Поступила! Неужели она поступила? Да, вот её фамилия в списках. Просто не верится…
     Цена, правда, уплачена дорогая. Дважды взрывался мочевой пузырь, дважды Ева горела со стыда — ярким пламенем. Тем обиднее было бы провалиться, а так она кому-то что-то доказала.
     Теперь самое время знакомиться с тем, куда ты поступила. И деканат этому очень даже способствует — списки-то не просто поступивших, а кто, когда и где отрабатывает. Так что знакомиться придётся принудительно и в первую очередь с изнанкой факультета, требующей неотложных хозработ, на которые абитуру и призывают.
     Ева работы не боялась, боялась другого — среди её со-трудников могли оказаться свидетели того её позора в кинотеатре. Лучше всего прикрыться Кирой, да и подружиться покрепче за общей-то работёнкой. Но и тут обломилось — хоть и недалеко стояли их фамилии в общем списке, но черта прошла как раз между ними — одной в первой половине августа ишачить, другой — во второй. Ну почему так не везёт? Почему не отработать всем и сразу, теряясь в общей толпе?
     Девочки этого не знают, но причина банальна: места в общежитии. В августе идёт приём документов на заочное, вечернее и коммерческое отделения, и вуз заманивает выгодную абитуру, селя в общагу, вроде бы как даже бесплатно, только поступай и плати. Поступившие дневники оказываются тут совсем некстати, но и послать их подальше, по домам отчим нельзя: рабочие руки нужны. Вот и селят их в общагу понемножку, то в одно время, то в другое.
     Плохо ещё то, что здешнегородные отбиваются от хозработ всяческими справками: и то им нельзя, и это доктор запретил. Один принёс даже справку о клептомании, врач обещал ему, что с таким диагнозом не возьмут никуда. Но когда просёк юмор, быстро сбегал и заменил на справку о хронической диарее — постоянном поносе то есть. Снова доктор с юмором, а пациент отдувайся. В третий раз не побежал, просто обещал вылечиться к началу учебного года.
     Провинциалы к городским врачам подходов не имели, отбиться никак не могли. Хорошо ещё, не весь август отобран, можно всё же домой съездить и доотдохнуть.
     Ева проводила Киру на вокзал, аж всплакнули девчонки, встретятся-то теперь только в сентябре. Посерёд августа одна приедет, другая уедет… Но оказалось, что работать в одно время не так уж и принципиально, так как по лабораториям распределяют поштучно.
     Руководители Еве достались хорошие, можно сказать, душевные. Пожилая лаборантка Прасковья Анисимовна и помоложе — Аркадия Васильевна. Пожилая всё время сидела в лаборатории, прямо жила её интересами, будто дома жила, дом же молодой откровенно находился в другом месте.
     Душевность не мешала загружать девочку работой под подбородок. Но когда чувствуешь, что делаешь нужное дело, работа не страшнее волка. К тому же нехитрая она. Помыть, почистить, привести в порядок, цветы полить. Плохо было, когда посылали куда-то ещё, приходилось общаться с людьми совсем менее душевными, грубыми порой, а Ева робкая, стеснительная, ей такие поручения не по нраву. Но не откажешься ведь.
     Вскоре её начали сажать пить чай, на равных сажали. Влилась в коллектив новоявленная студентка, пусть и крохотный такой. А за чаем как же без разговоров? Для того и заваривают его.
     — Ты, Ева, наверное, из провинции? — спросила как-то Прасковья Анисимовна. — Почему думаю? Скромна очень и одеваешься не сочти за упрёк, не по-городскому. Трудно тебе в сентябре будет, не засмеяли бы. Такое платьице я сама в молодости носила, дочка — наподобие, а вот на внучку уже не наденешь, ей топик подавай, джинсы.
     — Сами носили?
     — Да, представь себе. И не пойми неправильно: мне-то нравится, нов времена нынче другие. И тебе надо нравиться не старухе, а своим ровесникам. Что, совсем нет современного?
     Ева забоялась, что ей сейчас предложат деньги — одежду купить.
     — Нет, почему же, есть, — скорее сказала она. — Мне всё дома дали.
     — Так и носи сейчас, разнашивай. Почему не носишь? Обновляй, нам покажи, может, чего присоветуем. Я уж насмотрелась на современных-то, все моды знаю, все их слабые места. Если эти… как их… стринги, то чтоб буквой "Т" сзади из-под джинсов не торчали, ножницами их мальчишки режут.
     — Да ведь работаю же, не запачкать бы. Для работы и это хорошо.
     — Говорю тебе — обновляй, катай на себе. Халат же даём тебе — даём. И не так уж у нас и грязно.
     С последним утверждением можно было поспорить, но Ева не стала. Наоборот, на следующий день она явилась на работу с чемоданом и продемонстрировала женщинам свой гардероб.
     Прасковья Анисимовна критически оглядела каждую вещь:
     — Джинсы пока не надо, — решила она. — Из-под халата выглядывать будут, действительно, запачкаются ещё. Жёсткие, — помяла, — ужас, как молодёжь их носит, как стирает? Давай лучше вот эту юбочку.
     Эта была та самая юбка, которую ей пришлось снять тогда в кино. Конечно, она её выстирала и выгладила, но неприятный осадок на душе остался. Поэтому и носила платьице. Но не признаешься же.
     — А не коротка она? — забеспокоилась хозяйка.
     — Знала бы ты, чего сейчас девки носят! Не длинна оказалась бы, халат её прикроет. Ну-ка, надень. Да не стесняйся ты, тут женщины только, а дверь запрём.
     Ева подчинилась, ожидая, но не дождавшись замечаний по трусикам.
     — Ну вот и ладненько, — оглядела её Прасковья Анисимовна, по попке погладила, наклонилась, проверяя, откуда покажутся трусики. — Халат как раз поверх будет, и ты за недельку привыкнешь к короткому, если сейчас стесняешься. По глазам вижу.
     Вообще-то, стеснение шло не столько от высокого подола, сколько от того, что скинутое платьице оставило гололифчиковым верх. Хорошо хоть, дверь заперли.
     — А сверху ты можешь надеть вот этот топик. Посмотрим, как он на тебе.
     Они стояли друг против друга. Ева несмело подняла руки, но Прасковья Анисимовна как будто чего-то ждала.
     — Ну, давай, снимай личик, — потряхивала она в руках расправленный топик.
     — Как? — испуганные слова говорила лучше слов.
     — Да ведь девчонки сейчас наголо носят! Видишь, какие лямочки тоненькие, ниточки просто. Как только плечи не режут. Снимай, тут никого нет, да и негусто у тебя плоти.
     — Не привыкла я… Позвольте на лифчик пока.
     — Так ведь бретельки… Впрочем, что я говорю, слушай больше старую дуру! Некоторые так специально и носят, чтоб побольше бретелек по плечам перехлёстывалось. Видела, небось, — майки с голыми лопатками, а по лопаткам этим — лямки, да ещё другого цвета, поярче. Что было ясно идущим сзади, что спереди есть что держать. И тебе… м-м-м… не мешало бы хотя бы сзади. Ладно, надевай так.
     Прасковья Анисимовна отдела нашу героиню, чуть не перепутав перёд-зад, долго дёргала, одёргивала, опуская то зад, то перёд, совмещая непослушные бретельки. Наконец отняла руки и позвала Аркадию Васильевну. Та внесла коррективу.
     — Раз лифчик на виду теперь, он нужен не бельевой, а парадный. Купить сможешь?
     — Да под халатом же не видно! Она с недельку халат поносит, обвыкнется, а потом уж и…
     — А как же дорога сюда, отсюда?
     — Так я в старом платье буду ходить, — нашлась Ева. — А здесь переоденусь. Прасковья Анисимовна здорово придумала, — и чмок в щёчку.
     На том и порешили. Как бы ещё завлечь "бабушку" в ряды, чтобы подобрала ей нужное бельишко, парадное? Ну, посмотрим потом.

     И вот настал день, когда Прасковья Анисимовна с какой-то торжественностью в голосе сказала:
     — А теперь мы будем разбирать ШКАФ!
     Ева удивилась. Стояло в лаборатории несколько стеклянных шкафчиков наподобие медицинских, так она давно их уже протёрла и цветы сверху прибрала, всё в ажуре. Что ещё нужно?
     Аркадия Васильевна подошла к двери, которую Ева неосознанно считала дверью в какое-то внутреннее помещение отперла её и распахнула. Это и оказался тот самый ШКАФ.
     Ну и огромным он был! Полки были так плотно заставлены банками, пакетами с реактивами, всякими запчастями и прочей рухлядью, что стенок видно не было. Берёшь, берёшь вещи, отдаёшь их Аркадии Васильевне, которая сортирует, а конца-краю не видно. А ведь это так обескураживает, когда результаты труда не на виду. Хоть бы шевелилась быстрее "помощница", а то ведь как заведёт совещание с Прасковьей Анисимовной насчёт того, выбрасывать ту или иную вещицу или приберечь. Ничем ведь не снабжают нынче факультет, с гранта редко когда-когда чего купишь, а так всё на внутренних резервах.
     Придерживаемое рассовывали по свободным местам или собирали в углу, чтоб потом снова заложить в шкаф, а выбрасываемое выставляли на подоконник, откуда его забирали мальчишки-тележечники. Тележки исправно курсировали до свалки и обратно, кое-что отвозили в павильон, стоящий тут же, в учебном городке.
     Ева старалась не подходить к подоконнику, не общаться с парнями. Халат она застёгивала доверху и смелела не очень быстрыми темпами. Потом уже она сообразит, что настроенный на разведку тележечник вполне может разглядеть, кто в лаборатории работает и каков режим этой работы. Это тоже вчерашняя абитура, ей тоже знакомиться с факультетом надо — а не с одной лишь свалкой.
     Наконец наступил день, когда из опустевшего шкафа вынули потемневшие от веков дубовые полки, залитые и засыпанные не знай чем. Они были такие толстые и тяжёлые, что пришлось пригласить мужиков, да ещё мальчишек на подхват. Женщины одни бы не справились, тем более, там шурупы ещё вывинчивать надо было.
     Интересно, заметно ли было по лицу Евы, что она не проявляет интересу ни к тем мальчишкам, ни к этим, не запоминает лица, потом узнать не сможет? Она держалась позади взрослых: взяв за спиной одной рукой локоток другой, и чаще всего смотрела в пол, ждала с нетерпением, когда всё закончится.
     Шкаф начал зиять чёрным своим жерлом. Запах из него шёл прескверный и очень-очень смешанный, тошнотворный какой-то, уборка была просто необходима. А внутри по размерам он с небольшую комнату. Да тут день… нет, несколько дней провозишься!
     Первой мыслью Евы был испуг — неужто всё это заставят меня убирать?! Аж спросить побоялась, пока старшие осматривали опустевший "склад" и неторопливо решали, что делать. Зажимали нос и выбегали в коридор. Ева тихо прикрывала дверцы и тоже искала воздуха почище. Похоже, на протяжении десятилетий тут шли химические реакции между пролито-просыпанным, дерево где разрыхлилось, где задубело, где аж обуглилось. А где непросохшие вязкие полосы какой-то неизвестной науке дряни ждут неосторожную туфельку неопытной девочки.
     Но всё-таки это здорово, что факультет с такой старой историей, не то что новые наплодившиеся невесть откуда вузы, гуманитарные в основном, где плати только, и тебе любой диплом выдадут. Тут исторические традиции, опыт если не веков, то десятилетий уж точно. Как-то приятно осознавать будущую причастность свою. Для умного абитуриента такой шкаф информативнее всяческих зазывалок-завлекалок. Жаль, что не водят сюда абитуру на экскурсию.
     Ева простила шкафу запах и даже украдкой постояла, прижавшись лбом к тёмной древесине стенки, о чём-то размышляя. Но не только о древности и традициях. Направление её мыслей сменилось. Поясним, почему.
     Во время экзаменов она испытывала жуткий стресс. Но вот всё сдано, зачисление неоспоримо, а легче не стало. В чём дело? Да в том, что у Евы сейчас нет никакого убежища, места укромного, где она могла бы почувствовать себя в полной безопаасности, не бояться допустить никакую оплошность — в общем, жить, как в родном доме. На работе — как на работе, хоть народ и душевный, но ведь своим за считанные дни не станет, тут пуд соли съесть нужно. Допустишь мелкую оплошность, а тут выяснится, что Прасковья Анисимовна именно этого сильно не любит. Нет-нет, тут по струнке, кроме, конечно, чаепитий. Городские улицы враждебны к селяночке, тут гляди в оба, под машину не попади, ничьей жертвой не стань. Всюду подстерегают опасности.
     Казалось бы — добралась до общаги и можешь расслабиться, так нет же. Комнату ей дали не одиночную, а соседок селили случайных, на одну-три (один экзамен или два) ночи. Прямо вокзал какой-то. Это были абитуриентки, взрослее Евы, порой — намного, какие-то бывалые, "тётеньковые". С такими не сойдёшься накоротке, замечаний бы не схлопотать — и то хорошо. Как к ним, кстати, обращаться — загадка! А когда не знаешь и стараешься не общаться поэтому — какой уж тут душевный комфорт!
     Особо угнетал туалет. Дома, случись размолвка какая с домашними — убежишь в этот "домик" на одного человека и сиди себе, справляй неторопливо дела телесные, одновременно приводя в порядок душевные. В саду ещё, может, разыщут, а уж тут точно покой. А в общаге туалет — общий, кабинки еле-еле разделены, присядешь — и боишься напрячься, газануть, вокруг люди. Хотя — где же ещё? А не будешь тужиться — дело затянется, в кабинку могут постучать, поторопить. Нет, и здесь покою нет!
     Кстати, засыпала Ева с опаской насчёт тех же газов. Вдруг ночью нашумит, а соседки по комнате услышат — ужас, что мерещится! Приходилось перед сном гулять, напрягая животик впрок, и пить чёрную угольную взвесь, купленную в аптеке. Чуть не вырвало раз. Кстати, пить тоже приходилось таясь, чтобы не проявили интерес.
     Останься Кира в городе, поселись в одной комнате — и всё пошло бы по-другому. Но нет, не дают. Одна надежда на сентябрь, когда должны появиться постоянные соседки по комнате, Кира ей забронирует место.
     И вот среди постоянной нервонапряжёнки Ева никак не удавалось привыкнуть к своей мини-одежде, носимой под халатиком. Порой она ловила себя на том, что ощущает её прямо-таки бельём. В старину ведь лифчики были большими, женщины носили по нескольку нижних юбок — вот и у неё почти так. Интересно, сколько нижних, открытых снизу юбок заменяют одни подпаковывающие трусы, если уравнять чувство защищённости? И снимать халат как-то не тянуло, а сняв его после трудов праведных, хозяйка быстро переодевалась в платьице. Нигде не расслабишься, блин!
     И вот тут вдруг объявляется комнатка размером как раз на одного человека, закрывающаяся, можно и темноту создать. То, чего не хватает для отдыха души, релаксации и тренировки ходить в коротком. И плата арендная невелика — всего лишь труд вымыть изнутри комнатушку эту. Да хоть вылизать — только б подольше попользоваться.
     Пока в голове бродили такие мысли, лабораторские женщины никак не могли решать, что делать со шкафом. Такая вонь и грязь — даже подступиться никак. И робкое предложение нашей героини "прибраться в шкафчике" было встречено сначала с удивлением, недоумением, и лишь потом согласием, нечаянно перешедшим в радость.
     Чуть позже Ева объяснила, как могла, Прасковье Анисимовне, чем её так манит полутьма "чуланчика". Старая женщина вняла, разрешила поубираться подольше, дня три или даже четыре (а там и отработке каюк), обещая беспокоить поменьше. А Аркадия Васильевна, та ещё реже стала появляться, август же спелый, надо получше отдохнуть к новому учебному году.
     И дело завертелось. Первые полдня халат снять не удалось, наоборот, пришлось в дополнение к нему напялить ещё и галоши, и марлевую повязку на нос надеть. Ева очистила наслоения, прошлась внутри средством от запаха (чудачка, будто этим снимешь вред!), купленным на свои деньги, и когда подсохло, внутри стало можно дышать, не прилипать туфельками и рукавами и неторопливо продолжать уборку. Одну из створок тогда закрыли, создав внутри полутьму, и "убежище" начало Еве служить.
     Там просто приятно было посидеть на табуретке, точно зная, что за тобой не наблюдают. Прасковья Анисимовна блюла уговор: девушку не тревожила, копалась в своих делах, уходила надолго. В таких случаях наша героиня запирала дверь лаборатории, но однажды не сразу расслышала стук. С обоюдного согласия дверь тогда запирать перестали, да и было бы от кого: корпус будто вымер, жизнь теплится еле-еле, абитура шевелится по отдельным комнатам.
     Однажды Прасковья Анисимовна посоветовала девочке наведаться в приёмную комиссию — тут же, в корпусе, на другом этаже. Зачем — стало понятно сразу же. Ева помнила, с каким душевным трепетом, благоговением сюда пришла в первый раз, в июне, как всё здесь казалось торжественным и не подлежащим сомнению, даже грубость приёмщиков документов. А теперь кончен бал, погасли свечи, вынесена мебель и две шустрые девчонки орудуют мокрыми тряпками. Вдруг они побросали их и устроили дикие пляски на том страшном месте, где стоял стол неприступного секретаря комиссии, царя и бога абитуры. Ева рассмеялась и присоединилась, потоптала "святое место". В компанию её приняли быстро и легко, никто не удивился, чего это плясать захотелось вдруг.
