|
|
||
Угадайте, кто расписал фломастером тело ученицы в школьном туалете после уроков! | ||
Слово "боди" знакомо мне было. Так мама называла бельё типа сплошного купальника, которое она пододевала, когда хотела казаться стройнее. Ну, я-то и так стройная, а пододевать что-то, охватывающее всё тело, мне казалось глупостью, пережитком старины. Порой в школе, когда физра в спортзале затягивалась, и надо было быстро переодеться, чтобы не опоздать на следующий урок, я (и многие девчонки) надевала школьное платье прямо на гимнастический купальник. Не фонтан. Распаренное тело остывает, и материя прямо-таки влипает в него, жутко чешется по всему телу, а уж если захочется в туалет, то там хоть совсем раздевайся. А добавишь "арт" - и это уже совсем другое, это возюканье фломастером по человечьей коже. Подружка моя в полной мере на своей шкуре это испытала.
Это было, если не соврать, в разгар весны. Прихожу я к ней в гости, а она собирает негодные вещи к выбрасыванию. Среди них и школьное платье, что совсем недавно носила, да вот новое купили. Мама сочла, что в старом у подросшей дочки слишком уж обтянута грудь (ну, грудки), а вслух сказала, что совсем истрепался воротник. Знаете, такие беленькие кружевные воротнички округ девичьей шеи? И подольчик стал коротковат. Воротничок-то можно заменить, а вот подол не наставишь, обновку покупаем, значит.
- Тебе не подойдёт? - с тоскливой надеждой спрашивает Лиза. - Жалко выбрасывать.
Разглядываю вещь, вскинув её на вытянутых руках и поворачивая так-сяк, как взрослые делают, прикидываюсь бывалой, и по-бывалому хмурюсь. Или щурюсь. М-да, воротничок и вправду в плачевном состоянии (вот почему она в последнее время шейный платок повязывала!), но в остальном вещь добротная, очень мало изношенная. Аккуратистка у меня Лиза! Подол... ну, может, и высунулись из него подросшие ножки, но ведь в школе девочке замечаний не делали, нет? Значит, можно бы и поносить ещё чуток. Главное - платье на теле не лопается, а если и обтягивает лишку, так только в некоторых же местах. И приятно глазу.
- А если заменить воротник? - спрашиваю деловито, встряхивая платье.
- Это к портнихе нести надо, и вообще... Надоел мне "ошейник"! - Как я её понимаю... - У нового платья хоть крохотный, но вырез.
Крохотный, да. Это я в школе уже видела на ней. Открывает ямочку под подбородком, и не больше. Шея свободна, а об остальном думать ещё рано.
Складываю платье и, как "бывалая", должна выдать какой-то ценный совет. Но вот какой? И вдруг меня осеняет мысль.
- Лиза! - громко шепчу, подчёркивая оригинальность. - А давай отчекрыжим его к чёртовой матери!
- Но у меня же нет замены...
- И не надо! Отчекрыжим и сделаем вырез, настоящий, понимаешь, вырез, а не "одно слово", как в твоём новом. Тесьмой кружевной обошьём. Тесьма-то у тебя есть?
- Есть, есть! - радостно подтверждает она, и этим как бы соглашается с идеей целиком.
- Тащи. Всё тащи! Твои когда возвращаются? Ну, успеем.
Хозяйка приносит большие портняжные ножницы, швейные принадлежности, и мы с ней начинаем заниматься самым что ни на есть женским делом, к тому же очень простым на первый взгляд.
Очень скоро, среди сопения и вздохов, начинает происходить то, что у моего папы с усами. Когда они отрастают, он сперва пытается подравнять их сам, перед зеркалом. Щёлк слева - кривовато, щёлк справа - косовато, ещё щёлк-щёлк - несимметрично. Кромсает, ругаясь про себя, до опасного предела, потом, вздохнув и ругнувшись вслух, зовёт маму. Под её умелыми руками получаются симпатичные и, главное, совершенно симметричные усики.
- Я же просил усы!
- Надо было просить с самого начала, а то так обкорнался, хоть налысо губу обривай.
Да, усы можно, в крайнем случае, сбрить совсем, а, "корная" вырез, надо вовремя остановиться. Тем более что мы и сзади решили четырёхугольник вырезать, чтоб своего рода симметрия была. Или, скорее, уравновешенность.
Щёлкали ножницами, щёлкали, по миллиметру срезали, боялись подумать, что уже не исправишь ("укоротишь - не воротишь", "семь раз отмерь..."). Наконец, решили остаточную кривизну подправить нашиваемой тесьмой. Тут у нас получилось. Хотя настоящая портниха, должно быть, с первого же взгляда разберёт, что шили дилетантки.
Лиза надела то, что у нас вышло, я ей всё там оправила и проводила к зеркалу в прихожей. Она погляделась, я её оглядела, сделала несколько фоток на смартфон с разных сторон, ей показала. Всесторонняя такая примерочка. И сошлись мы на том, что для девочки-девушки нашего с ней возраста такое платьице очень даже ничего, но для школы, повседневной носки - чересчур смело. Тем более что кое-кто в классе ещё носит "ошейники", и многие не носят ещё лифчики. "Белой вороной" Лиза покажется. Вернее, белокожей, с вырезами-то.
Расстались на том, что Лиза сама решит, надевать ли ей подновлённое платье. С утра, на свежую голову, примерит и тогда уже примет решение. То есть я и жестом не покажу, что вот, мол, столько трудилась, а ты побрезговала надевать. Важен ведь не объём труда, а его результаты. Качество сделанного.
А подружка, ложась спать, передоверила будущее утреннее решение своему бельевому гардеробу. Если поутру найдутся в нём такие трусы и лифчик, чтоб не проступали и не высовывался, то пойдёт и в школу в таком платье. Каким бы оно ни казалось с точки зрения школьной морали.
И нашлось-таки такое бельишко! Правда, трусы после сидения на жёсткой парте прокантовывались, а лифчик иногда начинал белеть по краю выреза, даже бретелька через плечо показывалась, но, поскольку это выявилось уже потом, то "не считова". Утром перед зеркалом нормалёк - и лети, девочка, в свою школу без заморочек.
