Кирикевич Виталий Владимирович : другие произведения.

1. Как я попал в военный оркестр, не умея играть ни на одном духовом инструменте

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В своих армейских воспоминаниях я старался передать особую атмосферу отношений как внутри коллектива военного оркестра, своеобразной военной элиты, так и некоторую курьёзность несоответствия содержания (люди от искусства) и формы (нелепые мундиры, галифе и сапоги и солдафонское окружение в военном городке).
  Как я попал в военный оркестр, не умея играть ни на одном духовом инструменте
   (минитрилогия - мои армейские воспоминания, часть первая)
   Мне повезло учиться в элитной школе, киевской специальной музыкальной 10-летке
  им. Н.В. Лысенко, где обучали и музыкальным и общеобразовательным дисциплинам (учился по классу виолончели у И.Г. Зарицкого).
  Со мной в украинском классе и параллельном русском учились Юра Шамо (сын Игоря Шамо, автора гимна Киева "Як тебе не любити, Києве мiй"), Ляля Лазаренко (дочь композитора), Саша Андриевский (сын канд. техн. наук), Юра Василенко (сын певца и канд. музыковедческих наук), Юра Кравцов (сын концертмейстера виолончельной группы оркестра оперного театра), Игорь Пясковский (сын полковника), ставший доктором искусствоведения (Пясковский, Игорь Болеславович - Википедия (wikipedia.org) и другие дети гуманитарной и технической интеллигенции.
  Классом старше хорошо знал скрипача Толю Мельникова, ныне профессора в Хельсински (https://www.kino-teatr.ru/kino/acter/c/sov/2798/bio/), с которым мы играли в школьном квартете, в старших классах делили первые места на школьных конкурсах струнно-смычковой группы, в 1963-м году, как наиболее одаренные из 250-и учеников школы, были на особом льготном индивидуальном положении, а 1964-м году давали концерт с филармоническим оркестром в зале консерватории (Толя играл Сен Санса "Интродукция и рондо каприччиозо" и ещё что-то, а я концерт Сен Санса для виолончели с оркестром).
  Также старше классом помню наглядно Володю Быстрякова, пианиста, призёра международного конкурса, композитора, одного из ведущих юмористической передачи "Золотой гусак", сегодня одного из немногих в среде шоу-индустрии честных мужественных людей, говорящих правду (https://stuki-druki.com/authors/Bystryakov-Wladimir.php).
  Классом ниже учился Володя Кошуба, сегодня единственный в Украине органист в звании народного артиста (в 2007 году, когда ему присвоили звание, он сидел у нас в кухне на стрижке двух своих собачек и предлагал контрамарки на свои концерты).
  В 1964 году я играл Чайковского "Вариации на тему рококо" - Зарицкий готовил со мной обязательную часть программы для международного конкурса им. Чайковского, которую предполагалось продолжить в консерватории под руководством, тогда ещё доцента, Вадима Сергеевича Червова.
   Любил ли я музыку? В целом, скорее, нравилась, но виолончелью я был пленён. В кантилене грудной тембр поющей виолончели под влиянием внутренних опиатов резонировал во мне трепетом души и неземным блаженством, однако по ряду внутренних причин, о которых нелегко вспоминать, после 10-го класса, в 1964 году я "сошёл с дистанции" - ушёл из школы.
  В этой школе, в те "доисторические" времена мальчики не дрались, не матерились и даже не касались сексуальных тем, как "запретных", например, фрейдистских проблем пубертата. Профессиональный музыкальный уровень учеников 10-летки был чрезвычайно высок, ввиду ежегодного отсева. А общий состав пополнялся наиболее талантливыми учениками музыкальных 7-леток. Ввиду того, что подавляющая часть выпускников школы поступала в киевскую и другие консерватории, в учебной программе не было урока труда, черчения, не было производственной практики и фактически не было физкультуры, т.к. юные музыканты берегли пальцы.
  И вот, решив круто изменить судьбу, выйдя из этой "ватной" среды, из этого замкнутого в себе музыкального мирка, я, по сути ребёнок, плохо приспособленный к "дворовой" среде, после неудачных попыток поступления в КПИ, попадаю в армию.
