Киницик Карбарн : другие произведения.

Мэтью Стовер Закон Кейна, или Акт искупления, часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Завершение истории Хэри Майклсона, актера, понявшего наконец, что его жизнь и его игра служили целям более важным, нежели он мог вообразить. Что пришла пора оплатить долги и переменить судьбу двух миров.
    "Знаете, похоже, они забыли. Прошло несколько лет, и они подумали, что я уже не тот. Адское пекло: они правы. Я уже не тот. Однако забавно: похоже, никто не потрудился сесть и реально подумать. Ни один не сел, спрашивая себя: "Если он уже не тот... то каков он сейчас?" Незаданный вопрос - чертовски опасная штука. Если не задали один вопрос, не задали и следующий. Настоящий. Никто не потрудился спросить: "Что, если он теперешний - хуже того, прежнего?"
  
  
  
  
  От автора:
  
  Некоторые части этой истории происходят до событий, описанных в книге "Кейн Черный Нож".
  Другие имеют место позже. Иные происходят и до и после. Некоторые могут быть лишь игрой воображения, или были реальны лишь временно, позже став несбывшимися.
  
  
   "Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится драмой сатиров, а вокруг Бога все становится - чем? быть может, миром?"
  Ф. Ницше
  
   "Метафора достаточно могущественная делает себя истиной".
  Дункан Майклсон
  
  
  Содержание
  
  Тонкий срез Вечности:
  Возлюбленный Богом
  
  Введение:
  Страх определяющий
  
  Целая история:
  Шрамы и шрамы
  
  Начало Конца:
  Прикованный
  
  Ныне во Всегда:
  Куда заводят сны
  
  Посылка:
  Сплетение времени
  
  Ныне во Всегда 2:
  Достаточно могущественная
  
  Конец Начала:
  Мистер До-Скорого
  
  Ныне во Всегда 3:
  Сложности
  
  Конец Начала 2:
  Драная Сука Богов
  
  Лошадиная ведьма:
  Одичавшие
  
  Лошадиная ведьма 2:
  Профессионалы
  
  Лошадиная ведьма 3:
  Предложения
  
  Ныне во Всегда 4:
  Явление героини
  
  Завтра для Вчера:
  Мясная марионетка
  
  Завтра для Вчера:
  Вмешательство
  
  Ныне во Всегда 5:
  Любовь абсолютна
  
  Середина Конца:
  Тест пересмешника
  
  Ливень необычайного:
  Добро и зло
  
  Ливень необычайного 2:
  Всё дело в девчонке
  
  Ливень необычайного 3:
  Достоверные источники
  
  Ливень необычайного 4:
  Обдумывая безумие
  
  Вчера для Завтра:
  Эльфийский прострел
  
  Вчера для Завтра 2:
  Истина в силу
  
  Вчера для Завтра 3:
  Проблемы отца
  
  Ныне во Всегда 7:
  Искусство отмены сбывшегося
  
  Приемы и уловки:
  Беги и пали
  
  Ныне во Всегда 8:
  Сумрачный лес
  
  Приемы и уловки 2:
  Правосудие
  
  Ныне во Всегда 9:
  Поиметь Бога
  
  Лошадиная ведьма 4:
  Лошадиное время
  
  Ныне во Всегда 10:
  Резоны для пейзан
  
  Самый счастливый из бесконечно возможных концов:
  Расшевели медведя
  
  Послесловие:
  Владыкам Земли
  
  Пролог
  
  ***
  
  Тонкий срез Вечности:
  Возлюбленный Богом
  
   "Боги существуют вне хватки времени. Когда мы привлекаем Их Глаза, Они касаются нас Своей Силой"
  Ангвасса, леди Хлейлок, 463-ий Поборник Хрила
  
  И в этом Сне, Возлюбленный, ты познаешь Меня.
  Твоими глазами вижу руки, ободранные и неуклюжие на мраморе ступеней: словно пауки, искалеченные, истекающие кровью на ледяном стекле. Окровавленные волосы и борода едва заметно пахнут торфяным пойлом, извергнутым из рваной раны на шее твоего покойного приятеля Тиркилда, когда ты отрывал ему голову. И пока ты ползешь по глотке круглой лестничной шахты, к последнему витку, который выведет Нас в Пурификапекс Вечной Хвалы рыцарей Хрила, Я желаю - как желала прежде и буду всегда - видеть тебя со стороны. Но ты не умеешь, никогда не умел и никогда не сможешь. Однако в Моем сне ты широко раскрыл глаза, взирая на беспредел резни, работу Наших рук, и думаешь, что это хорошо.
  Ледяной дождь мочит голую спину. Вонь сгоревших волос перебивает дым, идущий снизу, из Ада. Зубчатые обломки ребер врезаются в легкие. Доменные печи шахт, копоть и дымка над горящим городом, буря сражений между особняками. Далекие крики. Тысячи, умирающие в боли и ужасе. За ними пойдут десятки тысяч. Потом миллионы. Может, миллиарды, но Мы никогда не узнаем: они будут вопить еще долго после Нашего исчезновения в вечном ничто. После того как ты унесешь Нас туда, Мой демон благой милости.
  Мой ангел проклятых.
  Я грежу сном, хотя не сплю. Я видела этот сон, хотя не знаю прошлого, и буду видеть его, хотя не имею будущего. Я вижу это всегда.
  Вижу сон, что ты ясно понимал суть предложенной сделки. Вижу сон, что ты охотно и даже радостно платишь цену Моей Любви. Ту, что ты сам посулил, легко, как делаешь всё в жизни. Как подарок. Свадебный дар.
  Приданое.
  Его нужно как следует распробовать. Хорошо, что мы разделим одну вечность.
  Когда ступени сменяются платиновой площадкой, когда ты находишь, что купол Вечной Хвалы обледенел и грозит обморозить тело, когда другой человек уже сломался бы от непреодолимости льда, от порванных легких, сломанной руки и множества переломов ноги... ты тянешься за последним кинжалом - тем, которым закрутил жгут под коленом - и едва работающей рукой колешь лед, чтобы ползти вверх.
  Итак, в конце дней ты таков же, каким был всегда. Желаешь умереть. Не желаешь сдаться.
  И это смерть, ради которой ты избран, Возлюбленный. Отсюда не сбежать, нет жизни для тебя, кроме Нашего Соединения, и даже Я не смогу спасти тебя, если и решу, что твоя жизнь важнее Моей гибели.
  Нет, Возлюбленный. Никогда. Этого Я ждала тысячу лет - и любая секунда Моего тысячелетия длится дольше вечности вселенной. Здесь приходит конец. Здесь ты отдашь жизнь, чтобы забрать Мою. Наше тайное соглашение о самоубийстве.
   Мое нескончаемое тысячелетнее мгновение окончится прыжком Любовников.
  Чувствую, как пламя лижет твои нервы, чувствую, что разорванная в клочья Дисциплина уже не удаляет боль из сознания. Чувствую, как обморожение жжет пальцы на уцелевшей ноге, пальцы на сломанной руке. Чувствую соблазн онемения: пока ты ползешь по льду, оно успокаивает нервы, и ты неодолимо желаешь остановиться, лечь и заснуть, пропасть навеки...
  Но ты не сможешь. Никогда не мог. Не сможешь и в этот раз.
  Вот ты с трудом дополз до алтаря и пытаешься встать. Усилие затмевает глаза и ты сгибаешься, беспомощный. Лишенный надежды.
  Наконец побежденный.
  Последним рывком воли тянешь руку и хватаешь Проклятый Клинок, возжигая мощь алтаря. От касания Клинок вновь становится Мечом Мужа. Сейчас судорожный спазм искалеченной руки вырвет Меч из платиновой могилы, дабы Вечная Хвала обрушилась, уничтожая Мое Тело, как и твое - чтобы Наш с тобой конец никто не смог отменить.
  Вот ради чего Я создала тебя, Возлюбленный. Чтобы освободить Себя.
  Вот ради чего Я призвала тебя снами о Черных Ножах и убийствах. Вот ради чего создала Дымную Охоту и напустила ее алкать невинных.
  Вот ради чего сняла тебя с креста.
  Когда рука касается Меча, мгновение близится к вечности, становится мучительной протяженностью вечности. Неужели ты всегда так долго медлил, выполняя то, ради чего рожден? Всегда ли было так или...
  Или это - вопреки всем возможностям, вопреки весу самой Реальности - нечто НОВОЕ?
  И вот ты, впервые за вечность, откашливаешься и сплевываешь кровь пронзенных легких. Алое льется по бесполезной ноге. Ты вздыхаешь, морщась от боли в груди, и тут же - невозможно!..
  - Знаю... кто ты... мразь. - Твой голос хрустит колючей проволокой, слова одно за другим рвутся из горла. - Кто ты есть. Слышишь... меня... мразь? Понимаешь? Я знаю.
  Ты знаешь Меня? О Возлюбленный, это не просто Мой сон?..
  Должен быть сон. Ты не говоришь. Ты ничего не сказал. Никогда не говорил, а значит, никогда не скажешь.
  Не можешь.
  - Не знаю лишь... понимаешь ли ты. Можешь ли... ты слышать. На хрен. Всё равно слушай. Знаю, ты не просто... Дымный Бог. Знаю, что Панчаселл Митондионн Связал тебя с этим местом, и знаю зачем. Знаю, что ты выбрал меня для освобождения... и должен кое-что сказать.
  Умей Я дышать, дыхание бы замерло...
  - Нет.
  Что?
  - Слышишь? Понимаешь? Нет, мразь. Нет. Условия... моей сделки... вселенная боли... наше общее Представление Кейна... ух. Нигде не сказано, что я... должен тебя убить. Ни слова. Ничего такого.
  Это невероятно. Этого не происходит. Не может произойти. Этого не происходило никогда и не произойдет никогда.
  - Дело не... в людях, что здесь умерли. Пратты. Т'Пассе. Кайрендал. Не в тех, кого я убил. Хлейлок. Тиркилд. Даже не в том, что... я... выстрелил Ангвассе в лицо... разнес ей голову, проклятие... а она лишь пыталась помочь...
  Какое Мне дело, почему ты решил отвергнуть Меня? Как ты ухитрился убедить себя, будто имеешь свободу выбора?
  - Дело просто... - Ты качаешь головой, и слезы льются из подбитых глаз. - Во всем. В гребаном мире. В той рабыне из графства Фелтейн... которая умерла в огне...
  Налагаю Мою волю на тебя: Извлеки Меч. Отдай жизнь, дабы Вызволить Меня из темницы Тела. Ныне и вовеки пусть исполнится Моя воля!
  И невероятно, но, вместо спазма извлекающей Меч руки Я чувствую, как ползут губы, показывая окрашенные кровью клыки. - А, чую, - бурчишь ты. - Итак, ты все же слышишь. Тем лучше.
  Невероятно, как сила возвращается в сломанные члены твоего тела, как ты опираешься на Меч и встаешь на здоровую ногу. - Пиришанте: сим Именем заклинаю тебя: Услышь мои слова. Пиришанте: сие Имя повторяю, заклиная тебя: Пойми мои слова. Пиришанте: сие Имя произношу трижды, заклиная тебя: Поверь моим словам.
  Тяжело дыша, кашляя, выхаркивая сгустки крови в бурный ветер, среди грома, ты едва шепчешь, но Я слышу, Я понимаю, Я верю тебе...
  - Хочешь, чтобы я извлек Меч и отослал тебя в хреново нездешнее-не-место, откуда ты родом? Отлично. Я могу убить тебя. Буду счастлив. Но я профессионал, мразь. За такое дерьмо мне платят.
  Плата...
  Твоя рука на Мече связала нас в вечном теперь, и ты поднимаешь волчью, кровавую ухмылку к пылающему небу.
  - Хочу заключить сделку.
  
  Введение:
  Страх определяющий
  
  
   "Во что встанет тебе избранный тобою путь жизни, я даже представить не могу"
  
  Делианн Митондионн, второй Император Анханы и третий Патриарх Элкотанской церкви
  "Клинок Тишалла"
  
  
  Саймон Феллер в сотый раз поправил галстук. Все воротники стали ему слишком широки. Теперь всегда приходилось выбирать образ более-менее сомнительный: то ли расстегнуть воротник, будто пьяница, то ли затянуть слишком туго, как у поденщика в обносках. Глаза окружили синяки утомления, темные, будто запекшаяся кровь. Волосы - вернее, жалкие остатки волос - свисали за ушами. Губы походили цветом на серый пиджак. Когда дверь сбоку распахнулась, он вздрогнул, чуть не выронив наладонный планшет.
  Посыльный был в три раза его моложе. - Профессионал? Директор желает вас видеть.
  Феллер бережно засунул планшет подмышку и последовал за посыльным через трехуровневый офис. Резиденция нового директора не впечатляла, как и сам он - невысокий нервный тип с постоянно наморщенным лбом, и этот лоб был склонен над настольным экраном. Он выбросил руку вперед, не поднимая головы. Клерк умело испарился.
  - Профессионал Феллер. Не трудитесь садиться.
  Феллер не посмел ответить, что директор занимает единственное кресло. - Да, администратор. Благодарю, что так быстро приняли, сэр.
  - И подлизываться не трудитесь. - Директор явил Феллеру хмурую гримасу. - Вы родились профессионалом, не так ли.
  - Я, э... гм, сэр. Да, сэр.
  - Моя семья была среди ремесленников последние сто лет, - сурово сказал директор. - Я первым в семье возвышен до профессионала. И до сих пор единственный, удостоенный административного статуса. Как любой администратор, я наслаждаюсь властью.... Но сегодня необычный день.
  - Да, сэр. Потому я и просил встречи. - Феллер облизнул губы и протянул планшет, словно поднос. - Это... то есть вы видели? То, что я должен показать ему?
  - Разумеется.
  - Прошу, администратор, поймите - его это не убедит. Не устрашит. Скорее совсем наоборот...
  - Всего миг назад я общался с экраном Совета, выдвигая именно такой аргумент. Совету не интересны аргументы. Не интересны наши мнения. Им нужно наше повиновение, и они его получат.
  - Администратор... - Феллер чуть не выронил планшет, второй раз за пять минут. Положил на стол директора и отступил. - Не уверен, что смогу.
  - А я уверен, что сможете.
  - Но - прошу, сэр. Я думал, вы знаете его. Я не могу угрожать его семье - помните, что случалось с людьми, угрожавшими его семье?
  - Вы не будете угрожать его семье. Как и я. Наша задача - довести информацию. Особую информацию, доведенную особым образом.
  - Это же... - Феллеру казалось, он готов рассмеяться; однако изо рта вырвалось нечто, похожее на отчаянное блеяние. - Думаете, ему не плевать на такие тонкости?
  - Вы боитесь.
  - Разумеется, боюсь, - сказал Феллер. - Вы не видели съемки из поместья Марка Вило? Никогда не кубировали "Ради любви Пеллес Рил"?
  Директор поднял руку, будто хотел помассировать больной лоб. Рука чуть вздрогнула; он попросту вытер пот, каплями скопившийся между бровей. Застыл на долгий миг, закрыв глаза, прижав ладонь к мокрому лбу; потом резко выдохнул и встал. - Профессионал Феллер, анализ, который я готов разделить с вами... всего лишь спекуляции. Ничего более. Но хотя это лишь спекуляции, если вы повторите их в любом контексте, я не только буду всё отрицать - я постараюсь лишить вас касты за клевету на корпорацию. Понимаете меня?
  - Я, да... да, сэр. То есть понимаю, администратор.
  Новый директор обошел стол и небрежно уселся на угол. - Я таскал носилки и был помощником медбрата на полставки, когда Артуро Коллберг стал директором церковной клиники святого Луки в Чикаго. Я сумел обратить на себя его внимание, я был усерден в любом деле, стоило ему лишь намекнуть. Он находил меня полезным и, когда был перемещен в Студию, взял с собой, спонсировал возвышение до профессионалов. Я десять лет служил его личным секретарем. После падения председателя Коллберга я служил в той же должности новому председателю, администратору Хэри Майклсону. Поскольку Управляющий Совет счел председателя Майклсона ненадежным и склонным к измене, от меня потребовали периодических отчетов о деятельности председателя. Я верно исполнял приказы, и потому однажды...
  Директор поднес руку так близко к лицу Феллера, что тот ощутил запах пота.
  - ... однажды я оказался вот так близко к лицу Майклсона - я мог сосчитать все волосы в его носу - когда он посоветовал напомнить Совету, что хорош лишь в одном деле. В умении убивать людей голыми руками.
  Феллер сделал шаг назад. Он сам оказывался так близко к Хэри Майклсону уже два раза. - И что вы сделали?
  - Я сделал то, что был должен, - проскрипел зубами директор. - Как и всегда. Так поступите и вы.
  Феллер впервые заметил, что глаза нового директора обведены кругами почти такими же темными, как у него самого; что хитон и хламида подмышками стали влажными.
  Директор оторвался от стола и подошел к окну. - Мы готовы к нему, - сказал он. - Насколько это вообще возможно.
  Феллер присоединился к нему. Безотрадный пейзаж пустыни был усеян артиллерийскими батареями, бункерами и всевозможными укреплениями. Вдалеке на ярко-синем небе блистали пять серебряных звезд. Они падали по кривой, ведущей к посадочной площадке на крыше основного здания. Феллер сглотнул. Пересохшее горло сопротивлялось.
  Некоторые из радаров и батарей ПВО следили за падающими звездами. Другие работали в заданном режиме, готовые нести смерть. Четыре из пяти звезд были штурмкатерами последнего поколения, размещенное на них вооружение могло причинить изрядный ущерб даже здешним блиндажам. Пятая - звезда в середине - должна была быть специально переоборудованным транспортом для перевозки заключенных.
  Всё это ради одного человека. Ради человека, который даже не в сознании.
  - Простите меня, администратор, за чувство, будто все вооруженные силы планеты могли бы собраться здесь - и не принести нам никакой пользы. Мы сами везем его сюда. С собой.
  - Эти части не защищают нас от него, - сказал директор голосом мертвым, как гранит. - Это лишь гарантия, что он не вырвется.
  Феллер сверкнул глазами. - Но...
  - Верю, что вы здесь потому же, что и я. Не потому, что мы его знаем - в мире есть тысячи или миллионы фанатов, специалистов и историков, знающих его куда лучше нашего. Полагаю, мы здесь потому, что он знает нас.
  Директор обернулся, глаза потеплели от неожиданного сочувствия. - Знает нас и не любит нас.
  Тупой ужас стиснул горло Саймона Феллера. - Так... - Он кашлянул, вяло указав на планшет. - Эта информация... Совет желает, чтобы мы с вами...
  - Совет верит, что если он вырвется, то кого-нибудь убьет, - сказал директор просто. - Наши лица он свяжет с... информацией. Чувствую, таков план Совета. Совет решил: пока он убивает нас, он не будет убивать их.
  - Так... мы, получается, лишь...
  - Не скулите, профессионал. Вы были актером. Знаете, как это работает.
  Директор Келлер простер потные руки. - Победи или умри.
  
  
  Целая история
  Шрамы и шрамы
  
  Вот этот - от топора, получен в Коре.
  Этот - от стрелы на Теранезских равнинах.
  Вот от штыря с креста, а вот ожог от бога Драной Короны.
  Этот - от ножа в переулке, дома, этот оставил кирпич, а этот - кулак отца.
  
  Кейн, "Отступление из Бодекена"
  
  Через неделю или две после моего седьмого дня рождения отец избил мать до смерти.
  Я помню, как это было. Знаю неизменный путь, как это будет.
  Слушайте меня.
  Да, вы. Уделите внимание. Это важно. Тут целая история. Все остальное - лишь контекст.
  Слушайте:
  Бесплатная клиника для рабочих района Миссии... Папа и я и старикан со шрамами...
  Папа и я, мы сидели на пластиковой скамье, придавленные к плесневелой стене, в паре метров от бронированного стекла дверей на улицу. Рядом скорчилась девочка, лет двенадцати или тринадцати - мне она казалась взрослой. Она болтала себе под нос, я почти не понимал слов, а которые понимал, были почти лишены смысла. Она качалась туда-сюда, прижав колено к груди, вторая нога дергалась, моталась и пиналась. Ей было всё равно.
  За ней был дряхлый морщинистый тип, не моложе самого папы, он лежал на скамье, головой на куче тряпок, хрипло дыша и пуская кровавые рвотные пузыри из носа.
  Рядом со мной был папа.
  Локти на коленях, голоса уныло свесилась почти между ног, он смотрел перед собой, едва ли моргая; я знал, он смотрит куда-то внутрь головы, не на помещение. Такое часто случалось после эпизода. Он был как мертвый, хотя двигался и дышал и так далее. Не издал ни звука с тех пор, как мы сели. Более часа.
  Как и я.
  Комната ожидания клиники была больше нашей квартиры. И чище. Утро переходило в день, и тут было мало рабочих, желавших увидеть врача. Всего пятьдесят или шестьдесят. День тянулся вяло. Почти все были с красными лицами и липким влажным кашлем - подхватили горячку, в тот год рано стартовавшую. Была еще не осень. Горячку можно было излечить приемом таблеток, неделю или две. Но таблеток почему-то всегда не хватало. Никль Портер, паренек с нашего этажа Дома для поденщиков, рассказывал, что его отец вернулся из клиники хуже, чем когда лег; что ночами он задыхался до смерти.
  Помню, я подумал, слушая Никля: вот бы было здорово, если бы папца унесла горячка. Маму вернули бы в профессионалы, она учила бы и мы жили бы в настоящем доме, нашем доме, на улице Литературных Дарований в кампусе Южного Беркли.
  Я даже вообразил, что Никль и его мама устроили нечто подобное, ведь через пару недель он исчез. Я думал так, потому что был новичком. Несколько месяцев спустя я хорошо, на личном опыте понял, куда деваются дети из района Миссии.
  Сидя там, на скамье, я не боялся, что мама умрет; это удел совсем уж новичков. В кварталах поденщиков вы заботитесь не о том, что стрясется, а о том, как это пережить. Если умрет, одно дело. Если выживет, совсем другое. Так и эдак, я ничего не мог поделать. Только сидеть и ждать. Стараясь не думать о дальнейшей жизни.
  Вот чем я был занят, пока не показался старикан.
  Он вошел в двери, словно искал, куда пристроиться; он держал подмышкой такой, знаете, полый пластиковый костыль, хотя не казалось, что ему нужна опора. Разве что из-за старости. Он казался старше грязи. Волосы почти поседели, и брови, а лицо цвета ветхой бумажной сумки. Нос сворочен. Шрамы на лице были светлее прочей кожи. Он прямо шагал к внутренней двери.
  - Вы не можете.
  Он остановился и оглянулся. - Чего?
  - Не можете так войти. - Я указал на высокопрочное стекло с отверстиями, отделявшее регистратора. - Отметьтесь у леди в окне, потом сидите, пока вас не позовут.
  - Верно, малец. Я тут не чтобы... Ох. - Он перевел взгляд на папу, такой взгляд, будто увидел кошмар, такой кошмар, когда вы сами не знаете, чего боитесь. Голос был сдавленным. - Драть меня...
  Тут он типа опомнился, потер глаза рукой; но остался бледным, лишь шрам через нос стал багровым, и ноги, похоже, готовы были подломиться.
  - Лучше вам сесть, - сказал я. - Если упадете, поднять будет некому.
  - Ага. - Голос стал грубым, хриплым. - Ага. Помню.
  Я не знал, о чем он, так что не ответил. Он снова всмотрелся в отца, потом в меня; лицо было такое, будто он сошел с ума или хочет заплакать. Но затем оно стало всего лишь грустным. - Тяжелый у вас денек.
  Я поглядел на папу, но он оставался пустым, словно старый дом в заброшенном районе. - Согласен.
  Старикан подошел и сел между мной и бормочущей девочкой. Оперся подбородком о костыль. Казалось, для того он его и носит - подпирать усталую голову. - Мама, верно?
  Я глядел в пол. Он знал о том, о чем не должен был; а я уже знал слишком много, чтобы угрожать соцполицией. Может, он сам социк.
  - Моя мама тоже тут, - сказал старикан.
  Я научился смотреть в пол, но так и не научился помалкивать. - У вас есть мама?
  - У всех есть мама. И все мамы умирают.
  - Моя мама не умрет.
  - Может, не сегодня. Помнишь, что она сказала? Насчет папы?
  Я помнил. Лежа на койке в спальне, вся в поту и синяках, из угла рта еще струится кровь. Я помнил, как тряслась рука, схватившая меня за запястье, и как в ее хватке не оставалось силы. - Заботься об отце, - сказала она. - Он единственный отец, который у тебя будет. Он болен, Хэри. Не может себе помочь.
  Она многое такое говорила. О том, что это не его вина, и как "папа по-настоящему нас любит и не хочет навредить". Хотя он вредил. Иногда так сильно бил, что она не могла ходить. Я так и не понял: кому какое дело, чья тут вина?
  Она часто повторяла "он сам не свой", тоже непонятно: если он не свой, то чей? Если папец просто больной, почему не выздоравливает?
  Да кому какое дело? Какая разница? Тычок в рожу есть тычок в рожу. За что и почему - от этого нет пользы.
  Но мама явно думала, что мне важно понять, и я всегда кивал и поддакивал: единственный способ успокоить ее тревогу обо мне.
  Старикан смотрел так, будто умел читать мысли. - Ибо нет ничего хорошего и дурного, но лишь мышление делает всё таковым. Верно? [1]
  Я снова уставился в пол. - Думаю, вам не следует разговаривать со мной.
  - Вот это верно. - Он чуть подался ко мне, склоняя голову и понижая голос, словно не желал, чтобы слышал папа; я подумал, что он, наверное, не социк, если бы был социком, знал бы, кто такой папа и что после эпизода он не ответит, хоть в него стреляй. - Слушай, парень. Я хотел...
  Он замолк и покачал головой, и я понял, что он кривится, хотя не видел лица. - Только одно, парень. Одно, и оставлю в покое. Ладно?
  Я не ответил, потому что увидел его руки.
  Он сидел, выставив локти, сложив кулаки между коленей. Забавно: так же часто сидел и папа. Но руки его были не как у папы. Руки отца были большими и сильными, твердыми как кирпичи - когда он нападал, ронял меня на пол, даже не замахиваясь. Даже не сжимая кулаков. Он работал в доках и мы ели хорошо, и он как будто становился сильнее. Сильнее, чем ждешь от здешнего народа. Руки отца были потертыми, с рубцами и жесткими мозолями, но они выглядели руками.
  Руки старикана казались молотами.
  Не изуродованными - нет, у него все пальцы были на месте - но они были сплошь в рубцах и странных растяжках кожи, по костяшкам и бокам пальцев, так что за этой толстой броней костяшек, собственно, почти не различить. Может, костяшек уже не было? Все, что выделялось на кулаках - более темные полосы кожи между первыми и вторыми пальцами.
  Эти руки были созданы, чтобы бить.
  - Уродство, ха? Вот что бывает с ребятами вроде меня. В старости. - Он раскрыл кулаки, чтобы я видел шрамы и мозоли на ладонях. Казалось, пальцы плохо ему служат, такие они были корявые, вздувшиеся в суставах. - Малость поздновато брать в руки гитару.
  Мне казалось, что нужно что-то сказать. Пусть нельзя говорить с незнакомцами, но я не хотел быть грубияном. Но выдавил я лишь: - У вас сплошные шрамы.
  - Ага. У тебя тоже.
  У меня не было шрамов, вот таких, разве что отметки после игры с мячом. Он шутил, что ли? - Насмехаться над детьми - это же в жопу дрын.
  Я не знал точно, что такое "в жопу дрын", но старшие ребята говорили так, когда кто-то обижал других без причины.
  - Я не дразнюсь, малыш. Есть шрамы - и шрамы. - Он говорил так серьезно и грустно, что я поднял голову; и его глаза сверкали слишком ярко, как будто увлажненные. Он пожал плечами и кашлянул, и посмотрел вниз. - Эти, на руках, просто... эй, погляди лучше сюда.
  Он изогнулся, оттягивая воротник туники с шеи, и на плече был настоящий шрам, извитой, будто след молнии, волнистый, но чудесно гладкий и белый как плевок.
  - Вау. - Я не мог оторвать глаз. - Как вы его получили?
  - Один парень ударил топором.
  - Взаправду? - Я не мог и вообразить. - Это же так круто!
  - Не в тот миг.
  - Он же мог отрубить вам руку!
  - Только целился он в шею. Да ладно. Но смотри... - Он вытянул руку и сделал круг, показывая, что мышцы работают. - Это один вид шрамов. Они просто напоминают тебе о прошлом. Кажется, он и ключицу мне сломал. Теперь она толще, чем вторая. Много есть таких шрамов. Исцеляются, и ты крепче прежнего.
  - Круто.
  - Но если бы он, как ты сказал, отсек мне руку... - Он покачал головой. - Это иной вид шрамов. Ты можешь выжить и научиться обходиться без руки; но остаток жизни ты будешь сломан. Немного - или сильно.
  Я уловил идею, но не понял, при чем тут я. Так и сказав.
  - Не все шрамы остаются на теле, малыш. Но они оставляют тебя сломанным. Моя мама... умерла, когда мне было лет, вот как тебе. Такое дерьмо не перешагнешь. Просто... слушай, малыш. Не упусти шанса поцеловать ее на прощание. Никогда не поймешь, который раз будет последним.
  - Враль вы не из лучших.
  - Ха?
  - Ваша мама умерла, когда вы были как я? Почему же она сейчас здесь? А?
  Он неуютно пошевелился. - Это сложно.
  - Папа говорит, если врешь, лучше помни, когда что соврал.
  - И он прав. Но еще лучше помнить правду. - Он снова качал головой, малость резко, недовольный собой, как папа, понявший, что говорит совсем не о том, о чем хотел.
  - Вот тебе хрящик. Однажды ты снова меня увидишь. Спустя долгое время. Такое долгое, что ты забудешь о встрече и нашем разговоре... пока снова не увидишь меня. Я вернусь. Когда это случится, хочу, чтобы ты вспомнил. Одну вещь.
  Я оглянулся на дверь. Почему-то казалось, будто я попал в сказку, из тех, что папа читал мне в сети. В ту, в которой вы соглашаетесь и тем самым попадаете в ловушку. Но я не мог унять любопытства. Я хотел знать. - И какую же?
  - Что мне жаль, малыш. - Голос был медленным. Тяжелым. - Что я сказал: мне жаль.
  - Чего?
  Он смотрел вниз, будто гадая, что я такого вижу на полу. - Всего.
  - Не понял.
  - Успеешь. - Он качнул головой, губы стали прямой линией. - Я поступал бы иначе, если бы мог.
  Я нахмурился. - Когда иначе?
  - Никогда. Всегда. Да на хрен это. - Он тяжко вздохнул и встал на ноги. - Забудь, что я сказал.
  Мои уши запылали. - Не думаю, что это правильно.
  - Ага, угу. Всё равно.
  Он двинулся к дальней двери, а я вскочил, кулаки дрожали у бедер.
  - Да что это значило?! Вы как будто извинились, но ничего не сделали! - Я понял, что покраснел, как бывало всегда в припадках злости. Румянец полз вверх по шее, будто я стал бутылкой, в которую лили ярость. - Все извиняются и всем похер!
  Он замер, будто я хлестнул кнутом. Но не оглянулся. Я был в беде, ведь слово "похер" не годится говорить даже сверстникам, а особенно взрослым. Но ведь я уже был в беде, так что не испугался второй беды. Стоял и орал.
  - Людям было жаль, когда папу слили социкам и было жаль когда нас выкинули из дома и маме жаль что я дерусь и папе жаль что он лупит маму и она может лишь лежать на полу в крови и никто никогда не делает ничего, чтобы всё изменилось!
  Теперь на нас смотрели все в приемной, а я трясся и слезы текли по лицу, ведь я был так зол, что мог лишь плакать, и плакал, потому что ничего не мог сделать.
  - Если вам реально жаль вам даже не нужно говорить и если вы говорите жаль то потому что вам не стыдно что вы ничего не делаете! Слово жаль ничего не дает кроме чувства что вы не такая уж сраная погань которой похер похер похер!
  Я почувствовал, как папа шевелится рядом - будто вернувшаяся к жизни скульптура. Рука нашла мое плечо. - Хэри? - Голос был как-то смазан, словно я разбудил его среди ночи и ему трудно понять, что к чему. - Что не так, Убийца?
  Но я уже залился слезами по самое горло и не мог ответить, даже дышать не мог. Просто стоял и трясся и вопил и желал стать большим и побить старикана как папа бьет маму.
  И тогда папа поднял глаза и увидел старикана, и лицо стало белее пены. - Ты...
  Старикан кивнул ему. - Дункан. Полагаю, не стоит спрашивать, как дела.
  У отца было такое лицо, будто он встревожился, испугался и взбесился одновременно. - Ты не смеешь... ты не можешь быть здесь!
  - Но я здесь.
  - Тебя считают мертвым.
  - Слышал.
  Рука отца так сильно сжала плечо, что я оборвал рыдания; затем, быстрее любого человека, отец вскочил и поволок меня за собой. Встав между мной и стариканом.
  - Чего тебе здесь нужно? - зарычал отец тем своим голосом, типа "объясни, или измолочу в фарш", и он был выше старикана и моложе старикана и сильнее, чем дано человеку, с руками как кирпичи... и старикан вовсе не казался испуганным, скорее печальным. Снова.
  - Что, если... - произнес он медленно. - Что, если бы ты смог забрать назад худшее, что сделал?
  - Чего?
  - Ты стал бы? Если бы ты мог отзвонить один удар колокола? Ты отзвонил бы?
  Отец подался к нему, сгибая колени. - Стой подальше. Стой подальше от моей семьи. - Я слышал, как скрипнули зубы. - Если увижу снова...
  Он не сказал "убью", но и не надо было.
  - Я не то чтобы ожидал наткнуться на вас двоих. Больше не повторится.
  Старикан поглядел за плечо отца, ища мои глаза. - Помни мои слова. И всегда целуй маму на прощанье, малыш. Не забывай. Всегда.
  - Твои слова? - Голос отца густел, словно он обезумел так быстро, что слова душили его. - Ты... ты говорил? С моим сыном?!
  Руки его полетели к воротнику туники старикана и я знал, что будет дальше: папа поднимет его и встряхнет, жестко, и этого ему будет мало. Одна рука будет держать тунику, вторая бить старикана до крови, ведь так бывало всегда, когда отец злился настолько, что распускал руки.
  Но не в этот раз.
  Не успел папа схватить воротник, старикан сказал: - Не надо.
  И папа не стал.
  Старикан казался настолько безвредным, насколько может быть старикан, еще умеющий ходить; но была какая-то магия в его тихом слове, ибо папа застыл - реально застыл, оледенел, руки перед грудью, еще готовые хватать и душить. Но он ничего такого не сделал.
  - Дункан. Сгреби свое дерьмо, - сказал старикан. - У тебя проблемы серьезнее, чем я.
  Когда я думаю об этом мгновении...
  Папа и социальная полиция. Папа и Студия. Папа и Управляющий Совет. Папа и праздножители с инвесторами, что правят Землей, бизнесмены и администраторы, которые ее крутят. Папа и мама. Папа и я.
  Папец.
  Ведь сейчас, все годы спустя, я понял, что видел в тот день.
  В книге Криса Хансена обо мне есть слова, которыми Тан'элКот советовал, как меня побить. "Нужно приучить его думать о себе как о побежденном".
  Мой отец был более чем побежден. Он был сокрушен. Высунул голову из травы, и сапог человеческой цивилизации растоптал его в блин.
  Не спеша.
  И во время всего процесса нейродегенеративное заболевание неумолимо превращало его в тот тип человека, борьбе с которым он посвятил жизнь: в тупого и склонного к насилию безумца. И он понимал это.
  Все годы... каждый раз он смотрел на меня и вспоминал, как бил меня. Каждые побои. Вспоминал, как душил меня. Вспоминал, как лупил меня руками или всякими предметами. Книгами. Стулом. Сковородой. Однажды (помню особенно ярко) это был газовый ключ.
  Иногда он совсем помрачался. Нечасто.
  Чертовски уверен, он отлично помнил, как забил маму до смерти.
  Мы никогда о ней не разговаривали. Никогда. Но и вы могли бы прочитать это по его глазам. Накатывает воспоминание - и глаза становятся пустыми. Влажные мраморные шарики. Ничего. Ни грусти. Ни даже сожаления. Он терял нить разговора и куда-то уходил. Пропадал, как случалось после припадков буйства. Не скажу, что он "как бы умирал". Он был мертвым все время, но в эти моменты забывал видеть сон о том, будто еще жив. Или иначе? Или он видел сон, что умер, отдал жизнь ради нее?
  Я подвел людей, которых любил. Неудача уничтожила меня. Что неудачи сделали с папой... не могу вообразить. Не желаю воображать.
  Но знаю, почему он выбрал такой путь. Почему не убил себя и провел сорок лет в состоянии живого мертвеца. Я сообразил года через два после того, как вытащил его из Бьюка и перевел в особняк, к себе с Шенной и Верой. Сообразил, видя, как он смотрит на меня.
  Представим, что мама явилась ему, как призрак Банко, и он умер... и воскрес к прежней жизни. [2] Вот какой был взгляд. Так он смотрел на меня. Я понял, что этот взгляд мне знаком. Так я смотрю в зеркало, думая о Вере.
  Каждый раз, вытаскивая себя из того гиблого места, он давал обещание. Не мне. Этот взгляд означал, что он молча напоминал себе: не важно, насколько он сокрушен, насколько он беспомощен, болен и виновен, не важно, если я отрекусь и плюну ему в лицо и прокляну его имя... еще не выскоблен, еще остается тончайший шанс, что однажды он сумеет мне помочь. Не важно, чем. Самым малым. Может прийти день, когда он окажется нужен мне. Этот взгляд означал клятву: если такой день однажды придет, он будет на месте. Любой ценой.
  Он будет там, чтобы спасти меня.
  Даже если мне не понадобится спасение. Даже если вся стойкость, все страдания, вся гниль, сожравшая его мозг, и все угрызения совести, терзавшие сердце - всё было напрасно. Даже если нет ни малейшей хреновины, которую он сможет сделать.
  Ибо всегда остается призрачный шанс...
   Папа в рабочей клинике Миссии, на ногах, спутанная колючая проволока ярости и ужаса. Ведь он видел перед собой дурного человека. Небрежного убийцу, которому забрать чужую душу проще, чем вам принять душ. Десятки живых душ. Сотни. Человека, убивающего быстрее, чем отец моргает, и без всякого повода.
  Он понял, что малейшее движение может оставить его на полу приемной, мертвым. И закрыл собой то, за что был готов умереть.
  Встал, заслоняя меня.
  И в тот нескончаемый миг насилия, что собиралось вокруг нас как буря, открылась внутренняя дверь клиники и помощник врача высунул голову. - Рабочий Майклсон?
  Старикан обернулся, будто решил, что помощник говорит о нем. Разумеется, имелся в виду папа. Старикан тут же открыл дверь чуть сильнее и вошел внутрь. Вряд ли папа это заметил.
  Как сказал старикан, у нас были проблемы серьезнее.
  - Да? Я проф... рабочий. Рабочий Майклсон, - отозвался отец. - Как она?
  - Пройдете со мной, рабочий?
  И весь гнев вытек из папы, не оставив никакой поддержки. Он шатнулся и едва удержался на ногах, схватившись за мое плечо. - Я здесь с... это наш сын...
  - Там очень тесно, рабочий. Ваш сын должен ждать здесь.
  - Вы не можете... мы даже не можем войти вместе?..
  Но я знал этот взгляд на лице помощника. Дернул плечами, вырвался из хватки папы и сел на скамью.
  - Может, после вас, рабочий, - сказал помощник. - Мне жаль.
  Жаль. Ага.
  Лишь теперь - буквально теперь, слагая эти слова на расстоянии десятилетий, скорее похожих на столетия - я вижу нелепость. Папа мог смело смотреть в глаза смерти, не моргнув - но не мог сопротивляться жалкому медбрату. Тогда это было нормальным. Естественным. Это было основным уроком жизни.
  Можно сражаться с опасностью. Нельзя сражаться с общим положением вещей.
  Вот что похоронило нас в рабочем гетто при Миссии. Отец пытался сражаться с общим положением вещей. Когда мы стояли в клинике, шрамы поражений так изуродовали его, что он даже не решился возвысить голос.
  Так что я сел на скамью и сидел, и ждал папу, когда он выйдет и скажет, что мама умерла.
  А старикан? Он был прав. Я забыл про него, пока не увидел.
  Увидел - вовсе не сюрприз для всех, кроме такого тупого осла, как я - в зеркале.
  
  Зеркало было старым, почти как я, когда вылез в то утро из кровати. Кривые гвозди удерживали его на щелястой стене над ржавым рукомойником в убогом деревенском доме, где все было сырым и воняло плесенью. Зеркало было под стать: серебряная амальгама отстала слоями, черные пятна чередовались с годными участками.
  Раз в неделю или две я вваливался в такой вот гостевой дом той гнусной деревушки, что была ближе всего, покупал припасы, какие мог найти, и грелся у камина с местными. Те собирались перетереть косточки, выпить побольше и убедиться, что мир еще не провалился в ад. Иногда лошадиная ведьма приходила со мной, даже ей иногда хотелось поспать в постели. Сменить темп.
  И потому, не забывала она напомнить, что я, чертов олух, не становлюсь моложе.
  В то особенное утро я очнулся один, хотя ложился не один. Она свалила так рано, что половина постели успела остыть не хуже могильного камня под дождем. Я даже не ощутил, как она уходила - чертовски странно, учитывая, кто я и как плохо спал. Если вообще спал.
  Сознание утекло где-то в середине между полночью и зарей, но сон оказался кошмаром. Ну, не настоящим кошмаром. Что ж, нужно указать различие. Это было послание.
  Лучше скажу - Послание.
  И в том кошмаропослании, да какого хрена, я был Орбеком. Я оказался в Бодекене и вышиб мозги из старого горбатого огриллона по имени Копав, а потом принял его сына в Черные Ножи. Ну, Орбек принял.
  Как принял и меня.
  Так что мне выпала дерьмовая ночка, а утро без ведьмы казалось еще хуже, и я вытер лицо гнилой тряпкой, что выдавали здесь за полотенце... и увидел в зеркале того старикана.
  Пришлось вглядываться, пока я не сообразил. Не знаю, как долго. Иногда я соображаю чертовски быстро - обычно, как покалечить человека - но, скажем так, иногда понимание занимает две вечности. Я никак не мог понять, в какое дерьмо вляпался. Не сразу сообразил, что старый ублюдок не врал мне тогда.
  Его мама точно умерла, когда он был в моем возрасте. Она была тем утром в клинике. Так и эдак.
  Я не проявил к сукиному сыну должного доверия. Что бы о нем ни говорили, старый сосун был честным человеком.
  В том гнилом месте лил невероятной силы дождь. Но куда было дождю до урагана невероятности! Не буду и вспоминать о втором начале термодинамики.
  Ведь если такое возможно - дерьмо, более чем возможно, учитывая, что так и было - то что еще возможно?
  И что невозможно?
  Помню, я думал обо всем, что совершил. Обо всем, что повидал. Обо всем, что знаю. И помню, как волна восторга окатила меня, когда я наконец сообразил, что это значит.
  Тогда я улыбнулся.
  Тогда я поглядел в отражение в ржавом серебре и подумал: "Драть тебя, старикан. Всем чертовски жаль".
  
  Разница между ним и мной?
  Трудно сказать. Он явно не ожидал встретить отца и меня в клинике, а значит, я никогда не буду им, иначе он помнил бы. Так что мое будущее не такое. Лошадиная ведьма сказала бы, что он не я. Это был кто-то похожий. С моими шрамами.
  Но, знаете, лошадиная ведьма не всегда во всем права.
  Крис - император Делианн, который тоже не всегда во всем прав - сказал бы, что каждый из нас есть сумма наших шрамов. Вот это мне больше по сердцу. Даже если мне никогда не найти путь в клинику в день смерти матери, тот старикан был Хэри Майклсон. Кейн. Джонатан Кулак. Даже Доминик трепаный Шейд.
  Если у вас мои шрамы, вы - тоже я.
  Но если он - я, это не значит, что я - он, или что я стану им. Пекло, я в то утро уже был не тем, кем был вчера. Когда поеду в Бодекен, тоже буду иным. Вот почему лошадиная ведьма так мало заботится об именах. Иногда имя - лишь уловка, позволяющая вам верить, будто вы тот же, кем были десять лет назад. Шесть месяцев назад.
  Вчера.
  Вот забавная штука: старикан не помнил о нашей встрече. Значит, какая-то часть его детства сбылась, но отменилась. Его детство некая Сила переплавила в мое детство. Он тот, кем я мог бы быть.
  Итак - следите как приклеенные - его детство, то, что постепенно привело его в утро рабочей клиники Миссии - никогда не существовало. Но я же его помню. Помню всё это. Даже хотя он не будет существовать никогда. Не сможет. Он сам отменился, существует лишь как подробность моего отрочества. Существовал? Язык пасует.
  Та сцена не могла происходить; это же петля внепричинности, сам-себя-обрезающий боковой побег истории. С отменой не должно было случиться сбоя.
  Но сбой случился.
  Сплетение времени - штука нелегкая. Согласно Хранимым в Склепах архивам Монастырей, лишь двое изо всех людей могли это делать. Одним был Джанто из Тирнелла, именуемый также Железной Рукой, тот, что задумал Завет Пиришанте, создал Склепы Сплетения и основал Монастыри. Вторым был его брат Джерет.
  Его называют Богоубийцей.
  Тот белый пластиковый костыль... эти штуки полые внутри. Старый ублюдок не выглядел хромым. Мне реально хочется узнать, спросить его, что было внутри.
  Догадываюсь, хотя это неправдоподобно... что шанс узнать все же есть.
  Вот еще одно различие между нами. Большое. Просто огромное: я еще кое-что мог сделать с дерьмом, насчет которого он мог лишь сожалеть.
  Что было хорошо. Знаете ли, спасешь мир один раз - и это станет твоей чертовой работой.
  
  
  Начало Конца:
  Прикованный
  
  
  Сделай одно, и агония превысит твое воображение. Исполни одно мое малое желание, и я обещаю тебе вселенную боли.
  Просто сними с креста.
  
  "Отступление из Бодекена"
  
  В камере Бьюка не было способа следить за временем. Ночь наступала, когда отключали свет. День - когда свет зажигался снова. Питали меня через подключичный катетер, минимизируя твердые отходы, так что я не мог считать время даже по регулярной дефекации. И в этом было некое упокоение, хотя камера не была местом, по которому я стал бы скучать.
  Похоже, через катетер мне вводят не только корм.
  Тут мало что изменилось. Я по-прежнему прикован к поручням. По-прежнему не ощущаю ничего ниже пояса. Стены скучно-функциональные, но стали тускло-зелеными вместо белых, мебель настоящая - не приклеенная к полу. Есть даже окно - или правдоподобная имитация дневного света - но сзади, я не вижу, что там. Низко, так что кровать отбрасывает тень. Теперь я могу определить время. Когда стальная дверь открывается и являет Саймона Феллера с дешевым планшетом в руке, я точно знаю, сколько сейчас.
  Половина остатка моей жизни.
  Он в том же сером костюме. Так же неловко сидящем. Выглядит утомленным, нервным, глаза выпучены. Фавн, почуявший волков. Воротник доказывает, что он еще похудел и не заботится о свежести белья. Бросает на меня быстрый взгляд и отступает с линии огня шестерых спецов охраны Студии, нацеливших на меня силовые винтовки.
  Шестеро. Почти впечатляет.
  Силы спецназначения. Знаете, меня почему-то никогда не поражало, зачем держать хорошо тренированных и мотивированных бойцов - мы нанимаем из социальной полиции - для поддержания порядка в развлекательной корпорации. С другой стороны, учитывая специфичность нашего продукта... У этих вот блестящие доспехи, алые, как у кардиналов, с серебряными муаровыми шлемами Артанской гвардии, защитой от магии.
  Интересно. Если вам нужна защита...
  Прежде чем я успеваю обдумать возможные версии, двое трудяг вкатывают консоль с в/в капельницей, вроде морфиновой помпы; но я-то знаю все о наркотических обезболивающих. Ни один стандартный раствор морфина не похож на это черное говно в четырех пакетах, и когда трудяга вонзает иглу в шунт моего катетера, я вдруг соображаю, на что это говно похоже.
  Раздолбите меня навыворот.
  - Саймон? - Он выходит в коридор. - Что происходит? Мы еще на Земле?
  Ведь если это то, о чем я думаю, оно даже не может существовать; да и спецы носят винтовки, бесполезные в Доме...
  Это выше моего понимания.
  - Гм... - Он влажно кашляет, возвращаясь. - Да. На Земле. По большей части.
  Я показываю глазами на черные пакеты. - Это что за говно?
  - Я... мне сказали, ну, они сказали, что вы поймете.
  Глаза мои закрываются, голова падает на подушку. - Утешает.
  - Знаю, это неприятно...
  - В жопу неприятности. Думал, что сгожусь вам не только на растопку.
  - Я... мы, э, ну... никто не хочет. Это не должно вас убить. И даже навредить.
  - Ага, болтай больше.
  Феллер печально кивает, хотя движение слишком похоже на непроизвольный тремор. Подходит ко мне и сует в руку кнопку. - Вот. Вы контролируете его. Никто иной.
  Ну точно морфиновая помпа - коробочка с кнопкой, которая впрыснет в кровоток отмеренную дозу черного дерьма. - Это что, устройство для контролируемого самоубийства?
  Феллер утомленно дергает плечами. - Не знаю, Кейн. Хэри. Ничего не знаю. Лишь делаю что велят.
  - И как обошлись с тобой?
  - Могло быть и хуже. - Он слабо улыбается. - Я мог бы стать калекой, прикованным к койке с капельницей сырой нефти в вене.
  - Разные бывают калеки, Саймон. - Он не просит объяснить. Я не пытаюсь. - Что будет теперь?
  Еще один вздох. Он едва не падает, опирается о поручень. - Да, да. Э, ваше предложение Управляющему Совету - гарантия постоянного доступа в Поднебесье и амнистия в обмен на работу...
  - Ага, я там был. И как?
  - Ну, это... эх, полагаю, вы можете назвать это, - говорит Феллер неохотно и поворачивает кровать, чтобы я видел окно, - их встречным предложением.
  - Вау. - Я моргаю, и еще, но видение не исчезает. - Точно вау.
  Пейзаж угрюм: бесплодные холмы и скалы, белые до рези в глазах, ни живой души, кроме дивизии социальной полиции в укрепленных бункерах, кроме моря радаров и повсюду натыканных стволов: от импульсных пушек до башен с шести-мать-их-дюймовыми орудиями, торчащими в пустое небо.
  Хотя небо не пусто. Мне приходится всмотреться, и там довольно тесно от сверкающих искр, вероятно, штурмкатеров последних модификаций.
  Феллер кашляет сзади. - Они... социальная полиция, полагаю, надеется выявить любые попытки бегства. Или, э, спасения.
  - Им кто-нибудь сказал, что я не могу ходить? Да?
  - Они... э, похоже, они работают тщательно.
  - Бегства куда? Иисусе, погляди на это дерьмо.
  Я киваю в сторону далеких рваных холмов: там лишь цвета камня и песка. - Вообще ничего. Даже кактусов и колючек, ни одной живой, чтоб ее, твари. Что за пекло? Корейский полуостров?
  - А, нет. Мы в Северной Америке. Мы, э... это учреждение находится в пустошах Дакоты.
  - Святая срань.
  - Да.
  - Я слышал... но никогда не думал, что здесь еще...
  - Оно самое. Даже сейчас. Тут фон горячее, чем признаются местные власти. Даже работорговцы сюда не суются. Тут не было ничего живого и нет. Кроме нас.
  - Похоже, пора шить свинцовые трусы.
  - Лучше сшейте танк.
  Постой... пустоши Дакоты... святая же срань. Сраньше и сраньше. - Это же дил. Вот почему здесь форт. Почему здесь я. Это земная сторона дилТ"ллана.
  Он пожимает плечами. - Нет причин отрицать. Теперь. Ни один из нас отсюда не выйдет.
  Отлично.
  Отлично отлично. Объясняет антимагическую фигню. И черное масло.
  За окном идут какие-то парни - какого хрена? Без защитных костюмов... и они огромные... и это не камуфляж, у них шкуры такие...
  - Святая срань... - Я не могу продышаться. - Огриллоны? На Земле? Или ты мне хрен крутишь?
  - Ну, э, Компания "Поднебесье" использует огриллонов в учреждении... - Он резко кашляет, и еще, и утирает рот, и на платке показывается нечто похожее на кровь. - Временно. Они, ну, весьма надежны. И без особых расходов. Мясо и пиво.
  - Им кто-то разъяснил, что они поджариваются каждый раз, как выходят наружу?
  - Очевидно, некий фактор генетики делает их резистентными. Пока что им грозят лишь солнечные ожоги. И я не видел ни одного огриллона с солнечным ожогом.
  Тут он прав, хотя...
  - И вы дали им оружие?! Иисусе, вы самоубийцы? - Но тут я понимаю. Какой вред причинят огриллоны с ручным оружием в пустошах? Убьют пару социков или администратора. Всего-то. Но огриллоны с оружием в Доме - иное дело. - Автомат Орбека... он точно достал его в городе.
  Феллер устало кивает. - Отношения с Орденом Хрила были... напряженными... долгое время. Ну, с самого открытия врат. Управляющий Совет готовил экстренный план... а после вашего, э... после смерти Правоведа - ну, сами понимаете, мы ждем, что Орден пожелает закрыть все операции. И сами врата - дил - если смогут.
  - Так что вы заключили отдельный договор с огриллонами? - Вполне разумно. Чертовски разумно.
  Единственной причиной возни с Орденом Крила было то, что они оккупировали дилТ'ллан. Нам пришлось играть по правилам, ибо они были в нужном месте и в силе, которую легко со счетов не спишешь - но тысячи огриллонов с армейской выучкой и адаптированным к Дому оружием смогли бы вышибить рыцарей из всего треклятого Бодекена.
  Плевать, насколько вас любит Бог. Получить противотанковую ракету в забрало - это на любом оставит след.
  Если Орден уберется, унося с собой Правосудие, Истину и рыцарские Добродетели, эти помехи операциям Компании... Иисус, нам даже не нужны будут огриллоны для работ в шахтах. Едва взяв под контроль дилТ'ллан, мы сможем привезти хоть миллиард - да хоть пять миллиардов - рабочих. Практически за одну ночь. Не удивительно, что они решили: я им не нужен.
  Да, жопа. Дела не то чтобы блестящие.
  - И в чем сделка?
  Феллер передает планшет, кладя мне на живот. - Документы в памяти. Можете прочитать во всех подробностях.
  - Как только отстегнут наручники.
  Глаза бегают, правая рука играется с почти оторванной пуговицей, и на миг я переношусь назад на двадцать пять лет. Ожидаю Черных Ножей, и он играет дурацкой монеткой. - Может, не сегодня.
  - Всё так плохо? - Я указываю на помпу. - Хуже этого?
  Он вздыхает, потирая глаза ладонью. - Мне жаль. Правда.
  - Не надо. Только... не надо. - Ненавижу, когда люди говорят, что им жаль. - Оставь это для детского утренника.
  Он рассеянно кивает. - Та история... все те сказки, что ты плел о творящемся в Пуртиновом Броде - хоть что-то там было правдой? Хоть часть?
  - Каждое слово. Правдиво, как треклятое Евангелие. Может, еще правдивее. Веришь или нет.
  Он слишком устал, чтобы притворяться. - Ладно. Гмм. - Плывет к выходу. - Директор? Он готов к вам.
  Я смотрю на планшет. Слишком здесь светло для таких мрачных новостей. Только сейчас доходит, насколько плохи новости.
  Что-то мне подсказывает: мы не расстались друзьями.
  - Э, Кейн? Это исполнительный директор данного учреждения. Как понимаю, вы знакомы.
  Я гляжу, и это Гейл мать его Келлер. - Сукин сын.
  Гейл мать его Келлер одет в форменную хламиду и хитон, не менее. Очень дорогие. Одни сандалии могли бы полгода кормить рабочую семью. - Администратор Келлер, не иначе?
  - Привет, Хэри. Не буду притворяться, что скучал.
  Ладно, спущу один раз. - Ты меня боялся.
  - До сих пор боюсь.
  Ха. - Это... неожиданная откровенность.
  Он складывает руки над задницей и пару секунд смотрит в пол, будто не вовремя разбуженный. - Знаю, Хэри, ты меня не любишь.
  - Не стану отрицать.
  Глаза поднимаются, чтобы лицо изобразило короткую печальную улыбку. - Знаю, ты публично высказывался обо мне всякими словами, от "пронырливый хорек" до "елейно-лживый мелкий мудак". Но вряд ли даже ты считал меня глупым или нелояльным.
  - Мне ты верности не явил.
  - Я не на тебя работал. Меня наняли Студия и Совет - если помнишь, у тебя не было полномочий. А вот Артуро Коллбергу я был верен, пусть не он меня нанял. Потому что он умел вознаграждать за верность. Он ценил во мне помощника и друга, когда ты...
  Новые слова, прежний лад. Я прерываю его. - Долго готовил монолог?
  И снова эта печальная, удивительно искренняя улыбка. - Почти три года.
  В нем появилось нечто... неуловимое. - Не так весело, как мечтал?
  - Совсем. - Он вздыхает. - Не буду втирать, что это не личное. Знаю тебя слишком хорошо: ты все принимаешь близко к сердцу. Прошу, пойми, я действую по приказу и не намерен излишне тебя огорчать.
  - Да всем насрать на твои намерения.
  - Я и не надеялся. Как-то ты сказал, что единственное, чему абсолютно верен любой человек - своей концепции человечности.
  - Правда? Это глубже обычного.
  - Наверное, ты цитировал кого-то поумнее. Но идея мне запомнилась. Кажется, я тебя понял. Хотя бы в этом ракурсе. Ты абсолютно предан тем, кого любишь. Все знают. А я... да, моя преданность - в службе.
  Он явно собрался с духом. Дышит глубоко, челюсти сжаты, губы побелели. - Мне дали положение, значительную власть, привилегии, я богат и влиятелен выше прежних мечтаний. Однако положение также обязывает к... неприятным заботам. Но даже их я готов исполнить со всем тщанием. Исполнять службу наилучшим образом - вот в чем моя жизнь. Вот в чем смысл и ценность жизни. Это тебе понятно?
  - Ты стал бы отличным рыцарем Хрила.
  - Знаю, это сказано не как комплимент. Но принимаю.
  Он посылает мне прямой, торжественно-суровый взор, словно пытается не дрожать. - Никогда не был смельчаком. Ничего не изменилось. Почти, увы. Насилие меня страшит. Боюсь боли. Боюсь смерти. Особенно такой, какую ты причинял другим.
  - Да, ты был прав. Ты не глуп.
  - Управляющий Совет полностью доверяет социальной полиции - наверное, сильнее, чем полицейские сами в себя верят. Они уверяют, что ты уже не опасен никому, особенно мне. - Он снова вздыхает и опускает глаза. - Они не знают тебя так, как я.
  А, врубился. Он говорит правду. Вот в чем дело. Кто-то вставил ему трансплант цельности.
  Ха. Еще раз. - Осторожнее, Гейл. Продолжишь в том же духе, и я решу, что тебя стоит полюбить.
  - Это... на это я и надеюсь.
  - Как? Тебе не все равно, что я плохо о тебе думаю?
  - Я боюсь, что ты меня убьешь. - Он кашляет, отворачивается, глядит в окно. Но скоро собирается. - Вот почему я проговорил это, прежде чем двигаться дальше. Потому что ты сказал профессионалу Феллеру: "Я не хочу ломать тебя. Ты лишь делаешь свое дело". Кажется, это дословно.
  - Вроде бы. И что?
  - У меня нет власти угрожать тебе или сулить поблажки. Я пришел донести указания Совета и Конгресса Праздных. Едва закончив, вернусь в офис и буду усердно исполнять повседневные обязанности.
  - Говорю же, понял. Слушай, Гейл, ради всего святого. Я точно не буду убивать тебя за то, что ты выполняешь свою работу.
  Он прерывисто вздыхает. - Спасибо. Благодарю тебя, Хэри. Хотя уверен, ты сможешь найти повод. Или вовсе без повода.
  - Это само собой.
  - Точно. - Улыбка слаба и как-то размыта. Но реальна. - Профессионал? Сюда, прошу вас.
  Феллер подходит к кровати включает планшет. На экране светится стандартного вида юридическая фигня. - Я сказал, документы в памяти. Управляющий Совет послал нас сообщить вам, подтвердив, что не возникло недопонимания. Суть в том, что... гмм, Совет... их контрпредложение сводится к... гм, отказу.
  - Я сам догадался.
  - Вам не будет дана должность директора по операциям в Поднебесье. Вы формально лишаетесь звания и положения администратора и становитесь рабочим. Вы не получите амнистии или защиты от преследования за все преступления прошлые или будущие. Вы не вернетесь в Поднебесье... гм, в Дом. Никогда.
  - Начало не вдохновляет.
  - Совет представил свои заключения Конгрессу Праздных. И получил одобрение.
  - Не ждал такого от фан-клуба.
  - Вы закрыли Поднебесье, - говорит он сочувственно. - Даже фанаты желают вам всего дурного.
  - Что еще?
  Он кивает: - Рабочий Майклсон, вы обязаны сотрудничать и оказывать содействие операциям Компании "Поднебесье", пока Управляющий Совет не решит, что ваша работа удовлетворительно исполнена. Если в любое время будет выявлено, что вы саботируете проект или строите умышленные помехи, или более не приносите существенной пользы, вы будете переданы социальной полиции для суда и последующей казни за убийство праздножителя Маркуса Энтони Вило.
  - Суд? Правда?
  - Это формальность.
  - О, теперь мне легче. - Я смотрю на Гейла. - Эти идиоты помнят, что случается, когда меня пытаются прессовать?
  - Совершенно уверен, - отвечает он. - Уверен, они не ждут от тебя испуга; лишь желают, чтобы параметры ситуации были совершенно ясны. Уверен, они ожидают, что ты поймешь и сам пожелаешь присоединиться к ним. Добровольно.
  - Весьма неправдоподобно.
  - Это не мой план.
  Отдаю ему должное. - Я слышал предложения более привлекательные. Рабство и казнь плохо подходят в качестве, э... подсластителей.
  - Как я понимаю, это и не должно было быть привлекательным. Напротив. Это должно сделать привлекательной альтернативу.
  - О? Уже появилась альтернатива?
  - Она была всегда, Хэри, - произносит Гейл торжественно. - Но сейчас все более прямолинейно. Ты сказал бы, неожиданно откровенно. Потому что законы физики здесь чуть изменены в сравнении с остальной Землей. Сделай это, и всё, изложенное профессионалом Феллером, будет забыто. Мы станем друзьями.
  - Весьма сомнительно.
  - Кнопка в твоей руке, Хэри. - Гейл кивает на кнопку капельницы. - Тебе нужно лишь нажать на нее.
  Не сразу мне удается поднять челюсть. - Ты безумен. Мозги летучая мышь выжрала.
  - Нет. И я не шучу.
  - Ты знаешь, что такое эта дрянь?
  - Не вполне. Как и ты. Подозреваю, вышестоящие знают лучше. Но я знаю, что она делает. И мне сказано: если ты не примешь ее - то есть нажмешь кнопку без полного согласия с условиями - субстанция тебя убьет. Зрелищным и мучительным образом. Точная фраза была: "Если он не скажет да". Понимаешь?
  - О да. Вполне. Знаешь, когда я увидел ее в первый раз, это дерьмо прожигало Анхану до земли.
  - История мне знакома.
  - Они хотят сделать меня тем... чем был гребаный Коллберг.
  - У вас вообще много общего.
  - Вот к чему вы вели. Вы не хотели вербовать меня... вы хотели сделать меня частью этой голодной безмозглой трахнутой штуки...
  - Твой отец назвал ее Слепым Богом. Но он не таков. Не слепой. Не безмозглый. Если мы сами не позволяем ему.
  - Он? Это же ты. Вот ты о чем. Я чую этот мерзкий запах. Он в тебе. Ты в нем.
  Вот вам трансплант цельности: в нем нет страха стыда и страха унижения, жалости к себе, обид и слабостей, составлявших прежнюю жизнь. Теперь единственный способ ему навредить - ранить. Физически. Остался лишь физический страх.
  Крис говорит: каждый из нас - сумма шрамов. А отец сказал: нас определяют наши страхи. - Иисус! Раздолбать меня! Гейл - ты что, пропустил, что случилось с Коллбергом? Как ты мог сделать то же с собой?
  - Это было моим долгом.
  - Святая срань.
  - Не вполне понимаю, почему ты испуган. Ты не потеряешься в нем, Хэри. Я - все еще я. Но и часть чего-то большего.
  - Скажи Коллбергу.
  Даже это Гейл принимает с задумчивым кивком. Всего лишь. - Администратор Коллберг был... нерепрезентативным примером. События, обусловившие его падение, сделали разум, э... необычайно хрупким.
  - Он и раньше был не особо крепок.
  - Сочли, что его опыт в операциях Студии и близкое знакомство с твоей карьерой станут противовесом. Но... - Он всплескивает руками. - Все ошибаются, не так ли?
  Я верчу пульт в руке. Думаю, на лице такое выражение, словно я набрал полную горсть дерьма радиоактивного хорька. - Чем больше размышляю, тем больше нравится вариант рабства-и-казни.
  Гейл снова кивает, чуть слышно сочувственно вздохнув. - Профессионал Феллер, если вас не затруднит...
  - Это... последняя часть их предложения. - Феллер серее пиджака. Глаза окружены темными кругами, словно запекшейся кровью. Он касается кнопки на планшете. - Поглядите на это.
  Экран меняется. Я не сразу понимаю, что на нем. Клубок трубок и проводов, входящих и выходящих из некоего манекена, пугала для Хеллоуина, пластикового упыря, морщинистого и белесого как труп; безволосая кожа на торчащих костях, из пустых глазниц змеятся сплетенные кабели, будто пластиковые слезы. - И?
  - Присмотритесь. Это нелегко, - говорил он слабо. - Потому что... вы не хотите видеть. Понимаете?
  Я смотрю снова. Через пару секунд замечаю шевеление: изображение не статично - то чуть изменился цвет бегущей по трубкам жидкости, то белый пластиковый разъем глазницы... дернулся... отзвук моргания плоти вокруг кабеля...
  В горле копится кислота. - Оно живое.
  - Да.
  - И что оно за хрень?
  - Трудяга.
  - Ага? - Трудяги не годятся ни для чего сложного: киборгизация сжигает высшие функции мозга. - И для какого труда он кому-то понадобился?
  - Обработка данных. - Голос Феллера стал ниже, будто он давится. - Мне сказали, что... эта единица... часть комплекса фильтрации сигналов. Для социальной полиции.
  Во рту так сухо, что я не могу проглотить кислоту. - Вот так стимул. Ха? Свяжете меня проводами, чтобы не было выбора?
  - Еще хуже. Майклсон... Хэри... - Голос Феллера затихает, будто он решил помолиться молча. Может, и так.
  Может, его бог милосерднее моего.
  - Ты так и не видишь. Потому что... я уже сказал, ты не хочешь. Это игры разума, не глаз.
  - И какого рода, хрен-через-колено, тут психологический защитный механизм? Какая еще дрянь? Если у меня и был такой механизм, его давно уже сломали. Сожгли, оторвали и утопили в трясине.
  Ответа нет. Никакого. Лишь лицо на экране...
  Есть что-то в том, как лысые брови соединяются со скулами... если бы не мешали провода, я уже увидел бы. Этот трудяга - кто-то мне знакомый.
  Нелегко вспомнить лицо, когда его обладатель давно мертв. Или ты думал, что он мертв. Кто-то, кому сбрили волосы и даже брови, ресницы. Кто-то, чья плоть растаяла от голода и старости, чья глаза вырвали, делая разъемы для кабелей... и мои пальцы немеют, и ноги, их вес давит, тянет меня вниз - сквозь кровать, сквозь пол, в свободное падение в недра земли. На скальное основание. - Он? Это он?! Вот это?
  - Мне жаль.
  Когда соцполиция пришла за ним в последний раз, в ту ночь в Эбби, моем особняке... я стою на мраморном пороге мраморного портала, беспомощный в лунном свете, смотрю, как они грузят его в дверцу фургона, прямо на подъездной аллее...
  Без прощаний. Вокодер, единственный его способ общения, лежал раздавленным на полу у постели, сокрушенный сапогом социка... Санитар у плеча... Помню, я спросил, чуть слышно, губы онемели и не слушались...
  "Как долго? Сколько он протянет?"
  Брэдли Винг, верный Брэдли, я и не вспоминал о нем, похоже, с той ночи...
  "Он вряд ли даже киборгизацию переживет".
  Ага.
  "Если вынесет- кто знает? Возможно, его отправят на обработку данных. Может протянуть не один год..." Брэдли кашляет, будто извиняясь. "Хотя такого ему... э э... не пожелаешь. Только не такого..."
  Тогда, в аллее, в лапах соцполиции, он перекатил голову в мою сторону. Чуть поднял скрюченную руку - последняя управляемая волей, не съеденная болезнью функция - и коснулся головы, слабо постукав пальцами, и опустил пальцы вдоль поручня каталки. Последнее, что он сказал мне.
  "Пригибай голову и ползи к свету. Дюйм за дюймом".
  Сам он не пригнулся вовремя, и теперь кабели торчат из глаз.
  - Он жив. Как бы, - бормочу я онемело и тупо, раздавленный дерьмом, наваленным со всех направлений.
  - О да, - говорит Гейл. - Мне поручили подчеркнуть, что сеть, в которую он встроен, используется для просеивания мировых данных - что его мозг используется социальной полицией для выявления потенциально опасной болтовни.
  Сейчас я даже не могу пошевелить губами, сказав "святая срань".
  Использовать папу для поимки всех, кто похож на него. У меня сдавило грудь. Это как Райте. Как Райте с Шенной. Хуже.
  Это почерк злого, поиметь его мать, гения.
  Гейл кивает, словно прочитал мои мысли. - Ты должен осознать, что размах их злобы практически беспределен.
  Я не отвечаю. Не нахожу ответа.
  - Хотя сдаться больно и унизительно, отказ сделает еще хуже, - говорит Гейл. - Уже понял? Они знают твой, э... абсолют. Твое понимание человечности. И готовы использовать любым способом.
  Это вытягивает мою голову на поверхность болота. - Что? Если я пошлю их, его убьют? Вот так угроза.
  - Нет. Если не будешь сотрудничать... - Он смотрит на меня, и глаза мертвее моих мертвых чувств. - Если ты пошлешь их, они его не убьют.
  Ох. Разумеется.
  В этом есть смысл.
  - На деле, - говорит Гейл мягко, почти деликатно, как Уинсон Гаррет, - они его разбудят.
  Точно. Чего ты еще ждал?
  И плевать. Всё уже не важно. Ничего не изменится. Хотя...
  Папа.
  Разумеется, папа. Всегда был он. Как смел я думать, что будет иначе? Он был прав: я определен страхом.
  Мой страх в нем.
  Не то что я боюсь его - такой страх я перешагнул в десять лет. Я боюсь стать им. Больным. Чокнутым. Запертым в теле, уже мне не принадлежащем.
  Наедине с гневом.
  Может, потому я никогда не смущался, бросаясь в очередной бой. Тогда или сегодня.
  Кто говорит, что нет участи страшнее смерти, пусть скажет это папе. Не знаю, правда, работают ли его уши. Если нет, вам не повезло: записочку ему уже точно не покажешь.
  Забавно, как хорошо они меня изучили.
  Я глубоко вздыхаю. - Окей.
  Феллер моргает. - Что?
  - Я сказал "окей". Произнести по буквам? Вот, смотри.
  Я вжимаю палец в кнопку. Черное масло течет по катетеру.
  Вообще ничего не чувствую.
  - Эй, вот последний вопрос. - Я смотрю на Феллера, потом на Гейла. - Кто ваш любимый персонаж в "Убить пересмешника"?
  
  
  Ныне во Всегда:
  Куда заводят сны
  
  
   "Я видел один сон, знаешь? Скорее фантазию. Что впервые, точно впервые, я хочу помочь тому, кто мне дорог, и когда приношусь, этот кто-то рад меня видеть".
  
