ЗАКАТНЫЕ ВИТРАЖИ
Комната залита пламенем. Жадные огненные языки лижут портьеры, растекаются по полу алым ковром, юркими змейками бегут по застывшим в ужасе стенам. В распахнутом настежь окне полыхает закатное небо. На фоне окна - четкий мужской силуэт, будто вырезанный из черненой стали.
Он неподвижен, хотя пламя подобралось уже совсем близко. Еще немного - и оно гибкой лозой обовьет ноги, птицей взлетит по напряженной спине, пригладит волосы, а потом влюблено прижмется всем телом, сжигая в страстных объятиях.
Он больной? Сумасшедший?
Смерть в огне может быть прекрасной лишь на картине, в этом меня убедили три последних пожара в лаборатории. Ни одно живое существо - кем бы оно ни было и что бы ни натворило - не заслуживает такой участи.
Рвусь к нему, но тело не повинуется. Между нами - прозрачная, неощутимая на ощупь стена, в которой вязнут мои движения. Я могу только смотреть, как пламя пожирает высокую фигуру, и она истаивает в дрожащем мареве.
"Обернись!" - шепчу я одними губами.
Мне почему-то важно увидеть его лицо.
Но он не оборачивается, а мгновение спустя все тонет в кипящем огненном море.
Витраж первый. Фамильный дар
С трудом отрываю взгляд от заката. Перед глазами все еще беснуются волны пламени, а сердце колотится так, будто собралось проломить грудную клетку.
Ну зачем, зачем я смотрел на небо? Будто не знал, где поджидает меня судьба?
Правда, трудно игнорировать то, что всю дорогу находится перед носом. И даже если бы я удержался от медитации на умирающее светило - мое видение все равно бы нашло меня. Фамильный дар - не та вещь, с которой можно спорить.
Говорят, основатель нашего рода когда-то очень помог богам Порядка, а те в благодарность щедро одарили его потомство. С тех пор от отца к сыну передается магический дар, а вместе с ним - горькое, как полынь, знание об отпущенных днях жизни. Каждый мужчина нашей семьи предвидит, какая смерть его ждет, а в назначенный срок бесследно исчезает, не оставив после себя ни клочка плоти - как будто его никогда не существовало. Поэтому в фамильной усыпальнице рода Вальего на погребальных урнах выбиты только женские имена - дочери, жены, сестры, матери... От мужчин остаются лишь ровные ряды белых букв, звездами сияющих на полированной доске черного камня. Мое имя будет последним в списке.
Я никогда не хотел, чтобы мой сын повторил мою судьбу.
Обреченностью в глазах родителей, испуганными взглядами сверстников, шлейфом перешептываний за спиной - мой проклятый дар с рождения висит надо мной занесенным для удара мечом. За прошедшие годы я сросся с ним, научился не помнить и чувствовать себя почти счастливым.
Когда вестник Смерти нашел меня в первый раз, я был совсем малышом. Это было всего лишь оставленное фамильным даром клеймо, напоминание о ждущей меня судьбе. Я грелся зимой у камина и вдруг увидел, перепугав криком всю челядь. Хотя в видении было лишь море ревущего пламени, на сердце тяжелым камнем легло предчувствие чего-то ужасного, и я до сих пор не могу спокойно смотреть на заходящее солнце или открытый огонь.
Второе предупреждение я получил только что. Теперь у меня ровно сутки на приведение дел в порядок.
А третье предупреждение станет моим приглашением на первый и последний танец с Белой Леди.
Тереблю висящую в ухе бриллиантовую сережку, чтобы успокоиться.
Лаат перехватывает мой жест, и его лицо каменеет. Выцветшие до прозрачности глаза застывают осколками льда, глубокие морщины разбегаются трещинами в скале, а старческие пигментные пятна превращаются в островки бурого мха.
- Ты с пустым лицом замолк прямо посреди фразы, - отвечает он на мой невысказанный вопрос. - Это второе?
Молча киваю. Говорить мне не хочется, я еще не уверен в своем голосе.
Лед в его глазах идет трещинами. В образовавшихся разломах плещет вина, боль и жалость.
Ну же, Лаат, не надо. Успокойся. Тебе ли, доживающему свой век, не знать - все мы смертны. Просто не всем Белая Госпожа лично разносит приглашения на рандеву.
И уж тем более ты ни в чем не виноват.
Шпионы донесли, что наш неугомонный сосед снова собирает армию. Ты пересказал свежую сплетню мне, и мы вместе отправились на разведку. Я - скорее из желания размяться, чем по необходимости (магия позволила бы все узнать, не выходя из спальни, но так недолго и корни в кресле пустить), а ты по старой привычке вызвался меня сопровождать, хотя я уже давно не тот наивный мальчик, когда-то оставленный на твое попечение. Но разве я когда-то возражал против твоего общества?
Почти час потрясающей скачки наперегонки с сумерками, непролазный лес около самой границы. Один простенький жест, несколько слов призыва - и магический ветер доносит до нас кислый запах стали, вонь выгребных ям, аромат готовящейся еды и сернистую отрыжку боевых ящеров.
Сосед явно задумал маленькую победоносную войну, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто станет объектом его внимания. Мой замок расположен слишком близко, а других достойных соперников у него не осталось.
Кто предупрежден - тот вооружен, не так ли, Лаат?
А то, что возвращаться домой приходится навстречу заходящему солнцу - не более чем случайность. Или предопределенность. Впрочем, не вижу особой разницы.
Так что, пожалуйста, не грусти, сделай мне приятное напоследок. Я так долго ждал этого дня, что уже не в силах нервничать или бояться. Чувствую себя сжатой до предела пружиной, внезапно отпущенной на свободу. Замечательное ощущение, что ни говори.
Всю оставшуюся дорогу до замка мы оба молчим. Я наслаждаюсь хлещущим в лицо ветром и обдумываю список последних дел, мой мажордом мрачнеет еще больше - хотя, кажется, куда уж дальше-то?