Как реагировали девчонки, промолчу. Но на первом же уроке модница получила замечание от нашей русачки Дарьи Львовны - женщины уже в годах, разведённой и одинокой (слухи ходили, ничего, что пересказываю?). Ну, не на самом уроке, а деликатно - попросила остаться, якобы чтобы отметку в дневник выставить каллиграфическим почерком, а уж заодно... Ну, мнение своё высказать о декольте (платье на попе ученица успела одёрнуть, чтобы "протекторы" трусов не пропечатывались). К попе не придерёшься.
И одна деталь - отметка-то была не из высоких. Лиза вправе была подозревать, что снизили за "форму одежды", как бывало только в самых младших классах. Обидно.
После уроков тащит меня подружка в туалет - выплакаться. А может, поругать - добрая половина "декольте" сошла с лезвий моих ножниц. Но, так или иначе, а прежде надо свои дела сделать, всё, накопившееся за шесть долгих уроков, слить. Сделали, выходим из кабинок, я уже готовлюсь сочувствовать - и вдруг видим, что у окна стоит Дарья Львовна и очень неумело обращается со смартфоном. Никого больше нет. Пожалуй, удобный случай кое-что выяснить.
Лиза сжимает мою руку, мол, вот посмотри, что сейчас будет, и идёт твёрдыми, решительными шагами к ничего не подозревающему педагогу. Я, кстати, это и за собой замечала. Идёшь в туалет какая-то вялая, усталая, расслабленная (кроме сфинктера), а пописаешь - и повеселела, взбодрилась, что-то сделать хочется, хотя бы подпрыгнуть. Или отважиться на откровенный разговор, о котором с полным пузырём и подумать-то страшно.
- Дарья Львовна! Вот вы мне сказали, что платье у меня не школьное, вырезы слишком глубокие. Но мне после вас ни одна учительница больше замечаний не сделала. Значит, вы были непра... - И тут решимость её покидает, "сдувается" моя Лизанька и начинает переходить на другие рельсы: - У вас, стало быть, самые строгие требования. Не могли бы вы объяснить, какое платье школьное, а какое - нет, где граница? Какие вырезы допустимы, длина какая должна быть?
Учительница, оторвавшись от пискнувшего мобильника, слегка оторопела от такой напористости.
- Что ж, ты сама не знаешь, что ли? Посмотри на себя! Нет, ты погляди на себя! - перешла она в наступление.
- Спасибо, я уже гляделась в зеркало перед выходом. И все девчонки говорят, что нормалёк.
- Ну и выражаются твои девчонки, словно и не учила я их великому и могучему. Да у тебя же, прости господи, бюстгальтер в вырез выглядывает! И это, по-вашему, по-молодёжному - "нормалёк"?!
- Бюстгальтер - дело поправимое, Дарья Львовна! Подберу другой, с прозрачными лямочками и чашечками поменьше, вот и будет незаметненько. Нет, вы скажите конкретно, докуда можно, а от этого места уже нельзя дальше. А лучше - покажите.
После недолгого препирательства учительница всё же провела пальцем линию по голой коже на груди, стараясь не касаться оной. А на спине? Там ведь тоже вырез низковат. Тут уж пришлось, воленс-ноленс, касаться пальцем молодой девичьей кожицы, даже скрести слегка, чтоб понятнее было.
- Поняла?
- Поняла, но скоро забуду. Хорошо бы зафиксировать как-то. И вы чтоб потом точку зрения... ну, линию зрения не меняли, мало ли что. Всё-таки, это недешёвое удовольствие - новое платье шить. - О том, что оно уже имеется, и не шитое на заказ, а купленное в магазине готового платья, умолчала.
- Как же я тебе зафиксирую?
- Ну, нарисуйте фигуру на бумаге и проведите линии, где кончается школьное платье и начинается нешкольное.
- Ой, девочки, вот не умею я рисовать. Огурцы с ручками-ножками выходят одни. И ты обидишься, и толку не будет.
- А на готовом рисунке покажете?
- На готовом покажу. Где он у тебя?
Лиза полезла в портфель. На уроках мы с ней, пряча под партой, разглядывали два журнала мод, разных весьма, потом по звонку сунули в портфели, не разбирая, где какой. И сейчас, лишь показался краешек, я поняла - не тот! Мой черёд сжимать подружке руку. Там - полупрозрачные купальники, мини-бикини и... ну, для учительницы это объединяется понятием "чёрт знает что". Да и нет логики на полуголых девицах показывать границы приличия - если журнальчик у тебя вообще не отберут, и хорошо ещё, что в учительской не покажут. Тот, где платья длинные и "невестинские", значит, у меня.
- Ой, извините, Дарья Львовна, сейчас вот она достанет.
Невесты - к этому не придерётся ни одна учительница, понимающе улыбнётся даже, хотя и совсем "нешкольные" на них платья. Лезу в портфель. Но прежде чем ладонь ощущает глянец обложки журнала, пальцы натыкаются на что-то твёрдое, продолговатое и машинально сжимают его. Фломастер. Толстый и, как потом окажется, чёрный фломастер.
Как тут в голову не стукнуть мыслишке!
- Дарья Львовна, кхе-кхе, у меня, к сожалению, тоже нет подходящего изображения. Зато есть вот - фломастер. Может, вы прямо по коже и покажете, как нужно? А она потом плащик накинет и до дома дойдёт, а дома я с линий мерку сниму. И закажем ей приличное, сугубо школьное платье. А?
Учительница испуганно поглядела на толстый цилиндр, вещь в женском туалете "нон грата". Что ж я его стоймя-то подаю, словно... Надо горизонтально, лёжа на ладошке, словно на подносике. Ага, так берёт.
- Не знаю, девочки, прилично ли будет - прямо по коже...
- Вы же как раз приличие обозначите, Дарья Львовна. Смелее, пожалуйста.
Гляжу на подружку и смелости не замечаю что-то. Острым фетром по коже - это, мягко говоря, непривычно, а тут ещё человек неумелый, ещё раздерёт тебе кожицу. Пока Лиза не свосьмерила, хватаю её за плечи и разворачиваю спиной. Там тоже надо провести границу, а самого инструмента и процесса не видно. А когда почует боль, поздно будет. Одна линия, это что - ширк-чирк, и всё. Да, в случае чего, я её за руки, за плечи схвачу и не дам уклониться.
- Смогу ли провести ровную линию? - засомневалась учительница. - После стольки уроков, так устала, а тут ещё он такой толстый...
