- Мы должны идти дальше, на север. Немедленно. - Филипп де Нуало возвышался надо мной как гора, заставляя инстинктивно отодвигаться в сторону, освобождая немного свободного места хотя бы для дыхания, для глотка свежего воздуха, которого почему-то в его присутствии всегда не хватало. Впрочем, это не удивительно: кроме внушительных размеров он распространял вокруг себя крепкую острую смесь пота - своего и конского, резкий запах табака, трубку с которым он никогда не выпускал изо рта, да и еще вдобавок к этому перечислению, оставался после него какой-то тонкий, почти кошачий душок.
Филипп прошелся по комнате, задержавшись у окна:
- Посмотри, лужи покрылись ледком. Через неделю здесь нечего будет делать.
- Отчего? - Я притворилась, что нахожусь в полном недоумении.
Оттолкнувшись от косяка, он мгновенно развернулся:
- Потому что через неделю здесь будет зима и нечего будет жрать. Поля убраны, но амбары - полным-полнехоньки! Но как подступиться к амбарам?
- Оставим амбары в покое. Причем тут север? - Продолжала юродствовать я.
- Да как причем? Или морозы тебе совсем голову приморозили, ветер сквозь уши выдул все, то там было умного? - Филипп опустился на застонавшую под его весом скамейку, вытянул ноги, - север - это рай для нас. Понимаешь, рай. Лучший выход!
- Я не понимаю, почему наш рай должен быть на севере?
Тяжелый кулак взлетел в воздух, зачарованно я проследила за его движением до той точки, где, набрав полную силу, он двинулся в обратный путь - до досок стола, заставив их возмущенно затрещать. Подпрыгнула кружка, зазвенела ложка в моей миске. Миска! Каша...
- Прости, я продолжу, она уже начала остывать, - поковырявшись в овсянке, я набрала полную ложку, но не успела донести ее до рта. Толстые пальцы Филиппа легли поверх моих:
- И как ты можешь есть эту гадость? - Его нижняя губа растянулась и опустилась вниз.
- Лошади ведь могут, - я попыталась отшутиться, но безрезультатно. - Отпусти ложку, а то я...
- Что ты сделаешь? - Глаза собеседника зажглись в предвкушении ссоры, но я не позволяла себе этого. Пока.
- Мне придется ее выбросить. Я не смогу есть холодную кашу
- А я не могу ее жрать ни горячей, ни холодной! Я хочу мяса, много мяса. И запивать его холодным свежим пивом или теплым вином, сидя в большой зале, где тепло. Да, я хочу сидеть в теплой комнате, а не дрожать у костра, пытаясь заставить свои челюсти не стучать слишком громко!
- Я, я, я... слишком много местоимений! Если ты считаешь, что я этого не хочу...
- Так что же ты тогда кочевряжишься? Слышишь, только свистни, немедленно сорвемся и будем в раю! Хочешь - выберешь себе замок, осядешь. Не хочешь - добычи на выбор - детям хватит!
Добычи? Это слово хлестнуло меня не хуже нагайки. Значит, добычи... сказочка про Робин Гуда закончилась, так и не начавшись. Липкий страх опутал мозг - три с лишним сотни профессионалов перед началом зимы - не шутка. К тому же с юга и юго-запада наступает на пятки Империя - впереди северные графства. Людские графства. Филипп прав - добра там много, а коренных жителей - мало и они практически вне закона.
- Надо подумать.
- Хватит думать! - кулак опять треснул по столешнице. - Время уходит. мы выходим сейчас. Бенедикт Кривой сказал, что в Норшвице сейчас нет хозяина. Замок удобно расположен и не слишком мал - уместимся.
- Подожди- подожди, как это - нет хозяина?
Лицо гиганта стало плаксивым. Он терпеть не мог объяснять очевидные вещи, даже, если они были очевидны только для него самого.
- Ну, как это нет хозяина? Старый - помер, осталась молодая вдова и мелкий. Лет, наверно, десять. Вдова, пока делили наследство, спуталась с одним рыцарем, умудрилась рассориться со всеми остальными и сейчас там охраны - человек двадцать солдат, ну и прислуга, рабы конечно!
Пусть двадцать солдат, но речь идет о замке! Что-то новенькое. До сих пор мне не представлялось (к счастью!) участвовать в захватах замков. И я даже не представляю, что для этого необходимо. Где-то на задворках памяти плавают сведения об осадных башнях, камнеметательных машинах, подкопах, таранах... или как их там?
- Ты очумел? И как ты собираешься брать замок? На лошадках через стены перелететь?
На меня посмотрели как на умалишенную, потом сжалились:
- Я ж сказал - рабы там есть. А какие они в северных графствах? Ну...
Я мысленно выругалась. Хорошо придумал - не подкопаешься. Но мне не нравилась затея: попахивала она. Но сама мысль о теплом замке в холодную зиму была привлекательной.
- Хорошо. Насколько удобно расположен этот замок?
Филипп оглянулся в поисках чего-нибудь рисующего. Не найдя, он забрал у меня миску с холодной кашей и перевернул ее, вывалив содержимое на столешницу:
- Вот. Это гора.
Отломил кусок хлеба и водрузил его с краю овсяной горки:
- Замок.
Зачерпнул с другой стороны горы немного каши, высыпал возле хлебного замка, черенком ложки сформировал длинную извилистую полоску, перебросив еще один ломтик хлеба через нее:
- Река и мост.
Бросил ложку, поставил полураскрытые ладони, словно хотел заграбастать все разом: и реку, и замок, и гору:
- А вокруг - леса!
