Защита дипломной на другом фланге перевалила за экватор, и Ева послала дюжего парня, ассистирующего на снятии-развешивании плакатов, на верхнюю галерею аудитории, где ждало своего часа её ватманное хозяйство. Туда же ушёл и недавно "отстрелявшийся" дипломник, чьи плакаты ещё красовались перед аудиторией. И, наверное, заблудились они там среди свисающих и шуршащих гроздей ватмана. А может, решили перекурить, благо учёным мужам предстояло ещё поразвлечься вопросами-ответами с заканчивающим доклад.
Но, на Евино горе, вопрос оказался только один, вялый, на него последовал быстрый чёткий ответ. Растерянно повертев головой, председатель начал зачитывать отзывы.
Наша дипломница пришла в отчаяние. Её нога было рванулась, но голова сразу же сообразила, что без шума на своих "гвоздиках" не успеешь пробежать по лестнице наверх и спуститься вниз. А шуметь — ох! — не хотелось! Ведь всем известно, что учёная комиссия не вникает в суть докладов, и когда придёт пора распределять разнарядочные одну-две четвёрки, кто-нибудь вполне может брякнуть: "А вот она нашумела" или "А вот такой-то долго кашлял перед докладом". И всё — четвёрка.
Ева сделала несколько отчаянных жестов, адресованных вверх: мол, зайдите на галерею, поторопите моих кавалеров! Ох, до чего же тупые оказались однокурсники! Пожимают плечами, улыбаются, разводят руками. Наконец кто-то внял и не спеша (как показалось) отправился в нужном направлении. А председатель уже читает вторую, последнюю рецензию!
Запросто на совещании могут припомнить: "А вот эта плакаты долго развешивала" и обязательная на группу четвёрка достанется ей! Ох, как не спеша выходят сверху два студента с её плакатами! И сколько ещё будут топать вниз. А председатель уже оглашает недостатки. Да ведь таковых записывают мало, дабы запрашиваемую пятёрку не замутить. Значит, сейчас каюк рецензии и объявят её выход. А эти козлы только начали спускаться, один даже плакатами за что-то задел, стал отцеплять и потерял несколько секунд.
Конечно, Ева не знала, что один из этих парней выполнял сейчас сверху важную миссию, и ему было не до спешки с её плакатами. Дело в том, что только что защитилась его девушка. Когда стояла перед всеми, одета была весьма скромно: длинная юбка, майка, лишь чуть-чуть обнажающая верхушку лифчика, волосы все в заколках, на носу очки. Но вот она защитилась и пошла вверх, на ходу снимая ненужные уже очки, а затем и вынимая заколки, распуская волосы. Верный парень помог ей довершить преобразование. Подол юбки оказался на "молнии" и легко отстегнулся, как в "Бриллиантовой руке", после чего помощник встал с коленей и полез на грудь. Оказалось, что верха чашек отворачиваются, как лацканы у пиджака, прижимая и отжимая вниз край топика, открывая мягкую нежную плоть до… но не будем уточнять. Разве такое дело быстро выполнишь? Поцарапать можно, и вообще, не обцеловать неприлично. Ну, пока, пойду этой, стеснительной нашей, с плакатами помогать.
Ева в отчаянии попыталась поставить ногу на стол-парту, куда влезали по плакатным делам — ладно, развесит сама, лишь бы поднесли, а если не успеет слезть, так прямо стоя на столе доклад и начнёт. Нет — мешает юбка. Зырк в сторону комиссии — кое-кто смотрит ещё на те плакаты, что-то говорит вполголоса окружающим, те кивают, большинство дремлет. У неё в запасе секунд десять-пятнадцать. Успею!
Девушка начала было заворачивать юбку, и тут вдруг холодок прогулялся по верху её ножек, как раз там, где бёдра идут от таза и трусы кончаются кантами. Вмиг кое-что вспомнилось, да так ярко, красочно встало в памяти, во всех подробностях, что руки растерянно опустились.
Да, курсе на втором, кажется, подружка Кира решила "вылечить" её от всегдашней застенчивости.
