Еву никто не назвал бы мстительной или злорадной. Она и сама испугалась укола мгновенной радости при виде расстроенного лица её с Кирой врагини Эвелины, только что вытащившей шарик из лототрона.
     — Блин! — ругнулась полнотелая деваха и со злостью ткнула причину досады чуть ли не в лицо зам. декана по воспитательной и религиозной работе. Тот аж отшатнулся, шар у неё принял и понимающе хмыкнул — на нём значилось 15 июля, последний день отработки в "трудовом семестре".
     Да, довольное чувство кольнуло и спряталось, сменившись испугом — они же с Кирой ещё не тянули! А что там кому до них навыпадало — разве упомнишь! Какие дни ещё остались?
     Подружка сидела немного поодаль и черкала в блокнотике. Поймав взгляд, подняла большой палец вверх. Наверное, не все хорошие дни уже вытащены.
     — Девчата, спокойнее, — призвал замдек, потирая рукой щёку — наверное, шарик в неё всё-таки ткнулся. — Всё справедливо, всё по жребию. Сами тАщите, сами всё понимаете.
     — Лучше бы вы сами назначили дни, — сказал кто-то из зала, угрюмо перекидывая из руки в руку свои три шарика. — С вами хоть поспорить можно, упросить, а тут с кем поспоришь? — Он с досады звонко щёлкнул по шарику, не преминувшему улететь из ладони. Люди зашевелились.
     — Вот чтобы лишних разговоров не было, мы и… — Он оглянулся на стоящее на столе устройство. — И вообще, вам ещё повезло, даже кому не повезло — с шариками. Всего три дня отработки — это ж ценить надо. В прошлые годы все две недели, как миленькие, пахали. Так и по учебному плану положено. Мы, фактически, его нарушаем — в вашу пользу.
     — Зато работа тяжелее, — напомнили ему.
     — Да, потруднее немножко. В те времена подвал каждый год подремонтировали професионалы, студенты и не замечали. А сейчас… Встаньте на наше место, — принялся уговаривать он, слыша какой-то гул-ропот. — Денег уже пятнадцать лет на это не выделяют. Всё ветшает, ржавеет, не побоимся этого слова — сгнивает. А ведь на подвале, на фундаменте держится весь наш корпус. Вам же не улыбается в один прекрасный день бухнуться вниз, да ещё сверху обломками завалит.
     Гул замолк — все представляли себе эти руинные ужасы.
     — Сами увидите, что там творится, — развивало успех должностное лицо. — Мы уже до последнего вас не трогали, думали, может, образумятся "верхи", пришлют деньжат. И вот отступать дальше некуда. Да, подвал тёмный, душный, где пыльный, а где влажный. Микробы, грибки, испарения. Девочкам страшно, и даже очень. Да! Но ведь три дня же всего. И потом — не полных рабочих дня, как над землёй, а по три часа — двое до обеда, двое после. Мы о вас заботимся, труд ваш охраняем. В случае чего, и спецодежду выдадим, и противогазы, витамины и антибиотики. Любите сладкие витаминчики?
     Упоминание о противогазах энтузиазма не прибавило, но и ропота не вызвало. Помолчали. Потом Эвелина сказала:
     — А почему так растянуто по календарю? У меня три шара — и все разные даты. Парься тут в общаге полные две недели. Мне домой далеко ехать. Поменяться хоть можно?
     — Да ну, меняться ещё, — возразил кто-то. — Лучше скажите, почему только двое работают? Запустить целую группу на весь день — и полдела сделают они.
     — Да, почему? — переспросила Эвелина.
     — Понимаете, товарищи, ходы в подвале очень узкие, если запустить много людей, они не разойдутся, толкаться будут, не пронесут ничего. А всё изъедено, держится на честном слове. Хорошо, сели на отпихнутую к стене работницу только что-то свалится, не бутыль с серной кислотой, конечно. А ведь может рухнуть и стеллаж со всем, что в нём, и вся стена. Нет-нет, двое, и больше не надо там.
     Он ещё хотел добавить, что если произойдёт катастрофа, то пострадают всего двое, а если загнать в подвал группу — то это будет уже братская могила. Но не стал — этим на труд не воодушевишь. Сказал о другом.
     — Ваша работа, девчата, в основном будет заключаться в осторожном, "археологическом" вынимании посуды и реактивов и выносу их к дверям или подача в окно. Никаких "раз-два, взяли!" не будет. Двое — самое то в узких наших проходах. А там реактивы у вас примут ребята, погрузят на тележку и…
     — Ребята? Вот их бы в подвал! В противогазах и прочей амуниции.
     — Нет-нет, не пойдёт! Тележки тяжёлые, только парням под силу. На смазку денег не отпускают. А в подвале, наоборот, нужна женская аккуратность. Вынимайте всё очень осторожно, усилий не прилагайте, всё же прогнило и состарилось. Действуйте, как сапёры… — Тут он закашлялся, чтобы разговор не свернул на тему издержек сапёрского труда и числа их ошибок в жизни.
     Общего ропота уже не было, только кое-где поварчивали отдельные несознательные личности. А это не страшно. Зам. декана снова закрутил ручку лототрона.

     Им с Кирой достались разные дни, но подружка не унывала.
     — Обменяемся, — сказала она, как о чём-то само собой разумеющемся. — Ты да я — одна бригада. С полуслова друг друга понимаем. Быстро дело пойдёт.
     — Быстро не надо, — возразила Ева. — Запыхаемся, а там вроде пыльно.
     — Я имею в виду — быстрее других при равном дыхании. Главное — не запутаться в полах халата, а уж столкнуться друг с другом мы не столкнёмся.
     — Халаты? Ах да, там же грязно.
     — Надо бы проверить, какая там грязь… Ладно, положись на меня.
     И Ева положилась.

     Обмен дался легко.
     — Восьмого, девятого и десятого утром, — сказала Кира, листая блокнот. — После нас придут Ксюша с Маринкой, после обеда. Они, глупые, не понимают, что корпус прогреется и там душно будет. С радостью согласились на после обеда — поспать любят.
     — А разве корпус прогревается? — наивно спросила Ева. — В нём ведь даже в жаркий день прохладно.
     — Да, в мае, июне, пока вся эта громадина не прогрелась. А в июле, августе там — ого-го! Зря, что ли, кондиционеры везде понатыканы. Зато в сентябре приходишь с прохладцы — и теплотой охватывает. Замечала?
     — Вроде. Значит, халаты мы зря постирали после семестра и уложили?
     — Кто его знает? Ты чемодан не распаковывай пока. Я на разведку схожу. Если пыльно — то пыль и под халат легко подлетит, да и под любую другую одежду. Кроме скафандра.
     — Но ведь халаты не бывает полностью прилегающими. Они ведь не купальники.
     — Это ты верно заметила. Но подождём ближе к делу. А пока…
     И девочки пошли на вокзал — ведь день их отъезда определился.

     За день до их вступления в работу Кира сходила на разведку. Когда вернулась, то прежде, чем сказала слово, за неё сказала сумка — в ней лежала упаковка резиновых перчаток и связка марлевых масок.
     — А резиновые шапочки и тапочки для бассейна у нас уже есть, — сказала разведчица, выкладывая всё на стол. — Учимся на чужом опыте, чужом кашле и чужой грязи.
     — Ну, как там?
     — Довольно тепло. Причём жар идёт не столько от камней, а просто гуляет там тёплый ветерок. Камни хранят нейтралитет. Но к августу и они прогреются, тогда мы там были бы, как куры в гриле.
     — Ой, нет!
     — Ну, в августе законные наши каникулы, нас здесь и близко не будет. Но кто-то, может, за реактивами туда и ходит. А по Вант-Гоффу скорость реакции удваивается через каждые десять градусов. Трубы с водой ржавые, подкапывают. Неудивительно, что всё прогнило.
     — Ой, сверху капает?
     — Ну, не всегда сверху же. Девчата работают в халатах на одно бельё, в плотно облегающих бриджах. Пыль, конечно, летит, руки, голени все грязные, но лучше они ничего не придумали.
     — А мы? Мы тоже так пойдём?
     — Я говорю — ОНИ лучше ничего не придумали. Но мы — не они. Перчатки и маски у нас с тобой с первого дня будут, а не со второго, как у них, недогадючек. Потом, я сходила в туалет. В смысле — зашла туда и проверила последнюю кабинку.
     — Она же не работает!
     — Да, как унитазная, но там нависает рожок с душем, пол с дырками — слив. У нас на неё все рукой махнули, а я проверила, повозилась с заржавевшими кранами — работают кое-как. Напор слабый, но горячая вода идёт, вымыться можно.
     — От пыли?
     — Ну да. Прямо так встать и по мере смывания пыли снимать перчатки, тапочки, купальник…
     — Купальник?
     — Ну, ты же знаешь мой принцип: чем меньше одежды, тем лучше. Если нас пошлют в особо пыльное место, я надену сплошной купальник. Тут даже не закрыть тело важно, а тугие канты — чтобы пыль под них не пускать. Никакого декольте, голых ягодиц — это только тропинки для пыли. Ну, а если её не будет, то мой обычный вариант — бикини.
     — А я?
     — Как хочешь. Но я не вижу смысла ни одежду пылью пачкать, ни перегреваться. Никого, кроме нас, там не будет, а подавать реактивы из окна мальчишкам буду я. Ты им и на глаза не попадёшься. Запрёмся в подвале и быстренько норму выполним. Ага?
     — Ага!
     — Значит, берём два купальника, смену белья, полотенце. Шапочки, тапочки и вот это, — жест рукой.
     — Слушай, а зачем сменное бельё? Можно надеть второй купальник, ну, что чистым и сухим останется. Нам же только в общагу вернуться, не день же в нём париться.
     — Умница! — И Кира чмокнула подругу. — Тогда возьмём ещё по бутылочке воды и по вееру.
     — Да, а может, один из купальников здесь наденем? И обычного белья не надо.
     — Ещё раз — чмок! Ну, а всё одноразовое, — снова жест рукой, — мы там и выбросим. Так что не перегрузимся. Лето же!
     — Конечно! Кстати, сколько с меня за мою долю?
     И Кира начала привычно отказываться от денег.

     На работу, полагал комендант корпуса Пантелей Овидиевич, надо приходить, как на работу, а на хозработы — именно как на хозработы. А то будто на пляж пришли — в цветастых сарафанчиках, хихикают, жвачку жуют, все такие летне-несерьёзные. Небось, думают пять минут повозиться — и домой или на пляж. Нет уж, голубушки, корпус мне, как любил он повторять, вверен, а это кое-что да значит.
     — Жвачку из-за щёк долой! — первым делом скомандовал старый служака и критически осмотрел девичьи фигурки. — Опоздали, девчата, не полагается так.
     — Ничего подобного, — заявила та, что покрупнее и побойчее. — По нашим часам вовремя, до ваших нам и дела нет. И где тогда наши парни, если мы, по-вашему, опоздали?
     О том, что единственный пришедший парень услан за холодным пивом, говорить не хотелось, поэтому тему пришлось замять.
     — Одёжа на вас не больно рабочая, — проворчал он. — Энто вон лямочки разве верхней одежды? Ладно, пойдёмте в каптёрку, получите, что полагается.
     В тесной комендантской обители девушкам пришлось прежде пройти довольно-таки нудный инструктаж по технике безопасности. Перебирались аварийные ситуации, и Ева то и дело делала испуганные глаза: неужели это и впрямь может случиться? Да нет, конечно же, это не так, сигналила ей рукой по коленке подруга. Положено, ну, он и… Ну что там с ними может плохого случиться, кроме пропажи половины дня, которую молодые да весёлые могли бы иначе провести? А она, Кира, ещё задумала и…
     — Понятно? — прохрипел вконец осипший Пантелей Овидиевич. — Вопросы есть? Тогда распишитесь вот тут. Погодите, запишу вперёд, как зовут. — Он нацепил старомодные очки и взял ручку в узловатые пальцы.
     Расписавшись, они получили право на получение халатов, рукавиц, бахил и противогазов. Да-да, на всякий пожарно-газовый случай. Положено по инструкции.
     — Лучше бы каску, — проворчала Кира, принимая реквизит на двоих. — Три этажа над головой — это, однако!
     — Не положено по табелю, — не понял шутки комендант. — И потом, каска предохраняет голову от одиночных летящих предметов. Мелких предметов, крупные-то по основанию черепа работают. А мой… вверенный мне корпус — предмет не мелкий, обижаете. И вообще не предмет. Здание это. Ежели просядет, вас никакая каска…
     Еве чуть дурно не стало. Пантелей Овидиевич не рискнул продолжать, а то в прошлые дни чуть не силком приходилось девиц в подвал загонять опосля подробного инструктажу. Ну, а убеждать, что там рай и работать одно удовольствие, ему совесть не позволяла.
     — Сумки можете оставить здесь, — сменилась тема. — Пойдёмте, провожу на рабочее место.
     — Нет, мы их с собой возьмём, — возразила Кира. — У нас тут водичка, косметика. И ваш инвентарь положить куда-то надо.
     — Здесь бы и надели всё… — Но тут в дверь постучали — вернулся гонец за пивом.
     Комендант вышел, прикрыв дверь, о чём-то снаружи говорил, громыхала вывозимая из угла тележка, булькало пиво. Вернулся наконец.
     — Смотрите, сумки потом проверю, — предупредил он. — Думаете, не знаю, зачем их тянете? Ладно, идёмте, он тележку уже к окну повёз.
     Они все вместе вышли из каптёрки, спустились по лестнице, прошли по коридору. Погремев связкой ключей, комендант отомкнул висячий, весь в ржавчине, замок.
     — Идите за мной, никуда не сворачивая. — И его спина скрылась за дверью.
     Девушки немного замешкались, но тут же ощутили порыв сквозняка — это парень, подведя тележку к окну, распахнул его. Сразу стало веселее, ощущение затхлости прошло. И они смело шагнули в полутьму.
     За спиной Евы раздалось хмыканье — это Кира убедилась, что в двери со внутренней стороны есть засов.
     Продвигались медленно. Старый служака то ли нетвёрдо помнил место, то ли попутно проверял работу прошлых дней. Перед подружками мелькали мрачные основания стен, пустые стеллажи, какие-то трубы.
     — Вот тут, — наконец сказал Пантелей Овидиевич, когда они вошли в коридорчик, довольно-таки светлый от окна в торце, в котором виднелись ноги. — Ага, он уже там. Вот, смотрите — от этого угла до окна, всё со стеллажей снимаете и подаёте в окно. Когда тележка наполнится и он уедет, без дела не стойте, выставляйте банки перед окном, но не толкайте изнутри. Были тут такие умные, выстроили египетскую пирамиду из банок, да ещё толкали её, всё и опрокинулось. Обождите, он приедет, очистит место, и снова в окошко подавайте. И аккуратнее, аккуратнее со всем этим хламом. Мне-то что, вообще бы его тут не было, да вот завхоз ваш химический прямо душой болеет. Несписанное ведь.
     Поставив сумки, девушки оглядывались.
     — Стремянка вот тут, — комендант выволок её из какого-то угла и расставил ноги. — Знаете, как пользоваться? Только не сорвитесь, ради бога. А то землю сотрясёте, как бы чего не вышло.
     — Мы постараемся, — заверила Кира, пробуя стремянку на прочность. — Только, Пантелей Ови-ди-е-вич, сквозняк нам не ахти, мы дверцу изнутри прикроем, ладно?
     — Прикройте уж, — милостиво согласился тот. — Но помните инструкцию — если с одной хоть что-то случится, вторая первым делом открывает дверь и зовёт на помощь, а уж потом старается помочь сама. Ведь если вы обе тут свалитесь… Ну ладно, ладно, ухожу, а вы тут орудуйте. Не забудьте — от угла до стены. Приду, проверю.
     Кира пошла его проводить и задвинуть засов, а когда вернулась, напевая, была уже в бикини. Скинутый по дороге сарафан она засунула в сумку.
     — А ты чего стоишь, раздевайся, — сказала подруге. — Повезло нам, тут не очень пыльно, можно в бикини. Отойди туда и давай, а я начну ему подавать, чтобы не застаивался. — Она уже надела купальную шапочку и теперь натягивала резиновые перчатки.
     Бахилы девчата решили не надевать — в них неудобно топтаться на стремянке. Ещё наступишь одной на другую, споткнёшься. Да и к чему бахилы на купальные резиновые тапочки? А халаты, противогазы и несуразные брезентовые рукавицы вообще остались забытыми лежать, где их в самом начале и бросили.
     В коридорчике потемнело — это Кира своим телом призаслонила окошко, весело болтая с тележником и чего-то ему не торопясь подавая. Ева быстро сбросила сарафанчик, думая о том, что окно-то полуподвальное и парню, стоящему на полроста выше них, хорошо видны сверху пышные подружьи прелести, которые бикини и не пыталось скрыть — подчёркивало. Особенно расщелинку в лоснящейся плоти. Кире это в кайф, а у неё любой лифчик прикрывает всё без остатка, сверху смотри или снизу.
     Незаметно для себя вздохнув, она надела купальную шапочку, резиновые перчатки и пошла помогать подружке — подтаскивать хлам от дальнего угла к окну.

     Есть вещи, которые за работой не замечаешь. Когда тяжело нагруженная тележка отъехала от подвального окна и девчата смогли передохнуть, Еве подумалось, что их условия труда мало чем отличаются от тех, что были бы "наверху". Темновато и чуть больше пыли, но темноту успешно разгоняют яркие расцветки их бикини — на Кире ярко-жёлтое, на Еве — цветастое. Стены, верхи "молчат" — не навевают мертвящий холод, не прожаривают, как кур в гриле. Грязь в этих местах сухая, если её специально не искать, то и не слишком выпачкаешься.
     Двоим у окошка места не нашлось, и Кира внесла рацпредложение:
     — Давай я буду туда пихать, а ты бери, что под руку попадётся, и рассовывай по соседним отсекам. Понезаметнее пристраивай. Комендант ведь будет проверять пустоту только здесь — от угла и до окна. Сократим так простои.
     — Так ведь другим работы прибавится, — робко возразила Ева. — Ксюша с Маринкой придут, что им достанется?
     — Ну хорошо, если ты такая честная, то толкай в окно, а я займусь тёмными углами. Ну, придут, ну, Ксюха с Марухой. Почём ты знаешь, что они?
     — Та ведь их же очередь!
     — А ты проверяла? Нет. А ведь могли поменяться девочки, как я вот поменялась, с… да с кем угодно.
     Ева невольно улыбнулась. Для Киры её ровесницы всё равно "девочки". Если между грудями есть хотя бы полпальца плоской кожи, то их владелица ещё девочка, несмотря на рост и объёмы. Нет единого бюста, вот что. Ну очень ван-дер-бра надо напялить, недуром толкнуть друг к другу, чтобы обозначить расщелинку. И только когда "подруги", вырастая, встречались бочками, не давали пройти от шеи к пупку по ровной дорожке, позволяли носить мягкий лифчик без опаски, что он на тебе изъелозится, можно было праздновать рождение девушки. Если, конечно, она ещё сохраняла целомудрие.
     — На курсе полно девчат, с кем мы никак, чьи проблемы нам пофигу, — продолжала Кира. — И даже врагини есть. Представь себе, что ты Эвелине работы подкидываешь. Помнишь, как она тебя мучила? Вот и давай, поподкладывай ей свиней со злорадством. Знаю, ты у нас незлопамятная, хвалю даже, но здесь, среди тёмных углов, можно и позлорадствовать немного, повыдавливать злость из тёмных уголков души. Выйдешь на белый свет, как из морального туалета, ещё чище душой станешь.
