими её кожу, стеблями водорослей, опутывающими её ноги...
Я понял, что старик бредит. Но мне было все равно; пусть рассказывает какие угодно сказки, лишь бы не расстраивал Лену.
- Я чувствовал: она поняла, что я здесь. Неведомо как ощутила, что я прикасаюсь к ней. Сам запах её изменился, когда я стал её частью. И им она навеки отравила мои прежде равнодушные к земным страстям воды. Она отравила меня не своей красотой, а тем что, пусть на мгновенье, ответила на моё прикосновение так, как умеет лишь человеческая женщина.
Старик неожиданно поднялся и прихрамывая побрел к морю.
- Э... куда вы? - растерянно воскликнула Лена, вскочившая вслед за ним, - а что же дальше? Она умерла?
- Я сейчас вернусь, - донесся из темноты невнятный голос старика. Затем послышался тихий всплеск.
- Ты понял кто это? - Лена плюхнулась на плед возле меня и взбудоражено зашептала мне на ухо. Её горячее дыхание щекотало мне шею, и о старике мне думалось в последнюю очередь. Глаза Лены лихорадочно блестели в сантиметре от моих глаз, - это дух моря. Я думаю, он рассказывает о своей любимой, земной женщине.
- Ты с ума сошла, - рассмеялся я, - обычный старик, слегка не в себе. Думаю, от старости у него все спуталось в голове, вот он и мелет всякую ерунду. Видит, что ты слушаешь, развесив уши, вот и...
- Но он вышел из моря! Ты же видел! Никакая лодка так бесшумно не подплыла бы. А сейчас он куда пошел? Наверняка в море окунуться, ведь возле костра у него вся кожа пересохла, а он далеко от моря отходить не может.
- Лена, успокойся. Отлить твой дух пошел. Пописать. А прийти он мог и по берегу; где-нибудь за мысом нырнул, а здесь вынырнул, вот и вся загадка.
- Да нет же...
Лена надулась и отвернулась от меня. Я мысленно костерил злосчастного старика на чем свет стоит за то, что испортил мне такой многообещающий вечер.
Старик вернулся через несколько минут. Вода с него лилась ручьем.
Он снова уселся по другую сторону костра от меня. Лена заерзала, устраиваясь поудобнее, и приготовилась слушать.
Но старик не нарушал тишины, только капли морской воды тихо барабанили по песку, так что если закрыть глаза казалось, что вокруг костра водят хороводы лесные феи.
- Она умерла? - тихо спросила Лена.
- Да, - ответил старик. И снова отхлебнул из кружки.
У Лены вырвался печальный разочарованный вздох. Я снова лежал и смотрел на звезды, огоньки далеких галактик складывались в почти зловещие красноречивые узоры.
- Она умерла. Но я оставил её себе. Как подарок, как бесценную жемчужину, как икону, на которую я молился день и ночь. За тысячелетия жизни без неё я привык к постоянству течений, к незыблемости прихода приливов и отливов, к текучей эфемерной природе своего существа. Но ей нужно было другое. Ей нужно было видеть меня всегда одинаковым, и я изменил своей природе. Ей нужно было говорить со мной, и я научился человеческой речи. Ей нужна была свобода, и я отпускал её; в глубине души подозревая, что однажды она уйдет навсегда.
Старик снова замолчал. В глазах его мерцали два отражения костра, и это было до странности красиво, словно огонь отражался в блестящей чешуе огромной выброшенной на берег рыбины.
- Так она осталась с вами? Живой женщиной? - снова тихо спросила Лена.