— Вспомни Самсона, — говорила она настойчиво. — Носил он новорожденного телёнка, носил, тот рос и рос себе незаметно, и в один прекрасный день выяснилось, что Самсону по силам поднять огромного быка. И Москва не сразу строилась. Впрочем, что я о далёком. Мы, девушки, не сразу, ой, как не сразу созреваем. Будь у тебя тело, как у новорожденной девочки, только по размерам больше, ты бы могла нагишом загорать, верно? Чего там! А вот созрела потихоньку, украсилась плодами женской плоти и до того стыдлива стала, что бикини тебя не всякое устроит. Но ведь пора избавляться!
От стеснительности или от бикини — Ева не поняла. Но согласилась попробовать по-самсоновски.
Пошли подружки в магазин женского белья и выбрали по комплекту маечка-трусики. Маечка безрукавная, очень лёгкая, но декольте умеренное, а внутри такая широкая упругая полоса — вместо отдельного лифчика. Ой-ёй-ёй, непривычна я к такому! Но длиной одёжка вполне приличная, пупок не в обиде. Зато трусики такие узенькие, по вертикали — только-только чтоб прикрыть, что просто обязаны прикрывать. И ни сантиметром выше. Хоть брей для надёжности.
Нет, брить, пожалуй, не стоит. Ещё соскользнёт всё с гладкого-то. Ведь чем держится девичий низ? Есть трусы на пояске по талии, ниже там шире. Есть трусики, чьи боковинки стискивают кожу на суживающихся книзу бёдрах. Есть стринги на лямочках, перекинутых через тазовые косточки. И есть "фиговые листочки", держащиеся на честном слове и ещё трении о "киску".
И хотя Евин выбор подпадал под категорию трусиков, трением (не только по бокам!) пренебрегать не следовало.
Кира выбрала комплект кремового цвета, а Ева потемнее — бежевого. Примерили, полюбовавшись на наклейку внутри трусов. Гигиена, однако! Стесняшку пришлось подстраховывать, вечно ей чудится, что вот-вот в примерочную просунется рука с мобильником-фотоаппаратом. Газеты трезвонят, что такое бывает, что редко кто выходят незаснятой, фотки печатают. А кабинки до колен — чтоб было видно, есть кто там или свободно. Голые женские ноги, переступающие, мелькают руки, бельё — всё это провоцирует. Недолго ли до греха? Зачем-то ведь оснащают мобилы объективами!
Но всё обошлось. Примерили, осмотрели друг друга с разных сторон и остались довольны. Испытывая трусы, повтягивали животы, поподпрыгивали. Сидят! Содрали с них наклейки, "дефлорировали".
И начала Ева носить купленную маечку каждый день. Сначала всё-таки пододевала лифчёнок — самый тоненький свой лифчёночек, купленный то ли по ошибке, то ли в минуту смелости, то ли по младодевичьему своему неведению, во что превращается дорогая французская тряпочка при растягвании. А она из тех, что с гордо поднятой головой носить можно (всё обтягивает в меру), а вот опускать взгляд… Всё же видно! И рвётся из уст "Ах!", и руки сами взлетают и скрещиваются. Купила вот — на первом курсе, за компанию с подругой, а когда рассмотрела, то носить не стала. Даже под домашний халат — а вдруг распахнётся? Даже под водолазку — всё ведь выпирает. Только вот сейчас пригодился. Кира всё пугала, виден, виден, говорила, двойной бюстгальтаж, крепко обнимая и проводя ладонями по спине, пытаясь "проявить" канты. Вот этот — вжик! — внутренний, а этот — тр-р-р! — маечный, да? Всем видно, что два! Кто так носит? Это как парням под джинсы плавки и ещё семейные трусы пододевать.
