Полуторки перекосило в огромной луже, - бамперами в жижу, бортами набок.
Подводные ямы и колеи, серая осенняя рябь на поверхности.
Из-под капотов цвета хаки ещё курился пар, но рёва моторов уже не было слышно. Водители устало утирали пилотками лица, провожая взглядами колонну заключённых. Сосны подступали к самой дороге, недопустимо сближая арестантов и конвой. Грязь чавкала взасос, пытаясь отобрать сапоги и ботинки.
Вынужденный пеший этап, - километров двадцать вдоль гиблых болот. Шаг вправо, шаг влево... Крики конвоиров, ярость собак.
Ему едва исполнилось двадцать два. Анохин Максим Леонидович, статья пятьдесят восьмая, десять лет без права переписки.
Черепки разбитой в Москве действительности сложились только на пересылке, когда улеглось многодневное смятение, вызванное нереальностью происходящего. Едва мозг вернул способность мыслить аналитически, все ниточки потянулись к Агафонову, соседу по лестничной площадке.
То, что Агафонов положил глаз на Галку, девушку Максима, давно было известно, но что светит лысому "сороковнику", когда девушка никого кроме Максима видеть не желает?
Детская наивность.
Расчистить место оказалось плёвым делом: донос, арест, пересылка. И вот, Максим месит грязь на пути к лагерю, а жизнь выколачивает из него наивность прикладами в спину.
Заурядная история, - на бис не расскажешь. Не сядут в кружок как вокруг Чуни, не раскроют рты от удивления.
Чуне лет под сорок, но выглядит стариком. "Повидал жизнь, - смеётся он, - и она меня повидала". Был в плену, бежал, скрывался под чужой фамилией, теперь хлюпает грязью слева от Максима: крутит головой, будто шея затекла, похлопывает ладонью как мальчишка, выбивающий из уха речную воду. Странно ведёт себя Чуня, но Максиму не до него: всё внимание поглощено негромким разговором двух конвоиров, которые шагают справа.
Говорил тот, которого заключённые прозвали Окунем:
- Был бы с нами капитан, ни за что не дал бы добро на этот пеший этап. А наш летёха новичок в здешних местах, всё ему нипочём. Смелый, пока жизнь его не обломает.
Неподдельный испуг, который отчётливо слышался в голосе конвоира, отчего-то передался Максиму, - мурашки ворохнулись вдоль позвоночника, хотя парень не понимал, чем так напуган Окунь.
- Слышал я эти байки, - отмахнулся второй конвоир. - С детства в сказки не верил, теперь, что ж, верить прикажешь?
- А ну как начнётся? - не унимался Окунь. - Звон в ушах слышишь?
- Ну?.. - озадаченно нахмурился конвоир. - У тебя тоже?
- Примета верная: начинается звон в ушах, ноги тяжелеют, голова кружится, а ещё страх...
Конвоиры, вдруг, остановились, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям и чавканье ног сожрало дальнейший разговор.
Максим голову своротил назад... Что за дела?!
Он чувствовал всё то, о чём говорили конвоиры: звон в ушах, головокружение, тяжесть в ногах. Нестерпимо хотелось знать, что, чёрт возьми, происходит, и он едва сдержался, чтобы не крикнуть: "Примета чего?"
Что-то было не так. Неизвестность готовила сюрпризы. Предчувствие присосалось, тянуло остатки спокойствия.
Максим почувствовал, что без видимых причин начинает паниковать, и обернулся за помощью к Чуне. Сосед по арестантской колонне таращил по сторонам удивлённые глаза, пришёптывая:
- Не может быть... Это она.
- Кто? - почти крикнул взбудораженный Максим.
Чуня не ответил, вытягивая шею и высматривая что-то впереди над головами арестантов.
- Стой! - перекличкой понёсся вдоль колонны приказ. - Сто-ой!..
Чавканье стихло, и наступила такая неестественная тишина, какой не могло быть в колонне зеков, где постоянно кто-то кашлял, хлюпал носом, тяжело дышал. Звон в ушах нарастал, кружились в глазах стриженые затылки, плыли вбок высокие ели. Максим не мог пошевелиться, впервые в жизни открывая для себя истинную глубину выражения "ватные ноги".
Собаки, вдруг, жалобно заскулили, ложась на животы, испуганно прижимая уши. Мешаясь с хлюпаньем грязи, по колонне прошёлся испуганный ропот. Арестанты и конвоиры непроизвольно стали сбиваться в кучи как испуганные овцы.
Туман навалился неожиданно, - всклубился под ногами будто вырастал из-под земли. В несколько секунд скрыл колонну, превратив людей в серые силуэты.