- Так любая портниха выправит, если сволните линию, - успокаиваем её, - зубцы вырезать не будет. Нам, главное, пределы приличия видны чтоб были. Пожалуйста, а!
Она уже сняла колпачок и даже прицеливалась, но ещё колебалась. Я почуяла - надо как-то подтолкнуть, потому что Лиза ведь спиной стоит, может только ёжиться, не видит, что человек не решается. Просто повторять "пожалуйста" не годится, на уроках русского нам о вреде повторов хорошо объясняли. Вот сейчас наденет колпачок и вернёт: "Нет, не могу!" И на меня находит озарение:
- Неужели в детстве пупсиков розовых не "одевали", Дарья Львовна?
- "Одевала"! - выдыхает она и решительно проводит кончиком фломастера по Лизиной коже. Да так, что бедная девочка ёжится и с трудом сдерживается, чтобы не увильнуть, себя перебарывает. Да и я почти вплотную стою, она понимает, что не дам уйти в сторону.
Терпи, казак, атаманом будешь!
Кончик идёт уже по лопатке вверх, потому что и с боков надо уточнить, где прилично, как вдруг "модельерша" отрывает его от кожи, всматривается в линию и зачем-то оттягивает край выреза на себя.
- Он же у тебя течёт! - протягивает мне фломастер.
Ну, течёт - не течёт, а потёки делает. Не зря вчера папа не поскупился, целую бутылочную крышечку водки влил в забастовавшего "толстяка". И дело тут не в его скупости габровского разлива, а в моей забывчивости. Запросто могу забыть утром купить новый фломастер, бегя в школу. Ведь обнаружилось истощение старого перед сном только!
Перехватываю её руку, оттягивающую кружевной край от потёков, начинаю дуть на влажное. По-моему, тут больше перестраховки.
- Вот видите, девочки, дальше нельзя.
Лиза бросает на меня укоризненный взгляд. Да, вина моя... или папина... или водочная. Но спасать положение всё равно мне.
- Не отдавайте фломастер, Дарья Львовна! Сейчас она снимет платье, и вы сможете малевать, не боясь его испачкать. А высохнет быстро.
- Как - снимет? - почти испугалась учительница.
- Здесь же туалет, Дарья Львовна! Территория одного пола. И не догола же. Ну, словно девчонки платьями меняются, чтобы примерить. Помните, вы на днях наблюдали тут, но только поглядели сердито, а замечания не сделали и не запретили.
Растерянный взгляд педагога показал, что она не знает, что возразить против силы прецедента, но надо бы ещё подтолкнуть. И я говорю:
- А ещё Лиза хочет вам бельё своё показать. Чтобы доказать, что оно в полном порядке и приличии, никакая она не бесстыжая. Платье - это эпизод только. Увлеклась она, с ножницами-то. Сами, может, знаете, как трудно остановиться, когда начинаешь творить! - Это я польстила, вспомнив слухи о том, что наша русачка пишет тайком стихи, до полуночи засиживается, на уроках потом зевает.
Лично наблюдала только зевоту.
- Да уж знаю, - подтверждает она. - Давай, Лиза, только быстро. А ты, Оля, помогай нам, чтоб быстрее управиться, и вообще... посматривай. Заслоняй, если что.
Я помогла подружке снять платье... а ещё пуще помогло декольте, просто потяни вверх. Она оправила бельишко и крутнулась туда-сюда перед глазами учительницы. Побоялась покрутиться "по полной", с поднятием рук и вилянием бёдрами, ещё спросит, где научилась. А это я даже вам не скажу.
- Вот видите, какое приличное бельё. Дарья Львовна!
- Трусики могли бы быть и повыше...
- До талии?
Видела я такие трусищи - в мамином ящике комода. Да ведь она и сама их не носит! Говорит (мне, на ушко), что из-за лёгкого располнения платья носит только с поясом, и если там ещё и резинка трусов будет обвивать, то нехорошо. С блузками-юбками - тем более. Вот бикини - да, там у неё трусы до талии, да ещё с пояском, для верности. Но это когда сверху ничего больше нет.
Интересно, кстати, а как носит сама Дарья Львовна?
Я напомнила, что она сама просила побыстрее, а другие трусы для нашего возраста и не найдёшь, ибо нет спроса. Главное, по бокам таза и верхам бёдер широко, а не узко, пупок же "не считова". Не пора ли продолжить прерванную линию?
Не без неодобрительного покачивания головы перо воссоединилось с чертой и пошло домалёвывать её дальше. И вдруг водка во фломастере взбрыкнула и выкинула номер снова (или это перо её лишку выкинуло?). Огромная капля раскляксилась и начала неудержимо стекать по коже.
- Ой! - прямо по-девчачьи вскрикнула учительница и быстро оттянула от спины планку лифчика, чтобы не испачкать. Да так рьяно, что застёжка расстегнулась, и вторая половина еле поймалась. Так и держала в обеих руках, словно вожжи, и ещё хулиганистый фломастер между пальцев торчал.
- Не застёгивайте, не застёгивайте, Дарья Львовна! - тихо закричала я. - Лиза, да сними ты его совсем, не мешай человеку!
- Как можно? - удивилась "человек". - Зачем?
- Чтобы вы безо всяких "ой!" малевали, Дарья Львовна! Её накажут дома, если бельё будет чем-то непонятным испачкано. Значит, платье снимала в школе, дальше додумают и слушать ничего не будут. И ещё...
И я напомнила педагогу о случае, случившемся пару недель назад, коротенько так.
Женский туалет у нас находится в конце коридора, а в торце есть окно с очень удобным подоконником, постоянно там кто-то сидит. Мальчишки тоже, и даже больше. Там очень удобно ждать подругу, которой свои дела делать дольше, чем тебе - свои, в мужском, этажом ниже. Мы относились к этому спокойно, потому что дверь открывалась щелью от окна, и подглядеть было технически невозможно.
И вот выходит однажды из туалета Дарья Львовна, почему-то на ходу застёгиваясь. Ну, оправляя одежду, чего в классе себе никогда не позволяла. Может, поэтому на неё уставились двое мальчиков, сидевших в тот момент на подоконнике. Женщина смутилась, чуточку порозовела, словно застигнутая (застигнутая незастёгнутой, каламбур), и начала их ругать. А-а, да вы тут неспроста ошиваетесь, вы за девочками подсматриваете, не иначе, как не стыдно!
