О том, что девчонки балуются с довольно хрупкими ёмкостями своих тел, Ева узнала при довольно драматических обстоятельствах.
Женщины на её факультете преобладали, и в их туалете унитазы двурядились, разделяясь перегородками только с боков. Стенки между самими рядами не было — чего материал тратить, ведь спиной же к спине бабы сидят, да ещё бачки между ними.
Ева не любила сюда заходить. Мало ли кто тебя обсмотрит критическим взглядом! Да и пить на занятиях она не любила, даже когда жаждала. На лекциях — боясь выговора профессора, а на переменках… Рассказывают, парни только того и ждут, чтоб на переменке девчонка забулькала, откидывая голову. И вот на очередном глотке она вдруг чувствует, как её сверху за подмышки хватают крепкие руки и ставят на ноги. Тут же владелец рук просовывает их под подмышки вплоть до локтевых сгибов и, отгибаясь назад, заваливает бедную жертву лопатками на задний ряд. Всё это делается молча и быстро, а непроглоченная вода клокочет в горле, все мысли только о том, чтобы не захлебнуться, сопротивления никакого. И тут сообщник, подскочив сбоку, обеими руками жмёт под попку, недуром выгибая жертве спину. Впрочем, некоторые умельцы проделывают это собственной ногой, просовывая её в щель спинки сиденья. Само собой, мышцы начинают сопротивляться, не сломался чтоб позвоночник, и брюшной пресс прямо-таки выдавливает мочевой пузырь, а сфинктер почему-то "разброшюрован". Никто не выдерживал, и хорошо ещё, что всё "выплюнутое" впитают трусы или прокладка. Иной раз струя мочи идёт параллельно струе изо рта. Опозорившуюся мягко сажают на место, знают, что кричать, привлекая к себе, мокрой, внимание, никто не станет, убраться бы потихоньку, не афишируя позор.
Некоторые, впрочем, на ушко признавались, что, выгнутые и брызнувшие, испытывали непередаваемое ощущение. Будто кто-то тебя угнетал долгое время, а тут вдруг пришёл титан, немножко напряг — и словно оковы с тебя спали. Или словно вывих вправлен. Как ветром выдувает подсознательный страшок любой девушки не найти вовремя туалет, теперь писай, где хочешь, почин сделан. В пляс бы пошла от чувства свободы, не боялась если бы всеобщего осуждения.
Даже кто так не считал, признавались стыдливо, что ужас и боль прогрессировали так, что они искренне радовались, когда вдруг открывались кингстоны и открывалась возможность жить дальше. Только потом, отпущенные, стыдились мокроты. Но это ужас уже совсем другого сорта.
Приходилось идти пить в буфет, но там очереди и, опаздывая и быстро-быстро глотая, легко переборщить. Однажды Ева, еле дотерпев после такого перебора до конца лекции, прибежала в туалет налегке, заскочила в пустую кабинку, заперлась и приняла исходную позицию перед посадкой на унитаз — спиной к соседке, на которую и не взглянула. Расстегнуть ремень джинсов она не успела. Чьи-то сильные своей нежданностью руки сзади вдруг схватили её запястья, отвели назад, прижали к чьим-то ладоням. Времени не хватило даже на "ой!" — что-то жёсткое охватило запястья, послышался щелчок — пластиковые оковы! В каждом кренделе были прочно зажаты по две девичьи руки, тыльными сторонами. Студентка испуганно вскрикнула и дёрнулась. Но, зажатая в кабинке, никуда деться она не могла, прикованная за спиной стесняла движения, наталкиваясь на унитаз с бачком. Кто-то продумал всё и ограничились минимумом реквизита. Прокуренный голос, плохо напоминавший женский, произнёс:
— Не дёргайтесь, голубки мои, поберегите силы. Терпим до первой струи. Кричать не советую — засниму и опозорю! — Перед Евиным лицом помахали мобильником с цифровой камерой, от чего душа у нашей скромницы ушла в пятки. — Лучше давайте честно.
— Но мне нужно на лекцию! — чуть не плача, пыталась оправдаться Ева, ещё не веря в реальность происходящего.
— Тогда пей! — рука из-за спины поднесла ей пластиковую бутылку с водой. — Твоя соперница тоже пьёт. — И впрямь послышалось бульканье.
Вода была минеральной — солоноватой и тепловатой, но пилась на удивление легко. Почему-то подумав, что как только она выпьет поднесённое, так её и отпустят, наша героиня взахлёб опустошила почти литровую бутылку и с ужасом услышала:
— Теперь быстрее закончите. До первой струи, не забудьте. — И снова трясущийся мобильник напомнил, что крики не помогут.
Ужас охватил и стал отпускать. Страшно заныли выкрученные плечевые суставы. Скованная с ней, наверное, страдала тем же, дёргала руками, девушки перетягивали друг друга и усугубляли боль. Чтобы опустить руки и хоть немного избавиться от напряга в плечах, Ева ступила назад, почти прижавшись попкой к бачку и широко расставив ноги по разные края унитаза. Суставы успокоились, зато лишился подмоги сфинктер. С раскоряченными ногами легко облегчаться, но тяжело терпеть. Что же делать? Может, попробовать выкрутить свои запястья из оков? Здесь глухо. Девушка стала поворачивать голову в стороны, смутно замечая, что сзади, со стороны кабинки соперницы, которая, должно быть, участвовала в заговоре добровольно, стоит группка девиц, с интересом наблюдая за мающимися. Нет, эти не помогут. Наверное, сами и заказали пикантное зрелище. Глухо вокруг. Ой, пропала!
От страха она чуть не обдулась самым вульгарным образом. Но всё же сдержалась, аж задрожав всем телом. Нет, живу ещё.
Вдруг чувство "пропала!" как-то незаметно сошло. Оказалось, что есть время разобраться в ситуации, что-то придумать.
Дыхание продолжало чуть-чуть перехватывать. Ситуация слегка напоминала ту, когда людей заводят в какие-то помещение и велят подождать, пока вызовут. Скажем, в накопителе аэропорта. Вроде бы волноваться не о чём, скоро полетим, и всё же почему-то тревожно. Тем более, когда выкликают по фамилии.
А ту не дядя какой сторонний вызовет, а капитуляция собственного тела!
Но время, повторю, есть. Что делать? Сила не поможет, да и нет её, этой силы. Надо что-то придумать, чтобы продержаться. Знание — сила? Или замена оной? Вспоминать, придумывать пока что могу, не припёрло ещё до звёзд перед глазами. Но что?
И вдруг Еве вспомнился один разговор, в котором она участия не принимала, а просто прислушивалась, сидя на кровати. Особого желания не было встревать, ибо забрела к ним в комнату одна из самых занудных, жалобястых студенток с их курса (звали её за большой рот Жабой — за глаза, конечно). Верно, искала сочувствия, да только что ж людей от бытовых забот отвлекать! И Кира начала её отваживать, но не просто заслуженным "пошла вон!", а давала косвенно понять, какая же она дура. От таких намёков обычно линяют.
Дело было в том, что на днях (стояла поздняя осень, когда снега ещё нет и кажется, что не так уж и холодно) Жаба с раннего утра почти до конца рабочего дня выстояла в длиннющей очереди. То ли в БТИ, то ли к нотариусу, то ли ещё к какому чиновнику, загоняют куда власти народ — этого никто не понял, а сама девица и не акцентировала. Главное, что она в этой очереди на ветру настрадалась, продулась, на что и жаловалась, прося сочувствия.