     — Да, может, и не ей достанется!
     — А ты только лишь представь. Если ярко представишь, это ой как поможет.
     — Чему? Она появится?
     — Тьфу! Тебе поможет — душой не маяться. Думаешь, остальные честно работают? Небось, друг дружке перекладывают, недаром комендант нас долго вёл, всё проверял и проверял.
     Еве не хотелось портить отношения особенно с Мариной. Надо бы рассмотреть поближе её одеяние. Такое про него рассказывают, а ни разу не видела ещё. Поругаемся — ещё уйдёт.
     Марина оправдывала значение своего имени — "морская". По белому её бюстье, длинно застёгивающемуся по боку, раскидались рыбки, дельфинчики, омары и медузы, а поверх была небрежно наброшена просторная майка-сетка цвета морской волны, полупрозрачная в ячейках. При ходьбе "сеть" эта вихлялась, казалось, морские обитатели движутся, особенно приходящиеся на обильные жировые складки, а летучие рыбки на верхах чашек подпрыгивают и даже прыгают из одного "прудика" в другой. Близким подружкам хозяйка плакалась, что никак не может решиться на грудную рыбную татуировку, соскучилась аж по просторным декольте, но рыбки — это круто, стоят того, чтобы носить непривычно-закрыто.
     — Ну-у… Ну ладно, — выдавила с трудом.
     И Ева стала носить банки-склянки в дальние тупики, сваливать их там осторожненько. Сама бы она об этом и не подумала, но раз Кира…
     Мешала только темнота, а так работать легко. От раскрытого окна изредка доносились порывы ветра, особенно свежими чуемые здесь, в подземелье, но ветерок этот был тёплым. Да, в одежде и ещё халатах поверху было бы жарковато. В бикини сначала ощущалась прохлада, зато быстро стало самое то. И даже если стоя кажется прохладно, то работа скоро согревает. В халатах вспотели бы уже, б-рр!
     Приехала тележка, Ева вздохнула свободнее. Всё-таки не по душе ей была эта хитрость. А так заработалось свободнее, быстрее, без душевных борений.
     Они и не заметили, как полки опустели.
     — Хм-м, и в самом деле всё, — констатировала Кира. — Па-ашк, ты слышишь, всё-о! Не слышит. Ладно, тогда так просигналю. — И она нагнулась к ступням, не приседая, словно хотела завязать шнурки. И как-то странно заёрзала на месте.
     Ева поняла — подружка устроила "танец попы". Да, в окно сейчас был виден её толстый зад, одно слово что обтянутый трусами. Низок тела носом выпячивается промеж ягодиц, но главное — это пляска небольших мышц где-то у промежности, под мясными навесами. Юбки скрывали это место женского тела, джинсы хоть и позволяли ему обозначить себя, но сковывали, пристёгивали в жёсткую связку к ягодицам, и только тонкие облегающие трусики (а лучше — стринги) позволяли промежности заявить о себе с полным правом и поигрывать, поигрывать не хуже ямочек на щеках. Подёргивания, поёкивания выдавали чувственность этих задних ворот женственности, тех мышцонок, что несут караульную службу меж двумя нежными устьями женского тела, которым больше всего достаётся, когда хозяйка садится на "шпагат". И если этому Пашке не захотелось сейчас просунуть в окошко руку и пальцами поиграть с "плясунчиками", то он просто бесчувственный чурбан.
     Игра сгустков девичьей плоти должна была произвести неизгладимое впечатление. Непонятно, правда, позволял ли тусклый свет подвала скользнуть взгляду мимо расставленных ног с дрожащими от напряжения связками, мимо пропячиваемости через ягодицы и уткнуться в верхний, а сейчас — нижний край лифчика, нагруженный сверх меры, сдерживающий порыв огромных масс к такому маленькому девичьему подбородку.
     Парень оценил зрелище, сверху донеслось громкое похохатывание, а потом с каким-то сожалением заскрипели колёса — тележка отправилась в дорогу.
     Дав понять, что работе каюк и что тележка может отправляться в последний на сегодня путь, Кира выпрямилась, с удовольствием ощутив перекатывание "дынок" — теперь они натягивали эластан от подбородка, а не к нему. Сделала широкий жизнерадостный жест руками, насколько позволяла теснота подвала.
     — Ну, что делать будем, подружка? Свобода ведь! Норма выполнена, день впереди — наш. И заметь — не парясь норму склацали, в пляжной наряде, играючи-загораючи. А?
     — Но здесь же нет солнца, — робко возразила Ева. — Какой же тут загар?
     — Да это просто так говорится, не знаешь, что ли? Если шофёр под машиной лежит, чинит, ему обязательно проезжающие крикнут: загораешь, браток? Главное, тела не парились, открыты воздуху, ничего не стесняло. — Она поправила лифчик. — Знаешь, меня в любой работе удручает именно одежда — халат там, комбинезон, резиновые сапоги. А уж противогаз, — её взгляд упал на сумки, к которым они так и не прикоснулись, — это вообще апофеоз несвободы.
     — А по-моему, самый несвободный — это скафандр, — задумчиво сказала Ева. — Но в космос почему-то все летать хотят. Деньжищи огромные платят.
     — Ну, там свобода иная — от земного тяготения. А я бы вот и в космос не полетела, если бы нельзя было по кабине в бикини летать. Космическом таком, лёгеньком, ведь там они, — она показала, что именно, — не обвисают, их слегка только к телу прижимать надо, чтобы особенно уж не разлетались.
     — И ничего не взяла бы переодеться?
     — А зачем? Там тепло, перегружать корабль незачем, а телекамер я не боюсь. Пусть меня в упор рассматривают, с Земли до меня никак не дотянутся мужики. А если приводняться придётся — купальник самое то.
     — Я бы так не смогла.
     — Да и я ведь никуда не лечу. Просто если одежда пляжная, как для отдыха, то и половина занудства от работы долой. Представляешь — на занятия так явиться?
     — Ой!
     — А почему бы и нет? Приходит девчонка на лабораторку в… ну, не бикини, а, допустим, белом гимнастическом купальнике. Халат ей не нужен, глупо белое на белое напяливать, тогда уж прозрачный, полиэтиленовый, как дождевик. А главное — делает всё припеваючи и пританцовываючи, давая понять движениями, что многое может. Прямо здесь и сейчас. Скажем, сесть в "шпагат" или, держа что-то в обеих руках, ногой достать выключатель. Свернуться в кольцо или сделать сальто-мортале. Не зря же на ней гимнастическое! И преимущество препода в науке мало-помалу съёживается. Она его большему научить может, чем он её. Это, конечно, вслух не говорится, но очень сильно подразумевается. Сразу и обращение на равных, уважительное, и льготы-поблажки. Обнажение, да, но целомудренное: руки-ноги-голова, остальное в тени. Ни тебе пупочка, по попки с расщелинкой, ни декольте, чем все светят. Такую девушку и зауважать запросто, даже двоечницу. А тут ещё намёк на спортивный режим, воздержание, целеустремлённость.
     — Так ты что, себя как в лаборатории чувствуешь?
     — Нет, представила просто. А здесь себя чувствую, как в какой-то пещере вблизи пляжа. Скальные стены, чисто, тепло, издали солнечный свет доносится. Полазим здесь от души, вылезем под солнышко и в тёплое море — бултых!
     — И в самом деле, здесь чисто. Я не ожидала даже.
     — А здесь недавно всё вымыли, прочистили. Я, когда в разведке была, узнала. Первые смены мыли, в противогазах и глухих комбинезонах — чтоб остальным было удобней вкалывать. А если в грязном работать — никаких халатов и противогазов не хватит. Ладно, давай думать, что делать. Я тут и в самом деле, как в пещере себя чувствую. Ни жарко, ни холодно, пыли почти нет. Можно даже не купаться опосля. Или пойдём, пора уже.
     — Не знаю, — честно призналась Ева. — Я чувствую себя — никак. Никак не пойму, хочу ли я уходить или оставаться. Снаружи, небось, жарко уже, людно, суетно, а здесь так хорошо, так спокойно.
     — Особенно, если не работать.
     — Да, но мы же закончили, отдали долг. Но и делать здесь, вроде бы, нечего. Разве что сесть рядком да друг дружке исповедоваться. Здесь точно чужих ушей нет, заперлись мы, а наверху-то то одни, то другие рядом. И не уследишь.
     — Согласна, — кивнула Кира. — Тогда поступим так. Будем потихоньку собираться, а тем временем думать. Если нас что-то снаружи поманит, уходим. Если придумаем, чем здесь ещё заняться — останемся. В старину это называли "ждать перста божьего". Да?
     Подруга кивнула. Кира стала потихоньку сдирать с рук прилипшие резиновые перчатки, но вдруг перестала.
     — Слушай, помнишь, комендант обещал досмотреть наши сумки? О чём это говорит, а?
     — Ну… наверное, что он нам не доверяет.
     — Да нет, это говорит о том, что здесь есть, чем поживиться. — Она вдруг засуетилась. — Ты у нас честная, ты стой здесь, а я пошарю по сусекам.
     — Погоди, это же воровство будет!
     — Эх, подружка, не бросайся словами. Нас для чего сюда послали, а? Чтобы мы опустошили это отсек. Хоть к себе всё уноси! Да, дали нам в подмогу тележку с парнем, но именно в помощь, потому что иначе не справимся. Возит, он, небось, на мусорку.
     — Но, может, на склад какой вывозит?
     — Извини, это они нам должны были сказать, и не только сказать, но и доказать. А без этого мы имеем право думать, что хотим. Представь себе, что возит на склад и там обнаружится недостача. На кого свалят, как ты думаешь? И вот, чтобы не было обидно отдуваться за всякое ворьё, надо нам здесь принять кое-какие меры. Да ты не бойся, много мы не вынесем, тем более, что наши сумки досматривать будут. Кстати, если бы не досматривали, то совестно было бы обманывать, а раз шмонают — мы имеем полное право противодействовать. Стой здесь и собирайся, а я мигом.
     Да, Кира умела уговаривать. Помните случай с калмыцкими купальниками? А с художественной гимнастикой? Когда нужно оправдать взятие не своего, красноречие её никогда не подводило.
     Из-за перестенок уже доносилось шуршание, позвякивание, скрип, а также приглушённые чертыхания, говорящие, что всё найденное — не то.
     Ева задумчиво подошла к окну, которого избегала всю работу, поймала солнечный лучик, потянулась вверх к скобе, чтобы приоткрыть. Кто это там идёт, не Ксюша ли? Вроде нет, но в просторной белой майке, очень похоже.
     Да, тогда Ксюша надела майку своей старшей сестры. Надоели, верно, ей цветастые девочкины, вот она и выдернула взрослую белую, под девизом: "Внимание — плоть!" Майка эта, привыкшая быть передним фоном, да не просто передним, а теснимым далеко вперёд тем, для чего фон и предназначен, была немало удивлена. От немудрёного, но порядком глубокого декольте ей предстоял не неспешный спуск по выдающимся мягкостям, а падение практически вниз, чуть сдобренное еле чувствующимися на рёбрах катышками. По такой лихости немудрено и проскочить соски! Нет, слава богу, сдержались, сантиметр какой-то остался. Прежняя хозяйка, кстати, лифчик пододевала, декольте с ним дружило, лишь при размашистых движениях краешки казало. А тут какой краешек — сосок того и гляди выскочит, а то и оба. Если бы хоть сзади было "под шейку", а то и там вырез, подчёркивающий стройную девичью шею.
     К счастью, новая хозяйка догадалась прямо под кромкой изнутри прикрепить два кусочка липучки и застраховать ими "изюминки" от побега, но те при этом стали какими-то курносыми, липучка явно тянула кожу над ними вверх. А поскольку и носик у Ксюши был курносенький, никто в жисть не подумал бы, что это вышло случайно. Да и в глаза больше бросается, чем иной полноформенный бюст. Девочка хочет выглядеть взрослой, ясное дело, чтобы с ней как с девушкой обращались. Почему бы и не обращаться, раз сама хочет, но смешно выражает?
     Ева сделала ещё один шаг — вплотную к стене. И вдруг наткнулась ногой на какую-то кочку.
     — О-й-й!
     Удар был тем чувствительнее, что нога была обута не в привычные твёрдые туфельки, а в резиновые тапочки. От воды, пыли, грязи они ступняшки защищали, а вот от ударов была только иллюзия защиты. Боль из ногтя большого пальца пронзила всё тело:
     — Ой-ёй-ёй! Ах-ах-ох! У-у-у!
     Ева вспомнила, что Кира, подходя к окну, то и дело чертыхалась и блиныхалась. Так вот на что она наталкивалась! Но мер не принимала, просто приноровилась ногу сюда не ставить — под конец работы "блины" стали "выпекаться" реже.
     — Вот тебе!
     Пострадавшая, словно маленькая девочка, сильно ударила по кочке пяткой. Твёрдой пяточке не нужна была туфельная жёсткость, она, подобно мужскому кулаку, могла постоять за себя сама. И кочка не выдержала, стронулась с места и полетела, стукнувшись о перегородку.
     — Это ещё что такое?
     Даже боль отступила перед женским любопытством. На Еве всё ещё были резиновые перчатки, поэтому она смело подняла с земляного пола свою обидчицу, помяла в руках — корка грязи так и отвалилась. В руках оказался довольно старый и грязный теннисный мячик, покрытый замшевой оболочкой. Как он сюда попал?
     Понятно как — влетел в окно. Играли студы на лужайке в крикет или там в подобие гольфа, кидались мячиками. Ловкий удар — и вот уже звенит стекло, поди разбери, в подвальном окне или в активном, где люди. Игроки врассыпную. О мяче никто и не вспомнит, чья ни будь эта собственность. А играли, видать, давно — замшевое покрытие прямо-таки расползается в руках, да и наростами грязи был мячик покрыт славно.
     — С кем это ты ругаешься? — вышла из-за угла Кира.
     Вид у неё был раздосадованный. То ли там изначально ничего не было, то ли всё уже прибрали к рукам, отчего комендант и решил досматривать сумки. Запер конюшню, когда лошадь увели! Она разочарованно бросила на землю какой-то моток.
     — А-а, мячик!
     Ну очень нежный голос, будто это какая-то симпатичная зверюшка. А узнав, где он был, чмокнула подружку в щёку.
     — Находчивая ты моя! Ну почему, почему так получается: если берёшь без проблем, найти не можешь, если нюх на находки, потом забрать нравственная проблема? Может, поищешь всё-таки? А возьму я. И вещь, и грех на душу.
     — Не нравится мне это, — призналась Ева. — Мячик всё-таки подброшенный, бесхозный. Хозяев не сыщешь. А что это ты нашла?
     Это был моток старых верёвок. Как они страдали без них, суша в своей общаге бельё! Развесить бы через всю ванную — и никаких проблем.
     — Ну-ка, давай померим. — Кира развязывала моток. — У нас в ванной — примерно как от окна до того угла. Бери конец и держи, а я отойду.
     Девочки разошлись, натягивая верёвку. Вот из рук Евы потянуло. Но ведь ей велели стоять здесь, чтобы обмерить! Она сердито дёрнула конец — и вдруг, внезапно ощутив пустоту в руках, отлетела к окну, упала.
     Не боль обидела, а ощущение типа предательства. Думаешь, что всё твёрдо, а тут лопается. И сердце как-то ухает, и ничего предпринять не успеваешь. На глаза аж навернулись слёзы.
     Верная подруга сразу же оказалась около неё, приподняла, отряхнула, застегнула расстегнувшийся при сползании спиной по стене лифчик.
     — Ой, извини, извини, не предусмотрела я!
     — Что же не держала? — Плаксивый голос.
     — Да держала я, держала, вцепилась даже. Это верёвка лопнула. Ты что, звук не слышала?
     Но это же не струна. Тихий лопающийся звук, может, и слышен тем, кто спокойно стоит, а кто падает, нелепо маша руками и ожидая ожога боли по всему телу, тому не слышно.
     — Вот видишь? — Кира взяла оба конца верёвки в руки. — Смотри-ка, подгнила на сгибах, перетёрлась. И метра не будет. Да, это не для ванной. Ну-ка, ну-ка…
     Она стала пробовать на прочность другие части верёвки — с тем же результатом. Вот теперь лопающийся звук Еве стал хорошо слышен. Она даже сама разорвала несколько сгибов, но один раз отлетающий конец просвистел мимо её уха — а если бы задел? Нет, отойду-ка я, пусть Кира сама управляется.
     Наконец целая связка коротких кусков верёвки, где-то от метра до полутора, полетела на пол, сопровождаемая звуком досады.
     — Ни на что не годны! А я-то голову всё ломала, как бы тебя уломать и уговорить вынести. Обмотаться на голое тело, сплошной купальник и сарафан поверх, витки и скроются. И всё коту под хвост! Дай-ка мячик хоть.
     Кира стала его мять, как бы проверяя, стоящая ли это штука. Должна быть стоящей, раз это их единственный улов. И домялась — истлевшая замшевая шкурка слезла, и в руках оказался голый резиновый шарик. Выглядит так же жалко, как и лишённый иголок ёжик.
     Девушка с хмыканьем посмотрела на него — в голову, кажется, пришла мысль. Перевела взгляд на кипу верёвок, снова на шарик. Резко опустила руку с ним, будто приняв решение.
     — С паршивой овцы хоть шерсти клок. Давай всё это прямо тут используем, развлечёмся хоть. А то что с них толку в общаге!
     — А как — тут?
     Кира поднесла к свету руку с часами.
     — У нас ещё двадцать минут. С обедом — ещё час.
     — Не поняла.
     — Очень даже просто — я пойду и скажу, что какие-то лентяи к нам в отсек насовали много вещей, за урочное время мы не справимся, поработаем ещё в обед. Тележка нам не нужна, выставим всё аккуратненько в окно, а кто после обеда приедет с тележкой, тот и заберёт. Запрёмся. Теперь поняла?
     — Да. А зачем?
     — Чтобы без помех заняться бондажом. Помнишь, как ты мне локти крутила? Хочешь сама испытать? А то всё стесняешься, места найти не можешь. Верёвки для этого вполне подойдут. А вот этот шарик поработает кляпом.
     У Евы замерло сердце. Она и признаться не смела, что мечтает о таком, что сама устроила по её просьбе подруге. И сейчас решила согласиться, якобы только чтобы они были квиты. Ну, обменялись стеснениями и мучениями.
     Поломалась немножко — для приличия. И согласилась, с тайным трепетом в сердце. Особенно восхищал кляп. Тот-то был изжёван так, что пришлось выбросить.
     — Вот и ладненько, — просияла Кира. — Ладно, пойду к коменданту насчёт обеда, чтобы он нас не беспокоил. А ты пока подготовь место, лежать ведь придётся.
     — Так и пойдёшь?
     — Ах ты, чтоб его! Надену халат,
     — А сарафан? Видно же из-под халата.
     — Хватит ему и халата. — Она возилась с застёжкой. — А ты пока вот что. Полей из бутылки на шарик. Или лучше слей половину воды, снеси у бутылки верх и опусти в остаток кляп. Пусть помоется. Всё-таки в свой рот пойдёт, надо, чтоб чистый был.
     Белая спина Киры исчезла. Ева, вся дрожа от предвкушения, быстро расстелила какую-то рогожу, промыла будущий кляп, не решаясь примерить, подумала, не завесить ли окно. Да нет, если отойти вот сюда, фиг с два чего оттуда увидишь. Подобрала верёвки, попробовала на прочность. Чтобы вот так, как только что падала, не было. Хуже всего, когда напрягаешь руки, а верёвка вдруг рвётся — и ты локтем о твёрдое! Нет, эти вроде прочные. На сгибах только перетлели. Но тут же девушка обомлела от одной мысли, вмиг уничтожившей всякое предвкушение.
