--
Что такое увидеть себя? - и после паузы, потраченной на затяжку, продолжал, - Не просто так увидеть, не в зеркале увидеть. Это знаешь, даже не то, чтобы посмотреть на себя сверху из там, верхнего угла большой такой комнаты: там ты, хоть, более-менне, в курсе, что ты докурился до... короче, обкуренный. - и, вскинув глаза, очень медленно заключил, - Ты и снова ты, и при этом вы оба не спите.
--
Приходилось? - отреагировала... как ее там, ...после очень долгой паузы... да как же ее звали? То ли Ольга, то ли... короче, неважно. В общем, она, видимо, спросила меня, приходилось ли мне видеть парня по имени Костя. Этих Кость у нас в России, как собак нерезаных, а одного я, все таки, действительно видел.
--
Вот сидим мы тут с тобой... - продолжил я этот весьма странный разговор. Да что, вообще, за... не, ну как же ее звали? Вот и буду думать теперь, как идиот, как ее звали... - С бутылкой мартини. И текилы тоже. - добавил, вскинув глаза на вентилятор, который стремительно закручивал дым под потолком. Втягивал он его в себя, что ли? Дым, в смысле. - Слушай, чувствую себя как в каком-нибудь Джармушевском фильме. Я думаю, вентилятор будет первым предметом мебели на моей кухне. Когда у меня будет совсем своя кухня. Не съемная, в смысле, кухня.
--
Кость, подай мне лимон. Не, можешь не резать: я лимоны так ем. - она протянула руку, взяла лимон и откусила от него кусок. Лимонный сок стек ей на пальцы и капнул на пол, она слизала сок с руки и отпила текилы прямо из бутылки. - У меня от этого вентилятора голову кружит.
--
Его действительно звали Костя. - продолжал я, - И на нем была такая же белая с чем-то там рубашка. И у него был такой же точно голос. - Я помню, что пытался тогда вспомнить, что со мной произошло тремя днями раньше, потому что еще через три я должен был распрощаться с этим миром. Чего я, кстати, так и не сделал: пришел к совершенно глубокомысленному заключению, что, наверное, это не повод.
Я компьюторщик. Пробитый и ушедший в полное небытие, как и вся наша братия. Мы все такие. Кто-нибудь видел когда-нибудь непробитых компьюторщиков? Тогда это были неправильные компьюторщики, потому что правильные - это создания из не того, в смысле, не этого мира. Это когда едешь на Алтай и наблюдаешь там горы, испытываешь чувство полета и свободы, дышишь воздухом, чистым, потрясающе чистым воздухом, и ценишь это время, потому что четко помнишь, что проводишь его в реальности. То есть, все происходящее - это действительность. Та самая, которую можно вдохнуть, почувствовать, услышать даже. От которой может становиться объяснимо холодно или жарко. И что самое главное, которую чувствуют, видят и слышат другие.
--
Нет, я себя даже во снах ощущаю целостно. - То ли Оля, то ли кто-то там действительно жевала лимон без тени смущения. - Я так думаю, по крайней мере. Ты в курсе, что времени уже почти 5 ночи... я бы сказала даже утра?
Я впервые влюбился, когда мне было 20. Все, что было до этого, не считается, потому что, когда мне было 20 я влюбился так, что, честное слово, писал стихи. Заставить меня писать стихи по собственной воли могло только очень сильное чувство. И я рад, что его испытал. Хоть мне и больно сейчас. Впрочем, сейчас уже нет: встреча с Костей каким-то образом, которого я до сих пор не могу понять, оторвала меня от прошлого. Я бы сказал, сделала прошлое прошлым: то есть я перестал думать о прошлом в сослогательном наклонении.
И так, мне было тогда 20. Когда я расстался с ней, мне было 23 и до дня расставания я считал сам себя почти семейным человеком. А сейчас мне 25, то есть, можно представить как бездумно я потратил два года своей бесценной жизни. С другой стороны, ничего не имею против сильных чувств: они обогощают и, вообще, являются чуть ли не единственным смыслом нашей жизни. Ради них, собственно, вообще и стоит жить.