     Кстати, была она уже без халата, в топике и мини-юбочке, как и хотела научиться ходить. И по пустынному корпусу гуляла в тех же целях, осваиваясь, пока некому обращать внимание на её открытость. Девчонки эти, вроде бы, не удивились, да чего там — сами одеты не плотнее, правда, одна в бриджах, так мыть полы удобнее. Вторая могла поспорить — удобнее при всяком наклоне выворачивать попу и потом забывать оправиться, озорно так. Постепенно бы прибавлять по человечку и вскоре освоится наша героиня на публике, да как это сделать? Ладно, светимся перед теми, кто есть. Только как быть с парнями? На их глаза Ева в такой одёжде попадаться страшилась пока. И когда только осмелеет?
     А без халата она начала прогуливаться после того, как минут десять-пятнадцать проработала в полутёмном шкафу в одном бикини, закрыв дверь за Прасковьей Анисимовной, ушедшей в административный корпус по долгим бюрократическим делам. Сначала сердце так стучало, аж лифчик подпрыгивал, казалось, чувства брали верх над разумом, вещавшим — ну кто тут может постучать? А вдруг не успею одеться, в топике запутаюсь, задом наперёд юбку скособочу и "молнию" заест? Потому и не выбрала всё время отсутствия старшей, оделась много раньше. Зато потренировалась в быстром одевании, проверила, где что может задержать или там задраться. Всегда полезно знать свойства своей одежды, уже не боишься незнамо чего, а определённее боишься — того, что не дадут двух минут пятнадцати секунд на туалет, а если дадут — то и бояться нечего, приличной перед давшим предстанешь.
     Вот она оделась… Да, конечно, осваиваться с "мини" надо, одеваясь, а не снимая халат, то есть раздеваясь. Во втором случае теряется уверенность, ведь ты движешься к конечной цели — наготе с её неприличностью. Сняла — и может, чего открылось. А надела — вроде, закрыла тело, может, и довольно. Запомним ощущение на теле приличного минимума одежды… Достигнем его при одевании, это ощущение… я уверена, уверена, что одета прилично. Сойдёт?
     Теперь это ощущение надо закрепить, а для этого обжиться в одежде телом. Так советовала перед отъездом Кира, но у неё-то тело ого-го, оно любую одежду обживёт, даже без поясков и резинок. Разопрёт её и так устроит на себе. А Евина весовая категория полегче, объёмная — похилее, а о женской категории и говорить не приходится.
     Сначала постоим, ни о чём не думая. В шкафу запах трухлявых досок, полутьма, одна дверца приоткрыта, и в неё падает свет, так что можно варьировать освещение. Снаружи тихо, только слышится возня Прасковьи Анисимовны то ли с бумагами, то ли с приборами, а вот чего-то наливать стала. Почти что домашний шумок, вселяющий чувство обыденности, безопасности. Главное, "бабушка" в курсе, чем занимается её "внучка", и дёргать не будет, да и другим в обиду не даст. Глаза к полутьме уже привыкли…
     Так, а что это у меня плечи куда-то вперёд? Ах да, это же я так грудь втягиваю, маскирую, не нарочно, конечно, а по привычке. Раньше привычка эта шла рука об руку с глухой одеждой, а теперь одёжа иного покроя, ну, и сутулится надо отвыкать. Всё равно ведь не спрячешь, нечего и кособочиться. Распр-р-равим грудь, вот так!
     Ева отвела плечи назад, держа голову прямо, почти поднимая её. И тут же нижними краями глаз заметила что-то, вплыло оно в поле зрения. Ба-а, да это же мой бюст! Обрёл свободу, немного выпятился, материя топика прямо светится. И ещё одно ощущение — она, верно, подалась вперёд всем телом, и мини-юбка прижалась кантами к ногам, обозначив себя, свою краткость. Ой, где она!
     Она замерла в таком положении на несколько секунд. Пальчиками, не глядя, прощупала канты, затем попыталась пролезть по внутренним сторонам бёдер к промежности. Подол мешался, кромки давили на ладонь. Что же, не так уж и неприлично… пока стою спокойно и прямо. Впрочем, вот и пришлось потихоньку, и ничего такого. Главное — ноги широко не расставлять, но и плотно сжимать не стОит, а то заметно это.
     Так, с юбкой пока разобрались, а дальше поприседаем, понагибаемся, коленей не сгибая, а выйду из темницы — испробую сиденье на всех видах сидений. Может, и закидывать ногу на ногу научусь… нет-нет, это уже слишком. Может, ничего и не откроется, но уже поза больно фривольная, мальчики поймут так, что с тобой можно многое. Нет-нет, только одной так буду сидеть, развеивать стеснительность.
     Опустим наконец глазки на свои прелести появившиеся. Ой, разошлись, разошлись бретельки! Скорее совместить, поправить на ключицах. Да, сейчас модно казать всё, что только натянуто на девушку, но просто чувство нехорошее, будто спадает с плеч одёжка. Она же привыкла к лямочкам, придавливаемым по всей длине блузкой или майкой, а тут всё врозь, будто усы у жука.
     Заодно поправила и топик спереди. Лифчик-то бельевой, белый с кружавчиками, выглядывать ему ни к чему. Зато эти кружавчики подпучили чуток топик, взбугрили даже, а там, где материя идёт по гладким чашкам, впечатление какой-то плюшевости. Видна крохотная расщелинка, темнинка посереди верхнего края топика — это у неё-то! Ур-ра!
     Легонько, кончиками пальцев погладила чашки сквозь материю. Странно, раньше она никогда этого не делала. Некогда, наверное, было, а на людях неприлично. Вот закрывать грудки ладошками — это да, но это совсем другое. А лёгкое поглаживание… грудь ещё подвыпятим… ого, почти полушария… нет, ничуть, но топик же скрадывает. Ужо в одном лифчике попробую… но и так неплохо.
     Погладила всё, задевая кружева. Грудь благодарно откликнулась, в ней что-то шевельнулось, Ева ощутила, как напрягаются соски. Раньше она всегда стеснялась, когда это происходило порой, казалось, все видят и показывают на неё пальцами, хихикают. И первый — он, на которого у неё предательски среагировало тело. Уходила быстро… ох, не будем вспоминать! Сейчас всё по-другому, сейчас это хорошо… вообще, любые новые ощущения хороши. Может, удастся повторить без одежды, когда Прасковья Анисимовна уйдёт совсем, захлопнет её… не в шкафу, а в комнате, а пока просто стоим и переживаем накатившую волну разбуженного чувства.
     Подпихнём грудки ладошками снизу. Ага, на топике складка, красивая довольно, но быстро исчезает. Может, загладить дома, чтоб держалась, но не по прямой же. Лучше уж сушить на себе стиранный топ и на стадии полусухости ваять своё тело, как скульптор из глины, высохнет — удивлю всех. Но это в перспективе, когда осмелею, а пока и так неплохо.
     Вскинув голову, выпятив грудь, ходила девочка тихонько по шкафу и прислушивалась к себе. Потом взяла тряпку и продолжила мыть изнутри. Но и о себе думать не переставала.
     Вот подняла руки, чтоб протереть выше головы. Ого, как вскинулись грудки! А не вылез ли лифчик из топика? Есть маленько, топ-то отстал. М-да, своя рубашка ближе к телу, вот и движется вместе с ним. Руки вниз — всё вернулось на место.
     А вообще-то это неплохо, когда из-под голубого показывается полоска белого, да ещё с кружевами. Но достаточно ли белоснежное, бельё-то грязнится, оно же ближе к телу — вот только что думала.
     Почему-то она подумала именно о чистом белье, когда в первый раз заскрипела дверца шкафа. Вот она — оборотная сторона глухой одёжды, в прямом и переносном смысле. Меняешь бельё раз в неделю, как ещё с детства привыкла, не думаешь, как оно выглядит, выглянув. А теперь надо думать, надо, раз решила на глаза людям в таком виде показываться. Скрип об этом показе и напомнил.
     Испугалась чуток, ещё ведь неожиданно. Постояла в тёмном уголке, потом осторожно выглянула. Нет, никого, Прасковья Анисимовна в дальнем конце чем-то своим занимается, как и договорились. Сквозняк гуляет по лаборатории, наверное, он дверку и задел. Ага, вот она опять поскрипывает. Тёплый августовский сквознячок.
     А ведь это нехорошо, что она так реагирует на скрип… да вообще на внешние раздражители. Раз уверена в своём самодостаточном виде, кто на тебя ни глянь, то не пугайся звуков, с которыми могут появиться новые глаза. Ну и что, если бы дверкой скрипнул человек? Та же Прасковья Анисимовна. Ведь Ева занята важным делом — уборкой в шкафу, и никто не заподозрит её в чём плохом или там в детской игре в прятки. А одета так, как хочет, не как деревенщина какая. Чего пришёл, не видишь — занята, что-то в этом роде не сказать, так дать понять.
     Решено — на скрип не реагирую. Вот если за ним появится кто — то да, реагирую, но спокойно. Может, кто просто спросить хочет, где тут в корпусе туалет, найтись ведь может такая робяшка-стесняшка, что уже несколько дней вкалывает, и всё не ходила, терпела, и вот приспичило. Она, Ева, не такая, она узнала… правда, не в первый день, а сходила первый раз и того позже. Но бывают же и чудачки, что до сей поры никак.
     В конце концов, всегда можно отфутболить к Прасковье Анисимовне, мол, "мы люди не местные"… Но с достоинством отфутболить, дескать, не видишь, что ли, что не по адресу обращаешься?
     Была и ещё одна причина стараться не дёргаться. При испуге у Евы учащалось дыхание, а шкаф она мыла изнутри медленно, чтоб подольше в нём побыть, и пахло там… ну, сносно, но это если часто не вдыхать. Иначе обнаруживается вонь, кружится голова, хочется поскорее выбежать из "газовой камеры", но если ты пугаешься внешнего, выскакивать нелогично. Остаётся падать в отравленный обморок внутри, а это не выход. Нет, лучше не пугайся, девочка, сохраняй дыхание.
     На всякий случай Ева пронаблюдала, на какой угол сквозняк колышет дверь, и решила в этих пределах себя сдерживать, внимания не обращать. Вот если посильнее…
     И это "посильнее" настало. Уже стало удаваться игнорировать скрип, уже и радоваться стала, что вот скрипит дверь, а её это не колышет, как вдруг… дверца почти закрылась, в шкафу резко потемнело. Наверное, малая щёлка осталась.
     Ева похолодела. Это не сквозняк! Не только сквозняк. А сто… кто? Автоматически затаила дыхание (вот после такой задержки и начинала сопеть по-страшному), сердце тук-тук-тук… А кроме этого ничего не слышно. Кто же это там? Нет, что-то шелестит, кто-то трётся о шкаф, вроде даже писк слышен. Нет, это явно не опасно. Выйти разве, посмотреть?
     Ева, касаясь стенок рукой, прошла по тёмному шкафу и распахнула дверцу. С резким недовольным мяуканьем от неё отскочил котёнок. Ах, вот это кто меня закрыл! Ну, извини, милый, не думала я тебя отталкивать. А хорошенький-то какой!
     Котёнок и не думал обижаться, он только посмотрел как-то укоризненно. Девушка поманила его, взяла в руки, он тут же полез её на грудь. Усатый-полосатый, а тоже разбирается в женских формах! Знает, куда прильнуть, даже куда когтишками вцепиться. Или это она держит его как младенца, а он просто стремится ухватиться за то, что поближе?
     Погладила, понянчила, позвала Прасковью Анисимовену. А той нет — вышла куда-то. Понятно, сидела бы на месте, котёнок не проскочил бы мимо. Пришлось искать молоко самой, в холодильнике, блюдечко, "кис-кис" и все атрибуты кошачьей сентиментальности.
     — Молочка попил — и поработай чуток, — шептала Ева нежно. — Подходи неожиданно к дверце, закрывай её внезапно, хоть вплотную, жаль, запереть ты не сумеешь, а я буду учиться не волноваться и делать себе своё дело. Понял, пушистый?
     Котёнок мяукнул, выгнул спину и куда-то посмотрел. Э-э, да он зырит… ну, куда от пола можно смотреть девушке в мини-юбке, сидящей на корточках?
     Ева чуть не взвизгнула, чуть не вскочила. Мгновенно вскочить не удалось, слишком глубоко она присела, аж коленки хрустнули тогда. В следующую секунду подумала: "Чего это я? Он же не парень, да и я хотела во всех позах юбочку испытать. Вот и испытаю сейчас". Заглядывая и ощупывая, прикинула, в какой мере видны трусы и выдаваемый ими рельеф анатомии. Странно, но больше выглядышей её беспокоила натянутость юбки — лопнуть ведь может. Нет, не стОит на корточки садиться, к тому же встать сложнее, чем опуститься. Сядем лучше на стул, проверим, как юбочка. А если ножку на ножку?
     Котёнок вертелся поблизости, принимал деятельное участие в манипуляциях, даже вскочил на коленку — для кого же ещё ногу взгромоздили на ногу? Хорошо бы ты, милый, был всегда поблизости и перекрывал вид из-под моей юбёшки, так ведь не удружишь! Не поймёшь даже, зачем перекрывать. Ну, хоть зырь позлее, приучай меня не тушеваться под чужими взглядами.
     Да, трусы тоже нужны свежие, рз могут выглянуть. Это какой же стирки требует полуобнажённость! Нет, легче стать нудисткой, им ничего стирать не надо, мыться только. Шучу-шучу, а вы думали, что я и вправду разденусь? Надо же отвлечься от мыслей о каждодневной стирке.
     Может, пододевать не белое хлопковое бельё, а синтетическое бикини? Но, говорят, синтетика вредна в постоянной нОске. А нет ли такого, чтоб с исподу — хлопок или лён, а сверху — синтетика, которую каждый день не стирать? Надо будет поискать. Но два слоя — это уже нечестно, какая же это полуобнажёнка? Тогда уж юбочку долой. Но без неё по корпусу ходить не дадут.
     Пришла Прасковья Анисимовна, умилилась котёнком, налила ему на этот раз сливок. Ева вздохнула и полезла в шкаф.
     Некоторое время котёнок не давал о себе знать, видать, переваривал съеденное. А потом наша героиня, протирая стенки изнутри, слышала толчки лап по полу — зверёк носился, играл, Прасковья Анисимовна, по-видимому, привязала бумажку на нитку. Впрочем, гоняться можно было и за солнечными зайчиками, августовскими солнечными мухами, носимыми сквозняком бумажками.
     Несколько раз котёнок подбегал к шкафу, и Ева невольно гадала — захлопнет или не захлопнет. Иной раз лапки стукали в стенки, но и дверь он несколько раз захлопывал, да ещё наддавал лапой. Правда, дверь быстро вслед за этим распахивалась, так что девушка не успевала понять — оставалась ли хоть узенькая щёлка.
     Сквозняк тоже не обходил стороной "деревянный парус", шевелил порой. В общем, все старались, чтобы наша героиня не скучала и училась посылать их мысленно подальше. Не реагировала на провокации.
     Несколько раз она вспоминала, отводила плечи назад и выпячивала грудку, быстро ладошками обегала свои формы — от бюста через талию до ягодиц, упакованных в юбочку. Нормально, старушка, только бы научиться выставляться не когда вспомнишь, а постоянно. Даже когда стоишь на табурете, а на него приходилось вставать, ведь внизу она всё уже вымыла несколько раз, остался верх. Что ж, это даже пикантно — в мини на табурете. По-моему, табурет равносилен укороту подола на ладонь целую, так же всё обнажает. А я не боюсь!
     Не боялась и упасть, хотя шкаф был великоват, на полу можно было растянуться во весь рост. Впрочем, однажды, слезая с табурета, запуталась бёдрами в юбке и чуть не упала. Не нагрохотать бы, а то подбежит Прасковья Анисимовна, заохает. Лучше подвернуть юбочку прямо до пояса… туго как идёт… вот получилось. Теперь ноги свободны, как у гимнастки. Интересно, здесь на физре гимнастика женская есть?
     А отворачивать ли, взобравшись? Нет, пожалуй, здесь нет глаз, вот слезу, тогда и приведу себя в порядок. А то больно уж через ягодицы туго идёт, не наворочаешься. К тому же приходилось часто слазить, макать тряпку в ведро. Ладно, потренируюсь в бесстыжести и так — с завёрнутой к поясу юбкой, трусами навыпуск. Вон как они белеют в полутьме, а выйди я на свет божий, окажется — несвежие.
     Ева мурлыкала, напевала себе под нос и совсем уже приучилась не обращать внимание на скрип дверцы. И вообще на внешние звуки.
     На душе у неё было особенно хорошо. Она наконец-таки обрела в этом чужом городе своё убежище, где можно быть самой собой, не оглядываясь на других, не опасаясь услышать насмешку — и при всём том быть одетой модно, как на людях ещё не решалась показаться.
     Иной раз на табуретке принимала, дурачась, позу статуи на пьедестале. Жаль, темно, и на мобильник снять некому. Тем увереннее поза. Фотомодель, да и только!
     И вот после того, как в голове мелькнуло слово "фотомодель", наша героиня не просто перестала пугаться всяких звуков — она их, не поверите, полюбила. Даже ассоциации появились. Плеск тряпки в лоханке с водой — это морские волны, скрип двери — это паруса, крик воробьёв, голубей за окном — чайки морские, Прасковья Анисимовна бубнит что-то у себя — это ругается старый боцман. Морской корабль, не иначе. А кто она? Нет, не юнга, не вперёдсмотрящая, это слишком уж до-детски, по-девочкиному, после "фотомодели" не рулит. Ага, поняла, она — статуя прекрасной девушки, которую в былые времена принято было крепить впереди корабля, как его лицо, что ли. Вот она кто!