     Ведь на коже останутся следы! Как аккуратно ни вей слабые виточки, как ни удерживайся от того, чтобы подёргаться. А зачем, спрашивается, удерживаться? В дёрганьях, безуспешном стремлении освободиться и кроется одно из удовольствий бондажа. В параллель с дёрганьем идут крики, для того и кляп, чтоб их гасить. Побиться вот на этой рогоже, как рыба на песке — это ли не цель задуманного, не источник удовольствия! Даже если не планируешь, потом само выйти может. И куда девать неминуемо образующиеся следы? Красные рубцы под чем прятать — летом? Лёгкий сарафан ведь без рукавов, да и на ногах — не высокие сапожки, всё видно будет, красные-то лодыжки.
     Вернувшаяся Кира так и не смогла разубедить нашу стесняшку. Предлагала проложить под верёвки свой купальник и пусть Ева дерёт его хоть на лоскутки, предлагала выйти в высоких резиновых перчатках в грязи и сразу уйти в туалет — якобы смывать. А лодыжки? А прохожие на улице?
     Кира уговаривала со всё возрастающим жаром, всё больше и больше возбуждаясь. Прямо как парень девушку на известный грех. Но там на кону беременность, а здесь-то ерунда какая — рубцы.
     Ева стояла стеной.
     Вдруг Кира бросила уговаривать. Раскрасневшаяся, пышущая жаром, она вдруг как-то растерянно закружилась на месте, будто сдерживаясь, чтобы не наброситься на подругу мимо её воли.
     — Я не могу, не могу, — бормотала она, и в самом деле секунды не стоя на месте. — Я хочу, я так хочу, я тобой так хочу овладеть. Нельзя, нельзя, нельзя… Знаешь, что, недотрога?! Не хочешь сама, тогда вяжи меня! Ну?!
     — Тебя? — испугалась Ева.
     — Вяжи, говорю! Не так, так эдак. А не свяжешь, я тебя бороть буду и вязать, не могу уже, так приспичило. У тебя несколько секунд решиться. Не свяжешь — я бросаюсь. Ну!
     Не столько угроза подействовала, сколько привычка к послушанию, к действию по плану, предложенному подругой. Правда, сейчас послушание предполагало командование. И команды зазвучали — робко, правда.
     — Ложись на рогожу. Лицом вниз ложись. Руки назад. Да давай же…
     Ева выхватила из связки кусок верёвки и принялась торопливо связывать подружьи запястья.
     — Винти послабее да побольше, — просила та смиренно. — Быстрей винти, чтобы я биться начала. Так, так. Теперь свяжи покрепче, через другие витки продень и затяни.
     Ева действовала, как заправская бондажистка. Подсказывало стремление не навредить, прошлый опыт. Вот если она потом, содрогаясь в биениях, сама себе повредит… Ну так ведь то — сама.
     Витков вышло восемь или десять. Кира принялась напрягаться, пытаясь освободиться.
     Охолонув от спешки, Ева следила за делом рук своих. Да, верёвка старая, отдельные пряди волокон истлели. Свяжи она подружкины руки одним витком, плотно затянув, — пожалуй, что и лопнула бы истлёнка эта на апогее девичьих рывков. А тут витки работали числом да взаимопомощью — фиг с два из них вырвешься.
     Какая-то мысль пришла в голову нашей героине относительно взаимовыручки, но не успела в голове поселиться и себя раскрыть, как бондажируемая крикнула:
     — Теперь вяжи ноги! Лодыжки. Ну!
     История с торопливым заматыванием повторилась. Кира согнула в коленках ноги, подняла голени перпендикулярно земле. Пальцы ног ходили туда-сюда, подгоняли. Витков здесь навилось побольше, затянула Ева потуже. Ноги всё-таки.
     — Готово? Ну-ка…
     Мощные Кирины ноги напряглись, пытаясь разорвать верёвку. Заодно с нужными мышцами напряглись и большие ягодицы, и Ева, пожалуй, впервые увидела всю мышечную массу низа подруги в напряге. Всё там заявило о себе, всё ходило ходуном — с малым размахом, но весомо. Впрочем, коленки сдвигались-раздвигались — аж цокали друг о друга.
     — Коленки свяжи. Ай! Да острожно ты, под ними тонко и нежно. Больше витков вей!
     В дело пошёл третий кусок верёвки. Он быстро утихомирил буйные коленушки. Вообще, тело постепенно утихомиривалось. Ева уже по привычке стянула основные витки перпендикулярным и затянула узел.
     — Ка-айф! Отойди-ка.
     И большое Кирино тело, лёжа на животе, стало биться. Сгибались малогнущиеся теперь коленки, поднимались связанные руки, моталась голова. Напрягались те и се мышцы, пытались раздвинуть руки, ноги, вырывая их из верёвочного плена. Шиш тебе, а не свобода!
     — Кайф! О-о, какой мне кайф! — аж брызгала слюна. — Теперь кля-яп.
     Ева уже ловила скользкий мячик из воды, но вдруг услышала:
     — Нет, подожди. Ещё надо… Слушай, поищи какую-нибудь палку попрочнее и подлиннее.
     — Зачем?
     — Ищи, говорю!
     Да, время пространных объяснений и уговоров ушло, вернее, взяло тайм-аут. Надо было просто слушаться. И Ева быстро отыскала нужный предмет — какую-то довольно лёгкую для металла железяку, вернее, трубку. Типа алюминиевой, для раскладушки.
     — А теперь что?
     — Теперь вот что. — Кира остановилась, чтобы перевести дух. Она дышала прерывисто и тяжело, но это лишь в малую долю было дыханием уставшего человека — скорее, натужная подготовка спортсменки к решающему рывку, накислороживание организма — потом ведь будет не до того. — Возьми верёвку, продень через связку ног и рук и затяни петлю. Хорошенько затяни, чтоб ножки с ручками встретились. Потом продень через меня палку, уткни второй конец в стену и, когда я буду биться, время от времени поднимай меня в воздух. Лады?
     — А если…
     — Тогда толкни меня поближе к стене, чтоб рычаг посильнее был. Мне много высоты не надо, опору только чтоб потерять. Вот кайф-то будет! Да, глаза мне потом завяжи и кляп вставь. Да, давай же, а то я перегораю.
     Ева засуетилась. Она быстро продела верёвку, но вот затянуть узел всё не получалось. Вязомая чуть-чуть двигала руками или ногами, устав их недуром сводить, и всё развязывалось.
     — Готово? — спрашивала Кира. — Готово? Да готово наконец? Когда же завяжешь?
     — Да подожди ты, — сопела Ева. — Не дрыгайся. Ну вот, опять всё разъехалось. Да не дрыгай ты!
     — Не могу. Внутри всё клокочет. На голове плясать готова. Ну, придумай же что-нибудь!
     И Ева придумала. Устроила такой хитрый узел, завязывать который можно по частям. С каждым новым узелком ручки и ножки связанной, хоть и дрыгались, но сходились. Если попадали не в такт и развязывалось, то разъезжалось не всё и можно было продолжать вязать "от достигнутого". Дело пошло быстро, дело пошло весело, но…
     Кирины зубы вдруг дробно застучали — ей, видать, повело челюсть. Ждать больше было невмоготу.
     — Кляп! — крикнула она не своим голосом. — Вставляй скорее кляп, а то язык себе откушу. Да скорее же!
     Ева поняла: ей надо начать освобождать энергию сквозь узкие каналы удовольствия, хотя бы потискать во рту кляп. Бросила недозавязанный узел, выудила из полубутылки плавающий там резиновый шар и стала пихать его в алчущий рот.
     А он не лез. То ли размер не вполне подходил, то челюсти не до конца раскрывались, то раскрывались на миг, но не удавалось под этот миг подгадывать. И раз за разом приходилось, быстро отведя руки, чтоб не прикусило, ловить скользкий, слюнявый мячик. Уронить нельзя — пол грязный, отмывай потом, а Кира тем временем язык себе откусит.
     Подчиняясь какому-то наитию, Ева протянула руку и резко нажала на одно место Кириного подбородка. Потом уж, в спокойной обстановке, разобралась — там лимфатические железы и нажим очень болезненный. Он сработал — от шока на фоне перевозбуждения связанная широко, словно акула, раскрыла рот и застыла на секунду какую-то, пережидая внезапную боль. Ева ещё дёрнула за подбородок вниз, нажала другой рукой, и кляп скользнул между зубами на уготованное ему место.
     Закляпленная замычала, заурчала даже. Щёки её раздулись, а жевательные мышцы стали напрягаться и расслабляться. Полминуты есть, надо довершить дело.
     Руки-ноги чуток расслабились, и узел удалось затянуть быстро. Теперь ладони Киры были подтянуты к ступням, тело образует этакий многоугольник, пока без особого напряжения. Но при подъёме на палке спина должна прогибаться, руки — выворачиваться из плечевых суставов, по телу гулять холодок от потери точки опоры — в общем, ощущения обещали быть острыми. Да, не забыть глаза завязать.
     Ева отошла к сумкам, чтобы достать косынку. Тишина нарушалась только поскрипыванием зубов о слюнявый шар, и потому девушки одновременно услышали — в дверь подвала стучат. Некстати как!
     Неужели? Но вот стук повторился, в нём сквозило нетерпение.
     Неужели кончился обеденный перерыв? Нет, часы говорили, что ещё не кончилось даже их рабочее время. Тогда почему?
     Стучат, чёрт побери! Если бы Киру было можно быстро развязать, Ева так и поступила бы и предоставила подруге самой всё расхлёбывать. Но нет, не удастся так. Придётся отшивать незваного пришельца самой. Кира коротко мычнула, как бы соглашаясь. "И поскорей возвращайся".
     Идя к двери, наша стесняшка постоянно убеждала себя, что всё обойдётся. Может, комендант просто спросить хочет, не надо ли им чего, не взяться ли ему самому за тележку. Ответит, снова запрётся и, бог даст, планов особенно менять не будут они, докантается Кира до дикого бондажного экстаза. Трусы, конечно, подмочит — той или иной жидкостью, тут-то ей сплошной купальник и пригодится.
     Дверь содрогалась от нового стука.
     — Кто там? — спросила Ева, запоздало сожалея, что не накинула халат.
     — Смена пришла, — донёсся глухой голос. — Открывай скорее!
     Смена? Ксюша с Маринкой? Так рано? Ну, эти неопасны. Так, девочки-припевочки, без постоянных парней вроде. Сложения разного, и свои "девочкины", по Кире, бюсты оформляют по-разному. Миниатюрная Ксюша любила носить беспупочные платьица, сверху посветлее, чем внизу. Создавалось впечатление, что облачена она в полупрозрачное, а снизу цвет сгущают белые трусы. Иллюзорная возможность рассмотреть под "просвечивающим", без проступающих лямок, всякие детали привлекали мужской глаз не хуже, чем солидные выпячиваемости.
     Марина была повыше и поплотнее. Как сосиску кожура, её полный торс обтягивали кофточки, маечки и водолазки, через которые проступали контуры лифчика явно спортивного, с рельефным пояском снизу. Он и сам имел внушительный вид, и да ещё и кожу стискивал до выпучивания валиков, создавая впечатление сильного ужима. Почти до него спускалось спереди маленькое треугольное декольте, открывая плоскую кожу и свидетельствуя об успехе затягивания. Значит, намекал вид спереди, плоскота моя не натуральная, а достигнутая — зачем-то. Может, надоело чувствовать отвислость, может, так девственность хранить сподручнее или дисциплину. А лишь скинь майку, рассупонь лифчик — и оттуда вырвется ого-го что! Парни охотно шли на контакт, и должен был среди них оказаться тот, кому девичья душа важнее внешних форм. И вот он-то скинет-рассупонит без разочарования.
     Никто не мог узнать, кому из девчонок первой пришла в голову мысль надеть трусы с "молнией" сбоку на замочке. Может, обе зашли в "Интим", перемигнулись, хихикнули и купили. Но ключ вручать было некому, не временному парню же! В ожидании постоянных, для кого и предназначались эти "трусы верности", они "заперлись", обменялись ключами, напились и пошли гулять по городу. Никто не видел, как они возвращались, приходилось верить, что всё обошлось прилично. Зато потом все узнали, что когда каждая из них надевает такие трусики, то даже если ключ остаётся у неё, она испытывает такой душевный трепет, аж дух перехватывает. Как будто снаряжается куда-то для большого приключения. Балдеет от мысли, что пройдёт чёрт знает сколько времени, прежде чем она сможет выдернуть из чёртовых к тому времени трусов изнемогающий низ и нормально поссать. Вместе с тем, защёлкивая замочек, она проявляла доверие к своему телу, выдюжит это долгое путешествие, и я ещё посмеюсь над теми, кто бегает в туалет из-за пары струек. Конечно, можно доверять и терпеть без замыкания, но ведь порой испытываешь секундную слабость, панику, могущую свести насмарку часы достойной жизни. Замочек — против этой слабости, за могущество тела. А уж если, "запершись", что-нибудь выпьет, то вообще обвал! Якобы питьё булькает в горле, никак не хочет входить внутрь, мучить свою хозяйку. Это не писсинг (первый раз не в счёт), это что-то около.
     А таймер, фиксирующий время запора? Для хвастовства? Ну, не часто выпадает такой случай, чаще, чтобы самой взглянуть ненароком, удивиться, зауважать себя ещё больше.
     В дверь нетерпеливо стукнула туфелька. Ладно, придумаю уж что-нибудь, чтоб их услать. Но голос-то, вроде…
     Ева отомкнула засов и раскрыла дверь. Первое, что она увидела, было широкое ухмыляющееся лицо Эвелины. Той самой Эвелины, что садистски расщекотала её на зачёте по ОБЖ!
     — Привет!
     — Ой!
     Ева инстинктивно попыталась захлопнуть дверь, но её уже прижимала нога входящей. Она просто входила, даже и мысли не допуская, что её могут не впустить.
     — Привет, — растерянно поздоровалась Ева.
     Она машинально посмотрела на ногу, помешавшую ей закрыться, — та была в синей бахиле. Наверное, обула в промежуток между стуками. Халат и брезентовые рукавицы были у Эвелины в руках, а гофрированная противогазная сумка висела на боку — другом от женской её сумочки.
     Полный джентльменский набор. Значит…
     — Ну, чего закрылась? — пеняла вошедшая.
     — А почему ты? — вопросила на вопрос огорошенная девушка. — Нас меняют Марина и Ксения.
     — Поменялась я с ними, — прозвучал естественный ответ. — А-а, вон чего закрылась. — В глаза ей сначала бросилась купальная шапочка, а уж потом — бикини. — Тут что, бассейн, что ли?
     Эвелина протянула руку и бесцеремонно пощупала сначала лифчик, потом трусики, оттянув резинку.
     — Сухая. А-а, наверное, здесь просто жарко. Ну, тогда я и сама разденусь. Правильно заперлась. — Она обернулась и захлопнула дверь, задвинула засов. — А ещё кто с тобой?
     — Кира, — не посмела соврать Ева. Она растерянно выдержала бесцеремонность, лихорадочно соображая, что же делать. — Мы ещё работаем, ты рано пришла. Слушай, уходи пока, мы тут закончим, тогда и тебе работы меньше будет.
     — Не-эт, — протянула вредная девица. — Мне пораньше закончить надо, дела у меня. Давай параллельно работать. Я вам не помешаю, вы — мне. А?
     — А твой тележечник тоже пораньше приехал? — находила аргументы Ева.
     С тележечником Эвелина не догадалась договориться. Но тут же нашлась.
     — А вы своим поделитесь. Пускай побыстрее бегает туда-сюда, а я постараюсь.
     — Наш уехал уже.
     — Как же вы тут без него?
     — Мы просто выставляем в окно, а следующий приедет — заберёт.
     — Ну, и я буду просто в окно. Показывай, где работать, а то коменданта позвали куда-то.
     Ева вспомнила, что поблизости, не доходя до их места, есть неубранный отсек с окном. И она безо всякого сопротивления довела свою врагиню до него.
     Всё начало складываться лучшим образом. Эвелина даже разделась до белья — обычного, не бикини, а свежее ли, в полутьме не углядишь. Но тут же дело разладилось. То ли, не совладав с "чешущимся" телом, замычала Кира и этот звук донёсся сюда, то ли поведение Евы показалось подозрительным, но Эвелина, колыхнув объёмным своим бюстом, вдруг заинтересовалась:
     — А вы с ней где работаете? Проводи, я поздороваюсь. Может, у вас резиновых перчаток лишняя пара есть?
     От Евиных рук, видно, пахло резиной, а может быть, они были слишком чистыми для такого грязного подвала.
     — Нет у нас лишних. А Кира занята на стремянке. Не ходи, начинай работать. Спустится — сама подойдёт. Да нет у нас ничего! Ну, зачем пошла? Не туда, мы в другом месте. Ну заче… Да куда ты? Не ходи, не ходи к нам, пожалуйста. Ну, пожалуйста, а?
     Будь Ева посмелее и посильнее, она могла бы остановить движение почуявшей запах жареного очень даже просто — взявшись согнутыми пальцами за застёжку лифчика или трусики, а лучше всего — за то и другое вместе. Шаг вперёд — и разлетается застёжка, спадает лифчик, трещит поясок, падают трусы — и девчонка готова. Хотя… Очень даже может быть, что и угроза наготы бесстыдницу Эвелину не остановила бы. На том зачёте по ОБЖ пришлось применить более крутые меры.
     Ева, чуть не плача, догоняла крадущуюся по подвалу Эвелину, но не решалась схватить её ни за руку, ни за бельё. Та шла, уверенная, что что-то такое здесь девчонки выкомаривают, раз её пускать не хотят. Может, подворовывают? И, как на грех, вновь замычала Кира.
     Эвелина вдруг встала, ошарашенная открывшейся перед ней картиной. Честное слово, если бы связанной лежала не её подруга, Ева сдёрнула бы отсюда, в чём была. Ну, может, постаралась бы схватить сумку с одеждой. А так пришлось тихонько встать и, слушая бешено колотящееся сердце, лихорадочно продумывать пути выхода из ситуации. Но паника — плохой советчик.
     Кира лежала головой к окну лицом вниз и не видела, кто её осматривает, ходит, присвистывая, щупает веревки. Ясно одно — не Ева, Ева кого-то привела. И только когда Эвелина зашла спереди и руками приподняла подбородок, чтобы осмотреть кляп, их взгляды встретились.
     — Привет, Кирочка, — пропел ласковый голосок. — Эк тебя угораздило! Не напрягайся, не напрягайся, загорай, я всё понимаю.
     Она обошла тело кругом, встала, уперев руки в боки, и ещё раз осмотрела связанное тело.
     — Бондаж, — прозвучал банальный вердикт. — Классический мягкий бондаж. Смотри-ка, а я думала, что такое только в Интернете бывает. А тут — наяву. Ну, даёте, девки! Бэ-дэ-эс-эм!
     — Чего-чего? — тихо переспросила Ева.
     — BDSM, говорю. Бэ-дэ — значит, бондаж, эс-эм — садомазохизм. Ну, и кто из вас ху? Ты — садистка, или она — мазохистка?
     Да, отвертеться не удастся. Эх, надо было сразу же, может даже, забежав вперёд, вытащить у Киры кляп, и тогда они вместе отразили бы натиск. Кира за словом в карман… или в вырез декольте не лезет, даже связанной может отбрить кого угодно, а Ева ещё и развязала бы её исподтишка. Но поздно. Вопрос поставлен, надо отвечать. А что?