Воспаление по-женски, заработанное Жабой на холоду, Еву сейчас не особенно интересовало, тем более, что сама она одевалась по погоде, капитально, если джинсы, то с высоким поясом… Бли-ин!
Ведь какие-то десять минут назад она почти спокойно сидела на скамье в крутоярусной аудитории и старалась не смотреть в ряд ниже, где вся извертелась лёгкого поведения девица. Самое главное, что джинсики на ней были не просто низкие — нижайшие, как почтение ректору, а спинки скамеек не сплошные, сверху вниз проглядывался не просто верх попки, а вся попка вплоть до расщелинки — и без следов присутствия трусов. Впечатление такое, что открыла перед тобой девушка самое интимное, нежное, поёкивающее. А поскольку анальный интим — ни для кого не секрет, впечатление неприличного приглашения ещё более усугублялось.
Ева почему старалась не смотреть — попка у неё, в принципе, такая же, и развязная девица, разнагишившись в этом месте, выдала не только свою тайну, но и всех своих однокурсниц… да чего там, всех девушек мира. Конечно, кое-кто из них (многие, вообще-то) с парнями уже встречались накоротке. Но когда девушка раздевается перед одним парнем, он меньше всего думает о том, что у других тело тоже так устроено, ему вот эта вот важна, здесь и сейчас. На людях — не то. Одетые женщины похожи на женщин с закрытыми ртами, пытающихся сохранить какой-то секрет. А одна хотя бы развязала язык — и всё.
Но сейчас Ева иначе думала о тех нижайших джинсах, что чудом не сваливаются с таза, каких-то узких, мальчишеских. Ей бы такие! Прижав брючины попеременно ногами, втянув живот и извернувшись, отказавшись добровольно от чуда удержания на бёдрах, она могла бы выскочить из брюк и спустить их пониже. Да, оставались бы трусы, но их, в крайнем случае, можно было и намочить, а потом выжать или вообще снять и совершить торопливую прогулку в сухих джинсах на голое тело. Верхняя одежда сухой бы осталась — вот что главное! Да, может, и трусы бы спаслись, её бы не стали держать дольше, ибо это теряло смысл.
Хотя, не исключено, под такими джинсами трусов вообще не бывает. Тогда вообще лафа!
Но на ней — джинсы честные, высокие, до талии, пояс перехватывает тело в самом узком месте. Ни за что не спадут, и стащить непросто. Вот и плохо! В смысле — сейчас.
У Жабы тогда джинсы были посерёдке — высокие она не носила, потому что не выносила, а нижайшие не рискнула надеть, имея печальный опыт объяснения в очередях с женщинами среднего-пожилого возраста. Они, не в пример Еве, не отводят взор, а норовят отчитать пусть и незнакомую, но голопопую девицу по первое число. А к пупкам наружу вроде все уже привыкли.
Впрочем, не исключено, что Жаба спросонок взяла первую попавшуюся под руку одежду, не думая о холоде.
Как же красочно она плела о своих страданиях, своей маяте с переполнившимся мочевым пузырём! Нет, нет, не думать об этом! Особенно не думать о том, как подробно она описывала процесс сдачи, как первая капля выскочила, да как вторая струйка брызнула, да как по ногам текло и сразу же холодело. От этого самой описаться невероятным не кажется, раз Жаба выжила, со стыда не сгорела. Вспоминаю только слова Киры, только монолог подружки моей.
Припомнить уверенный тон, с которым та говорила, — уже самой уверенности набраться, успокоиться.
Жаба, наверное, искала сочувствия у Киры, как любительницы обнажения, может, и ей такое доведывалось терпеть. Но она не учла, что Евина лучшая подружка не только не боялась раздеваться — она, более того, не боялась и одеться потеплее, когда ложно понятая мода заставляет всех остальных, как дур, жить вчерашним теплом.
Хорошо бы вспомнить весь монолог, да чего там — надо было его по свежим слухам записать. Но некогда. Ещё, чего доброго, расслаблюсь, припоминая. Слова о том, что в холод надо поясницу закрывать, посерёдке просветов не делать, почки и придатки беречь, пропускаем. Когда же она заговорила о мочевом пузыре? А-а, вот когда.
— Значит, говоришь, зажималась, не знаю как? Весь живот разом напрягала, да? А позволь спросить — зачем? Ты же не газы сдерживала, которые сжимаемы, дави их со всех сторон и держи. Моча, как жидкость, несжимаема! Хоть ты лопни, а объём не уменьшишь. Только силы терять будешь, изнемогать. Чего? Нет, сфинктер нужно зажать, конечно, я не говорю. Но весь-то живот зачем? Чтобы моче некуда было идти, что ли? А ты знаешь, какое давление надо приложить, чтобы остановить поток? Это же — ОСМОС! Почки скорее лопнут. Нет, ты животик сверху расслабь, распусти, освободи местечко, куда пузырику расширяться. Трудно? Я и не говорю, что легко, тренироваться надо было. Но уж если припекло, учись с ходу. Пузырики у всех у нас безразмерные, если волю дать, то и до пупка могут подняться, вспучиться, и на несколько пальцев выше даже. Только мало кто умеет волю им давать. Джинсы на тебе были низкие, значит, затянуты на тазу, животе туже некуда, чтобы не спали. И так туго, а ты ещё весь живот напрягала! Нет, ты пригласи свой пузырик вверх расти, только бы ему выбраться за пояс, а тут голая кожа, ничем не стеснённая, и мышцы расслаблены. Вот где раздолье-то ему! Представь мысленно гриб на тонкой ножке и с большой шляпкой, так и расти свой мочевик. А сфинктер зажимай, зажимай, это надо.
Ну и что, что видно? На тебе куртка что, короткая была? Ну, ты и даёшь! Но даже так — толстенькая девушка, может, беременная даже. Кстати, о беременности. Если матка может раздать живот не знай как, то что мочевому пузырю мешает? Подумала бы об этом. А если и догадается кто — что, мокрой сподручнее в очереди стоять? Клитор не высунулся — и ладно.
Пускай, пускай "гриб" в животик!
Ой, это она Жабе говорит, или ей, Еве? Вспоминала-вспоминала, да с разгону стала и фантазировать. Но это хорошо. Вот только исполнить трудно, трудней даже, чем Жабе. Джинсы-то у неё выше, из-под пояса пузырь не высунется. Но лишние мышцы расслабить надо, силы сохранить.
Ева, сжавшись снизу, стала добиваться того, чтобы джинсы лучше чувствовались остальной площадью живота, направляла растущее вздутие вверх, распределяла поровнее. Пыталась так расслабить, что может, чтобы передок джинсов как бы "стал" внешней стенкой пузыря, а настоящая стенка пропала ощущением. Училась в процессе дела. Немного, но помогло.
Главное, ушло чувство, что от тебя ничего не зависит. Кое-чем можешь телу помочь. А выкручусь — надо тренироваться, не ждать, пока допечёт. И возьми меня тогда голыми руками! Та-акой объём допущу…
И вдруг промелькнуло ещё одно воспоминание, напрямую с туалетом не связанное, но — в русле форм и объёмов.
Это случилось, если она не ошибается, в первые выходные их первого учебного года. Посмотрев, в чём ходят их однокурсницы, подружки решили купить себе "городскую" одежду. Зашли в уценочный магазин "Полторась-хэнд", долго перебирали плечики с одеждой. От широты выбора кружилась голова.
