Киняев Игорь Константинович : другие произведения.

Предчувствие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Молочно-белая "Волга" еле тащилась по заметенной снегом дороге. Машина вырулила на главную улицу города и направилась в сторону районной клинической больницы, которая находилась за чертой города. До пункта назначения ехать приходилось ещё около десяти минут, поэтому у пассажиров, сидящих в "Волге", хватало времени на небольшой разговор, который они и завязали.
   За рулем сидел крупный, грузный мужчина с небритым лицом и пропахшими табаком полуседыми усами. Звали его Виктором Игоревичем Архиповым, а профессия его была очень благородной - он был одним из лучших врачей города, который также возглавлял отделение травматологии в вышеупомянутой больнице, да ещё успевал читать лекции в университете.
   Рядом с ним сидел молодой человек двадцати - двадцати двух лет, тоже небритый, в дорогой замшевой куртке. Этот явно нервничал - курил уже четвертую сигарету и тревожно бегал глазами по сторонам. Это был студент-практикант, которому совсем скоро принимать клятву Гиппократа
  - Там лучшие доктора города соберутся. Их будет примерно двадцать-тридцать человек. Я буду принимать участие в опознании, а ты, конечно же, нет. Ты должен только наблюдать, - севшим от простуды голосом сказал Архипов. - Мне говорили, что на первом учебном вскрытии ты держал себя в руках. Сейчас, конечно же, совсем другое дело... но раз из вашей группы ты спокойнее всех лицезрел человеческие внутренности, то мне кажется, что ты выдержишь и это.
  - Да... да, конечно...- сказал практикант и попросил у Архипова сигарету.
  - Свои уже выкурил?
  - Ага.
  - Возьми-ка ты целую пачку, - Архипов указал на бардачок. - Там блок сигарет. Тебе курево ещё пригодится, будь уверен.
   Студент открыл бардачок, вытащил пачку из блока, открыл её.
  - Так что же конкретно произошло? - спросил парень, как только прикурил новую сигарету и глубоко затянулся.
  - А ты новости не слышал? Об этом сейчас по всей России трезвонят!
  - Нет. Знаю только то, что самолет разбился. Только вот никак не мог предположить, что мне выпадет честь опознавать тела.
  - Ты опознавать их не будешь, а будешь только смотреть, как это делается. Короче, ИЛ-76 разбился при посадке. Рейс 435, Самарканд - Казань. По всему северу Татарии зверские бураны шли, но рейс так и не отложили. ИЛ-76 вылетел из Самарканда. Хотели сделать аварийную посадку в Уфе, но там их отшили - мол, у нас аэропорт переполнен, все взлетно-посадочные полосы заняты, рейсы тоже задерживаются. Вот и пришлось с горем пополам делать посадку в Казани - вслепую, в буране, лишь по указаниям диспетчера. Самолет летел на высоте 1900 метров, хотя должен был лететь на высоте 1600.
  - А почему он летел на триста метров выше?
  - Эшелон на высоте 1600 метров был занят другим самолетом. Диспетчер дал команду подняться на триста метров выше во избежание столкновения. То есть, самолет летел выше положенной высоты, а аэропорт всё приближался. Диспетчер сообщил, что снижение на посадку должно пройти под большим углом, раз высота была выше нормы. Но команду к посадке диспетчер отдал позже. Всего лишь на полминуты позже. Пилот-то ни черта не видел; летел, как я уже сказал, вслепую. Пошел на снижение под большим углом, но когда до поверхности земли осталось совсем ничего, то увидел, что вместо начала ВПП под ним скользит уже территория аэропорта. Пилоту надо было резко набрать высоту, выровняться, и сделать вираж, а потом совершить нормальный заход на посадку; но он почему-то решил посадить самолет с первого захода. На слишком коротком отрезке ВПП. На опыт свой положился. Подвел этого капитана опыт-то. Мало того, что они половину ВПП пропустили, так они еще и левее неё на несколько метров садиться стали. В итоге, ничего не видя в буране, самолет задел крылом какую-то небольшую башню, которая торчала в нескольких метрах левее ВПП. Срезав о башню полкрыла, самолет потерял управление, завалился на левый бок, рухнул на землю, дополз почти до здания аэропорта, затем врезался в ангар с частными авиетками, загорелся и рванул. Шестнадцать пассажиров в самолете, тридцать восемь на земле - всего пятьдесят четыре трупа.
  - И... это...- прохрипел студент, - все тела... их как бы... их на куски, да?
  - Да, именно так. Даже бывалые спасатели на месте катастрофы теряли сознание. Короче, парниша, скажу тебе заранее - тебя ждет не слишком веселая картина. Но это, с одной стороны, большой плюс - если ещё студентом на жертвы авиакатастроф посмотришь, то в будущем что угодно выдержишь. Никто не сможет стать врачом, если прежде не научится без неприязни и страха взирать на человеческие внутренности. Сейчас тебя ждет настоящий урок. Это тебе не гуманное вскрытие тела в морге. Тяжело в учении - легко в бою.
   Казань давно осталась позади. Машина подъехала к воротам больницы, вкатила в идеально вычищенный двор. Двухэтажные бараки, дымящие трубы над котельной, небольшие больничные комплексы, окрашенные в тусклые цвета, производили на практиканта дурное впечатление. Ему представлялись ужасные картины - окровавленные, обгоревшие части тела, органы, оторванные головы...
   Архипов остановился у черного входа основного здания больницы, припарковался между синей "Калиной" и черным "Ауди".
  - А, Семен Денисович уже здесь, вот его машина, - сказал доктор. - Хороший патолог, скажу тебе, очень хороший. Без него - никак. Вылезаем. Возьми курево и минералку.
   Практикант вылез на свежий морозный воздух. Небо было по-летнему голубым, ярко сверкало солнце, внутри бутылки с минералкой прыгали причудливые солнечные блики. Было тихо, безмолвно, лишь на дальнем плане раздавался шум с котельной и нечто напоминающее свист сопла самолета, хотя самолетов тут в помине быть не могло. Студент последний раз поглядел на красивую картину солнечного январского дня и последовал за Архиповым. Доктор нацепил на нос изящные пластиковые очки и двинулся к обшарпанной двери цвета клубничного йогурта. Оба вошли внутрь, оставив снаружи свежий воздух и яркий свет.
   Дверь вела в подвал. Архипов, тяжело дыша, стал спускаться по грязной истертой лестнице куда-то в темноту. Студент поспешил за ним. На лестнице уже дурно пахло (или практиканту всего лишь казалось). Учащенно забилось сердце.
   Пройдя два пролета, они вышли в низкий и узкий коридор с неровными стенами и потолком. По краям коридора шли толстые отопительные трубы, обшитые листами нержавейки. Свет от флуоресцентных ламп, которые часто-часто моргали, ложился, будто краска, на выбеленные стены коридора. Стало жарко (видимо, от труб, которые тянулись вдоль всего коридора). Студент снял кепку и расстегнул куртку.
  - Где нас носит?
  - Все комплексы больницы соединены между собой подземными ходами. А мы сейчас в подвальное помещение идем. Тела там. Трупы всегда опознают в подвале.
  - Я-то думал, что трупы опознают в морге.
  - Да, в морге. Но... но такие трупы опознают уже в особых условиях и в особых местах. В конфиденциальных условиях. В присутствии специалистов.
   Они свернули налево и столкнулись с худым, точно спичка, мужчиной в белом халате. Лоб "спички" блестел от пота, пальцы дрожали, изо рта торчала сигарета. Он пожал руку Архипову.
  - Как там дела?- спросил у него доктор.
  - Как, как... Ужасно. Месиво, по-другому не скажешь. Руку туда, голову - туда. Пока что мы только капитана распознали. От него верхняя часть торса осталась. И левая рука на паре сухожилий крепится. Мы его по этой... униформе "Аэрофлота" определили. Павловский Лев Александрович. Опытный пилот, более десяти тысяч часов налетал...
  - Ты давно здесь?- спросил Архипов.
  - Часа три, не меньше. Ну ладно, я пойду свежим воздухом подышу. Там пахнет хреново...
  - Иди, ступай.
   Архипов и его студент двинулись дальше. И, наконец, добрались до массивной металлической двери, возле которой стояло ещё три доктора. Эти тоже курили.
  - А, Виктор Игоревич, здрасьте, - севшим голосом сказал парень чуть старше архиповского практиканта.
  - Здорово, Черепанов. Как делишки?
  - Нормально все. Только сейчас не все в порядке. Я такого ещё в жизни не видел. Там даже бывалые доктора чуть в обморок не валятся.
  - Да... кстати, это - мой ученик, парень способный. Практику проходит. Наверное, ему стоит на это поглядеть.
  - У тебя есть курить? - спросил один из докторов у практиканта.
  - А... ага, есть, - он потянулся к карману за пачкой сигарет.
  - Нет, нет, мне не надо. Главное, чтобы у тебя было. Тебе сигареты здесь очень пригодятся. Скажу напрямую - там тебя станет тошнить, наверняка вырвет. Чтобы рвоты не было, больше кури - это усмиряет желудок, глушит тошноту.
  - Я сегодня ничего не ел... - промямлил вконец перепуганный студент.
  - Ха, если желудок пуст, желчью блевать станешь. Пардон за хамство. Больше кури.
  - Ладно, буду.
  - Всё, хорош трепаться, - сказал Архипов. - Пойдемте.
   Архипов со скрипом отворил тяжелую дверь и прошел в помещение. Вслед за ним вошли трое докторов, а за ними - студент.
   Здесь было довольно холодно. Неравномерно рассеянный по помещению свет был желтоватым, неприятным, болезненного оттенка. Старые, советского производства, реанимационные столы стояли вдоль стен, и несколько - ближе к центру. Все доктора - их было около двадцати - столпились в дальнем левом углу и заслоняли своими спинами столы, на которых они рассматривали человеческие останки. Один из столов был занят черным политиэленовым мешком, где явно лежало человеческое тело, уже собранное по частям. Студент почувствовал, что в его желудке происходит примерно то же, что и в работающей стиральной машине. Он достал сигарету, прикурил, затянулся.
   Архипов подошел к студенту, похлопал его по плечу.
  - Не менжуйся, сынок. Всего лишь опознание останков. Пойдем.
   Пока доктор снимал куртку и надевал перчатки, студент обратил свое внимание на стоящую у противоположной стены коробку. В ней что-то лежало, но что именно? Практикант медленно подошел к ней и заглянул внутрь. Он увидел что-то похожее на старые половые тряпки, которые готовятся к отбытию на помойку. Но через пару мгновений парень осознал, что видит перед собой лоскутки, обрывки чьей-то одежды. Одежда с трупов, подумал студент. Опаленные тряпки бордового оттенка (видимо из-за крови, которая запеклась и высохла в огне пожара) - и джинсовая ткань, и обрывки рубашек с расплавившимися пуговицами, и сумочки из сморщенной, почерневшей кожи. Студент сделал могучую затяжку и закашлялся, харкая сизым дымом. Пригнувшись, он заметил в коробке большие, тяжелые наручные часы с почерневшим стеклом. Невозможно было определить, что это за часы - "Rolex" или "Seiko", дорогие или дешевые, отечественные или швейцарские. Единственное, что можно было сказать об этих часах - это то, что они были мужскими. Когда практикант сел на корточки, он к своему ужасу, заметил на внутренней стороне ремешка нечто похожее на пригоревший кусочек кожи. Студент отвернулся.
  - А, это фрагменты одежды жертв. Они отправятся на другую экспертизу. Ладно, айда дальше.
   Студент поспешил за Архиповым. Как только они подошли к докторам, сгрудившимся в углу над столом, студент увидел то, чего он боялся увидеть весь этот день - мешки с останками. В черных мешках лежали исковерканные взрывом тела. Студент видел обгоревшие руки, из которых торчали обломки костей, словно сломанные карандаши; головы с ещё не закрытыми глазами и опаленными волосами; ноги, обернутые обгоревшими штанинами. В ужасе студент засунул четыре пальца в рот и прикусил их, не в силах сдержать крика. "И что же за идиот этот диспетчер? Почему он ошибся? - подумал студент. - Почему он отдал неправильную команду? Почему?".
  
  
  Двумя днями ранее
  
   Мороз в тот день был трескучим. Минус тридцать, не меньше. Видимо, дав нам на новогодние праздники фору (когда Владимир Владимирович Путин поздравлял страну с Новым, 2006, годом, полоска в термометре неуверенно держалась возле отметки "-10 градусов"), зима решила отыграться и устроить настоящие морозы. Время приближалось к трем часам дня.
   То было шестое января.
   Я вышел из автобуса, когда он замер на автостоянке возле аэропорта Казани. Мороз свирепый. У меня были тонкие перчатки из сыромятной кожи, которые не столько грели руки, сколько их леденили. Не думая, я спрятал бесполезные перчатки в карманы. На моем плече болталась авиасумка, в боковом левом кармашке которой лежал мой паспорт, а в паспорте - билет до Бугульмы.
   Хоть мороз и был адским, я не обращал на него внимания - уж слишком красиво бывает в такую погоду. Воздух невероятно чист, и звуки пропускает идеально, словно они звучат под водой. Небо безоблачно, как будто после сильного летнего ливня, солнце уже садится, оставляя после себя оранжевое зарево на западе. На фоне этого зарева я видел вращающуюся антенну радара. Тишина была звенящей, все звуки будто выстроились на дальний план, лишь один звук отчетливо долетал до ушей - свист и шум двигателей самолетов. Этот звук мне нравился - на ум так и просилось что-то пафосное. Я любил самолеты. Я уже представлял себе, как сижу возле иллюминатора и наблюдаю, как под крылом лайнера скользит бесконечное белое полотно с тонкими "карандашными" линиями дорог, небольшими пятнами деревень, городов и более крупными пятнами лесов. Правда, надеяться на это не стоило - стекло иллюминатора наверняка будет покрыто инеем, да и лететь я буду ночью.
   Словом, мне явилось чудесное зрелище - аэропорт на фоне огненно-оранжевого зимнего заката, отчетливое гудение летательных аппаратов посреди слабых звуков окружения. На миг оказавшись завороженным этим красивым зрелищем, я направился к зданию аэровокзала, грея обмерзшее лицо голыми руками.
   Как только я вошел в здание аэропорта, мне в лицо дохнуло теплым воздухом из кондиционера. Сразу же захотелось жить. Я, не отрывая рук от лица, прошел в спасительное тепло.
   Как только за мной захлопнулась дверь, я услышал резкий голос из селектора, возвестивший о вылете самолета рейсом 435, Самарканд - Казань. Эх, сейчас бы в Самарканд, подумал я. Или в Ташкент. Мечети, минареты, дворцы, мавзолеи эмиров, медресе... красиво, наверное. Да, в Самарканд неплохо бы сейчас съездить. Но мне надо в мою родную Бугульму, а не в Узбекистан.
   Я поправил сумку на плече, прогулочным шагом направился в сторону стоек авиакомпаний и пунктов проката автомобилей. Зал был покрыт великолепным белым паркетом с мраморной текстурой, который, будучи надраенным до блеска, слабо сиял молочно-белым светом, отражая свет от огромных флуоресцентных ламп под потолком. Но стены терминала дурно сочетались с таким полом - они были однообразного темно-серого, мрачного цвета. Видимо, паркет постелили совсем недавно. Немного пыльные окна, располагавшиеся во всю ширину стены, выходили на стоянку - там всё ещё стоял мой автобус. В углу зала, на специальном постаменте, стоял "Форд-Эксплорер", видимо, главный приз в какой-то лотерее. На стене рядом с ним в ряд выстроились таксофоны. Прямо у окон находились ряды пластиковых кресел, которые обычно устанавливают в залах ожидания аэропортов или вокзалов. Я устроился на одно из кресел и залез в сумку. Паспорт на месте, билет тоже. Ну и хорошо.
   Я расслабился и даже немного посмотрел телевизор, укрепленный на специальной полке в углу. Конечно, можно пройти в общий зал ожидания, но мне почему-то захотелось побыть здесь. Может, в зале ожидания нет телевизора?
  - Спать хочется, - протянул чей-то голосок рядом. Я обернулся - парень с девушкой, со всех сторон обложенные сумками и чемоданами, уже клевали носом.
  - Ну так возьми да поспи, - резко ответил парень. - Нам до самолета ещё пять часов.
  - Ну да, буду я спать на скамейках как бомж! - капризно ответила девушка.
  - Дело твое, - сухо ответил молодой человек. - А вот я, пожалуй, покемарю. А ты, если не хочешь спать лежа, поспишь сидя. Бомжи сидя не спят.
  - Эй! А если... если наш рейс объявят?
  - А если объявят наш рейс, то тебе, думаю, следует разбудить меня! - язвительно ответил парень. - Хотя, если ты будешь в состоянии, можешь дотащить меня до трапа на руках. Буду премного благодарен.
  - Спасибо за совет! - девушка вскочила с кресла и быстрым шагом направилась в сторону кафе.
   Я, окончательно согревшись и отдохнув, встал с кресла и пошел туда же, куда направилась девушка - в сторону кафе, сувенирных лавок, магазинчиков. Я прошел мимо багажного отделения, мимо постов таможенного контроля, мимо коридора, ведущего в отделение службы безопасности аэропорта. Немного потаращился на мониторы, на которых высвечивалась информация о прибытии и отлете самолетов, затем заглянул в книжную лавку, где распродавалась "дорожная" литература для одноразового чтения и, конечно же, кроссворды. Я уже решил купить себе какой-нибудь журнал, но передумал - не хотелось копаться в сумке в поисках бумажника. Двинувшись дальше, я направился в конец зала, где располагался газетный киоск, сувенирная лавка и контрольно-пропускной пункт первой галереи. В сувенирной лавке я заметил бросающиеся в глаза наклейки с надписями алого цвета (такие, видимо, как памятки, приклеивались в кабине пилотов):
  
  НЕСКОЛЬКО РАЗ В ГОДУ, ВО ВРЕМЯ ПОЛЕТА, У ПИЛОТА НАСТУПАЮТ ДВЕ-ТРИ МИНУТЫ, КОГДА ЕГО ДЕЙСТВИЯ РЕШАЮТ ОЧЕНЬ МНОГОЕ. ВАМ ПЛАТЯТ ЗАРПЛАТУ, ГОСПОДА ПИЛОТЫ, НЕ ЗА ВСЕ ВАШИ ПОЛЕТЫ, А ЗА ТО, ЧТО ВЫ НЕ ЗАСТЫНЕТЕ СТОЛБОМ, КОГДА ПРИДЕТ ЧЕРЕД ЭТИХ МИНУТ.
  