     Оба слова, произнесённые Эвелиной, плохие, позорные. Но иного вывода тут и не сделаешь. Выбор невелик. Кира — её подружка, к тому же беспомощна, постоять за себя не может. И Ева смело приняла удар на себя.
     — Это я — садистка, — произнесла она тоном "укротителя" Леонова из "Полосатого рейса", когда он признавался в ночном выгуле тигров. — Я её здесь мучаю. Это плохо, но такая уж я. И ты нам, пожалуйста, не мешай.
     Эвелина удивилась едва ли не сильнее, чем увидев связанное тело. Брови поднялись аж на лоб.
     — Ты — садистка?! — чуть не вскрикнула она. — Людей любишь мучить? Нет, ну кто бы мог подумать? Такая тихоня, и без парня даже. Тихий омут, что ли? Ну, где черти водятся.
     — И тем не менее, я такая, — настаивала Ева, будто перепёлка, отвлекающая хищника от беззащитных птенцов. — Скрытая садистка-конспиратор. Обычно кайфую по Интернету, но если уж удастся человека подловить — тут уж держись!
     — И даже подругу? Она ведь подруга твоя.
     — Садизм дружбы не знает, — гнула Ева свою линию. — Подружку-то даже легче подловить и связать, она мне доверяет и плохого не чует.
     Эвелина с восхищением рассматривала щуплую девушку, девочку почти, а та подняла алюминиевую палку и начала ею похлопывать по лодыжке. Главное, чтобы Киру не приняли за мазохистку!
     — Слушай, а ты мучь её себе, а я позырю, — предложила она.
     — Нет, — твёрдо заявила Ева. — Садизм не всласть, когда другие видят, могут пожалеть, вмешаться. Видеть и слышать должна только я. И мне не улыбается в самый кайфовый момент получить удар в спину. Я ведь её по-настоящему мучить буду, а ты пожалеешь ещё. И жертва не должна ни на что рассчитывать.
     — М-да… Она-то меня не пожалела тогда. Ну ладно, тебе виднее. А меня вместе с ней помучить не можешь? Связанной и лежащей рядом.
     — Как же я тебя свяжу?
     — Вон, у вас верёвок сколько. Готовилась ты капитально, видать. Много она порвала?
     — Я не о том. Ты сама дашься?
     — Конечно, сама. Протяну руки-ноги и скажу — вяжи меня! Интернет интернетом, а и въявь стоит попробовать.
     — Э-э, нет. Если добровольно, то это мазохизм будет — с твоей стороны. Если человеку в кайф, мне тогда не от чего будет тащиться. Мне надо, чтобы человек мучился по-настоящему, боялся, молил о пощаде, иначе и пробовать не стоит.
     — У-у, ты какая!
     Кира вдруг мычнула — мол, свяжи её, развяжи меня, и вместе мы её проучим, как в чужие дела свой нос совать. Но Ева проявляла твёрдость в легенде, пытаясь спровадить непрошеную гостью.
     — А ты меня подлови. Как её вон подловила.
     — Как же я тебя подловлю? Ты уже всё знаешь. Нет, ты для меня жертва потерянная, раз в курсе. Вот если бы нас с тобой впервые в пару поставили…
     — Это верно… Ну хоть послушать-то я стоны могу из-за стены? Свист палки, шлёпки и всё такое прочее. Буду молча работать и прислушиваться. Можешь ноги мне спутать, если боишься нападения.
     Вообще-то Ева с удовольствием спровадила бы её из подвала, но кто знает, что она будет делать? Ещё позовёт кого-нибудь. Пусть лучше здесь будет, под контролем, а уж они-то с Кирой усладят её слух ой-ёй-ёй! А может, раскляпленная Кира и ещё какой выход придумает, в шутку всё обратит.
     — Ладно, работай себе, но сюда не приходи. Ноги я тебе спутаю.
     — Валяй. Пойдём на моё рабочее место, там и стреножишь. — Она нагнулась и взяла несколько кусков верёвки. Подёргала, выбирая подлиннее и попрочнее, и подала выбранный Еве.
     Та взяла, но, повернувшись спиной, не заметила, что Эвелина второй кусок оставила в руках и стала, идя следом, свивать из него петлю. А Кира лежала к ним спиной и ничего не видела.
     — Постой, а здесь как чисто-о! Мыли, что ли? И запахов почти нет. Пыли мало. Да, лучше раздетой работать, это вы правильно решили. Ты только меня послабее свяжи, чтоб рубцов не осталось.
     Её целью было приблизиться к Еве со спины, пока та не обернулась. Удалось.
     — Да, а времени сколько? — и Эвелина естественным жестом взяла свою проводницу за запястье.
     Так студенты поступали. Чаще — парни, реже — девушки, брали запястья друг друга, чтобы, не очень отвлекая, посмотреть на часы. Но сейчас почему-то взяли правую руку.
     — А-а, у тебя на левой! — "поняла свою ошибку" Эвелина и схватила левую руку.
     Ева не успела удивиться, почему ей не отпустили правую — секундой раньше, секундой позже, какая разница? Не напрягла мышц, позволила свести запястья сзади. И спохватилась, только когда почуяла захлестнувшуюся на них петлю. Дёрг — зря!
     — Ага! — удовлетворённо проурчала Эвелина, изо всех сил затягивая узел. — Значит, всё-таки можно подловить напарницу. Да, ты была права.
     — Ой, больно! Пусти! Проверила, пусти теперь. Ну, пусти же! — трепыхалась связанная.
     Это был узел не чета тому, что мучили запястья Киры. Тут винтить щадящие витки было некогда, ограничились одним, зато узел затянули от души и верёвка сильно врезалась в нежную кожу.
     — Ты что, а? — всё ещё не понимала Ева. — Пусти, ну!
     — Ты мне ноги связать хотела, сука, так что я это в порядке необходимой самообороны. А ну, пошли!
     Она резко дёрнула верёвку вверх, Ева аж согнулась в поясе, вскрикнула — плечевые суставы ожгло болью. Да, теперь она была во власти этой вздорной девки. Что, если она садистка — настоящая?
     — Пойдём! — бесцеремонно ткнули её в спину.
     И они медленно двинулись по коридору назад. Попробуй не пойди — заставит. Куда — ведёт её под очи Киры, которая теперь стала по-настоящему беззащитной перед этой сучкой?
     А Эвелина просто искала крюк или штырь, чтобы привязать свою жертву. Дело путала полутьма — поди узнай, что там в тёмных углах таится! Да и не хотелось привязывать в темноте — там и узел труднее затянуть, и жертве легче незаметно освободиться.
     Подходящий крюк нашёлся в отсеке, как раз напротив Кириного. Слабый лучик из далёкого окошка подсвечивал нечто изогнутое на высоте человеческого роста. Это даже лучше, чем внизу! Шаловливые ручки не подберутся к узелку, не ослабят его втихомолку, но…
     — Ну-ка, встань сюда! — и пленница вынуждена была встать под угрозой её слабых ножек споткнуться об огромную приподнято-прижимающую ножищу конвоирши.
     Та накинула свободный конец верёвки на крюк и сильно потянула вниз, даже попыталась повиснуть. Ева аж вскрикнула, её помимо воли согнуло в пояснице, выгнуло в плечах, голова безвольно свесилась.
     Но вздыбливать жертву по-настоящему не входило в планы Эвелины. Об этом она поведала сама, деловито завязывая узел.
     — Не трепышись ты! Постоишь малость здесь, я твоё место займу, садистское. Не дёргайся, ручки из плечек и не вывернутся. Я бы пообещала побыстрей управиться, да ведь тогда её, — мотнула головой и повысила голос, — мучить интенсивней придётся, как бы ей совсем плохо не стало. Если ты её подруга, не настаивай на быстроте. В общем, постой здесь.
     Да, она умела выбрать способ привязывать. Вертикальная свобода у жертвы была полностью отобрана, еле шевельнёшься — плечи пронзает боль. Можно было только болтать головой, а тело раскорячено. О том, чтобы руками подобраться к узлу и размахрявить его, не могло быть и речи.
     Единственное преимущество, если только о таковых можно говорить, это то, что между расставленных ног можно в перевёрнутом виде слегка видеть, что творится вокруг Киры. А творилось нечто страшное. Эвелина взяла алюминиевую трубку и, постукивая ею о ладонь, как Лёлик ("Бить буду аккуратно, но сильно!"), приблизилась к беззащитной жертве.
     — Ай-яй-яй! — отчаянно закричала Ева. Её собственная судьба не так волновала, но вот подруга… Ради подруги она готова на всё. — Кира-а, она привязала меня, взяла палку! Спасайся, бейся, толкай её!
     И с радостью увидела, что это помогло. Связанная изловчилась и отчаянным рывком закольцованного тела толкнула Эвелину, та покачнулась и выронила алюминийку. Зловеще прошептала: "Счёт растёт" и, насколько могла видеть закашлявшаяся Ева, взяла что-то, кажется, одну из их сумок. Неужели будет грабить? Расстёгивая её на ходу, медленно двинулась к распятой.
     — Ну, чего кричишь? — добродушно-грубовато приговаривала она, стараясь держаться так, чтобы Ева не видела её за собственной ногой. А ногу эту не передвинешь, так сковывают тело вздёрнутые вверх руки. — Не сделаю я вам обеим ничего… ничего, что оставило бы следы. Нам отсюда вместе выходить, так что всё будет тип-топ. Ну что, обещаешь помолчать?
     Судя по голосу, она уже стояла рядом, но Ева никак не могла, мотая головой, как следует рассмотреть её. А сильно повернуть голову не удавалось — шея не гнулась, впустую прошли уроки физкультуры.
     — Не обещаешь, значит? Ну и правильно, не стоит подругу предавать. Поэтому я сама позабочусь о твоём молчании. Ну-ка, держи голову прямо!
     За какой-то миг до того, как пленница увидела перед своим носом чужие руки, на неё пахнуло запахом старой, слежавшейся резины и всё стало ясно. Ясно и страшно. Руки растягивали противогаз (вот какую сумку взяла Эвелина!), мрачно черневший своей серединой. И сюда вот её втолкнут? Она же тогда, на носилках, в этой резине…
     — Не-эт! — приглушённо прозвучал отчаянный крик, но Эвелине удалось поймать подбородок и упереть в него резиновый низ. Потом её ладони пошли вверх, удерживая рвущуюся голову прямо и натягивая на неё эту проклятую резину. Это не противогаз, это вонючка какая-то! Индивидуальная газовая камера. Ева попыталась открыть рот, мотнуть головой вертикально, но палачиха, не прекращая усилий и уже заведя ладони назад, резко ударила локтем по спине. Жертва охнула, на секунду прекратила сопротивление, и этого вполне хватило, чтобы резина облепила её лицо и стала давить на затылок, улеглась там ровным кружком — мол, всё плотно, кубик воздуха мимо не проскочит. Впрочем, нет, не вполне ровно. В пылу возни с головы полуснялась резиновая шапочка, прижалась шлем-маской, и вот теперь Эвелина недуром, рискуя порвать, вытащила шапочку, прищемив волосы, оправила задок противогаза на затылке. С удовольствием отметила, что вскрик от выдернутых волос был очень глух.
     — Вот видишь, как хорошо, — проворковала она, огладив резиновую голову пленницы. Будто обласкала, блин! Понюхала руку, поморщилась. — Извини, другого нет. Постой так в полной безопасности. Ну-ка, ещё проверим. — Тело обжёг коварный щипок вблизи груди, прямо где очень чувствительные железы начинаются и нет жирка. Ева вскрикнула, на глаза навернулись слёзы. Наружу снова вышел тихий глухой "ах!" — О-кей! А если всё же начнёшь бузить, поступим вот так. — Она подождала, пока через клапаны не просвистит выдох, не наступит время вдоха, и тогда заткнула ладошкой дырочку в противогазной коробке. Знаете, как болезненно это на уже начавшемся вдохе, когда мышцы по инерции раздирают лёгкие? Жертва задвигалась, задёргалась, задыхаясь, что-то поняла. Ладошка отодвинулась, пустила (ладно уж!) воздух. — Вот так. Ну, всё с тобой. Будь умницей.
     Напоследок Эвелина ткнула Еву под дых и, оставив её в отчаянных попытках наладить дыхание, вернулась к Кире. Предстояла сладкая месть. Но надо было уложиться до приезда тележечника. А столько времени прошло в этой возне!
     Она медленно обошла связанное тело, давая понять, что она здесь, но держа в неведении о намерениях. Присела на корточки и посмотрела в глаза.
     — Ну, вот мы и встретились!
     Кира старалась придать взгляду бессмысленность до глупости. Ещё несколько минут назад у неё внутри всё чесалось и горело, так хотелось начать кайфовать. И тут этот стук. Уже припекло до невозможности, когда из коридора доносились отголоски разговора Евы с кем-то, но благоразумие всё же взяло верх: вдруг комендант, если это он, ведя самый что ни на есть рабочий разговор, вдруг услышит глухие стоны, свойственные времени совсем не рабочему? Когда кто-то пошёл сюда вместе с подругой, верх взяло стремление затаиться, хотя острое, не вполне подавленное стремление покайфовать ещё проявляло себя подёргиваниями там и сям. Когда стало ясно, что её обнаружили, сердце прямо-таки упало, чувство одно — сливай воду, если по-шофёрски.
     А уж когда стало ясно, что она, в беспомощном состоянии, находится в полной власти своей врагини, недавно крепко проученной, охватил ужас. Ещё теплилась надежда, что Ева выручит, но вот послышались возня, вскрики, её, такую доверчивую, подловили и нейтрализовали.
     Подруга, конечно же, не виновата. Переговариваться через дверь — значит, возбуждать подозрения. Не открыть дверь, когда всё к тому следует, ещё более подозрительно. К тому же злые люди придумали массу способов, как заставить открыться — от банального "Вам телеграмма, распишитесь" до простого обезоруживающего "Здравствуйте!" Ну, как прятаться от людей, не доверять тем, кто тебе здоровья желает? Якобы желает.
     А когда замок щёлкнул, а цепочки нет, тут гарантий дать нельзя. Придут и увидят. Ева не боксёр и не борец, чтобы не пустить. Нет, она-то хороша, позволить так себя застать! И ещё кляп. Не будь его, она бы дала Еве инструкции, как себя вести, да и с пришелицей поговорила бы без дипломатии, пока Ева её развязывает.
     Впрочем, у тех или иных существ бывают в жизни моменты, когда они полностью беззащитны. Не кайф ловят, а, скажем, линяют раки и змеи. Тогда заползают в естественные убежища, терпеливо ждут…
     Да, вот в чём дело — в естественном убежище. А тут, несмотря на все попытки представить, что ты в пещере, помещение всё-таки искусственное. Сделанное людьми. И служащее людям. Значит, от людей тут не скроешься, могут прийти в любой неподходящий момент. И вот пришла одна, сидит на корточках. Кряхтит аж, мой взгляд ловит.
     Эвелина действительно пыталась это сделать, поторжествовать, но Кира с упрямством глупо пялилась в пустоту. Кляп, распирающий щёки, высовывающийся из-за зубов, мешал лечь лицом вниз, приходилось упирать в пол подбородок, зато кляп помогал придавать лицу глупое, ничего не выражающее выражение. Какие тут эмоции с распёртыми-то щеками!
     И ещё он работал по прямому назначению — обеспечивал молчание. Оберегал от попыток сдаться, запросить пощады или поддаться на провокацию, ответить руганью на ругань и тем подвигнуть палачиху на новые мучения.
     Но и слабым местом был кляп. Сразу, как только Ева пошла к двери, и до самого её возвращения Кира не оставляла попыток вытолкнуть его языком. Ещё когда он впрыгивал в рот, показалось, что челюсти вывихнулись и вот, пропустив широкую часть шара, вывих вправился. Но, чёрт возьми, и вытащить кляп можно только через новый вывих. Как ни широко не раскрывала девушка рот, как ни напрягала язык, ничего не помогало. Глухо. Только лишь при особо широком разевании рта мокрый шарик начинал под толчками языка вращаться, да ещё через уголки рта лилась слюна. Руки связаны, не оботрёшь. Не самый достойный вид перед врагиней, инфантильный какой-то, дурацкий. Дураки, известно, слюнявы.
     Даже немного походит на описавшуюся.
     Кира оставила бесплодные попытки и заодно отринула мысль о том, как же вытащить кляп потом, когда… ну, когда всё обойдётся. Лезть двумя пальцами по углам рта, пытаясь схватить мокрый верткий мячик с угрозой разорвать щёки, или пойти на новый временный вывих… Не-ет, потом такие думы! Сейчас все силы в кулак собрать надо.
     Но одна дума прямо-таки холодила сердце. Сейчас ей приходилось дышать только носом, и то с трудом. Если с ней сделают что-то такое, что пойдут слёзы, носоглотка забьётся, то она ведь задохнётся, блин! И быстро ведь не спасёшь, кляп не выдернешь, а на высмаркивание у неё может не остаться воздуха. А если ещё порвут рот… Кошмар!
     Думай, девочка, думай, как выкарабкиваться.
     Эвелина тем временем чуть не легла щекой на пол, чтобы всё-таки впуриться в Кирины глаза.
     — Узнала меня, хорошо. Теперь вспомни кое-что. Как в очереди меня теснила, до зачёта не допускала, как бельё на мне рвала, как чуть девственности не лишила, как осрамила перед преподавательницей, как разорила на бикини для вон той. — Моток головой.
     Это была наглая ложь. Читатели, вероятно, помнят, что спор за место в очереди был решён третейским судьёй, а ущерб Эвелине был причинён в рамках необходимой обороны, после того, как она сама развязала форменную войну, дойдя до экстаза в щекотании.
     Но теперь указать на это было некому. Над безмолвной пленницей можно было глумиться, как угодно, валя всё с больной головы на здоровую. Издеваться на полную катушку, во всю силу своей стервозности.
     Нанизывать упрёки было тем слаще, что каждый из них подкреплялся ударом ладони по спине жертвы, близ лопаток и застёжки. Начала с похлопывания почти дружеского и дошла до коновальных ударов.
     Кира осталась лежать на животе, чтобы защитить по мере возможности бюст и живот. Может, удастся спровоцировать врагиню на простую порку по заманчиво выпучивающимся ягодицам? Порку болезненную, но выносимую. На щипки полных рук, ног, на тумаки, подзатыльники — в общем, на обыкновенное хулиганство без угрозы жизненно важным органам.
     Что же она не начинает? То есть — начинает с пытки неизвестностью. Высматривает, с чего начать? Давай-ка, девочка, попиарь немножко свою попку. Перед мужиками вертела, теперь перед девицей поверти. Собственно, это то немногое, что ты, спутанная, можешь делать.
     Напрягаясь, Кира пыталась приподняться, оторвать живот от пола и представить ягодицы в самом выгодном свете — для истязаний. Блин, мешают голени, заслоняют горки плоти, и ступни ещё тут путаются. Мало того — вверх обращены подошвы, тоже заманчивый объект для пытки. Кое-где, конечно, кожица уплотнена — до твёрдости мозолей, зато есть и о-очень нежные участки. По ним наждачной бумагой пройтись… ох, думать не хочется. Но где-то связку старых наждаков она видела, когда искала, чем бы поживиться. Как бы эта стерва не догадалась поискать по углам. Ну, бей же меня по попе, чего стоишь?
     Эвелина в задумчивости помяла ягодицы, подлезла под кромку трусов, ища самые мягкие места — будто мясо на рынке покупала. Снова пощупала, ущипнула даже.