Она лукавила — маечка была сшита так искусно, что встроенный грудержак вообще не проявлял себя снаружи. Но Еве было приятно, что кто-то крепко гладит её по спине. Конечно, ничего там не расстегнёшь, но разве нельзя помечтать, просто помечтать, как тебя гладят, как в детстве мама, и к приятному из тех времён ощущению комфорта и родительской любви примешивается проблесками другое какое-то чувство, неизведанное, наклёвывающееся, в котором и признаться-то себе самой страшно. Поглаживания переходят в почти что драньё, а всё равно не отводишь руки, которые дальше входят в раж, обнимают, шлёпают, потом расстёгивают всё, что на тебе, стаскивают, обнажают суть, борясь с тобой, сопротивляющейся, но не в полную силу, а в предчувствии чего-то такого, чья новизна перевешивает даже какие-то страдания… Ой, что это я!
— Сниму, — шептала Ева, — ну… послезавтра.
— Сегодня бы уступила, я бы и надела сразу. Такой тоненький, как раз по мне.
— Ой, да у тебя ж такие "дынки", не подойдёт же. Или он лопнет, или они — от сжатия.
— За своих ручаюсь, а чужому не дам. Ха-ха! Ну, как?
Но Ева всё-таки несколько дней выгадала, а потом пошла на хитрость. Несколько дней носила полуминиюбку, а когда хватило духу не надевать лифчик, затянула низ в плотные джинсы. Чуть что — вспоминала, что снизу-то всё глухо, мысленно отправляла туда робеющую грудку, от позора подальше. Ох, как непривычно — чуть повернёшься, и по нежной груди скользит ткань, убегает. Не то, что в удобных тёплых чашках! Весь день ходила красная, никто ничего не понимал, думали даже, что заболела. Но на следующий день "болезнь" прошла, осталось только лёгкое покраснение.
Никому и не нужны её скромные прелести. А какая хорошая маечка! Вроде такой эластан, что даже пипочкам позволяет в себя вдавиться, а снаружи ничего такого не видно, холмики не острее лифчиковых. Но очертания — естественные, утолстокоженные, не как стандартные твёрдые чашки. Снизу груди чуток проседают — это отражается, соски тянет вверх — тоже можно, вглядевшись, понять, без грубого проступания, конечно. Всё-таки это два слоя, зря они шутя назвали свою "операцию" "препод злой — один слой".
Теперь очередь облегчить низ. Джинсы уступили место длинной плотной юбке, затем край пополз по ногам вверх, а материя начала легчать на глазах. Весной это смотрелось естественно.
Похоже, что так рос и телёнок у Самсона. Ой, что-то будет!
До настоящей мини-юбки, типа широкого пояса, Ева не дошла. Она и с затянутым-то верхом к перемычке между ножками трепетно относилась, не дай бог проглянет. Остановилась на юбке типа полумини. Но и она от коленок весьма высоко стоит, старые преподаватели хмурятся. Зато парни внимания не обращают. Впрочем, если насмотрятся настоящих мини — обращают. Ой, немодная!
И вот настало то майское утро. Ева загадала, что сделает это в тот день, когда температура утром достигнет двадцати по Цельсию. Конечно же, это произошло неожиданно. Взглянула утром на градусник, и просто замерло в груди. Но делать нечего. Разве что забыть?
Кира напомнила ей, успокоила. Она же — флагман твой и подстраховка, чего с ней-то бояться!
И всё же сердечко у нашей стесняшечки колотилось. Когда отвлекалась — поколачивалось. Особенно сильно, содрогая грудную клетку, заколотилось, когда подружки на большой перемене пошли в туалет.
Чтобы не привлекать лишнего внимания, с подобающими звуками справили свои дела. Ева тщательно промокнулась тампонами, потом натянула на сухое вместо бельевых те самые трусики. Юбку она через стенку кабинки передала своей подружке.
Они так условились. Юбка в руках или даже в сумочке наводит на мысль, что девушка была в ней, но разделась. Может быть, только что, может быть, прямо здесь. Значит, развратная девка. Ой, только не такие подозрения! Надо создать впечатление, что так всё и было, и как можно дольше якобы было. Может, девочка проснувшись надела свою обычную пару и так и в комнате ходила, и по всей общаге, и по дорожке к вузу, и по всему учебному корпусу. Привычка у неё такая, понимаете? И если её никто за всё это время не остановил, не выругал, не заставил одеться как следует, то вам-то чего беспокоиться? Ну, взглянули, нахмуриться разрешаю, если вы старенький и старомодненький, ну и идите своей дорогой. Моды молодёжной не знаете. А я такая вот, и дальше буду такою. А что? Не нагая же целиком!