   Рядом я приметил такие же наклейки, но уже с обращением к диспетчерам. Окинув взглядом лавку и не приметив ничего, что мне хотелось бы купить, я развернулся и направился прочь, в намерении дальше посмотреть телевизор. Но, проходя мимо коридора в отделение службы безопасности, я, к своему удивлению, заметил широкую лестницу на второй этаж, которой не приметил поначалу. Вообще, в этом аэропорте я был впервые (в Казань я прибыл на автобусе), поэтому не знал его устройства.
   Да, порой человек может не увидеть даже слона, но легко заметить бегущую у него под ногами собаку. Точно так же и я не замечал этой лестницы и думал, что этот аэропорт располагается в одноэтажном здании. Удивившись, я решил подняться наверх и пристроиться в зале ожидания, о наличии которого возвещала желтая табличка с черной стрелкой, указывающей на второй этаж. Я, стуча подошвами своих ботинок по черному мрамору лестницы, преодолел около полусотни ступеней и поднялся наверх.
   Тут было поприветливее и покрасивее, чем на первом этаже. Целый зал, без всяких стен и перегородок, был ярко освещен приятным желтым светом. В дальней части зала находился бар "Диспетчер" и ресторан без названия. Рядом с баром располагалось множество длинных дубовых столов и скамеек. В другой части зала, где находился я - кресла для ожидающих. Часы, висящие на одной из стен, показывали местное, казанское время.
   Тонированные окна, занимающие всю стену, выходили на поле аэродрома, на котором уже сгущались фиолетовые сумерки. За окнами расстилалось уходящее за горизонт море бетона. Самолеты лениво переползали с одной рулёжной дорожки на другую, багажные транспортеры сновали под ними, точно муравьи. На крыльях и хвостах уже зажглись специальные огни. Антенна радара, которую я ранее видел крутящейся на фоне заката, теперь крутилась на фоне редкой рощи, начинающейся сразу за ангарами. Зрелище действительно пафосное, но я почему-то (почему, не знаю), стал испытывать легкую нервозность. Я стал чувствовать тревогу, предчувствовать что-то дурное, глядя на взлетно-посадочную полосу и на самолеты. Я почуял что-то нехорошее, как только поглядел на поле аэродрома.
   Не понимая, что со мной происходит, я в замешательстве отошел от окон и снова окинул взглядом зал ожидания. Всё нормально, в зале совершенно спокойная атмосфера, но мне все так же было не по себе. Интуиция? Ощущение чего-то плохого? Отчего-то мне захотелось убраться из аэропорта, уехать в Бугульму на поезде, лишь бы не лететь на самолете.
   Медленно идя к стойке бара, я оглядывал зал, запоминая все детали. За столами возле бара сидели ожидающие своих рейсов люди. Лица. Множество лиц. За одним из столов сидел отец с четырнадцатилетним сыном. Ухо парня было украшено сережкой, одежда тоже была "продвинутая". Впрочем, он мало чем отличался от своего отца. Оба были крепкого, атлетического телосложения, оба "крутые". Мне подумалось, что я вижу перед собой настоящего отца - настоящего отца, который воспитал настоящего сына, будущего мужчину. "А не воспитать ли мне своего сына подобным образом?", - подумал я.
   За другим столиком сидела целая семья - мать, отец, шестилетний сынок, четырехлетняя девочка, которая, точно завороженная, глядела на поле аэродрома.
  - Регина, сейчас же вернись! - властно крикнула мать.
  - Мам, самолетики танцуют! - воскликнула Регина, обернувшись к матери.
  - Танцуют?
  - Да! Они туда-сюда двигаются, как будто танцуют!
  - Вернись ко мне!
  - Но я хочу посмотреть!
  - Хорошо, смотри! Вот самолет пойдет на посадку, прямо перед твоим носом пролетит, вот тогда оглохнешь минут на двадцать - будешь знать, что значит маму не слушаться.
   Перспектива быть оглушенной на двадцать минут не совсем обрадовала ребенка, поэтому девочка нехотя отошла от окна и вернулась к матери.
   За следующим столом сидело двое мужчин в верхней одежде, на столе лежали их шапки и ворох бумаг. Они обсуждали что-то вроде страхования бизнеса. На другом столе куча еды, выпивки, шахматная доска - двое красномордых толстяков ждали своего рейса. За другим столом сидел молодой человек, а под столом - пучеглазый рыжий боксер на красивом поводке. Когда я прошел мимо него, пес ткнулся рылом мне в руку, и я отпрянул в сторону, но собака не думала меня кусать, лишь вопросительно поглядела на меня своими большими глазами и пустила слюни.
  - Фу! Фу, Клинт! Фу! - воскликнул хозяин и принялся надевать на пса намордник.
   За ближнем к стойке бара столом сидела блондинистая девушка, как-то странно подпирающая голову рукой. На её столе лежал белый ай-под, стакан чая и кусок пирога на блюдце. На какой-то миг нервозность вернулась вновь, я снова стал чувствовать что-то недоброе, стоило мне бросить взгляд на эту девушку. Я отвел от неё глаза и поспешно двинулся к бару, но в этот миг услышал за спиной знакомый голос:
  - Эй, Шурик! Саня! Обернись!
   Я обернулся на голос. Смотрю - прямо за моей спиной стоит мой бывший одноклассник, Костик Комаров. Настоящий, не видение.
  - Шурик, итить твою налево!
  - Ты?! - я протянул ему руку, и мы обменялись крепкими рукопожатиями, а потом ещё долго трясли друг другу руки. - Костян?! Ты, что ли?
  - Я, я! - Костян почему-то расхохотался. - Сколько лет, а? Сколько лет не видались? Восемь или девять?
  - Примерно, - ответил я, не в силах до сих пор поверить, что вижу перед собой одного из лучших друзей детства.
  - Ну... сколько тебе до рейса-то?
  - Мой примерно в десять вечера.
  - А я вот через час вылетаю. В Набережные Челны. А ты куда?
  - В Бугульму.
  - А.... Значит, у нас только час, чтобы поговорить, - Костян нахмурился. - Времени мало. Так, ты давай за тот столик садись... вон тот столик, где рыжий брифкейс лежит, а я сейчас, я за пивом сбегаю. Айда, садись. Тебе какое?
  - Любое. Пару банок.
  - Банок? Да что за низость - пить из банок! Большие пивные кружки - вот что надо! Давай, садись. Я мигом.
   Он поспешил к барной стойке, а я присел за столик, положив ладони на его гладкую поверхность. Костян шарил по карманам, разыскивая бумажник, встал в очередь. Я до сих пор не верил глазам - неужели я вижу того, с кем проучился в школе от первого до одиннадцатого класса? Костян заметно изменился - лицо небритое, глаза опухшие, лоб пропахивает множество морщин. Наверное, он ушел в большой спорт. Занимается баскетболом, его страстью со школьной скамьи. Интересно, он возвращается с соревнований? Или летит на них?
   Вскоре он вернулся к столу с двумя огромными пивными кружками, внутри которых плескался светлый пенистый напиток. С грохотом приземлив тару на стол, Костян воскликнул:
  - Эль! - он захохотал и пододвинул мне запотевшую стеклянную кружку. - Пей, Шурик! Ледяное, как вода в проруби!
   Я схватил кружку, легонько чокнулся с Костяном и разом осушил половину. Пиво было настолько ледяное и настолько чудесное, что я завыл от боли и удовольствия. Зубы затрещали, точно тонкий лед на речке. Костян тоже взвыл, отхлебнув ледяного напитка:
  - Уф! Да, это пиво!
  - Такого пивка у нас в Бугульме не найдешь, даже на розлив.
  - Ну ладно, друг, у нас всего...- он поглядел на часы, - всего пятьдесят минут, чтобы рассказать друг другу, как у нас дела. Ну? Ты все же на врача пошел учиться, да?
  - Да.
  - На какого?
  - На травматолога.
  - О... ты у нас парень мозговитый, наверное, уже во главе отделения стоишь?
  - Да. В Бугульме, в провинции, это не так уж и трудно, если у тебя казанское образование.
  - Значит, травматолог. Ну и как? Интересная профессия?
  - Очень интересная, - с иронией ответил я. - Если бы дело ограничивалось одними вывихами, ушибами да сломанными челюстями.
  - А что, и похуже случаи бывали?
  - А то! Вот, к примеру, один пьяный алкаш на рельсах валялся. Ему локомотивом обе руки по локоть и отрезало. Мы ему руки почти до плеч укоротили. Вот и живет он сейчас как Венера Милосская.
  - Нечего спать, где попало, - философски заметил Костян.
  - Точно.... А иногда... иногда вообще паршивые вещи происходят. Когда люди пытаются с жизнью покончить, да неудачно. Совсем недавно было... осенью, за несколько дней до первого снега. До сих пор в шоке, во сне иногда снится.
  - Что случилось?
  - Девушка из окна выбросилась. С двенадцатого этажа. А причина была наиглупейшая - несчастная любовь, понимаешь ли. Страшная глупость - из-за мимолетного расстройства ей захотелось с жизнью покончить. Очень глупая причина для самоубийства - любовь. Очень глупая. Если бы она знала телефон доверия...
   В общем, она полагала, что сиганет с двенадцатого этажа на асфальт и расшибется насмерть. Хрен! Прыгнуть-то прыгнула, да не расшиблась насмерть, - я сделал большой глоток. - Она не погибла на месте. Даже сознания не потеряла.
  - Жуть.
  - У неё было девять переломов, из них три - открытые, вдобавок кровотечения. И она была в сознании. Короче, мучения у неё были адские. До сих пор мурашки бегать начинают, как вспомню. Это надо же было...- я снова прихлебнул пива.
  - Выжила?
  - Нет, разумеется. Три часа мы ещё что-то пытались сделать. Только потом поняли, что бесполезно. Отключили от системы жизнеобеспечения, дали возможность умереть в коме.
  - Так ты говорил, что она мучалась несколько часов!
  - Да, но потом впала в кому. Болевой шок был мощным. В общем, мы её отключили от системы. Чисто из гуманности.
  - Я где-то слыхал, что самый романтический способ самоубийства - это прыжок с высоты. Мол, ты не топишься, чтобы тебя потом нашли посиневшего и раздутого, как пушкинского утопленника; не травишься таблетками, чтобы потом блевать как конь; не кидаешься под поезд; не вешаешься; не стреляешь себе в голову. Ты прыгаешь с высокой крыши или скалы, летишь подобно птице в последний миг жизни - вот настоящая романтика и красота. Без всякого там изуверства и уродства.
  - Да, да. Самый романтический вид суицида. И самый ненадежный. Все кости переломаешь, инвалидом сделаешься на всю жизнь, да не помрешь. Или же промучаешься несколько часов, только потом еле-еле концы отдашь. Вот после всего этого всерьёз подумываешь о переквалификации в стоматологи или логопеды. Хотя мне травматология всегда более всего нравилась. Хирургию я не люблю - чтобы всякие нагноения вырезать, ткани отсохшие, рубцы, прочую гадость... Нет, лучше уж кости вправлять, раны заштопывать, челюсти на место вставлять, шины накладывать. Хоть и глядишь на всякие ужасы, а все равно интересно. Разнообразно, не скучно. В такую работу можно влюбиться и действительно работать, а не выполнять автоматические функции работника. Во! Круто я завернул?
  - Ага.... Ну а как у тебя с семьёй-то? В порядке все?
  - Да. Мама, папа живы. А сам я давно разведен. Зато сын есть.
  - Звать как?
  - Димка. Димитрий. Шести лет от роду. Резвый пацан, умный. Стараюсь воспитать как можно лучше. Настоящего мужика хочу из него вырастить. И чтоб был не доктором-костоправом, как я, а предпринимателем. Чтобы был бизнесменом, вот! Деловым человеком. Чтобы ездил на "Роллс-ройсе", да летал на чартерных рейсах, а не как я - на этих развалюхах, которые ещё при Андропове, наверное, собирали, - и я указал на летное поле, где ползали те самолеты, на одном из которых мне предстояло лететь домой.
  - Да, самолетики у нас старые. Это только в Москву да в другие мегаполисы красавцы "Боинги" летают. А нам приходится на наших "пригородных" самолетах трястись. Не знаю, как ты, а до жути боюсь летать на самолетах. В небе, брат, нет обочины, куда можно свернуть, если откажет двигатель.
  - Это точно, - я сделал ещё глоток и покосился на ту самую блондинку, которая сидела на ближайшем к стойке бара, столике. Она все так же подпирала голову рукой; её волосы закрывали ей лицо. Среди гладких прядей вился белый провод от наушников ай-пода. Другой рукой она лениво гоняла кружочек лимона в стакане чая. Я снова встревожился. Нет, такого не может быть - я отчего-то испытываю тревогу, глядя на незнакомую девушку. Нет, с этой работой мои нервы совсем изнашиваются. Ещё пара самоубийц или пьяных алкоголиков на рельсах, и я, того гляди, Ивана Грозного в ординаторской увижу. Но все-таки, почему мои нервы так неадекватно реагируют при виде обыкновенного человека? Со мной такого ещё не бывало. Она что, призрак?
  - Эй, Константин, - я дернул его за рукав. - Ты не знаешь, что это за пассажирка за тем столиком? Который ближе всех к стойке бара?
  - А? Вон та, что ли? Та девушка с ай-подом?
  - Ага. Не знаешь, кто она такая?
  - Без понятия. А что?
  - Да как-то странно она выглядит.
   Костян снова обернулся:
  - Странно? По-моему, она выглядит точно так же, как и все.
  - Я как погляжу на неё, так чувство жуткое приходит. Какое-то предчувствие. О чем-то нехорошем.
   Костян осушил кружку и изрек:
  - Лечиться тебе нужно. В санаторий съездить, на лечебные грязи. По-моему, у тебя просто психическая болезнь, типа нервоза. От этого отдыхать надо, чтобы предчувствий не было.
  - Да. Да, отдыхать надо, - я допил пиво. - Давай-ка я ещё за пивом сгоняю. Дай кружку.
   Набрав того же разливного, я вернулся к столику, аккуратно присел на лавку, и мы продолжили разговор.
  - А вот я решил в спорт уйти, - сообщил Костян. - С моими-то деньгами и интеллектом серьёзное образование трудновато было получить. Так я и ушел в спортивное училище в Челнах. В элитное, кстати. Оттуда вышел настоящим баскетболистом. Сейчас играю в челнинской команде. Вот, с соревнований возвращаюсь.
  - Ну и как?
  - Мы - их. С большим, кстати, отрывом. Восемьдесят четыре - семьдесят семь в пользу гостей, то есть, нас. Четыре дня бухали - отмечали выход в финал. Домой вернемся - дальше бухать будем.
  - А где твоя команда?
  - Они уже улетели, а я задержался. Дела кой-какие. Жалко, а то бы познакомил тебя со своими пацанами.
  - А с семьёй как?
  - Как, как... Женат я. Четыре года как женат.
  - А дети?
   Тут Костян отодвинул кружку в сторону и уткнул взгляд в стол. Я понял, что сморозил что-то не то, испытал примерно то же чувство, когда спрашиваешь "как дела у вашей бабушки?" и в ответ слышишь, что бабушка уже давно почила. Я уже собрался извиниться, но Костян ответил:
  - Дочка. Дочка у меня, Ира. Четыре года.
  - Здорово!
  - Ничего подобного. Вовсе не здорово.
  - Что-то случилось?
   Костян продолжал буравить взглядом крышку стола.
  - Да. Да, Саня, что-то случилось.
  - Не тяни резину!
  - У меня дочка, как я уже сказал. Хорошенькая, умная. И... И я не углядел.... Не углядел!
  - Да чего ты не углядел-то? Что с ней?
  - Я виноват... Отец из меня никакой. Не отец я вовсе! Короче, на Иришку мою бешеный кот напал. И... и... и глаз ей выцарапал. Глаз выдрал! Сука!..- Костян сорвался на крик и, уткнув взгляд в пол, часто-часто заморгал.
  - Бешеный кот?
  - Ну, в смысле не больной бешенством, а просто дикий. Я же совсем на дочку внимания не обращал, и вот результат - без глаза осталась...
  - Тихо, Константин. Тихо...
   Он продолжал таращиться в пол и часто моргать.
  - Теперь ей нужен протез. Ей четыре годика, а она уже с одним глазом осталась. Какая же я сволочь! Почему я не углядел?
  - Костян, ты не виноват.
  - Виноват! Я не отец! Я не могу быть отцом! Почему мы удивляемся, что наши дети вырастают невоспитанными, неграмотными? Да потому что их родители такие же разгильдяи, как я! Когда ребенок такой маленький, его надо воспитывать и воспитывать, и не надеяться на детский садик и нянек! А мы стремимся зарабатывать эти паршивые деньги, чтобы якобы "обеспечить детям будущее". Мы про настоящее забываем! А потом видим, что денег - хоть отбавляй, а делу ими не поможешь! Не помогут деньги в воспитании. Это мерзкие, гнилые бумажки! Они только все портят! Где логика? - мы делаем ребенка, когда сами от родительской зависимости полностью не освободились. У нас нет денег, нет приличной работы, нет образования - зато дети есть. Где логика? Зачем так?
  - Да нормально все будет, - убедил его я. - Ты не расстраивайся, все хорошо с твоей дочкой будет.
  - Для чего мне ребенок? Зачем мне дети, мне сейчас не до них, мне поначалу надо деньгами разжиться, а уж потом детей иметь. А я, как идиот, папашей стать захотел, когда у самого карманы пустые. Вот и получил я наказание. Нечего мне...- Костян запнулся и прихлебнул пива. Я снова покосился на ту девушку с ай-подом.
  - Да... - протянул Костян. - Человек - это самое глупое существо на свете. Нет у нас ни разума, ни здравого ума, ни рациональности. Дураки мы. Все люди - дураки. Порой делаем идиотские вещи, а затем думаем "зачем мы так делаем?"
  - Ладно, брат. Нормально все будет.
  - Нет, не будет. Я не заслуживаю ничего нормального. В ад я попаду, вот!
  - Хорош ерунду нести. В ад он попадет!
  - Конечно, попаду. За такое отношение к своим же детям. Я же к Ирине-то как следует не относился. Постоянно на тренировках, на соревнованиях. Подождать пять-шесть лет не мог. Нет, если я не спасу в одиночку целый самолет, если Бен Ладена не поймаю, то точно в ад угожу. К чертям в кастрюлю. Или в яму с бешеными кошками, - Костян допил пиво, с грохотом опустил кружку на стол, утер рот рукавом. - Вот ты и услышал краткое содержание моей жизни после окончания школы. Сучья у меня жизнь. Неинтересно жить. Нет никакого удовольствия от своего существования.
  - Это тебе так кажется.
  - Не кажется. Кажется только алкашу с похмелья, а я все как есть вижу. Наломал дров, теперь скачу как белка в колесе.
   "Объявляется регистрация билетов на рейс 98, Казань - Набережные Челны. Ожидающих рейса просим пройти к стойке авиакомпании..." - раздался голос из селектора.
  - О, это мой рейс! - Костян вскочил с места, взял свою спортивную сумку, чемодан и брифкейс.
  - Я с тобой пройдусь, - я встал со скамьи.
   Костян молниеносно сбежал по ступенькам вниз, свернул направо и направился к стойке "Аэрофлота", где уже выстроилась очередь на посадку на борт самолета.
  - Ну ладно, Шурик, вот я и улетаю, - печально сообщил Костян. Восемь лет не виделись, и всего лишь час общались. Вот за это я и ненавижу аэропорты с вокзалами. Тут вечно не хватает времени. Вот и все, мне сейчас регистрацию пройти, затем через контроль, и ждать посадку на борт. Жалко, что вылет почти сразу после регистрации, а то бы ещё немного побазарили.
  - Ладно, счастливо тебе! Успехов в спорте, в личной жизни! С твоей Иришкой все хорошо будет. Бог не допускает того, чтобы такие маленькие дети страдали.
  - И это мне говорит врач-травматолог, у которого таких больных детей в отделении полным-полно!
  - Нет, я в ЦРБ работаю, а не в детской больнице. Детишек не лечим-с.
  - Ага. Понял. Ну ладно, пока! - Костян махнул рукой. - Где мои билеты? А, вот вы где!
   Я развернулся и медленно пошел в неопределенном направлении.
  