Ночь черным плащом летит за нами по пятам.
Проскальзываю по потайному ходу в кабинет, ловко избегая просителей, ждущих у парадных дверей. Сквозь приоткрытое окно доносится раздраженный голос Лаата, вещающего волю хозяина. Вот и славно. У меня есть дела поважнее, а он хотя бы отвлечется.
Открываю тайник и вытаскиваю амулет, уже давным-давно подготовленный как раз для такого случая. С виду он не представляет собой ничего особенного - дешевое медное кольцо с полустершейся рунной вязью. На ощупь кольцо ледяное и очень, очень тяжелое. Магическое зрение позволяет разглядеть обвивающую металл ауру силы, чернильную с вкрадчивыми алыми сполохами.
Надрезаю палец и щедро смачиваю руны кровью.
Пока я зализываю рану, темнота сгущается до состояния киселя, и комната сразу перестает быть уютной. Во тьме словно ворочается что-то крупное, доносится едва слышный рокот барабанов и чье-то дыхание. Порыв пронизывающего до костей ветра - и передо мной встает изломанная фигура, до самых глаз укутанная в черный плащ с алой подкладкой.
- Звали, Господин? - вкрадчивый заунывный голос, больше похожий на свист осеннего ветра среди могильных плит.
Морщусь. Ядовито интересуюсь:
- Даро, ну неужели нельзя хоть раз обойтись без театральных эффектов?
Чувствую, что он улыбается под капюшоном.
- Неужели вам не понравилось, господин? Вы так редко меня зовете...
Нетерпеливо взмахиваю рукой, прекращая обмен любезностями, и сразу перехожу к делу:
- Даро, собирай свое темное воинство. Я хочу, чтобы ты стер с лица земли один надоевший мне замок. Времени вам до утра, по исполнении доложишь.
Он кивает и облизывается.
- Ах, да, чуть не забыл - скрытность необязательна, можете там как следует повеселиться. Как вы любите. Чтобы все в округе еще долго помнили.
Мой кровожадный вассал шумно выдыхает, но интересуется для порядка:
- Что нам делать с пленными?
В свете последних событий ни рабы, ни материал для опытов меня уже не интересуют.
- На твое усмотрение, - бросаю равнодушно, и Даро спешно исчезает, пока я не передумал.
Надеваю кольцо и, снедаемый предчувствием, осторожно открываю дверь в спальню.
В полумраке мягко сияет ночник в форме причудливого цветка, а на моей постели томно вытянулась Виала. Молочная кожа, медово-каштановые волосы, нежно-розовые губы и темные стрелы пышных ресниц - она сказочно хороша на черном шелке с серебряной отделкой. Стройная фигура, слегка прикрытая рубашкой из серого кружева, застыла в небрежно-соблазнительной позе, одна ладонь лежит под подушкой.
Осторожно, чтобы не разбудить, вытаскиваю из-под смятой подушки кинжал, источающий запах персиков и горького миндаля, присоединяю к коллекции ему подобных, а затем телепортирую Виалу в ее собственную постель.
Я еще не настолько сошел с ума, чтобы засыпать в твоем обществе, милая.
Торопливо раздеваюсь и залезаю в кровать, еще согретую теплом чужого тела. Отковыриваю пробку с прихваченной по дороге бутылки вина и, медленно прихлебывая, принимаюсь составлять перечень того, что необходимо сделать до завтрашнего вечера. В моем распоряжении остаются неполные сутки, но по-настоящему важных дел до смешного мало. Если всегда помнишь о том, что каждый вздох может оказаться последним, волей-неволей учишься понимать, что в жизни действительно имеет значение, а что - так, суета сует...
В который раз за этот безумный день хватаюсь за сережку, машинально обводя острые грани камня самыми кончиками пальцев. Этот привычный жест меня всегда успокаивает, а спокойствие мне сейчас нужно, как никогда.
"Потерпи еще немного, Элори", - прошу я шепотом, как будто всерьез думаю, что он может меня услышать.
Вино чуть горчит, как и мерцающая за окнами ночь. Когтистая лапа растущего под окном санморлорна царапает стену, заставляя меня вздрагивать от неожиданности.
Мстительно добавляю к списку неотложного еще одну строчку, укрываюсь с головой одеялом и засыпаю.
Завтрашний день обещает быть напряженным.
Витраж второй. Узник кристалла
Небо, сотканное из миллиарда радужных бликов. Огромные сгустки льдисто-белого света, окруженные мерцающим разноцветным ореолом, складываются в тягучие искристые волны, разлетаются вихрями хищных бабочек, растекаются узкими лентами радуг, изломанных под невозможными углами. Совершенная гармония хаоса, отравленный плод кисти безумного художника.
Океан света. Стремительные вспышки всех мыслимых и немыслимых оттенков.
И крошечной песчинкой в центре этого океана - дрожащий огонек моего сознания.
Я не могу двигаться. Я могу только смотреть.
Это сияющее небо красиво до боли. Мое чувство прекрасного бьется в непрерывной агонии, не в силах перенести встречу с абсолютом, а безвольное тело воет и корчится от пронзающих его бритвенно-острых лучей - сдирающих кожу, рвущих мышцы, снимающих с обнаженных костей розоватое кружево стружки. Я знаю, что мне сейчас очень больно - но боли почти не ощущаю: мы с ней как будто существуем в разных измерениях.
Мое небо колючее, холодное и острое, оно обжигает глаза даже сквозь плотно сомкнутые веки. Будь у меня прежние, состоящие из плоти глаза - от них бы давным-давно осталось лишь воспоминание. Мне жутко от одной мысли "вечность в темноте", но я не знаю, кого благодарить за этот бесценный подарок - возможность видеть.
Я вообще почти ничего не знаю о себе - прежнем.