     Правда, прекрасная статуя плохо вяжется с грязной и мокрой работой в полутьме, но это ничего. Настоящие статуи "работали" лицом корабля, а у меня это впереди, лицом своим очаровывать. Я — тренирующаяся в полутьме статуя, вот так!
     И даже песенки морские стала напевать, но больше "ля-ля", чем слов запомненных.
     В том, что вскоре произошло, виноваты конечно, грузовики. Прасковью Анисимовну винить нельзя — у неё законный обед, да и знала она, что студентка в шкафу в приличном виде стоИт, предупреждать, стало быть, ни о чём не надо. А вот грузовики, они тяжёлые, и когда проезжают мимо здания, всё дрожит и звенит, а пол шкафа колеблется. Особенно хорошо это чувствовалось стоя на табуретке, на грани полёта с неё. Да нет, ничего, не слечу, это волны корабль качают.
     Ева напевала себе под нос, когда качнулась табуретка и скрипнула дверь. "Шторм", — фантазией мелькнуло в голове. — "Ага, и потемнело небо. Ага, и гром вот… Что-о? Блин!"
     Это же замок защёлкнулся! Замок на дверце шкафа. А она так благодушно — гром, шторм. Вот тебе и гром!
     Темнота в шкафу наступила полная. Может, и были где щёлки какие, но к светику из них глазам ещё привыкнуть надо. А пока — тьма!
     Если бы не стена, которую она тёрла, Ева, наверное, свалилась бы с табуретки. Или, по крайней мере, закачалась на ней ходуном. Всё-таки вестибулярный аппарат не очень, не морской. А так, опираясь на стену, ничего.
     Секунда, другая… Дверь не открывалась. И вправду, замок.
     — Прасковья-а Анисимовна-а-а! — позвала девушка приглушённым голосом, боясь повернуться на табуретке в сторону двери, тогда рука от стены уйдёт.
     Нет ответа. Вообще, тихо, только слышно, как стукает сердце. А ещё бы ему не стукать, она же слышала рассказы о запершихся в холодильниках и задохнувшихся там. Главное, изнутри не откроешь, если защёлкнулось. Мужики вон пасовали, правда, там замки прочнее, на холодильниках, а тут столетний износившийся шкаф, но всё равно.
     Очень осторожно, цепляясь руками за стенку (тряпку бросила), Ева присела на корточки, взялась за сиденье табуретки и, одна нога за другой, слезла с неё. Ф-фух, не грохнулась, а могла бы.
     Развернулась, скользя рукой по стене. Не схватить бы занозу! Ага, вот угол, вот пошла лицевая сторона, вот косяк неподвижной створки. Вот, и фанерная створка, ух, какая широкая! Вот серединный косяк и где-то тут замок. Изнутри, конечно, ручка не предусмотрена. Замок нащупывать не стала, просто надавали на створку.
     — Прасковья-а Анисимовна-на-а!
     Створка чуть дрогнула, фанерная она, но не девичьим ручкам выламывать. Да, заперто, и надёжно.
     — Э-эй, кто-о та-ам?!
     Это показалось, что за дверью кто-то дышит. Нет, не отзывается. Ева нащупала замок, и тут до неё дошло — он же не пружинный, столетний он, и защёлкнуться просто так не мог.
     Подумать, что её заперли здесь намеренно, провернув ключ в замке, девушка не успела. Дрогнул под ногами пол, дыхание, которой вроде бы было по ту сторону двери, оказалось под ухом, и голову обхватили две ладони — одна запечатала рот, другая держала затылок.
     Сердце ухнуло вниз так, как оно ни разу ещё не ухало. В ушах зазвенело слово, слышанное от абитуриентки, сдававшей экзамен перед нею: "приплыли!" Спёрло дыхание, живот будто сжался в пупок и быстро вернулся в прежнее положение. Это короткое время сфинктеры были предоставлены самим себе и, как правило, шалили.
     Руки метнулись на живот — помочь зажаться, проверить, не того ли я. Тьфу, а тут трусы, юбка-то на пояс навёрнута. Сухие трусы. Ур-ра! Скорее, скорее, размотать юбку!
     Парень бы попытался перехватить руки, чьи ладони зажимали рот, а вот у девушек совсем другие наклонности. Особенно у стыдливых.
     Ева не помнила фразу Штирлица: "Не прикончили сразу, значит, чего-то хотят", но действовала почти по ней. Тренировка в шкафу ей очень помогла, без неё она, видать, упала бы без чувств. И ещё очень здорово, что она незадолго перед тем, выливая грязную воду (в раковину не разрешали), сходила в туалет.
     Злоумышленник ничего не предпринимал, только хрипло дышал. Возясь с непослушной от спешки юбкой, Ева как-то успокоилась — достаточно, чтобы ощутить, что сжимающие голову руки дрожат и потные, аж неприятно. И дыхание нервное, с задержками.
     Отвращение к чужой потливости перевесило страх, так выходит. Подвернём губки внутрь, а то уже солоно на них.
     Суворовской быстроты и натиска нападавшему явно недоставало. Он будто размышлял, что ему делать. А тем временем жертва успокоилась и кое-то смекнула. Дрожащие потные руки, неуверенное дыхание, нескорость в предъявлении требований… Должен же он что-то потребовать, приказать, так ведь?
     Вот, вроде, решился.
     — Об-бе-бе-бещай-яй-яй не-не-не кри-кри-чать, — послышался шёпот. — Я я-я-я тебеб-б-б-бя отпущу-щу.
     Это относительно успокоило нашу героиню. Она узнала своё заикание, как это бывало в школе в минуты резкой неуверенности, боязни к кому-то обратиться. И дышит так же часто и неровно. Нет, тебе меня не изнасиловать!
     Медленно, с достоинством кивнула головой, почуяла невеликую силу дрожащих рук.
     -То-то-точно не-не бу-бу-будешь? — Ага, неуверен!
     Ещё один медленный царственный кивок. Потные ладони нехотя отошли от головы.
     Так и хочется сплюнуть, но нельзя, не видно, куда. Облизала губы, с трудом сглотнула. Рядом слышалось дыхание ещё более неуверенное.
     — Ты кто? — шёпотом спросила она.
     — Я? Ма-ма-мальчик, — прошелестело в ответ.
     И такой посмел посягнуть!
     — А чего девочек лапаешь? — начинаем накатываться.
     — Я не-не-не де-девочек. Я одну-ну-ну теб-бя только. Не-немножко.
     — Та-ак. Дверь ты запер?
     — Я… то есть нет, не я, а друг мой, снаружи ведь. Он запер, а я впрыгнул, то есть наоборот, сначала впрыгнул, тихонько, а он за мной запер. Вот.
     Заикаться, вроде, перестал, но частит-частит, как ни в чём не уверенный будто.
     — Ну так скажи ему, чтоб открыл. Нечего хулиганить!
     — Я не могу-у. Он… понимаешь, в коридоре теперь, Прасковью Анисимовну ждёт, как только она-на покажется, от откроет и мы смываемся. А сейчас нет-нет-нет.
     — Чего шепелявишь-то как? Чего это у тебя во рту?
     — Во рту? Это… жвачка во рту. То есть не жую, а залепил щёки изнутри и под языком, вот.
     — Жадный, что ли?
     Нет, нет, нет, не жадный, это чтоб голос с"мой потом не узнали.
     Кажется, он осторожно притронулся к её локтю, но тут же отвёл руку.
     Крошечные лучики света из щёлочек чуть раздвинули тьму, но кроме более чем смутного силуэта увидеть ничего не позволили.
     — Инкогнито, значит. А зачем твой друг нас запер?
     Раздался тяжёлый вздох.
     — Я… боюсь, понимаешь, боюсь с девочками общаться. И не умею. Со школы… или с детсада. Вот не идёт общение с девчонками, хоть тресни! Если подойду или подсяду, не знаю, о чём говорить… она покосится так… минуты через две или она уйдёт, или я сбегу. Совсем плохо, плохо очень, а я уже большой, в вуз поступил, вот. А в списке — одно девчонки. А я из боюсь. Так вот.
     — А меня — не боишься?
     — Я боюсь… ну, не самих девчонок, а опозориться перед ними страшусь. А ты, я ведь на тележке работал, смотрю, скромная, тихая, к окну никогда не подойдёшь и всё время в шкаф шмыг, шмыг. Хотел… ну, познакомиться, подружиться. Как только? Друг, он тоже с тележкой, говорит — запрись с ней в темноте и… ну, познакомиться. Хочешь, я вас запру в её шкафу? Подкараулить момент надо только. Я говорю — да. И всё, отступать поздно. А ещё я боялся, что ты завизжишь, как резаная.
     — Плохо ты меня знаешь, дружок. — Она медленно подняла руку, вытянула и опустила ему на плечо… нет, это макушка. Да он ниже её ростом!
     — Я же… я ничего… а друг в коридоре ждёт. Лаборантка твоя на обед ушла, я знаю, несколько дней уж вылеживаю.
     — Хорошенькое дело. Ну, ты доволен?
     Сопение.
     — Да я… ну, понимаешь… я раньше никогда с девочкой не стоял столько времени, не касался. Ты извини за лапанье, боялся я крика. И ещё боялся задеть за что-то… ну, женское, или в глаз там пальцем попасть.
     Младший зелёный братишка. Непутёвый. Ну кто так клеится к девчонке! Не все же такие, как она, робкая, есть и бойкие, кого хочешь захомутают.
     Постойте-постойте. Это она-то робкая, Ева? Что-то не чувствую в себе. Вне шкафа не знаю как, а сейчас она ну ни капельки не робеет, не стесняется. Испуг был, да, но как только он прошёл, Ева стала просто-таки расти над собой. Сказалась полуодетая тренировка в шкафу, да в нём и ставшие родными стены помогают. А потом ещё эта неуверенность незадачливого злоумышленника. Хлюпик какой-то, а едё туда же, по бабам!
     Почему она, в самом деле, робкая такая… ну, вне шкафа? Разве так трудно повести себя уверенно, настойчиво, смело? Перед зеркалом — конечно, нет (она и пробовала), но на людях… Они же все более её сильные, уверенные, смелые, ну, и осадят, отбросят, высмеют. Этого и боишься. Опасаешься. И потому ни-ни смелости, значит, робкой считаешься.
     А сейчас она не перед зеркалом, а наедине с очень робким, неуверенным в себе человеком. Бояться нечего. Кстати, проверим.
     — Назваться не хочешь? Зовут тебя как?
     — Ни-ни… не надо.
     — А меня знаешь, как зовут?
     — Откуда же? Да я бы, зная имя, и не решился бы. А так — просто девочка, и с ней можно.
     Ну и логика! Мальчиковая какая-то, далеко ей даже до женской. Бояться и впрямь некого, он меня сам боится. И растёт желание подоминировать в темноте, инкогнито, пока случай длится. Кто знает, когда другой представится?
     — Незнайка ты, понял? Нам тут стоять ещё, балакать, на одном "ты" далеко не уедешь, надо называться как-то. А почему, кстати, ты ко мне на ты?
     — Ка-ак? На "вы" надо?
     Дрогнул, не понял шутки.
     — Ну, мог бы назвать поромантичнее, незнакомкой там или кареглазкой. На ты насильники к жертвам обращаются.
     — Извини, я не хотел. Ну, незнакомка, так незнакомка. Значит, на вы не надо?
     — Не настаиваю. — И добавила: — У меня ведь не два тела.
     Со значением так сказала. Незачем спешить уверять, что пошутила, если он не понял, пусть и продолжает.
     Засопел, выдышивает что-то.
     — Говори уж, чего скрываешь?
     — Ты разве знаешь? Ну… извини, конечно, но я знал, что темно будет, ну, и хотел… хотел… ну, пощупать маленько. Но ты не думай. Я и себя дам общупать, вот, плавки даже надел. Мне мама не разрешает, только купаться когда, а я вот стащил и надел под брюки. Многие ведь девочки хотят узнать… ну, что у парней там, по-разному ведь устроены. Я сам слышал… ну, случайно.
     Выговорился, и дыхание стало поспокойнее. Вон оно что! Воля рукам, но струсил.
     — В детском саду ты это слышал! И то от тех, у кого братьев нет или папа стыдливый. В моём возрасте девушка давно уже всё знает, видела, а то и пробовала. "Различия!" Нет уж, пускай тебя детсадовские малышки щупают, только это ведь растление будет. Малолетних!
     Ф-фу, вроде, не выдала себя. Может, и покраснела, да не видно. А на лёгкую дрожь в голосе такие лопухи и внимания не обратят. Тем более, что голос делала потвёрже.
     — Да я ведь так только… я и не хотел особо… Значит, не хочешь?
     — Очень надо!
     — А некоторые хотят…
     Она сочла ниже своего достоинства отвечать. И сказано так и осталось три слова. Всего три. А он мог бы столько рассказать!
     Ведь ни мальчишкам, ни девчонкам этого не расскажешь. Первые засмеют, что так легко попался, не смог сразу отбиться. Вторые захихикают, когда узнают, что с ним хотели сделать, скажут: "Покажи, ради чего старались". А то ещё и учтут ошибки предшественниц и допекут в следующий раз по полной.
     Рассказ теснился в голове, а выходить некуда.
     И эта вот тоже слушать не хочет. Ну, как ни крути, а заперли её принудительно. Чего ей ему навстречу идти?
     Стоит доверить повествование бумаге. Дело было так.
     Гелий (назовём его так) жил в посёлке городского типа, стоящем на речке с шикарным пляжем. Пляж этот славился на всю округу, даже из настоящего города сюда приезжали, особенно когда проводились праздники Нептуна. Очень торжественно там всё устраивалось, а загодя объявлялся набор добровольцев, кого будут швырять в воду первыми, разогревая толпу. Щуплый Гелик на этом издавна подрабатывал.
     Готовясь к своей роли, Гелик любил наблюдать не за самим Нептуном, чей зычный голос прямо-таки доставал, а за его юной свитой. Набиралась она из подростков в том самом возрасте, когда мальчики начинают придирчиво, перемеривая, выбирать себе плавки, а девочкины лифчики начинают себя оправдывать. На головах цветочные венки, а на лицах — подводные маски с трубками, в которые было что-то вставлено. Вдыхаешь носом, выдыхаешь ртом в загубник, фанфары-не фанфары, сирена-не сирена, но если дунуть разом, то впечатляет. На ногах — ласты, но подрезанные какие-то, не настоящие. Это чтобы можно было обойтись навыками маршировать, выработанными на уроках физры, а не разучивать специально моржово-перевалочный шаг. Чик-чик такими ластиками, не чешки на ногах, и ладно.
     "Низы" постарались унифицировать, одинаковые набедренные повязки зелёного цвета из рваненьких лоскутов, символизирующих водоросли. Через промежность они стянуты "песочными часами", у девочек — розовыми поуже, у мальчиков — голубыми пошире. Удивительно, но эти треугольнички не смотрелись трусами, очень уж узкие и до боков не достают. До боков достаёт набедрёнка, но пах не покрывает и сбоку по бёдрам свисают похожие половинки "песочных часов". Это чтоб таз походил на перевёрнутый цветок с лепестками, типа тюльпана, два лепестка будто случайно сомкнулись.
     Кстати, повязки эти были "унисекс", так что у мальчиков по бокам свисали розовые узкие "девичести", а у девочек — голубые широкие "мальчишести". Всё взаимозаменяемо и одалживаемо.
     Девичьи лифчики были обильно украшены — тут тебе и цветные ленточки, и какие-то искрящиеся бусинки, и чуть ли не значки приколоты вместе с цветочками. Можно было подумать, что основное назначение этих матерчатых вокруг тела обручей — это крепить украшения, а не покрывать что-то срамное. А можно было, как это наш герой и делал, на совершенно законных основаниях пялиться на начинающие оформляться бюсты, сравнивать девочек, выбирать…
     Паз украшения, то мальчикам тоже надо бы что-то на их верха, не очень чтоб уж сильно отличались от подруг. Тоже обручи? Нехорошо, если будет похоже на лифчики, их ведь по-женски не украсишь, тогда для чего они? В публике не должно звучать: "Смотри, смотри, мальчики в лифчиках!", что предвещает смех. А смех должен звучать со вполне определённого момента — когда в воду посыплется публика, а до той поры все должны напустить на себя серьёзный вид — Нептун всё-таки речь держит, владыка морей. Поэтому для мальчиков придумали такие штуки: сзади — словно воротник матросского костюма, прямоугольник, покрывающий лопатки с полувырезом для шеи. По бокам этот "воротник" переваливал через ключицы и спереди снова спускался, но уде двумя пластинами, чуть ниже сосков, что сзади соответствовало низам лопаток. Всё блестело и походило на элемент рыцарских лат. Такому "стражнику" копьём в сердце не ткнёшь, оттого и гордость в мальчишеском взоре. Правда, тем же копьём можно засадить в живот, пупок-то наружу, словно мишень, тут и кишки могут за пупком наружу. Хорошо ещё, сто стража ненастоящая. Но "латы" своё дело делают, с расстояния все в бикини кажутся. С учётом венков и масок — в "трикини".
     Ну, а совсем малышня может считать, что на тётеньках — облегченно-украшенный вариант лат, что на дяденьках.