   Служба началась осенью в палаточном городке на 200 человек (по 50 человек в роте, по 10 в палатке), куда нас привели холодной ночью разгорячённых после бани.
  И прямо с этой ночи и начались мои терзания. Стояло 20 палаток и в одной из них почему-то не хватало 10-й койки. Вопрос на сообразительность: "Кто пролежал до утра в тонком х/б, ничем не накрытый, спиной на холодной кирпичной кладке?" (через пол года после лёгкой простуды это аукнулось мне месячным лечением плеврита в санбате). Забегая вперёд, скажу, что очень скоро сказалось моё воспитание в среде отпрысков интеллигенции, и я, проявив характер, не сошёлся в этических позициях с лидерской группой палатки и, как результат, оказался с ней в контрах. Но это было лишь досадным фоном.
   Самое "весёлое" начиналось сутра, в 6-00, когда по команде "Рота, подъём" мы выстраивались колонной (5 на 10), после чего следовала команда "Бегом марш".
  В 100-а метрах от палаток, под лесом, стояли, закреплённые за ротой два деревянных нужника, каждый с 10-ю дырами без перегородок. Половина роты забегала вовнутрь, а остальные выстраивались вокруг импровизированным каре и весёлыми фонтанчиками орошали окаменевшую землю. Я охотно вписался бы в эту картину, достойную кисти живописца, если бы на мою беду на миру у меня, извините за эти подробности, физиологически не заклинивало "крантик", и, пока я добегал до ближайшего куста, сержант кричал: "Рота, строиться. Бегом марш!".
  И вот, ежеутренне, в течение полутора месяца, я имел это "счастье" с полным мочевиком, мама родная, бежать "разминочные" 3 км. В добавок ко всему, ввиду невысокого роста, излишнего, примерно, на 10 кг веса и неспортивности, когда не ноги меня несли, а я их волочил за собой, как чугунные гири, я изо всех сил старался бодриться и не думать о римских галерах и египетской каторге.
  В ходе забега первоначальный строй по ранжиру нарушался, т.к. слабые отставали.
  Рядом с хвостом роты бежал на легке, в кедах вместо сапог, сержант-"старик"
  (3-й год службы тогда называли стариками) и, отводя душу, незлобиво покрикивал:
  "Подтянись, салаги! Кто последний придёт - сортиры драить".
  И из этих деревянных сортиров, насквозь пропитанных многолетними стараниями бойцов, сортиров, к которым подчас и подойти-то без потери чувств можно было только с наветренной стороны, не вылазить бы мне все полтора месяца карантина (курса молодого бойца), если бы не один человек. Прошло более полувека, а я до сих пор с благодарностью вспоминаю о нём.
  По конституции он был маленьким, тонкокостным, тщедушным - ну чисто заморыш Бухенвальда. И вот он как раз и был единственным в роте, кого мне удавалось обгонять.
   Каждое утро, в 6-00, когда мы выстраивались для 3-х километрового забега, я оглядывался, с надеждой ища глазами своего доходягу, а увидев его в строю,
  облегчённо вздыхал и, мысленно взывая к небесам, искренне желал ему здоровья.
   Когда в конце октября мы покидали палаточный городок, на земле и палатках лежал иней. Палатки, естественно, не отапливались. Мы спали под байковыми одеялами в х/б. По ночам зусман был такой, что подушка становилась мокрой от непроизвольно тёкших во сне слёз.
   Нас повезли в Венгрию. Чоп поезд проехал ночью. И ночью в Дебрецене нас распределили по полкам. Я попал в дивизионный танковый полк. За границей полагалось пройти ещё раз 1,5-месячный карантин. Казарма была одной комнатой на 100 человек с койками в два яруса - все прелести общежития и не заскучаешь. Но были нормальные туалеты - наконец, сбылась моя выстраданная мечта.
  Распорядок был, если мне не изменяет память, такой: подъём, туалет, бег 3 км, умывание, завтрак, изучение устава и шагистика, обед, копание траншей, ужин, личное время, отбой.
  Иногда после обеда нас водили в помощь танкистам, готовившим танки к консервации после полевых учений. Запомнилась зачистка ствола. Чтобы загнать шомпол в ствол танка, потребовалось человек восемь.
  - Теперь на себя, - скомандовал ст. сержант, командир танка.