Критически посмотрев на физическое воплощение местности, я закрыла глаза и откинулась на стену. Думааать! Может, податься в наемники? А что - хорошая идея! Деньги - платят, добычи, которой так жаждет Филипп - завались. С другой стороны - кому сейчас требуются наемники? Точнее, против кого сейчас они требуются? Против Империи. Нет. В такие игры я играть не буду.
Взглянула на собеседника. Он не сводил глаз с хлебного замка, любуясь. Заметив, что я смотрю на него, он произнес мечтательно:
- А внутри горы - пещеры и ходы. Безопасность. И он будет наш! - Чмокнув, кулак вдавил кусочек хлеба в овсяную горку. - Ну что, выходим?
Думай, головушка, думай! Ты лишаешься власти. Полтора года - коту под хвост. И я была уже голова сказать - да, но рот раскрылся и вылетело:
-Нет.
Филипп вскочил, тряхнул кистью, во все стороны посыпалась прилипшая каша:
- Тогда я уведу всех...
Я не стала ему отвечать, сделав вид, что очищение рукава от пресловутой овсянки - как никогда важно в моей жизни.
Гигант вылетел за дверь, не потрудившись придержать ее. Грохот сотряс хлипкие стены дома, качнулись драные старые занавески на окнах, покрытых бычьими пузырями. А что еще хотеть от давно заброшенного домика лесника? Это - не хоромы, но, проведя месяц-другой возле костров, поневоле будешь рад на краткий миг очутиться среди четырех стен! Впущенный на миг осенний ветер скользнул холодом по коленям, поднял пепел в остывшем очаге. Скоро зима. В лицо заглянула унылость, превращающаяся с каждым мгновением в обреченность: это ее цвет, ее запах и звук.
Сквозь глинобитные стенки домика был слышен зычный голос Филиппа, раздающего приказания. Кто-то спорил с ним, но я не вслушивалась, пустив на самотек. Не задумываясь над тем, что делаю, провела указательным пальцем по донышку миски. Круг, еще один. Никаких идей. Зачем-то взяла в руки миску и подошла к очагу. Остывший пепел и зола - ни уголька.
С противным скрежетом в петлях, открылась дверь. Грохнули сапоги и сбивчивый голос, еле переводя дыхание, вылил все слова в одно:
- Нуалоуводитсотню.
Все также, стоя спиной к двери, отвечаю:
- Пусть.
Молчание, которое длится слишком долго. Так долго, что я не выдерживаю и поворачиваюсь. Майло, мой адъютант, привалившись к косяку, смотрит, даже не пытаясь скрыть изумления. Но молчит, памятуя о субординации.
Повторяю:
- Пусть уходят.
Но тут преданность делу вступает в конфронтацию с субординацией и парень в отчаянии вопит:
- Но он уводит остальных!
- И что? Пусть идут те, кто захочет. Я не держу.
Он хватается за голову и выскакивает, столкнувшись со вторым сотником - Рори О'Киннаном. Тот отвешивает парню подзатыльник, придавая необходимое ускорение для освобождения прохода. Майло вылетает, пытается пригнуться, но не успевает. В отместку он оборачиваясь, совсем по мальчишески показывает язык. Но дверь уже закрывается, снова впустив в домик стылый воздух.
Сотник делает шаг, не сводя с меня глаз, другой и останавливается, нерешительно покачиваясь с носка на каблук. Его длинные, до подбородка, усы, седые от бед и желтые от табака, сегодня как-то по-особенному уныло обвисли, очерчивая печальную рамочку вокруг поджатых губ. Рори молчит, но его губы все больше и больше поджимаются и начинают собираться в одну точку. Куриная гузка - так говорит моя мама.
Замечаю, что до сих пор бессмысленно верчу в руках пустую миску. Осторожно ставлю ее на стол. Как дрожат руки! Прикасаюсь пальцами ко лбу: горячий лоб и лед на кончиках пальцев.
- Выйти бы. Сказать людям. Нуало хочет забрать всех. Сказать надо. - Он говорит, также, как саблей машет - круто, коротко и без раздумий.
Не отрывая глаз от коричневых, сморщенных на голенищах, сапог, со сбитыми носками, потертыми под шпорами пятками, отвечаю:
- Нет. Пусть решают сами.
Качнувшись еще раз, сотник наклоняет голову и молча выходит из домика.
Что я делаю? Страх сжимает сердце, подводит противную тошноту к горлу.. еще можно было выйти, поговорить, приказать, что-то сделать. Но я отказалась и сижу теперь как сыч в этом маленьком, унылом домике, сама себя запершая, отрезавшая от власти. Власть? Я подскакиваю на месте. Какая к чертовой матери - власть? О чем это я? Но, убеждения не действуют, потому что я понимаю, чего на самом деле я лишила сама себя.
За стенами голоса становятся громче, слышны отдельные недовольные фразы, за которыми я уже почти не слышу громкого голоса Филиппа. Нет, я ошиблась! Вот и он - скомандовал садиться в седло. Шум усилился,, и вот к нему прибавился топот. Привычное ухо определяет аллюр. Рысь.
И тишина.
Все закончилось?
Неужели, ушли все?
В отчаянии я зажимаю уши. Я не хочу слышать тишину!
Только стук собственного сердца, глухо отдающийся в плавающем гуле. Только дыхание, на удивление ровное и глубокое. Но сидеть долго с зажатыми ушами - жутко неудобно и я опускаю руки. Накатывает слабость, пронося с собой детскую обиду.
Какой-то шорох возле двери и осторожный стук. Еле успеваю пересесть из позы роденовского мыслителя в другую - не менее знаменитую - "бабушка в окошке". Рука, подпирающая подбородок, невыносимо подрагивает, на глаза навертываются непрошеные слезы.
Дверь осторожно приоткрывается, в щелку просовывается нос, который громко шмыгает. Прекрасно! Осталась с мальчишкой-адъютантом! Но, все же лучше, чем одна.