А девушка у меня была действительно замечательная. Я мог говорить с ней как с лучшим другом. Всегда. И при этом она оставалась девушкой: женственной, красивой. Даже сейчас, когда все, вроде, понято и осознанно, мне становится грустно, когда я в очередной раз понимаю, что этот человек теперь только прошлое.
После встречи с Костей я впервые подумал о том, что если бы моя девушка погибла, а не просто меня оставила, мне бы было, наверное, еще больнее... Но больнее иначе: это была бы другая, совсем другая боль. Кога она меня оставила, то, что было моим стало НЕ моим, но продолжило быть. Если бы она погибла, мое было бы отнято, но оставалось бы моим всегда, даже сейчас. В этом вся разница.
--
Я так понимаю, что все уже умерли. - заключила... хрен с ней, пусть будет Оля. В общем, как-то так она сказала.
--
Похоже. А я спать вообще не хочу. - вся наша пьяная компания уже распределилась по кроватям, диванам и еще чему придется по всей Вовкиной квартире. У Вовки была в этот раз очень большая квартира. А мы с Олей оказались самыми стойкими: было уже почти 5 утра, если верить показаниям кухонных часов, снятым Олей, а мы прдолжали глушить текилу и курить, закусывая все это лимонами. Не, я так не могу лимоны есть: она их реально вместе с кожурой есть может! У меня от одной этой картины зубы, в смысле, челюсть, сводит.
--
И где же ты встретил себя? - не, мы правдо как-то странно разговаривали. Вроде курили нормальные сигареты... Может, это грибы в салате были какие-то не такие? Вовка спать ушел почти только что. Мы тут сидели на кухне и гоготали, как три идиота. Вообще ничего смешного не было, не, ну точно грибы неправильные были. Вобщем, я продолжал:
--
Через улицу отсюда.
Вовка мой почти лучший друг. Я говорю "почти" просто на всякий случай, не потому, что есть кто-то ближе: ближе была Женя, моя девушка. Вовка из Казахстана, курит с 15 лет. Причем, траву. Он сказал, в тех местях, откуда он родом, не курить в 15 лет невозможно. Вовка хороший парень, наши все девчонки от него просто без ума: он, мало того, что симпатяга, так еще и очень мягкий и совершенно честно добрый. Такая вот у него незлобливая натура... Да вообще наши все его любят: ему можно доверять все, что угодно. Вот и я ему доверяю себя самого. Он на год меня младше и такой же пробитый на голову компьюторщик. Все мы тут такие.
Вовка Женьку никогда не видел: он появился в моей жизни позже. Однако, он застал еще то время, когда я не знал другой темы, чем она. Я на самом деле Вовке очень благодарен: он все это очень терпеливо выслушивал, выдерживал... Да ладно, что уж там, у меня никого ближе, чем он сейчас нет. И не надо.
--
Давно? - ее ладонь блистела от лимонного сока, она уже не обращала на это внимания, просто продолжала курить.
--
Это смотря с какой стороны посмотреть. Время, оно, понимаешь ли, не всегда в минутах измеряется. Если мерить по суткам - то три дня назад. А если... в общем, ты знаешь, мне уже кажется, это было, наверное, в прошлой жизни.
А по ходу, я действительно, словно... Мне правда теперь кажется, что все это было очень давно.
И не в том дело, что я потерял то, что было моим... Да, да, я опять про Женю. Врочем, не про Женю уже, а про любовь вообще: все пытаюсь понять, что со мной было. Так вот, дело не в том даже, что я потерял то, что было моим. Я отдал себя всего. Я был способен тогда реально на все. В этом мире для меня никого кроме нее не существовало. Смешно, но мне даже хотелось чем-то пожертвовать ради нее, хотелось отдать ей свою жизнь. Хотя, почему же смешно? Я не жалею ни о чем: я был счастлив, и я верю, что она была счастлива, потому что это важнее. Еще три дня назад я знал, что продолжаю ее любить и думал, так будет всегда. Теперь все ушло в прошлое. Теплое, доброе и безумное прошлое. Я научился не сожалеть. Я давно уже с этим смирился, но только сейчас до конца.