     В то лето, когда он окончил школу, Гелик уже решил не наниматься. Несолидно как-то, хотя щуплости не убавилось. Всё-таки а-би-ту-ри-ент! Решил напоследок поучаствовать на правах простого зрителя-пляжника, надел шикарные красные плавки. Буквально на следующий день ему предстояло ехать в город подавать документы.
     Сидеть в загоне с остальными "лягушатами" и ждать, пока их погонят в воду, теперь не надо было, и наш герой вволю насладился праздничным пляжем (как же много он раньше терял!), особенно налегая на бесплатную газировку. И вот вскоре после начала представления ему, затесавшемуся в толпу, приспичило по-маленькому. Причём крепко, раньше так и не жаждалось никогда.
     Он почему-то запомнил, что последняя переполнившая чашу терпения капля упала в пузырь тогда, когда Нептун заговорил о женско-мужском равноправии. Надо выбираться из толпы.
     Ему пришлось протискиваться через группу поборников этого самого равноправия, на которую смотрели сейчас все остальные зрители. Чёрт, не нужно бы лишнее внимание!
     Это были явно городские в однообразных костюмчиках. Девушки носили бикини, причём лифчики у них были из прозрачной резины на прозрачных пластиковых бретельках, а в верхушки чашек, как отчётливо рассмотрело вблизи наш герой, были вставлены маленькие линзочки из оргстекла, двояковогнутые, уменьшающие размеры сосков до мужских. Мужчины стояли рядом — будто специально для сравнения.
     В самом деле, если им можно напоказ, то почему женщины должны закрывать всё наглухо? На пляже, кстати, были и другие девушки в модных прозрачных лифчиках, аж спины блестели от заливающего их пластика, ведь тонюсенькие бретельки фиг чего удержат. Так у них в верхушках чашек сгущалась муть телесного цвета, под стать коже груди. Мужчинам что, тоже так покрывать краснотулечки свои?
     Трусы тоже отстаивали равноправие. В составе бикини они были чёрными сзади и чёрно-белыми спереди, компьютерный кривополосатый узор, слегка визуально подпучивающий, рельефящий самое интересное место. "Будто киску с младенчества не брила", "Будто киска взъерошилась", — говорили продавцы в "Интиме", продавая бикини. Получалось впечатление чего-то среднего между низами обоих полов.
     Вы, наверное, уже догадались, что затейливый чёрно-белый узор на передах мужских плавок "смотрел в другую сторону", визуально уменьшал скрывающиеся под ним "мужские достоинства", низводя их до упомянутой середины. Ни рыба, ни мясо. Будто здесь "линза" уменьшала то, что увеличивала у девчат. Кроме того, по кромкам шли полосы материи телесного цвета, так что чёрно-белая часть плавок в точности отвечала трусикам бикини. Ведь плавки всегда больше, солиднее.
     Протолкнувшись через толпичку "уравнителей", Гелик прошёл мимо расположившихся на травке "симметристов". Их купальные костюмы были украшены фотоизображениями противоположного пола, вернее, фрагментами таких изображений, по принципу "выпуклое на выпуклом". На бюстах у девушек (они даже отказались от бикини, чтоб места для фоток побольше было) красовались мужские обтянутые плавками низы, а те, в натуре, несли на себе изображения до отказа заполненных верхов бикини. Померимся выпуклостями, предлагали фотки. А вот и мальчик с девочкой, может, дети кого-то их этих, застенчивые, у них смысл, должно быть, другой: не стесняйся выпирания, у другого пола тоже есть чему выпирать.
     Выбрался наконец, ффу-у! Сухой! А это кто ещё?
     Чуть поодаль расположилась стайка девушек в чём-то ажурном, в общей толпе они не тёрлись. Гелик бросил в их сторону взгляд, потом глянул ещё… нет, впуриваться невежливо, они и так ловят восхищения, даже двойные: телами и мастерством вязальщиц. Боковым, боковым зрением зырь!
     Сначала он решил, что на них просто ажурные вязаные кофточки, накинутые более чем небрежно на бикини. Не часто можно такую одежду увидеть, в наш век женщины и сами не вяжут, и моды уже нет такой — на обнажение мелкими кусочками. Нагишиться — так оптом! Поэтому голова на не вполне обычное зрелище оборачивалась сама. И вдруг — "кофточки" исчезли. Это же купальники!
     Раньше, спроси его, он бы однозначно ответил: предпочитаю видеть на девушках обтягивающие купальники. Раз материя закрывает кожу, пусть уж формы остаются видны, чего обвисать, морщиниться! Чем влитее сидит одёжка, тем девушка в ней привлекательнее.
     И каждый парень так скажет.
     А вот сейчас это, казалось бы, незыблемое правило сбойнуло, обнаружило интересное исключение. Купальники ажурной вязки! Их облегающими не сделаешь, вяжутся из обычных ниток, да и резать кожу будут эти нитки, пусти их по телу туго. Но мало этого, премило смотрятся и отлегающие от тела места, а их ой как много — между верхом и низом, конечно.
     Почти все эти купальники формально относились к цельным, но плотные их части образовывали явное бикини, а сплошность достигалась за счёт затейливого ажура. Верх, по нижнюю кромку бюста, мало чем отличался от декольте лёгкой летней кофточки, разве что отсутствием пододёжки. Чашки -нет, скорее, просто треугольники, без поддержки снизу — вязались плотно, но без откровенной вывязки рельефа, и смотрелись как-то обыденно. Ведь под кофточку всегда надевают лифчик, а то и комбинацию, и выпуклости в принципе мало чем отличались от других, неэротических — скажем, уши под вязаной шапочкой. Другое дело, что ничего под вязаниной не было, а кое у кого завидные пышности всё-таки приоттягивали связанное. Соски, верно, загримированы, вот и не проглядывает краснота, и коже чего не проглянуть — как и ниже.
     Другая плотно связанная часть, трусики, были из мини — мини, хотя до "фигового листка" не съёживались. Сплошность купальника позволяла сдвинуть их границу очень низко, особенно у подбривающихся. Кое у кого низ продолжал ажур, тогда под ним угадывались телесного цвета трусики. А под плотным поди угадай, может, ничего и нет.
     А вот между верхом и низом, в середине тела, царил ажур, торжествовала фантазия, сказывалась выдумка. У кого овал на животе с пупком в одном из фокусов, у кого серёдка прикрыта, зато бока не сходятся — типа "песочных часов" фигура, стройнее выглядит. Рисунок, рельеф, паутинка — буйство фантазии! Именно здесь отлегание от тела паутинки не только прощалось по техническим причинам, но и завораживало: и тело проглядывает, и формы как на ладони, мало того, редкая вязка напоминает прутья клетки, внутри которой бесится молодое женское тело, будто кошка дикая. Клетка — для безопасности, без неё зверушка давно бы всех искусала, исцарапала, а так смотри на здоровье, любуйся.
     Особенно хорошо это было заметно на примере двух-трёх толстушек. Они, верно, промахнулись с размерами выкройки, потому что вязанина, не успев доползти по нижнему скосу бюста до ровного тела, должна была срываться и лететь вниз, где обтягивала выступающий живот. Чуть не ладонь проходила между ней и телом, никакого прилегания, похоже на тетиву лука или занавеску, за которой прячется обнажённая женщина.
     При втором взгляде становилось ясно, что промаха никакого не было, потому как бока грудей покрыты полностью, а сами груди что-то поддерживает. Нет, всё было рассчитано заранее, отлегание умышленное и завлекающее.
     Да свиное тело и незачем обтягивать, лучше "призанавесить", авось, пляжники и не разглядят наплывы жира и некрасивую массивность.
     А вот девушка стройная, высокая и худощавая. Её купальник выглядел стрелкой: трусы — наконечник, бюстгальтер — оперение, середина — стержень. Подружка рядом была пониже и потолще, но верная, видно, такой же купальник связала, но смотрелся он скорее приземистым якорем, с двумя кольцами сверху. Обе заостряли конец, подтягивая трусики.
     Интересно, они в этом в воду лазят? Нет, конечно, он тебя так натреплет при движениях, да ещё размокнет, бюст выскочит. Только загорать, красоваться. Загар, кстати, ровный, загорали явно голее.
     В те купальники, что с овалом на животе, девушки залезали явно спереди, вон, где сходятся груди, завязки болтаются. Так прозаично, будто обычная кофточка, а ведь дёрни посильнее — и всё спадёт. А у кого обнажены бока, у тех на спине сложная конструкция лямочек-бретелечек, и прямых, и крест-накрест. Поди разберись, как их распутывать, а эти умелицы ведь вслепую, руками назад вывернутыми орудуют.
     Среди девушек были двойняшки в совершенно одинаковых купальниках. Глазу приходилось постараться, отыскивая ту мелкую деталь на которую близнецы стараются отличаться. Плотная часть трусов у них не доходила до боков, с которых наступал ажур, и сквозь петли что-то слабо проглядывало — но светлое, однотонное. Явно подкладка либо трусики. Да, у одной через ажурные бока на стыке бёдер и таза просвечивает узкая лямочка — поясок. Типа викини, наверное, чтобы-чтобы только срам прикрыть.
     А вот у второй сестрицы этой лямочки не видно, хоть до рези в глазах высматривай. Хорошо, что Гелик этим заниматься не стал, а просто обсмотрел всех мастериц-красавиц. Его припирало, он только подумал, что надо бы посмотреть, полезут ли они в своих шедеврах в воду.
     А всё просто — вторая близняшка пододевала трусики-моретта, без боков, в том-то и фишка. Купальник держал их в общем, а чтобы не смещались вбок, да и вниз не скручивались, внутри их были закреплены две "бобышки", вставляющиеся в задний проход и… ну, в передний тоже. Купальник прижимал, и трусики держались. Маску-моретта, как известно, женщины держат губами за выемку для рта, ну, и тут губы.
     Последний взгляд. Э-э, да тут эротика! Вот откровенные бикини, эти уж точно сухопутные. Одна дива в таком настолько туго забрала волосы в пучок, что спереди остался только плоский треугольник, и она вместо купальной шапочки покрыла его вязаным треугольником на завязках — точь-в-точь, как тот, что красовался на её лобке. Чашечки были той же формы и размера, но развёрнуты остриём вверх. Других облегали трусики в ярких "параллелях-меридианах" на бледном, под цвет кожи, фоне. Словно крупная сетка — наголо, вязано же! Рельеф тела — хоть анатомов обучай, поверхностных деталей же нет. А одна мастерица, не мудрствуя лукаво, в районе пупка вывязала образ естественного на женском теле разреза, обрамлённый ниточными махрами под цвет волос на голове.
     А на скромных по телу разбросаны ракушки, спиральки, листочки. Когда взгляд переводился с "кофточкиной" груди на ажурно-бесстыдный живот, создавалось впечатление, что девушка раздевается (хотя и пальцем не шевелила), вон, и трусики показались. И всё это вкупе заставляло считать вязальщиц легкодоступными — пуще даже, чем экстрим-бикинистки.
     Потому-то они и кучковались отдельно, мало ли что. Нептун — он ведь тоже мужчина, ему ничто мужское не чуждо. Вон как взгляды бросает!
     Хватит зырить, хуже от этого стало. Зажался, выдохнул. Что дальше? Просто на пляже Гелик пошёл бы в воду и там расстался со своей проблемой. Не по-большому же! Но суровый Нептун не любил, чтобы кто-то лез в воду поперёк него, пока не закончится представление. Местность была довольно открытая и просматриваемая, но неподалёку стояла небольшая рощица, куда Гелик раньше бегал только по-большому. А вот сейчас пришлось бежать и по нужде помельче.
     Причём не бежать, а идти подпрыгивающим шагом. В детсаду он долго топтался на месте, а потом, не чая дотерпеть до дома, так вот плёлся в туалет. После уже он сообразил, что походка выдала всем "зачем", а направление ходьбы — "куда". И не все ограничились догадками и хихиканьем.
     В рощице Гелик потоптался сначала. Хорошо видно представление, слышен смех и реплики, за деревце зайдёшь — от одних спрячешься, другим виден.
     Вон они, равноправцы. И вправду, по трусам отсюда фиг определишь, где кто, у всех бикинисто и чуть выпукло. А будь он поблизоруче, то и по верхам бы спасовал, если только девушка боком не станет. У всех сверху голо, у всех маленькие мужские соски. Все в купальных одинаковых шапочках, парни безусые, о бородах и не говорю. Впрочем, мускулатуру не скроешь, на ней узоров хитрых нет.
     А у него мускулатура мочевого пузыря изнемогает уже. Вот-вот сдаст. Может, и не смотрит никто в его сторону, но кто знает? Не отлить ли сквозь плавки?
     Нет, нельзя. Ему же досматривать представление, а если он вернётся в мокром, да ещё вонять будет… И ещё одно знал он за собой. Когда низ не свободен, приходится тужиться, чтобы протолкнуть мочу, и "по-маленькому" может плавно перерасти в "по-большому", ещё и звуки позорные разнесутся, привлекут внимание. Растревожишь живот, так уж растревожишь. Нет, снимать придётся, чтобы просто, без натуги слить.
     Чуть помешкав, он пошёл на компромисс. Встал к празднеству спиной за самым толстым деревом и присел на корточки, будто шмякать, опираясь руками на ствол. Но только отлил. Чтобы расслабиться, пришлось приложить усилие, ведь слышно же всё ему. Очень боялся услышать: "Глянь, вон там кто-то задом к нас ссыт!"
     Опустошился до капельки, поднялся, принял меры, чтоб ни пятнышка тёмного на плавках не проступило. Натянул их, но не успел поправить резинку по всей окружности, что отчётливо запомнил.
     Повернувшись к пляжу задом, он снизил им видимость, но зато позволил подобраться к себе незаметно. Если б знал!
     Их было двое, выскочивших вдруг из-за дерева с разных сторон. Прежде, чем он сообразил, что это девчонки, они успели крепко схватить его за руки, двумя своими за каждую. Кроме того, каждая из них зацепила своей ногою и поволокла к себе его ногу, тем самым дюже пленника раскорячив. Теперь он стоял враскоряк и не имел хорошей опоры для борьбы. Не мог отбиваться ногами, не мог, подняв одну, крепко стоять на другой. Похоже, что раньше нападавшие это "проходили" и вот нашли меры.
     Судя по сухим купальникам, они были из зрителей, готовых броситься в воду п сигналу Нептуна. Незнакомые, верно, приезжие. Городские.
     Нельзя сказать, чтобы Гелик очень уж испугался. Неожиданно только очень, а вообще-то его, нанятого, именно так хватали, чтобы бросить в воду. Бывало, что и девушки хватали, но тогда они казались малышу "тётями", обидно не было.
     Но сейчас что-то не то. Схватили в неположенном месте, ещё лужица не высохла, растекается вон. Представление ещё не кончилось, да и рощица от воды в отдалении. Как они его сведут к воде? И потом, не подсматривали ли они за ним вот только что?
     От этой мысли он чуть было не пустил ещё одну струйку, в плавки, хотя только что облегчился донельзя. Спазм такой, что ли.
     Гелик повырывался, но без толку. Девчата расставили ноги и стояли крепко.
     И вдруг одна из них с каким-то горловым звуком взметнула дальнюю от него ногу, описала полукруг, и парень почувствовал поскрёбывание педикюрных ногтей по верху грудной клетки. Быстро опустила ногу, вернула себе устойчивость. Вслед за этим тот же манёвр проделала другая, и пленник получил удар — несильный — пяткой в живот. Они что, сдурели?
     Явно ведь не каратистки, да и что это за каратэ, держа за руки? Где вы видели, чтобы соперники каратили сбоку в распятое тело?
     И вдруг он понял. Никакое это не каратэ, просто они хотят ногой, ступнёй (руки-то заняты) сдёрнуть с него плавки. Причём видно, что держать жертву они научились, а вот проявлять обезьянью ловкость — увы и ах. Наверное, ни одна из подружек, на которых они тренировались (а натренированность чувствуется, не вырвешься), не согласилась, чтобы с неё сдернули трусы, да ещё ногой, да ещё с ногтями.
     А может, первый раз сдёрнули, порвав, и на этом лавочку пришлось прикрыть.
     Понимание ситуации пришло, а тем временем махи следовали попеременно с каждой стороны, может, пари заключили — кто именно сдёрнет. Но это помогало жертве. Зная, с какой стороны сейчас махнёт, Гелик ждал этого, а потом пользовался тем, что девушка, отняв ногу от земли, теряла устойчивость. Небольшое дёрганье за руку — и вот нога уже забыла цель и ищет твёрдую землю. Для разнообразия и надёжности он ещё и двигал тазом, уводя живот из-под траектории ступни.
     Девицы орудовали молча, только вырывались у них то злые, то разочарованные горловые и носовые звуки, начавшие под конец напоминать звериный рык. Немудрено потерять терпение! И отпускать жертву нельзя — хотя бы с одной она, то есть он, уж верно справится, отомстит, хоть и щупловат.
     Особенно опасаться мести приходилось той, что в раздельном. Мини-бикини на завязочках, похоже, первая её взрослая покупка. Из подросткового купальника она выросла, вот и купила себе взрослый, крохотный. А как носить, и не знает пока. Туго завяжешь — будут красные рубцы, слабо — свалится того гляди.
     А на второй был сплошной блестящий куп с "пауком", судя по морщинам под грудью, на спине. Профессиональный, для прыжков в воду. Раньше в таких плавали, пока не появились скользкие гидрокостюмы. Стащить его, в отличие от бикини, постороннему крайне трудно. На хозяйке ещё и шапочка купальная с резинкой на подбородке. Круглое лоснящееся личико, увидишь такое в обрамлении волос — и не узнаешь ещё. На то, похоже и расчёт. Если уж улучится случай мстить, то здесь и сейчас.