  
   И вот Константин исчез в зале для ожидающих посадку на борт самолета. Я остался стоять посреди спешащих куда-то незнакомых людей, в русле человеческой реки. Костян появился и исчез столь быстро, что мне подумалось - это было видение. Всего лишь час мы беседовали с ним за кружкой пива; за час мы успели изложить друг другу краткое содержание прожитых нами после окончания школы, лет. Теперь он улетал в свой город, а я, ожидая свой рейс, оставался здесь. Где-то его ждала молодая жена Лена (о которой он, кстати, так ничего и не рассказал), дочка Ира, оставшаяся инвалидкой после нападения дурного кота. За этот час на меня обрушилось слишком большое количество информации, и я подумал - а не показалось ли мне всё это? На самом ли деле я видел лучшего друга своего детства? Что за дурное чувство я испытал там, на втором этаже? И кто, наконец, эта странная барышня с ай-подом?
   Весь в тяжелых мыслях, я вновь поплелся в сторону сувенирной лавки. С прилавка на меня таращили черные агатовые глаза маленькие фигурки собак с мотающимися головами (такие обычно ставят в автомобилях). Собаки глядели мне прямо в глаза, и, казалось, хотели задать мне очень простые вопросы, но не могли. Я вновь поглядел на наклейки для пилотов:
  
  ВАМ ПЛАТЯТ ЗАРПЛАТУ ЗА ТО, ЧТО ВЫ НЕ ЗАСТЫНЕТЕ СТОЛБОМ, КОГДА ПРИДЕТ ЧЕРЕД ЭТИХ МИНУТ
  
   Ощущение чего-то нехорошего вернулось вновь.
   Может, сходить покурить? Вот только выходить на тот лютый мороз не хотелось. Я спустился в туалет (он находился в подвале), заперся в кабинке. Закурил, затянулся. После того, как мои легкие заполнились приятным, живительным дымом, нервы слегка распрямились, психоз понемногу стал исчезать.
   И вдруг произошло первое странное событие за весь этот вечер (если не считать странным мое предчувствие). Как только я пустил последнее дымное колечко в прохладный воздух клозета и выбросил бычок в унитаз, из соседней кабинки донесся громкий, мощный, яростный выкрик, в котором чувствовались панические нотки:
  - Саныч! Саныч, блин, мы проскочили! Проскочили! Вираж надо делать!
   Я застыл камнем, не в силах даже сделать выдох. Во мне все одеревенело.
   Вираж? Проскочили? Там, в кабинке, наркоман, что ли, сидит?
   Из соседней кабинки уже не раздавалось ни писка. Почему-то что есть силы застучало сердце. Голос из кабинки звучал столь неуместно и столь нереально, что я без всяких раздумий встал на унитаз и заглянул в соседнюю кабинку. Там никого не было. Кабинку населяли лишь унитаз и корзина для мусора. Первая мысль, пришедшая в голову: "показалось". Померещилось.
   Я обратил внимание, что на ободке унитаза черным маркером было написано слово "Самарканд".
   Конспективно до предела.
   При чём здесь город в Узбекистане? Это слово выглядело на ободке унитаза так же неуместно, как выглядел бы памятник Гитлеру на мемориале павшим во Второй мировой войне. Что за дурак написал это?
   Почему-то мне стало не по себе. И очень жутко. Я выскочил из кабинки, поспешил в зал ожидания - туда, где много людей.
  
  
   Пока я курил в туалете, за стенами аэропорта разразился нешуточный буран, настоящая снежная буря. Мело так сильно, что сквозь стеклянный фасад здания виднелся лишь мутный цилиндр диспетчерской башни (хотя башня находилась всего в двадцати-тридцати метрах от здания аэровокзала). В буране всё приобрело вид простых геометрических тел, еле видных в танце крупных хлопьев снега - башня стала цилиндром; автомобили, припаркованные на стоянке, превратились в кубы и параллелепипеды; ели, посаженные неподалеку от входа, стали конусами. За стеклом царило смешение двух цветов - черного и белого, остальные предметы потеряли свои оттенки, резко потемнев в буране. Огромная, неуклюжая снегоуборочная машина ползла по стоянке, совершая бесполезную работу - убирая снег (учитывая силу бурана, снег надо было убирать каждые десять минут).
   Я немного побродил по первому этажу, приглядываясь к выставленным на прилавках безделушкам, к книгам в букинистической лавке. Временами я прислушивался к разговорам людей, мимо которых проходил:
   "Ну вот, буран начался! Блин, теперь до утра в этой заднице проторчим!"
   "И пусть заранее знает, что мы прилетим ни свет ни заря..."
   "Я бы позвонила, да на телефоне денег не осталось, а я не знаю, где тут можно пополнить счет..."
   "...и за такие дела ему бы башку оторвать!.."
   "...хотела подарить маме новый телевизор, её старый совсем плохо показывает..."
   Я бесцельно бродил из терминала в терминал, полностью уверенный в том, что мой рейс отложат. Я представлял, как Костян сейчас сидит на борту авиалайнера, плывущего в море хаотично пляшущих снежинок, скользящего среди облаков. Я уже приглядывал место, где можно вздремнуть сразу после объявления об отложении рейса, но мне захотелось снова подняться наверх, в бар. В последний раз бросив взгляд на окна, я поднялся наверх.
   На летном поле мело так, что кроме нескольких оранжевых огоньков, в окнах второго этажа ничего не было видно. Уже окончательно стемнело, время приближалось к половине шестого. Я подошел поближе к окнам, вглядываясь в бешеный танец хлопьев снега, которые плясали на фоне сгустившихся сумерек. До моих ушей донесся яростный свист и рев авиационных двигателей. Самолет совершал посадку. Когда огромная машина почти касалась земли, она пронеслась прямо передо мной - мутная белая фигура, еле заметная в буране, с грохотом промчалась перед окнами аэропорта и исчезла, но окна в раме продолжали вибрировать от шума двигателей. "Молодец, удачно сел, - подумал я. - В такую метель, чтобы посадить самолет, надо попотеть". Я подождал, пока самолет умчится вдаль, снижая скорость, утягивая за собой шлейф из шума и грохота.
   Когда все стихло, когда снежинки снова заплясали в обычном ритме, я направился к тому столику, где мы с Костяном сидели около получаса назад. Кружек уже не было - видимо, их убрали официанты. Немного посидев за столиком, я почувствовал нервозность, вскочил со скамейки и направился к стойке бара. Я сел на стул, опустил свою сумку на пол и потребовал того же пива.
   Пока барменша вытирала тряпкой тару и наполняла её пенистым напитком, я вновь покосился на девушку с ай-подом. Сейчас она сидела за столиком, выпрямив спину. Мне было видно её лицо - красивое, но уж слишком изможденное и усталое, словно она не спала несколько суток подряд. Глаза её были слегка затуманены скукой и меланхолией. Нет, она такой же человек, как и все вокруг. Почему я так странно почувствовал себя, бросив на неё взгляд? Видимо, сказываются мои нервы, основательно подпорченные работой. Костян был прав - мне пора на отдых.
   Получив свое пиво, я расплатился и стал небольшими глотками осушать уже третью кружку за вечер. Почему-то захотелось как следует набраться.
   Когда я, осушив полкружки, немного покосился назад, то заметил, что странная мадемуазель с ай-подом приподнялась из-за стола и направилась ко мне. Меня это немного поразило, однако через миг я понял, что она направляется не ко мне, а к стойке бара. Положив локти на стойку, девушка стала дожидаться, когда же барменша уделит ей немного внимания.
  - Прошу прощения, - раздался невероятно мягкий и приятный, словно поток нежного лунного света, голос. Не совру - от такого голоса в душе сразу потеплело, забылись все дурные мысли. Я мигом обернулся на этот голос, хотя заранее знал, кому он принадлежит. Принадлежал он, разумеется, барышне с ай-подом. Нет, я был прав в том, что она немного необыкновенна, и это объяснялось её голосом. Голос - это визитная карточка человека, по голосу можно судить о человеке, об уме и опыте, об уровне его знаний.
  - Извините, пожалуйста, - тихим, но отчетливым голосом сказала девушка, и когда барменша подошла к ней, спросила:
  - Вы не могли бы... не могла бы я поставить на зарядку... - она указала на ай-под, - плеер. У вас ведь есть розетка в баре?
  - Есть, - равнодушным голосом отвечала барменша.
  - Вот, - она протянула ей плеер и зарядное устройство. - Я его через час - другой заберу, ладно?
  - Ладно, - барменша отнесла ай-под к розетке.
  - Огромное спасибо! - бросила девушка ей вслед. Я допил пиво, со стуком поставил кружку на стойку, вернулся к своему столику.
   И вдруг, когда я обратил свой взор на окна, за которыми все так же буйствовала вьюга, рядом со мной кто-то сел. Сел мягко, бесшумно, почти незаметно. Я оглянулся - рядом со мной сидит обладательница волшебного голоса, та самая девушка с ай-подом. Она вдумчиво, оценивающе взглянула на меня и произнесла тем же прекрасным, но более быстрым голосом:
  - Прошу прощения за наглость... за такое бесцеремонное нарушение вашего спокойствия. Просто я приметила, что вы, собственно, как и я, скучаете в одиночестве. Ну и...- она коротко усмехнулась, - может быть, посидим вместе? А то скучно до полусмерти. Будем знакомы?- спросила она с легкой улыбкой на лице, уже протягивая мне свою руку.
   Я был ошарашен этим фортелем. Кто она такая? Чего она от меня хочет? Её внезапным предложением ни с того ни с сего познакомиться я был огорошен так же, как человек, которого будят ото сна, и тут же просят найти в уме кубический корень из числа 729. Что, она хочет познакомиться просто так, лишь бы не сидеть в скуке? Ничего не понимая и не соображая, я протянул ей руку и представился:
  - Александр.
  - Нина, - сказала она, и я взял её протянутую ладошку, украшенную тремя кольцами - одно из них было серебряное обручальное, а другие два - такие же простые и незамысловатые, как первое, но очень хорошо подобранные и идеально смотрящиеся на её руке. Я слегка пожал ей пальцы и убрал руку.
  - Кого-то ждете? - спросила она.
  - А... нет, я улетаю. Лечу домой, в Бугульму.
  - В Бугульму... Я тоже в Бугульме живу. Сейчас жду мужа. Он совсем скоро прилетает из Самарканда.
  ... Самарканд!..
  - С вами что-то не так? - спросила Нина, глядя мне в глаза. - Вы как-то странно на мои слова среагировали.
  - А... нет, все в порядке. Нет, все здорово.
   Нина кивнула головой и снова легко улыбнулась. Сейчас в её лице не было того выражения усталости и изможденности - видимо, она получила то, чего хотела - общения, и теперь прямо-таки лучилась счастьем и весельем.
  - Может, сядем за мой столик? - живо, с энтузиазмом предложила Нина.
  - Хорошо, - ответил я.
   Она резво приблизилась к своему столику, села, положила локти на стол:
  - О... вот так уже лучше - когда есть с кем поболтать. Просто я такой человек, который не может без разговоров.
   Я сел напротив неё и сказал:
  - Значит, Нина, вы нашли кого надо. Если вы мастерица поболтать, то я - хороший слушатель.
  - Ну...- Нина пожала плечами. - Я думаю, нам обоим будет что рассказать друг другу. Я заметила, что когда люди знакомятся, то они спешат рассказать друг другу самые-самые красочные эпизоды своей жизни... или поделиться своими умнейшими мыслями и мнениями.
  - Полностью согласен.
  - Нам есть что рассказать друг другу?- спросила Нина.
  - Да, - я с удовольствием чувствовал, как разговор с этой невероятно жизнерадостной и общительной дамой грел мне душу и разгонял неприятные мысли куда лучше, чем пиво. И как я мог так странно среагировать на её вид?
  - Я жду своего мужа, - сообщила Нина. - Он прилетает из Самарканда примерно через два-три часа. Он был на научно-практической конференции. Гением не назвать, но в физике и политехнике шарит. Он готовил научную работу вместе с какими-то двумя упырьками из казанских лабораторий. А вы кто по призванию?
  - Врач.
  - Вы уж меня извините за подобную неделикатность, но я бегло слышала ваш разговор с тем мужчиной... тем высоким парнем...
  - Он - баскетболист.
  - Да... Я слышала, что его дочурка лишилась глаза...
  - Именно так.
  - ...а вы, если меня уши не подводят, травматолог.
  - Точно.
  - Я слышала, о каких ужасах вы говорили. Страшно представить, когда несчастная девочка прыгает из балкона в надежде умереть... и при ударе даже сознания не теряет. И на твоих же глазах умирает в мучениях и судорогах...
  - Она умерла в коме.
  - Да какая там разница... вы, наверное, достаточно на её муки насмотрелись?
  - Я до сих пор её лицо из головы выветрить не могу, - руки у меня задрожали, а душа вновь охладилась. - Её лицо... она красивая была, могла бы себе нового парня завести. Но, видимо, все приняла всерьез. Решила счеты с жизнью свести, да неудачно. Понимаешь, её лицо было перекошено от боли, от шока! Интересно, а как это лицо выглядело тогда, когда она улыбалась? Когда безмятежно спала? Как её лицо выглядело на семейной фотографии? Почему я должен глядеть только на лица, перекошенные страданиями?
   Нина ничего не отвечала, лишь на её вдумчивом и прекрасном лице стояла грусть.
  - Да...- произнесла она. - Ужасов в жизни полно. Много несправедливости. И много всяких необдуманных глупостей.
  