И вот Ева, вроде, нашла себе подходящее, во всяком случае, рассматривала дольше обычного. Белая плотная водолазка из глянцевитой материи, достаточно длинная, в пояс как раз заправить. Размер маленький, как раз её. И цена умеренная (наверно, уценили, как не открывающую пупок, а обрезать снизу нынешние безрукие девицы фиг догадаются или смогут!).
Подозванная на совет Кира забраковала находку.
— Всё хорошо, согласна, кроме одного, — твёрдо сказала она, распрямляя изделие по ширине. — Перёд, смотри, плоский, формы наши женские здесь не учтены. Это ничего, будь материя поэластичней, но здесь-то она как раз не такая. Значит, лифчику придётся распирать водолазку, отвоёвывать место для своих "подопечных". Отвоюет, да, если жёсткий, но смотреться будет не ахти. Если формы и объёмы не предусмотрены с самого начала, не устроены в одежде дружественно, то в отвоёванном, отпёртом пространстве будут выглядеть чужеродно. Представь девушку, идущую под руку с парнем, но смотрящую в сторону с отвращением на лице. Очень некрасиво обтянутся груди, смотреться будут, ровно приставленные, острые чересчур, негармоничные. Лучше поищи рубашечку пусть из материи совсем не тянущейся, но со всеми вытачками, втачками, клинышками, чтобы весь рельеф девичьего тела повторялся, предусматривался. Вот увидишь, как классно на тебя сядет!
Подруга оказалась права во всём, плюс ещё одном. Рубашечка, отворяя выход грудкам, не давила на лифчик, не напоминала каждую секунду, что у тебя тут что-то есть, на что все пялятся — это очень важно для стесняшек. А абстрактный стыд, не подкреплённый телесными ощущениями, слабее намного.
В той водолазке, которую она всё-таки примерила, Ева чувствовала свои груди постоянно, они боролись бы за своё пространство, своё существование, провоцируя в хозяйке чувство стыда. Очень надо!
Так вот, сейчас из всего этого вспомнились слова о том, что одежда должна заранее предусматривать объёмы и формы, не заставлять плоть бороться с собой. Но мочевой пузырь тоже "одет". Надо, надо "предусмотреть" его объём и форму, но не ножницами и иголкой с ниткой, а самообладанием, расслаблением всех мышц, кроме сфинктера, "приглашением" расти вверх. Да и дышать стоит не очень глубоко, диафрагмой вниз поменьше давить.
Что же, есть, что делать, чего добиваться. Этим и займёмся.
Покончив с воспоминаниями, Ева принялась разбираться с ощущениями. Она ругала себя за водопой впопыхах, надеялась, что желудок попухнет хоть сколько, распираемый водой, поможет продержаться своему коллеге, полному мочи. Надежды не оправдались — в животе страшно заурчало, полилось, и желудок облегчённо вздохнул. Это не было предательством — злодейки, занимаясь писсингом профессионально, подобрали такую минералку и её температуру, чтобы легко лилась в рот и ещё легче — из желудка. Там, куда ушла, вода не чувствовалась, но Ева со страхом воображала, как она несётся по жилам, лентяйски омывает тело изнутри и, совершив круг, почти не загрязнённая, сохранившая силы, рвётся наружу. Крепко стучится в запертую дверь, трещат доски, прыгает засов, подпирающий изнемогает от усилий…
Она попыталась остановить бегство жидкости, но, кроме втягивания живота, ничего не получалось, а это прижимало пузырь. Прижало так, что пришлось расслабиться, сосредоточив все усилия на сфинктере. Почуяв слабину, водичка последний раз булькнула, прощаясь с желудком.
Вот тут-то наша героиня и пожалела, что не послушалась одного Кириного совета. Дело было так.
На ту лекцию она сильно опоздала, а лектор был не в духе, устроил выволочку. Вдобавок в это время зазвонил сотовый телефон. У кого — неясно, но раз отчитывали в это время Еву, ей и пришлось принять на себя раздражение по поводу звонка. В итоге, когда она в перерыв вышла в туалет, губы всё ещё дрожали, а тщательно подавляемые на лекции всхлипывания бурно прорвались наружу.
— Дурочка, где же ты запропастилась? — ласково выговаривала ей подруга, обмывая холодной водой лицо, словно нянька. — Я до последнего дверцу маршрутки открытой держала, пока один мужик руку не оттолкнул и не захлопнул. А тебя всё нет. Как так?
— Кир, я в туалете, — лепетала Ева. — Понимаешь, все кабинки заперты были. Сходила после всех, так получилось. И не успела к маршрутке. А следующая только через двадцать минут. Я никак не успевала.
— А я как успела? — Они уже закончили водные процедуры и выходили на свежий воздух, погулять и успокоиться.
— Ты? Ты ведь не ходила. Слушай, Кир, я всё спросить тебя хочу и стесняюсь: ты ведь по утром никогда не заходишь в кабинку, только умываешься. Разве тебе не хочется после целой ночи?
— Нет, это я тебя спросить должна: что ты так по утрам в кабинку шмыгаешь?
— Ну… по-маленькому. Все ведь ходят после ночи, ведь часов восемь моча копилась.
— Да, но почему ты не просто туда идёшь, а в какой-то спешке, чуть не панике? Испуг за версту виден. А когда занято и приходится ждать, ты стискиваешь руки, просовываешь между бёдер и вся как-то зажимаешься. Неужели так сильно хочешь? Не так много и пьёшь по вечерам, я и то больше.
Ева объяснила подруге, что у себя в деревне она ходила только в будочку на заднем дворе, хотя многие сельчане облегчались, где попало: во саду ли, в огороде, в палисаднике, если вокруг никого нет. А она вот не могла. И однажды завалялась утром в постели, подняла её сильная нужда, и едва добежала девочка до заветной будочки. С тех пор по утрам страх какой-то находит, что не успеет. Потому и зажимается страшно, если ждёт.
— Да-а, — протянула Кира. — А ведь зря ты так! Я вот тоже как-то почуяла неладное, выбежала из дому и чую — не добегу. Тогда прямо там, где стояла, снизу всё скинула, присела и запенилась. Какой смысл бежать, описываясь на ходу? И так и так позор, зато одежда сухая и время позора короче.
— И не заругали тебя?
— Ни капельки! Я ведь, пока бурила, себя оправдывала, чтобы позор не жёг. Женщины поймут, они-то знают, как иногда припирает, не сдержишь. А мужики ничего не скажут в надежде на то, что и потом у них на виду буду ссать. Разве только вместе они меня увидят — ну, тогда ругать будут крепко, оглядываясь друг на дружку.
Поэтому злоупотреблять таким сливом не надо. Я начала тренировать мочевой пузырь, терпела, пока могла. И здесь, в общаге, не хожу утром, заодно и время экономлю.
— Как же так? Ведь недуром хочется со сна!
— Это только так кажется. На самом деле мочИ мало, но она густая и жгучая. Почему? Ну, ты же всю ночь дышала, парЫ водяные выдыхала, а ничего не пила. Вот тебя и жжёт изнутри. Неприятно, конечно, но это не переполнение, когда пузырь лопнуть готов. Перетерпеть можно. И даже нужно. Да ты, если хочешь, замерь объём слива. Утром он не такой уж и большой, днём больше сливаешь.
— Неужели можно перетерпеть?
— Я — точно могу, ты — наверное, сможешь. Кстати, если утром почти не есть, а выпить чего-нибудь слабенького — чайку там или сочку — то содержимое пузыря быстро разжижается и терпеть становится легче. Хотя и объём больше, вот в чём штука! И первые две пары я с лёгкостью обхожусь, иду только в большой перерыв. А иногда и дольше сухая — вплоть до конца четвёртой пары. Может, смогла бы и ещё, но это уже экстрим, а я по натуре не экстремалка. Когда спор какой выйдет, вот тогда уж.