Впрочем, Кира думала иначе. Если юбочку не забрать, то эта скромница может не решиться выглянуть в таком виде, засомневается, застыдится и снова оденется. Всё дело испортит. А так ей волей-неволей придётся выйти в намеченном виде. Куда денешься!
Поэтому Кира быстро схватила протянутую юбочку, отметила, как дрожит держащая её ручонка, спрятала в сумочку вместе со своей (держать в руках, будто только что скинула, не решалась и она) и смело вышла из кабинки. Перемолвилась парой слов со знакомыми, разглядывавшими себя в зеркало. Старалась, чтобы голос звучал бодро, жизнерадостно — ободрить Еву. Чтоб не просидела в кабинке до темноты, дурочка. И со словами: "Ев, я жду тебя снаружи!" вышла из туалета.
Над кабинкой появилось белое лицо. Наверно, Ева хотела крикнуть, что передумала, что отдай юбку, но не успела. Кира вышла очень быстро и к тому же вызвала небольшое замешательство. Маечка на ней была намного короче, чем они тогда покупали. Эх ты!
Правда, цвет был тот же самый. Наверное, укоротила втайне от меня. Теперь похоже на топик, даже короче. Скорее, на большой такой лифчик. Достаточно большой, чтобы претендовать на звание лифа — верхней одежды. Во всяком случае, не сугубо нижней. Ходить среди людей можно.
Укорот произошёл не ради выигрыша нескольких секунд. Кира и не подозревала даже, что их выиграет. Просто она хотела обнажиться больше подружки, чтобы та на её фоне казалась тепло одетой. Если я почти в бикини выхожу к людям, в учебный корпус, то тебе-то сам бог велел за мной идти.
Но Еве колотящееся и уходящее в пятки сердечко подсказало другое. А что, если "бикини" остановят и начнут костерить, на чём свет стоит? Здесь же любой мужчина может появиться, даже и декан — деканы тоже в туалет ходят. Кире-то что, ей всё нипочём, а вот Еве, коль скоро она к подружке присоединится, может попасть под горячую руку. Трусики-то на них одинаковые, да и верх, где декольте, — тоже. А так, без Киры, может, и не попало бы.
Ведь маечка длинная и полоска кожи между ней и трусиками еле заметная. Собственно, она и нужна-то для того только, чтобы обозначить раздельность, несходство со слитным купальником. Только лишь обозначить. И никаких пупков!
Выныривание пупка было запланировано Кирой на позже, но его владелица об этом ещё не знала.
Она нервно одёрнула майку, подтянула трусики. Собственно, майка была уже хорошо обкатана как верхняя одежда, а вот трусики обкатались только в общаге. Несколько недель она ходила в них по комнате, потом стала выбираться в кухню и ванную. То ли к счастью, то ли к сожалению, но попадались там одни девчонки. Они и сами-то ходили в похожем. Если парень вдруг зайдёт на кухню, то вместе не страшно, осьмушка его глаза на тебя приходится. Но в корпусе они же ходили в приличном. Выходит, я первая так. Почему раньше не подумала? Ужас!
Но если бы с трусиками было что-нибудь не так, кухонные девчонки, конечно, сказали бы.
Всё время их тянуло подтягивать, но Кира повторяла: "Не тяни, оставь". И верно, хорошо они сшиты, трусики эти, и сидят плотно, даром что ниже тазовых косточек лямочки. Поддёргивать — это не от спадания, это от стеснительности. А её обнаруживать на людях незачем. Так что руки прочь от пояска!
Воистину, каким судом сама себя судишь, таким и людей себя судить приучишь.
Ева расслабилась, насколько могла. Я выгляжу прилично, я веду себя естественно — твердила она самой себе. И всё же страшновато. Может, погодить ещё минутку?