     Щипок вышел неожиданным. А ведь не ойкнешь. Кира резко напряглась, и вдруг живот ощутил толчок, содрогнувший всё тело. Да, она обдала примеряющуюся палачиху дурным запахом. Та отдёрнулась. Поди докажи, что ты не нарочно! На снисхождение теперь рассчитывать не приходилось.
     И вот первый удар — по спине. Второй, третий. Расстегнуть застёжку лифчика и прижать к земле груди. Против первого ничего не попишешь, а вот бюст… Кира упёрла подбородок в пол, приподняв грудную клетку, теперь удары по спине отдавались в зубах, терзающих кляп.
     Связанные сзади руки и привязанные к ним лодыжки немного защищали спину и не давали широко размахнуться — чтобы сильно хрястнуть по хребту. Приходилось подлезать то так, то эдак. Когда Эвелина совала ладонь между руками, Кира старалась хоть немного свести локотки, не заблокировать чужую руку, так хоть сократить свободу размаха. Но получалось плохо. Локти не хотели сводиться, их начинало щемить, как тогда, когда Ева закручивала их в петлю. Приходилось расслабляться и с замиранием сердца ожидать очередной тумак между шеей и застёжкой лифчика.
     А когда рука лезла сбоку, жертва пыталась согнуть ноги в коленках, чтобы голени и руки шли как можно ближе к телу. Не всякий раз, но иногда, на отчаянном рывке, это удавалось, но палачиха, взяв за узлы другой рукой, с лёгкостью парировала эти наивные попытки.
     Убедившись, что простым ударом ладони груди к земле не прижмёшь, Эвелина сменила тактику. Она вспомнила, как на том самом зачёте сдавала непрямой массаж сердца, и воспользовалась техникой: положила ладонь на ладонь и, встав на колени над распростёртым телом и не сгибая рук в локтях, принялась трудиться над спиной.
     — Помнишь? Помнишь? Помнишь?!
     Кира инстинктивно попыталась свести локти, оттолкнуть руки, но вдруг в локтевых и плечевых суставах плеснуло болью. Чёрт, это как после той их с Евой забавы. Ещё и это ко всему!
     — Помнишь? Помнишь? Помнишь?!
     Кляп так нажал на зубы, что в глазах потемнело. Донельзя напряжённые мышцы челюстей и шеи не сдюжили и на втором-третьем толчке груди ощутили утюжащую мощь земляного пола. Ещё пресс, ещё один. Показалось, что они у неё стали упругими, как у тех девушек, у которых бюст маленький и активно торчит в разные стороны. Исчезло ощущение приятной полноты, осталась болезненность не защищённых жирком желёз.
     Кира пыталась подгадать выдох под пресс, чтобы поменьше доставалось мягким местам. И вдруг во время очередного прижима к полу услышала противный всхлип. На миг в замутившейся голове сверкнуло: подоила! Выдоила, сука, из меня! Нет, конечно же, это пот. Самая малость скопится в интересных рельефах кожи, и при усилиях хлюпает. Откуда у меня в груди молоко-то? И тут же контр-мысль: а почему я так страшусь этой мысли, для чего ещё вырасли у меня на видном месте приличные "холмы"? Не ради же услады мужских глаз. Нет, рано или поздно к красным пипочкам прильнёт младенческий ротик и материнское тело ощутит, что из него потянули соки.
     Среди обычной круговерти об этом и не думаешь даже. А вот прижало тебя — и мудрость какая-то вселяется некстати.
     Вот хлюпнуло ещё. Это Эвелине как будто понравился звук, она подтянула, подоткнула даже на жертве лифчик и от души прессанула спину. Давление, блин, создала в лабиринтах девичьей плоти. Открылась махонькая дырочка в подоткнутом белье и хлюпанье обрело оттенки выстрела. Жертва ещё и гукнула горлом.
     Ноет, ноет грудь, как дыхание не подлаживай. Вот ещё пресс, вспышка боли. Нет, сдаюсь! С глухим стоном, пустив струи слюны из уголков рта, Кира перевернулась на бок. Выбрала тот, чтобы оказаться спиной к мучительнице хотя бы.
     Та восприняла звук в свою пользу.
     — Ага, вспомнила! Теперь давай проверим, не забыла ли кое-что ещё.
     Холодная рука отогнула ставший доступным передок трусов и зашарила по отчаянно заёкавшему от холода животу. Что… что она собирается делать? Му-у!
     — Проверим, не забыла ли девочка в туалет сходить. Утром пила чай, потом весь день работала, не разгибаясь, забывая о себе подумать, пузырик и наполнился. Вот он, ага!
     И действительно, сразу несколько пальцев нащупали границу мочевого пузыря.
     Вы уже знаете, что побывал в "испанских шортах", наша героины "расточила" свою ёмкость чуть не до литра, мало что чуя до его наполнения и сразу взрываясь по превышении объёма. Поэтому и не было ей нужды при работе в подвале, на две трети где-то шло наполнение. Но тут заработали пальчики-палачики, стали обводить по контуру, прижимать. Будто всё откатило назад и снова пузырёк маленький и в него влито столько, что ежу невмоготу. А-ай!
     Кира ещё перед связыванием махнула рукой на свои трусы, смирилась, что они намокнут, есть что переодеть. Но это в самостийных играх с подружкой, с собственным телом. А позориться перед врагиней — нет уж!
     Живот ходил ходуном. Каждое прикосновение пальца таило опасность резкого внезапного нажатия, и жертва, затаив дыхание, отслеживала траектории, чтобы вовремя собрать все свои силы и в случае чего бросить туда на сопротивление. Будто поняв это, проклятая Эвелина, прикасаясь и пугая, прямо-таки истерзала напряжённое, ждущее подвоха тело. Да ещё и приговаривала с издёвкой:
     — Надо же так самозабвенно вкалывать, о себе даже забыть. И вот хочет девочка пи-пи. Хочет, а не может. Как ей трусики снять, не намочив. Ух, как бёдра плотно сжаты, и не спустишь по ним, нет. А очень хочешь? — шутовски толкнула она тело в бок. — Может, разрезать на тебе трусики? — Слабое мычание было ответом. — Ну, не надо, так не надо. Не буду, я добрая.
     Сил следить за пальчиками уже не хватало. Они измесили живот, превратили все его мышцы в безвольное тесто. Нажми — и брызнет. Небось, контур очертился резче, не скрывают выпуклость вялые мышцонки. Пузырю форму держит жидкость, а всё остальное как-то осело.
     Вот вся ладошка легла на купол пузыря, подвигалась горизонтально, чуть-чуть нажала. Второй рукой, галина, мою попу придерживает, не даёт даже отодвинуться. Пресс, блин, по всем правилам. Выдюжила, но рука, не отходит. Выдюжу ли ещё? Сколько она будет меня мучить?
     Пальцы как бы переступали — и на животе, и на попе. Как бы раздумывала их хозяйка, что дальше делать…
     Кира была готова заплакать от досады и бессилия, и только страх забить носоглотку удерживал. Её жизнь теперь висела на тонком носоглоточном ходе, воздух должен свистеть по нему свободно, что бы ни случилось, какое бы унижение не выпало на её долю.
     Вдруг пальцы кончили барабанить.
     — Что же девочке делать? Хочется пи-пи и сильно, а с трусиками такая незадача. Не снять их, как будто в людном месте она. А изнутри припекает. Припекает, да? — Снова нажим, глухой стон боли — сдержаться было совершенно невозможно. — За откровенность хвалю. Помогу даже. Посмотрим сначала, как насчёт заднего пути. — Она отогнула трусы сзади и стала пробираться по расщелинке.
     Руки у Киры были не только связаны, но и привязаны к ногам, кольцевали тело, двигаться можно было только в стороны — немножко. Конечно, палачиха легко обходила такие попытки отбить её шаловливые и непредсказуемые руки.
     Жертва чувствовала, как чужие ладони пробираются к самому интимному её месту. Вот она поцарапала задний проход и полезла дальше. Блин, от дырочки до дырочки у девочки всего ничего!
     Кира напрягла мышцы ягодиц, насколько смогла. No passaran! Пальцы потыкались-потыкались во враждебно-жёсткую плоть и со злости исцарапали ягодицы. Хорошо ещё, что не мысок туловища! Улезли. Даже трусы подтянули, поправили резинку. Спасибо и на этом. Только вот царапины саднят. Нет ли крови на трусах?
     — Не выходит задним путём, — сказала Эвелина — так деловито, будто обсуждая на семинаре техническую проблему. — Плотно там у девочки забито всё. Через какую же тогда дырочку слить? Может, через рот? А чего — можно. Вот подниму тебя на этой вот палочке, поставлю на голову, всё через ротик и выльется.
     Кира помертвела. Она знала, чем это может кончиться. Как-то раз, проверяя объём своего пузыря, она довела его до ручки, тазик уже наготове был, а потом подумала — что, если перевести давление с нижнего края, где уретра, на верхний, может, легче станет и ещё кое-что вместится? Ну, и сделала "берёзку". Постояла немного, начала прислушиваться к ощущениям, м вдруг чует: сдвинулось и полезло. Точно так же, как в "испанских шортах", нутро стали пронзать две огненные струи — это моча двинулась вниз, обратно в почки. Мгновенно вспомнились её прошлые болезни. Свалилась "берёзка", как подрубленная, и тут же пустила струю, даже объём в том раз не померила. Только бы побыстрее всё вышло, только бы то, что тронулось в путь, скорее вернулось!
     Нет, если её поднимут вверх животом, надо не терпеть, а скорее сливать. Чёрт с ним, с позором, с белым флагом сдачи, только бы почки не затронуло. Легче станет, а там посмотрим.
     Но Эвелина, наверное, блефует. Как, в самом деле, не столь уж сильной девице поставить на голову тяжёлое тело, пусть даже с алюминиевой палкой, но без специальных приспособлений? Нет, верно, пугает просто. Ждёт, может, что я от страха обделаюсь или сознание от ужаса потеряю. Вон, снова вперилась в меня, следит.
     И верно, палачиха только сейчас якобы "заметила" кляп.
     — Ах, у тебя и ротик закрыт? Тогда не выйдет через него. А что, нужда какая была? Наверное, съела или выпила чего-то чужое, вот тебе и прикрыли роток, чтоб знала. Ну-ка, ну-ка… Смотри-ка, и не завязано ничем. Значит, можешь сама выплюнуть, но не выплёвываешь. Значит, не хочешь. Может даже, сама себя закупорила, чтоб лишнего не съесть. Фигуру держим? Или сболтнула чего-нибудь и заткнулась. Ничего, кляпься-кляпься себе, я не в обиде, что мне не отвечаешь. Хотя это невежливо вообще-то — не отвечать, когда с тобой разговаривают.
     Воистину, она решила мучить жертву без конца и краю. Не пытки выдумает, так слова пытошные. Полнотелая, в несвежем, правду сказать, белье, какая-то потная, хотя лишней жары в подвале не водилось. Наверное, её распарила безнаказанность, возбуждение, чувство мести.
     Некстати вспомнился её рассказ-жалоба о том, как намял ей тесный лифчик груди, и она решила денёк-другой обойтись без него. Одолжила у младшей сестры тонкое трико, типа купальника с рукавами, он тело и упаковал. Так классно было! Груди, правда, отвисли немножко, зато и отдохнули. Вот только вспотела она в том трико, когда домой шла — днём потеплело, пот впитался и купальник прилип, а заметила Эвелина это только тогда, когда с полным пузырём пришла в туалет. Снимает — не снимается. Оттягивает — он снова облегает. А позыв подпирает!
     Пришлось сушиться феном со всех сторон. Совсем немножко оставалось, когда сфинктер разморило от тепла — а что, и лобок сушить надо, чтоб отлипло. Мокрый купальник снимался с небольшим трудом, но всё же легче, чем чуть пропотевший. С тех пор она сплошные купальники не носит, только трусы и чтоб снимались легко. Ну, современные трусы снимаются очень легко. В таких она и сейчас.
     Если тебя мучают, то пусть хоть мучительница будет свиньёй. Если же она одета с иголочки, пахнет дорогими духами, вежлива, как-то обиднее выходит. И тут ты ей проигрываешь. По всем статьям ты внизу.
     До Евы сквозь затянутые резиной уши доносилось бубнение этой стервы. Воображение рисовало страшные картины мести, ведь в ушах начало шуметь от стояний головой вниз. Вдобавок из-за неестественной позы противогазный шланг стал пережиматься, и дышать стало очень-очень трудно. Приходилось время от времени недуром поднимать голову, превозмогая боль в выворачиваемых плечах, шланг распрямлялся, позволяя сделать несколько дыханий в обычном противогазном режиме, казавшемся сейчас чуть ли не эталоном свежести. Потом боль в суставах властной рукой пригибала голову и обрекала на скудный кислородный паёк. Плохо мне, но Кире ещё хуже, ой-ёй-ёй, что с ней делают! А я сама виновата, что впустила, за то и расплачиваюсь. Жаль, подружкины страдания взять на себя не могу. Ну, реже буду поднимать голову, вкушу уж всю чашу. Но не предала я подружку, не обещала тихо смотреть, как её мордуют.
     Тем временем Эвелина говорила:
     — Не получается слить через дырочку — никакую. Может, само рассосётся у тебя там? А что, такое бывает. Надо только растрясти хорошенько. Я, бывало, на дискотеке обопьюсь, исстрадаюсь, растрясусь и раз — всё, не хочу больше. Чудо прямо избавления. Особенно когда трусов под юбочкой нет, и юбочка непромокаемая. Хи-хи! Да, надо потрясти. Только как тебя, такую корову мясистую, растрясти-то?
     Она произнесла эти грубые слова прямо-таки ласково. Иностранец, не знающий русского, ничего и не понял бы. Может, "корова" означает "милая моя".
     Злые руки вцепились в Кирин таз, прямо в выступающие косточки, и потолкали туда-сюда, стараясь уесть за нерв, там пробегающий.
     — Нет, тяжела ты. А что, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. В моче изнутри утопающих. Пузырь чей? Твой! И в окружении твои же мышцы. Кому же его и трясти, как не им? Согласна? Ну, если да, тогда давай, начинай.
     Кира соображала: в ней, кажется, разбудили настоящий позыв к мочеизлиянию. Когда руки терзали её живот, казалось, убудут они, и всё образуется. Но нет — расшевелили что-то там. Может, при поёкиваниях живота раскрылось внутри то, что жертва изо всех сил пыталась оставить сомкнутом, туда попала моча и сейчас хулиганит, жжёт, саднит, требует раскрыть все шлюзы и её выпустить — а за этой капелькой и всё остальное? Похоже. Или удалось-таки вселить в её тело страх, что сразу нырнёт вниз, в живот, и там бесчинствует? Страх небеспочвенный — мучения только ведь начинаются, что будет впереди, а?
     — Не хочешь, — звучал издевательский голос. — А чего же девочка хочет — вспомнить юность, описаться в трусики, после долгого терпежа и с кайфом, а я её переодевай да обмывай? Нет уж, поступим по-взрослому, до-девичьи. Тело спелое, чувствительное, само задвигается, только подтолкни. Ну что ж, поработаю шофёром, заведу. — И она провела ноготочком по ступне. Потом ещё и ещё раз.
     Кира сухо булькнула горлом и задёргалась. Её хотят расщекотать! Выльюсь — чёрт с ним, но дыхание! Дыхание по тоненькой воздушной струйке, спёртой кляпом. Если его дезорганизует — всё, хана! Оборонить дыхание! А живот уже начинает заходиться, трястись.
     Руки, которыми, будь они свободны, она дала бы хорошую плюху своей противнице, сейчас мешали ступням уходить от щекотки. Привязаны, блин! Поспешила Ева их принайтовать. Удавалось уворачиваться только на секунду, на две. И Кира стала задерживать дыхание на вдохе, выплясывать животом всё то, что требует заводимое тело, заводимые нервы, а потом резко уходить ступнями вбок и за те скупые мгновенья, что палачиха ищет работу, быстро выдыхать оставшееся и вдыхать. И вот уже ноготь снова ласкает ступняшку, да между подошвой и пальчиками, где кожица совсем не грубая (умеет, сволочь!), и вот уде снова трясётся живот — немо, но сильно. Уже кое-где и колет.
     Да, девушке удалось мгновенно найти верную тактику, чтобы не растратить сила на судорожное дыхание — всхлипывания и не остаться бессильной, когда нужно дышать — чтобы жить.
     А, привыкнув, она стала и взбрыкиваться как-то беспомощно, чтобы палачиха побыстрее насладилась. И ещё чтобы не очень обращала внимание на режим дыхания.
     Но шила в мешке на утаишь. Пальчики ног дрыгались забавно, живот вибрировал лихо, но звуков, захлёбывающегося хохота, который привыкла слышать Эвелина, щекоча, не было. И она не могла этим не полюбопытствовать — когда всё ей приелось, перемену подавай.
     Конечно, она не знала, задерживает ли жертва дыхание умышленно или же у неё нет выбора, настолько всё забил кляп. Слюну-то ведь не сглотнёшь, она копится, потом в горло попрёт, а там и до дыхательного горлышка недалече… Почему решила проверить.
     И вот Кира в очередной раз ловким финтом увела ступни от зудящих ручек (что-то слишком легко вышло, уж не сместилась ли девка куда?), быстро выдохнула, а когда начала вдох, её нос крепко зажали чужие пальцы.
     — У-у-у!
     Под самый пик вдоха подгадала, гадина! Грудные мышцы не смогли вовремя встать, и Кира… когда так случается со ртом, говорят: "Язык проглотила". А с носоглоткой? Коротко не скажешь, а длинно выходит, например, так: вся слизистая оболочка с кровью отстала и втянулась в лёгкие.
     Резкая боль в груди, перед глазами появилось тёмное пятнышко и мгновенно разрослось — потемнело в глазах. Ещё не пришла в себя, а голова уже сама задёргалась, освобождая ноздри, прося пощады.
     Хорошо ещё, что нос у неё жирный, сорвались с него проклятые пальцы. Ура, можно вдохнуть! Но вдох получился странным: тяну-тяну воздух, а он не идёт. Нет, ноздри свободны, просто не успевает воздух так быстро лететь, как организму надо, измученному кислородным голоданием и болевым шоком. И снова темнеет в глазах — уже от натуги.
     Эвелине хватило ума не доводить дело до беды. А может, её забавляло наблюдать за почти что конвульсирующим телом. У твоих ног связанная, бьётся, борется за жизнь, со свистом втягивая воздух. Сейчас вот успокоится, а я ещё ей зажму, и по новой. Торжествуешь над врагиней своей, насыщаешь чувство мести.
     И как забавно у этого страдающего тела содрогается, дёргается бюст! Не позабавиться ли с ним, дав жертве физическую передышку — перед будущими мучениями.
     — А девочка-то, оказывается, и не девочка уже, — снова зажурчало издевательское воркование. — Целая девушка уже. Со всеми женскими признаками, формами. Ой, какие большие "дынки"! Завидно прямо. И чего это они дёргаются. Осмотреть, что ли, себя предлагают? Ну что ж, уважим гигантов, окажем им честь.
     Застёжку на спине, конечно, она уже расстегнула. Связанные сзади руки не позволяли снять лифчик совсем, но на чересплечных бретельках есть такие пряжечки, с помощью которых девушка подгоняет чашки по высоте. И вот там-то и расковыряла проклятая Эвелина, вытянула бретельки из пряжек, ан что портные по женскому белью явно не рассчитывали.