  
   Нина, должно быть, относилась к числу людей, которые не могут ни минуты без общения, причем предпочитают таких слушателей, которые больше молчат и внимательно их слушают. Я был идеальным слушателем для неё - я молчал, но очень внимательно вникал в её очень увлекательную и грамотную речь. Уж очень большое удовольствие приносило мне общение с ней.
  - Мы с Димой в браке уже два года. Обвенчались ещё студентами. Оба мы учились в КГУ, я на филологическом факультете, он - на механико-математическом. Чтобы хоть как-то преодолевать трудности студенческой жизни, мы стали мужем и женой - вдвоем всё равно легче. Впрочем, нам всегда помогали родители. Я всю жизнь прожила с мамой, отца отродясь не видела. Но зато мама у меня - владелец книжного магазина. И у Димы родители тоже люди состоятельные. Сейчас мы живем в Бугульме, - Нина немного полюбовалась своим отражением в чашке чая. - Дима работает в инженерском бюро... или в департаменте планирования... не помню, как это заведение называется...
  - Это инженерское бюро.
  - Да. Точно. Зарабатывает он достаточно, чтобы прожить. А если ещё и помощь со стороны родителей учесть, то, может быть, мы живем вполне неплохо.
  - А ты где работаешь? - спросил я, сам не замечая, что мы с Ниной невольно перешли на "ты".
  - Я сижу дома с ребенком. У нас полугодовалая дочка. Пишу статьи в "Бугульминскую газету". Всякую чушь, которую можно приукрасить красивым текстом. Скучно, конечно. Хочется большего. Но не получается - времени нет; на моем попечении квартира, стряпня, уборка, ребенок, кот Балда и две собаки. Кстати, собак Дима выиграл на какой-то научной конференции. За свою работу он в качестве приза получил двух чудесных щенят анатолийского карабаша. Когда-нибудь слышал о таких?
  - Нет.
  - Это древнейшая порода догообразных собак. Невероятно умные животные, но огромные в размерах. Крупные и сильные, с массивной головой. Башка - во! Зато с такими пёсиками не страшно в полночь пройтись по самой мрачной трущобе. Обожаю крупных собак. Я во многом неформальна - все девушки любят крошечных собачек, а я таких терпеть не могу. Чего привлекательного в мелкой, неуклюжей, страшной собачонке, наряженной в клоунские наряды? Ха! Я уж лучше кошку на руках потаскаю. Кошка более гибкая, более нежная, более приятная. И мурлычет, когда её гладишь. А мелкую псинку на руках удобно не разместишь; и как её не гладь, мурчать и ласкаться она не будет. Кошка приятнее. У нас, например, есть кот по кличке Балда. Обычной "дворовой помойной" породы. Почему его назвали Балдой, не знаю, но сейчас он вымахал до огромных размеров, мяукает как сумасшедший, и временами начинает без причины нарезать круги по комнате. Поэтому сейчас кличка Балда ему вполне идет. Кстати, недавно у него обнаружились глисты, и нам с Димкой пришлось жевать специальные таблетки для профилактики. Какие же эти таблетки были мерзкие, - Нина состроила выражение отвращения на лице и сделала небольшой глоточек чая.
   Я не без улыбки слушал её речь. Насколько легко, интересно и весело рассказывала она про своих домашних животных, насколько приятно мне было слушать её речь! Если бы я услышал от Костяна, что у его кота завелись глисты, то не обратил бы внимания на его бредни, а в устах этой барышни даже самая последняя чушь в мире становилась в высшей мере милой и занимательной.
  - Но я, в принципе, рада такому раскладу. Я рада тому, что могу круглые сутки находиться рядом со своим чадом - ведь я мать, а мать всегда испытывает животный страх за свое дитя, если она находится вдали от него. Я рада тому, что могу круглые сутки воспитывать дочку, не доверяя это дело нянькам и детскому саду.
  - Воспитывать? В полгода?
  - Конечно! - воскликнула Нина. - Мудрая пословица гласит, что ребенка надо начинать воспитывать тогда, когда он поперек лавки лежит. Я, например, читаю над её люлькой детские сказки. Учеными доказано, что младенец отлично воспринимает материнский голос, и текст, читаемый матерью, отпечатывается в мозге ребенка. Говорят, что младенцы, над которыми родители вслух читали сказки, в дальнейшем будут иметь огромный интерес к чтению. Вот так я забочусь о Наташе.
  - Её зовут Наташа?
  - Да. Так её захотел назвать Дима. Он считает имя Наталья самым прекрасным и благородным женским именем на свете. Я тоже. А у тебя есть дети?
  - Ага. У меня есть сын. Его зовут Дима.
  - Здорово! А сколько ему?
  - Шесть. Ходит в детский сад.
   Нина кивнула. Про семью она у меня не спрашивала. Умная девушка - сразу поняв, что с моей семьей что-то не так, она решила не лезть не в свое дело.
  - Ты оптимистка?- спросил я.
  - А по мне не видно?
  - Видно. Оптимистка, точно. Ты необычайная девушка, Нина. От тебя исходит такая энергия, что всякая дрянь из души выветривается. Из таких людей, как ты, получаются великолепные психоаналитики. Такие люди, как ты, могут вылечить словом, спасти от самоубийства, показать этим людям огонек надежды в кромешной тьме жизни. От тебя исходит мощная энергия. Я хочу сказать, что ты необычайна, Нина.
   Она немного поглядела на меня в упор, улыбаясь лишь глазами. Затем она рассмеялась и произнесла:
  - Да... мне таких слов уже сто лет никто не говорил. Спасибо, спасибо за такие приятные слова. Это необычайный комплимент... Даже не знаю, что сказать в ответ.
  - Да ничего не надо говорить.
  
  
   Мы общались дальше, причем так непринужденно и свободно, словно были лучшими друзьями детства. За окнами прогрохотал уже третий садящийся лайнер, время приближалось к семи вечера. Нина все так же трещала без передыху, изредка делая глоток чая или давая сказать мне пару слов.
  - Как я уже сказала, временами я пишу статьи для "Бугульминской". Мне платят мизерные суммы, но для меня зарплата значения не имеет. Я ведь хочу большего. Мне охота писать настоящие произведения, а не просто статейки в провинциальную газетку. И я пишу. У меня все-таки высшее филологическое образование. Мне охота писать такие произведения, в которых будут подниматься настоящие проблемы, где будут подняты пути решения этих проблем. Я хочу заставить читателя обдумать эту проблему, хоть чему-то его научить, а не просто вынудить его "проглотить" слишком легкий текст. Я не хочу писать о "любительницах частного сыска" или "воинах Света, противостоящих полчищам Тьмы". Я хочу писать о жизни, о проблемах нашей жизни, о том, как нам прорваться через препятствия, которые наша жизнь нам ставит. Почему современная отечественная литература так опустилась? Да потому что пишут не о том. Пишут, может быть, красиво, да не о том, что нужно. Ты можешь обладать искусством описания не хуже, чем Тургенев, строить диалоги на том же уровне, что и Ларри Мак-Карти, можешь использовать всю силу русского языка, пользоваться любыми стилистическими приемами. Но твое произведение, как красиво и талантливо оно не было бы написано, не будет оценено, если оно не будет о чем-то. А если оно будет о чем-то, плюс оригинальная череда событий, плюс хорошая фабула и сюжет, плюс интересные герои, то твое творение вполне можно назвать шедевром в том жанре, в котором ты пишешь. Или нет?
  - Конечно же, да. Но твои старания вряд ли оценят, ведь у современного гражданина России совсем иное представление о литературе. Для современного человека, окруженного всякими технологиями, книга является устаревшим видом развлечения и устаревшим источником информации. Понятие "литература" теперь имеет новое значение. Это не способ узнать что-то новое, познакомиться с какими-то жизненными ситуациями, разобраться в них, научиться у книги чему-нибудь. Теперь книга для многих людей - это способ тупо убить время. Зачем учиться у классиков? Куда легче и интереснее научиться жизни у телевизора.
  - В нашей центральной библиотеке есть одна вывеска, - перебила меня Нина, не в силах удержать поток мыслей. - Вы записаны в центральную библиотеку?
  - Нет, я хожу в библиотеку на улице Тукая. Выбор беллетристики там больше, чем в центральной.
  - Так вот. В центральной библиотеке есть вывеска, гласящая: "Читать книги модно, посещать библиотеки престижно". Я полностью согласна с этим мнением. Но как согласятся с этим мнением те, кто читает Донцову? Согласна, они читают. Они гордятся тем, что читают. Они считают себя престижными, потому что они читают. Но что именно они читают? Книги писательницы, которая пишет по одной книге в месяц? Это же противоречит законам логики - как можно в течение месяца создать произведение, тщательно его продумать, оформить главную мысль, концепцию, проблематику? Это же литература одноразового чтения, почитать и забыть, "тупо убить время", как ты говоришь. Настоящие произведения создаются годами, а то, что создается вмиг, вмиг и забывается. Поэтому предложи людям, которые читают, которые мнят себя престижными, попробовать осилить "Фауста" или "Доктора Живаго". До середины книги доползут за то же время, за которое могут прочитать десяток книг Донцовой. Зато они "читающие" люди! Ты прав, понятие "литература" совсем не то.
  - А в чем же проблема современной литературы? Почему она стала такой? - спросил я.
  - Есть у меня мнение на этот счет, - ответила Нина. - Наша современная литература, да и музыка тоже, низко пала по одной причине - авторы пишут книги ради заработка. Ради того, чтобы срубить бабок. Поэтому пишут, руководствуясь не своим вкусом, не своими взглядами и идеалами, а идеалами общества, идеалами "читающих". А наши "читающие и престижные", не желая глубоко вдумываться в серьёзные произведения, предпочитают легкие и простые книжонки, над которыми задумываться не надо. И наши писатели, ориентируясь на эти вкусы, стремясь заработать большие гонорары, пишут именно то, что хочет общество. Писателей интересуют деньги.
   Так как современного читателя интересует легкая литература, они хотят видеть в книге интересные, захватывающие, интригующие события. Именно события. Им не интересны красивые описания, пейзажи; их не интересуют рассуждения и раздумья, мысли писателя. Им охота чтобы стреляли, шмаляли, колбасили, резали, гонялись. Поэтому современные писатели делают упор на интересном ходе событий, на событиях, но не на героях. У наших современных писателей нет особых, оригинальных, харизматических героев. Фауст и Мефистофель, Ромео и Джульетта, Мастер и Маргарита, Фродо и Сэм, Пьер Безухов, Евгений Онегин, Раскольников, Печорин, Остап Бендер, Тарас Бульба - это герои прошлого. Каких великих героев современной российской литературы можно назвать? Их нет! Никто на ум не приходит. Не будет второго Остапа Бендера или второго Воланда. Нет у нас интересных героев, а без интересных героев нет и интересной литературы, - Нина печально поглядела в сторону летного поля. - Хотя, одного хорошего литературного героя современности я знаю. Это Эраст Фандорин. Создан Борисом Акуниным. Акунин - один из немногих великих писателей наших дней. Он пишет отличные исторические романы, а я обожаю исторические темы и не пропускаю ни одной подобной книги. Кроме Акунина, есть ещё Радзинский, Задорнов, Лукьяненко, Тополь, Стругацкие. Небольшая прожилка гениев в серой, однородной горе современной отечественной литературы.
   Нашей современной литературе нужны хорошие герои. Супергерои. Ведь для хорошего актера нет плохой роли. Вот так и надо решать проблему современной литературы. А писать ради денег нельзя. Ничего не выйдет. Если человек становится писателем в надежде зарабатывать себе этим на жизнь, то он совершает огромную ошибку. Может быть, одну из самых огромных в жизни. Ты становишься писателем, значит, ты посвящаешь себя искусству и литературе, а если ты превращаешь литературу в источник денег, то этим самым ты позоришь искусство. Ты никогда не добьешься вершин в искусстве, если не поборешь в себе стремление разбогатеть, и не выработаешь нелюбовь к деньгам. Деньги придут сами, как побочный, но небесполезный продукт. Великие произведения создаются в условиях нужды и бедности, а если ты разбогатеешь, ты должен трудиться так же, как и во времена нужды. Вот по таким принципам я и стараюсь писать свои произведения.
  - Но тебе будет очень трудно подстроиться под вкусы читателей, если ты хочешь писать серьёзные вещи, даже с интересными героями, - возразил я.
  - Да, я знаю. Чтобы сделаться популярным, надо писать в том жанре, который сейчас моден. То есть, можно написать фантастическое произведение с хорошими героями. Почему бы нет? Стивену Кингу это удается. Или тому же Лукьяненко. В любом жанре можно создать интересного героя, в любое произведение можно внедрить поучительную мысль. Из любой глыбы мрамора можно высечь скульптуру. Тут все зависит от автора. Вот я пытаюсь писать в популярном жанре. Но с правильной мыслью.
  - Фантастику. Психологическую. По-моему, именно в этом жанре можно допустить самый широкий разгул воображения.
  - А как ты набираешься знаний об этом?
  - Книги читаю. Ещё в КГУ я посещала дополнительные лекции по психологии, полностью прочитала труды Зигмунда Фрейда. Осилить теорию Фрейда без бутылки трудно, но когда ты её поймешь, это будет невероятно полезно. Сейчас, в свободное время, когда Наташа спит, собаки выгуляны, кот накормлен, обед сварен, я либо сажусь за компьютер, чтобы немного "постучать текст", либо читаю литературу по психологии. Или самостоятельно изучаю английский. В свободное время я занимаюсь самообразованием. Это полезнее, чем глядеть телевизор. Правда, когда я "отстукиваю" свои мемуары, поток творчества и гениальнейших мыслей о мироздании может быть прерван криком проснувшейся Наташи, либо шипением убежавшего супа, либо звонком от соседки, которая хочет узнать, показывают ли сегодня её любимый сериал. У меня нет достаточно спокойной обстановки, чтобы написать что-то стоящее. Поэтому моя сатирическая повесть, которую я назвала "CV Васи Заколбасникова", идет не слишком хорошо. Мне кажется, сатира - это не мое. Скоро я переквалифицируюсь в фантасты.
   Я не боюсь написать что-то серьёзное и сложное. Если бы Королев (или те, кто диктовал ему сроки разработок проектов) растерялся, первым в космос полетел бы Алан Шепард. И если я не напишу того, что хочу, кто-то другой сделает это вперед меня, а я потом буду себе локти кусать. Поэтому надо штурмовать большие высоты, не мелочиться, не комплексовать по поводу своих знаний и опыта. Мне всего двадцать два, и за свою жизнь я написала не более дюжины небольших статей в газету. Но я в себе уверена; я набралась наглости посчитать себя гениальной девушкой, и принялась за работу. Положить начало работе - вот что главное в писательстве. А остальное обязательно выполнится, главное стараться и не бояться. Надо стремиться к самой большой высоте - может быть, вершины ты не достигнешь, но в попытках хотя бы доберешься до середины, и этим будешь доволен. Вот это и есть мой принцип.
  
  
  - Ладно, - сказала Нина после пары минут молчания. - Хватит нам о всякой зауми говорить. Надо поболтать о чем-то более легком. Не так ли? - спросила она и снова слабо усмехнулась.
  - Точно.
  - Просто я не могу не излить все свои мысли наружу. Тянет меня к философским речам - хоть убей. Ну ладно, - Нина допила свой чай. - Черт, это не чай! Это чифирь! У меня, между прочим, слабое сердце. Мне нельзя пить такой крепкий чай. Возьму-ка я себе бутылку минералки. И ай-под с зарядки давно пора снять. Я мигом, - девушка приподнялась из-за столика и направилась к стойке бара. Я проводил её взглядом. И вдруг я подумал, что после недолгого разговора с этим необычайным созданием, мне что-то надо изменить в своей жизни. Глядя на Нину, я понял, что в жизни надо устраивать перемены. И, как она сказала, не бояться штурмовать большие высоты.
  
  
   Она вернулась спустя пару минут с большой бутылкой минералки, двумя пластиковыми стаканчиками и своим ай-подом. Присев за столик, она принялась отвинчивать крышку с бутылки, но крышка была завинчена слишком туго, поэтому Нина, не в силах справиться с ней, отдала бутылку мне. Я без особых усилий отвинтил крышку и налил шипящий газированный напиток в подставленный Ниной стаканчик. Она любезно кивнула мне и протянула второй стаканчик, чтобы я налил себе, но я отказался и закрутил крышку обратно. Нина тем временем поднесла к моему носу дисплей ай-пода:
  - Вот это Дима, мой супруг, - заявила Нина. На дисплее находилась фотография молодого человека небольшого роста, со смуглым лицом, на котором преобладали тонкие восточные черты, с жесткими, торчащими вверх короткими волосами и густыми бровями.
  - Это он возле медресе Улугбека. А вот это...- Нина показала мне следующую фотографию. - Это площадь Регистан. Здорово, да?
  - Да.
  - Души не чаю в Средней Азии. Более всего мечтала бы побывать в том же Самарканде или в Бухаре. Моя голубая мечта - побывать в Средней Азии. И в Восточной тоже. Особенно в Китае. Просто восхищаюсь этими народами и их культурой. Кто его знает...- Нина пожала плечами. - Может, когда-нибудь я смогу побывать где-нибудь дальше Питера и Москвы. Вот Наташа подрастет, я обязательно отдам её в хореографическую школу, и буду возить её по стране. А ещё лучше, если не по стране, а по странам, - немного промолчав, она прибавила: - Ребенку обязательно надо показывать мир. Это так же важно, как и образование. Я, во что бы то ни стало, отвезу Наталью в Питер, когда ей восемь-девять лет исполнится. Или в столицу. Чтобы она побывала в музеях, в исторических местах, у памятников культуры. Надо возить детей именно в крупные города с богатой историей, а не в черноморские города-курорты, где только одни гостиницы и аквапарки. Хотя, путешествовать надо везде. Это очень полезно. Я права?
  - Конечно.
  - Кстати, эти часы, - Нина указала на фотографию мужа, - Дима выиграл в своей конференции. Эти фотографии он прислал мне через Интернет. Они сделаны пару дней назад. Часы, он говорит, хорошие, но уж слишком тяжелые и массивные. Зато дорогие. Хороший приз, - Нина показала мне следующую фотографию. - А вот это я. Когда меня из роддома забирали, - на фотографии была изображена счастливая мать с младенцем на руках, завернутым в одеяла и пеленки. Лицо Нины на фотографии сияло от радости и счастья - дочка родилась здоровой.
  - Это было в мае прошлого года. Наташа родилась шестого числа в шесть утра, только жаль, что месяц пятый. Хотя нет, три шестерки - не к добру. Вес - три четыреста.
  - Здорово. Нет ничего лучше на свете, чем уверенность в том, что твое дитя цело и невредимо.
   Через пару минут я привстал и сообщил Нине, что собираюсь сходить вниз и покурить. Она кивнула.
   Оставив свою сумку на лавочке у стола, я спустился вниз. Быстро сбежав по лестнице, я поспешным шагом двинулся в сторону туалета, спустился по лестнице, ведущей в сортир.
   После того, как я прикурил, ко мне вернулось то мерзкое и подлое чувство слепого страха и беспричинной тревоги. Как только я отошел от Нины, от этого мини-источника положительной энергии и незримых, но ощутимых лучей добра и любви, я вновь чувствовал что-то дурное. Я глубоко затянулся и медленно отпустил дым, почти не делая выдоха. У меня было предчувствие чего-то плохого. Всеми нервными клетками я чувствовал надвигающуюся опасность, но не знал, что я могу сделать, чтобы предотвратить эту опасность.
   Я выбросил бычок в унитаз, смыл его, вышел из кабинки. В последний раз оглядел туалет, ожидая нового "знака", нового крика или надписи. Но все молчало.
   Вдруг раздался резкий звук - звук смываемого унитаза. Я дернулся, но из кабинки, откуда раздался звук слива, вышел "продвинутый" парень, которого я видел с отцом на втором этаже. Парень прошел мимо, смерив меня насмешливо-вызывающим взглядом, и покинул туалет. Я ушел вслед за ним.
  