— Слушь, а я и не замечала, что ты полдня налитой ходишь. Я бы всё время морщилась и зажималась. И сейчас ты хочешь? Что ж меня умывала, а сама не сходила?
— Дурочка, я ж говорю — никакого экстрима. Мочевой пузырь постепенно растягивается, вот в меру его растяжения я и держусь. А то со стороны заметно будет… и вообще, у самОй мысли только вокруг этого вертеться будут. Посмотри на меня — заметно разве?
Потихоньку, полегоньку — и ты свой пузырёк растянешь.
— Ой, да зачем?
— Ну, мало ли что случиться в жизни может, а это закалка. Слушай вот, что у нас в деревне было.
Одна женщина захотела наказать дочь за какое-то крупное прегрешение. За мелкие она ей выговаривала, шлёпала даже, а вот ремня в руки взять не могла. Отца в доме не было. Решила тогда использовать другого типа "ремень". Сделала вид, что утром проспала, в панике будит дочку, скорей-скорей! В туалет сбегать некогда, якобы впопыхах напялила на неё сплошной купальник, застёжка сломана (нарочно, как потом поняли), завязала на шее узлом, снизу — шорты, в руки — бутерброд и бутылочку воды, беги скорее! В туалет в школе сходишь, мол. Но рассчитала так, чтобы дочка прибежала в школу как раз ко звонку. Промучилась малой нуждой целый урок девочка, на перемене бежит в туалет, хватается за узел на шее — глухо! Завязан от души, намертво, и сзади к тому же, не виден. Возилась, возилась, подпирает её ведь, потом догадалась сбегать за подружкой. А тут и перемене каюк. Как она мучилась второй урок! Даже подвывать стала, а отпроситься стесняется. Да и как объяснишь, что надо ещё развязать проклятый узел? Все заметили, про себя ухмылялись. Кто сзади сидел, тот ей шею щекотал, она терпит, думает, что ей развязать помогают, а потом не выдерживает, прыскает с щекотки. Ладно, прозвенел долгожданный звонок, я ей узел зубами и ногтями развязала, лети в туалет скорей. А там у нас все кабинки открытые, всё видно. Это чтобы не запирались и чем нехорошим не занимались. А ей ведь надо снять шорты, спустить полностью купальник, обнажить всё тело — в младших классах лифчики не носят, но раздеваться стесняются. И только тогда пустить струю. Но в туалете полно взрослых школьниц, старшеклассниц, увидят, что разделась — засмеют. Во всяком случае, маленькие девочки привыкли делать свои дела быстро и не путаться под ногами у девушек. Что делать? В коридоре не разденешься. Вот Лилька и ждала конца перемены, лучше уж опоздать на урок, но остаться в пустом туалете. Ладно, оправилась в конце концов при полным раздёве, но завязать снова узел на шее не смогла, долго возила
сь, хорошо, нашла оброненную кем-то английскую булавку. Конечно, за опоздание (да ещё на третий урок!) ей влетело, а мама вечером не пожалела, говорит — так тебе и надо. Будешь плохо себя вести — снова так поступлю.
Лилька поняла, что это она нарочно, но поделать ничего не могла. Если чувствовала, что провинилась, то мучила себя жаждой, недопивала, ночью просыпалась и наружу ходила. Утром её ждал купальник — орудие наказания, и никакой другой одежды, кроме шорт, конечно. Хочешь-не хочешь, затягивайся и терпи потом весь день. Застёжка на шее теперь была типа медальона с секретом, расстегнуть только мама и могла, а порвёшь — как тогда верх будет держаться? Рассказывать в классе Лилька не рассказывала, даже по секрету, раздразнили бы её. Мальчишки, а то ещё и некоторые вредные девочки. Младшие классы — не старшие, нажать на живот девочке ничего не стоит, если знаешь, что из неё брызнет. Но некоторые догадывались, хотели даже на одежду ей собрать, чтобы переодевалась перед школой и после, но её выпускали из дома, когда времени в обрез. Лилька гордая, говорила, что сразу после уроков идёт в спортсекцию. Но почему так нерегулярно? От страха разоблачения она стала носить купальник каждый день, добавила себе страданий на удивление матери. Выбор у неё был, позволить мучить себя жаждой или распёртым мочевым пузырём. Лучше, конечно, жаждой, но как отвечать на уроке с пересохшим горлом? Приходилось пить из бутылочки, едва прозвучит её фамилия, но это не очень культурно.
Придумала, как выкрутиться. Когда учитель шарил глазами по журналу, незаметно отхлёбывала и держала во рту, если вызывали её, проглатывала, прополоскав рот, если не её — выбулькивала обратно в бутылку.
В общем, стала девочка из просто послушной прямо-таки шёлковой, воспитала её мама оригинальным образом. А когда мы стали старшеклассницами, Лилька призналась мне, что на неё хорошо действует угроза не дать на день лифчик или прокладку. Да, женские слабости должны были сделать девочку-девушку послушной, некапризной, вымуштрованной. А поскольку мамины требования были, как я потом поняла, разумными, то и более сильной перед всеми опасностями мира. Такая вот диалектика.
Давай и ты тренируйся. Я думаю, что ты и без тренировки могла бы вытерпеть хоть одну пару, но страх подвёл. И привычка. Ну, если не пару, то поездку в маршрутке, и сходила бы в туалет в корпусе, по утрам там пусто. Если бы и опоздала, то незначительно. И я бы с тобой вместе опоздала, приняла бы удар на себя. А то мне из маршрутки выскочить не дали, выходить же на ближайшей остановке смысла не было, я же не знала, где ты.
— Да что ты, не надо! Чем меньше опозданий, тем лучше. Лекцию я у тебя перекатаю. Но как же ты всё-таки терпишь? Неужели без страха?
— А чего бояться, ежели я теперь свой организм знаю. По ощущениям могу сказать, сколько ещё продержусь без проблем, и когда лучше сходить. Да и внешние признаки подсказывают. Всегда можно ладонь просунуть и пощупать. — Тут Ева ощутила, как её запястье взяли и незаметно просунули под пояс Кириной юбочки, ладошка ощутила надутость живота. — Знаешь, как нащупать верхний край пузыря? Сейчас он пальца на два ниже пупка, да? Значит, живу. А то прямо до пупка поднимается, если живот не стиснут. Если в джинсах, то обоссусь и ниже пупка, а так — нет. Раз даже на палец выше вылез, но это рискованно, не всегда стерпишь. Так что моя норма — до пупка и потом сливай. Ещё одну пару просижу, могу даже бутылочку выпить.
— Неужели до пупка?
— Я тебе как-нибудь покажу. Ничего тут особенного нет, побори только страх. Между прочим, даже если терпеть легко, мышцы всё равно работают, подстраховывают сфинктер и всё прилегающее. Это как зарядка всё равно что. И упражняются те мышцы, что для женщин очень важны. Я где-то слышала, кто умеет терпеть и по-маленькому, и по-большому, тем терпёж девяти месяцев легче даётся и роды тоже. Ну, я-то больше о сиюминутном кайфе думаю, но и будущее из виду не теряю.