И тут её пронзила шальная мысль. Кира, её подружка Кира, безо всякой аутогенной тренировки чувствует себя раскованно, не комплексует. И если вдруг встретит знакомых, а те её куда-то пригласят, то может ведь и уйти! Не то чтобы сознательно бросит, но ведь может призабыть или ещё как. Может, в расчёте на скоро вернуться уйдёт. И пропадёт. А я… Одна, почти без ничего, в учебном корпусе, где все одетые. И юбка-то ведь у неё!
Пока подружку не увели, надо выбираться. Надо! Страх остаться одной перевесил сомнения. В конце концов, перебежать от кабинки до Киры — это всё равно как от корпуса к корпусу зимой по морозцу, как она вместе с бесшабашными девчонками иногда бегала. Холодом обожжёт, но потом ничего, отогреешься. И вот Ева вышла из кабинки, скосила глаза в сторону девиц — нет, никто внимания не обращает — и бодро направилась к выходу.
Вышла в общий тамбур туалетов. Помедлила. Дверь могла распахнуться и задеть её, особенно плохо, если бы ворвалась ватага парней. Нет, вроде тихо. Осторожно приотворим внешнюю дверь, высунем мордочку…
О чудо! — Кира в своём бикини стоит у окна, раскованно так себя держит и разговаривает с кем-то. Стоит полуспиной, меня пока не видит. Что ж, всё в порядке, перебежка в несколько шагов всего. Пустяки!
И тут по верху её ног, по паху и прогулялся тот самый холодок. Небольшое движение воздуха, не более, но эффект оказал поразительный. Ева и не подозревала, как много значит тёплое ощущение в этой части тела. Тепло — значит, всё в порядке, закрыто всё, что надо у честной девушки, и довольно плотно закрыто. Всё прилично, всё в порядке, можно жить среди людей. А холодно — значит, голая! Даже как будто за канты задул проклятый ветерок, как будто по животу прогулялся, высветил, то есть выветрил наготу. Ужас!
Главное, когда она одна или наедине с подругой, это ощущение не пугало. Холодновато, ну и холодновато. Иногда даже приятно было. Не индикатор наготы, когда нагота уместна. Но на людях — нет, это громкий сигнал о непорядке в поведении, в репутации, чёрт возьми. И бьёт этот самый сигнал в самое сердце, заставляет замирать. Даже по-маленькому остро хочется.
Девичье сердечко чуть успокоилось, только когда Кира повернулась и призывно махнула рукой. Даже подобие улыбки появилось. Девушка, с которой разговаривала подруга, была в джинсовой двойке. Глядя на бюст, трудно было отвязаться от иллюзии задницы, всё те же приёмы кроя, широкие грубые швы, потёртость, как от сиденья, и даже карман нагрудный был по типу заднебрючного. Скрутись в кольцо и борьбу нанайских мальчиков разыгрывай.
И потёртости на груди нисколько не стыдится, хотя откуда она, если не от ласк? Может, не так всё и страшно? Скошенный взгляд вниз. Для пляжа более чем прилично. А здесь не те же люди, что и там, что ли? Не купаются доценты да профессора? Не в плавках ли? Вперёд!
Ева попыталась шагнуть вперёд — и не смогла. Что такое? Руки. Кисти рук. Они вцепились в косяки двери, пальцы аж побелели от напряжения.
Они сами! Я не хочу! Сами пальцы вцепились и не отпускают. Стеснительный рефлекс, который они с Кирой не предусмотрели. Да и как его предусмотришь без реальной опасности?
Хуже всего то, что заклинило обе руки. Не погладишь одной другую, не успокоишь, не расслабишь. А Кира не понимает, зовёт уже в полный голос. Внимание привлекает к самораспятой. Ни к чему это, ой, ни к чему!
Положение дурацкое. Со стороны ежели взглянуть: стоит девчонка в проёме и руки раскинула, наблюдает. Так хорошо стоять у дверей, выходящих в сад, на море, горы… но не в коридор же вузовский! Что там, спрашивается, наблюдать с мечтательным видом? Да и проход загораживает.