  Доминик Шейд, "Кейн Черный Нож"
  
  
  Он бредет сквозь вселенную белизны.
  Снег...
  Не помнит, когда последний раз видел снег.
  Снег падает нежно, как поцелуй ребенка. Снежинки крутятся и сталкиваются и сверкают, звеня, и пальцы ног шелестят по тонкой поземке. С каждым шагом он слышит хруст столь мягкий, что не назвать звуком.
  Он чувствует этот хруст подошвами босых ног. Голы и ноги, и чресла, грудь и голова - он обнажен - но не ощущает холода. Значит, сон. Он понимает, как это устроено. Каким бы холодным ни был пейзаж, он нежится в теплой постели где-то... далеко отсюда.
  Очевидный сон. Прошло более двух десятков лет с тех пор, когда он еще мог ходить.
  Он слишком легко мог бы затеряться в славной игре мышц и костей, крови и дыхания... но он грезил о ходьбе долгие годы и не может забыть, чем грозит ходьба.
  Он шел очень долго и зашел очень далеко. Как долго и как далеко, невозможно судить, это же сон; но вот перед ним замаячила тень и стала силуэтом. Хижина размером с дом, коническая крыша.
  Опыт автоматически подсказывает: юрта, слишком высокая и острая для Монголии. Он приближается и видит яснее, и кивает себе. Скорее центральноазиатская, может, казахская. Что удачно. Его диссертация потребовала хорошего знания старотюркского языка и наречий, из оного произошедших; он вполне сможет понять речи на дюжине языков Центральной Азии, от Алтая до Уйгурии, тогда как монгольская группа неизбежно породит затруднения.
  Юрта вращается или он обходит ее; так или иначе, ему понятно - это цель всего пути.
  Чтобы нечто закончить или нечто начать. Или всё сразу.
  Вход показывается ему, ночь упала, хотя он даже не заметил. Сейчас единственным источником света стало дружелюбное мерцание огня за неплотно задвинутым войлочным пологом. Значит, не казахская: ни один кочевник предгорных степей не стал бы так небрежно тратить тепло домашнего очага в подобную ночь.
  Он понимает, что ему не терпится узнать, кто же ожидает внутри.
  Он набирает дыхание, чтобы объявить о себе, но колеблется, не зная, какой язык избрать; и просто тянется к тонкой полоске света. Внутреннее убранство скажет всё, что нужно.
  - Ты не можешь войти.
  Он останавливается, морщит лоб. Голос - скорее низкое, равнодушное рычание где-то за плечом. Однако он не вздрогнул. Лоб покрыт морщинами. Он не вздрогнул, потому что уже понял, что он не один.
  И медленно оборачивается в беспредельную ночь. - Ты говоришь по-английски.
  - Как и ты. - Тень выплывает из мрака. - Идем к огню.
  Тень двигается влево, становясь силуэтом. Он видит причину: там маленький костер в кольце камней, под кожаным навесом для защиты от снега.
  - Извини, - говорит он. - Я не хотел вторгаться на твою землю, не был намерен злоупотребить гостеприимством или бросить вызов.
  - Этого не было. - Тень небрежно машет рукой в сторону юрты. - Вот твое место.
  - Мое? - Он снова хмурится, обдумывая; кажется, он и это заранее понял. - Но почему я не могу войти?
  - Потому что так сказал я. Сюда. - Тень манит его к костру. - Оденься.
  - Мне не холодно.
  - Одежда не только для тепла.
  Под навесом (бизоньи шкуры, сшитые кожаными ремешками, он мимолетно замечает и удивляется, как такое возможно, бизоны истреблены сотни лет назад) имеется вешалка из бедренных костей и ребер, связанных жилами; на ней шерстяное серапе и брюки. Рядом лежат узкие потертые сапоги.
  Одевшись, он говорит, глядя на костер: - Я знаю тебя?
  - Так тебе кажется.
  - Голос звучит знакомо.
  - Наверняка.
  Мягкое пощипывание шерсти по коже становится самым приятным ощущением в жизни. - Спасибо. Я устал ходить голым.
  - Как и все.
  Пара ребер поддерживает поперек костра длинный вертел. - Еда есть?
  - Ты голоден?
  Вопрос рождает долгое раздумье. - Нет. Но думаю, проголодаюсь.
  - Будет голод, будет и пища.
  Он кивает. - Где мы? Что за место?
  - Сложное дело.
  - Не понимаю.
  - Знаю.
  - Что ты здесь делаешь?
  - Жду тебя.
  - Ты так сказал, будто это заняло много времени.
  Тень рассеянно кивает. - Почти вечность.
  - Ты придешь к огню? Я знаю твой голос. Знаю, что знаю твой голос. Но почему-то мне нужно видеть.
  - Сядь.
  - Что?
  - Сядь. Садись там, где стоишь.
  Он смотрит вниз. У ног лежит груда кож и мехов. - Ладно, - говорит он и садится.
  - Это твоя сторона. - Фигура собирается среди снега и ночи. - А это моя. Тебе нельзя на мою сторону. Я не приду на твою.
  Он замечает, что кивнул. - Итак, тут есть правила.
  - Всегда есть правила.
  - Хорошо. Ладно. Выявлять правила - вот моя работа.
  - Уже нет.
  Фигура заходит под навес, и странное место и странная одежда и седина в волосах и бороде ничего не значат, потому что это лицо он знает лучше, чем свое. - Хэри!
  Он вскакивает, чтобы прыгнуть над пламенем и сжать сына в объятиях. - Хэри, о мой бог...
  - Нет.
  - Но...
  - Правила. - Голос мрачен и спокоен, и сулит смерть, как и хмурое лицо. - Погляди, что между нами.
  Он следит за рукой, щурится на вертел. В отличие от всего в этом месте, тот сделан не из камня или кости или иной природной вещи.
  Это меч.
  Длинный и черный и угрожающий, сотворен без мастерства, изящества и красоты; чисто функциональная вещь для убийства. - Какого хрена...
  - Коснись головки. Не бери. Просто потрогай.
  Он так и делает - осторожно, ведь лезвие грелось в пламени неведомо сколько и может одарить его ожогом третьей степени; но пальцы не сожжены, и в груди рождается удивление. - Он даже не теплый...
  Более чем: меч вливает лед в вены и позвоночник и только теперь, полностью одетый и стоя у костра, он ощущает холод.
  - Я на этой стороне. Ты на той стороне. Меч остается между нами.
  - До каких пор?
  - Пока я не возьму его.
  Он озадаченно трясет головой: - Помоги мне немного, Убийца. Всё это...
  - Не надо. - Слово вылетает, плоское и твердое и окончательное, как удар топором по дубу. Шрам поперек носа вспыхивает кроваво-алым. Да, его семья наделена дурным характером. - Не зови меня так. Никогда...
  Он замирает. - Я ничего такого.
  - Отец звал меня Убийцей.
  - Но, Хэри, я твой отец...
  - Мой отец мертв. Твой сын, твой Хэри, он... кто-то еще. Если вообще существует.
  - Ладно. М-да, извини. - Долгий вздох, опущенная голова. - Для меня всё также нелегко.
  Двое мужчин садятся друг против друга у костра, между ними меч черного льда. - Так как тебя звать? Будет ли хорошо, если останется Хэри?
  - Я пришел сюда как Джонатан Кулак. Мои сделки обернулись худом.
  - Джонатан... - бормочет он, щурясь, ведь он должен понять... и тут улавливает намек, и вспыхивает, посылая свет улыбки. - О. Джонатан Кулак. Мило.
  - Мог бы догадаться. Если кто поймет, так ты.
  - Мы читали вместе. Помнишь?
  - Я читал со своим отцом.
  - Это важное различие?
  - Да, если я говорю.
  - Упрямое дитя. Тогда что? Я твой Мефистофель?
  - Скорее наоборот.
  - О, прошу. Риторическая инверсия столь очевидна, что едва ли поднимается над уровнем банальности. Одинокий Изгой, которого ты так усердно в себе пестуешь, впечатлит туристов. Но помни, кто я.
  - Хватит. Просто хватит. Это не антропология.
  - Уверен? - Он покашливает, будто перед началом лекции. - Знаешь, что такое антропология?
  - То, о чем говорит антрополог. Да, помню. Но я слышал это не от тебя.
  Он неудобно сидит на груде шкур. Здесь и сейчас он счастлив, как никогда прежде. Жаль лишь, что сон окончится. - Если я не твой отец, то кто я?
  Второй чуть склоняет голову, но скептический взгляд различим сквозь брови. - Сколько тебе лет?
  - Не знаю. Какой сейчас год?
  - Никакой. Ты помнишь себя?
  Он пожимает плечами: - Помню, справлял семьдесят пять. Подарок? Твен с автографом. Помню, ты читал мне.
  - Погляди на свои руки.
  Он не глядит. - Хэри, я умею ходить - это ключ. Надеюсь только на то, что не забуду сон, проснувшись. Эти образы отражают комплекс юнгианских идей столь сложный, что...
  - Ты не проснешься. Это не сон.
  Он вежливо хихикает. - Разумеется, ты так скажешь.
   - Так и говорю.
  - Ты сказал, будто я мертв. Это какая-то загробная жизнь?
  - Я сказал, мертв мой отец.
  - Ага, вижу. Я не он. Думаю, это некое утешение. Тут малость уныло для Небес, а согласно Сартру, ад - это...
  - Слушай, могу звать тебя Дунканом. - Он смотрит на свои руки, и мышцы вздуваются на челюстях. - Полагаю, тебе лучше звать меня Кейном.
  Потрясение, словно он коснулся меча, снова охватывает его, мотает и проходит над головой, будто волна. - Теперь мне это не нравится.
  - Отсюда еще хуже.
  - Мне жаль. - Глаза слезятся, голос стал ломким шепотом. - Мне так жаль, Хэри. Тебе не нужно было становиться Кейном. Мне следовало бы...
  - Нам с тобой, Дункан, не следовало бы. Нам следует. Мы должны.
  - Если это не посмертный сон, то что?
  - Сложное дело.
  Он снова невольно кивает. - Может, тебе нужно начать сначала.
  - Нет начала. В том часть проблемы. - Кейн смотрит в глаза Дункану, через пламя. - Нет начала, потому что время так не работает. Уже нет.
  - Должно быть.
  - Ага. Еще часть проблемы.
  - Так...
  - Я не могу объяснить. Язык подводит. Самый простой способ - считать, будто всё происходит прямо сейчас. Хотя и не так. Следствия могут встать раньше причин. Есть причины, которые вызовут следствия, только если не случатся.
  - Хаос.
  - Нечто вроде.
  - Я о примордиальном Хаосе. Мифологическом. Пустота пред Словом. Гиннунгагап. Тиамат.
  - Ага, окей, вроде того. Черви в дохлой корове, мать-ее-так. Вселенная сломалась.
  - Сломалась.
  - Ага. Будет не слишком большой ошибкой сказать: я тот парень, что ее сломал.
  Он пытается скрыть насмешку. - Ты так гордишься своим образом легендарного негодяя.
  - Это не гордость.
  - Ты всегда настаивал на львиной порции вселенской вины. Романтическая поза. Точнее, поза Романтизма. Обреченный антигерой Байрона. Две золотые медали на Олимпиаде Испорченных Ублюдков, главная роль в фильмах "Мне плевать кому тут больно" и "Неужели не видишь как я страдаю по тебе".
  - А люди удивляются, откуда у меня такой злой язык.
  - Изображаемая тобой персона - слегка измененный вариант давно известного литературного тропа. Бич Божий. Удивлен, что это не один из твоих эпитетов.
  - Бич Божий. Ха, смешно. Я и забыл.
  - И тем не менее он - основа твоего образа.
  - Да, хотя нет. - Он качает головой. - Не рука Бога держит бич.
  - Итак. - Дункан садится прямее, скрестив ноги как портной, руки на коленях. - Вселенная сломана. Полагаю, ущерб как-то связан с моим появлением здесь.
  - Ага. Но не так, как тебе кажется.
  - Итак. Допустим, она сломана: как нам ее чинить?
  - Я именно об этом. - Хохот резкий и нечеловеческий, будто скрежет кирпичей. - Кто говорит, что можно починить?
  Дункан не находит что ответить.
  - Мы здесь не ради какой-то там починки. Мы здесь, чтобы я задал вопрос, а ты ответил.
  Дункан выплевывает комок из горла. - Хорошо.
  - Простой вопрос. Простой ответ.
  - Не ты ли любил говорить: когда кто-то скажет, что дело простое, берегись - он хочет тебе что-то впарить?
  - Точно. Но обычно в любую мою фразу влезают "дерьмо" и "хрень". Вопрос прост. Ситуация - нет. - Он шевелился и набирает воздуха, только чтобы шумно выдохнуть и промолчать.
  И еще раз. И третий.
  - Все хорошо, э, Кейн. Вижу, как тебе трудно. Не спеши.
  - Не трудно. Но охренительно страшно. Слушай, ты знаешь кота Шредингера, верно?
  - Квантовое наложение, да. Помню, ты вспомнил о нем в решающий момент "Ради любви Пеллес Рил" - причем некорректно. Квантовая механика Шредингера трактует кота как живого и мертвого одновременно; в твоем контексте лучше подошла бы метафора из теории хаоса: добавляя энергию в хаотически неустойчивую систему...
  - Да, да, точно. Мое воспитание пострадало, потому что учитель был безумнее дерьма летучей мыши. Двадцать три часа в день. А иногда двадцать четыре. Чертовски повезло.
   Дункан опускает голову. - Если бы слова могли выразить, как...
  - Забудем. Вряд ли ты был виноват. Вряд ли это вообще был ты.
  - И все же я не понимаю...
  - Смотри, мы тут... что мы делаем... это реально больше похоже на трахнутого кота Шредингера. Ты и я - и миллиардов пятнадцать прочего народа - мы живы и мертвы. Бряцаем на лирах в Раю и обнимаем жопами докрасна раскаленные бритвы в Аду. Одновременно. Прямо сейчас и прямо здесь, Ты и я, мы в том ящике. Мы сами типа ящик. Пока никто не откроет нас, следствия остаются потенциями.
  - Но открытие его... нас... всё реализует.
  - Да уж.
  - О каких следствиях ты говоришь?
  - Не знаю. - Он хмурится. - Мы не знаем. В том и суть.
  - Потому что мы в ящике. Твой вопрос и мой ответ... они нас откроют?
  - Почти наверняка. - Он сердито поводит плечами. - Просто гребаная метафора.
  - Метафора. - Дункан смотрит в огонь. Такой же хмурый, как Кейн. - Ни один из законов этого места не воспрещает мне взять время и подумать? Верно?
  - Не воспрещает. И не бойся, говори что хочешь. Это не чертова сага о культурных героях. Здесь нет трюков. Ловушек. Я просто хочу знать.
  - Непривычно прямо.
  - В обмане нет пользы.
  - Интересно.
  - Вообрази на секунду, что сможешь забрать назад худшее, что совершил.
  Сердце Дункана замирает, ответом становится лишь пустое эхо.
  - Худшее, что я...
  - Ага. Что, если бы ты мог? Сделать это не-произошедшим. Утопить во временном потоке дерьма, которое никто не делал.
  Дункан дергается. - Ты не лукавишь?
  За костром он видит лишь блеск пламени в глазах Кейна.
  - Я серьезен, как нож в паху. Здесь не место для шуток. Или лжи.
  - Худшее... по какой мерке? Худшее... в каком смысле? Ты говоришь о грехе? Зле? Сожалении? Вреде другим? Вреде себе?
  - Всё не так сложно. Худшее - лишь фигура речи. Возьми что-то, чего ты не хотел бы делать, или то, что хотел, но не сделал. Можешь даже не рассказывать мне. Один случай, который ты переделал бы. Если бы мог, стал бы?
  - Какой ценой?
  - Э, в том и заноза.
  - Ого. Так всегда, верно?
  - Всегда и везде. "Безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам" и всякая срань. Гамлет сглупил. Это не смерть, это будущее.
  - Так... что я отдал бы, если бы мог...
  Второй поднимает покрытую шрамами руку, отгораживается ладонью. - Прежде чем ответишь, скажу: дело не только в тебе. Понимаешь? Хочешь, обменяй надежды рая на вечные муки ада. Твое дело. Но дело не только в тебе. Почти не в тебе.
  Дункан склоняет голову. - Я профессиональный скептик по отношению ко всяческим посулам посмертия.
  - Это же просто метафора, ладно? Или нет. Твой выбор может пожать жизни миллионов, эти люди не получат своего шанса на выбор. Цена может оказаться плохой, верно. А для других - еще худшей. Если ты ошибся насчет посмертия - можешь послать, скажем, миллиард детей вечно пылать в озере огня. Да в дупу посмертие! Просто скажем: миллиард детей испытают галлюцинации, будто их пытают демоны, сдирают плоть, вырывают глаза и оставляют умирать от нейроинфекции.
  - Не завидую твоему воображению.
  - М-да. Воображение. Все дело в нем. Как насчет, например, нового штамма ВРИЧ, резистентного к вакцине?
  Дункан замолкает.
  - Или, скажем, твоей болезни. Ты обратишь ее на каждого, заставив сойти с ума и гнить заживо в теле, утопающем в луже дерьма и мочи.
  Он опускает голову и говорит огню: - Хэри, это нечестно.
  - Да при чем тут честь. И я не отзываюсь на это имя.
  - Тогда Кейн. Я так и не нахожу смысла. Люди под угрозой, если я скажу "да", или скажу "нет"?
  - Так и сяк. В том и суть.
  - И как прикажешь решать?
  - Брось монетку. Какого хрена, откуда мне знать?
  - Так твой пример о миллиарде детей...
  - Красивое круглое число. Возьми самое худшее, что можешь вообразить, и возведи в куб. Вот что может случиться.
  - Может. Не обязательно. Если возможные последствия будут в любом случае...
   - Не так. В них общее лишь то, что мы ни черта не знаем. Не можем знать. Ты можешь уничтожить вселенную. Можешь подарить всем живущим вечный пир на Большой Леденцовой Горе, чтоб они подавились. Или можешь вообще ничего не изменить, и мы брели по говну без всякой выгоды. Что угодно между. Именно что угодно.
  Дункан кивает. Смысл начал вырисовываться. - Выбор как абсолют. Выбор как вещь в себе. Закон Непостижимых Последствий.
  - Более-менее.
  - К чертям город, - тихо говорит Дункан. - Я сжег бы мир, чтобы спасти ее.
  - Ага... - бормочет Кейн, хрипло и зло. - Так и думал, что ты напомнишь.
  - И этого ты просишь от меня?
  Его взгляд ползет по костяшкам пальцев, как всегда, когда его терзает боль. Или стыд. - В тот миг я думал, что говорю правду.
  Уголки рта Дункана опускаются. - Я тоже так думал.
  - Вот только... на деле все оказалось наоборот.
  - Мне не нравится, как ты это сказал.
  - И мне.
  - Хэри... что случилось? Она...
  - Уже давно.
  - Но как?
  Снова пожатие плечами. - Вместо того, чтобы сжечь мир, спасая ее, я сжег ее, спасая мир.
  - Ты принес в жертву Шенну?!
  - Не намеренно.
  - Хэри, мне так жаль...
  - Всем чертовски жаль. - Лицо исказилось, глаза крепко зажмурены. - Ага. Гм, слушай. Теперь мне жаль. Думал, всё зажило... А оно вот как... ярко...
  - Ах... - говорит Дункан. - Ах, думаю, мне понятно.
  - Напополам. Почти что. - Кейн кивает костру. - Мечом вроде вот этого. Половина ее упала на меня.
  - Мне жаль... - Шепот. - Хэри, мне так...
  - Ага. Спасибо. Глаза встречаются над огнем. - По крайней мере, убил не по своей воле.
  Дункан опускает голову. Поджимает колени к груди, кладет на них подбородок. - Думаю, с разговорами покончено. На время.
  
  Когда утро подбирается к навесу из бизоньих шкур, становится светлее и холоднее. Небо серое. Снег кончается вместо с ночью, и Дункан наконец видит, где они: на краю обрыва, на утесе, открывающем панораму бесплодных пустошей. Здесь нечто ему знакомо, и загадочное чувство заставляет его встать.
  Осторожно он бредет к краю, медленно, щупая путь, понимая, что снег может скрывать опасные расселины. Теперь можно разглядеть лик утеса, внизу интересные структуры, слишком правильные, чтобы быть просто осыпью. Постепенный спуск к равнине. Будь внизу люди или даже дымки из труб, это могло бы быть скальным городом, как у народа анасази...
  - Ох, - произносит он. - О, разумеется.
   И это он как будто знал заранее.
  - Хэри... то есть Кейн. Это же он? То место? Вертикальный город "Отступления из Бодекена"?
  Голос доносится из-за левого плеча. - Ага, то самое.
  - Так вот ради чего всё.
  - Нет.
  - То, что ты сделал здесь...
  - Не ради него всё затеяно.
  Он оборачивается. - Не тут ты совершил самое дурное дело?
  Кейн прямо за ним, чуть сбоку. Глаза холодны, как небо. - Даже не тепло.
  - Ты отменил бы это, если бы мог?
  - Это? Шутишь?
  - Скорее интересуюсь.
  - У тебя никогда не было чувства юмора.
  - И всё же...
  - Извини. Хотя мог бы догадаться. Ответ - нет.
  Кейн трясет головой, будто просыпаясь. - Лучше так: нет, на хрен.
  - Те щенки. Дети. Подростки.
  Кейн бредет назад к огню. - Думаешь, если спрашивать без конца, получишь желаемый ответ?
  Дункан уязвленно замирает. - Недостойный тон.
  - Куда достойнее, чем "заткни пасть". А я именно о том.
  - Ты злишься.
  - Всегда такой был. Хотя не с тобой.
  - Теперь и на меня злишься?
  - Просто... - Он машет рукой, чтобы не сказать "заткни пасть" снова. Не оглядывается. - Только не говори, будто понимаешь меня. Будто знаешь, чего мне стоило сделать то, что я сделал. Пережить всё то, что я прошел. Будто можешь хотя бы вообразить.
  - Ты пережил даже меня.
  - Нет. - Кейн оборачивается и рубит воздух между ними, и край его ладони почти невозможно увидеть. - Я же сказал. Это не был ты.
  - А кажется, что я, - мягко отвечает Дункан. - Больно, как будто это был я.
  Глаза Кейна чуть теплеют. Плечи опускаются, он кивает: - Ага, думаю, нужно было заметить. Прости. Я пришел не чтобы тебя обидеть. Или разрешить давние проблемы с папашей. Настоящего отца я простил годы назад.
  - Вот почему я здесь вместо него? - Дункан медленно шагает по снегу к юрте. - Отец моложе, чем ты сам. Выше и сильнее тебя. Я не болен. И - как ты продолжаешь твердить - не меня ты простил.
  - Всё это не к делу.
  - Уверен? Ты уверен, что я молод и силен и здоров не потому, что ты неосознанно возжелал дать папаше взбучку? Выбить из него дерьмо? Мы оба знаем, я заслужил.
  - Вот не знаю, что значит "заслужил". Знаю, так говорят люди. Знаю, почему. Но какое это имеет отношение к реальной жизни?
  Дункан расставляет руки. - Это реальная жизнь?
  - Эге, ну, еще я не знаю, что такое "реальная".
  Он кивает. - В двадцатом столетии был побочная ветвь аналитической философии, посвятившая себя изучению структурной лингво-психологии истинности суждений...
  - Тут тебе не гребаные дебаты. Или семинар. Иисусе. - Он трясет головой. - Уже забыл, как чертовски ты утомителен.
  - И не знал никогда. Сам же твердишь? Я не тот Дункан, которого ты знал. Ты не мой Хэри. Мы не встречались до этой ночи.
  - Будь кем хочешь. Лишь ответь на проклятый вопрос.
  - Но разве мой ответ не зависит, причем значительно, от реальной моей сути?
  - Чертов академик. Кончай бредить.
  Дункан признает его правоту, кивая. - Если я понял вопрос, выбор таков: или оставить мир - вселенную, реальность, что угодно - как она есть, во мраке и разрухе, или совершить, гмм... одну вещь... направить по пути, который мне нравится... - Он восстанавливает контроль над голосом, впадая в профессиональную назидательность. - Заранее зная, что любые последствия, к добру или к худу, совершенно непредсказуемы.
  - Более-менее.
  - Это выбор Обезьяньей лапы.
  - Ты сказал так, будто я понимаю, о какой хрени ты говоришь.
  - Это рассказ, написанный три столетия назад неким У.У. Джейкобсом. "Обезьянья лапа". Три желания - три шанса согнуть судьбу по своей воле - и каждое приносит лишь ужас. Изменяя судьбу, лишь делаешь ее хуже.
  - Верно. Вот только судьба - дерьмо собачье, а что хуже - зависит от того, кого спросишь.
  - Понимаю, почему тебе хочется верить в это.
  - И это всё к нашему делу каким херовым местом?
  Дункан невольно соглашается, что напутал. - Разумеется. Только лишь... я подозреваю...
  Голос затихает, он опускается на кипу мехов и шкур у костра. Он замерз. Слабость крадется по ногам и рукам, левая рука дрожит, он не может говорить - глаза открыты, и он закрывает их, чтобы спрятаться в темноте.
  - Я только хочу знать, - говорит он очень, очень мягко, - что это реально. Что это верно. Если я решусь... вернуть... такое может произойти?
  Закрытые глаза зудят. Слезы текут по щекам. - Вот и всё. Всё, что хочу знать. Всё, что нужно знать. Если я решу изменить, оно... изменится?
  - Возможно.
  - Возможно? И ...больше ничего? После всего? Ты можешь выдать мне лишь "возможно" ?
  - Дункан... Я думал, что выразился ясно. Похоже, что нет.- Голос Кейна тих и как будто полон сожаления. - Не перемена рождает непредсказуемые последствия. Сам выбор. Одно из возможных последствий выбора в том, что... возможно... перемена случится. Вот и всё, что я могу дать. Вот и всё, что у меня есть.
  - И ты говоришь, что мой выбор может уничтожить вселенную... без пользы?
  - Не без пользы.
  - А, вижу. Конечно. Эрудиция меня подвела. - Слезы льются сильней, хотя голос сосредоточен и отстраненно спокоен, как у профессора, читающего лекцию, хотя погружен в самые сладкие сны наяву. - Это не волшебная сказка.
  - Хотелось бы.
  - Тебе легче, - бурчит он. - Ты никогда не знал мира без магии.
  - Так как это всё к нашему делу...
  - Не важно. И не думаю, что могу тебе объяснить. - Он глубоко, прерывисто вздыхает. - Это точно простой выбор. Вещь в себе.
  - Ага. Рискнешь ли ты вселенной ради одной перемены?
  - Помоги мне Бог... - Спокойствие голоса Дункана плохо сочетается с всхлипами. - Ты не можешь... Я обычный человек. Ты не смеешь просить выбора. Нет, если всё это по-настоящему...
  - Вот только что посмел.
  - ...боги... - Он понимает, что просит пощады словами из чужого воображения. - Смилуйтесь...
  - Нет здесь богов, Дункан. Только ты.
  Голова поникла. Здесь нет места лжи.
  - Тогда... да.
  Истина похожа на шепот.
  - Да, я решился бы. Ради шанса. Ради надежды на шанс.
  - Окей. Спасибо, Дункан. Признателен за помощь. Прости, что так получается, но ты единственный человек во всех вселенных, от которого могу ждать хорошего совета.
  - Что? Совета? - Глаза открываются. - И всё?
  - Нет.
  Кейн держит меч обеими руками. Если ладони сожжены межзвездным холодом, он не дает знака.
  - Хэри?.. Хэри, что такое? Что ты делаешь?
  - Я сказал.
  Кейн делает выпад с небрежным, брутальным мастерством. Лезвие пронзает грудину Дункана, рассекая сердце пополам, и тьма падает на его жизнь, и он слышит лишь:
  - Я больше не отзываюсь на это имя.
  
  
  Посылка:
  Сплетение времени
  
  
   "Видишь ли, весь смысл быть богом - в том, что нет такой штуки, как последствия. Понятно? Тебе не нравится, чем что-то оборачивается: ты касаешься реальности и ворошишь ее, пока не получишь что-то получше".
  
  Возможно кто-то
  Потенциально везде
  
  В этот раз они сидят на скамье Полустанка, самого большого здания Тернового Ущелья и штаб-квартиры компании "Грузовые перевозки Забожья".
  - Всё потому, что я собираюсь заключить сделку с твоим богом.
  - Моим богом? Ма'элКотом?
  - Нет. С богом Черных Ножей. Там, в Бодекене. Не думаю, что у него есть имя.
  - И? Ты сказал собираешься, да? Так не надо. Нет задумки, нет проблем.
  - Не так это просто, собачина.
  Обычно юный огриллон нежится на скамье, одной ногой упершись в колонну, вторую положив на тюк с вещами. Обычно человек сидит, опершись на локти, глядя куда-то сквозь дымную копоть в свете зеленоватых круглых газовых фонарей, говорит голосом тихим и равнодушным, чтобы не привлекать внимания пассажиров. А те вяло проходят мимо или сидят рядом в ожидании "Тернового Сокола", экспресса, что ходит в Анхану и назад дважды в день.
  Обычно. Не всегда.
  В прошлом этот разговор иногда имел место под мелким дождем около посольства Монастырей в нижней части Ущелья. Несколько раз он происходил среди огромных штабелей пропитанных креозотом бревен, которые перевозили к Бранному Полю, на постройку Шпиля. Однажды это было на краю утеса, ночью столь темной, что горы не были даже тенями; разговор мог идти в нигде, если бы не сладкий медный запах свежепролитой крови.
  - Сделка не проблема, - говорит человек. - Но вот решение...
  - И?
  - И оно может взорвать треклятую планету. Или хуже. Или вообще ничего, или что-то среднее. Не знаю. Не могу знать.
  - Ты слишком много говоришь о незнании, братишка.
  - Как и все. - Скрежет невеселого смеха. - Разница в том, что я знаю, что не знаю. Остальные не заметят пожара, даже если дым уже валит из зада. Видишь ли, дело в том, что я вроде бы не должен быть способным заключать сделку. С богом. Особенно с этим богом. Но я так и сделаю. Уже. Хотя этого еще не случилось.
  - Вот тут я перестаю тебя догонять. Каждый раз.
  - Ага, здесь смертный разум и утыкается в загадочную жопу. В Монастырях есть особенный жаргон и так далее, но даже знание правильных слов не помогает. Смотри, при Прорыве - ну, при Ужасе - случился некий поворотный пункт. Не знаю, как еще его назвать. Ваши парни нас пленили и занялись привычным делом - пытками до смерти. Это приношение вашему богу, ведь Черные Ножи поклонялись демону, Связанному в вертикальном городе. Связанному вертикальным городом.
  - Демону? Ты только что говорил о боге.
  - Одно и то же. Ну, не совсем, но нет времени повторять весь аббатский курс Введения в Прикладную Деологию. Слушай же. Главные самки прибили меня к кресту, а это медленный и скверный способ умирать, и делали еще кое-что, столь же нерадостное. И я должен был умереть там. Как и все мы. Но я сбежал.
  - Сбежал? Прибитый к кресту? Забавный трюк.
  - Чертовски невозможный трюк. - Человек опускает голову, вздыхая. - На самом деле главная сучка спустила меня сама. Затем я убил ее и Студия меня вытянула. Остальное ты знаешь.
  - Что, она позволила тебе уйти? И стояла, пока ты ее убивал? Как такое устроить?
  - Это был ответ на мои молитвы.
  - Ты молился? И что, Тишалл вдруг размяк и пустил слезу?
  - Нет. Я молился вашему богу.
  Серая кожа бугра, что сходит у огриллонов за брови, морщится волнами и узлами. - И с какого рожна бог Черных Ножей поглядел на тебя?
  - Это один вопрос. Но есть еще, более важный. Реальный вопрос - как. Не почему. Бог как-то заставил главную сучку исполнить мои мольбы. Это Монастыри зовут Вмешательством, и это считается невозможным. Именно это и должен предотвращать Завет Пиришанте.
  - Что? Богам не дозволено творить чудеса?
  - Именно. Именно. Власть бога может выражаться только посредством живого существа. Это фундаментальный принцип Завета: бог может даровать силу или забрать ее когда пожелает. Опять-таки это сложно - Монастыри называют это теофанической настройкой, в ней хренова тележка вариаций, но обычно чем более ты соответствуешь идеалам и желаниям бога, тем больше силы можешь провести. И богу даже не нужно тебе говорить, как использовать силу, ведь ты получаешь силу именно потому, что ты особа, склонная действовать так, как угодно богу. Понял?
  - Может. Или нет. Скорее носом, чем мозгами. Эй?
  - Вмешательства - что, что люди зовут чудесами - это прямые действия бога. Прямые выражения его воли. Вмешательства буквально изменяют реальность. В том и проблема с богами. Богами людей. Умопостигаемые Силы, зовут их Монастыри. Природные Силы - выражения природного закона. Нездешние Силы приходит из-за грани реальности. Где-то посредине боги человечества. Они не нарушают, драматически и каждый миг, законы естества, но существуют вне времени. Некоторые религии учат, что для их богов время - сон. Образ не хуже и не лучше прочих. Бог может избрать любой момент - прошлое, будущее, какая разница, для них это одно - любой момент, который ему нравится, протянуть руку и разворошить дерьмо, чтобы нечто случилось иначе. Кое-когда.
  - Кое-когда.
   - Ага, знаю. - Мужчина извиняется, пожимая плечами. - Скажем, бог решает уничтожить Полустанок. Так зол на меня, что хочет обрушить своды, все драное здание, нам на головы. Нечто впечатляющее - метеор, землетрясение - потребует хреновой повозки силы. Куда как проще взять пару секунд десять лет назад и устроить какому-нибудь бедолаге сердечный приступ, когда он делает критически важные вычисления - и вот мы сидим через десять лет, а вес принесенного бурей снега превосходит пределы прочности и вся драная крыша рушится, убивая нас. Контроль над прошлым - контроль над будущим.
  Огриллон выкатывает глаза, глядя на засыпанное снегом высокопрочное стекло крыши. - Просто пример, эй? Звучит серьезно.
  - Становится хуже, когда их больше одного. Скажем, другой бог желает, чтобы мы выжили, или просто хочет нагадить первому; и он тянется на десять лет, находит другого дядю, который исправит ошибку строителя, и вот Полустанок прочен и красив, внутри тепло и сидим мы. Но первый бог возвращается и убивает другого дядю, и вот мы лежим, похороненные в груде кирпича и стекла.
  Когда хренова тележка богов играется с прошлым, чтобы контролировать будущее, вокруг сплошное безумное дерьмо. Ничто не реально. Ничто не надолго. Единственное, в чем ты можешь быть уверен: люди страдают. Ведь сила и власть бога зависят от числа и преданности поклонников, так что жрецы проповедуют и зовут на священные войны, убавляя силу другого бога, а другие боги ссут кипятком, и так дерьмо течет туда и обратно, пока вселенная не станет худшим из твоих ночных кошмаров. Только никому не дано проснуться.
  Вот что предвидел Панчаселл Митондионн. Вот зачем он создал дилТ'ллан. Но этого было слишком мало и это было слишком поздно. Мы уже размножились, а когда ты собираешь кучу хумансов, можешь быть уверен в одном: скоро какой-нибудь мудак учредит религию. Думаю, потому в большинстве людских мифов реальность рождена из беспредельного хаоса.
  Беспредельный хаос - вот где были бы мы без Джерета и Джанто из Тирнелла.
  Джанто Железная Рука и Джерет Богоубийца. Братья. Близнецы, если верить легендам. Они решили остановить это дерьмо, и они для того и были созданы. Может, сами были богами: истории говорят и так и сяк. В школе аббатства нас учили, что их силой было сплетение времени - что они могли противостать богам, ибо их дерьмо оказалось стойким. Даже против богов.
  Джерет нес оружие, которое назвали Мечом Мужа. Джанто не пользовался оружием. Две стороны одной силы, правильно? Джерет Разрушитель и Джанто Охранитель. Вот почему в Монастырях нас учат владеть оружием и владеть собой, ведь настоящее оружие - мы сами. Есть еще много такого метафорического дерьма. Итак, Джерет и Джанто сделали битву с богами делом близким и личным, начали кромсать мерзавцев налево и направо, от голов до пяток. Для богов это стало мрачным сюрпризом.
  Видишь ли, весь смысл быть богом - в том, что нет такой штуки, как последствия. Понятно? Тебе не нравится, чем что-то оборачивается: ты касаешься реальности и ворошишь ее, пока не получишь что-то получше.
  И боги начали умирать. Смерть - не такое уж зло: многие боги умирают и возвращаются к жизни. Боги урожая, плодородия, луны и солнца, так далее. Но когда мертвые боги остаются мертвыми... совсем иное дело.
  Когда боги сообразили, что попали под настоящую угрозу, перчатки были сброшены. Они действовали серьезно, и миллионы людей начали умирать - как и дюжины, если не сотни богов. Поворотный пункт наступил, когда богам стало так хреново, что они запросили перемирия; послали одного из своих тяжеловесов для торговли. Этим тяжеловесом был Хрил, липканский бог поединков, ведь боги не глупы, они подумали: если Джерет убивает богов и те остаются мертвыми, может, когда бог убьет Богоубийцу, тот тоже останется мертвым.
  Хрил, однако же, был богом чести и правосудия и добродетели, всякой хрени. Он не мог лгать. И боги придумали план: пусть Хрил протянет правую руку для рукопожатия. Как бы, "предлагаю Руку Мира. Да будет между нами истинный мир". Итак, он выставляет руку, еще не дав Джерету настоящего разрешения ее коснуться; и когда Джерет пожмет его руку, Хрил сможет покарать дерзновенного потоком священной спермы или еще как.
  Однако Джерет был подозрительным ублюдком с рождения, и он, не пожимая руку Хрила, взмахнул Мечом Мужа и снес ее с запястья. Рука Хрила падает наземь, Джерет говорит: "И отнимаю я твою руку, показав свое желание: чтобы все вы, говноеды и надоеды, сдохли в мучениях. Но я готов к мирному исходу. Когда между нами воцарится истинный мир, буду счастлив засовать ее в твой зад, так глубоко, чтобы лопнули глаза". - Человек кашляет. - Я, гмм, говорю не совсем точно.
  - Нет, правда?
  - И это был второй адский шок. Особенно для Хрила, открывшего, что не может вырастить назад свою Руку. И никто из богов не сможет.
   Ну, есть две несовместимых версии насчет конца Деомахии. Липканцы скажут, что их бог войны - Дал'каннит Тысячерукий, отец всего пантеона, включая Хрила, покровитель Липке и всякое такое остальное - вызывает Джерета на единоборство, чтобы решить ссору, Джерет принимает Его вызов и после трех дней яростного боя на вершине горы Пиришанте Джерета предает его же подлость: кровь Хрила разъела клинок, словно кислота, Дал'каннит сражает предателя и великодушно объявляет, что все боги будут чтить соглашение, наименованное по славной битве на горе Пиришанте. Завет Пиришанте, по сути - вооруженное перемирие. Боги не трахают реальность, люди не трахают богов.
  Наверное, ты догадываешься, что монастырская версия чуть иная.
  Наша в том, что боги решили сбиться в банду, навалиться на Джерета скопом и взять числом. Монастыри говорят, что Дал'каннит получил титул Тысячерукого как метафору тысяч богов, что собрались с ним рядом, надеясь убить Богоубийцу, и каждый надеялся, что именно ему не придется встретиться с Мечом Мужа. Ведь даже богу будет чертовски больно от такой встречи.
  Ты снова можешь догадаться, что версия Монастырей мне ближе.
  Джерет и Джанто знали, что им конец. У них была миллионная армия, но никакая сила смертных не может противостоять могуществу массы всех наличных богов. С другой стороны, Джанто был столь же хитер, сколь подозрителен Джерет, у него были свои идеи, как остановить войну, трюк, способный согнуть богов и выбросить из вселенной. Лишь бы только кто-то смог отвлекать их внимание.
  Есть много версий, что именно сказал тогда Джерет. Я склонен думать, он просто поднял Меч Мужа к восходящему солнцу, проверяя остроту лезвия. "Сколько тебе нужно?" А когда Джанто отвечает "Почти вечность", Джерет лишь шевелит плечами: "Сделано".
  Ну, знаешь, этот диалог я придумал. Ненавижу цветастое дерьмо.
  Что мы знаем, так то, что Джерет и Джанто распустили армии. Послали людей по домам, радоваться с семьями все время, пока жизни их не будут пожаты безумием и хаосом.
  - Вот к чему это? Ты отсылаешь меня домой, потому что близок конец света?
  - Вполне верно.
  - В дупу дом. Мой дом - ты, братишка. Думал, я оставлю тебя биться в одиночку?
  - Это не будет битвой. Не с чем сражаться. Тут никто ничего не может сделать. Такое дерьмо.
  - Ну? И как всё закончилось для близнецов, надирателей божественных задниц?
  Человек пожимает плечами. - Они встретили конец так же, как начали битву: братьями, плечом к плечу. Отдали жизни ради спасения мира.
  - Ну, эта часть мне по нраву, - говорит огриллон. - Братья навсегда.
  - Мы не они.
  - Но можем погибнуть, как они.
  - Это сказка, Орбек. Не совсем верная фактам.
  Юный огрилллон встряхивает массивные плечи. - Что ты там говорил о предке? Он сказал, метафора станет истиной?
  - Оставим папу в стороне. Слушай, если бы битва могла всё решить, всё кончилось бы пятьсот лет назад. Мятеж Джерета завершил бы всё навсегда. Я умер бы двадцать пять лет назад на кресте Бодекена, и Черные Ножи правили бы там доныне. Но я не, и они не. Вторая половина моей жизни создана треклятой сделкой с богом. И тебе не захочется быть рядом. Под "рядом" я имел в виду "на одном континенте".
  - И когда должна состояться сделка?
  - Скоро, наверное. Не могу сказать, пока бог не Призовет.
  - И что будет в сделке, эй? Что ты отдашь и что получишь?
  - Хотел бы знать. Одно я уже получил: сошел с треклятого креста. Не знаю, что еще. И по какой цене.
  - Многовато ты не знаешь, братишка. Если ничего не знаешь, откуда знаешь, что будет катастрофа?
  - Орбек, ради Христа! Ты с кем говоришь? - Человек трясет головой, так и глядя в полированный мрамор вокзала. - Ты тут сидишь, Орбек Черный, поиметь им твою маму, Нож, и спрашиваешь, откуда я знаю, что взорву ядерную дерьмобомбу? Серьезно?
  - Может, я смогу помочь.
  - Нет. Не надо. Просто уходи. Ты не видел семью и всяких кузенов много лет. Хочешь умереть без свиданки?
  - Ты моя семья.
  - Ага. Потому и хочу, чтобы ты уехал. Орбек, прошу. - Кулаки разжимаются, голова повисла сильнее. - Прошу. Кто-то, кого я люблю, должен выжить.
  
  
  Ныне во Всегда 2:
  Достаточно Могущественная
  
  
  Это же метафора, блин. Смотри, не затопчи ее до смерти.
  
  Кейн,
  "Клинок Тишалла"
  
  
  Несуществование не имеет длительности, и когда Дункан Майклсон открывает глаза, время не прошло.
  Его сын - человек, отказавшийся быть его сыном - стоит над ним силуэтом на фоне бесформенного неба, столь синего, что кажется твердым: протяни руку и коснись.
  Между ним и человеком, похожим на сына, торчит простой черный клинок с простой гардой и просоленной кожей рукояти.
  Клинок и гарда и рукоять меча, которым не-сын пронзил ему грудь, пришпилили его к камню, он так и лежит, словно насекомое на музейной доске.
  - Больно? - Тон равнодушен, а взгляд - нет.
  - Какая разница, если да?
  - Может, и найдется.
  Дункан медлит, проверяя с привычным тщанием, насколько ему больно. - Чувствую, как грудина скребет по стали с каждым вздохом. Чертовски уверен, мне должно быть больно.
  - Ага.
  - Но скорее это холод. Помню - смотрел в кубике твои Приключения - как холоден меч, когда вонзается в грудь. Но тут другое. Словно он сам сделан из холода.
  - Сделан из холода? Хм. Полагаю, это вполне верно.
  Он садится в снег рядом с Дунканом. - Понимаешь, что происходит? Что это за место и что ты здесь делаешь?
  Дункан хмуро смотрит на эфес черного меча. Ощущая биение рассеченного сердца о металл. - Ну, вполне уверен, это не Канзас.
  - Я забыл упомянуть, как устал от этой чертовой шутки?
  - Так сам не произноси ее слишком часто. - Дункан пожимает плечами. - Подозреваю, это некий вид шаманского сонного транса или путешествия. Хотя я ведь не смогу путешествовать, пока кто-нибудь не вынет меч из груди.
  - В том вся идея.
  - Что это за меч?
  - Метафора.
  - Уже сообразил. Метафора чего?
  - Другого меча.
  - О, да ладно.
  - Эй, я ведь не выдумал это говно. Что есть, то есть. Само. Как и всё иное.
  - Тот второй меч, - говорит Дункан терпеливо, - тоже метафора?
  - Раз спросил... да.
  - Метафора чего?
  Кейн говорит: - Меня.
  - Прости?
  - Не знаю за что.
  - Нет, я... я о том, что меч - метафора тебя?
  - Иногда наоборот.
  - Ты ведь понимаешь, на каком языке говорить. Верно?
  - Ты поразишься, если узнаешь, что я еще понимаю.
  - Видишь? Снова. Пользуешься словами, но не придаешь им достаточно специфического смысла. Значения. Сколько раз я должен твердить? Что есть слова, если они оторваны от значений?
  Кейн пожимает плечами. - Музыка.
  Дункан открывает рот для язвительного ответа, но закрывает. - Вот эту шутку стоит запомнить.
  - Ты сам сказал: мы уже вели этот разговор. И ты, и я. - Он подтягивает ноги к груди, обнимает колени руками. - Мой отец сказал как-то, что метафора достаточно могущественная делает себя истиной.
  Дункан кивает: - Помню. Ты спросил о слепом боге, когда был арестован социальной полицией. А потом арестовали меня.
  - После ареста... ну, скажем так, случилось много дряни. Больше, чем я могу рассказать. Случившееся открыло мне многое насчет слепого бога и самого себя, и некоторое время я верил, будто разгреб дерьмо. И многое понял. Кто я, и как работает вселенная. В чем смысл всего. Типа. Не только мой. Шенны. Веры.
  - Как Вера? В порядке? Удалось вырвать ее у Эвери Шенкс?
  - Ты знаешь о Вере и Шенкс?
  - Это прошло в сети, когда тебя взяли. Она в порядке?
  - Почти. Смерть Шенны ее сильно ранила, а что было потом - ранило еще сильнее. Но она многое взяла от матери. Никто не понимал, как сильна Шенна. Даже я.
  - А Тан'элКот? Чудесный разум, отличный оппонент в дискуссиях. Всё сидит в Кунсткамере?
  - Он мертв.
  Тупой холодящий шок пронзает его, вялый и низкий, будто всплеск в луже слизи. Шенна и Тан'элКот? Сразу? Он старается вообразить, чем это стоило ему - но замечает жестокую улыбку, с которой Кейн отвернулся к краю утеса - и новое потрясение охватывает его, еще чернее и холоднее.
  - Это ты, - произносит он медленно. - Ты убил его.
  - Тот метафорический меч, о котором мы говорим? Я разрубил его пополам, потом вонзил в лицо.
  - Хэри, мне так...
  Кейн обращает на него черный, блестящий взор, и слова замерзают в горле. - Хэри тоже умер. После Шенны. Перед Тан'элКотом. И, прежде чем спросишь - да. Я и его убил.
  - Да. Кейн, значит. Понимаю.
  - Куда тебе.
  Дункан поднимает руку и касается клинка, торчащего из груди. Даже не острый. - Ты убил Тан'элКота им? Да?
  - Метафорически.
  - Ты сказал, Шенна...
  - Да. Тем же клинком. Тем же, которым меня искалечил Берн.
  - Косаллом?
  - Косалл был конкретным мечом. Да. Но это детали. Важна лишь метафора.
  - Которая есть ты.
  - Верно. Слушай, здесь будут вершиться странные дела.
  - Сказал человек, проткнувший мне грудь тяжкой сталью и усевшийся рядом для дружеской беседы.
  - Угу, ага. Еще страннее. Слушай, ты помнишь, что встречал меня раньше? Не Хэри, даже не Кейна? Меня. В таком возрасте. Со шрамами. Лет сорок назад.
  Дункан хмурится. - Не то чтобы. Не дашь намек более точный?
  - В день смерти мамы.
  Это ранит его сильнее, чем мог бы меч, даже вовсе не метафорический. Боль сильнее, чем он может вспомнить за всю жизнь. Глаза смыкаются. - Нет. Я не... мало что помню о том дне.
  - Окей. Вот в чем штука: я помню, как встретил себя. В клинике для рабочих. Какой-то старикан сел рядом и заговорил - и он был тот же, как я сейчас. Или казался таким, как я. И мой отец чуть не подрался с ним на кулаках.
  - На кулаках? С Кейном?!
  - То был не лучший его день.
  - Боюсь представить, что было бы с тобой, потеряй ты нас обоих в один день.
  - Это еще может случиться.
  Дункан замолкает.
  - Вот что я имею в виду, говоря о странном. Сюда начнут приходить люди. Некоторые могут показаться знакомыми, вот как я похож на твоего сына. Они будут не те, кем кажутся. Некоторые нам не друзья. Не важно, что они скажут или сделают, не давай никому вытянуть этот меч. Лады?
  - Как мне их остановить?
  - Говори "нет".
  - "Нет"? Просто "нет?"
  - Здесь это магическое слово.
  - А я думал, "пожалуйста".
  - Это волшебное слово. Суть в том, что меч не выйдет, пока ты не решишь, что можно.
  - Экскалибур в камне...
  - Вроде того. Экскалибур - еще одна метафора Меча.
  - Ты произнес это с заглавной М.
  - Ага. И Дюрандаль. И Меч Черного Металла. Соважен. Кусанаги-но-Цуруги. Дирнвин. Буреносец. Могу продолжать. Чертовски длинный список. [3]
  - Ну, я раздавлен: быть пронзенным им - такая честь.
  - Это не шутки, чтоб тебя, Дункан. Сделанное этим мечом абсолютно. Понял? Сам Бог не может изменить малейшей трахнутой детали.
  Имена из легенд пробудили в Дункане антрополога. - Верно ли обратное? Пока меч остается здесь, дела можно изменить?
  - Частично. - Кейн опускает голову, словно вздохи его тяжелее цепи на шее. - Сложно.
  - Окей.
  - Слушай, тебе нужно понять, что на кону.
  - Конец всего мира - не совсем то?
  - Мир исчез довольно давно. Мы здесь заняты чем? Думаем, что будет после. Навеки после, или почти. Да чтоб меня... и его, и всё.
  - Долгая будет история.
  - Не так уж. Только не всегда имеющая смысл. Ну, смысл, к которому мы привыкли.
  - Ты сказал что-то вроде, "причины не породят следствий, пока не окажутся отмененными".
  - Ага. Я могу тебе кое-что показать. По большей части это будет с участием тех, что похожи на меня. Пойми, они не я. Пока не я. И они не твой сын. Кто-то может оказаться мной или тобой после извлечения Меча. Ясно? Но заранее сказать невозможно.
  - Ха. - Дункан кладет руки за голову, сплетая пальцы; взор устремлен в синее небо. - Похоже, это все же будет одной из моих чертовых саг о культурных героях.
  - Может. Закрой глаза.
  Он слушается, и тогда...
  
  
  Конец Начала:
  Мистер До-Скорого
  
  
   "Он так упорно сопротивляется попыткам конвенционального анализа. Иногда я гадаю, не является одной из причин врожденное почтение землян к Аристотелю, творцу эстетики. Данный в "Поэтике" анализ нарративной структуры бесценен для понимания элементов драмы; и, поскольку мы, человеческие существа, прежде всего ценим сказание о самих себе, мы хватаем стилус Аристотеля, дабы набросать понимание Кейна.
  Аристотелевская драма начинается с постижения, что мир пришел в беспорядок; структура драмы состоит в извлечении порядка из хаоса. В трагедии порядок восстанавливается через разрушение; в комедии порядок возвращен посредством брака или воссоединения. Фундаментом этих концепций служит идея беспорядка как неправильного состояния. Порядок не создается, но восстанавливается.
  Думаю, потому мы и спотыкаемся пред ликом Кейна.
  Ни один принцип не может поймать его целиком; как любит повторять он сам, все правила суть правила большого пальца. Но это же не оправдывает отказ от попыток. У меня есть важный резон размышлять над мифометафорическим значением Кейна: как могут припомнить зрители, я не только был сокрушен его рукой, но в известном смысле им и воссоздан.
  Жизнь Кейна не имеет ничего общего с восстановлением порядка. С каким бы то ни было восстановлением. Он не видит вокруг ничего достойного.
  Для Кейна порядок есть иллюзия: пленка рациональности, созданная нами для маскировки случайной и бесцельной жестокости мироздания. Его история ведет от одного хаоса к другому. И это лишь касательно связано с титулом Принца Хаоса, придуманного для него Церковью Возлюбленных Детей Анханы. Его сделали удобным сатаной при мне, Иегове.
  Более правильно будет видеть в нем выражение природного закона: ваши мыслители нарекли это Вторым правилом термодинамики. Но и этот взгляд слишком неполон и может вести в заблуждение: нет ничего случайного или беспорядочного в его поступках. Совсем наоборот: так называемый порядок он разрушает, если тот причиняет боль и сулит угрозу тем, кого Кейн любит.
  Он не ищет безопасности: для него безопасность иллюзорна в лучшем случае, сама ее концепция есть опасное заблуждение. Он ищет лишь хаоса более приемлемого.
  Вот в чем, верю я, корни его силы.
  Концепция обратного пути ограничивает большинство живых созданий. Мы боимся сделать то, чего нельзя будет отменить - разрушить удобный порядок - ибо сделать так означает самому впустить в двери хаос. Но раз для Кейна нет безопасности и нет порядка, он ничего не страшится. Он делает неотменяемое без колебаний, потому что для него всё - неотменяемое.
  Кейн, возможно, стал величайшим живым мастером абсолюта на Земле".
  
  Ремсл. Тан'элКот (прежде Ма'элКот, первый Император Анханы и Патриарх Элкотанской церкви). Интервью, записанное с Джедом Клирлейком для (так никогда и не вышедшей в эфир) церемонии седьмой годовщины "Ради любви к Пеллес Рил".
  
   "Иисус, да заткнись, а? Знал бы, что придется слушать твой треп весь остаток своей поганой жизни, позволил бы себя убить".
  
  Кейн, "Клинок Тишалла"
  
  
  Он сказал "до скорого" только лошадиной ведьме.
  Выехал тем трескучим от мороза утром на Кариллоне. Ветер качал стволы деревьев, было как-то мутно от предчувствия снега. Он не потрудился туго стянуть ремнем серапе, накинув на поникшие плечи; юный жеребец исходил теплом, мчась вверх по склону. Через час от деревни он нашел ведьмин табун на зубчатом гребне холма: лошадей дюжины разных пород, щипавших травку среди валунов и камней.
  Табун расступился перед ним, словно вода. Они его запомнили. Это было хорошо.
  Ведьмин табун не любил людей, как свойственно иным диким лошадям. Ведьмины лошади были одичавшими. Беглецы, спасенные, вызволенные из беды - в шрамах от кнута, от шпор и с шрамами на мозгах, клейменые сверху донизу всеми видами увечий, на которые способны двуногие. Вроде него самого.
  Лошади не забывают никогда. Не умеют. Снова сходство.
  И она такая же.
  Кариллон фыркнул, когда он соскользнул со спины жеребца, стараясь двигаться гладко и неспешно. Лошадиная ведьма вечно дразнила его, говоря, что он дурной как кот. Много времени понадобилось, чтобы понять: она не дразнилась. И говорила не о домашнем котике.
  Кариллон дернул за серапе и потряс головой, невпопад шевеля ушами. В конце года он был при полном параде, оброс шерсткой; жалкая нужда людей искать искусственный наряд для защиты от холода заставляла его лишь зычно пускать ветры. Человек порылся в карманах, выудив орехи и сушеные фрукты, и принялся скармливать их один за другим, неторопливо; серый в яблоках столь же степенно поедал их.
  Одежда - это смешно. Но еда - это серьезно, а сладости - это хреновски важно.
  - Давай, иди ищи девчонку. Будь счастлив, - сказал он жеребцу, шутливо мотнув головой. - Какая-нибудь поблизости явно согласится.
  Кариллон толкнул его на прощание в плечо и потрусил, держа курс на высокую гладкую кобылу с одним глазом и ожогами на шее. Жеребец был вполне разумен и подходил со зрячей стороны.
  Человек стоял и следил, как юный самец выплясывает фигуры куртуазного соблазнения. Невольно вспоминая, как надежно были укреплены стойла конюшен в особняке Веры в Харракхе. Если бы Кариллон не вырвался вместе с Ястребинкой и Фантомом, мог бы расти в одиночном заключении. Так и не узнать повадок табуна. Ничего не знал бы, только что велик и силен и наделен членом толщиной в заборный дрын; и что конюший Кайласси иногда позволяет ему отодрать кобылу или сразу двух за день.
  Что ж, Кайласси давно помер, а Кариллон стал соблазнителем не хуже элегантного Казановы; кобыла повернулась задом, угрожая копытом, но в глазу горел огонек и шея призывно изогнулась, и Кариллон вежливо отступил... тут же пустившись следом.
  Человек покачал головой. - Мне бы стать таким учтивым с женщинами.
  Лошадиная ведьма стояла сверху, на склоне.
  Была она в походной одежде, кожаной безрукавке и длинной рубахе, всё такого цвета, будто варилось в древнем пне; жилистые руки голы, жесткие ступни оттенка мореного дуба.
  Она никогда не замечала погоды.
  На шаг позади был косматый каштановый пони. Положив копыто задней ноги на колено, ведьма орудовала кривым, пепельно-серым ножом. Дикие волосы, пронизанные рыжиной, будто лучами солнца, плыли над опущенным лицом и сходились на шее, и там блестел первый шрам от кнута, словно старая слоновая кость, украшение воротника.
  В груди заерзало что-то темное, но он запретил себя думать о значении этого знака. Уж давно стал хорош в таких запретах.
  Он приехал, обдумав, что скажет ей: о сложных отношениях с Богом и Черных Ножах, и призраках, скачущих на его спине уже двадцать пять лет. Ожидал долгих разговоров. Недели с ней, странствия вместе с табуном среди гор и высоких равнин, одиноких деревушек и рынков Владений Харракхи не могли подготовить ее к пониманию, сколь сложной и опасной вскоре станет его жизнь. Дерьмо, он сам был не готов.
  Но чем ближе он подходил, тем меньше оставалось слов. И, наконец, он смог выдавить лишь: - Ты пропала.
  Женщина не оглянулась. Он не мог ее удивить: она знала всё, что знал табун.
  - Как и ты. - Размытый промельк руки, нож сменился напильником. Она чистила копыто от грязи и гнили.
  - Может, объяснишь?
  - Я ощутила, как ты ушел ночью. - Она не поднимала глаз. - Как получается, что ты говоришь со мной, если уже сбежал?
  С неба уже падали, кружились снежинки цвета стали.
  - Ничего такого.
  - И хорошо.
  - Нет, - сказал он. - Я не бросаю тебя.
  - Хорошо.
  - Просто... ты знаешь о боге. Ма'элКоте. О Доме. Да ладно. Это был сон. - Он сменил ногу. - Один из Его снов. Или еще кого-то.
  - Чего ему нужно?
  - Это был Орбек. Он в беде. Или скоро будет.
  - Теперь об Орбеке заботится бог.
  - Ни хрена подобного. - Он потуже натянул серапе. Тело охватила дрожь. - Он просто... знаешь ли... наживка.
  Он дернул плечом, пытаясь разжать челюсти. - Заложник.
  Она продолжала работать.
  - Может, ты никогда не слышала о роде Черных Ножей. О том, что я сделал.
  - Так в этом дело?
  - Чертовски уверен. Именно. - Он сглотнул, но бритвенно-острый кастет никуда не делся из живота. - В том, что я сделал. И чего не сделал.
  - И ты идешь туда.
  - Когда Бог призывает, Его Глас становится чертовски громким.
  - Ты уверен, что это он?
  Он простер руки. - Есть иной бог, что тянет меня за цепь?
  - Я просто спрашиваю.
  Холодная дрожь прошла по ногам. До ужаса мерзко: словно призраки лижут яйца. Прожорливые призраки.
  - Не важно. - Прозвучало не вполне убедительно, и он повторил. - Не важно. Я должен.
  - Не оспариваю.
  На некоторое время слышался лишь скрип напильника и нетерпеливое фырканье сердитого пони.
  Он вгляделся в ветер. - За мной там остался должок.
  Он ощущал долг, гнилой и расшатанный, словно тот кулак с бритвенным кастетом в брюхе принадлежал трупу, сбежавшему с виселицы.
  - Не только Орбек. Незаконченное дело.
  - Дело.
  Пустое эхо, будто собственный голос вернулся к нему с дальнего конца пустынного ущелья.
  - Дом, может, и не Призывает меня. - Он обхватил себя руками. - Может, Он решил, будто оказывает услугу. Если Черные Ножи поднимутся снова...
  Холодный скрип напильника.
  - Я не могу позволить этому случиться. Не могу. Ни с Орбеком. Ни с кем другим.
  - Выбор еще остается.
  Его взгляд перешел с ветра на камни; потом он позволил рукам опуститься и поглядел н ладони. - Ага.
  - И?
  - И я сделал выбор уже давно.
  Ее шея чуть изогнулась, лицо стало еще ближе к копыту. Она начала скрести заднюю часть. Молчание заставляло мужчину ощущать себя лжецом.
  Вскоре он сказал: - Это... сложно.
  Ответный голос донесся из густой шевелюры. - Как всё с тобой.
  - М-да.
  - Отчаянную жизнь ведет тот, кого возлюбил бог.
  Он заинтересовался чем-то в снежной дали.
  - Зависит от бога.
  - Неужели?
  - Христос! Надеюсь.
  Взгляд его скользнул по зубьям утесов на склоне горы к уродливой, будто тупая вилка, вершине. Снег потемнел с прошлой зимы. Название горы ему не было известно. Как и названия других гор и перевалов. Иди долин за ними. Почему-то рядом с ней названия ускользали прочь. Названия - лишь слова, приделанные людьми к вещам.
  Он не знал и ее имени. Она сказала, что никогда не имела имени. И не пользовалась его именем. Ни одним. Он как-то спросил. Она лишь пожала плечами.
  Вообще редко когда разговаривала.
  Постепенно он догадался. Не сразу. В некоторых делах он медлителен. Лошади не имеют дела с абстракциями. Не имеют нужды. Она знала его. Он знал ее. Имена - маски. Мешают в пути.
  Как все его имена. Накопившиеся за годы.
  Иногда она пользовалась кличками, обычно чтобы пристыдить его глупые выходки. Он к ним частенько прибегал: привычка к позерству, заложенная актерской карьерой. Иногда она звала его крутым парнем, иногда волчьим королем. Но чаще всего тупой задницей. Он не обижался. Обычно это было за дело.
  Когда он совсем ее выбешивал, она звала его убийцей. Он ни разу не сказал, что так звал его отец. В другой жизни. В иной вселенной.
  Он всмотрелся в изгиб шеи, разделивший надвое медовый поток волос, и тело вновь дрогнуло, будто порвалась натянутая струна. Но он не позволил себе ее коснуться.
  - Итак, - сказал он небрежно, - куда ты направишься?
  Ближнее плечо чуть поднялось, словно шевельнулся нож: движение, как-то указавшее сразу на табун, на горы и небо. И на него. - Зима близко.
  Вот почему ей не приходилось много говорить. Не нужно было.
  - Ага. - Он вгляделся в стальные завихрения. Ветер посвежел, снежинки жгли глаза. - А я в другую сторону.
  Она еще несколько раз поскребла копыто и отпустила пони. Вытянула руки, и животное подало второе копыто. - Вопрос в конце света.
  - Может быть. - Он посмотрел на руки. - Орбек, похоже, решил, что терять ему нечего.
  - Он слишком молод.
  - Ага.
  - Мир не пропадет, ты же знаешь. Он меняется. Хотя не к лучшему. Свет не погаснет.
  - Без Завета... слушай, Деомахия не совсем кончилась. Знаешь? Всё, что сумел Джанто - сварганить перемирие на полтысячи лет.
  - Как думаешь, что ты сможешь с этим сделать? Хоть с чем-то. С Орбеком.
  - Иногда жизнь преподносит сюрпризы.
  - Ты ненавидишь сюрпризы. - Она не смотрела на него. - Куда?
  - За горы к северу от Тернового Ущелья. В Бодекен. Ныне это оплот хриллианцев, они назвали его Бранным Полем.
  Он скорее ощутил ее кивок, нежели увидел. - Ты так и не сказал, зачем здесь.
  Он кивнул в сторону гор. - Табун пройдет Харракху по пути вниз. Я надеялся, что ты сможешь остановиться в имении Веры и передашь привет... До скорого свиданья...
  Пони вырвал копыто и скакнул в сторону. Копытный нож лязгнул о камень в паре футов за спиной мужчины. Чудом не попав в ногу.
  Почти чудом.
  Так он понял, что еще ей не безразличен. Она не промахивалась случайно.
  И она уходила, почти не сгибая коленей, обняв себя руками, будто всё же продрогла.
  - Эй, - сказал он, идя следом. - Эй, ладно, не...
  - Как тебя назвать сегодня? Не тупой задницей. - Голос был холоднее льда на ветру. - Задницы на что-то годятся.
  - Эй, чтоб тебя. Стой. - Намек: она любила выполнять приказы не больше, чем он сам. - Думаешь, мне легко?
  - Ты любишь говорить "до скорого", убийца. Вот кто ты.
  Он обиженно замер. Но не попытался уязвить в ответ. Самые злые слова скатились бы с нее по склону горы. - Ну не навсегда же.
  Склоненная голова повисла над скрещенными руками. - Всё навсегда, пока не окажется иначе.
  Он подумал над этим секунду. Потом еще и еще.
  - Вот этого ты хочешь? - буркнула она, глядя на пустынные осыпи и папоротники внизу. - Всего лишь хочешь, чтобы я... была достаточно человеком, чтобы...
  - Нет, - бросил он. - Нет, да ладно. Вовсе не...
  - Или хочешь, чтобы я была глупой зверушкой, как твоя мертвая Речная сучка? Чтобы сказала "не ходи"? "Выбирай, я или он"? Точнее, Я или Он?
  Она словно уколола его булавкой. Лошадиного размера. Ибо он не был уверен, кто прав. И Христос, она умела ранить.
  Женщина подняла голову. - Ты заставишь меня выбирать между тобой и табуном?
  - Это, - сказал он весомо, радуясь, что возвращается на твердую почву, - глупый вопрос.
  - Да. Верно.
  Он понял, что улыбается.
  - Но боль осталась, - продолжила она. - Мне все еще страшно.
  - Поговори со мной. - Черная боль в груди заставила его раскрыть ладони. - Скажи, чем я могу помочь тебе.
  Ее плечи чуть поднялись. - Забери меня с собой.
  Он хихикнул. - Да, точно.
   Через пару секунд он заметил, что она не смеется; а потом ему самому стало не до веселья. - Ни хрена подобного.
  Она смотрели вниз. Он проследил, куда. Кариллон тоже не особенно преуспел с покрытой шрамами кобылой. - Я же рассказывал, какое дерьмо собирается вокруг Кейна. Ну, ты же помнишь войну в графстве Фелтейн.
  - Лучше, чем хотела бы.
  - Эта будет еще хуже. Треклятые рыцари Хрила... ты хоть слышала о рыцарях Хрила? На пути не попадались?
  Она отвернулась к железному небу. Солнечные пряди в волосах покрывались снегом.
  - Не просто парни в латах. Их парни в латах - бойцы Хрила - лучшие солдаты планеты, но и они сосунки перед своими рыцарями, жрецами липканского бога поединков... Дерьмо, из актеров лишь трое играли рыцарей Хрила. Одним был Реймонд Стори, изображавший Джуббара Текканала. Они прозвали его Дьявольским Рыцарем. Мы звали Молотом Дал"каннита. Слышала о таком? Он - человек, убивший Ша-Риккинтайр. Потребовалось три дня. Битва без остановок. Против дракона. Он победил. Один. Ты слушаешь?
  - Актиры. - Голос звучал утомленно.
  - Ты не поняла. Я не могу биться с этими ребятами. Никто не может.
  - Их нельзя убить?
  - Ну... можно. Но только не в бою. - Он махнул рукой, разгоняя снег. - Не в этом суть.
  - Знаю.
  - Я не смогу тебя защитить...
  - И здесь не можешь.
  Он подавил гнев. - Не желаю смотреть, как ты умираешь.
  Она взирала на заснеженный пик далеких гор. - Я умираю каждый день.
  - Это мы уже обсудили.
  - И не тебе решать, чего я хочу.
  Христос, он ненавидел, когда люди заводили эту хрень. - Прошу, ради всего дрянного, скажи. Ты не стала кейнисткой?
  - Зависит. Хочешь получить порку?
  Он не сумел выдавить даже вежливого смешка. Лишь сдался боли в груди. Полностью.
  Рука вылетела из-под серапе и легла на напряженные мышцы плеча; она развернулась испуганной кобылицей - полсекунды он искренне ожидал, что его высекут ремнем - а они прижалась к груди, утонув лицом в плече рядом с шеей, и щеки ее были ледяными, мокрыми, словно она стояла не под снегом, а под дождем. Тут он и понял, или решил, что понял, почему она не давала увидеть свое лицо.
  Что-то сломалось внутри него.
  Он крепко укутал ее своим серапе, обнял, прижался лицом к взъерошенным волосам, ощущая запах лошадей и осин и льда и ветра и высоких гор.
  Она дрожала.
  - Всё хорошо, - прошептал он на ухо. Слова готовы были изглодать его живьем, но промолчать значило умереть на месте. - Идем со мной.
  Ее дрожь стала судорогой, а потом громкий вздох наполнил легкие и снова опустошил. - Нет. Спасибо.
  - Что?
  - Ненавижу города.
  - Ну знаешь, чтоб меня...
  Она подняла голову настолько, чтобы сквозь завесу волос он смог различить злую усмешку. - Девушки любят уговоры. Тупая задница.
  Он промолчал. Не хотел, чтобы дурацкая молотьба в черепе завладела и языком. Дрожь вернулась, она прижалась крепче, но теперь он понял, отчего она дрожала. - Ты... - Она едва выплевывала слова. - Ты так легко...
  Он выдавил, наконец, и собственный смешок. - А ты, - сказал на ухо, - гнилое существо.
  - Я лошадиная ведьма.
  - Помню.
  - Тогда зачем заставил напомнить?
  - Ага, - сказал он с улыбкой капитуляции. - Да, точно, я задница.
  - Просто помни, - пробормотала она в шею, - помни, крутой парень, что моложе ты не становишься...
  Улыбка расцвела на его губах, будто цветок. Первый раз она сказала так... где они были, и во что она была одета, и во что она завлекла его столь же короткими речами... он почти спросил, помнит ли она, но не стал.
  Она не забывала. Ничего и никогда.
  - Утром я почти ушел. - Он оторвался от женских волос. Любимая ее кобыла, с элегантным "чепчиком" вокруг ушей, тянула колючую траву из трещины среди камней. Негодующее, но вместе с тем игривое ржание донеслось снизу, а затем фырканье и топот. Кто там баловался, было не понять из-за снега. Но громче всяких копыт стучало ее сердце напротив его груди. - Я был намерен. Знаешь, просто уйти. Понял, что если ты смылась, то не без причины.
  Она лишь стиснула его сильнее.
  - Но... - Он покачал головой, устало вздохнув. - Я не смог, и всё. Не смог уйти, не увидев тебя. Не взглянув в глаза.
  Она хихикнула у плеча. - В который первым?
  Он сжал ладонью ее подбородок и поднял голову и погладил влажные волосы, закрывая ими морщины, выведенные на запавших щеках солнцем, вольными просторами и болью, и поцеловал бледный шрам в уголке рта, а она взглянула сначала одним правым глазом, как делала часто - тем, что сверкал теплом и жизнью, карий как у голубки - а потом левым, ведовским глазом, серо-голубым, словно мертвый зимний лед. Она как будто желала убедиться, что видит одного человека обеими глазами. Он сказал: - В каждый. Сразу в оба. Мне все равно. Как всегда. В тебе нет ничего, что я не ... - но руки ее уже сползли, одна на затылок, а вторая южнее, к выпуклости ягодиц, и она потянула его к себе и слилась губами, и тело всё сказало без слов.
  И на время горы стали им постелью, а небо одеялом, а снег словно пропал.
  Но лишь на время: табуну ведьмы нужно было зимовать в низинах, к югу и западу, и она была самой собой; и надвигались нелады на севере и востоке, и он был самим собой.
  Она поскакала. Он пошел.
  Он оглянулся, но лишь сердцем. Ведь он шел в Бодекен, и там будут Черные Ножи, и он не может привести с собой никого.
  Всё навсегда, пока не окажется иначе.
  
  
  Ныне во Всегда 3:
  Сложности
  
   "Эта хренотень хоть когда-нибудь прекращается?"
  
  Джонатан Кулак, "История войны в графстве Фелтейн", добавления
  
  
  - Еще со мной?
  Дункан открывает глаза. - Кажется вполне понятным, хотя идет обрывками.
  - Хорошо. Это хорошо. - На миг Кейн почти улыбается. Почти. - Это же... ну, это те, которые я хочу увидеть сбывшимися. Те, что, надеюсь, будут. В конечном итоге.
  - Так ради этой женщины, "лошадиной ведьмы", ты так, э... видишь?
  - Почти.
  Дункан вспоминает, каково это: любить ту, что еще не умерла. - Кажется, она милая.
  - Спасибо.
  Ее голос заставляет его дернуться, только сейчас он понял, что уже не наедине с Кейном. - Ах. Гм, привет.
  - Привет.
  Она сидит на земле с другой стороны, чем Кейн, ноги сложены, руки свободны - точно как в видении. Та же безрукавка. Та же рубаха коновала. Те же волосы.
  Те же глаза.
  Кейн говорит: - Рад, что ты здесь.
  Посланная ему над мечом улыбка говорит лучше слов.
  - Помнишь всё, что мне нужно знать?
  Она пожимает плечами: - Помню, что бывает, если я не являюсь.
  - И что?
  - И я здесь.
  С некоей хмурой гримасой Дункан понимает, что сидит она не на снегу, на котором лежит он - она на травке, тощей и вялой, но явно живой. Крокусы пробились сквозь снег вокруг нее, она срывает их и вставляет в волосы.
  Он говорит: - Ты наделена властью.
  - Как и все.
  Он размышляет, и пока размышляет, цветы в волосах сжимают его сердце будто кулаком; в следующий миг он понимает. Девия любила его экспедиции в Поднебесье больше него самого - и всегда любила носить цветы в волосах. На Земле цветы были неприлично дорогой роскошью. - Ты нынешняя любовница моего сына... э, Кейна?
  - Ты о нем? - говорит она, посылая улыбку над мечом. - Не только нынешняя.
  - Не только? - Он замечает гримасу на лице Кейна. - Не начинай. Сложное дело, да?
  - Даже не могу начать.
  - А эта, э... речная сучка?
  - Так она зовет Шенну, когда пытается обозлить меня.
  - Работает же, - серьезно произносит ведьма. - Он не любит напоминаний, что она вовсе не милашка.
  - Не милашка? - Он глядит на Кейна. - Ты же сказал, умерла...
  - Она может оказаться среди персон, что явятся сюда. Если так, помни: это не Шенна. Она - аспект Шамбарайи и элкотанская богиня вольной природы, и она не на моей стороне. Ни чуточки.
  - А Вера...
  - Тоже кто-то иная. Но она на моей стороне. Обычно. Слушай, забудь о них. Дело не в них.
  Дункан протирает глаза. - И как прикажешь понять, что важно, а что нет?
  - Он скажет, - вмешивается лошадиная ведьма. - Это он любит.
  - Ты мало чем помогла.
  Дункан зажмуривается и осознанно решает забыть о своих вопросах, ведь здесь важно лишь то, что желает ему показать Кейн. - А тот Орбек, о котором ты - то есть он - говорит? Он друг?
  - Более чем. Он брат, которого у меня никогда не было.
  - Словно брат, ведь брата не было.
  - Я не так сказал. - Он пренебрежительно машет рукой. - Увидишь. Он огриллон.
  - Как Черные Ножи?
  - Более чем.
  - Погоди... - Недоумение поднимает голову Дункана. - Брат, спасать которого ты шел в Бодекен - и пришел сюда, чтобы его спасти - он Черный Нож?
  - Ага. Я назвал бы это иронией, если бы, знаешь, тут была ирония.
  - Ты вернулся туда, где лично истребил народ Черных Ножей, ради спасения брата, который тоже Черный Нож? Как это тут нет иронии?
  - Потому что я иду не спасать его.
  - Что случилось?
  Кейн пожимает плечами. - Постепенно мы с тобой это поймем; но сперва мне нужно показать другое дерьмо.
  Лошадиная ведьма произносит: - Я же говорила.
  
  
  Конец Начала 2:
  Драная Сука Богов
  
   "Проблема счастливых концов в том, что ничто по-настоящему не кончается".
  
  Ремсл. Тан'элКот (прежде Ма'элКот, первый Император Анханы и Патриарх Элкотанской церкви),
  "Клинок Тишалла"
  
  
  Посольство Монастырей на острове в Старом городе, сердце Анханы - один выстрел из лука (с гаком) от самого дворца Колхари - считалось необычайно опасным местом службы со дней Хуланской Орды. Там стало еще опаснее после того, как монастырский убийца сумел устранить принца-регента Тоа-Фелатона. Монастырям удавалось поддерживать шаткий нейтралитет во время Первой и Второй войн за Наследие, но действия нескольких братьев-отступников во время нападения артан, так называемой Бойни в день Успения, убедили соперничавшие силы, что Монастыри стали прихвостнями Империи - даже помощниками Глаз Божьих, собирающими для них информацию и выполняющими тайные поручения.
  Что сделало посольство особо лакомой целью как для соперников Анханы, как и для врагов Монастырей; народ подозревал, что посол при Дворе Бесконечности, теоретически подвластный приказам Совета Братьев, стал независимым авторитетом с практически неограниченным правом руководить операциями монахов по всему континенту; и что делает он это ради верного служения интересам Империи.
  В отличие от большинства ходячих слухов, этот оказался вполне корректным.
  Потому-то посольство Монастырей в Анхане стало одной из наиболее укрепленных структур вселенной, оно обладало не только ошеломляющим набором артанского вооружения, устройств для наблюдения и обороны, которые нашли рядом с трупами пришельцев и восстановили, но также обширной и продуманной системой защиты от магии и тавматургического шпионажа. Весьма важной частью этих мер стали патрули Бродячих Братьев - монахов, отлично обученных делу выявления лазутчиков. Они день и ночь обходили территорию посольства, каждый зал, коридор и каждую комнату.
   Эта система обороны была столь эффективной, что, когда дозор Бродячих завернул за угол коридора верхнего этажа и узрел парочку своих - одного на полу, связанного и с кляпом, явно без сознания, вторую стоящую со связанными руками, живым щитом для некоего мужчины средних лет, который укрылся за ней, рукой прижимая матово-черный нож к шее, а второй рукой направив на патрульных столь же матово-черный и весьма солидный автомат... они не сразу смогли понять, что видят, и несколько секунд тупо стояли на месте, вместо того чтобы поднять тревогу. Еще секунду они потеряли, выхватывая оружие и расходясь к стенам коридора, чтобы очередь незнакомца не накрыла обоих сразу.
  Краткий промежуток позволил мужчине средних лет сказать:
  - Я Гражданин Человечества и Слуга Будущего Человеческой Расы. Не нарушил ни клятв, ни законов. Я прошу Убежища; по праву и обычаю, Убежище да будет мне даровано.
  Бродячие Братья обменялись хмурыми взглядами, а потом одновременно послали их мужчине средних лет. Один ответил: - Дабы получить Убежище, вы должны назвать свое имя и аббатство.
  - Эй, давай сразу к концу заученного урока, - сказал мужчина средних лет. - Я всего лишь хотел, чтобы вы помедлили и подумали, прежде чем делать глупости. Мне нужно видеть Райте. Ему нужно видеть меня. Приватно. Я мог бы пройти и сам, но вы улучшили защиту, и мне не хочется никого убивать.
  Бродячие Братья подняли оружие. - Не верю, что Посол при Дворе Бесконечности принимает всех желающих среди полуночи.
  Мужчина средних лет прищурился, рассматривая оружие братьев - посохи из дерева с наложением драгоценных металлов, мерцающие Силой - и пожал плечами. - Вы, ребята, не из числа Возлюбленных Детей.
  - И каким образом вас может коснуться наша вера?
  - Никаким. Найдите Райте, прежде чем я начну убивать.
  Младший из монахов крепче сжал и оглядел оружие. - У вас не будет возможности...
  - Дитя. Серьезно? В твоих руках чудесный образец. Как раз такой, какие я отобрал у этих двоих. Этими я тоже хорошо владею. Но то, что наставлено на вас - совсем другое. - Мужчина средних лет склонил голову влево. На сантиметр. - Как думаете, что это?
  Братья снова обменялись взглядами.
  - Если мне придется шевельнуть пальцем, польется кровь. Ты, иди разбуди Райте. Скажи, что Хэри желает его видеть. И он пойдет с тобой.
  - Хэри? - Он нахмурился, словно подозревал, что его разыгрывают. - Из какого аббатства? Из какой страны?
  - Хэри из аббатства Делай-Что-Сказано в стране Поменьше-Разевай-Рот. - Он нацелил автомат на другого. - А ты окажи милость собратьям, никому не дай забрести сюда. Я позабочусь об этих двоих. Расстанемся друзьями, ха?
  Снова переглядывание. Первый сказал: - Что, если он говорит правду?
  Второй покачал головой. - Никак не узнать.
  - Да можно узнать, - сказал мужчина с бесконечным терпением. - Скажи Райте, что я здесь. Пусть решает, стоит ли нам поболтать или меня нужно убить.
   - Уже решил.
  Голос был тихим, почти вежливым и совершенно уверенным в смысле слов; он раздался из пустоты за левым плечом мужчины средних лет. Тот дернулся, успокоился, но сказал сквозь зубы: - Когда-нибудь из-за такого дерьма я начну палить.
  - Надеюсь, ты в порядке.
  - Ты знал, что я приеду.
  - Моя политика - надейся на лучшее и готовься к худшему, - отозвался тихий голос. - Потому я никогда не удивляюсь, видя тебя.
  - Ага, угу. Смешно. Райте, времени у нас немного.
  - У нас?
  - У всех. У мира.
  - Звучит как-то слишком знакомо.
  - Одолжение небольшое. Потом я испарюсь. Вероятно, навсегда.
  Тишина.
  Затем: - Должно быть, неотложная причина побудила тебя искать моей помощи, не прибегая к... более приятным вариантам.
  - Есть простой способ узнать.
  Тишина.
  И наконец: - Реллен проведет тебя в мои покои. Освободи Тамал, и она позаботится о Рестлине. Энсен уберет с твоего пути возможных свидетелей.
  - Ты не пожалеешь.
  - Не давай невыполнимых обещаний.
  