Так что давай, подружка, вместе тренироваться. Удивишься, когда поймёшь, что это легко. Себя не насилуй, не надо. А то все силы на борьбу уйдут, да ещё страх вселится. Лучше так поступи. Что для тебя после сна главное? Отдохнутость, чувство свежих сил? Вот и внуши себе, что чувство распёртости внизу — это составная часть этих свежих сил, необходимое условие тонуса. Ну, как… вроде как бумажные комки в носках зимних сапог, чтобы не слежались. Подпирает, чтобы сфинктер работал и здоровый дух дневной работы передавал другим мышцам, всему телу. Если сольёшь сейчас, то низ "просядет", всё там станет пресным, не будет "заводить" организм, ощущение утренней бодрости, свежести поблёкнет. Ты станешь зевать, присаживаться… вообще, скучно станет.
— А когда же тогда? До вечера терпеть? Не-эт!
— Да ну тебя! Хотя есть такие, с однотактным мочевым пузырём. Знать о том, что такое, в принципе, возможно, не вредно. А ты можешь освободиться от "подпорки" тогда, когда её функцию возьмут на себя другие. Вот ты когда бумажные комки из сапог выкидываешь? Правильно, когда свои ножки в них суёшь. И здесь: всё тело должно заработать по-дневному, мышца мышцу поддерживает и заводит. Тонус прямо тебя в свои руки всю берёт, поняла? Для этого, как минимум, надо совершить бодрую прогулку из общаги в корпус. Или потрястись в маршрутке. Когда ты сама себя заводить начнёшь, тогда нужда в сильных ощущениях из живота отпадёт и ты можешь спокойно слить. А если хочешь, можешь и подождать, проверить себя. Посмотрим, так ли силён мой тонус, что может сдержать рвущееся наружу. Да, придётся потратить часть сил, но если научиться получать от этого удовольствие, то не страшно. Но если в тягость — сливай при первой возможности. Нечего давать другим догадываться, что ты страждешь, нечего страшиться, что не утерпишь. В конце концов, вложи прокладку повыше и капай, если невтерпёж, в неё. Джинсы надень, чтоб живот не выпирал. А при первой возможности беги в туалет.
— Можно, я в выходные в общаге потренируюсь?
— Зачем меня спрашиваешь? Я же только советы даю, не заставляю. Как хочешь, так и поступай. Хочешь — вместе давай. Я тебе фору давать буду, лишний стакан выпью или даже два, раз уже натренирована. Шансы и уровняются. Как?
Но Ева, не отказавшись явно, всё тянула, всё откладывала на завтра. Один раз за ужином не стала пить обычный свой чай, но Кира сказала, что это не пойдёт, надо, чтобы всё было обычно, ведь не угадаешь, когда понадобится твоё умение терпеть. А ложиться обуреваемой жаждой не стоит — поздно заснёшь, плохо спать будешь, утром выдуешь намного больше, чем могла бы вечером.
Кира оказалась права дважды: крепкий мочевой пузырь современной девушке нужен, очень, раз; никогда заранее не угадаешь, где тебя прижмёт, два. А Ева-то, дура, не послушалась. О-ох!
Внизу живота стало припекать, горячая, жгучая моча, не дожидаясь свежих порций, настойчиво просилась наружу.
Вот очередной жгучий накат, и Еве вдруг почудилось, что она вспомнила ту никогда не виденную Кирину одноклассницу, лицо крупным планом: огромные капли пота на лбу, закушенная губа, гримаса страдания. Влил кадр испуг и сменился другим, общим планом: девочка непрестанно меняет позу, аж вертится на скамье в поисках облегчения. А когда и это добавило испугу, включилась слуховая память: бедняжка постанывала, тихо, чтобы не наказала учительница, но страшно. Никто так не стонал, значит, что-то ужасное по соседству происходит, может, умирает соседка. Многие одноклассницы сидели бледные, растерянные, но ничего поделать не смели. Даже дома рассказать, поделиться: их ведь тоже могли начать воспитывать мочой в купальнике.
Неужели она так же выглядит? О-ох! А ведь Лилька всё же досиживала сухой до конца уроков, знать, не так уж и безнадёжно было дело. Или силы какие-то форс-мажорные брались в девичьем тельце?
Вдруг Еве на помощь пришло чувство сильного удивления, помогшее продержаться пару минут, почти забыв о своих бедах. Раньше она не очень-то приглядывалась к интерьеру сего заведения. Туалет — он и есть туалет. А тут поневоле пришлось наблюдать, хотя бы краем глаза, что и как бывает.
Вошла девушка в джинсовом костюме. Крупная такая деваха, самоуверенная — это чувствовалось даже со спины. Насвистывала мотивчик, подбрасывала на ладони монетку, интереса к соревнованию никакого не проявляла. Но почему она спиной, почему не смотрит на кабинки, не ищет пустую? Может, удалось бы её разжалобить? Такая одна целую компашку может разогнать. Имя её неизвестно, как окликнуть? Пока она ещё боком, пока не повернулась спиной…
Чёрт возьми, ну и бок! Глубокий вырез… нет, скорее прорезь от талии чуть не до колена. Достаточно широкая, чтобы подчеркнуть отсутствие опоясанности. Другой бок, конечно, такой же. На чём всё держится, почему не отваливается?
Потом уже Кира объяснит ей, что над коленками ноги опоясывают кольца, в них упираются стерженьки-стоячки, поддерживающие верх джинсов. И что спустить такие джинсы довольно сложно, поспешишь — сломаешь всю конструкцию, да и незачем выставлять напоказ свои секреты. Тогда-то Ева и поняла, почему та девица поступила именно так, как поступила, стоя.
Она подошла к стене как раз напротив Евиной кабинки и, поймав в очередной раз монетку, опустила её в щель стены… нет, в прорезь, конечно. Раздался какой-то дёргающе-металлический звук. Что это? Платные услуги какие-то? Фен для рук? Но вокруг ничего такого, только болтаются в воздухе обрезки каких-то трубок или шлангов. От стены отстали и болтаются. После ремонта, что ли, остались?
На попе, позади прорези, у девицы висела модная кобура для мобильника. Она сделала жест доставания, и Еве померещилось, что здесь заряжают мобильники. Но в руке появилась не кнопочно-дисплейная вещица, а нечто, напоминающее воронку. В кобуре, стало быть, два отделения. Привычным жестом клиентка потянула к себе один из обрезков шланга и насадила на него воронку, отпустила. Раструб упруго закачался.
Такие сложности для сушки рук? Нет, к мокрой ладони монета бы прилипла. Но что это?
Девица опустила руки, и Ева напрягла зрение и слух. Вот что-то чпокнуло, словно отлепились присоски… а это и были присоски, крепящие полупояс джинсов прямо к телу. Передок джинсов откинулся. Руки девицы продолжали возиться шде-то в районе живота, и вот послышался звук отлепляемого скотча. Ага, значит, передок трусов крепится на липучке. Хм, а места ей немного, между "киской" и присосками на поясе, а ведь пупок открыт. Задок джинсов остался недвижим, но и так он был слишком низким, кое-что открывая. Ещё одно удивление настигло нашу страдалицу. Нет, конечно же, клитор и редкая растительность здесь были лишь вытатуированы, "зад" декорирован под "перёд". Так дикари надевают на затылок маску с лицом, чтобы крокодил не знал, откуда нападать. А "крокодилы"-мужчины, наоборот, имеют выбор, имея девушку.
Пока Ева удивлялась, девица взяла воронку и жестом врача-стетоскописта, но обеими руками приложила её… со спины не видно куда, но догадаться нетрудно. Труднее поверить. Так руки располагались у парней, пристроившихся у стены, от которых она всегда спешно отводила взгляд. Неужели?