Доступные мне воспоминания начинаются с этого пылающего безумием неба. Я не знаю своего имени и облика, не помню своей прошлой жизни и существ, которые меня в ней окружали. Как будто чья-то властная рука с ювелирной точностью вырвала все касающиеся лично меня воспоминания, оставив в неприкосновенности лишь мою глубинную сущность, безличные знания и способность логически мыслить. Это тоже своего рода дар - так я хотя бы не знаю, чего именно лишился, не терзаюсь бесплодными сожалениями и не пытаюсь что-то исправить. Я могу лишь надеяться, что когда-нибудь все изменится, и моя следующая вечность будет хоть немного не так горька, как эта.
Я терпеливо жду и смотрю в небо.
Мое небо - это пламя, закованное в прочные ледяные доспехи. Сквозь завесу бликов, невесомо скользящих по плавным изгибам брони, иногда можно разглядеть медленно плывущие дымные грани и пересекающиеся плоскости. Они расчерчивают небо гигантской сеткой, прозрачно намекая мне, где именно я нахожусь.
Мой мир - это моя тюрьма.
И то, что я не всегда вижу решетку, не помню лица своего тюремщика и не знаю, за что здесь очутился - ровным счетом ничего не меняет.
Я наказан. Я не смогу выбраться отсюда без посторонней помощи.
А наспех проведенная ревизия оставленных мне эмоций, ассоциаций и воспоминаний не оставляет сомнения в том, что кара была заслуженной. Я-прежний определенно не был ангелом, настолько не был, что мягкость наказания даже вызывает недоумение. Я-сегодняшний, отгороженный стеной забвения от значительной части эмоций и вооруженный взамен ледяной логикой, более чем уверен - по справедливости меня давно следовало убить, причем не один раз.
Та же логика подсказывает - я нахожусь в самом центре идеально прозрачного ограненного кристалла. Это может быть и кварц, и горный хрусталь, но остатки моего тщеславия настаивают на алмазе. Кристалл определенно не заперт в шкатулке с фамильными драгоценностями и не похоронен в подземной сокровищнице. Мое небо, подрагивающее в такт движениям хозяина кристалла, то нестерпимо наливается светом, то окутывается мягкой сумеречной дымкой, и тогда я проваливаюсь в блаженное небытие, медленно дрейфуя над глубинами собственной души.
Это такое счастье - хотя бы недолго не чувствовать, не мыслить, не существовать.
Единственная доступная мне разновидность счастья.
Если, конечно, не считать тех мгновений, когда стены моей темницы вибрируют от раскатов подобного грому голоса, а их неистовое сверкание приглушается до почти терпимого. Как музыку, я слушаю ровную речь верховного божества моего мира, не в силах разобрать ни слова, и лишь по контрасту с волнами тепла, идущими от охватывающих кристалл пальцев, понимаю, насколько я замерз.
В эти мгновения я бы плакал от блаженства, если бы мне сохранили возможность плакать.
В горячих молитвах, обращенных к моему божеству, я всегда прошу его об одном и том же: дать мне увидеть хоть что-то, отличное от режущих разум вспышек.
Мое божество чутко и милосердно, оно слышит мой голос и посылает мне миражи. Между мной и сияющей бездной появляются чудесные видения - деревья, книги, цветы, здания, лица - искаженные, но в большинстве случаев вполне узнаваемые. Уже через несколько ударов моего фантомного сердца они исчезают - но сейчас мне достаточно и этой малости.
А чаще всего передо мной ковром расстилается небо - настоящее небо: жемчужно-серое, нежно-розовое, густо-янтарное или же ярко-васильковое, так похожее на глаза моего тюремщика. Я не могу вспомнить ни единой черточки его лица - но холодный взгляд, мечущий синие молнии, останется с мной до самого конца: он наверняка был последним, что я видел в своей прошлой жизни.
Я почти уверен в том, что мой Бог и мой тюремщик - это одно лицо. Кому еще придет в голову всерьез разговаривать с камнем и так заботиться о его обитателе? Вот и сейчас, словно почувствовав, что мое сознание уже не выдерживает пытки светом - он накрывает кристалл лоскутком какой-то темной ткани. Мое небо окрашивается в индиго, а сквозь переплетения нитей пробиваются тоненькие иглы света, так похожие на настоящие звезды.
Уплываю, мягко покачиваясь в бережных ладонях темноты.
Когда я вновь открываю глаза и взглядом здороваюсь с небом - я сразу же понимаю, что вокруг меня что-то неуловимо изменилось.
Это утро совсем не похоже на многие и многие тысячи тех, что были до него.
Нет ни колокольного звона, ни плача трубы, ни громового гласа с охваченного пожаром неба - но стены моей темницы сегодня сверкают как-то особенно торжественно. Радужные вспышки рисуют на небе завораживающие картины, изломанные фантомы граней пылают чеканными рунами давным-давно забытого пророчества. Я пока не могу его прочитать, но твердо уверен в одном: сегодня необычный день.
Свет, пронизывающий меня, сегодня дарит не только боль, но и предвкушение чего-то удивительного. Истерзанное сиянием сердце раскрывается, подобно бутону цветка, и наполняет мою тюрьму дурманящим ароматом эйфории. Я полностью растворяюсь в ощущении грядущего чуда, без тени сомнения зная - сегодня обязательно что-то случится.
Я даже не хочу гадать, что это будет за чудо. Я готов ко всему.
"Сегодня все изменится!" - мысленно шепчу я себе, и впервые за эту вечность верю своим словам.
Витраж третий. Четыре желания
Даро будит меня на рассвете. Он выглядит уставшим и слегка пьяным. К сожалению, я прекрасно знаю, что расслабленная поза, блуждающая улыбка и шальные огоньки в алых зрачках - вовсе не от вина.