- Нет. Она осталась со мной - да. Но прежде она умерла. Там на песчаном мелководье я дождался пока вся кровь вытечет из её тела и смешается с моей соленой прозрачной кровью, пока из легких выскользнет последний пузырек воздуха, пока её голова опустится на песчаное дно в окружении тумана из черных волос, и я загляну в глаза, в которых уже нет жизни... И только увидев её глаза цвета древесной коры, освещенной солнцем, я понял, что не могу просто так смириться с её смертью. Это был такой чудесный цвет, темный, но теплый, какого прежде я никогда не видел, ведь нет на морском дне ничего, что могло бы быть такого цвета... - старик снова отхлебнул из кружки. Мне стало как-то неуютно. Если сначала старик показался мне просто немного помешанным, но в общем безобидным чудаком, то теперь становилось ясно, что он опасный безумец. Не исключено, что на самом деле он зарезал какую-то девушку, а в оправдание придумал эту бредовую притчу. Я стал слушать внимательнее, - через те же узкие раны на запястьях я решил вернуть ей её жизнь, ведь это было в моей власти. Но большая часть крови уже растворилась в воде без остатка, перемешалась с молекулами моего холодного тела, состоящего из соли и воды, была проглочена рыбами и рачками или впитана водорослями. И тогда я смешал её кровь с соленой морской водой, с кровью рыб и моллюсков, с мельчайшими частичками оседающего на дне морского тлена. Лишь намного позже я понял, что это было моей ошибкой; и это стало причиной её все возрастающей тоски и неукротимой ярости. Я должен был дать её телу отлежаться на дне, чтобы из живого цветка оно превратилось в мертвую пыль, должен был дождаться того мига, когда все её существо станет одним целым с морем, пропитается его прохладой и спокойствием, и лишь потом оживить её. Тогда она стала бы моей безраздельно; она была бы просто еще одной рыбкой в форме земной женщины. Но меня опьянил её запах. Я хотел оставить её себе такой, какой увидел впервые. Я поддался на её чары, она сама заразила меня той одержимостью, которую знают все земные мужчины; и в конце концов это её погубило. Она была еще жива, когда я заполнил новой кровью её опустошенное тело. Огонь, которым она была раньше, не совсем погас, и кровь моря не смогла его потушить. Вот так она стала отверженной, существом, вызывающим иррациональный страх у всего живого, насмешкой над законами природы. Я не знаю, кем именно она стала, девушкой, в чьих жилах течет холодная кровь, или рыбой с сердцем живой девушки, но если бог существует, он всерьёз решил стереть её с лица земли как досадную ошибку... Что-то происходило с ней. Она вся сжалась в комок неестественными движениями, больше всего похожими на конвульсии, и несколько дней пролежала неподвижно, окутанная облаком из длинных волос и обрывков платья. Однако за черно-зеленой колыхающейся вуалью угадывалось какое-то медленное механическое шевеление, словно там копошился клубок искусственных электрических змей. Даже рыбы не подплывали к ней в эти дни. Когда она впервые открыла глаза, я был удивлен сверх меры - они утратили свой волшебный цвет и стали совершенно белыми с маленькими почти незаметными зрачками. Кожа её тоже поменялась: из золотисто-бежевой, она превратилась в мертвенно-серую, кое-где из под нее проступали выпуклые синие вены. Даже волосы ее стали совершенно не похожи на те шелковистые черные пряди, гладкие, как кожура спелых яблок и блестящие как кора молодой осинки в свете луны, какими были раньше. Вместо этого вокруг хрупкого девичьего тела обвивалось множество длинных тонких как паутина нитей серебристых, тускло-голубых и темно-серых оттенков. Позднее, уже освоившись в подводном мире, она стала вплетать в свои видоизменившиеся волосы стебли водорослей, блестящие чешуйки, белые жемчужины и ракушки; потом её волосы окончательно спутались и превратились в сплошную массу переплетающихся нитей всех оттенков серого и голубого... Первое время она еще не вполне понимала, что именно с ней произошло, но постепенно страшная правда начала доходить до её сознания. Она с удивлением рассматривала проплывающие мимо неё косяки рыб, трогала свои холодные бледные руки, рассматривала лицо в зеркальце из отполированной перламутровой раковины, которую я нашел для неё. И она затаила злобу. На морских обитателей, за то, что сторонились и избегали её, на рыб, за то, что она была так на них похожа, но все же не стала одной из них, и на море, за то, что оно было бесконечно и не