Послышались чавкающие звуки. Оплаченный вакуум помогал опустошаться. Девица стояла с гордым видом — не только, мол, парни это стоя делают, но и платежеспособные девушки!
Евино удивление сменилось ужасом. Теперь её пришлось сполна расплатиться за облегчение терпежа. Чавкающий вакуум, казалось, высасывает и её живот тоже. Уй-уй-уй! Корова! Да сколько ж можно?
Наконец послышался такой же металлический звук, означающий, по-видимому, конец оплаченной услуги. Чавканье прекратилось, со звуком "чпок!" воронка оторвалась от тела.
Девица выпустила её из рук, залепила липучку, подняла передок джинсов и причмокнула присоски, потом сняла со шланга и, брезгливо держа двумя пальчиками, ушла из поля зрения. Понятно куда — к раковине у той стены, полоскать. Нет, ну как же такое возможно, а?
Ева зажалась до дрожи. Псевдопамять тут же подсунула ещё один кадр: донельзя растерянное, непонимающее лицо, немо кричащее, что делать нечего, жизни дальше нет. Это когда девочка почуяла влажное в трусиках. На самом-то деле всё обошлось, звонок скоро зазвенел и избавил от мучений, но Лилька-то думала, что всё, конец! И как бы в подтверждение впечатления что-то глухо торкнулось из живота.
— Ну хоть джинсы снимите мне! — почти заплакала жертва, еле отбив накат. — Клянусь, что буду терпеть честно, только одежду не мочите, а!
В ответ раздавались тихие смешки, негодяйки знали, что делали, — любая девушка скорее лопнет, чем по своей воле обмочится. Собственно, они и ждали, что кто-то из двоих лопнет. Тогда наша героиня попыталась дотянуться до пряжки ремня зубами, согнувшись в пояснице, но не хватило гибкости, а ремень так нажал на мочевой пузырь, что пришлось быстро выпрямиться и сжаться изо всех сил, аж передёрнуло. Зрительши захихикали, зашептались.
Самое страшное, что дверь в туалет исправно хлопала, люди входили, завидно журчали и выходили, не обращая никакого внимания на скованных. Кое-кто, возможно, присоединился к группке зрителей, вызвав лёгкий шёпот. Звать на помощь Ева боялась, помня угрозу.
Где-то в отдалении чирикали девчонки, прямо мУка их слушать. Хоть бы о чём-нибудь другом говорили, отвлекли бы. Так нет, о бельевом.
— Маленькая такая фитюлечка, — доносился голосок, — кажется, задницу заткнуть — и то провалится. И цвет какой-то… будто и вправду подтирались китайцы и смяли. Не хочется прикасаться. Как же Надька о надёжности говорила, непробиваемости. Чепуха какая-то.
А она берёт этот комочек в руки и начинает расправлять. Не торопясь, аккуратно и настойчиво. Тут такое дело, что спешка пагубна, а сила разрушительна. Пощипывает так пальчиками тихонько, и комочек на глазах расползается — ну, до размеров маленького носового платочка. Теперь уже можно взять толком в руки, найти прорези и в них пальцы торкать, осторожно расправляя. Цвет уже не тот, светлее и краше, а когда на теле — так вообще извиниться хочется, что за подтёрок приняла.
Надька суёт мне расправленные, но всё ещё махонькие трусики, теперь их "доводить" должно моё тело. Осторожно, не задеть чтоб ножными ногтями, протискивая ступни, вот щиколотки вошли уже, и делаю паузу. Понимаете, они и там хорошо сидят, ну, кромки. Будь это бахилы или тапочки купальные — сто процентов, что бегать можно, и не свалятся. Но мне-то надо повыше их приладить, а где выше — там и шире.
Начинаю медленно тянуть трусы вверх. Главное, Надька говорит, не тянуть на один верх, а то растянешь прежде времени, а то и порвёшь. Надо сами кромки мякотью пальцев подгонять ещё. И правда, перебираю так пальчиками, будто на баяне играю, и потихоньку продвигается "гуляй-город" по ногам.
Миновали коленки, на бёдрах пошла ширина. Потруднее натягивать, но туже "кольцо" ноги облегает ненамного. Их, конечно, вместе держу, чтоб поменьше распирать до времени. Кожа на ножках моих гладенькая, это помогает.
Ева заслушалась, мало уже замечала, что то и дело из-за спины лезли какие-то головы — взглянуть на многострадальный Евин живот, на грубую синюю ткань — суха ли она. Хорошо ещё, что дверку снаружи им не отпереть. Но вот ухо любопытствующей оказалось возле её губ, и бедная девушка внезапно шепнула: "Расстегни ремень, подруга!", но голова замоталась из стороны в сторону. И тут Ева, случайно или не сдержавшись, толкнула её плечом. Голова стукнулась о перегородку, раздался вскрик боли, потом шипенье: "Ах ты!" Из-за унитаза высунулась рука и резко нажала на распухший, выступающий уже выше и ниже ремня живот. Да нажала-то выше ремня, где обычно больно не было. Но не в этот раз! Пронзила острая боль, свет показался Еве с овчинку, на секунду померкло в глазах. Она быстро села на сомнительной чистоты унитаз, свела ноги и напряглась. Чуть-чуть мокрого успело проскользнуть в уретру, но страх позора пересилил физиологию — девушка, до крови закусив губу и скрестив ноги, напрягла все мышцы (аж передёрнуло!) и выдюжила. Капелька не считается, капельку впитали трусики. Чуть отойдя, со слезами на глазах попросила:
— Не надо больше, а! Не буду рыпаться, обещаю… Только расстегните нам обеим ремни, а! Чтоб на равных, по-честному.
И вот снова сзади тянутся девичьи руки, расстёгивают ремень (уй-уй, не дёргай так, подруга!) и… снова застёгивают его, на дырочку или две свободнее. Чтобы мученица не смогла стянуть, хотя бы до колен, джинсы, наступая одной ногой на брючину другой. А молния — она уже разошлась, молния, развёл её мигом вываливающийся из живота друг мой-враг мой, вздохнув чуть-чуть посвободнее.
Спасибо и на том. Ева судорожно вздохнула, ужаснувшись виду живота ниже ремня, и снова сосредоточилась на сжатии сфинктера. Она ёрзала на унитазе, скрестив ноги чуть не до прямого угла между ними и напрягая бёдра, сгибаясь в пояснице, пытаясь найти удобное положение. Судя по дёрганью рук, её соперница делала то же самое. Хихикают, чертовки! Хоть бы ещё на дырочку ослабили… Ну как я со скрещенными ногами джинсы стяну?
А у окна продолжалось посвящение в тонкости надевания китайских трусиков:
— Добираюсь наконец до нижнего мыса тела, упирается он в материю. Начинаю теперь расправлять бывшее до того толстым кольцом трусы, наворачивать их на живот. Такое хорошее ощущение тонкой, но очень упругой, эластичной материи. При растяжении, конечно, сдавливать сильнее должно, но ведь материя тоньшеет, так что баш на баш, и очень выходит здоровско. Не стиснет меня недуром, вот что. А когда кромки вошли в паховые складки, так хорошо стало! Будто тут и были. Слабое, но такое, знаешь, вселяющее чувство защищённости давление. Чувство даже запаянности какой-то.
Кстати, подковырнуть там канты очень трудно, скорее кожу себе поцарапаешь. На ягодицах полегче, конечно, но и там, они, в общем, прижимают мышцы, следуют за их игрой, не отстают.