  Райте из Анханы, посол Монастырей при Дворе Бесконечности, принял посетителя в большом кабинете, за которым были его личные покои. Встал навстречу, но не протянул руки. В прошлое посещение этого кабинета гость убил предшественника Райте.
  Посол был среднего роста; по природе жилистый, он немного размяк на высоком посту - стал жертвой необходимостей дипломатической работы, в особенности приемов и пиршеств. Волосы, и прежде не пышные, совсем истончились; он решил, что прическа не стоит забот, и начисто побрился. Макушка блестела, как шкура бизона. Лишь глаза не изменились: бледные, словно зимнее небо, яркие и внимательные. Они очень украсили бы орла, но на лице человека выглядели почти пугающе.
  Посетитель тоже изменился за протекшие три года. Волосы и борода стали цвета соли с перцем. Кожа потемнела, как посветлели волосы, новых морщин хватило бы на десятилетие: цвет и фактура потертого конского седла. На нем было несколько слоев свободной одежды, под коей, знал Райте, скрывается всяческое оружие, даже опаснее большого автомата, который торчал из-за пояса. Райте не был озабочен: настоящее оружие этого человека таилось позади глаз.
  Райте показалось даже забавным, что он, славный способностями разума, готовый пленить волю, отвести глаза или даже убить мыслью, искренне счел себя вторым опасным умом в комнате.
  - Как рука?
  - Болит. - Райте поднял левую руку, чуть поморщившись при виде темного пятна на белых бинтах. - Два года я мог менять повязку раз в два или три дня. Когда пропитается и растворится внутренний слой. Но с недавних пор я меняю ее два или три раза за день... в все же просыпаюсь до рассвета, чтобы оно не протекло и не подожгло постель.
  - Вот почему ты уже ждал меня.
  - Не только. Много... тонкостей. Небольшие изменения в расстановке сил, политике сложились в рисунок, который мог тебя заинтересовать.
  - Как давно никто не говорил обо мне, употребляя слово "тонкости". Но ты и сам не особо тонок. - Мужчин повел рукой, раздраженно и пренебрежительно указывая на обстановку. - Погляди, что за поганое место. Даже ковер не сменил.
  - На котором ты стоял в нашу первую встречу, десять лет назад. В ночь, когда ты убил человека, который был мне ближе родного отца.
  - Я сделал много такого, о чем жалею. - Ровный, безучастный тон не показал, считает ли гость то убийство среди достойных сожаления дел. Он кивнул в сторону огромного письменного стола в середине комнаты. - Знаешь ли, этот даже не куплен Криле. Он помнит еще Дартелна.
  - Он принадлежит, - проговорил Райте с равнодушной точностью, - посольству в Анхане.
  - Ага. Как пожелаешь. Мы можем не кусать друг друга? Мне тут даже находиться не следует.
  - Мы встретились здесь именно потому, что общий... контекст воспоминаний может принести пользу.
  - В дупу контекст. Я же не напоминаю, что ты убил мою жену.
  - Вот, не удержался.
  - Может, сначала спасем чертов мир, а потом будем считать очки в дебатах?
  - Да. Да, разумеется. Извиняюсь. - Со вздохом Райте сел в широкое кожаное кресло. - Ты застал меня сонным. Ночи мои давно стали походом сквозь дурные сны. Прости же момент... неразумия.
  - Тебе не нужно мое прощение. Слушай, я просто... - Мужчина осунулся, потирая глаза, вмиг став старым, проиграв отчаянную борьбу с утомлением. - Мне точно нужна твоя помощь. Больше никто не годится. Прошу.
  Райте заметил, что и его глаза горят от усталости. - Это насчет дня Успения.
  - Неужели такая загадка?
  - Нет. Мы постепенно признаем тот факт, что ВСЁ имеет связь с днем Успения. Ахх... как тебя называть? Имя Хэри... рождает горькое эхо. А самое знаменитое из твоих имен... да, я заметил, что не желаю произносить его вслух, как будто звук его пробудит силы зла.
  - Желай я реально испугать тебя до усрачки, объяснил бы, как ты прав. - Он нашел кресло себе, сел, почти утонув. - Последнее время я зовусь Джонатаном Кулаком.
  - Разумеется. Так и называть?
  - Это шутка не для всех. - Он пожал плечами и отвел глаза. - Легенда Земли - знаешь, Арты. Человек заключил сделку и не смог выпутаться.
  - Помню, я тоже заключал с тобой сделку.
  - Получив то, за что платил.
  - А я не ожидал, что цена будет настолько... болезненной.
  - Как любой. - Он взмахнул рукой, не желая продолжать. - Дело такое. Я провел почти всю весну на юге, действовал в графстве Фелтейн.
  - Я читал выдержки из рапортов. И перевод твоего донесения в посольство Тернового Ущелья.
  Старая боль исказила лицо гостя. - Разумеется.
  Райте позволил себе тихий, безрадостный смех. - Ты так отдалился от Монастырей, что забыл, кто мы?
  - Не совсем. Просто думал... да, кажется, я думал, что моя история окончена. Вот. И находил уют в том, чтобы быть лицом незначительным.
  - И вот он ты - пробив самую лучшую оборону полушария, угрожаешь нам оружием пришельцев и говоришь о конце света.
  - Очередной гребаный Армагеддон. Вроде мы должны уже привыкнуть.
  Райте снова изобразил улыбку. - Твой друг Дж"Тан любил говорить: "Прошлые усилия - не гарантия будущих успехов".
  Джонатан Кулак смотрел на него тускло. - Ты получал донесения обо мне. Значит, знаешь и о старине Дамоне и его любимом проекте.
  Райте застыл. - Откуда узнал ты?
  - Если мы оба переживем грядущее, расскажу. Так это правда?
  Он не шевелился. И не моргал. - Что значит "правда"?
  - Вполне понятная сумма происходящего. Ладно. Слушай. Ты читал мою "Историю о том, как Сломались Черные Ножи?"
  - Конечно.
  - В ночь моего спасения, после перегрузки Преторнио, когда главная самка - Скайкак Нерутч-хайтан... когда мы боролись у моего креста, она ударила меня и я заслонился штырем, и ее рука взорвалась...
   - Помню. Ты описал опыт соединения с ней и Нездешней Силой. Так ты открыл местонахождение Слезы Панчаселла.
  - Типа того. Но это не всё. Было еще многое.
  - Да. Ее имя и имена...
  - Нет. - Он подался вперед в кресле. И уже не казался стариком. - Она была... ничем. Даже не искоркой. Сила - познала меня. Целиком. И бесконечно долгий миг я был ей и познал ее.
  Райте выглядел задумавшимся.
  - Дело в том... ну, ты знаешь. Нездешняя Сила - разум человека даже близко не подошел к пониманию такого сознания. Мой уж точно. Но кое-то... не знаю, почему, приходит ко мне. Иногда. Почти один пустяки. Или не пустяки. А кое-что до ужаса страшно.
  - И что ты хочешь передать мне?
  - Хочу узнать, что знаю, Райте. То дерьмо, что ты вытворяешь с разумом... Райте, мне нужно знать. Всё. Всё, что прячется за кулисами моих мозгов. Сейчас.
  - Почему ты не пошел к императору? Его силы явно превосходят мои, и ты ему лучший друг...
  - Ему нельзя знать. Ничего. Я не должен попадаться ему на пути. И если я прав, тебе тоже следует держаться подальше. Я сказал подальше? Как можно дальше. Без рукопожатий на государственном приеме. Без болтовни по Артанскому зеркалу. Без всего. Знаю, ты элкотани, но ты единственный парень, умеющий держать за зубами не только язык. Даже не думай громко.
  - Всё так плохо?
  - Давай кое-что покажу. - Он протянул левую руку. - Дай мне руку.
  Райте поднял правую. Мужчина покачал головой. - Не эту.
  Райте колебался. - Бинты почти промокли, - сказал он, показывая замотанный кулак. Пятно темнело, уже достигая размера чаши ладони. - Вот почему в каждой комнате посольства стоит чан с водой. Даже капля может породить во плоти пламя и ты будешь гореть, пока не выгорит масло. Ожоги до костей.
  - Возможно. Что случилось, когда я касался масла в последний раз?
  - Я... ну, я... - Хаос резни, мучительной боли и ужаса, которые ныне зовут Истинным Успением Ма'элКота, навеки выжег следы в памяти Райте; еще утром он мог бы поклясться, что знает любую деталь... но сейчас неуверенность замутила источник воспоминаний. Сила разума позволяла ему видеть прошлое столь же ясно, как стену комнаты...
  Обычно.
  - Не знаю, - сказал он после заминки. - Не помню, чтобы ты... но не уверен. У тебя нет шрамов от него.
  - Не начинай про шрамы. Где хранишь свежие бинты?
  Райте вытащил большой моток из ящика стола. - И все-таки...
  - Следи.
  Он взял левую руку в бинтах, обеими руками, и осторожно поводил по ней ладонями, чтобы черное масло выступило наружу. Бинт вспыхнул с едва слышным шшпуфф и загорелся, потрескивая сосновым факелом.
  Гость отступил, показывая ладони. Они были залиты маслом так густо, что ему тут же пришлось сложить их чашей, чтобы масло не полилось на ковер... но от плоти не поднималось даже слабого дымка. - Как тебе такое?
  Райте потрясенно взирал, забыты были языки пламени на левой руке. - Невозможно.
  - Кажется, тебе уже хочется погасить руку.
  Райте так и сделал в чане у стола, смочил моток бинта и начал заново обматывать кулак. - Масло прожигает всё...
  - Кроме тебя.
  Райте, кажется, совсем отчаялся. - Я особенный. Ты знаешь, что я особенный - и почему.
  - В том вся суть. Мне хочется узнать, почему и я особенный.
  Райте следил, чтобы белые бинты ложились ровно и опрятно. - Как ты узнал, что тебя не обожжет?
  - Я не знал. Но ставка была вполне реальная. Помнишь Косалл?
  Кожа натянулась вокруг зимних глаз Райте. - Очень живо.
  - Ты был там, когда я взял его. Когда вытянул из пола Ямы. Помнишь?
  Глаза Райте сузились, губы стали тонкими. - Честно? Нет.
  Гость кивнул, лицо было бледным и мрачным. - Как и я.
  - Как такое возможно?
  - И еще: кто стер масло с рукояти? Ты?
  - Нет. Нет, такое бы я помнил.
  - Ага. Я тоже. Но не помню. Рукоять Косалла была обернута кожей. Ты пользовался левой рукой. Кожа должна была промокнуть. Помнишь, как я обжег руку, когда взял его?
  - Нет.
  - Потому что я не обжег.
  Райте понял, не только хмурится, но и моргает. Снова и снова. - Почему нет?
  - Именно. Именно "почему нет".
  Райте мог лишь сидеть и смотреть... хотя видел вовсе не сцену в кабинете.
  - Догадываюсь, никто не вытирал рукоять. Догадываюсь, я скорее схватился за нее и масло... пропало. И все забыли, что там что-то было. Как-то так.
  - Как-то так... - слабо повторил Райте. - Ты говоришь о Вмешательстве. О чуде.
  - И только начал.
  - Какая жалость, что нам не изучить сам клинок. Если бы вы с Ма"элКотом не уничтожили его...
  - Дерьмо было бы еще хуже.
  - Хуже, чем сейчас?
  - Поверь. - Он сложил правую в кулак, и поленья, сваленные в известняковом белом камине ради встречи особенно холодного утра, взорвались неестественно-белым пламенем.
  Райте заслонился рукой от неожиданного жара - и заметил, что левая рука горит тем же яростным белым огнем, источая облака пара. Изрыгнул брань, которую забыл со дней детства, проведенного на окраинах Лабиринта. - Кейн... Хэри... Кулак, кто угодно. Сделай так, чтобы всё прекратилось!
  - Крис твердил, что огонь проще всего. - Он сложил в кулак другую руку, и пламя послушно превратилось в обычное, желто-красное. - Вот истребление - трюк посложнее. Еще не набил руку.
  Райте вернул руку в чан. - Где ты научился бросать огонь?
  - Ма'элКот. Когда уничтожал Косалл. И когда послал меня назад на Землю, а я загнал поместье Марка Вило во вселенскую жопу. Огонь - это и правда легко, даже для меня. Нужно лишь сфокусироваться. Не как в тавматургии. Тавматургия ограничена свойствами местного Потока. Это ограничено реальностью. Не Потоком.
  Он разжал кулаки и продемонстрировал Райте ладони. - Это сила бога.
  Все следы черного масла исчезли; горящие в камине поленья остались единственным свидетельством его существования. У Райте звенело в ушах и болели челюсти; он понял, что так сжал зубы, что они могут раскрошиться. Он очень медленно, очень осторожно вынул левую руку из воды и начал разворачивать бинты для оценки. - Бога, который стал твоим злейшим врагом. Величайшей угрозой жизни нашего мира.
  - Я привык так думать.
  - И ничего не изменилось, разве что стало хуже, - сказал Райте. - Когда я... когда это случилось со мной - масло было скорее едким, способным гореть, нежели всесожигающим.
  - Всё меняется.
  - Так и не понимаю, как ты можешь это делать.
  - Я-то надеялся, что поможешь понять.
  - Ни малейшей идеи, с чего начать.
  - У меня есть теория... ну, скорее догадка, но вполне разумная догадка.
  Он посмотрел на пол. - Приложение Легенд. Первый день. Почему никто не ведает, где был заключен Завет Пиришанте? Почему никто не знает, где эта чертова гора Пиришанте?
  Райте без заминки предложил стандартное объяснение: - Дабы ни один народ, ни одна страна не могли присвоить Завет, и дабы всякая страна и всякий народ сочли его своим.
  - И так Джанто Железная Рука от имени человечества и Хрил Бранный Бог от имени божественного сонма выковали Завет, бла-бла-бла. Как угодно. Но не только они были там: каждый из великих народов послал свидетелей. Припомнишь, кто был от перворожденных?
  - Т'фаррелл Воронье Крыло.
  - Ага. Сын Панчаселла Митондионна, связавшего Силу, чтобы запечатать врата между Домом и Тихой Страной. Панчаселл боялся не нас, дикарей... То есть хумансов. Он боялся наших богов.
  Углы рта Райте ползли сторонам и вниз; брови лезли по сторонам и вверх. - Так о чем ты?
  - Сам не знаю. Просто у меня такое чувство, будто я знаю, что есть Пиришанте.
  - Что, - сказал Райте осторожно. - Не где.
  - Ага, и даже не что, а кто. И... - Он глубоко вздохнул и протяжно выдохнул. - И начинает казаться, что именно я двадцать пять лет служил этому кому сукой для дранья.
  
  
  Лошадиная ведьма:
  Одичавшие
  
  
   "В землях юга, от Кора до Ялитрейи, мудрые женщины говорят, что твоя лошадь - это ты сам, только без имени".
  
  Лошадиная ведьма,
  "История Войны в графстве Фелтейн", добавления
  
  
  В перекрестье она казалась миловидной.
  Едва заметными движениями пальцев он мог перевести прицел на грудь, пока здоровенный скакун, на котором она ездила без седла, брел по днищу оврага, дощипывая скудную траву, оставленную позади большим табуном. Он не мог определить возраста; кожа ее была цвета мореного дуба, вольная масса волос пронизана отбеленными солнцем прядями. Жилет являл голые руки, тоже темно-древесного оттенка и жилистые: сильные мышцы под скудной порцией жира. Столовая ложка или того меньше. Из-под длинной рубахи виднелись ноги, длинные и сильные, в кожаных штанах. Ехала она, отведя пятки и расслабив колени, в руках ничего не было.
  - Сукин сын, - сказал он. - Так они меня не тянули за член.
  Даже проведя в Доме десятки лет, он не привык к легкости, с какой любой миф решался вдруг, ни с того ни с сего, выпрыгнуть из-за куста и отгрызть кусок от его ягодицы.
  Огриллон, что низко пригнулся рядом, толкнул его в бок. - Дай поглядеть.
  Медленно, осторожно он отполз назад от края обрыва. Когда понял, что ни одна лошадь не сможет заметить движения наверху, передал юному огриллону СПАР-12. Никто в фирме "Хеклер-Кох" не мог бы вообразить свое оружие в таких вот лапах, но предприимчивый камнеплет приделал ему увеличенный спусковой крючок, гарду размером с кофейную чашку, а также переместил прицел, иначе огриллону пришлось бы спилить клык-бивень, чтобы подвести винтовку к глазу.
  - Ммм. Вполне годно в пищу.
  - Лошадь или девчонка?
  - Выбирай. - Дважды расщепленная губа огриллона поползла вверх, показывая бивни. - А они вон там, братишка.
  - М-да?
  Он приложил коготь к морщинистому рылу. - Нос Орбека, эй?
  - Избавь от болтовни о Великом Охотнике.
  Орбек шевельнул плечами, по десять кило каждое. - Я отсюда вижу Кариллона. Похоже, твой малыш вернулся домой.
  Человек снова подобрался к самому краю и прищурил глаза, рассматривая широкое дно оврага. Глаза были уже не те, что раньше, однако он проследил ход дула штурмовой винтовки и различил черное в яблоках пятно на каштановом пятне побольше. Кивнув себе. Если его четырехлетка оказался здесь, можно биться о заклад, что рядом будут Ястребинка и Фантом. Если они не наткнулись в горах на льва или грифона или свору голодных гриллов, или на другого из полудюжины хищников, опустошавших южные холмы у подножия Божьих Зубов.
  - Есть идея, где мы?
  Огриллон снова пожал плечами. - Точно не Канзас.
  Человек скривился. - Вот не надо было рассказывать тебе треклятый анекдот.
  - Сколько мы сможем забрать?
  - Только тех, за которыми пришли.
  Огриллон кинул ему взгляд, от которого свернулось бы молоко. - Чертовски долгий путь ради трех чертовых лошадей. Особенно когда я голоден.
  - Сиди здесь и не спускай с нее глаза. - Он оглядел долгий извилистый путь вниз. - Я хочу уйти отсюда без трупов за спиной. Но если тебе покажется, что я в беде - вали ее.
  - Как скажешь, братишка.
  Человек сошел между камней туда, где ждали конюший Кайласси и двое грумов с лошадьми. - Она там, внизу, за первым поворотом, в середине табуна тысяч в десять голов. Иди в двенадцать.
  Кайласси присвистнул. - Уйма лошадей.
  - Забудь о них. Нам нужны лишь наши. Мне. И Вере. - Он скривился и махнул рукой. - Вы знаете, о чем я. К югу есть спуск. Идите вниз медленно. Никуда по сторонам не лезьте. Прямо к Ястребинке, Кариллон и Фантом пойдут за ней. Ясно?
  Конюший кивнул: - Может и так. А вы что будете делать?
  Мужчина задумчиво сощурился. Солнце уже начинало клониться к закату.
  - Я намерен потолковать с лошадиной ведьмой.
  
  Он вышел из-за скалы пешком.
  Сапоги шумели по осыпи меньше, чем могли бы конские копыта. Лишь пара голов поднялась, хотя все лошади знали, что он рядом: табун начал двигаться от него, расходясь и делясь естественно, как туча под ударом бриза. Он двигался медленнее их, позволяя сохранять желанную дистанцию.
  Она сидела на коне в паре сотен ярдов, на той стороне долинки. Среди сорняков за ее спиной торчали острые камни цвета кости. Заходящее солнце набросило на ее лицо вуаль теней. Она смотрела в его сторону.
  Он шел дальше. Тем же уверенным шагом. Давая ей достаточно времени подумать. Решить, не пора ли застесняться.
  Она просто смотрела.
  По порывам ветра он ясно понимал, куда движется табун вокруг: сухой хруст овсяницы в лошадиных зубах становился тише, пока не пропал совсем, зато нарастал нервный перестук копыт; чистый запах пережеванной травы уступил место мускусному поту и вони мочи.
  Кайласси и его парни уже выехали на вид и начали пробираться по крутому спуску на дно оврага.
  Ветер переменился, еще сильнее обозначив всадников. Табун начал сбиваться, как он и предвидел: лошади учуяли и запах Орбека.
  Он подошел и стал там, где Орбек, по прикидкам, мог видеть и его, и ведьму.
  - Эй, - сказал он тихо. - У тебя есть имя?
  Она не спеша повернула голову в одну сторону, в другую. Один глаз был карим, как у голубки, теплым и живым; второй блестел голубовато-серым льдом мертвенной зимы. Она оглядывала его так и эдак, словно решала, видят ли оба глаза одного человека.
  - Как твое имя? - сказал он громче. - В деревне тебя кличут лошадиной ведьмой.
  Казалось, она заскучала.
  - Проклятие. - Он чувствовал себя идиотом. - Ты вообще говоришь на вестерлинге?
  Ее грудь едва заметно поднялась и опустилась: тихий вздох разочарования. - Нет, если не придет нужда.
  - Иисус милосердный. - Он скривился и огляделся. Вообразил, как ухмыляется наверху Орбек, и этот образ вызвал желание кого-нибудь поколотить. - Слушай. Мне не нужны неприятности. Я проделал этот путь не чтобы тебя повесить или арестовать. Ничего такого. Я не дам за тебя крысиной жопки. Хочу лишь вернуть лошадей.
  - Хорошо.
  Он моргнул. Она все еще казалась скучающей.
  - Что значит "хорошо"?
  - Если лошади твои, то они твои. - Она как-то заставила его ощутить себя лжецом.
  - Ладно... - Он переменил опорную ногу. - Они моей дочери.
  Женщина кивнула. - А ты их не любишь.
  - Каким боком тут затесалась любовь?
  - Вот и я о том.
  Он кривился всё сильнее. Покачал головой, заставив себя разжать кулаки. И когда только успел их сжать? - Такое чувство, что от разговоров с тобой я буду писать кипятком.
  Она взглянула ледяным синим глазом. - Так не разговаривай.
  Он щурил глаза. Автомат напомнил о себе, оттягивая кобуру на пояснице. Человек напомнил себе, что она еще не дала ему причины использовать оружие.
  Она посмотрела назад. Что-то на склоне было явно интереснее его персоны. Большой жеребец медленно развернулся, и мужчине пришлось смотреть на ее спину - и в задницу скакуна весом в четверть тонны. Жеребец вздернул хвост и вывалил кучу дерьма размером с человеческую голову.
  Дерьмо поползло по склону, черно-зеленое, мокрое, источающее пар в морозном воздухе.
  - Спрашиваю себя: какого хрена ты захотел болтать с долбаной ведьмой, среди лошадей? А?
  - Я могу сказать, - ответила она, все еще глядя на нечто интересное вверху оврага. - Но ты же не поверишь.
  - Ага, угу. - Он развернулся к Кайласси и грумам; те окружили небольшую группу лошадей. Поймал взгляд конюшего и сделал жест, приказывая убираться с добычей. - Мы заберем лошадок и уедем прочь. Я бы сказал, что встреча была приятной... если бы она таковой была.
  Он ощутил, что внимание женщины сосредоточилось на нем. У него было чутье на такие вещи: как будто солнце согревало спину или газировка бурлила под кожей.
  - Не так это работает.
  - Побьемся о заклад?
  Он слышал, как копыта жеребца неспешно топчут камни. Приближаясь сзади. - Не оглядывайся, - велела она.
  Он замер. Не застыл, совсем наоборот. Всякое напряжение уплыло, человек стоял расслабленный и уравновешенный, и если ей захочется выкинуть трюк в пределах досягаемости, очень хорошо. Аж грязь между пальцев ног зачесалась от предвкушения. - Есть причины не оглядываться?
  - Не смотри на него прямо, - ответила она те же тоном терпеливого снисхождения, от которого ему хотелось назначить ведьме клизму кожаным сапогом. - У тебя глаза хищника.
  - Спорим, ты всем мальчикам так говоришь.
  - На передней части головы, тупая задница. Бинокулярное зрение.
  Он дернул головой, глядя на нее через плечо. - Что?
  - Бинокулярное зрение, - повторила она рассеянно, глядя, как Кайласси отсекает Ястребинку от группы лошадей. - Так видят мир хищники.
  Ему было плевательски плевать на все различия понятий. - Ты назвала меня тупой задницей?
  Вблизи он разглядел морщины вокруг ее глаз. Вероятно, ей было скорее сорок, чем тридцать. Вероятно.
  - Ты ведешь себя как задница?
  - Я... Проклятие. Может быть.
  - Так чего жалуешься?
  Он покачал головой в откровенном недоумении.- Люди умирали, лишь заговорив со мной грубо.
  - Это было давно.
  Он не спросил, почему она так уверена: ощутил неуютную догадку, что она ответит.
  - Тот человек. - Она указала подбородком на Кайласси в седле, набросившего лассо на шею Ястребинки; потные конюхи спешились и старались ее утихомирить. - Он мастер работы с лошадьми. Человек, которого называют тренером.
  И опять он не захотел спросить, откуда она знает. - Он работает на мою дочь. Может, ты о ней слышала. Маркиза Харракхи. Это ее лошадей ты украла.
  - Я не краду.
  - О, ладно. Они сбежали. Три недели назад. Прискакали к тебе.
  Она задумчиво следила за Кайласси. - Тебя когда-нибудь секли?
  - Прости?
  - Вообрази, каково быть порабощенным. Высеченным. За то, что не делаешь, как хотят хозяева. Но они не говорят тебе, чего хотят. Просто бьют, пока ты сам не поймешь.
  Он смотрел на нее снизу вверх. Отлично видел горло и красивую прямую челюсть и длинную мускулистую шею, но видел не то, на что смотрел глазами.
  Видел он скрюченного дряхлого раба-пастуха в Хуланской Орде, двадцать с лишним лет назад: введение к "Последнему Оплоту Серено". Триста пятьдесят фунтов массы огриллона, выветренных до оттенка гранитного утеса, пустая глазница в кольце рубцов, а в другой - вялый злобный глаз цвета собачьей мочи. Видел черные хвосты гриллова бича, намотанного на кулак размером в голову человека.
  Слышал полусекундный ровный свист, единственное предупреждение. Ощущал давление кожаных ремней, выбивших воздух из легких. Помнил удар по почкам, от которого мочился кровью три дня.
  - Ага, это мне знакомо.
  Она кивнула, все еще смотря на Ястребинку; а та противилась петле, испуганное тонкое ржание стало криком черной паники. Кариллон вырвался из табуна неподалеку; серый в яблоках здоровяк испуганно плясал около Кайласси и грумов. Даже отсюда было видно белки ореховых глаз жеребца.
  - И что ты сделаешь? - сказала она мягко. - Что сделаешь, когда будут бить твою мать? Твое дитя?
  Он даже не задумался. - То же, что сделал с тем, кто порол меня.
  - взгляд здорового глаза, когда бич обмотался вокруг руки пастуха, которая вроде бы была надежно скована; взгляд, прервавшийся вместе с гибелью глаза от камня, пущенного другой, не так надежно скованной рукой -
  Она кивнула. - Хорошо.
  Он так никогда и не понял, как именно всё произошло; насколько мог сообразить позже, внезапный рывок Ястребинки позволил ей ударить копытом по плечу грума, сбив того с ног; второй мудро отскочил подальше от чертовых копыт, кобылица присела; неожиданный рывок лассо заставил Кайласси накрениться, едва не выпав из седла, задние копыта Ястребинки вылетели, достойный скорее ослицы пинок угодил ему в челюсть, а Кариллон позади вздыбился - лучший, ко всем чертям, кабриоль в чертовой писаной истории; копыта жеребца ударили конюшего в затылок в тот же миг, когда копыта кобылицы врезались в подбородок.
  Голова Кайласси взлетела на воздух. Остальное тело летать не захотело.
  Мерин заржал и забился, туловище владыки конюшен качалось в седле. Поток крови из огрызка шеи обернулся на ярком солнце каскадом рубинов. Табун разделился, пропуская паникующего коня. И сомкнулся снова.
  Второй грум сел. Резко. Первый вовсе не казался готовым встать.
  Голова Кайласси упала в кусты, подпрыгивая.
  Мужчина глядел на отделенную голову и побелевших конюхов. Те начали панически дрожать. Затем он поглядел на табун. Лошади окружали его, плечо к плечу.
  Молча и спокойно. Десять тысяч лошадей. Больше.
  Смотрят.
  Он поглядел на лошадиную ведьму. Та смотрела на него. Он кивнул в сторону головы Кайласси, не отрывая взгляда от женщины. - Это был мой друг.
  - Он хотел, чтобы ты так думал.
  - Но что он сделал, чтобы умереть?
  Она пожала плечами: - Спроси лошадок.
  - О, конечно. Как я сам не подумал? "О, правильно, они ведь треклятые лошади. Рады всё рассказать".
  - Только если ты умеешь слушать.
  Он уперся руками в бедра, поза, позволяющая задрать полу куртки и выхватить "Автомаг" быстрее, чем моргнет обычный человек. - Точно. Конечно. Если я послушаю, они расскажут, что ты с ними сделала?
  - С ними? Ничего.
  - О, врубился. Целиком их идея. Их хитроумный план. Сбежать сюда, чтобы убить человека, которого видели каждый день.
  Она не желала замечать сарказма. - Они пришли к своему роду.
  - Есть дикие стада куда ближе твоей гребаной дали.
  - Лошади ведьмина табуна не дикие, - ответила она. - Они одичавшие.
  - Я ... - Он замолк, глядя на нее. - Все они?
  - Смотри.
  Он посмотрел. В первый раз. Посмотрел на лошадей, не вокруг или за них. Табун был лишь... да, контекстом. Сценой. Местным колоритом. Он искал лошадиную ведьму и, естественно, решил, что вокруг нее будут лошади. Иначе отчего люди зовут ее лошадиной ведьмой?
  Наконец рассмотрев самих лошадей, он увидел шрамы.
  В шрамах он кое-что понимал. Знал, как выглядит шрам от кнута. Знал разницу между шрамом от ножа и шрамом от стрелы, и отличия шрамов, оставленных шпорами. Знал приметы шрама от касательного удара круглой головкой палицы, и от прямого удара, когда размозжены глубокие ткани. И знал, как глядят глаза, когда внутренние шрамы страшнее внешних.
  Во взорах лошадей читалась память о каждом истязании. Кнутом. Кулаком. Шпорами. Палкой. Они помнили, как добиваются покорности голодом, или держат в стойле без воды. Помнили, как цепи стягивают морды так сильно, что кожа рвется до костей. Помнили, как их вязали, визжащих, пытающихся убежать или отбиться. Сделать хоть что-то, чтобы побои прекратились. Помнили бесконечный кошмар знакомства с людским родом. Ибо этим они и занимались, когда видели людей.
  Вспоминали.
  Он знал, что они вспоминают, ибо сам вспоминал дурное, видя людей.
  И он сказал, очень, очень тихо: - Святая срань...
  Поглядел вверх, на лошадиную ведьму. - Я не знал. Клянусь, не знал.
  - Они верят тебе.
  - Кто, лошади?
  Она пожала плечами. - Ты еще жив.
  - Ух. Ага. - Он небрежно кивнул грумам. - Вам двоим лучше подождать в деревне.
  Убеждать их не потребовалось. Оба вскочили и рванули по склону, наверх, где оставили привязанных коней. Десять миллионов фунтов лошадиной плоти сомкнулись на пути. Плечом к плечу. Не угрожая. Лишь намекая.
  Грумы сжались, оглянулись на него. Он посмотрел на ведьму. - Им можно уйти?
  Она поглядела над головами табуна. - Не похоже.
  - Ладно, это же простые парни. Пусть уйдут, ха?
  Она склонила голову набок, глядя карим глазом. - Ты не понимаешь, кто я.
  - Ну какое озарение. Черт, мне плевать на...
  - Вовсе нет.
  - Я лишь хочу окончить день без новых трупов, хорошо? Можем устроить?
  Она пожала плечами, извиняясь. - Это вряд ли.
  - Что нас выведет отсюда? Давай, брось ключ, а? Что угодно. Я серьезно.
  - Они не любят людей. Из-за людей они и приходят в табун.
  - Кажется, тебя они любят.
  - Я лошадиная ведьма.
  - Окей, будь лошадиной ведьмой. Не ведаешь ли ты, как убрать треклятых лошадей с моего пути?
  - Так я не делаю.
  - Еще одно озарение.
  Она чуть подалась к нему, держась рукой за мощную шею жеребца, и взглянула обеими глазами. - Я делаю две вещи. И обе они не позволяют править лошадьми. Посмотри мне в глаза.
  Один - карий, как у голубки, теплый и добрый. Второй - молочно-серый, холодный как ледник.
  - Две вещи, - повторила она. Коснувшись щеки под карим глазом. - Прощение. - Перевела руку к глазу, что как лед в молоке. - Позволение.
  - Прощение и позволение? Прощение - за что? Позволение - чего?
  - Это не сложно. Прощение за всё дурное, что с тобой сделали. Позволение быть собой. Всё иное... - Она пожала плечами. - Иное.
   Он оскалился. Может, нужно было просто застрелить ее, схватить лошадей и ускакать, прежде чем кровь Кайласси привлечет грифонов. Или кого-то еще хуже. Кто знает, какие хищники могут рыскать по краям ведьмина табуна? Но едва рука сжала автомат, он понял, о чем она говорит. Холодная пустота развернулась в груди, и он оставил ствол торчать в кобуре.
  Прощение за всё дурное, что с тобой сделали.
  Позволение быть собой.
  Ей не пришлось приказывать лошадям убить Кайласси. Ей не нужно было принуждать их к чему-то.
  Лишь позволять.
  Он снова поглядел на лошадей, потом на грумов, белых, словно выступы мелового камня. - Вам лучше идти тихо.
  - А наши кони?
  - Они не ваши. Идите.
  Они шли, осторожно, скользя мимо стены лошадей, и на этот раз тихий табун раздвигался морским отливом, открывая путь. Он же думал, насколько она была права. Ему есть дело, кто такая лошадиная ведьма. Когда он обернулся сказать это, она пропала.
  Ему даже не пришло в голову пойти в иную сторону.
  
  
  Лошадиная ведьма 2:
  Профессионалы
  
   "Его враги - не демоны, но человеческие существа, во всем ему подобные".
  Лао-Цзы, "Книга Пути"
  
  
  Следовать за лошадиной ведьмой было легко.
  Он подал знак, подняв плечо к обрыву, на котором сидел в засаде Орбек с винтовкой; через секунду юный огриллон показался на линии неба и махнул рукой, указывая, куда помчался мерин Кайласси. Человек кивнул и указал туда же пальцем. Орбек помахал и пропал.
  Человек пошел.
  Лошади двигались вокруг, давая место и даже не поднимая усердных голов от жесткой травы. Табун таял, словно туман под лучами утреннего солнца. Долинка раскрылась в пологую чашу, низину в несколько миль шириной; дойдя до ее начала, он оказался один на просторе, а табун равнодушно пасся позади. Ветер дышал в лицо сосной, алым клевером и ненастьем. Он не увидел ее и еще раз шевельнул плечом в сторону скал ущелья. Теперь Орбек поднял обе руки, скрестил и указал на северо-восток.
  На северо-востоке он мельком заметил нечто человекоподобное с чем-то подобным луку в руке; фигура скользнула в проход между двух холмов.
  - Отлично, - буркнул он. - Привет тебе, мой драгоценный друг, и всякое такое дерьмо.
  Он удалился назад, в овраг, пройдя под северной бровкой. Двигался как призрак, как полоса тумана на ветру: когда ветер дул сильно, скрывая шум шагов, он быстро шагал среди кустов, уже ставших сплошным покровом зелени; когда ветер затихал, замирал и он.
  Впереди была пара лошадей, одна стреноженная, на второй лишь узда и веревка. Он пустился за лучником, пока лошади не учуяли запах.
  Ветер дул в лицо. Лучник держался по ветру от добычи, но теперь Кулак оказался по ветру от него самого. Он двигался уверенно. Уже не молодой, он несколько лет как начал специализироваться на выслеживании.
  Обогнул бок каменистого холма, он заметил лучника на вершине второго холма, всего в тридцати ярдах: стоит среди сглаженного ливнями щебня. Лук был красиво выгнут, короткий и толстый, явно с серьезной мощью. Лучник уже наложил стрелу и левой рукой натягивал тетиву.
  - Не надо.
  Он сказал так, чтобы чуть перебить шум бриза. Не хотел напугать негодяя.
  Лучник стал совершенно неподвижен. Ответ был не громче, в голосе слышался ленивый акцент южной степи. - Не надо чего?
  - Не будь тупой задницей. - Христос, он успел даже у нее набраться гадостей. - Опусти оружие.
  Лучник медленно, осторожно ослабил натяжение и нацелил стрелу в почву.
  - Теперь выходи.
  - Могу обернуться?
  - Да, как хочешь.
  Лучник попятился от камней, уходя с линии видимости снизу. Человек кивнул себе: профи.
  Лучник подошел, узкое лицо обветрено не хуже камней; глаза раскрылись, видя, что человек внизу не вооружен. Он покачал головой: - Клянусь волосами матушки. Если ты так ловок, что меня выследил, почему так глуп, что забыл свой лук?
  - Я хреновый стрелок.
  Темные глаза сузились. - Кто ты?
  - Можешь называть Кулаком. Джонатан Кулак, фримен из Анханы.
  - Ты не в Империи, фримен.
  - Нет? Тогда где мы?
  - В другом месте. Ты один?
  Он пожал плечами. - Почти всегда.
  - Что делаешь в этих холмах?
  - Мешаю тебе застрелить лошадиную ведьму. А ты что делаешь?
  - Не твое дело, ходячий труп. - Лук поднялся.
  - Не целься в меня.
  Лук остановился. Вокруг глаз-щелочек собрались обильные морщины. - Почему бы?
  - Мне это не нравится. И тебе не понравится. - Мужчина, назвавшийся Джонатаном Кулаком, склонил голову к плечу, на два градуса, и снова выпрямил. - Будет больно.
  - Испытаю удачу. - Он снова натянул тетиву и поднял лук, и с сочным, смачным шлеп незримый кулак послал его кувыркаться по земле. Лук застучал, падая в расщелину. Стрела расщепилась о подвернувшийся камень.
  С южной бровки оврага, в тысяче ярдов позади, донесся звонкий кашель - будто здоровый человек прочищает горло.
  Джонатан Кулак сказал: - Ты был предупрежден.
  И взошел на холм. Кусты уступили место густой степной траве почти по колено, пахло зеленью и смолой. Когда он добрался до вершины, лучник слабо шевелился. Сапоги чертили борозды на песчаной почве. Он пытался заползти между утесов, не вставая. Грубая кожанка была цвета сосновой коры, лишь одинокая дырка окружена черным - аккуратная, влажная, между плечом и грудью. Левая рука тянулась к спине, словно он надеялся заткнуть выходную дырку, что была побольше.
  - Что ты... как ты это... - хрипел он. Голос стал тонким, хриплым, потрясенным. Сквозная пуля такое умеет.
  - Тебе нужно лишь знать, что это может повториться.
  Она была в сотне ярдов вниз по склону, здоровенный жеребец мирно щипал траву, пока она распутывала коня Кайласси. Сняла тяжелое седло с высокой лукой, потянула на себя и швырнула через плечо, будто грязную подушку. Седло поскакало по склону.
  Лучник всё пытался уползти. Джонатан Кулак спросил: - Каково?
  Все еще стараясь скрыться, стрелок заморгал. - Что?
  - Хочешь еще?
  - Я, ух, я... - Лучник сглотнул. - Нет.
  - Тогда лежи где лежишь.
  Барахтанье прекратилось.
  Она взяла копыто мерина в обе руки; подняла, согнув ногу, и медленно поводила туда-сюда.
  - Что... что ты сделаешь со мной? - Голос лучника стал еще слабее. - Я не хочу... не хочу умирать...
  Он следил за лошадиной ведьмой. - Тогда кончай игры и отдай треклятый нож.
  - Че... чего?
  Джонатан Кулак вздохнул и медленно повернулся, глядя на лучника глазами черными, как вулканическое стекло. - Помнишь, я говорил насчет тупой задницы?
  Лучник поразмышлял. Страх и слабость ушли с обветренного лица, осталась лишь преувеличенная осторожность охотника на оленей, что забрел в страну медведей. Левая рука показалась из-за плеча, с ножом-полумесяцем для снятия шкур в разогнутых пальцах: его кулак имел восемь дюймов стали в усиление костяшек. - Не вини парня за попытку.
  - Винить не стану, убить могу. - Он резко махнул рукой. - Брось вниз. И без суеты.
  - В скалы? Да ладно тебе... - Лучник казался искренне обиженным. - Знаешь, сколько такой стоит?
  - Дороже твоей жизни?
  - Просто... чертову уйму денег, вот. - Раненый потряс головой. - Хорошим куском стали можно сделать чертову уйму всего полезного. Слушай, я отдаю его тебе. Лады? Он твой. Что скажешь? Только не заставляй бросать его в камни.
  Он чуть пожевал губу. - Тогда клади в траву. И колчан. Сам отползи.
  Ему не хотелось заставлять профи изгаляться над собственным оружием.
  Когда лучник выполнил приказ, мужчина подобрал нож, держа в руке, другой рукой проверил раны противника. Лицо лучника стало не цвета кожи, а скорее цвета слоновой кости, руки дрожали безостановочно; когда Джонатан Кулак пощупал раны в груди и спине, ощутив отломки костей внутри, лучник содрогнулся и застонал, скрипя зубами. Изучив раны, он туго обвязал вокруг плеча лучника поясной ремень: не совсем бинт, но сойдет на время.
  Лучник снова опомнился. - Ну как? Хреново?
  - Натянуть лук сможешь. - Плечи шевельнулись. - Когда-нибудь.
  - Дерьмо. Лук - моя жизнь. Что еще я умею?
  - Вставай.
  Лучник был близко к большому камню, он оперся на него, поднимаясь на ноги. Тяжело задышал, горбясь. - Ну, э, ладно... спасибо за перевязку. По любому, мало кто стал бы возиться.
  - Я делаю это не ради тебя. - Джонатан Кулак взглянул вниз. Женщина мельком глянул на него. И обвернулась к коню. - Давай, двигай.
  - Двигать?
  - Ты встретишься с лошадиной ведьмой.
  - В свиной дупе я...
  - Ты встретишься с лошадиной ведьмой, - повторил он, - и объяснишь, почему и зачем пытался застрелить ее со спины.
  Он помог лучнику идти вниз. Медленно. Колени стали слабоваты, и ему вовсе не хотелось тащить киллера на себе. Остановился там, где склон должен был закрыть их от обозрения с той стороны, и сделал жест - широкий взмах руки над головой.
  Лучник нахмурился, проверил крутизну склона, оглядел окрестности, край оврага. - У тебя там дружки.
  - Лучше беспокойся о своих. - Джонатан Кулак присел на неровный валун. - Твоим друзьям, если покажутся, раны не перевяжут.
  - Я нелюдимый.
  - Сколько времени пройдет, прежде чем тебя начнут искать?
  Лучник вздохнул, окончив кашлем. - Думаю, вместе узнаем. Или ты хочешь меня отпустить?
  - Может быть. Позже.
  Лучник проковылял к клочку сухой травы. - Дальше я своими ногами не пройду. - Джонатан Кулак ему поверил.
  Лошадиная ведьма не поднимала головы. Она снимала железные подковы с копыт мерина, одно за другим, и небрежно бросала в сторону, не следя, куда упадут.
  - Эй.
  Она выудила откуда-то кривой ножик и тщательно обрабатывала заднее левое копыто.
  - Эй, чтоб тебя. Знаешь, что этот хрен пытался тебя застрелить?
  - Да. - Рука мелькнула, когда он снова смог ее различить, нож пропал в той же загадочной прорве, откуда появился. Она с прежним прилежанием начала скоблить копыто напильником.
  - Слушай, мне жаль, что вмешался. Ненавижу злить людей, спасая их чертовы жизни. Иди дальше и делай что знаешь.
  - Хорошо. - Так она и сделала.
  И снова он ощутил вес автомата за поясом. - Может, тебе будет интересно... скажем, почему? Может, ты узнаешь, кто хотел тебе смерти?
  - Нет.
  Он моргнул. - Потому что уже знаешь, или потому что тебе плевать?
  Женщина отпустила ногу и перешла к другой. Напильник пропал, нож появился. - Ты болтлив.
  - Я болтал бы меньше, поддержи ты свой конец долбаной беседы.
  - То есть сторону?
  - Что?
  - Конец - это ты. - Кажется, в этом копыте она нашла что-то совсем нездоровое; появился другой нож, поменьше. - Начало и конец.
  - Ну ладно. - Он махнул рукой. - Забудем, а?
  - Хорошо. - Она склонила голову к плечу, потом к другому; он как-то понял, что она изучает копыто разными глазами, карим и молочно-сине-белым.
  Челюсти ломило. Он скрипел зубами. - Люди так часто пытаются застрелить тебя, что ты уже утомилась? Или неуязвима для стрел?
  Единственным ответом стал отстраненный кивок. Мерин задергался: ветер переменился и он, похоже, учуял кровь лучника. Она отпустила ногу, терпеливо присев рядом, словно над головой не плясали тринадцать сотен фунтов нервного боевого коня.
  - Не думаете... - Лучник стал белым, даже губы. - Пока вы флиртуете, может, я прилягу?
  - Ага. Давай.
  Пока она утихомиривала мерина и снова поднимала ему ногу, он невольно любовался солнечными локонами в волосах, которые красиво перебирал и гладил ветер. Представилась заря, отраженная в бурной речке. Поняв, что делает, он закрыл глаза.
  Флирт. Сукин сын. Лучник ведь не ошибся.
  Может, всё же придется ее застрелить. Или себя.
  Он присел на выступающий камень песчаного цвета, в паре локтей от раненого. Лучник лежал в траве, крепко зажмурившись. Лоб блестел потом, невзирая на весенний холод и резкий ветер. Джонатан Кулак имел изрядный опыт ранений - и получал их, и наносил сам. Он знал, что лучник лишь сегодня ощутил, на что может стать похожим остаток его жизни.
  Минуту или две спустя он решил, что готов поинтересоваться историей лучника, даже если лошадиной ведьме все равно. Люди в этой части света не странствуют одни. Допрос может дать пищу для размышлений. О чем-то другом, не о длинных, элегантно-мускулистых, загорелых до бронзового оттенка бедрах, или о взгляде, способном согреть или заморозить или сразу всё. Впрочем, его разум явно был натренирован желать тепла. И погорячее.
  Он потряс головой. Напомнил себе, что слишком стар и должен был уже поумнеть. - Начнем с имени.
  - А я должен? - Хрипло. Как будто сейчас упадет в обморок. Кровь сочится из-под ремня. - От разговоров мне хуже.
  - Я посочувствовал бы, не пытайся ты меня убить всего десять минут назад.
  - Если я заговорю... - Он облизал губы. - Дашь воды?
  - Я не взял с собой.
  - Но сможешь найти.
  Джонатан Кулак пожал плечами. Лучник не размыкал глаз, но, кажется, понял. - Слушай, тут мои лошади. При них три полных бурдюка. Пекло, возьми один себе.
  - Я могу взять все.
  - Прости, но ты не кажешься таким типом.
  - Начнем с имени.
  - Залатай меня получше. Ладно? Лучше, чем так. Дай лошадь и направь подальше, где я проведу остаток дней. А?
  - Можно и так.
  Он закашлялся, и кровь показалась на губах. Похоже, задето легкое. А может, укусил язык при падении. - Звучит не убедительно.
  - Ты пытался меня застрелить.
  - Ага. - Лучник облизнул губы, задыхаясь, и плечи дернулись, будто в рыдании. - Знакомым я известен как Таннер. Мамка зовет Геком. Гекфордом, если совсем зла.
  - Мама еще жива?
  - Точно. Я не такой старый. Дерьмо, она не так стара, как ты.
  - Я моложе, чем выгляжу.
  - Мы оба, папаша. - Он снова кашлянул. И снова кровью. - Мои похороны ее убьют.
  - Ей не придется присутствовать.
  Он чуть повернул голову, глаз раскрылся, чтобы увидеть выражение лица Джонатана Кулака. Никакого выражения не было. - Звучит не как обещание, что я выживу.
  - Но это обещание.
  - Понимаю. - Глаз вяло закрылся. Лучник отвернулся. - Что ты хочешь знать?
  
  История Таннера была уныло знакомой: едва люди завидят нечто ценное, захотят украсть. Это ж люди.
  Десять тысяч или больше лошадей в ведьмином табуне, почти все обучены ходить под седлом. Да на это можно купить солидный город. Местный воевода произвел грубые вычисления и решил, что стоит нанять человек двадцать пять или тридцать, чтобы увести лошадей, и еще шесть сотен, чтобы перегнать табун через горы, предгорья, напоить в родниках, принадлежащих другим местным владыкам. Война в округе Линкольн - с мечами, луками и магией. [4]
  И, как в настоящей войне в округе Линкольн, самым интересным было желание нанять киллеров.
  Это делалось без всякой попытки сохранить тайну. Местный воевода, звавший себя графом Фелтейном, желал, чтобы все знали: он может купить самых отъявленных мерзавцев. Почти половина Похитителей Ведьмина Табуна происходила из округи; вторая состояла из сборища крутых ребят и готовых на всё психов под командой могущественного боевого мага, звавшегося Бенноном. Таннер был из его парней. - Я охотник. Никогда не мазал. Никогда не упускал добычу. Первый намек, что я рядом - стрела в затылок. Я словно невидимка.
  - Не для меня.
  - Не на тебя я охотился. Верно?
  - И не надо. В следующий раз я буду не в таком благодушном настроении.
  Похитители крались по сторонам табуна уже три дня, сумев отбить лишь несколько дюжин старых, больных и калечных кляч. Остальные лошади были умными и ловкими, всегда на два шага впереди людей, пытавшихся загнать их на равнину. - Некоторые из местных толковали о лошадиной ведьме, гадине, что правит табуном. Похоже, здесь она как легенда. Поселяне оставляют ей небольшие дары, когда табун идет мимо. Иногда оказывается, что за ними увязалась лошадь, как будто с детства их знает. Такая молва, что ведьмины лошадки наполовину волшебные, супер-сильные и супер-умные, и если ты заботишься о них, они умрут ради тебя. А если ты обходишься с ними дурно - умрешь сам.
  - Звучит честной сделкой.
  - Возможно. Вот только для некоторых одной лошадки маловато.
  - Некоторые безмерно жадны.
  - Мне ли не знать. От того и пострадал.
  Джонатан Кулак показал бурые пятна на штанине. - Вот эта кровь? Она принадлежит парню, решившему, что сможет схватить лошадей и увести.
  - Решившему. В прошлом.
  - Верно.
  - Ну, я не мыслитель, я ловец. - Таннер потряс головой, скривился. - Пойманный.
  - Убив лошадиную ведьму, ты не получил бы ее лошадей. Не она твоя проблема. Ты сам.
  - Подозреваю, так можно сказать о многих, - отозвался Таннер. - Как насчет воды?
  - Через минуту. Расскажи еще о том парне, Бенноне.
  - Он главарь. Он и приятель его, Чарли. Беннону не нужно много говорить, за него болтает Чарли. Вот тип, любящий звуки собственного голоса. Чарли-В-Самый-Раз, так зовут его девки. По его словам. И картинки показывал, словно сам побывал здесь - лучший из Зрящих, кого я встречал.
  - Беннон.
  - В нем сил на полтора человека. Пока шли сюда, мы наткнулись на отряд к"рркс - в полных доспехах и такие здоровенные, что перемолотили бы нас запросто. К тому же с ними были два заклинателя духов. Беннон даже с коня не сошел. Как и мы. Через минуту или меньше почти все были порваны на куски, а те, что целы - пылали огнем. Я даже не коснулся лука.
  Джонатан Кулак имел личный опыт вражды с к"рркс. - Впечатлен.
  - Так говоришь, будто это случается редко.
  - Давно уже не.
  - Вот, возвращаю тебе милость. Спасибо, что оставил в живых. Те, что пробуют к нему неудачный подход, умирают тяжко. Твои трюки очень ловкие, громила, но не пробуй их на Алом Бенноне.
  - Алом? - нахмурился Кулак. - Это его имя? Алый Беннон?
  - Так мы его зовем, по причине волос и бороды. Рыжий как лис, хотя он скорее медведь, здоровенный сукин сын. Чарли иногда зовет его Лазз, но ему не нравится. Не знаю, Беннон - имя или фамилия.
  - Или чертово прозвище. - Кулак смотрел в землю, давая себе пару секунд надежды, что ошибся. - Итак, Алый Беннон здоровяк, рыжеволосый, и он сильный боевой маг. А Чарли-В-Самый-Раз, его помощник, зрящий - он не таков ли: тощий как пук соломы и выше главаря на две ладони? Смеется, будто осел, которого пнули в яйца?
  - Ты их знаешь.
  - Не совсем. - Он потер глаза. Тщетная попытка прогнать нараставшую мигрень.
  Несколько дней, чтобы выследить беглых лошадок дочери. Типа каникулы. Стоянки в горах. Свежий воздух и родниковая вода вместо дыма и виски. Но вместо всего этого он наткнулся на очередную мясорубку. Вот дрянь. Почему кто-нибудь не послал знака или еще чего?
  Поздновато замечать мясорубку, когда уже хрен намотало.
  Через некоторое время мерин убежал, а ведьма подошла к мужчинам. - Дай погляжу на плечо.
  Оба взглянули просительно. - Ну?
  Джонатан Кулак отошел с ее пути. Таннер кашлянул, булькая. - Надеюсь, моя смерть не отвлекла тебя от важных дел. А?
  Она развязала пояс-жгут. В руке был один из тех ножей. Она разрезала кожу куртки и завернула. - Ты не умираешь.
  - А если бы да, ты нашла бы минутку и оторвалась от чистки копыта долбаного коня?
  - Нет.
  Таннер моргнул, нахмурился, снова моргнул и оглянулся на Кулака; тот развел руками, держа ладони кверху. - Ты спросил.
  - Понял.
  Лошадиная ведьма сунула руку в карман, извлекла большой ком каких-то листьев, на вид темных и сморщенных, но еще влажных. Положила в рот и задумчиво пожевала, вполне походя на довольную лошадь с полным ртом сочной травки.
  - Ты совсем ненормальная, - сказал Таннер.
  Она рассеянно кивнула и выплюнула листья, катая их двумя пальцами. Вложил комки в раны, натянула мокрую тунику и снова перевязала ремнем. - Исцелишься начисто.
  Встала и пошла наверх.
  Цвет уже возвращался на лицо Таннера. - Такое чувство... проклятие. Ты просто...
  Голос затих. Она шагала так, будто уже забыла о мужчинах.
  Кулак увязался следом. - Эй, погоди секунду. Эй! Проклятие! Как твое чертово имя, а?
  Она помедлила на краю склона. - Они боятся крови. И там, на утесе, огриллон.
  - Кто боится? И... - Он покосился на бровку оврага. - Ты можешь его видеть?
  - Табун знает. - Она кивнула в сторону узкого прохода, где Таннер оставил коней. - Теперь они в порядке.
  Лошади Таннера осторожно шли к ним, словно дождались разрешения ведьмы. Кулак уставился на них: - Совсем тебя не понимаю.
  Казалось, ей скучно.
  - Если бы я его не остановил, он мог убить тебя...
  - Меня всё время убивают.
  - ... а ты ему помогаешь, и какого хрена это значит - всё время убивают? А?
  Она подмигнула ледяным глазом. - Позволение.
  - Дерьмо собачье.
  Она шла к скалам, в сторону табуна в долине. - Они любят его.
  - Кто, лошади? Ты шутишь, на хрен? Лошади любят, значит, он хороший человек?
  - Лучше тебя.
  - Ну, не дерьмо, - сказал он. - Кто не лучше?
  Она шла дальше. Здоровенный жеребец, на котором она ездила прежде, обогнул выступ скал и поскакал к ведьме. Лошади Таннера искали путь среди камней, осторожно ржали, будто звали, но боялись услышать ответ.
  Он помнил их, чувствуя себя посмешищем. - Он тут. Сюда.
  Они пришли, будто поняли его.
  Кулак оглянулся вниз, на Таннера. - Твой лук здесь. И нож. Пекло, даже стрелы. Но стрелять ты сможешь не скоро.
  - Если благодарность такого, как я...
  - Поблагодари меня тем, что не попадешься на дороге. Убить того, кому спас жизнь - да я почувствую себя идиотом.
  - Такое никому не нужно. - Таннер помахал здоровой рукой. - Все же спасибо.
  - На хрен. - Он уже трусил за лошадиной ведьмой.
  Снова.
  
  
  Лошадиная ведьма 3:
  Предложения
  
  
   "Девушка любит, чтобы ее просили, тупая задница".
  
  Лошадиная ведьма, "История войны в графстве Фелтейн", пересмотренное издание
  
  
  Он трусил вслед лошадиной ведьме.
  Она успела сесть на коня и покачивалась так ловко, словно скакун был ее удлиненными ногами. Мужчина подался вперед, набирая скорость. Он бежал без усилий, поняв, что на лице расцвела свирепая улыбка радости - оттого, что ноги делают всё, что им приказано. Похоже, жеребец услышал его: рысь стала размашистее, и вскоре "без усилий" приказало долго жить. - Ради всего дрянного, может, вы просто остановитесь?!
  Они остановились.
  Он подбежал, тяжело пыхтя. - Наконец. Что заставило тебя передумать?
  - Ничего.
  - Тогда...
  - Девушка любит, чтобы ее просили, тупая задница. - Она смотрела голубиным глазом, и ее неожиданно милая, теплая улыбка заставила заерзать что-то в его груди.
  - Ага, ладно, - встряхнул он головой и отвернувшись, чтобы не улыбнуться в ответ. - Пожалуй, нужно вести заметки.
  - Ты очень груб, - ответила она. - С тобой всё резко. Одни острые углы. Вечно давишь. Орешь. Оскорбляешь. Дурной путь для общения с лошадьми.
  Или с женщинами. Хотя бы с этой.
  - Извини, - сказал он, удивившись, что действительно чувствует сожаление. - Я прожил жизнь, в которой от манер было мало пользы.
  - Грустно для тебя.
  - Чувства тоже ничего не значили.
  Кажется, он чуть задумалась. - И все же я грущу за тебя.
  - Не надо. - Люди, которые грустят за него, могли вогнать в грусть его самого; а это опасно в тысяче разных смыслов. - Не беспокойся.
  - Приказываешь не грустить?
  - Леди, серьезно, у тебя проблемы побольше, чем моя дерьмовая жизнь.
  - Откуда тебе знать?
  - Не остановишься? - Он поднял руку. - Прошу. Не отвечай. Выслушай.
  Ее взгляд был терпеливее утесов за спиной.
  - Тот парень с луком, он не единственный хреночес, готовый тебя убить. Есть другие. Много. И в сравнении с парнем, что рулит похитителями, я не опаснее сумки со щенками. Им нужен табун. Думают, убив тебя, они получат лошадей.
  - И будут разочарованы.
  - Ага, и было бы славно объяснить им это до того, как убьют тебя.
  Она задумчиво кивнула. - Было бы славно.
  - Они не хотят приходить за тобой при табуне. Но если не будет иного пути, придут. И лошади тоже пострадают. Погибнут.
  - Весьма вероятно.
  - Не похоже, что ты озабочена.
  - Я поступаю не так.
  - Что? Не боишься за лошадей? Не защищаешь их, не правишь ими? Так какого черта ты с ними делаешь?
  Она показала оба глаза. - Прощение...
  - И позволение, да-да, как угодно. Прощение, позволение и иногда чистка копыт.
  Она улыбнулась ему и заговорила ясно, сочувственно, без малейшего следа снисходительности. - Иногда у лошади проблема, в которой я могу помочь - сбитое копыто, порез или колючка кактуса. Много чего. Многие вещи лучше делать пальцами. Иногда лошади могут помочь в моих проблемах - если нужно ехать быстро или далеко, или нужно, чтобы они охраняли мой сон. Многие вещи лучше делать, если у тебя есть копыта. Они помогают не потому, что я лошадиная ведьма, и не ради роли ведьмы я помогаю им. Это взаимопомощь друзей.
  - Эй, стой. - Он хмурился. Ее слова имели смысл. - Что стряслось? Разговор вдруг стал почти разумным.
  - Ты начал понимать, кто и что я есть.
  - Я сказал "почти". - Он повел рукой. - Похоже, я понял тебя. Кажется. Я ошибался прежде, говоря, что мне плевать. Но понимание отнимает бездну времени, а тебя могут убить к закату.
  Морщинки вокруг глаз выражали лишь непроницаемую безмятежность и собранное, терпеливое сочувствие. - Я никогда не бываю мертвой.
  - А что стало с "меня всё время убивают"?
  - Быть убитой - не значит быть мертвой.
  - Для большинства людей одно бежит по пятам второго.
  Пренебрежительное движение плечами. - Люди.
  Он знал, что должен взбеситься, но не мог сдержать себя. - А ты не из людей?
  - Я лошадиная ведьма.
  - Лошадиная ведьма - не личность?
  - Лошадиная ведьма, - ответила она, - это я.
  Он открыл рот для отповеди, передумал и шлепнулся на валун. Сел, упокоив лоб в чаше ладони. - Забудем. Похоже, это был сон: я говорил с миловидной женщиной на лошади и разговор куда-то двигался. Дерьмо прояснялось.
   - Ты продвинулся дальше, чем думаешь. Теперь ты мне люб.
  - Прости?
  - Люб, - повторила она. - Когда тихий. Тогда ты здоров. Заботлив. Даже со мной, хотя меня не знаешь. Мне с первого мгновения хотелось, чтобы ты мне понравился. Но тебя нелегко полюбить.
  - Уже слышал.
  - Надеюсь, так будет и дальше. Хочу, чтобы ты полюбил меня. Гляжу на тебя - думаю о сексе.
  Он закашлялся, потеряв дыхание. И снова. - Прости?
  - Ты человек подозрительно красивый, очень ладный и сильный, и опытный в самых неожиданных делах. Ты ожидаешь, что женщины будут очарованы. Так и есть. Глядя на тебя, я думаю о сексе. С тобой. Секс с тобой будет очень, очень хорош.
  Он кашлял, это не помогало. - Не староват я для тебя?
  - Староват?
  Она засмеялась и в этом смехе был звон распадающегося ледника, скрип камней на его полном карстовых провалов пути, шелест снегов и запах многих слоев щедрого чернозема, миллиард лет гудевшего под копытами, лапами и когтями существ столь древних, что память о них сокрыта от мира...
   Но не от нее.
  Для нее, в ней они еще жили и бегали и дрались и любились и звали ее поиграть с ними в пропавшей вечности.
  Он сказал: - А... ах, дерьмо, да ладно, не надо...
  Она приковала его к месту ледяным глазом, и прошлая жизнь вдруг раскрылась, оставив его нагим на ветрах безвременья. Вихри вились, сплетаясь, и скоблили его сущность бритвенными лезвиями льда.
  - Хватит. Хватит, прекрати, прошу! - Он закрыл глаза руками, но это не помогало. - Не надо так.
  - Годы ничего не значат. - Ее голос снова стал теплым и человеческим, и когда он увидел приглашение в глазах, и теплом и холодном, нечто вновь зашевелилось в груди. Теперь угрожая взломать его изнутри. - Мы в лошадином времени.
  - Не знаю о таком.
  - Иногда поедание яблока затягивается на целый день.
  - Это вроде метафоры секса?
  - Ты этого хочешь?
  - Ух... дерьмо. Ладно, понял. Так я, э, то есть... Разве секс не случается только после того, как люди, ну, представятся друг другу?
  - Я знаю тебя. Ты начал познавать меня.
  - Не знаю даже твоего имени.
  - Какого имени?
  Он не нашел, что ответить.
  - Мне говорили, что я умелая. В сексе.
  - Ох, окей.
  - Необычайно умелая.
  - И представить не могу.
  - Верно. - Улыбка стала шире. - Он изменит твою жизнь. К лучшему. Это лишь мнение, но обоснованное. Весьма обоснованное.
  - Слушай, ух... - Он потер глаза. Ложь для таких случаев была заготовлена... но он не мог вспомнить, какая. И вздохнул. - Глядя на тебя, я думаю не о сексе. Глядя на тебя, вообще не думаю. Как бы не могу.
  - Спасибо.
  - Я сказал не как... - Он оборвал себя, поняв, что сказал это именно как комплимент и отрицание сделает его еще смешнее. - Ты мне нравишься. Точно. Но я не, знаешь ли, не любитель случайного секса. К тому же я угодил в заварушку, вот прямо здесь и сейчас, да? Моя жизнь - место беспокойное.
  - Ты неправильно понял, что здесь происходит.
  - Ты не подкатываешь ко мне?
  - В твоем мире люди говорят, чтобы проверить, убедить, соблазнить, склонить, обмануть или подавить других. Но мы в моем мире. Я говорю то, что считаю правильным, и то, что тебе нужно узнать. Я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя и, если буду любить в тот час, когда ты решишься на секс, мы будем счастливы. Оба. Надолго.
  - А если я, э, решусь на секс, когда ты перестанешь меня любить?
  - Тогда один из нас умрет.
  - Гм...
  - Меня нельзя взять силой. Ни в сексе, ни в ином.
  - Не то чтобы тебе следует бояться...
  - Я не боюсь.
  - Неужели? Тебя нельзя взять силой? Вообще?
  - Подчинение - не мое дело. - Она глядела зимним глазом. - Кто пытался, погибли. Многие.
  - Но не ты.
  - Иногда и я. Но я никогда не умираю по-настоящему. Не тревожься.
  - Знай вот что. Если тебя убьют сегодня, забудь о сексе. Что бы обо мне ни говорили, я не любитель холодненьких.
  Брови ее сошлись в намеке, что эту тему можно будет продолжить. - Очень хорошо. Обычно проще позволить им убить меня, чем возиться с защитой. Но ты можешь стоить того.
  - Грубая лесть.
  - Я сказала "можешь".
  Он улыбнулся ей. Она ему. Нечто внутри шевельнулось снова, грудь треснула, и он понял, что дело кончится слезами.
  Быть слишком старым, чтобы не понимать последствий, но еще слишком молодым, чтобы сопротивляться... Вот фигня.
  Он одернул себя. - Первым делом нужно найти ублюдков. Орбек - отличный лазутчик...
  - Они там, - показала она на восток. - Там сходятся три пересохших ручья. Много камней.
  Она заметила удивление и пожала плечами: - Табун знает. Орбек - огриллон?
  - Ага.
  - Значит, он уже их нашел.
  Через пару вздохов ветер переменился, летя с востока. И тогда Джонатан Кулак услышал неровный перестук, словно далекий кашель, и увидел огненные столбы силы над холмами - еще кто кого нашел! - и, не теряя слов, рванул с места. Едва сделал первый скачок, вдалеке прогремели три взрыва, украсив небо пламенем и фонтанами камней, а устье оврага стало живой волной - ведьмин табун выливался из низины и галопом спешил в саванну.
  Он бежал что есть сил.
  Те утесы были едва в полумиле; Дисциплина Контроля позволит ему устроить фокус с химией крови и полететь почти пулей. Запыхается, но поспеет вовремя и крючок нажать сумеет.
  Сзади катился гром; он вспомнил, что на небе три дня не было ни облачка, и оглянулся. Гром издавал большой жеребец, галопом несший лошадиную ведьму.
  Она протягивала руку. Он едва успел представить яркую картинку, как на полной скорости падает лицом в кусты, ведь у нее нет седла и узды и даже чертовых стремян, которые позволяют устроить такой маневр; однако она схватила его руку и подалась в противоположную сторону, и конь идеально сохранил равновесие, и она забросила его позади себя и он схватился за ее тонкую, но твердую поясницу и прижался так крепко, что можно было снова начать думать о сексе.
  Она кивнула через плечо и возвысила голос, чтобы было слышно сквозь ветер и барабанный грохот копыт. - Что друг сделает для друга...
  Он ответил на ее кивок своим и напряг руки.
  Крепко.
  Очевидно, табун умел передавать ей точные знания об округе. Ведьма остановила скакуна на залитом солнцем холме, перед скалами, которые и так заставили бы их пойти пешком. Джонатан Кулак не видел и следа налетчиков.
  - Сюда.
  Она провела его извивами по горбу холма и на склон следующего, выше и скалистее, и Джонатан Кулак услышал звонкий треск выстрелов СПАР-12. - Орбек! - крикнул он. - Орбек, проклятие! Ах ты поганый выкидыш трепаной суки, что ты тут творишь?!
  Отзвуки выстрелов затихли вдали, подарив промежуток тишины.
  - Уй... эй, сюда, братишка. Мне жаль.
  - Что ты не понял из драных моих слов "не показывайся на вид"? - Джонатан Кулак шагал между беспорядочно лежащих валунов. Юный огриллон затаился за природной баррикадой, целясь вниз.
  - Положи треклятое ружье.
  - Секунду, братишка. - Треск; кто-то заорал внизу. - Говнюк.
  - Орбек.
  - Пора сваливать с позиции. - Орбек скользнул от своей бойницы и перекатился, сев, винтовка на коленях. - Эй.
  - Чертовски правильно, засранец.
  Серые щеки потемнели. Глаза забегали.
  - Они выследили меня в засаде, шли против ветра. Но ветер переменился. Мне повезло. Не сменись ветер, я не узнал бы. Могли взять на ножи. Вот была бы срань. Кому охота умирать без драки? Но я вынюхал их и полез выше, и один так выходит и говорит: "Нас тут тридцать! А у тебя что?" И раз он спросил так вежливо... - Огриллон пожал плечами. - Я показал.
  Джонатан Кулак потер глаза. - Много убил?
  - Ни одного. Что я, любитель?
  - Как раз пытаюсь понять.
  - Нескольких подбил. Как вы, хумансы, это зовете? В чашечку колен? Трех или четырех, пока они не подняли Щит. И того сосуна сейчас.
  - Ужас.
  - А хороший был выстрел, когда я снял лучника? Скажи: просто блестящий.
  Кулак не ответил. Отыскал положение среди камней, где его не могли убить.
  - И эй, людская женщина..? Прошу извинить чертовы манеры моего меньшего брата. Орбек Черный Нож, Тайкаргет.
  Она кивнула с серьезным видом: - Лошадиная ведьма.
  - Рррад-встрече-жаль-угостить-нечем.
  - Взаимно.
  Кулак пробрался между камней и осмотрел зону обстрела. Орбека спугнул, похоже, еще один охотник вроде Таннера, случайно, ища высокую точку обзора. И теперь огриллон - с даром владеть любым оружием, особенно огнестрельным - засел вверху с винтовкой, контролируя выходы всех трех сухих овражков, путей из низины. Место оказалось ловушкой, в которую может угодить даже умный человек, если не думает о возможности попасть под огонь штурмовой винтовки с богатым выбором патронов.
  Но и Орбек схватил за хвост дракона: под плотным ответным огнем он не смог бы сдерживать их всех сразу. Взяли бы числом. По коленям вместо убийства - значит, у них есть раненые, которые замедлят передвижения. И еще он хотел, чтобы они тоже не сразу убили его. - Христос, это же чертов бумажный замок на песке. А гранаты?
  - У них тавматурги. У тавматургов Щиты. Я их изрядно поплющил, - сказал Орбек. - И как другие ребята всегда находят тавматургов?
  - Меняют на запас туалетной бумаги. Что за хренов вопрос?
  - Почему у нас никогда нет тавматургов?
  - Потому что я их не выношу. Заткнись.
  - И давно ли? Ты женат на одной...
  - Ты слышал? Я сказал заткнуться.
  - И ты императору Делианну ближе задницы, а он как раз...
  - Орбек.
  - Прости. Да-да. Прости.
  Джонатан Кулак снова потер глаза, и лоб потер, и выскреб песок из волос. Наконец сказав: - Да в дупу всё.
  Прошел мимо Орбека к огневой точке. - Денни! - крикнул он. - Денни Макаллистер! Ты тут?
  Далекий голос отразился от скал: - Что за хрен твой Темми Мик Ласситер?
  - Денни, это Хэри Майклсон. Выходи, дружище. Потолкуем.
  Последовала продолжительная тишина. Наконец отозвался иной голос, ближе. - Без дерьма?
  Джонатан Кулак кивнул себе под нос. - Лиам с тобой? Ли, приветик. Хэри Майклсон. Спой мне.
  Третий голос, еще ближе. - Ага, прости. Нужно бы что-то сказать, но язык проглотил. Сейчас достану... Хэри драный Майклсон! Отымейте меня снизу доверху и с боков! И сотрите дерьмо, штаны намокли! Ты считаешься мертвым!
  - Сам слышал. Денни, Ли, нужно поговорить.
  Лошадиная ведьма мягко вставила: - Ты знаешь этих людей.
  - Не лично, - тихо отозвался Кулак. - По репутации. И они меня так же.
  Низкий голос Денни огласил холмы. - Как тебя называть?
  - Джонатан Кулак. А ты теперь Алый Беннон, да? А Ли, слышно, у нас Чарли-В-Самый-Раз?
  - Так меня девки зовут.
  - Лишь те, что еще не узнали, - буркнула ведьма.
  Он решил не спрашивать, откуда она знает. - Слушайте, Беннон, Чарли. Нам нет нужды дальше давить на рычаги в этом деле, а?
   - Это зависит. В каком этом деле?
  - В ситуации, из которой лучше всем выйти сухими.
  - Звучит здорово. Итак. Хотел поговорить? Мы говорим. Что мы можем для тебя сделать?
  - Скорее что я могу сделать для вас, Алый. Но, может, вы не хотите, чтобы мои слова слышали до самого побережья? Понимаешь, о чем я?
  Орбек встал за плечом Джонатана Кулака. - Актиры?
  - Ага.
  - Эй, как там их зовут? Может, я эти имена слышал.
  - Молчи, чтоб тебя. - Кулак обернулся к огриллону. Лицо было бледным, он словно стал старше на два десятка лет. - Чарли-В-Самый-Раз? Это Морган Черное Древо.
  Желтые глаза Орбека вылезли на лоб, из горла вырвался тонкий хрип. - Гхр? Так второй - это же...
  - Не говори.
  - Я пулял в Лазаря, дери меня, Дана? - Глаза стали белыми. - Рожден в рубашке, кажется. Святая срань.
  - Теперь ты понял? Лучше не мутить дерьмо, пока у тебя есть чем мутить.
  - Но... но Лазарь Дан, святое дерьмо. Лазз Дан всегда на вершине горы! И у подножия и где угодно посередине! Чего он ждет?
  - Ружье, - хмуро и тихо отозвался Кулак. - Не хочет повредить ружье. Или гранаты. Или любое артанское вооружение, что может у нас оказаться. Не знал, что такое дерьмо осталось в этом мире. Теперь знает.
  Орбек задумался. И сел между камней. - Хреново.
  - Он многое может магией, но тихо послать пулю в череп человеку за две тысячи метров - не его дар.
  - Ах... - Орбек повторил вздох Кулака. - И все-таки я ловко ссадил того лучника. Эй?
  - Спросишь, если выберемся живыми.
  - Эй, Майклсон, если ты сюда просто забрел, можем поторговаться, - крикнул Беннон. - Похоже, хорошее ружьецо.
  - Произведение искусства, мать его. Забудь. Есть кое-что получше.
  - Полагаю, мне это интересно.
  - Я тут пересекся с твоим стрелком, Геком Таннером.
  - Его мамочка зарыдает.
  - Он жив.
  - Правда?
  - Пока.
  - Ну, это можно сказать о любом из нас. Не сочти меня холодным мерзавцем, но почему ты его не убил?
  - Не было нужды.
  - Не припоминаю, чтобы раньше тебя это останавливало.
  - Может, я решил вести себя как взрослый.
  - Ну, насрать мне на затылок! Все стареют, кажется. Даже ты.
  - Парни вроде нас не стареют, - сказал Кулак. - Мы становимся медленными, а потом мертвыми. Я уже медленный.
  - Неужели ты больше не мешок солнечных лучей?
  - Твой парень, Таннер, немало наплел мне о графе Фелтейне и тому подобном. И я подумал, черт возьми, мы, такие как есть, мы могли бы найти цель лучше, чем корчить трепаных ковбоев и скакать клоунами с голым задом.
  - Ну, ты знаешь, йо-хо-хо, по холмам помчусь домой и так далее. Платят за нашу работу совсем не плохо.
  - И? Это же просто работа. Ладно, Денни - да, деньги на то и нужны, чтобы грязь разгребали другие. Я думал ты парень поумнее, и теперь другие делают грязную работу для тебя, не ты для них.
  Кто-то крикнул: - Ты же не слушаешь этого говнюка, а? Не думаю, что графу понравится узнать, что...
  Залившие низину тени сгорели в потоке зеленого огня, взрыв сотряс камни и звенел между скал очень долго. Последовала тишина еще более долгая.
  - Кто еще? - спокойно сказал Алый Беннон.
  Тишина и тишина.
  - Реально, - повторил он. - Кто еще желает узнать мнение графа, и кто ему расскажет?
  Тишина...
  - Майклсон?
  - Кулак, - сказал он. - Я еще здесь.
  Беннон перешел на английский. - Что предложишь? Ищешь работу?
  Кулак тоже заговорил на языке Земли. - Ага. Без обид, Денни, дисциплина в твоей долбаной компании страдает.
  Беннон хохотнул. - Предложение?
  - Ты, верно, слышал обо мне и Студии, все это дерьмо?
  - Что-то вроде. Слышал, когда твоя жена откинулась, ты взорвал половину Анханы. И выстроил всех в линию, благодарно целовать тебе зад.
  - Что-то вроде. Не думаю, что кто-то из нас попадет домой. Когда -либо.
  - Три года прошло. Склонен согласиться.
  - Никто не стал моложе, Денни. Парням нашего возраста пора искать место для тихой жизни.
  Молчание.
  Потом: - Слушаю.
  - Ну, твой граф Фелтейн, слышно, подгреб под себя немало хороших местечек. Деревни, пригоршня городков, красивая столица. Так много, что больше ему не нужно. Он мутит дерьмо лишь потому, что в жопе свербит.
  - Да. А у кого не свербит?
  - Ну, разные есть жопы. Есть жопы вроде него, - сказал Джонатан Кулак, - а есть жопы вроде, скажем, нас.
  - Нас. - Беннон, казалось, задумался. - Хорошо.
  - Вот в чем соль: на две сотни миль во все стороны лишь несколько людей знает, кем был я. А я, похоже, единственный знаю, кем были вы. Владея таким знанием, думаю, мы сможем убедить Хертейна сидеть на графской жопе ровно. Без сомнений, раздумий и чертовых возражений.
  - Ты уже проворачивал такое дерьмо? - не спеша сказал Чарли по-английски. - Или только болтаешь?
  - На хрен лошадей. Оставьте их. Нам они не нужны, а без них Хертейн никуда не вторгнется целый год или больше. Мы уже не работаем на Студию, Денни. Нам не нужно начинать войнушку ради заработка.
  Молчание.
  - Алый, он прав, - подал голос Чарли. - Если война пойдет худо, тут всё сгорит и все умрут, и не будет такого милого места для нас.
  - Рискованно. Чертовски большой риск.
  - Подумай же, Денни. Вместо того, чтобы начать войну, мы можем погасить ее до начала. И стареть богачами-дворянами.
  - Не похоже, - сказал Беннон мрачно. - Нет, пока граф жив.
  - Денни, Денни. Ну что ты, человече. - Кулак неприятно рассмеялся. - Ты с кем говоришь?
  Молчание.
  - Знаешь, Алый, тут он опять прав.
  - Ага, - произнес Беннон с расстановкой. - Уверен.
  
  Кулак положил жесткую ладонь на плечо Орбека, куда более жесткое. Сказал вполголоса, на вестерлинге: - Бери припасы и оружие. Оставь пару магазинов для автомата и пару ящиков гранат. И золото. Пусть бедняги-грумы найдут коней, снаряди их и направь назад в Харракху.
  - Как скажешь, братишка.
  - Затем - оставайся с табуном. Я планирую дней десять, или двадцать. Пока не вернусь, убивай любого. Кто придет за лошадьми. Или за лошадиной ведьмой. Сделаешь, ладно?
  Мясистые брови сошлись воедино. - А если не вернешься?
  - Беспокоиться начнешь, когда не вернусь.
  Он кивнул. - Как скажешь.
  - Умри в бою, Орбек.
  - Умри в бою, братишка. - Огриллон пошел среди камней к тайнику. За ним по пятам шагала ночь.
  Кулак обернулся к ведьме. - Приглядишь за ним, да?
  - Я так не делаю.
  - Не как лошадиная ведьма, - продолжил он. - Как друг.
  - Тогда ладно. - Она выглядела торжественно-суровой. - Опасный путь для тебя.
  Он пожал плечами: - Всё опасно.
  - Предпочитаю тебя живым.
  - Спасибо. Я тоже.
  - Ты ставишь жизнь между опасными людьми и лошадьми, и ты не любишь лошадей. Между опасными людьми и мной. И ты не знаешь меня. Знаешь ли ты, почему так поступаешь?
  Его губы сложились плоской линией. - Какое отношение "почему" имеет к моим делам?
  - Надеюсь, знаешь. Ладно, всё.
  Он надолго замолчал. И правда, дело должно кончиться слезами. Он прав, как всегда. Слезы будут всегда, он это знал и он достаточно постарел, чтобы понимать... но волосы ее пахли солнечным светом и травой и дикими цветами, и наконец узлы его сердца сжались столь туго, что он едва мог дышать.
  - Все в порядке... - Он закашлялся и сглотнул, и набрал воздух в легкие. - Можно коснуться тебя?
  - Конечно.
  Он протянул левую руку и она подошла к нему, серьезная и величественная, глядя в глаза - ореховым и синим глазом в его, полночные. Вместо того чтобы притянуть ее, он протянул руку к шее, скользнул по углу челюсти, где кость была чуть искривлена, словно после дурно исцеленного перелома. Скользнул по щеке и коснулся маленького, почти незаметного шрама под левой губой, и другой рукой коснулся ледяного глаза и бледного нитевидного шрама, что полз по веку. Притянул к себе. Пальцы нашли свободный воротник безрукавки, и там, на спине, он нащупал то, о чем успел догадаться: кожа была шелком, наложенным на неровно сплетенную сеть.
  Шрамы от кнута.
  - Цена позволения, - сказала она. - Не всякая девочка может стать лошадиной ведьмой.
  - Наверное, было больно.
  - По-разному. Некоторые еще болят. Но ты разбираешься в шрамах. Ты знаток.
  - Так очевидно?
  - Вот почему тебе здесь рады. Всегда были рады. И всегда будут. Приходи и уходи, когда захочешь. Ты заплатил сполна.
  - Полагаю, я уже догадался. - Он поцеловал ее так сильно, как позволило оплетенное узлами сердце: целомудренно коснулся губами лба. - Полагаю, вот единственная причина, по которой я делаю так.
   Она подарила ему улыбку, подобную заре, взошедшей за горами. - Ты мне еще люб.
  - Забавно, - ответил Джонатан Кулак. - Вторая причина.
  
  
  Ныне во Всегда 4:
  Явление героини
  
   "Она героиня, Ма'элКот. Она сродни настоящим героям, не как я - или ты, без обид. Она не смогла бы стоять в стороне, позволяя гибнуть невинным, и потому она оказалась во всё это вовлечена".
  
  Кейн (профл. Хэри Майклсон). "Ради любви к Пеллес Рил".
  
  
  
  Когда Дункан снова открывает глаза, к ним присоединилась еще одна женщина.
  Она рослая, в полном турнирном облачении. Короткие волосы темно-рыжие с более светлыми, словно выжженными солнцем полосами. Стоит, озирая укрытые снегом пустоши, большой шлем под локтем, в левой руке щит. Оружия он не видит.
  Дункан говорит: - Привет.
  Она поворачивается и встречает его взгляд, и сурово склоняет голову. - Доктор Майклсон. Большая честь, сэр.
  - Дункан, знакомься: Ангвасса, леди Хлейлок. - Кейн сидит по другую сторону, рядом с лошадиной ведьмой. - Она давно стала Поборницей Хрила.
  Хрил... Интересно. Он помнит другую женщину-хриллианку, из ранних Приключений сына. И помнит имя Хлейлок. - Полагаю, это честь для меня, леди Хлейлок. Извините, что не встаю.
  Она склоняет голову, смотря на меч. - Вежливость уступает место необходимости, доктор.
  - Красивый ответ. Но нет нужды звать меня доктором.
  - Извиняюсь, сэр. Мне дали понять, что это ваш титул.
  - Технически, полагаю... да. Уже очень давно я не преподаю, и даже тогда ко мне обычно обращались "профессор". - Он смотрит на Кейна. - Леди Хлейлок из тех "людей", о которых ты говорил?
  - Ага.
  - Она не похожа на моих знакомых. Значит, она та, кем кажется?
  - Это зависит... Кем, как тебе кажется, она является?
  - Той, кто на твоей стороне.
  - Моя сторона, профессор, - вставляет она серьезным тоном, - избрана, я принесла клятву. И не откажусь от долга.
  - Долг? У вас есть долг? Здесь?
  - Везде, где я окажусь. Объясняя просто, я поклялась всеми способами и всегда нести честь Ордену Хрила. Здесь у меня есть дополнительная задача: охранять сие место всеми доступными силами.
  - Вы здесь, чтобы охранять нас? От кого?
  - От всех, что захотят причинить вам вред.
  - А. - Он смотрит на Кейна, а тот опускает руку на колено ведьмы. - Забавно. Сколь многое в твоей жизни зависит от сложных отношений с выдающими женщинами.
  - Забавно для мальца, не знавшего матери с шести лет?
  - Если хочешь ранить меня этой иглой, вонзай в другое место. - Он поворачивает голову к Ангвассе. - Леди Хлейлок, надеюсь, вы чувствуете себя как дома. Прошу, не стесняйтесь. Садитесь, отдохните.
  - Я тут как дома, сэр. Предпочту стоять.
  Он поворачивает голову к Кейну. - Родственница? Дочь?
  - Женщина, на которую она похожа - его племянница. И почти как дочь. - Он кивает головой, словно говоря "разница всё же есть". - Выросла в его имении.
  - В имении мужчины, которого ты изуродовал подлым ударом.
  - И убил так же подло.
  Дункан уже не удивляется любым новостям, но ему трудно понять. - Думал, после первого знакомства он не станет подходить к тебе близко.
  Кейн пожимает плечами: - Особые обстоятельства.
  - Когда это случилось?
  - Сейчас. По большей части.
  - Но его племянница здесь.
  - Типа того. Тоже особые обстоятельства.
  - Этот человек не убил его, - говорит Ангвасса. - Пуртин Хлейлок опозорил себя, Дом Хлейлок и Орден Хрила. Сам Хрил забрал его жизнь; этот мужчина имел честь быть агентом Хрила, не более того.
  - Ты сумел убедить ее, будто выполнил работу для бога? Ты ловчей, чем я думал.
  - Я ни в чем ее не убеждал. И это не совсем она. Ты же понял?
  - Ну... - Дункан так долго хмурится, что у него заболела голова. - Я знаю, что я - не я, в некоем смысле. Знаю, что я не человек двадцати с чем-то лет, пронзенный мечом в грудь. Но все же...
  - Да, верно, всё же ты не совсем ты. Как и все мы тут.
  - Я есть я, - вмешивается лошадиная ведьма. - Я никогда не бываю чем-то иным.
  - Кроме лошадиной ведьмы. Но она - особый случай.
  - Но я совсем не понимаю, кто она. - Он кивает ведьме. - Кто ты.
  - Я лошадиная ведьма.
  - А лошадиная ведьма - это?..
  - Это лошадиная ведьма, - заканчивает Кейн. - Ты привыкнешь. Вот в чем суть: это место реально, но оно также метафора, как и меч - метафора, но и настоящий меч. Вот как я. Пойми, что и ты таков. Все мы здесь представляем нечто иное.
  - Кроме меня, - говорит ведьма.
  - Кроме нее.
  - Представляем что?
  - Если бы это можно было описать парой простых предложений, метафоры не понадобились бы. Верно? Любой мой ответ станет лишь еще одной метафорой. Да и каждый из нас представляет собой особый случай. Смотри. Ангвасса здесь - не настоящая Ангвасса; она похожа на нее, потому что настоящая Ангвасса - самое глубокое приближение к тому, чем реально является женщина, к нам пришедшая.
  - И кто есть кто? Кто вы на самом деле?
  - Желаешь еще одного имени?
  - Не хочу вас обидеть... но хочу лишь понять.
  Кейн, кажется, рассержен. - Я же объяснял насчет антропологии, верно?
  Она кивает. - Нет оскорбления, когда ты ищешь истину.
  - Так кто вы на самом деле? - терпеливо повторяет Дункан. - Кто сейчас клялся защищать это место и людей, в нем собравшихся?
  - Я.
  - И вы не Ангвасса Хлейлок.
  - Я столь же Ангвасса Хлейлок, как она может быть мной. Она Мой Аспект в сем месте.
  - Аспект? - Кажется, меч начинает вибрировать, и странная эта вибрация касается всех нервом и сосудов. - Ты бог?
  - Похоже, ты не в смятении.
  - Мой сын был женат на одной из вас.
  - А.
  - И потому... Если рыцарь - Твой аспект, ты должен быть...
  - Да, профессор Майклсон, - говорит она просто. Показывает ему заднюю сторону щита; его не держит рука, щит привязан к культе. - Я Хрил.
  