имело формы. Она заставляла меня принимать твердую оболочку, становиться этим жалким подобием земного мужчины чтобы не чувствовать себя одинокой, хотя я бы с большим удовольствием оставался тем кем был испокон веков - чистым сознанием, перемещающимся вместе с морскими течениями. Она заставила меня выучить язык, на котором говорила раньше, хотя мы легко могли понимать друг друга без слов. Но она не любила простоту и упорядоченность мыслей, она, как любое человеческое существо, хотела вносить хаос, запутывать словами, сбивать с толку противоречивыми заявлениями... так что вскоре я перестал понимать о чем она думает на самом деле. Она все больше отдалялась от меня, капризничала, злилась, раздражалась по любому поводу. Ничего не объясняла и никогда не говорила о том, как раздирает её сидящий внутри огонь человеческих страстей, вступающий в конфликт с тяжелой и вязкой рыбьей кровью. И все еще дразнила своим волшебным запахом, сохранившимся вопреки её измененной природе. А меня сжигала тоска по теплу человеческого тела, которого теперь мы оба были лишены. Видя, что она все больше ненавидит меня, и море перестало быть безраздельно моим, я впервые вышел на берег в этом обличии. И встретил другую девушку, собирающую ягоды на полянке недалеко от берега моря. Совсем не такую красивую, но тоже пахнущую пшеницей и солнцем, полями и лугами, спелыми вишнями и душистыми цветами. Да к тому же такую тихую, послушную, теплую и мягкую, какой той моей девушке уже никогда не суждено было стать. Я пробыл с нею почти весь день, пока кожа моя не начала шелушиться, и я не вынужден был вернуться в море, где встречен был ледяным презрением, струящимся из белых глаз. На следующий день я встретился с той девушкой, пахнущей солнцем, еще раз. Потом появилась еще одна, тоже послушная, с длинными волосами цвета гречишного меда. Потом еще одна и еще... я наслаждался ими, как полевыми цветочками, такими разными, но одинаково свежими и живыми; пока однажды не обнаружил, что все эти ласковые кусочки человеческой плоти лишь на короткие часы заглушают тоску, растущую внутри меня. Ведь их запахи, такие упоительные и желанные, не шли ни в какое сравнение с тем первым, который я отчаялся приручить. Сидя на берегу и вдыхая запах очередной моей живой подруги, я вдруг понял, чем белоглазая рыба с сердцем женщины, живущая со мной в море, отличается от всех остальных девушек. Она пахла серебристой луной, а не палящим солнцем, дикой полынью, а не возделанной пшеницей, лесной прохладой, а не зноем полей; и пахла так с самого начала, и была, быть может, единственной такой на всем белом свете. Она все время спрашивала о том, как устроено море, хотела всё узнать и понять; все время требовала, чтобы я изменился сам и изменил свой привычный мир. Девушки на берегу никогда ни о чем не допытывались, ничего не требовали. Они были ласковыми и послушными; а я наивно принимал их жажду наслаждений за искреннюю привязанность, равнодушие за терпимость, безразличие за кротость. Они никогда не спрашивали, люблю ли я их, вовсе не потому что боялись меня спугнуть, как я сначала думал, а потому что им была нужна не любовь моя, а всего лишь самое незначительное её проявление. Все это я понял в одну секунду, и тут же бросился в море, с единственным желанием: прижать к сердцу единственную мою возлюбленную, единственное желанное для меня существо. И что же я обнаружил? Только зеркальце из перламутровой раковины, оставленное ею на дне, и письмо, написанное рыбьей кровью на листе морской капусты. Именно в тот день, когда я впервые решил открыть ей природу обуревающей меня страсти, она покинула меня. Я хотел рассыпаться на миллионы молекул, раствориться в течениях, умчаться с ними в самую глубь моря, как делал это всегда, снова стать самим собой, оказаться подальше от людей и всего человеческого, забыться в безумном водовороте бури где-нибудь у северных берегов... Но я больше не мог этого сделать. С тех пор как белоглазая рыба с женским сердцем покинула меня, я оказался навсегда заточен в этом жалком подобии человеческого тела. Она ушла от меня. Она оказалась все же больше женщиной, чем рыбой. Я до сих пор жду её. Так в бесплодном ожидании прошло уже много лет. Я не знаю, где она, в какие далекие края занесла её жажда познать собственную природу... я забыл, каким был до её появления. Теперь мне кажется, что раньше меня и вовсе не было. Быть может, даже море, не знающее любви, не может считаться морем?