  Мы рванули, но шомпол не сдвинулся.
  - А ну-ка, сачки, салаги ё..., налегли, - крикнул командир, - раз, два - взяли, раз, два - взяли.
  Когда мы с трудом и божьей помощью, по сантиметру, еле вытянули это чудо из ствола, командир нас несколько озадачил:
  - Так, не расслабляться, загоняем шомпол обратно.
  После нескольких таких циклов, несмотря на мороз, по спине текли струи пота.
  "Думай, слон, думай", - всё чаще стал повторять я себе.
   В этом венгерском карантине с первых дней после обеда музыкантов-духовиков отпускали в музстудию, а поющие шли в хор в дом офицеров. "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих", - вспомнил я классиков и при первой возможности сбЕгал в дом офицеров, нашёл руководителя хора и, сказав, что у меня музыкальное образование, был записан в небольшой хоровой ансамбль. Вскоре, однако, выяснилось, что хор - это лишь временное пристанище и только до новогоднего концерта.
   И вот тут я уже начал суетиться по-взрослому. Только непреодолимая сила могла бы меня тогда остановить в поиске места выживания.
   По моей просьбе родители прислали мне школьный табель за 10-й класс, который я теперь всегда носил в нагрудном кармане. Встретив дирижёра полкового оркестра, я переговорил с ним о своих возможных перспективах. Рассмотрев мой табель, он сказал, что не духовика он может взять только на большой барабан, но, к сожалению, для этого я не подхожу по росту.
  Узнав, что в штабе дивизии есть писари, я долго корпел, вспоминая каллиграфию,
  над образцом своего почерка. С этим "шедевром", выбрав свободную "минутку",
  я прискакал в штаб и нашёл там старшину писарей. На заявленное мною желание служить писарем, старшина высокомерно посмотрел на меня, поморщился и спросил:
  - С чего вы взяли, что можете быть писарем?
  По тону вопроса я уже догадался, что сунулся без протекции в "святая святых" - в элитное подразделение. И уже без какой-либо надежды, но всё же стараясь сохранить внешнюю строгость и солидность, я аккуратно развернул лист с образцом почерка и вручил его старшине. Небрежно мельком глянув на текст, он тут же вернул его мне:
  - Такой почерк у половины полка, и все хотят быть писарями, - отрезал старшина, как бы говоря: "Куда ты, родной, со свиным рылом да в калашный ряд?".
   В карантине не полагалось отлучаться без разрешения, и свободного времени до ужина практически не было, но неугасимая мотивация самоспасения вынуждала меня упорно выискивать момент для очередных рывков в поиске места под солнцем.
  Собрался было подойти к полковому фотографу, но кто-то подсказал, что он работает один.
   Тогда я направился к заведующему складом сухих продуктов, как его называли, хлеборезчику. Это был высокий красивый подтянутый парень в подогнанном по фигуре х/б, в выглаженных утюгом до блеска яловых сапогах с голенищами гармошкой . Настоящий солдат-денди. Но, как оказалось, и он обходился без верного Санчо Панса, на роль которого я, понимаете ли, замахнулся.
   Хотел пойти попроситься в радисты, но кроме знания ти-ти-ти-таа-таа-таа-ти-ти-ти
  (SOS), ничего толкового о радио и радиосвязи мою голову не обременяло.
   В полку был свой свинарник с чудными питомцами, но я, к сожалению, даже не знал с какой стороны подходить к этим милым зверюшкам.
   Вскоре, узнав где находится художественная мастерская, я смело направился на собеседование. Вообще, в школе по рисованию мне всегда ставили трояк. И то, я думаю, из жалости, т.к. я не мог нарисовать даже стакан. Но, прочитав в своё время "Золотой телёнок" Ильфа и Петрова, я знал, что обводя кистью лежачего человека, можно получить его силуэт. А когда однажды в 10-м классе я неосторожно похвастался, что нашёл способ перенесения и масштабирования изображения по точкам с открытки на чистый лист, предварительно нанеся на них мелкую сетку, меня тут же назначили бессменным редактором классной стенгазеты. И вот с этим "багажом", воодушевлённый былыми "успехами", я нахально пришёл к полковому художнику. Поговорив со мной о разных пустяках и, видимо, почувствовав родственную душу, художник так огорчился, что я опоздал, и ему уже назначили помощника, что я чуть было не сознался в том, как ему повезло...