Мне неприятно видеть его таким. Вот почему я так редко поручаю ему дела и стараюсь, чтобы наши встречи случались по ночам. Я давным-давно привык к клыкам, когтям, шипам и прочим атрибутам его демонической сущности, но в неверном утреннем полумраке эта сытая физиономия выглядит особенно отвратительно. Сильно подозреваю, что на моих собственных руках крови не меньше - но я хотя бы не получаю от процесса столько удовольствия. И уж тем более никогда не убиваю ради развлечения.
Словно чувствуя мое состояние, Даро показывает мне то, что осталось от соседских владений - осталось совсем немного, надо сказать - быстро прощается и эффектно растворяется в первых лучах восходящего солнца.
Этот позер неисправим.
Честно стараюсь найти в себе хоть каплю жалости к невинно убиенным, но ощущаю лишь удовлетворение от хорошо выполненной работы.
Первую строку в списке можно вычеркнуть.
Когда я спускаюсь к завтраку, Виала уже сидит на своем излюбленном месте - спиной к окну. Льющийся из окна свет очерчивает контуры изящного тела, золотыми бликами играет в распущенных волосах. Это делает ее похожей скорее на небесное видение, чем на существо из плоти и крови, и она об этом прекрасно знает. Пышное темно-зеленое шелковое платье - в тон глазам - шелестящими дождевыми струями разлетается по паркету, когда она приседает в церемонном приветствии.
Обозначаю поклон и сажусь за стол.
Завтрак проходит в гробовом молчании. Я неторопливо размышляю, она, по всей видимости, ждет моей реакции на вчерашнее. Наконец, ей надоедает ждать.
- Кайар, ты на меня за что-то сердишься? - ангельский голос, тщательно выверенное сочетание невинности, очарования и рвущихся наружу слез.
- Нет, милая, не сержусь, я просто задумался.
Самый верный способ солгать - не сказать ничего, кроме правды. Я с самого утра чертовски рассеян и действительно ни капельки не сержусь. Но это не значит, что я буду до бесконечности терпеть твои выходки.
- Тогда давай выпьем в знак нашего примирения! - просияв ярче солнца, она делает слуге знак, и тот вносит бутылку вина, поросшую вековой пылью.
Виала разливает вино по высоким бокалам в форме полураспустившихся бутонов роз. Протягивает мне один, задержав над ним руку на мгновение дольше, чем необходимо. Изо всех сил стараясь не улыбнуться, продолжаю делать вид, что полностью поглощен выбором самого аппетитного кусочка дичи.
- За нас с тобой! - восклицает она куда громче, чем нужно, и отпивает маленький глоток.
Подношу бокал к губам и вдыхаю аромат, присовокупив к обонянию малую толику магии.
Надо же, какой интересный состав. Мгновенный паралич, два часа комы, наполненной чудесными видениями, и душа легче бабочки отлетает к Рассветным Вратам.
Определенно, мне это подходит.
Одним движением оказываюсь рядом, жестко фиксирую и заставляю выпить все до последней капли.
Большая часть, конечно, проливается на платье сквозь стиснутые до хруста зубы, но ей хватает и оставшегося. Несколько слабеющих ударов сердца - и тело Виалы обмякает у меня в руках. Она все еще жива, но больше не принадлежит этому миру. В пустых и блестящих, как у куклы, глазах медленно кружатся снежинки, слетевшие с бального наряда Белой Леди.
Танцуй свой последний танец, Виала.
Удобно - как будто это теперь имеет хоть какое-то значение - устраиваю тело в кресле. Как же вовремя она решила меня отравить. Не то, чтобы мне требовались какие-то оправдания собственным действиям, просто произошедшее кажется мне единственно правильным. Безупречный финальный аккорд симфонии нашего с ней романа.
И как удачно, что не нужно тратить магию на поддержание тела в сохранности, пока я занят другими делами.
Вычеркиваю вторую строку из списка.
Время близится к полудню, и я решаю, что мне не помешает немного размяться перед тем, как приступить к выполнению основной сегодняшней задачи. Беру топор из стенной ниши и неторопливо спускаюсь во двор.
Почти вся прилегающая к замку территория занята парком. Причудливая сеть посыпанных прозрачно-медовым песком дорожек, заросли роз около озера, фонтаны, розоватые статуи, бесчисленные цветы и деревья... На фоне всей этой зелени санморлорн выделяется изысканным черно-белым пятном, подобно нарисованной тушью миниатюре, невесть как оказавшейся посреди яркой картины, написанной маслом. Немалое значение имеет и то, что по высоте он почти в три раза превосходит все остальные деревья.
Санморлорн прекрасен.
Изящные резные листья, похожие на семилучевые звезды, с одной стороны черны, как ночь, а с другой отливают серебряным. Разделенный надвое ствол закручен в плотную черно-белую спираль, от каждого витка которой отходят два направленных в противоположные стороны луча - черный и белый. Одна из таких ветвей, покрытая кружевной черно-серебряной пеной листвы, как раз достает до окна моей комнаты.
Доведенными до автоматизма движениями черчу на лезвии топора руны силы, примериваясь, куда лучше ударить.
Ствол санморлорна мелко дрожит. Ветра почти нет, но листва начинает трепетать. Сверкающие черно-серебряные звезды касаются друг друга с мелодичным шелестом, похожим одновременно и на звон, и на плач.
Пока я пытаюсь сообразить, что происходит, прямо к моим ногам слетает провинившаяся ветка и осторожно обнимает за сапоги.
Отступаю на шаг и со зверской ухмылкой грожу дереву топором, хотя уже давно вспомнил, кто подарил мне это расчудесное растеньице.
Элори клялся, что принес саженец от самых Закатных Врат. Я тогда сделал вид, что поверил, но теперь у меня появились серьезные сомнения в собственной правоте. Раньше я думал, что это просто одна из разновидностей мэллорна, но если бы такие милые деревца росли в эльфийских кущах - все остроухие давно бы разбежались оттуда с визгом.
Интересно, что нужно сделать с санморлорном, чтобы он заговорил?
Мысленно вычеркиваю из списка четвертый пункт.