Старик замолчал, и мне не хотелось ни язвить, ни сомневаться в правдивости его слов. Я застыл в каком-то тревожном оцепенении, безмолвном ожидании чуда. В шуме ветвей над головой мне чудился шелест серебристо-серых волос, в холодном блеске звезд - перезвон жемчужин и ракушек.
Лена сидела у костра, обхватив руками колени, и смотрела в огонь невидящим взглядом.
Я не знаю, сколько мы пробыли в этом странном состоянии; только когда на востоке над морем небо стало нежно-персиковым, мы очнулись от этого странного сна на яву.
Никакого старика у догоревшего костра мы конечно не обнаружили. Только сиротливо стояла недопитая кружка с водой. Я поднял её как какую-то священную реликвию и отпил глоток воды, впрочем, мне тут же пришлось выплюнуть её, потому что это была соленая морская вода.
- Мне так жаль его, - сказала Лена, - как бы я хотела заменить ему его потерянную девушку.
Я недоуменно посмотрел на нее. А как же я? Конечно, свидание не очень-то удалось, но ведь разве я не лучше... моря?
- Давай уедем, - сказал я Лене.
Она согласно кивнула и принялась молча собирать вещи. Потом вдруг передумала и пошла к берегу, сказав, что хочет искупаться напоследок. Ничего не заподозрив, я принялся сворачивать палатку.
Её не было почти час. Я собрал все вещи, приготовил завтрак и уже не знал, чем бы еще себя занять. И тут до меня дошло; как до старика, когда он понял, что любит свою полурыбу-полуженщину.
Как и старик, я бросился к морю.
Как и старик, я опоздал.
Лена лежала на мелководье, короткие волосы цвета шоколада медленно покачивались вокруг её головы, а вокруг расплывалось мутное красно-коричневое пятно. Лена бессмысленно улыбалась мне со дна моря.
Я даже не смог заставить себя приблизиться к ней. Так же как не мог плакать. Только не здесь и не сейчас; слишком много вокруг было соленой воды, пропитанной горечью и тоской по одной единственной женщине. Всё-таки больше женщине, чем рыбе.
Так я и стоял, глядя на свою подругу, на свою так и не случившуюся невесту и жену, которая предпочла меня морю.
- Ну где ты, старик!? - в ярости крикнул я, и вошел в воду, - иди, забери её! Теперь она твоя! Твоя новая пленница...
Я не успел договорить. Старик, прихрамывая, выходил из моря навстречу мне. Сначала показалась его голова с редкими волосами, потом лицо с мутными рыбьими глазами, потом плечи.
Наконец, он остановился в метре от меня, весь капающий и журчащий. При свете наступающего дня было видно, что кожа у него странного серо-зеленого оттенка, а в некоторых местах покрыта плесенью.
- Эта девушка мне не нужна, - сказал старик, - она славная девушка. Она пахнет солнцем и летом, и нескошенной травой, ромашками и одуванчиками. Это прекрасная девушка, чтобы любить её. Но мне нужна не она.
- И что же теперь делать? - беспомощно спросил я, глядя на мертвую Лену.
- Возвращайся-ка ты домой, - сказал старик и дотронулся до моего плеча холодной мокрой ладонью.
- А как же... - я сглотнул не в силах отвести взгляд от своей девушки. Мне казалось, что бросить её здесь - это почти предательство. Я не мог так поступить, даже несмотря на то, что она меня предала.
- Она умерла. Сейчас она выглядит не важно, но через пару дней, когда все человеческие страсти в ней улягутся, она станет превосходной рыбкой. Она будет радоваться и огорчаться. Как любая рыбка. Но никогда не испытает той сжигающей душу тоски, на которую я обрёк единственное существо, которое смог полюбить; это я тебе обещаю.
- Тогда до свидания, - сказал я и повернулся к берегу.
- Постой. Пообещай и ты мне кое-что.
Я снова обернулся. Силуэт старика на фоне восходящего солнца показался мне совсем маленьким и жалким.
- Обещай, что если где-нибудь встретишь её. Обещай, что скажешь ей... - его голос сорвался, - обещай, что передашь: я жду её. Я жду; и ждет море.