- Высморкайся.
Мне самой тоже бы не помешало. А еще вытереть украдкой глаза. Dabhaile!
Нос пропадает, раздается звучное гудение, сделавшее бы честь слону на водопое, и снова в щель просовывается половина лица:
- Можно?
- Ну, заходи.
Майло распахивает дверь, пропуская в домик еще двух человек. Сдерживая свою радость, сжимаю челюсти. Оба сотника - и первый, и второй. Оба - здесь! И вдруг льдинкой колет мысль о том, что, может быть, я зря радуюсь. Они просто пришли, чтобы сказать о своем решении уйти вместе с Нуало. Еще крепче прижимаю пальцами локоть правой руки к столу, смотрю, как белеют костяшки на левой. Холодно и зябко. Я их не буду винить.
Рори откашливается, проводит пальцем по одному усу, потом по другому. Что он тянет? С моих губ готов сорваться вопрос, но я тоже молчу, боясь отказаться обманутой в своих ожиданиях. Наконец, он открывает рот:
- Значится так, восемьдесят восемь человек ушло. Без самого. Шестьдесят два из его, остальные - помаленьку собрались из других. Вот, значится, такие дела. - И снова замолкает, водя пальцем по усам.
Разговор перехватывает Оран Моррис, командир первой сотни:
- Мы тут решили, что по совести надо - нечего по команде людей тащить.
Ему вторит и О'Киннан:
- Точно, нечего! Чай, люди - не коровы, а так, воровски, сводить людей со двора - непорядок это.
Топот копыт, чей-то громкий смех. Майло выныривает за дверь. Через минуту он орет в щель:
- Тут эти вернулись... - и замолкает. Слышно, как он отбивается, восклицая, - все равно скажу!
- Прошу! - Майло стреляет глазами, корчит гримасу, призванную у него служить молчаливым извинением и ломающимся баском командует:
- Быстрее, быстрее. Не выстуживайте!
Поросенок!
Один за другим, смущаясь и пряча взгляды, входят шесть человек, пытаясь найти убежище за спинами друг друга.
Я, с трудом отрывая вцепившиеся в локоть пальцы левой руки, жестом приглашаю сотников сесть на противоположную скамью. Куда бы деть руки, чтобы не было видно, как они дрожат?
Шестеро возвращенцев топчутся, не поднимая голов. Так, двое из сотни О'Киннана. Как же их? Кажется, этот - рыжий - Мартин, а другой? Вот беда с количеством человек! Память отказывается вмещать сразу такое количество информации: приметы, имена, клички. Последние пару месяцев люди вливались в отряд один за другим. Ничего, бог даст, потихоньку выучу всех. Хорошо, а кто остальные? Например, эти двое? Нет, трое... Неужели? Из сотни Нуало сбежали. А кто там спрятался в самый угол?
- Эй, выходи, что спрятался?
- И ничего я не спрятался. - Парень недовольно бурчит, но выходит вперед.
Крякает Моррис. Он быстрее меня узнал эти огненно-рыжие волосы, веснушчатую физиономию. Седрик МакФерроу. Парень, которого мы подобрали прошлой осенью в кабаке в Ингетлинге. Солнце в лохмотьях. Что же его понесло с Нуало? Поиски приключений?
Рыжая голова повинно показывает мне темечко, острый подбородок вот-вот проткнет грудную клетку.
- Парень, а тебя-то что понесло? - не выдерживает Оран. - Что, тебя мало кормили-поили? Одели, понимаешь, как человека, а он... в отрепья снова прыгнуть собрался.
- Ничего не собрался,- басит Седрик. Голос его подрагивает, но парень форсит, - Нуало сказал, что каждому, кто пойдет с ним он даст столько земли, сколько ему надо. Нам замков не надо! Денег бы немного, а что даст деньги? Земля.
- Да, - подтверждаю его слова я. Выдерживаю паузу, не глядя в глаза присутствующих: удивленные, возмущенные и заинтересованные, одновременно кляня себя за то, что открыла рот - не смогла промолчать, сорока! Откомментировать ей, видишь ли, захотелось! Но, понимая, что больше держать паузу не имеет смысла, продолжаю, - да. Он действительно даст землю каждому столько, сколько тому надо. Три ярда в длину и два в глубину.
Старая шутка производит тягостное впечатление. Парни опускают головы. Весь их вид говорит о большом желании растаять и стечь куда-нибудь в подвал. Рори опять взялся за усы. Один Моррис украдкой от меня, держа руки под столом, показывает два огромных, красных в золотистых веснушках, кулака Седрику. Тот косится на них как нашкодивший щенок, но раздувает ноздри и вздергивает подбородок. При этом его уши краснеют еще больше. За него мне не страшно - из него сделают человека. Моррис постарается.
Вновь ловлю себя на применении слова человек. А как еще сказать? Настоящего эльфа? Во-первых, Седрик - полукровка. Даже не полукровка, а так, седьмая вода на киселе - прабабка сходила налево. Да, и, в сущности, какая разница между тем, кто стоит перед тобой? Эльф ли, человек? Главное - какой он.
Поэтому, еще раз я внимательно присмотрелась к пятерым парням. Почему они вернулись?
- Можете идти.
Облегченно завздыхав, шестерка вывалилась за дверь. Очевидно, их с нетерпением ждали - сразу же посыпались заковыристые шутки.
Я потерла висок, стараясь избегать прямых взглядом сотников:
- Присмотрите за ними. О'Киннан, возьмешь одного, а Моррис - двоих других. - Палец Рори завис на левом усе. - Сами разделите на досуге.
Сотники молча кивнули и продолжили рассматривать сапоги. Никто не хотел прерывать вынужденного молчания.