     Плечо обжигало дыхание ковыряющейся, сопение. Если резко согнуть руку в локте, расслабив всё остальное, можно угодит ей по башке. По щеке-то уж точно. Но Кира твёрдо решила не провоцировать агрессоршу. Если бы на оглушение до прихода подмоги… Но нет, так её не оглушить.
     Между тем бретелечки сдались, и Эвелина сначала развела их, а потом медленно и торжественно сняла чашки с внушительного Кириного бюста.
     — Ого-го! — изливала она притворное восхищение. — Какие большие! Какие пухлые! Какие молочные! Какое это преступление — прятать таких красавиц от людей! Какие красные носики! — Щипок. Вмиг слёзы обожгли носоглотку, но Кира взяла себя в руки, резко выдохнула. Ничего, дышать можно. Главное, не дать груди законвульсировать.
     Тем временем пальцы исследовали круговую границу молочных желёз, осторожно, но не без щекотки. Может, Эвелину и в самом деле интересовали подробности? Не может же одна девушка так прямо сказать другой, даже подруге: "Дай-ка я твою грудь ощупаю". Приходится пользоваться случаем. Таким вот, например.
     Потом она стала небрежно толкать лоснящиеся "дынки" тыльной стороной указательного пальца и смотреть, как они переваливаются, а потом нехотя возвращаются в исходное положение. Да, они не один карандаш под собой зажмут, мощной поддержки требуют. А теперь хозяйка лежит на боку, ну, и они в пол куда-то смотрят.
     Надо бы порадоваться внезапно свалившемуся передыху, но Киру настигла другая беда. Ей не впервой было голышиться, играть с телом, порой даже в рискованные игры, так что просто обнажением её опозорить трудно. Даже резким. Может, Эвелина это учитывала? Во всяком случае, она сняла чашки с плоти очень-очень медленно, под непрестанное воркование, даже, можно сказать, отвела ткань осторожно-осторожно, будто снимая прилипший к ране бинт, боясь содрать приставшее. А жертва ещё чуток вспотела в своих невзгодах (может, пузырь дал команду воде в теле выпотевать?), так что эффект отлипания был налицо. И вот всё это бог весть каким макаром вселило в Киру чувство, что сейчас её обнажают глубже, чем обычно, чуть ли не кожу снимают. И плюс к тому, поскольку она уже разуверилась, что к ней придут на помощь, занемела в путах, ярко вспыхнуло в сознании — раздевают её на веки вечные, необратимо, никогда больше она не оденется.
     Мысль глупая, но пронзила ведь. Сказалось кислородное голодание, общая усталость от издевательств. И сразу же тело бросило в холод, в плохо скрываемую дрожь, хотя в подвале, мы знаем, было совсем не холодно. Коварный щипок за сосок немного отрезвил, как-то даже стимулировал даже, но когда Эвелина стала толкать груди пальчиком…
     Вы представляете, как толкают что-то тыльной стороной пальца? С той стороны, где ноготь, а не где подушечка. Распрямив в фаланге, быстро убирая после толчка. Так тычут в нечто постороннее, чужое, от чего отстраняются. Даже подушечка пальца брезгует объектом, касается лишь холодный ноготь. Кира была готова разрыдаться от унижения, её охватывало какое-то ощущение сиротливости, брошенности, полного предания во враждебные руки.
     Но мгновение вспомнилось из практической работы по юриспруденции: судмедэксперт сидит на корточках около трупа и обследует его. Та же степень отстранённости — живого от неживого.
     Закрепляя успех, Эвелина заговорила так, что не отличишь от полной искренности.
     — Ты извини меня, Кира дорогая, пожалуйста. Очень я перед тобой виновата. Понимаешь, в разговорах разных я как о само собой разумеющемся говорила, что у тебя там силикон. Уверена была, понимаешь? Раз двадцать говорила или тридцать. Не упомнишь ведь. А теперь сама вижу, пальцами чую — нет у тебя никакого силикона. Всё там своё собственное, гигантское и сексапильное. Дура я. Извини, правда! — Она нагнулась к телу и по-подружьи приобняла его, под шею руку подсунула, прижала связанные руки-ноги к заду. — Ну извини, не дуйся. Я тебе обещаю — всех собеседников припомню и в день-два дам опровержение. Расскажу, что искренне заблуждалась, а потом пощупала своими руками, каждый квадратный сантиметр. Расскажу, как щупала, где, почему, что ты мне не мешала, ни слова против не говорила. — Вот ведь гадина! — Должны поверить, раз такие подробности. Всё у тебя натуральное, молочное и сливочное. — Помолчала и сбила псевдоискренний тон, с завистью буркнув: — А всё равно у меня больше!
     Это была неправда. Бюстами девушки были примерно равны, но Эвелина была гораздо жирнее, некрасивее в этом отношении, всё у неё тряслось, отвисало. Собственно желёз было меньше. Недаром она толкала Кирины прелести пальцем, следила, как они реагируют. С затаённой завистью следила. Нет, не один жир, как у неё, упруго, хотя и массивно. Так что Кира превосходила её по чистому весу, объёму что мышц, что молочных желёз. Тем слаще была месть. Такая совершеннотелая, а передо мной вот связанная лежит, делай с ней, что хочешь. Жаль, что искалечить нельзя! Ну, хоть помучаю, чтоб на всю жизнь запомнила!
     За всеми этими притворно-ласковыми разговорами отошёл на второй план мочевой пузырь. Что с ним? Он не беспокоит… то есть самую малость, как до начала пыток. Опросталась? Нет, тогда бы ощущение мокрого холода охватило весь низ, а сейчас под трусами самое тёплое место, последний островок хоть какой-то защищённости. Хотя сдёрнуть его, если догадаться, легче лёгкого.
     Да, тряска живота сыграла "не ту" роль. Палачиха надеялась, что жертва не выдержит, описается. Жестокая щекотка чаще всего так и заканчивается. Но тут случай другой. Ведь ощущение позыва создали искусственно, прижав стенки пузыря к его содержимому. А стенки эти сами по себе широки, распёртые после жестокой тренировки в "испанских шортах". И вот тряска, конвульсии живота снова растрясли пузырь, вернулся он к начальному положению малой наполненности. Не подвёл, молодец какой" Так что не тот эффект вышел, совсем не тот.
     Конечно, если её защекочут до потери сознания, то всё выльется. Против лом нет приёма. Но пока держусь, пока сухая.
     Кира возблагодарила жадного Фёдора за те его издевательства… Не растяни он ей тогда варварским способом пузырь, сейчас бы она верно лежала в вонючей луже, а врагиня торжествовала, встав в позе победительницы — амазонки с руками в боки. Если она… если она принесла сюда мобильник (а какая нынче девушка без мобильника?) с камерой, то… аж думать не хочется. И вполне реально крутнуть тело вокруг тазовой косточки, что упирается в земляной пол, уткнуть его носом в собственные выделения для полноты торжества. Ой, думать не хочется!
     Лучше подумаю о том, что, может, когда-нибудь мне эти муки помогут, как сейчас помогают злоключения в тех шортах.
     Что же сейчас делает мучительница, почему пауза для худших догадок? Голову поворачивать не хотелось, скосила глаза. Оказывается, Эвелина, приспустив лифчик, рассматривает, изучает свои тяжести. Видать, сравнивает. Вот нагнулась и снова пощупала мои, на уровне щипка. Показала головой, размышляет.
     Да ладно, считай, что у тебя грузнее и лучше, чёрт с тобой, только мучить переставай. Жизнь всё расставит по своим местам. Рано или поздно замуж, рожать, кормить, тогда и посчитаемся. Ох, чёрт, снова слюна во рту скопилась, из уголков попёрла.
     Тем временем забытая нами Ева прямо отчаялась. Её прямо-таки зажало между Сциллой и Харибдой. Хочешь вдохнуть, выворачивай недуром плечи, хочешь ослабить боль в суставах — таи дыхание. Она махала головой на каждом втором-третьем вдохе, и голова уже начинала кружиться, а плечи горели болью — постоянно. Неужели это никогда не кончится?
     Наконец Эвелина подтянула плечевые лямки и злобно застегнула застёжку. Вернуть ту же одежду Кире и не подумала. Слушайте, люди добрые, а может, она трофейный лифчик напялила? Мол, свет мой, лифчюшка-бельё, сделай мне, как у неё.
     — С этим, положим, разобрались. Та-ак… А что это у нас из ротика капает? Никак, пись-пись? — Она нагнулась, коснувшись бюстом плеча связанной, понюхала и притворно фукнула: — Ф-фу, и впрямь моча. Нашла-таки канальчик. Жизнь всегда наружу пробьётся, как ты её ни закупоривай.
     Не лучшее ощущение, когда над щекой нависают бесформенные титьки. Ещё хуже это "превращение" слюны в мочу. Оскорбить хочет. Или внушить?
     Занятая своими проблемами, Кира редко обращала внимание на то, как мучается Ева, дрыгая через силу "хоботом". Не очень удобная позиция для обозрения, да и угол тот, где заарканили подружку, темноват. Но порой угольная коробка, тускло поблёскивая, описывала в воздухе круги — когда рывок к воздуху был особенно отчаянным, и тогда Кира с грустью думала, что не только сама расплачивается за легкомыслие, но и лучшую подружку подвела.
     Не её бы мазохистская страсть, позыв, они бы сейчас шли вольготно по городу, лизали мороженое (а тут кляп почти присох ко рту — фу!), чувствовали между телами и сарафанами пляжную одежду, признак отдыха и расслабухи, грело бы их солнышко, возможностей порезвиться — тыща! Небось именно поэтому и не спешит на работу тележечник, единственный человек, кто мог бы выручить. Комендант-то заподозрит неладное только к концу рабочего дня, а до этого времени окочуришься в эдакой-то компании.
     — Мало, — снова донёсся этот противный голос, — хотела сильно, а вышло мало. Надо продолжить процесс.
     Кира не успела испугаться, как почуяла, что её запястьям привалило свободы. То ли дёргаясь, она притомила узлы, то ли сказалась ветхость верёвок, но ладонями можно стало вертеть и даже браться за ступни. Этим она и воспользовалась. Бояться, что палачиха перезавяжет узлы, не стоило. Разве что завяжет новые, новой верёвкой. Но расщекоченные ступни так сигналили о своей сверхчувствительности, что не выдержат они больше, что ладони прикрыли их сами. Намертво прикрыли, не оторвёшь.
     Но Эвелина и не думала идти по старому, проторённому. Её ноготь обнаружился возле пупка. Блин, там у меня самое сла… Бу-бу-бу!
     Щекотунья знала своё дело. Легонько она водила пальчиком вокруг пупка, а в теле жертвы бушевали нервы, из уголков рта хлынул фонтан.
     Потом уже, под моими расспросами, Кира сформулировала словами правила выживания, которые тогда мгновенно вспыхнули в её голове, без слов, будто рефлекс какой-то. Начав вдыхать, не останавливаться вот что бы то ни стало, заполнять лёгкие на всю катушку. На вдохе задерживай дыхание, старайся плясать животом без выхлопов. Если всё же стрельнул выхлоп, никак без этого не разрядить бурю эмоций, то не выдыхай до конца, остановись, где сможешь, и зажмись. И ни в коем случае не приступай ко вдоху, пока не почуешь, что выдохнула до конца. Но уж если начала вдыхать…
     Так в жизненном процессе ввергаемого в хаос тела наводился хоть какой-то порядок. Если же не контролировать себя, смеяться-бубнить, как без кляпа, позволять налезать вдоху на выдох, то быстро истощишь силы. Без кляпа-то всё легко и просто: защекотали тебя до потери сознания — ну и теряй его на здоровье, в таком состоянии ничего не чувствуешь и дыхание само по себе восстанавливается. Наступает глубокий освежающий сон. А теперь сознание терять страшно. Справится ли тело "на автомате" с дыханием через кляп? И в сознании-то приходится ворочать грудными мышцами через силу, чтоб воздух тёк не в час по чайной ложке, а сколько надо для жизни содрогающегося, конвульсирующего тела. Что же будет по ту сторону?
     А раз сознание потерять боишься, то и не теряешь, даже когда щекотка становится невыносимой. Тело не может смягчить пытку.
     Правила Кира соблюдала изо всех сил, но нежный живот предавал свою хозяйку. Казалось бы, пупки нынче у всех девушек наголо, кожа вокруг должна загореть, закалиться, загрубеть. Но солнышко не лапает, нежно дотягиваясь своими лучами до девичьей кожи. Может приятно ошоколадить, подпалить, обжечь даже, но против щекотки не закалит. По-моему, наоборот даже. Ой-ёй-ёй!
     Закон, установленный для самой себя, хорош, да вот подводят исполнители. Во что бы то ни стало? Как бы не так! Тужишься, вдыхаешь, а трясунчик уж провоцирует прерывистый выдох. Выдохнула чуток, и уже тянет под угрозой задыхания вдохнуть, хотя не положено. По инерции тянет. Да ещё в горле пересохло от постоянного свиста воздуха туда-сюда, появился кашель, глухо бухает, кляп бьётся о зубы, где-то в корнях появляется боль. Обычно-то молодая девушка если имеет опыт зубных страданий, то от кариеса, когда зубы с поверхности портятся, а загон боли внутрь в челюсть у неё ещё впереди. Обострилось онемение растянутых жевательных мышц, кляп будто просел вовнутрь, уже и корень языка задет. Если её вырвет — с кляпом во тру, рвота хлынет в дыхательные пути… Финец! А эта корова как будто ни при чём, если я задохнусь. Хоть кляп-то вытащить догадается, сумеет? Рот порвёт!
     Эти мысли метались обрывками, осколками какими-то в голове — под стать ёканью живота. Оказывается, кожа на нём неоднородна. То идёт ноготь — и ничего себе, будто сама себя царапнула, когда джинсы застёгивала, а то попадает в такие нежные места, что аж задыхаешься, хочется выскочить из собственной кожи, живот дрожит мимо всякой воли, по телу будто проходит ток…
     Да, щекотка с кляпом во рту — это экстрим!
     Всё ещё сухая, пузырь молодец, держится, но вот не все такие стойкие. Расшевелился желудок. Что в нём, бог мой, Ну, позавтракала, так ведь время обеда уже, всё должно было перевариться. А вот взбулькивает там, язык то и дело чует вкус соляной кислоты. Ну, это говорится так, имеется в виду желудочное содержимое, что попадает в рот при рвоте или отрыжке. Его привкус каждый знает.
     Если вы не в курсе, введите в рот два пальца, дотянитесь ими до корня языка и резко нажмите. Кля-к!
     И вот теперь этот вкус терзает бедный мой, сплющенный кляпом язык. Не сплюнешь, не сглотнёшь, разве что пуще идёт слюна и сочится из углов рта. И в довершение к угрозе рвоты, неминуемой потери сил вдохнуть, расшевелился кишечник. Вибрации или страх, но исподволь начало хотеться по-большому. Кошмар! Обмочиться ещё не так страшно, но если ещё и это! Где тут обмоешься? Да от этого и в благоприятных условиях не так-то просто отмыться.
     Она воочию представила себе: лежит в распёртых чем-то в разные стороны трусах, будто несколько прокладок туда всунуто, из-под кантов просачивается жижа и воняет — не описать. Кто её такую возьмётся развязывать, не побоявшись замараться? А ведь и сам обмараешься, и она в процессе всего с головы до ног перемажется. А воды в подвале нет. Как идти в туалет-то?
     Лучше бы с неё и трусы сняли, ей-богу!
     Внезапно щекотка прекратилась. Послышались удаляющиеся шаги. Кира не могла понять, в чём дело, но воспользовалась передышкой, стала приводить в порядок живот, рот, пытаться безнадёжно сглотнуть кисло-горькую слюну или хотя бы выплюнуть её через уголки рта. Сжались мощные ягодицы, опустошение кишечнику пришлось отложить. Чуть успокоилось и дыхание.
     Причину такой передышки объяснил донёсшийся издали голос:
     — Ну что ты всё коробкой крутишь, хоботом мотаешь? Все края глаз мне исколола! Хочу сосредоточиться на деле — нет, изволь на твои художества отвлекаться. Ты постоишь спокойно или нет?
     Ева чуть не плакала — неужели же мучительница не понимает, что это не хулиганство, а борьба за выживание? Но плакать с опущенной вниз головой вредно, слёзы будут скатываться не туда, в носоглотке. Попыталась жалобно помычать. Кажется, дошло.
     — А-а, пережимается хоботок! Ну-ка, ну-ка… — Руки ощупали слабое место, постарались сдавить с боков. Не помогло — больно их ветхая была резина, не обновлявшаяся с советских времён. — Ладно уж, отвинчу совсем. Добрая я, ты только стой спокойно.
     И в самом деле, послышался скрип, голову повело по кругу — не очень-то "добрячка" заботилась об удобствах жертвы, и вскоре голова ощутила лёгкость. Ненавистный шланг с коробкой от шлем-маски открутили. Правда, остался клапан, на что Эвелина тут же указала:
     — Всё равно крик заглушится. И не пытайся даже. Стой спокойно и жди, я ведь только начала. — Кира аж похолодела. — А если не угомонишься, я ведь и ладошкой могу прикрыть.
     И она действительно зажала клапан ладонью. Он был неровным, полностью зажать не удалось, но при вдохе послышался такой жалобный свист-шипение, что Кира испугалась ещё больше, чем за себя, свою бесконечную пытку — у подруги явно исходили силы. Такой жалобный писк, будто мышки в зубах у кошки, кого угодно смягчит. Но не Эвелину.
     — Стой спокойно, пищать и не потребуется. Я пошутила. Скоро закончу разборки.
     Неужели правда? Или только провоцирует, расслабляет? А потом снова скажет: "Я только начала". Но ведь целая вечность уже прошла, должна же наконец приехать тележка с каким-никаким парнем, даже если он лентяй из лентяев. Когда же? Когда?
     Проявив милость в тёмном углу, Эвелина возвратилась в светлый. Встала, руки в боки, и внимательно осмотрела связанное тело. Ягодицы дрожали — несчастная девушка отчаянно боролась с позывами. Страх при словах "Я только начала", нырнув в живот, снова завёл его. Дыхание было свистяще-шипящим, расщекотанный живот пылал огнём. Ладошки, не укрылось от взгляда, имели некоторую свободу, зато на лодыжках узлы затянулись, ступни уже начали неметь, белеть. Связанные коленки тоже напомнили о себе. Так бы они ничего, но, когда бьёшься, узлы поневоле затягиваются. Но как пожалуешься? И кому?
     Казалось, мстительница решала: довольна она сквиталась или нет. Присела на корточки, тронула за плечо:
     — Эй, слышишь, Кира? — В голосе прозвучало что-то типа тревоги. Может, если притвориться без сознания, то пощадит, развяжет? Нет, нельзя, если расслабить задний сфинктер, то из меня поползёт. А не расслаблять — видно, как всё там у меня подрагивает, включая более чем заметные ягодицы. Нет уж, сдаваться — в самом крайнем случае. Может, и впрямь сознание потеряю, тогда не так обидно будет обделаться.