  
  Завтра для Вчера:
  Мясная марионетка
  
  Не вина Туранна, что его бог убил мою жену, и отца, изнасиловал разум дочери и превратил лучшего друга в бессмертную зомбированную мясную марионетку. Боги, они такие.
  Вот где ад: Он и мой бог.
  
  Доминик Шейд, "Кейн Черный Нож"
  
  
  Дым затушевал луну, окружил ореолами пламя горящих зданий. Дым вонял жженой шерстью и горелой кровью, и густой мерзкой копотью фитиля сальной лампы. Вопли раздавались уже не так часто; граждане Пуртинова Брода поняли, что крики привлекают Дымную Охоту, а стража не стала бы ронять достоинство, выказывая ужас. Отзвуки ружейного огня носились по округе, там и тут раздавались взрывы, а ответом - далекий рев "Дизрати голзинн Экк!"
   Пожары стали подарком. Густые тени мерцали и изгибались, вечно беспокойные, и маскировали его передвижения, и даже глаза огриллонов не могли быстро приспосабливаться к смене темноты и света. Он перебегал пустые улицы, шагал по чернильным переулкам. Войлочные калоши на мягких сапогах давали шума не больше, чем пламя и ветер.
  Он двигался вдоль реки, пока не нашел место, где они вылезли из-под воды. Улицу, где стоял отель.
  Прежде стоял.
  Он невольно остановился, хотя смысла не было. Оперся о белую стену и попытался разжать челюсти. - Не отель, проклятье, - буркнул он. - Это был "Пратт и Красный Рог". Хотя бы скажи вслух, твою мать.
  Ход времени было трудно просчитать точно, но он был уверен: прошли не минуты - часы с того момента, когда благочестивый лорд Маркхем Тарканен проломил ему череп одним ударом. Пятеро из гребаных недоносков-праздножителей остались невредимы и успели побесчинствовать всласть.
  Часы. Иисусе.
  Он старался придумать способ всё исправить. Ничего не получалось. Пять почти неистребимых чудищ под управлением своры презирающих общество тинейджеров. Получивших кучу дополнительных очков за сожжение "Пратта" дотла, убийство всех его обитателей.
  Кравмик Красный Рог, умевший зажарить утку так, что от каждого куска слезы восторга текли из глаз, и самочинно открывший секрет шотландского виски. Лессер Пратт, замученный трудами глава семейства и хозяин отеля. Итралл, его яростная и прекрасная жена-джеледийка. Его сын, стражник, лелеявший надежду получить рыцарский титул...
  Всё это уже казалось давно прошедшим временем. Так и было, в некотором смысле. Лишь в некотором смысле.
  По всем другим расчетам, это случилось час назад.
  Это он был слишком старым, слишком усталым, слишком виноватым, чтобы отыскивать обугленные трупы людей, которых успел полюбить.
  Так что тут с местоположением? Если поднять голову, он сможет увидеть лик Ада, даже место, где проломил Стелтону череп боевым молотом Черных Ножей; но нужно прекратить это дерьмо, ведь скоро он начнет думать о Мараде, ее разрывающей сердце, почти невообразимой смелости, и ее стойкости, а это заставит вспомнить погоню за короной Дал"каннита, о том, что Марада с Тизаррой пережили всё, кроме Берна. А это приведет к Шенне, а у него сейчас нет времени. Что за треклятое место. Что-то в воздухе, что не дает ему пройти мимо.
  Иисусе. Почему он снова и снова возвращается в город?
  Откуда такое чувство, что он не покидал его?
  Он оторвался от стены и заставил ноги прийти в движение. Переулок, решил он. Можно начать с переулка. Где стоял Маркхем, дожидаясь Тихоню, Свистуна и Ястреба. И его.
  Войти туда оказалось легко, никакого нежелания снова увидеть поганый пятачок.
  Может, там найдется и ключ - он не знал, какой - окурки или шелуха орехов или иная хрень, которую люди роняют, поджидая в засаде; ключ, который мог бы ему что-то объяснить... будь он поумнее и похитрее, умей что-то еще, кроме как убивать.
  К тому же там он бросил ствол.
  Возможно, его никто не подобрал. Может, он так и лежит. Может, на этот раз повезет. Может. Ведь так работает его удача. Ему везет? Остальные, пригибайтесь и отползайте.
  Он нашел начало переулка, пройдя квартал, и вошел внутрь осторожно, тихо, давая глазам шанс привыкнуть, разбудив ночное зрение. Как и ожидалось, оно не открыло ничего ценного. "Автомаг" исчез. Лапища огриллона лежала в самом конце переулка. Если он подойдет и поглядит на нее, не удержится от взгляда на "Пратт и Красный Рог". На развалины. Да ему и не нужно было идти туда. Правая рука. Он помнил, как отстрелил ее, и как огриллон поднял руку и потащил с собой.
  Пакард. Это был он. Подросток, сидящий в одноруком охотнике. Мелкий засранец Пакард, стыдившийся, что до пятнадцатилетия осталось две недели. Вполне нормальный ребенок. Самовлюбленный фанат, болтливый и дерзкий, и умный, сумевший придумать, как его своре сделать то, что не удавалось никому.
  Убить Кейна.
  Высшая точка молодой жизни. Естественная реакция. Еще одна схватка, достойная босса. Встретил Кейна на дороге - убей его.
  Ведь, знаете, дети - наше будущее.
  Это дитя, возможно, убило и сожрало одного из близнецов Праттов. Не оно, так кто-то из его приятелей. Но не Тернер, у него уже не было рта. И лица, и всей головы.
  Может, хриллианцы были правы. Может, Земля - именно то место, куда уходят дурные люди. Истинный Ад. Он мог бы представить доказательства. Чем Дымная Охота отличается от одержимости? Чем актеры, творящие насилие, начинающие войны, ломающие жизни ради развлечения их потусторонней аудитории, отличаются от бесов?
  Где тут отличие от мифического адова отродья, вырвавшегося из Пандемониума, дабы нести страдания и гибель по всему лицу мира?
  Он помнил, как лежал на платформе переноса в Кавеа, Косалл в брюхе, Шенна рядом, лелеет его голову, внизу труп Берна. Он смотрит в лицо Ма'элКота. И сам произносит Монолог, неслышную речь актера.
   "...воспоминания Ламорака - Карла тасуются в его мощном мозгу; он видит, что его мир, Поднебесье - царство жестокости, боли и внезапной смерти, - всего лишь сон, рай по сравнению с тем, куда он попал.
  Я водворил его в ад, затянул за собой".
  Он многое знал о чудовищах. Берн был чудовищем. Коллберг еще хуже. Но есть чудовища и чудовища. Иных преследуют лица мертвецов.
  И снова он понял, что опирается о стену, понурив голову, лишь распрямленные колени мешают упасть; и оторвался от стены, и оскалил зубы озаренным пожарами облакам. - Вы, мудаки, вам меня не сломать. Никому из вас. По одному и всей кодлой.
  Он говорил сам с собой, ведь он сам был из числа мудаков, и если сломается, никто не придет ему помогать. Так что он расправил плечи, разминая узлы мышц, потрещал шеей и костяшками пальцев, и вышел из переулка.
  На месте "Пратта и Красного Рога" стояло здание, выглядевшее в точности как "Пратт и Красный Рог".
  Он застыл посреди улицы, хмурясь и моргая, не способный понять... пока не заметил женщину, что сидела на ступенях главного входа.
  Она давно познала, что такое средний возраст, тело толстое и прочное, как и квадратная челюсть, волосы коротко острижены, на месте правого уха уродливый ожог размером в ладонь. Она сидела спокойно, даже лениво, на коленях толстый посох, и смотрела на него без всякого выражения.
  - Святая срань. - Он заставил себя не бежать через улицу, не обнимать ее. - Святая срань, т'Пассе! Я бы тебя поцеловал, да боюсь взбучки. Ты абсолютно последняя хрень, которую я ожидал найти здесь! Ты спасла это место.
  - Не в одиночку, - отозвалась она безучастно. - И ты последнее, что я ожидала найти. Думала, ты погиб.
  - Как многие. Где Пратты? Где Кравмик?
  - Внутри. Стоит добавить, что еще там есть несколько бойцов Хрила, и по меньшей мере двое целятся в тебя, и твое здоровье им не особо важно. Они не знают, кто ты.
  Он замер. - Ладно.
  - И я не знаю, кто ты.
  - Т'Пассе, ради всего дрянного...
  - Кравмик сказал, лорд Тарканен убил тебя и унес труп.
  - Он чертовски близок к истине.
  - Кажется, ты вполне здоров.
  - Это сложно.
  - Еще бы.
  Он простер руки: - Смотри, т'Пассе, мне всё равно. Я пришел сюда, думая, что найду одни угли и горелые тела. Думал, сумею найти кое-что...
  - Типа этого? - Она подняла руку, из широкого рукава выскользнул автомат.
  - Ну, именно. Трудно было бы найти другой.
  - Да. - Она повела стволом. - Предпочитаю говорить на расстоянии.
  Он поднял руки вверх. - Дерьмо. Можешь оставить себе. Я лишь рад, что Пратты уцелели.
  - В безопасности. Лессер получил боевым когтем в грудь, проколото легкое, а ноги Кравмика сломаны. Итралл и близняшки целы. Есть еще раненые, но ты их не знаешь. Ничего, что не подвластно Тиркилду.
  - Ты видела его? Он еще служит?
  - Да. - Казалось, она не желает объясняться.
  - Слушай, он мне нужен. Не найдешь?
  - Могу. - Она качнула стволом автомата. - Вопрос в том, стану ли?
  Да пусть хоть изойдет на свое кейнистское говно. Сейчас и всегда. Он до сих пор был в изумлении, что видит "Пратт и Красный Рог" целым. - Вау. Я серьезно. Вау и спасибо тебе, т'Пассе. Правда, спасибо.
  - Рада слышать. - Тон ее оставался ровным. - За что ты меня благодаришь?
  - Ты вызвала кейнистскую кавалерию и помчалась на спасение. Черт. - Он не верил себе. - Ну, я о том, черт, как ты узнала?
  - А, вижу, ты в заблуждении. - Ее голос стал мягче, на лице чуть не появилась улыбка. Такого он еще не видел. - Мы обороняем здание не из-за тебя, отнюдь. Лессер Пратт мне друг.
  - У тебя есть друзья?
  - Он и Итралл - и Кравмик, не забудем его - они наши Ученики.
  - Верно, точно. Забыл.
  - И когда успел забыть, за целых два часа?
  Он отмахнулся. - Просто рад, что все в порядке.
  - Мы с благодарностью приняли защиту Ордена Хрила, но не полагаемся лишь на нее. "Пратт и Красный Рог" - наш опорный пункт. Как и обычно в городе, угроза - Дымная Охота. Сюда мы отходим, организуем поиски пропавших, перевязываем раны и обороняемся.
  - Здесь?
  - Он крепче, чем кажется. Десятки лет здесь помещалась стража Приречного прихода, пока ее не перенесли к пристаням. И... - Она пожала плечами. - Это лучшая пивная Бранного Поля.
  Он кивнул. - Не возражаешь, я сяду?
  - Сиди там. - Она целила в грудь. - Не возражаешь объяснить, кто ты есть?
  Он сел на бордюр тротуара, отойдя на несколько футов. - Джонатан Кулак.
  - А. И ты чем-то отличаешься от, скажем, Доминика Шейда?
  - Сложное дело.
  - Уверена. Мне, гм, меня известили, что твое... ах, тело Доминика Шейда унесли солдаты Арты, вероятно, в Арту. На Землю, как бы ты сказал.
  - У тебя информатор в "Черном Камне"?
  - И не один. Ты бы удивился.
  - Божьи Глаза не сумели даже открыть туда форточку.
  - Божьи Глаза. Умоляю. - Она фыркнула. - Мы Монастыри. Мы в деле пять сотен лет. Не все наши инструменты затупились, как ты.
  - Знают ли твои не-такие-тупые-как-я парни детали системы безопасности?
  - Вероятно. Но это можно обсудить, когда я уверюсь в твоей личности и твоих намерениях. Ну? Как сбежал?
  Он вздохнул. - Не сбежал. Еще нет. И, похоже, не сбегу. За тем я и здесь: организую бегство. Типа того. И еще парочку штук.
  Она сидела тихо, лишь двигались глаза. Порхали туда-сюда, словно она читала текст на изнанке собственного затылка.
  И, наконец: - Вмешательство.
  - Весьма скоро ты поймешь сама.
  - Долго ли длилась... ночь для тебя?
  - Для ответа нет верной меры.
  - Ты сейчас служишь Вмешавшейся Силе?
  - Одной из них. Более - менее. Но не по-настоящему. Слушай, когда пройдем через всё, я отвечу. На любые вопросы. Пекло, т'Пассе, можешь взять интервью на целую клятую книгу.
  - Только не сейчас.
  - Да уж. - Он понял, что улыбается ей. - Благодарю. Реально. Я тебе должен. За жизни дюжины людей.
  - Я спасала их не ради тебя.
  - И всё же должен.
  - За что?
  - За напоминание, что иногда я бываю неправ. Что иногда люди лучше, чем я о них думал. Что иногда говно утекает быстрее, чем можно было надеяться.
  - Льстец.
  - Стал бы я тратить дыхание, чтобы прельстить тебя?
  - Хитрый. - Она задумчиво кивала. - И убедительный.
  - Мы с тобой, - продолжал я, - никогда не пойдем вместе. Во мне от тебя разливается злость, а в тебе само мое существование рождает вечное недоумение, рушит жизненные ценности. Да, что же, нам не быть вместе. Но знай, что я твой друг.
  Она моргнула, и снова, потом закрыла глаза и покачала головой: как будто не верила, что он останется на месте, когда она взглянет снова.
  - Я не вру. Я глубоко уважаю твой интеллект, цельность, работоспособность. А всего более - твою отвагу. Если я понадоблюсь тебе, когда-либо, Божьи Глаза меня отыщут. Да и Монастыри обычно знают, где я. Пока живой, я приду на твой зов и помогу. Зная, что ты не злоупотребишь такой привилегией.
  Тут я точно не врал. Она знала, какими катаклизмами может оборачиваться моя помощь, так что не призовет, пока альтернативы не окажутся еще хуже.
  - Не знаю, что и сказать.
  - Просто не жди, что я буду мил с тобой.
  - Воображения не хватит.
  - Видишь? Во мне уже злость разливается. Слушай, я велел Праттам убираться из города.
  - Знаю.
  - Ты не сможешь их защитить. Я и тебе велел бы убираться из города, да напрасное дело. Так что пригибай треклятую голову пониже.
  - Насколько низко?
  - Пуртин Хлейлок стоял за Дымной Охотой. Как и Маркхем Тарканен. Не знаю, сколькие из хриллианцев на их стороне, но явно многие.
  Она задумчиво кивнула.
  - Похоже, не удивил.
  - Мои источники предполагают, что вовлечены все Легендарные Лорды, а возможно, и Поборница.
  - Она ни при чем.
  - Почему ты так уверен?
  Он посмотрел на нее. Просто посмотрел. Через миг она отвела глаза и вздохнула.
  - Монастыри не выражают официального интереса к способам, коими Рыцари Хрила поддерживают порядок среди рабов и граждан.
  - Трепаным Монастырям пора передумать. Дымная Охота - не тавматургия. Теургия. С самого начала.
  Ее глаза сузились. - Тогда...
  - Чертовски верно. Тогда. Это не подавление мятежа, а треклятый поход против неверных.
  - Невероятно.
  - Так же, как наш с тобой разговор.
  Она позволила глазам закрыться, подняла руку помассировать лоб. - Я заметила, что ты упоминал о Правоведе в прошедшем времени.
  - Ага. Можешь не спрашивать, это был я.
  Она закашлялась. Попыталась что-то сказать, но лишь кашляла.
  - Не торопись.
  Она ответила: - Прости за навязчивость, но мне нужно подтверждение: ты только что сказал, что вмешался в священную войну, умертвив главу самого могущественного религиозного ордена в истории Дома?
  - Вовсе не так, - сказал он, порядком ошеломленный. - Это был честный бой. Более чем честный. Он был в полных латах и с оружием, и на высоте сил. Я был голый, скованный, едва очнулся от перелома черепа.
  - И подловил его подлым приемом.
  - Говори как хочешь, я буду утверждать своё.
  - Это открытый акт войны...
  - И даже не одной.
  - Ты втянул Монастыри в открытую войну с Орденом!
  - Ты уже упоминала.
  - Ты хоть понимаешь, какая это катастрофа?!
  - Расслабься. Думаешь, я начал бы войну без четкого ответа, как ее закончить?
  - Ну разумеется, начал бы! Ты так делал уже три раза, и может, я еще чего-то не знаю?
  О, точно, "всегда говори правду". - Т'Пассе, серьезно. Будь проще. Никогда тебя не видел вот такой. Почти, эгм, истеричной.
  - Истеричной? ИСТЕРИЧНОЙ?! - Она наконец услышала себя и сбавила тон. Плечи опустились, автомат лег на бордюр. Руки потирали лоб и глаза.
  - Да, - сказала она спокойно. - Извиняюсь. Я, э, вложила... личную энергию в укрепление здешних позиций... открытая война была бы... невезением. Для меня. Лично.
  - Лично? Ты что, типа, втюрилась в хриллианца?
  Она лишь вздохнула.
  Он выпучил глаза. Как хорошо, что успел сесть. - Гм... это ведь была шутка, верно?
  - Не для меня. - Она снова вздохнула, изогнулась, тихо крикнув в двери "Пратта": - Кто-нибудь, скажите толстяку, что он мне нужен. Здесь.
  Он нахмурился. Толстяк? Это опять сон, по фильму "Касабланка"?
  Недоумение продлилось лишь секунду или две, а затем дверь извергла окровавленную сталь Тиркилда, рыцаря Аэдхарра; он шагал небрежной походкой докера, единственный мужчина на свете, способный беспечно покачивать плечами, когда из шлема валит пар. - И вот он я, как всегда, моя старушка. Готов прыгать по малейшей прихоти твоей милости. Не разрубить ли мне на части вон то злокозненное привидение, или мне позволено будет занять пару досок рядом с ожившей грезой моего рая, надеясь стряхнуть пыль с края плаща госпожи?
  - Ох, сладки мучения моего бога, владыки свинотрахов.
  Тиркилд ухитрился выдать нечто похожее на поклон. - А вам, господин Монастрёмный, всего наихренового.
  Кулак мог лишь покачивать головой. - Ты всё время пьян.
  - Как честный человек, не стану отрицать. Но к завтраму буду трезв, а вы так и останетесь жопассасином.
  - Если завтра наступит, - сурово сказала т'Пассе.
  - Ах, должная отповедь. Смею ли сесть, дабы исцелить раны...
  - Христос. Словно парочка подростков.
  Он оглядел их, и снова, и в мозгу распахнулась какая-то ржавая дверца. Было такое чувство, что надо то ли зарыдать, то ли убить хоть кого. - Вот как ты меня узнал. Ты не узнал меня, когда я тебе жопу отстреливал; но в Шпиле уже знал - и успел заучить дурацкую историю. Жаль, я не уделил внимания. А ты, - бросил он т'Пассе, - точно, ты меня ждала с самого приезда в Пуртинов Брод. Точно так. Сукин я сын. Хорошо, что не стал зарабатывать на жизнь гаданиями по дерьму.
  - Человек более великодушный, нежели моя жалкая особа, мог бы сказать в вашу защиту, что день тот выдался чрезмерно переполненным событиями, превосходя любые силы дедукции.
  - Полагаю, ты сумел услышать и нынешние истории обо мне?
  - Среди многих ночных небылиц, о коих узнало ухо? Да.
  - Так впустите меня внутрь?
  Тиркилд пожал плечами, что прозвучало словно переключение передач. - Ни один муж в здравом рассудке не поверит, будто Лорд Правовед Ордена Хрила мог быть повержен вашим жалким ассасвинством. Однако же я, получивший некоторое легкое знакомство с ошеломляющей паутиной лжи, сплетенной вашим бесчестным мерзомонашеским умом, я истинно заверяю, что не имею ни малейшего повода подозревать, будто Правовед сохранил всю привычную целость здравия. Кроме, простите меня, объемного зрения. И душевной тонкости, но тут уж...
  Кулак кивнул. - И нет ничего дурного в служении Хрилу, кроме компании.
  - Ах, вы, должно быть, цитируете словеса мужа куда более великого, нежели сей жал...
  - Ага, угу, окей, хватит. Слушайте, т'Пассе казала, что я начинал войны... это верно. Но сейчас особый случай. Вы можете ее выиграть. Вы, персонально. Идите к Кайрендал и дайте знать, что шары взлетят завтра к закату.
  - К закату?
  - Тогда закончится Хрилово Правосудие, верно? Если Ангвасса не покажется?
  Т'Пассе нахмурилась. - Хлейлок опоздает на Хрилово Правосудие? Ты вырос в плохой семье, друг. Даже гибель ближайшего родственника...
  - Тут дело может быть не только в родстве.
  Т'Пассе и Тиркилд обменялись мрачными взглядами.
  - Мое отвращение к Правоведу не простирается на его родню. Леди Поборница скроена из совсем иной ткани, - заверил Тиркилд. - Я же всей доступной мне силой стану противиться нанесению малейшего вреда ее особе.
  Джонатан Кулак кивнул: - Понимаю. Даже одобряю. Мой источник говорит, что она вряд ли выйдет на суд. Нечто ее остановит. Возможно, не я.
  - А сей невероятный источник, шепчущий на ваше мерзостное ухо, он случайно не пророк?
  - Достаточно близко. Слушайте, шоу "Орбек против Ангвассы" будет крупным событием даже для Бранного Поля. Верно? Живой Кулак Хрила против Последнего Кватчарра народа Черных Ножей. Назначено на полдень. Если она не покажется, толпа будет расти, чем дольше, тем больше. К закату там будут все - или посмотреть бой, или увидеть освобождение Орбека. Вот тогда Лик Свободы должен двинуться к "Черному Камню".
  - К твоему народу, - заметила т'Пассе. - Хочешь, чтобы Лик Свободы атаковал твой народ?
  - Не совсем. Нужно лишь захватить территорию.
  - Вот почему ты спрашивал о внутренней безопасности.
  - Ага. Тиркилд, мне нужно, чтобы вы возглавили атаку.
  - Я? Всё еще устраиваете мою кровавую кончину?
  - Это не форт. Даже не казармы. Просто треклятая разработка шахт. Уверен, у них найдутся ребята с продвинутым вооружением, но всё это ручная хрень. Немногим лучше ружей для разгона бунтовщиков, что носят ваши стражники.
  - Разве они не добывают грифоний камень? Похоже, нас встретят яростной магической защитой.
  - Ага, на то вам и Кайрендал. Я знаю, на кого ставить деньги. - Он подался вперед, локти на колени. - Слушайте. Нам нужно контролировать дил. Врата в Истинный Ад, понимаете? Нужно, чтобы хорошие парни взяли их себе, иначе плохие парни вылезут с той стороны. Ясно? Очень плохие парни. Спросите подружку насчет Артанского вторжения. В любом случае это будет похоже на операции хриллианцев. Победи или проиграй.
  - И почему, молю вас сказать, должны Рыцари Хрила бранной силой захватить "Черный Камень", что помещен под защиту Ордена не только законом и договором, но и прямым приказом самого Правоведа?
  - Ну, посмотрим. Не того ли Правоведа, которого убили в конторе управителя "Черного Камня"? Не тот ли это "Черный Камень", в котором скрыли убийство Правоведа, вывели убийцу, еще в крови и мозгах Правоведа, из-под действия законов Хрила? Эй, вам даже не придется никого водить за усы. Действуйте тупо. Или еще тупее. Нет причины, по которым вы могли бы узнать о вратах... Значит, вы считаете, что артане укрывают убийцу. Это ведь верно. Они скрыли - скрывают его - меня - только в ином месте.
  Тиркилд, похоже, задумался. Т'Пассе кривилась рядом с ним.
  - И вовсе нет нужды вовлекать Монастыри, верно? Там, откуда я пришел, - сказал Кулак т'Пассе, - это называется "а ну-ка, подеритесь". К тому же я сказал Маркхему, что он на пороге войны с Землей. Не делайте из меня лжеца, ладно?
  - Трудно отрицать в этом некую ловкость лиса-мошенника, - признал Тиркилд. - Но ради какой пользы? Война с Артой - я не корчу из себя величайшего Рыцаря изо всех славных, и навлекать бедствие столь...
  - Которого не случится. Если я разрулю, война кончится к завтрашней полуночи, и артане никогда вас больше не побеспокоят. Если нет, ну, вернете им внутренний двор и принесете извинения. Заплатите за ущерб. Всякое дерьмо.
  - Если ты разрулишь, - мрачно пробурчала т'Пассе. - Ненавижу, когда ты так говоришь. Что разрулишь?
  - Я ведь рассказал о Кулаке Забойщика... ахх, о Руке Мира?
  - О том, что ты думал, что она в Шпиле.
  - Точно. Только нет. Она не в Шпиле. Но я знаю, где.
  - Пять или шесть часов назад ты не был уверен, что она вообще существует.
  - Ради всего дрянного, т'Пассе, неужели нам снова прокрутить всю треклятую диспозицию?
  - Нет... ни за что, - сказала она тихо. - Прости. Ночь, полная событий.
  - Ну, погоди до завтра. В "Черном Камне".
  Тиркилд вскочил, внезапно показавшись вовсе не пьяным. - Артане захватили Руку Нашего Владыки Битв?! Мне стоит лишь пробить тревогу, и мы вернем ее до рассвета!
  - Вы достойный человек, Тиркилд, я знаю - вы умнее, чем притворяетесь. Но вам нужно еще поработать над контролем минутных побуждений.
  - Неужели я чем-то отличен от вашей жалкой особы?
  - Не особенно. Но нам нужно всё делать правильно. Лишь я могу всё сделать.
  - По твоей воле или не станешь, - горько пробормотала т'Пассе.
  - Заткнись. Слушайте, Тиркилд. Погодите, подумайте. Как вы убедите Орден, что она именно там? И придется объяснить, откуда вы узнали. Рано или поздно кто-то спросит, как вообще она оказалась там. Это будет бомба. Гражданская война - лучшее, что вас ждет.
  Насколько ужасной может быть истина?
  - Сами скажите, - бросил он.
  - Артане владеют Рукой Мира, потому что Пуртин Хлейлок отдал ее.
  Глаза Тиркилда полезли на лоб. Он сел так же резко, как вскочил.
  - Вот что Хлейлок бросил им ради Дымной Охоты. Его ставка в игре. - Джонатан Кулак вздохнул и вздернул плечи, и открыл ладони. - Вы знаете, что я умею хранить тайны, как бы ни просили их выдать. Вы уверены насчет других людей?
  Тиркилд не отвечал. Лишь смотрел в сторону.
  - И даже не думайте предавать это широкой огласке. Будет лишь хуже.
  - Хуже? - пробубнил он. - В каком кошмаре какого темного бога можно найти что-то хуже?
  - Я же сказал: продумайте тщательно. Вы слышали, что я сказал? Хлейлок передал Руку Мира как вклад в создание Дымной Охоты.
  Нарастающий ужас раскрыл его глаза еще шире.
  - Настоящая правду будет в том, что величайший за последние годы герой Ордена отдал важнейшую Истинную Реликвию Хрила Бранного Бога, - он чуть помедлил, - в лапы Черных Ножей.
  Тиркилд лишь застонал. Т'Пассе коснулась рукой наплечника, и они долго сидели в тишине.
  Наконец она вздохнула и поглядела на Джонатана Кулака. - Ты, - пробормотала женщина, - идеальный злодей.
  - Спасибо, - сказал он. - Ствол получить можно?
  
  Он откусил еще кровяной колбасы, спустив пропитанную маслом бумажную обертку на кулак, и принялся неспешно жевать. Хриллианцы выносили тела на мостовую.
  Прежде здесь был приличный район, опрятные серые таунхаусы и заботливо ухоженные бунгало, одинаковые фасады, одинаковые заборы на задах. Чистые мощеные улицы расходились от сквера, на котором булькал артезианский фонтан. Вырезанные на каменных стенах таблички возвещали, что всё это называлось Площадью Ткача. В другом мире обитателей сочли бы нижней стратой среднего класса: бакалейщики и галантерейщики, цирюльники и клерки.
  Сегодня все эти клерки и цирюльники, галантерейщики и бакалейщики с женами и детьми толпились на площади, бледные и потрясенные, плачущие или стонущие, и даже извергающие сумятицу почти неразборчивой черной брани. Иные из опрятных домиков стали дымящимися развалинами, мешаниной перебитых бревен и мусора. Еще больше запятналось кровью. Повсюду по каменным фасадам были рассыпаны свежие ярко-белые отметины.
  Шрамы от пуль.
  Было похоже, что после этой ночи район получит новое прозвание.
  Он даже не успел сосчитать. Слишком много стражи суетилось вокруг, бойцы перевязывали раны, считали пульс, постоянно мешая обзору. Двенадцать трупов, тринадцать?
  Будет больше.
  Двое рыцарей стояли в молитве посреди импровизированной сортировки, около фонтана. Там и тут у раненых прекращалось кровотечение, рваные губы ран закрывались сами собой, что сопровождалось стонами и хрипами мучительной боли. Тех, кому не могло помочь Исцеление, стражники клали среди мертвых.
  Пока четыре огриллона. Сочащаяся багровым куча серой кожи и мяса. Размякшие его мозги еще искрили от бессвязных подробностей, словно крысы плавали в овсяной баланде: он помнил, как были нанесены почти все раны.
  Хорошо, что он не был суеверным.
  Он смотрел с удовлетворением клинического психа, расчесывающего края гнойной язвы. Каталогизировал соответствия между ночным пророческим кошмаром и озаренной реальностью утра. Сон явился ему так давно - очень давно - но сейчас, здесь он всё вспомнил.
  Та старуха...
  Он помнил, как заглушал ее вопли кожистой рукой, когда вторая рука разрывала ей живот; и как он вгрызся в плоть бивнями и клыками...
  Рядом падает расчлененное тело...
  Некогда это были два красивых молодых мужчины; двое его нашли их в одной постели и оторвали руки-ноги, треща бедренными суставами как прутиками, разрывая колени и выдирая плечи, а они вопили, пока не замолкли отделенные головы, катясь в тишину.
  Мамаша средних лет...
  Да в жопу. Он устал от таких игр.
  Стражники сдерживали толпу, причудливо разукрашенные ружья качались на широких кольчужных плечах. Глаза смотрели из прорезей шлемов, мрачные и отстраненные, поверх голов толпы. Мышцы выступали на сжатых челюстях. Слишком многие выставленные утреннему солнцу тела несли на груди солнечные взрывы Хрила.
  Он помнил, что старинное слово "огриллой" переводится как "резня".
  Вон тот мертвый стражник: один из него сломал ему позвоночник ударом кулака. Превосходной работы кольчуга повисла клочьями; он помнил, как рвал кольца когтистой лапой, словно гнилую кожу. Боевой конь валяется последи мостовой - конь ударил его копытом, и другой он схватил копыто в ладони и одним рывком вырвал сустав.
  Алое пламя без жара и света сделало этих огриллонов больше, чем огриллонами. Даже сон наяву полнился ядовитой фантазией о могуществе.
  Фантазией о том, каково быть сильнее рыцарей Хрила.
  Стражники выносили дымящиеся обломки за пределы охраняемого круга. Вот вытащили еще труп: изодранные останки девицы, едва ли старше десяти лет. Он помнил вкус юной, чистой плоти. Дочери как раз столько. Почти все волосы девицы пропитались засохшей кровью. Один локон качался у плеча бойца, ее несущего, и был он изящным, шелково-золотым. Как у Веры.
  Колбаса задергалась в желудке.
  - Не мое дело, - проскрипел он сквозь зубы. - Так и эдак, не мое дело.
  Его дело вышло из дымящейся двери с четырьмя сотнями фунтов дохлого огриллона на плече.
  Кто-то в толпе заорал: - Хлейлок! Хлейлок и Бог! - и шаги ее прервались, и рот скривился, блестящие глаза окинули раненых и мертвых. Он вспомнил тот же благочестивый клич, изданный двадцать пять лет назад. Но другой голос, другой Хлейлок, другой Бодекен.
  Голоса отозвались эхом. - Хлейлок и Бог! - Крики стали ревом, и он, стоявший молча, мог различить отдельные звуки: - Убей их Васса! Убей всех! Бей мразь!
  Кулаки взлетали к небу, мужчины хлопали друг друга по плечам, женщины рыдали, закрывая лица, и благочестие быстро сменилось голодным звучным хором:
  - Васса! Васса! Васса!
  Бывали времена, когда его присутствие могло зажечь в толпе столь же буйный ритм. Повсюду на Земле. Он ещё слышал эти крики, и они всё ещё рождали жжение в яйцах. Он так любил быть звездой. Он жил ради этого.
  Похоже, она не любила.
  Несколько голосов - слабых, разрозненных - не присоединились к хору. Они несли иное послание. - Где был Хрил, когда убивали мою дочку? Где был Хрил, когда вопили мои родители? Где был Хрил всю ночь?! - Разрозненные голоса усиливались, сливались, росли в числе. Пение Васса, Васса, Васса уже заглушалось контрапунктом: - Где был Хрил? Где был Хрил? Где был Хрил?
  И вот люди начали толкаться, взлетели кулаки, образовались очаги драк, стражники выходили из строя, распихивая толпу ружьями, будто баграми.
  Поборница не подняла головы.
  Она стряхнула труп на стражников, пошатнувшихся от неожиданной мертвой тяжести. Подошла к фонтану и опустила лицо в холодную струю; стерла сухую кровь со щек и лба, ногтями вычесала из волос, и вода окрасилась соломенно-бурым, переливаясь через мраморные края в гранитную цистерну.
  Он следил, как она ходит меж раненых и мертвых. Преклоняя колени, касаясь чьего-то лба или руки. Можно было понять, что крики и славословия она услышала; но проявлялось это лишь в том, как близко она склонялась, чтобы произнести на ухо тихие слова. Там, где она проходила, свет загорался в пустых глазах, прекращались мучительные корчи, тупое потрясение сменялось чистой печалью слез...
  В его видении... явление Поборницы...
  Латы, словно манекен из перекрывающихся зеркал. Из тени улицы на площадь, тяжелый двуручный моргенштерн небрежно вскинут на плечо. Отблески пожара пляшут на фасадах. Трое его мчатся по мостовой навстречу, залитые кровью лучших солдат Дома. Поборница шагает навстречу его множеству, небрежно снимает шлем, встряхивая волосы. На лице нет гнева. Нет страха. Лишь далекая, отстраненная печаль.
  Васса Хрилгет, прозвали ее.
  Он отлично понимал, почему -
  Она чуть отошла от сортировочной площадки, переговорила с парой стражников. Один кивнул и побежал прочь. Второй почтительно встал сзади, пока она отстегивала окровавленные наплечники и кирасу, отдавая части доспехов ему в руки.
  Теплый вес автомата оттягивал ремень ниже спины. Он мог бы это сделать. Прямо сейчас. Такой шум, что его могут даже не услышать.
  Поддевка была порвана на плечах и у ребер, темна от крови; когда она обернулась изучить повреждения на латах, клочья разошлись и он мельком увидел белую округлость груди, в алых полосках. Розовые келоидные рубцы усеивали плоть рядом. Рисунок совпадал с дырками на кирасе: похоже, крупная дробь. Он помнил, как во сне вырывал эти смешные стволы из рук погибших стражников.
  Полчаса спустя никто и не догадается, что она была ранена.
  Он кивнул себе: нет смысла в кучности, пока пули не угодят в позвоночник. Исцеление Хрила ни хрена не поможет, если повреждена центральная нервная система. Как он познал на горьком опыте.
  Выстрел в голову - вот самое милосердное, что он может себе позволить.
  В его видении - и это подтвердили темные брызги крови, стертые ею с лица и волос - она сражалась без шлема. Напрашиваясь на тяжелую черепно-мозговую травму. Молила о ней. Дерзость. Или желание смерти. Или еще что-то, чего он даже представить не может.
  Он гадал, скажет ли она, если спросить.
  Стоял и наблюдал, ощущая металлическую солидность "Автомага" у почки, а она взяла кирасу голыми руками, сглаживая зазубрины, словно это была не стальная пластина, а электровая фольга. Уселась на край фонтана, чтобы работать точнее. Он видел, как она закрывает дырки от дробин, двумя пальцами, и думал, что в рукопашную лучше не вступать. Держаться подальше. Если промажет, придется бежать сломя голову.
  Нужно лишь вытащить и пальнуть.
  И убежать. Лучше не забыть про "убежать".
  Рука скользнула под куртку и пошла назад, нащупывая оружие. Пальцы сомкнулись на теплой рукояти с насечкой типа диамант.
  Однако...
  Наклон плеч женщины, склонившейся над доспехами. То, как восходящее солнце блестело в мокрых волосах, касаясь и глаз. Длинная изящная грация невероятно сильных пальцев, и тонкий изгиб губ, выдающий внутреннюю боль...
  Забудем, что она - вождь крушителей голов в теократическом полицейском государстве. Он никогда не обманывал себя. Если приходится оправдывать свои действия, лучше не действовать.
  Она явно была лучшим человеком, чем он сам. Он видел ее насквозь. Служение святой воительницей было для нее тяжелее тернового венца. А он готовился пристрелить ее за это.
  Или нет. Проклятие.
  Может, это и есть старость: когда ты уже не можешь вынести последствия неправоты.
  Стражник, с которым она переговорила, прошел к отряду сдерживания толпы, и бойцы начали вежливо, но твердо расширять периметр. "Всё хорошо, всё кончено, по домам. Просим извинения. Район будет заново освящен. Просим, займитесь своими делами. Жителей допустят сюда после заката".
  Он не обратил особого внимания на их вежливую настойчивость, не пошевелился, когда толпа начала успокаиваться и разделяться, неохотно проплывая мимо и вокруг. Он помнил, как велись дела в том, прежнем Бодекене. Идеальная прямота. Беги или дерись. Умри быстро или умри вопя. Просто.
  Уже нет.
  Он успокоил дыхание, опустошил разум от надежды и страха, что слепят глаза смертных, и вгляделся в площадь Ткача, выделяя хаотическую сеть ночи.
  Обширная паутина размытых каналов энергии, что проявилась в сущем, была слишком сложной для прямого истолкования. Существуют уровни, на которых всё связано со всем, уровни, где сущее - единая система соединений каждого отдельного кварка в каждой метагалактике. Понимание требовало от человека избирательного ослепления: осознание есть фильтрация реальности, и оно требует практики.
  Что же он увидел? Что почти всё на площади было связано с ним. Лично. На некотором уровне все были здесь лишь потому, что здесь был он.
  И наоборот.
  "Ох", подумал он, став тупее камня. "Ох, дерьмо".
  Сыграть некую треклятую роль в Великой Долбаной Схеме Всего На Свете - от такого ему словно вгрызлось в задницу что-то жутко костистое.
  Некоторые из черных кабелей упрочнялись на глазах: энергия собиралась в нити, что соединяли его с окружающими. Его присутствие уже меняло людей вокруг.
  А черные каналы к груде мертвых огриллонов утолщались. Самые черные и мощные каналы связывали его с ними.
  И с Поборницей.
  И всё не имело смысла, разве если записать увиденное и холодно обдумать на досуге. Но и это не поможет. Чем дольше он смотрел, тем меньше было смысла.
  Вспомнилась строка из книги в коллекции отца: если исключить невозможное, то, что останется - даже недоказуемое - и есть истина. Но в Доме невозможное - скользкая идейка.
  Он раздраженно мотнул головой. "Никогда мне не стать Великим Детективом, чтоб его".
  Не имея ресурсов сверхчеловека, может, ему просто спросить кого-то?
  Когда он обернулся к той, о ком подумал, она уже смотрела на него.
  Даже с двадцати ярдов эгейский сумрак глаз заставил его затаить дыхание.
  Она отложила кирасу и наплечники. С равнодушной решительностью встала, повернулась спиной, снимая латную юбку и сабатоны. Нагнулась, избавляясь от стали, и он понял, что смотрит в задницу, способную щелкать орехи.
  Вспомнив Мараду в потайной комнате, столько лет назад. Вспомнив, что ни один из законов Хрила не требует от рыцаря хранить целомудрие. Вспомнив белую выпуклость груди с розовыми метками свежих шрамов...
  Он завернул колбасу в бумагу и сунул в карман, расправил плечи и пошел к ней. Едва ступил рядом с лежащими трупами, на плечо упала крепкая рука в латной перчатке. - Прощу прощения, йомен.
  Вежливый тон. Уважительный. Полный авторитетности. - Вы должны покинуть это место. Ради вашей же безопасности.
  Она стянула стальные поножи, стражник собирал доспех воедино на подставке. Поборница уже уходила.
  - Леди Хлейлок! - крикнул он. Если она и услышала, не подала вида. Он не винил ее: оказаться с ним рядом на публике - это наверняка входило в список "ни Боже мой". А признание знакомства, черт возьми, было в списке на первом месте.
  - Йомен. - Рука на плече стала тяжелее. - Займитесь своим делом. Вам надлежит покинуть площадь.
  Он мог бы попросить ее вернуться. Мог бы. Мог бы пасть на колено и молить о снисхождении. А потом расправить крылья и взлететь над площадью, испуская ангельскую пыль из зада.
  - Йомен, вынужден настаивать.
  Он мог бы сделать карьеру искателя проблем. У него же дар, инстинкт. Если не находит проблему, создает сам. Еще один дар. Но это было давным-давно; и годами не объяснить разницу между тем актером и человеком, которым он стал. Вот что он твердил себе. Но иногда забывал, каким стал старым. Забывал, сколько несет шрамов.
  Иногда он попросту уставал быть взрослым.
  Он взглянул на руку: большая рука, сильная, в перчатке забойщика - перекрывающиеся стальные кольца. - Люди касаются моего тела, - произнес он, - только с позволения.
  - Извините?
  - Не люблю чужих рук на плече. Прошу, держите ее при себе.
  - Йомен...
  - Я сказал "прошу". Повторять не стану.
  Рука сжала пальцы и развернула его. - Йомен, Закон требует от меня разъяснить вам, чтоооёй...
  Превращение слов в животное кряхтение, полное неожиданной боли, совпало с проведенным без лишней спешки болевым приемом, от чего боец застыл; пальцы человека, что был ниже ростом, заставили руку стражника сложиться, пока не защемило локоть.
  А запястье не издало резкий щелчок.
  Он выгнул запястье сильнее, вызвав сдавленный стон и заставив стражника пасть на колено. - Тебе чужая рука тоже не нравится, а?
  - Такое оскорбление, - сказал стражник тонким от злости голосом, глаза устремлены на мостовую в пяди от носа, - будет смыто кровью.
  - Уверен? Никто серьезно не пострадал. Что может измениться.
  - По правому закону Хрила Владыки Битв... - Он словно жевал кирпичи. - Требую, чтобы вы Вооружились и встретили меня на поле...
  - Может, потом, когда исцелишь руку. - Он повернулся, изгибая запястье, пока хруст не стал влажным треском.
  - Ты! Стой! - Стража сбегалась к нему со всей площади. Поборница, видел он, обернулась. Ближайший стражник поднял ружье, нацелился. - Отпусти руку хриллианца!
  - Если хотите, чтобы отпустил, дайте нож.
  - Отпусти его и отойди. - Палец хриллианца двинулся к спусковому крючку. - Давай. Или я застрелю тебя.
  - Мы тут спорим. И всё. - Он сместил захват на руке стражника, положив ладонь на растянутый локоть, угрожая одним движением сломать и там. - Думал, как хорошо будет потискать меня. Я объяснил, что нет.
  Пот боли капал с кончика носа стражника. Он сказал сквозь стиснутые зубы: - Этот йомен напал на меня без предупреждения или Вызова. Сломал запястье.
  - Просто шалость. Сосунок.
  Дуло ружья вошло в фокус: нацелено прямо в нос. - Нападение на слугу Хрила без предупреждения - серьезный проступок.
  Он пожал плечами. - Это и есть предупреждение.
  Поборница прошла между ними и положила руку на ружье, деликатно отводя его. - Отпустите его, йомен.
  - Просите вежливо.
  - Йомен, я...
  - Знаю, кто вы. И я не йомен. Я фримен.
  - Вы анханец. Доминик Шейд, не так ли? - Она подняла голову, лицо прояснилось, будто имя объяснило многое. Может, и так. Он готов был начислить ей дополнительные очки за стиль. - Ну, прошу, фримен. Отпустите этого человека.
  - Конечно. - Он похлопал отечески похлопал стражника по плечу. - Больше не будем глупить, ха?
  Боец выпрямился, бережно держа запястье. Казалось, лицо высечено изо льда. - Я получу удовлетворение на поле чести.
  - Чести. Ага, угу. Конечно.
  Мелкие вороньи лапки истоптали безупречную кожу у глаз Поборницы. - Чем вы здесь заняты, фримен?
  - Хочу перемолвиться с вами словом, леди Хлейлок. Всего лишь.
  Она чуть повернула голову к горящему холодной яростью бойцу. - Вы сделали это... чтобы привлечь внимание?
  Он пожал плечами.
  Хриллианец рядом с ней дернул ружьем. - Преклони колено.
  - Хм?
  - Встань на колено, когда говоришь с Поборником. - В тоне его звучало: иначе изобью.
  Он обозрел лица собравшихся стражей, находя растущее предвкушение. Растущую готовность. Хриллианец повторил: - На колено.
  - Черные Ножи не стоят на коленях -
  Он закрыл глаза, вздохнул и открыл снова. - Я фримен Анханской Империи. Возможно, вы не понимаете, что это значит.
  - Мы сейчас не в империи.
  - Не важно. Хотите, чтобы я опустился? Попробуйте сбить с ног.
  Хриллианец подался вперед и выставил ружье, словно короткое копье. Остальные сделали так же. - Думаешь, не смогу?
  - Уверен, сможешь. То есть придется. - Он вежливо улыбнулся Поборнице. - Разве сейчас для нас нет дел важнее?
  Индиговые глаза были отстраненными. Она обернулась к бойцу со сломанной рукой. - Вам следует отозвать Вызов.
  Стражник упал на колено так резко, словно ему отстрелили челюсть. - При всем уважении, моя Леди, такой приказ незаконен.
  - Не приказ, боец. Совет. Он Вооружен и на ногах. Хотите сразиться с ним прямо здесь?
  Стражник погладил опухшее запястье, поморщился. - Если придется.
  Ангвасса Хлейлок вздохнула: - Я буду Свидетелем, если вы попросите.
  - Эй. А мне слово сказать позволят?
  - Ни к чему. Как Вооруженный Комбатант, вы обязаны принять Вызов любого комбатанта, равного вам или слабее.
  - Ответить в драке?
  - Или Сдаться и признать вину. Что повлечет приговор к году тяжелых работ в имениях Ордена.
  - Дерьмовый выбор.
  - Который вам следовало обдумать прежде, чем налагать руки на Солдата Хрила. Неужели вы не прочитали наш Закон Сражения?
  - Был занят.
  Она поглядела на стражника. - Прежде чем начнем, вас следует узнать: сей человек прибыл в Пуртинов Брод под именем Доминика Шейда. Таможенник определил фримену Шейду шестой уровень. Что было подтверждено.
  Рот стражника дернулся, мышца заиграла под глазом.
  - Фримен Шейд - монастырский эзотерик. - Индиго потемнело сильнее. - Профессиональный убийца.
  - В отставке.
  - Возможно, вы осведомлены о недавнем инциденте в люканнисгериле Приречной таможни. Когда невооруженный противник победил трех стражей и Рыцаря-Управляющего, убив одного и серьезно ранив двух стражей, а Рыцаря поразив столь тяжко, что лишь Любовь Хрила спасла ему жизнь.
  Мышцы задергались по всей челюсти, кровь отлила от щек. - Вопросы сражения всецело в правосудной руке Владыки Битв, - сказал он мрачно. - Во мне нет страха.
  - Тем Управляющим был Тиркилд, Рыцарь Аэдхарр.
  Стражник побелел. Реально побелел. Похоже, лишь стыд не давал ему грохнуться наземь. - Но правда есть правда, а правосудие есть правосудие. Моя жизнь принадлежит Хрилу.
  - И во имя милосердного Хрила я прошу вас отступиться. - Она возложила руку ему на голову, словно успокаивала сердитого пса. - Прошу, боец. Не могу приказать, но могу умолять. Отступитесь. Разве утро видело мало крови?
  - Преступление...
  - Боец. Прошу.
  Стражник неохотно склонил голову. - Как велит моя леди.
  - Пусть Лорд Сторикс позаботится о вашей руке.
  - Моя Леди. - Он стоял увереннее. Послав последний пристальный, полный злого обещания взор, стражник отошел к остальным. Все разошлись шире, занявшись очисткой площади.
  Рука незаметно проверила, на месте ли автомат. - На вас работают упертые ублюдки.
  - Говорите как специалист по упертой ублюдочности? - На миг резкие углы лица разгладились, будто она хотела улыбнуться. Но лишь на миг. - Они не работают на меня. Они служат Хрилу, как и я.
  Она понизила голос, едва шевеля губами: - Как и вы, пока Дымная Охота не будет усмирена навек.
  - Гмм, как раз насчет...
  - Есть проблема? Вы так хитро разыграли представление, чтобы поговорить со мной.
  - Думал, хриллианцы не снисходят до сарказма.
  - Сегодня день неожиданных открытий. Скажите, что требуется, и я постараюсь помочь. - Брови взлетели, как и плечи - в подобии извинения. - Всем, чем смогу, лишь бы предотвратить еще одно такое утро.
  - Это не так просто.
  - Я давно не надеюсь на простые решения. Просто скажите. - Чуть заметное движение головы смогло обозначить не только выжженную площадь, но и Пуртинов Брод внизу и Ад наверху. - Я ... занята.
  - Ага, хитрить не стану. - За ее плечом он видел, как другой рыцарь выносит из руин еще одного мертвого огриллона. - Слушайте, проблема не в Дымной Охоте. Не совсем в ней.
  Он глубоко вздохнул. - В вас.
  - Прошу прощения?
  - Знаете, доска объявлений... тут такая была. Кто-то ее повалил, но объявления остались. В одном написано: "Род, вот номер твоего ящика". И несколько цифр.
  - И?
  - И Род - это я. Нет никакого ящика. Те цифры разузнал для меня один друг. Это даты, когда вы стали Поборником Хрила.
  - Могли бы просто спросить меня.
  - Я тогда не знал, то это понадобится. Забавно, и вы сами не сказали. В ту ночь, в Пурификапексе. Ведь это чертовски большое совпадение.
  - Всего лишь.
  - Вот. Вы точно не сильны в сарказме.
  - И какую пользу это несет в нашей ситуации?
  - О, не знаю. Посмотрим, может, вы сообразите. Итак, здесь, на Трепаном Бранном Поле, мы имеем вас, Живой Кулак Хрила пред Рукой Мира, вы наделяете Верную Руку Ма'элКота авторитетом вашего Бога. И вы не видите ничего важного в том, что выиграли титул Поборника в тот самый клятый день, когда Ма'элКот истинно Вознесся?
  Она даже не моргнула. - Может, вы сумеете объяснить эту связь.
  Объяснить? Вот дерьмо. - Это, гм... сложно.
  - Как, кажется, всё.
  Он пожевал изнанку губы. - Слушайте. Вы сыты?
  - Простите?
  - Всю ночь вы... - Он небрежно махнул в сторону груды мертвых гриллов, - трудились, а я ничего не ел, кроме полкруга кровяной колбасы, и подумал, что если, может... мы купим себе завтрак? И я попробую объяснить некоторые насущные факты последних дней. Потому что они не таковы, какими вам кажутся.
  Она выглядела смутно озадаченной. - Вы хотите купить завтрак ... мне?
  - Ну... - Он развел руками, тоже чувствуя себя озадаченным. Но чем дольше он об этом думал, тем лучше казалась идея. - Ага. Найдем, где перекусить. Если не хотите разделить со мной колбасу.
  - С вами колбасу? Фримен Шейд... - Она склонила голову, в глазах снова заблестела холодная рассудочность. - Вы флиртуете со мной?
  - Я...
  "Святая срань", подумал он. "Флиртую?"
  Намек на умеренно ехидную улыбку растянул уголки ее рта, и чем дольше она ждала ответа, тем шире улыбалась - но прежде чем он решил, какой ответ правильнее, если нет ни малейшего ключа, как отвечать безумно опасной суперженщине-убийце, которая ведет себя так, будто может решить, что с ним стоит сблизиться... рыцарь за ее спиной швырнул еще одного огриллона в кучу серокожих мертвяков.
  И мир взорвался ему в лицо.
  
  Пустая белая разобщенность
  Вечно мгновенная
  
  Наконец он открыл глаза.
  Бурое и серое и черное клубилось и вертелось вокруг. Туманно-размытые формы нависали и отступали, двигались, меняли очертания, двоились и троились, синхронно мерцая в абсолютном молчании.
  Не такое утро он помнил.
  Ему стоило просто выспаться. Ничего важнее он не мог придумать, и никогда еще не ощущал себя таким уставшим. Но эта койка, похоже, относилась к числу Десяти Самых Неудобных В Письменной Чтоб Ее Истории: он лежал на груде ломаных ящиков. Пытался ерзать в поисках подобия комфорта, но тут сплошные выступы и углы, и ноги его не работали. Он вообще их не чувствовал.
  Теперь день пришел в полное, мать его, соответствие.
  Сколько треклятых раз он просыпался вот так? Снова обделался, как обычно? Но хочет ли он знать?
  Он ощутил дрожь под спиной, словно колючая койка отозвалась на громовые шаги; секунду спустя горячий дождь пролился на губы и язык инстинктивно высунулся. Горячий дождь был на вкус словно кровь.
  Он начал понимать: это гнилое утро станет предвестием чего-то куда худшего.
  В каком пекле он оказался, а? Откуда этот кровавый ливень? Бурое и серое и черное могли оказаться каким-то дымом, он не мог сосредоточить зрение, чтобы убедиться... и откуда эта вонь, а? Кухня горит?
  Пахло вроде бы... уткой.
  Он попытался сесть, но нечто большое и мягкое и, кажется, мокрое лежало поперек, и руки тоже плохо слушались, но он сумел упереться локтями в острые края ящиков - камней? кирпичей? - и приподняться так, чтобы видеть...
  На его животе лежала, лицом вниз, мертвая девочка.
  Какого хрена?
  - Шен... Шенна? - Онемелый, не желавший сотрудничать рот отказывался рождать понятные слова. Говорил ли он? Это же было каким-то сном. Должно было быть: он говорил, но не имел голоса.
  Шенна... что они сделали... что ты...
  Нет - нет, погоди...
  Он вспомнил. Его жена мертва. Типа того. Уже давно. Почти так же, как эта девочка.
  Так кто она, на хрен?
  Глаза все еще не могли найти фокус, но он смог прищуриться, и размытое марево стало более осмысленным; но Иисусе, каким месивом она оказалась. Затылок превратился в лужу кровавых мозгов, шея искривилась, как у повешенной. Одежда в клочьях.
  Как и спина.
  Узлы позвонков блестели под алыми полосами - старая слоновая кость в смеси с желтым жиром; темно-красные мускулы наслаивались на ребра, еще пара костей торчала наружу и он даже не мог понять, что за кости, так они были не к месту и слишком большие для человечьих... и прежде чем он смог найти хоть какой-то хреновый смысл, глаз уловил движение и дернул головой, и напряженный прищур позволил заметить нависающее пятно, тень...
  Подобного горе огриллона.
  Он вышел из дыма, объятый пламенем, голова мотается, глаза опущены, рыщут по земле; в руке была увеличенная под гриллову стать версия моргенштерна и моргенштерн обрушился, и он вновь ощутил содрогание под спиной, безмолвное, хотя булава пала на окованный сталью череп человека, лежавшего в груде обломков - и когда взлетела ввысь в брызгах свежей крови, голова огриллона повернулась...
  И глаза увидели его.
  Он как-то ощутил, что тварь его узнала.
  Дважды расщепленные губы поползли, обнажая залитые кровью клыки, и зашевелились, хотя он не слышал голоса. Тварь шагнула к нему, огромное оружие заслонило пульсирующую рану закопченного дымом солнца, а он мог лишь лежать на почве с мертвой девочкой поперек живота и глазеть вверх в онемелом непонимании, готовясь умереть...
  Он закрыл глаза.
  Но не умер - напротив, ощутил, как мертвое возвращается к жизни. Девочка на животе...
  Пошевелилась.
  Когда он снова открыл глаза, она как-то сумела встать на колени и хотя голова моталась, мертвее некуда, кулак вонзился в набухший, покрытый тряпкой пах огриллона быстрее, чем мог уследить глаз и огромная лапа грилла поднялась над землей и он повернулся на острие кулака и упал мордой вниз, содрогаясь, в месиво битого кирпича.
  Ох. Она была лишь по большей части мертва.
  Ближе к Шенне, чем он думал.
  Мертвая девочка потянулась назад, словно хотела пощупать спину. Пальцы сомкнулись на узлах одной из необъяснимо больших костей и вытянули ее из плоти, из окровавленных ребер. Конец был зазубренным как пила, расщепленным; она поползла к телу бьющегося огриллона и вонзила кость в шею. Словно рычагом, подтащила голову к себе и перепилила позвонки, отшвырнув добычу прочь. Затем сделала то же с руками.
  "Яростно", подумал он, в голове сплошной пух. "Усердно и до дури яростно".
  Он любил такое в женщинах.
  Сейчас ее тело и лицо оказались выделены в дыму собственным огнем: синеватым мерцающим пламенем, которое он лишь наполовину видел, а наполовину воображал - или галлюцинировал, или видел сон, или еще что - и воображаемая галлюциногенно-сонная половина пламени заплясала, взревела и начала перерастать в режущий глаза блеск плазменной дуги, пока голова его не заполнилась слепящим белым искрением.
  Но он еще мог видеть телесными глазами, и они являли закипающему мозгу еще одну галлюцинацию или грезу, ибо показывали, как шея ее выпрямляется и сами собой закрываются пробоины в черепе.
  Она встряхнулась с головы до пят, будто мокрая собака.
  Оторвав руки-ноги от сдохшего огриллона, она оглянулась на него живыми индиговыми очами, и кровавый обугленный рот открылся - но лишь зловещая тишина звенела в ушах. Она глядела на него, сквозь него и воображаемое синее пламя плясало в зрачках и он сумел понять, что на самом деле она не здесь. Затем она неуклюже поднялась на ноги и побрела куда-то в дым.
  Он решил, что с такой следовало бы познакомиться.
  И попка милая.
  Солнце стало ярче, из багрянца в оранжево-алое; дым с запахом утки кружился и разносился налетевшим исподтишка бризом. Пустые очи разбитых окон пялились в дымку с почерневших стен. Дымка пропала, явив широкую мощеную площадь с грудами тел. Почти все были в доспехах. Воронка от взрыва, способная вместить две кареты с лошадьми, еще дымилась: чистая вода лилась в нее из проломленной стенки фонтана.
  Слова Дымная Охота всплыли из мутных глубин рассудка. Он не мог вспомнить их смысл. У него были лишь тишина и дым и вкус крови.
  И дым был полон огриллонов.
  Не меньше шести или семи, в алых ореолах, они ходили среди облаченных в доспехи тел - методично, тщательно, продуманно - останавливались там и тут, чтобы размозжить череп этими огромными пародиями на булавы криллианцев.
  А мертвая девочка подошла к одному и повернула рукой, схватив за серую лапищу, вторая рука мелькнула и большая серая грудь сложилась вдвое вокруг кулака и кровь хлынула из пасти, струей, и струя потянулась за упавшим, словно его тащила прочь сила неведомого бога.
  Тут остальные огриллоны остановились, огляделись и обнаружили ее.
  Помчались к ней, а она побрела к ним, и прибежавший первым погиб первым, затем второй, но они сомкнулись и окружили ее, такую сломанную и мертвую.
  Ну, по большей части.
  Вскоре она станет совсем мертвой, ведь они заполучили ее.
  Один грилл схватил руку, второй другую, третий размахнулся великаньей стальной булавой, словно клюшкой для гольфа в кошмаре морфиниста.
  Был один особо острый камень в его лежаке, что куском стали вонзался ему в правую почку - рука скользнула, не потревожив сознание, вытянула камень и он понял, с довольно слабым удивлением, что держит чертовски большую пушку.
  Навел ствол, изрыгнувший безмолвное пламя.
  Поднявший булаву огриллон развернулся, орошая всех вокруг кровью и увешивая кусками плоти, костей, на груди внезапно открылись кратеры. Одной руки уже не было.
  Остальные обернулись. Теперь заметив его.
  Новая очередь вскрыла следующего от яиц до завтрака, девочка вырвалась, и теперь вопросов не было. Она взвилась и шагнула, и снова взвилась, а он выпускал потоки тихого металла, и металл бил почти так же, как ее кулаки: в таз, в колено, в плечо и спину. Раскалывал кости, роняя тела наземь. Все полегли от его металла и ее костяшек. Не просто полегли. Были разорваны. Расчленены.
  Ни один не пытался бежать.
  Каждое нажатие на спуск подкачивало память. Когда патроны кончились, он знал, где он, и как оказался тут и зачем.
  Знал, кто была она.
  И когда всё кончилось, когда она вернулась к нему и его груде камней и встала сверху, лицо мрачное и торжественное, тело в густой бурой жиже, он нацелил ствол между индиговых глаз.
  Нужны были обе руки.
  Она даже не поглядела в дуло. Он смотрела на него.
  Глаза встретились над прицелом, и решимость его погасла. В ее глазах, в ее губах, в наклоне головы было какое-то тусклое, нагоняющее дрожь отчаяние. Как он мог пристрелить это?
  Через миг ее лицо стало пустым, и она протянула руку за автоматом.
  Ахх, Христос. Он точно постарел.
  Он позволил забрать оружие.
  Она покачала автомат, словно некую экзотическую певчую птицу, умершую в руках. Когда она заговорила, он услышал лишь тонкий напевный стон, но стон усиливался - его уши начали слышать. Однако он прочитал по губам.
  "Доминик Шейд", сказала она. "Вы арестованы".
  
  
  Завтра для Вчера:
  Вмешательство
  
  
   "Когда боги желают наказать нас - исполняют желания"
  
  Ма'элКот, первый Император Анханы и патриарх Элкотанской Церкви. Цитируя Дункана Майклсона.
  "Клинок Тишалла"
  
  
  Едва он смыл ее кровь с лица и волос, стражник подошел к камере и забрал тазик с ржавой водой. - Полотенце.
  Рядом с ним на походной койке: толстое ворсяное полотнище, измазанное как будто глиной и какими-то мелкими комками...
   Он передал полотенце через решетку, стражник сложил его, бережно, почтительно, и положил в тазик намокать. Повернулся.
  - Эй...
  Стражник остановился.
  - Моя одежда, ха? Я тут мерзну.
  - Поговорите с Поборницей.
  Стражник нес тазик в руках, словно святыню. Может, так и было. Его кровь однажды спасла мир. Чего бы они ни ожидали от ее крови, он был чертовски уверен - удача им изменит.
  Он смотрел в спину стражнику, тщательно ощупывая языком плоскую отмычку и напильничек, скрытые за щекой у десны. Он почти проглотил их - фокус, достойный мага - и выкашлял сразу, как рыцари закончили грубый и придирчивый обыск. Мог бы пройти за дверь без излишнего шума, но едва ли ему удалось бы пробежаться голышом по улицам, не встревожив свору сердитых хриллианцев.
  К тому же он был весьма уверен, что Поборница вскоре появится, и что стоит потерпеть ради еще одной беседы наедине,
  Похоже, кости ему не сломало; он сохранил власть над Дисциплиной Контроля, чтобы ускорить рассасывание синяков. Вместе с сукровицей ушла почти вся боль. С остальной справлялись природные эндорфины и допамин. Потом придет расплата - с перенапряжением желез шутки плохи - но сейчас он был способен двигаться.
  Он провел время, открывая замки ножных кандалов и закрывая снова, и снова открывая: неплохая разработка пальцев. Голый на матраце, он созерцал картинки в голове. Вроде той, как она вытащила расщепленные осколки из спины.
  Шрапнель. Шрапнель из мокрых костей.
  Не было вони бензина. Не было даже запаха пороха, горелый-хлеб-и-гороховый-пердеж. Только перепеченная утка. Не бомба. Никакой химии.
  Магическая штука.
  Вот почему умозрением он видел энергию, собиравшуюся на трупах огриллонов. Каждый брошенный в кучу охотник приближал взрыв. Магическая критическая масса. Усовершенствованный таймер, чтобы обеспечить присутствие поблизости множества рыцарей и бойцов.
  Что же, сработало.
  Но чего-то не хватало. Он не мог это выцепить. Ничего странного - едва ли он мог оставаться сообразительным сразу после взрыва. Уже не говоря о хреновски странном течении времени. Смешно. Парень, которому он сломал руку, был прав. Ему следовало покинуть это место. Ради собственной безопасности.
  Если бы Ангвасса стояла на фут в стороне, он увидел бы осколки торчащими из своей груди.
  Везение. Вот и всё. Везучий старик.
  Человек, который стал богом - стоило лишь потерять его из вида - как-то сказал: "Везение - вот слово, которым невежды измеряют свое неведение. Слепые к узорам сил, что движут вселенной, они назвали свою слепоту наукой, или благоразумием, или прагматизмом; натыкаются на стену или падают с обрыва, и зовут неуклюжесть везением".
  Но его мыслезрение показывало именно узоры силы. И "везение" было единственно подходящим словом.
  Везучий старик.
  
  Лучи полуденного солнца скользили сквозь зарешеченное окно. Его камера располагалась над конюшнями небольшого гарнизона. Тишина и отзвуки покоя, словно место сие пустовало годами. Почти все бойцы, здесь расквартированные, охраняли площадь Ткача.
  Он был единственным арестантом.
  Улица снаружи бурлила торопливой суетой. Прижав лоб к прутьям оконца - черное грубое железо холодило кожу - он следил за стражей. Бойцы обтягивали повозки мерцающим белым шелком с золотым шитьем, одевали упряжь на могучих мускулистых коней. Он видел одинокого барабанщика, тоже в белом, вызывавшего горожан из домов и лавок медленным, унылым ритмом.
  Узреть Последний Поход.
  В каждой повозке лежал рыцарь, тупые крюки вонзены подмышки и в пах. Шлемы сняли, чтобы показать изуродованные лица. Когда барабанная дробь торжественно ускорилась, погребальные ложа подняли вертикально. Павшие рыцари должны были уйти с поля боя с поднятыми головами.
  Убитые стражники ехали в простых телегах, по шестеро. Тоже в доспехах. Тоже являя боевые раны.
  Он уже видел Последние Походы: здесь, двадцать пять лет назад, и в Анхане после Серено. Поход пройдет по извилистым улицам города. Ритм барабана остановит движение и торговлю, по сторонам встанут ряды молчаливых, суровых зрителей. Гражданам Ордена никогда не мешает напомнить цену безопасности.
  Крови из телег и повозок позволят литься на улицы: освящение, повторное крещение земли. Живые пойдут позади, по крови павших, оставляя алые следы на грязи и песке.
  Кровавые следы Бодекенской пустоши. Которую хриллианцы называют Бранным Полем, а огриллоны Нашим Местом.
  Он видел и ее.
  Облаченную в белое. Широкий капюшон на волосах, вуаль скрыла лицо. Он узнал ее по ширине плеч. По наклону головы. По уважению, оказываемому стражниками, с которыми она общалась, которых касалась, проходя. По тому, как одно ее явление, кажется, давало им все необходимые силы.
  Следя за ней, мысленно он видел кровавое болото затылка, раскрошенный череп. И гадал, давно ли она перестала надевать шлем. Хриллианцы молятся стоя. Она стояла. Но не молилась.
  Хорошо, что он не выстрелил в нее. Могла бы лопнуть со смеха.
  Саймон Феллер сказал - или скажет, на Земле, в Бьюке, через несколько дней - что никто не видел Ангвассу с последней Дымной Охоты. Что она не явилась на судебный поединок с Орбеком. Все могло бы пойти иначе, не начни он расстреливать охотников.
  Может, все это не для него. Может, это отменится. Точно. Вполне вероятно.
  Когда устраняешь невозможное...
  Эй, постой.
  Была еще одна излюбленная цитата отца, о загадке собаки, которая не лаяла ночью. Шенна твердила, что самое трудное - понять, что могло быть, когда этого нет на месте...
  [5]
  Вот оно. Вот что его беспокоит. Вот что могло быть.
  - Святая срань, - прошептал он. - Буквально.
  День Успения на Божьем пути, в Анхане. Ма'элКот Воплощенный, рассеченный от плеча к бедру...
  Богочеловек, в конце концов, не оказался полным дерьма.
  Как и Дымные Охотники.
  