  Какая-то добрая душа подсказала, что ремонтники не заступают в наряд в караул.
  Понимая, что это была хоть какая-то профессия, я ломанулся в рем. мастерскую, нашёл капитана ремроты и сказал, что я по профессии слесарь-ремонтник.
  Смелости мне придавало то, что до армии я успел немного поработать слесарем-сверловщиком. Я умел лихо сверлить с безразмерным плюсовым допуском технологические отверстия в резьбовых колонках для вставного стержня закручивания.
  - По какому разряду работали? - спросил капитан.
  - По третьему, - не моргнув глазом ответил я.
  - О, это редкий случай. А какие станки ремонтировали?
  - Сверлильные, - уж с ними я как-нибудь справлюсь, подумал я.
  - А токарные?
  - Ну, были, - уклончиво ответил я, - но, в основном, сверлильные, - уверенно добавил, желая вырулить на твёрдую почву.
  - Хорошо, - сказал капитан, - я вас записываю.
  - Гора родила мышь, - подумал я, - но это хоть что-то.
   Куда податься? Везде или срыв, или неопределённость, везде дисбаланс - "хотелок" много, а результатов "нiт".
  В середине декабря перед отбоем в казарму вошёл сержант с лирами на погонах и объявил:
  - Завтра, к 9-00 явиться в оркестровую студию Маркину, Чернышу, Чемоданову, Куценко, Кирикевичу и Тесленко.
  Я не верил своим ушам и, подойдя поближе, обратился:
  - Извините, я далеко стоял. Как вы назвали фамилию, Кирикевич?
  - Да, Кирикевич, - сверил сержант со списком.
  - Понятно, - сдержанно сказал я, хотя сердце пошло в разгон, душа ликовала - вот цель желанная... Я не задавал вопросов, т.к. в оркестре готов был таскать на себе хоть по два больших барабана.
  Оркестровая студия находилась в одноэтажном здании, примыкавшем к солдатскому клубу, отапливалась двумя "буржуйками" и состояла из прихожей с соответствующими удобствами и двух комнат. Одна небольшая на 15 кв. м. Здесь стоял стеллаж во всю стену с оббитыми бархатом разными по величине ячейками и занавесью. В ячейках размещались музыкальные инструменты. Часть стеллажа отводилась под шинели. Рядом стояла старого типа деревянная двухрядная вешалка. У противоположной стороны был письменный стол со стулом. Комната считалась кабинетом дирижёра и, когда он сюда заходил, все из деликатности выходили. Вторая комната площадью 35-40 кв. м, для звукопоглощения оббитая красным бархатом, была залом для общеоркестровых репетиций. В одном углу был столик, где можно было написать письмо. В другом стоял небольшой стеллаж для нот и личного небогатого солдатского "скарба". Под стеной с тремя окнами стояли 20 стульев, которые при общих репетициях устанавливались тремя дугообразными рядами: впереди деревянные инструменты, затем овальная медь, а позади трубы и большой барабан с тарелками.
  Напротив окон возвышался дирижёрский подиум со стулом на нём и массивным деревянным пультом для партитуры.
  В 9-00 я вошёл в репетиционный зал. Музыканты срочники и сверхсрочники, кто сидя, кто стоя, кто с нот, кто по памяти, повторяли для разогрева пальцев и губ те или иные части своих партий, сложные пассажи, различные фиоритуры - в общем, кто во что горазд.
   Задавленный этой какофонией и незнакомой обстановкой, я замер у двери, чувствуя себя явно лишним. На меня никто не обращал внимание, пока старшина оркестра не заметил меня и не крикнул:
  - Сейчас подойдёт дирижёр.
  К моему облегчению дверь открылась и в проёме выросла высокая фигура дирижёра.
  Старшина спокойно и привычно скомандовал:
  - Оркестр, смирно!
  - Вольно, - также формально ответил дирижёр.
  Повернувшись ко мне, он с экспрессией произнёс:
  - Ну, Кирикевич, ты мне достался кровью! Только что в штабе сцепились с капитаном ремроты. Он кричит:
  - Ты у меня специалиста хочешь отнять! Он у меня единственный слесарь-ремонтник с 3-им разрядом!