  
   Вернувшись к Нине, я с огромным удивлением обнаружил, что те чувства, которые я испытал внизу, вдруг бесследно исчезли, словно их и не было. Неужели Нина на самом деле создает хорошее настроение и прогоняет плохие чувства? Неужели эта милая девушка способна лишь одним взглядом избавить от дурного настроения, заставить улыбнуться?
   Я упал на скамейку и тут же задал ей вопрос:
  - Нина... ты говорила, что изучаешь психологию. Что такое предчувствие? Объяснишь, что это?
  - Да. А зачем это тебя интересует?
  - Потому что я испытываю нечто подобное.
  - Недоброе? Хм... Предчувствие - это общее ощущение или впечатление, что должно произойти что-то плохое, хотя конкретную информацию об этом получить нельзя. Чаще всего предчувствия предвещают большие трагедии с разрушительными последствиями и большим числом жертв.
  - То есть... предчувствие - это ощущение? Ощущение чего-то разрушительного?
  - Ага, - Нина проницательно смотрела на меня. - Ты что-то чувствуешь?
  - Да. А предчувствие чем-то отличается от интуиции?
  - Конечно! Если сказать грубо, то интуиция - это способ познания, которым человек может пользоваться сам, по собственному желанию. Интуиция - это чаще всего выбор из нескольких вариантов. Это чутье, которым обладает человек. А предчувствие приходит само по себе. Или под воздействием чего-либо. Ты почувствовал что-то плохое? - Нина так серьёзно поглядела на меня, что мурашки по коже побежали. Я-то думал, что она отреагирует на это с иронией.
  - Да. Я видел надпись "Самарканд" на унитазе. И слышал голос из кабинки туалета, в которой никого не было на самом деле. И я, за все время, пока нахожусь в этом аэропорте, чувствую что-то дурное. Это тоже своего рода намеки?
   Нина немного помолчала, а затем произнесла:
  - Я знаю, в чем дело.
  - Знаешь?
  - Ну... да. Короче, все дело в самом аэропорте. Вообще, ощущения человека напрямую зависят от того места, где он находится. Например, стоя перед дверью кабинета, где будет проводиться важный экзамен, человек будет чувствовать себя совсем не так, как перед входом в ночной клуб. Или военный, сидящий в засаде, не будет ощущать того же, что человек, лежащий на берегу океана. Часто наши чувства зависят от места, где мы находится. В аэропорту мы тоже будем испытывать некие дурные чувства, поскольку мы ждем полета, и испытываем перед полетом безотчетный страх. Поэтому твое предчувствие вызвано самим фактом присутствия в аэропорту. В таких местах, как аэропорт, люди всегда немного изменяются.
  - Я тоже об этом думал. Теперь, когда слышу о том же из уст столь мудрой и образованной барышни, полностью верю в свои догадки.
  - Мудрой? - Нина смущенно засмеялась и уткнула взгляд в стол. - Я далеко не мудрая. Итак, как я сказала, в аэропортах или вокзалах люди немного изменяются, потому что чувствуют волнение перед предстоящей дорогой. Поэтому не стоит удивляться тем странным ощущениям. Такая уж здесь атмосфера.
  - Золотые мысли, - сказал я. Нина снова скромно засмеялась, убрала с лица волосы и налила себе ещё один стакан минералки.
  
  
   Часы показали восемь вечера. За окнами так же вертелись снежинки, словно крупицы сахара в стакане чая. Просвистел очередной садящийся самолет. Нина стала клевать носом; её глаза, до этого лучившиеся весельем и оптимизмом, теперь потускнели; она опустила голову и её гладкие волосы закрыли ей лицо.
  - Что-то я баиньки захотела, - сказала она после того, как широко зевнула. - Когда же этот ученый, в конце концов, прилетит?
  - А что, он опаздывает?
  - Нет. Но мне кажется, опоздает. Не дай Бог, их посадят в другом городе, ведь тут метет по-страшному. Они летят на грузовом ИЛ-76. "Семьдесят шестой" - это здоровенный военно-транспортный самолет, настоящий тяжеловес. Димка удачно попал на рейс, как-то уговорил капитана взять его с собой. Это хорошо, ведь из Тамерлановой столицы прямиком в Казань пассажирские самолеты летают редко. Очень редко. А тут напрямую из Самарканда, и прямо в Казань. А после мы летим в Бугульму. Кстати, нам придется лететь вместе! Вы же на десятичасовой рейс билет взяли?
  - Да.
  - Отлично! Полетим вместе. А сейчас...- Нина встала, взяла со скамейки свою сумочку и куртку, - я, пожалуй, немного подремлю. Ты меня поохраняешь?
  - Обязательно.
  - Хорошо. Если объявят рейс, разбуди меня.
  - Да, да.
   Мы направились в правую часть зала - туда, где стояли кресла для ожидающих. В углу был укреплен телевизор. Мы сели на кресла в первом ряду. Нина уселась на свободное кресло, укрылась своей курточкой, положила сумку на колени, опустила свою голову мне на плечо, и, проворчав что-то нечленораздельное, уснула с улыбкой на лице. Несмотря на данное ей обещание следить за объявлением о посадке, я тоже довольно быстро погрузился в неспокойный, но блаженный сон. Перед тем, как упасть в объятия Морфея, я ещё раз подумал: "необыкновенная девушка".
  
  
   Мне приснился кошмар.
   Мне снилось, как мы с Ниной отправились в "Трансвааль-парк" (это тот самый крытый аквапарк в Москве, свод которого обрушился прямо на посетителей 14 февраля 2004 года). Мы были посетителями уже давно не существующего аквапарка.
   Я шел между двумя бассейнами. В том, что справа, плескались дети, брызгались, играли с мячиком, плавали на надувных кругах. В бассейн слева от меня спускались три "трубы", из которых через каждые полминуты с восторженными криками и визгом вылетали купающиеся, на огромной скорости уходя под воду. Я взволнованно выискивал глазами Нину. Я прекрасно знал, что отсыревший свод "Трансвааля" не выдержит и рухнет прямо на наши головы. Я чувствовал животный страх за свою жизнь и, если бы не Нина, молниеносно исчез бы из этого места. Но надо было найти Нину и побыстрее уйти от беды. Я, дрожа с головы до пят от страха и ожидания беды, рыскал глазами по всем сторонам, но её нигде не было. Брызги, поднимаемые плескавшимися детьми, попадали мне на ноги. Я шел дальше, выискивая глазами Нину. Где же она? Паника, будто монтажная пена, задушила меня своей мягкой, но прочной массой, от которой нельзя было избавиться. Я чувствовал, что свод аквапарка вот-вот дербалызнется на наши головы. Скоро "Трансваалю" конец.
  - Нина! - крикнул я. - Нина, ты где?
  - Здесь! - наконец, послышался знакомый голос. Нина стояла на вышке, где готовилась скатиться вниз по отвесной и крутой горке, обычно именуемой "камикадзе". Она махнула мне рукой.
  - Идем сюда! Здесь такая классная горка! - воскликнула она. Идем!
  - Спускайся быстрее! Мы уходим! - заорал я. Нина пожала плечами, резко запрыгнула в желоб горки и, рассекая текущий по желобу водный поток напополам, мини-торпедой съехала вниз. Окатив меня фонтаном брызг, она остановилась у моих ног и вылезла из желоба, смахивая воду с лица.
  - Это классно!- отфыркиваясь, сказала она.
  - Нам надо уходить, - заявил я. Нина поглядела на меня серьёзным взглядом, а затем произнесла:
  - Не-ет. Мы только что пришли, у меня даже подушечки пальцев от воды не набухли, - сказала она, и, словно желая доказать это, помахала перед моим лицом кончиками пальцев.
  - Свод скоро обрушится. Он отсырел, и вот-вот упадет. И всех нас погребет под обломками.
   Нина вновь посмотрела на меня проницательным взглядом, немного склонив голову набок. Затем она ещё раз обтерла мокрое лицо и заявила:
  - Свод "Трансвааля" обрушится 14 февраля. А сегодня совсем другая дата. Так что нам бояться нечего, - она развернулась, подбежала к бассейну, грациозно нырнула в него, практически не подняв брызг, и тенью заскользила под кристально-голубой поверхностью воды. Проплыв пару метров под водой, она вынырнула и восторженно крикнула мне:
  - Идем сюда!
  - Мы уходим!
  - Нет, не уходим! - упрямо возразила она. - Сегодня не 14 февраля, никакой катастрофы сегодня не произойдет!
  - Произойдет, нутром чую. У меня предчувствие катастрофы.
  - Ерунда! Предчувствие - это всего лишь непонятная выходка нашей психики. Предчувствие! Ныряй в бассейн!
  - Нет. Нина, пойдем, пожалуйста! Пойдем отсюда!
  - Обижаешь!
  - Пожалуйста. Давай уйдем.
  - Не-а, - Нина вновь нырнула, проплыла пару метров под водой, затем вылезла из воды и подошла ко мне, отряхиваясь от воды, точно собака.
  - Уф! - она немного потрясла головой, склоненной набок, чтобы избавиться от воды, попавшей ей в уши. - Мы заплатили за вход, и я не собираюсь уходить отсюда просто так, из-за какого-то там неясного и дурного предчувствия, которого, кстати, сама не испытываю. Мы современные люди, мы не живем в те времена, когда все были суеверны, верили в вещие сны, в видения, в приметы... От современного человека слово "предчувствие" звучит как-то глупо и нелепо. Ничего не случится, уверяю. Айда прыгнем в бассейн. Кто последний, тот дурак! - Нина резво побежала к бассейну и вновь нырнула в него. Я остался стоять на месте. Она вынырнула на поверхность воды и выкрикнула, стараясь перекричать шум мини-фонтана, установленного в середине бассейна:
  - Ну и ладно! Дураком быть неплохо! Дураки - народ счастливый. И, извини за хамство, суеверный. Только глупый человек может неясно и смутно что-то почувствовать и вообразить это на самом деле. Только дурак может почувствовать, как у него мутит в животе, и подумать, что это - гастрит.
   Нина открыла рот, чтобы ещё что-то сказать, но ничего не произнесла. Прислушалась к чему-то. Все в аквапарке замерли, точно актеры, играющие немую сцену в "Ревизоре". Наступило грозное затишье, нарушаемое лишь плеском фонтана и чьим-то шепотом. От страха подкосились ноги. Ужас обуял меня, как кошку, загнанную в угол огромным псом. Ужас неизбежной смерти, погибели, от которой невозможно спастись, как невозможно скрыться от ядерного взрыва в дачном погребе. Я понял, к чему все прислушиваются - где-то, вне стен аквапарка, раздавался знакомый звук. Звук, который я услышал в зале ожидания аэропорта города Казань. Это был звук авиационного двигателя. Он приближался.
   Я стоял на месте. Ноги вросли в землю, тело атрофировалось, а в голове вертелась мысль: "зачем бежать? Скоро на крышу этого аквапарка рухнет самолет, и тебе конец. Да, сегодня не 14 февраля, но это не значит, что сегодня аквапарк не может обвалиться. Он может быть разрушен упавшим самолетом. Предчувствие было верным..."
   Свист авиационных турбин уже не был слышен сквозь адский грохот, который издавал падающий самолет. Грохот был ужасен, в бассейнах шли круги по воде, стены сотрясались. Я не мог издать ни единого звука, не мог убежать. Спустя пару секунд раздался удар, затем толчок, поваливший меня в бассейн. Когда я ушел на дно бассейна, то сквозь воду увидел, как огромная крыша аквапарка начинает медленно, торжественно, величественно рушиться, падая вниз огромными бетонными блоками, обломками металлических конструкций. Я вынырнул из воды, и стал молча наблюдать за падением разрушенной крыши. Это происходило медленно, мучительно долго. Точно так же медленно происходят все глобальные катастрофы; цунами, извержения вулканов, штормы, смерчи, авиакатастрофы, всегда происходят на глазах человека неторопливо и величественно. Глобальные катастрофы происходят медленно, так как эти катаклизмы состоят из тысяч, миллионов маленьких разрушений, разгромов, падений, смертей, криков, которые сливаются в одно общее зрелище смерти, разрушения, хаоса.
   Я замер, стоя по плечи в воде, не в силах оторвать взгляда от разрушающейся крыши и проклёвывающегося сквозь пробитую брешь тупого носа огромного самолета. Один из обломков крыши рухнул прямо на бассейн, где недавно резвились дети. Вода выплеснулась во все стороны, исчезая неизвестно куда. Ещё один горящий обломок крыши упал прямо в тот бассейн, где была Нина. Он рухнул, выплеснув воду в неизвестность, надежно спрятав под своей многотонной громадой всех, кто был в бассейне, раздавил их как тапок - таракана. "Мы увидимся, подруга", - подумал я о Нине, и в тот же момент исполинский обломок самолета вдавил мое тело в дно бассейна, а моя душа устремилась в противоположном направлении - вверх.
  
  
   Я открыл глаза.
   Меня всего трясло, сердце стучало так сильно, словно было металлическим. Спустя секунду я осознал, что нахожусь в зале ожидания аэропорта города Казань, а рядом со мной сидит та самая девушка по имени Нина, с которой я познакомился около двух часов назад. Всё. Больше я ничего не помнил, ничего не знал. Лишь через несколько минут, когда я понял, что это был всего лишь сон, мой разум очистился от слепого страха, и я вновь превратился в рационального, здравомыслящего человека. Но в голову прокралась незваная мысль: "Этот сон приснился не просто так. Что-то произойдет".
   Нина, разбуженная моим резким движением, сонными глазами посмотрела на меня и хрипло произнесла:
  - Что случилось?
   Я поглядел на её сонное и усталое, но такое же умное лицо. Неужели всего лишь час назад мы оживленно беседовали о литературе, о детях, о предчувствиях? Казалось, это было вечность назад, и эту вечность я провел в коме. Я вспомнил сон. Вспомнил её, стремительно скатывающуюся по желобу горки, поднимающую стену брызг. Вспомнил, как она ныряла в бассейн, вспомнил её слова: "Сегодня не 14 февраля, никакой катастрофы сегодня не произойдет!".
  - Что случилось? - с менее сонным и более озабоченным лицом спросила она.
  - Да ничего... Так, кошмар приснился. С кем не бывает?..
  - Да...- протянула она, выпрямилась в кресле и потянулась так, словно проспала целую ночь в удобной постели. - А что приснилось?
  - Мне приснилось, как я пошел... пошел с одной знакомой девушкой в аквапарк. В "Трансвааль-парк". Знакомое название?
  - "Трансвааль"? Это не тот аквапарк, который на День влюбленных обвалился?
  - Да, он самый. Мне приснилось... как будто у меня было предчувствие катастрофы. Я чувствовал, что аквапарк должен был обрушиться. Я пытался уговорить эту девушку уйти оттуда, но она упиралась. Не хотела уходить. Говорила, что "сегодня не 14 февраля, поэтому ничего не произойдет". Но предчувствие меня не подвело. Свод действительно не обрушился от сырости, как это произошло 14 февраля 2004 года, но на него упал самолет. Нас всех придавило обломками. Я видел во сне свою смерть.
  - Уууу... ничего себе!
  - Бывает, и не такое снится.
  - Да...- Нина откинулась на спинку своего кресла. - Сны всякие бывают. Да только что они обозначают? В сонниках пишется полная бессмыслица, нам надо самим догадываться до смысла того, что нам приснилось.
  - Я пойду покурю, - сообщил я, и пустился вниз по лестнице. Меня не оставляла тревожная мысль: "всё, что ты увидел, ощутил, испытал сегодня в этом месте - это своего рода намеки. Знаки. Что-то должно произойти. Что-то очень плохое".
  