     Но пока думать об этом рано. На камень нашла коса (за бикинистой моталась короткая косичка). Никто не хотел уступать.
     Гелик забавлялся. От первоначального страха не осталось и следа. Двое, а не могут справиться с одним. Сопят, злятся, может, скоро уставать начнут. На мировую не идут.
     Экстраординарность ситуации помешала поначалу осознать, что не так уж и часто не вполне одетые девочки оказывались от него поблизости, не говоря уже о держании за руки. Разве что на школьной физре он оказывался порой рядом с тяжело дышащей, только что со снаряда одноклассницей. Почему-то он обращал внимание на кромки её лёгкой одежды — по паховым складкам, ягодицам (когда вставала и попа перед лицом оказывалась), вокруг рук, шеи. Широкие простроченные двойной линией кромки, иногда чуть-чуть грязноватые. Почему? Он и сам не знал. На теле и смотреть-то нечего, даром что верх обязателен. Может, привлекал контраст с его одеждой — просторными трусами-шортами и майкой, края которых к телу плотно не прилегали. Может, плотно идущие кромки намекали, что хозяйке есть что скрывать под одеждой, даром что не выпирает. При движении могут сдвинуться и из-под них может кое-что выглянуть. Конечно, не главные запретные вещи, которые надёжно скрыты ещё и вторым слоем материи, но хоть что-нибудь. Родинка, прыщик, пучочек волоском из пятнышка, царапинка. То, что девочка хотела бы скрыть, натянуть поверх подольчик, ан нет, он выдал на обозрение. От кошки, небось, засохшая уже царапина, а синячок от позавчерашнего хулиганства — как это индивидуально, даёт возможность прикоснуться к личной жизни девчушки.
     Перехватит она твой взгляд, увидит свою незадачу, поправлять станет, а ты ей улыбнись и подмигни: мол, свои люди, никому не скажу, не беспокойся. А если сумеешь просигнализировать "тебе это идёт" — высший класс будет, тут и до дружбы недалеко.
     Или же кромки, эти атрибуты также трусиков, говорили, что девочка сняла юбочку добровольно и вот что под ней? В любом случае, это границы между тем, на что смотри, и тем, что видеть нельзя.
     На бикини эти границы сжались вокруг последних "бастионов". Интересно, когда решающий штурм? Впрочем, если хозяйка устраивает перманентное земле… тело-трясение, то и без штурма может стать очень интересно…
     Блин, начал уставать уже от однообразия! Будто воду качаешь или пожимаешь несчётное число рук. Тело, руки дёргались автоматически, а он стал, чуть не зевая, рассматривать купальники девиц, стрелять глазами в промежность во время маха, иной раз для продления пикантного вида задерживая свою реакцию.
     Начал вспоминать и другие сцены из школьной физры. Любил он смотреть на то, как работают у одноклассниц мышцы, а какие там мышцы у девочек, разве что ягодички — так вот на попки он и любовался. Молодая плоть играла под трикотажем, заставляя его отставать, морщить, переминаться складками, порой даже канты приотставали — в общем, не "вторая кожа", а только лишь упаковка, и под ней — интересное что-то. Потому-то и прячут, что интересное оно. Идёт девчонка со снаряда, вихляются ягодицы, трутся друг о дружку бёдра и можно помечтать о том, как она с тобой… Мечты, не больше.
     А у этих? Нет, увы, попок не видно ему.
     Входя в небольшой разлад с одеждой, тело как бы говорит: видите, я затейливее её, стражницы моей, и двигаюсь вот разнообразно, а она всех моих движений повторить толком не может, морщится и морщит, не повторяет складки кожи, а свои, неинтересные, грубые лепит. Жаль, не видите вы игры мышц внагую, но хоть поймите, что там, под этой вот косностью, дюже интересно. Может, и не только в плане мускулов, это для женщины не главное. Их игра только "заводит" перед главным…
     А вот эти однообразно действуют, ничуть не заводят. Ужо устанут и сами пощады запросят. Догнать бы одну из них и разобраться по-свойски…
     Наконец та, что в сплошняке, поняла, что надо разнообразить движения, и перешла к более сложным, более размашистым, хотя и более рискованным действиям. Нш герой чуть не упустил момент и не подставился, но ведь чем шире мах, тем ниже устойчивость, тем больше думаешь о том, как бы устоять, и меньше — как бы попасть.
     Гелик с лёгкостью стал парировать такие наскоки, и "сплошная" несколько раз чуть не полетела с ног, с трудом сохраняя устойчивость.
     Но бикинистая заметила, что подружка чуть не достигла успеха, и воодушевилась. Надо только двигаться пошире и поэнергичнее, а успех ждёт. Похоже, он у парня под плавками, вон как их пучит, на свободу прочится — их девичий успех.
     Но что дозволено Юпитеру, то не советуем быку.
     Гелик ещё не успел привыкнуть к новому "обхождению", только лишь краем глаза заметил, как мечутся выпуклости под цельным передом. Что ж, этот купальник и рассчитан на то, что по бюсту будет бить вода, а он даст ему уйти вниз, а потом, когда пройдёт, вытолкнет вверх.
     Здесь мотание шло, главным образом, по горизонтали, как на батуте прыгали груди, забавно. Под затяг они не проскакивали.
     А вот бикини не смогло выдержать натиска мечущейся молодой плоти. Р-раз! — и грудка вывернулась из-под крошечного лоскутка материи.
     Гелик услышал сдавленное "Мама!" и увидел огромные от ужаса глаза, а уж потом — результат последнего маха. С другой стороны последовал выручающий накат, девичья пятка просвистела аж перед носом. Не зевай!
     Но как выручить ту, которой просто нечем поправить одежду, а дёрнуть туловищем в обратную сторону не получается? Воистину, идёшь щипать — не вернись общипанной. Плавки-то на месте, а вот лифчик…
     Послышался зверский крик: "Кья!" и началась последняя, решающая атака, теперь уже в битве за девичью честь. Стройная девичья ножка двинулась по проторённому пути — с удвоенной яростью. Сорвать, содрать эти ненавистные плавки, красные, как будто бы для быка нарочно.
     Гелик не понял, хотят ли его по-прежнему раздеть, или же решили нокаутировать как опасного свидетеля. Клич-то почти что каратистский. Но что-то подсказало ему, что за руку стоит дёрнуть послабее. Он так и дёрнул, потянул даже.
     И девичья нога, привыкшая к резким рывкам, заходя на посадку, не нашла твёрдую землю! И инерция увела её на второй круг.
     Со стороны это выглядело даже забавно — гимнастика, да и только. У гимнасток амплитуда пошире, они ведь растянуты, но и так недурно — тройное сальто ногой. Уже на кульминации второго круга девчонка в страхе выпустила враждебную руку и занялась самоспасением — как утопающая будто. Руки хватались за что попало, пока нога крутилась в воздухе, а уже обе груди болтались на свободе, и каким-то образом дёрнули пальцы за завязки на бедре. Трусы свалились…
     Ощутив одну руку свободной, Гелик попытался начать бороться с оставшейся врагиней, но та вдруг выпустила его руку, встала между ним и поверженной "нудисткой" и стала толкать его обеими руками в грудь, выкрикивая: "Уходи!", "Чего пристал!", "Чего вяжешься к девочкам!", "Хулиган!"
     От такой несправедливости рассвирипеет даже телёнок. К тому же крики могли услышать зрители и лишить его монополии на зрелище. И вот наш герой предпринял то, что никогда не позволял себе раньше: шагнул к лицемерке, взялся за лямки через плечи, с силой раздвинул их и попытался спустить по плечам. Одна показала верх, пусть и другая не отстаёт. Низ, ладно уж, один на двоих голый.
     Сразу же он ощутил, как плотна и прочна материя, таким сдвигом девушку не раздеть, "паук" на спине кочевряжится. Но вот чуть-чуть вниз он купальник сдвинул-таки, и груди потеряли опору. По ощущениям хозяйки — как когда она снимала лифчик.
     Крик: "Мама!", судорожное хватание за бюст, спешная поправка одёжки, за спину ещё руки закинуть…
     В общем, наш герой получил возможность повернуться и удалиться, всем своим видом выражая презрение "всяким тут девчонкам". Его собственные плавки были без единого мокрого пятнышка, а молчали нападавшие, верно, чтобы не составлять конкуренцию Нептуну, как раз в этот момент подводившего представление к завершающей стадии.
     В воде тех девчонок, то есть их купальников, видно не было, не посмели они после всего случившегося.
     Но Гелик в пылу борьбы не разглядел всё как следует. В городе, даже сдавая вступительные экзамены, всё время об этом думал. Его подловили, ну, и он вправе подловить. И вот подвернулся этот шкаф…

     И тут вдруг у Евы зародилась смелая мысль. Такая, какая у застенчивой робяшки только в темноте и блеснёт. Подоминировать над этим трусишкой, может, поиздеваться. Отомстить за начальный страх, за это вот сидение в темноте. Знай она, кто её запер, она бы и юбку не стала спешить скатывать с талии, и с завёрнутой не позорно… не малышу судить, позорно или нет. Здесь я хозяйка, как хочу, так и хожу.
     Даже мелькнула мысль завернуть юбочку обратно и восхититься своей смелостью, но тут же сменилась мыслью ещё более дикой. О том, как именно доминировать — в темноте, без подручных средств, ремней там или каблуков, без учебников, которые можно заставить учить, без каши, которую можно заставить глотать, без магазинов, в которые можно посылать — и так далее. Налицо лишь объект и субъект доминирования, причём субъект не расположен применять к объекту физическое воздействие — удары там, душение, срыв одежды. Не девичье это дело, девушки доминируют виртуознее.
     Если выгорит, впечатлений будет на всю учёбу! Только бы всё получилось…
     Прислушалась, не идёт ли "друг" отпирать их. Нет, вроде бы. Ну, что же, сама судьба дарит время — наедине и во тьме. Раз так…
     — Вот что, — решительно сказала она. — Тебя заперли с девочкой, чтобы ты с ней, как вообще с девочкой, познакомился, а ты застыл, и ни туда, ни сюда. К чему тогда всё это было устраивать? Зашёл бы туда, где женскую одежду продают, и пообщался с манекенами. Но уж устроил — продолжай. Не разочаровывай.
     — Но как же я… я… не вижу же…
     — Ах ты, мой слепенький! Придётся помочь. Носовой платок хоть есть? Что, карман в темноте потерял? Ах, есть всё-таки. Да не тычь ты его мне, а вытри свои ладошки, да получше. Терпеть не могу потных рук, фу! А я пока приготовлюсь.
     — Да зачем это?
     — Хотел же ощупать! А теперь что, струсил?
     — Да нет… а ты и вправду?
     — Руки, говорю, вытирай. Сейчас узнаешь, что вправду.
     Руки, как оказалось, у неё дрожали. Ева сначала аж перепутала бретельки и потянула наверх лифчик, одновременно отходя от неведимки назад на шаг. Фу ты, куда? Придала ладлшки к грулди, наказала им быть уверенными-уверенными. И тогда они нащупали бретельки, отходящие от чашечек, потом перешли на другие и сняли наконец с хозяйки топик.
     Его пришлось бросить на пол, в темноте же. Ну да ничего, пол же чистый, сама недвано мыла. Главное, не попасть в лохань с грязной водой, пожэтому кинем в другом от неё направлении. Ага, мягко легло, даже ноги коснулось.
     Ева оправила бюстгальтер, заодно проверив сердце. Сильно колотится, чтоб его! Нехорошо, почует неуверенность. Ладно, скажу, если что, что девчонка заводная и первой заводится сердечко. Но, может, у него не тише бьётся.
     Проконтролировала дыхание. Его-то она модет сдердивать, и это главное. Потом, в случае сего, отдышится.
     Взялась за застёжку юбки. Ну, если "молния" заест, то это знак свыше обойтись "малым показом". Ему и подчинюсь. Нет, пошла. Ну, может дальше заест? Ну, заедай, давай, медленно же нарочно тяну. Нет, разъезжается, проклятая. Ага, до упора дошла. Ну что же, раз знак свыше "на полную катушку", то пусть эти "выси" и отвечают за последствия!
     На душе сразу стало легче. Как у солдата, который кого-то расстреливал в шеренге, с одним на всех холостым патроном. Конечно, по благоволению свыше, он должен был достаться ему! И крови на нём, стало быть, нет, душа поёт и пляшет.
     Повернулась задом к стенке, оперлась, стащила юбочку — и тоже на пол. Подтянула трусики. Небрежней, небрежней, девочка, не натягивай до ушей, лай понять, что это для тебя не суть — закрывать тело. Просто раз уж надела утром, то пусть сидят, где надо, а не сползают, не болтаются, не мешают. И того не более.
     Подтягивая, вспомнила, что бельишко-то городское, миниатюрное, купленное именно в расчёте на привыкание в шкафу. Кира что-то объясняла ей, но все эти викини, джей-стринги, тонги-танги и другие перепутались в её голове, и она назвала свои "штучки" трусами "динго". Канты по паховым складкам, поясок пониже пупка, а ягодицы пересечены по диагонали, боковинка узкая-узкая.
     Ну вот, она готова. Отступать теперь поздно. Глаза привыкли к лучикам света из микротрещинок, и неясный силуэт она кое-как видела, достаточно, чтобы не наткнуться. Он, стало быть, тоже должен видеть два белых пятна белья и сгущение темноты во всех остальных местах. И кое-как можно оценивать расстояния, не наткнуться друг на друга. Здесь вам не андронно-феминный коллайдер!
     Оттолкнулась попкой от стенки. Вот он, Рубикон!
     Ева сделала шаг, ощущая какую-то лёгкость, и в голове некстати мелькнуло: как там, на пляжах реки Рубикон, там же должны быть пляжи, юг ведь. Ходят там в бикини, по ту строну этой речки, по другую? Если речка эта широкая, то, небось, гордо ходят итальянские красавицы, переплыв её? Вот прямо как она, только бикини у неё сухое и хвастаться пока нечем.
     — Ну что, вытер ладошки? Покажи, проверю.
     Прежде чем он успел ей протянуть, Ева вспомнила, что так говорили медсёстры в их школе, проверяя перед обедом, все ли помыли руки и хорошо ли помыли. Она непроизвольно скопировала их интонацию. А поскольку и в его школе такая проверка проводилась, сработала привычка подчинения.
     Проверила она, положим, не только сухость, но и тонус. Он оказался таким, что почти вслух прозвучала известная реплика Лёлика: "Лопух! Такого возьмём без шума и пыли!" Девушка отпустила вялые ладошки.
     — Молодец! Готов к знакомству, значит, Ну, и я готова.
     Решительный шаг вперёд. Теперь они стоят лицом к лицу… то есть силуэт к силуэту, на непонятном расстоянии — на глаз не оценишь. Начинается…
     Ева придержала дыхание и послушала хриплое, прерывистое дыхание визави. И — узнала его. В смысле — дыхание. Так дышат люди… да она сама хотя бы, стоящие на пороге неизвестности. Что-то сейчас будет, а что — кто его знает! Не обыденное, не привычное, чего и не замечаешь. А вот сейчас не только заметишь, но и удивишься, увлечёшься этим, но вот чем — узнаешь, только когда оно тебя схватит.
     Её собственные ощущения в такой ситуации составляли тайный духовный капитал, были дорогими гостями памяти. Увы, со взрослением ребёнка мир вокруг него становится всё более определённее, привычнее и — неинтереснее, скучнее. Мало того, всё реже и реже встречающиеся на пути неожиданности теперь становятся всё чаще и чаще неприятными, ни тебе подарков под ёлкой, ни внезапного похода в цирк. А чаще — двойка, драка, обман или насилие…
     Воспоминания о волнующей неизвестности настолько дОроги сердцу, что из них испаряется привкус горечи от неизвестности, будет ли предстоящее удовольствием или могут и против шерсти погладить. Будь девочка уверена, что её ждёт только хорошее, как например, в аттракционах, а неизвестность касается только деталей этого хорошего, то и чувство "на пороге" было бы лучше, ярче, впечатлительнее.
     Таким оно и должно быть у этого глупого мальчишки, что вот передо мной стоит. Дыхание дёргается, вот-вот…
     — Итак, дружок, ты всё чурался девочек и вот наконец дорос до встречи с одной из них. Вот она я, стою перед тобой. — Для убедительности и чтобы прикинуть расстояние положила руки ему легонько на плечи и тут же сняла. — Глаза не видят, так пусть уши услышат. Росту я… — Она назвала свои внешние параметры, чтоб в уме какой-никакой портрет можно было набросать, если не совсем лопух и не стараться механически запомнить называемые цифры. Запоминать их нечего, а то ещё потом из курса вычислит.
     Одной цифры: впрочем, не прозвучало — размер бюста. И потому, что несмышлёнышу это ничего не скажет, и потому, что позже предполагался контакт, и ещё потому, что Рубикон, как оказалось, ещё не был перейдён.
     В самом деле, в любой момент могла вернуться Прасковья Анисимовна и тогда "друг" быстро бы прервал тет-а-тет. То есть возник бы Рубикон уже непреодолимый, успеть бы одеться вполутьмах. Поэтому лучше не давать авансов на будущее, не заговаривать с самого начала о бюсте и прочем. Прервут на светской (хотя и в потёмках) стадии общения — так тому и быть, а дойдём до "блюд погорячее" — тогда всё и откроется.