  Позднее она зашла к нему, в белом уличном наряде: плащ и туника и плиссированные брюки из отбеленного льна, перчатки, капюшон и полупрозрачная вуаль, сгладившая угловатые черты. Принесла его одежду, постиранную и еще влажную, стопкой; положила на грубый стол за прутьями. На пол поставила начищенные сапоги.
  Он следил за ней молча. Кажется, она не была намерена передать вещи через прутья. Хочет поглядеть, как он болтает членом? Да плевать. Никогда его не называли стыдливым.
  Она не показывала и дюйма кожи от головы до пят. Он кое-что спрятал за щекой. Очевидно, каждому есть что скрывать.
  Она также принесла плоский сверток из бурой кожи, словно футляр для поварских ножей; подтянула стол по поцарапанному полу и расстегнула футляр поверх его одежды, разложив словно карту. Сделала это с небрежным усердием, будто накрывала на стол, мыслями уносясь в иной конец мира.
  Мягкая бурая кожа действительно скрывала ножи. И не только. Она подняла "Автомаг", взвесила в руке.
  И сказала отстраненно: - Я вижу такое устройство лишь во второй раз.
  Его автомат был старшим братом Орбекову. - Всё ради этого? Ради этого вы задержали меня? Поменяться оружием?
  Она словно не услышала. - И никогда не видела пистоля, способного сбить с ног огриллона.
  Он вздохнул. - В нем режим короткой очереди. Три за нажатие крючка. - Махнул рукой. - Это и придумано, чтобы сражать наповал.
  - От ваших пуль остались одни щепки.
  - Это называется разрывные пули.
  Она кивнула. - Без сквозного проникновения.
  - Полное использование кинетики. Можете назвать максимальным шлепком.
  - Да. - Она восхищенно подняла автомат в луч света из зарешеченного окошка. - А против лат?
  - Не знаю.
  Глаза за вуалью искали его взгляд. - Не пробовали?
  - Полагаю, Орбек пробовал. С успехом. - Он пожал плечами и отвернулся. - Вероятно, зависит от лат.
  - Не сомневаюсь. - Она снова смотрела на оружие. - Впечатляет.
  - Нравится? Он ваш.
  - Да. - Она положила автомат к ножам. - Как и всё это. Удивительный выбор запрещенного оружия.
  Ответа явно не требовалось. Он сел.
  Женщина опустила голову, будто вуаль не могла скрыть глаза. Взяла раздвижную дубинку. - А это. Милая вещица. Возможно, даже не запрещенная. - Нажала на кнопку, и дубинка щелкнула, вытягиваясь. - Эффективно против мелких или тонких костей. Пальцы, запястья. Ключица. Даже висок. По шейным позвонкам, вероятно, можно убить.
  - Вы пришли не обсуждать мое оружие.
  - Да. - Она положила дубинку на развернутый футляр. Поглядела, и руки сжались в кулаки, дыхание замерло. Отвернулась, глядя на решетку окна. - Я оказалась в трудном положении. Будучи Кулаком Хрила, я должна блюсти Его Закон.
  - А я надеялся окончить день без очередной лекции о вашем гребаном долге.
  Тень лица шевельнулась за медленно колыхавшейся вуалью. - Я лично Вложила в вас Авторитет Хрила.
  - Гм, ага. Насчет...
  - Я поклялась защищать Бранное Поле и его народ, поклялась, возложив руку на сердце и помня о святости чести.
  - Давайте поговорим о вас с Орбеком. О Правосудии Хрила.
  - Вы сокрушили восстание Черных Ножей? Заставили Орбека покориться?
  - Не совсем.
  - Так и говорить не о чем.
  - Я мало чего достигну, пока сижу с голым задом в запертой камере.
  - Мы оба знаем, что вы выйдете отсюда через секунду после меня. Ставить людей на охрану - лишь напрасно проливать кровь.
  - Как уже бывало.
  - И я не смогу предотвратить это, как не смогла той ночью. И этим утром. Кажется, так будет всегда.
  - Нет. Будет намного хуже.
  - Мир. Я пришла не выслушивать банальности.
  - Так ради чего пришли?
  - После... площади Ткача... я хотела спросить совета у дяди, - сказала она мягко. - Не смогла его отыскать. И постепенно... убедила... лорда Тарканена раскрыть дядину участь.
  - Э...
  - Вы тот самый?
  - Сложный вопрос.
  - Вы?!
  Он вздохнул. - Да. Почти что.
  - Почему?
  - Слушайте, односложным ответом я не отделаюсь.
  - Рассказывайте.
  Она хотела прямоты? Он был готов. - Выполнил работу.
  - Работу? По нашей сделке? Ради цели, которую я дала вам?
  - Да.
  - А ваше оружие... Рука Света? Авторитет Хрила, который я лично Вложила в вас?
  - У меня был только он.
  Она торжественно кивнула и понурила голову. - Суровое суждение о жизни моего дяди. Я верила, что он лучше.
  - Ну, э, я о том... он был тупой задницей, верно. Но думаю, он пытался сделать самое лучшее, что мог в сложившихся условиях. Если это что-то значит.
  - Не значит. Его Легенда будет стерта до конца времен. - Голос стал еще мягче. - Как и обещал Хрил, Его Воля исполнена. Вы были лишь Его сосудом, как и я.
  - Не стал бы заходить так далеко...
  - Уже зашли. Но не бесчестие дяди привело меня к вам. Я лишь... надеялась, что вы можете...
  Она, наконец, пошевелилась: начала медленно падать, в последний миг удержавшись за край стола. Рука поднялась к краю капюшона, дрожащая, и скрылась под вуалью.
  - Хочу, чтобы вы сказали... - Дыхание прервалось. - Хочу лишь знать... мне нужно знать...
  - Ага?
  Она вздернула голову, рука откинула вуаль с лица. Блестящие глаза стали красноватыми, слезы текли по впалым щекам.
  - Почему вы не застрелили меня?
  Настало время молчать ему. Тишина разинула пасть между ними.
  Он отошла к окну, массируя рукой затылок.
  Он смотрел. Просто смотрел. Не мигая. Не дыша. Даже не думая.
  - Таково было ваше намерение, верно? Убить меня. - Она говорила с ясными лучами света меж прутьев решетки. - Вот зачем вы пришли на площадь Ткача утром. Зачем пронесли этот замечательный пистоль. Зачем целили мне в лицо.
  - Я... - Он потряс головой, будто проснулся. - ... был как в тумане. Тот взрыв... ну сами знаете. Очнулся и не понял, в какое пекло попал.
  - Это не ответ. - Она повернулась лицом к камере, оперлась о стол. Дерево застонало от силы сжатых пальцев. Было некое мерцание в ее позе: словно безжалостно подавляемая дрожь. - Говорите правду.
  - Какую правду вы имеете в виду?
  - Любую, вами предложенную.
  Он пожал плечами, извиняясь, что честность не принесет блага. - Я уже собирался.
  - Да.
  - Это было лучшей идеей, что я нашел. Единственной. День Успения... - Он встретил ее воспаленный взгляд. - Дерьмо, что случилось в день Успения... его не должно было случиться. Включая вас.
  - И всё же... - Доска на краю стола оторвалась с коротким резким взвизгом. Она подняла расщепленную деревяшку, будто не понимая, что это. Бросила на пол. Скорее дала упасть. - И всё же...
  - Ага.
  - Вы спасли мне жизнь. - Безжизненный тон окрасился вялой меланхолией. - Спасли мне жизнь.
  Ну, типа. Может быть. Плечи дернулись. - Казалось, это вежливо.
  Она опустила голову, и край капюшона затенил красные глаза. - Прошу... - сказала она мягко. - Я задаю честный вопрос. И хочу узнать, почему вы отдали мне оружие, а не воспользовались им. Прошу уважить меня, ответив столь же честно.
  Не было причин, по которым он должен был ответить. Ни малейших.
  Она ждала.
  Наконец он вздохнул: - Может, вы напомнили мне... кого-то.
  - Ах.
  Недвижность в белом. Соляной столб.
  - И та особа... была вам важна?
  - Ага. Думаю, да. - Он понял, что смотрит на покрытые шрамами руки. - Но не так важна, как должна была бы.
  Голова поднялась на бесконечно малую долю. - Так она мертва.
  - Уже давно.
  - Вы убили ее?
  - Пошла на хрен.
  - Я лишь...
  - Давай переведу, а? "Пошла на хрен" по-артански значит "не буду говорить".
  Подобие кивка, и снова подбородок ее опустился. Он ощутил себя задницей. Впрочем, давно привык.
  Она уставилась за решетку окна. На время остался лишь ветерок и медленный ритм барабанщика, треск тележных колес и отдаленный стук подков.
  Потом она произнесла: - Та женщина, которую я вам напомнила... это случайно не Марада Яркая-как-Солнце? Марада, Рыцарь Тартелл из Кевлинз-Лип?
  - Гм... - Он покосился, удивленный, настороженный. - Ага. Точно.
  - Я надеялась. - Она почти прислонила скрытую капюшоном голову к прутьям. - Рыцарь Тартелл иногда гостила в имении дяди. Я восхищалась ею без меры. Ее Легенда бережно хранима Орденом; в свои дни она считалась отличным кандидатом в Поборники.
  Он ощутил себя... таким мелким. - Помню.
  - Она привозила мне подарки из необычайных стран, а сказания о ее подвигах среди моих сверстников, детей, достигали мифических пропорций. Хотя нам прямо запрещали ими интересоваться. Причины, полагаю, вы вполне можете представить.
  Он мог. Пару лет сам был одной из причин.
  - Когда же я выросла достаточно, получила доступ, Легенда о том, как были Сломлены Черные Ножи стала, гм, ранящим чтением. Думаю, вы тоже знаете причину.
  Он закашлялся, словно что-то застряло в горле. Лучше, чем отвечать.
  - Именно Рыцарь Тартелл и побудила меня тренироваться, ища Даров Хрила.
  Он изобразил, будто проглотил помеху. - Она была такая. У нее был... э, подход. Могла заставить вас поверить, что вы можете всё. Одной своей улыбкой.
  - Отсюда и эпитет. Не только по причине признанной красоты, но и за характер. Не было никого более теплого, доброго, готового рассмеяться шутке; но и гнев ее вошел в предания. Как само солнце, она могла поцеловать - или сжечь. Великолепная женщина и величайшая среди рыцарей.
  - Да уж.
  - Сами понимаете, какая это лесть - сравнение с ней. - Она подошла к прутьям камеры. Казалось, глаза ее истекают кровью. - Так вы находите меня очень похожей? Точно?
  "Охх, срань". Он достаточно знал женщин, чтобы понять: такая милая беседа может в мгновение ока превратиться в падение к озеру пылающего говна. - Гм, ну... ага, я тут...
  - Но как такое может быть? Вы находите меня столь же теплой? Доброй? - Ее тон стал резче. - Я полна веселья? Или мои милые черты напомнили ее?
  Дым загустел внутри головы. Дым горящего навоза. - Слушайте, я лишь...
  - Я не обрела титулования, знаете? Кроме тех прозвищ, что летят в спину, если все считают, будто я не услышу. Челюсть Топором. Мрачная Ворона. Стальная Щелка. Знаете, что я больше не ношу шлем?
  - Что-то слышал...
  - Не надеваю с того дня, как подслушала болтовню двух горожан. "Верно, рыцарям положено идти в бой в полных доспехах, но только глянь на ее лицо! Шлем для нее не закон, а благодать!" А второй отвечает: "Будь она столь же умной, сколь сильной, снимала бы его в бою и надевала в постели".
  "Иисусе, кто затащил меня в эту срань?" Он глядел в потолок и выше. "Позор, если ты".
  Посмотрел на нее снова и решил, что в пылающее говно лучше плюхаться лицом. - Знаете, для девицы, воспитанной приторно, до тошноты вежливыми хриллианцами, вам следует иметь манеры получше.
  Она подскочила, будто ударенная.
  - Когда задаете парню вопрос, не будет ли учтиво закрыть рот, пока он не ответит?
  Она стояла у решетки, воспаленные глаза сулили беспощадный вызов. Ответ должен быть поистине хорошим.
  Он понял, что имеет хороший ответ. Более чем хороший - полезный. Поможет ее обработать. Ради всего наилучшего.
  Это даже не ложь.
  - Всё потому, что вы так же несчастны.
  Гневный вызов уступал место озадаченному унынию. - О, - произнесла она тихо, но тут же брови сошлись, подбородок пополз вверх и он понял, что услышит.
  - Не знаю, - сказал он быстро. - Она не рассказывала.
  - Но... она казалась такой...
  Он глубоко, медленно вдохнул. - Знаю лишь, что у нее были... проблемы. Эмоциональные. Глубокие. Такие, с которыми никто не может справиться. Быть Марадой - той, которую вы знали, идеалом Благородного Рыцарства, полной радости и великодушия, невероятно могучей и так далее и тем более - вот был ее ответ на проблемы. Так она выживала, хотя что-то грызло ее изнутри. Думаю, потому она была лучшей. Это был единственный ее ответ.
  Она смотрела в ладони. - И как, интересно, вы всё узнали?
  - Не узнал. Ну, кое-что узнал, но мне было, честно говоря, всё равно. - Хотя залезть между ног всегда был готов. Он дернул плечами, этот шрам всегда причинял боль. - Я был почти что ребенком. Сам имел проблемы.
  Руки сжали решетку, прутья стонали. - Значит, вас озарило слишком... поздно.
  - Почти всегда так.
  - В боли, - пробормотала она, снова клоня голову и скрывая глаза, - она могла лишь пересоздавать себя.
  Похоже, она нашла в своих словах грустное утешение, будто неожиданно разрешила загадку. - Единственным путем бегства от боли было... стать кем-то иным. Кем-то, кто никогда не ощутит... такой...
  Ах. Он знал, на какой они оказались странице. - Нечто подобное пробовали многие из нас.
  В ответ он повернулась спиной.
  - До сблева обидно понять, что не сработало.
  С легким вздохом она начала сползать по прутьям; вскинула руки, чтобы удержаться. - И как... - Голос был придушенным. Смазанным. - Как Марада справилась с таким... открытием.
  - Не справилась. Не... смогла, думаю. Для нее было слишком. - Память жгла и сейчас. Обрабатывая ее, он обрабатывал и себя. - Она... сделала кое-что глупое и позволила себя убить.
  - Да, Ялитрейя. Искала с вами корону Дал"каннита Тысячерукого.
  - Ага.
  - Вы были рядом, когда она умирала?
  - Нет. - Ему пришлось опустить глаза к полу. - Опоздал.
  На целые дни. Воспоминания вызвали головокружение и тошноту.
  - Ее Легенда... безмолвствует... относительно смерти.
  - Смерть ее была уродлива. "В каком бы пекле не горел Берн, там недостаточно горячо". Хуже, чем у Черных Ножей. Хуже, чем вы могли бы вообразить.
  - А вы... - Голос стал шепотом, полным печали - словно она взывала к нему издалека. - Вы стали бы спасать ее, если бы могли? Не от смерти. От боли.
  - Ох, дерьмо... выдохнул он. - Иисус Христос-страдалец, что я за трепаный идиот...
  Очевидно. Столь очевидно, что слепец увидел бы с другой стороны города.
  Когда она поняла, кто явился... это показалось ей подарком Небес. Тайная встреча, наедине и без оружия, в главном святилище Ордена. Искупалась в крови героев, чтобы смыть грехи...
  Передала заряженный автомат человеку, который убивает всё, что ходит, летает и ползает в поганой грязи.
  А когда он не стал...
  Сделка. Сделка с человеком, убившим бога. Обоюдная выгода.
  Ведь она знала, что он предпочитает работать в одиночку, а наниматели его долго не живут.
  Иисусе.
  Он языком вывел отмычку и напильник из-за щеки. Трюк предстоял нешуточный.
  Откашлялся и выплюнул инструменты в кулак.
  - Для Марады? Я сделал бы всё, что угодно. - Он начал с левого наручника, работая наощупь, говоря, чтобы скрыть скрежет металла о металл. - Что бы ни говорил ваш дядя, я не монстр.
  - Надеюсь, я уже это разглядела.
  Обруч раскрылся, он перешел ко второму. - Не знаю ее Легенды. Не знаю, что она говорила о... гм, о нас. Был один... момент... в темноте.
  - Она пишет, что вы отказались лишить ее жизни.
  Тут было трудно возразить. - Да.
  - Пишет, что темнота позволила ей высказать такое, чего она никогда не произнесла бы в свете дня. Позволила видеть себя со стороны. Она говорит, это было испытание. Ее добродетели, смелости и веры. Самое откровенное, какое она переживала.
  Голос был едва слышен. - И единственной причиной ее успехов были вы. Ваша вера в нее дала ей силы поверить в себя.
  Снова во рту был тот вкус. - Было вовсе не так.
  - Для нее - так.
  - Хорошо. Ладно, ага, - сказал он, как будто слова могли уменьшить боль. - Полагаю, она не стала бы врать.
  - Разумеется.
  - Это просто... - Ему приходилось смотреть в пол. - Я не пытался ей помочь. Я пытался ее трахнуть.
  - Чем можно объяснить, почему для вас воспоминания несут боль, тогда как в ней они пробуждали величие духа.
  Ага, угу. Ему надоело колотиться черепушкой о каждый каменный угол в аллее памяти. - Знаете, я не стал бы. Вот так. Не стал бы убивать ее, чтобы спасти от боли. Даже Мараду. Даже перед тем, что нас ждало.
  - Ах.
  - Так какая хрень в чертовой вселенной заставила вас подумать, что я окажу вам эту услугу?
  Она издала такой звук, будто ее ударили в горло.
  Он старался говорить тихо. Вежливо. Насколько умел, а умел он немногое. Мало практики. - Он не может читать ваш разум, знаете?
  Спина выпрямилась, застыв. - Что?
  - Нет, если вы не думаете о Нем. Почти как мой субвокальный монолог. Иначе Ему приходится лишь гадать, судя по вашим эмоциям. - Он закусил губу, когда раскрыл второй обруч. - Да, возможно, вы сами поняли. Умеете болтать о всяческом дерьме.
  - Я... - Голос стал низким, как будто ее душили. - Я...
  - Даже сказать не можете о Нем, верно? Не можете сказать, что значит - чувствовать Его в своей голове. Что Он заставляет вас делать. Никому не сможете сказать. Что-то помешает.
  - Не...
  - Знаю, вы не можете попросить. И не могу вас спасти. Не так, как вы хотите. - Держа кольца наручников в кулаках, он встал. - Но смогу вам помочь, если вы поможете мне.
  - Хватит - хватит - вы не понимаете...
  - Можете вы не действовать? Он вам позволит? - Он шагал к выходу по строганным доскам, босые ноги не производили шума. Цепочка наручников растянулась, не качаясь; он успел отмерить ширину капюшона, глядя из-за решетки. - Позволит Он вам не шевелиться?
  С резким выдохом она отскочила от прутьев, так быстро, что оказалась невидима: слишком медленно крутилась кинопленка в его голове. Прижалась к стене напротив, вся дрожа.
  Кивнув, он бросил цепочку, показав пустые руки. - Слушайте. Я кое-что знаю, каково быть одержимым богом. Верно? Не только монастырское дерьмо. Я знаю, что случилось с вами. И довольно четко представляю, каково это.
  Он подошел к двери. Она дрожала у каменной стены. - Не хочу знать, как это началось. Какой вред вам нанесли. Что заставило вас думать, что сделка будет достойной. Хочу лишь знать, что вы можете сделать для меня.
  - Для вас? Для вас? - Голос стал резким. Руки в перчатках крошили камень стены. - Как вы посмели говорить? Один намек... я должна... мне придется...
  Она крепко зажмурилась. - Придется так и так.
  - Что, если вы просто повернетесь и уйдете? Просто уйдете отсюда?
  - Не могу. Я не могу. Вы сказали слишком много. Уже слишком много. - Дрожь превращалась в тремор.
  - Ангвасса, слушай меня. Я не нанесу тебе вреда. Никогда.
  - Мы знаем, ваши слова ничего не стоят.
  Он знал, что "мы" описывало не его с ней. "Мы" означало ее и Его. - Всем известно обо мне много хрени. Кое-что правда. Например, убивать из милости не в моем обычае.
  - Милость - вот что не ваше.
  - Ага. Я не тот парень, что спасет из беды. Я тот, кто приведет к беде похуже. Хрил знает. Вот почему Он позволил вам меня нанять.
  - Чтобы мучить меня?
  - Боги таковы, каковы они есть, лишь потому, что мы таковы, какие уж есть. Тут мало что сделаешь.
  - Хотите видеть? - Слезы полились из-под набрякших век. - Хотите видеть, сколько я могу?
  - Ладно, - отозвался он тихо. - Ладно, все нормально. Расслабься.
  Неразличимо быстро она схватила "Автомаг", палец на крючке, рот широко открыт... но, когда поднесла оружие ближе, синий ведовской огонь мелькнул по руке, от плеча к запястью, и дуло замерло в дюйме от лица.
  Воздух вокруг замерцал. Загудел энергией. Вены вздулись на жилистой шее, пауками поползли по лбу. Кровь хлынула из носа, лицо стало чернеть, и он сказал: - Ладно, прекрати, довольно, ради всего дрянного! - и она бросила оружие на стол и почти упала на стену, тяжко дыша.
  - Видели? - Она плакала навзрыд. - Я хотела лишь... так не должно было быть. Я хотела лишь... быть хорошей. Даже не лучшей из рыцарей. Просто хорошей. И вот... и вот...
  Она сползла по стене, лицо дергалось, слезы мешались с кровью из носа. - Так... так мало от меня осталось...
  - Поиметь меня, - выдохнул он. Она заставила его вздрогнуть, горько захохотав.
  - Это еще могу, - сказала она и выпрямилась. - Почти всё, что могу.
  - Ух, э, знаешь...
  Она оторвалась от стены и подалась к нему, в глазах вспыхнул опасный маниакальный свет. - Этого ты хотел? Чтобы я поимела тебя?
  Он отскочил. - Фигура речи.
  - Интересно, как ты снял кандалы? - Руки сжали прутья решетки рядом с замком. Без видимых усилий она заставила дверь открыться с резким, коротким скрежетом. - Не обыскивали? Плохо мы выполнили свою работу.
  Очень скоро он сам ощутил спиной холодный камень стены. - Слушай, тебе не нужно вот так...
  - Сама Марада Яркая-как-Солнце отдала тебе свою честь. Могу ли я уступить ей?
  Мгновение ока принесло ее вплотную и руки потянулись к нему и руки охватили его и ребра застонали, словно в ее руках были стальные прутья не хуже, чем в решетке. Лицо коснулось лица и дыхание ее пахло мятой и медом и она прижала его губы к зубам и оторвалась, оставив вкус крови.
  - Стой... - Воздух покинул легкие и черные тучи наполнили голову и он инстинктивно двинул головой: короткий треск, лбом по носу, кровь брызнула по коже и она застонала.
  Не от боли.
  - Сражайся со мной, - шептала она. - Сразись со мной, Кейн...
  В этом тоне было нечто, заставившее кровь грохотать в ушах. И не только в ушах. Она снова приблизила лицо, индиговые глаза чуть не слились с его глазами, пока восстанавливался разбитый нос, и она мурлыкнула: - Куда же ты подевал те отмычки? - и пальцы в перчатках нагло полезли ему в задницу.
  - Кончай это на хрен! - удалось ему сказать, но не больше, ибо уста ее снова были напротив и язык заползал в рот. Он укусил ее язык, сильно, на зубах кровь и даже мясо, и она выползла наружу, стеная, и когда язык сросся, шепнула: - О да...
  Он с трудом вывел вперед руку, тыл ладони касался твердых как пули сосков, и надавил пальцами на ключицу. Медленное упорное давление заставило ее чуть отстраниться, и он смог сказать: - Ангвасса... это изнасилование. Понимаешь? Изнасилование. Этого ты хотела?
  Она отпустила ягодицы и скользнула к пенису.
  Он поглядел вниз. Стояк был тверже стали.
  - Ты меня хочешь, - пробормотала она. - Хочешь.
  Он не мог отрицать. - Может, паренек хочет, чтобы его попросили.
  - Точно? Находишь меня недостаточно вежливой?
  Верно, и еще он никогда не был силен в сексе с живыми супермашинами для убийства, к тому же склонными к самоубийству.
  - Так прошу, Кейн. Прошу, - сказала она и опустилась перед ним на колени и провела губами, медленно, твердо и неумолимо по всей длине члена.
  Тут он почти потерял концентрацию, потому что вспомнил слова Туранна. "Криллианцы не изготавливают автоматическое оружие".
  - Ну, если ты так настаиваешь... - Он бережно отстранил чресла от ее губ. И сказал: - Погоди. Погоди, Ангвасса. Возьми пистоль. Будет еще лучше.
  Она нахмурилась.
  - Давай. Тебе понравится. Обещаю.
  Она отошла и сунула руку за решетку. Он рванул следом и обвил ей шею рукой. Груди ее были маленькими и твердыми, почти как мышцы; вторая рука скользнула ей в трусы, и женщина застонала. - Та кнопка у большого пальца. Это крепление обоймы. Нажми ее.
  Она так и сделала, и обойма выскользнула на пол. - Что теперь?
  - Отдай мне и снимай трусы.
  Она изогнула шею, чтобы лучше видеть. - Что?
  - Давай. - Он прижал ее и ощутил губами ее окровавленные губы. - Давай. Тебе так нравится, да? Буду целить в тебя, пока трахаю. Могу держать у головы. - Он скользнул рукой между ног. - Или можешь взять в рот.
  Она содрогнулась и сжала его руками, готовыми крушить кости в порошок. - Но... но Он...
  - Не заряжен. Он тебя не остановит. Зачем бы Ему?
  - Да, да. Конечно. Не заряжен. - Она ввела кончик ствола в рот, осторожно, неуверенно. Затем язык пополз по полированной стали. Глаза смыкались. - О да. О, Кейн, да...
  - Давай, пробуй, - пробормотал он, губы к шее. - Хочу посмотреть, смелая моя.
  И сделал шаг назад, когда она заглотила глубже. Вторая ее рука скользнула в трусы; палец нажал крючок.
  Голова взорвалась.
  Даже шума было немного: влажное хлюпанье и всё. Тело дернулось, ноги подогнулись и она упала грудой белого и алого, а он встал над трупом, обрывки лица стекали по груди.
  И сказал: - Добро пожаловать.
   Огнестрельное оружие здесь было в новинку, автоматы вовсе неизвестны; она и ее бог не ведали, что автомат, выстрелив, заводит следующий патрон. Живи и учись.
  Да, хорошенько учись.
  Он встал на колени, стирая кровавые ошметки с лица и волос. Ее плащом. Взял автомат из руки, вставил обойму и передернул затвор. Едва успел подняться, тело ее объяло синее пламя.
  - Вижу тебя, - буркнул он и выскользнул из камеры.
  Расколотые ошметки плоти на висках уже размягчались, сами собой складываясь воедино. Большие куски черепа и мозгов, рассыпанные по всей камере, казались вполне настоящими, но отдельные капли крови пропали, а лужицы съеживались, будто ускоренно высыхая.
  Он натянул штаны, надел через голову тунику и вогнал ноги в сапоги, не заботясь о носках. Поставил автомат на предохранитель, положил в кожаный сверток вместе с прочим снаряжением, связал шнурком. Хотя еще было время, прежде чем бог восстановит голову Шалтайки-Болтайки, он бегом спустился по лестнице, через конюшни и помчался по переулку так быстро, как только осмеливался.
  День готов был стать очень плотным.
  
  Он не пробежал и квартала.
  Вышел в начало переулка и замер, дыша сильнее, чем было необходимо. Смотрел на улицу, но видел внутренность гарнизонной камеры. И ощущал падение теплых слез на голую грудь, годы назад, когда она обняла его в темной комнате, стирая память дня, и тихо заговорила о людях, которых - как им казалось - они никогда уже не увидят.
  Нужно было спешить. Не было времени даже задерживаться здесь. Он знал слишком многое, чтобы вернуться.
  Ему нужно было бросить ее. Нужно.
  Так он и твердил себе, возвращаясь назад.
  Чуть задержался в крошечных конюшнях. Там еще было два скакуна. У одного раздуто брюхо - явные колики, второй щадил заднюю правую ногу.
  Он раскрыл двери. - Вы свободны. Идите, если хотите. Или оставайтесь. Выбирать вам.
  Лошади не проявили энтузиазма: как заведено у профессиональных кавалеристов, хриллианцы хорошо заботились о скакунах. Он подошел к хромому, встал слева и всмотрелся в глаза. - Меняем план. Я не буду ждать. Не могу. Придется выйти. Сегодня. Где-то на закате.
  Лошадиный глаз заволокло, он стал блекло-туманным, словно зимний лед.
  Хотелось бы ему протянуть руку и коснуться ее... но были лишь слова. - Скажи Вере, мне нужна ее мама. И пусть ведет Делианна, ведь мне нужен и Ма'элКот. И Райте. Райте из Анханы - посол Монастырей при Дворе Бесконечности. Помни. Если всё пойдет хорошо, увидимся ночью. Если нет...
  Даже слова кончились. - Береги себя, - сказал он мягко. - Если получится сберечь меня, надеюсь, ты не откажешься. Мне нужно идти.
  Он оставил двери распахнутыми.
  И скользнул в камеру, присел на пол у трупа Ангвассы Хлейлок, и затащил плечи и коронованную синим огнем голову на колени, и когда бог исцелил ее достаточно, чтобы смогла дышать, первые судорожные хрипы перешли в тихий задушенный плач; когда появились глаза для слез, она уже рыдала, долгое время прижимаясь к нему и уткнувшись носом в живот.
  - Ну, знаешь ли, - произнес он нежно, - вот и вторая причина, почему я не стрелял в тебя.
  Еще время спустя, сжавшись на его коленях, она успокоилась достаточно, чтобы вспомнить о долге. - Правосудие Хрила, - сказала она слабо. - Я опоздаю...
  - Правосудие подождет. У тебя есть еще время до... до заката?
  - Да. Закат. Я Рыцарь-Обвинитель, это мой долг.
  Он погладил волосы. - Мы могли бы всё решить.
  - Мы?
  - У нас с тобой есть что обдумать. Например, тот огриллон, с которым ты будешь сражаться. Это не Орбек. Не настоящий.
  - Кем же еще он может быть?
  - Кем-то вроде тебя.
  - Вроде... - Она медленно села - вероятно, заново регенерированные нервы работали не лучшим образом. Так же медленно изогнулась, чтобы видеть его, и с трудом сфокусировала глаза. - Кто... что... как думаешь, кто я?
  - Не человек.
  Губы стянулись в тонкую плоскую линию.
  - Должно быть, ты подозревала. Сколько раз ты просыпалась после травмы черепа, понимая, что не похожа на остальных?
  - Я не... - Она опустила голову. - Кем бы я ни была, это сделал Хрил.
  - И сама ты. Еще замешаны родители и учителя, и дядя, вероятно.
  - Тогда...
  - Не то, чтобы ты была не собой. Ты не та, кем себя считала.
  - Есть ли способ привнести в это хоть немного смысла?
  - Технически - ну, на жаргоне Монастырей - ты так называемый автотеургический пред-Аспектированный двойник. - Он поднял руку. - Знаю, это не помогло. Слушай, концепция довольно проста. Двойник есть созданный дубликат, верно? Можно дуплицировать и живое существо, вот как Дал"каннит Тысячерукий превратил себя в целую армию. Или может быть дубликат чего-то умершего, например, Делианна, императора Анханы. Ма'элКот построил его из большой кучи дерьма - не буквального дерьма, знаешь ли, из вещей, которые народ принес с разных концов Империи. Пекло, и сам Ма'элКот технически двойник: Он создал тело для Себя мощью короны Дал"каннита. Для такого понадобилась мощь бога. Итак, он не был дубликатом живого существа, но дубликатом своей фантазии о Себе, хотя на деле это одно и то же. Пока со мной?
  Она тихо кивнула, все еще смотря в доски пола.
  - Аспектом мы зовем тело, созданное или захваченное Умопостигаемой Силой - богом вроде Хрила - чтобы проявить Его волю. А автотеургия - забавный способ сказать, что ты - ответ на твои же молитвы.
  Мышцы заиграли на ее челюстях.
  - Просто догадка, - продолжал он. - Воображаю, готовилось всеобщее Состязание и ты пожелала проявить себя, верно? И молила Хрила, дабы он... ну, типа, чтобы Он одолжил тебе Свою Силу и Мастерство и Руку и Глаз и дальнейшую хрень. Что-то вроде.
  - Да...
  - И когда ты победила, была удивлена сильнее прочих людей.
  Новые слезы закапали из - под опущенной головы. - Я была недостойной, - пробубнила она. - Была и остаюсь.
  - Хрил не согласен. - Он положил ей руку на плечо. - Как и я.
  Она стряхнула руку. - Твои слова ничего не значат.
  - Ты удивилась бы, узнав, что значат мои слова. - Он криво пожал плечами. - Думаешь, ты единственная молилась Хрилу в тот день?
  - Я... нет, конечно. Все мы молились. Это традиция.
  - Но ты стала Избранным Рыцарем.
  - И сколь низко пала...
  - Не думаю. Не думаю, что ты можешь пасть.
  - Что я сделала с тобой...
  - Едва не сделала.
  - Едва - лишь благодаря твоей хитрости.
  - Слушай, не то чтобы я тебя прощаю. Это было гнусностью. Не только для меня, но для тебя. Действия, недостойные тебя и твоей службы... Но я понимаю причину. Заставить кого-то убить тебя - нелегко, если ты не можешь просто прийти и попросить. Особенно если это... гм, ты. И если бы тебя можно было убить оружием смертных, ты умерла бы.
  Она дернула плечом, стряхивая его руку. - Итак, моя низость сочеталась с трусостью. Вести людей в битву, когда сама я неуязвима...
  - Тебя можно сразить. Я могу. Еще парочка моих знакомых смогла бы.
  - Но не оружием, с которыми я встречаюсь в битве или на турнире. Трусость. Хуже чем трусость: сокрытие греха под маской добродетели.
  - Ох, ради всего дрянного, Ангвасса. Возьми себя в руки.
  Голова вздернулась. Лицо обратилось к нему, глаза были полны злости. - Вы смеете?!
  - Еще бы. Люди меня любят именно за это. - Он встал на колени, чтобы прямо встречать ее налитый кровью взор. - Знаю, ты самой себе противна. От презрения к себе не страдают лишь те, кому оно требуется. Одно гнусное дело не превращает тебя в подлеца, как и одно хорошее дело не превращает в героя.
  Она снова опустила голову. - Герой - слово не для нас.
  - Не заходя слишком далеко в мистические дебри, скажу - все ваши учения и молитвы и так далее, даже Закон Хрила и Рыцарский Кодекс и прочая дрянь - есть так называемая теофаническая настройка. Она приближает вас к идеалу Хрила. Он выбрал тебя. Нужна мощь бога, чтобы создать живого двойника. Значит, ты ближе к Его видению Поборника - Его образу Себя Самого - чем любой из живущих. Может, во все времена.
  - Это комплимент мне или оскорбление Хрилу?
  - Если не способна сказать о себе ничего хорошего - просто заткнись. - Он вскочил. - Я знаком с многими рыцарями. И не презираю лишь двоих, - сказал он резко. Откровенно и грубо. - Одной была Марада.
  Он протянул руку: - Вторая - ты.
  Она отпрянула. - Теперь насмешки.
  - Обычно. Но не теперь.
  Она не хотела поднимать взор.
  - Марада была героиней. Настоящей героиней. Я заботился о ней. Даже любил, насколько мог кого-то любить в те дни. До сих пор не могу себе простить, как плохо с ней обошелся. Она была настоящим рыцарем и чертовски великолепным человеком, но она не стоила и десятой доли тебя.
  - Как вы можете говорить...
  - О, знаешь, губами и языком. Как все.
  Она опустила голову еще ниже. - Да какое вам дело?
  - Ну, это не от широты моего гребаного сердца. Ты мне нужна.
  Теперь она подняла голову. - Нужна вам..?
  - Не то чтобы... Не то, чтобы я желал тебя, - ответил он торопливо. - Знаешь, я мог бы. Так и есть. Сама видела. Не могу отрицать. Но я с другой.
  - С женщиной? Женщиной-человеком?
  Он решил, что это не было оскорблением. - Тебе бы следовало с ней встретиться. Серьезно. Она могла бы тебе помочь. Тебе нужна она. Мне нужна ты.
  - Но зачем? И почему? Чего ты хочешь?
  - Мне нужна героиня, - сказал он просто. - Ты единственная, кого я знаю.
  - И... и чем могла бы героиня... помочь вам?
  Губы растянулись, пока не показались зубы. Множество зубов. - Что, если бы ты могла отменить самое худшее, что сделала?
  Она уставилась на него. Смотрела долго. Без выражения. И наконец моргнула. Набрала много воздуха, вздымая грудь, расправляя плечи. И взяла его руку.
  - Круто. - Он дернул ее, поднимая, и прижал ладонь к сердцу. - Знаю, чувство истины на мне не сработает. Значит, мы как бы обычные люди. Можешь решиться и поверить мне, или нет. Я же могу лишь попросить: погляди мне в глаза и поверь, что я никогда сознательно не причиню тебя вреда.
  Она смотрела ему в глаза. Долго. Потом коснулась щеки. - Ради памяти леди Тартелл. Ради чести Марады Яркой-как-Солнце.
  Лучше, чем он заслуживал. - Теперь тебя надо почистить.
  - Что ты надеешься совершить?
  - Мы.
  - Ладно. Мы.
  - Мы, - ответил он, и глаза зажглись улыбкой, - можем изменить историю.
  
  
  Ныне во Всегда 5:
  Любовь абсолютна
  
  
   "Мы вели войну, Кейн. И каждый сражался за то, что любил сильней всего"
  
  Дом (он же Т'наллдион, Возвышенный Ма'элКот и прочая)
  
  
  Снова падает снег, но только не на лошадиную ведьму.
  На остальных снег спускается сказочными снежинками, легкими и прекрасными и холодными ровно настолько, чтобы освежать. День перетек в ночь, и костер не зажгли, но вокруг них и на некое расстояние в шепчущую белизну светит мягкая, туманная, не дающая теней иллюминация. Когда он спросил насчет нее человека, похожего на его сына, Кейн лишь пожал плечами, кивая на Хрила. - Бог солнца.
  - О, конечно. Верно. И как я забыл?
  - Нет настоящего мрака, когда Он рядом.
  - Наверное, трудно бывает подкрадываться.
  - Даже не представляешь.
  Через недолгое время Кейн начинает возиться, стискивая зубы и хмурясь сильнее обычного. Затем встает и бредет в темноту. Сейчас он лишь тень, густеющая и пропадающая и показывающаяся вновь по пути к границе видимого.
  Дункан глядит на лошадиную ведьму. - Похоже, он озабочен.
  - Озабочен. Всегда тревожится, если есть время тревожиться. Таков уж он. Тревожиться стоит, когда он перестает тревожиться.
  - Думаю, я это уже понял. Но что не так? Казалось, он контролирует всё.
  - Это игра. Он актер.
  - Был.
  - Не контролирует. Это против его природы. Когда пытается, всё идет на слом. Люди истекают кровью. Обычно он сам, но иногда и другие. Почти все умирают.
  - Ах.
  - Он не хочет, чтобы ты оказался в этом числе.
  - Я думал, у него есть план.
  - Есть. Но он знает, что планы его никогда не работают так, как планировалось. Чаще всего возникает дерьмо. Море дерьма. Но он превосходный пловец.
  - Припоминаю. Почему на тебя не падает снег?
  - Не люблю снег.
  - А я люблю снег, - говорит Дункан. - Всегда любил.
  - Вероятно, потому и снежит.
  - Он делает это для меня?
  Она качает плечами. - Трудно сказать наверняка, кто что и для кого делает. Особенно здесь. Может, это ты.
  - Как я могу контролировать погоду?
  - Еще труднее. Если ты делаешь снег, ты делал его и когда-то еще, не сейчас. Можешь подумать и сказать, как тебе удается?
  Он позволяет голову упасть обратно, на холодную подушку сказочного снега. Текут слезы.
  - А. - Лошадиная ведьма кивает. - Он напоминает тебе о жене.
  Закрытые глаза Дункана движутся. - Всё напоминает мне о жене.
  - Как грустно.
  - Иногда. Обычно. Снег шел в тот день, когда мы признались во взаимной любви.
  - Грустно и счастливо вместе.
  - Писатель Земли сказал: нет большего горя, чем вспоминать в дни бедствий времена счастья.
  - Данте Алигьери.
  Удивление открывает его глаза, поднимает голову. - Откуда ты знаешь?
  - Когда-то сказал человек, похожий на тебя. Я не забываю.
  - Кто-то, похожий на меня?
  - Мы встретились до того, как родился их сын. Я встречала и его спутницу, женщину, на которой он хотел жениться. Она была красива.
  - Да, - произносит он слабо. - Была. Очень красива. Хорошо, что Хэри уродился скорее в нее. Я удивлялся, видя его карьеру.
  - Твой сын, должно быть, был красив.
  - Был. И есть. Наверно. Кем бы он ни был.
  - Ты гордишься им.
  - Очень. Но не могу сказать в лицо.
  - Он не выносит восхищения.
  - Ты хорошо его узнала.
  - Очень.
  - И я тоже, гм... я в восхищении. Он убивал людей и спасал. Сражался с чудовищами и с людьми, что стали чудовищами. Он спасал королевства и рушил империи. А сейчас он ополчился против богов, чтобы спасти вселенную... а я привык менять ему подгузники. Привык кричать "пора в постель".
  - Ты привык лупить его так сильно, что он мог лишь лежать и терять кровь.
  Несколько мгновений проходит, прежде чем он может дать ответ.
  - Он сказал, ты умеешь видеть, где больнее, - произносил он медленно, низким голосом. - Нужно было верить.
  - Как-то раз он сказал: когда ты глядишь на него, видишь лишь следы ударов. Правда?
  Он закрывает глаза рукой. - Зачем ты спрашиваешь меня? И зачем мне отвечать?
  - Это то, что я делаю. Ответь или нет, ради любой причины, тебе приятной. Или без всякой причины.
  - Тогда нет. Я не могу говорить об этом.
  - Тебе следует знать: ты здесь не потому, что бил его.
  - Он здесь, потому что я бил его.
  - Для меня это тема слишком глубокая. Он привел тебя сюда, потому что хотел видеть тебя здесь. Считает, что ты понадобишься.
  - Не могу вообразить, на что я ему нужен.
  - В вашей семье все мужчины тупые? Ты здесь потому же, что я. И Ангвасса или Хрил, кем там она хочет быть.
  - Думает, что я могу помочь?
  - Ты здесь потому, что он любит тебя.
  И эта рана, почему-то, оказывается больнее прежней.
  - Я даже не его отец. А если и отец, не знаю его. Не по-настоящему.
  - Думаешь, потому и он не знает тебя?
  Дункан не находит ответа.
  - Не так просто, - продолжает она. - С вами ничего не просто. Не знаю, насколько он тебя знает или думает, что знает. Но знаю, что он тебя любит. И верю, что ты любишь его.
  - Это... непросто.
  - И мне непросто. Он непростой человек. Как хорошо, что я могу позволить себе терпение.
  - Воображаю.
  Она тянет руку, берет его ладонь. - Я не всегда права, Дункан. Но если говорю неправильно, это по ошибке, не по лжи. Я не говорю с тобой, потому что это часть его плана или чьего-то плана. Я говорю, потому что считаю это правильным, и хочу, чтобы ты знал.
  - Какая тебе забота?
  - Потому что озабочен он.
  Дункан снова умолкает.
  - Он заботится обо всём, - светло говорит лошадиная ведьма. - Многое вокруг куда хуже тебя. Он любит всё, одинаково. Любит так, как делает всё другое. Если он отступает от края обрыва, то лишь чтобы разбежаться.
  - Многие считают, что он не любит ничего, кроме себя.
  - И полностью неправы. Вся жизнь его посвящена тем и тому, что он любит. Всегда так было. Для него любовь - абсолют.
  - До встречи с Шенной не похоже было, что он любит что-то, кроме карьеры.
  - То, что он любит, не всегда мило на вид. Наоборот. Но он любит то, что любит.
  - Я извинялся... пытался извиниться. Будь я хорошим отцом - даже лучшим - ему не пришлось бы становиться Кейном...
  - Он любит быть Кейном. Любовь к бытию Кейном столь же абсолютна. Я же сказала: иногда он любит вовсе не милые вещи.
  - Как он может любить... вот так? Будучи эдаким вот Кейном?
  - Потому что он тупая задница, - отвечает она. - Должно быть, ты заметил.
  
  
  Середина Конца:
  Тест пересмешника
  
   "Лишь вчера я убил человека, с которым тебе никогда не сравниться, за меньшее, чем сделал ты. Ты правда думаешь - я позволю тебе уйти живым?"
  
  Кейн (профл. Хэри Майклсон)
  "Ради любви Пеллес Рил"
  
  
  Масло льется в вену без боли, без жара, без всяких сильных ощущений. Лишь нарастает интимное убеждение, что я любим.
  Любим силой более великой, чем способен вообразить мой разум.
  Гляжу на охранников, силовые ружья в чуть расслабленных руках, и знаю, что быть спецом Студии - не работа. Это командировка. Они не уволились из социальной полиции, потому что из социальной полиции не увольняют.
  Теперь я понимаю, почему.
  Гейл хмурится. - "Убить пересмешника"? [6]
  Кажется, прошел год с того момента, как я задал вопрос.
  - Ты читал?
  - Я... ну, полагаю, я... - Он морщится, напрягает плечи и вытягивает шею, как будто не может решить, тяну ли я его за член. - Разве только... это была любимая книга матери. Она часто читала ее мне, по несколько страниц, как сказку на ночь. Когда я пошел в школу, мы читали вместе. Она помогала произносить слова, объясняла, если чего не понял. А зачем тебе?
  - Она была любимой книгой отца. Для папы "Убить пересмешника" стала Библией. Папа часто говорил, что можно узнать почти всё полезное о человеке, если спросить, кто его любимый персонаж. - Я киваю на планшет в руке. - Тут мне как раз напомнили об отце.
  - Я ничего не могу поделать.
  - Саймон? А ты читал?
  Феллер пожимает плечами. - Точно. Очень давно.
  - Видите ли, папа пришел к такому выводу по той причине, что читающий подобную книгу имеет мозги и даже знает, для чего их используют; он читает художественную литературу и хотя бы теоретически уважает классику. Что важнее, гм... почти все читающие роман воображают себя одним из персонажей, ведь эти персонажи как бы реальнее нас самих. Знаете ли, некоторые отождествляются, скажем, с Томом Робинсоном, стойко переносящим несправедливость. Иные прилепляются к Джиму, старшему брату. Шенне нравилась Глазастик - что очевидно. Папа как-то рассказал, что мать предпочитала Моди Эткинсон. Если знаешь кого-то, иногда не нужно даже спрашивать, кто его персонаж. Вот ты, Саймон, кажешься мне типом Дилла.
  Феллер глядит, моргает и снова широко раскрывает глаза. - Откуда ты узнал?
   - Это очевидно. Характер Дилла в том, что он много знает, так? Такой умный, что аж страшно, не сильный, но привлекательный, изобретательный, находчивый... и немного грустный. В тебе он вырос и стал некромантом. Скажи, что я неправ.
  Он трясет головой. - Ты прав. Но не понимаю, куда ты клонишь.
  - Гейл?
  - Полагаю, это занятно. Но кажется мне, ну, довольно абстрактным.
  - Точно. Не обижайся, если что. Думаю, тебе нравился шериф. Гек Тейт.
  - Ну... мы с матерью говорили, что шериф должен насаждать законы, в которые не всегда сам верит. И что он всех знает и всех любит, и все любят его, хотя он и местное начальство. Но был не только он...
  - А? Думаю, возможно, Кельпурния? Стала частью семьи благодаря усердию и преданности, в душе больше, чем видит глаз...
  Он вспыхивает и опускает голову, будто переплел пальцы так, что не может расцепить. - Тут... э, я думаю...
  - Многое ли ты знаешь о моем отце?
  - Я не... думаю, самое обычное. Твой... э, промо-ролик Кейна был, скажем так, изрядно подчищен. Ты говорил о нем лишь раз за все время нашего знакомства. Он жил с тобой, да?
  - Ага. Саймон?
  Феллер пожимает плечами. - Я учил вестерлинг по текстам Майклсона, сорок лет назад. Больше. А "Сказания Первого Народа" входят в программу курса Боевой Магии.
  - Любимым героем моего отца был... - Приходится сглотнуть, чтобы восстановить голос; от одной мысли горячо в глазах. - Это был... есть... Аттикус Финч.
  Гейл задумчиво кивает. Он уловил суть игры. - Ожидаемо. Даже очевидно. Человек вне рамок, отец-одиночка, образованный, интеллектуал, философский склад ума, пример нравственной смелости...
  - Не пото... - я заикаюсь. - Не потому.
  Жжение в глазах угрожает стать влажными струйками на щеках, ведь, поймите, сейчас я словно стал семилетним мальчиком.
  Иногда гнев столь велик, что выражается лишь в слезах.
  - Отец желал быть им. Отец хотел быть в точности как он. Он бросил свою жизнь, любовь, умения, надежду и сердце в защиту безнадежного дела, зная, что победить нельзя, потому что Аттикус чертов Финч заставил его поверить, будто есть вещи важнее победы.
  - Звучит так, будто ты зол на него. На Аттикуса. Будто ты ненавидишь его.
  - Выпотрошил бы, как кролика.
  Это правда.
  И это правда. - Аттикус Финч заставил отца поверить: то, как ты проигрываешь, может изменить людей, а изменятся люди - изменится мир... и вы видели тот гребаный экран. Видели цену, какую заплатил отец за битву ради всего хорошего.
  Его снова интересуют пальцы. - Хэри, я...
  - Ты видел. Вы оба.
  - Я... да, - неохотно бормочет Гейл. - Да, видел.
  Феллер лишь отводит глаза.
  - Мой отец не был... он не здравый человек. Не способен соответствовать своим идеалам, но не потому, что не пытается. Он верил, верит, в силу закона. Верит в цивилизацию. Верит, будто разумное убеждение может сделать мир лучше. Верит во всё то, во что верил Аттикус. Не может жить как его герой... но кто из нас может?
  - Я так и не понимаю, в чем тут смысл.
  - Так кто мой персонаж?
  - Твой? - Взгляд отстраненный. Он думает. - Не Аттикус. Ты не фанат цивилизации.
  - Я верю в цивилизацию. Лишь не покупаю ту часть, где о разумном убеждении. Люди цивилизованы ровно настолько, насколько кто-то их заставил, вот вам вся трепаная история. Спереди назад и от стенки к стенке.
  Он щурится. - Джим? Он ничего не боится и...
  - Эй, смотри. Тема романа - послание, которое извлекают почти все, наверно, того и хотела дама, его писавшая - в том, что понял папа. Видите? Что любовь, надежда, смелость и терпение, разум могут исправить дурное или хотя бы показать людям, что дурно, подтолкнуть мир в направлении справедливости и порядка. Вот что вы почерпнули из него, верно?
  Феллер снова дергает плечами. - Об этом книга.
  - Не для меня.
  - Моя мать, - произносит Гейл медленно, глядя на социков, притворившихся частной охраной, - говорила, что книга эта насчет последствий того, если ты теряешь понимание своего места в обществе. Насчет... Каким бы ты ни был умным, и добрым - каким бы ни был правым - не важно. Совсем. Нарушишь норму, и общество уничтожит тебя.
  Феллер полон скепсиса. - Хэри?
  Я пожимаю плечами. - Что извлек я? Что Аттикус Финч - долбаный идиот.
  Феллер бросает на меня смутно-одобрительный взгляд, щурится. Понимаю. Так он смотрел на меня на обрыве вертикального города: будто я какой-то экзотический жук и он гадает, насколько я опасен.
  Скоро узнает. Как и все.
  И я сам.
  - О, точно, великий человек Аттикус. Мыслитель. Благородный, милый и разумный. Цивилизованный. Хорошо ему. Плохо всем вокруг, - говорю я. - Все эти чудесные качества дали изрядный итог: клиента застрелили, детей порезали ножом.
  - Это же... ну, я... это довольно крайнее....
  - Когда на детей нападают - когда обиженный засранец решил, что убьет обоих - Аттикус где-то далеко, защищает цивилизацию. Законный порядок где-то далеко, упорядочивает законы. Гражданское общество где-то далеко, общается с гражданами. Когда реальный хренов мир приходит за детьми с охотничьим ножом, кто за них? Кто тот единственный мудак, что замечает? Кто тот единственный, что понимает, каков мир на деле?
  - На деле? - Взгляд Феллера все так же отстранен, но он уже не щурится. Посылает усмешку Гейлу. - Страшила Редли?
  - Ты чертовски прав. Страшила Редли. Монстр из соседнего квартала. Вот что я извлек из книжки: когда реальный мир является с ножом за теми, кого вы любите... вам, цивилизованные мудаки, лучше молиться, чтобы за ними следил монстр. В дупу Аттикуса Финча и в дупу цивилизацию. Единственная причина, по которой Аттикус имеет роскошь быть цивилизованным - монстр, что охраняет его тылы.
  - Но Страшила не монстр.
  - Ага, угу. - Волосы шевелятся на моем загривке, слышен призрачный шепот, как бы треск статических разрядов. - Главное различие между ним и мной.
  Окей. Помните это, насчет "вообще ничего не чувствую", что я сказал недавно?
  Беру обратно.
  Кажется, физическая сущность слепого бога, что закапали мне в вену, поджигает кровь. Не к добру это.
  - Хэри? Ты в порядке? - Гейл выглядит искренне встревоженным, хотя, наверно, не из-за меня; отступает, открывая спецам сектор обстрела. - Что-то не так?
  Сейчас я в затруднении и не знаю, как это выразить словами. Слишком много. Я смотрю на Гейла. - Хочу кое-что заявить. Хочу говорить с Советом, или с Конгрессом Праздных, да с любой хренью, что насадила твой зад на руку. Они захотят меня выслушать. Поверь.
  Гейл рассудительно хмурится. - Полагаю, спросить не вредно.
  Он шарит в поисках планшета, избегая подходить к моей прикованной руке, давит на кнопки. - Момент.
  - Саймон, - говорю я тихо, пока Гейл возится с планшетом. - Беги.
  Голова дергается, глаза выкачены. - Что?
  - Беги. Сейчас же.
  - Но... я не...
  - Нет времени на объяснения. Помнишь историю, что я рассказал? О разговоре с т'Пассе?
  Глаза его затуманиваются, глядя внутрь. - Даже твоя ложь становится истиной...
  - И это чертовски верно.
  - Не понимаю.
  - Поймешь. Если доживешь. Сколько тебе надо, чтобы поднять задницу в воздух и развернуться к дому?
  - Я не... могу. Не сейчас.
  - Даже не думай оставаться. Нужно забрать и семью. Всех, если сможешь. И сам вали. Может, у тебя есть двадцать четыре часа, но я не ставил бы на это жизнь внуков.
  - Валить... отсюда?
  - Спрячься. Вырой нору и закопай за собой. Похорони себя и близких так далеко от мира, чтобы у вас появился шанс пройти живыми.
  Он кажется отупевшим. - Живыми пройти... через что?
  - Как обычно. Мертвые восстанут, моря закипят, луна нальется кровью, список тебе знаком. Суперхиты апостола Иоанна.
  - Ты шутишь.
  - Прирожденный комедиант.
  - Похоже, ты не...
  - Не нужно мне верить. Единственная причина, по которой я с тобой сейчас говорю - я не испытаю восторга, если соцполиция запытает твоих внуков до смерти.
  - Они... но, Майклсон... Хэри... - Глаза вылезают из орбит, губы шевелятся так, словно ему натянули на голову пластиковый пакет. - Я не могу уйти. Мы взаперти. Никто не выходит и не входит, пока здесь ты... и это бесполетная зона. Даже если доберусь до авто, социальная полиция подстрелит в воздухе.
  Разумеется. Было бы слишком просто.
  - Ну ладно. Иди в квартиру. Запрись и не выходи. Ни за что. И семью укрой. Возможно, для тебя это последний шанс сказать "до свидания".
  - Кейн... Кейн, прошу...
  - Гейл? Нам ведь больше не нужен Феллер?
  Тот хмуро поднимает лицо от планшета. Я мотаю головой, типа "большой начальник, прояви заботу о подчиненных". - Пусть отдохнет, ха? Погляди на парня - мертвец стоячий. И знаешь, он вовсе не горит желанием увидеть... то, что будет. Дерьмо, Гейл, он знал меня полжизни.
  - Не думаю, что здесь случится что-то, чего он...
  - Гейл, ради всего дрянного, не изображай мне Верного Слугу Компании, хоть на минуту. А? В пекло его возможные чувства. Пусть валит.
  Гейл обращает хмурое лицо к Феллеру, а тот превозмогает себя, вытягивается, как стойкий солдатик - "я еще в строю, командир!" - Администратор, - говорит он слабым голосом, - Я готов остаться, если я вам нужен, так или иначе. Не думайте обо мне, сэр. Всё будет в порядке.
  - Нет, - резко отвечает Гейл. - Ваша работа на сегодня окончена, профессионал. Примите мою благодарность.
  Феллер шатается. - Спасибо, сэр.
  - Не за что. Вы хорошо потрудились, Феллер.
  - Спасибо, сэр. - Феллер втягивает голову, будто дрожит, и успевает послать мне краткий взгляд. Неуверенно бредет к выходу.
  И вот его не стало.
  Только три человека, знавших меня в двадцать с гаком лет, еще живы. Один - зомби, бессмертная мясная марионетка, у второго провода вместо глаз. Третий - Феллер. - Что же с ним? Рак?
  Гейл опять наяривает на планшете. Не слушает.
  - Он ходил туда-сюда пару лет, верно? Прежде чем вы, заботливые мои, построили защиту, радиация должна была быть суровой.
  - Мм? - Он бросает на меня взгляд и не сразу понимает, о чем я. - Мм, да. Какое невезение. Он хороший человек.
  - Что же, его рак наводит страх на магов? Исцелить не можете?
  - Такое впечатление, что руководство решило: радикальная терапия не оправдает потребных расходов.
  - Иисусе. Гейл, сколько тебе осталось до девятого круга ада?
  Морщины углубляются в уголках глаз. - Спросил тип, ставший богатым и знаменитым, убивая людей на потеху толпе.
  - От этого ты стал меньшим подонком?
  - Уж меньшим, чем ты.
  - Гейл. Я тот, кто я есть. Как это соотносится с тобой?
  Он на миг опускает планшет, морщит лоб. - Похоже, я тоже тот, кто есть.
  - Правда? Где лояльность и дружба, когда Феллер в беде?
  - Нам не нужно начинать этот спор, Хэри. - Он снова играется с планшетом.
  - Сколько еще?
  - Мне передали, они пытаются собрать кворум. Ты, наверное, удивишься, но не все богатейшие мужчины и женщины Земли проводят жизнь, с замиранием сердца ожидая каждого твоего слова.
  - Ага. Вот только они замерли. Ждут. Слушают.
  Я знаю, потому что могу их ощутить.
  Масло... Они отныне во мне...
  И мне следовало бы уже подготовить спич, но я не готов, ведь, знаете, я так же глуп, как они. Знаете, я до сих пор верил, что дело свернет на иной путь. Или надеялся - еще хуже, ведь кому знать дерьмовый расклад лучше меня?
  Надежда - для неудачников.
  Знаете, похоже, они забыли. Прошло несколько лет, и они подумали, что я уже не тот. Адское пекло: они правы. Я уже не тот.
  Однако забавно: похоже, никто не потрудился сесть и реально подумать. Ни один не сел, спрашивая себя: "Если он уже не тот... то каков он сейчас?"
  Незаданный вопрос - чертовски опасная штука. Если не задали один вопрос, не задали и следующий. Настоящий.
  Никто не потрудился спросить: "Что, если он теперешний - хуже того, прежнего?"
  
  
  Ливень необычайного:
  Добро и зло
  
  
   "Когда кто-то начинает толковать о добре и зле, крепче держи кошелек".
  Дункан Майклсон
  
  
  Ведьмин табун по весне двинулся на север; когда весна закончилась летом, одичавшие лошади бродили по средним высотам восточных склонов Божьих Зубов, в поясе высоких кустарников выше леса, но ниже уровня снега. Дни тянулись, отсчитав месяц; табун постепенно начинал беспокоиться. Лошади стали раздражительными. Нервными. Поединки жеребцов окрасились кровью, иногда бой шел до смерти. Сражались и соперничавшие кобылицы. Три подростка и взрослый конь упали за край обрыва, когда общая стычка после внезапной грозы стала буйством. Один жеребенок не умер сразу и ржал от боли, заглушая бурю. Яростные ветры и зигзаги поражающих землю молний замедлили схождение лошадиной ведьмы. Даже ведьма не могла слететь по крутому склону слепым черным селем. Сотни лошадей кричали, когда лошадиная ведьма смогла добраться до раненого жеребенка и успокоить его, и послать туда, где не помнят боли.
  Ведьмин табун начал терять цельность, разделяясь на малые группы, пугливо избегавшие других. Сама лошадиная ведьма стала резкой; и так не лучший характер портился с каждым днем. Однажды ночью Орбек вернулся на стоянку с вяленым мясом, бобами и кукурузой, которые оставили ей поселяне - и увидел, как она вдруг влепила затрещину горшку на огне, разбрызгав кипяток в темноту, и услышал рычание, сопровождавшееся грязной бранью, от которой покраснел бы даже его брат - хуманс.
  - Эй.
  Она сидела спиной к нему, черный силуэт на фоне огня. - Мне жаль, что ты это видел.
  - Нет проблем.
  - Я несчастна.
  - Не сюрприз. Я же толкусь рядом все время, да?
  - Я зла на него.
  - С каждым бывает, - отозвался Орбек. - Он такой.
  - Да на хрен какой.
  - Еще воды?
  - Беспокоюсь за него.
  - Я тоже.
  - Но я не должна беспокоиться. Никогда не беспокоюсь.
  - Должна-не-должна, да ладно. - Орбек пожал плечами. - Не обижайся, ведь мне он спасает жизнь пару раз в месяц и я люблю приемного брата и так далее. Но ты катишь чертовски большую телегу на парня, с которым виделась один день месяц тому назад.
  - Прежде я не беспокоилась. Даже не помнила, на что это похоже. И мне не нравится. Я поступаю не так.
  - Так друзья поступают ради друзей.
  - От друзей - хумансов одна беда.
  - Только сейчас догадалась?
  Она не ответила. Холод шептал, спускаясь со снежных шапок. Вечнозеленые ветки трещали в костре, плевались искрами.
  - Я пойду принесу воды, эй? Проголодался.
  Ее силуэт наконец пошевелился, голова опустилась. Через миг она сказала: - Спасибо тебе.
  - Друзья ради друзей, а?
  - Друзья ради друзей.
  
  В начале лета ночь способна спускаться на Божьи Зубы с ошеломительной скоростью. Небо из голубого становится индиговым с примесью звездной пыли, а тени гор кажутся еще темнее, чем сам ночной мрак. Как раз в такой момент Джонатан Кулак вышел с опушки, прищурился, озирая разбредшийся табун, поддернул на плече пухлые переметные сумы и полез вверх.
  Двигался он осторожно, часто останавливался, сберегая дыхание. Шел быстрее там, где было можно, и легкая хромота исчезала через несколько минут, возвращаясь даже после краткого отдыха. Он был в новой одежде: выделанная кожа и плотная парча. Сапоги еще блестели ваксой, хотя носки и пятки успели облупиться. Волосы отросли едва заметно, скальп блестел загаром, а над левым ухом выделялось темное пятно плохо залеченного ожога.
  Он поднимался тихо, но лошади замечали его или вынюхивали, и отходили с пути. Постепенно стук боязливых копыт затих, хотя одна лошадь брела всё ближе, пробираясь между россыпями валунов.
  Он встал и принялся поджидать ее. Луна была в первой четверти, бросая слишком мало света, он едва смог опознать силуэт массивного всадника. - Отодрать меня снизу доверху. Как она пустила на спину тебя?
  - Он лучше меня проходит по камням. А я устал ждать тебя.
  - Огриллоны жрут коней.
  - Люди тоже.
  Он озирался. Ее не было. В груди стало тяжело, в рту появился вкус пепла и уксуса.
  - Не придет, - сказал Орбек. - Она зла на тебя.
  Он нахмурился. Тяжесть в груди пропадала. - Полагаю, это хорошие новости, - бросил он. - Думала обо мне, ха?
  - Даже не представляешь.
  Он понял, что это новость не особо хорошая. - Всё тихо?
  - Как когда.
  Он кивнул. - Слушай, за мной идет человек. Видишь?
  Орбек чуть повел глазами. Луна первой четверти для него была не темнее дождливого дня. В тысяче ярдов внизу ловкий человек перебегал из тени в тень, поднимаясь медленно, но упорно, тем же курсом, что шел Джонатан Кулак. - Ага.
  - Как вооружен?
  - Арбалет. Большой.
  - А насчет ружья?
  - Он видит нас. Достаточно хорошо, чтобы понять: я тоже его вижу. - Орбек вздохнул. - И он знает насчет ружья.
  - Как понял?
  - Из тени в тень. Прячется. Смотрит, прежде чем выйти.
  - Ты умный ублюдок, знаешь?
  - Ага, можбыть. - Верхняя губа Орбека поползла, являя улыбку, которую даже скромные человеческие глаза Джонатана Кулака различили в лунном свете. - И еще он бережет правую руку.
  - О, ради всего дрянного. - Месяц обманов и убийств, тяжелый путь назад со всем своим за плечами. - Что я за гребаный идиот. Ладно. Полагаю, надо голосовать за исключение. Что скажешь?
  - И спрашивать не нужно. - Ухмылка Орбека поползла во все стороны. - Давно не убивал, а?
  - Тоже верно. Только не теряй его. В меня стреляли уже достаточно.
  Орбек пошевелился на конской спине - вполне естественное движение усталого всадника, только теперь он смотрел на гостя внизу. - Как поживает граф и как идет войнушка?
  - Давай опустим детали. - Он пытался разгладить узлы на шее, но ниже головы не было шеи - одни узлы. Дерьмо, он точно устал. Точно постарел для всего этого. Он спустил суму с плеча и сунул Орбеку. - В-основном провиант, но есть и тысяча ройялов.
  Огриллон с сомнением взвесил мешок. - Чудно.
  - Пятеро воинов на боевых скакунах сопровождали меня сюда, при расставании выразили вечную благодарность нового графа за помощь в наши нелегкие времена, обещали неиссякаемую преданность каждого жителя графства. А также напомнили, что по возможном возвращении меня спустят в колодец вниз головой. - Он утомленно вздохнул. - Или спустят голову отдельно от тела, не помню точно.
  - Дела как обычно, а?
  - А уезжая, любезно захватили и мою лошадь.
  - Мудаки. Так новый граф - твоя работа?
  - Оказалось, что младший сынок покойного - человек вполне достойный. Настроен следить за своими делами и оставлять в покое соседей. Власть передали чин по чину.
  - Чин по чину - это хорошо.
  - Хорошо, что я не в тех чинах, чтобы взять замуж его маму.
  - Что с Даном и Черным Древом?
  - В отставке.
  - По доброй воле или ты их отставил?
  Он покачал головой. - Как дела у Парня-с-Арбалетом?
  - Минут шесть. Так что Дан и Черное Древо?
  - Забудь.
  - Не сделаешь ли из их судьбы, как это? Учебный момент, а?
  - Хватит.
  - Беспокоишься о моих девичьих ушках?
  - Нет. - Он глубоко вздохнул. Что не помогло чувствовать себя лучше. - Это не было занимательно. Или весело. Я не показал себя смельчаком и героем, и даже не выказал много ума. Не было ничего, о чем стоит рассказывать. Дерьмо нужно разгребать. Нужно так нужно.
  - Не надо так, братишка. Я ж тут веду беседу.
  Джонатан Кулак стоял молча, пытаясь думать о чем-то ином, не о лицах мертвецов. Спина зудела, предчувствуя удар арбалетного болта. Полоса облаков прошла по луне. За ними крались густые тучи. - Скоро будет намного темнее.
  Орбек кивнул. - Если видит при помощи магии, для него открыто окно возможностей.
  Кулак потянулся, расправив пару узлов в плечах, шагнул в сторону - чтобы, если мудак промажет, следующий болт не съесть Орбеку. - Для тебя тоже станет слишком темно?
  - Один способ узнать.
  - Не жди его. Раз рука еще болит, он положит арбалет на валун.
  Ему не понадобилось добавлять, что при этом сосун скроется за большим камнем, выставив лишь лоб. Орбек успел выучить это за три года. Кулак коснулся рукой виска, затрещал шеей, потом уперся в бедра и выгнул спину, будто растягиваясь; так и было, вот только руки уже ушли с бедер. - Говори.
  Тучи накатились, ночь стала черной. - Сойдет.
  Одним текучим движением, столь ловким, что не выглядело быстрым, правая рука залезла под куртку к рукояти "Автомага" и нежно подняла его в то место, где только что была правая рука Орбека; затем он закрыл глаза и засунул пальцы в уши.
  Гром загрохотал. Когда кончилось, он слышал лишь тонкий свист. Вынул пальцы из ушей, открыл глаза и посмотрел вниз по склону.
  - Зацепил? - Орбек спешился, автомат в руке угрожал неопределенному сектору внизу. Конь стучал копытами где-то наверху. - Он повалился? Сейчас я слепее утки.
  Голос звучал издалека.
  - Ну, сам не выстрелил. - Кулак повернулся, чтобы наощупь спуститься к преследователю. - Это ободряет.
  - Чего? Траханые уши тоже... ненавижу палить в горах.
  - Самка, самка, самка.
  - Своей займись, братишка. Ты знал, что в драной обойме было лишь три драных патрона? - сказал Орбек, помахивая пустым автоматом, словно хотел наколдовать новые боеприпасы. - Три, чтоб меня, патрона!
  - Я же говорил, все прошло чин по чину.
  - Три драных патрона и ты хотел исключить его! Почему не сказал мне, что там всего три?!
  - Не хотел, чтобы ты волновался.
  Орбек издал звук, будто душили кота.
  - Видишь? И вот почему.
  Тучи освободили луну. Сапог торчал из- за складки утеса, носком вниз. Он видел не так хорошо, чтобы сказать, есть ли в сапоге нога. - Таннер?
  Тихий захлебывающийся стон.
  - Если любезно покажешь арбалет, помогу уйти легко.
  Новое бульканье, попытка произнести нечто, показавшееся Джонатану Кулаку словами "пососи мой".
  - Ладно, ага. Не похоже, что придется любоваться твоей смертью. До встречи в аду, Гек.
  - Гаррр... ухх. На хрен. Мне конец.
  - А я что пытаюсь сказать?
  - Поможешь уйти?
  Он не ответил.
  - Джонни? - Сырой кашель, скорее рвота. - Джонни, ты ведь поможешь? Да?
  - Передумал. - Он сел на корточки поудобнее и оперся о камень. - Будь я на твоем месте, погодил бы, чтобы взять меня с тобой.
  Клокочущий смех. - Думаю, за этот месяц ты хорошо меня узнал.
  - Всё понял при первом взгляде.
  С обрыва Орбек негромко воззвал: - Засел? Нужна помощь? Может, ствол?
  - Оставайся там. Уверен, он один - но я чертовски много ошибался.
  На той стороне камня хихикнул Таннер. Смех перешел в кашель. - Я же говорил, не люблю общества.
  - А я говорил: не вставай на пути.
  - Давно ли... гух. Давно ли вынюхал меня?
  - Два дня.
  - Гахх, чертов перевал. Треклятое дерьмо. Так и знал, плохая идея. Знал. Чертова линия горизонта...
  - Полагаю, ты не так хорош, как кажется.
  - Ближайший перевал... двое суток. Знал... там чертовски заметно. Большой риск. Слишком.
  - Но все же полез.
  - Пришлось. Нужно было.
  - Уверен, мысль тебя подгоняла.
  - Граф-старший, прочие парни. Плевать. Жизнь на границе. Даже Беннон, он был сукиным сыном и никто не уронил слезы. Но Чарли... что ты с ним сделал... и бросил. Никогда не видел, чтобы человек уходил в таких муках. Вопил непрерывно. И рыдал и стонал на каком-то неведомом языке. Догадываюсь, "мамочка" значит то же, что на вестерлинге.
  - Сказал бы, что мне жаль. Если бы было жаль.
  - Чарли стал мне другом. И был твоим другом, проклятый Джонни. Я не мог спустить. Позволить тебе уйти. Не мог.
  - Ага.
  - Тот, кто делает такое с... человеком, которого знал... с человеком, с которым ел и пил. И сражался бок о бок. Делился шутками. И ты просто... - Новая череда влажного кашля. - Ты, чертов сосун из ада. Холодный сучонок. Тебе пора умереть.
  - Люди мне твердят и твердят.
  - Однажды так и будет.
  - Не сегодня.
  - Чарли не был плохим. Не как Беннон. Дерьмо, не как я. Что он такого тебе сделал, если ты с ним...
  - Обычно я убиваю людей за то, что они хотят сделать.
   - Но Чарли..?
  - Он пошел бы следом. Мстить за Беннона. Вот как ты пошел за то, что я сделал с Чарли. И без обид, он мерзавец куда опаснее тебя.
  - Ха. Никогда бы... чертова линия... что ты считал меня опасным. - Снова влажный кашель и слабая рвота. - Но... но Чарли...
  - Я оставил его таким, чтобы он успел сказать вам: ублюдки, не идите следом. И показал, почему.
  - О, точно. Ты... ты делал нам одолжение...
  - Частично. Главное, что я не любил его.
  - Все любили Чарли. Как ты мог не любить Чарли?
  - Трудно сказать. Следовало бы спросить тех, кто умер в Хукер-Лип. Или жил в Столешнице, было прежде такое местечко. Еще бы суметь найти уцелевших.
  - Столешница? Погоди, ладно. Это же... ххх. Там были Дан и Черное Древо. Всем известно.
  - Ага.
  - Чарли среди этих выродков? Не вижу его там. Всем известно, какие там были мудаки.
  - Были.
  - Ладно. Чарли среди них? Ты не думаешь, что я поверю...
  - Всем плевать, во что ты веришь.
  - И зачем ты говоришь мне такое?
  - Сам спросил. Я только жду, когда ты истечешь кровью.
  Опять кашель. Голос сдавленный. - Примерно так, э?
  - Или утонешь в собственной крови.
  - Ты же... ни за что... - Он захрипел, закашлял и снова захрипел.
  - Тебя предупреждали.
  - Я бы помог... даже тебе. Даже зверю...
  - Я не ты. Через несколько минут ты помрешь. Я - нет. И я знаю, где живет твоя мамочка.
  - Гахх... Моя мама... ты обещал...
  - Сначала я отрежу тебе голову. Потом принесу к дому мамочки и покажу ей, и скажу, ты помер как и жил: крича и умоляя, будто визгливый выкидыш гангренозной сучки хорька. Вот ты кто. Потом срежу с головы лицо и заставлю ее есть. А когда доест, возьму мертвый безлицый череп и, клянусь рукой божьей, забью ей в дупу.
  - Неххх... ладно, Джонни...
  - Это не фигура речи. Понял? Она не выживет.
  - Ха. Ха ха. Ха хах ха хах.
  Таннер хохотал. Ублюдок точно хохотал. - Прости что говорю... но Джонни, да ладно. Знаю тебя. Ты не такой.
  - Чарли и Беннон знали меня. Когда попадешь в ад, спросил Чарли-в-Самый-Раз, кто его так обработал. Спросил Беннона, кто я. Хочешь знать имя, прежде чем его назовут они?
  - Ага, хе, давай, Джонни, не надо крутить...
  - Они скажут, это был Кейн.
  Молчание.
  - Еще весело, сосун?
  Резкий хрип дыхания. Камни посыпались откуда-то сверху. Туча сделала ночь абсолютной.
  Наконец, слабо, едва громче предсмертного вздоха: - Кейн...
  - Подумай. Подумай обо мне. И своей мамочке. Пока лежишь в темноте.
  Стон. Хриплые попытки вздохнуть. И шепот: - Джонни... прошу...
  - Нет здесь Джонни, сосун.
  - Почему бы... зачем ты так ...
  - Потому что ты заставил меня чувствовать себя идиотом. Такого я не люблю сильнее, чем не любил Чарли.
  Снова раздалось ха ха ха, но уже не похожее на смех.
  Он сидел на корточках еще долго, опираясь на бок скалы, слушая, как умирает дубильщик. Думая о своих именах.
  У него их было много.
  У него были мысли и о другом. Например, о крови.
  "Автомаг" был заряжен патронами типа "тристек": в каждом по три субъединицы с иглами. Итого девять порций. Парень истекал кровью за изгибом утеса, а он не чуял запаха. Что не служило доказательством: ветер дул сверху, а Таннер лежал внизу и по ветру, а нос Кулака никогда не отличался тонким чутьем. Но не только в этом было дело.
  Дело было в том, что Джонатан Кулак немного потолковал с Чарли - с Морганом Черное Древо - прежде чем предоставить его смерти. Чарли никогда не был смельчаком и выложил всё, что знал о бойцах, переживших "смену власти чин по чину". Выложил в обмен на быструю и милосердную смерть. Таннер и Чарли точно стали хорошими друзьями, насколько вообще могут такие типы. Они вместе пили и вместе трахали шлюх, рассказывали шутки и истории над гаснущими углями костра, когда выдавалась спокойная ночь. Чарли не скупился на подробности жизни своего дружка. Сказал и о том, что бесконечное нытье Таннера о мамочке было привычной шуткой, призванной забавлять его самого и приятелей по банде.
  Мать Таннера умерла лет десять назад.
  Вскоре бульканье перешло в тихое жужжание, и стихло совсем. Тучи ушли с лика луны. Он огляделся. Свет луны явил множество осколков камня. Подобрав один, чуть больше сложенных кулаков, он стащил куртку и завязал в нее камень. Связал рукава у манжет, перекинул через голову, так что камень повис за спиной. - Таннер? Ты уже помер? Таннер!
  Он выждал несколько секунд, но слышался лишь шепот ночного бриза, иногда камешки летели с вершины горы. - Еще десять минут, - сказал он тихо, сам себе. - Не похоже, чтобы нас срочно ждали в другом месте.
  Затем втер сухую песочную пыль в ладони и повернулся к стене утеса. Медленно и осторожно полез вверх, нащупывая трещины, опоры для рук и ног.
  Залез на три своих роста, подождал, пока тучи не закроют луну, и перелез за край. На месте Таннера была лишь лужица темноты, мало чем отличимая от остальной ночи.
  Он сконцентрировался, контролируя дыхание и позволяя глазам потерять фокус; и очертания человека начали вырисовываться из мрака. Он лежал, скорчившись, у пустого сапога, держа арбалет наготове над землей; и едва он подумал, что видит Таннера слишком хорошо, стрелок извернулся и выстрелил не целясь... хотя "не целясь" оказалось лишь иллюзией, ведь Джонатан Кулак понял, что слишком увлекся Дисциплиной Контроля и не заметил ухода облаков. Словно тупой любитель, траханая задница, отбросил тень и дал себя увидеть.
  Тут же он пнул каменную стену и полетел головой вниз, получив горсть каменных осколков в спину вместо полуметра стали в грудь.
  Мерзавец умел стрелять.
  Джонатан Кулак давно открыл разницу между профи и любителем. Не в том она, что профи никогда не лажает. Все лажают. Отличие лишь в том, что профи сначала дерется, потом смущается. Засмущайся сначала, и "потом" не будет.
  Он летел по воздуху, сдирая рукава куртки с шеи, чтобы его не удушило при падении, но камень за спиной сместил баланс... ладно, скажем прямо, миновало слишком много лет со дня, когда он успешно кувыркался в полете, так что теперь слишком сильно развернулся и упал лицом вниз, обдирая руки и штаны на колене и, не успел оглянуться, Таннер был сбоку, опуская арбалет как кирку, ведь стальная перекладина вполне могла сойти за рубящий инструмент. Спина ни за что не заметила бы особой разницы.
  Кулак едва успел перекатиться; и все же перекладина пропахала борозду в боку, соскользнув с ребер, а Кулак был прежде всего профессионалом, в данный момент высоко мотивированным - так что перекатился он ближе к Таннеру, не от него, использовав всю силу рук и замах заряженной камнем куртки, чтобы врезать стрелку прямо по яйцам.
  Стрелок заметил и повернулся боком, чтобы принять удар на бедро, но это всё же был изрядный кусок камня на солидной скорости; касание снова изменило баланс и Кулак смог встать на колено, взмахнуть "пращой" над головой и врезать Таннеру по коленной чашечке с достаточной уверенностью, что это прекратит схватку. Только вот колена там не оказалось.
  Его обмотанный курткой камень был отведен выставленным арбалетом. Куртка зацепилась и Таннер отскочил, потянув за приклад обеими руками, и Кулак, умевший узнавать проигрышное положение, отпустил ее, дав чуть приподнять себя, и обратил падение в разворот через плечо, вскочил на ноги и бросился на Таннера, в каждой руке по засапожному ножу. Одним махнул у подбородка, заставляя стрелка отвлечься, вторым ударил в стиле ледоруба, целясь в бедренную артерию, но каким-то образом арбалет вмешался снова и рука угодила между тетивой и перекладиной и арбалет повернулся, блокируя руку с ножом, а приклад двинулся сверху, отбив второй нож и врезавшись в нос так сильно, что заболела голова и размылось зрение и знаете, что стрельба была не самым ловким, что умел чертов Таннер? Он мог драться почти как...
  К чертям "почти как". Так и было. Монашек. Эзотерик. И хороший. Даже слишком хороший.
  Хреновски плохое место сойтись в драке с кем-то, кто лучше тебя.
  Он навалился на Таннера, заставляя отступить, перехватил нож и согнул локоть, фиксируя переднюю часть арбалета. Вынудил Таннера скользить к краю обрыва, пока тот не согнул ноги, шлепнувшись на зад, и Кулак едва успел бросить вес в сторону, не полетев в бездну, избегавшую лунного света. Потыкал ножом вдоль приклада и был вознагражден бессловесным рычанием и парой дюймов кожи и мышц большого пальца - они упали на почву, и кровь закапала в пыль.
  Еще миг они боролись, сцепленные арбалетом. Удар вытянутыми пальцами не требует участи большого пальца, и Таннер ткнул старшему противнику в горло так сильно, что глотку свело спазмом и сперло дыхание. Таннер заплатил за выпад порезом на животе, возможно, смертельно глубоким, но не способным удержать от немедленного убийства, и так они дергались, сцепленные арбалетом, используя его, и нож, и ноги, и руки, всё, чтобы нанести вред, замедлить или связать противника, и Таннер был моложе и сильнее и лучше обучен, так что исход не вызывал сомнений, особенно учитывая, что Джонатан Кулак почти не мог дышать.
  Дерьмо, ему нужно было остаться со стволом и послать вниз Орбека. Что за тупой способ умереть.
  Таннер выбил нож из левой руки мастерским проворотом арбалета. Прижал правую руку Кулака к колену и резко опустил приклад, столь же умело, на скованное предплечье. Влажный хруст, онемение расползлось вниз и вверх. Он слишком хорошо знал этот звук: Таннер сломал ему запястье.
  С другой стороны, пошли он Орбека, Таннер убил бы его и Кулаку все равно пришлось бы драться.
  Таннер врезал коленом в живот, ниже пояса; результат ему, похоже, понравился, и он повторил еще раз - в последний раз, бросая весь вес и сев на прижатые к скале бедра Кулака. Поднял арбалет обеими руками, сказав: - Я планировал покончить именно так. Рад, что сработало, - и опустил что есть силы, разбивая череп прикладом - но в ту же секунду Кулак припомнил, что Таннер держит любимый нож-полумесяц в кармашке н бедре, что он правша и, следовательно, нож сейчас в шести дюймах от целой руки Кулака.
  Когда Таннер опустил приклад, Кулак вскинул полумесяц, срезав стружку с деревяшки и почти отсекая правую руку стрелка, но именно что почти, Таннер заметил нож и отпустил правую, и арбалет скользнул косо, всего лишь поцарапав висок и ухо, а Кулак не мог дышать и координация приказала жить долго и силы уходили, но он резанул Таннера на остатке сил, без мастерства и умения, просто слепое рычащее желание нанести урон. Таннер блокировал выпад легко и презрительно.
  - Ты жалок, знаешь? Ты... сукин сын! Твою..! - завизжал он, заметив, что каждый взмах снимает стружку с приклада и ложа. - Мой лучший лук!
  От приподнялся на коленях, резко разгибая спину. Рубящий замах послал металл спускового крючка к лодыжке, и нога онемела, но Кулак уже рванулся к нему, закрутив бедра, взмахивая ножом, и боец помоложе отступил, встав на ноги. - Ну ладно, папаша. Так хочешь? Будь по...
  Его прервало звонкое шлеп. Звучало это очень похоже на шлепок ладонью по груди. Через миг секунды раздалось второе шлеп.
  Таннер пошатнулся, как боксер от неожиданного удара, но удержался на ногах, хмурясь, словно не понимая, что случилось. Гримаса стала глубже, когда он попытался перезарядить и понял, что рука не может коснуться ворота, а коснувшись, не имеет силы крутить. Он посмотрел на руку, потом на ползущие по куртке темные пятна, и лишь тогда понял, что стоит полностью в блеклом лунном свете, выйдя из тени скалы. - Вот хрень.
  Колени его подогнулись и он повалился, закрыв собой арбалет. Оказался в тени и поглядел на Кулака. - Ты мудак, - сказал он скорее с упреком, не с гневом. - Тот же мудацкий трюк.
  Он сгорбился, оседая лицом на арбалет, и застыл.
  Человек постарше не ответил: так и не мог издать ничего, кроме длинного визгливого свиста - спазм гортани. И не встал, сомневаясь, цела ли лодыжка. Опустил скорняцкий нож и принялся массировать горло здоровой рукой. Вскоре горло раскрылось, только чтобы он мог вдохнуть собственную рвоту.
  Кашляя, давясь, и снова кашляя, он сражался на краю обрыва - только бы не упасть на колени, покорившись своему желудку. Затем лег и позволил рвоте лететь свободно в кусты и траву двумя метрами ниже. Лучше так. С глаз долой.
  Впрочем, бодрее он не стал.
  - Эй, братишка! - позвал Орбек сверху. - Помощь требуется?
  - Оставайся там, - прохрипел он саднящим горлом и повторил громче. - Оставайся там и не своди с него глаз, ради всего дрянного.
  - Не подох?
  - Нет.
  - По мне, дохлый.
  - Делай что сказано. И не заставляй меня орать, треклятый!
  Отталкиваясь годной ногой, он ухитрился подползти к ножам и годной рукой рассовать их по голенищам сапог. Подобрал куртку и вытряс камень; прижал к ране, чтобы грубые складки впитали кровь, ведь крови оставалось маловато.
  Дюйм за дюймом, вернулся к складке утеса и прижался спиной.
  Далеко не сразу успокоив дыхание, сконцентрировался на Дисциплине Контроля, подавляя боль, которая нарастала по мере распада адреналина. Оглянулся на Таннера. Таннер смотрел в никуда. Лежал вниз лицом, глаза скошены, словно созерцают находящееся в невероятной глубине сердце гор.
  Он узнал, кто таков Таннер, и говно изменилось. Пропали "совпадения" и "случайности", словно он гадал на кофейной гуще и вдруг всё сошлось.
  Почти всё.
   - Святая срань, - сказал Орбек, перегнувшийся через край, автомат зажат подмышкой. - Он тебя зацеловал до упаду?
  - Что ты не понял из треклятых слов "оставайся там"?
  Джонатан Кулак сидел, опираясь спиной о скалу. Лицо было расцвечено сохнущей кровью из носа и косого пореза на лбу; левый глаз уже спешил скрыться среди фингалов, следов могучего размаха Таннера. Руки Кулака скорее походили на две отбивные. Правую он лелеял на бедрах, она успела раздуться вдвое. Левой он ощупывал лодыжку - сквозь дыру, пробитую пружинной перекладиной арбалета в коже сапога.
  - Думаю, умению выполнять приказы следует учиться у другого. Так он зацеловал тебя до упаду?
  - О чем ты?
  - О нем. - Орбек кивнул на тело Таннера. - Он хоть поцеловал тебя, прежде чем оттрахать?
  Кулак ощутил в лодыжке нечто острое. Обломок кости или еще хуже. - Орбек, я готов присягнуть любому богу, по твоему выбору, что, если встану, смогу сбросить твою траханую дупу с горы.
  - Эй, как ты назвал мою дупу?
  - Кончай. Или я с тобой покончу.
  - Ты уже так говорил братишка. Раз пять или шесть. Здорово болит?
  - Пока справляюсь. Ненадолго. Давно не практиковался. - Сапог придется срезать, второй пары нет, весна на такой высоте холодная, чтобы идти босиком без обморожений. Хотя к чему благие размышления, уверен ли он, что вообще сможет ходить? Оптимизм его покинул двадцать пять лет назад. - Если лошадиная ведьма не сумеет срастить мне лодыжку, предстоит парочка дерьмовых месяцев. Или сезонов. Вода есть? Я нашел бы ей применение.
  - С лошадьми.
  - Дерьмо. Мог бы принести.
  - Как в старые времена, эй? Там, в Яме. Там тоже не хватало воды, а? - Он подошел ближе, чтобы взглянуть.
  - Всего лишь хотелось бы смочить рот. Он не только дерьмо из меня выбил, но и последний обед.
  - Слишком много ешь овощей, братишка. Плохо для желудка.
  - Да, и переваренными они не лучше на вкус.
  Орбек оглядел Таннера с ног до головы. - Не кажется таким уж крутым.
  - Уже нет. - Сапоги Таннера были в хорошем состоянии. Учитывая рост, должны быть чуть велики. Что лучше обратного. - В последний раз я сражался с таким хорошим бойцом в монастыре. Это был любимый сын лучшего учителя боевых единоборств. Наш парень, кажется, оказался лучше него.
  - Да? Взаправду, или ты хвалишь его, потому что получил пинков?
  - Так и эдак.
  - Кто он у себя дома? Приятно знать, что убил кого-то очень сильного.
  - Знаю лишь, он монастырский эзотерик, и хороший. Я ездил с ним полмесяца и ничего не просек. Мудак так и не вышел из роли. Ни разу. Даже сегодня он лез, не используя правую руку. Погляди на мой глаз, поймешь, хороша ли его правая. Но он корчил из себя раненого, зная, что я могу следить. Играл раненого долгие дни. Знал, что я могу его распознать. Знал, что быть недооцененным безопаснее, чем казаться загадочным. Качественная работа. Парень чертовски хороший актер.
  - Думаешь, из ваших? Как Дан и Черное Древо?
  Кулак покачал головой: - Я о нем бы слышал. Вероятно, и встречал бы. Слушай, мне нужны его сапоги.
  - Минуту. Но сначала скажи, как это: наш парень крутой супер-мастер, мать его, но ты все же оттрахал нашего супер-мастера?
  - Я не оттрахал его. Ты оттрахал. Признаю. Рад?
  - Ага, и не забудь признавать дальше. Перед свидетелями.
  - Так и будет, - согласился он. - Ты спас мне жизнь.
  - Второй раз за месяц, эй? Кажется, личный рекорд. А как ты выманил его из укрытия?
  - Если бы он не лупил меня до смерти, я сообразил бы раньше. - Кулак сердито кивнул на арбалет, прижатый грудной клеткой Таннера. - Слишком привязан к инструментам. Вот и всё.
  - Ладный арбалет, - признал Орбек. - Тем жальче, что оструган.
  - И ножу на пользу не пошло.
  - Итак, каких слов я жду? А? Раз уж ты выжил...
  Кулак вздохнул. - Адски классный выстрел, Орбек.
  - Ага?
  - Нужно было сказать "выстрелы". Оба раза. Великолепные. Реально великолепные.
  - Ну ладно.
  - Не загасил ты его с первого раза, тоже верно.
  - Ха?
  - Даже не пометил, супер-снайпер.
  - Нет? Ты катишь на меня за то, что я пытался загасить его за сотню ярдов вниз по холму, хитрый сучонок? Драть меня, пистоль был почти пустой!
  - Не говорю, что сам смог бы. Говорю, что ты не смог.
  - А я говорю: винт тебе в жопу.
  - Не принимай близко к сердцу. Тем камням внизу, которые ты поразил, не было больно.
  - Может, приду позже, на рассвете? Проведать тебя. Если смогу найти это место при свете дня. Я говорил, что в горах водятся хошои? И что мне понравился его милый арбалет и я заберу его с собой, а?
  - Я так не делал бы. Подойдешь ближе, коснешься и он убьет тебя.
  - Ха?
  - Я серьезно.
  - Он не помер? Кажется дохлым. Пахнет дохлым.
  - Он реально, реально крут в притворстве.
  Орбек закатил глаза. - Еще одна хитрая монастырская задница, драть меня.
  - Вот почему он теряет так мало крови. Уже убил бы меня, но знает: если пошевелится, ты его пристрелишь.
  - Может, пристрелить сразу?
  - Поговорим в последний раз.
  - Отговоришь его умирать?
  - Возможно. - Джонатан Кулак склонил голову к плечу. - Итак, если разгрызть все хрящики, брат В-Дупу-Твое-Имя, - сказал он, - всё дело в девчонке. Верно?
  Через десяток секунд недвижного безмолвия - так долго, что он начал гадать, не ошибся ли - Таннер испустил длинный тихий вздох и сказал: - На хрен.
  