  
   В туалете никого не было. Я подошел к умывальникам, поглядел на свое отражение в зеркале. Вроде, ничего в моей внешности не изменилось, лишь в глазах я с удивлением обнаружил выражение тревожного ожидания. Ожидания чего? Что я должен был сделать для того, чтобы точно узнать, что именно произойдет? И если произойдет что-то плохое, то как мне повлиять на предотвращение этого? В аэропорте будет теракт? И что требуется от меня? Я смогу его предотвратить? Найти бомбу? Или в здании будет пожар? Тогда где мне найти тот оголенный провод или незатушенную сигарету, которые могут вызвать пожар? Что требуется от меня? Что я должен сделать?
   Это ненормальное поведение нашей психики... Так сказала Нина. Она очень умная дама, ей можно верить. Предчувствие - это всего лишь ненормальное ощущение, вызванное страхом перед полетом.
   "Но я не боюсь полета", - вдруг звякнул в голове непрошеный колокольчик. "Я, наоборот, люблю летать и наслаждаться полетом".
   Все равно мое предчувствие - это нервы. Дурная, несмешная выходка психики.
   В этот момент в туалете погас свет. Я испуганно замер, облокотившись на раковину умывальника. Я бросил взгляд наверх - сквозь закрытую дверь виделась полоска света. Мне захотелось уйти, но страх не отпускал меня. Хотя нет, это был не страх. Страха я не испытывал. Меня не отпускало что-то другое. Это что-то я не никогда ранее не испытывал. Я испытывал не столько страх, сколько удивление.
   Вдруг в дальней части уборной появился слабый свет. Неизвестно, что было источником света, но свет был оранжевым, словно от костра. Это был огненный, а не электрический свет. Дальняя стена туалета покрылась оранжево-огненным гобеленом, словно на эту стену падал свет от костра, хотя никакого костра рядом со стеной, естественно, не было... Я ничего не понимал. Понимал лишь то, что вижу новый "знак".
   Вдруг на стене, освещенной призрачным огненным светом, появилась какая-то тень. Это была мини-тень крупного лайнера. Она бесшумно скользила по стене, словно летучая мышь. Мне стало жутко, по позвоночнику будто пробежался ток. Это была ничем не отбрасываемая тень, это была тень без владельца. Черный силуэт самолета ещё немного величественно и плавно скользил по стене, но затем вдруг завалился набок. Сразу видно, что "летун" (или его тень), терпит крушение. После этого он немного пролетел с задранным вверх крылом и исчез. Слился с неосвещенной частью стены. Силуэт самолета исчез в тени точно так же, как исчезает в воде утонувший корабль. Спустя секунду призрачный свет пропал, и лампы под потолком вновь затопили белым светом каждый уголок, каждую щель туалета. Ничего не понимая, я почесал затылок и пытался понять смысл моего "видения".
   ... вам платят зарплату за то, что вы не застынете...
   ... мы проскочили!
   ... Самарканд...
   И вдруг, с удивлением и ужасом я стал замечать, как на моей голове медленно приподнимаются волосы. Я осознал смысл увиденных мною "намеков" и моего предчувствия.
   Должен разбиться самолет.
   Об этом говорила только что увиденная мною на стене картина падения лайнера. Я видел тень падающего самолета. Крик "мы проскочили", должно быть, принадлежал одному из пилотов, а я слышал "намек" на этот крик, на крик пилота перед аварией. А надпись "Самарканд"? Она обозначает, что самолет, который должен разбиться, летит именно из этого города. Насчет этого я не сомневался. Я знаю о катастрофе заранее? Я знаю заранее?
   Почему я так странно среагировал на вид Нины, когда впервые её увидел? Да ведь она ждет мужа из Самарканда! Она имеет к этому делу прямое отношение! Её муж должен погибнуть! Почему я дурно почувствовал себя при взгляде на летное поле? Потому что там самолеты! Вся эта история связана с самолетами! Почему во сне "Трансвааль-парк" не обрушился от сырости свода, а потому что на него рухнул самолет? Да потому что самолет должен разбиться в реальности!
   Грузовой ИЛ-76, летящий из Самарканда, потерпит крушение здесь, в Казани, рядом со зданием аэропорта. Без сомнений.
  - Охренеть!- воскликнул я и бросился бегом из туалета. Надо предотвратить эту катастрофу, надо спасти людей! Надо сообщить диспетчерам, чтобы те увели самолет в сторону, посадили его в другом городе. Надо что-то сделать, чтобы не было жертв!
   Я выбежал из туалета, чуть не сбив с ног мужчину с собакой. Пес поглядел на меня своими невозмутимыми желтыми глазами.
  - Вы не знаете, где можно найти диспетчера?- спросил я.
  - Нет. Спросите у начальника аэропорта. Или у этих, - парень указал рукой на охранника из службы безопасности, медленно бредущему мимо пункта проката автомобилей.
  - Ага, - сказал я и бросился к охраннику, но в этот же самый момент меня остановил мощный толчок, от которого жалобно задребезжали стекла в витрине книжной лавки. Я встал как вкопанный.
   "Опоздал", - промелькнула мысль длиной в одно слово.
  
  
   Все замерли. Как тогда, во сне. Через пару минут полного оцепенения и молчания, по терминалу электрическим разрядом понесся шепот, плавно, будто звук на телевизоре, перешедший в гомон и недоуменные выкрики.
  - Это землетрясение?
  - Что случилось?
  - У них газ взорвался?
   Я стоял соляным столпом, ошалело и непонимающе оглядывая терминал. Все? Поздно? Он уже упал?
  - Это самолет! - вдруг, сам того не желая, заорал я. - Самолет упал!
   Охранник из службы безопасности метнулся на второй этаж. Я побежал вслед за ним. "Прозевал, прозевал... теперь хотя бы позаботься о Нине", - подумал я.
   Люди вокруг запаниковали. Те, что на втором этаже, уже кричали (кричали негромко и неистерично, но хором, поэтому было громко). Многие посетители зала ожидания уже бегом спускались вниз, едва не сбивая меня с ног. Мимо меня пронеслась барменша, на бегу споря с мужиком в униформе "Аэрофлота". Я чувствовал шлейф паники и тревоги, тянущийся за этими людьми. Они убегали. Они спасались.
   Я что есть духу взлетел на второй этаж, где чуть не столкнулся лицом к лицу с Ниной. В её серых глазах читалась неистовая паника, которая рвалась наружу что есть силы, как сильно Нина её бы не сдерживала. Она подбежала ко мне, вся дрожа от ужаса, даже её волосы, до этого гладкие, прямые и идеально причесанные, сейчас немного приподнялись от страха. Она подбежала ко мне, схватила меня за руку, будто прося о помощи. Её ледяная рука так сильно дрожала, что эта дрожь передавалась моей руке.
  - Он упал. Я видела, - зашептала она. - Еле видела в буране, но все равно заметила, как он упал. Он прямо под окнами прополз на боку... аж крыло было наверх задрано. А потом он вспыхнул... и... - Нина вся затряслась в страхе. Я и сам немного поёжился.
  - Упал самолет? Ты видела? - спросил я.
  - Да. Я видела.... А вдруг это...- Нина посмотрела мне в глаза, и взгляд её широко распахнутых глаз стал безумным. Настолько безумным, что я не выдержал и отвел от неё свой взор. - Вдруг упал самолет из Самарканда? А? Боже, нет!
  - Успокойся, - положив ей руку на плечо, сказал я.
  - Скажи мне! Скажи мне, что за самолет только что упал! Скажи мне, что он из другого города, только не из Самарканда! Там же Дима! НЕТ! Я ЧУВСТВУЮ, ЧТО ОН ИЗ САМАРКАНДА! НЕТ!
   Её прервал новый толчок, куда более сильный. Нина слабо, по-заячьи пискнула и крепко прижалась ко мне. Самолет взорвался. За окнами вспыхнуло оранжевое зарево, где-то в стороне расцвел оранжевый цветок. Стекла в окнах вышибло ударной волной, мелкие осколки в мгновение ока шрапнелью ударили по зевакам, которые наблюдали за горящим лайнером. Почти дюжину человек, стоящих у окна, скосило, словно под корень. Зал заполнился криками боли и страха; те, кто мог убежать, убегали, роняя за собой крупные капли крови; те, кто не мог убежать, лежали посреди стеклянных осколков и корчились в предсмертных судорогах. В окно стали врываться мириады снежинок, покрывая умирающих своим тонким одеялом.
  - Господи, нет! НЕТ! - заплакала Нина. - Это его самолет! Его! ДИМА! - она бросилась к разбитым окнам, хрустя по осколкам, которыми было усыпано ползала. Ветер бросил ей в лицо горсть снежных хлопьев, она отвернулась от снега. Я бросился за ней. Нина подбежала к разбитым окнам и оказалась прямо над летным полем (дело в том, что окна занимали всю стену, поэтому подоконник находился на уровне щиколоток). Я подбежал к ней и дернул за плечо, оттаскивая от окна.
  - Упадешь!
  - Дима! - снова крикнула Нина, но её крик, подхваченный вьюгой, был рассеян и унесен в неизвестность.
  - Отойди! - я оттянул Нину в сторону, и, взяв её за руку, отвел подальше от окон. Нас уже порядочно присыпало снегом, а возле окон образовался небольшой сугроб, в котором ещё дергались в судорогах умирающие, движениями рук вороша легкую снежную массу и осколки стекла. Снежинки, падая рядом с телами, окрашивались в красный цвет и тут же таяли, пропадая единственной каплей воды в луже крови. Внизу, за окнами, стояли такие же страшные крики, грохот, гул и треск пылающего самолета.
   Нина, крепко прижавшись ко мне, тихо рыдала. Я не говорил ей, что её муж действительно погиб, что именно ИЛ-76 из Самарканда потерпел крушение. Она сама это почуяла. Как я предчувствовал катастрофу самолета, так и она почувствовала смерть своего супруга. Видеть плачущей ту девушку, которая всего час назад лучилась счастьем, весельем, добром и оптимизмом, было так же жутко, как видеть величайший памятник архитектуры, изуродованный бомбежкой. Она крупно тряслась в моих объятиях, шепча в слезах что-то неразборчивое.
  - Пойдем вниз, - сказал я. - Сейчас разберемся, что произошло. Пойдем, Нина.
  - Он не в этом... он летел в другом самолете... Боже...
   Держа трясущуюся, будто осиновый лист, девушку за плечо, я повел её вниз. Когда мы покинули зал ожидания, в нем уже не было ни одного живого человека - те, что были изранены осколками, давно ушли в мир иной. Вслед за мужем Нины.
  
  
   Внизу был самый настоящий базар. Люди, большей частью всё ещё не понимающие, что происходит, метались во все стороны, ошарашенные взрывом. Это напоминало растревоженный муравейник. Из селектора уже не доносилось ни звука. Начальство аэропорта в одних рубашках прямо через посты таможенного контроля выскочило на летное поле. Несколько фельдшеров (в аэропорту их было не более пяти человек), вместе со своими чемоданчиками и носилками, мчались к выходу на сторону летного поля. Ни пожарных, ни скорой помощи, ни журналистов ещё не было. В воздухе стояла чрезвычайно напряженная, словно перед грозой, атмосфера; многие перепугались, заявляя, что произошел теракт, и всем надо валить отсюда. Нина попыталась заговорить с невысоким полным мужчиной и табличкой на груди (он наверняка входил в начальство аэропорта), но тот на бегу увернулся от неё и побежал дальше, срывая с себя галстук и швыряя его на пол. Началась настоящая паника, но давки не было - многие уходили наружу; другие, полностью уверенные, что ничего особо серьезного больше не произойдет, оставались в здании и ждали интересного зрелища. Похоже, эти зеваки наслаждались видом паники.
   Нина, не найдя ни одного члена персонала аэропорта, подбежала к одному из зевак - тощему лохматому парню, жующего жвачку.
  - Что за самолет разбился? - спросила она у юноши. Тот, с ухмыляющимся видом радостно сообщил:
  - Не знаю точно, что за самолет расшибся, но он летел из Самарканда!
  - Откуда? - еле произнесла Нина задыхающимся от потрясения голосом.
  - Из Самарканда! Это такой город в Узбекистане!- восторженным голосом возвестил парень. - Вот рвануло, да? На втором этаже аж стекла повышибало! Вот бы поглядеть, как он там горит! Жаль, не пустят.
   Я еле-еле подавил желание выбить зубы этому типу, который с таким восторгом и наслаждением наблюдал за картиной паники. Такому ослу оказаться бы среди раненых на втором этаже - он бы так не радовался катастрофе. Ничего святого в человеке нет.
   Нина, услышав его ответ, зажмурила глаза и сильно задрожала - можно было подумать, что её бьет током. Она зарыдала так сильно, так жутко, что мне стало не по себе, даже внутри словно что-то оторвалось. Я схватил её за руку и осторожно усадил на одно из кресел. Её лицо перекосилось до неузнаваемости, слезы текли ручьями. Нина затряслась в рыдании, будто в лихорадке. Только сейчас я понял весь масштаб катастрофы, понял, что я отчасти виноват в ней. Внутри меня все похолодело, будто кинуло в озноб, в душу прокралось новое предчувствие - предчувствие неминуемого наказания за свою ошибку. Ещё никогда в жизни, даже когда не спас ту девушку, выбросившуюся из окна, я не чувствовал себя более виноватым. Я был виновен в том, что девушка, веселее и жизнерадостнее которой просто не могло быть на свете, столь сильно обливалась слезами. Я ничего не мог ей сказать, никакие слова утешения не смогли бы успокоить её, не смогли бы остановить поток этих слез.
   Мужчина в форме фельдшера что-то очень громко кричал на весь зал. Почему он так громко орет? А, у него же мегафон. Он поспешно шел по терминалу и голосил в рупор:
  - ЕСЛИ СРЕДИ ПРИСУТСТВУЮЩИХ ЕСТЬ ВРАЧИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЙДИТЕ СЮДА! ТРЕБУЮТСЯ ВРАЧИ! НА ЛЕТНОМ ПОЛЕ ОЧЕНЬ МНОГО ПОСТРАДАВШИХ! ИМ ТРЕБУЕТСЯ ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ! ЕСЛИ В ЗДАНИИ ЕСТЬ ЛЮДИ С МЕДИЦИНСКИМ ОБРАЗОВАНИЕМ, ТО ИМ НЕОБХОДИМО ОКАЗАТЬ ПЕРВУЮ МЕДИЦИНСКУЮ ПОМОЩЬ ПОСТРАДАВШИМ! ВРЕМЯ НЕ ЖДЕТ!
   К нему никто не подходил. Я сообразил только через минуту, что сам являюсь врачом, и что от меня могут зависеть пара-другая жизней. Однако нельзя было оставлять Нину здесь. Я чувствовал, что не должен покидать её. Мне даже показалось, что я несу за неё некую ответственность.
  - ДА НЕУЖЕЛИ НИКОГО НЕТ? РАЗВЕ ЗДЕСЬ НЕТ ВРАЧЕЙ? ТАМ УМИРАЮТ ЛЮДИ! СКОРАЯ ПОМОЩЬ ПРИЕДЕТ НЕ СРАЗУ! ВЫ ЖЕ ПРИНИМАЛИ КЛЯТВУ ГИППОКРАТА! ПОЖАЛУЙСТА!
  - Нина...- я погладил её по плечу. - Посиди здесь. Пожалуйста. Я должен помочь пострадавшим, там гибнут люди, там не хватает врачей. Не плачь, пожалуйста. Постарайся успокоиться. Я буду скоро.
   С этими словами я встал и отошел от неё. Сейчас Нина плакала тихо, беспомощно, уткнув бледное лицо в ладони и мелко дрожа. Я поспешил к фельдшеру с мегафоном.
  
  
  - Там полный атас, - запыхаясь, сказал фельдшер. Мы беспрепятственно прошли через пост таможенного контроля, вышли в зал выдачи багажа. В этом зале стоял давно знакомый, но все равно пугающий медный запах крови. Дверь, ведущая наружу, на летное поле, постоянно хлопала, пропуская внутрь людей, несущих на носилках и на спинах новых раненых. Зал заполнили крики боли, всюду была кровь. Те, кто был цел и невредим, громко кричали, матерились, орали друг на друга. Некоторые пытались помочь раненым, чем могли. В углу, возле беззаботно показывающего какой-то сериал телевизора, молодая девушка в истерике о чем-то умоляла начальника аэропорта, и тот, весь озлобленный, никак не мог отвязаться от неё. Наконец, он не выдержал, грубо оттолкнул её в сторону, заявив, что ничем ей помочь не в силах, и отправился наружу. Девушка рухнула в кресло, обмякла в нем, и беспомощно зарыдала, не прикрывая лица руками. Рядом с ней лежал мертвый мужчина, прикрытый куском брезента. Я долго глядел на тело, пытаясь разобраться, что же в нем не так. Лишь через минуту я заметил, что брезент прикрывает только верхнюю часть его торса, а дальше ровно стелется по креслам. Нижней части тела просто не было. Я увидел, как тонкие ручейки крови стекали из-под брезента на пол, как лужа крови под креслами растекалась, расширялась во все стороны.
  - Держите, - сказал фельдшер. Он протягивал мне пуховик и шапку-ушанку. - Наденьте это. Там зверски метет.
  - Спасибо, - я принял одежду. - Трупов много?
  - Да, к сожалению. Не только в самолете - когда он рванул, обломками смело почти тридцать человек. Они ждали посадку на рейс в Уфу. Многих разорвало на лоскутки, как того, - фельдшер указал на полтела, прикрытого брезентом. - Хорошо, что этот "ИЛ" не врезался в здание. И от взрыва, слава богу, топливо в хранилищах не сдетонировало. А то всем бы кабздец приснился. Ладно, пойдемте. Времени нет.
   Я быстро оделся, и последовал за фельдшером. Мы покинули этот душный, пропитанный запахом смерти и криками боли, маленький зал, и, наконец-то очутились на свежем воздухе.
  