Крепкий удар ладони в спину вывел Максима из состояния паралича.
- Сыпь за мной! - прошипел на ухо голос Чуни.
Серая фигура шарахнулась в тумане, за ней другая, третья, и Максима, вдруг, отпустило, -- почувствовал в ногах лёгкость как в деревенском детстве, когда бежишь босиком по росе. Интуитивно кинулся вслед за убегающими.
Где-то ударила автоматная очередь, строгие окрики заблудились в тумане. Мокрые ветки свистели и били по лицу, деревья вырастали из тумана прямо на пути. Под ноги кидались мягкие островки палой листвы, потом снова хлюпали лужи.
Минут через пятнадцать остановились отдышаться. В метре не было видно ни зги.
- Кто здесь? - хрипло сипел из тумана Чуня.
- Феоктистов, пятьдесят восьмая, пять лет, - заучено отбубнил голос справа от Максима.
Максим, вдруг, осознал глупость и бессмысленность побега. Дал маху, - инстинктивно побежал за всеми. Думал, вся колонна ринулась в бега, а беглецов оказалось всего четверо.
- На кой ляд, Чуня? - едва не заскулил он от отчаяния, - Всё равно поймают.
- Не дрейфь, - Чуня надвинулся откуда-то из тумана, приободряюще ткнул кулаком в плечо. - Она нас в обиду не даст.
- Кто? - Пытаясь совладать с дыханием, Максим согнулся пополам, упёрся руками в колени.
Чуня не ответил, прислушиваясь.
- Ходу! Собаки очухались.
Вдалеке заслышались лай, треск сучьев, отрывистые приказы. Беглецы испуганно рванулись с места.
- Кто в обиду не даст? - пресекающимся от бега голосом спрашивал Максим у распрямляющихся вслед за смутным силуэтом Чуни веток. Заслонялся руками, клонился вбок, отворачивал голову.
Туман отвечал громким хриплым дыханием и хрустом валежника. Максим нагнал Чуню, когда тот сбегу уткнулся плечом в ствол дерева и склонил на грудь голову, пытаясь отдышаться.
- Не уж-то про Марию-туманницу не слыхал?..
Максим устало обнял соседнее дерево.
- Кто такая?
- Погодь... отдышусь...
- Да чё там рассказывать, - Китаец повалился на колени, растирая горло. - Кикимора она... людей в болота заманивает.
- Дурак, - зло сплюнул Чуня. - Врагов она заманивает, а своих проводит через самые страшные топи. Вот преследует тебя враг, а она тебя за собой ведёт через трясину непроходимую, и в самых гиблых местах кочки у тебя под ногами вырастают, а прошёл ты, и кочек тех как небывало: враги вязнут и топнут в болоте.
На фоне собачьего лая и автоматных очередей, сказка о какой-то Марии выглядела так нелепо, что Максим досадливо смял лицо ладонью:
- Что несёшь? Сам-то веришь? - голос его дрожал на грани отчаяния. - Дёрнула меня нелёгкая...
- А не верил, не побежал бы и тебя с собой не потянул бы, - ответил Чуня. - Им нас поймать, как два пальца обделать, но если перейдём на ту сторону болота, - ищи ветра.
- Кто ж его перейдёт? - Максим бессильно уронил руку. - Гиблые, непроходимые места. Слышал я, даже местные стороной их обходят.
- Ничего, Мария поможет.
Неподвижный туман, вдруг, потёк, будто засасывало его в воронку у горизонта. Позади ещё стояла белая стена, а впереди уже стало видно на сотни метров вдаль.
Редкие сухие деревца, необозримая топь.
Туман не рассасывался, - он стекался в одно место над болотами, концентрируясь в огромный бесформенный столб, который плавно и тягуче вихрился. И, вдруг, в этом столбе угадались контуры женской фигуры. Максим шею вытянул, словно боясь упустить что-то важное.
- Теперь веришь? - с придыханием спросил Чуня.
Максим молчал. Он видел собственными глазами, но верить ещё боялся.
Туман перестал вихриться, и то, что казалось случайной игрой ветра, всё больше обретало женские очертания: кокошник на голове, плечи, руки, широкий сарафан, спускающийся до самой воды. Вспомнилась картинка из забытой детской книжки про снегурочку.
Силуэт женщины склонился, будто пытаясь разглядеть стоящих у края болота людишек, поманил их рукой. Фигура плавно, как в хороводе, поплыла назад, приглашая беглецов за собой. Чуня нервно рассмеялся, шагнул в болото, сделал несколько неуверенных шагов, и, вдруг, осмелел, - засмеялся уже без напряжения, зазывно махнул рукой. Пошёл, переваливаясь с боку на бок, и задыхающимся голосом частил:
- Я знал... я верил... Это не могло быть просто легендой... мне брат рассказывал.