- Хватит сидеть - дырка на штанах будет. - Хлопнув ладонью по миске, я поднялась. - По коням.
Дверь, холодный ветер брызнул в лицо мелким дождиком, хлюпнула под ногами объеденная гнилью доска, у самого порога переброшенная через лужу. Осень. А скоро - зима: белые мухи, лед, бескормица и отсутствие легальных способов добычи денег. Брр!
Я натягивала перчатки медленно, делая вид, что именно это простое действо занимает меня более всего на свете. Расправляла кожу, не обращая внимания на взгляды не одного десятка человек. Кажется, театр одного актера еще не закончился. Боковым зрением отметила Майло, старательно, высунув язык от усердия, подтягивавшего подпруги моего Галли. Тот норовил наступить ординарцу на ногу, но паренек явно был шустрее. И, видя, что его старания не увенчиваются успехом, жеребец изогнул шею и куснул Майло за плечо.
- Ай! - Обозлившись, парень хлопнул Галли по морде и тут же глянул в мою сторону, задрал брови на середину лба и поднял плечи к ушам, - балует.
С сожалением, заправив последний шнурок, пришлось отвлечься от перчаток:
- Зажрался. Подпруги подтянул как следует?
Майло улыбнулся уже уверенно и, смешной в своей кажущейся взрослости, пробасил:
- А как же. Сами ж проверять будете? Он поначалу как барабан надулся, но меня не обхитрить.
Галли дергал головой и утробно фыркал. Его, как впрочем, и других лошадей еще не коснулась голодуха. После того, как нам отказали в Люмбурге, еще были деньги в кошелях, были мелкие заказы. Не сказать, что важные, так, делишки, но за которые худо-бедно платили. В конце-концов, оставались еще лормийские купцы, у которых крутились отданные им под проценты денежки. Сколького труда мне стоило уговорить их на это, но они быстро поняли, что достающиеся им проценты - есть плата за воздух и красивые слова, которыми они обольщали своих клиентов, выдавая кредиты. Но, эти деньги могут и подождать. Ничего, Галли, не отощаешь. Мало ли других способов прокормиться в военное время?
- Господа! Меня, как я думаю и вас, тревожит одна и та же ситуация. А именно - партизанские рейды имперцев. Уже две недели наши передовые полки сталкиваются с проблемой прокорма лошадей, да и собственного питания тоже. Вам также должно быть понятно, что мы не можем предоставить им всем фуражиров, поскольку, как вы понимаете, обозы передвигаются гораздо медленнее, чем идет наш авангард.
- Господин выборный маршал, вы позволите?
- Что еще?
- К сожалению, это не все. Вот только что, перед самым советом, я получил сообщение, что вошедший сегодня утром в Терк полк барона Олсена обнаружил, что деревенские не только не могут предоставить фураж, но были забраны и все деньги, хранившиеся у тамошнего старосты.
- Какие деньги?
- Все... сухомельщина, ставщина, роговые... все. Этот идиот под спуд все складывал, сразу не отправлял.
- А что, барон тоже ничего не смог выяснить?
- К сожалению, нет. Сценарий нападения такой же, как и во всех предыдущих случаях: деревня окружается глубокой ночью, вычищаются амбары. Все происходит так быстро, что в большинстве случаев деревенские даже пискнуть не успевают. К тому же, как рассказывал сын старосты, когда он попытался проскользнуть в лес, чтобы добраться до ближайшего поста, но ему это не удалось... деревня была плотно обложена. Он утверждает, что даже мышь не проскочила б.
- А после? Почему староста не послал никого после?
- Он и послал. Но того отряда уже и след простыл. Олсен прочесал лес - они как в воду канули.
- След простыл, в воду канули! Сударь, вы обстановку докладываете или сказки мне рассказываете? Чем больше я вас слушаю, тем больше мне кажется, что мы обречены. Вы неспособны сладить даже с тем мелим отрядом, проникшим на нашу территорию. Что же вы будете делать перед лицом всей армии Империи, которая уже перешагнула наши границы и движется нам навстречу? Вот вы, например, Стевенморт?
- Стоять насмерть.
- Стоять насмерть. Хорошее предложение. Одно "но" - по вашему трупу пройдут, даже не заметив, а то и использовав как подсыпку в ров при взятии очередных стен. Что вы бледнеете, господа? Не нравится перспектива? Не нравится... но это в возможном будущем. А мы вернемся к делам насущным. Итак, следует признать, что мы имеем дело с профессионалами. Это вам не ополченцы, которых большинство из вас имеет в своих рядах. И не дергайте подбородками, милостивые судари. Что поделать, такова судьба. Мы не воины - мы купцы. Но, если Северный Союз поручил нам защиту своих границ, мы должны нести этот крест до конца, каков бы он ни был! Перед нами грозный враг - Империя, у солдат которой есть и выучка, есть и опыт. Но им мы должны противопоставить наше горячее желание отстоять родную землю и не пустить сюда ни одного из нелюдей. Я еще раз прошу не расслабляться. Удвоить количество людей в патрулях, уменьшить территорию разъездов. Полковник Тасмин, ваше ведомство должны больше внимания обращать на работу с местным населением! Враг шляется по нашей территории как по своей, мне докладывают о грабежах постфактум. Почему?
- Господину выборному маршалу известно, что мои люди уже измотались, выискивая следы...
- Следы! Не следы должны быть, не следы. Вы давно должны были мне представить не следы, а, по крайней мере, трупы, если у вас не хватает ума взять их живыми! А вы все следы ищете.
- Но люди тоже должны когда-то отдыхать! Эта нечисть отдыхает. Причем нагло отдыхает посреди дня, а передвигается исключительно ночами. Мы не можем прочесать все овраги и лога - нам попросту не хватает людей.