     По той же причине не стала называть, во что одета:
     — Сейчас я одежде куклы Барби, что продают в киосках и предлагают одеть. Понял, в чём то есть? Небось, смотрел искоса на этих красоток, а то и себе купил при случае, а?
     По прерывистому вздоху поняла, что угадала. В младших, ближе к средним классах, она знала, мальчишки часто покупают Барби, даже в райцентр за ней ездили, а потом пытались снять, соскрести бельё. Фантазировали, одевать куклу и не думали, разве что прятали.
     — На слух, вроде, всё. Вопросы есть?
     — Н-нет. Или… потом?
     — Потом может быть поздно. Ладно, поехали дальше. Обонятельная часть. Утром я надушилась духами, — назвала марку. — Вот, понюхай.
     Ева, повернувшись не всякий случай щекой, стала наклоняться к тёмному силуэту. Ага, вот уже щека почуяла горячее дыхание. Ну не умеет он нюхать духи, что тут поделаешь.
     — Разнюхал аромат?
     — Здорово!
     — Да, этим девочки и отличаются от мальчиков, что душатся. Теперь ещё дезодорант. Вот, сунь носик подмышку.
     Зная теперь положение его головы, она скользнула по ней рукой по всей длине, так что подмышкой оказалась вся его голова. По телу скользнул втягиваемый его носом воздух.
     — Клёво! Пахнет-то как!
     — Сам только таким не мажься, — она высвободила голову из подмышки, тактильный контакт был установлен. — Зубной эликсир. Мы, девочки, любим целоваться, не с мальчиками, так между собой, видел небось? — Всхлип означал "да". — И запах изо рта нам тут совсем ни к чему. По утрам поэтому зубки чистим и полощем эликсиром. Может, его запах в течение дня и пропадает, но зато и плохим пахнуть перестаёт. На, понюхай! — Она несколько раз дохнула на смутно белеющее во тьме лицо.
     — Д-да, чуть припахивает хорошим.
     — Вот видишь! А у тебя как? Не дыши на меня, я и так чую, что пофигу тебе зубы. Не целуешься, так, значит, и запустить можно? Чистишь-то хоть регулярно?
     — Ну-у… В общем, да.
     — Значит, не в общем чисть, а конкретно. Дважды в день, по три минуты.
     Ну, старшая сестра, да и только! Спешить некуда, постоять перед мальчиком в одном белье и не застесняться, а давить на него (психологически) — это уже для нашей робяшки достижение.
     — Со ртом разобрались. Четвёртого запаха на мне нет, голову мыла не вчера, значит, шампунь выдохся уже. Ну, если хочешь, сходи да купи, — она назвала марку. — Это женский, так что понюхай и подари своей девчонке. Нет? Ну, после общения со мной появится.
     Значит, говорим об отсутствии запахов. Мы, девочки, существа чистоплотные, умываемся, а то и душ принимаем каждый день, а в жару и чаще. Духи должны ложиться на чистое. Вот, если хочешь, возьми меня за ногу и понюхай ступню. Да не бойся, не у себя нюхаешь!
     Оперлась на стену, вытянула вперёд ногу, ощутила, как её схватили. Обнюхал, чуть не облизал, отпустил.
     — Видишь? То есть чуешь?
     — Не может быть! А это правда нога? Как же может так не пахнуть!
     — Носу своему веришь? Мальчишки носки до глинистой черноты занашивают, знаю уж. Мне ногу не суй, я и так чую — запашок не того. Что же ты, шёл на свидание с девушкой, да ещё "тёмное", где нюх усиливается, а ноги не вымыл?! Или носки новые не надел?
     — Ну-у… я…
     — Теперь поздно. Но шкаф-то закрытый, в нём запах от стен отражается, накапливается. Учти на будущее.
     — Угу.
     Про запахи в интимных местах она промолчала, дойти ещё надо до этих мест. Кстати, он, когда подмышки нюхал, носом в лифчик, кажись ткнулся. Пугаться поздно.
     — Ну что же, вот ты и узнал, как пахнут девочки и чем их запахи отличаются от мужских. Будешь с кем общаться, обязательно спроси её о духах и похвали хороший вкус. Понял? А теперь вытри ещё раз ладошки, переходим к последней, тактильной части. Ну, к осязательной. Ощупывательной.
     Пока в невидимых руках шуршал платок, Ева прислушалась. Нет, никто не идёт открывать. Что же, есть шанс выполнить программу встречи по полной. Двинемся, а там видно будет, прервёт случай или нет.
     — Вытер? Слушай теперь внимательно: щупать будешь только то, что я скажу и подставлю. Руки не распускай, никакой самодеятельности, ты меня понял?
     — Угу. А можно — тыльной стороной ладони? Или вообще… боюсь я щупать.
     — Ещё чего — тыльной! Это всё равно что прийти на свиданку и сесть к девушке спиной. Невежливо. И так в темноте, лиц не видим. А вот бояться поздно, отставить боязнь дотрагиваться до девочек!
     Это она у военрука оборот позаимствовала. "Старшая сестра" вряд ли могла уговаривать "младшего брата" на такое дело.
     — Не боись, начнём с малого. Ножку мою ты уже в руках держал, когда нюхал. Но ничего не заметил. Давай я помогу тебе руки на плечи — вот так — а ты присядь, только медленно, найди мои щиколотки и ощупай ноги до колен. Медленно и внимательно.
     Обычно внимательность предполагает открытые глаза, но тут всё иначе.
     Ага, нашёл щиколотки. А руки-то, руки подрагивают! Ева чуть нагнулась вперёд и положила ладони на колени — на всякий случай.
     — Да что ты щекочешь — ой, хи-хи-хи… ты покрепче прижимай, щупай… нет, не так сильно, это уж чересчур. Средне, ладошкой так провели просто.
     — Из… звини, я ведь впервой. Так хорошо?
     — Пусть так. Теперь с обратной стороны, а то впереди кость одна. Чуешь?
     — Чую.
     — А что чуешь?
     — Ну… классные у тебя ноги.
     А ведь и до коленок ещё не дошёл, робёнок. Возьмём за ручки, проведём насильно.
     — А сейчас что?
     — Ещё лучше ноги.
     — Я же велела быть внимательным! Ножки мои без единого волоска, а у вас, мальчишей, их в избытке, словно у обезьян каких. Ровненькие, не кривые какие-нибудь, как опять же у… обезьян. Мягенькие, мышцы жирком сдобрены, самую малость. В общем, на такие только шёлковые чулочки и надевать. Или колготки.
     — Слушай, а зачем девушки почти все носят джинсы? — Он поднялся. — Такие классные ножки — и прятать под грубую материю. Даже в школе едва треть в юбках да платьях, а тут уж, в городе, вообще все поголовно.
     Как тут ответить?
     Мода, конечно, но почему она появилась? Кира говорила, что читала о мужском гормоне со сложным названием, что то с "тесто-", так вот он выделяется у женщин, сознающих, что носят мужскую одежду. И это им в кайф. А потом выясняется, что женские функции им не под силу, даже младенцы от молока с этой гадостью отворачиваются. Но уверенно, словно всезнающая, объяснить она этого не сможет, да и с гормоном ясности особой не было. Поэтому выберем объяснение попроще.
     — Понимаешь, они хотят подчеркнуть свои ягодицы. В юбке они смазаны, особенно нижняя часть, юбка ведь свисает и многое скрывает. А джинсы попку облегают со всех сторон и показывают — в упакованном виде. При ходьбе задница играет, ты небось, видел уже — ещё один плюс. А ножки никуда не уйдут, джинсы-то девчонки снимают — хотя бы перед сном.
     Вроде поверил.
     — Попка?
     — Да, и до неё дойдём, не гони. А пока от ног переходим к рукам.
     Она заставила провести по ним от ключиц до кистей.
     — И тут волос нет!
     — — Молодец, догадался. Видел ведь раньше, сто раз девочкины руки видел, а что волос нет — вот только сейчас дошло. Но тут и жирка подкожного побольше. Руки-то меньше работают, чем ноги ходят. Я ещё тощевата, а у других и того жирнее. Кода у меня шелковистая, а?
     — Д-да.
     — А если развёрнуто? Учись делать девушкам комплименты.
     — Щел-шелковистая у т-тебя кож-жа.
     — Молодец! Кстати, комплименты делаются до лапанья, учти.
     — Я разве лапаю?
     — Нет, это я на будущее. Если девушку не подготовишь к рукам, хотя бы теми же комплиментами, можешь и схлопотать.
     — По-понял.
     Покладистый у неё кавалер!
     — Идём дальше. Вот, пощупай шею. Захочешь похвалить, скажи "лебединая", а захочешь отличие найти — заметь, кадыка нет. Дай-ка я тебя щупану. Ага, вот он, кадычок. — Послышалось горловое бульканье. — Да отпустила уже, сглотни. А у меня нет, и это красиво, по-моему. Уж шеи-то девичьи ты сто раз видал, небось.
     — И вправду… Но я насчёт кадыка и не думал, клянусь!
     — Ты и на лИца, небось, внимания не обращал. То есть обращал, чтобы отличить одну девчонку от другой, а вот что их роднит, и не заметил. Осторожно, подушечками пальцев обведи лицо, не жми только. Ф-фу, ногти у тебя нестриженые, куда только мама смотрит.
     — Да я сам себе стригу.
     — То есть сам — не стрижёшь. К глазам и не приближайся. Щёки, лоб, подбородок. Губы тоже не задевай, в помаде они. Учти, будет пахнуть духами от твоих ручонок, когда домой вернёшься, так ты или умойся, или придумай что-нибудь соврать. Мол, уронила девочка косметичку, а ты помогал собирать.
     — Нюх-нюх… Да, попахивают.
     — Да ты потом вымоешь, ты лучше оцени гладкость кожи, её нежность, мягкость. Скулы закруглённые, кости нигде кожу не натягивают. И ни волосинки нигде, брови только. Ты, кстати, бреешься? Дай-ка я пощупаю.
     — Э-э, да у тебя тоже ногти!
     — Не "тоже ногти", а маникюр. Чистые и ухоженные, и не такие уж длинные. Я же работаю здесь. Короткий вариант маникюра, это тоже особенность девушке с девочкиного возраста. Но я тебе в глаза не тычу, просто щупаю щетину. Да, не сегодня-завтра придётся тебе начать бриться. Если меня обследуешь до конца, то бритьё окончательно сделает тебя мужчиной.
     — Я… да есть бритва уже.
     — Я так и знала! А вот женщинам ничего такого не нужно.
     — А я где-то слышал, что некоторые женщины бреются.
     — Да лицо, что ли! Но об этом после, — спохватилась наша героиня. — Пощупай лучше мои шелковистые волосы. Сейчас они стянуты в хвостик, потому что я работаю. Распускать сейчас не хочу, долго потом затягивать. Мальчишки сейчас нам подражают, тоже носят "хвостики", но разве это красиво у них? Скажи!
     — Н-нет, нехорошо даже. Я не такой, вот, пощупай.
     — Н-да, а постричься не мешало бы. Впрочем, дело своё, успеешь ещё до учебного года. О моих волосах речь, не о твоих. Мы, девушки, голову моем очень часто, и она у нас всегда читая. А ты, небось, думал — это она сама такая, безо всяких усилий? Нет, шалишь, малыш!
     Она почувствовала, как он вдохнул у самых у волос. А ведь раньше говорил, что запах шампуня выветрился. Значит, начал воспринимать неуловимы аромат женственности. На глазах растёт мужчина! Что ж, от целомудренных частей тела дошли до зон более пикантных, пора ему и туда входить.
     — Чтоб ты не заблудился, возьму-ка я твои ручонки за запястьюшки — вот так. А ты ладошками по телу шарь, шарь. Вот, это моя грудь… грудная клетка. Чуешь рёбра? Они такие же, как и у тебя, только жирком смазаны, да вся клетка поуже, как у женщин водится. Ага, назад руки протяни, там пощупай. Жировые складки, да, а так ничего особенного. Вот нижний край рёбер, чуешь, какой чёткий?
     — Д-да. А их больше, рёбер у тебя, чем у меня? Говорят, Адам Еву из ребра того…
     — Но не меня! Наверное, поровну у нас их, но считать не будем, оставим.
     Вот здесь, ниже рёбер, начинается живот. Внимание, — она дёрнула его руки вниз, — а вот и пупок! Когда-то он надёжно прятался под одеждой…
     — А сейчас у всех девчонок наружу. Ого, на ощупь прямо как мой! Или больше?
     — Не щекоти, пощупал, и будет. Да, он общий у нас, одним же образом на свет появлялись. Ага, ты задел резинку трусов. Она проходит ниже пупка, вообще, ниже самой выпуклой части живота. Ты щекотнул — я втянула. Давай-ка посерьёзнее.
     Лекторский тон уничтожал стыдливость. Будто урок биологии виду, только сама вместо манекена. Если в темноте, то ничего.
     — Непривычно мне, — признался "ученик". — Я ведь ещё в детсаду охотился за девочками, чтоб их трусики увидеть, в школе следил, как они выглядывают, сверху или снизу, а вот так чтобы трогать…
     — Ну, и как на ощупь? Ладно, пощупай ещё, хочешь же, только осторожно, лучше сбоку.
     — Ого! Да, нежные и тянутся. На мне-то обычно сатиновые семейные, а ты почти что в плавках.
     — Да, женские трусы и похожи на мужские плавки, только синтетику лучше не носить.
     — Э-э, да на боках их почти нет!
     — Этим-то они и отличаются, женские трусы. Широкие боковинки нужны, когда трусам есть что подтягивать снизу, а у женщин нет, вот они и тонкие. Есть вообще на завязках. А типов трусов множество: стринги, танги, викини… — Вспомнилось несколько названий из Кириного списка. — Это не щупать, это смотреть надо, какие они.
     Она не стала признаваться, что сама пока "плавает" а этом разнообразии, но твёрдо решила за первый же семестр разобраться и сдать Кире экзамен по современному белью.
     Незаметно подтянула трусики.
     — Говоришь, непривычно тебе?
     — Дак… впервой же. Ты так близко, и я… голова аж кружится. Скажи, это наяву всё — или я сплю?
     — Наяву, хотя и в темноте. Не упадёшь, за меня же держишься. Ну, поскольку тебе стрёмно, давай-ка перейдём для постепенности назад… да ты стой, я к тебе сама спиной повернусь… вот так… и посмотрим, что девушки обтягивают джинсами и в таком виде выставляют напоказ.
     Но сначала задержи руки на боках. Ага, вот так, здесь у меня самые широкие места. Тазовые косточки. У нас таз шире, чем у мужчин, если не совсем дурак, догадаешься, почему.
     — Ага. А ты и вправду девочка?
     — Нет, мальчик! Я же тебе столько толковала об отличиях. И в окно ты выслеживал именно девочку, так?
     — Я к тому — говоришь, прямо как учительница. И учишь, а темноте, вслепую, но учишь. Голова уже пухнет, как после уроков. Почти как… ну, на экскурсии — посмотрите туда, обратите внимание на это. — Он передразнил голос:, вероятно, своей учительницы.
     А и верно, Ева сама себя не узнавала. Куда только делась робость, стеснительность, застенчивость! Выходит, всё относительно. В обычной компании, где она слабее всех… или считает себя такой, она робка и неслышна, а те-а-атет со слабым существом спешит над ним взять власть, как бы отталкиваясь от его слабости и усиливаясь неимоверно. Даже развязной становится. Надо же, устроить щуп-экскурсию по собственному телу! Да ещё с заходом в особые места. Ничего подобного раньше с ней не случалось, а и позже не планируется, в нормальных условиях. Шкаф же не повторится.
     Впрочем, почему не было? А когда она оставалась одна в саду? О-о, какой смелой она тогда становилась! Правда, показать своё новое состояние некому было, ведь появись кто, и снова девочка ниже травы, тише воды. Так что это не считается, наверное, раз никто не видел.
     Хотя… однажды её попросили посидеть с ребёнком, соседка куда-то уходила, а девочка уже большая, справится с делом нехитрым. Полгода мальчику или чуть больше, несмышлёный ещё, не говорит, глаза без понимания. Ева при нём и осмелела. Разделась донага и начала играть. И ребёнок будто признал мать, стал спокойнее, чем при одетой "незнакомке". Пытался даже поймать сосок и пососать. Вот и тряхнула стариной, старушка, вспомнила "дочки-матери", даже вот с натуралистическими добавлениями. Вкушать там ребёнку было нечего, а вот "мамочка" предвкушала своё будущее, ощущения какие-то. Будет что потом при настоящем кормлении вспомнить.
     А как он топнул крохотной ножкой прямо в её волосатый лобок! Для него всё это большое-мягкое тело — нечто само собой разумеющееся, из такого же он появился на свет, а вот теперь будто дверь ногой закрыл… хотя и не ту. Хотя, скорее всего, это было просто бесцельное движение. Ева радовалась — есть хоть кто-то, кто "приходует" её наготу и при этом не заставляет стесняться. Редкая отдушина для скованной души.
     И вот "ребёночек" повзрослее, но не наглый, не насилующий, и к тому же под покровом темноты. Что-то она про темноту слышала, что-то в голове мелькало, не вспомню только…
     — И ты — прилежный экскурсант, — сказала вслух. — Продвинь ладошки вверх, вот так. Чуешь, как тело сужается? Узкая талия, широкий таз — это для девушки красиво, у парней всё положе. Ну, это ты сто раз видел, не замечал только — ведь джинсы девушки на этом самом широком, что ты щупал, носят. А пупок голый, так что боковые дорожки до талии видны. Любуйся изгибами, напоказ всё. А пока можешь ощупать. Вперёд ладонь, по пупка, назад, по всему кругу. Здесь начинается мой низ. Жировые складки, да, тоже отличия, как здорово, чуешь?