     — Кира, слышишь меня? Хорошая весть для тебя — за место в очереди я с тобой полностью сквиталась. Считаешь, нет, ещё хочешь помучиться? — Прислушалась. — Хорошо, что согласна. Люблю, когда со мной соглашаются. Согласилась бы уступить в очереди, тогда бы… Идём дальше. Раскошелила ты меня тогда на бикини дорогущее, за это я заберу бельё твоё и её. Сарафанчики на голое тело, сосочки в разные стороны и вперёд, под солнечные лучи. Нет возражений? Я так и думала, что не будет. Видишь, находим мы общий язык, хотя ты кляпом от меня отгородилась. Я ведь не беспредельщица какая, я обидам строгий счёт веду. Значит, остаётся только драка у носилок, так? Даже не драка, а изнасиловала ты меня на глазах преподавательницы, почти что опустила. — Вот врёт, сука! — Как такое простить? Соглашаешься, что никак? Куда ты пальцы свои мне воткнула, полкосы выдрала. Так? — Шлепок, тело покачнулось. Наверное, молчание было плохим знаком согласия. Ещё шлепок, по напряжённым ягодицам. Потом рука на них легла. Прислушивается к напрягу, понимает, что еле сдерживаюсь? Готовит что-то страшное? И вдруг: — Да, простить такое нельзя. А я вот прощаю. Поняла, прощаю я тебя за избиение у носилок. Радуйся! Почему я не вижу радости?
     Нет, это подвох. Простила якобы, а сама издевается. Могла бы, я бы напрягла живот и в неё снова крякнула вонючим. Нет, опасно — если из меня вырвется, так уж вырвется!
     "Прощение" и впрямь оказалось липовым. Эвелина продолжала:
     — Прощаю, но только за личные страдания. И за обфунякивание тоже. А ведь была и упущенная выгода. Мы с преподавательницей хотели услышать свист противогаза, ты нам не дала. — Врёт! Ева уже изнемогала тогда от свиста, щекотки и задыхания. — Вот и посвисти за подругу сама, посвищи немного: услади мой слух. А то тогда зачёт-то поставили незаконно, без положенного по инструкции свиста. — Снова враньё, Вероника Макаровна сама тогда сказала: "Хватит!" — Вот и восстановим справедливость.
     Посвистеть? Через кляп, что ли? Да как же через него-то?
     Нет, Кира не собиралась сразу свистеть, как не собиралась сразу же выполнять любой приказ своей мучительницы. Но проверить стоило. Вообще, проверить, на что способен её уже час как раздутый кляпом рот. Она напрягла шею и смогла вытолкнуть через уголки рта немного слюны. Попыталась пустить выдох ртом, что-то начало получаться, но подступил кашель, страшная угроза для закляпленного человека, который ни сплюнуть не может, ни сглотнуть и даже дёрнуться по-настоящему зубы не могут. Нет, ничего не получается. Рада бы, да не могу засвистеть.
     Вдруг Киру пронзил острый приступ безотчётного страха. Он донельзя обострил слух, и она, лёжа к Эвелине спиной, будто на экране увидела, как та медленно, не спеша, расстёгивает противогазную сумку, достаёт сложенную резину, распрямляет, любуется. Проверяет, не заткнута ли отверстие в коробке. Растягивает, немного подумав… надевает противогаз на себя. Шипит в "хоботе" воздух, тихо пощёлкивают клапаны. Новый звук — голова под шлемом пытается пискнуть, свистнуть. Резина гасит звук. Снова шипение, какая-то возня…
     Внезапно перед отвёрнутой к стенке головой Киры появилось слонообразная голова Эвелины. Снова попытка пискнуть-свистнуть. Вонь квелой резинищи.
     Пугает! Не подавать виду, вот что бы то ни стало не подавать виду! Попугает и бросит. А?
     Голова исчезла. Снова только звуки рисовали Кире, как Эвелина ходит по коридору, потом с хлопаньем снимает амуницию. Вздох облегчения — ф-фу!
     С каким удовольствием развязанная и раскляпленная жертва сама бы так ф-фукнула! Нет, это изощрённая моральная пытка. Какое-то облегчение может выдохнуть сейчас только попа, но уже известно, почему не стоит.
     — Ну что же, свистеть в нём вполне можно, — прозвучала констатация факта. — Я честно дышала только носом, рот плотно закрыла. Можно так. Ты понимаешь — можно. Значит, так и поступим.
     Что?! Как?! Натянуть это пугало слоновое на неё, изнемогшую уже и еле дышащую? С кляпом, отбирающим две трети воздуха? Щёки так и раздуты, что и не напялишь противогаз…
     Вообще-то, нет, конечно, натянешь, на то она и резина. Даже если аж с советских времён хранится и затвердела уже. Разве что стиснет и без того побелевшие уже щёчки, зажмёт их меж двумя слоями резины — внешним и внутренним.
     Может, блеф? Нет, Эвелина начинает уже приготовления к фактически что удушению. А как ещё скажешь?
     В груди что-то стеснилось. Кира остро почувствовала недостаток информации. Сейчас ей придётся принимать важное решение, а из чего исходить? Если бы ей, к примеру, было точно известно, что через минуту раздастся громкий стук в окно и задорный мальчишеский крик, она бы всю эту минуту просопротивлялась — яростно, из последних сил. С другой стороны, если она изойдёт в этой неравной борьбе, а ленивый мальчишка всё ещё тащится со своей тележкой по городу, то противогаз на бессильное, закляпленное, задыхающееся тело — верное удушение. Неизвестно, сможет ли она с одним кляпом после этого дышать, а уж резину напялят — у-ух!
     Что делать, что делать? Решать надо быстро, но гнетёт неизвестность. Не придёт вовремя помощь — конец. Но если люди придут, а она позволит без борьбы упаковать голову в резину, то даже мычанием не сможет дать сигнал. Передёрнуло от картины: в соседнем отсеке Эвелина трудится, выставляет банки в окно, даёт полюбоваться мальчишке на своё тело, а в паузах, когда тот уезжает, заскакивает сюда и щекочет полубесчувственное тело. Может даже, и не щекочет, а просто смотрит, как девушка доходит. И до самого конца рабочего дня шансов никаких. Да сто раз тут окочуришься!
     Так, рыпаться или не рыпаться? Кира так и не могла решить. Даже жребий бросить не было возможности. Помог случай.
     Чтобы натянуть противогаз, Эвелине нужно было оторвать от пола Кирину голову, хотя бы одну щёку. За шею это делалось легко, но шлем-маску одной рукой не натянешь. Рука отпускала шею и шла растягивать страшное резиновое жерло. А голова валилась по пол. Кира искусно делала вид, что она обессилена, дурно ей. И всё повторялось сначала.
     Убедившись, что дело не идёт, Эвелина попробовала Киру поднять покапитальнее, но та слегка напрягла ноги, как бы растопырилась — и фиг с два её посадишь. А силы у палачихи далеко не мужские, хотя телеса и объёмные.
     Да чего там — один жир. И злобное чувство мести.
     Надо сделать иначе. Злые глаза скользнули по связанному телу и выискали слабое место. Это оказались связанные коленки. Вообще-то, Ева замотала там довольно мягко и ножки ничем доселе хозяйку не беспокоили — на фоне остального. Но изобретательная сука вставила в верёвки какую-то железку и, сопя, повернула. Довернула. И достала-таки!
     Верёвки так впились в кожу, что аж косточки коленные захрустели, а жертва, хотя силы и экономила, не удержалась от глухого стона через кляп.
     Да, с открытым ртом она бы так крикнула, так рявкнула! Ещё "испанского сапога" ей не хватало. За что?
     — Да, кто-то тут постарался, замотал. Тебе не больно? — издевательски спросила палачиха. — Больно, наверное. Надо размотать. Давай помогу, ты не сумеешь. Но только и меня уважь. Освобожу коленки и ты сразу же сядешь на пяточки. Лады?
     Если бы при этом она ещё сильнее не повернула свой дьявольский рычаг, Кира фиг бы кивнула покорно. А так пришлось. Немеющие ноги на минуту вытеснили из сознания страшный противогаз.
     — Ну, помни же уговор!
     Сопя, Эвелина принялась распутывать ею же перетянутые верёвки. Узелки затвердели — ого-го! Она возилась так долго, что надежда начала понемногу возвращаться к нашей измученной героине. Вот-вот должны прийти люди.
     Она даже коленки постаралась расставить, чтобы мешать развязыванию. Но резкая боль в рубцах, которые, конечно, там уже образовались, не дала этого сделать. Тогда связанная расслабилась и стала дышать чуть глубже абсолютно необходимого, запасаясь кислородом на возможный "чёрный час".
     Эвелина меж тем всё-таки развязала и сняла верёвки. Рубцы, однако, заныли ещё пуще, будто кислотой их смазали. Надо отдать ей должное — потёрла, помассировала коленки, выше и ниже. Не хуже помассировала, чем это могла бы сделать Ева. Проявила чуткость.
     Кире даже на секунду-другую показалось, что её выручает Ева — настолько несвойственна была нежность рук палачихе.
     Впрочем, того и стоило. Ведь когда человек сидит на пятках, коленки у него согнуты по полному. У обычных людей они скоро затекают, йоги умудряются держаться часами. Чтобы жертва не отказалась сесть из-за боли в суставах, эти суставы пришлось хорошенько промассировать. Тем самым подготовив тело к новой пытке.
     Погладив ласково и напоследок чуть л не поцеловав, Эвелина напомнила:
     — Уговор дороже пыток, — и начала поднимать массивное девичье тело.
     Активно сопротивляться не следовало, но потянуть кота за хвост стоило. И вполне объективного кота. Сажать-то предстояло человека, чьи связанные запястья принайтованы к связанным лодыжкам. И лежащего на боку. Как тут управишься?
     И вот корячится палачиха в обнимку с жертвой, пыхтит. А у той голени слишком плотно сомкнуты, не усидишь на них, нет ну никакой устойчивости, и бедная девушка с полными деланного ужаса глазами валится. Её подхватывают, и всё сначала.
     Конечно, бесконечно долго такой саботаж не мог продолжаться. Раскусив его, можно было и схлопотать. К тому же за несколько циклов игры в ваньку-встаньку (наоборот, вообще-то) раскочегарился кишечник. Надо было сесть, чтобы пяточками прижать у попки и помочь сфинктеру справиться с напирающей массой.
     И вот Кира расставила-таки коленки для устойчивости, села с посторонней помощью попой на пятки, ладонями ухватилась за лодыжки. Вроде устойчиво. Терпимо. Носоглотке лучше — что-то из неё отхлынуло. А вот сливать через уголки рта стало труднее, разве что вперёд наклониться.
     Нужно тянуть время дальше. Но как? Голова со всех сторон открыта, полони её — не хочу. Потрепав за плечи, не падай, мол, Эвелина снова тянется к проклятому противогазу.
     Кира осторожно, поскольку шея занемела при лежании, повернулась к ней и постаралась издать как можно больше звуков — мычание, кашель и сопение в одном флаконе. И ещё раз. Вроде удалось привлечь внимание.
     — Что-что? Не поняла. Говори яснее. У тебя что, каша во рту? — И тут язвит!
     Кира энергично кивнула головой, дёрнула подбородком.
     — Хм, и в самом деле каша. Да какими крупными комьями! Или не каша? Э-э, да это лысина. Ты что же, сосала у лысого карлика и всего засосала, а?
     Скажи она это о ком-то другом и будь у Киры свободен рот, она бы расхохоталась на славу. Пополам бы от хохота согнулась, это точно. Лысый лилипут! Но сейчас что-то ёкнуло в груди и что-то скользнуло в живот, затухло. Это щекотнуло нервы. Потом, опосля всего посмеюсь, так посмеюсь. А пока вот это дерганье.
     — Ты что же, хочешь, чтобы я его из тебя вытянула — Энергичный кивок головой. Пускай поязвит, а время-то идёт. — Нет уж, а том вытянешь такого, а он тебя саму… ну, это… И не обязательно минет. Они ох какие злые, эти лысые карлики. Так что с ним ты сама разберись потом, но сначала со мной сквитайся. Голова прямо, подбородком не мотай. Помни, свист меня должен удовлетворить. Если нет, то сниму, объясню подробно и снова натяну.
     Глухо застонав, Кира наклонилась вперёд и коснулась пола лбом. А что ещё оставалось? Уговор, да, но ведь после всего перенесённого могли и силы кончиться — честно.
     — Ну-ну, мы так не договаривались. Потом башку ему расколошматишь. Или силёнки вышли? Придётся помочь. Не обессудь, грубо буду действовать.
     Она взяла алюминиевую палку, продела между связанными руками и туловищем и резко подняла торс жертвы. Подержала. Нет, если отпустить, то снова плюхнется. Надо зафиксировать как-то. Засунула одну ногу между палкой и спиной, вторую, встала вплотную. Поставила ступни по бокам скрученных степней жертвы. Да, вот теперь будто распята жертва на теле палача, уже никак голову к полу не приткнёшь. И очень удобно противогаз надевать.
     Правда, палачиха оказалась в одной связке, ноги у неё лишились свободы. А противогаз она не взяла в руку, он остался где-то сзади. И теперь Кира спиной и всем телом ощущала, как трясётся распинающий её "крест", мается Эвелина, пытаясь дотянуться до орудия удушения.
     Массивные коленки толкали её в спину, палка дёргалась, выворачивая руки ещё больше, слышалось тяжёлое сопение и приглушённые ругательства. Ну никак не перегнуться назад! Заядлая конторсионистка бы элементарно вывернулась, но просто девушка — нет, не гнётся позвоночник назад.
     Весь юмор был в том, что поднимать её силой было незачем, достаточно было по-дружески помочь ей выпрямиться. И дело даже не в том, что в грязный пол ткнулись голые соски и теперь их щипало. За всеми этими перипетиями незавидность окружающей обстановки как-то отошла на задний план, ощущение сузились до больно — очень больно. Соски, чем-то измазавшиеся, щипало, они напоминали хозяйке, как велики её груди, по которым иррадиирует боль. А когда тебя мучают, объёмистость тела ни к чему. Наоборот, чем меньше объект для пыток, тем лучше. В идеале вообще ничего. Обернулась мухой и вылетела в окошко. И незачем напоминать, что у меня ещё есть, что можно хлопать, щипать, корябать — в общем, всучать телу обильный урожай боли.
     Уже коснувшись пола пятью точками (соски, лоб, кончик носа, верхушка кляпа), девушка ощутила, что ей во впадину между бюстом и животом будто подложили мяч и она его сжала, пока неподдающийся пол не остановил поклон. Да, ощущение надутого мяча. Но это не мяч, это ощущавшийся немного чужим собственный живот, сконцентрировавший всё для выброса. Такое уж время он выбрал. Может, затейливое дыхание, терзая туда-сюда диафрагму, что-то подсказало, помогло перистальтике. И теперь сдавливание только подтвердило прогноз скорейшего освобождения. К тому же при наклоне пятки ослабили давление на попу, она даже приподнялась чуток и сфинктер лишился помощи. И уже, кажется, это начинает иметь последствия…
     Будучи девочкой, однажды крепилась она до туалета, а тут ягодичка зачесалась — ну, она возьми и почеши. Оттянула от важнейшего дела, не подумав, да ещё трусики не спустив. И обделалась по первое число. Ступор какой-то нашёл — из неё лезет, а она стоит и только глазами глупо хлопает. Неужели это всё со мной? Нет, чтобы зажаться.
     Сама виновата — раз уж взялась чесать, то чеши к дырочке, а не от неё, не туда-сюда. Или спускай трусики, подстраховывайся от последствий. А лучше всего, сначала облегчись, а потом уж чешись, сколько душе угодно.
     Вроде чуть-чуть совсем потянула кожу, а как будто курок спустила. Слабое звено сработало в цепи обороны, и враг не заставил себя ждать. Главное, она знала — раз пошло, то уже не удержишь.
     В общем, Кира многое бы отдала, чтобы ей помогли подняться, освободив живот от давления и прижав попку. О противогазе мысль отлетела в сторону, когда из тебя вот-вот попрёт.
     А Эвелина подняла её из своих корыстных интересов, задаром то есь. Да так подняла, что сама увязла. Поделом ей!
     Убедившись, что стоя ничего не получается, она решила сесть коленями вверх, лечь спиной на землю и, пошарив вслепую руками за собой, схватить-таки ускользнувшую вещь. Гипотенуза не выходит, попробуем подобраться по катету.
     Но легко сказать — сесть, ещё легче подумать, а вот как это осуществить? Эвелина стояла ногами вплотную к спине сидящей на пятках Киры, алюминиевая палка, продетая в локти, прижималась к её ногам чуть ниже колен. А ведь когда человек садится, его колени, сгибаясь, подаются в той или иной мере вперёд. А тут некуда. Предстояло, раз наметила, прямо-таки упасть назад, оберегая голову. И попу надо оберечь, а то шмякнешься. И не сломать руку, слишком рьяно оберегая другие части тела.
     Эвелина помедлила. Кто знает, как выйдет этот рискованный трюк? Мелькнула даже мысль подсказать Еве, как освободиться, подозвать девчонку сюда и угрозами заставить её подать противогаз.
     Нет, н пойдёт. Они подруги, а она ногами несвободна. Противогаз вместо рук вполне мог оказаться надет на её собственную голову. После чего освобождение связанной становилось делом техники, а вдвоём они из неё сделают котлету.
     И тут Кира, подчиняясь какому-то наитию, обхватила и медленно сжала лодыжки своей мучительницы. Не резко, нет, а так, чтобы понять, что произошло, когда уже не вырваться.
     Ну что ж, спасибо за помощь. Ещё пара секунд колебаний, опущенные вниз руки заходили, замотались, готовые упереться в пол, и вот девичье тело с придыхом: "Хэк!" валится назад, опрокидывается.
     Кира почуяла, как в спину её толкнули коленки, а секундой спустя что-то припечатало её сзади по сдвинутым пяткам. Это массивная попка описала полукруг и шмякнулась по касательной в землю, вплотную к Кириной заднице. Лодыжки стали рваться из рук, пытаться хотя бы частично совершить общее полусальто тела, но Кира вцепилась в них и не давала. Чёрт знает, куда они могут кувыркнуться! Ещё залетят в подмышки, а проклятая палка мне все локти назад оттянула. Ни к чему мне лишние удары, лишнее запутывание, возня, грозящая падением с предсказуемыми "животными" последствиями. Стоять! Стоять, лодыжки вы чужие, а хозяйка как хочет.
     Хозяйка тем временем корячилась на земле. Приложиться к ней спиной мягко не удалось, руки тоже были ушиблены, но главная неприятность не в этом. Палка! Проклятая палка, посредством которой она удерживала Киру за локти от падения! Голени сомкнулись с бёдрами, и эта шершавая железяка вонзилась в плоть под коленками. Ой-ёй-ёй!
     Руки не успели поныть, пожаловаться на неудачную попытку упереться в землю без удара — им нашлось срочное дело. Эвелина поднялась на них (Кира с удовольствием ощутила, что чужая попа перестала давить на её собственную), вздёрнула таз, пытаясь создать хоть какой-то угол в коленных суставах, чтобы свободно поместилась в нём эта чёртова палка.
     Удалось. Под чашечками полегчало, но оставаться в таком положении нельзя, надо всё делать быстро. Опираясь попеременно то на одну руку, то на другую, Эвелина шарила свободной рукой и нашла-таки противогаз, подтянула за шланг. И тут же поняла, что натянуть его одной рукой невозможно. Даже если жертва будет не сопротивляться, а всячески помогать.
     Значит, снова садиться попа в попу, хрустеть коленями? Тут уж не поймёшь, кто кого больше мучит, рентабелен ли садизм или плавно переходит в мазохизм. Но и это не главное. Главное, что руки коротки — в буквальном смысле.
     Ну не вынести никак ладони вперёд лица жертвы! Для этого надо подать голову вперёд, как можно плотнее прижаться к спине Киры, но тут сразу три препятствия: палка под коленками, бюст и живот. Первая вонзается в плоть, дробит кости, пережимает жилы и нервы, второй и третий просто имеют объём (да, не только Кира ощущала "мяч в животе"). Плюс слабые мышцы вкупе с толстомясыми телесами. Нет, отпадает.