- Говорите, отдыхает днем и передвигается ночью? Значит и вы тоже должны передвигаться ночью. В конце-концов, не мне вас учить! Я не хочу больше слышать о том, что мой авангард в очередной раз лег спать голодным. Я не хочу слышать, что лошади похожи на живые скелеты, а в это время наши враги жрут продовольствие, которое должно принадлежать моей армии!
- Армии Союза...
- Нет. Хватит! Уж коли Союз выбрал меня командовать вами, значит, ответственность за армию лежит на мне полностью. А в таком случае, армия - моя. И попрошу не обсуждать.
День клонился к вечеру. Усталые, перемазанные землей, со сбитыми в кровь руками, в лагерь на вершину холма поднимались воины. Валились на землю подле костров, но голодные желудки заставляли их открывать глаза и через силу рыться в котомках, ища ложки.
- Дядка Керден, а дядька? - Молодой парень с выражением полного недоумения и растерянности хлопал себя по пазухе, по бокам, потом сунулся в сумку, пошарил там. - Дядька!
- Что тебе, неугомонный! - Откликнулся пожилой воин с сожалением рассматривая свои ладони, - умыться бы не мешало, да где там - не отпустят.
- Так у тебя фляжка имеется, что ж не помыть-то? - Продолжая что-то искать в сумке, спросил парень. - А ты моей ложки не видал?
- Так я про что говорю - не отпустят теперь водички налить. А противник, говорят уже на подходе, неровен час, под утро подойдет - как в бою-то за водой ходить? Хоть и река под боком, - Керден ухмыльнулся, покачав головой, - говоришь, ложки нет? Какой же из тебя тогда воин - без ложки-то?
Парень в отчаянии отбросил сумку:
- Да была она здесь, была! С утра еще была! Куда подевалась - не под землю ж провалилась! - И вдруг замолчал.
- Что язык проглотил?
- Точно. Я вспомнил - под землю провалилась. Как я один кол всаживал, так почуял, что-то выпало из-за пазухи-то. А поднять забыл! Где уж вспомнить-то было - гнали как на пожар: быстрее, быстрее. Пойду, что ли посмотрю.
- Ну, иди. Только долго не ходи - сейчас костровой позовет, хлебать будем. А то давай я тебе быстро вырежу - кольев-то навалом еще осталось.
- Не, - замотал головой парень, - та заговоренная мамкой была. Найтить надобно! - Он поднял сумку и перебросил ближе к сумке Кердена, - глянешь?
- А то? - Отозвался дядька. И, глядя вслед, проворчал, - теленок. Воевать пошел, а все мамку вспоминает.
Спускаясь до середины холма, где чернели колья засеки, парень несколько раз с силой хлопнул себя по лбу, наказывая за отсутствие смекалки и памяти. Дурак ты, Марк, дурак и есть! Сидел бы дома на крыльце, да семечки лузгал. Нет, славы воинской захотелось, заиграло в груди у него. Чем он хуже старого Кердена - дядька, вон в два раза его старше, а идет. Да и не последнюю роль играла беленькая Эмилька - дочка старосты. Всю дорогу Марк мечтал о том, как вернется он, увенчанный славой, бросит мешок на стол перед старостой. А мешок-то зазвенит и случайно так, очень кстати, завязка на нем распустится и вывалит на скобленые доски столешницы монеты. Чистого золота, из какого, как говорят знающие люди, чеканит деньги Северный Союз. Сам он никогда не видел золотых монет, да и из деревни ни разу не выезжал. Не пришлось. А как пошел на зов вербовщика, будто одурманенный, так до сих пор и не опамятовался! Все перед глазами узенькое личико стоит и звон монет в ушах.
- Эй, куда прешь?
Дернулась и уплыла куда-то вбок улыбающаяся в восхищении Эмилька, растворяясь в вечернем сумраке, и вместо лица милой Марк увидел грубую рожу, всю в оспинах и грязи десятника Ганоба.
- Куда прешь, я тебя спрашиваю? - Вдобавок парня еще и встряхнули.
- Туда, - Марк показал пальцем справа от себя.
- А что там делать? Или еще не наработался за день?
- Ложку я там потерял, - смущенно пробормотал парень.
- Что? - Наклонился ближе десятник, - что потерял, не слышу?
- Ложку, - проорал Марк, ненавидя самого себя за все разом: и за потерю ложки, и за то, что он вообще ушел из дома.
- Ложку говоришь? - Ухмыльнулся Ганоб. - а память ты не потерял? - Он заржал и легко крутнул парня в руках, - иди отсель, покуда не приложил тебе. Ложку он потерял, придурок. - И долго еще кричал вслед поднимавшемуся Марку, - я за тобой еще прослежу! Ты мне только щит потеряй в бою, мать твою всей ярмаркой, с кренделем да под музыку! Сам прибью и зарою!
Обратная дорога показалась парню длинней чем обычно. Давил стыд, обида на десятника. Даже вкусный запах, круживший над снятым с костра котлом, никак не мог вернуть потерянный аппетит.
- Ну что, нашел? - Спросил Керден, не оборачиваясь.
Весь десяток уже окружил котел, дожидаясь команды "Хлебай!". Носы шевелились, втягивая запах похлебки, пальцы сжимали, как рукояти мечей, черенки ложек.
- Нет. - Марк сел на траву. - Не нашел. Даже не дошел.
- А то мы не слыхали как будто! - повернулся к нему, оскалясь в белозубой улыбке Мюррей - остряк и запевала. - Хорошо тебя Ганоб почистил. Будешь знать, как первое оружие воинское терять.
Марк едва не бросился на него, но вдруг возникшая перед носом ложка, которую молча протягивал Керден, заставила плюхнуться обратно на землю.