     Долго шарить по себе она не дала, а то ещё поймёт, что ласкает девушку, и войдёт, чего доброго, во вкус. Конечно, словами-то я над ним доминирую и руки стараюсь контролировать, придерживая за предплечья, — но кожа-то на ощупь пассивная, отпора не дающая, и не походе, чтобы могла дать. К тому же гладить её приятно… и ей, кстати, тоже приятно становится. Потому-то и надо не задерживаться. В темноте обостряются другие чувства, ещё, чего доброго, услышит, как изменилось её дыхание, как её тело против воли льнёт к его ладошкам — помогут ли тогда гневные слова?
     — Довольно! Теперь давай ручки вот так — запястья у кромки трусов, ладони вниз, выворачивай, выворачивай. Плотно прижми по всей длине. До самого выпуклого места дошёл, чуешь, как выступает? Это, милый мой, женская попа. Лучше даже говорить — попка. Я знаю, мальчишки о ней плохо говорят, иной раз и на букву жэ даже. Из зависти, наверное, она ведь великолепна. У парней попы плоские, им только сидеть на них да порку получать, а у нас пышнее.
     — А вам не сидеть, что ли?
     Вопросы учительнице — это хорошо, за это всегда хвалят. Этот, правда, прозвучал не очень вежливо, но "ученик", должно быть, сосредоточился на ощупи. Вон, даже взял ягодицы и пригоршни, развёл пальцы. Вот опять свёл…
     — Отвечаю. Ф-фух, ф-фух. — Не дать ему понять, что приятно мне! — Во-первых, раз таз шире, значит, и в другом измерении объём должен больше быть. Во-вторых, учти жир, там у нас не одни мускулы. В-третьих, и самых интересных. Попа — для чего она?
     — Ну-у… Есть, и хорошо.
     — Ягодицы поддерживают тело в прямом положении, у животных, если кошку гладил, они много меньше. А женщины не только своё тело носят, но ещё и ребёнка, если он на руках… или… вообще…
     Не успела подумать, стоит ли уточнять, где это "вообще", как почуяла сдавливание — мальчик подогнул первые фаланги пальцев и устроил эдакий размазанный щипок, поддомкратил её под нижний скос ягодиц, придавливая запястьями верхний. Просто исследуя, не игриво. Но Ева тут же вспомнила, что она когда-то краем уха слышала о темноте.
     Не о темноте — о масках. В Испании и Латинской Америке часто устраиваются карнавалы в масках, и на них многие сводят счёты. Пырок ножом — и в толпу. Полиция не знала, что делать. И тогда на Кубе власти запретили маски. Хочешь веселиться — веселись, но от своего лица, своего имени. Маску можешь носить только на затылке. И убийства сразу же прекратились.
     Почему? Ведь и человека без маски в густой толпе поймать очень сложно, можно так протянуть руку с ножом, что и не поймут, кто пырнул. Один умный человек объяснил: не в страхе поимки дело. Человек, надев маску, погрузивший совё лицо, окромя глаз, в темноту, отрешается от самого себя. В каждом из нас, глубоко или не очень, сидит усталость от себя самого, от той роли, которую мы вольно или подневольно играем в жизни, желание раскрепоститься. Скрываются под маской черты лица — на время уходит и опостылевшая личина, рождайся заново, живи, кем хочешь.
     Оттого-то так популярны карнавалы и "вольные" вечеринки, маски и пляски в одежде другого пола, оттого-то такая дикая радость там и царит. Но отрешение от себя настолько глубоко, что ряд личностей сбрасывает и моральные запреты и становится готово даже к убийству. А потом маску прочь — и снова законопослушный гражданин, добропорядочный отец семейства.
     Темнота в шкафу, словно маска, сыграла с нашей героиней такую же шутку. Она стала готова к духовному преображению — на время. А присутствие испуганного, готового подчиняться существа указало направление этого преображения. И, похоже, она готова пройти по этому пути довольно далеко, раз уж момент вызволения от неё не зависит.
     Просто спешить очень уж не надо, как она до сих пор не спешила.
     — Не так. — Глубоко вздохнула. — Ладошки у тебя маловаты — женскую попку обхватить. Вот так попробуй. Клади одну руку на живот пупок чтоб чуять, а вторую ставь сзади, вот сюда сдвинь. И начинай, не давя, медленно водить вверх-вниз, постоянно сдвигаясь по меридианам. Будто в темноте греческую амфору ощупываешь, какая она. Составляй впечатление об объёме. Только — трусы не сдвинь, не три сильно.
     Строгим тоном сказала, без налёта игривости. И ещё свою ладонь поверх его положила — на пупке. Второй рукой готова была шлёпнуть назад и его руку перехватить, если чего.
     Мальчик стал осторожно водить ладонью по её заднице, а Ева размечталась. Раньше баре заставляли крепостных чесать себе пятки или там веерами обмахивать. Вот и её "крепостной" так же обихаживает. В отличие от любовных ласк равноправием и не пахнет, хочу — казню, хочу — милую. Ужо прикажу ещё чего…
     Очнуться от грёз заставило навязчивое повторение ощущений, уже дискомфортное. Средний, самый длинный палец пажа попал в попкину расщелинку, приглушённую трусами, и теперь ходил туда-сюда, вероятно, не давая ладони двигаться круголя ягодиц. А почему же раньше не застревал? Да потому что раньше ягодицы были сомкнуты, она непроизвольно напряглась, пуская чужую руку в заповедные места, да ещё на животе тут. А теперь вот расслабилась, распустила мышцы, даже… о ужас, она и ноги немножко расставила, вот расщелинка и обозначилась, стала ловушкой.
     Но не только она. Средний палей подушечкой выискивает задний проход. Ну-у, хитрец, побоялся действовать напрямую, вот пытается ощупать "мимоходом", хотя какое там "мимо", если палец прямо над проходит! Щупает осторожно, застенчиво, но целенаправленно, будто царапается в дверь, если уподобить анус двери. Нет, это надо прекращать, вдруг он решил, что нащупал не ту дырочку… да палец уже и в промежность доходит, вот-вот ощупает уже ту… или не ту… в общем, партизанит парень без разрешения, а она уже возбуждаться начала, тело-то на автомате, а он чувствует, и может обнаглеть. Надо конча… прекращать.
     Но прекращать надо, переводя стрелки на что-то не менее… э-э… привлекательное. Надо, чтоб всё шло бесконфликтно, своим ходом, естественным образом. Кажется, знаю, куда перенаправить.
     Когда ладонь вместе с лукавым пальчиком ушла вверх, Ева тихонько сдвинула ноги и напрягла мышцы, закрывая промежность. Палец разочарованно уткнулся в смычку бёдер.
     — Погладь теперь сзади бёдрышки мои, ведь ягодицы выступают на их фоне. Бёдра у женщин толще, чем у мужчин, за счёт того же жира. Ощупай, ощути переход от бёдер к ягодицам! — Она поиграла там мышцами, чтобы заинтересовать.
     Прилежный ученик выполнил задание, но без былого усердия. Бёрда уводили его из заповедных мест, а когда ещё будет случай туда вернуться, при его-то характере! В каждую минуту может заскрежетать ключ в замке.
     Но глухой ропот не успел перерасти в "бунт на корабле", помогла команда "свистать всех наверх!"
     — Теперь перейдём к изучению второго предмета женского белья, составляющего минимальный набор. — Поскучнее фразы, будто училка или канцелярская крыса какая, разбавляй обыденностью деликатность предмета. — Первый, имеющий сходство с таким же мужским, то есть трусы, ты уже изучил, сзади только, зато вдоль и поперёк. Заметил, что снизу они прилегают к телу плотнее плавок у мужчин, по понятным причинам.
     Крохотная пауза. Нет, ничем не показывает, что понял её хитрый намёк, что зашёл дальше, чем дозволялось. Не хохотнул, не стал извиняться. Если бы так, она бы призадумалась, идти ли дальше. А сейчас решила — чего там, пошли! Отступления на "закрепление пройденного" сильно успокаивали совесть, снимали чувство вины, активизировавшееся посещением заповедных мест. Если что — она не гнала!
     — Этот второй предмет, вызывающий наибольший интерес у парней, — лилась "экскурсоводная" речь, — называется лифчик, или бюстгальтер. Как мы будем дальше его называть? — не упустила она случай притормозить.
     — А какая разница?
     Сопит уже, наверное, нечасто женщины с ним о своём, о женском разговаривают, не обходя острых углов, называя вещи своими именами, да ещё спрашивая его мнение — какое из имён более своё.
     — Ну, одно — русское слов, второе пришло из немецкого. А так синонимы.
     — Но почему два?
     Тоже не хочет спешить, желает сначала привыкнуть к тому, что слова открыто говорятся. Молодец! Я тоже.
     — Дело в том, — стала Ева излагать то, что успела услышать в своё время от Киры, — что лифчики пришли к нам из стран мусульманского Востока, где они с незапамятных времён вместе с шароварами были верхней одеждой женщин. Оригинальное восточное слово не пришлось к русскому языку, использовали уменьшительное от известного "лиф" — то есть верхней, над поясом, части платья. А бюстгальтер произошёл от распада на части корсета, бытовавшего в Западной Европе. Слово для обозначения верхней части произвели от слов "бюст" и "держатель" — "гальтер", а как ещё? То есть это по смыслу своему нижняя функциональная одежда, а не верхняя покрывающая. Но это всё различия исторические, а сейчас эти слова синонимы.
     — А ты сама как называешь?
     — Ну, обычно — "лифчик", а когда хочу поторжественнее, поофициальнее, то, конечно, "бюстгальтер".
     — А у бикини как лучше называть?
     — У бикини? — Ева быстро нашлась. — Только "лифчик", потому что это тогда верхняя одежда, и пока плаваешь, хоть на животе, хоть на спине, бюст поддерживать не надо.
     — Тогда давай и мы… лиф-чик… пусть это будет верхней одеждой.
     — Хорошо, давай.
     — Так на тебе лифчик?
     Она чуть было не прыснула, но вовремя догадалась, что наивный вопрос означает: "Так то, что на тебе, называется лифчиком?" К тому же он первый раз произнёс это слово твёрдо, не заикаясь.
     Вместо банального "да" Ева ответила на вопрос: "А ты что, летом носишь лифчик?"
     — Да, летом многие девушки не носят лифчиков, надевают одни топики, но я ношу. И сейчас на мне именно он. Нижний, неказистый, белый. Видишь светлое пятно на уровне груди?
     — Что-то такое… А почему не носят?
     Что же, хочет выяснить как можно больше, пока есть возможность. Чем-то и при друзьях щегольнёт, а пока, небось, краснеет в темноте.
     — Ну, у нас пока не мусульманский Восток, чтобы в одних лифчиках щеголять — не на пляже, я имею в виду. Нужно что-то подлиннее, хотя бы чуточку. А под это "подлиннее", ну, топик или маечку, многие считают жарким и лишним что-то пододевать. Там, в этих топиках, такая полочка устроена, что можно обойтись и без лифчика. Присмотрись к окружающим девушкам, и ты это заметишь.
     — А тебе не жарко?
     Похоже, в детстве он был завзятым "почемучкой", а сейчас вот наступил всплеск этого занятия.
     — Я же здесь работаю. Отрабатываю. Должна ходить в казённом халате, а под него лифчик вынь да положь. Халат — это не топик с полочкой, ничего такого там нет.
     — А трусики девочки летом тоже не все носят?
     Нет, пора переходить к занятиям на живой натуре!
     — Не знаю, канты не всегда проступают, спрашивай сам, у кого интересно. А теперь давай руки вот сюда. Лифчик состоит из задней планки с застёжкой, двух бретелек через плечи и передних чашечек. Да ты не только пальцами води, то попробуй растянуть, оцени эластичность. Бретельки попробуй подтянуть вверх, ощути, что они держат. Смелее, смелее!
     Она схитрила — положила руки на чашки и стала давить вниз, когда парень отпустил бретельки. А иначе их на место не вернёшь. Ну и груди у неё, если судить по этом "ныркам"!
     — Так, погоди, повернусь передом. Положи пальчики на бретельки и веди вниз. Чувствуешь, началось расширение? Это они переходят в чашки. Ощупай, не бойся, только не мни.
     Со сладким чувством замирания в груди ощущала она возню чужих пальцев в своём "заповеднике", пусть и прикрытом.
     — Схватил форму — и прослеживай, как чашки по бокам переходят в поперечную планку, промерь на пальцах, как далеко от подмышек. Представь в уме, как это выглядит. Попробуй оттянуть от кожи, только не стреляй. Проявляй инициативу, ты же парень!
     Что же тут произошло?
     Сначала Еве показалось, что он опять полез ей на перёд — в рамках "ненаказуемой инициативы". Да нет, обеими руками возится сзади, потягивает планку, ощупывает застёжку. Кто же впереди у неё балует? Неужели… её собственные… груди?
     Они. Видать, очень уж похода была возня впереди на дело рук… ручек младенца, такая же хаотическая, нисколько не эротическая, безо всякого желания возбудить. И бюст откликнулся. Мгновенно наполниться молоком он не мог, но всё то, что отвечало за доставку содержимого в детский ротик, стало приходить в боевую готовность. Напряглись, стали подниматься, выпячиваться молочные железы, прямо на глазах. Это с её-то нулевым размером! Похоже, он уже не нулевой, ибо чашки подались вперёд, а бретельки спереди почти перестали прилегать к коже, они будто косые канаты, удерживающие полные ветра паруса. И ещё точечные ощущения зародились на "острие атак", похоже, проснулись соски. Стали разворачиваться, округляться, наливаться цветом…
     Очень непривычные ощущения, очень. И подталкивающие к мысли, что она сама должна что-то сделать, чтобы пройти по всей гамме чувств до логического конца. Попросту говоря, хотелось чесаться, массировать, сдавливать железы, раз уж нельзя приложить к соскам младенца. Но шила в мешке не утаишь, пока этот рядом сопит. Вот пусть он и поможет, раз сумел расшевелить!
     — Ну что же ты не проявляешь инициативу? Всё тебе подскажи, на мысль наведи. Вот посередине застёжка. Попробуй расстегнуть её, снова застегнуть, поиграть.
     — В темноте?
     — Непонятливый какой! Она же сзади, застёжка, значит, застёгивается не на глазах, и к тому же вывернутыми назад руками. А у тебя руки в порядке, вот и давай.
     Возня, потом — щелчок. Выпустил от неожиданности концы, бюст ощутил свободу. Нашарил на спине, стал подтягивать, тянуть туда-сюда. Будто вожжи лошадиные тянул.
     И ещё больше расшевелил спящих до того красавиц. Ева почуяла, как из её тела, напрягая чуть не до лопанья кожу, выворачиваются молочные железы. Будто невидимая рука их ведёт вперёд, а ведь это собственные грудные мышцы! Откуда же у меня столько плоти?
     А этот всё возится с застёжкой, не сходятся концы с концами. Не догадался бы о чём.
     — Погодь. — Тяжёлый вздох. — Отпусти концы. — Ещё вздох.
     И вот тут Ева испытала впервые ощущение, которое тщетно потом пыталась повторить — ощущение баланса ягодиц и бюста. Этого не передать, в это можно только поверить. У кого большой бюст, у тех он рос, разумеется, постепенно, и девочка-девушка медленно вплывала в этот баланс, либо оставаясь в нём, и, значит, не замечая, как не замечаем мы воздух. Либо — выплывала в обратную сторону, если бюст в итоге перевешивал ягодицы. Память о былом заставляла таких девиц заниматься спортом, накачивать ягодицы, утяжеляя их, укрепляя и бёдра, но если и удавалось чего достичь, так тоже постепенно. Дух не захватывало.
     А у Евы словно за считанные секунды выросли груди и уравновесили ягодицы. Весомо, грубо, зримо она это почувствовала. Такое не каждой даётся.
     Парень же вдруг сильно ощутил на себе плавки, мешающие свободе тела. Те же почти ощущения, что тогда, в скаутском лагере.
     В домике тогда собралась дюжина мальчишек примерно одного возраста, класса шестого-седьмого. И вот, неумело разбирая свой "тряпочный" багаж, они разговорились и обнаружили, что дома им не дают спать в плавках — только в пижамчиках.
     Одним запрещали домашние прямо, открытым текстом, другим просто не советовали. У третьих просто, без слов, контролировали гардероб, а четвёртом эту мысль внушали исподволь, как о мытье рук и смене носков.
     Из такого всеобщего неодобрения вырос большой запретный плод. А он, как известно, сладок. Захотелось надкусить хотя бы. И ситуация как нельзя более подходит. Никакого над тобой контроля, никакой опеки.
     Попробовали. Дружно, скопом.
     Разницы не заметил, прохрапел до утра, всего один — из тех, кому пижаму подсовывали исподволь. Ему что одно, что другое. А может, просто не созрел ещё, низ вёл себя по-девочкиному. В общем, спал на зависть другим, да и всё тут.
     Остальные в разной мере нарушили сон. Кто ощущал грубую ломку привычки, кто страшился, что вот придут и застукают — хотя и некому было, беспричинный это страх. И неконтролируемый. Что тут поделаешь? Только наступление утра оправдывает надетые на страшащихся плавок — на ручку, мол, собрался.