  
  Ливень необычайного 2:
  Всё дело в девчонке
  
  
   "К чертям город. Я сжег бы мир, чтобы спасти ее".
  
  Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  "Ради любви Пеллес Рил"
  
  
  - Если будешь двигаться очень, очень медленно, он может и не застрелить тебя, - сказал Кулак умирающему убийце. - Хотя комфорта не обещаю.
  Очень, очень медленно Таннер сполз с арбалета и перевернулся. - Прости, что не встаю.
  Перед его куртки блестел кровью, черной в свете луны. - Чего хотите знать, ублюдки?
  Орбек опустил ствол. - Например, причины, почему нам не пытать тебя, пока не устанем, а потом пристрелить в голову?
  - Прошу, начинайте. - Голос Таннера был холоден как камни, на которых он лежал, с монотонным городским выговором Семи Истоков. - Меня нигде не ждут.
  Кулак вздохнул. - Было здорово, когда ты казался простым деревенским парнем.
  - Что тебе здорово, мне смерть.
  - Гм, типа того.
   - Может, начнем с имени? - сказал Обрек. - И почему ты пытался убить младшего брата.
  Таннер поднял голову и хмуро поглядел на Кулака. - Он сказал - брата?
  - Долгая история.
  - Должно быть.
  Юный огриллон шагнул вперед и оскалил клыки. - Имя, мудак.
  - Орбек. Ты слишком близко.
  Он оглянулся. - Что он сделает? Обольет меня кровью?
  - Да на хрен, Орбек, ну что я могу знать? Не похоже, что я понимаю в драках и прочем. Хочешь подставить серую кожаную задницу под руку парня, который чуть не забил меня до смерти, вооружившись лишь разряженным арбалетом и дурным характером? Давай, вали. Черт, буду сидеть тут со сломанной рукой и лодыжкой и поощрять тебя, пока фингалы совсем глаза не закроют.
  Орбек потемнел, но отступил на шаг. И еще на шаг. - Думаю, отсюда его нетрудно будет пристрелить.
  - Было не трудно пристрелить его с сотни ярдов выше. Куда тебе и нужно уйти. Правда. Сейчас же.
  Жилы вздулись на шее Орбека. - Сначала пусть назовется.
  - Знаешь, я лежал и удивлялся, зачем гриллу кинжалы, что за нелепость, - сказал Таннер. - Но увидел длинные рукава и это отличный ответ...
  Орбек рывком прижал приклад к плечу. - Если следующим твоим словом будет не имя...
  - Ох, ради всего дрянного, - бросил Кулак. - Вы, тупые задницы, еще не поняли, что хотите одного?
  Оба глянули на него. Он же был слишком утомлен, чтобы изобретать шуточки, и боль начала просачиваться сквозь Дисциплину Контроля. - Он хочет тебя убить. Ты хочешь быть убитым. И вам обоим нужно отступить и дать мне время поработать.
  Таннер, казалось, полон сомнений. - И какое мне дело?
  - Хочешь узнать, кончай выдрючиваться.
  - Так ты всегда обделываешь дела?
  - Только с тобой. И только после того, как пустил тебе кровь. Орбек, давай, вали на скорости. Заметишь лошадиную ведьму, дай знать, то мы здесь.
  - А ну, потише! Скажу лошади.
  - Твоей лошади?
  - Ты не знал? Что говоришь табуну, она узнает.
  - Ха.
  - Будь осторожен, братишка. - Здоровенный огриллон попятился в темноту, не сводя ствола с Таннера.
  Джонатан Кулак посмотрел ему вслед и кивнул раненому ассасину. - Если это будет утешением... ты лучший, о ком я слышал. Не просто лучше меня - лучше того, кем я себя мнил. Кажется, я должен знать, кто ты.
  Фырканье звучало скорее влажным кашлем. - Знаменитыми становятся лишь неумехи. - Он дернул плечом, извиняясь. - Без обид.
  Кулак отмел все обиды. - Слушай, мне плевать на твое настоящее имя...
  - Можешь звать меня Эйтам, лорд Неболтай, маркиз Накось-Выкуси и одиннадцатый граф Занедужья.
  - Ага, угу. Нам что, по двенадцать лет?
  - Как запястье?
  - Сломано. Как поживает рана в груди?
  - О, пошла на пользу, не находишь? - просвистел он. - Скажем так, я держу ее под тем, что наше племя зовет Контролем.
  Кулак кивнул: - Я же сказал, мне не интересно твое имя и аббатство. Даже не хочу спрашивать о задании, ведь историю мести-за-друга мы уже выслушали. Следующей будет про охотника-за-наградой?
  - Сколь бы юный граф Фелтейн ни был благодарен за помощь в наши нелегкие времена, ты обратил в дым его папашу.
  - А дальше пойдет про Совет Братьев, приказавший убивать актиров, едва их увидишь.
  - Чертовски благородно с твоей стороны было убрать Дана и Черное Древо до меня. Но и за тебя я получу тысячу ройялов.
  - Три слоя вранья - стандарт. Ты, наверное, имеешь еще шесть. Забудь это говно. Единственное, что мне интересно - то, что будет похоже на правду.
  - Желаю удачи.
  - Это девчонка. Лошадиная ведьма. Именно ты свел воедино похитителей табуна, но позволил Дану править, потому что это держало его и Моргана занятыми. Чтобы не грызли тебе плешь.
  Таннер закрыл глаза. - Сам знаешь, не скажу.
  - Угон ведьмина стада тоже твоя идея, спорим? Хотя уверен, ты внушил ее графу, мы знаем, что у старого графа оставалось мало острых копий в умственном арсенале. Это дало тебе повод привезти в холмы хренову тележку вооруженных громил, чтобы они защищали тебе зад, пока охотишься на ведьму.
  - В одном она чертовски права. Много болтаешь.
  - Легенда о лошадиной ведьме родилась в землях около границ Фелтейна; чем южнее я шел, тем больше люди знали о ней. Рана в плечо точно пошла на пользу. Ты ушел от работы с красным, получив много времени, чтобы выспрашивать местных. О лошадиной ведьме.
  - Ты на нее запал, - отозвался Таннер. - Я понимаю. Лично я люблю фигуристей, но кто заранее знает, от чего заблестит балясина?
  - Ты не допускал ошибок. Дал понять, что кто-то выслеживает меня, знал, что начну искать тихое место, где у меня будет опора, а у тебя - нет. Сообразил, что такое место будет поблизости от табуна, и едва уберешь с дороги нас с милашкой-снайпером, никто не встанет между тобой и ней.
  - Чарующая сказка.
  - Всё отлично сходится, хотя я лишь недавно побывал на фестивале тупой травмы, спасибо тебе. Заметил, как я рассказал целую историю, не задав тебе вопросов, на которые ты не хочешь отвечать?
  - Классная работа.
  - Знаю, нет способа выбить из тебя информацию. И все же перехожу к основному вопросу. Понятое дело, ты продолжить врать. Но пока врешь, держи в уме кое-какое дерьмо.
  - Похоже, ты самый говорливый убийца к востоку от Зубов.
  - Я прошел Монастыри, как и ты. Был обучен и введен в Эзотерическое Служение, как и ты. И произнес, без обмана и задней мысли, нашу клятву: поддерживать и приближать Будущее Человечества. Как и ты.
  - Только я ее никогда не нарушал.
  - Ага, ну, будь я столь же хорошим человеком, как ты, этой беседы не было бы.
  - Это не беседа. Это чертова болтовня с периодическими саркастическими комментариями.
  - Ты понимаешь, что мы с тобой можем быть, на самом деле, в одной команде?
  Таннер уставился на него. Мышцы шевелились на челюстях, Кулак видел напряженные морщинки в уголках глаз. Ассасин решал, не пора ли нанести смертельный удар, ибо было похоже, через несколько минут он потеряет Контроль и тогда истечет кровью за мгновение.
  - Если мы враги... ну, тогда сложностей нет. Монастыри пошлют других ребят. Я убью их. Они пошлют больше. Я убью и их, потом убью того, кто их послал. Если будет нужно, убью весь треклятый Совет гребаных Братьев. Выжгу каждый монастырь в мире и посыплю солью почву, на которой они стояли. Погляди в мои глаза и скажи, что я ребячусь.
  Таннер не сказал. Отвернулся и прошептал в ночь: - Монастыри были... осведомлены... о фактах относительно Истинного Успения Ма'элКота.
  - Если мы не на одной стороне, ты ничего не теряешь. Если на одной - выигрываешь всё.
  - Ты нашел ужаснейший способ допроса. Я о таком и не слышал.
  - Знаю, за кем ты охотишься. Всего лишь хочу узнать: почему? Что в ней такого, почему Монастыри захотели ее смерти?
  - Это... - Таннер слабо поскреб лицо рукой. Другой зажимая раны в груди. - Слушай, это пленение, не убийство. Стрелы и болты, они заряжены заклятием Удержания. Даже тот, которым стрелял в тебя. Нелетальные.
  - Вот почему ты решил пронзить им мое сердце.
  - Ты меня спугнул.
  - А потом решил раскроить мне череп перекладиной.
  - Погляди моими глазами, - отозвался он. - Вот он я, стараюсь поймать в прицел своего дружка Джонни, подарить короткий сон - только чтобы успеть пройти мимо, схватить девчонку и мигом долой. Вдруг вспышки и гром, и какие -то камни ударяют так близко к лицу, что в волосах полно гранитной крошки, а дружок Джонни выскакивает из-за угла и говорит, что не Джонни он вовсе, а самый жуткий долбодятел во всей писаной истории долбодятлов, и желает мне смерти. О нет, сначала мне, потом всей моей семье. Что бы сделал ты?
  - Растерял бы шары, как и ты. Схватить девчонку и смыться - куда?
  - Куда-то в место темное и потаенное, полагаю.
  - Она бы скорее умерла.
  - Знаю. - Таннер попытался придать себе менее неудобное положение. Без видимого успеха. - Я дважды ее убивал.
  Джонатан Кулак попытался придумать что-то более умное, чем "Ух ты", с тем же успехом.
  - Потому оружие и нелетальное, просекаешь?
  - Что, фокус "я-вернусь-к-жизни"?
  - Она не возвращается. Скорее это замещение. У нас есть не меньше пяти комплектов останков.
  - Пяти.
  - Пять подтверждено. Доказанные убийства. Пара дюжин вероятных. Насколько мы можем судить, она всегда бывает лишь одна в мире, но почему-то никак не заканчивается.
  - Не врубился.
  - И я. Не моя часть работы.
  Кулак потер лоб, разбередив порез. Дисциплина Контроля и так далее, но болеть начинало зверски. - Так что она такое?
  - Это мы и пытаемся понять.
  Кулак кивнул, отчего голова заболела еще сильнее. - Не пробовал спросить ее саму?
  Таннер выпучил глаза.
  Кулак пожал плечами: - Или предпочтешь истечь кровью, пока мы изобретаем что-то еще?
  - Ну, если ты к этому клонишь... В Совете Братьев есть один, продвигающий безумную теорию. Но у него хотя бы есть теория. У Дамона из Джантоген-Блаффа.
  - Знаю такого. Он не любитель безумных теорий, - сказал Кулак. - Наверное, самый здравомыслящий изо всех моих знакомых.
  - Он считает это спонтанной теогонией.
  - А повторить?
  - Спонтанной теогонией. Это когда...
  - Знаю, чтоб тебя. Серьезно?
  - Она отнюдь не обычная женщина.
  - И на богиню не похожа. - Он попробовал пожать плечами. Было больно. - Мнение эксперта.
  - Я слышал. Дела становятся странными в ее присутствии, тоже правда. В присутствии всех них.
  Всех них. Кулак позволил голове упасть на холодный камень утеса. - Есть еще?
  - Похоже.
  - Еще ведьмы?
  - Не, другие необычные типы. Знаешь, то человек-дерево, то Дикая Охота. Ливень необычайностей над всем треклятым местом.
  - Кто-то сравнил временные линии?
  Таннер пожал плечами. Судя по гримасе боли, это тоже оказалось ошибкой. - Не моя часть работы. Мне передавали истории о лошадиной ведьме, что древнее Деомахии. Мне говорили, что есть анонимный липканский перевод западного извода "Данелларии Тффар", где утверждается, что она была на месте, когда сюда явились чертовы эльфы. Это же сколько - тридцать тысяч лет?
  Кулак скривился. - Она вообще из людей?
  - А сейчас она человек?
  - Ты знаешь, о чем я. Так давно не было людей. Во всем мире.
  - Если хочешь поспорить с десятитысячелетним эльфом лично, могу подсказать, куда ехать.
  - Что случилось с драным Заветом Пиришанте?
  - Ты случился, - бросил Таннер. - Ну, так думает Дамон. Ты и твой приятель Ма'элКот.
  - Дерьмо собачье. Кто вбросил эти измышления?
  - Подозреваю, на Дамона вышли Инквизиторы и Братья-Чтецы со всего мира, они рылись в Склепах три или четыре десятка дней. Три года назад, со скромным гаком. Дата кажется знакомой, папаша? Гонг зазвенел?
  Глаза плавали за сомкнутыми веками. - Раздолбать меня навыворот.
  - Неужели это большой сюрприз, а? Ты мог бы заподозрить, учитывая, что самолично стал физическим Аспектом Ма'элКота.
  - Думаю, я надеялся, что Завет здесь не применим.
  - Потом надежды пали во прах и людям стало худо.
  - Чертовски слишком верно. - Он качал головой, вздыхая. - Сказал бы мне это месяц назад, не помирал бы здесь и сейчас.
  - А если бы ты сказал мне, кто ты на самом деле, месяц назад... Я бы тоже не умирал здесь. Вместо меня в горы пришли бы десять или двенадцать ударных групп. Может, с драконом. Или пятью.
  - Стой. Я уже краснею от похвал.
  Таннер смотрел сквозь тусклые лунные лучи, словно не был уверен, кого видит. - Ты не знал, да? И правда не знал.
  - Так эти, как-их-мать, типа-полу-недо-боги - лошадиная ведьма и прочие мать-их-таки. У них есть нечто общее, кроме общей невероятности?
  - Думаю, этот вопрос можешь задать себе.
  - И с какого хрена я должен знать?
  - Причин, думаю, нет. Кроме той, что ты один из них.
  
  Спина прижата к холодному, мокрому от ночной росы камню, он поджидал лошадиную ведьму.
  Он ушел выше по склону, подальше от Таннера. Нет смысла испытывать удачу. Потерявший сознание убийца лежал там, где упал, дыхание слабое и нерегулярное, глаза закачены, так что лунный свет отражают лишь белки. Он был совершенно уверен, что на сей раз Таннер не притворяется... но тем гаже будет оказаться неправым.
  Поджидая, он пытался мысленно сложить всё воедино, но не мог. Дела стали сложнее, чем он ожидал. Чем мог представить. Он потерялся в этом. В "что" и "почему". И "когда". И даже "как". И кто, если взглянуть с другой стороны...
  Тут раздалось бряцание камней и кто-то оказался у локтя. Промельком быстрее мысли рука была схвачена и выкручена под крик боли сломанного запястья, голова прижалась к камню и нож чуть не успел вонзиться в торс, выпал и звякнул о скалу.
  - Чтоб тебя, не делай так! Я мог тебя убить! - зарычал он. - Скажи что-то, когда подходишь не видимая. Что угодно. "Эй, тупая задница, я здесь" вполне годится.
  - Эй, тупая задница, - ответила лошадиная ведьма, - я здесь.
  Он сполз по стенке. - Иисус Христос-страдалец.
  Нож лежал там, где упал, тускло блестя отраженным лунным светом. Он не мог его поднять. Не мог на него смотреть. И на нее не мог. - Орбек сказал, ты зла на меня.
  - Точно.
  - И решила наказать тем, что дашь себя убить?
  - Я пришла не наказывать, тупая задница.
  - Так произносишь, будто это мое имя.
  - Не оно? - Отфильтрованный облаками свет луны заставил ведовской глаз мерцать снежным опалом. - Но тебе нравится?
  Он потряс головой, качая сломанную руку. - И всё это время я не мог избавиться от мыслей, как хочу увидеть тебя, а теперь не понимаю, зачем...
  - Я могла бы подсказать...
  - Но я тебе не поверил бы. Да, помню. Хотя это не так. Совсем наоборот.
  - Я хочу сказать, - промурлыкала она, - что ты не желаешь знать.
  И едва он открыл рот, чтобы напомнить - в самых цветистых и преувеличенных из доступных ему выражений - сколь невероятно утомительной она умеет быть, последнее облако разошлось, огибая луну и он смог увидеть ее улыбку, лукавый взгляд искоса, "помнишь-сколько-радостей-мы-пережили-вместе", и какой-то затвор внутри него наконец-то сломался, чуть-чуть, и часть привычной блеклой ярости начала вытекать. Как будто ее можно было просто выжать и вылить подальше.
  Как будто она не была вечно ему присуща.
  И, поскольку такого никогда раньше не случалось, он понял, что не знает, что делать. Он только понимал, что происходящее вовсе не плохо.
  Лишь это он и смог подумать, пока луна светила в глаза. А может, выдумал позже. Когда не смотрел на нее.
  - Так ладно, эх... - Он закашлялся. - Эх, привет.
  - Привет.
  - Рад видеть.
  - Спасибо. Сказала бы еще что-то приятное, но еще зла.
  - Ладно. Хм, слушай... если бы ты не злилась на меня, знала бы... Хм, может, ты расскажешь, что такое приятное хотела сказать? А? Если бы не злилась.
  - Я сказала бы, что со дня нашей встречи каждый день без тебя похож на тысячу лет, а каждая ночь без тебя тянется вечно.
  Он раззявил рот так надолго, что решил закрыть рукой, пока не потекла слюна. - Ух. Мм. Ну...
  Он пожала плечами. - Если не хочешь знать...
  - Ага, ага. Да. Мне следовало бы записать.
  - Не пугайся. Начало всегда трудно.
  - Кажется, ты справилась.
  - Это не мое начало. И не наше начало. Только твое.
  - Я, э... Я, э...
  - Шшш. - Она коснулась его губ пальцем. - Поговорим потом. Сейчас работа.
  - Работа? Лошадиное ведовство или еще какая хрень?
  Она коснулась своего лица двумя пальцами, указав на глаза. И он понял.
  "Прощение. Позволение"
  - Я так и не догнал.
  Он передала ему мех с водой, висевший на плече. - Вино. Прополощи рот.
  Он едва сдержал мгновенное удивительное побуждение сказать, как любит ее - ибо не был уверен, верно ли это. - Хм, когда ты уже перестанешь злиться...
  Она прошла мимо, не уделив ему взгляда. - Дам знать.
  Он вытащил пробку и влил вино в рот. Оно было терпким и смолистым, оно разбудило поразительное множество порезов и ссадин внутри, дико заболевших, и оно было чертовски великолепным. Он сплюнул, прополоскал и еще плюнул, и продолжил, но уже не плюясь, ведь не пил почти десять дней и вполне заслужил.
  Она вынула из-под туники неполную пригоршню вялых, сырых на вид листьев. В другой руке оказался кисет какого-то порошка. Она отмерила дозу, всыпав в листья, и спрятала кисет в тот же несуществующий карман, из которого достала. Вероятно, рядом были и кармашки для ножей. Покатала листья в ладонях, пока не получился темный липкий шарик. Когда шарик начал издавать мерзкий запашок, она прилепила его к скале шлепком ладони, так высоко, как могла дотянуться. - Не смотри на него прямо.
  Он прикрыл глаза здоровой рукой, а вонючая лепешка заискрилась, плюясь магниево-белым пламенем. Даже сквозь ладонь глаза жгло. Когда зрение вернулось, он увидел лошадиную ведьму над Таннером, глядящим на рваную одежду и арбалет и всю кровь, ими пролитую.
  Она произнесла: - Теперь веришь мне?
  - Насчет чего?
  - Что проще было бы дать ему убить себя.
  Весь месяц разлуки Джонатан Кулак повторял себе: если встретишь ее снова, остановись и подумай секунду-другую, прежде чем раскрыть дурацкий проклятый рот.
  - Я верю, что ты так думаешь, - сказал он медленно, - и думаю, что понимаю причину. Но я не согласен. Резко возражаю. И всегда буду.
  - Знаю, - сказала она сурово. - Я чувствую то же к тебе. Вот почему я была так зла.
  - Была? То есть так ты говоришь, что уже не злишься?
  - Нет, злюсь. Но уже по иной причине. - Она присела рядом на корточки, осматривая раны. - Хочу, чтобы ты лучше следил за собой.
  - Попробую, - ответил он. - Так и будет.
  - Верю тебе. - Она прогладила шишки на лбу, оставленные прикладом арбалета, нахмурилась и кивнула себе. - Ты говоришь по-другому.
  - Вся вина на одной случайной встречной.
  Пальцы надавили на опухоль вокруг запястья, так сильно, что лоб его покрылся бусинами пота. - Нужно поправить кость. Будет больно.
  - Пусть.
  - Могу дать кое-что от боли. Будет больно, но ты как бы не заметишь.
  - А в сон впаду?
  - Обычно так бывает.
  - Тогда не сейчас.
  - Ух, - сказал Таннер, кашляя, будто застарелый курильщик посреди ночи. - Будет слишком невежливо напомнить, что он не умирает? А я вот умираю?
  - Вовсе нет, - отозвалась она, даже не бросив взгляд в его сторону. - Думал, я не знаю? Теперь вижу, что ты склонен к ошибкам. Думаешь, я не знаю и мне есть дело до тебя. Совсем наоборот.
  - Очаровательна, как всегда.
  - Не обязана быть вежливой с теми, кто меня убивает.
  - Ну, если ты так считаешь... - Он вздохнул и снова кашлянул. - Полагаю, лучше отойти ко сну. Разбудите или похороните. Вам решать.
  Она оставалась подле Джонатана Кулака, прямо глядя ему в глаза, чуть склонив голову набок, удерживая взором сине-серого льда. Он сказал: - Чего?
  - Будет жить?
  Кулак пожал плечами. - Ты скажи.
  - Нет. Ты решай.
  Он понял. - Ага. Прости. Ночка выдалась тяжелая.
  - Знаю. Но решать надо.
  - Ага. Ага, погоди, минутку. - Он закрыл глаза. - Он хочет знать, кто ты. Люди, на которых он работает, хотят знать.
  - Я лошадиная ведьма.
  - Думаю, - произнес он с расстановкой, - настоящий вопрос в том, почему тут есть лошадиная ведьма. Вообще.
  - Ее нет. Мы лишь прикидываемся.
  - Окей.
  - Тебя смущают имена, - сказала она. - Как большинство людей.
  - Эм...
  - Люди зовут меня лошадиной ведьмой, - продолжала она терпеливо, - потому что находят странной. Волшебной. И находят среди лошадей. Но я среди лошадей потому, что люблю лошадей, и они любят меня. Мы понимаем друг друга. Мы делимся силой. Большинство лошадей достойны меня. Большинство людей - нет.
  - Думаю, имя Ведьма-Прощающая-и-Позволяющая лениво выговорить.
  - Некоторые вещи трудно объяснить, ибо они сложны. Другие объяснить еще труднее, настолько они просты. Прощение и позволение - абстракции. То, что я делаю - конкретно и специфично.
  - Ага. Может, сможешь объяснить мне? Словами попроще.
  - Я умею пользоваться словами, если нужно. Кажется, тебе они нужны.
  Ледяное око открылось перед ним, словно цветок, и в глубине он узрел ужасы, которые было трудно вообразить. - Все живое понимает наказание: боль за неправильные поступки. Мы рождаемся, познавая ее. Для того и создана боль. Шлепок по ладони за кражу сахара. Ожог за касание каленого железа. Пощечина за то, что коснулся женщины неподобающим образом, и побои за то, что коснулся не той женщины. Но глубоко внутри, там, куда мы не можем заглянуть, наказание стало истоком любой боли. Когда нас порабощают, когда нас секут и пытают, насилуют и убивают - в темном месте внутри души мы знаем, что заслужили. Если бы мы не были плохими, с нами не произошло бы что-то плохое.
  - Но это же... то есть, ты вырастаешь и понимаешь, что это лишь...
  - Но ты так и не веришь до конца.
  - Ну, думаю... То есть уверен, некоторые так и не могут...
  - Ты не слушаешь. - Лицо потемнело и стало диким, а за глазами плясало пламя ярости, способное сжечь его - и горы, наверное. - Я сказала, ты не веришь до конца.
  Он замолчал.
  Долгое, долгое время он мог лишь моргать.
  Медленно.
  Она сказала: - Ты не понял что-то конкретное? Или специфичное?
  - Нет, - тупо ответил он. - Нет, я понял. Но просто... я натворил столько дерьма...
  - Не имеет отношения ко мне. Ты однажды можешь предстать пред правосудием, если есть такая штука и если тебе не повезет с ним встретиться. А твой бог может отпустить тебе грехи.
  - Тогда... - Он качал головой, еще тупя. - Догадываюсь, мне так и не понять.
  - Слушай меня, - сказала она наставительно. - Знаю, ты сам себя зовешь дурным человеком. Знаю, что ты вредил людям, которые не несли тебе угрозы. Ты оставил за собой след ужаса, ты изранил лик нашего мира. Знаю всё это, и многое еще, и мне не важно. Это не имеет ко мне отношения. Не с этим я работаю.
  - Может, ты наконец расскажешь о своей работе? Без сплошных отрицаний?
  - Моя работа - безумие твоего отца, - сурово сказала она. - Моя работа - убийство твоей матери. Моя работа - боль и страх, и обязанность стать родителем родителю, когда ты еще ребенок.
  - Как ты... откуда ты вообще знаешь...
  Она положила ладонь ему на плечо. Касание было теплым, но и холодным, и оно размотало катушку вечности в его голове. - Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделал - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретил меня несколько дней назад. Я знала тебя до рождения мира. Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должен быть - уже в тебе. Я знаю тебя всего, и нет в тебе ничего, чего я не любила бы.
  Бездонные глубины вечности были для него слишком темны, чтобы осмелиться взглянуть; он отшатнулся, словно его бросали в пламя. - Не надо... только не надо... - но она держала его так близко, что он мог видеть лишь ее, лишь ее мог слышать и ощущать и вкушать и касаться и она не произнесла это, она ничего не сказала, но и не нужно было говорить
  дитя
  ты прощен
  Это было слишком. И всегда будет слишком. - Ты не смеешь... я не заслуживаю...
  - Твои заслуги не имеют отношения ко мне.
  - Думаю, повезло. - Он отдернул руку и застонал от внезапной боли. Успел забыть, что запястье сломано. Другой рукой почесал над глазами. - Знаешь, я... - Пришлось покашлять, чтобы обрести голос. - Я слишком стар, чтобы поддаться сентиментальному дерьму, этим цветочкам-и-сердечкам.
  - Нам нужно еще раз поговорить о возрасте?
  - Нет, - сказал он. - Точно нет. Помню.
  - Я говорю тебе то же, что сказала Орбеку. Что скажу умирающему убийце. Что говорю каждой израненной лошади, с трудом добредшей до ведьмина табуна. - Она наклонилась и шепнула, щекоча губами ухо: - Не бойся, дитя. Будь самим собой.
  Он оглянулся на Таннера, тот лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание редкое и хриплое.
  "Кроме того, что ты один из них", сказал он.
  Лошадиная ведьма улыбнулась. - Все хорошо, знаешь.
  - Что?
  - Мир не требует от нас убивать друзей.
  - Друзей. Моя жопа! - Он сверкнул глазами. - Был у меня приятель, звали его Стелтон. Он сказал бы иначе.
  Она лишь шевельнула плечами.
  Он поглядел на Таннера, не зная, жив ли еще ассасин и слышит ли их. - В жопу мир. Мне не нужны извинения, чтобы его убить. Не нужны оправдания, чтобы оставить в живых.
  - Такому пониманию я и помогала.
  Он повернул голову к ней, хмурясь. - Позволение...
  - Просто слово, - ответила она.
  Он мигнул. И еще раз, и когда открыл глаза - увидел именно то, о чем говорила ведьма. - Таннер, - сказал он медленно. - Передай аббату - нет, скажи Дамону. Лично, если получится. Скажи, что лошадиная ведьма - моя.
  - Прости?
  Итак, он в сознании. И слушает. Следовало бы догадаться. - Скажи, что она моя. Скажи, я сообщу обо всем, что узнаю. И что мне не нужна ничья треклятая помощь.
  - Гм...
  - Скажи Совету Братьев: между нами может быть мир, если они оставят лошадиную ведьму в покое. Если не оставят, будет... что-то другое.
  - Понимаю. Все знают, каково твое "другое".
  - Скажи, что отныне лошадиная ведьма - семья. Моя семья. Они поймут, что это значит.
  - Я и сам способен сообразить.
  - Надеюсь, я тебя понял верно. Надеюсь, ты достаточно умен, чтобы больше не лезть в мои дела.
  - Что? Как насчет волшебного третьего раза?
  - Третий раз хуже первых двух, Таннер. Уж поверь.
  - Не готов усомниться. Эй, если благодарность для тебя чего-то...
  - Не надо.
  - Ага, ладно. - Таннер расслабился, позволив глазам сомкнуться. - Семья, хе? Давно ли?
  Он поглядел на нее. Она поглядела на него.
  - Кажется, - ответил он, - почти с начала вечности.
  
  
  Ливень необычайного 3:
  Достоверные источники
  
   "Все мы делаем вид, будто дерьмо валится не случайно. Мы прослеживаем связи между событиями и наделяем эти связи смыслом. Вот почему мы так любим рассказывать о себе байки. Каждая история - это попытка показать, будто всё происходит не без причины".
  
  
  Кейн,
  "Клинок Тишалла"
  
  
  Вестибюль посольства Монастырей в Терновом Ущелье был просторным, с высокими сводами, и теплым, особенно в сравнении с весенней холодрыгой снаружи. По обычаям Монастырей, посольство построили из местных материалов; в Ущелье, чуть ниже Хрилова Седла, это означало камень. Разновидности гранита, темно-порфировые стены, в полдневном свете обретавшие розовый оттенок.
  Тут был обычный набор юных послушников, подметавших, оттиравших и полировавших всё, что не способно вскочить и убежать; опытный взгляд выделил четверых как эзотериков под прикрытием, и еще двоих, которые могли быть таковыми. Что означало: они особенно опасны. Даже четверо тайных эзотериков у входа было излишеством для здешнего места - малого отделения в сонной столице небольшой миролюбивой нации - но, если Монастыри и наслаждались убийственными излишествами, он такого не замечал. Значит, они осторожничали, ждали неприятностей. Скорее всего связанных с насилием.
  Возможно, ждали его. С горячими объятиями.
  Несколько учеников и двое эзотериков подняли головы, едва его сапоги защелкали по мрамору пола. Один из эзотериков потрясенно раскрыл глаза, рот распахнулся, и когда он набрал дыхание для крика, подать сигнал тревоги помешал большой матово-черный ствол пистолета, устремленный в правый глаз.
  - Ты. Заткнись.
  - Прощу прощения, господин?
  - Нет времени на шутки, дитя. Я вот не шучу. - Он поглядел на всю группу. - Без болтовни. Всем молчать. Ни одного чертового слова. Ну, кто меня знает, поднимите руку.
  Оба возможных вздернули руки, и двое явных тайных, и трое послушников. Иногда быть знаменитостью - такая лажа.
  - Ладно, идите туда. Встаньте у конторы дежурного мастера и помалкивайте.
  Их взаимные переглядывания оставляли место для сомнений - готовы они подчиниться, застыть или напасть скопом. - Вы знаете, кто я, - сказал он терпеливо. - И знаете, что вам лучше делать как сказано.
  Они подчинились.
  Он поглядел на оставшихся послушников. Указал стволом на голову последнего эзотерика. - Этот парень знает меня, но руки не поднял. Я еще не решил, убить ли его за это. Так что, если еще один лжец одумается и поднимет руку... ах, да на хрен. Все? Валите наверх за первыми. Ты, у двери. Мы потолкуем с дежурным мастером.
  Контора была маленькой и простой, единственная мебель - письменный стол и деревянный стул. На столе возлежал огромный том: бумага из травы-колючки в переплете, похоже, из шкуры дракона. На стуле сидел маленький простой человек неопределенно-ветхого возраста, обеими руками он держал увеличительное стекло. Монах поднял голову и молча оглядел посетителей, спокойно щурясь.
  Он показал наставнику пистолет. Никакой реакции. - Вы знаете, кто я?
  Маленький простой человек спокойно сказал: - Джонатан Кулак.
  Он моргнул. - Впечатляет.
  - Спасибо.
  - Откуда вам известно это имя?
  Маленький простой человек положил стекло, закрыл книгу и встал. - Всем оставаться здесь. Не открывать двери, молчать, пока не позову.
  Все двенадцать сложили руки за спиной и приняли стойку "вольно". Маленький простой человек взял книгу, прижимая локтем. Кивнул в сторону Джонатана Кулака: - Остальная беседа должна пройти приватно. Прошу, за мной.
  - А они так и останутся здесь?
  - Да.
  - Я не утерпел бы.
  - Наше обоюдное счастье, что вы не в моей команде. Итак?
  - Мне нужна лишь беседа с мастером-Чтецом.
  - Я мастер-Чтец. - Он повел книгой. - Вам может показаться интересным: это несплетенная "История графства Фелтейн" из нашего архива, в том числе свежие переводы о войне в графстве.
  - Таннер уже отписался?
  - Не знаю никого с таким именем.
  - Как и я. Интересное чтение?
  - Неожиданно интересное.
  - А какого пекла ради вы ее читаете? Зачем вам вообще такая история? Фелтейн отсюда в неделях пути, ближе еще два аббатства. Почему у них нет такой истории?
  - У них есть, - заверил мастер. - Доклад о событиях последней войны сделал историю Фелтейна предметом особого протокола, и отныне обновленный ее том будет Храним в Склепе Тернового Ущелья.
  - Да? Почему бы?
  - Потому что в нем вы. - Мастер кивнул в сторону двери. - Брат Джонатан? Прошу.
  
  Кухня располагалась в подвале посольства, там всегда было тепло и приятно благодаря угольным печам и дровяным очагам. По пути вниз мастер-Чтец объяснил, что упомянутый протокол был издан прежним послом, Райте из Анханы. Он оставался в силе потому, что за многие годы здесь было собрано столько информации, что посольство в Терновом Ущелье стало главным архивом по делам Кейна.
  - Треклятая слава.
  - Боюсь, что так.
  Они чуть задержались в кладовой, подбирая ему традиционную бурую рясу с капюшоном. - Можете сложить оружие здесь. Оно вам не понадобится.
  Кулак поглядел на пистолет в руке и пожал плечами. - Он не заряжен.
   - Правда?
  - Можете не верить, но я действительно надеюсь прожить этот день, никого не убив.
  - Разумеется, верю, - ответил мастер-Чтец, и глаза загадочно блеснули намеком на веселье. - Вера - суть моей профессии.
  В кухне мастер-Домоправитель метался, кипятя воду и проверяя печи, оттирая посуду, короче, придумывая себе занятия. Джонатан Кулак сел с мастером-Чтецом, положив том "Истории" между ними, за круглый столик (судя по обилию выщерблин, стол служил и для разделки мяса). - Тут безопасно?
  - В посольстве много гостей, они могут потребовать моего внимания. Но вряд ли будут искать меня здесь.
  - А насчет вашего повара?
  Мастер-Чтец улыбнулся. - Можете говорить свободно в присутствии мастера Птолана.
  - О, поистине, - отозвался домоправитель. - Я мало что знаю, но знаю, как держать рот на замке.
  - И сумеете это доказать прямо сейчас.
  - О, фу. Я кое-что скажу гостю, если позволит Ваша Сварливость. - Он подошел ближе, понизил голос. - Хотя я последний из монахов, готовый дурно отзываться о брате, я думал - и думаю - что прежний посол относился к вам весьма плохо.
  - Чертовски мягкий способ сказать, что он пытал меня до усрачки, прежде убив мою жену. Но сойдет.
  - Совершенный ужас, - горестно подтвердил мастер-Домоправитель. - Надеюсь, вы понимаете: никто из персонала не соглашался с этим и не принимал в том участия. Добровольно.
  - Прошло, быльем поросло. - Да, так он и чувствовал. - Я почти готов навсегда закрыть эту страницу.
  - Да, вы весьма добры. Чисто между нами: я никогда его не любил. Ни чуточки.
  - Чертовски уверен, его никто не любил.
  - А потом его возвысили - в Послы при Бесконечном Дворе! В глубине сердца я сомневаюсь, что в Совете Братьев сохранилось хотя бы пять зернышек мудрости.
  - Не их вина. Я сам подобрал ему работу.
  - Прошу прощения?
  - Я его выбрал. А Совет лишь подтвердил.
  Мастер Птолан заморгал и потряс головой. - Не обидитесь, если я скажу, что совсем вас не понимаю?
  - Привык. - Он оглянулся на Чтеца. - Мне нужен час или два в вашем Склепе Сплетения.
  - Боюсь, это невозможно.
  - Что, он сломан? Вы заперли его и потеряли ключ?
  - Он работает отменно. Вы не можете войти.
  - Да в пекло.
  - В Склепе работают гости, о которых я упоминал. Изыскательская команда инквизиции. Вам следует их избегать.
  Кулак поморщился. - Мое имя всплыло?
  - Еще нет.
  - Еще.
  - Они не знают, что вы здесь.
  Кулак вздохнул: - Вот откуда мой излюбленный способ приходить. Ничего не имею против, если обо мне узнают - но лишь когда я уже уйду.
  - Время поджимает. - Монах открыл книгу и повернул, чтобы мог прочесть Кулак. - Дело в лошадиной ведьме?
  - Дерьмо, вы точно мастер.
  - О, он всегда такой, - подтвердил домоправитель Птолан. - Удивляешься сразу, и потом, когда он объяснит, как именно узнал.
  Мастер-Чтец перелистал последние страницы "Истории". - Сведения о лошадиной ведьме восходят за четыреста лет, ко времени основания ближайшего аббатства, Ченаз-Таа, что в двух днях пути южнее Фелтейна. Древние историки считали ее популярным местным мифом, ведь по тамошним равнинам скакали табуны диких лошадей. Первая подтвержденная встреча датируется двести восемьдесят седьмым годом назад от нынешнего, вторая была в сто тридцать пятом году. Хотя описания похожи, это было лишь мельком отмечено. Доказательства было получить весьма непросто - детали неясны - так что ее определили как интересный объект лишь два с половиной года назад.
  Лицо Кулака отвердело. - После дня Успения.
  - Истинного Успения, как его ныне именуют. Да.
  - Так что здесь есть? Ведьмин табун резвится на севере. Уходя всё дальше. Что у вас на нее?
  - Еще две копии этого тома в Склепе.
  Это было плохо. Он почувствовал, что дело пойдет еще хуже. - И больше ничего?
  Мастер-Чтец вздохнул и начал листать "Историю". - Разумеется, первичные архивы по ее региону - в Ченаз-Таа. Вот где вопрос становится тревожным.
  - Тревогу мы уже испытали. Сейчас прямиком движемся к подлинному ужасу.
  - Самое раннее достоверное упоминание о ней в Ченаз-Таа оказалось копией из вот этого тома.
  - В точной точности?
  - Идентичное.
  - Как будто ее не существовало до чертовой войны? Но ведь я встречал ее...
  - Я сказал "самое раннее достоверное". Есть еще один Хранимый в Склепе доклад, который может относиться к ней, - продолжал Чтец со спокойной четкостью. - Не по имени. Женщина, соответствующая ее описанию, похоже, погибла во время войны в графстве Фелтейн. Рабыня, убитая при попытке спасти лошадей из горящей конюшни некоего имения.
  - Погодите... видите ли, это неправда. В том пожаре никто не погиб. Я там был. Все лошади успели выбежать. И откуда треклятому Таннеру знать об этом? Он был на другой стороне графства - дерьмо, он сам гонялся за лошадьми.
  - Хранимый Первичный Отчет о войне в Фелтейне не содержит упоминаний об этот человеке. Наш анализ предполагает, что это отчет о событии, ставшем не-произошедшим.
  Пальцы и лицо онемели. Как почти все его тело. Всё, что он мог ощутить - груду битого кирпича на месте кишок. - Вмешательство?
  - Трудно сформулировать удовлетворительную альтернативу.
  Таннер, все же, говорил правду. Кулак закрыл глаза. - Это точно конец света.
  - Был конец света. Да.
  - Был?
  - Наш анализ намекает, что мир - тот мир, что мы знали - прекратился в день Успения. Мир нынешний, он... другой.
  - Как другой? И чем отличается?
  - Это мы еще пытаемся определить.
  - Что мы... вы... делаете с этим? Вообще что-то делаете?
  Мастер-Чтец поднял ладони. - Мы открыты любым предложениям.
  Он опустил кружащуюся голову в ладони, что ничуть не помогло. - Так... стойте. Ладно. Если Таннера не было в Фелтейне, то кто был? Кто написал первичный отчет?
  Чтец склонил голову на миллиметр. Или два. - Вы написали.
  - Вы этого сейчас не говорили.
  Чтец ответил лишь сочувственным вздохом.
  Джонатан Кулак попробовал массировать глаза. Тоже не помогло. - Прошу, скажите, что шутите.
  - О, его чувство юмора вошло в легенды, - сухо вставил мастер Птолан. - Он душа всех похорон.
  - Та рабыня произвела большое впечатление; вы выразили откровенное восхищение ее жесткостью. Она ударила одного воина в горло и перерезала другому бедренную артерию, убив обоих. Кухонным ножом, который наспех заточила, скорее всего о камень брусчатки. Вы перехватили ее и обезоружили, и попытались не дать войти в конюшни. Она в ответ укусила вас за лицо, около глаза - оставив то, что вы сочли навеки обезображивающей раной - и смогла вырваться. Вы помогли вывести несколько лошадей, потом своды обрушились.
  - Так вы не смогли ее остановить и начали помогать? - спросил мастер Птолан. - Хотя она ранила вас? Звучит на вас непохоже.
  - Я сам врубился.
  Глаз домоправителя налились слезами. - Бедные лошади...
  - Лошади, мастер Птолан, которые на деле живы и здоровы.
  - Нет. - Джонатан Кулак поднял левую руку, положив на скулу под глазом. Он мог ощутить. Ту рану. Ее зубы. Чувство... память о том, чего он не испытывал. Эхо непроизнесенных слов. - Это так не работает. Они еще мертвы. И она мертва.
  - Простите?
  - Они сгорели заживо, крича. Крича, что им жаль. Что они знают, какие они плохие, но кто-нибудь мог бы прийти и освободить их, чтобы они исправились.
  Мастер-Чтец подался к нему. - Вы помните?
  - Она умерла, потому что осталась с ними. С теми, кого не могла спасти. Сгореть вместе: лишь так она могла показать им, что это не их вина.
  Мастер Птолан выглядел озабоченным. - Вы в порядке?
  - Нет. Я... дерьмо, не знаю. Знаю, что так было. Раз она знает меня, я начал познавать ее. Она говорит... лошадиная ведьма говорит, никто во вселенной не любит так, как любят лошади.
  Чтец хмурился, будто приехал не туда, куда собирался, и не понимает, насколько опасной и неисследованной может оказаться страна. - Брат Джонатан...
  - Это имеет смысл, верно? Другие домашние животные - собаки, кошки, овцы, козы, всякие там соколы и ястребы - мы используем их в соответствии с природным инстинктом, так? Охота, слежка, разведение - мы не заставляем их искажать натуру. Но лошади привыкли, что на них охотятся. Глаза расставлены, чтобы следить за хищниками. Знаете, как лошадь определяет хищника? Она рассказала мне почти сразу. Глаза вместе. Бинокулярное зрение. Собаки и люди - естественные партнеры. Лошади и люди - естественные враги. Для лошади хищник на спине - это смерть. Каждый раз, пуская вас на спину, лошадь отдает вам свою жизнь. Каждый раз.
  Монахи обменялись взглядами. - Могу что-нибудь предложить? - сказал домоправитель. - Кувшин вина. Чашку чая. Что угодно.
  - Лошадь может весить тысячу фунтов. Иногда намного больше. У лошадей рефлексы в дюжину раз живее наших. Они могут убить вас в мгновение ока. Но не убивают. Отдают нас свою жизнь. Потому что любят нас.
  Он опустил глаза. Видел лишь что-то в голове. - Мы бьем их. Морим голодом. Связываем. Ломаем дух. Ломаем разум. Но они любят нас. Они предлагают свои жизни, без колебаний. Ибо когда лошадь полюбит вас, это чертов абсолют. Все, чего они просят взамен: любить их. Почти все не получают даже этого.
   Он опустил голову. - Вот что она делает. Любит их в ответ.
  Мастер-Чтец нерешительно протянул руку, словно не решался коснуться.
  - Если бы вы ее знали - поняли бы, - говорил Джонатан Кулак. - Она это сделала. Отдала жизнь, только чтобы показать им, что они не ошибались в нас.
  - Прошу, брат Джонатан, - сказал мастер Птолан. - Есть ли что-то, что мы можем для вас сделать?
  - Почему вы твердите?..
  Мастер-Чтец положил нерешительную руку на стол, ладонью вниз, и ответил с вежливой точностью: - Потому что вы плачете.
  - Да в пекло. - Однако он коснулся рукой глаз, и ладонь стала мокрой. - Сукин сын.
  - Вы начали плакать, говоря о пожаре; лошади и любовь вдруг оказались темами слишком эмоциональными.
  Он так и знал: кончится слезами. Но едва началось, а слезы уже потекли, причем его слезы. Явно недобрый знак.
  Он утер глаза рукавом рясы. - Ничего особенного.
  - Возможно, лишь для вас.
  - Есть предание в древнейшей изустной истории, - сказал мастер Птолан, - что в Тихой Стране, откуда нас забрал Первый Народ, лошади и люди жили вместе с начала времен. Что именно лошади принесли людям дары цивилизации. И что в конце времен, когда сломаны врата Ада и звезды падают, заливая мир огнем, именно лошади придут нам на помощь. Заберут всех нас. Придут, чтобы увезти нас домой.
  - Можем мы перейти к чему-то другому? - Джонатану Кулаку приходилось отводить глаза. - Заканчивайте это говно, или я разрыдаюсь снова.
  - Ахх, мне жаль, - сказал Птолан. - В этой сказке я находил лишь сладкий обман. Большая часть сказаний и традиций из детства человечества полна войн, резни и ужасов, бедна воображением. Но возвращение лошадей казалось таким милым - почти не свойственным человеку. Словно колыбельная, которую нашептали нам на ухо лошадки.
  - Вы чертовски начитаны для мастера-Домоправителя.
  - Птолан также наш мастер-Хранитель. - Второй монах склонил голову и снова поднял. - Здесь малый пост. Мастера очень нужны в иных местах.
  - М-да? А ваша вторая работа?
  - Вы, возможно, сами сообразили. Я мастер-Заклинатель, - ответил он откровенно. - Если позволите вернуться к истории рабыни, брат Джонатан... мне кажется удивительным, что вы не смогли ей помешать.
  - Мне тоже.
  - Даже ваши сомнения будут важным дополнением к записям. Нет ли какого-то... ключа... к этой неожиданности?
  - Не могу представить.
  - Но вы могли лишить ее сознания, не так ли?
  - Не ношу с собой наркотиков и парализующих ядов. Остается лишь связать - дурная идея, когда большая усадьба горит вокруг. Или сломать ногу. Тоже дурная идея. И не люблю бить женщин.
  - Неужели? Ведь в вашей личной "Истории"...
  - Я бил женщин. Убивал женщин. - Он снова пожал плечами и отвернулся. - Мой отец ударил мать. Она умерла. Мне не понравилось.
  - Это артанская семья, верно? То есть Дункан Майклсон и Девия Капур, кузнец и его жена из Патквы?
  - Я не паткван. Всего лишь легенда прикрытия, когда я начал обучаться в Гартан-Холде. Кузнеца не существовало. Если и существовал, со мной никак не связан.
  - Это, - вздохнул Чтец, - у кого спросить.
  - О, ладно вам.
  - Наши Хранимые в Склепе архивы изобильны.
  - Должно быть, там много дерьма, которое никогда не случилось.
  - "Никогда" - слово, не совсем подходящее в нашем случае.
  - Говорите, история, которую я придумал для прикрытия, была... в некоем смысле верной? Ранее верной?
  - Возможно. "Верная" - словно вроде "никогда". Возможно, проще всего думать о ней как об отмененной истине. Некоторые теоретики-тавматурги считают, что отмененное событие отбрасывает тень в реальность - эхо - и она может выразиться в мифе, вымысле.
  - Возможно, мне стоит выделить время и посетить Склеп. Похоже, могу узнать о себе много нового дерьма.
  - Боюсь, этого нельзя позволить.
  - Ха?
  - По всеми миру разослан эдикт. Артанскими зеркалами. Вас никогда нельзя допускать в Склепы Сплетения. Вовеки. Вам следует противостоять всеми возможными мерами, включая летальные. Включая при необходимости разрушение Склепа и аббатства, в коем он находится.
  - Сукин сын. - Он едва мог собраться с мыслями. - Так особые меры у входа были против меня.
  - Я лично предложил этот запрет год назад; его утвердил Совет Братьев, едва мы открыли первичный отчет о войне в Фелтейне.
  - Вы предложили. Вы. Какого хрена ради?
  - Вам вовеки нельзя входить под своды Склепа ибо, просто говоря, никто в Доме не может предсказать, что тогда случится.
  Кулак уставился на него.
  Надолго.
  И наконец, сказал: - Я привык думать, что мой личный говношторм не относится именно ко мне. Думал, что говноштормы случаются там и тут, а меня бросают в их центры лишь потому, что так развлекаются мои хозяева.
  - Может быть, - осторожно ответил мастер-Чтец, - в это больше верного, чем кажется.
  - О, думаете?
  - Я рекомендовал запрет после года, потраченного на Истинное Успение. Нечто казалось неправильным.
  - Наитие?
  - Я ощутил изрядное беспокойство, как относительно самого Успения, так и относительно результатов различных наших исследований. И лишь после открытия вашего Хранимого в Склепе Первичного Отчета я смог точно сформулировать, что именно меня тревожит. Оставался вопрос, не отмеченный - даже не замеченный - во всех исследованиях и докладах.
  - Как? Всего один вопрос, на который не найден ответ?
  Чтец, казалось, перестал скрывать естественное выражение своего лица: рот твердо поджат, кожа вокруг глаз натянута, виски покраснели. - Нет ответа - да... но не в том дело. Его не задали. Не задал никто, включая меня самого. Вопрос центральный в событии Истинного Успения, центральный в угрозе бытию, которая над нами нависла. Вопрос столь насущно важный для понимания событий, что наша неспособность его задать сама может быть следствием Вмешательства.
  - Святая срань!
  - Вот перед нами самое великое событие после Деомахии; Монастыри по всему миру исследуют; тысячи отчетов, миллионы слов, записки, возражения, исправления, новые редакции... и за три года после Успения никто не способен понять, что это за вопрос. А теперь слишком поздно.
  - Не тяните так.
  - Вопрос? - Мастер-Чтец крайне неуклюже вздернул плечи, изображая извинение. - Как вы выжили?
  Кулак уставился на него. Моргнул. И посмотрел снова.
  Тупой. Онемелый.
  Пустой внутри.
  Ему следовало спорить или насмехаться, или возражать, да что угодно, лишь бы не сидеть вот так, словно варится в собственном соку. Все пути, на которых трахала его жизнь, переплелись и стали слишком сложными для понимания, тем паче для выражения идей и здравых ответов.
  - Ах, - продолжал Чтец. - Вижу, вы тоже не задавались этим вопросом.
  - Да.
  - Можете объяснить причину?
  - Вы думаете, я не выжил. Тогда. Думаете, я не настоящий я. Какого-то рода двойник.
  - Тут трудно сформулировать...
  - ...достойную альтернативу. Да. - Он заставил себя закрыть глаза, почесал в бороде, натянул капюшон ниже. - Есть другой вопрос.
  - То есть?
  В руке возник матово-черный пистолет. - Скольких людей придется убить, чтобы я вышел отсюда к полуночи?
  Мастера застыли. Чтец сказал: - Вы не хотите этого.
  - О, но я реально хочу.
  Легкая гримаса пробежала по лицу мастера. - Вы хотите положить пистоль на стол, - произнес он с нарастающей силой. - Вы хотите положить его. Немедленно.
  - Некоторые виды магии на меня действуют, - ответил Джонатан Кулак. - Эта не из их числа.
  Он встал и попятился к двери. - Чудесная деталь, ваша "изыскательская команда". Весьма ловко работаете, ценю. Сказали мне об Инквизиции, чтобы я не заметил драного инквизитора, который уже хлопочет надо мной. Ловко. Правда. Вы лучший допросчик, чем я мог бы стать.
  - Допросы не были вашей специализацией, - вежливо сказал мастер-Чтец. Ни один из мастеров не пошевелился, не изменился в лице, но тяжелый засов на кухонной двери позади Кулака сам собой лязгнул, закрываясь.
  - Постойте. Какая моя специализация? О да, вспомнил. - Он нацелил пистолет в лоб Чтецу. - Реально хотите заняться мной?
  - Пистоль не заряжен.
  - Вы знаете это потому, что ваше Чтение истины работает куда лучше Доминирования?
  Мастер-Чтец принял это со вздохом. - Я сказал бы, что вам не понадобится оружие.
  - А мое чувство истины просто разбушевалось бы. Если бы оно имелось.
  - Все, мною сказанное, было правдиво.
  - Если никто не попытается меня остановить - или за мной следить - не будет нужды для убийств. Было бы мило. Стоит ли напоминать, что милоту я люблю, но убивать тоже не гнушаюсь? Готов убить вас обоих. И всех в посольстве.
  - Извините за недопонимание, - спокойно отозвался мастер-Чтец. - Я советовал Братству - и особенно Инквизиции - что вас лучше иметь в друзьях, нежели во врагах. Особенно сейчас. Официального решения еще нет, но не сомневаюсь, что мой совет примут.
  - Звучало бы убедительнее в сочетании с открытой дверью.
  Мастер-Чтец склонил голову, и засов открылся. - В духе сотрудничества не вижу причин упоминать, сочиняя рапорт о произошедшем, что вы устроили конфронтацию в надежде скрыть тот факт, что оказались лучшим адептом допроса, нежели претендуете. Вы столь ловки, что ни один из нас не заметил: вы узнали очень многое, не выложив нам ничего, кроме давно известного.
  - Никогда не шути над шутником. Вы рассказали то, что желали передать. Пистоль... - Он пожал плечами. - Лишь на случай, если вам не понравится, как я принял новости.
  - Ах. Можете поверить, мы не столь безрассудны, чтобы пытаться схватить вас или причинить вам вред. Записи в архивах обильны, и отчеты о подобных попытках полны подробностей о горечи плодов, ими принесенных.
  - Может, мы сумеем позвать посла, а? Пусть спустится вниз и выйдет со мной. Чтобы никто не сглупил.
  Мастера обменялись взглядами, и Птолан мотнул головой, как бы говоря "ну, поймал меня". - О, я и Посол тоже, - вздохнул он, извиняясь. - У нас действительно маленькое посольство.
  - Так приватный разговор на кухне был лишь уловкой.
  - Я проведу нас наружу, - сказал дородный посол. - Прошу, оставьте рясу: вечер выдался холодным, уже начинает снежить.
  Джонатан Кулак чуть не спросил, откуда он знает. Но решил, что достаточно крутил удачу за хвост для одного дня. Для одной жизни. Или двух. Или сколько раз он уже прожил.
  
  Он нашел Орбека на улице около посольства, огриллон вжался в угол, горбясь под плевками ледяной мороси и ударами ветра. Весна вечно запаздывала в Забожье, особенно в Терновое Ущелье, расположенное высоко на восточных предгорьях Зубов.
  - Тебе не холодно? Святая срань, - пробурчал юный огриллон тихо и сердито. - К чему мне яйца, если я их успел отморозить?
  Кулак потер лицо рукой и резко ее отвел, будто разбуженный лунатик. - Холодно, - признал он. - Не заметил. Снаряжение с тобой?
  - Прямо около тебя.
  Он поглядел вниз. Точно.
  - Куда еще его было девать? Ты не потрудился сказать, в какой пивнушке ждешь.
  - Не думал, что так затянется. - Он не продумал много чего. И надеялся, что так будет и дальше.
  - Руку тебе починили, а?
  Он поглядел на запястье. Казалось, это чья-то чужая рука. Подвигал, сжал кулак. - Любезность. Бесплатно.
  Подхватил суму и побрел вверх по сонной улице. - За мной.
  Орбек пошел следом, пыхтя. Его тюк был в шесть раз тяжелее ноши Кулака. - Знаешь, тут внедрены новые изобретения. Эй? Носильщики. Можно им заплатить, и отнесут любое дерьмо.
  - Денег нет.
  - Что с твоей тысячей ройялов?
  - В твоем тюке.
  Огриллон хмуро остановился. Человек продолжал шагать вверх. Через миг огриллон встряхнул головой, все сильнее темнея, и двинулся за ним.
  Становилось холоднее. Ветер совсем стих. Морось стала снегопадом, белая пелена безмолвно покрыла каменные мостовые, собралась на крышах домов и воротах садиков. Орбек снова встал. - Скажешь, куда идем? Эй?
  - Не отставай.
  Орбек вздохнул и потрусил быстрее. - Ненавижу, когда ты ведешь себя так.
  - Я тоже.
  Они поднимались к так называемому Нижнему Городу, хотя теперь он стал центром более крупного поселения. Здесь образовалось сплетение тускло освещенных газом железнодорожных путей; громадный купол из закопченного дымом стекла был выстроен над опрятными домиками, ставшими вместилищем контор Полустанка, тоже уже не соответствовавшего скромному названию.
  Гримаса Орбека стала уродливее, когда он завидел постройку. - Будем путешествовать, братишка?
  - Ты.
  Он остановился. - Один?
  Человек шагал.
  - Не люблю путешествовать один. Может, и не поеду.
  - Поедешь.
  - Может, если дашь причину. Но слова насчет "резонов для пейзан" можешь затолкать в дурацкую дупу.
  Он остановился. - Орбек, ради...
  - Нет. Нет, мудак. - Орбек стащил тюк со спины и бросил наземь. Жилы вздулись на шее. - Ты сказал "носи меня по Яме". Я носил тебя по Яме. Ты сказал "останься с девчонкой". Я остался с девчонкой. Ты сказал ждать на улице и я ждал на трепаной улице, а когда ты меня, к чертям, нашел? Я работаю для тебя ослом три года! Хочешь отослать одного, так уговори, мудила. Один раз, эй? Один хреновый раз.
  Мужчина спустил свою суму, сел на нее и оперся на руки, массируя виски. - Ты не понимаешь.
  - Заставь понять.
  - Ага, отличный план. Вот только я сам не понимаю.
  - Так вот наша проблема, а?
  - Всё не так, собачина. После драки с Таннером. После встречи с лошадиной ведьмой. Что-то творится. Что-то не творится. Не могу сказать, что. Но если оно творится, его быть не должно. А чего нет, то должно быть. Я лишь знаю, что это неправильно. И уже давно неправильно.
  - И почему ты или еще кто-то все не исправит?
  - Я не исправляю это. Я часть этого. Я в этом. Что-то избрало меня.
  - Ради чего?
  - Вот это я и пытаюсь сообразить. Знаю лишь, что будет худо. Для всех. Помнишь день Успения?
  - Нет, задерьми твои мозги. Напомни.
  - Все в радиусе двухсот ярдов погибли. Все. Ты погиб бы, не сгони тебя Райте с крыши. Меня нашли на дне кратера глубиной двадцать футов, ради всего дрянного. Чертов Ма'элКот распылился. Там ничего не было, кроме меня и меча.[7]
  - И?
  - И как ты назовешь парня, встающего на нулевом уровне взрыва ядерной дерьмобомбы и выходящего прочь, заслужив лишь пару новых шрамов и хромоту?
  - Сдаюсь.
  - Ты назовешь его Кейном.
  Глаза огриллона сузились, он промолчал.
  - Думаю, кто бы ни избрал меня - избрал ради этого. Все прочие погибли. Я вышел к следующей стае идиотов, слишком тупых, чтобы разбежаться от эдакого выходца быстрее чертей. Иисусе, Орбек, если бы видел Фелтейн, сам бы сбежал.
  - Так что делать будешь?
  - Все время было как... как будто я всё знал, но не мог реально обдумать. Это словно Плащ - тавматург прямо пред тобой, но остановил твой разум и не дает ему осознать то, что видит глаз. Это словно Плащ для идей. Для концепций. Папа твердил, что если чего-то не знаешь, важно знать, у кого спросить. Но ты никого не спросишь, если не знаешь даже, что есть вопрос.
  - А твоя лошадиная ведьма, у нее есть ответы?
  - Может быть. Если я придумаю, как спросить.
  - А это не потому, что она аппетитная, хотя и слишком худая. А?
  - Может и так. - Он дернул плечом. - Если все вокруг меня умирают, а единственная соседка в округе оказывается милой дамочкой, которая дает себя убить и стряхивает смерть, кивнув и подмигнув... ну, ты врубился?
  - Точно. - Орбек беззаботно пожал плечами. - Пеллес Рил тоже врубилась, да? Не говорю о Ма'элКоте.
  - Точно. Умеешь развеселить. - Он вздохнул и встал. - Давай убираться из -под чертового снега.
  Он вскинул суму на плечо. Орбек поднял свой тюк. - Кандидатов нашел? Тех, кто выбрал тебя для ядреной дерьмобомбы?
  - Ага. И нет. - Он двинулся к Полустанку. Твой предок выжил при Ужасе, да?
  - Да. А почему спросил? - сказал огриллон в спину.
  - Потому что нам нужно обсудить одно дерьмо. О том, чем были Черные Ножи.
  Ветер взвился вновь. Снежинки резали глаза. Орбек едва расслышал последние слова.
  - Насчет бога Черных Ножей.
  
  
  Ливень необычайного 4:
  Обдумывая безумие
  
  
   "Что, если бы ты мог забрать назад самое худшее, что сделал?"
  Кейн
  
  
  Кейн кажется еще сильнее обеспокоенным, когда пробирается по снегу назад, к Дункану и остальным. - Ангвасса... Хрил, кто угодно - если покажется Ма'элКот, нужно, чтобы ты отвлекла его. нужно, чтобы он смотрел в другую сторону, пока я не пойму, почему не явился Крис.
  Дункан говорит: - Ма'элКот? Он не умер?
  - Он теперь типа Бог.
  - Кажется, он и раньше был богом.
  - Не бог. Бог с большой Б. - Он строит рожу, будто слово обжигает рот. - Сложное дело.
  - Похоже, как и всё. Кто такой Крис и зачем он нужен тебе здесь?
  - Старый друг по школе. Крис Хансен.
  - Помню имя... убит во время обучения во фримоде, да?
  - Он нынешний император Анханы. И Митондионн.
  Дункан лишь трясет головой. - Он фей? Но как такой мог ходить с тобой в школу?
  - Тоже сложно.
  - Я встречал Митондионна - похоже, прошло пятьдесят лет. Т'фаррелл, так его звали. Король Сумерек. Он носил именование Воронье Крыло, за прядь черных волос в шевелюре, редкость для фейин. Мы с Девией брали у него весьма долгое интервью для "Сказаний" - он был с нами весьма вежлив и терпелив, казалось, он очень хочет, чтобы мы точно передали все культурные особенности. Знаешь, он упомянул, что встречается с людьми второй раз со времен Деомахии?
  - Я слышал.
  - Если твой друг Крис - Митондионн... - Дункан вздыхает, плененный памятью светлых дней и полный сожаления, что они так быстро прошли. - Т'фарреллу было далеко за тысячу лет, верно, но он был еще молод и силен. Должно было случиться нечто ужасное.
  - И случилось, - произнес мягкий, незнакомый голос с той стороны, куда он не мог повернуть голову. - Это были мы. Мы случились.
  И тут напряжение покидает Кейна и утекает без следа. - Крис. Черт, как приятно свидеться.
  Когда Крис вступает в поле зрения Дункана, он кажется человеком с лицом фея; одет он лишь в простую рубаху и штаны из белого льна. На нем нет обуви и не видно оружия, и платиновые волосы свободно качаются, покрывая спину. - Хэри. Слишком давно не встречались.
  Дункан думает, тая обиду даже от себя, что Крис может называть сына Хэри, не получая мечом в грудь.
  Кейн заключает его в объятия, отпускает и оглядывает с головы до пят, улыбаясь. Удивительно, но он кажется искренне счастливым. - Да, слишком давно и так чертовски недавно. Так что, ты прятался?
  - Некоторым образом. Были небольшие проблемы с культом смерти, а твой Зов звучит и видится и чувствуется так, словно ты не всерьез. Особенно когда я пришел и нахожу тебя рядом с человеком, у которого черный меч торчит из сердца.
  Кейн кивает. - Делианн Митондионн, знакомься. Дункан Майклсон.
   - Дункан Майклсон, - произносит Крис задумчиво. Приседает справа от Дункана и протягивает руку. - Мне сказали, вы мертвы.
  - Мне тоже так говорили, - отвечает Дункан и трясет руку. - Делианн Митондион... погодите, вы Принц-подменыш?
  - Был. Откуда вы услышали это имя?
  Дункан улыбается: - У меня было слишком много времени и ничего в руках, кроме сетевой читалки. Просматривал истории о выдающихся туземцах.
  - Когда были в Бьюке. Хэри мне рассказал.
  - Итак, Принц-подменыш не был подменышем, просто актером?
  - Я рожден на Земле, но не был актером. Никогда.
  Кейн вмешивается: - А это лошадиная ведьма.
  - Ах. Очень приятно.
  - Спасибо. Он хорошо о тебе отзывается и думает, что ты еще лучше всех его слов. И не хочет упоминать, что узнал: Божьи Глаза следят за ним.
  - О, ради всего дрянного, - восклицает Кейн. - Теперь они удвоят усилия.
  - Но мы видим лучше.
  - Э, ну... хорошо. Я вижу лучше. Не впутывайся.
  - Так зачем вообще жаловался?
  - Видишь, с чем приходится иметь дело каждый день? - Он поводит рукой. - Она? Это Ангвасса Хлейлок, ни дать ни взять.
  Она кивает. - Император.
  Он кивает в ответ. - Владыка Битв.
  Кейн моргает. - Ты его знаешь?
  - Мог бы вспомнить, сколь сильна моя прозорливость.
  - Чертовски уверен, мог бы. Что там у тебя за проблема с культом смерти?
  - Она из тех, в которые тебе не нужно лезть.
  - Точно. Но кто-то, знаешь, завел культ смерти и поклоняется не мне? Я оскорблен. Думаю, мои чувства ранены.
  - Ты тоже при делах, - сурово отвечает Крис. - Это культ Берна.
  - За член тянешь? Как вы их зовете, бернята?
  - Берниты. И это не шутка. Приносимых в жертву Берну насилуют группой и пытают до смерти.
  - Иисусе Христе. - Он выглядит полным отвращения. - Так что, я для них слишком слаб? Я, начинавший войны и убивавший богов, стал недостаточно отмороженным?
  Дункан смотрит вверх, на человека, похожего на сына, и понимает - его чувства действительно ранены. Гордость его питается такими странными истоками...
  - Хэри, мы всё решим, ладно? Не уделяй этому малейшей мысли.
  - Если передумаешь, только скажи слово. Когда угодно. И где угодно. Я весь твой.
  - Надеюсь, мы управимся без лишних... катастроф.
  - Эй, Анхана не моя вина...
  - Анхана? - спрашивает Дункан. - Что случилось в Анхане? Или с Анханой?
  Хэри и Крис одинаково смотрят на него и говоря в унисон: - Сложное дело.
  - Я спросил лишь потому, что стараюсь... безуспешно, вообразить событие столь чудовищное, что даже Кейн отказывается от виновности...
  - Ага, забавно. Заткнись. - Он оборачивается к Крису. - Слушай, знаю, ты занят, типа правишь империей и всё такое. Но мне нужно от тебя кое-что.
  - Если это в моей власти и не нарушает обязательства перед Империей и Домом.
  - У нас проблемы побольше бернят.
  - Бернитов.
  - Я должен показать кое-что, чего никогда не было.
  - Прости?
  - Это прошлое, но не наше прошлое. Еще нет. Суть в том, что мы можем сделать его нашим.
  - Хочешь изменить прошлое? Как при Вмешательстве? Ты же из Монастырей - как ты можешь хотя бы обдумывать это безумие?
  - Главный предохранитель-против-обдумывания-безумия в моем движке сгорел очень давно. И не будет преувеличением сказать, что от этого зависит выживание вселенной.
  - От того, что ты сделаешь, или если тебя остановить?
  - Слушай, мы оба знаем: иногда я прыгаю в говно, не проверив заранее все углы атаки и зоны обстрела.
  - Иногда?
  - Но ты совсем другой. А дело может кончиться вовлечением именно тебя. Хочу знать, не против ли ты?
  - Напомнить, что случается, когда тебе удается втянуть меня в свои игры?
   - Это и хочу показать. Что случится, если я втяну тебя.
  - Если.
  - Ага. Всё предварительно. Условно. - Он смотрит вниз, на Дункана. - Всё, что я показывал тебе, тоже условно. Всё можно смести одним движением чьих-то поганых пальцев. Я показываю тебе наилучший исход, понимаешь? Что будет, если я получу всё то, о чем просил, и вытяну всё, что могу сделать лично.
  Крис еще сомневается. - Так что же такое это твое "всё"?
  - Что, если, - отвечает Кейн мягко, - ты смог бы забрать назад самое худшее, что сделал?
  