     Надо вставать. Собственно, вставать так или иначе придётся, чтобы выпутаться из ситуации. И лучше встать сейчас, когда тебе помогают, держат лодыжки, чем когда "обутая" на голову жертва начнёт задыхаться и повалится, не дав тебе последней сладости — расщекотать её, как устрицу, подмышками. Да, и противогаз-то надо натягивать с подбородка, снизу вверх. Решено — встаю.
     Но и тут оказалось никак. Манкирование физкультурой, нездоровый образ жизни, слабые мышцонки, толстый слой жира под кожей, а кое-где и груды его. Оказывается, даже садиствовать надо с хорошей физической подготовкой, дилетантов тут, как и в любом другом деле, не любят.
     Остро не хватало точки опоры. Архимед это верно подметил. Спустись сейчас с небес какая-нибудь верёвка, она бы хвать! — и быстренько встала. А так, как ни крути, нужен рывок. Но для него слабы мускулы, не гарантируют успеха.
     И ещё кое-что мешает. Не только у жертвы размягчился живот. Всё это время, мучая и издеваясь, Эвелина с удовольствием воспринимала сладкое щемление в груди, юрканье каких-то игривостей в живот. Непередаваемо (для честного человека) приятные ощущения, близкие к кайфу от власти. Но хорошего (даже такого сорта) надо всегда понемножку, а вот лошадиная доза садо-кайфа разбудоражила живот, и теперь хоть и не остро, но — хочется. Ерунда для честно работающей в подвале студентки, отсюда до туалета пара шагов, да можно и в тёмном каком уголке. Но если после неуспешного рывка шмякнешься попой в попу — точно всё вылетит, не удержишь. Вездесущая сила инерции против слабости мышц, сфинктеров толстухи. А сменного белья она с собой не взяла.
     Безуспешно пытаясь подняться, Эвелина кляла себя на чём свет стоит. Жадность фраершу сгубила. Захотелось ей, видите ли, придушенную кляпом и истерзанную телом доконать противогазом. Даже дырочку она приготовилась ладошкой закрывать, в экстаз прийти: как Кира задёргается. Вот и пришла тебе. Не так надо было, не так. У неё живот, видать, на исходе, терпит девочка из последних сил, запашок уж пускает. Да и с мочевым пузырём разобраться не удалось, трусики всё ещё сухие. Вот и надо было, развязав коленки, не сажать её, а спустить трусики или даже лучше запустить ладошки под них и раздвинуть ягодицы. Нечего им сфинктеру помогать! И посмотреть, сколько выдержит несгибаемая.
     Какое это, однако, наслаждение — держать в руках конвульсирующую плоть, отчаянно пытающуюся сдержать естественное отправление, и не давать сдерживать. Не давать насиловать свой организм мышечными затычками. Хочешь — сливай, хочешь — вываливай, и никаких ограничений. Как тогда замычала бы жертва через кляп, как взмолилась бы о пощаде. Трусы на ней от хорошего бикини, жалко портить, да на смену и нет, небось.
     О купальниках в сумках она не знала — не успела обшарить.
     Конечно, вредная врагиня может и запах вперёд пустить, но на этот случай у нас имеется противогаз.
     А если не сдастся и удержит всё одними сфинктерами, то надо зайти с другой стороны, с живота. Снова раздвинуть ягодицы, а коленкой с этой стороны — в живот, да покрепче. И держать, держать, давить, подавлять все попытки сопротивления. Крикнуть ура, когда почуешь, что раздвинулось и поползло, полилось. Продолжать держать, пока ещё можно уберечь руки, чтобы не измазаться, а вот моча не страшна — в подвале есть кран. Главное, чтоб всё в трусы пошло, крепко, измазывающе. И сразу вынуть кляп, чтобы услышать, как она завоет, зарыдает, станет кусать губы. А не закусает, рот если вялый будет, тогда в него палочку и на корень языка — р-раз! Нехай из третьей дырочки её рвёт. Да, и ручки, привязанные к ножкам, можно тогда взять в резиновых перчатках и прижать к трусикам с мягким под ними, нехай чует произошедшее не только изнутри.
     Даже если она на хитрость пойдёт и сперва брызнет — всё равно колено от живота не отнимать. Не побегу я, кошка, за ящеркиным хвостом, кувыркающимся в пыли. Мне всю тушку подавай, сочную да толстую, а съем её — хвост потом отыщу и тоже сожру. Так что сбросишь давление в пузыре — в кишках слабже не станет. Сильнее на живот нажму, всё из тебя выжму, сколько отошедшие от тела трусы выпустят. А отойдут — через щель "спред" выпустят, намажут на тело слоем.
     Тело освобождается от только что ставшего ненужным, ну, а мне это ненудное нужно в ненужном месте, размазавшимся по коже, воняющим и позорящим.
     Вот как было надо. А она польстилась на дешёвый, избитый приём придушения в противогазе. Кляпа ей не хватило, дуре!
     Да и другие возможности были. Например, устроить "дойку коров", вволю поиздеваться над роскошными грудями соперницы, помять их от души. Главное, следов чтоб не оставалось. Пососать соски, ну и всё прочее, что подскажет фантазия. Свой бюст к её щекам прижать…
     Но особенно свербила мысль, что нежные подмышки жертвы остались нерасщекоченными. Боже ты мой! Так проколоться! Да следовало чесь на пол рядом, запустить ладошки в эти пещерки девственной девичьей кожи и дать им волю. Ведь заповедники же непуганой плоти. Раньше пальму первенства держали пупки, тронешь за них девушку — и визгу, и извиваний, а теперь они у всех них наголо, кода грубая, эффект не тот. Подошвы из мягких сбиваются в роговые ошмётки, когда девушка целыми днями цокает в каблучках.
     Эвелина не раз щекотала подружек и уже кое-то примечала. Если девушка не жалует каблуки, моде предпочитает удобство, спортивную обувь, но спортом не злоупотребляет, то подошвы у неё мягкие, розовые, без мозолей и набоек. Такие щекотать — одно удовольствие. А иметь такие подошвы в свободное от щекотки время — удовольствие тоже. Всё-таки девушка должна быть мягкой во всех отношениях. Где жёстко — там удовольствия от тела нет.
     А у тех, кто цокает на каблучках, в твёрдых туфельках — подошвы страх просто. Не умеют девчата сидеть в позе лотоса, не видят своих подошв, а если и видят — то мельком, подробно не разглядывают. Не лицо, чай. А зря, ой, зря! Такую и щекотать неприятно. Ровно крокодила гладишь.
     И ещё о цоканьи в жёстких туфлях. Нога набирает и теряет скорость резко, тормозится на каких-то миллиметрах. Суровые ускорения передаются телу, и особенно страдает бюст. Груды дёргаются туда-сюда, и хотя это не очень заметно, но ведь капля и камень точит. Расшатывается связь важнейших желёз с телом, его мышцами, соединительной тканью, медленно, но верно. А потом удивляются, чего это груди отвисают, если раньше безо всякого лифчика упружились и гордо в мир смотрели, откуда болячки к их залифчиковью привязываются, вплоть до самой страшной. Да растрясли ведь! Недаром у всех спортсменок груди еле заметные, плотно сросшиеся с местными мышцами, и то спецбюстгальтеры носят упругие, единящие тело. Да, кстати, в туфельках на каблуках спортом и не позанимаешься.
     Если подумать и пощупать, новые возможности у палача всегда найдутся, было бы время. А она так бездарно профукала всё и в невыгодное положение попала!
     Может, не всё ещё потеряно? Эвелина покряхтела, покорячилась, подёргалась, но добилась только того, что с животом стало ещё хуже. В нём будто стал набирать силу циклон, а мочевой пузырь заобещал поставить грозовую дождевую тучу.
     Не желай другой того, чего себе не хочешь! А то раскатала губы. Мол, человек борется со своей плотью, чья слабость (пусть и в форме сильного извержения) обрекает его на позор. И это похвально. Но как же приятно вмешаться в этот спор на правах третьей стороны. Сначала отрезать человеку путь в туалет. Затем помочь чужой плоти мышечно. Раздвинуть ладонями ягодицы, ведь нечестно ими помогать, пусть сфинктер вправится сам. Они стремятся сжаться, а ты из последних сил раздвигай. Какие там последние силы — ну, устанут ручки, ты отдохни и снова. А вот у неё последние силы выдут — у обладательницы объёмистого кишечника, хорошего аппетита и слабого сфинктера, — там последствия иные.
     Да, словно подул свежий ветер перемен. Кто теперь палач, что жертва? Кто корчится и с ужасом думает о времени, а кто спокойно сидит в йоговской позе и держит бразды правления… то есть лодыжки в своих твёрдых руках?
     А Кира сжимала их уже на чистом автомате. Оба сфинктера и руки закорешились в общий узел, поглотивший последние из последних запасов сил. Разожми, казалось, ладони — и сторожа отхожего содержимого не сдюжат, откроют своим подопечным широкий выход. Да хоть бы и узкий!
     Да, спокойствие неподвижной спины, затылка, сжимающих лодыжки рук всё больше и больше напоминало Эвелине каменное спокойствие палача, невозмутимо взирающего на агонию своей законной жертвы. Краем глаза она видела неподвижно стоящую Еву, словно секретаря суда, только что огласившего приговор.
     Неужели… Да нет, это бред какой-то! Неужели ей придётся капитулировать перед этими двумя пигалицами? Но что они с ней сделают, как отыграются? Ладно, чёрт с ними, пусть мучают хоть до потери пульса, только сперва дадут забежать в тёмный угол, скинуть трусики, присесть и выпустить из себя всё то, что, проклятое, мешало сделать ей победный рывок. Твёрдое и жидкое — всё.
     А ведь не сплохуй она, и роли были бы иные. Как сладостно, вся обратившись в пальцевый слух, через мелкую дрожь ягодиц распознавать низкочастотное вклинивание перистальтики, когда медленно и как будто с достоинством приходят в движение животные массы. Союзники мои! Будто войска идут, а я не сражаюсь, нет, я оттягиваю на себя силы неприятеля. Но только силы — трусы должны оставаться на месте, лучше даже из-под низу к ягодицам руки свои запустить, чтобы сверху не оттягивать. Чтобы в них, беленькие и чистенькие, так ловко обтягивающие чистую розовую попку, всё это въехало и пошло размазываться. Тут уж руки скорей убирай и пожинай плоды совместных усилий — его позор.
     И вот уже поползло, поползло с характерным пришмякиваньем, звуками отлипания и вырывающихся сопутствующих пузырьков газа. Людовик XI говорил, что ничто не пахнет так хорошо, как труп врага. Но по мне, некровожадной, и его позор ароматен.
     Последняя попытка — вытащить палку из своих коленей. Но когда к ней подбираешься, она так зажата между бёдрами и голенями, что и не сдвинешь, мужская сила нужна. Которая, впрочем, с мясом содрала бы кожу под коленными чашечками. А когда на руках отходишь назад, создаёшь угол, чувствуешь под коленками, что ослаб зажим, то руки ну никак не дотягиваются до проклятой палки.
     Да, ничего не попишешь, придётся сдаваться. Но сначала попробуем выговорить условия капитуляции.
     — Кира, а, Кир, — позвала Эвелина. При каждом вдохе её груди вздымались и разваливались, а при выдохе опускались и сходились. — Слышишь меня? Я решила закончить. — Но предательский голос выдавал — вынуждена она, стерва, закончить, а не решила добровольно, как же! — Обещай, что не заложишь меня другим и сама мстить не будешь.
     Спина, затылок не шелохнулись, хватка рук не ослабла. Наоборот, вцепка цепче. Поняла, что к чему? Не-ет!
     — Да, у тебя же кляп. Ну, если обещаешь, кивни головой. Ну, просто наклони голову. Пожалуйста.
     Последнее слово — это капитуляция. Теперь сохранять непреклонность ещё важнее, чем сжимать сфинктеры, сюда силы и направим. Но они, дружочки мои, кажется, решили поработать на общественных началах. Или это живот притих, решил прислушаться к тому чуду, что творится на его глазах… то есть на его ветрах (а в подземелье уже пованивало — поди разбери чьим).
     — Кира, да ты слышишь ли? — Тут её взгляд упал на часы и заставил содрогнуться. Время — деньги? Как бы не так! Мгновенья раздают — кому позор, кому бесславие, а кому мучения.
     Всё, сдаюсь без условий!
     — Ева! — крикнула Эвелина испуганно. Её живот не миловал, приходилось соразмерять силу крика, чтобы не опростаться. — Слышишь меня? Мотни головой, если слышишь. Хорошо. Там, сбоку, приступка, встань на неё и маши, маши руками, сбивай узел с крючка.
     Эти слова звучали музыкой для Кириных ушей. Капитуляция полная и безоговорочная. Одновременно пробивалась досада — как же её подруженька молча-то весь час страдала, не сделала попыток освободиться? Ах да, руки всё равно связаны. Сорвёшься с крюка — тебя ещё сильнее привяжут, вверх подтянут.
     — Ещё, ещё давай! Стронулся узел, вижу. Левее, левее мах. Эх ты, боже мой, да держись ты на этом приступке! Ведь вывернет руки, как на дыбе, если не устоишь. Вставай опять. Ну, давай же! Выше руку, правую. Выверни, выверни ещё немного. Теперь обеими рыками вбок — р-раз!
     Сердце радовалось, слушая эти заботливые наставления. И уже совсем зашлось от радости, когда недавняя мучительница крикнула: "Ура-а!" и даже захлопала в ладошки, перестав опираться на них.
     Итак, Ева свободна. Нет, не совсем — запястья-то связаны сзади и на голове противогаз. Небось, задвигала онемевшими ручонками, пытается развязаться. Это подтвердил голос Эвелины:
     — Да иди ты сюда, горе моё. Я тебя связала, я тебя и освобожу. Сама только сильнее затянешь.
     Что ж, если услугу предлагают, то грех ею не воспользоваться. Ухо уловило лёгкие шаги подходящей девушки. Только вот на каких условиях предлагают?
     — Пообещай сперва, что никому не скажешь, что здесь было, и сама мстить не будешь. Чётко пообещай, за себя и за неё вон. А? Чего? Да чего ты там мычишь-то, дай сниму с тебя намордник-то этот. Повернись, повернись головой.
     Кира затаила дыхание, хотя кляп уже душил. Сейчас решалось многое. Конечно, плевать они хотели на разные обещания, но всё-таки, всё-таки… Если удастся добиться освобождения безо всяких условий, то руки у них будут развязаны — в прямом и переносном смысле. И они, что хотят, то и сделают с мучительницей. А, дав обещание, — это сложнее морально. Или даже вообще невозможно. Пытки не могли превратить их в нечестных людей, не соблюдающих уговор — даже вырванный угрозами.
     Ура! Ева это понимает, упорно отворачивается и протягивает связанные сзади руки. Осторожно протягивает, чтобы за них нельзя было схватить, притянуть к себе, сорвать противогаз. Только развязать чтобы.
     Устав уговаривать, Эвелина сказала:
     — Ладно, валяй, получай свою свободу! Я добрая нынче. — Послышался шорох, шуршание, даже треск рвущихся верёвок — с такой злостью их ликвидировали. — Доняли вы меня, нате!
     Это кто же кого донял? Ну, погоди, сейчас мы ей объясним!
     Послышался гулкий хлопок срываемого противогаза, а вслед за ним — такой сладостный вдох и у-ф-ф-ф! — выдох, что Кире чуть не стало дурно. Ей бы так, долгожданно! А то кляп просто присох к языку, щекам, нёбу, весь перёд лица занемел. А она заставляет завидовать её свободе. Хороша подружка! Ну, я ужо тебе!
     Она и впрямь была хороша, час свешенная вниз голова сначала подурнела, но сейчас невиданно прояснилась. И когда Эвелина грубовато сказала:
     — Теперь давай меня освобождай, вытащи палочку из-промеж ног, — Ева вежливо ответила:
     — Сперва позвольте ваши ручки, сударыня. Око, как говорят, за око, а зуб мы ещё успеем взять за зуб.
     Эвелина принялась спорить, уговаривать, лебезить даже, но Ева не поддавалась. Даже стала насвистывать сквозь зубы:
     — Слышен шум колеса издалёка,
     То тележку пустую везут.
     И к окошку становится боком,
     И в наш дружный вливается труд!
     — Да, а времени-то уже вон сколько, — невозмутимо заметила ева. Только затруднённое дыхание выдавало её недавнее мучение, да ещё шорох растираемых запястий. — Есть ещё время. Вот если на ваш животик, сударыня, ногой встать ненароком, как вы на приступок мне советовали…
     — Вяжи! — багровея от гнева, воскликнула Эвелина. — Вяжи меня хоть всю, только трусы спусти и палку вынь, а то кости хрустят уже. Вам меня отсюда на руках тащить придётся, измазанную.
     — Спасибо, сударыня. — Послышался шорох верёвки и сдавленное кряхтенье — ага, сдавило запястья-то! Пережало жилы! Отливаются кошке мышкины слёзки. — Вот так и ладно. А уж последовательность освобождения позвольте мне выбрать самой.
     Сердце Киры прямо-таки пело, живот зачарованно слушал это пение.
     Вот перед ней появилось подружка — растрёпанная, красная, пахнущая квёлой резиной — но счастливая. Мигом нажал её пальчик на нужную точку на шее, Киру пронзила вспышка боли, аж вывернуло челюсти и кляп сам собой выпал в подставленные ладошки освободительницы. С каким-то удивлением и напрягом Кира закрыла рот. Впервые за час!
     Язык сам не свой, шершавый, сухой… Не тратя слов, Ева крепко обняла подружку, всем телом прильнула. И, не теряя времени, завозилась с руками-ногами Киры, заразвязывала узелки.
     — Да ты палку-то вынь, — чуть не кричала Эвелина. — Уже кости мне дробит. Так нечестно! Я вас так не мучила! Кости ваши целые!
     — На вашем месте, сударыня, я бы не настаивала на скорейшем извлечении палочки. — Где только она научилась так язвить? — Особенно, если догадаться, какие мы ей найдём после этого применение.
     Эвелина помертвела. Но делать нечего.
     — Ну хоть руки мне перевяжи, сзади чтоб были! Обопрусь я на них, коленкам чтоб полегче стало. — Но никто и не думал реагировать.
     Кира двигала челюстями и чувствовала, что отходит. Хотя язык всё ещё не слушался. Чтобы испить радость освобождения полной чашей, она готова была освободить живот, пусть намочить и наложить. И только сознание того, что запачкает подружку, прибавит ей забот, останавливало.
     Вот стали ослабевать путы. Нет, она, Кира, будет продолжать держать руки-ноги там, где они были. Пусть сама Ева вытянет палочку, эта стерва кувыркнётся со спутанными руками, тогда и придёт время вставать с затёкших ног и начинать сквитываться.
     И вот, когда посторонняя помощь, на которую они так долго надеялись, перестала быть надобна, она пришла. Раздался стук в окно соседнего отсека, и мальчишеский голос крикнул:
     — Ну, где вы там, сколько можно ждать? Грузите!
     Ева подняла голову. Может, уступить этому парню их право мести, право, приобретённое в жестоких испытаниях? Он лучше справится, с его-то "инструментом". А тележку, в крайнем-то разе, и они, девушки, покатать могут. Вот отдохнуть чуток — и горы свернуть готовы.
     — Не отвлекайся! — крикнула ей Эвелина, чувствуя, что из неё уже полезло в трусы.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"