Мальчуганы опешили, растерялись от такого напора и не сообразили указать, в какую сторону открывается дверь. Один из них кое-как справился с шоком и промямлил что-то в том смысле, что к двери школьницы подходят одетыми ведь. Но только распалил выговорщицу:
- Это туалет! Женс-с-ский ту-а-лет! Территория женского пола! Каждая зашедшая вправе быть в любой точке так, как ей заблагорассудится, хоть совсем... того... и вы тут обязаны вести себя соответственно. Попрошу так себя и вести. Попросту говоря - брысь отсюда!
Тогда я чуть не рассмеялась, наблюдая всё это со стороны, а сейчас вот напомнила Дарье Львовне, что тут, понимаете ли, "территория женского пола", и никто из мальчишек больше на подоконнике не сидит. Поняла, что надо что-то ещё, и польстила:
- И вообще, кисти художника не должно ничто мешать. Фломастеру - тем более, никакие лифчики. А вы ведь художник в душе, да, Дарья Львовна?
- А что, пожалуй, что и художница, - ответила она с интонацией Жоржа Милославского ("А что, пожалуй, что и князь!"), и даже фломастер как-то иначе перехватила, увереннее, что ли. По-мастерски (по-фломастерски, чего это всё каламбуры в голову лезут?).
Я помогла Лизе осторожненько снять белоснежный предмет белья, а также не поворачиваться к новоявленной художнице передом, чтоб не смутилась видом больших красных "вишенок". Ну, раньше времени не смущать чтоб. Вот обработает тебе спину, тогда можно будет и передом повернуться, как избушка на курьих ножках.
Учительница принялась водить фломастером по спине ученицы, а я ученицу эту придерживала - по лицу видно, что корябает фетровый кончик, побуждает от него отодвинуться. Вот разойдётся, возбудится, раскочегарится - вот тогда, может, и с удовольствием подставляться будет.
- Вот так, так и так, - слышалось бормотание. - Пожалуй, так вполне прилично. У меня самой племянница так носит, поэтому... Ещё вот здесь... и здесь... Ой!
- Что такое?
- Что же я наделала!
Я отпустила полуголую подружку и взглянула ей на спину. На ней был нарисован не один вырез, а линии двоились и образовывали как бы задок лифчика.
- Надо же, подумала о племяннице, её лифчиках, и вот... рука сама провела. Ах, я такая-сякая! Сейчас сотру, - и на ладонь уже поплевать нацелилась.
- Стойте, Дарья Львовна, не стирайте - размажется! Это потому, что вы - и впрямь художница, на полпути не останавливаетесь и незавершённости не терпите. К тому же есть подсознательное желание одеть ученицу, хотя бы рисовано. Платье трудно сразу намалевать, и вы изобразили лифчик. Или - верх бикини. Я угадала?
- Почти... - а это уже из "Шурика". Помните, он её целовал, а она записку рвала?
- Тогда здесь вот дорисуйте застёжку и переходите на перёд.
- Но как же...
- А вы лифчик нарисуйте сплошными линиями, а предельное декольте - пунктиром. Лизка, держись! - мы ведь даже ласкать себя там не пробовали, не то что фетром корябать.
Подружка закусила губу и, сдерживая постанывания, достойно выдержала испытание, отлично сознавая, что случай уникальный. Впрочем, на собственно молочные железы фетр не заходил, ибо рисовались контуры белья приличного, старомодного даже, которое всё вбирает и кромки коего по плоской коже идут. Вышло очень даже ничего.
- Теперь пусть она высохнет, Дарья Львовна, чтоб ни пятнышка на бельё не перешло. Кстати, можете пока на ногах отметить предельную длину, то есть краткость юбки, школьным чтоб платье считалось. Всё равно потом всё смывать, а фломастер к коже привык. И кожа - к нему...
Намалевала она как бы верхний край гольф, я подбила её ещё манжетку изобразить, чтоб издали и вправду на гольфы походило - платье-то ведь короче "последней черты", видна та из-под него. Стоим, Лиза сохнет и осваивается топлесс (да освоилась уже, как ни в чём не бывало держится), а у нас с Дарьей Львовной завязался лёгкий спор насчёт пупка - тем более, "наглядное пособие" - перед глазами. Я не вижу ничего худого в том, что предмет спора не покрывается трусами и даже шортами, джинсами низкими, а вот у педагога, к тому же человека другого поколения, и мнение другое. Да ещё и противоположное. Пупок, понимаете ли, напоминает другую дырочку, пониже, и... в общем, незачем напоминать. Разве самой не приятно чуять живот и попу "закованными" в надёжный "футляр" по талию, раз уж вы, молодёжь, сходите с ума по плотной синей материи и заклёпкам? И ремню весьма естественно идти по самой узкой окружности туловища - талии, разве не так?
- Но у всех пупки на разной высоте... у всех девушек, - поправилась я. - Вот, когда мы с ней примеряем трусики друг дружки, то у одной пупок спрячется, то у другой выглянет. Какие же тут могут быть общие рецепты?
- Я об общих рецептах ничего не говорю, - опровергает учительница. - Каждая должна индивидуально подбирать себе трусы по пупку. Вот, скажем, я вижу, что на Лизе лучше всего будут трусы с пояском вот здесь, - и коснулась фломастером кожи на талии.
Наверное, он согрелся в её руке, она его ещё вертела при беседе, давление паров поднялось, краске выхода нет, и тут вдруг фетр мазюкнул и открыл поры... Или ещё какой физический процесс, только фломастер аж фыркнул и посадил на кожу крупную каплю. Которая тут же, дружа с физикой, поползла вниз.
Я мигом одной рукой оттянула резинку трусов и приспустила край, а другой стала ловить каплю. И, конечно, не смогла, между пальцами краска пошла, только выпачкалась.
- Лиза, тебя отец убьёт! - прошептала я со зловещим выражением, глядя снизу вверх, а сама подмигнула. Фраза-то не для неё. Увидев через пару секунд, что Дарья Львовна вспомнила, что я раньше о пятнышках на белье говорила, и устрашилась, я кое-как одной рукой стащила с подружки не успевшие испачкаться трусики. Судя по охотному вышагиванию из оных, она поняла мою задумку и подыграла, стесняться не стала. Я тут же побежала к раковине - отмыть испачканную ладонь, и краем глаза заметила, как учительница деловито достала платок и промокает каплю. Похоже, "женская территория" начала действовать, нагота рулит.