У меня впереди еще полдня, а я уже разрушил замок соседа, отравил любовницу и до полусмерти напугал дерево.
Осталось воскресить закадычного врага - и можно считать, что жизнь удалась.
Витраж четвертый. Лучший враг, злейший друг
Что первым делом может прийти в голову, когда слышишь слово "Эйлориэль"? Я бы представил юную манерную эльфийку, хрупкую, холодную и прекрасную, как утренняя заря, розовым жемчугом сияющая над заснеженными пиками Драконьих гор - если бы не был лично знаком с чудовищем, носящим это звенящее капелью имя.
Назвать так Элори - это значит гарантированно нажить себе неприятности, вплоть до летального исхода. Он ненавидит свое полное имя, и в кои-то веки я его отлично понимаю. Сколько бы придворные сплетники ни болтали о том, что в жилах Элори течет добрая порция эльфийской крови, мне трудно вообразить себе существо, которое было бы более чуждо всем эльфийским канонам. Зато легче легкого поверить в то, что среди его предков затесался десяток-другой элитных демонов.
Элори, как обычно, молчит и загадочно улыбается в ответ на любые предположения. Впрочем, чего еще ждать от существа, которое преподносит в качестве правды лишь то, что считает нужным?
Наше знакомство состоялось в драке, спровоцированной какой-то придворной красоткой. Уже не помню, как она выглядела, и в чем заключалась суть конфликта, зато перед моими глазами до сих пор стоит образ наглеца, посмевшего не только вызвать меня на поединок, но и изрядно при этом потрепать. До Элори это не удавалось никому, и я сразу же проникся к нему самой искренней из возможных для меня симпатий. Он тоже казался более чем заинтересованным, и постепенно мы стали проводить вместе все больше времени.
Мы с Элори могли бы стать друзьями на всю жизнь - если бы не были рождены врагами.
Меня раздражала его эмоциональность, чувствительность, непоследовательность и отсутствие в поступках хотя бы жалкого намека на логику. Он приходил в бешенство от моей холодности, прагматичности, рациональности и стремления разложить на составные части все, что попадает в руки. И при этом какая-то непостижимая сила все время заставляла нас тянуться друг к другу, как разноименные полюса магнита.
Можно сказать, что до встречи с Элори я не жил. Я даже не подозревал, что на свете существует такой широкий спектр эмоций. Да что там, я даже в кошмарном сне не мог предположить, что на свете найдется существо, способное одним движением брови довести меня до точки кипения - меня, по праву гордящегося своей способностью сохранять спокойствие и невозмутимость в любых обстоятельствах.
Если бы каждый, кто потрясенно именовал меня не иначе как Ледяным Кайаром, и на все лады склонял мою бесчувственность, хоть раз увидел наши с Элори стычки - он бы не поверил своим глазам. Я бы и сам не поверил.
Мы ссорились и мирились, мирились - и снова ссорились. Элори то неделями жил в моем замке на правах самого желанного гостя, то шел на меня войной. И невозможно было даже предположить, что мы будем делать завтра - ворковать в укромном уголке, со смехом строя козни общим знакомым, или пытаться порезать друг друга на ленточки.
Шло время, и наши игры в дружбу-войну становились все изощреннее и опаснее. Когда мы в очередной раз едва не убили друг друга, я решил, что пора прекращать это безумие: нам не ужиться вдвоем под одним небом. И запечатал душу Элори в алмаз, чтобы выпустить на свободу только тогда, когда подойдет мой срок. На следующий же день я появился при дворе, сверкая новой сережкой, и никто меня ни о чем не спросил.
...Он почти не сопротивлялся - видимо, то, что он припас для меня, было куда более разрушительным.
Витраж пятый. Совершить невозможное
Когда я возвращаюсь в столовую, чтобы забрать тело Виалы, обнаруживаю стоящего около кресла Лаата. Он задумчиво разглядывает труп и безмятежно улыбается чему-то своему. Услышав мои шаги, он чуть поворачивает голову и произносит одно-единственное слово:
- Мертва.
Это не вопрос, а констатация факта. По голосу заметно, что этот факт бесконечно его радует, и только безупречное воспитание не позволяет Лаату демонстрировать свою радость слишком явно. Виала никогда ему не нравилась.
Безразлично киваю.
- Мне распорядиться о погребении, или у тебя на нее свои планы? - спрашивает он немного погодя.
- Да, тело мне еще понадобится.
- Тогда позволь немного тебе помочь.
Лаат склоняется над креслом, с неожиданной легкостью подхватывает труп, перекидывая его через плечо, словно мешок с мукой, и направляется в лабораторию.
Иду чуть впереди, открывая перед ним двери. По-хорошему, надо бы отобрать у него ношу, но я не могу отказать старику в последней службе.
Когда мы достигаем цели нашего путешествия, я помогаю Лаату сгрузить тело на пол и осторожно провожу ладонями по его спине, магией успокаивая резкую боль в суставах и ноющие от напряжения мышцы.
Целительство - совсем не моя стезя. Но какое это сейчас имеет значение?
С довольным вздохом Лаат разгибается, берется за ручку двери и собирается, было, уйти, но останавливается на самом пороге.
- Что ты задумал, Кайар?
- Собираюсь вызвать Элори, - отвечаю будничным тоном. - Надеюсь, вы с ним поладите.
- Так он не... - ошарашено протягивает Лаат.
Отрицательно мотаю головой, чувствуя, как губы сами растягиваются в непрошенной улыбке от уха до уха.
Он долго смотрит мне в лицо, переводит взгляд на тело в углу, а потом - снова на меня. В его удивленных глазах вспыхивает огонек понимания. Какая все-таки ты у меня умница, Лаат!
- Ты сумасшедший, мой мальчик, ты это знаешь? - ласково улыбается он мне. - Удачи.
Осторожно прикрывает за собой дверь и уходит, даже не попрощавшись.
