...Странница вышла из леса и увидела: Дом. Он был большой, но какой-то нелепый, весь скособоченный, со смешливо-страдальческим выражением на лице. Казалось, он был обит пепельно-черным бархатом - такой цвет приняли от старости и сырости его бревенчатые стены. А крыша была подобна лохматой шапке, нахлобученной наспех и насмех, латанной и перелатанной много раз. Крыльцо же было настолько перекошено, что только ступи - и Дом рухнет. Навес над крыльцом когда-то покоился на двух резных столбцах, но один из них, видно, сгнил, и неведомые хозяева подменили его корявой уродливой жердью. Из-за этой подпорки Дом походил на нищего с деревянной ногой, полуслепым взором и дребезжащим голосом.
Она решила, что дальше не пойдет и остановится здесь. И Дом, увидев, какая она усталая, продрогшая и промокшая, вспомнил о своем назначении - служить людям - и с трудом раскрыл перед нею сработанную на века дубовую дверь.
2.
...И стали они жить вместе, что, однако, не значит - в согласии. Странница плакала по ночам и как будто чего-то ждала. Иногда она пела, и странно было Дому слышать такие песни.
3.
Ты для меня как свет в окне,
как щедрый ливень над полями.
Я для тебя - лишь сон во сне,
лишь тень с печальными очами.
Я стерегу скрипучий дом
с одной иконою старинной.
Он пахнет праведным теплом
и весь завешен паутиной.
Глушь. Бормотание болот.
Крик дергача в вечерних травах.
Никто сюда не забретет -
одна - налево и направо.
Но вот насупятся леса,
и ночь сомкнет кольцо осады.
И зажигаются Глаза,
всевопрошающи и святы.
Сквозь паутинную тюрьму,
сквозь черных трещин мельтешенье,
горит душа в моем дому -
и требует себе служенья!
Лепечут в комнате цветы -
"Кто там?" - и никнут от испуга.
Бог пращуров, простишь ли ты? -
я не пойду в тот темный угол.
Я ветхих таинств не ищу!
Уж лучше наберусь отваги,
и как маяк, зажгу свечу
тому, кто странствует во мраке,
тому, кто плачет в тишине,
сверкая волчьими очами
на дальний свет, на свет в окне,
мой свет отчаянный ночами...
Глушь. Бормотание болот.
Чадит свеча сквозь сумрак млечный.
Никто - я знаю - не придет.
Но ожиданье - бесконечно...
4.
..."Вот они снова - ве-ерность, любо-овь... Нет, милая, слушай, не прекословь - разве же пара таких пустяков сравнится с прочностью бревен, горшков, кочерги, дымохода, болотных сапог? Десять колен народились и умерли в этих стенах, и у каждого были: вера, надежда и страх, и мечтанья, и песни, и всякие там небылицы - любовь, да верность, да райские птицы... А ведь что уцелело? Не дух и не тело! Печь, колыбель, стол, кровать да скамья, и даже кое-что из тряпья... Вон хозяйские сапоги уцелели, хоть лет уж сорок стояли без цели. Последний хозяин, чтоб не попортили мыши, прицепил их в сенях под самой крышей. Подует ветер, качнет веревку - сапоги зашагают по воздуху ловко, а тот, для кого их сшили когда-то, истлел - подле деда, отца и брата"...
5.
В отчаньянии она вновь уходила из Дома в лес, и блуждала там без еды и крова, пока не падала от изнеможения, запутавшись в от начала мира не кошеных травах. Но лес убаюкивал ее, вливал в ее члены живую упругость, питал ее плоть соком стеблей и ягод - и, сколько бы раз ни пыталась она уйти навеки из этих мест - возвращал ее тайными заклятыми тропами всё на ту же опушку: к Дому.
А Дом и сам не бывал дома. Обиженный и раздосадованный, он тоже, случалось, уходил, куда окна глядят, и блуждал, скрипя и шатаясь, по мшистым болотам. Но, как и Странница, всякий раз возвращался назад и долго устраивался на прежнем месте, как ворчливая курица на насесте, и делал вид, что прогулки эти - дело ему привычное, и только в глубокой ночи, вздрагивая от острого жальца щекотавшей его чрево свечи, говорил он нехотя Страннице: "Ложилась бы спать, горемычная"...
6.
Постепенно она смирилась и свыклась с его поучениями. Завела себе огород, починила найденную в комоде одежду, заготовила на зиму дров, наполнила кой-какими припасами погреб...
На запах еды и жилья притянулся кем-то брошенный и еще не успевший оволчиться пес.
И она перестала ждать, перестала петь - и почти позабыла, зачем избрала себе долю Странницы.
7.
Однажды дремотным осенним вечером к Дому пожаловал Гость. Сквозь удушливый дым заката Дом не понял, кто это - и раскрыл перед Гостем дверь. Тот беззвучно проник в пропахший грибами покой скуповато натопленной комнаты. Было слышно, как шуркают в подполе мыши. А в углу заливался сверчок. За столом сидела Странница - и волосы ее светились белизной в полумраке. Когда жалкий луч чадящего света пролился на Гостя, она тихо вскрикнула - и затих сверчок, и прервалось мышиное шурканье, и погасла свеча.
- Собирайся, пора, - молвил Гость, и холодный металл в его голосе выдал невообразимый обман.
- Ты зачем... в этом облике? - сокрушенно спросила Странница.
- Чтоб тебе было легче.
- Не надо. Теперь всё равно.
- Как желаешь.
И долгожданный, желанный, заветный, запретный облик дрогнул и уплыл вслед за дымом свечи в окно, а сквозь него проступили чужие, ледяные, стальные черты...
Зазвенело стекло. Потянуло холодом - сначала легким и нежным, потом - пробирающим до костей, наконец - парализующим всякую волю и мысль - и Странницу закружило и вытянуло вместе с Гостем, и понесло с потоком морозного воздуха над дымной вечерей зарей, над сырой землей с ее болотами и лесами, деревнями и городами, в которых стояли тысячи черных домов и равнодушно горели чужие окна...
Последнее, что она успела услышать - как взвыл ее пес.
8.
Дом стоит до сих пор. Он еще больше почернел и покосился. Только всё в нем теперь - и бревенчатые стены, и печь, и скамья, и горшки, и ухваты, и сапоги на веревке - всё пропитано горьким соком ожидания - единственного наследства Странницы. Дом уже никуда не ходит, а смотрит день и ночь: не идет ли тот, кого завещано ждать. Ожидание придает ему силы, а то он давно бы рассыпался от старости. Из вечера в вечер, из ночи в ночь - на окне загорается свеча.