Веду материю по животу и попе, а вместе с ней и ощущение ламинирования. Очень уж плотно ложится слой на кожу, не как обычная одежда, и очень быстро кожа к этому привыкает. Не удержалась, поёкала животиком, поиграла там мускулками — нет, не морщит, не отстаёт, повторяет рельеф и спокойный, и бушующий.
Переваливаю через самое широкое место таза, немножко приглаживаю — по привычке, хотя и так хорошо. Дальше идёт лучше, сужается ведь тело. Не спеши только, дай ложиться ровно. Чуток натягиваю, подтягивая, вот и талия наконец охвачена. Где сужается, там материя менее тонкая, и это компенсирует ослабление сжатия. Живот и попа сжаты равномерно. Впрочем, это не то слово. Облегаются классно, вот что. Сжатие, может, и чуялось раньше, а сейчас кожа другая с материей и ничего такого.
От талии так и тянет подтянуть ещё вверх. С трудом поддеваю кромки, они уже норовят сесть на кожу так же плотно, как и в паховых складках. Щёлкают по телу, вырываясь. Всё же до нижних рёбер натягиваю трусы, сзади они закрывают область почек. Оглаживаю поясницу ладонями. Всё так гладко-гладко, кромки еле чуются. А цвет! Коричневато-серые пятна на кремовом фоне, что-то от леопарда или дикой кошки. Так бы по всему телу!
Надька хитро щурится. Ну, почуяла, как оно? Материя тончайшая, зато какое чувство защищённости! "Киска" чуток подпучивает, но это даже приятно глазу, не "проваливается" низ. Делаю разные движения, всё тип-топ.
Поверх таких влитых трусов любая одежда, даже, может, джинсы, будут чувствоваться как какая-то лёгкая временная накидка… надёвка. Дальше от тела, в общем. Ниша поблизости уже занята. Двигаться можно так, чтобы не бояться, что слетит низ, главное всё равно останется при тебе, и вид приличный вполне. А для робкой девушки то очень важно, хотя реально, конечно, ничего не слетает. Зато всякие "А вдруг" гасятся в зародыше.
Услышанное немного отвлекло Еву. Да, ей бы такие трусы не помешали. Хотя сейчас не спасут.
Вдруг кто-то сзади сказал:
— Смотрите, Томка проиграла. Скорей раздевай ту!
Кто-то сунулся, тянется руками, тянется, медленно нащупывает ремень… Ну, скорее же, из меня уже лезет! Сзади голос:
— Нет, показалось. Оставь её!
Чёрт, это они чтоб расслабить её, спровоцировать. Ева снова изо всех сил зажала брюшной пресс, часто-часто задышала. Эх, политологини вы гуманитарные, какие же вы стервы! О честности они гутарят!
Двое девчонок уже медленно двигались к выходу, на ходу договаривая:
— Я тогда поняла: если что-то прокантовывается через верхнюю одежду, лифчик там или трусики, значит, это бельё не дружит с кожей, она его отталкивает, приходится прижимать верхом. Что? Да знаю, что толсто, но кожа как бы говорит: хочешь дружить, не возвышайся надо мной, а ложись по мне тонким слоиком. А раз возвышаешься толстыми своими местами, то пусть они и пучат одежду, бросаются в глаза людям. Прогибаться, чтоб смазать рельеф, я, кожа, не буду. И так уж такие кромки рубцы того и гляди оставят.
Они вышли, спокойно так, словно и не было тут никаких мучений. Конечно, китайские трусы важнее.
Кто-то ехидно предложил:
— Давайте, если кто-то из них прольёт не больше ста кубиков и сумеет зажаться, то позволим другой выпустить столько же. И если она после этого сумеет зажаться тоже, соревнование продолжится в голом виде.
— Погоди, но если обе мокрые, за что же тогда им состязаться?
— За сухую одежду, блин! А другая хоть всю ночь сиди и сушись. Ладно, дезодорант ей оставим, благоухай себе!
М-м… Сколько ещё ждать? Выпитой воде время отправляться на выход. Сейчас она побежит через почки и… Страшно подумать! Запястья соперницы, прижатые к Евиным тыльными сторонами, дёргаются, словно та сжимает-разжимает ладони, ощущается нервозность. Видать, что-то честное в соревновании всё-таки есть. Что же, единственная моя надежда, что не сдюжит невидимка-Томка. Чувствуется, что то привстанет она, то сядет обратно, и мается, мается её многострадальное тело — тоже ведь напилась.
Снова ожидание сжав зубы. Хихиканье сзади поутихло, стали раздаваться зевки. Кто-то сказал:
— Дайте им ещё хлебнуть, а то до ночи не брызнут.
Ева похолодела — этого ей не перенести. И так выпитое стало прорываться в мочевой пузырь — он ещё больше набух, выпятился. Но сначала принялись поить её соперницу, и тут послышался шум, скрип зубов о пластик. Через голову, вертясь и брызгая во все стороны, перелетела бутылка и шмякнулась об пол. Голос ахнул:
— Томка, ты чего зубами-то?! Половина ж её! Больше нет у нас!
Ева подала ладошками знак благодарности и услышала за спиной красивый грудной голос:
— Я сдаюсь, сдаюсь. Не могу больше. Зря только согласилась. Ну, пустите же нас!
И ропот:
— До первой струи уговор был! Делом докажи, что сдаёшься!
— Да в чём я домой-то пойду?
— Вот и не играй в поддавки, раз не в чем!
Послышался стон отчаяния, затем Евины запястья повело и крутануло — ой!
На фоне раздирающей боли девушка стала искать слова, чтобы разжалобить своих мучительниц, но тут кто-то бдительный сказал:
— Смотрите, как Томка юбку ножками вздыбила, ведь пустит под себя струю и не замочит!
Шуршание, издевательски-любезный голос:
— Оправим Томочке юбочку, Томочка большая девочка, Томочка юбочку бережёт, сухонькой держит, юбочка Томочку облегает, вот так вот облегает… — Шарк, шарк!
— Ай-яй, не затягивайте, ну! — И снова:
— Животик у Томочки кругленький, животик Томочку украшает, юбочка животик облегает, ремешок юбочку окружает…
— Уй-юй-юй! М-м-м…
— Та ещё не лопнула, Томку пока не затягивай!
— До ночи просидим, верно говорю. Ёмкие да терпкие попались.
Ева уже поняла: если бы не страх намочить одежду, опросталась бы уже давно, как честно ни пытайся соревноваться. Женщины вообще готовы на любые пытки, только бы хорошо выглядеть. Сейчас программа-минимум: остаться сухой. И непонятно совершенно, откуда у неё силы держаться? Может, там, внизу живота, всё уже окаменело и лишь по инерции вибрирует? А этих не разжалобишь, нет! Что же делать?
Внезапно время напомнило о себе слабым отзвуком снаружи. Зрительницы зашептались:
— Чёрт, хоть на вторую полупару успеть бы…
— Что ж они не лопаются-то…
— Дать им по банке пива…
— Не успеем — покупать надо…
— Может, водички из-под крана?
— Да не будут они пить, учёные уже.
— А пускай не пить, пускай горлышки пополощут. Вольём и придержим им головки, пускай булькают. Это их отвлёчёт от низа, глядишь, и прольются. А проглотят — тоже ничего, воды в кране много.
Это действительно было страшно. Дома, полоща горло с задранной головой, Ева настолько теряла себя, что чуть не падала, держалась за стенку. А тут ещё возня, чужие руки, держащие голову…
Но не все понимали утончённость такого рода пытки. Чей-то голос угрожающе предложил:
— Да затянуть им пояса, делов-то!