Дергаюсь, чтобы догнать его - но вдруг понимаю, что это бессмысленно. Горло намертво перехвачено спазмом, я все равно не смогу произнести ни одного из тех слов, что углями горят на языке.
Запечатываю дверь заклинанием и приступаю к реализации своего последнего плана.
Уже много лет подряд в лаборатории все готово для того, чтобы я мог провести ритуал в любой момент. По полу змеятся белые линии пентаграмм и причудливая вязь магических символов, не начерченные - вырезанные в черном мраморе, чтобы их нельзя было стереть по неосторожности. Все необходимые амулеты давным-давно собраны, расставлены по предназначенным для них местам и накрыты мерцающими коконами защитного поля. На рабочем столе лежит запаянный в стекло пергамент с текстом заклинания, хотя я и так помню его наизусть. Не хватает только алмаза, хранящего в себе дух Элори, его нового тела и моей магии.
Строго говоря, последние два пункта - вещь необязательная. Я с самого начала зачаровал кристалл так, чтобы он самостоятельно выпустил пленника на свободу в момент моей смерти. Пускай при этом погибнет с десяток людей, которым не повезло оказаться рядом, а на долю самого Элори достанется несколько более чем неприятных минут - я не сомневаюсь в результате. Я с пользой провел эти годы, досконально изучив все аспекты, касающиеся моего замысла. И даже если события пойдут по самому неприятному варианту - я уверен, все это более чем справедливая цена за то, чтобы удивительное создание по имени Элори снова бродило по дорогам Эль-Тиона, заставляя изумляться и оживать все, к чему оно прикасается.
Пусть я сумасшедший, как только что сказал Лаат. Но в моем безумии есть своя логика.
Покрывающий мрамор узор кажется не рабочим инструментом, а произведением искусства. Каждая линия тщательно выверена и гармонично сочетается со всем, что ее окружает. Это ощущение законченности и совершенства, которым пронизана каждая черточка вплавленной в камень картины - самое первое и самое верное доказательство того, что все сделано правильно. Хороший маг должен быть немного художником.
Переношу тело Виалы в центр белеющей на полу фигуры. Критически оглядываю результат и слегка поправляю одну руку, чтобы она лежала строго параллельно лучу звезды.
Вот теперь хорошо. Красиво. Правильно.
Одну за другой зажигаю витые черно-белые свечи, и контур фигуры очерчивается цепочкой алых огоньков. Пламя не дрожит, а потому кажется нарисованным. Полосую кинжалом левое запястье и начинаю закрашивать белые линии красным.
Кровь - непременный компонент этого заклинания. Чем больше крови, тем больше уверенности в том, что ритуал пройдет, как полагается. Это не обязательно должна быть именно моя кровь - сгодится кровь любого мыслящего существа. Но я даже не рассматриваю перспективу отловить в коридоре первого попавшегося слугу и воспользоваться им, как донором. Моя кровь мне уже не понадобится, потому что на закате ко мне заглянет Белая Леди и навсегда уведет в свои ледяные чертоги. Я ведь уже говорил, что не люблю убивать без необходимости?
Но важнее всего для меня возможность отдать старый долг. Когда-то я собственными руками почти что убил Элори, и поэтому именно моя кровь должна дать ему новую жизнь. Это будет справедливо. Я очень ценю справедливость, хотя и понимаю ее по-своему.
Конечно, кровопотеря будет колоссальной, но до конца ритуала я надеюсь как-нибудь дотянуть. Не то, чтобы это имело хоть какое-то значение для результата - после того, как затихнет эхо последнего слова заклинания, я могу со спокойной душой отправляться хоть в погреб за вином, хоть прямиком к Закатным Вратам - просто я хочу напоследок увидеть глаза Элори.
Борясь с головокружением, провожу последнюю линию - и вся кровь бесследно впитывается в камень, оставляя после себя ровное белое сияние.
Пора.
Становлюсь рядом с телом и нараспев читаю полсотни слов на одном из забытых диалектов древнеэльфийского. Размеренный голос странно звучит в пустой комнате, словно мои слова камнями падают в бездонный колодец.
Жду.
Несколько томительно долгих ударов сердца - и по лаборатории проносится ледяной вздох. Все свечи разом гаснут, а узор на полу начинает наливаться ядовито-бирюзовым свечением. Машинально отмечаю, что все прошло отлично, и разрешаю себе ненадолго потерять сознание.
Когда я выныриваю из вязкой трясины слабости, пылающая на полу фигура уже угасает, оставив взамен искорку жизни, медленно разгорающуюся в застывших глазах Виалы.
Витраж шестой. Встреча и прощание
Это так странно - ощущать присутствие Элори в настолько не подходящем ему теле.
Чтобы дать себе время привыкнуть, прикрываю глаза и начинаю торопливо сканировать знакомую ауру, отыскивая в ней островки зарождающегося сумасшествия. Он и раньше никогда не мог похвастаться здравостью рассудка, а долгое заключение вряд ли пошло ему на пользу. Мне нужно точно знать, кого я собираюсь выпустить в этот прекрасный, пока что ни о чем не подозревающий мир - прежнего безрассудно-отчаянного шутника Элори или же бездну безумия, занявшую это хрупкое тело.
Как ни странно, его разум в полном порядке - насколько понятие "разум" вообще применимо к Элори.
Итак, я все-таки это сделал.
Ошеломленно выдыхаю, почти физически ощущая, как с души соскальзывает целая гора увесистых булыжников. Даже не подозревал, что так волнуюсь за него. Чуть ли не в первый раз в жизни мне хочется во весь голос прокричать что-нибудь соответствующее моменту. Элори, тот бы точно закричал, да еще присовокупил к победному воплю парочку роскошных световых эффектов.
Но я - не Элори. И нет ничего глупее, чем изменить многолетним привычкам в свой последний вечер.
Поэтому я молчу.
Пока - молчу.
Еще немного, и мне придется закричать - только не от радости, а от боли.