  А ему кричу в ответ:
  - Какой слесарь? Какой специалист? Он виолончелист. У него среднее музыкальное образование. Я его документы в руках держал - табели музыкальной 10-летки.
  Так он с первого раза не понял и упёрся.
  - Кирикевич - мой, он у меня в списке.
  - На кой ляд тебе музыкант?
  - Он слесарь-ремонтник.
  - С чего ты взял?
  - Я с ним разговаривал.
  - А ты уши развесил... Так, не морочь голову. Ещё раз говорю, он музыкант и я его забираю, или мы идём к командиру. В общем, еле отбился, - победно завершил тираду дирижёр.
  Я с облегчением вздохнул и порадовался и за себя, и за капитана ремроты - я бы ему там наработал...
  Подойдя к стеллажу с музыкальными инструментами, дирижёр вытащил из ячейки
  альт (овальный медный духовой инструмент) и передал его мне. Я дунул и... ничего - инструмент, к моей крайней досаде, не отозвался. Я отчаянно проделывал губами и щеками мыслимые и немыслимые движения, но этот "гад" только злобно шипел.
  Ну, холера ясна! Я столько усилий приложил на этом тернистом пути, так сложно шёл к заветной цели, казалось, оставалось лишь прорвать финишную ленту, и тут такой облом... У меня всё рухнуло внутри от предчувствия, что сейчас меня по профнепригодности интеллигентно куда-то пошлют...
  Дирижёр вытащил мундштук из альта и дал его мне со словами:
  - Плюнь в него.
  Я был так расстроен, что с недоверчивостью вопросительно посмотрел на дирижёра.
  - Да-да, - ободряюще добавил дирижёр, видя мою нерешительность, - прислони мундштук к губам и делай плевательные движения. И так до вечера.
   Из окон студии открывался вид на сопку, вокруг которой мы в карантине каждое утро пробегали всё те же 3 км. Я, поплёвывая в мундштук, тоскливо смотрел на сопку и вспомнил короткий анекдот: "Пока всё хорошо, сказал в начале падения парашютист, у которого не раскрылся парашют". Ой, бегать мне, с моей удачей, все три года вокруг этой сопки, париться в танке шестёркой-заряжающим, подавая на скорость снаряды весом 25кг, и с любовью "кувалдометром" разбирать траки, а затем чистить и смазывать "шмаравидлом" это чудище, Т-62.
   Утром следующего дня, только лишь зайдя в студию, я, одержимый желанием не упустить свой последний шанс на выживание, торопливо направился к стеллажу.
  Вынув из ячейки альт и вогнав в него мундштук, пока никто не зашёл в комнату, поднатужившись, я, что было мочи, дунул в него. Ага-а-а... Такого драйва бедняга-альт явно не ожидал и в ответ замычал, как испуганная корова. Он ещё не издал ни одного приличного звука, но душа моя сладко заныла - Боже, как я был счастлив в этот момент!
  - Жизнь налаживается, чёрт возьми, - внутренне кричал я.
  Схватив пюпитр, как окрылённый, быстрыми шагами войдя в зал, водрузив на пюпитр самоучитель, я, с облегчением спасённого утопающего, осел на стуле.
  - Во всём остальном, - мысленно говорил я себе, - я уж как-нибудь разберусь.
  Через месяц я знал наизусть весь обязательный репертуар и свободно читал с листа любую, в общем-то несложную, партию альта. А ещё через месяц мы с моими армейскими друзьями, кларнетистом Витей Куценко и трубачом Женей Чемодановым, достали учебники по математике и физике и, пренебрегая уставным порядком, стали и в дозволенное, и в недозволенное время готовиться к нескорому поступлению во ВТУЗ.
  Как-то во время общеоркестровой репетиции Жека несущественно ошибся - киксанул "по тихому", но дирижёр тут же использовал это для "вливания":
  - Вот я ещё раз замечу эту вашу арифметику в часы самоподготовки - сразу все книжки в печку. Абитура, ёлы-палы... Вы у меня к дембелю таблицу умножения забудете...
  
  ЮГВ (южная группа войск) Венгрия
  Эстергом-табор в/ч 61500
  1966-1969гг
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"