- На. - Дядька помахал перед Марком ложкой. - Ну, держи, оглашенный! Я не слишком старался - как получилось, - добавил он чуть виновато.
- Спасибо, дядь, - совсем по мальчишечьи пискнул Марк, принимая ложку.
Необструганный черенок, в коре и сучках, колол ладонь, угловатые края черпачка кололи губы, но это не мешало Марку лезть в свою очередь в котел за похлебкой. И даже после того, как криво осклабившийся Ганоб крикнул: "Тащи мясо, не забывайсь!", парень загнал глубоко внутрь вновь появившееся чувство обиды. Умудрился выхватить пару кусков и, кинув их на ладонь, перебрасывал из руки в руку, дуя изо всех сил, словно гнал от себя дурные мысли.
- Дядька, а, правда, что мы сильнее?
Засыпавший уже Керден недовольно проворчал:
- Правда.
- Тогда для чего мы тут рыли валы, засеку рубили?
Керден приподнялся на локте:
- А как ты воевать собрался? Наскоком?
- Нет. Просто, если мы сильнее, что неприятель, почему бы просто не пойти навстречу и не разбить его?
- Сосунок. - Керден потянулся шеей. - На марше любого, будь он хоть в сто раз сильнее, могут разбить. А тут встретим, побьемся честь по чести, и дальше пойдем.
- А почему? - Марку не терпелось выяснить еще один, волновавший его вопрос, - почему именно тут?
- Сие тайна начальства есть, нам ее знать не надобно. - Керден уже не скрывал раздражения. - Кончай трепаться, парень. Спи. Неровен час, завтра противник подвалит - спать будет некогда. - Дядька повернулся спиной, подложил кулак под голову и вскоре захрапел.
Марк тоже лег, подложил руки за голову и уставился в черное небо: бархатный стол менялы с рассыпанной по нему мелочью серебрушек. Сбоку выкатывалась, сияя полновесным золотом, желтая луна. Пламя в костре придушили, разбив крупные поленья, но от него все еще сильно тянуло теплом, грея левый бок. Правый же, хоть и прикрыт был кожушком, чуял пронизывающий осенний холод. Да и спина промерзала сквозь лапник. Недолго прокрутившись, парень скорчился и забылся беспокойным сном.
- Марк, проснись! Да проснись же ты, окаянный! Быстрее!
Вскочив на ноги, парень долго не мог сообразить, что к чему. Вокруг него все носились, подгоняемые хриплыми, но еще не сорванными голосами десятников. Чуть припрыгивая от переполнявшего его предчувствия скорой битвы, прошел сотник, глянул хмуро:
- Ганоб! Шевели своих, что они у тебя вяленые такие? Быстро к засеке, черти соленые!
- Слышали, мать вашу за ноги? Шевелись, чтоб вас черти на сковородке поджарили.
- Ты б не ругался зазря, - проворчал Керден, - чертей поминать рановато.
Ганоб ухмыльнулся:
- А что - рано? В самый раз. Пришли черти-то.
- Какие черти? - Марк по-очереди хватался то за суму, то за щит, которые выпадали из его бестолково трясущихся рук.
Дядька подтолкнул племянника в бок:
- Не боись! Они сами нас боятся. Вон, глянь - не хотят подходить ближе.
Парень посмотрел вниз и тут же вскрикнул:
- Так они тут! А мы - как на ладони.
- На ладони - это верно, - обернулся десятник, - но вот поди-ка, возьми нас, на ладони-то! - он протянул руку вперед, к носу Марка и резко поджал пальцы в кулак, - вот, где они у нас будут! Марш, марш, что уши развесил!
Подхватив свои пожитки, Марк побежал, догоняя соратников к кольям засеки. Туда, откуда слышалась привычная брань, устраивавшихся на позициях лучников:
- Не засти! Щит-то ставь, но не поперек же, голова еловая. Я тебе, что в него стрелять буду?
Справа и слева глухой топот сказал ему, что на фланги вышли кавалерийские хоругви. Носились с поручениями курьеры из тыла, где, окруженный Желтой хоругвью, стоял военачальник со свитой.
Марк послушно шагнул на место, полагавшееся ему по строю, упер в землю длинный заостренный книзу щит, и осторожно выглянул. Стоявшие впереди него копейщики заслоняли поле, но все же, Марку удалось увидеть кусочек. Внизу, у самой подошвы, выглядывая из тумана, копошилась пехота, точно также выстраиваясь в четкие линии, между щитами скрывая лучников. Позади них ощетинилась копьями кавалерия.
Прошел час. За ним еще один. Сошел утренний туман, показав вражеские позиции. Стоять в ожидании, да еще на холме, когда кажется, что на тебя направлены тысячи глаз нападающих было невыносимо.
- Дядь, а дядь. А когда воевать-то будем?
Керден не ответил, зато Мюррей не преминул хохотнуть, показывая зубы:
- А вот сейчас и будем - трава высохла.
И, словно этого дожидались, взвыли трубы и рожки - вражеская пехота пошла на приступ. Им ответили трубы в стане Империи, глухо заворчали барабаны, перекликаясь с рокотом своих собратьев в боевых порядках Союза. Карабкаясь, выставив вперед щиты, на холм поползла черная лавина. Тут же что-то зашелестело в небе. Подавив в одно мгновение желание узнать - что же это за шорох, Марк поднял щит точно так же, как это сделали Керден и другие, ветераны многих битв. Но, холодея, увидел, что их строй поредел. Многие, большинство из которых были такими же желторотыми, как и он, уже лежали на земле, проткнутые длинными стрелами.
- Щиты вниз, лучники - пли!
И теперь со стороны имперцев полетели под холм безразличные смертоносные жала, равно втыкаясь в дерево щитов и в живую плоть.