К счастью, в голову быстро пришла спасительная мысль. Руки мешают шагнуть вперёд, к людям, но они должны уступить шагу назад, в спасительное уединение кабинки. Туда и отступим, а потом схватим ручку за ручку крепенько и с усилием — вперёд!
И Ева резко шагнула назад.
Тамбур туалетов, как уже говорилось, был общим. И в эту минуту кто-то из посетителей мужского закончил там свои дела и именно в эту секунду вышел в тамбур и шагнул к двери.
Никто в эту дверь не входил спиной, и виднеющийся в проёме девичий зад означал, что опустошённая девочка выходит и сейчас выйдет. То есть поступит так, как поступают все на её месте, ориентированные лицом наружу. И можно не держать дистанцию, подойти почти вплотную…
Он ведь не знал, что девочка решила сегодня поступать не так, как все!
…и получить девичьим затылком в морду!
Да, мало приятного, когда в тебя, ничего не подозревающего, думающего уже о том, куда идти в корпусе, внезапно врезается девичье тело. Да ещё спиной, которая пожёстче переда у них будет. Пусть нетяжела девчонка, но фактор неожиданности, можно сказать, вероломности…
Парень крякнул, согнулся в пояснице, а голову постарался запрокинуть назад, чтобы уберечь хотя бы челюсть, раз нос уже пострадал. Чтобы удержаться на ногах, он выбросил вперёд руки, схватил первое, что под них подвернулось…
Это оказались Евины ручонки, чьи кулачки наконец-то отпустили косяки.
Если парень не понял, что происходит, то и девушка не поняла. Её, всего лишь отступившую перед рывком, зачем-то схватили за руки и стали выворачивать. Не взвизгнуть в таком состоянии просто невозможно.
Взвизгнула, ойкнула, упала от страха и неожиданности на колени. Ножки подогнулись, вот что. Парень просто держал её руки, вернее, пытался держаться за них, а выворачивала их она сама, выходит. И дёргала, дёргала, билась.
В общем, не удержались на ногах оба. Первый раз тело нашей целомудряшки оказалось под мужским, да ещё и одета она не ахти. Страху-то натерпелась, страху! Запах мужского тела, тяжесть, возня… От протянутой руки наконец-то поднявшегося обидчика отказалась, чуть не на коленях уползла в женский.
Откуда взялось это пятно? Ведь она же слила всё перед этим. Вот ведь что страх запредельный делает!
Вообще-то пятно она заметила только потом, когда отошла. А это нескоро было. Кира молодец — затащила её в кабинку, подальше от чужих глаз, собравшихся на дикие крики и визг. Может, там она и промочила трусики, мокро же на полу. Может быть. Да, так, наверное, и было.
Юбочка снова обвила поясницу, но на занятия Ева, чуя мокрые трусы, не вернулась. Ушла в общагу, переоделась и легла на кровать. Нет, всё-таки не судьба ей стать раскованной. Повторять не стоит — страх тот она не забудет, и всё какая-то случайность помешает. Лучше жить так, как жила. Жила же! И до диплома проживу.
…Воспоминание схлынуло, оставив след страха, какого-то дрогнувшего сердца. Да, риск немалый, но секундная стрелка резво бежит по кругу, мгновенья, как поётся в той песне, "свистят у виска" и спасения не видно.
Девушка нервно озирнулась. Наткнулась на спокойный, очень спокойный взгляд однокурсницы, сидевший ряда на два выше. Скромная блузка светло-кремового, под загорелую кожу, цвета, без прикрас, даже канты не отделаны ничем. Простота форм такая, будто из жести эту одежду клепали, деля на "бочку", что облегает корпус, и "корыто", что вмещает бюст. При общей сглаженности рельефа в глаза бросается резкая граница между этими частями, там излом и заклёпки наставлены, как в джинсах.