  
   Мы вышли на летное поле. Самолет лежал на боку примерно в двухстах метрах от нас, полыхая гигантским факелом, освещая оранжевым светом территорию почти на сто метров вокруг себя. Его никто не тушил - пожарные ещё не прибыли, а вода в местном брандспойте, наверное, замерзла. Его правое крыло было задрано вверх, словно рука утопающего. Даже снежинки, которые несла за собой вьюга, словно облетали, обходили стороной лайнер, боясь попасть в огнедышащее пекло фюзеляжа. И было в этом зрелище нечто торжественное, помпезное, грандиозное. Авиакатастрофа выглядела так же страшно, но в то же время и грандиозно, как выглядела, наверное, гибель "Титаника" или Помпей. Это было зрелище крупного разрушения. Уверяю вас, что подобного ужаса в своей жизни вы видели очень мало. Видеть своими глазами гибель огромного самолета, да почти перед своим носом - это происходит очень редко. Такие вещи оставляют неизгладимый отпечаток в душе.
   Я оглядел поле. Все самолеты, будто перепуганные зайцы, "разбежались" по своим ангарам, все рейсы отменили, посадки запретили. Только антенна радара невозмутимо вращалась неподалеку, слегка освещаемая пламенем. Её будто не касалось ничего, что происходило в аэропорту.
   В снегу, которым замело все поле, самолетом была пропахана глубокая борозда, самая настоящая траншея, которую не заметало снегом - видимо, при трении раскалилось бетонное покрытие, и снег таял, ложась на землю. Где-то вдалеке, за беснующимися в воздухе массами снега, виднелся крохотный огонек пожара. Наверное, самолет что-то разрушил при падении. Отовсюду раздавались крики боли, снег неподалеку от нас был забрызган кровью, чуть дальше лежали осколки, разлетевшиеся во все стороны после взрыва, части тела, пепел и сажа. В стенах аэропорта зияло несколько выбоин и трещин. Точь-в-точь поле боя. Некоторые ещё были живы, один мужчина бегал во все стороны с криком "Я ОСЛЕП! ПОМОГИТЕ МНЕ, Я ОСЛЕП!". Почему все тела лежат так близко к самолету? Неужели, когда он взрывался, эти люди просто стояли и смотрели на него, не пытаясь убежать? Или же они бежали, но самолет, продолжая ползти по покрытию, догнал их и взорвался, сметя своими обломками?
   Четыре фельдшера (это был весь медперсонал аэропорта, не считая того, что был со мной), пытались помочь раненым, но их было все равно много. Они несли на носилках людей с оторванными руками и ногами, из которых кровь текла, как из опрокинутых графинов. Я стоял как соляной столп, точно так же, как и в своем сне, не в силах поверить, что я наяву вижу этот кошмар, который раньше наблюдал лишь в фильмах и новостях. Неужели я мог предотвратить это? Неужели я мог быстрее додуматься своим серым веществом, что произойдет катастрофа?
  - Идем! - заорал фельдшер, и мы бросились к пострадавшим, которые лежали уже на красном снегу. Я пробежал рядом с человеком, которому начисто снесло голову. Мужчина лежал на животе, а голова отсутствовала. Там, где она была раньше, теперь расплывалось, расширялось на снегу алое пятно. Ещё одно тело лежало в неестественной позе, тоже посередине кровавого круга. Рядом с телом лежал кусок обшивки самолета, который, видимо, и сразил его. Мы бежали дальше, но раненых встречалось все меньше. Люди умирали.
   Раздается треск со стороны самолета. Все поднимают глаза наверх, и видят, как одна из турбин задранного вверх крыла, с треском отваливается и летит вниз, увлекая за собой языки пламени. Охваченная пламенем, турбина летит вниз, точно огненный клубок. Все кричат и бегут назад; турбина падает на землю, и последняя содрогается. Огонь ковром разбегается по снегу и тут же исчезает, оставляя лишь черный слой сажи. Где-то в самолете лопаются стекла, что-то хлопает, взрывается, выплевывая наружу тучи искр, которые тут же перемешиваются со снежинками и гаснут.
  - А! Он, падла, уже разваливается! - заорал мне фельдшер. - Не хватало, чтоб на нас крыло свалилось! Идем быстрее!
   Мы бросились дальше, прямо к самолету, в пятидесяти-ста метрах от которого лежало несколько раненых, некоторые из которых явно шевелились. Фельдшер махнул рукой, и мы устремились сквозь пургу прямо к самолету, к самому пеклу. Снег вокруг горящего лайнера уже растаял, обнажив серый бетон взлетно-посадочной полосы. Мне стало жарко, глаза не переносили яркого пламени, которым был объят самолет.
  - Эй! Эй, девушка, уходите отсюда! - крикнул фельдшер маленькой фигурке, склонившейся над одним из тел. - Самолет разваливается! Вы не хотите, чтобы вас чем-нибудь придавило?
  - Помогите, пожалуйста! - раздается в ответ. Мы подбежали к ней. Это была та самая девушка, которая не хотела спать на креслах. Она склонялась над телом своего парня и жутко рыдала. - Помогите! Помогите ему!
  - Он, похоже, мертв, - заметил я, склоняясь над телом.
  - Нет! Он не мертв, вы не правы! Он жив! Несите его в аэропорт, помогите ему!
  - Ты так сильно уверена?
  - Да, да! Конечно, он жив!
  - Сейчас проверим, - невозмутимо ответил фельдшер. Опустившись на колени, он схватил парня за плечи и перекатил его на спину. Когда мне предстало его залепленное снегом и кровью лицо, я не понял, почему фельдшер окаменел, а девушка разразилась криком ужаса. Я опустился рядом с ними, и замер сам - в огромной дыре в животе парня виделись его кишки. Пока его переворачивали, они вылезли наружу - серые, безобразные, те самые кишки с картинок в учебнике анатомии, где они были так аккуратно укомплектованы у нас в животе. И хоть за все годы моей работы в области травматологии я насмотрелся на всякие увечья, вид выпущенных наружу кишок шокировал меня. "Вряд ли я смогу провести операцию по обратной упаковке внутренностей",- посетила меня дикая мысль.
  - Мертв, - сообщил фельдшер. "Спасибо, удивил", - подумал я.
   Девушка продолжала все так же громко кричать, склонившись над телом своего парня. Ветер надувал на его рану целые горсти снега, которые таяли, соприкоснувшись с внутренностями. Я так и не разобрался, отчего по моей спине бегут мурашки - то ли от вида изуродованного тела, то ли от криков несчастной девушки.
  - Итить твою налево! - фельдшер указал пальцем на крыло самолета, которое было устремлено в небо. Сейчас оно угрожающе потрескивало и чуть-чуть клонилось вниз.
  - Крыло валится! - орал фельдшер. - Всем назад! Крыло падает!
   Я стоял как вкопанный. Если крыло рухнет вниз, подумал я, то нас придавит... или не придавит? Определить это было невозможно - крыло огромно, оно возвышается над нашими головами, точно стела на мемориале павшим в Великой отечественной войне.
  - Беги! - заорал фельдшер, но девушка его не слышала. Я махнул на все рукой и бросился прочь. Крыло, будто подорванная в основании башня, стало опасно крениться в нашу сторону. Фельдшер заставлял девушку подняться на ноги, но та, наоборот, не смогла даже удержаться на коленях, и легла на снег рядом с телом любимого. Когда крыло с жутким гудением и треском стало медленно и величественно рушиться, то фельдшер послал все к чертовой матери и бросился наутек. Крыло с гулом и скрипом рассекло морозный воздух, разогнало снежинки во все стороны, и со страшным грохотом рухнуло на землю. Я прикрыл лицо рукой, ожидая некоего подобия ударной волны. Волны не было, но земля содрогнулась основательно, в воздух взметнулись тучи снега. Многих повалило на землю. Когда я убрал руку от лица, то не заметил ни девушки, ни тела её парня - там, где они были пару секунд назад, лежали полыхающие останки крыла, да катилась в направлении ангаров, точно бочка под откос, ещё одна турбина, отвалившаяся от крыла...
   Послав все к чертовой матери, я бросился назад, в аэропорт. Где-то там Нина, и я не должен её бросать. Я, наплевав на свое обещание помочь раненым, поспешил ретироваться.
   Я бежал со всех ног, хрустя ногами по изрытому невесомому снегу, окропленному кровью, и не заметил, как споткнулся о чью-то оторванную голову, которую присыпало хлопьями снега. Я грохнулся лицом в снег, а когда приподнялся, посмотрел себе в ноги - оторванная голова, вся окровавленная, с закрытыми глазами, со слипшимися волосами, смотрела в мою сторону, как бы говоря: "что же ты наделал, брат...".
   Кто-то схватил меня за ногу. Вскрикнув, я обернулся - окровавленный мужчина, которого я посчитал мертвым, вцепился мне в щиколотку, и дрожащими синими губами шептал:
  - Помоги... Помоги...
   Я, не думая, что делаю, вырвал ногу из его хватки и бросился наутек, то ли крича, то ли хохоча, то ли воя подобно собаке. Теперь я бежал в аэропорт вовсе не для того, чтобы найти Нину и помочь ей. Сейчас я спасался сам, спасался от этих людей, что просили помощи, спасался от окровавленных частей тела, лежащих под ногами, спасался от горящего самолета. Я бежал от своей совести, от своего долга. Мне было наплевать на долг - ещё пара минут здесь, на летном поле, и я навеки сумасшедший. И, несмотря на то, что я уже входил в двери аэропорта, я все ещё слышал это ужасное "помоги". Это слово стояло у меня в ушах, оно звучало на фоне треска пылающего лайнера, и никак не хотело выветриться из моей головы.
  
  
   Нина все так же сидела в кресле, пряча бледное лицо в ладонях и трясясь всем телом. Самое жутким было, то, что до девушки никому не было дела. На неё никто не обращал внимания, к ней никто не подходил, не пытался узнать, в чем дело, не пытался успокоить. Она была абсолютно одинока.
   Я сел рядом с ней, обнял за плечи и прижал к себе. Она даже не пыталась поинтересоваться, кто её обнял, продолжая горестно плакать, уткнувшись в ладони.
  - Нина... мы сейчас поедем домой. Ты слышишь? Мы поедем в Бугульму, ладно? На поезде.
   Девушка еле заметно кивнула, а затем убрала руки от лица и, крепко обхватив мне шею, уткнулась лицом в мое плечо.
  - Мы поедем.... Мы уедем отсюда. Тебе надо домой. Твой муж погиб, и... его потом, после опознания, доставят в Бугульму. А мы уедем сейчас, хорошо?
   Ещё один слабый кивок головой. Она кивала чисто механически, не слыша и не понимая моих слов.
  - Посиди тут, ладно?- я поднялся с кресла и подержал её за плечо. - Я скоро приду. Только заберу наши вещи, они остались наверху. Хорошо?
   Она ничего не ответила.
  
  
   Через пять минут мы стояли в дверях аэропорта. Я набросил Нине на плечи её голубую курточку, аккуратно надел ей на голову шапку, которую нашел в рукаве, и, схватив девушку за локоть, вывел её из этого мерзкого здания.
   Мы старались двигаться как можно быстрее. Я схватил Нину за плечо и потащил её за собой. Мы побежали. Побежали сквозь буран, сквозь яростный ветер, побежали меж пожарных машин, милиции, машин "амбуланса", репортерских "уазиков". Позади нас всё ещё сверкало оранжевое зарево, которое не могла прикрыть никакая завеса снегопада.
   Мы бежали меж взвизгов сирен пожарников, воя милицейских машин, матерной ругани и неразборчивого, пилящего уши гомона мегафона. Нина поспешала за мной, я держал её за плечо одной рукой, а другой придерживал на плече свою сумку. Казалось, что лабиринт автомобилей, между которыми мы продирались, бесконечен. Когда мы пробирались между "пожаркой" и снегоуборочной машиной, мне пришлось отпустить Нину - уж слишком узок был проход. Наконец, мы оставили это скопище автомобилей позади, и вырвались на открытое пространство.
  - Ну... теперь нам надо найти такси, - я в ужасе поглядел на аэропорт. Неужели несколько часов назад я приближался к этому зданию, и все было спокойно? И лишь одна антенна радара спокойно вертелась над крышами ангаров?
   Нина встала рядом, и осторожно прижалась ко мне. Я снова обхватил её плечи и попытался успокоить:
  - Тихо, тихо.... Не плачь на морозе, хуже станет.
   Девушка меня не слышала, лишь тихонько, беспомощно всхлипывала и мелко дрожала.
  
  
   Вскоре неподалеку от нас резко затормозил автомобиль, который нёсся как очумелый. К моей величайшей радости, это был автомобиль такси. Из машины снарядом выскочил мужчина в белой куртке и бегом бросился к аэропорту.
  - Идем! - я потащил Нину к машине. - Стой! - крикнул я таксисту.
   Таксист открыл дверцу и заорал нам:
  - А что случилось?
  - Самолет нае... упал. Авиакатастрофа, - я открыл заднюю дверцу автомобиля и усадил туда Нину, а затем влез сам.
  - Круто! - восхищался заревом таксист. - Видать, серьёзно там... дело...
  - К вокзалу, пожалуйста, - сказал я.
  - Кстати, вы прыгнули в мою машину, даже не спросив у меня, могу ли...
   Я протянул ему тысячерублевую купюру:
  - К вокзалу!
   Таксист глубоко вздохнул, явно расстроенный тем, что его оторвали от созерцания грандиозной катастрофы.
   Машина медленно покатила от ненавистного места. Я в последний раз поглядел в сторону аэропорта. Оранжевое зарево, точно от лесного пожара, продолжало светиться своим чудовищным сиянием, здание аэропорта в отблесках пламени выглядело каким-то обреченным и несчастным. Конкуренцию зареву пожара составляли отблески мигалок "пожарок" и милиции - синие и красные. Над аэропортом зависли два вертолета и толстыми лучами прожекторов, которые постоянно перекрещивались друг с другом, шарили по месту катастрофы.
   Однако вскоре завеса бурана спрятала от нас и аэропорт, и вертолеты, и машины. Мы удалялись. Мы уезжали. В метели было видно лишь тусклое желтоватое мерцание, а вскоре растаяло и оно.
  
  
   С поездом нам тоже повезло, как и с такси. Мы купили билеты на плацкартный поезд, который отправлялся в Бугульму всего через десять минут. Удобно устроившись на наших местах, я снял с Нины её курточку. Девушка сейчас не плакала, но молчала. Её серые глаза омертвели, в них читалась страшная боль и скорбь. Не в силах смотреть на неё, я прижал Нину к себе, положил её голову себе на плечо и погладил по волосам. Я не знал, что сказать. Сказать, что все хорошо, было бы глупо. Просить её успокоиться тоже бесполезно - она была спокойна. Впрочем, говорить ничего не надо. Сейчас лучше помолчать.
   Я проводил взглядом проводницу, бегущую по вагону с комплектом постельного белья. Другая подошла к нам и вежливо осведомилась, не нужна ли постель нам. Я легонько покачал головой; проводница кивнула и задала тот же вопрос сидящим позади нас.
   Я тупо глядел через светлую шевелюру Нины на перрон. Работники вокзала в оранжевых жилетах совершали последнюю проверку поезда, в вагон запрыгивали последние запоздавшие пассажиры. И метель... Метель не прекращалась...
   Наконец, я убрал с лица Нины гладкую прядь, заправил ей за ушко и шепнул:
  - Все, подруга.... Мы едем домой. Едем в Бугульму.
   Поезд протяжно взревел, что-то ударило прямо под нами, и мы медленно тронулись. За окнами, вместе со снежинками, куда-то поплыли перрон, оранжевые жилеты, яркий фонарь и здание вокзала.
  
  
   В Бугульму мы прибыли, когда часы на перроне показывали ровно три часа утра. Бугульма встретила нас вибрирующим гулом вокзала, угольной вонью и мелким, влажноватым снежком, косо бившим из низких свинцовых облаков. На перроне собралось приличное количество пассажиров, которые ожидали посадку на наш поезд. Все те же "жилеты" проверяли поезд, и бесцельно бродили пара ментов и две тощие, грустные псины. Мы с Ниной спустились на землю сразу за проводницей и маленькой, юркой женщиной с двумя здоровенными сумками. Я все так же держал её за локоть; мы поспешно отошли от вагона и ненадолго остановились.
  - Нин... - я поглядел девушке в глаза. Она отвернулась от меня и стала мертвым взглядом буравить носки своих сапожек. - Нина! Что же... ах, черт, я совсем забыл...- я натянул на её голову пушистую серую шапочку. - Так, ну что нам сейчас делать? Тебе сейчас куда?
   Девушка молчала, но из глаз снова заструились слезы.
  - Эй-эй, не стоит, - я стер ей слезы платком, который выудил из своего кармана. - Тебе куда? Где ты живешь?
   Нина молчала. Сейчас она походила на провинившуюся школьницу, стоящую с опущенной головой у учительского стола.
  - Ну хорошо... Молчи, молчи, как рыба. Думаешь, легче станет?
   Новая порция слез.
  - Послушай...- я легонько встряхнул её за плечи. - Я тебя не брошу. Ясно? Прямо тут, на перроне не оставлю. Я помогу тебе. Всем, чем смогу. Только скажи мне, где ты живешь, и все. Я доставлю тебя домой.
   Нина тихо тряслась, и уже не плакала беззвучно - теперь она снова всхлипывала и стонала.
  - Ну-ну... тихо...- я прижал её к себе, наблюдая за подмигивающим глазом семафора. - Тихо, тихо... Тебе надо домой, у тебя же дочка! И кот Балда! И две собаки! Нин... - я ещё раз нежно встряхнул её.
   Она молчала.
  - Хорошо! - воскликнул я. - Так и быть! Но я от тебя не отстану! Пойдем. Пойдем отловим такси и решим, куда нам держать путь.
  