--
Между прочем, есть поверие, что у каждого человека в этом мире есть двойник. И если они встречаются, один из них умирает. - Ольга с шумом втянула в сибя лимонный сок с ладони. - Я тебя очень обрадовала? - она засмеялась. Не, ну точно грибы в салате были не те.
--
Ага, - говорю, - Видишь, какой обрадованный сижу! - мне опять тоже стало гоготно. У меня по ходу, тоже голова от вентилятора начала в сторону уходить. Кстати, правда полезная штука: дым от сигарет продолжает быть дымом, красиво так расходится по кухне, рисует свои какие-то сюрриалистичные картины, и не становится чадом. Он просто плавно уплывает на улицу через форточку, то есть, весь свой путь от сигареты до внешнего мира он проходит красиво, оставаясь собой в полном смысле. А вентилятор крутится и крутится, как тоже какая-то сюрриалистичная деталь из какого-нибудь черно-белого кино в клеточку. Правда, такое чувство, что можно разговаривать мыслями, что всем и так слышны твои мысли и, наконец-то, можно ничего не скрывать. Хотя бы потому, что уже невозможно.
--
Но, раз ты все еще жив, значит, не судьба тебе умереть! - она опять глотнула текилы. - Слушай, мы щас с тобой допьемся! И докуримся тоже.
--
А ты что, в судьбу веришь? - спросил я Ольгу. На самом деле, смешно было вот так вот сидеть на кухне всю ночь, пить текилу с мартини, курить, как паровозы, и все рассказывать человеку, которого знаешь целых несколько часов. Да, какая разница. Дело не в том, что я пьян или еще что: я вообще людям доверяю. Да, там же Вовка был еще. Но это уже тоже неважно: мне просто было хорошо от того, что со мной были люди.
--
Так проще. Да, верю. Я верю, что все к лучшему. Я верю, что есть случайности, которые цепляются друг за друга и ведут меня... Ведут к цели. Наверное, верю.
--
Я пришел к выводу, что все завязано на религии.
--
Это типа "каждому по вере его"? - чем-то эта Ольга напомнила мне меня саомго. Не знаю, даже, чем.
--
Наверное, не знаю. Ты православная? - Ольга подумала и кивнула. - В православии ты полагаешься на Бога и слушаешь его. Но твоя судьба находится исключительно в твоих руках. Бог может указывать нам на что-то, настойчиво указывать, и ты понимаешь, что должен делать и как, но не все и не всегда делают, как надо. А делают, как хочется. У католиков не помню, как там точно, но, по-моему, у них там считается, что от человека ничего не зависит.
--
Верить в судьбу проще. - Сказала Ольга серьезно. - Просто, так страшно. Ответственность - это вообще страшно: страшно отвечать за что-то, а отвечать за собственную жизнь... - и, отхлебнув из бутылки, она сказала, будто себе, - А знаешь, Кость, наверное, ты прав. Я вот все учусь, учусь... и никак научиться не могу.
Потом мы долго ничего не говорили. Я ничего не спрашивал, она ничего не отвечала. Я даже не помню, о чем думал. Ольга молчала, потому что ей хотелось слушать. Ей было, что сказать мне, ей, по ходу, было, что сказать многим из нас. Ее слова могли бы изменить меня всего за то время, которое мы провели, выкуривая сигареты и заедая их лимонами. К лучшему я бы изменился или к худшему - это не нам решать, я бы стал другим. Но она молчала. Откуда я знал все это? Говорю же, это все от вентилятора: мысли можно не озвучивать, они и так слышны. Она ничего мне не говорила, той ночью она только слушала. Каждое мое слово изменяло ее. И она покорялась. По-моему, я был пьян.