Цепочкой пошли вслед за Чуней, - жижа до колен, хлипкое дно.
Сначала было сомнение, но шагов через двадцать освоились, поверили в то, что удастся пройти через топь. Сомневался только Китаец:
- Не нравится мне эта хреновина, - тяжело дышал он за спиной Максима. - С чего ты взял, что она дорогу показывает? В топи заманивает.
- Не нравится, - вертайся, - огрызнулся Чуня. - С Иваном Сусаниным-то как было дело: не погиб он в болотах, - это уж потом смерть его придумали, чтобы легенда была поубедительнее, чтобы пример был для народа, а на деле-то вывела его Мария-туманница. Едва хотели поляки порубить его саблями, а он - с кочки на кочку, - да так и ушёл, а поляки утопли. Верное слово говорю, мужики, - Мария всегда помогает.
- Кому? - спросил Максим.
- Своим.
- А кто для неё свои?
- Ясное дело кто, - начал Чуня, но, вдруг, осёкся и почему-то скомкал разговор. -- Поменьше болты болтай, силы береги.
Некоторое время шагали молча, и по этому молчанию чувствовалось, что в душах поселилось сомнение. С опаской смотрели на Марию-туманницу, которая продолжала медленно уплывать вглубь болот, изредка останавливаясь, чтобы подождать беглецов и протянуть к ним туманную руку, приглашая вслед за собой.
Дно становилось вязче, вода поднималась уже выше колен и, вдруг, в метре от Чуни болото забурлило. Все порывисто остановились, будто в стену ткнулись.
- Не дрейфьте, мужики, - переводя от испуга дух, сказал Чуня. - Это болотные газы. Мой брат прошёл через эти топи в сорок втором, когда партизанил в этих краях. Немцы прижали отряд к болоту, и быть бы тут братской могиле, если бы Мария не помогла. Провела хитрыми тропками, а немцы все перетопли.
Чуня, осмелев от собственных слов, шагнул вперёд, и как по команде снова забулькали пузыри болотного газа.
- Одно ты забыл, Чуня, - крикнул Китаец. - За нами не немцы гонятся. Ещё вопрос, кого она проведёт, а кого утопит.
Чуня заметно занервничал:
- На мне вины нет, - порывисто обернулся он, распахивая на груди телогрейку и показывая впалую грудь, будто призывал заглянуть к себе в душу. - Думаешь, она им будет помогать? Душегубам краснопёрым? К примеру, ты, Феоктистов, взаправду враг народа?
- Да, какой я враг.
- Вот видишь.
Однако уверенности Чунины слова не придали. Нужно было двигаться: стоять на месте, - ноги вязли. Либо вперёд, либо назад, но все нерешительно топтались, с трудом вырывая ноги из болота и едва сохраняя равновесие. Испуганно переглядывались, не зная как поступить.
- Я в тридцать четвёртом полную шапку зерна украл, - наконец сказал Феоктистов, пятясь и не отводя загипнотизированного страхом взгляда от того места, где продолжали бурлить пузыри газа. -- С голода мы тогда пухли.
Китаец тоже хлюпнул водой, отступая назад.
- Пусть меня краснопёрые собаками затравят, чем такая смерть. Я форточник со стажем.
Чуня промолчал, но поддался общему настрою: отступил от бурлящих газов, запахнул телогрейку. Видно, вспомнил что-то своё. И у Максима мелькнуло воспоминание: собрание, на котором исключали из комсомола Дениса Ахтырского, - друга детства. Максим с вечера готовил пламенную речь в защиту товарища, но поддался на уговоры не портить себе жизнь, отступил точно так же, как Чуня сейчас попятился от болотных пузырей. Тогда казалось - просто промолчал, теперь отчётливо проступило, - струсил. Ничего та речь, конечно, не изменила бы в судьбе Дениса, но для себя!..
Только сейчас Максим понял, как нужна ему была та речь.
На оставшемся позади травянистом мысе показались автоматчики. Увидев Марию-туманницу, остановились как вкопанные, дышать забыли. Смолкли собаки.
Мария клонилась вперёд, манила вслед за собой. Максим несколько раз переводил сомневающийся взгляд с туманной фигуры на конвоиров, потом почувствовал, что ещё секунда-другая и увязнет так, что уже не сможет выбраться. Он глубоко вздохнул, первый раз в жизни несмело перекрестился у самого пупка, с чавканьем вытащил увязшую в болоте ногу и, закрыв глаза, шагнул прямо туда, где ещё несколько секунд назад взбухали и лопались пузыри болотного газа.