  
  Вчера для Завтра:
  Эльфийский прострел
  
  
   "Очевидно, мне следовало потратить минутку и все обдумать"
  Доминик Шейд
  
  
  Бармен из перворожденных, в волосах лака больше, чем на экстравагантно длинных, синевато-жемчужных ногтях. Волосы простерлись тремя нелепейшими платиновыми волнами, будто два крыла и жесткий хвост иноземной птицы. Черные жемчужины усеивают нижнюю губу: пирсинг, создающий вполне годную иллюзию, будто это глаза, а острый подбородок - клюв. Щеки полупрозрачны, как у давно пристрастившегося к лакриматису, а руки почти не дрожат - он еще вполне в силе. Глаза цвета нержавейки, в них лишь профессиональная приветливость и столь же профессиональная сдержанность - весьма впечатляет, учитывая многослойную дорожную грязь на моей одежде и столь же богатую походную вонь.
  Я бросаю на стойку блестящий ройял. - Бренди. Тиннаранское, если найдется. Срок выдержки не важен.
  Бармен явно выглядит обиженным. Профессиональная улыбка всё шире, я вижу зубы. Для фея это не дружеская улыбка. Пожалуй, не надо было говорить "если найдется".
  Он выуживает непримечательного вид кувшинчик откуда-то из места поблизости паха, оборачивается к зеркалу, ища снифтер. - Господин предпочитает пропаренное стекло?
  - Да на хрен. И снифтеры оставь туристам, - отвечаю я. - Сойдет кордиал. Или, знаете ли, пони. - Последнее название кажется мне смутно смешным, но вряд ли здесь поймут.
  Его лицо становится не таким срано-высокомерным. Фей вынимает высокий узкий бокал пони из шелкового мешочка и наполняет бренди. Смотрит с ожиданием, как я пью. Хорошее. Реально хорошее; единственное, что в нем нехорошо - это не скотч. Он вполне ясно читает меня, понимая, что я доволен, и делает жест левой рукой. Ройял исчезает со стойки, оказываясь в правой. Вот для чего он не стрижет ногти...
  - Спасибо. Сдачу оставь себе.
  Перистая, почти белая бровь взлетает на очередной миллиметр. - Сдачу, сир?
  Я ухитряюсь не подавиться.
  - Господин сказал, что срок выдержки не имеет...
  - Да уж. В моих родных краях это значит, что мне дадут самое дерьмовое пойло.
  - А. Извините за недопонимание. - Золотая монета мерцает, вновь оказываясь на стойке. - Позвольте выразить сожаления, купив вам бренди за счет заведения, сир.
  - Эй, не трудись. Я лишь хотел оставить хорошие чаевые. - Отличные чаевые. Труженик в Анхане заработает два ройяла в месяц, если найдет удачное место. Но лицо бармена снова застывает. Опять я его оскорбил!
  Здесь нашу двухнедельную ставку явно не сочтут высокой.
  Я кладу еще один ройял. Он смотрит более дружески. Кладу третий на второй. - И "струй". Ферментированный. Шесть месяцев. Лучше двенадцать.
  - Дымить или жевать, сир?
  - Дымить. Честно говоря... - Я добавляю монету. - Слышал, ваша домашняя смесь стоит оценки. Ваш листодел заслужил репутацию.
  - У господина хорошие источники. - Он оттаивает. - Имею честь служить в сей позиции леди Кайрендал, сир. Смею заверить, наша домашняя смесь истинно тонка, и запрещать не за что было.
  Листодел. На второй взгляд, его черный шелковый галстук-удавка не может скрыть синюшную линию, намекая, что недавно кто-то воспринял название "удавка" весьма буквально. Ну и ладно. Так лучше.
  Впрочем, я не желал бы портить сцену клубами дыма. От "струя" голова болит.
  - Скажу тебе так. - В столбике уже четыре монеты. - Ублажи меня, и я приведу целую рать неподкупных свидетелей в вашу защиту.
  - Всегда радуюсь, если мои труды заслуживают достойную хвалу, сир. Прошу без колебаний призывать меня, услужу господину всем, чем только смогу.
  - Ага, угу, есть одна штука. - Я клонюсь к нему. - Искал, э... постельный талант уже довольно давно, но нигде не увидел искомого.
  - О? Редкий господин находит недостаток постельных талантов в нашем персонале, сир.
  - Угу, ага, как скажешь. Все очень милые. Даже та ваша сучка умеет воспламенить в койке, чего о других гриллихах на скажешь. Но я имел в виду, э... что-то совсем особое.
  "Совсем особое" поднимает брови бармена еще на миллиметр. - Здесь, в "Экзотической Любви", мы потакаем самым необычайным вкусам, сир. Рады приспособиться к запросам разборчивого клиента, исполнив любые... причуды. В деталях.
  Я приглушаю голос, чтобы оправдать близость к нему. - Ищу кого-то умудренного. Культурного. Наделенного особенными умениями. И вкусами.
  - Насколько особенными?
  - Ну, это не сложно. Кого-то, кто привык к жесткому. Всем видам. Кому жесткач нравится. И кто не побоится, гм, постоянных отношений.
  Ах... - Лицо его чуть твердеет. Заинтересовался.
  Представьте себе.
  - И опытного. Я сказал, опытного. Постоянно в игре; хочу того, кто знает ее сверху донизу и навыворот.
  - Насколько опытного?
  - Десятилетия. Лучше столетия.
  - Ммм... - Глаза цвета стали оценивают меня в деталях, внимательно, вдумчиво, считая шрамы, вычисляя объем мышц и толщину костей под серой саржей походной одежды, ища признаков выпуклости в области живота, отвислой кожи на щеках, мозолей на пальцах - и увиденное заставляет интерес просачиваться, пусть намеком, сквозь профессиональную маску. - Мы можем удовлетворить ваш запрос, сир. Но существует дресс-код.
  - Моя одежка? Да сожги ее.
  - Ах, нет, извините, сир. Вопрос не столько в наряде, сколько в снаряжении. - Пальцы мелькают в незаметном жесте, и каждое лезвие в ножнах по моему телу посылает слабый ток. Вовсе не противный. Лишь чтобы я понял: ему известно положение каждого острого предмета. - Для развлечений, о которых мы говорим, разрешено лишь снаряжение нашего дома. Уверен, господин ваших утонченных вкусов поймет, почему.
  - Подозреваю, могу положиться на ваш опыт в использовании снаряжения.
  Уголки рта дергаются. Подавляет улыбку - или гримасу? Или сразу. Плевать.
  Шлюхе платят не за то, чтобы ей нравилось.
  - Итак... - Я опираюсь о стойку локтями, еще на пядь ближе к нему. - Если господин имеет в виду нечто особенное... и если господин готов разделить лучшую смесь вашего дома с избранной персоной... персоной изысканных вкусов, способной оценить качество...
  Уголки рта снова дергаются в порочной улыбочке. - Поистине это можно устроить... но вначале наш господин, наверняка, пожелает принять ванну...
  - Готова ли избранная персона почесать господину спинку?
  Порочная улыбочка расползается, чуть раздвигая губы. - Со всем почтением.
  Я подхватываю столбик золотых и бренчу в кулаке, словно хочу бросить кости. - Есть кому закрыть бар?
  - Оставьте заботы нам, сир. Это наша работа.
  - Точно, точно. Увидимся вскоре. - Я протягиваю полную золота руку. - Благодарю.
  Он рефлекторно подставляет ладонь и я бросаю золото, и пока он ловит, заботясь прежде всего о том, чтобы не поцарапать или свезти ногти, или иным способом опорочить совершенство образа, тяну за запястье к себе, через стойку. У него нет времени моргнуть один раз, прежде чем левая плющит ему нос между стартосферических скул.
  Похоже, ему трудно открыть глаза, но вместо вопля тревоги он говорит "мугаахрк", пока я тянусь и хватаю одно из чудных крыльев, выворачивая с такой силой, что можно содрать скальп. Так и есть. Вполне достаточно, и вся нелепица слетает с головы, чисто выбритой, лишь несколько старых тонких пересекающихся шрамов, как будто от струн пианино.
  Парик. Разумеется парик, тупой мозгляк. Иначе ему пришлось бы восстанавливать хренову штуку после каждого перепиха. И тут дает о себе знать тяжесть, я понимаю, что это не парик, а сокровище, ведь я держу не окрашенные под платину волосы - это честная платина. В виде волос.
  Ха. Полагаю, ройял тут и правда ценится ниже дерьма.
  За ту пару секунд, что я кручу венок дурацких мыслей и браню себя, он очнулся от шока - черт здоровее чем кажется и чтоб меня, я это знал - издает бого-оглушительный вой банши, дерущий уши не хуже штурмовых сирен соцполиции. Звук заставляет меня отпрянуть и сжаться, чего он и хотел; но это не повод отпустить его запястье, и я не отпускаю, и тут же понимаю, что вой банши вырвался не из его рта.
  Понимаю оттого, что его рот сомкнулся на моем правом запястье и хреновы клыки куда острее чем казалось а казалось острее некуда и вопль длится хотя он вгрызся в локтевую кость и я мог бы сломать ему шею как карандаш но это реально дурная идея, и приходится цеплять челюсть двумя пальцами, заставляя открыться шире и мне самое время выбираться из дерьма. Вспоминаю, что Кайрендал любит доверять охрану ограм. В кольчугах.
  Но как же взять его волос? Снять штаны?
  Есть ли у эльфов лобковые волосы?
  Пока я пытаюсь решить загадку, он бросается на меня через стойку, словно драный горный лев, одни клыки и когти, и я отступаю в оборону, вовремя перехватив весьма умелый удар пяткой, впрочем, я все равно чувствую удар и левая рука немеет до кости и течет кровь, причем не чужая.
  О, восхитительно. У него стилеты в каблуках.
  Без шуток.
  И рычит он, как горный лев. - Ни один долбаный дикарь, мразь, не наложит на меня грязную лапу. Прежде заплати!
  Скорее не горный лев, а реально, реально злобная шлюха.
  Он прыгает, наседая. Удары пятками и голыми руками - черт, эти ногти как кинжалы - он словно молния в треклятой бутылке, в которую я втиснул свою тупую задницу. Он быстрее меня. Быстрее даже Берна. Взбодренный лакриматисом, он походит на мясорубку, что ни выпад, новая кровь. Единственная причина, почему я еще не умер - я вдвое его больше, а скорость лишь на одно очко ценнее силы. И я опытен и умею держать в стороне главные артерии. Я отступаю, прикрываясь, держа клинки подальше от шеи, от сердца и живота.
  Угу, окей, нужно было сообразить, что трехсотлетний, привычный к жесткачу проститут может носить с собой много чего остренького. И да, сын благородного дома, точно, десятки лет обучения боевым искусствам, а я не планировал устраивать эдакую публичную разборку и не хочу его убивать. Он, конечно, не имеет таких ограничений.
  Самое время выкатить привычный трюк: "Прочь, мудак. Я Кейн!", но никто в городе не слышал мое имя много лет.
  Вот тебе, умник, за импровизацию.
  У меня около десяти секунд до подхода охранников, что вполне хорошо: не управлюсь сам, пусть спасут мне жизнь. Отхожу влево в узкий угол, задница касается одного из стульев бара, ведь первое правило - единственное правило - победы над превосходящим соперником гласит: "Никогда не бейся с бойцом. Не борись с борцом. Не перестреливайся со стрелком".
  Иными словами, столетия рыцарского обучения могут не помочь вам, если в рожу летит барный стул.
  Стоит поэкспериментировать.
  Кручусь в сторону, хватаю стул и продолжаю разворот, стул свистит прямиком по пути к чертовски острым зубам, колени его подгибаются, позволяя ему проскользнуть ниже - мать его, какой быстрый - я использую момент вращения для удара по коленям, а он подпрыгивает над стулом и ухитряется ударить пяткой мне в правый глаз но, знаете, мне плевать, какой ты быстрый - нельзя увернуться в полете, так что пинающая нога чиркает ножку стула и я посылаю костлявую эльфийскую задницу в дальнейший полет через весь бар. Он приземляется перекатом, но пока вскакивает, я уже наседаю, стул словно щит, четыре ножки вперед, ибо еще одна штука, к которой вряд ли готовит вас рыцарское обучение, это удар четырьмя палками сразу.
  Он падает и выбрасывает пятку, так низко, что проскальзывает под стулом, но я попросту падаю сверху. Стул между нами. Перекладина ломает ему нос, ножка входит в плечо, другая прямо у сердца и глаза лезут на лоб и святая срань как хочется полежать сверху, успокоив дыхание, но сквозь дверь я чувствую близящийся грохот сапог больше и тяжелее, чем может носить любой человек.
  Хватаю обмякшую руку и бритвенно-острым ногтем пересекаю галстук на шее. В придачу получаю кусочек кожи, что сейчас мне на пользу. Комкаю галстук и смачиваю, прижимая к залитому кровью перворожденному носу. Должно выглядеть вполне убедительно.
  Иисус, мне конец, если это не тот проститут.
  Топот слева вдруг замолкает. Перекатываюсь налево, рукой сую галстук за пазуху, второй швыряю обломанное квадратное сиденье в пах девятифутового огра.
  Впечатлить его не удается. О да, кольчуга плюс стальной гульфик. Теперь пойдет настоящее веселье.
  Но могло быть и хуже: он не желает случайно ранить эльфа, так что, вместо вышибания мозгов мультяшных размеров шипастой палицей, клонится уцепить меня лапой, так медленно, что я качусь направо, встаю и хватаю другой стул. Пейзаж со стороны огра не радует: он перехватил палицу, из двери вылезла пара ловкого вида камнеплетов. А с другой стороны огр еще громаднее перекрывает выход. Ну почему мне ничего не дается легко?
  Кажется, Клаузевиц сказал: "Если сомневаешься, мчись молнией?" Или Ломбарди?
  Опускаю голову и мчусь к единственному источнику света: быстро сужающейся щели между здоровенным громилой и дверным проемом, по пути чуть запинаюсь и кидаю стул в голову огра. Руки взлетают на перехват, он чуть поворачивается и я скольжу ниже яиц, в дверь, спеша к выходу на улицу. Если окажусь там, все окей, ведь я так и не убил никого.
  Даже крови почти не пролил, кроме своей.
  На улице так светло, что я почти слепну, но слух и ощущения остаются; и слышу я горячее шипение рядом с головой, и чувствую ветерок от чего-то, прошедшего слишком близко; потом бляммс спереди и каменный блок в стене буквально взрывается.
  Какого хрена?
  Резко встаю и озираюсь как раз чтобы увидеть парочку огров, бегущих на полном пару, позади них третий вскидывает руку и просто швыряет мне в лицо нечто круглое и блестящее и я едва ухожу с пути и снаряд касается стены и каменная шрапнель летит в стороны - мудак швыряет в меня стальными шарами размерами с чертов баскетбольный мяч, и помоги мне Иисус, если такой шар заденет лишь краешком...
  Догадываюсь, что с бегом еще не закончено.
  Метровой длины стальная игла со мной не согласна: пронзает сзади колено и входит в сустав, аж до коленной чашечки. Игла считает, что мне пора грохнуться лицом о мостовую, и она чертовски убедительна. Что неплохо, ведь так я избегаю касания еще нескольких, пролетающих над задом с жужжанием стаи гневных стрекоз.
  Не упав до конца, перекатываюсь и вытаскиваю хреновскую штуку из колена как раз вовремя, иначе падение заставило бы ее завязнуть в кости. Встаю с оружием в руке и обратите мою траханую черепушку в погремушку, если это не птичье копье.
  Древолазы. Ненавижу древолазов.
  Не, я не расист. Мы хорошо ладим, если только они не жужжат вокруг головы, стараясь загнать копья в глаза. Вот сейчас как раз такой случай. От них не убежать; пора в укрытие, желательно за стальными пластинами. Но, пока я определяю подходящие места, огры напоминают о себе, задев плечо одним из поганых стальных шаров - едва задев, но меня разворачивает кругом.
  Дерьмо.
  Если бы мне дали одну треклятую секунду, я сбил бы настройку Плаща древолазов, но тут нужна концентрация, тогда как мне нужно вилять, прыгать и пригибаться, заслоняясь от огров конской поилкой, чтобы не полететь на их шаре в само Терновое Ущелье, драть его... Игра в прятки становится все более проблематичной: людная улица с богатыми лавками вмиг превратилась в пустынный город-призрак, витрины заперты, дома кажутся бункерами - еще одна хреновая новость, чистые улицы означают, что мои дружки могут не опасаться ранить случайных прохожих. А со стороны "Экзотической Любви" доносится слаженное топ-топ-топ-топ подкованных сапог в идеальной гармонии с прерывистым лязгом, как будто одурманенные кофеином гориллы бьют в стальные барабаны и, рыдай Иисус, это отряд камнеплетов. По меньшей мере с одним скальным магом.
  Все это ради одного эльфийского гомошлюха? Похоже, его здесь крепко любят.
  Или Кайрендал знает, кто он.
  Пара грузных шагов и резкий треск с той стороны конской поилки напоминает, что обо мне никто не забывал. Место повыше. Нужно место повыше, путь там будут древолазы: стоять на каменной мостовой - не лучший способ сразиться со скальным магом.
  Я качусь от поилки к широкому тротуару, качусь, пока не смогу встать спиной к стене. Одно из губительных ядер расщепляет кедровую доску менее чем в сажени от бедра, но я хотя бы на дереве с деревом за спиной, и пусть камнеплеты подождут. Лавка в двух дверях вниз по улице выступает - шесть футов укрытия от огров - и я лечу туда, пригибаясь и закрывая голову рукой. Защита головы срабатывает, вот только я получаю стальное копьецо в правую ягодицу, больно так, что меня разворачивает. Нога онемела.
  Иногда полезно подставить под обстрел задницу, ведь всегда найдется сукин сын-любитель шуток, готовый вогнать тебе стрелу в зад, вместо того чтобы пробить голову. Получить выстрел в жопу - это не корзина с розами, но альтернатива бывает намного хуже.
  Я падаю на колено, нога отказывается слушаться, но я ухитряюсь развернуться вдоль тротуара, ведь древолазам здесь легче всего налетать на полной скорости; кстати, хотя опытный метатель мог попасть в глаз, древолаз ранил меня в колено, значит, хотел покалечить, не убить. Плащ не означает полной невидимости: он затрагивает лишь ваш разум, не искажает пространство или дневной свет. И я широко раскрываю глаза, расслабляю расставленные руки, предоставляя делать остальное рефлексам, ведь если разум не регистрирует их, глаза-то не поражены.
  И руки.
  Левая мелькает у колена, половина птичьего копья торчит из тыла ладони, оно вошло не полностью лишь потому, что его держит невидимая рука копейщика. Я хватаю его за ноги правой, выкручиваю - и подставляю спиной под удар партнера. Копье пробивает его насквозь и входит в меня у левого плеча, так глубоко, что скребет по ребру чуть ниже ключицы, что не улучшает настроение даже на хреновски малую долю. Битва у нас идет более чем на равных, так что я вырываю первое копье из ладони и вонзаю второму в пах.
  Слышится тонкий женский визг, летунья хватается за копье и перебирает ручками, ползет ко мне, вопя словно разъяренный бурундук - любитель грязной ругани. Ее спутник лишь воет. Вой древолаза не такой уж громкий, но врезается в уши, будто усиленный микрофоном скрип ногтя по стеклу.
  - Заткнитесь. - Я усиливаю внушение, сжимая оба копья и сводя насаженных древолазов воедино. Вопли и проклятия становятся стонами и плачем. - Ох, как жаль. Вам не больно? Ну, не больше, чем моим чертовым рукам. И плечу. И колену. И я вас сорву с копий по кускам, если не прекратите эту хрень.
  Похоже, они уловили послание, потому что замолкают и больше не дергаются. Или оба потеряли сознание. Или померли в моих руках. Оказывается, ни то, ни другое меня не заботит.
  Ну, пора узнать, насколько глубока эта говенная лужа. - Я выхожу! У меня заложники!
  Заслоняясь древолазами, я встаю, ступаю на тротуар и озираю противника. Итак: три огра, двадцать пять камнеплетов в доспехах, неведомое число древолазов и всего один очень, очень сердитый эльф. Киваю ему: - Эй, прости, дружище. Всё должно было случиться не так.
  - Я не друг человеку. - Губы его так оттопыриваются, что на лице остались лишь глаза и окровавленные губы. Это моя кровь. - Дикарь, дерьмо, насильник. Убить его.
  Насильник? - Эй, погоди...
  - Убейте его!
  - Стоять, на хрен! - Я поднимаю древолазов. - Никто не умер. Скажите.
  И трясу их, чтобы ободрить. - Говорите, мать вашу.
  Женщина пищит без энтузиазма: - Я еще жива, - а ее приятель звенит: - Со мной всё хорошо.
  - Поняли? - кричу я. - Я никого не убил. Сегодня. Но уже недолго ждать, эти двое скоро перейдут черту и никакие детки не спасут их, хлопая в ладошки.
  Все глядят без понимания. Блестяще, тупая задница: спутал древолазку с феей Динь-Динь. - Лады, слушайте. Будь я плохим парнем, кое-кто из вас уже умер бы. Эти двое - наверняка. И не только.
  Я киваю на проститута: - Мог бы взять твою жизнь в баре. Дважды. Говори своим мудакам что хочешь, но я видел, на что ты годен. Знаю, что ты не дурак. А ты уяснил, на что способен я. Знаешь, что я позволил тебе жить. Дважды. Черт, трижды - я мог бы убить тебя на выходе. Но не убил. Никто не умрет, если ты не решишь иначе.
  - И что, мне благодарить тебя?! Хумансы. Дикое отродье. Вы берете, берете и берете, грабите, тащите и насилуете, и желаете благодарности, если оставили жертву в живых!
  - Да, мерзкие хумансы, как скажешь. Но я ведь не настолько плох, раз ты решил допустить меня к заднице.
  Он белеет пуще - кроме алых зубов и теперь глаз им под стать - и вздымает руки, и воздух начинает трещать белым огнем и знаете, я вдруг вспоминаю: не важно, чем кто-то зарабатывает на жизнь, всегда полезно быть вежливым, ибо теперь, похоже, ему плевать на древолазов и на лавки и на весь драный город, лишь бы сжечь мою задницу.
  Однако один из огров проявляет больше здравого смысла, чем мы обычно ожидаем от ему подобных; он касается плеча эльфа и шепчет пару слов в остроконечное ушко, и зубы прячутся за губами и глаза снова становятся фиолетовыми и, вместо того чтобы вышибить меня в мир иной, он лишь тыкает в мою сторону пальцем и бормочет: - Силу рук сражу, сгублю...
  Молнии трещат между нами. Я пожимаю плечами. - Похоже, промазал.
  Он хмурится и снова собирает энергию. - Взор полночью ослеплю...
  - Ага, желаю удачи хоть в этом.
  Он что-то рычит на Первом Наречии, и воздух вокруг меня вдруг начинает мерцать, будто голова угодила внутрь роскошной радуги, глаза слезятся и свербит в носу. - Волшебная пыльца? Серьезно?
  Очевидно, он вполне серьезен, как и волшебная пыльца: начинается чих столь могучий, что я сгибаюсь пополам, выронив древолазов, и пытаюсь перевести дыхание, отчего зуд в носу превращается в колонию гиперактивных муравьев-пуль, марширующих по синусам - и новый чих, от коего кровь брызжет изо рта и носа, я падаю на колени, в поле зрения лишь рваные черные пятна а муравьи-пули превратились в галлон концентрированной серной кислоты и она попадает в судорожно работающие легкие и кто-то говорит...
  - Да благословит тебя Хрил, мой друг, и пусть Правосудие Нашего Владыки встанет меж тобой и подлой магией Темного Народца.
  ... и очевидно, Оно встает, как она и обещала, ибо я снова могу дышать и даже чуть-чуть видеть.
  Встаю и утираюсь. Источник благословения и целения стоит в паре дюжин футов вниз по улице, лицом к ограм и камнеплетам и эльфу и ко мне, на ее лице некое отстраненное, скептическое веселье, под локтем четвертной бочонок. - Несколько волосков с его головы, - произносит она. - Лишь волосы. Без шума и гама. Двенадцать ройялов и нет проблем, сказал он. Ничего не добавив о резне, что следует за ним, как вороны за армией. Несколько волос с головы, сказал он.
  - Хмм... - Не будь я так побит, покраснел бы. - Это сложное дело.
  - О, неужели? Боже правый, устроенную тобой сцену никто не заподозрит в сложности.
  - Святая срань. - Теперь я испуган. - Ты пьяная.
  - Святая срань, - повторяет она, - ты истекаешь кровью.
  Я смотрю на нее, на них и снова на нее. - Гм, я получил что требовалось. Может, нам просто, типа уйти...
  - Сбежать? Сдать поле? Ради страха перед этими... животными? - Она кажется весьма обиженной. - Неужели я слишком переоценила твою смелость?
  - Как и все. - Я утираю кровь с глаз. - Они не животные. И они на полторы... нет, на две хрени опаснее, чем кажутся.
  - Как и я.
  Что-то в ее поведении, в ее простой, солидной, нерушимой самоуверенности столь живо напоминает Мараду - "То есть ты хочешь отступить? Сдаться? Уйти? Не хотелось бы говорить о тру..." - что я не помню, как хотел оправдываться.
  - Сколь бы низко я ни пала, но еще числюсь среди Легендарных.
  О да, именно. - Ага, всего лишь пятьдесят гребаных лет после...
  - Я та, что есть. Где бы - и когда бы - я ни была. Долг неизменен.
  Хотелось бы сказать, куда она может засунуть свой долг... но было бы несколько неблагодарно, учитывая, что ее долг вернул мне дыхание.
  - Не твое дело, хумансова корова, - выплевывает эльф. - Он вор, грабитель и насильник. Оставь его нам.
  - А я говорю, он не таков, и я не уйду, - отвечает она ровным тоном. - Не устроить ли нам суд, измерив убеждения?
  - Ты сошла с...
  - Возможно. Но я Рыцарь Хрила.
  Это привлекает всеобщее внимание. Огры положительно смущены, камнеплеты обмениваются мрачными взглядами. Все виды Народа знают Орден, хотя бы по репутации.
  Они напуганы куда сильнее, чем я.
  - Вы могли не знать, что сей человек шагает в тени Щита Нашего Владыки Битв. Посему я не стану требовать ваши жизни в воздаяние за его кровь, - продолжает она. - Но отныне никто не сможет заградиться незнанием. Следующий, кто поднимет на него руку, поднимет руку в последний раз.
  - Ты Рыцарь Хрила? Умоляю, - рычит эльф, и я не могу его винить, ведь она стоит посреди улицы в обычной дорожной одежде из неокрашенного льна, мужеподобная женщина лет двадцати, темно-рыжие волосы и презрение к макияжу, и все же секси - не сразу можно углядеть вздутые жилы на шее и необычайно крепкие, мускулистые запястья. - Тогда как твое имя? Разве ты не должна хвастаться? Рьяно перечислять дикарских предков и титулы, и земли?
  Мой желудок скручивает сильнее, но она выносит оскорбления как должное. - Будь ты человеком, вежливость требовала бы от меня Заявить об имени, титуле и владениях. Но ты не человек, и с таким я уже обошлась добрее, чем подобает.
  - Если ты хриллианка, что делаешь в обществе без доспехов? Где твой трепаный моргенштерн?
  Она даже не моргает. - Я в отпуске.
  Я же говорю: как должное. Подавляю взрыв смеха, ведь я не хочу напоминать сборищу о своем присутствии.
  - Отпуск? О яйца моего отца! - Он смотрит на огра рядом. - Выруби чокнутую.
  Огр хмурится, весь в сомнениях, но приходит в движение.
  Она не шевелится.
  Огр мечет стальной шар так быстро, что видишь лишь серебристый промельк, но она так и не сдвигается, хотя бочонок под локтем взрывается дождем щепок и орошает леггинсы янтарной пенистой жидкостью. Эль. Хороший эль, судя по запаху.
  Я смотрю на огра. - Наверное, не нужно было так делать.
  Не то чтобы я готов был рыдать по нему - не сейчас, когда правая полужопа наливается тяжелым синяком - но бедный ублюдок точно не понимает, на какую беду напросился.
  Она хмурится, глядя на останки бочонка, склоняется подобрать стальной шар. Взвешивает в правой руке. - Интересно.
  - Не убивай его.
  Она смотрит на меня. - Не надо?
  Я простираю кровавые руки. - Он легко мог бы попасть в лицо.
  Она рассудительно кивает и заводит руку назад - но огр опережает нас, следующий снаряд свистит в воздухе и попадает прямо между грудью и плечом, с силой тарана. Отломки костей прорезают кожу, рвут рукав. Она шатается, но стоит на ногах. Выглядит утомленной.
  И даже не уронила шар.
  - Смачно вошло и отлично брошено. - Она перебрасывает шар в левую. - Но я не правша.
  В этот раз нет подготовки, лишь промельк руки и визг незримо быстрой стали и грудь огра вминается вместе с кольчугой, и он валится, словно дом упал на голову.
  - Иисус Христос ... что я тебе говорил?..
  - Твои советы услышаны.
  - Да чтоб меня...
  Однако она уже шагает к другим ограм и камнеплетам. Берется за правое запястье и встряхивает руку до плеча и тянет, и осколки костей прячутся в рваную рану. Огры и камнеплеты начинают расступаться. Она встает над умирающим огром. - Ты сражался с честью. Если встретимся снова, можешь называть меня так, как делают в моей стране. Васса, - говорит она тяжело, хотя со спокойной гордостью. - Васса Хрилгет. Сделай заметку.
  Воображаю, все они сделают. Все они запомнят.
  Она вздергивает голову.
  - Хрил - Владыка Правосудия, не только Битв, - объявляет она всем. - Сие благородное существо не должно погибнуть. Как и ваши друзья-сильфы: Любовь Хрила может восстановить даже их. Но я воззову к Владыке Правосудия, лишь когда этому человеку и мне гарантируют безопасный проход.
  Эльф продолжает сверкать глазами, вероятно, ищет способ выпустить мне кишки за дюйм секунды.
  - О, ради всего дрянного, жалкий дрищ, - говорю я, - скольким друзьям придется умереть ради твоих раненых нежных чувств?
  - Ты ограбил меня. Украл у меня и "Экзотики". Силой.
  - Что, кусок черного сатина? Дай мне опомниться от недоумения.
  - Привилегию коснуться меня, мерзкий дикарь, обезьяна-убийца.
  - Мило. Тебе следует сочинять тексты для поздравительных открыток.
  - Я профессионал. Я известен и уважаем во всех краях страны. Герцоги Кабинета становятся на колено и умоляют, чтобы я снизошел и позволил им понюхать лодыжку.
  Ох. О, черт, я врубился.
  Я пришел не как обычный клиент. Я пришел к нему как взрослый, тертый жизнью мужчина, пожелавший изысканного удовольствия от другого мужчины, а он узнал во мне своего - того, кто наделен похожими чувствами и опытом и готов сделать шаг-другой по дороге истинного интима... словно это не торговля телом, а романтическое свидание... о Иисус Христос, я же всё понимал. Конечно. Он душевно ранен внезапным обломом. Такой встречи он искал сотни лет.
  Вот как они с Крисом полюбили друг друга в первый раз.
  Быть тупой задницей - одно дело. Быть тупее чужой задницы - другое.
  - Слушай, мне жаль, - говорю я. - Реально. Мое раскаяние не выразить словами. Я сделал дурацкое дело и честно сожалею. Если это хоть что-то значит, за прилавком остались несколько ройялов...
  Его лицо снова - одни красные зубы. - Думаешь, всё ради денег..?
  - Нет, понимаю. Знаю. Просто... я думал, ты не поймешь. Прости. Нужно было верить в тебя.
  Сейчас он смотрит озадаченно. Куда лучше, чем жажда убийства. - Почему ты должен был верить мне?
  - Мы... у нас есть общий знакомый.
  - Нахожу это неприятным.
  - Друзья зовут его Ррони.
  Рот его захлопывается так быстро, что стук зубов слышен на всю улицу. - Не знаю никого с таким именем.
  - Возможно, он живет здесь под другим. Ррони, он надолго улетел с ветром. Семья ищет его. И не только она. У его семьи есть враги. Враги тоже могут искать Ррони.
  Глаза сощурены, как ножевые раны. - И?
  - Может, я и не знаю, где Ррони. Но я должен убедить кое-кого, что знаю. Понимаешь? Я не обязан им говорить. Пусть думают, что я знаю.
  - И что случилось с... твоим другом?
  - Ничего. Совсем ничего. Не в нем дело, в семье. И он не должен верить мне. Едва кое-кто расскажет ему... ну, если он решит, что я не сохраню тайну, у него будет много времени уехать и спрятаться в ином месте... А если он поверит моему честному слову, то и беспокоиться не придется.
  - И почему ты не выложил это сразу?
  - Ну, знаешь... имей я малейшее подозрение, насколько ты чокнутый и опасный хрен, сказал бы сразу. Но ведь ты вряд ли бы поверил. Сейчас ты видишь, я поставил на это свою жизнь. И надеюсь, ты примешь мое честное слово и мы расстанемся друзьями.
  - Слово "друзья", - говорит он, сердитый, тонущий в осадках ярости, - это преувеличение душераздирающего масштаба. Посрамляющее само понятие соразмерности.
  Вот теперь я дышу спокойнее.
  Ангвасса уже встала на колени, осматривая рану огра; она смотрит на меня, глаза закачены, но я замечаю намек на кивок - и мне, простоватому громиле средних лет, трудно поверить, что подмигивание некоей девицы, мол, "отлично проделано", рождает теплое чувство во всем теле.
  Ну ладно: она не просто девица. Она героиня. Настоящая героиня. Того сорта, о котором большинство знает лишь из истории. Того сорта, в который большинство даже не верит.
  Чертовский позор, что ей придется умереть.
  
  
  
  Вчера для Завтра 2:
  Истина в силу
  
   "Эй, ну что тут скажешь? Я такой, какой есть".
  Кейн, "Клинок Тишалла"
  
  
  Ангвасса платит капитану шаланды и церемонно благодарит, вскидывает мешки на плечо - и мы спускаемся на берег Лириссана, переступая растущие тени.
  Лириссан положительно странная страна. Тут чуднее, чем в любом ином месте; Анхана всегда остается Анханой, какой бы ни был год, и даже в Харракхе находим деревни средне-английского типа, нечто родное. Но Лириссан кажется скопищем ночлежек и борделей и таверн, сгрудившихся вокруг торговой фактории в центре городка. Тут даже улиц нет. Лишь пятачки для охотников и трапперов из Божьих Зубов, притоны, в которых они могут продать добычу, напиться, проиграть и спустить на шлюх денежки.
  Сорок с лишним лет спустя, когда Компания "Поднебесье" проложит приморскую ветку забожской железной дороги, Лириссан станет богатым торговым городом, первой станцией от Хрилова Седла. Но сейчас холм, на котором возвысится особняк графини Эвери, остается лесистым курганом в двух полетах стрелы. Там и дороги нет. Лишь река.
  И река наводит на меня дрожь.
  Не люблю смотреть на нее. И ни за какую хрень на свете не нырну. Понимать, что это часть того, чем станет Шенна... Мне не по себе даже после дней пути на шаланде. Это как найти фотку матери в подростковые годы и понять, что она в высшей степени вдувабельна. Ясно? Только подумаешь - и неловко.
  По крайней мере, мне не грозит вбухаться лбом в Шенну: как Природная Сила, она связана временем, как и я. Ха. Более связана, чем я сейчас.
  Почему-то от этого тоже неловко.
  Ангвасса нашла дорогу к местному рынку. Осматривает одну трущобу за другой, отвращение нарастает, лоб морщится все сильнее. Она бросает недовольный взгляд. - Ночь здесь спускается медленно, но все же спускается. Нам не хватит света до следующей деревни.
  - И хорошо, ведь следующей деревни нет. Там, куда мы пойдем.
  - Наименее поганое из здешних заведений будет являться мне в кошмарах, - говорит она мрачно. - Полагаю, лучший приют нам дадут деревья вверх по реке.
  - Рад, что ты так считаешь.
  Здесь нет настоящих конюшен или дорожной лавки, лишь пара криво огороженных выгулов. Впрочем, лошади в них выглядят вполне довольными. Лишь четыре лошади стоят у коновязи среди домов, и один конь отдельно - мешок с костями, черный жеребец с мышастой головой. Он в сбруе, под седлом и с сумами по бокам. Крутит головой, глядя на лошадей, и я не сразу понимаю, что не лошади ему интересны, а поилка подле них.
  Ведь у него нет воды.
  Из здания льется свет, слышен смех и нескладное пение, и если долго думать о каком-то долбодятле, лениво пьющем и жующем, пока конь томится жаждой в ночной темноте... да я готов убить сукиного сына, и Ангвасса будет не очень довольна.
  - Сколько у нас осталось денег?
  Ей не нужно считать. - Три ройяла, семь ноблей и до двадцати сервов.
  Я щурюсь, рассматривая коня. - Одного ройяла за глаза.
  - Ты дал надежду, что мы тут не задержимся, - отвечает она, передавая монету. - Но за анханский ройял можно купить целый дом, и получше этого.
  - Я не покупаю дом.
  Внутри таверна кажется хижиной, выстроенной вокруг примитивной кухни. Земляной очаг в углу дает почти весь свет. Несколько грязных фонарей бросают теплые круги на шаткие столы и грубые скамьи. Пятеро развлекаются за одним столом - четверо явно хорошо знакомы, пятый сидит на расстоянии руки, хотя все кажутся вполне дружелюбными. Вдоль стен громоздятся бочки эля, ржавые черпаки висят по краям.
  Парень в саже - руки такие грязные, что Лессер Пратт утопил бы его в пиве и нагадил сверху - машет мне от огня, не трудясь подняться. - Ищешь удовольствий, приятель?
  - Я ищу человека, у которого конь.
  Он шевелит плечами, горбится на стуле, явно не интересуясь ничем, за что не получишь монетки.
  Я приветливо киваю и купечески улыбаюсь пятерым за столом. - Кому принадлежит тот черный мерин у привязи?
  - А кому интересно? - Это говорит тип, сидящий чуть в стороне от прочих. Уже легче.
  - Сколько хочешь за него?
  - Ты ч-чего? - Он моргает, будто вдруг ослеп. - Хочешь купить мово Пивасика?
  Я видел коня и понимаю его неверие. - Я не шутник, добрый человек. Я хочу взять твоего коня и оставить тебя с... - Жестом волшебника я материализую золотой ройял между пальцев. - С этим.
  Он слишком нализался для тонкостей; лицо обмякает, но тут же твердеет, глаза сужаются. - Ни за что, приятель. Люблю его до ужаса.
  - Если твои яйца прилипнут к моим сапогам, будет еще ужаснее. За ройял можно купить четырех таких. Бери.
  - Яйца к твоим сапогам, обоссать да обсосать! - Он вскакивает. Он большой. Такой большой, что в ближайшей родне явно не обошлось без грилла. Вытаскивает нож чуть поменьше себя. - Не хочешь повторить?
  - Зависит. Желаешь выйти отсюда с ройялом в руке, или чтоб тебя вытащили с ножом в дупе?
  Он колеблется, что и хорошо, и плохо. Хорошо, ведь мы можем обойтись без большой кровопотери. Плохо, потому что он повидал виды и знает: если человек ниже, старше и без оружия не дрожит при виде ножа у лица, он может оказаться слишком опасным для случайной драчки. Значит, драка пойдет серьезная.
  Мне уже лучше.
  Я огибаю его, кивая четверым за столом. - Этот кусок дерьма кому-то дорог? Спрашиваю, чтобы понять, скольких придется прикончить.
  - Трудно сказать, фримен. - Один перебрасывает ноги через скамью и встает. - Джеф мало кому тут интересен. Но паря, готовый бросить золотой ради хромоногого старого мешка с грилловым дерьмом, может озолотить всех нас. Типа, вдруг у него больше есть?
  Тут встают все, и не такого я ожидал. Как-то раз или три я сталкивался с горцами-трапперами, и все оказались не сахар, хотя я был моложе и круче нынешнего. Против пятерых я и тогда не вышел бы.
  Очевидно, мне следовало потратить минутку и все обдумать.
  С другой стороны, есть тактические преимущества в путешествии с рыцарем Хрила. Эй, легка на помине...
  - О, ради любви к правосудию! - Голос Ангвассы доносится от входа за спиной. - Такое случается везде, куда ты приходишь?
  - Гмм... на деле, да. И чем дальше, тем хуже. - Я киваю в сторону и пожимаю плечами, и протираю руки, ведь мужлан смотрит за меня. - Прости.
  Так и отворачиваясь наполовину, хватаю его запястье левой, кулак правой и гну костяшки к столу так резко, что сломается любая рука.
  Ну, почти любая.
  Впрочем, он разжимает хватку на ноже и я перехватываю его, держа будто колун льда. Пока он закрывается, ожидая выпада в грудь или брюхо, я бью рукоятью в переносицу. И все же он успевает отвесить мне солидный тычок коленом ниже пояса, так что нужна будет помощь Ангвассы, чтобы я смог ходить не в раскорячку.
  Вонзаю нож ему в предплечье, пришпиливая к столу. Он воет и награждает меня мощным тумаком, звезды искрят в голове, но я кручу нож, вонзая глубже, рождая новые вопли.
  - Помнишь про сапог? - Я помогаю вспомнить, два раза пиная по причиндалам. Вопли переходят в сдавленное пыхтение.
  Остальные маневрируют, стараясь обойти меня. Один скользит по столу мне во фланг, что могло бы стать более чем опасным - но Ангвасса уже там. С безыскусной демонстрацией ужасающей силы она хватает его за ворот, перебрасывает над головой и швыряет через комнату прямиком в огонь.
  Одной рукой.
  Это дает остальным время, и на миг в комнате слышно лишь сопение моего приятеля и черная ругань постояльца, поджаренного до средней готовности.
  - Бери... дарю... я..! - обретает голос мой новый друг. -Бери хош даром. Только дай уйти!
  - Уверен? Уверен-преуверен? А мне кажется, ты хочешь, чтобы я довел дело до конца. Вот этим милым клинком. Избавил от затруднений. Не придется объяснять всем и каждому, как мелкий зассанец украсил тебя новым шрамом.
  За плечом Ангвасса мягко говорит: - Не надо.
  О, разумеется. - Как желаешь. - Я отпускаю рукоять, пожимая плечами, и делаю шаг назад.
  Он почти рыдает от благодарности, хватаясь за рукоять и выдирая нож из стола. Пока нож качается туда-сюда, я роняю ройял в пришпиленную ладонь.
  Я все же не вор.
  С прикрывающей спину Ангвассой отхожу к выходу. Может, хоть один что-нибудь предпримет. Или просто скажет.
  Что угодно. Только дайте повод.
  Но они лишь скучиваются, тихие, и знаете, было бы неплохо остаться на ночь в этой говенной дыре, ведь они наверняка перешептываются, строя козни, и их план даст мне искомый повод.
  Ага, да ладно.
  Делианн как-то спросил: хоть одно мое дело окончилось без кровавого насилия? Может, в следующий раз смогу ответить.
  Полная ночь. Луна гладит вершины гор серебряной кистью. Мерин даже не поднимает головы, пока я снимаю удила и ремни. Режу подпругу, позволяя седлу свалиться в грязь.
  Ангвасса выходит из двери. - Любовь Хрила восстановила ему руку, как и ожоги другого человека.
  - Ага, спасибо. - Я бросаю быстрый взгляд. Она взяла одну из бочек с элем, обвязав веревкой и подвесив на плечо. - Вижу, Любовь Хрила также восстановила запас пойла.
  Она ставит бочку в грязь. - Еще не оценила качество. К лучшему. Алкоголь мешает мне видеть несовершенства окружающих.
  - Что это, оскорбление? В следующий раз получится лучше.
  - Ты провоцировал, - говорит она. Мягко. Без обвинительной гримасы. - Не появись я, он был бы мертв. Возможно, ты тоже.
  - Если бы не было тебя, я подкрался бы незаметно.
  - Ты решил его убить прежде, чем вошел внутрь. И атаковал, когда мог бы ретироваться.
  - Его никто не заставлял вытаскивать нож.
  - Больше никаких отрицаний?
  - Нечего отрицать. Он жив. И временно здоров. Кому какое дело, кто первый начал?
  Отрезаю переметную суму и вытряхиваю ее. Набор инструментов и пакет сушеного мяса валятся наземь рядом с седлом. - Если не против, проверь другие, ищи зерно или сухофрукты. Думаю, мой коник голоден.
  Пока она ищет, я набираю воды из ближайшей поилки в суму. Треть успевает вытечь через швы, пока я несу ее мерину, но это неплохо. С водой нужно быть осторожным, я не знаток и не понимаю, насколько он обезвожен, но нельзя давать слишком много.
  - И что это за лошадь, если ты готов за нее убить?
  - За него. - Я несу еще воды. - Не в нем дело. В той, что поступает с лошадьми вот так. С любыми.
  - Не похоже, что он страдает.
  Я держу суму, конь снова пьет. - Ты не знаешь, как смотреть.
  - Простишь, надеюсь, мои слова? Лошади, в конце концов, всего лишь живность. Скот.
  - Так их видим мы. Но они не такие. - Я пожимаю плечами. - Если я сочту тебя двухгрошовой шлюхой, сосущей прямо за стойкой бара - чем это делает тебя?
  Лампа дает мало света, но я вижу сведенные брови.
  - Это делает тебя, - говорю я серьезно, чтобы не приходилось гадать, - Легендарной Леди Ордена Хрила.
  - Да, - отвечает она легко. - Понимаю. Я та, кто я.
  - Верно. А что будет со мной за подобные оценки?
  След улыбки. - Потеря сознания. Или смерть.
  - Вот почему так удачно, что большинство лошадей добрее тебя. - Я смотрю искоса. - Почему-то вспомнилось, как хриллианцы относятся к огриллонам.
  Она каменеет. - Огриллоны не милашки.
  - Зависит от смысла этого слова.
  - И их вовсе не угнетают на Бранном Поле.
  - Нет? Останови одного из ваших драных рикш посреди ночи, потом приходи и расскажешь.
  - Если огриллоны правили там, где ныне правит Хрил...
  - Рабовладение портит обе стороны. Ты видишь так, они - совсем иначе. Не знаю, ранит ли тебя это или ты лишь прикрываешь дерьмо, да и плевать мне. Так и так, это уродливо.
  - Если тебе все равно, зачем говоришь?
  - Потому что тебе не все равно. - Бросаю пустую суму. - Тут ты не вольна. Такая, какая есть.
  - Урок твоей лошадиной ведьмы?
  - Она не моя. Скорее я - ее. Ну, не совсем. Обычно она всего лишь не убегает.
  - Должно быть, необычайно терпелива.
  - Ты не поймешь, что такое терпение, пока не встретишь ее. - Я снимаю поводок с одного из крюков и завязываю у мерина на шее. - Пойдем.
  - И куда нам идти?
  - Вверх по реке. Недалеко. - Кладу на плечо свой мешок. - Нужно отойти от города.
  - А его снаряжение?
  - Оставим. Бери свой тюк. И бочку.
  - Что будешь делать без седла и удил? Отпустишь коня?
  Я улыбаюсь. - Увидишь.
  Мерин бредет впереди; похоже, он движется слишком медленно и осторожно потому, что ожидает кнута вне зависимости от избранного поведения. Слишком пугливый, чтобы дать мне приласкать себя, он даже не смотрит в глаза, и всё, что могу - тихонько гудеть: - Хорошо, большой парень. Идем. Еще немного. Иди. Всё хорошо.
  Я бурчу почти неразборчиво, ведь слова не важны, важен звук голоса, спокойного человеческого голоса, без гнева и угроз. Голоса, который не похож на крик того мерзавца, у которого я его забрал.
  Нам не приходится уходить далеко. В сотне ярдов от последних домов натыкаемся на широкий пустырь, сорняки и кусты вдоль ручья, что вьется к реке. Я снимаю веревку и отступаю, и бедная затраханная скотинка даже не опускает голову к траве. Следит за мной белым краем левого глаза, соображая, как именно я ему сделаю больно.
  Я обхожу его, почти на расстоянии руки, и подмигиваю, продолжая говорить. - Не бойся. Не обещаю, что тебе не будет больно, лишь что я никогда тебя не ударю. А если смогу облегчить боль, сделаю что нужно. Я не привык быть таким, но всё меняется. Не бойся.
  - Говоришь с ним, как с личностью, - тихо произносит Ангвасса. - Как будто он поймет.
  - Он понимает. Не так как ты, осознавая смысл слов. Ну, я так не думаю. Хотя кто знает? Лошади глубоки.
  - Но откуда ты знаешь, что он вообще понимает?
  Пожимаю плечами: - Я видел. Когда говоришь им правду, они понимают.
  - Так чего он сейчас боится?
  - Возможно, что я передумаю.
  Медленно и осторожно Ангвасса садится на землю. - Начинаю понимать, почему ты хотел убить того человека.
  - Видишь, каков его конь?
  - Вижу, что этот конь значит для тебя. Этого довольно.
  Мерин чуть-чуть расслабился: похоже, Ангвасса придумала верно. Я делаю два шага назад и сажусь на камень. - Тот, кого я побил ради тебя, назвал тебя Пивасиком. Это лишь слово. Можешь помнить его или нет. Это не ты. Ты не должен быть другим, не самим собой. Можешь остаться с нами или убегай - хотя, думаю, лучше быть поблизости, тут волки и медведи, и кугуары в холмах, а мы можем тебя защитить. Но ты не обязан оставаться. Ты свободен.
  - Не понимаю, - бормочет Ангвасса. - Тебя могли убить за коня - и ты гонишь его?
  - Вовсе не так. - Я гляжу в полные лунных теней озера глаз. - Итак, мы здесь. Знаю, в это время годы ты обычно оказываешься южнее и западнее, но ты нам нужна. Нас трое, и всем нужна ты. Прошу, приди, когда сможешь.
  Долгое мгновение никто не движется. Единственный звук - бормотание ручья и треск мелких насекомых в кустах. Затем, впервые, мерин делает движение, к которому его не вынудил я: поворачивает голову так, что видит меня двумя глазами, и увиденное его явно ободряет, потому что голова опускается к копытам и он начинает щипать траву.
  Ну, все путем.
  - Что тут происходило? - Ангвасса говорит едва слышным шепотом. - Ты набросил заклятие очарования? Давно ли занялся магией?
  - Не моя магия, - отвечаю я столь же тихо. - Работает лучше всего на закате или рассвете. В полутьме. Если не выгадаешь время, лучше выйти в поле ночью, туда, где тихо и мало людей. Как здесь.
  - Чтобы сделать что?
  Я открываю ладони, будто извиняясь за нелепость следующих слов. - Когда говоришь с лошадью из ведьмина табуна, она может тебя слышать.
  - Ведьмин табун? - Она озирается с преувеличенным удивлением. - Табун из одного? Через которого ты сможешь говорить с женщиной, которую не встретишь еще полвека?
  - Сложное дело.
  - Уж точно. И долго ли нам ждать, пока ты решишь, что она не придет?
  - Нам не придется ждать. Если она идет, то...
  Черный мерин поднимает голову и тихо ржет. Где-то в беззвездной тьме откликаются лошади.
  - Вот, я говорил.
  Едва верхний краешек луны выползает над восточными пиками, он выходит из мрака, будто сделан из ночи. Конь огромный, могучий, в темноте я даже не могу определить масть. Он идет медленно, спокойно, копыта лишь изредка бряцают о камни. Она - еще одна очерченная луной тень, абрис, лицо невидимо в нимбе волос.
  Кроме ведовского глаза. Ведовской глаз блестит, будто ледяной кинжал.
  - Вижу, я опять тебя недооценила. - Ангвасса встает и поворачивается к ней. - Привет тебе, добрая...
  - Ангвасса. Не надо.
  Она замолкает и хмурится мне.
  Я киваю на мерина. - Сначала дело.
  - Но...
  - Представления не обязательны. Просто жди.
  Могучий конь останавливается у ручья, она спрыгивает. Входит в воду и стоит посредине. Стоит, глядя на мерина. Тот фыркает и мотает головой. Прядает влево, и вправо, делает несколько шагов назад, снова мотает головой и ржет.
  Она стоит.
  Он начинает двигаться вперед, почти боком, все смелее, он почти пляшет, неловко и скованно - словно старый дед решил поучить танцам внуков - и шея его эдак выгибается дугой и он два раза встает на дыбы, будто сердитый молодой жеребец, и топочет копытами.
  Она стоит. Наблюдает. Ничего больше.
  Ангвасса подходит ближе. - Ты уже видел такое, но следишь. Она смотрит на коня. Ты на нее. Словно стараешься оставить в памяти малейшие подробности.
  - Всё так очевидно?
  - Твоя улыбка, - бормочет она. - Никогда не видела, чтобы ты улыбался. Ни разу. Видела оскал. Ты показываешь зубы, будто кусачий пес...
  - Предпочитаю думать, что похож на волка.
  - И видела ту фальшивую усмешку, когда кто-то тебя ранит. Но сейчас...
  - Шш. Это моя любимая часть.
  Мерин подходит к краю ручья. Снова фыркает, бьет копытом и отпрыгивает, будто хочет бежать, но какая-то гравитация, какой-то магнетизм, что-то тянет его ближе и ближе, и чем ближе подходит, тем меньше ему хочется убегать. Наконец, он входит к ней в воду.
  Она поднимает руку к морде.
  Он пляшет в сторону, мотая головой, боязливый и не любящий рук. Она не шевелится. Просто стоит в воде по колено, рука вперед и вверх, и следит за ним, и для ничего нет важнее. Она простоит так, пока не выгорят звезды или еще дольше, сколько нужно, но - разумеется - так долго стоять не придется.
  Быстрее, чем можно поверить - а ведь я видел это сотню, тысячу раз! - мерин подходит к ней, глубоко дыша, собирая остатки мужества, а потом почти склоняется ей под руку.
  Они стоят вместе, не шевелясь, лишь дыша, словно ему нужно лишь ощущать тепло руки, а ей нужно лишь дарить ему это ощущение; затем он выскальзывает из-под руки, опускает голову ниже и касается мордой плеча. Она трется щекой о шею, и они стоят в лунном сиянии, и отсеки мне Иисус драную руку, если это не самое прекрасное зрелище, которое я надеюсь видеть и впредь.
  - Это... - Ангвасса словно подавилась. - Это всегда срабатывает?
  - Нет. Иногда они слишком изранены. Тогда ты можешь лишь оставить их в покое.
  - Но обычно. Обычно срабатывает.
  Я слышу нужду в голосе. И даю лучший из ответов.
  - На мне сработало.
  Вскоре мерин успокаивается, щиплет траву рядом с ее скакуном, а она выходит к нам. Молча смотрит.
  Ангвасса набирает воздух, будто хочет произнести речь. Я поднимаю руку - погоди - и она слушается.
  Наконец лошадиная ведьма вздыхает и кивает себе под нос. Подходит к Ангвассе. - Мне жаль, - говорит она. - Знаю, это больно.
  - Что больно?
  - Возможно, я смогу тебе помочь. Но не сегодня. Ты не готова.
  - Я благодарю за заботу, - отвечает она. - Я Ангвасса, леди Хлейлок из ...
  Голос затихает, потому что лошадиная ведьма уже отошла. - Ты, - произносит она. - Знаю тебя.
  - Узнаешь. Мы встретимся через пятьдесят лет.
  - Знаю тебя, - повторяет она. - Ты ходячий нож. Эхо оборотня. Тень, отброшенная тьмой и шрамами.
  Я кручу слова в голове, несколько секунд, и понимаю, что это лишь звуки. - Я привык.
  - Сейчас. Но так будет не всегда.
  - Ага, ну, от этого ты меня и спасешь.
  - Рада узнать. А от чего ты спасешь меня?
  Я ухитряюсь проглотить, не подавившись. Едва-едва.
  Она посылает эту улыбку, только-между-нами. - Должно быть, я уже намекала, что мы можем спасти друг друга.
  - Как-то мелькнуло в светской беседе.
  - Итак, хорошо и еще лучше. Зачем ты здесь?
  - Судьба всего мира лежит на нас, и мы... - начинает Ангвасса.
  - Да, разумеется, - отвечает ведьма вежливо. - Вот только "судьба" значит не то, что ты думаешь. Прошу не обижаться, но я спросила его.
  Я глубоко вздыхаю. - Прошу об одолжении.
  - Да?
  - Нужно, чтобы ты кое за чем проследила.
  
  
  Вчера для Завтра 3:
  Проблемы отца
  
  
   "... и человека... человека можно простить... за то, что он смеет гордиться своим единственным сыном".
  
  Дункан Майклсон
   "Герои умирают"
  
  
  Чистая вода искрится, выбегая из трещины в скале и заполняя широкую гранитную чашу, прежде чем обрушиться вниз на пятнадцать футов. Луг зарос высокой травой. Дыхание становится паром в утренней прохладе. Лошадиная ведьма касается моей руки. - Как прекрасно.
  Я выкашливаю мокроту. - Ага.
  - Прекрасно каждый раз, когда ты меня приводишь.
  В ее прошлое. Или - в одно из ее прошлых. В одно из моих будущих. Потенциально. В расколотом временном потоке наших отношений полезнее всего держаться за настоящее время.
  - Когда я здесь без тебя, тут не прекрасно. Совсем.
  Когда одержимый демоном труп Берна сбросит меня в этот поток, вода будет отравлена машинным маслом и человеческим дерьмом и хрен знает какими токсичными отходами из шахт. Вереск пропадет, как и дикие цветы, и большая осиновая роща внизу станет черными пеньками, оставленным за собой лесорубами "Палатин Камп".
  Но нет смысла рассказывать ей. К тому же уверен, что не смогу выговорить эти слова. И она, возможно, сама знает.
  - Я грущу из-за тебя.
  Снимаю ее руку с плеча и сплетаюсь с ней пальцами. - Я в порядке.
  - Знаю. Но это место всегда наводит на тебя грусть. Знаю, ты сильно ее любишь.
  - Любил.
  Она прижимается ко мне, кладет мои руки себе на плечи. - Не притворяйся.
  Волосы пахнут вереском и соснами. - Это... это было и будет... плохо. Для меня. Для Веры - еще хуже.
  - Твоей дочери.
  - Ты встретишь ее спустя пятьдесят лет. В тебе и в ней... много общего. Она обожает тебя.
  - Рада слышать, - отвечает она. - Мы идем к воде?
  Я качаю головой. - Просто хотел взглянуть. На... не знаю, на что. Ради иного воспоминания о месте.
  Она закатывает голубиный глаз и окатывает меня улыбкой, будто летним дождем. - Со мной.
  Мне становится плохо. - Похоже, не надо было.
  Она вздыхает на плече. - Мне жаль, что не была там.
  - Ты не можешь ее спасти.
  - А тебя и спасать не нужно. И всё же жаль.
  - И мне.
  Миг спустя она оживляется, ускользая из объятий. Кивает вверх, в сторону тенистых гор, где терпеливая Ангвасса ждет над с лошадьми, под перевалом Хрилова Седла. - Долгий путь...
  - ... не станет короче, пока не сделаешь шаг. Да уж.
  
  Медленно едем вниз, к Терновому Ущелью. Солнце движется навстречу, уходит назад, тени Седла густеют, окутывая нас влажным полумраком задолго до заката. Ангвасса огибает город вместе с лошадиной ведьмой и крошечным табуном, а я захожу в город, проверяя, не найдется ли след.
  Терновое Ущелье похоже на городок, который я узнаю позже; еще меньше, улицы уже и кривее, пахнет мусором и конским навозом вместо дыма и смазки привычной мне эпохи. Нет и газовых фонарей, тени улиц разбавлены лишь слабым светом луны.
  Я читал неопубликованные дневники, основу "Сказаний Первого Народа", и помню, что примерно в это время он будет нанимать проводников для экспедиции. Трачу пару часов, покупая пиво и бренди в череде пабов, теряя шкурку терпения. Плохие новости. Прерываю вечерний отдых ради полутора часов монашьего шага по восточной дороге, пока лошадь не зовет меня из черного мрака среди осин. Я останавливаюсь, тяжело дыша, потная рубаха холодеет на спине. Машу рукой, указываю на лес. - Мы пропустили их. Они на полдня впереди, и у них проблемы.
  - Проблемы? - Ангвасса выходит в лунный свет, позади нее лошадиная ведьма на толстой кобыле. Остальные лошади нервно выбегают на открытое место. - Уверен?
  - Суть в том, что они лишь академики с ружьями. Разворошили все бары, ища проводников к Алмазному Колодцу. Провели ночь и утро, разбрасывая слишком много серебра, и к ним пристала пара тертых ребят, заявив, будто знают короткие пути к Мерцающей Пропасти.
  Лошадиная ведьма мрачно кивает, взор становится далеким - догадываюсь, что наши тертые ребята плохо заботятся о своих лошадях. Ангвасса недоумевает. - Большая ли это проблема?
  - Здесь нет коротких путей, - бормочет ведьма. - Резкий грохот и красные молнии и кровь и человеческое дерьмо...
  Кулаки Ангвассы сжимаются. - Бандиты.
  Лошадиная ведьма кивает в сторону северо-восточного плеча Резной Горы: рваные ущелья, идущие вниз и вдаль. Далеко внизу к луне тянется призрачная полоска дыма. - Они недалеко. Жгут сырые сучья, не таятся. Два часа верхом.
  Она смотрит ведовским глазом. - Ногами еще короче.
  
  Стоянка расположилась в уютном местечке у вершины холма. Он сидит спиной к стволу невысокого горного дуба. Чертовски трудно заметить, а ему хорошо видна дорога к лагерю приятелей, стоит облакам уйти с лика луны. Будь он получше обучен или имей природную склонность сидеть неподвижно, мог бы выжить.
  Но, знаете, мальчишки и игрушки... Он играется с краденым ножом, ведь это образчик новых технологий: складной тактический клинок, такие здесь увидят очень не скоро. Лишь когда подобные ему снимут с тел социков после дня Успения. "Шшик" - он складывает нож, "ччик" - выбрасывает лезвие, и опять складывает, и ему так весело, что он не узнает обо мне, пока мой нож - длинный обоюдоострый кинжал более традиционного стиля, ведь я парень старомодный - не вонзается в горло, выходя с другой стороны шеи. Удобный рычаг, чтобы сломать позвонки.
  Закрываю его нож и прячу в карман, ведь это и точно отличная вещица, скользит как шелковый, зачернен нитридом титана, острый как керамический скальпель - и к тому же, если всё пойдет хорошо, я получу шанс вернуть его тому, у кого нож был украден.
  Вдруг оказываюсь плашмя, и мозг не сразу понимает, что меня повалило: резкое и удивительно громкое "бух" слишком поблизости. Дробовик или винтовка. И еще "бух", чуть менее громкое - хорошо - через несколько секунд третий "бух". Еще лучше. Возможно, кто-то играется с совсем новой забавой. Огнестрельное оружие покажется весьма впечатляющим парню, для которого арбалет - предел технологического совершенства. Или кто-то казнит пленников, что было бы худо. Хотя это еще не хуже некуда.
  Хотя бы расстреливают не меня.
  В пятидесяти или шестидесяти ярдах огонь костра озаряет пещерку в склоне холма. Я пою, не подбираясь слишком близко: - Хэй, пусти к огню!
  Какой-то шорох, лязг железа. - Хэй, руби дрова!
  - Идите сюда. У меня только ножи.
  - Сколько вас?
  - Подошел лишь я. Есть еще двое, но они предпочтут темноту. Пока я не позову.
  - И что вы тут делаете?
  - Одни мои знакомые выехали из Ущелья сюда. Если вы встретили их живыми, могу дать награду.
  Треск, свист ветра. Долго.
  Наконец: - Что, типа выкуп?
  Чертовы любители. - Если хотите.
  Снова треск и тихий ветер.
  Затем: - Иди сюда сам. Медленно. Руки вверх, и чтобы мы видели.
  Повинуюсь.
  Любители тоже могут быть опасны. Но лишь тогда, когда вы ждете от них профессионального поведения.
  
  Подтаскиваю последний труп к остальным. Еще семеро парней, без которых миру будет только лучше: грязные и небритые, одежда когда-то была роскошной, и ее носители явно умерли в ней. Ну, прежние носители, не нынешние. Ставлю пистолеты на предохранитель, кладу рядом с винтовкой и дробовиком. В ухе еще дьявольски звенит, воняют горелые волосы на виске, но обожженная порохом щека не тянет на серьезную рану. К тому же девочки заняты.
  Лошадиная ведьма хлопочет в веревочном загоне с их добычей. Пара дюжин нервных, перепуганных лошадок, они фыркают и топочут копытами на нее, друг на дружку, при любом свисте ветра. Я слоняюсь рядом, потому что он в лагере и я еще не готов к встрече лицом к лицу.
  - Эй.
  Лошадиная ведьма подходит и тянет руку через веревки. - Кажется, ты испуган.
  - Что, так заметно?
  - Возможно, лишь мне.
  - Похоже, ты знаешь меня дольше, чем я тебя.
  Она улыбается. - Я знаю тебя намного дольше, чем ты кого-то знаешь.
  Я не возражаю. - Что с моей... гм, с девчонкой?
  - Не знаю. - Лошадиная ведьма склоняет голову. На лбу выступают морщинки. - Иногда она здесь. Иногда - нет.
  - Ладно. - Глубокий вздох снимает с плеч часть груза. - Может, так лучше.
  - Слишком сложно для меня.
  Я моргаю. - Точно?
  - Я была...
  - В необычайных местах, ага, помню. Слушай, вы с Ангвассой сможете отвести его туда, где... гмм, где его можно будет привязать или еще что?
  Она задумывается и небрежно поднимает плечи. - Было бы разумнее, если бы ты уговорил его сотрудничать.
  - Ага, если бы это не требовало, знаешь... говорить с ним.
  - Вот почему ты так испуган? Его боишься?
  - Нет, себя. Нет, его. И себя. Пекло, не знаю. Просто... просто не могу заставить себя говорить. Не здесь. Не когда я... гмм... я. - Тяжелый вздох. Но плечам не легче. - Знаю, что он думает о людях вроде меня.
  - Он не знает людей вроде тебя. Кроме того, которого видит в зеркале.
  - Не совсем комплимент. Для нас обоих.
  - Это не шуточки. - Она сжимает мою руку. Я сжимаю ее руку.
  И улыбаюсь.
  В лагере Ангвасса хлопочет над выжившим - Ридпет, если правильно помню "Сказания", коп из университета, приданный обеспечивать безопасность. Она молится над ранами. Рядом второй выживший, на коленях, плечи опущены, широкая квадратная ладонь закрыла глаза тому, кто не выжил.
  Сердце выбивается из ритма и скачет, раз, два, три, и я чуть не обнимаю руками его плечи. Что ему суждено... чем станет остаток его жизни... о Христос, лучше бы я не знал.
  Ну, хотя бы не знает он. Уже что-то. Если всё идет правильно, ему осталось пять или шесть хороших лет, прежде чем реальность оттрахает его мечты и насрет в душу, лишая последних надежд. Пять или шесть хороших лет - больше, чем дано большинству из нас.
  Он вздрагивает, когда я кашляю рядом. Даю пару секунд, чтобы пришел в себя. - Инструктор, - говорит он вяло и отдаленно. - Это, а... гм, я веду полевую работу. Для диссертации. Вроде... гм, забудьте. Это не важно.
  С видимым усилием воли он встает ко мне лицом. Бледен как лед, глаза затуманены, полны слез, он глотает, прежде чем продолжить. Не готов стыдить за расстроенные нервы, хотя я отложил оружие, а он вдвое меня тяжелее. Сегодня он видел слишком много мертвых. Видел, как я убил почти всех. Знаю, он знаком с насилием лишь по старым веб-играм и фильмам, и ему хреновски сложно глядеть такому, как я, в глаза на расстоянии руки.
  - Вы религиозный человек?
  - Не вполне.
  - Верите в Бога?
  - Зависит от бога.
  - Он был христианином. - Короткий взгляд на труп. - Это вера моей родины. Единый Бог сделал себя смертным, позволил казнить себя на кресте, чтобы искупить грехи человечества. Я лишь передаю его душу в руки Божьи.
  - Все люди умирают на крестах. Но мне интереснее те, что выживают.
  Едва заметный кивок понимания. - Почему так: я чувствую себя грешником, молясь богу, в которого не верю?
  Окей, я более чем испуган. - Возможно, это грех против вашего рассудка, вашего самоуважения.
  Туман улетучивается из глаз, он смотрит остро, словно впервые меня увидел. - Говорите по-английски.
  - Как и вы.
  - Ваш акцент... горожанин Северной Америки. Западное побережье. Низкая каста с оттенками профессионализма... рабочий, учившийся красноречию. Окленд? Как работяга из Окленда забрался на восточные склоны Божьих Зубов?
  - Ну, поглядите на себя. Генри чертов Хиггинс. [8]
  - Ах... простите, мне жаль. Это... гм, рефлекс. Не могу поверить, что заметил не сразу. Но я немного...
  - У вас выдался тяжелый денек.
  - Дункан Майклсон. - Он протягивает руку. - А вы?..
  - Некто, с кем вы не захотели бы знакомиться ближе.
  Он не убирает руки, так что я вкладываю в нее складной нож. - Ваша вещица?
  - Да... да, он. Спасибо. - Он сжимает его так, словно рад ощутить хоть что-то в руке. - Я владею им очень давно.
  - Носите черный нож. - Вселенная словно дала мне легкого пинка.
  - Очень к нему привязан. - Он пытается тепло улыбаться, пряча нож. - А вы кажетесь отдаленно знакомым.
  Потому что я пошел в мать, в которую он уже успел влюбиться... но рассказ об этом не принесет добра никому из нас. - Мне часто так говорят.
  - Ну, благодарю вас. Жаль, не поблагодарил сразу. Вы спасли нам жизнь.
  - Мы делали это не ради вас.
  - О... ох, разумеется. - Глаза снова затуманиваются. - У меня есть серебро, да, и наши слуги с радостью оплатят вам хлопоты, когда мы вернемся домой.
  - Хочу, чтобы вы сделали кое-что для меня.
  Он делает шаг назад, глаза туманны, полны осторожности. - Моя благодарность имеет пределы.
  - Начнем с того, что могу предложить я.
  - Кроме жизни?
  - Что, если я сведу вас один на один с Т'фарреллом Митондионном?
  - С Вороньим Крылом? - Глаза широко раскрываются, и тут же суживаются, полные сомнений. - Я уже начал сомневаться, что все истории о Короле Эльфов окажутся чем-то большим, нежели сельскими побасенками и шутками.
  - Скажем, это не так. Гипотетически. Если я приведу вас к Вороньему Крылу, и он согласится ответить на вопросы. Рассказать любую историю по вашему выбору...
  - Гипотетически. - Он кашляет, качая головой. - За такой шанс я продал бы свою гипотетическую душу.
  Моя очередь изображать теплую улыбку. - Такого ответа и ожидал.
  
  Это поляна. Я на поляне. Я шел туда. И пришел на поляну.
  Должен был, ведь я куда-то шел.
  Тут мило. Более чем мило: окрашенные зеленью косые лучи и нежно шепчущая листва, и где-то поблизости за деревьями шумит водопад. Я словно зашел в картину. И пахнет более чем мило: дикие цветы и чистая смола, яблоки и груши и даже персики, и свежая черная земля, и я бывал во многих лесах. Этот не похож ни на один. Словно я сейчас обернусь и уткнусь в Белоснежку. Кажется, я должен знать, что тут делаю.
  Кажется, должен. Но не знаю, что я знаю.
  Погоди.
  Треклятые эльфы. Перворожденные, фейин, как угодно. Знаю такое заклятие.
  Закрываю глаза и оборачиваюсь на месте, против солнца, и считаю каждый круг. - Три. Два. Один.
  Не противозаклятие, всего лишь мнемоника, запуск логической цепочки. Прямое приложение Дисциплины Контроля. Не будь я так очарован красотой этого места, сосун не поймал бы меня.
  Открываю глаза. - Может, тебе пора показаться? Я нетерпелив даже в лучшие дни.
  Пылевые мошки в лучах солнца организуются, сливаясь в высокого фея, лицо словно высечено из ледяного камня. Он даже не притворяется реальным: голос сплетен из ветра и пения птиц. - Одичавшие хумансы не приветствуются в нашей стране.
  - Я не дикарь.
  Он кидает мне невыносимо высокомерный взгляд. Напоминая Кайрендал. - Слово "одичавшие" означает всего лишь...
  - Знаю, что оно значит, чертов позер. Я не одичавший. Я из Тихой Страны.
  - Что ты способен знать о Тихой Стране?..
  - Я пришел сюда говорить об ином.
  - Вызванная тобой жалкая лужица интереса успела высохнуть. Прочь.
  - О, отлично. Ты словно трехлетняя девчонка на светской беседе.
  - И сможешь уйти целым.
  - При удаче мне не придется отвечать той же любезностью. - Держать голос ровным оказывается труднее, чем я думал. - Мне нужно видеть Воронье Крыло. Или, знаешь ли, ему нужно видеть меня. Реально. Хотя он сам еще не знает.
  - Можешь уйти по доброй воле. Или тебя выведут. Без доброй воли.
  Эй, знаю этот тон. - Слушай, я не ищу проблем. Но знай, что проблем я не боюсь.
  Сделанный из пылинок эльф вытягивает невещественную руку, вокруг собирается сила. - Изыди, зверь! Провались в свою грязь!
  - Гм, ну, если ты настаиваешь... - Я пожимаю плечами. - Нет.
  Глаза расширяются, перистые брови ползут вниз, мерцание силы вокруг руки нарастает, уже болят глаза. - Ты изгнан. Покинь место сие со всей быстротою и не думай возвращаться!
  - Некоторые виды магии на мне работают. Другие.
  Поднимается вторая рука. Свечение рождает молнии. - Так оставайся на месте. Без движения, без дыхания, без мысли, муж из камня...
  - Чушь.
  - Да покинет навеки свет дневной очи твои...
  - Прости. - Я даже чувствую смущение. Совсем немного. - Это не твоя вина.
  Лицо эльфа полнится мыслью. Он неохотно опускает руки. - Кто ты и что делаешь здесь?
  - Ты первый.
  - Я Квеллиар, старейший из Массаллов. Я сторожу сей подход к Живому Дворцу и правлю фейин своего Дома десять тысяч лет.
  Он произносит это так, словно гордится. Ну, я тоже гордился бы. Но это имя... кажется, я уже слышал. Где? - Можешь звать меня Домиником Шейдом.
  - Я могу звать тебя как захочу, - говорит он с некоей горечью. - Доминик Шейд - твое имя?
  Я пожимаю плечами. - Сегодня.
  - И чем ты занят, Доминик Шейд Сегодня?
  - Я уже сказал.
  - Но не предъявил причины, по коей Митондионн должен выносить вонь твоего кислого пота и запах падали из пасти. Зреть твои грязные ноги и...
  - Ага, угу. Хуманс грязен с ног до головы. - О, понял. Знаю, кто это.
  Знаю и то, что через сорок шесть или сорок семь лет Райте убьет его в приемной Уинсона Гаррета... Не готов рассказать, но даже малое знание несет опасность. - Квеллиар Массалл, гм? Как поживает сестренка - как ее имя? Финелл?
  Симуляция фея замирает. Абсолютно: кролик, услышавший шаги волка.
  - А твой отец - Массалл Кверрисинн? - Поскольку его выкрутасы мне совсем не понравились, обхожусь без намеков. - Он переживет тебя.
  - И как ты надеешься найти мою особу, уже не говоря о причинении вреда?
  - Это не угроза.
  - Нет? И что же это?
  - Пророчество.
  - От одичавшего?
  - Тебя убьет человек, но я не этот человек. - Внезапно мой разум пробуждается. Если это вообще должно сработать, пусть начнется с этого мудака.
  Я тянусь за пазуху, вынимаю черный сатиновый галстук. Кровь давно засохла, бурая и облетающая крупинками. - Видишь? Отнеси Вороньему Крылу. Ваша код... ваш народ владеет магией и прочим дерьмом, и ты сможешь сказать, чья тут кровь. А?
  Он смотрит так, будто я поднес пригоршню собачьего говна. - Я бессмертен, но не желаю терять времени на хумансовы останки.
  Хумансовы, ах ты хрен. - Скажи Вороньему Крылу, что это посылка от Торронелла.
  Глаза вдруг становятся кошачьими щелками. - Самый молодой из Митондионнов мертв уже сотни лет.
  - Для трупа он замечательно сосет.
  Сплетенный из ветра и пения птиц голос замечательно умеет изображать сдавленный хрип. Или пердеж?
  - Я не единственный из людей знаю, где он обитает и чем зарабатывает. Но могу гарантировать всеобщее и полное молчание в обмен на десять минут внимания Т'фаррелла. Всего-то. Ему нужно узнать то, о чем я хочу рассказать.
  Едва заметная перемена лица: наконец он решил отнестись ко мне серьезно. - Ожидай. Если тебе разрешат пройти, я сообщу.
  - И без дурацких чар.
  - Ожидай, - говорит он и растворяется в фонтане солнечного света.
  
  Живой Дворец очень впечатляет, ведь, знаете, построить огромное сложное здание из камня - одно дело. Требует долгого времени и так далее, верно - но сколько всего нужно, чтобы вырастить дворец?
  Сотни деревьев - тысячи - сплетены во время роста. Какие-то секвойи. Старые превыше лет и огромные превыше понимания. Бережно сцеплены, вылеплены и отполированы, поддерживают себя на сотни футов, намного выше любых деревьев Земли... по крайней мере, на памяти людей. Он так откровенно смеется над попытками описания, что сравнить можно лишь с Иггдрасилем, и даже тут нет точности.
  Делианн рассказал, что твердыня Митондионнов была задумана и начата его дедом, Панчаселлом - тем самым, что сотворил дилТ'ллан - десять тысяч лет назад. Пока вы не увидели чертову штукенцию, это лишь слова. А потом вы входите и кто-то ведет вас в Сердцевинный Чертог, присутственную палату Митондионнов, на волосок меньше спортивного зала для двух драконов, и вы понимаете, что оказались внутри живого существа возрастом едва ли меньше, чем человеческая цивилизация...
  Язык немеет.
  Стоит упомянуть, что это место загнало мою обычную наглость так далеко в задницу, что она вылезла через выпученные глаза. Не будет преувеличением сказать, что религиозный восторг не имеет надо мной власти, а "почтение" - слово, которое следует перечитать в толковом словаре... но когда я восхожу на Пламя, круглый алый диск перед королевской галереей, не могу не пасть на колени.
  В той галерее пятеро перворожденных, двое мужчин, две женщины и одно не-спрашивайте-кто. Митондионна легко определить: самый высокий из них, к тому же платиновая грива свисает до пояса и в ней черная прядь шириной в палец, тянется от залысины на лбу на левое плечо, кончаясь как раз у филигранной чаши - рукояти рапиры.
  "Твое имя". - Он не претендует, будто говорит. Бескровные губы сжаты в суровой гримасе, слова падают шелестом листьев, весьма напоминая Шепот Кайрендал.
  - Доминик Шейд.
  "Это не твое имя, дикарь". - Лицо Вороньей Пряди чуть кривится, когда вмешивается другой мужчина (голос тот же, но готов спорить, исходит он от другого). - "Волю я скручу как жгут, темных истин не таи, губы сами изрекут..."
  - Ага, продолжай в том же духе. - Сразу с волшбой. При всем моем восторге и почтении, да чтоб вас. - Я уже объяснил тому типу, Квеллиару, что я не одичавший. Я из Тихой Страны. А имя мое таково, какое я предпочту.
  Внезапно шелеста становится так много, что звуки угрожают разорвать череп. Воронье Крыло выступает вперед и обрывает их резким взмахом руки. Говорит вслух: - Рассказывай о нашем сыне, об их брате.
  Голос его мрачен и нечеловечески чист, словно звон обсидианового колокола. Чувствую, как он сжимает мою волю - без тонкостей, прямое Доминирование. Я показываю зубы. - Спросите вежливо.
  Лицо замыкается сильнее. - Трюки, которыми ты пытаешься противиться нам? Я сам передал их вашей Железной Руке. Полтысячи лет назад, монашек. Нашим силам не сможет противостоять любая ваша Дисциплина.
  - Во-первых, я в отставке. Во-вторых, спасибо что напомнили, за что я ненавижу таких вот уродов. Я ведь пришел помочь, чтоб вас. С большими расходами и рискуя жизнью, я нашел вашего сына, всего лишь чтобы купить право поговорить с вами, зная, что вы, наглые говнястые мудаки, презираете смертных, будто мы крысы под вашей кроватью. И в-третьих...
  Я развожу руки. - Хотите напасть на меня? Давайте, начинайте, король эльфов. У меня тоже есть силы.
  Не успевает он решить, как именно меня растоптать, более высокая из женщин подходит и кладет ему руку на локоть. - Мир, мой владыка. Некогда люди несли вассальную службу Дому Митондионн. Так представь, что сей смертный может быть наследником долга, который мы признаем пред Железной Рукой и Богоубийцей...
  - Ага, забавно, что вы упомянули этих парней...
  Она смотрит на меня, и слепящее горе в этом взоре прерывает меня не хуже пощечины. - Если вы не против, владыка Доминик Шейд, поделитесь со мной новостями о моем сыне.
  - Я не владыка и... - Ох, дерьмо. Раздолбайте меня навыворот. - Вашем сыне?
  - Две с половиной сотни лет прошло с последней моей беседы с Торронеллом; я скорбела по его гибели и ношу траур до сего дня. Снимите горе с моего сердца, и будете другом Дома Митондионн, пока я еще хожу тропами дней.
  Что продлится не так долго, как она считает... но оставим. - Моя леди, извините. Я... я потерял мать очень давно. Для меня всегда удивительно, что у других есть матери.
  Ну, я вовсе не готов взглянуть матери Торронелла в глаза и сказать: "О да, ваш младший сынок преуспел в бордельном деле, отсасывает у смертных в Анхане".
  - Торронелл стал листоделом в самом изысканном заведении человеческого города. У него прочная профессиональная репутация и масса поклонников. Не готов назвать его счастливым, но он гордится признанием и широкой известностью.
  Она чуть склоняет голову. - А если я попрошу, вежливо, поделиться остальными знаниями, что вы утаили?
  - Я почтительно откажу, моя леди.
  - Но вы... - Она сжимает руки и опускает голову. - Вы скажете, где он? Как его найти.
  - Не могу. И прежде, чем искать его - прежде чем послать кого-то на поиски - спросите себя, сколько правды вынесет ваше сердце.
  Глаза ее смыкаются. - Ах.
  - И, знаете... сколько правды о себе вынесет он, сколько готов доверить вам.
  - Да. - Голос становится тихим, скомканным, как лист бумаги. - Вы передадите ему послание?
  - Нет.
  Голова резко поднимается. - Нет?
  - Я в сердцевине событий.
  Губы ползут, что-то мелькает в глазах, намекая, от кого Торронелл получил яростный темперамент. - Какие дела дикарей важнее спасения жизни и чести принца Первого Народа?
  - Я сказал: я из Тихой Страны. Мы зовем ее Землей. - Я киваю Вороньему Крылу. - Когда ваш отец связал дилТ'ллан, в Тихой Стране оставалось несколько миллионов смертных. Сейчас там почти тринадцать миллиардов. Все больше с каждым днем. Недавно мы поняли, как попасть в ваш мир без диллин. ДилТ'ллан бесполезен. Мы здесь, и будет лишь хуже. Через пятьдесят лет ваше королевство станет прахом, ваш народ вымрет.
  Все пятеро кажутся вылепленными из алебастра.
  - Пока я здесь, упомяну, что знаю о Пиришанте. Знаю всё дерьмо, которые вы прятали от всех.
  Воронье Крыло делает шаг, и температура Сердцевинного Чертога падает на двадцать градусов. - Невозможно.
  - Как я сам.
  Он смотрит без понимания.
  - Я лишь частично человек, - поясняю я. - Пиришанте отбросит титьки через пятьдесят лет. А значит, всевозможные боги деловито меняют причинность, и довольно скоро они отменят Деомахию.
  - Это невозможно сделать.
  - Но попытка, похоже, уничтожит мир.
  - Но кто ты, раз знаешь многое о том, что еще не случилось? Пророк? Хитрый божок, ускользнувший из-за стены времен?
  - Я ангел.
  Похоже, мы успели забыть всю чушь о "грязных хумансах", ибо они не смеются мне в лицо.
  - Технически я теофанический двойник человека, который родится год спустя в Тихой Стране. Когда вырастет, он... он будет вовлечен... в разрушение Завета. Вот откуда я знаю это дерьмо. Он заключит сделку с богом, чтобы попытаться ограничить ущерб. Этот бог создал меня пару месяцев назад по местному времени. Создал именно, чтобы я мог прийти сюда и рассказать вам. [9]
  - И почему бог не явился предо мной лично, в реве небесных труб и на столпе огня превыше самих звезд?
  - Какая часть слов "ограничение ущерба" вам не понятна? Бог доверил мне разгрести дерьмо потому, что я... гм, тот, на кого я похож - у нас есть пара полезных черт. Должно быть, вы заметили мою Оболочку.
  Глаза настороженно сужаются. - Она... необычна.
  - Черная, верно? В меня входит и выходит лишь черный Поток. Никого не напоминает?
  Ему требуется время. И получаю я лишь: - Да. Я знал его.
  - Ваши Доминирования и Чары и прочее... Мне не нужна Дисциплина Контроля, чтобы рушить их. Вовсе нет. Читайте мой разум. Попробуйте. Чувство истины, гадания, магическое определение, вся эта чушь на меня не действует, если сам не захочу. Уже нет.
  - Богоубийца был таков, - признает Воронье Крыло. - Но ты не Джерет.
  - Поверьте. - Я пожимаю плечами. - Я здесь потому, что мы знаем, что вы сделали. Всю историю: дилТ'ллан, Кулак Забойщика и Меч Мужа.
  - То, что ты знаешь, даже отдаленно не является всей историей.
  - Отлично. Но есть часть истории, которую я знаю, вы - нет. Есть заплатка. Чуть рискованная, но вы сможете.
  - Залатать Завет? Спасти Пиришанте?
  - Нет. Это сплетено временем и не может быть изменено. Однако мы можем сломать его таким образом, каким захотим. Понимаете? Я же говорю - уменьшить ущерб.
  - И как вы с твоим богом это видите?
  - Пленить другую Силу. Пиришанте оказалась... тупым инструментом, верно? Если бы Пиришанте смогла выполнить ваши замыслы, Первый Народ еще правил бы планетой. Но вы же прячетесь здесь, в лесах.
  - И какого рода "иную Силу?"
  - У нас, в Тихой Стране, был поэт Александр Поуп, сказавший: "Достойный человек, вот лучшее творенье Бога". А спустя сотню лет жил другой поэт, Роберт Ингерсолл, которому пришла идея получше. Он писал: "Достойный бог - вот лучшее творенье человека".
  Король смотрит в полном неверии. - Ты хочешь, чтобы я сотворил бога?!
  - Всё, что мне нужно - место, где он сможет жить. И ещё, чтобы он мог открывать и закрывать диллин. Вот.
  - Ты имеешь представление о размахе того, о чем просишь?
  - Есть еще одна проблема. Это не может произойти ранее, чем через пятьдесят лет.
  - Совершенно нелепо.
  - Я сам бы не поверил, если бы не...
  - Что?
  Я пожимаю плечами. - Бог, которого вы сотворите? Он - тот, с кем я заключил сделку.
  