Легонько скрипнула дверь, зашла малышка, удивлённо поглядела на обнажённое тело ("А у меня самой тут волосиков нет..."), но, узнав учительницу, беспокоиться перестала. Жираф большой, ему видней! И пошла себе спокойненько в свободную кабинку.
Вытерев руку, я перешла к окну, и пришлось мне даже немножечко так оттереть от него подружку. Стремление к свету похвально, но ведь снаружи могут увидеть... Учительница почему-то об этом не подумала. А ведь ребята за окном нотаций о "территории женского пола" не слышали!
Продолжая разыгрывать спектакль (комедию, чего уж там!), я с выражением устрашённости на лице стала разглядывать Лизины трусики, ища на них малейшее чернильное пятнышко. Такового не оказалось, зато кое-что свидетельствовало о том, что подружка изрядно возбудилась. Девушки поймут. Вот о чём надо беспокоиться матерям, а не о пятнышках целомудренных чернил!
Даже ногтем сделала вид, что отскабливаю что-то, дую... и вдруг слышу, что зря стараюсь. Нет, не то чтобы прямо мне в лицо сказали, а разговор очень уж спокойный идёт, так что нагнетать незачем. Дарья Львовна снова поминает непослушную свою племянницу, которая всё заговаривает о том, что хочет такое бикини, под которое нужно подбривать, и интересуется, так ли это, часто ли девочки-подростки это делают, и для чего это вообще нужно.
Заметила наши с Лизой эксперименты над её "киской"? Не вопрос.
Поворачиваю голову. Лиза стоит, как и в белье стояла, без особой стеснительности, никакой тебе стрёмности, но и без малейшего разврата. Свободно опущенные руки сцепила в ладонях, и вышло как раз напротив лобка, только большие пальцы, коими друг вокруг друга крутит, выдают волнение. Отвечает спокойно, тщательно слова выбирает, чтоб из русского литературного были, в крайнем случае - из латинского. А в руке у Дарьи Львовны, между прочим, до сих пор мой фломастер.
Если честно, меня немного зависть взяла, за что же подружке такая привилегия - спокойненько разгуливать по школьному помещению нагой? Мы перед физрой в раздевалке так не голышимся. А чего злиться - сама ведь раздела, а хозяйка тела всего лишь подыграла. Но как! Словно давно к такому готовилась.
Положив трусы к лифчику, а тот на платье сложенным лежал, я подхожу к мирно беседующим и осматриваю растёкшуюся гигантскую каплю на талии. Беседа слегка прерывается, и тут я говорю:
- Это всё из-за вас, Дарья Львовна! - наполнив слова упрёком. Отвечаю на не успевшее прозвучать "почему": - Если б вы фломастером получше поработали сверху, то не собралась бы капля и не потекла книзу. Смотрите, на кончике снова накопилось!
- Как бы это я поработала? - удивляется учительница. - Меня попросили нарисовать верхний край, я его провела. Совсем немного чернил вышло. А если, как ты говоришь, "поработала" бы им, - встряхнула рукой с "толстяком", аж на голышку брызнуло, - то это был бы уже боди-арт.
- Ну и что? - делаю невинные глаза.
Она шалеет от моих непоняток, ищет аргументы и наконец говорит:
- Об этом мы не договаривались.
А вот мне аргументов искать, за словом в карман лезть не надо, поелику наболело уже:
- Когда вы нам двойки ставите, то об этом тоже ведь не договариваемся. Просто у вас власть на то есть.
- Но здесь все на равных...
- Когда снялся лифчик, перед вами открылась целая спина, полотно, можно сказать. А в руках у вас фломастер. Разве вы не ощутили себя во власти художественного чувства? Нет? Ну, тогда, Лиз, проверь, не мажется ли краска, и пора, пожалуй, одеваться.
- Подождите, девочки! - клюнула учительница. - Я уже очень давно этим не занималась, боди-артом.
- Так, значит, всё-таки занимались? - Попалась!
- Ну, в молодости, да. Но тогда это не очень-то приветствовалось, поэтому...
- Поэтому все эти годы художественное чувство таилось в вас, дремало, не находя выхода, так? Как вот спиртовые пары в этом фломастере. Пора уже выходить и тому, и другому, случай благоприятный и отношение в обществе другое. Лиза, ты ведь не против? Не против ты, я т-тебя спрашиваю!? - И каблучком по туфельке легонько.
Та закивала, поняв.
- Для боди-арта есть особые фломастеры, с округлым кончиком, чтоб кожу не драть, - приводит последнее возражение художница. - А у тебя...
- А это я беру на себя! - пообещала я и зажала Лизе рот, ручки заблокировала. Я-то одетая, а она совсем наоборот, и рыпаться резко ей не с руки. - Малюйте же, Дарья Львовна!
Послышался звук спускаемой воды, и из кабинки вышла та самая малышка. Ещё более удивительное зрелище открылось ей. Одетая старшеклассница держит раздетую, а строгая училка вовсю корябает той кожу, покрывая линиями и фигурами. Разрисовываемая мычит (рот зажат), извивается, ногами нервно переступает... Это что же, новое такое наказание за ошибки в диктанте? За каждую тебе пару-тройку раз правильный ответ на коже процарапают и смывать не велят, пока само не сотрётся. Эх, да так даже балбесы из моего класса мигом отличниками стали бы! Пороть в наши дни нельзя, а вот царапать кожу?
И девчушка ушла, решив ещё усерднее учиться - мало ли что. Учителя ведь обмениваются опытом, нет? А может, это записка родителям на коже... и они должны её "спороть"!
В общем, вся крышечка водки моего папы оказалась на Лизиной коже и охотно с неё испарилась, оставив графические рисунки весьма оригинального стиля.
Даже не вполне верится, что водила рука опытного педагога. Неприличностей нет, но есть, гм... вольности. Обыгрыш девичьих стрёмных мест. А "линии приличия" и затерялись вовсе во всех этих орнаментах.