--
Я не взял машину, пошел пешком на работу и с работы тоже возвращался пешком: я решил, что у меня слишком сидячий образ жизни. Ну, ты помнишь, какая погода была? Тепло и солнечно и вообще, замечательно.
Как-то Женька сказала мне, что ей очень нравятся мои руки: она сказала, у меня сильные и очень мужские красивые руки. Может быть.
--
Я шел, думал обо всем подряд... Он стоял через улицу отсюда возле дерева и смотрел на меня. Он будто ждал меня там.
--
Откуда ты знаешь, что его звали Костя?
--
Его позвали по имени. Девушка позвала. Ненормально такое чувство было: мы стояли и смотрели друг на друга, словно на отражение в зеркале. И я правда не знал, по какую сторону этого зеркала нахожусь конкретно я.
--
Он сказал тебе что-нибудь?
--
Он спросил, как зовут меня... Мы даже одеты были совершенно одинаково. - Я действительно помнил все, как оно было. Я и сейчас помню. - Потом подошла девушка и назвала его Костей.
--
Она просто позвала его и все?
--
И все. Она подошла к нему, взяла его за руку, посмотрела на меня и увела его. Для нее ничего необычного не было. Они шли, а Костя продолжал оглядываться на меня. А я теперь вот думаю, было ли это. Не приснилось же мне?
--
Не приснилось. - спокойно сказала Ольга, разламывая лимон на две половины. Сок брызнул фонтаном и теперь уже не капал, а тек на пол и ей на брюки. Я продолжал:
--
У тебя было когда-нибудь чувство, что ты можешь умереть?
--
Это типа "не пора ли попрощаться с жизнью"? - она ловила ртом капли лимонного сока, держа лимон на вытянутой вверх руке.
--
Нет. Просто чувство, что что-то с тобой может случиться.
--
Такое тоже было. И еще, возможно, будет. Хотя, сейчас это сложно представить.
--
У меня это чувство было неделю назад. А после этой вствечи все изменилось.
Дело не в том, что я продолжал любить Женьку, не в том, что не знал, что делать со своей жизнью, дожив до 25-ти лет. Даже не знаю, в чем дело. Кстати, у того Кости и руки были такие же, как у меня. Может, он меня и вытащил? А ведь я даже не помню совсем, как выглядела та девушка, которая за ним пришла.
Не, определенно, разговор у нас был самый наркоманский.
Все это - наш этот разговор на ночной кухне - было неделю назад. Завтра опять на работу, я не против: я действительно люблю свою работу. Вот что меня конкретно сейчас волнует, так это, куда делся Вовка: он не отвечает на звонки и не появляется в поле зрения уже второй день.
Так... А это, кстати, он и звонит... Вроде и вентилятора у меня нет, а мысли мои даже Вовка научился читать.
--
Да, привет, Вов! Рад тебя слышать! Куда ты исчез-то? Я тебе звонил раз двадцать и вчера, и сегодня.
--
Я был в Москве. Кость, я с новостью. - Новость, похоже, грустная: Вовкин голос звучит серьезно. - Ты помнишь девушку с моей вечеринки, вы еще с ней на кухне сидели, Катю.
--
Катя! Точно! - не, ну надо ж так, вот честно, Оля, и хоть ты тресни!
--
Она погибла. Сегодня утром. - он больше ничего не говорил. Он молчал. И продолжал молчать.
О чем же я думаю сейчас? О бутылке текилы. О лимонном соке на Катиной ладони. О том, как мы сидели в каком-то Джармушевском фильме, в котором у нее кружилась голова. О том, что я знал ее один день. О том, что время в нашем мире, который не такой, как у реальных людей, что в нашем мире время вообще никогда не измеряется секундрыми стрелками. О том, что это я ничему не научился. О том, что Кости никогда не было, равно, как не было никогда Ольги. Я думаю о том, что мне вдруг стало очень-очень больно думать. И о том, что ничто и никогда не будет больше, как было прежде. Даже если я научусь есть лимоны.