Северная пехота была все ближе и ближе, видно было оружие: все сплошь косы и цепни ополченцев. Мечей и вовсе не видать - только на флангах, где были рыцарские и городские отряды. Там были вои в кольчугах и доспешные.
Вновь с той и другой стороны сыпался дождь стрел, падали на землю убитые и раненые, а наступавшие смыкали ряды и шли по телам, словно не замечая этого. Первые ряды достигли уже засеки, держа наперевес свое бывшее когда-то мирным оружие, пытались прорваться, теряя соратников, обливаясь кровью своей и чужой. Но не было им возможности даже отступить, сзади напирали вторые, третьи ряды. И последними шли воины единственного оставшегося в живых полка провинции Фарбург. Той провинции, которая пала первой. У них не осталось ничего, но была злость и ненависть. И теперь они шли, направляя, как опытные пастухи гонят стадо на бойню, отряды ополченцев на валы, мрачно и непоколебимо.
Лучники отступили уже давно, стискивая зубы в бессилии. В близкий бой соваться даже и думать было нечего. Кроме луков, конечно, были короткие мечи, но куда им против насаженных на древки кос! Теперь вся надежда подмаршала была на пехоту, растянутую по всей длине засеки. Многотысячные полки северян ползли вверх по холму не кончающейся лестницей. Выстоять, только выстоять, - твердил подмаршал, с тревогой оглядывая позиции. День еще только начинается.
Впереди Марка упал воин, и парень с ужасом, сжавшим сердце, понял, что он теперь первый в ряду. Вцепившись до боли в пальцах в петлю щита, шагнул и немедленно был атакован северянином. Лезвие косы сверкнуло в двух пальцах от его правого плеча и вонзилось в подставленный щит Мюррея. По не окованному краю брызнула щепа.
- Бей же! - прохрипел Мюррей, сдерживая напор пехотинца. Под шлемом вздулись синие вены, лицо побагровело.
Марк машинально взмахнул мечом, не помня, как их учили - просто поднял его и со всей силы ударил по ненавистной руке. Хрустнула кость, перекосилось лицо атаковавшего, которого нерастерявшийся Мюррей отбросил на землю и, присев под щитом, отражая удар другого северянина, прикончил, воткнув бедняге под подбородок свой длинный меч. Марка замутило, но не было времени поддаваться слабости - на него лезли сразу трое. Приняв на щит одного, он, не глядя, ткнул вперед мечом, немедленно почувствовав, как железная полоса, почти не встретив сопротивления, вошла во что-то мягкое. Дернул назад, чтобы успеть отбить смертельный удар огромного цепа, вознамерившегося размозжить ему голову. Увидел изумившееся лицо противника, его ровесника - без шлема, в мягкой войлочной шляпе. Удивился сам, но, не раздумывая, рубанул мечом. На землю упала рука, все еще сжимавшая цеп. Еще удар и обезглавленное тело рухнуло под ноги следующему солдату, лезущему через засеку. Скоро Марку стало казаться, что не было ни Эмильки, ни долгой дороги, ни бессонных тревожных ночей на привалах. Вся его жизнь только и состояла из одних движений щитом и мечом. От рождения стоял он здесь, и до смерти будет стоять. И так Марка эта мысль захватила, что он не выдержал и оглянулся. Справа, уже не отпуская шуточек, стоял Мюррей. Слева бился Керден - огромный как скала, и такой же непоколебимо спокойный перед волнами, накатывавшими на него. А две линии напирали друг на друга, пеной вскипал блеск мечей и снова терялся в черной гуще сражавшихся. Падали трупы бессчетно, но не в силах была северная пехота прорваться сквозь стену из щитов.
- Погоди, не лезь поперек батьки в пекло! Куда ты сейчас будешь соваться? Здрасьте, я - ваша тетя? Что смеешься?
- Ничего. Но отчего такая уверенность, что они примут нас после?
- Примут. Посмотри на их порядки - пехота растянута по всему периметру. А кавалерия - только лишь на флангах. А у северян она как на флангах, так и по центру. Нашу пехоту сомнут за здорово живешь сразу, как только она сунется за засеку!
- Не сунется она.
- Сунется. И пешие пойдут, и кавалерия поскачет - как миленькие! Им же не землю отстаивать надо, а битву выигрывать. Не будут они сидеть.
Катилось солнце по небу огненным колесом, но не было жарко от него бившимся. Обливались они не потом, а кровью. И, падая, последние взгляды устремляли не в небеса, а в черную землю, взрытую ногами. В землю, которую одни защищали, а другие пришли завоевывать, но которая с одинаковой лаской обнимет и примет их всех после.
Дважды, подчиняясь сигналам труб, откатывалась пехота северян, и уже трижды менялись защитники холма, и каждый раз Керден силой уводил племянника в тыл, садил на землю, уговаривая как ребенка то попить водицы, то, сняв шлем, просто лил ее на макушку.
- Охолони чуток. - И хватал Марка за рукав, - успеешь. Дай другим порубиться вволю.
На втором отдыхе Марк решил утереться рушником, что украдкой передала ему Эмилька. Достал его из сумки, расстелил на колене, да так и остался сидеть, вперив взгляд в вышитый кусок ткани. Не была видна на нем вышивка - коричневой высохшей кровью покрыт был рушник.
Заметив это, Керден усмехнулся:
- А что ты, забыл, как утирался в прошлый раз? Не боись - не твоя.
Но в третий раз отдыха не получилось. Проревели трубы и, северяне в беспорядке ринулись вниз с холма. Рявкнули их имперские сестры, призывая всех воев вдогонку. Перелезая через трупы, завалившее подступы к засеке, ринулась пехота, поджимая фланги, чтобы дать дорогу кавалерии. Застоявшиеся кони храпели, спускаясь по пологим склонам.