Лиза, издёргавшись у меня в руках и измычавшись, еле стояла на ногах, плохо что понимала и благодарить была не в состоянии. Это пришлось делать мне, перемежая благодарности с комплиментами, но красноречию сильно мешало подозрение, что убежавшая девчушка язык за зубами долго не удержит. Да и, по теории вероятности, долго туалет пустым не останется.
- Спасибо вам огромное ещё раз, Дарья Львовна, видите, как получилось здорово, артистично... боди-артистично, а вы вперва не хотели. Но... вы же сами сказали: "только быстро". Вам, наверное, уже пора. Мы вам потом фотки пришлём, селфи. До свидания.
Учительница рассматривала разрисованное тело, за плечи вертела, словно не веря, что сама это наделала. Плечами пожимала, брови поднимала. Вот же самовыразилась, отвела в кои-то веки душу! И не сотрёшь - нечем. Пробормотала что-то типа "Ну надо же!", сунула мне в руку истощённый, кажущийся похудевшим фломастер и пошла - на плохо гнущихся ногах, как мне показалось.
Лиза явно нуждалась в отдыхе, не только в сушке.
- Посиди на унитазе, высохни, - толкнула я её к пустой кабинке. А сама подошла к двери и прислушалась. Удаляющиеся нетвёрдые шаги - это боди-артистки, а вот с ними "скрестились" приближающиеся, помоложе, вроде, девичьи. По закону подлости - сюда идёт.
Отвлекусь, чтоб объяснить, что мне эти шаги напомнили. Звуки шагов. Не так давно я посетила этот туалет и слегка подзадержалась в кабинке. Тужилась, если вам интересно. Вокруг было тихо (может, и никого другого не было), и это помогло мне расслышать шаги, направляющиеся сюда.
Как бы вам описать... Неспешные, увесистые, в смысле - принадлежащие человеку с изрядным весом, пугающие своей неотвратимостью. "Мерная поступь железных батальонов". Чувствовалось, что человек никуда не свернёт и ничто его не остановит. Ещё такие шаги бывают, когда несёшь что-то тяжёлое в руках, поднятых к груди, и опасаешься споткнуться. Не то чтобы нащупываешь ножкой устойчивое место, но стремишься на оное встать потвёрже, чтоб снова ступню оторвать не боязно было. Как-то так.
Если такой целеустремлённый человек рванёт дверь кабинки, считай, что и не запиралась. Я замерла. К счастью, по соседству была свободная, раскрытая настежь. Владелица шагов прошествовала в неё, закрылась (словно люк танка грохнула), пошуршала одеждой (из толстой кожи, что ли, даже шорох какой-то... ну, солидный) - и вдруг ливанула!
Не стесняясь звуков, словно нет уже мочи терпеть и тело вышло из-под контроля, струя направлялась в то место, где в унитазе вода стоит, так что громко выходило. Бабушка про такой плеск говорит: "Ну, бурить начала" или "Вот забурила, так уж забурила!". Но не только громко и мощно было, но ещё и долго. Я мысленно "примерила" на себя такой объём и устрашилась - литр, поди, не меньше. Как это в себе вместить можно, да ещё и носить? Может, поэтому шаги такие были, словно тяжесть несла.
Но вот "бурение" завершилось коротким мощным всплеском, и через секунду послышалось:
- А-а! - приглушённо, выражая облегчение. И очень проникновенно. У меня самой "процесс пошёл". Сила примера, как говорят учителя.
Снова звуки натягиваемого чего-то плотного и солидного, люковый лязг двери и шаги, не столь тяжёлые, но солидными оставшиеся.
Кто это был, понятия не имею, но основательность, с которой шагали и сливали, дверью грохали, впечатлила и запомнилась.
И вот сейчас шаги - наподобие. Чувствуется, что человек с пути не свернёт, ибо у него нужда. Хорошо, что "художница" ушла. Так, что ещё выдать может? Только не называйте это "заметанием следов", ладно? Закрываю плотненько дверку Лизиного убежища (сверху же проветривается, дурочка!), быстренько складываю её одежду - и вдруг понимаю, что засунуть некуда! Засунуть скопом, быстро, скажем, в пустой пакет, а не рассовывать по вещичке по портфелям, силком запихивать. Ну, нет у меня с собой пакета. Кто ж знал!
Кладу покомпактнее на подоконник и встаю к нему спиной, телом своим закрываю. Вид непринуждённый делаю. Может, портфель раскрыть и рыться якобы в нём? Нет, поздно, дверь уже открывается.
Входит очень полная (да чего там - толстая!) среднеклассница, весу и формам которой могут позавидовать многие старшеклассницы. Я её знаю, вернее, всяк в школе знает этот уникум - Иру Нестерову из шестого-бэ. А вот она знает не всех, кто её знает, и особенно "не знает" тех, кто дразнится. Я с ней никогда не сталкивалась, так что она меня "не знает" просто. И может при случае заговорить.
К кабинкам сразу не спешит, останавливается у двери и окидывает туалет взглядом. Так поступают девчонки, приходящие сюда, словно в клуб, поболтать, потусоваться, а под занавес и "титульные" дела сделать, словно нехотя. Не иначе, разболтала-таки та салажка!
Ира замечает меня и идёт ко мне:
- Тут, что ли, боди-арт делают? Не ты ли?
Небольшое замешательство - с моей стороны. Я вдруг чую что-то у себя в ладони, резко подворачиваю её и удивлённо гляжу на фломастер, который, оказывается, ещё продолжаю держать, никуда не положив. Жест, ну... сродни подворачиванию запястья, чтобы поглядеть на часы. А Ирка, как я запоздало догадалась, приняла его за положительный ответ - мол, вот он, фломастер, чего прикажете?
- Я тоже хочу сделать боди-арт. Я хочу...
А я вот не хочу! Девчушечку ещё можно оспорить - мол, привиделось ей, аммиака с сероводородом нанюхалась и головка поплыла, такое у нас бывало. Лиза - могила, понятно. Но если кому-то ещё что-то намалевать, то потом не отмоешься. И от тебя не отвяжутся. Кстати, я и рисовать-то не умею.
А предавать учителей - тем более.
- ...хотелось бы... как бы тебе объяснить...
Как бы тебя спровадить? Не поверишь же, если просто отговариваться буду, ещё этот предательский фломастер в руке. Подошла, блин, так, что вот-вот увидит, что у меня за спиной. На твоё "тельце", дорогуша, одного маркера мало, двух тоже. Бодище-арт нужен. Тело...