  
   На привокзальную площадь можно было попасть двумя путями: либо сквозь здание вокзала, либо с торца, где к площади с перрона спускалась широкая лестница с грузовым пандусом. Через здание мне идти не хотелось - там наверняка где-нибудь работает радио, а по радио уже трезвонят о катастрофе. Поэтому мы пошли в обход.
   Мы почти спустились по лестнице. Я даже видел привокзальную площадь, в центре которой сверкала новогодняя елка, окруженная ледяными фигурами. Я уже видел неоновую вывеску на кафе "Минутка". Я даже захотел предложить Нине зайти в кафе, чтобы согреться и выпить по чашке кофе, и из кафе вызвать такси. Но я не успел.
   На самой последней ступеньке, абсолютно неожиданно, Нина вдруг что есть силы дернула рукой, вырвалась из моей несильной хватки, и что есть ног бросилась прочь.
  - Эй! - крикнул я. - Это ещё что за... Нина!
   Нина довольно резво побежала по площади, направляясь к стоящему возле ёлки, такси. Я что есть духу бросился за голубым пятном её курточки, но в тот же миг поскользнулся на льду и с треском дербалызнулся башкой о лед. Перед глазами взорвались какие-то хлопушки, и выбросили тучи разноцветных конфетти, а в ушах как будто загудел клаксон. Когда конфетти перед глазами исчезли, но вместо них в черепной коробке водворилась адская боль, я приподнял голову и увидел, как Нина ловко запрыгивает в такси, и, так не посмотрев на меня, уезжает с площади прочь.
  - Ни... - прохрипел я.
   Проходивший рядом толстый мужик с крошечной собачкой на поводке любезно предложил мне свою помощь. Протянув руку, он помог мне подняться и отряхнуться от снега.
  - Осторожнее, друг, - сказал он. - Тут повсюду гололед. Его снежком-то посыплет, и не видать...
  - Вы видели? - хрипло спросил я.
  - Чего? - мужик удивленно покосился на меня и взял собачку на руки.
  - Её... эту... девушку...
  - Какую?
  - В... этой... куртке такой голубой...
   Мужик ещё раз покосился на меня, а затем обернулся по сторонам, после чего констатировал:
  - Не вижу... и не видел. А что?
  - Да... да так, ничего. Спасибо, что помогли подняться, - я откашлялся, поднял с земли свою сумку, и поплелся к автобусной остановке. Толстяк некоторое время удивлялся всем своим выражением лица, но затем подумал, что "девушка в голубой куртке" - печальный плод моего воображения, появившийся после удара головой об лед.
  
  
  - Гражданин начальник...
  - Слушайте, я не гражданин начальник. Я - Александр Семенович.
  - Извиняйте, граж... кхе... я, сами знаете, на зоне сидел-сидел, сидел-сидел... Так и привык обращаться ко всем "гражданин начальник".
  - Отвыкайте. На что жалуемся?
  - Да это... та херня на шее... Болит, гражданин начальник. Ой, простите!.. В общем, ноет у меня эта болячка на шее, не могу, умираю. И гноится ещё.
  - Так... О, у вас лимфаденит, да?
  - Ну... я ж не запомнил, какой мне диагноз поставили...
  - Когда оперировали?
  - Пять дней тому назад.
  - А где повязка?
  - Снял, гражданин начальник. Мешается - не могу, умираю.
  - Когда снял?
  - Позавчера.
  - А почему на новую перевязку не пошел?
  - Так это, начальник... Александр Семенович... меня медсестра в перевязочную не пускает. Я это... с ней повздорил маленько.
  - Повздорил?
  - Да... Было дело... Кстати, она сама начала.
  - Сегодня дежурит другая медсестра, Дарья Максимовна. Пусть она сделает перевязку.
  - Да это... я и с Дарьей-то Максимовной тоже повздорил...
  - Да что же это такое? Сегодня же идите в перевязочную, пусть медсестра сделает повязку! Это, в конце концов, её работа!
  - А это... гражданин начальник... извините, Александр Семенович... может, вы сами...
  - Чего - я сам?
  - Ну, полечите меня, а?.. Так, недолго.... Не хочу к медсестре идти, зашибет она меня! Или в повязку яда насует.
  - Идите в перевязочную, поняли? Я, в конце концов, травматолог, а не хирург. Я кости вправляю и раны зашиваю. А опухоли вырезать - не моя работа. Тем более, вас уже прооперировали.
  - У меня опухоль?
  - Не бойтесь, она доброкачественная. Вот через два дня Вадим Юрьевич из отпуска вернется, вот тогда он вами и займется. А пока идите на перевязку. И скажите Дарье Максимовне, чтобы сделала промывку! Повязку потом не снимать! Все понятно?
  - Да, гражданин начальник. Пардон, Александр Семеныч.
  
   Такой, или примерно такой диалог состоялся между мной и уголовником в ординаторской хирургического отделения Центральной районной больницы города Бугульмы, одним апрельским днем. День выдался прекрасный, и даже диалог с прокуренным мужичком, у которого тюремные наколки на груди заросли непомерным волосяным покровом, не убавил мне настроения. Я, заменяя на пару дней главврача хирургического отделения, по большему счету, просто бездельничал на его месте. Проводив уголовника за дверь, я медленным шагом приблизился к распахнутому окну, в которое слабо веял ещё по-зимнему холодный, но уже по-весеннему нежный, ветерок. За окном продолжали кровоточить талой водой последние снеговые горы, исчезающие прямо на глазах. Часть персонала больницы, выгнанная на субботник, добивала последние сугробы, разбрасывая лопатами снег вокруг себя.
   Как следует налюбовавшись картиной наступающей по всем направлениям весны, я отошел от окна. Почему-то стало весело. Весной всем становится весело без причины. Уходит зима, и сердце радуется само по себе, не спрашивая у нас разрешения.
   Я медленно подошел к журнальному столику. Захотелось кофе. Убедившись, что в электрическом чайнике есть вода, я включил его в сеть и нажал на кнопку. В это время в дверь постучали. "Войдите!" - крикнул я, а сам полез в стол, искать банку с кофе. Дверь бесшумно отворилась. "Опять какой-нибудь больной", - нервно подумал я и выглянул из-за стола.
   Ко мне пришел не больной. И не медсестра. В немного приоткрывшуюся дверь ловко проснулась половина улыбающейся девушки в бежевой блузке. Увидев меня, половина улыбнулась ещё шире, дверь открылась полностью, и моему взору предстала Нина.
  - А... Нина?
  - Ага, - смеющимся голосом произнесла девушка. - Именно Нина. Она самая.
  - Привет, подруга, - я слегка опешил. - Так... эээ... кофе не хочешь?
  - Хочу, - все тем же веселым голосом произнесла Нина и, скромно ухмыляясь, осторожным шагом прошла в кабинет. На её согнутой руке висело черное, точно плащ Бэтмена, пальто; на левом плече болталась крошечная темно-сливовая сумочка. Пока я лазил в шкафу Вадима Юрьевича в поисках его кофейного сервиза, Нина припарковала пальто на спинке дивана, пристроила сумочку на журнальном столике, а сама встала возле стола, опершись на него длинными, изящными руками, и стала пристально наблюдать за процессом приготовления кофе.
  - Я очень сильно прошу простить меня. Пожалуйста, - вдруг сказала Нина. Я с удивлением посмотрел на её, сейчас уже не улыбающееся, лицо. Поразительно изменившись за пару секунд, оно сейчас плакало, только без слез.
  - За что?
  - За то, что убежала тогда от тебя. На вокзале.
  - Ха! - усмехнулся я. - Тоже мне, нашла за что извиниться. Брось. Я не имел права держать тебя при себе. Ты же мне не заложница.
  - Да... да, это так. У меня было не то состояние, чтобы... ну, в общем, мне хотелось скрыться ото всех. Остаться одной. Просто ты заслужил благодарности - ты меня успокаивал, увел меня из аэропорта, не бросил меня. А я, не отблагодарив тебя, приперлась с извинениями только через четыре месяца. Тоже нехорошо.
  - Да ладно, - сказал я, подавая Нине дымящуюся чашку. - Не беда. Горе было у тебя, а не у меня, поэтому ты не должна извиняться.
  - Да...- прошептала девушка, слегка разгоняя своим дыханием дымок, курящийся над чашкой. Присев на диван, она стала осторожными глоточками пить горящий напиток, а я тем временем стоял у окна, устремив бесцельный взгляд на Сокольскую гору, красующуюся на горизонте лентой соснового леса. Легкие вздохи ветра разгоняли дым над моей чашкой и растворяли их в прохладном весеннем воздухе.
  - Как жизнь? - спросила вдруг Нина.
  - Да ничего, - не оборачиваясь, рассеянно ответил я.
  - Теперь в хирургическом?
  - На пару дней. Заменяю здесь главврача.
  - Как сын?
  - В порядке. Учим английские слова. А как твоя Наташа?
  - Хорошо. Учимся ходить. Выходит, оба наших чада сейчас чему-то, да учатся.
  - Учатся... - прошептал я, наблюдая, как лазурное небо вспарывает тонкий след от летящего в поднебесье самолета; за тонкой, будто карандашной линией по голубому холсту. Я отвернулся от окна: любое напоминание о самолетах приносило мне глубокое отвращение. Я вернулся к Нине. Та, продолжая пить кофе, мертвым взглядом сверлила телефон на столе. В ней уже не было того светлого оптимизма, водопадом хлещущего из неё. Нина изменилась, и эта перемена в ней страшно перепугала меня. Почему-то, глядя, как из жизнерадостной и веселой красавицы, она превратилась в серьёзную, сдержанную, мрачную девушку, я вспомнил о революции семнадцатого года, когда на смену прекрасному пришло безобразие, когда все красивое и доброе было уничтожено, сметено, как будто после налета гуннов, и когда все исказилось, будто в кривом зеркале. Эта перемена в Нине пугала. Пугала до глубины души.
  - А я предчувствовал катастрофу, - сказал я, присаживаясь рядом с Ниной.
  - И?
  - У меня было предчувствие. А я подумал, что это так, ерунда, психика расшалилась... Это я виноват.
  - Ты? Виноват? Круто! А я-то думала, да и все остальные тоже, что виноват был диспетчер. А оказывается, что ты... Что ж, иди в прокуратуру с явкой с повинной.
  - Нет, серьёзно. Я мог предупредить диспетчера об аварии...
  - И не успел, да?
  - Да.
  - А диспетчер бы тебя послушал, да? Ты ломишься к нему в "рубку", говоришь, что предчувствуешь катастрофу, диспетчер верит тебе на слово, и уводит самолет в другой город под свою ответственность? Так?
  - Н...нет.
  - Тогда каким еще способом ты увел бы самолет от Казани?
  - Никаким.
  - Тогда выходит, что жизни пассажиров не были в твоих руках. И, было у тебя предчувствие, или не было, а катастрофа должна была произойти. В любом случае.
   Я замолчал.
  - Ты что, винишь себя?
  - Да.
  - Не надо. Виноват диспетчер, но не ты.
  - Я виноват.
  - Нет. Говорю - нет.
   Нина встала, допила кофе, поблагодарила меня, и стала разгуливать по ординаторской, рассуждая:
  - Кто же всегда виноват в смертях людей, павших чужой смертью? Как выявить виновного? Давайте будем рассуждать на простом примере, - Нина присела на краешек стола. - Допустим, один негодяй убил с десяток людей. Его разыскали, его вину установили. За его преступление следует только одно наказание - смертная казнь. Кто выносит убийце вердикт? Правильно - суд. Суд устанавливает его вину и выносит приговор - казнь. Но кто же осуществляет приговор? Не будут же сами судьи казнить преступника? Они лишь зачитают приговор. А приговор приведет в исполнение расстрельная команда.
  - Я не понимаю, к чему это...
  - Когда люди должны погибать или умирать, приговор им выносит, - Нина многозначительно указала пальцем в потолок, - Бог. Бог - судья. Он делает вердикт всем нам. Он решает, что делать с нами. Но в исполнение этот приговор приводит, естественно, не Бог. В исполнение приговор приводят такие же люди, как и мы. Вот это и есть виновники. Есть тот, кто выносит вердикт, есть те, кто его осуществляет. И нет никаких посредников. Поэтому, если ты не дал ошибочной команды экипажу "ИЛа", если ты не сделал ничего для того, чтобы расшибся этот самолет, тогда ты непричастен. Есть судьи, есть исполнители. Больше никто не виновен.
  - То есть, виноват ещё и Бог, да?
  - Нет, разумеется. Бог нас создал, ему нами и управлять. Он - судья. Мы не вправе оспаривать его решения.
   Просто я хочу сказать, что если что-то происходит не по твоей вине, ты не должен себя обвинять. А если где-то наводнение приключится, тоже себя винить будешь?
   Я молчал. Но, признаться, после слов Нины, на душе стало полегче. Её слова что-то во мне изменили.
  - Ты знаешь... - сказал я. - Тебе и правда надо идти в писатели. С такими мыслями, с такой головой, как у тебя...
  - Спасибо... - скромно засмеялась Нина, уткнув взгляд в пол. Затем, тряхнув головой, она заглянула мне в глаза, словно желая добраться своим взглядом до самого моего сердца.
  - А ведь я пишу. До сих пор.
  - Здорово! Та же самая мистика?
  - Ага. Теперь, когда Димы уже нет, надо чем-то заполнять наполовину опустевшую жизнь. Живу я теперь вместе с мамой. Основной доход в семью приносит она, я же репетиторствую. Даю частные уроки по русскому языку. Спрос есть.
   А в свободное время пишу. Хоть этого времени и в дефиците, но все равно пишу. Мне нравятся мои герои. Я управляю ими, как хочу, заставляю их делать то, что хочу. Заставляю их чувствовать, переживать, любить, нравиться друг другу, бороться со своими недостатками. Писательство для меня - как игра. В солдатики. Я манипулирую героями, форсирую события. Чувствую себя прямо какой-то властительницей над ними.
   Я хочу написать рассказ о самолете. Про авиацию. Влечет меня эта воздушная тема... Может, напишу про какого-нибудь великого покорителя небес. Например, про Гагарина. Великий, скажу, человек. Не все эти Наполеоны, Сталины или Горбачевы великие. Велик тот, кто прост, героичен и храбр. Тот, кто рискует своей жизнью, а не сотнями жизней своего народа. И рискует только ради своей страны.
   Я хочу писать про небеса. Мало ли в них происходило трагедий? Почему мы все знаем, когда помер Сталин, или сколько килограммов орденов нацеплял на себя Брежнев? Почему мы ничего не знаем про эти ужасные катастрофы, про эти трагедии в небесах? Мало ли их было? Гибель того же самого Гагарина! Волкова, Пацаева, Комарова! Вот ведь кто герои-то! Вот великие исторические личности! И мы про них ничего не знаем! А та катастрофа на Тенерифе! А теракты 11 сентября! А катастрофа возле Токио в восемьдесят пятом! А над Боденским озером! А возле Львова на авиашоу! Или над Великим каньоном в пятьдесят шестом! Что, не знаем? Зато мы очень интересуемся, кто же в этом году поедет на "Евровидение"?! Что это такое?
   Нина, видимо, разошлась. Теперь она семимильными шагами мерила кабинет и, ведя свою пламенную речь, очень артистично жестикулировала. Но вдруг она остановилась у окна и заговорила уж слишком тихо:
  - Те, кто гибнут в небесах, в небесах и остаются. На землю падают лишь обездушенные куски самолета и человеческих тел. Именно - куски металла и куски мяса. А самолет и люди остаются там, в небе. Невидимые для нас, они летят в поднебесье, где-то очень высоко, но в то же время рядом с нами. Где-то там, за этим голубым экраном, - Нина широким и красивым жестом руки окинула небо, - летит самолет. Такой серебристый, призрачный, сияющий, мерцающий. Летит бесшумно, и даже не летит, а плывет, скользит рука об руку с ветром. И там, в салоне этого давно разбившегося самолета сидят такие же серебристые и прозрачные пассажиры. Она разговаривают друг с другом, шутят, смеются, читают журналы, инструкции из кармашков кресел. И в проходах между рядами неторопливо плывут призрачные стюардессы и, улыбаясь, предлагают пассажирам напитки из своих призрачных тележек, которые они толкают перед собой. А пилоты сидят там же, где сидели и при жизни, но уже не обращают внимания на приборы или лапочки, не разговаривают с землей. Они не держат в руках штурвала, на них нет наушников. И плывет себе среди облаков этот самолет-призрак, плывет себе не спеша, обгоняя стаи гусей или иных перелетных птиц. И все пассажиры любуются нами из своих иллюминаторов, и желают нам всего лучшего.
   Вдруг Нина обернулась ко мне. На её лице стояла счастливая улыбка.
  - Именно таким я и представляю себе рай. Рай для тех, кто погиб в небе.
  - Хотел бы я оказаться в таком раю, - сказал я. - Но, увы, остаток жизни я буду путешествовать на поездах. В аэропорт меня теперь и палкой не загонишь.
   Нина засмеялась. Именно тем смехом, которым смеялась тогда, зимой, в Казанском аэропорту. Я подошел к ней, поставив пустую чашку на стол. Обнял её за плечи. Даже крепко прижал к себе и нежно, но ощутимо потрепал её, как лучшего друга детства. Мы оба смотрели в окно, любовались картиной приходящей весны, и не сводили глаз с неба. Самолет уже давно улетел, а та тонкая полоска, что он оставлял за собой, разбухла и простерлась через небо словно дневной Млечный путь. "Где-то там летит этот призрачный самолет с призрачными пассажирами, призрачными стюардами и стюардессами и пилотами. Летит рука об руку с ветром и перелетными гусями"...
   И так, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу плечами, мы простояли перед распахнутыми окнами довольно долго, пока не замерзли от постоянно врывавшегося в окно свежего, но холодного весеннего ветра.
   1 февраля - 28 июля 2007
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"