Первые робкие волны отката уже качают мое тело, подобно ленивым золотистым водам моря Тишины, стерегущего северо-восточные границы континента. Сейчас я их почти не замечаю, но совсем скоро они станут куда более яростными и настойчивыми. Хотя годы магической практики и приучили меня спокойно переносить боль, которая способна убить любого неподготовленного человека - сегодня я потревожил слишком чудовищные силы, чтобы надеяться отделаться простой мигренью.
Возможно, именно откат меня и убьет.
Но сейчас это не имеет никакого значения, потому что темно-зеленые колодцы ледяной пустоты наполняются мягким сиянием разума.
Элори приходит в сознание.
Практически нависая над ним, я заворожено наблюдаю, как рассеивается клубящийся в глазницах туман, уступая место настороженному взгляду бритвенной остроты. Как только это лезвие натыкается на меня, в растерянных глазах вспыхивает узнавание, а по красивому лицу пробегает судорожная гримаса. Он силится что-то сказать - но из его горла не выходит ничего, кроме хрипа, а на пухлых губах расцветает такая знакомая мне улыбка - улыбка бессильного бешенства.
Даже не пытаясь понять, что раздражает его больше - моя персона или неповиновение нового тела - аккуратно приподнимаю за подрагивающие плечи и помогаю сесть.
Элори благодарно улыбается. Как и я, он ненавидит просить у кого-то помощи.
Мягко улыбаюсь в ответ, отстраненно прикидывая, когда он кинется меня убивать - прямо сейчас или немного погодя. Уверен, что не я один помню окончание нашей последней беседы, а мы оба слишком любим расставлять финальные точки. Сейчас Элори слаб, как новорожденный котенок, магия вернется к нему нескоро, но когда его останавливали подобные мелочи? И кто сказал, что я буду сопротивляться?
Вместо того, чтобы броситься меня душить или начать рвать горло зубами - а он может и так, я сам тому свидетель - Элори придвигается ближе и начинает с интересом разглядывать помещение.
Он знаком с лабораторией не хуже меня самого, поэтому его глаза сразу же подмечают следы недавнего колдовства. Тонкая бровь удивленно ползет вверх, с ходу оценив мощь задействованных в ритуале артефактов, а глаза широко распахиваются при первом же взгляде на дотлевающие в мраморе фигуры. На несколько мгновений он застывает, пытаясь вникнуть в смысл кружевного узора на полу, и на его ошеломленном лице отражается откровенный ужас. Сам я почти ничего не чувствую. Возможно, все дело в том, что Элори знаком с этой областью магии куда лучше меня.
Ни разу не видел его таким. Если бы не коварно накатившая волна боли - я бы даже рассмеялся.
- Запретные темноэльфийские ритуалы и высшая некромантия на уровне черного магистра. Ты идиот, Кайар, - хрипло выдыхает Элори прямо мне в ухо.
Второе за день обвинение в умственной неполноценности, и от кого? Они с Лаатом явно поладят. Зато теперь я убедился, что память моего лучшего врага в полном порядке.
Сжатая вечность назад пружина наконец-то распрямляется полностью, и меня заполняет чистая, почти детская радость, похожая на игристое вино. Я пьян ею. Чуть ли не в первый раз со времен раннего детства мне хочется петь, кричать и дурачиться. Открываю рот, чтобы ответить Элори, но не успеваю сказать ни слова.
Волна боли захлестывает меня с тупой беспощадностью тарана, сводя тело судорогой. Если бы с меня содрали кожу и раздробили все кости - это не было бы и вполовину так больно. Но все это - только прелюдия. Крошечной частью утопающего в алом тумане сознания я слышу злобный шелест волны, отхлынувшей далеко от берега, оставив меня беспомощно задыхаться в холодном киселе из песка и тины. Я знаю, что где-то у линии горизонта сейчас набирает силу невиданное цунами, готовящееся яростно обрушиться на твердь и сокрушить все на своем пути. Я уже вижу нависающую надо мной клокочущую корону чудовищной волны-убийцы, и в ужасе закрываю глаза, напоследок поймав отражение паники на белом как мел лице Элори. Тонкие руки крепко обхватывают меня со спины, надежно фиксируя, чтобы не дать причинить себе вред, а мгновение спустя цунами отката накрывает меня с головой.
Сознание возвращается неохотно - словно предчувствуя, что ничего хорошего его не ожидает. В сведенном судорогой теле затухают последние отголоски боли, гудящая голова на удивление удобно покоится на чем-то теплом, скользком и мягком. Осторожно приоткрываю глаза и обнаруживаю, что лежу на коленях Элори, обтянутых зеленым шелком платья. Его новый владелец держит в руке невесть откуда взявшееся зеркальце, задумчиво разглядывая роскошный синяк, наливающийся под правым глазом. Это новое украшение так дико сочетается с безупречным обликом моей бывшей любовницы, что я тихонько хрюкаю, благоразумно не решаясь заржать в голос.
И сразу жалею о том, что не нашел в себе силы сдержаться.
Элори тут же отвлекается от медитации и пристально смотрит на меня сверху вниз. В непривычно-темных глазах разгорается очень знакомая ярость.
- Тебе нравится? - интересуется он ядовито. - Хочешь себе такой же?
- Валяй, - безропотно соглашаюсь я. Мне очень неуютно, потому что этот синяк - явно дело моих рук. Я себя не контролировал и совсем ничего не помню, но это не аргумент. Чувствую себя виноватым - едва ли не первый раз в жизни.
Я почти готов к тому, что он меня сейчас ударит. А вот к его улыбке - совсем не готов.
- Да куда тебе еще, - на удивление беззлобно ухмыляется мой враг. - Видел бы ты себя в зеркале, красавчик.
Только сейчас я понимаю, что лицо стянуто какой-то засохшей массой. С трудом поднимаю ладонь, медленно провожу по зудящей щеке и со второй попытки подношу палец к глазам. На коже остаются невесомые черно-красные хлопья, очень похожие на пепел. Кровь.