И вдруг мне шибает в голову замечательная мысль. Ксерокс!
Не подумайте только, что я решила с Лизы на Ирку перерисовать. Иначе дело. Один одноклассник рассказал мне... ну, группе девчонок, как бы историю, в которой он сам всё видел, а финальную сцену даже подсказал. Мы ему уши развесили, поугорали... а потом я обнаружила, что эта история давно и широко гуляет по Инету. Шляется, можно сказать. Но подводить мальчугана-Хлестакова не буду, наверное, сильно очень хотелось ему перед девочками "погарцевать".
История такая. Маленькая лавочка, в таком месте, где шляются люди, которым постоянно надо что-то отксерить. В окне вывешиваются день за днём объявления:
"Ксерокса нет".
"Ксерокса нет!"
"Ксерокса нет!!!"
"Ксерокса нет, а не в ремонте".
"Ксерокса нет, и не будет".
"Ксерокса нет, и где он - не знаем!"
И под финал:
"Ксерокс есть! Одна страница - сто рублей..." Деловито и без восклицательных знаков.
- Я хочу... - тужится сформулировать свою мысль толстушка.
- Я знаю, что ты хочешь! - решительно перебиваю. - Разрисую за милую душу. Раздевайся!
- Но мне на руке только, - пугается и показывает предплечье. А оно у неё с ляжку обычной девочки.
- Это уж я буду решать, где. Расписываем бесплатно, но где хотим и как хотим. Так что придётся тебе всё с себя снять.
- Как - всё?! Догола, что ли?
- Мы, художники, так не говорим, - на ходу сочиняю я, вертя в руке фломастер, словно до зарезу хочется начать . - Мы говорим: дай кожу. Кто хочет расписаться, должен уметь говорить с нами на одном языке. Ну, будешь давать кожу?
- Но... как же это... другими словами, да, но всё равно же догола. Стрёмно! Так не делают! В школе же.
- А помнишь, Дарья говорила, что тут "территория женского пола" и что любая ученица имеет право хоть голышом к самой двери подойти?
- Так это чтоб мальчишек попугать! - не соглашается Ирка. - В туалете догола никто не раздевается.
- Никто? - подначиваю её.
- Никто!
- Никогда? - завлекаю её в ловушку.
- Никогда! - идёт в неё она.
- А это что тогда? - отодвигаюсь в сторонку и демонстрирую Лизины щмотки, на этот раз с жестом преднамеренным.
Как она поглядела на всё это, как позырила! Словно управдомша из "Бриллиантовой руки" на "корочки" Михал Иваныча (помните?). Ещё на тёмном фоне сложенного платья белое бельё мне удалось очень заманчиво разложить... тьфу, не удалось, а само так вышло, в спешке! Лифчик не лежал, а стоял чашками вперёд, и казалось, что его наполняет бюст, трусики словно держали отпечаток щёлочки...
Лиза, не хрюкай там, у себя в кабинке, не подглядывай в щёлку! Сорвёшь мне весь план, весь розыгрыш. Человек ошеломлён, и сейчас дело по-всякому пойти может.
К слову, о том, что "никто и никогда". Тут Ирка неправа, потому что я своими глазами видела такое однажды. Но описывать долго, да она и не поверит. А вы поверите? Может, мне воспоминание о том давнем случае помогло "раздеть" Лизу. Барьер моральный преодолеть.
Было это в классе во втором или третьем. Физра у нас была малышовая ("через верёвочку прыгать и по канату лазить"), и вела её учительница Галина Матвеевна, лет тридцати. Всегда она была в тренировочных штанах и белой майке с рукавчиками, в меру мешковатых, на шее болтались свисток и секундомер. Это как униформа для уроков, ни в чём другом мы её и не видели. Гадали даже: на педсовете она тоже так сидит? Со свистком.
И вот однажды приходит на урок наша "Галиматья" одетой так, что мы её не сразу и узнали, а, узнав, решили - красавица! Элегантный ярко-синий купальник, руки и ноги целиком открыты, классно! Не только то классно, что открыты, но и то, какие они. Красивые, вот какие! Не замечали мы раньше, вот беда. А теперь и бюст её заиграл, а не просто выпирал валиком через белую майку.
Девчонки перешёптывались, что это купальник "демисезонный", для гимнастики и плавания годится, ну, и для пляжного волейбола тоже. Атлетики для лёгкой. Или вот для красования перед учениками. В учительскую, на педсовет в нём вряд ли пойдёшь.
Ну вот, отзанимались мы, а после уроков пошла я, как всегда, в туалет. Там маленькая очередь уже, встала в неё, терпимо мне пока. Вот рассосались страждущие, одна я осталась, вот кто-то выходит из кабинки, теперь мне туда...
И в это время в туалет врывается, да, прямо-таки врывается Галина Матвеевна. По её рысце, по выражению лица, по лёгкому попукиванию понимаю - приспичило. Если с утра не ходила, то неудивительно. Что ж, учителей мы приучены всегда вперёд пропускать. Придерживаю дверку и жестом приглашаю как бы.
И тем самым оказываю поистине медвежью услугу. Надо пояснить. Если ты - мальчик, и никогда не бывал в "другом", запретном туалете, то почти что тайну открою. В нём есть пара кабинок для учителей, можно сказать, комфортабельных - просторных, надёжно запирающихся, с чистыми унитазами и даже, говорят, с туалетной бумагой. И целая череда кабинок попроще и поменьше, для многочисленных учениц. Младшеклассницам в самый раз, а вот старшеклассницам уже тесновато. Конечно, когда приспичивает, не очень-то выбираешь, главное, свободна чтоб была. Галина Матвеевна именно это и увидела, и что я её пропускаю. А пропустила я её в малышовую кабиночку-кабинёшечку.
Сама зажимаюсь, терплю, и вдруг слышу какие-то стуки, потом дверца кабинки распахивается, учительница её обратно закрывает, она ещё одетая. Соображаю, что это локти о стенки стучат, не даёт кабинка той широты движений, что нужна для раздевания. Купальник-то ведь весь стащить надобно, это тебе не штанишки с трусиками.