     А некоторые сообщили, что всё у них там напряглось, вспухло. Будто шарик воздухом надули, и ощущения новые. Хотя особых неудобств не было, новые ощущения сон ломали. Лежали с закрытыми глазами, в полузабытье впадали.
     Одному, впрочем, мешало не только это. А может, он лучше других прислушивался к себе, мог выразить развёрнуто свои ощущения, переживания. И сделал акцент на новизне ощущений в интересном месте мальчикового тела, на неизбежном ожидании того, что вот-вот они станут ещё интереснее. Что-то неиспытанное случится. Разве тут уснёшь! Простое мальчишеское любопытство не даст.
     Посовещавшись, решили так или иначе научиться засыпать и спать до утра в плавках. Спортивный интерес появился в этом. А новые ощущения пускай им в сон проникают, а если они того заслуживают — хозяин проснётся уж.
     И началось настойчивое овладение новым умением. Знаниями в школе так не овладевали, как этим.
     Многие одолжили плавки попросторнее у своих более крупных соседей. Сами крупные на первое время стали своё ночное бельишко приспускать, а привыкши — подтягивать на прежнее место. Кто-то засыпал с аутогенной тренировкой, внушая себе, что он в привычном ночном. Некоторые в медпункте всеми правдами и неправдами раздобыли успокоительную настойку. Было и чистое упорство, стремление превозмочь себя. Не посплю ночку-другую, так потом сон с ног свалит, мелочам мешать себе не позволит.
     Медленно, со скрипом, по бессонница стала отступать. Правда, обнаружились неожиданности.
     Двое, дезориентированные глушением позывов от низа, обдулись в первую же ночь, которую им удалось проспать от отбоя до подъёма. Позор-то какой! Хорошо ещё, что на ужине поили мало, стакан компота всего. Тут уж ночные плавки отпали сами собой. Восстановить бы рефлекс в мягких трусиках!
     У других плавки тоже стали мокрыми, но по другой причине. К утру заскорузли, не отдерёшь их от интимных мест. Тут уж смотри, кайфуешь ли ты во сне или как. Если да, по позаботься о переодевании утором, ликвидации следов. Воспитательницы к ним заходили иногда, проверить, чисто ли, порядок поддерживают? Освой профессию прачки, не к девчонкам же обращаться. Впрочем, это двусмысленно звучит…
     Один мальчик интуитивно выбрал для сна удобную позу на спине: ноги слегка разведены, под коленками валик из запасной простыни, голова без подушки и даже немного назад запрокинута, руки раскинуты, но через край не свешиваются. В таком положении тело у него сильно расслаблялось, словно сникая, уменьшаясь в объёме, что всякая одежда "пропадала" и наступал хороший сон. Но стоило во сне позу эту нарушить, как в сновидения вплывал давно знакомый мотив полного мочевого пузыря. Парень с трудом просыпался и обнаруживал, что вздулся у него отнюдь не пузырь и что не "по-маленькому" ему хочется, а… ну, скажем, "по-минималенькому", если по объёму, и"по-великому", если по ощущениям. В пижаме же способ засыпания был стопроцентным, дома только так и стал спать.
     Кто-то просто спал, но похуже обычного, а извергал редко, раз в неделю или дней десять. Направление снов сменилось, многие усилили или обрели интерес к девочкам. Впрочем, ни во что серьёзное это не выливалось, "мужские" разговоры, подсматривание, фантазии.
     Если спящий во сне метался, вскрикивал, мешал спать соседу, тот знал, на что вспухшее надо нажать основанием ладони, чтобы наступила влажная разрядка, на лицо снизошло блаженное выражение, вскрики сменились дыханием кайфующего, наступило успокоение. Мальчишеская взаимовыручка, не более.
     Тут подфартило в тренировке. Выдали мальчишкам для учебных тревог противогазы. И кому-то пришла в голову мысль, приучить себя спать с обтянутой резиной головой. То есть отвыкнуть от привычки засыпать непременно с головой свободной и свободой разбросанного под одеялом тела, не обращать внимания на стеснения, голова то или таз. Без боли, конечно, без большого дискомфорта. В общем, в чём весь день проходить ништяк, в том и в ночь уходить — конечно, реально весь день в этом не ходя.
     Коробки, естественно, отвинтили. Клапаны вот не сумели, а выдирать не решились, пришлось привыкать и к слабому стеснению дыхания, и к щелчкам. А дыхание-то во сне пореже будет и поглубже. Выдохнет парень, долгая пауза тишины, вдохнёт поглубже — и тут щёлк! — резвый выдох и срабатывает клапан. Просыпаешься в какой-то тревоге, что такое, не поймёшь. И голова будто в мешок сунута. Это всё равно как нога при засыпании мышцами расслабится, дёрнет, из сна вырвет.
     Не все, но привыкли. Некоторые даже стали отваживаться полуприворачивать коробки — но только когда в сон так клонит, что всё отдашь, лишь бы голову на подушку. Только тогда и закемаришь с шансом провалиться в обычный сон. Он у дыханием стеснённых тяжеловат, что-то грудь всё время давит, даже вроде как кошмар подступает. Но кошмар — это тоже приключения какие-никакие, день прозой проживёшь — ну, и ночью остроты добираешь. Рановато пока это делать через девчонок, да и не все отважатся. А вот резина на голове, плавки на тазе, связанные руки (так тоже засыпать учились) — в самый раз пока.
     Конечно, жизнь в лагере не сводилась к ночным шалостям, дни проходили не менее интересно. Однако лишняя добавка перцу никогда не помешает. И выбор теперь есть, как спать: как дома или по-новому. По секрету скажем, что открыт был и третий вариант — в чём мать родила. Особенно кто описывался.
     Кстати, у скаутов в лагере был курс-тренинг "Поведение в плену". Кто их может пленить, где, зачем — покрыто мраком, но кое-чему полезному учили, в том числе и выживанию среди дикой природы. Говорилось, в частности, об умении расслабляться и отдыхать в любой ситуации, чтобы затем в бодром духе ловить шансы на побег, освобождение. В том числе — связанным по рукам и ногам, с кляпом даже во рту, замотанным в ковёр, в наручниках и иже с ними. Кое-какие проводили учения, а больше советовали упражняться самим, по ночам.
     Инструктор, кстати, был молоток. Вот что он выделывал.
     Смастерил себе пару наручников и ножных кандалов — проволока, резина, железяки какие-то. Главное, в наручники влез, вертухнул руками — и они будто защёлкнуты по-настоящему. Надоело — вертухнул в обратную сторону и сымай. Кстати, внутренний обвод был замшей отделан, чтоб сильной боли не причинял.
     А в месте соединения парных частей был проточен полукруг такой, по диаметру тонкой металлической трубки, что у него в квартире турником служила. Висели на ней "браслеты" чтоб.
     Турник этот пришлось снизить примерно до метра от пола — только гномам и крутиться. Но послужить ему предстояло по-иному.
     Семён (не буду уж по отчеству, раз такими делами балуется) пододвигал табуретку, вешал на трубу кандалы, становился на табуретку коленками, поднимал ступни выше трубы и, изгибаясь не знай как, вдевал ноги и закреплял в щиколотках. Труба при этом шла не между коленями, а выше и сбоку.
     Держась руками за трубу над головой, он перебирал ими и распростирался в висячем положении, провисал под ней, одну руку закидывал назад и нащупывал наручники, нырял в одно кольцо и умудрялся как-то зацепиться за трубу, чтоб смочь оторвать вторую руку, занести её назад и сунуть во второе кольцо. Отпускал зажим, наручники ехали, выворачивая немножко руки, тело славно провисало и прогибалось, будто на дыбе. Оставалось движением запястьев зафиксировать кольца. Всё, закован и распят!
     В таком положении, несмотря на неприятные, мягко говоря, ощущения, Семён норовил остаться подольше: пять минут, десять, полчаса, час, три часа. И даже дошёл до того, что смог так и засыпать, причём на целую ночь. Конечно, сон не из крепких и освежающих, но вполне сносный и в чём-то даже пикантный. Когда спишь на животе, кровать давит на сердце, а тут вот тело в свободной висе. Договоришься с запястьями-щиколотками, чтоб не тревожили — и спи-лети себе за здоровье.
     После такой тренировки в любом плену закемаришь за милую душу.
     Так вот, советовал он тренироваться самостоятельно, но к этому времени мальчишки уже вовсю спали в плавках, хотя вряд ли в плену им это светило. Спящий пленный — идеальный пленный, его ни кормить, ни особо сторожить не надо, чего же сну этому мешать. Проблемы создаёт хорошо выспавшийся пленный.
     И вот теперь плавки Гелика разбухали, как и тогда…

     Ева уже устала сдерживаться и задыхаться, отбросила робость и не стеснялась дышать тяжело, как дышится, не боялась, что спросит он, ведь стоят оба.
     — Вот что. Подсунь-ка ладони подмышками, вперёд проведи и поднимай наверх.
     Он в точности выполнил указание, только в самом конце поняв, что облапливает женскую грудь.
     — Э-э, но это же…
     — Не сразу, не резко! Ощути пальчиками, где под кожей начинаются железы. Нащупал? Теперь охватывай целиком, в обе горсти, только соски не царапай. Чего краснеешь? — хотя увидеть она не могла. — Соски и у тебя есть, только малюсенькие и сморщенные, лифчика не требующие.
     — Эх, а я его сдвинул вверх.
     — И правильно, его ты уже щупал. Теперь обладошивай в натуре. Оцени мягкость, ни волоска у женщин на груди, не то что у вас!
     Грудь кричала: правильно, что пустила козла в огород, именно эти ручки меня расшевелили, пусть они и повозятся тут ещё, раз уж губки не могут, да и молока нет. Чтобы показать, что не против, если он побалуется ещё, Ева продолжала говорить:
     — Понял, что такое женская грудь? Я тебе даю пощупать не баловства ради, а чтобы ты знал, что тут у девчонок, не впуривался бы взглядом, не искал жадно ложбинку… да, вот она, между ними, ты правильно нащупал… то есть дошёл с обеих сторон до центра. А то есть ведь и такие, которые жадно высматривают даже проступающие бретельки, аж прижигают спину, что-то себе фантазируют. А ты — знай, каково это. Различаются у девушек только размеры, ну, ещё формой иногда. С одной стороны — здорово, с другой — ничего особенного, глаза не стоит косить. Девушки любят, когда им смотрят в глаза прямо, не скашивают куда. Если будет соблазн скосить, то вспомни вот эти свои ощущения и тебе будет довольно. Ну, наигрался? Застёгивай тогда.
     За эти полминуты-минуту она прошла цикл полного грудного удовлетворения, но сдерживала себя, старалась говорить ровным спокойным голосом. Но с удовольствием охала бы и ахала, мычала и, дойдя до ручки — визжала. Но и так хорошо на первый раз.
     Пока он возился, подбирая концы застёжки, она помассировала себе перёд, убедилась, что он "отработал" и уже пришёл в норму.
     — Застёгивай!
     Он застегнул, хоть и не сразу. Похоже, на ощупь у неё была грудь размера эдак второго-третьего, а сейчас снова всё нулём.
     Снаружи не доносилось ни звука. А ведь осталось только одно место, и о-очень заповедное…
     — Ну вот, дружок, изучил ты девочку, как и хотел. Вёл себя хорошо, молодец. И поскольку не хулиганил, не хитрил, зайдём мы с тобой в одно место напоследок. Куда обычно напоследок заходят?
     — В туалет.
     — Именно. Туалеты у мальчиков и девочек разные. Ты никогда в женский не совался?
     — Что ты!
     — Значит, имеешь право кое-что узнать сейчас. Ну, "по большому" сзади никаких отличий нет, ты это место прощупывал через трусы, когда попу мне гладил. Щупал-щупал, не отпирайся, возвращаться не будем. А вот спереди, "по маленькому", отличия есть. Хвастался в детстве перед девочками, что стену опИсать можешь, а они нет?
     — Ну… бывало, но это такие задаваки, а после этого сразу угомонивались. Мне мальчишки подсказали, что говорить. Но не видел ничего.
     — А трусики у девочек высматривал? Только честно.
     — Ещё как!
     — Хотел узнать, что там у них, почему стену не могут? Давай сюда руку. Клади ладонь на пупок. Я сейчас спущу трусы, а ты не спеша проведи ладонью вниз до промежности и потом назад. Только раз, понял?
     — Ага.
     — Пошёл!
     Чувство реальности как-то померкло, мальчишеская рука пошла по самому интимному её месту. Впрочем, при беглом проведении ладонью волосы, слежавшиеся под трусами, должны скрыть мелкие детали.
     Свои ладони они расположила у паховых складок и вовремя подогнула дошедшие до них пальчики, да так ловко, что средний палец глубоко ушёл в промежность — чуть не до заднего прохода.
     Обратно проводила руку до пупка, сняла её с живота и натянула трусы, держащиеся на разведённых коленях.
     — Ну что?
     — Ничего нет! — раздалось удивлённое.
     — Как это ничего? — аж обиделась ощупанная. — А волосы? Ты что, их не ощутил?
     — Так волосы и у нас есть, подумаешь — волосы! Я думал, что…
     — А вот это неважно, что ты думал. Я от тебя ничего не прятала, всё ты пощупал, аж до заднего прохода дошёл. Теперь знаешь, почему на девушках и трусы ладно сидят, и купальники, и джинсы. А что стену мы не можем облить — разве это важно? Ну, наберу мочу в бутылку и оболью. Зато мне эту "бутылку" не надо всё время с собой носить, трусы отягощать. Главное — тебе не надо высматривать у девочек между ног, гадать, фантазировать. Всё меня ты изучил, как только можно в темноте. Желаю поскорее обзавестись своей девушкой — на свету чтоб ласкать.
     Он посопел
     — Всё?
     — А тебе мало? Погоди, оденусь, обниму уж тебя напоследок и поцелую. А ты пока не скучай, а попробуй, можно ли открыть замок изнутри. Только не насилуй, шкаф старый, ещё развалится.
     Она отошла, присела и стала искать свою одежду. Ага, вот куда упала. Довольно быстро натянула и застегнула юбку, с топиком пришлось повозиться подольше — где перёд-зад, лицо-изнанка. Наконец верх тоже обрёл приличный вид.
     Парень возился с замком, шумно царапал.
     — Перочинного ножа нет? Раньше мужчины такие ножи носили.
     — Нет у меня.
     — Ладно, судя по времени, скоро должна прийти Прасковья Анисимовна, а перед ней — твой друг. Давай пока покажу, как обниматься.
     Они сошлись в объятьях. Этому его учить не пришлось, обнимал, должно быть, родителей. Не оценил, небось, что в его жёсткую грудь я свою мягкую впуриваю, ну да ладно.
     Попыталась найти его губы, и нашла, но он только чмокнул и отстранился. Понял, верно, что долгий поцелуй взасос может ко многому привести. Или же не умел вовсе.
     Внезапно Ева ощутила острое разочарование. Ей так захотелось, чтобы обнимал её настоящий парень, а не тюфяк какой, слюнтяй, ребёнок. Наверное, поэтому она забыла, что должна обеспечивать устойчивость, обмякла будто бы в сильных руках, и вдруг покачнулась, повалилась.
     — Блин!
     Падая, он сильно дёрнул ногой. Раздался треск, и нижняя фанерка створки двери вылетела наружу. В пролом брызнул свет.
     — А-а!
     Ева едва успела отшатнуться, как парень перевернулся вниз лицом.
     — Чего орёшь?
     Она встала, даже отряхнулась. Мужская фигура лежала почти параллельно двери. Немой уговор — лиц друг друга не видеть. Ева взяла парня за ноги и стала ориентировать к двери головой.
     — Перебирай руками, двигайся к двери. Пролезай, пролезай в пролом.
     И изо всех сил стала давить на ноги.
     Да, это единственный способ разойтись инкогнито при нарушенной темноте.
     По её расчётам, наружу должны были вылезти её руки, когда снаружи послышались голоса:
     — Помоги мне выбраться!
     — А ты зачем лезешь? Сейчас отомкну. Зачем дверь сломал? Припекло, что ли? Кусалась она? Я же предупреждал!
     — Да нет, классно было. Ногой случайно ударил. Да помоги же, чёрт!
     Раздался скрежет ключа в замке, а потом треск и скрежет — дверца своим изломом проехалась по спине пластуна, порвав рубашку.
     Ева из последних сил выпихнула из шкафа ноги.
     — А-а-а!
     — Чего орёшь? — спросил сообщник. — Прасковья на подходе. Засекут нас.
     — Давай в окно.
     — Давай!
     — Только встать помоги.
     — Да скорее же! Идёт!
     Короткая возня, и всё стихло.
     Ева обернулась. Да, дверцу изуродовали. Вышла из шкафа, подобрала оторванную доску с клочками одежды.
     Вошла Прасковья Анисимовна.
     — А где Ева?
     — Как — где? Это же я и есть, Ева, я, Прасковья Анисимовна!
     — Ох, извини, не признала тебя сразу. Стой, — она повернула девичье лицо к свету, — ты какой-то другой стала, что ли. Или мерещится мне? Совсем старая стала. Слушай, у тебя грудь какого размера?
     — Нулевого. — Неужели заметно?
     — Будешь покупать, возьми первый, вот тебе мой совет. Пора уже.
     — Я м сама вижу. Отпустите на часок пораньше, Прасковья Анисимовна?
     — О чём речь! А что это со шкафом? Ах ты, господи, беда какая!
     И Еве пришлось что-то соврать.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"