- Давай-давай! Так их раз-эдак. Трусы паршивые - сбежали. Ничего, от нас не побегаешь! - Подгоняли своих подчиненных командиры.
Разгоряченные погоней пехотинцы как-то сразу не успели заметить, что северяне, заставив их спуститься с холма, резко остановились, пропуская вперед лучников. Неожиданно, так же, как и в первый раз зашелестело синеющее закатное небо. Захрипев, рядом с Марком упал с проткнутым горлом Мюррей. Не петь ему больше, - пронеслось в голове у Марка. Он брякнул на землю щит, чтобы прикрыть своего лучника. Сейчас не было спасительной засеки - голое поле, а впереди - враг.
Спешно заворачивала коней кавалерия, спасаясь от туч стрел за спинами своей пехоты. Рокотали барабаны, надрывали и без того осипшие голоса командиры, растягивая фронт, но вдруг задрожала земля и пехота северян начала расступаться. Между колоннами появились первые всадники. Они скакали медленно, но с каждым ярдом набирали разгон, чтобы врезаться в первые ряды имперской пехоты как косари в июльскую жару, снимая свою страшную жатву. Сверкала сталь, неумолимо опускавшаяся неутомимыми жнецами - падали как нива, вои. Полки смешали свои ряды в тщетной попытке устоять. А позади них бесновались всадники, запертые своей же пехотой.
Полковник Синей хоругви сидел на липовом пеньке. Грузная, начавшая уже оплывать фигура не помещалась на этом деревянном остатке. Чтобы удержаться де Бар упирался каблуком в мягкую лесную землю, но изредка со вздохом менял позу. Сесть более удобно ему не позволяла еще и выставленная вперед правая нога. Причиной тому была рана, которую полковник получил три месяца назад. На коже остался лишь шрам, но де Бар предпочитал лишний раз ногу в колене не сгибать. Одному богу известно, каково было полковнику в седле!
Полковник сменил позу, перенеся половину затекшего зада на пенек, машинально потер поясницу. Вот уже несколько минут он не сводил взгляда с воинов, доставленных ему дозорными дальнего поста. Оставленная здесь, в лесу позади холма, хоругвь была секретной и должна была оставаться таковой вплоть до приказа подмаршала. Но менее получаса назад прискакали двое дозорных с вестью, что в лес вошел большой отряд, не менее двух сотен. На известные слова не ответил, но по требованию остановился. Враждебных действий не предпринимал, а его командир требует встречи с де Баром.
- Ну что ж, - хмыкнул бывалый солдат. - Требует, так требует. Тащи их всех сюда.
Сидя на пеньке, полковник внимательно рассматривал прибывших, совершенно этого не стесняясь. Добротно одетые, на гладких конях, у иных под куртками кольчуги, на нескольких надеты бехтери. Наплечники, наручи и нагрудники не блестели, но зоркий глаз де Бара заметил царапины и вмятины. Под шлемами - лица зрелых воинов, есть молодежь. Правда, попались пару раз и совсем мальчишки. Особенно эти, двое, что стоят чуть впереди.
- Ну, кто тут хотел разговора?
С темно-гнедого коня спрыгнула маленькая фигурка. Стоявший рядом подросток подхватил повод.
- Я.
Много повидавший полковник поначалу вздрогнул от неожиданности, услышав женский голос, но натура взяла свое, и он улыбнулся:
- И что требуется от меня милой даме?
Подошедшая ближе сняла шлем и оказалась обладательницей вполне миловидного личика в окружении темных волос, забранных сзади в хвост, но сильно растрепавшихся под шлемом. На вкус де Бара, предпочитавшего городских мещаночек, лицо было чересчур породисто: с высокими скулами, четкими крыльями бровей над холодными серыми глазами.
- Даме - от вас ничего не требуется. Мне кажется, что это вам требуется помощь.
Тут не выдержал не только де Бар. Смеялись все: от рядового до сотников. Смеялись, хлопая себя по ляжкам, прислоняясь лбами к нервно вздрагивавшим лошадям.
Однако, переждав бурю хохота, девушка изящно наклонила голову и улыбнулась, чуть поддернув вверх уголки губ:
- Благодарю вас. Всегда мечтала быть предметом всеобщего внимания, но на такое я даже не могла рассчитывать. Замечательно!
Хохотнув в последний раз, де Бар остановился. Итак, попался крепкий орешек. Но что, в самом деле, ей понадобилось? Не уловка ли это северян? Но чувством, принадлежавшим с рождения каждому, в чьих жилах текла кровь Старших, он понимал, что перед ними - не люди. Пусть полукровки, квартероны, но кровники. В таком случае загадка становилась еще неразрешимей. Полковник знал, что в северных графствах все нелюди находятся вне закона, тогда перед ним - друзья? Или наемники, продавшиеся за деньги купеческого Союза? Деньги - это оружие, страшнее которого еще ничего не сумели придумать.
Полковник повозил языком по зубам, цыкнул и пощупал сломанный зуб - больно. Не иначе, придется после боя выдирать. Жалко. Посмотрел на собеседницу - ее глаза прищурились, ноздри слегка дернулись. Ага - задело, - подумал де Бар, но в следующий миг с ошеломлением услышал громкий чих. Девушка медленно стянула перчатку с правой руки, прижав пальцы к носу, и полковник, разглядывая точеную кисть, не смог удержаться от вопроса:
- Не будете ли вы любезны, все же представить мне вашего предводителя?
- Простите?
Де Бар кашлянул в сторону, напоминая самому себе персонажа из рыночной пантомимы:
- Э-э, не хотите ли вы сказать, что сами, - он позволил себе смешок, - водите, так сказать, вот этих людей.