Пыхтенье, приглушённая ругань, снова стук с сотрясением всей кабинки, постанывание - хотеться-то хочется! Наконец, учительница, вся почему-то красная, выходит наружу и говорит мне:
- Слушай, будь другом, подержи! - и снимает с шеи цепочку со священными предметами, секундомером и свистком. Я благоговейно их принимаю, соображая, можно ли дунуть в и щёлкнуть кнопкой, или это уже святотатство выйдет. И, размышляющей о столь высоких материях, снятый купальник уже приходится в руки совать, сама не догадалась взять подержать.
- Тесно у вас там, - поводит голыми плечами Галина Матвеевна, да и вся она... да не сон ли это? Но ярко-синий, удивительно эластичный купальник - вот он, в руках. Заворожённо взираю на молодую женскую фигуру в одной обуви (а на голове у неё гимнастическая шишечка), поспешно входящую в кабинку. Какие ягодицы (сама я роста невысокого, как раз вровень с ними), какие бёдра... да и всё остальное. Какая струя! - это я по звуку уже, дверца закрыта. Нет, наша Галина Матвеевна - самая-самая!
Купальник я, конечно, рассмотрела, пощупала, где там у него и какие подкладки, чтоб без пододёва обходиться. И как по-взрослому пахнет, одеколоном-дезодорантом женским и ещё чем-то. Из-за этого интереса к купальнику и сглупила: протянула вышедшей и облегченно отдувающейся учительнице свисток и секундомер первыми, хоть на голое тело вешай. Хорошо, у неё хватило чувства юмора. И доверия ко мне тоже.
Так что неправа Нестерова - и догола порой в туалете раздеваются! Правда, не для расписывания телес. Нужда подгоняет, двойная теснота - в кабинке и в мочевом пузыре. Но ничего страшного не происходит же.
- А где... сама? - свистящим заговорщицким шёпотом спрашивает Ирка, налюбовавшись на пустую одёжу.
- Из раздевалки ещё не вернулась, - отвечаю небрежно, заботливо поправляя разложенное.
- Иди ты! Не может быть! Не по коридору же!
- Да, ты права, разрисованной по коридору не пройдёшь, учителя будут шокированы. Здесь она, здесь! На крючке висит, сушится.
- На крючке?! Висит?! - Глаза широко раскрываются.
- Да, зрелище не из приятных, но красота требует жертв. Да ты не бойся, я её для тебя сниму. Погодь минутку...
Шагаю к кабинке, приоткрываю дверку и делаю вид, что напрягаюсь, снимая тело с крючка. Удаётся даже пукнуть - якобы от напряга сил. Лиза мне подыгрывает, громко стукнув пятками об пол, словно свалившись с полуметровой высоты. А что, правдоподобно очень, молодец. Мои-то пятки на виду у обдуриваемой.
Беру подружку как бы "за шкирку", как бы зажимая "рану от крючка", и вывожу на пару шагов, на всеобщее обозрение. Ну, не всеобщее, а Иркино. Лиза продолжает подыгрывать - шаги делает, словно во сне, голову безжизненно вбок свесила, веки смежила, ротик приоткрыла, язык вот только не высунула. Дышит неуловимо. А тело, как мы знает, расписано, и весьма смело.
- Вуаля! - говорю, потрясая фломастером в другой руке.
Видели бы вы её глаза! Я поняла, что она скоро того... но не могла же отпустить подружку, та могла не напрячься вовремя и грохнуться. Пришлось лишь взглядом проводить опускающееся на пол толстенное тело. Да его и не поддержишь - придавит.
Так что, если кто возьмётся утверждать, что в туалете без чувств не падают, я на правах очевидицы буду опровергать.
"Высохшая" "пришла в себя", воспряла и быстро оделась - на первый раз хватит туалетной наготы. Я тем временем вложила ненужный уже фломастер в ручищу Иры - интуитивно хохмы ради. И сразу же выяснилось, что интуиция меня не подвела.
Выходим из туалета, а нам навстречу целая стайка мелюзги:
- Боди-альт тут делают? - картаво шепелявят.
- Тут, - отвечаю чистую правду, не могу врать, глядя в бесхитростные детские глазёнки. - Лиза, покажи!
Она чуть приподнимает подол, а девчушки задирают головы (преувеличиваю, конечно). Даже по краям росписи можно понять, что здорово. Они так и говорят:
- Здорово! А нам можно?
- Не знаю, говорю с сомнением, и вдруг меня осеняет: - Кто рисует, устала и сейчас отдыхает. Вы около неё постойте, а когда она очнётся, спросите. Может, вам и улыбнётся удача. Тихо вы!
Я их утихомирила для благой цели - чтоб Ирина сама очухалась, а не раньше времени, чтоб голова у неё потом не болела. А вот зачем учителя нас то и время одёргивают? Так и подумаешь, что в учительской кто-то среди дня отдыхает.
Стали они заходить потихоньку в уборную, а мы с подружкой взяли ноги в руки (она - разрисованные ноги в расписанные руки), и нам удалось не наделать совсем ненужного шума.
Я вот удивлялась ёмкости мочевого пузыря той самой незнакомки (помните?), а, по-хорошему, надо бы отдать должное и ёмкости, так сказать, "смехового пузыря" - Лизиного. Смех из него начал подтекать, ещё когда я тащила её за руку в школьный сад, ясно понимая, что до дома не дотерпим - обе. Но как же громко она хохотала и даже визжала, катаясь по траве! Не то удивительно, что ржала громко и долго, а то поразительно, что она до того мужественно терпела, перебарывала себя (лёгкое хрюканье из кабинки не в счёт), в себе таила столь огромное объёмище хохота и визга. Это ж героизм настоящий! Я тоже к нему немножко причастна. Без нашей с подружкой серьёзности и стихийной сыгранности мы бы ни Ирку не разыграли, ни малышек этих.
Но это ещё не всё. Захожу я назавтра в туалет, уже всё "позабыв", по прямому назначению. И, еле приоткрыв дверь, вижу очередь, почему-то из одних малышек. Но не к кабинкам, а к окну, где кто-то вовсю, со скрипом малюет фломастером по ручкам с засученными рукавчиками школьных платьиц. Догадались, кто? А что у неё несколько фломастеров разных цветов и художественные способности вдобавок оказались, это я уже сама скажу.
Надо же! Ну, Ирка, ну, художница пробудившаяся! Дала себе развернуться, не пожалела. А ещё эмблему придумала. Вот такую:
Т
У Б О Р Н
Д А
И Я