Элори не хуже меня знает, что кровотечения из носа, глаз или ушей - явление для отката обычное, но упорно пытается оттереть кожу когда-то белым кружевным платочком. Почти не обращаю внимания, засмотревшись на мягко сияющие глаза цвета молодой листвы, и внезапно осознаю, в чем заключается разница между умело раскрашенной куклой и настоящей красавицей. Все дело только в искренности - в искорках смеха, таящихся на самом дне перепуганных глаз, в теплой улыбке, в отражении души, по-новому озаряющем каждую черточку привычного лица. В такую Виалу я вполне мог бы влюбиться без памяти. Как хорошо, что у меня не будет такой возможности.
По-видимому, Элори тоже посещают мысли на похожую тему. Закончив приводить меня в порядок - то есть размазав засохшую кровь по коже более-менее равномерным слоем - он придирчиво оглядывает доставшееся ему тело, надолго задержавшись на впечатляющем декольте, и по его пухлым губам скользит мечтательная улыбка.
Мне очень не нравится его новое выражение лица.
- Красивая была девочка, - мурлычет он ангельским голосом. - С меня причитается, Кайар. Давно мечтал попробовать, каково это - быть женщиной. Ты ведь не против?
Не дожидаясь ответа, он запускает пальцы мне в волосы и наклоняется совсем близко. Я вдыхаю пьянящий аромат его кожи и чувствую теплое дыхание на своей щеке, едва замечая приближающиеся полуоткрытые губы и глаза, подернутые поволокой.
Я почти готов сдаться, поэтому торопливо отталкиваю его и отвечаю как могу резко:
- Я не намерен играть в твои игры, Элори. Найди какого-нибудь слугу и забавляйся в свое удовольствие.
Он разочарованно морщится, но все же отстраняется.
- Не хочешь - как хочешь. Если вдруг передумаешь, даже не вздумай ломиться ночью ко мне в спальню - все равно не пущу... первые полчаса, как минимум! - он ехидно ухмыляется, предлагая мне оценить шутку, а затем возводит глаза к давно не беленому потолку и вопрошает преувеличенно трагическим тоном: - Ну и зачем мне какой-то слуга, Кайар, если в этом замке ты самый красивый? Кстати, раз уж речь зашла - может, все же покажешь даме ее апартаменты? А то я немного устал.
- Ты можешь занять свою старую комнату - улыбаюсь я ему, благодарный за смену темы. - В ней все осталось, как прежде, туда никто не заходил с момента твоего... твоего...
Запинаюсь, не в силах подобрать подходящее слово.
- ...отбытия. - невозмутимо заканчивает за меня фразу Элори, а затем очень спокойно интересуется: - И сколько же длилось мое... отсутствие?
- Почти двести лет, - осторожно отвечаю я, помня о его взрывном характере. Но Элори не устраивает истерики и никак не комментирует это "почти", хотя прекрасно осведомлен о моей любви к круглым датам. Он знает, что я все равно не отвечу.
- Целых двести лет никто не заходил? - хватается он за голову в притворном ужасе. - Я в ней точно не смогу жить, там же наверняка слой пыли до самого потолка!
Я мужественно пытаюсь сдержаться целую секунду, а затем долго и с удовольствием смеюсь, махнув рукой на приличия и принципы. Сколько же лет мне не было так весело? Элори тут же присоединяется ко мне, и серебряные переливы его звонкого смеха разбивают в пыль стоящую между нами стену двухсотлетнего заточения.
Отсмеявшись, мы с трудом поднимаемся с пола, а затем, пошатываясь, медленным зигзагом бредем по коридору в сторону гостевых спален, цепляясь за стены и друг за друга и продолжая время от времени хихикать. Если бы эту картину сейчас увидел Лаат - его бы наверняка хватил удар. Но, к счастью для него, мы его не встречаем.
Нас разделяет порог. Элори едва держится на ногах, с вожделением поглядывая на стоящую в глубине комнаты кровать, но прогнать меня почему-то не решается. А я все не могу уйти, напряженно вглядываясь в стремительно выцветающие до привычного желтовато-зеленого цвета глаза. Вокруг изящной фигуры постепенно сгущается мерцающий кокон дрожащего воздуха, особенно заметный на фоне клонящегося к закату солнца. Я знаю, что магия уже начала перекраивать ткани и органы доставшегося ей тела, чтобы привести его в полное соответствие с утерянным две сотни лет назад оригиналом. Совсем скоро мой старинный враг уснет, а когда проснется - будет выглядеть в точности как тот Элори, которого я помню. Но всего этого я, скорее всего, уже не увижу.
Наше дурашливое настроение умерло, едва коснувшись массивной кованой ручки двери. Молчу я, что объяснимо и вполне естественно. Безмолвствует, будто набрав в рот воды, едва-едва воскресший и намолчавшийся на двести лет вперед Элори - что само по себе невероятно и потому изрядно настораживает. Его непривычно тяжелый взгляд неторопливо ощупывает мое лицо, губы сжаты в тонкую линию. Не могу отделаться от ощущения, что все мои мысли написаны у меня на лбу буквами размером с ладонь, а он читает их, словно раскрытую книгу. Таким - мрачным и собранным - Элори меня почти пугает.
Молчание висит между нами расширяющейся с каждым мгновением пропастью. Разрывая затянувшуюся паузу, безапелляционным лекарским тоном прошу его лечь в постель и вздремнуть пару часов. Он вяло протестует - скорее из привычки противоречить, чем по необходимости, желает мне спокойного отдыха и отработанным Виалой до автоматизма движением подставляет правую щеку для поцелуя.
Машинально тянусь к нему, потом резко отшатываюсь и почти убегаю в свою комнату, отчетливо чувствуя, как заливаюсь краской по самые кончики волос.
В спину мне несется издевательский смех Элори.
|