Рядом сидит "тётенька" довольно взрослого вида. Вместе с нами защищает, с педагогического, что ли, не поймёшь, вправду такая взрослая или просто кажется. В одежде старается поменьше отличаться от девушек, но и не молодиться до неприличного. Сейчас не видно, что на ней внизу, но выше пояса — чёрная маечка, или, может, блузочка.
Надо сказать, Ева (да и многие преподаватели) не любила узкоспинные маечки с широченными вырезами вокруг лопаток. Только лишь повод показать бретельки лифчика другого цвета, а может — сознательную небрежность, нескоординированность разных предметов одежды, расхлябанность. К тому же эти маечки — из репертуара качков-мужчин, им горы мышц надо казать. А девушке — что?
Но вот здесь всё путём. Спереди — тонкая кожа или шёлк, плотно, с радостным блеском упаковывающая взрослый бюст. Сзади — Ева раньше видела, когда сверху торчала — всё вязаное, рисунок по строгости отвечает цвету, лопатки не очень выдаются, бретелек на них нет, но как-то всё естественно. Вырезы строго по границам лопаток, похоже, чтоб только не мешать прилеганию к спине не очень эластичной вязанины. А спина знатная, не тощая девичья, жирком уже ой как тронутая, такую только и подчёркивать, минуя лопатки. Пусть они сами по себе ходят, а пухлость отдельно. Кое-где ажур в вязке, сквозь него ненавязчиво проступает равномерно загорелая кожа, без белых полос.
А рядом напряжённого вида однокурсница-казашка прямо-таки вцепилась в парту. Почему-то степняшки любят носить к месту и не к месту галстук, обязательно им это, что ли, но у этой бюст был не мал. Обычный галстук "стрелял" бы вперёд, успевай уклоняться, комиссия! И бедная девочка решила проблему по-своему. Её бюст сам по себе был оформлен как большой галстук-"бабочка", такой лифчик подобрала, что сильно расталкивал груди, да так, что они и думать забыли о силе тяжести, выдержать бы давление вбок. Ну, конечно, всякие кружева, оборки, большой пышный узел в центре, но в целом — впечатление жёсткой "бабочки". Оригинально, ничего не скажешь.
В другое время Ева прыснула бы, но сейчас мысль пришла другая. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, да. Ничего страшного, уговаривала она себя, гоня остатки неприятного воспоминания, юбка ведь остаётся на месте, только подзаверну её, а встану — сразу же оправлю. А сходить будет легче, спрыгну, не впервой. Максимум, что увидит не вовремя отвернувший голову профессор, — это мои руки, прикрывающие попку. И вообще, нечего дипломнице робеть, как первокурснице какой. Кира старалась-старалась, не смогла, а теперь нужда от робости сама лечит. Ну, давай же!
Ева быстро завернула юбку до пояса, прикрыла попку ладонями, поставила ногу на стол и сделала рывок. Вздрогнули ягодицы, оставленные на свободе стрингами, девичья фигурка взметнулась ввысь. Цокнул о стол второй каблучок, руки от бёдер взлетели вверх — не потерять равновесие, если что — уцепиться, уцепи-иться! Левая рука сбила один из плакатов с крючка и еле успела его подхватить, правая просто вцепилась в край другого хрустнувшего ватмана. Чёрт, нечем оправить юбку! Скорей, скорей! Ева выпустила рваный ватман, широким жестом правой руки сдвинула все плакаты в одну груду, разом сняла с крючков на проволоке и присовокупила плакат из левой руки. Чуть присела, вытянула руку, оттягиваемую плакатами, вперёд — отдать парням, а левую пришлось для равновесия отвести назад. Опять юбка без заботы! Парни, держите скорее! Парни!!!
А парни с открытыми ртами застыли посреди лестницы, взирая на нежданный стриптиз — стринги-то телесного цвета! Один ущипнул за щёку себя, потом товарища. Пара плакатов громыхнулась вниз. А председатель уже повышает голос, ревя: "Работа заслуживает отличной оценки!" Этот рёв, как известно, даёт знать дремучим, что надобно минут эдак на пяток проснуться и соблюсти приличия.