Ева помертвела. Не то что затянуть ремень — чуть-чуть дотронешься до живота — и взорвётся, хлынет! Низ туловища пульсировал болью, всё время подталкивая девичий организм миллиметр за миллиметром к краю пропасти.
Вдруг пронёсся шепоток: "Смотри, смотри!" Неужели её соперница сдаётся? Расползается по животу мокрое пятно? Надо крикнуть, мол, меня пустите, раз всё уже. Нет, это кто-та вошла в туалет, процокала в соседнюю кабинку, и все почему-то рванулись смотреть, как она оправляется.
Ева чуть не забыла о своей беде, когда увидела, что творится в кабинке рядом. Да, эта девица умела лихо ходить в туалет, что по-маленькому, что по-большому. Резко спускала трусики, и сразу же, без секунды задержки, из неё начинало литься или вываливаться. У Евы аж переключилась боязнь, целых полминуты она боялась не за себя, а за соседку, за её трусики, и облегчённо вздохнула лишь тогда, когда та подтянула их — сухие, чистые.
Да что там трусы! Она снимала их одновременно с джинсами или юбкой, одним ловким движением, и потоки отходов били в опасном соседстве с верхней одеждой. Но виртуозность исполнения этих естественных отправлений спасала одежду и повышала самооценку испражняющейся. Хоть что-то, но она умеет делать лучше других!
А ведь любая девушка сначала обнажает низ, а потом уже начинает тужиться или отпускать сфинктер. Эта же умудрялась приходить в полную "боевую" готовность, ничего ещё не сняв. Её даже хотели придержать за руки и посмотреть, как оно там внизу себя поведёт, сможет ли девочка дать задний ход и втянуть всё в себя до лучших времён. В первый раз, когда её подловили, она навоняла и отпугнула, а дальше всегда была начеку. Только смотри, любуйся. На глаза она не реагировала, на них и работала, видать. Экономила секунд десять, не больше, но ведь и они могут оказаться решающими.
Треск молнии, выпяченная грудь, довольная улыбка — будто выступление закончила.
— Круто! Давай теперь этих!
Девки вернулись к скованным, подошли близко-близко. Томка зарыдала в голос, затрясла скованными руками, начала просить отпустить её, не сдавливать ремнём. Напрасно! Кто-то распоряжался:
— Ты вставай сюда и перегнись, ты Томку за голову и коленки держи, чтоб она Симку не ударила, а я ей поясок затяну. Говори, говори, насколько ты ей там затянешь, настолько и я. — За спиной Евы начала выстраиваться шаткая конструкция, чья-то голова и груди свесились сверху, вниз протянулись руки…
Эх, подскочить бы да обрушить эту пытошную пирамиду! Но от такого усилия она сама точно брызнет. Может, Томка сдастся раньше, потерпеть уж из последних сил? Или, если не сдюжу, рвануться в мокром из туалета и бежать до самого дому? Но почему это ничего не происходит? Может, я уже тела не чую, меня затянули и обмочили уже?!
Ева посмотрела на лицо своей мучительницы и поразилась: выпученные глаза с ужасом смотрят вниз, рот полуоткрыт. Она проследила за взглядом и сама ужаснулась: ремень оттянут вверх, молния разошлась до конца, ширинка раскрылась и в неё полувывалилась средней величины дыня, покрытая барабанно-натянутой кожей. Трусики от растяжения стали тонкими-тонкими, впитавшаяся давеча капля дала большое прозрачное пятно, оголив волосяной треугольник, и всё это дрожит от нечеловеческого напряжения мышц.
— Ты что — беременная? — послышался шёпот на ухо.
— Ага, — отчаянно соврала Ева, натужно дыша. — Четвёртый месяц.
— А что не сказала?
— Кто бы поверил! — И после паузы: — Помоги маленькому, а! — Она скаламбурила, подумав про себя: "Помоги по-маленькому!"
— Скорей, Вилка! — кричали сзади. — На дырочку затянула? Томка, держись — тебя тоже щас сдавят!
— Не пойму, — сказала Вилка фальшивым голосом, подмигивая Еве, — по-моему, трусы у неё мокрые. Это считается?
— Капелька не считается, — неслись советы. — Вот если всё хоть выжимай, тогда да. Да не копошись ты, Томка вон синеет уже!
— Я проверю сейчас, — сказала Вилка.
— Проверяй скорей, — с натугой попросила Томка. — Извини, подруга, что радуюсь твоей беде, но — невмоготу мне. Хоть одна сухой останется, другой поможет.
— Ничего, — одними губами прошептала Ева. — Ничего…
Тем временем быстрые девичьи пальчики расстегнули ремень и приспустили джинсы с попки с трудом приподнявшейся Евы. Усилия в коленях выдавили немного мокрого, в уретре страшно засвербило. Трусики тоже были осторожно сдвинуты вниз. Вниз подался и пузырь, путь потоку был открыт.
— Пару секунд потерпи ещё. Сможешь? — Ева кивнула, вся дрожа от напряжения.
— Ну, что там у тебя?
— Пятнышко, — нагло соврала Вилка. — Надо сравнить с Томкой. Ну-ка, отойдите, я посмотрю. — Голова над Евой исчезла.
Послышалось шуршание одежды, потом голос:
— А трусы чего спускаешь?
— Они ж у неё из-под купальника, непромокаемые. Под ними, может, лужа на животе стоит. А у той — обычные. — Лицо Евы исказила отчаянная гримаса, она теряла контроль над собой, но тут Вилка крикнула звонким голосом: — Дуйте!
Зазвенели о фаянс две мощные струи, зашипело в унитазах, пена пошла через край, мученицы разом привстали, спасая попки. Девицы, поняв, что их обманули, стояли молча. Снова голос Вилки:
— Я в такие игры больше не играю! Только добровольно Ключ!
Кто-то чем-то звякнул, и через пять секунд Ева и Томка уже растирали затёкшие запястья, всё ещё продолжая бурить.
Когда минуты через две облегчившиеся до последней капельки, безмерно счастливые девушки встали со своих насиженных мест, в туалете уже никого не было. Снаружи снова прозвенел звонок.
— Извини — я сильно трясла руками? — сказала Ева, еле подавляя счастливую улыбку.
— Нет, это ты извини — решила я поиграть в городские игры. — Вид у Томки и вправду был сельский: белая растрёпанная блузка, юбочка из шотландки на беленьком пояске, босоножки. — Так мне расписали это удовольствие, дух, мол, захватывает. А тут, — она положила руку на живот, — так болело, так пучило! Да и сейчас побаливает.
— Но дух захватывает — тоже? — Ева светилась счастьем. — В смысле — сейчас.
— Ну так то — сейчас! — И обе девушки расхохотались.
Рассказав всё это Кире, Ева узнала, что участвовала в "жёстких" мочегонках — в одежде и без запаски. Тут уж каждая держится до последнего! А чем, если не страхом намокнуть, принудить новенькую к участию в состязании? Завсегдатайши же туалета такую жёсткость, бескомпромиссность борьбы практиковали не чаще раза-двух в семестр, зато "по-мягкому", без трусов, соревновались чуть ли не каждый день. Каждую неделю — уж точно, даже образовался туалетный клуб терпких. Еве стало понятно, почему иногда девочки выдувают на занятиях большие бутылки, долго торчат в туалете, а потом выходят красные, взбудораженные, гладят себя руками, неровно дышат… Нет уж, туда нашу героиню теперь и силком не затащишь!