Ева не смела кричать, она в отчаянии сделала вытянутой рукой с плакатами резкий жест подзыва к себе, при этом чуть-чуть прогнулась в коленях и пару раз боднула воздух головой. И вдруг почувствовала, что стол под ней заходил ходуном.
Был он старый, ещё советской сколотки, вволю пострадавший от шаловливых студенческих ручек и ножичков, и вдобавок рассохшийся. Поставлен он был близ ступеньки авансцены, сверху не видно, насколько близко, но если перевалится через неё, то грохнется наверняка. Чтобы удержать равновесие, Ева судорожно махнула рукой вбок, и вырвавшиеся плакаты полетели прямо на председателя. Девичья ножка в туфельке отпрянула от задвигавшегося места стола, и звонко цокнула каблучком по другому месту, оказавшемуся не более устойчивым. Стол, казалось, стал заваливаться набок. Ева в ужасе переставила ногу в другое место, и пошло-поехало.
Председатель, прежде чем скрыться под ворохом ватмана, успел объявить: "Выступает Евангелина Цок…" (окончание фамилии заглушил глухой картонный шорох), и сразу же послышались звуки чечётки: "Цок, цок, цок!" Девушка, почти голая ниже пояса, с завёрнутой юбкой, напоминающей набедренную повязку, выбивала чечётку с искажённым от страха лицом, отчаянно балансируя поднятыми руками, а вокруг качающегося стола носились опомнившиеся кавалеры, пытаясь угадать, куда стол рухнет, чтобы не придавил, и куда рухнет настольница, чтобы подхватить. Они протягивали руки вверх, дабы тело не сверзилось им на головы, а со стороны казалось, что танцоры-поклонники воздевают руки к своей кумирше и то ли молятся ей, то ли хотят снять остатки одежды.
Наконец дюжий парень крикнул своему напарнику: "Держи стол!", а сам одной рукой схватил обе оказавшиеся подле него девичьи щиколотки и решительно дёрнул вбок, а вторую руку попытался подставить под попку. Ладонь скользнула по свёрнутому валику юбки, вцепилась в него, ибо попка безнадёжно уходила. Раздался треск и вслед — звук жёсткой посадки девичьих ягодиц о стол, который сам не замедлил начать разваливаться. Шмяканье мягкой плоти о доску прозвучало так устрашающе, что атлет мигом отбросил рваную юбку и попытался поддержать девушку под спинку, чтобы не опрокинулась и не стукнулась головой. Поддержать-то поддержал, но тут стал падать развалившийся стол. Рука сама собой вцепилась в кисейную блузку, а обезъюбоченное тело пошло вниз, кисея затрещала и приказала долго жить, не устоял и судорожно схваченный лифчик. Спасибо хоть за то, что голова смертельно напуганной студентки сравнительно мягко легла на подставленный сгиб локтя и что парень не разжал правую руку со скованными ею щиколотками. Его ноги отпихнули то, что осталось от стола.
Второй студент завопил, травмированный обломками. Атлет выпрямился, держа на руках практически обнажённую девушку, и ошалело оглянулся, куда бы её положить. Стола более не существовало, скамейки были заняты, пол не подходил. Выбравшийся из-под вороха плакатов председатель зачем-то сдвинул их вместе с бумагами на своём столе в сторону и повернул голову к богатырю. Неужто, клади её сюда, во всеувидение? Нет, мы не из паникёров! Рявкнув незадачливому партнёру: "Одежду собери!", парень невозмутимо стал подниматься по лестнице, будто нёс не женское тело, а снятые с троса плакаты. Ева тихонько подвывала, стараясь свободной рукой прикрыть свисшие груди.
Никто из комиссии не знал, как поступить, поэтому молча и порознь решили не поступать никак. Председатель выудил из сваленных бумажек какой-то листок, поправил очки и с видом, что ничего особенного не произошло, начал читать её бодрым голосом. И только после нескольких фраз до него дошло, что озвучивает он отзыв на выступление дипломницы Евангелины Цокотухиной. Как всегда, руководитель (его фамилия — Танцоров) просил "отлично".