  Сцена выявляется из дыма, пыли и звезд. Глубоко в осиновой роще угли костра усеяли землю. Кособокая хижина из шкур и костей, белесая в свете полумесяца. Убежище, похожее на вигвам, но у нее земляные стены шести - семи футов высотой. Забыл, что это. Не вигвам. Папа бы знал. Пекло, не он ли ее выстроил?
  Ангвасса на страже, медленно ходит вокруг хижины.
  Иисусе. Не удивительно, что пьет. Сколько напряжения нужно вынести, чтобы не отдыхать даже во снах?
  Я смыкаю глаза. Когда открываю, сижу у костра. - Ангвасса.
  Синий ведовской огонь окаймляет призрак в виде девицы, она осторожно движется ко мне. - Как ты сюда попал?
  - Я не здесь. Как и ты. Нужно поговорить.
  - Откуда ты пришел?
  - Извне твоей головы.
  Она замирает. - Не понимаю.
  - Ты спишь.
  - Это сон?
  - Измененное состояние сознания. Первый Народ называет его Слиянием.
  - Это на меня навели?! Эльфы?
  - Хватит о себе. Ничего с тобой не случится, если не будешь согласна. - Моя волна заливает стоянку, деревья и ночь вокруг. - Это скорее, хм, промежуточные сношения. Я все еще с Митондионном. С Вороньим Крылом. Он желает встретить тебя. Поговорить с нами.
  - Зачем?
  - Хочет понять, возможно ли то, о чем мы просим.
  - Что?
  - Говорит, что без Кулака Забойщика и Меча Мужа этого не свершить.
  - Проклятого Клинка и Руки Мира...
  - Как знаешь.
  - Они в Пуртиновом Броде. Там, где будет Пуртинов Брод. В месте, которое ты назвал дилТ'ллан.
  - Он говорит, они не там. Говорит, их там не может быть. Создание Завета Пиришанте отменило их.
  - Но они существуют. Хотя бы Клинок. Разве ты не сказал?
  - Я рассказал всё.
  По лбу пробегает беспокойство. - Всё? Даже...
  - Он должен был знать.
  - Не боишься, что знание грядущего поможет ему изменить грядущее?
  - Я боюсь, что мы не изменим грядущее. Я смог передать ему, как все будет, если мы провалимся. - Простираю руки. - Он нашел это весьма убедительным.
  Она обдумывает и трезво кивает. - Но если Рука и Клинок уничтожены...
  - Не уничтожены. Сделаны не-бывшими. Или, скорее, не-Связанными.
  - Есть разница?
  - Он думает, что есть. - Я маню ее. - Иди сюда. Закрой глаза.
  Она подчиняется. Я тоже смыкаю веки. - Окей. Открывай.
  Когда мы открываем глаза, Воронье Крыло с нами.
  Он плывет во мраке, сияя силой ярче луны. Ха - не об этом ли толковал Крис, о лиос алфар? Руки простерты вперед, пальцы щупают, глаза закрыты, на лице нездешнее спокойствие. Свет его тела пульсирует словно живой, и собирается у лба Ангвассы ореолом милосердия.
  Он читает ее. Надеюсь, найденное ему нравится.
  Она глядит на него с суровым достоинством. - Привет вам, славный фей. Почтена вашим визитом. Или к вам должно обращаться "Ваше Величество"?
  Глаза открываются, свет гаснет, он тихо опускается наземь. - Ваше Благородие может звать меня Вороньим Крылом.
  Может? Сукин сын.
  - Ваше Величество оказывает мне чрезмерную честь.
  - Наоборот. Могу назвать вас Ангвассой?
  Какого черта тут творится?
  Она чуть склоняет голову. - Разумеется, Воронье Крыло. Рада встрече, хотя предпочла бы повод не столь ужасный. О, если бы у нас был выбор! Прошу извинить состояние моих одежд, не примите за оскорбление.
  - Вы красноречивы для хриллианки.
  - Ваше Величество весьма любезны. Вы знакомы с Орденом Хрила?
  Иисус Христос. Тебе не тесно?
  - Я знаком с Хрилом, - говорит он вежливо. - Я отлично его знал и горд назвать его другом.
  Окей, вот это интересно.
  Ангвасса молча моргает. Лоб полнится морщинками. - Вновь извиняюсь за невнимательность, но, кажется, вы сказали, что знали Нашего Владыку Битв?
  - Знаю вашего Владыку лишь по репутации - каковая среди Первого Народа весьма нелестна, сами можете вообразить. Но я знал Хрила и восхищался им. Вы очень его напоминаете, знаете ли.
  - Я... - Она чуть пошатывается. - Могу я сесть?
  - Разумеется. - Он делает жест, из ночи вырисовываются три уютных на вид кресла, уже расставленные вокруг костра. Воронье Крыло занимает самое большое, мы садимся по бокам и кресла действительно удобны, но если думать о них слишком много, вполне можно провалиться насквозь.
  - Кем был Хрил и кем он считал себя, не одно и то же, - продолжает Воронье Крыло. - Политические амбиции Липканской империи требовали Владыки Битв, послушного сына и подручного их Бога Войны, Дал'каннита, и такому Ему поклонялись, и таким Он стал. В жизни Хрил ненавидел Дал'каннита и презирал так, что я не могу высказать. Война была противна всему, что ценил Хрил. Была противна всему, за что он боролся.
  Ангвасса смотрит так, будто вся жизнь вдруг обрушилась от услышанного. - Но... если Хрил не был Владыкой Битв и не надеялся им стать... кем... чем был Он?
  - Он был героем, дитя, - вежливо отвечает Воронье Крыло. Почти с жалостью. - Почти как ты.
  - Как... - Глаза широко раскрыты и начинают блестеть от слез. - Я? Я герой не хуже Хрила? Я лишь смертная женщина...
  - В конце и он стал лишь смертным. Отдал божественность, когда начал то, что люди зовут Деомахией.
  Я подаюсь вперед. - Хрил начал Деомахию?! Не такому нас учат в Монастырях.
  - Ибо такова была его воля. Он отказался от имени и божественных сил, как и его близнец.
  - Близнец? Погодите... вы пытаетесь сказать...
  - Джанто и Джерет на языке столь древнем, что даже Первый Народ уже не говорит на нем, всего лишь слова для "зари" и "сумерек".
  - Заря и сумерки... - Я слышу свое бормотание со стороны. - Свет и тьма.
  - Да. А также начало и конец.
  - Джанто - Хрил... Начал Деомахию...
  - Ибо другие боги уничтожили бы вселенную своими инфантильными причудами. Хрил всегда был защитником человечества - ведь он, как говорят сказания всех народов, украл огонь солнца и обучил человека его тайнам.
  - И Джанто - Хрил - основал Монастыри?
  - После увечья и потери брата он надеялся, что научит людей поклоняться друг другу, не богам.
  - Его увечье... Кулак Забойщика...
  - Так он получил прозвище Железная Рука, ибо из железа была выкована замена.
  - Святая срань. И всё время мы даже не подозревали...
  - Как он и хотел. Заклинание, сокрывшее природу Пиришанте, сокрыло также Хрила и его брата.
  - А Джерет?
  Глаза Вороньего Крыла словно уплывают вдаль. - Прежде чем выбрал смертность, Джерет был известен лишь как Темный Муж. Если у него было имя, я его не знал; ни один смертный не назвал бы его по имени, страшась привлечь его взор.
  - Что, он был богом смерти?
  - Богом убийства. Богом резни. Всех видов истребления - и черного отчаяния, равно пленяющего убитого и злодея. Горчайшим врагом Хриловых света и надежды.
  - Близнецы. Противоположности. - Отец мгновенно опознал бы образы. Озирис и Сет. Нет, скорее уэльские Ниссиен и Эвниссиен. - И почему же бог убийства отказался от бессмертия и перешел на сторону худшего врага?
  - Он никому не рассказал. - Воронье Крыло качает головой, едва заметно. - Когда я заговорил об этом с Джанто, он ответил лишь, что тьма ведает любовь не хуже света, и что сила любви исходит от отчаяния, как и от надежды.
  Глаза Ангвассы становятся темными, как небо. - И любящий брат искалечил Его.
  - Такова была цена Пиришанте. И брат сам посвятил остаток смертных дней служению тому, что счел лучшей надеждой для человечества. Отдал бессмертие ради людей, которые даже не могли знать о нем. Которые, надеялся он, когда-то проклянут его имя.
  - Проклянут...
  - Сделав его имя объектом презрения. Насмешек и негодования. А потом - всего лишь пустой, темной шуткой.
  - Не могу вообразить... и вы сказали, что мое сердце напоминает... вы не понимаете. Он мог выбрать презрение, верно. Но я его заслужила. Вы... вы не имеете права... я столь отчаянно недостойна...
  Голос подводит ее, она отворачивается, а там лошадиная ведьма - сидит на корточках в тени Ангвассы, будто фантазм, сотворенный ночью и звездами, и голос ее столь тих, что не перелетает костра, но в свете углей я читаю по губам:
  Герой - лишь слово. Ты выше слова. Не бойся.
  Будь самой собой.
  Я моргаю, и снова, и хмурюсь. - Что ты тут делаешь, ради пекла? Когда сюда попала? И как попала?!
   Она обращает ко мне ведовской глаз, холодный, словно замерзшее молоко. - Я прихожу туда, куда ведет работа.
  Приходится принять это за ответ. Уже учен, чтобы спорить с лошадиной ведьмой.
  - Привет тебе, - говорит Воронье Крыло мягко и сочувственно, как бы успокаивал нервную лошадь. - Рад встрече.
  - Спасибо. Тоже рада.
  - Как тебя зовут на этот раз?
  - Лошадиной ведьмой. Мне все равно.
  - Кажется, не видел тебя со Связывания. Пять сотен лет.
  Связывание? - Погодите... пять сотен лет?
  Она пожимает плечами: - Не люблю леса.
  - Отлично помню, - говорит он, и они пускаются в дружелюбную беседу, а я совершенно теряю нить разговора, ведь собственный рассудок меня не слушается.
  И не могу сдержаться. - Ты... была там?!
  - Я бывала в интересных местах, - отвечает лошадиная ведьма, - и видела...
  - Необычайные вещи, да-да, знаю. Но... горячие судороги траха! Когда ты мне расскажешь?
  - Не думаю, что понадобится.
  - Иисус Христос, ты хуже Ангвассы! Какой из восьми способов анального секса внушил тебе идею, что не следует упоминать - ну хоть вскользь, случайно - что тебе случилось быть при создании драного Завета Пиришанте?
  Она пожимает плечами. - Ты тоже там был.
  Я сижу. Долго. Просто сижу.
  Что не помогает. Никак не могу убедить себя, что она выдумывает.
  Что реально страшно: никто вокруг не выглядит устрашенным.
  Ну, Ангвассу можно извинить: она сама только что прошла через нечто особенное. Воронье Крыло хмурится и говорит ведьме: - Не вижу.
  - Потому что решил, будто он личность.
  - Прости?
  - Извини, ты что, не знал? - Она выглядит так, будто ей реально жаль. Будто ей больно, что я так обеспокоен. - Ты сам говорил, что бог создал тебя и девицу ради важной цели.
  - Ну, э, но... я о том, что ты назвала меня не личностью. Не человеком. В первый раз так не было. Когда я встретил тебя.
  Она пожимает плечами. - Возможно, воспоминания о твоей сегодняшней печали заставят меня избегать этой темы, ведь я не особенно тактична. А может, когда я встречу тебя, ты уже будешь личностью. Вот пусть тот ты и спрашивает.
  - О. - Воронье Крыло смотрит на меня, и голос становится тихим от потрясения. - Теперь вижу... и понимаю, почему его нельзя прочитать, как обычных людей. Он был Оружием...
  - Я был... Постой, каким оружием?
  - Понимаю теперь, - продолжает Т'фаррелл медленно. - Многое обретает смысл. Черный Поток - соединяющий с Джеретом, не часть самой его сущности. Уверенность безумца. Нечеловеческое самообладание. Узколобая жестокость. Без страха, без сомнений. Без сожалений и без пощады.
  - Ага, угу, вот только я ведаю сомнения. И мне чертовски страшно, почти всегда. Вот дерьмо, я боюсь прямо сейчас...
  - Это оттого, что ты все еще мнишь себя человеком, - вмешивается лошадиная ведьма. - Пройдет.
  - Ох, ради всего дрянного.
  - А презрение к себе не есть сомнение в себе.
  - Ну да, презрение к себе. Какое оружие ненавидит себя?
  - Нож, считающий себя лопатой, - вежливо говорит Воронье Крыло.
  Ангвасса смотрит задумчиво. - Меч, не понимающий, почему так плохо ведет борозду.
  Вот теперь я не могу сделать даже дурацкий вдох.
  - Есть то, чем вещь считает себя, - поясняет Воронье Крыло, - и то, чем вещь является. Тебя нельзя запугать. С тобой нельзя договориться. Тебя нельзя переубедить, обмануть или отвернуть в сторону. Каждый твой жест выражает элегантность чистого разрушения.
  И опять я могу лишь сидеть.
  Что не помогает.
  Профессионал Телман, мой личный инструктор курса боевых единоборств, был почти идиотом, но знал пару штук насчет драки на мечах, и умел бросить наземь приемом кэндзюцу, которого я никогда еще не видел. В первое занятие с мечом он начал урок с вопроса, что такое меч.
  Ведь, знаете ли, можно воспользоваться мечом для расчистки кустарников, но тут лучше поможет коса или топор. Можно долбить им грязь, но кайло делает это лучше. Можно резать им ткань и веревки, или даже обтачивать деревяшку; вы можете использовать его для всякого говна, но не для этого говна он предназначен. Не в нем его суть.
  Телман ждал вот какого ответа: "Меч - это вещь для убийства".
  И не важно, для чего вы решили его использовать.
  - Что ж, хорошо, - говорит Воронье Крыло. Чуть заметно кланяется лошадиной ведьме. - Благодарю за откровение. Будешь там, когда мы прибудем?
  Ведьма пожимает плечами. - Огриллоны заставляют меня нервничать.
  - Прибудем? - Я хмуро смотрю на него. - Прибудем куда?
  - Готовится попытка.
  Он пропадает в темноте, и Ангвасса растворяется вместе с лесом и костром, звезды гаснут, и последнее, что вижу - ведовской глаз, бледный как луна.
  Позволение быть самим собой.
  
  Стоя у носовой фигуры флагмана Митондионнов, глядя вокруг, на сухопутный флот Вороньего Крыла, занявший изрядный кусок северного Бодекена, я невольно думаю - в тысячный или миллионный раз - что Живой Дворец мог послужить первым намеком. Эта семейка не делает ничего мелкого.
  Флагман не достигает размеров авианосца или линкора, но кажется колоссальным, ведь это самая большая хрень, которую я ожидал бы увидеть плывущей над травой. Основная палуба площадью примерно равна футбольному полю, а Эбби, мой особнячок времен бытия суперзвездой в Сан-Франциско, затерялся бы в уголке главного трюма. Не знаю, как сконструированы огромные катки, на которых он едет, но сам размер позволяет судну двигаться смехотворно гладко - уж не упоминаю, что земля под его тяжестью становится скорее похожей на мостовую. Мы проезжаем, оставляя за собой дорогу.
  Сухопутные корабли не построены, а выращены, сплетены из живых деревьев - каких-то баньянов, думаю, ведь массивные лианы, торчащие из корпуса, имеют множество воздушных корешков и отыскивают землю при каждой остановке, закапываются, чтобы питать судно и служить якорями. Такие же лианы соединяют нас с ярмами движущей силы: вместо машин корабли пользуются огриллонами.
  Множеством огриллонов.
  Команда флагмана составляет четыре или пять тысяч. Они сбились в огромную массу шириной с корабль и длиной в милю. Похоже, две тысячи тянут, а безумно сложная система замещения перегоняет вперед свежих гриллов, отработавшие могут отстать и отдохнуть... что и делают, труся сзади по утрамбованной дороге.
  Не могу угадать, как быстро мы движемся. То есть знаю, какими быстрыми бывают огриллоны налегке, но судя по близящимся на глазах горам, мы движемся еще быстрее возможного. Воронье Крыло - он в каюте, готовит ритуал - не стоит беспокоить, а остальные ублюдки вовсе не желают со мной беседовать. Честно сказать, они тоже заняты: больше сотни магов на одном корабле, все колдуют как черти, бросая так много силы, что я вижу ее без мыслезрения. Мерцающая пелена и подобные миражам зеркала блестят, и каким-то образом каждый шаг засчитывается за десять. Или двадцать. Летим так быстро, что я начинаю беспокоиться: не обгоним ли мы лошадиную ведьму, Ангвассу и папу?
  Вовсе не хочу подсказать Вороньему Крылу мысль, что мы отстаем.
  
  Не стоило тревожиться - когда первая искра утреннего солнца блестит над линией гор, вздымающийся в ослепительно синее небо столб дыма виден даже мне. Он валит с края утеса, вероятно, справа от прохода, что ведет из вертикального города на плоскогорье.
  Сухопутный флот расползается, будто волна, что ударилась об утес.
  Мы прибыли.
  
  Сумерки окрашены синим, тихо падает снег. Колени болят от долгого сидения на земле, на краю утеса, но мне не хочется двигаться.
  Подо мной простерся огромный флот Митондионнов, прицепившийся к почве; и походные костры, и жарящееся мясо для десятков тысяч огриллонов. Больше, чем народ Черных Ножей. Меньше Пуртинова Брода. В паре сотен ярдов от левого плеча высится флагман, будто многоэтажка из трущоб Миссии.
  Всё возвращается на круги своя.
  Снега на земле довольно, и сапоги Ангвассы хрустят, когда она подходит сзади. - Ты в порядке?
  - Всё хорошо. - Не совсем, но к чему жалобы? - Хотелось бы, чтобы здесь была она.
  - Огриллоны заставляют нервничать ведьмин табун.
  - И меня тоже.
  Ангвасса присаживается на запорошенную белым траву, вздох ее столь же слаб и жалок, как свист ветра. - Это... зловеще... - бормочет она, глядя на пустоши. - Видеть огни и знать, что это не лампы и очаги добрых людей за городскими окнами, а костры эльфов с диким войском...
  - Ага. - Я резко киваю в сторону юрты, что одиноко стоит у нашего огонька. - Есть прогресс? Кто-то что-то сказал? Хоть что-то?
  - Нет. ни звука. Ни движения. Не сомневаюсь, эльфийская магия позволила им общаться безмолвно.
  - Или оба заснули.
  Она качает головой. - Эльфы вообще спят?
  Я дергаю плечами. - Думаю, когда захотят.
  Они не спят. Что бы Т'фаррелл Митондионн и мой папа ни делали долгие часы, это не сон. И я вовсе не желаю знать больше.
  Лишь хочу, чтобы они закончили.
  - Я никогда... - Ангвасса снова испускает слабый вздох, и еще. - Никогда не знала отца.
  Я смотрю на нее, а воспоминания о папе - из приятных - прокручиваются перед глазами. Не могу вообразить жизни без него.
  И выдавливаю лишь: - Мне жаль.
  Она кивает, скорее задумчиво, нежели грустно. - Но я знала любовь в доме дяди. Меня любили.
  Я отвечаю таким же кивком. - И меня. В доме отца.
  - Иногда кажется, что с отцом было бы легче.
  - Ага. - Я смотрю на темнеющий снег. - Хотя на деле оказывается наоборот.
  Через некоторое время ее взгляд замечает слабое движение света. Она оглядывается и тяжело встает. - Выходит.
  Я не гляжу туда. - Окей.
  - Я отступаю.
  Это дает мне знать, о ком она говорит. - Ладно.
  Скрип его шагов неровен, почти случаен - как будто он хочет остановиться, но тут же решает, что нужно подойти поближе. - Это был... особенный разговор.
  Я не пытаюсь ответить.
  - Воронье Крыло... ну, вот необычайное существо! Что он предлагает сделать...
  - Вы согласились? Вы готовы пройти через всё?
  - Я... Мне не хотелось бы.
  - Но сделаете.
  - То, о чем мы говорили...
  - Ага, знаю, все эти сказания и прочая дрянь. Сможете написать гребаную книгу.
  - Он говорит, я напишу книгу. "Сказания Первого Народа"...
  Мне словно хлопнули по затылку. Оборачиваюсь, не зная, какого хрена ожидаю увидеть. Мне дан лишь темный силуэт на фоне костра... но я читаю его позу, как люди читают дорожные знаки. - Хотите рассказать?..
  - Мы не говорили о фольклоре, - прерывает он. - Сказания... Он вложил их в мою голову. Сказав, что лишь их я буду помнить. Что вернусь в Терновое Ущелье с ужаснейшей головной болью, но смогу записать всё, что он дал. Что обеспечит мне докторскую степень и профессорство, и женитьбу на любимой женщине. И сына.
  - Значит, на деле вы говорили...
  - О будущем. Моем будущем. - Силуэт шевелится, словно он хочет протянуть мне руку, но боится, что я ее отрублю. - Он сказал, кто вы.
  Черт.
  Голова весит две тонны.
  - Я не ваш сын.
  - Он объяснил и это. Могу сесть?
  - Нет.
  - Извините?
  - По буквам произнести? - Я уже на ногах, не помня, как и когда вскочил. Не помня, когда успел рассердиться. - Нет, мы не будем вести треклятые беседы. Не будем обсуждать мое детство. Не будем говорить о маме. Ни за что!
  - Но... - Плечи опускаются, он отшатывается, чуть не упав. - Но я даже не знаю вашего имени...
  - Придумаете какую-нибудь хрень, когда рожусь. Не важно. Вы не вспомните обо мне наутро, а завтра я буду чертовски мертв. Оставим это.
  - Мертвы? - Он ничего не говорил о чьей-то... гм, смерти...
  - Я не кто-то. Я что-то. И не следовало говорить о смерти. Скорее об уничтожении.
  - Не понимаю... - Ладони его поворачивается вверх, будто он надеется набрать воду понимания в чашу рук и выпить. - Тысяча перворожденных магов. Двадцать пять тысяч огриллонов. И я. Один день, и он вернет меня туда, откуда забрали вы. С книгой историй в голове. Такова сделка. Он не упоминал...
  - Не упоминал об Истинных Реликвиях?
  - Что, Меч и Рука? Ну, сказал, они будут уничтожены в ритуале... но ведь они почти символичны, верно? Как частицы Истинного Креста или Грааль?
  - Не символичны. Метафоричны. Это не одно и то же.
  - Разумеется, но я не уверен, какое различие видите вы.
  - Вполне простое. - Я машу рукой в сторону Ангвассы, смутного силуэта в снегопаде. - Ангвасса. Похоже, вы немного познакомились по пути сюда. Ничего странного?
  - Кроме того, что она супергероиня?
  - Она не человек. Как и я.
  - Так что она?
  - Она Рука Хрила.
  - Да какого черта?
  - А я... - Тихий вздох и слабое движение плеч, и холодок страшной сказки - ведь впервые за всё время я произношу это вслух...
  - Я Меч Мужа.
  
  
  Ныне во Всегда 7:
  Искусство отмены сбывшегося
  
  
   "Некоторые теоретики-тавматурги считают, что отмененное событие отбрасывает тень в реальность - эхо - и она может выразиться в мифе, вымысле, сказке".
  Мастер-Чтец из Тернового Ущелья
  
  
  Крис на коленях в снегу, голова опущена. Он не шевелится и не говорит, с лица капают слезы, и слезы тихо звенят, падая на почву, становясь россыпями блестящих самоцветов.
  Дункан следит за ним довольно долгое время. Затем поворачивает голову к Кейну. - Ты - Меч Мужа?
  - Может быть. - Он пожимает плечами. - Во многом зависит от того, кому ты позволишь вытянуть клинок из груди. Наши беседы с Вороньим Крылом могут оказаться среди последствий. Да и вся штука с Мужеским-Мечом... помнишь, что я говорил о метафорах? Думаю, вполне можно сказать, что я - потенциально - могу быть физическим воплощением той же метафорической энергии, что выражает Меч.
  - Как-то многословно.
  - Дальше будет хуже.
  - Он только разогревается, - замечает лошадиная ведьма. - Думает, чем больше слов использует, тем лучше все поймут.
  Дункан поднимает бровь, глядя на нее. - Не жестоко ли, как думаешь?
  Она улыбается. - В женщинах он такое любит.
  И когда он глядит на Кейна, убийца расцветает улыбкой столь теплой и довольной, и вместе с тем злорадной, что Дункан невольно улыбается сам. - Похоже, это он взял от моей половины семьи.
  - Естественно.
  - Хэри... - Крис встал, положив руку на плечо Кейна.
  Кейн тоже встает, и Крис обнимает его. - Что бы ни случилось, Хэри, благодарю тебя. Что бы ни было... Спасибо за то, что я снова увидел семью. Еще раз. Видеть их живыми и здоровыми... для меня это так важно, что не передать.
  - Всегда рад, - отвечает Кейн. - Будет еще лучше.
  - Неужели?
  - Ты еще ничего не видел.
  - Тот... проект... на который ты уговаривал отца... попытка удалась?
  - Не знаю.
  - Значит, из тех самых.
  - Ага. Узнаем, если попробуем. Или получится, или нет.
  - Сила, которую вы надеетесь Связать для контроля дилТ'ллана... Какова она?
  - Ни за что.
  - Хэри...
  - Нет. Прости.
  - Ты сказал когда-то, что реально доверяешь лишь трем людям. Одним был твой отец, вторым ты назвал меня.
  - Еще верно. - Он кивает на лошадиную ведьму. - Только теперь нас четверо.
  - Четверо?
  - Пятеро. Помнишь Орбека?
  - Да, конечно же.
  - Шестеро. Эвери Шенкс.
  - Ох, да ладно!
  - Семеро. Райте.
  - Райте?!
  - Тут сложно. Слушай, им я тоже не рассказываю. Лады? Всего лишь скажи да или нет. Идешь или не идешь. Что ты увидел? Я могу сделать это реальным.
  - Ты весьма дурно обошелся с Ррони.
  - Ага, и заплатил за это.
  - Ты был очень жесток и надменен. А думал еще хуже, чем говорил.
  - Не думал. Монологировал.
  Крис кивает, и тихая улыбка уносит грусть с лица. - Ррони... Полагаю, этому можно позволить сбыться. Хотя бы ради твоего недоумения, когда он выбил из тебя дерьмо.
  - Я бы так не...
  - Он побил тебя, как наемного мула по дороге на старомодные деревенские потрахушки.
  - Ладно, ладно. - Кейн машет рукой. Уже не играет роль. - Прими это серьезно, Крис. Нужно обдумать тщательно. Этот выбор не заберешь назад. А ты единственный человек в письменной истории, который сможет сказать: "Кейн, не надо так" и получить слабый шанс, что я не стану делать так.
  - Не могу вообразить, что последует за моим "нет".
  - Это потому, что ты не продумал тщательно. Твой вопрос - не мои планы. Не то, о чем я сговорился с Вороньим Крылом. Там будет успех или неудача или что-то между. Твой вопрос - в том, что я сделал случайно.
  - Случайно?
  - В драке с твоим братом.
  - Не понимаю.
  - Ррони весьма умел. К тому же у него было при себе много остренького, и он сумел окровавить свои лезвия.
  Глаза вылезают на лоб. - Твоя кровь...
  - Я спросил, готов ли ты отменить самое худшее, что сделал, - мрачно говорит Кейн. - Так что в моей крови?
  - О, святое сердце... - Колени Делианна подгибаются. Кейн ловит его и помогает сесть, а не упасть. - Ррони...
  - Ага. Итак, благодаря моей гребаной дурости, я мог занести в кровь самого востребованного проститута Анханы антивирус Пеллес Рил к ВРИЧ.
  - Он никогда не заразится... - шепчет Делианн. - Никогда...
  - Ага. Как и Кайрендал или Туп. Или Тоа-Ситтелл. Кто-то еще. И когда Торронелл встретит тебя через тридцать лет, ты отведешь его назад, к Митондионну...
  - О мой бог.
  - Ты ведь понимаешь, это не совсем хорошие новости. Когда ты очутишься в той деревне, твои друзья будут иммунизированы. Пекло, все фейин в деревне могут быть неуязвимы. Не будут вспышки ВРИЧ - значит, ты никогда не похитишь Дж"Тана. Я никогда его не опознаю. Кейн не вернется в Поднебесье. И не понять, что случится тогда.
  - Хэри, мой бог... мой бог! Ты мог бы отменить убийство Шенны!
  - Может быть. Нет способа знать. Вот что Великаньи Мозги Монастырей называют петлей внепричинности. Исцеление от ВРИЧ прежде, чем кто-то им заразился, может означать, что Пеллес Рил не станет создавать антивирус.
  - И что тогда?
  - Никто не может быть уверен. Есть теории. Люди думают, что отмена сама будет отменена... хотя и тут есть сложности и никто ни с кем не согласен. В лучшем случае? Она или кто-то другой все же может создать антивирус, по другому поводу, и говно потечет более-менее прежним маршрутом, заканчиваясь примерно здесь.
  - Но моя семья будет жива. Или мой народ.
  - Они могут помереть от чего-то иного.
  - Делианн. - Лошадиная ведьма деликатно кивает ему: "не беспокойся". - Возможны и другие наилучшие исходы.
  - Не помогает. - Кейн щурит глаза, смотря в снег, как будто что-то пошло не так. - Крис, мы у черты. Да или нет?
  - У какой черты? Почему сейчас?
  - Снегопад кончается.
  Дункан крутит шеей, чтобы оглядеться. Не только кончился снег - трава облепила некогда голые камни, дикие цветы раскрывают бутоны солнышку.
  - Компания. - Голос Ангвассы мрачен.
  - О, тебе так кажется?
  - Кейн. Жду твоего слова.
  - Не жди. Если пойдет южнее, пришпиль суку к треклятому грунту. Я разберусь позже.
  - Хэри... Кейн, - вмешивается Дункан. - Какую суку? Что творится?
  - Боги нашли нас. И посылают пристава. Чтобы остановить нас. Вероятно, убив меня.
  Ангвасса хватает шлем. - Не нужно было произносить Ее имя.
  - Пристав? Тебе грозит опасность? Всем нам?
  Из щедрой земли лезут побеги, стонут и трещат как от боли, вьются кверху, покрываясь листьями и цветами, вдали их еще больше: гикори, березы, ильмы и клены, орех и дуб. Утес становится поляной, полной зелени, солнечных лучей и щебета птиц.
  - Гм, да, - вздыхает Кейн. - Женушка.
  - Покойная женушка, - вставляет лошадиная ведьма.
  И на поляне поднимается Сущность, собираясь из света и бутонов и темной земли, что обогащается каждой возвращенной жизнью. И вот Она среди них.
  
  
  Приемы и уловки:
  Беги и пали
  
  
   "Ибо бывают времена, когда нужно быть умным, осторожным и смотреть, куда шагаешь; а бывает время просто устроить драный рок-н-ролл".
  
  Кейн, "Клинок Тишалла"
  
  
  Надпись на обитых железом воротах гласила
  
  Закрыто для свершения правосудия
  Будет открыто через два часа после заката
  
  на вестерлинге, липканском и английском. Он счел это необычайно благородным для актеров и социков, что правят этим местом - ведь кроме охраны, тут одни гриллы, вообще не наделенные правами. С другой стороны, Туранн сообщал, что шахтеры "Черного Камня" остаются целыми, а значит, шахты могли запереть ради самозащиты. Изоляция двух тысяч огриллонов от занимательного зрелища может выйти боком, тут нужно полное тщание. Два дополнительных часа, вероятно, были предназначены для руководства: решить, случится ли мятеж и где.
  Все равно, кто победит и кто проиграет. Мятежи неизбежны.
  Забор был стальной сеткой с бритвенно-острой колючей проволокой поверху и внизу - не остановит решительного врага, но замедлит. Остановит обычных людей. Но кто-то сверхъестественно сильный и в доспехе - типа Тиркилда - минует проволоку и сетку, не сбавляя шага.
  Караульная была в земном стиле: квадрат из цементных блоков с окошками по всем сторонам. Внутри уже горел газ: тучи были густыми, будто гранитные плиты, сумерки пришли преждевременно. Казалось, внутри человек пять или шесть. Похоже, парни, которые должны были обходить забор, предпочли залезть внутрь и сварливо обсуждать тяготы службы.
  Он встал у ворот, подобрал горсть гравия и резко бросил в ближайшее окошко. Очень скоро открылась дверь и надутый охранник вылез, уже голося насчет небросания грязи в окна, когда в такой темноте не разглядеть кто это тут разбросался.
  Он был вполне уверен, что этот парень его узнает. Седельщик из Приречного прихода настолько поразился нежданному явлению в лавке леди Хлейлок, что с энтузиазмом подарил несколько ярдов черной выделанной кожи. Кравмик оказался столь же умелым швецом, как поваром: построил весь костюм, от лацканов до воротника, за час. Нескольких минут хватило приладить разнообразные ножны для хранения разнообразных ножей. Костюм оказался не очень удобным и не очень красивым - но была ли у него кожа лучше в былые дни? Комфорт и красота не были важны. Не сегодня.
  Комфортабельные и солидные одеяния Джонтана Кулака он прикопал в "Пратте и Красном Роге", подписав свое имя.
  Страж ворот застыл, скосив глаза от недоверия. - Сладкая хреномамка, - сказал он. - Это ты.
  - Это я.
  - Ребята! Ребята, вам надо сюда... тут гребаный Кейн!
  Ребята высыпали из двери и вскоре пришли к консенсусу, что это точно Кейн. Тут же возжелав знать, как он сюда добрался и что хочет делать и что делал три года и знает ли когда откроют переход на Землю и...
  - Ага, спасибо. Не имею ни малейшего представления, народ, что вы тут забыли. Потому и пришел. Ищу ключ. Откройте же.
  Двое тут же поспешили выполнять. Быть звездой не всегда погано.
  Пока они откатывали ворота в сторону, он получил время изучить собрание клоунов. У всех было оружие на поясах. Четверо в громоздкой одежде, что предполагало доспехи под ней, а двое отошли назад и подобрали карабины, стоявшие у стенки.
  Ага, актеры. Все казались более или менее знакомыми, двое успели напомнить об обстоятельствах возможного знакомства. Одного он знал по описанию - высокого стройного типа, рыжего и с бледной кожей, пистолет торчит из кобуры у бедра. - Ага, тебя помню, - сказал он. - Зовут тебя... Дейл? Френк? Помоги же.
  - Дикон Такер, - сказал высокий рыжик. - Зови Диком.
  - Ага, Дик. Точно. Ты играл... ассасина? Нет, неверно. Но какого-то убийцу точно...
  - Дуэлянта, - ответил Такер. - Клинки, магия, на кулаках - выбирай. Определи оружие и я твой. Работал больше по контрактам. Здесь, в Поднебесье, меня прозвали Янтарем.
  - Ага, точно Янтарь. Рад снова свидеться.
  Тот дружелюбно кивнул: - Польщен, что помнишь. И рад видеть. Все думали, ты мертв.
  - Не все. Слушай, мне нужно в вашу Земную Норму - обязан лично доложиться начальству.
  Такер кивнул так же дружелюбно. - О чем-то не успел доложить ночью? Когда Тарканен притащил твою голую окровавленную задницу и пинком отправил на сторону Земли?
  - Говорил, это был не он, - сказал кто-то кому-то. - Я же говорил? Ведь говорил!
  Такер сверлил его взором, уже совсем не дружелюбным. - Может, объяснишь, кто был тот парень?
  - Мой злой двойник. Какого хрена? Я ведь всё еще в вашем списке на задержание? Так тащите меня туда, там объяснят, что будут со мной делать.
  - Вот почему мне не нравится это дерьмо. - Он сделал два шага назад и выхватил пистолет так ловко, что это не казалось быстрым. Но в черном стволе не было видно никакой магии. - Киньте ему усиленные браслеты.
  Один из парней бросил наручники на землю.
  - Сам одень, - велел Такер. - За спиной. Вторыми мы скуем первые с поясом. Крепко. Бенсон, стой сзади и следи. Пусть все сделает правильно.
  Он подобрал наручники. - Это не обязательно.
  - Но будет именно так. Я тебя не пристрелил сразу лишь потому, старик, что не хочу волочить труп. Ястреб был мне другом.
  - Дерьмовый у тебя вкус на друзей. - Он вздохнул и сковал себя, как велели. - Счастлив?
  - Буду счастлив, когда увижу тебя мертвым или на той стороне. До тех пор буду думать, что ты готов меня убить.
  Он пожал плечами. - Может, тебе нужно быть нежнее.
  - Бенсон, со мной. Остальные клоуны, пройдитесь и предупредите всех. Всех, кто здесь. Кейн не явился бы, не ожидай нас всякая хрень. Очистить здания. Собраться в опорных пунктах, снайперы - на крыши. Феллер на Земной стороне. Руководству доложу я.
  Кто-то оскалился на него: - Давно ли стал командиром, новичок?
  - Ты назначил, когда начал ковыряться пальцем в жопе, вместо того чтобы делать чертову работу. - Такер пошевелился, чтобы пистолет был не ближе десяти футов к задержанному. - Бенсон, иди за ним. Не пересекайся с моей линией стрельбы и хрена ради, не застрели меня сам. Вперед.
  
  Они настороженно шагали между массивных построек. Все больше людей выходило из дверей, держа в руках оружие. Наконец они дошли до главного офиса. Там был лишь один дежурный; Такер велел ему хватать ружье и не мешкать. Затем они прошли в офис Феллера. Ковер пропал, на стенах еще виднелись свежие темные подтеки. Бенсон порылся, вытащил и зажег газовый фонарь.
  За офисом стояла клеть лифта с двумя проходящими насквозь цепями.
  - Держись подальше от цепей. - Такер дернул за одну, и клеть пришла в движение, сверху шипел пар, противовес лязгал, пока лифт опускался.
  Внизу Такер вытащил из рукава стилет и пришпилил цепь к решетке. - На случай, если придется отступать быстро.
  Тоннели были усеяны газовыми фонарями. Большинство были короткими, выводя в огромные низкие залы, безликие, лишь грубые столбы держали своды. Полы - ровные и чистые. Для быстрого перехода из зал в зал служили лестницы или стальные стремянки. Длинные спуски делались в виде пандусов. В конце особенно длинной винтовой лестницы обнаружилась прочная дверь. - Бенсон, убедись, что за ней нет гостей. Не хочу сюрпризов.
  Бенсон опустил фонарь, открыл замок и вошел внутрь. Зажегся свет, скорее характерный для современных люминесцентных ламп. Вскоре он показался. - Холодно. И никого, кроме Эндерса. Его дежурство.
  - Хорошо. Спасибо, - сказал Такер и выстрелил ему в лицо.
  Голова Бенсона откинулась, потом пошла вперед, будто он не мог решить, какую сторону украсить потоками крови и ошметками мозгов. Из конторки донеслось "Что за хрень?", загремели падающие стулья. Такер завыл: - Эндерс! О боже мой, Эндерс - о боже мой...
  Из конторки: - Что там? Что творится?
  Такер выпалил дважды, действительно быстро. - Ничего.
  Из конторки: тяжелый шлепок мешка с картошкой.
  - Иисусе.
  - Он любил девочек, - сказал Такер мрачно. - По-настоящему маленьких. Я не мог придумать причины, по которой он должен был выжить.
  - А Бенсон?
  - Плутовал в карты.
  - Обчистил тебя, и ты не сумел понять как?
  - Я сказал, он плутовал. Себя я честным не называл.
  - А что с настоящим Диком Такером?
  - Пару лет назад он взял заказ - дуэль с уже немолодым, малость туповатым старшим сыном пакуланского барона, а тот оказался не таким уж старым и не таким уж вялым, каким казался. - Такер вложил пистолет в кобуру. - И вообще не был сыном барона.
  - Чудно. Ты его прикончил?
  - О, он не умер, - сказал Такер. - Похоже, на Земной стороне решили отменить актирскую кодировку молчания. Удивишься, сколько можно получить от человека, стоит лишь его разговорить.
  - И что узнал?
  - Мы здесь не ради светских бесед, Джонни...
  - Не надо так, ха? Жутко слышать голос Таннера из твоего рта.
  Такер пожал плечами: - Не упускаю малейшей возможности сказать всем и каждому: нам не нужны проблемы того типа, что бывают от тебя.
  - Спасибо.
  - Это самозащита. Нервничаю, когда нахожусь с тобой на одной планете.
  - Слушай, Таннер...
  - Такер. - Он поднял руку. - Зови меня именем человека, которым я одет. И голосом которого говорю. Это просто вежливость.
  - Хороший акцент подобрал.
  - Так и думал, тебе понравится. Он твой. - Такер обошел его. - Было трудно выучить английский. Не хватало еще возиться с диалектами. Спокойно...
  Он повиновался. Наручники были тугими, но один рывок освободил его руки. Он потер запястья и размял плечи. - Хорошо быть на одной стороне. Уже что-то новое.
  - Я доставил послание Дамону. Как жизнь в ведьмином табуне?
  - Напряженная. Т'Пассе тебя прокачала?
  - Типа. Есть особое дело в этом подземелье?
  - Типа.
  - Я снаружи.
   - Окей.
  - Это место наводит дрожь. Искал причины, чтобы не показываться здесь последний месяц. Прости, но ваша Земля всегда оказывается такой сранью...
  - К тому же я смог бы увидеть твой настоящий облик.
  - Не обижай. Это словно работать под легендой актера, овладев лишь Видимостью.
  - Видимость на мне тоже плохо работает. А у тебя что?
  - Секретно. - Он пнул труп носком сапога. - Тащи это внутрь. Не против? Я уберусь снаружи.
  Подобрав пистолет Бенсона и сунув за пояс, он взялся за лодыжки мертвеца. - Пять минут.
  
  Подвал Земной Нормы в "Черном Камне" выглядел не так естественно, как в Терновом Ущелье. Офис Полустанка работал на "микротрансферном дисбалансе", источнике энергии для работы передатчика Уинстона. Здесь же... понять было трудно. Он подумал было, что применена энергия пара, но тогда турбина стояла бы почти в помещении. Двенадцать экранов на пять рабочих станций и ни одной физической клавиатуры! Трудно было поверить, но помещение экранировали столь надежно, что работники использовали тачскрины. Все планшеты были изготовлены из черного композита, вроде карбонового волокна. И все были отключены, даже у недавно убитого человека.
  По бокам каждого настольного экрана виднелись утопленные диски из того же черного материала, девять или десять дюймов диаметром. Он коснулся одного пальцем и экран зажегся.
  - О, вот как? - пробурчал он. Убрал палец с диска - на Земле не осталось никого, с кем он по-настоящему желал бы поговорить, и если на Земле поймут, где он, возникнет еще одна серьезная проблема. Он присел у стола, желая увидеть устройство снизу.
  Никаких кабелей. Ничего подобного. Вместо них он нашел разветвление темных трубочек - в их расположении было что-то тревожно знакомое. О да: кровеносные сосуды.
  Дерьмо, похоже, становилось все страньше и страньше в такой близости от врат.
  Он вонзил кончик ножа в одну из трубок, не толще капельницы... и острие вышло запачканное черным, субстанция сразу задымилась.
  - Ха. Вычеркните слово "похоже". Ну да ладно.
  Через пару минут он вернулся в коридор, к Такеру. Закрыл дверь и прижал всем телом. - Пора валить.
  - Что в конторе?
  - Скоро будет пожар.
  Не так уж сильно заглушенное дверью бу-бух подчеркнуло весомость слов - толчок заставил дрожать скалы, замок почти раскрылся, в щели сочился дым. - Ладно, не только пожар.
  - А врата?
  - Мы сможем?
  - Трудно сказать. Там охраняют ПНП, не только социальная полиция.
  - ПНП?
  - Парни Не Промах. Ставят пару громил у блиндированной двери. Настоящие доспехи, не здешнее дерьмо.
  - Тем более не стоит слоняться тут.
  Такер вздернул плечи. - Сюда.
  
  Подход к вратам на Землю обнаружился на полтора яруса ниже. Последние тридцать ярдов тоннель сужался до семи футов, стены совершенно гладкие. В конце, сообщил Такер, может стоять пара социков в полной антимагической защите, с штурмовыми винтовками, гранатами и никтовизорами.
  - Чертовски неуместно.
  - Никто не обещал легких путей.
  - Каков твой план?
  Такер пожал плечами и передал ему нечто круглое, тяжелое. - Похоже, скрытность отныне бесполезна.
  Это была граната. - Круто. Меня уже тошнило шнырять как крыса.
  - Вот почему ты всегда будешь лучшим актером, нежели оперативником.
  - И?
  - И ничего. Оставь лампу. Еще сотня ярдов.
  - Гм, у меня нет Ночного Зрения. Лишь Дисциплины.
  - Я выведу в нужное место. Потом будем видеть при помощи социков-факелов.
  - Иисус, я словно сам с собой говорю.
  - Хватит. Не рань мои чувства.
  - Шшш.
  
  Было темнее тьмы. После минуты осторожного, бесшумного продвижения он ощутил ладонь на левой руке. Замер. Руку потянули вбок. Он нащупал угол. На запястье осталось три пальца, потом два, один, и он нажал кнопку, и швырнул гранату за угол, прижался к стене и закрыл уши. Похоже, Такер делал то же самое. Один из социков успел крикнуть: - Граната! - и два взрыва заполнили пламенем сужение тоннеля.
  Но тут же раздались менее приятные звуки: очереди автоматических винтовок, заградительный огонь. Пули визжали, вырываясь из дул и шлепая по стенам и полу.
  - Эх, мне точно нужны такие доспехи, - сказал Такер, высунувшись из-за угла и разрядив пистолет на автоматическом режиме - десять пуль за две секунды. Огонь прекратился. Такер забил свежую обойму. - Идем.
  Пламя еще лизало стены над остатками взрывчатки. Оба социка лежали брошенными манекенами, мышцы сведены судорогой столь сильной, что они не казались людьми - магия Пленения или еще что. - Святая срань.
  Такер усмехнулся. - Удобная взрывчатка.
  - Нет, правда?
  - Не одолжишь мне один из твоих ножичков? Вскроем пару лягушек?
  Он вынул из-под куртки длинный боевой нож. Такер взял его и вогнал социку под шлем около уха, на всю длину, и поводил для надежности. Повторил то же с другим и не забыл вытереть лезвие, возвращая. - Когда Такер пропадет, вместо того чтобы сражаться, кто-нибудь вспомнит, что он не обыскал тебя. И если мне придется снова стать им, нужно будет лишь сплести историю о том, как ловко ты сбежал.
  - Но если ты пробил их броню своими чудо-пулями, зачем были гранаты?
  - Постучал в дверь. Она открывается с той стороны, а я не знаю пароль.
  - Что, если они не любопытны? Или слишком умны?
  - Эй, не нравится мой план, придумай свой.
  - Ха. - Он оглянулся на мертвых социков. - Проверь.
  Их кровь горела.
  - Какого хрена? - Такер упал на колено и осторожно понюхал завитки черного дыма, плывшего из-под шлемов и дыр в доспехах. Дымилась даже щель, в которую он вогнал нож. - Это не кровь. И не масло. Такого масла я не нюхал. Эти парни не люди?
  - Более-менее люди. - Он приложил руку к ране на шее. Пламя погасло, а на пальцах осталась знакомая черная слизь. - Дерьмо всё страньше у врат.
  - Что это за дрянь?
  - Кровь. Более-менее.
  - Всё у них более-менее?
  - Ага. Это не их кровь. Кровь их бога. Более-менее.
  - Хм...
  - Тебе явно хочется отойти. - Он снова смочил руки маслом, выдавил из грудной клетки мертвеца еще пару унций. - Будет весьма занятно.
  - Ага, хорошая идея. Я как раз хотел слинять.
  Он встал, воздев руки подобно хирургу перед операцией, позволяя маслу течь по локтям. Капли падали на пол, вызывая тусклое пламя. Такер смотрел искоса, отвернувшись, как бы решая, не пора ли бежать. - Почему оно не горит на тебе?
  - По той же причине, почему социки не выгорают изнутри. Эта энергия используется на иное.
  - На что?
  - Шш. - Он закрыл глаза. - Это сложнее, чем кажется.
  - Должно быть.
  - Тихо. - Он дышал, входя в мыслезрение. Времени это не заняло. Практика.
  Образы кишели внутри головы. - Четверо на той стороне - полная ударная команда, значит, один с липкой пеной и сетью и черт знает чем еще, двое штурмовиков и тяжеловес поддержки. Уж не упоминаю два хитрых уровня защиты помещения.
  - Бывали новости и получше.
  - Он и не ломятся в дверь, потому что кого-то ждут.
  - Подмоги?
  - Заслона. Кого-то, кого боятся. Горячие судороги траха! Скажу лучше - чего-то. Обоссаться готовы, а я не пойму, в чем дело.
  Он поискал глубже, нырнув в масло ради источника их страха, и что-то огромное и древнее влезло в сознание, пробуя на вкус душу.
  И подмигнуло ему.
  Он поспешно отступил, открыл глаза. - Знаешь, чего стоит напугать социальную полицию?
  - Без понятия.
  - Я тоже. Вот это точно серьезная, мать ее, проблема.
  - Можешь... сделать вот это самое, нырнуть еще? Поглядеть?
  Он покачал головой: - Оно нападает само. Оно ощутило, что я пришел, и было этому не радо. Ни на грамм. Оно сильнее меня. Намного. Наверное, его они и ждут.
  - Ты источник добрых вестей. Но не для нас.
  - Все лучше и лучше. - Ему пришлось глотнуть и подышать, разгоняя узел тошноты в животе. - Оно узнало меня.
  - Узнало, потому что уже знало? Да, лучше и лучше. А ты его знаешь?
  Мышцы задергались под челюстью. - Список короткий, и он тебя не порадует. Слушай, Такер - Таннер, на-хрен-мне-твое-настоящее-имя - ты еще сможешь выбраться. Сегодня ты сделал отличную работу. Проживи долго и сделай еще что-то полезное.
  - Ты меня уже достал. И чувство юмора у тебя не очень. - Это было голосом прежнего Таннера.
  - Монастырям нужны люди вроде тебя. А оказаться человеком на той стороне двери - точно плохая шутка.
  - Но ты идешь.
  - Нет выбора. У тебя - есть. Выбери правильно.
  Он размял плечи, потрещал шеей, проверил обойму. - Один мой старый приятель, изрядный болтун - Джонни его звали. Тебе бы он понравился, - сказал Таннер с кривой улыбкой. - Вот, он часто говорил: "Не хотел бы станцевать - не приходил бы на вечеринку".
  - Как знаешь. - Он снова закрыл глаза. - Дай еще пару секунд покоя. Управлюсь с соцполицией.
  - Серьезно?
  - Шш.
  Мыслезрение вернулось мгновенно. Ударная команда была едва различима, на три четверти утонув в воображаемой, инореальной слизи. Не время для тонкостей.
  И настроения нет.
  Он сжал левую в кулак, словно мог схватить и потащить воображение. Потом сжал правую руку. Соцполицейские исчезли из вида. Нечто сзади издало приглушенное, рваное, мокрое "хлюп", а мутный дым стал удушающей тучей.
  Такер вскрикнул и отскочил, прижимаясь к стене. - Мамочка милая! Да в божью дупу! - пыхтел он. - Что, нельзя было предупредить паренька?
  Он хмуро поглядел на трупы социков. Похоже, то "хлюп" было звуком, с которым головы взорвались внутри шлемов. - Могло быть хуже.
  - Хуже?!
  - Мы могли бы снять с них шлемы. Отойди.
  На руках оставалось достаточно нефтяного масла, чтобы он казался смазчиком вагонных осей. Кулаки сжались, и края стальной двери запылали, ослепляя белизной.
  - Святая срань. - Такер выпучил глаза. - Второе явление Лазаря, мать его, Дана...
  - Ага, на порядок слабее. Или на три. Но все равно спасибо.
  - Это был не комплимент, - сказал эзотерик с чувством. - Не могу дождаться, пора заполнять Историю. Голова уже переполнена.
  Резкий удар в середину заставил дверь повалиться. На той стороне из шлемов четверых социков валил черный дым. - Гм, слушай, - слабо сказал Такер, - если я что-то сделал, а тебе не понравилось... ну, просто готов извиниться. Мне очень, очень жаль. Приношу полные...
  - В какой стороне врата?
  - Разве ты сам у них не был?
  - Без сознания и с мешком на голове? Умник.
  В коридоре имелось три разветвления. Свет шел лишь от пылающих социков в помещении дальше. Здесь не было выходов, только стол с черными мешками (он невольно задумался, нет ли в одном следов его собственной рвоты). На столе также лежали фрукты, порезанное мясо и сыр, имелась и тарелка печенья. У стены стоял водяной кулер. Такер заметил его нерешительность. - В чем дело?
  - Печенье, - ответил он с растяжкой. - Кто-то принес печенье социальной полиции.
  - Похоже, даже им иногда нужно кушать. А тебе что?
  - Не могу объяснить. Это... просто не знаю. Неправильно. - Он заставил себя вернуться к делу. - Слушай, Такер. Твой последний шанс уйти. Проваливай.
  - Что ты не понял в словах про вечеринку?
  - Не гони. Ищешь Кулак Забойщика?
  Тот принял вопрос, не моргнув. - Если это верно - а никто не говорит, что да - шанс положить Руку Хрила на Хранение в Склеп стоит наших двух жизней, - ответил он легким тоном. - Сколько бы их ни было у тебя.
  - Ты не понял всего, что я передал т'Пассе. Повторяться не буду. Я пришел не за Кулаком.
  - Тогда не будешь против, если кое-кто запакует его и увезет в Ущелье?
  - Попытка тебя убьет. Если повезет. Есть вещи страшнее смерти.
  - Слышал. Если набреду на такое, сообщу.
  - На хрен. Ты мне не настолько нравишься, уговаривать не буду. - Он пошел к ближайшей арке. Коридор шел прямо и ровно, насколько видит глаз. На одинаковых расстояниях - примерно десять ярдов - участки потолка размером с ладонь светились бледно-зеленым. - Ха. Эльфийский свет.
  Такер подошел проверить остальные переходы. - И что?
  - То. Соцполиция имеет никтовизоры. Им свет не нужен. Светильники слишком слабые для обычных людей.
  - Огриллоны, - гулко произнес Такер из-за арки.
  - Ага. Мы близко.
  - Я не о том. Хм. Большой и страшный, которого поджидали твои дружки - не идет ли он со стороны врат?
  - Возможно. Так ты о чем?
  - Думаю, это Дымная Охота.
  
  Он смотрел через плечо Такера. Проход расширялся, снижаясь, переходя в широченный зал, он видел далекий свет факелов - но прежде всего он видел громадную толпу голых огриллонов.
  Пространство было заполнено до последнего дюйма, плечо к плечу и член к заднице. Голые огриллоны. Просто стоят. Алое пламя без теней скользило по ним, как и эльфийский свет, но невозможно было понять, нужно ли им всё это.
  Они стояли с закрытыми глазами.
  И они не были огриллонами, скорее тысячью с лишком одинаковых манекенов, лица как сырое тесто. Огрикены, наполовину вылепленные из глины фигуры. - Убери оружие.
  - Ты что, шутишь?
  - Это не дымные охотники. - Голова чуть склонилась. - Еще нет.
  - Так что они такое?
  - Заготовки. Бывал в кузнице? Словно заготовки ножей, заготовки-двойники.
  - Понял. Заготовки Черных Ножей.
  - Ага, смешно. Убери оружие, чтоб тебя. Выжить хочешь? - Он бросил пистолет Бенсона и начал выкладывать ножи. - Ты применил пистолет и гранаты против соцполиции, так что оно их знает. Если еще не знало. Все заклинания, звучавшие на Бранном Поле - оно их тоже знает.
  - Ты безумнее летучей мыши.
  - И?
  - И я всегда этим восхищался. - Он встал на колени, разоружаясь. Кроме пистолета и трех ножей, выложил горсть разномастных кристаллов, крошечные металлические фигурки разнообразных существ и три диска размером с монету, черное дерево с тонкими золотыми письменами.
  - Это всё?
  Такер пожал плечами. - Всё, что могу найти, не залезая внутрь тела.
  - Уверен, ты припрятал достаточно штучек для десяти видов глупостей. Или двенадцати. Не надо. Я сказал. Сыграешь нечестно, и не выйдешь отсюда.
  - Не я ли являюсь мозгом в нашей команде, папаша?
  - Я сказал, как отрезал. - Он шагнул к первому ряду недопеченных охотников. Коснулся груди одного и сказал: - Ладно, я готов. Давай.
  Заготовки отпрянули от него, раздаваясь, открывая проход. Такер буркнул: - Гмм... говоришь так, будто знаешь, что творится.
  - Идем.
  Заготовки раздвигались к стенам, смыкаясь за их спинами.
  Он пожал плечами: - Всего еще не уловил. Но каждый шаг словно обостряет зрение.
  - Если думаешь, что мне понятно - ошибаешься.
  - Тут неглубоко. Слушай, не знаю, что т'Пассе тебе передала о моей ситуации, и нет времени объяснять. Я получил подробную информацию об этом месте, но верить ей нельзя. Совсем. Объяснять тоже нет времени. Есть идея, что тут происходит, но это лишь гадание. Менее чем гадание. Возможность. Дерьмо. Если бы в школах аббатств учили квантовой механике, было бы легче. Проще всего сказать: здесь ничто не реально, пока ты его не увидишь.
  - Ты говоришь о сплетении времени. - Такер развел руками. - После нашей последней встречи я прошел инструктаж у инквизитора.
  - Воображаю.
  - Он сказал, вы расстались на дружеской ноте.
  - Скорее так, чем нет. Ну, вырезание Того Что Есть На Деле из Того Что Могло Бы Быть подобно логическому исключению. Ты был лазутчиком т'Пассе здесь, это обрезало целую вселенную возможностей. Земная Норма питается черным маслом: еще одно отсечение. Соцполиция у двери сказала мне о многом. Что внутри социков больше, чем снаружи, что внутри оборудованы целые блиндажи - еще информация. Социки истекают маслом слепого бога. И заготовки Дымной Охоты выходят из врат. Но не атакуют. Ждут.
  - Как будто ждали нас. - Веки Такера замерцали. Он кинул себе, смиряясь. Внезапно устав. - Не нас. Тебя.
  - Я же велел уходить.
  - Клянусь всем святым дерьмом, в которое ты веришь: если выживу здесь, начну беспрекословно слушаться советов.
  - Так и напишем на твоей могиле, будет красиво. - Он вздохнул. - Еще одно, что тебе следовало бы знать. Говоря о монстре, напугавшем соцполицию, я кое в чем соврал. В-общем, чтобы ты решился сбежать и жить дальше, убивая других, не себя.
  - Что, они не напугались? И нет монстра?
  - Ох, они напугались. И монстр реален. Это правда.
  - Так где ложь?
  Он пожал плечами, извиняясь. - Я сказал, будто он не рад видеть меня.
  
  Коридор вывел в огромную овальную палату. Полную огриллонов.
  - Ринт диз Экт Перрогк, Назутаккаарик!
  - Вот дерьмо. Приветик. - Кейн помахал рукой. - И, знаешь, трахни себя сама.
  Всё могло бы идти получше.
  - Приветствую в нашем месте, Ходящий-в-Коже? Серьезно? - пробормотал Такер. - Вы знакомы?
  - Заткнись.
  Потолок был великим куполом, глубоким, порождающим гулкое эхо. Пол отполирован так, что блестел не хуже травертина под дождем. Верхний уровень, на котором они оказались, ограничивался отвесной стеной пятнадцати ярдов высотой, ниже выглаженный камень сходился к центру ступенями десяти футов шириной и двух высотой - десять уровней до диска, подобного "яблочку" на мишени. Или, скорее, "бычьему глазу". "Глаз" был около двадцати футов шириной, из какого-то хрусталя, он мерцал собственным, приглушенным желтым светом. Стены и потолок тоже были отполированы, украшены искусными петроглифами родовых гербов.
  - Поглядите на чертово местечко... - выдохнул Такер.
  - Ага, они переделали его с прошлого раза.
  - Ты здесь был?
  - Слишком давно.
  Верхний уровень был забит заготовками гриллов. Виднелись еще две арки - проходы, похожие на тот, из которого вышли они. В тех проходах также было тесно от гриллов-недоделков.
  На ступенях у "глаза" толпились пять или шесть десятков самцов, вполне настоящих: бородавки и прочее. Все оскалились, будто сразу узнали гостя.
  За диском и полукругом амфитеатра торчала ступенчатая пирамида, единое целое с дальней стеной. Десять уровней. На каждом каменные троны. У вершины восседали три самки. Ниже - девять. Дальше, похоже, двадцать семь. Кажется, этот день был посвящен принципу умножения на три. Нерадостная новость.
  Грубая прикидка: более трех с половиной сотен самок. Целое жречество Черных Ножей, ни дать ни взять. В важнейшем святилище. Вместо того, чтобы пойти на Правосудие Хрила.
  Иногда говно - просто говно. Иногда вы делаете то, что должны, и к чертям всё прочее.
  Он пошел к первой ступени. - За мной. Делай вид, будто знаешь что делать.
  - Кажешься озабоченным.
  Он кивнул на пирамиду: - Не ее я ожидал найти.
  - Главную сучку? Кого же ты ожидал?
  - Кого-то другого.
  Он потопал вниз. Такер шагал сбоку. - Если она для нас проблема, я могу убить ее отсюда. Никто не поймет. Словно остановка сердца.
  Он шагал. - Нападешь на нее, и я тебя сам убью.
  Такер шагал рядом. - Кто она тебе?
  - Невестка.
  - За хрен меня тянешь.
  - Не вреди ей. И даже не думай вслух. - Он спрыгнул на вторую ступень. - Думаешь, явился за мной и провалился? Это ничто. Погоди, когда я явлюсь за тобой.
  - Но... я... твоя невестка - глава треклятой Дымной Охоты? Точно за хрен тянешь. - Такер казался искренне обиженным. - Хоть в чем-то Монастыри правы? Насчет тебя. Хоть в малейшей хрени?
  - Будь уверен. Во многом. - Он спрыгнул еще на ступень. - Наверно.
  Он стоял на ступень выше самцов. Христос, эти бугаи были большими - он был на два фута выше, а морды гриллов смотрели ему в нос. И, похоже, они не намеревались уступать дорогу.
  Он поглядел на вершину пирамиды. Она ощерилась, но через пару секунд пролаяла приказ. Самцы расступились, давая им проход. Такер остался на кольцо выше.
  - Идешь?
  - Мне и здесь хорошо.
  "Бычий глаз" оказался гладким как стекло. Волоски на руках и шее поднялись, треща синеватыми искрами. - Ну ладно, чтоб тебя. Намекни, а? - бормотал он сквозь зубы. - Ты не Призвала бы меня сюда только ради приятной компании.
  Кейгезз что-то пролаяла на этк-даг. Он не обратил внимания. - Такер, оставайся полезным, - сказал он тихо. - Здесь Тройной Аспект. Где-то.
  - Тройной?!
  - Ага, мы наткнулись на трио. Нездешняя/Умопостигаемая/Природная. Найди это.
  - Имена помогли бы.
  Он глубоко вздохнул. - Природная Сила не имеет имени. Я зову ее Слепым Богом. Другие - Пиришанте и Хрил.
  - Хрил точно, тут Рука. А третья?
  - Пиришанте.
  - Почему-то я тебя совсем не понимаю.
  Кейгезз снова залаяла. Он не поднял головы. - Ты читал мою Историю. Нездешняя Сила была Скована в вертикальном городе - та сущность, что держала дилТ'ллан. Это Пиришанте.
  - Прости. - Такер смотрел с недоумением. - Ничего не соображаю.
  - М-да. - Разумеется. Было бы слишком легко. - Слушай, это Дымный Бог. Так лучше? Сила, что оживила Охоту.
  - Почему сразу не сказал? А твой Дымный Бог-с-ним, у него имя есть?
  - Забудь.
  Кейгезз подалась вперед на троне, лай стал густым от гнева.
  И наконец он взглянул на нее. - Ты знаешь, я не говорю на этой дряни.
  - Паггалло? Пагганник умик, паггтаккуни.
  Он был уверен, что это значит нечто вроде "Сам заскулишь через минуту, таракан".
  Более-менее.
  - Кейгезз. Мы можем стоять тут, и пусть все слушают твое бурчание и видят, как мне становится скучно; или ты можешь стать взрослой и заговорить на вестерлинге.
  - Взрослой? - На западном наречии ее голос казался еще холоднее и злее. - Что Ходящий-в-Коже знает о взрослении? Как жечь щенков, чтобы никогда не повзрослели?
  - Ха. - Он уловил акцент. - Ты анханка.
  - Она вскочила. - Я Черный Нож!
  - Точно, лады. Плевать. Где Рука?
  Она показала полную зубов улыбку и вытянула кулак. - Здесь? Только моя рука.
  - Чем дольше тянем, тем меньше тебе понравится.
  - Однажды я вышвырнула тебя за тагганник. Могу повторить.
  - Что, за врата? Не думаю.
  Она воздела кулак, и глаза блеснули тем же солнечно-желтым, что и диск. Свет центрального кристалла превратился в сияние, способное выжечь глаза за миг. Свет стер палату и самцов и самок и даже его тело... но ослепнув ко всему, он оказался способен увидеть кое-что иное. Под ногами, почти погребенная в невероятном сиянии, висела тень.
  Тень в форме человека.
  - Ха, - прошептал он. - Ну, тогда ладно.
  Свет погас толь же внезапно, как возник. Все казались удивленными, что гость не пропал вместе с ним.
  - Вот в чем дело, - начал он. - Ты здесь уже не главная. Черные Ножи, Вилки в Зад, все равно. Вам конец. Пакуй сучек и отваливай на хрен. И самцов-молодцов забирай.
  Кейгезз так и стояла, сжав кулаки. Она зарычала: - Откуда у тебя голос возражать мне здесь? Как смеешь ты вообще подавать голос?
  - Это не дебаты. Это приказ.
  - Ты? Приказываешь мне?
  - Я неясно выразился?
  - У тебя еще есть язык лишь из уважения к моему самцу. Ты дышишь лишь потому, что я уважаю его любовь к тебе.
  - Гм, что за удача.
  - Как ты вырвался из Истинного Ада, куда я бросила тебя? Скажи, сучонок?
  - Пора привыкать. Дела идут, не оглядываясь на твои повеления.
  - Мои повеления? Я говорю голосом самого Божества. Одно мое слово навеки погасит свет твоих глаз.
  - Ага, классная речь. Хочешь это проделать? - Он развел руки, будто хотел обнять ее. - Шевелись.
  Среди самцов поднялся опасливый ропот, пока Кейгезз не сделала шаг, обрубивший шум, будто удар в горло. Она наклонилась, поднимая губы и демонстрируя длинные, внушительные бивни, желтые глаза яростно сверкали в предчувствии победы.
  Воздела кулак. Вокруг руки собралась сила, не столько видимая, сколько заставлявшая всё вокруг казаться менее реальным.
  Он уже видел эту силу, шар Реальности: энергию, позволявшую Драной Короне сплетать время и пространство, как в лихорадочном кошмаре. Ощущал ее в Пурификапексе, когда живая Рука Хрила положила ладонь на Меч Мужа.
  Ощущал ее и в конце Божьего пути в Анхане, следя, как Воплощенный Ма'элКот спускается с небес.
  Такер пятился. - Это ты называешь "не глупить"?
  - Молчи.
  Он поднял кулак и высунул средний палец, показав ей, и помахал кулаком, удостоверяясь, что она хорошо видит. - Во избежание любого, знаешь ли, межкультурного недопонимания: этот жест, что я сейчас показываю, этот жест имеет значение... там, откуда я родом, он означает примерно вот что: "тронь меня, и будешь оттрахана боевым когтем в жопу".
  - Божество может ранить тебя и оставить в живых, - зарычала Кейгезз. - Первое мое слово может заставить тебя молить о смерти...
  - Весь твой гребаный словарь не разворошит моих волос.
  Такер сказал уголком рта: - Так уверен?
  Он ответил тем же манером: - Сейчас поглядим.
  - Я извинюсь перед Орбеком и он простит, ибо знает тебя. Знает, что ты способен пролезть шершнем даже в Божью щелку.
  - Окей.
  - Как уязвить тебя, сучонок? Сделать таким старым, что кости сломаются, словно тростник? Или заставить гнить заживо, вопя, когда отваливаются члены тела?
  - Слышь, что-то будет или нет? У меня чертовски много дел.
  - Так пусть случится, - взревела она и выбросила вперед кулак. - Гори!
  - О, это оригинально. - Он не сгорел. Даже не пошевелился, только поднял левую руку.
  На воздетой руке собралась мерцающая не-сфера Реальности. Сформировавшись полностью, она стала единственной реальностью в палате. Кулак Кейгезз был лишь плотью и костями, как всегда.
  - Видишь? Тут другое дело, - сообщил он. - Я знаю ваше божество, и оно знает меня. Оно любит меня сильнее, чем тебя.
  Ее глаза вылезли двумя тарелками. Она издавала слабые звуки, будто ее душат.
  Он улыбнулся. - Эй, хочешь фокус?
  - Лучше бы хороший, - буркнул Такер.
  Он поднял Реальность и вгляделся в нее, через нее, ища мыслезрением.
  Нечто подмигнуло ему снова. Ободряя.
  Он сказал сквозь зубы: - Храни мою спину.
  - А что тут будет?
  - Не знаю. Вот почему нужно хранить мне спину. Если выживу, ты будешь рад, что помог.
  - Ну, если ты так говоришь...
  В этот раз он отыскал уровень разума, позволяющий видеть стыки и течения черного Потока. Медленно, осторожно высвободил жилу Потока из своей Оболочки; в прошлый раз от такого у него чуть не сорвало голову, так что теперь он постарался ослабить...
  Позволил тонкому жгуту коснуться Реальности, и голова взорвалась.
  Нет...
  Хотя казалось, что да.
  Ему казалось, что он упал на колени. Чувствовался горький запах сожженных волос. Он вспомнил: один из ублюдков-праздножителей рассказывал, как это смешно, когда лопаются глаза. Да, теперь он ясно понял, о чем толковал мелкий засранец. Вокруг стояли шум и гам, слышались вопли презрения и насмешки - но ведь если он может слышать эту хрень лопнувшими ушами, логично, что сможет и видеть взорвавшимися глазами.
  Он огляделся. Точно, он был на коленях; однако глаза не только не смогли взорваться - они видели лучше прежнего, ведь он смотрел в глубину желтого хрусталя и снова видел ту тень...
  И даже понимал, что за тень видит.
  - Такер. - Он кашлянул и подавился, едва успев проглотить рвоту, не выплюнув на всеобщее обозрение. - Я горю?
  - Уже нет. Возможно, захочешь сменить одежду. И побрить голову. - Такер присел рядом. - Что же случилось?
  - Гм... помнишь, я... - Он снова подавился и сглотнул. - Когда говорил о... подробной разведке и прочем?
  - Ага...
  - Думаю, лишь теперь я все действительно понял.
  - Не буду спрашивать, как именно это работает, но надеюсь, ты получил что-то стоящее. Крейсер "Устрашение Черных Ножей" отдал якоря, едва ты плюхнулся на колени. Как помнишь, она приказала тебе сгореть.
  Он поднял голову. - Я получил не только стоящую хрень, - ответил он, вставая. - Я получил всю хрень, какая ни есть.
  - Может, Бог и в самом деле тебя любит, - взвизгнула Кейгезз. - Может, он тебя пожалел. Или дает мне время поиграться.
  Он устроил представление, отрясая пыль с одежд, при этом размышляя, как же обратить ее игру себе на пользу.
  - Твой бог, - сказал он не спеша, - не таков, как ты думала. Он не выскочил из вселенской задницы. Твой бог был создан. Разработан и собран особым образом ради исполнения особой работы. Ваш бог не любит вас. Вы ему не дети. Он мало когда помнит о вашем существовании. Он был здесь задолго до явления народа Черных Ножей. Я сказал бы, что он будет здесь очень долго после вашего исчезновения, но это не так.
  Там, откуда я пришел, один тип устроил бурю в стакане, сказав: "Бог умер". Это в мире, где никто по-настоящему не верил, что бог существует. А ваш? Да, он реален. И тоже мертв.
  - Ты говоришь. - Она подняла кулак, вновь собирая Реальность. - Скажи снова, что Бог умер!
  Он ответил: - Отдай.
  Реальность пропала с ее руки, явившись на его руке. Она зашаталась, колени подогнулись. Две самки вскочили, усаживая ее на трон.
  - Спасибочки. - Он говорил искренне, потому что забыл о Дисциплине Контроля и ожоги начали болеть. Чертовски сильно. Но он понял: даже мыслезрение не нужно. Не здесь.
  Ожоги исцелились. Волосы отросли. Как и борода.
  Одежда сменилась.
  Пропала изящная новая кожа. Пропал чистый аромат ланолина над аккуратными швами Кравмика. Он был в костюме мятом и поношенном, с кольцами старого соленого пота, а нитки над многочисленными разрезами почернели от крови. Явно не классом выше, но хотя бы удобнее.
  И впервые, насколько он мог вспомнить, у него ничего не болело.
  Больше нет.
  - Хмм, да... пробормотал Такер. - Это же отлично... хм, от всего...
  - Просто костюм. - Он пошевелил плечами, усаживая куртку. - И заткнись.
  Осталось много Реальности. Более чем достаточно для продолжения. Он повернул ладонь кверху и покачал Реальность, словно шар.
  - Темпоральный пробой, - объявил он. - Может остаться несколько дней. Или даже месяц-другой. Затем всё кончено. Ни Дымной Охоты. Ни врат. Ни силы. Ни божества. - Он пожал плечами. - Мне жаль. Будете милыми, и я не убью следующего вашего бога. Может быть.
  Она сжала мраморные подлокотники, будто лишь они не давали ей упасть. - Ты убил нашего Бога?
  - Не намеренно.
  - Твои мозги гниют так сильно, что учуют даже хумансы.
  - Он умер в день Успения. - Кейн повертел головой. - Но не сразу прекратил дергаться.
  Он подбросил Реальность, будто она была тяжелой. - Я же говорю, темпоральный пробой. Послал силу вперед во времени, поддерживая его сознание, пока он ждал...
  - Но ожидание Бога окончено. - Голос ее окреп, она зашевелилась. - Отныне Черные Ножи снова правят Нашим Местом. В нем много силы. Больше, чем нужно любому богу. Наш бог живет вечно.
  - Ты что, не слушала? Вы не были нужны ему. Вам его не спасти, что ни делайте. Ему конец. Сегодня мы можем поработать над тем, какая хрень будет дальше. Усекла?
  - Но чего Бог ждал всё это время?
  Он повернул шар Реальности, глядя сквозь него. - Ждал меня.
   Она снова подавилась звуком.
  Он сочувственно кивнул. - Знаю, принять такое нелегко. Вообрази, посмотри с моей точки зрения. Я провел всю жизнь, сражаясь с этим. Убегая от этого. Я уничтожал любого, кто обо мне заботился - потому что не мог посмотреть себе в лицо. Но недавно я получил немало суровых уроков о себе самом, и начал размышлять. Кое-что мы не выбираем. Орбек сказал: "Никто не выбирает свой род. Родился Черным Ножом - будешь Черным Ножом". И тогда мы с вашим богом нашли взаимопонимание.
  - Так кто ты такой? Кем себя объявляешь?
  - Я владыка этого места, - ответил он. - Я ваш владыка.
  Тут все самки вскочили, вопя и потрясая кулаками. Самцы ревели, поднимая лапы, выставляя из кулаков боевые когти.
  - Не только у бога здесь есть сила, сучонок. - Кейгезз опустила кулак и зарычала, глядя на полсотни огромных самцов, что были на два уровня выше его и Такера: - Убить его. Но сначала помучить. Вы будете жить вечно.
  Он прочитал по губам Такера: "Вот почему тебя не брали на Дипломатическую службу".
  Изобразил губами в ответ: "Следи".
  И поднял шар Реальности, голос резал, будто раскат грома. - Тишина!
  И воля его исполнилась: внезапная тишина, столь абсолютная, что звенело в ушах.
  Пока неплохо.
  Он повернулся к самцам. - Хотите оторвать кусочек? Вперед, сосуны. По одному или скопом.
  Самцы переглядывались. Наконец самый большой, весь в шрамах, отчаянный на вид - пожал плечами и сделал шаг.
  - Сегодня ты счастливый победитель. - Он опустил шар Реальности на уровень груди и поглядел на великана. - Умри.
  Самец фыркнул и поднял ногу для второго шага - но вдруг покачнулся. Глаза широко раскрылись, он сжал грудь в очевидном неверии. Затем ноги подломились, он упал на колени. Издал задушенный хрип и повалился лицом вперед.
  - Кто-нибудь не увидел? Кому-то нужно объяснить?
  Он обозрел палату, ища глаза каждого из Черных Ножей.
  А потом взглянул на павшего самца. - Встань и иди.
  Через долгую секунду самец дернулся, яростно глотая воздух. Встал на колени... но не поднялся, а уперся лицом в пол. Застыв.
  Такер пробормотал: - Мило.
  - Никому не нужно изображать покорность, - объявил Кейн. - Вы уже мои. Всё ваше - мое. По моему слову вы выходите. По моему слову возвращаетесь. По моему слову идете в мир. По моему слову таитесь во мраке. По моему слову вы живете. По моему слову умираете.
  Мое слово - закон. И нет у вас закона, кроме моего слова. Нарушите закон - пострадаете. Отвергнете закон - будете молить о смерти.
  Бросивший мне вызов умрет. Бросивший вызов моему народу бросает вызов мне. Не делайте так.
  Вот мои слова. Вот мой закон.
  - Твоему народу? - Вены вздулись на толстой шее Кейгезз. - Рабовладельцам, что бичуют нас? Убийцам, уничтожившим наш народ в Нашем Месте? Людям, что не могут стоять, если под сапогом нет шеи Черного Ножа?
  - Нет.
  - Всё, что скажешь? Нет?
  - Ваши шеи - моя шея.
  Она отшатнулась, вдруг задумавшись.
  - Мой брат - Орбек Черный Нож, Тайкаргет. Твой самец. Твой муж. Меня называли Кейном, и Домиником, и Шейдом, и Джонатаном Кулаком, и К'Талом, и Хэри Майклсоном, и много как еще. И я горд этими именами. Но эти имена не мои.
  Он оскалился, глядя на Кейгезз снизу вверх. - Ты знаешь, кто я. Скажи им.
  Она глядела так, будто не осмеливалась зарычать громко.
  Он сдавил шар Реальности. - Скажи им.
  Неохотно она поднялась. Неохотно набрала дыхание. - Он Назутаккаарик... Назутаккаарик из Адского кошмара.
  Голова опустилась. - Он Ходящий-в-Коже. Другого нет.
  Тишина.
  Безмолвие углублялось, пока он осматривал палату, встречая взоры каждой пары желтых глаз. - Если кто-то хочет сглупить, пусть прежде отыщет переживших Ужас. Спросит, что бывает, когда я в гневе.
  Он опустил левую руку, созерцая трещащий круговорот Реальности. Казалось, он мог видеть в шаре будущее. Но видел он лишь силу.
  И пользовался ей, ведь, знаете, зачем еще нам сила?
  Когда, наконец, он снова посмотрел на застывших, молчаливых Черных Ножей, то сказал: - Почему вы еще здесь? Проваливайте. Все вы. Сейчас же.
  И, будто внезапно пробужденные ото сна, огриллоны медленно, неуверенно зашевелились, начав уходить. Он поглядел на Кейгезз. - Не ты.
  Поманил ее. - Нужно поговорить.
  Черные Ножи лились наружу, оставляя лишь заготовки охотников и Кейгезз. Она неохотно полезла вниз.
  - Устроил ты представление, - сказал Такер.
  - Спасибо. Ловко подхватил дело с умиранием.
  - Всегда обращайся. Но "встань и иди" - трюк похитрее. Эту магию нелегко будет отменить. Как ни думай.
  - Уповаю лишь на твои таланты.
  - Тем показал себя благородным мужем, полным тонкого вкуса. Но что ты делал бы, если бы я провалился?
  Он пожал плечами. - Что-то еще. Может, к лучшему.
  - А?
  - По мне, встать и ходить мертвецом - не самое счастье.
  - Понимаю тебя.
  Кейгезз спрыгнула с последнего уровня. Опустилась на колено и склонила голову. - Что желает изречь Ходящий-в-Коже?
  - Ходящий-в-Коже желает... - Он замолчал, скорчив рожу. - О, ради всего дрянного. Встань. И если я начну говорить о себе в третьем лице, даю позволение отвесить пощечину.
  Она встала, так же пряча глаза. Он не возражал: для огриллонов прямой взгляд означает спор о доминировании, а ему не хотелось начинать то дерьмо снова. Не сейчас. Он протянул руку и положил ей на голову. - Я призвал тебя сказать, что мне жаль.
  Голова ее вздернулась, но через секунду прямой контакт глаз прервался. - Извиняешься за сегодняшнее или за всё вообще?
  - За сегодняшнее.
  - Не щедро.
  - Получи хоть это. Остальное? Была война. Даже со щенками. Особенно с вашими щенками. Правильно, что ненавидишь меня за это. Но сейчас мне жаль, что высек тебя на глазах твоих друзей.
  - Моей семьи, - прорычала она тихо.
  - Нашей семьи. - Он снова опустил руку, легонько гладя щетину, торчавшую на спинном гребне. - Такое нужно вершить наедине. Хочу искупить вину.
  Она отошла и склонила голову набок, искоса глядя на него. - Как же?
  - Прося твоей помощи.
  - Помощи в убийстве последних Черных Ножей?
  - Мне нужно, чтобы ты следила за нашей семьей. Более того. Чтобы ты вела ее.
  Глаза сузились. Она молчала.
  - Ага, я теперь твой босс. И говорю, чтобы ты стала боссом над всеми остальными.
  - А этот человек? - Она дернула плечом, указывая на Такера. - Кто он, что стоит рядом с Ходящим?
  - Он никто. Если увидишь еще раз, убей.
  - Эй, ну. Как-то не по-дружески.
  - Получив приказ вогнать мне пулю в затылок, ты не станешь колебаться.
  - Но потом мне будет плохо. Разве это ничего не стоит?
  - Нет.
  Он повернулся к Кейгезз. - Весь город узнает о случившемся к закату, это наверняка вызовет неразбериху. Держи род спокойным, но готовым выступить. Всех. Я многое знаю, но не знаю, что случится при Правосудии. Возможно, нам придется драться. Или бежать. Или разгребать дерьмо, держась на месте. Это будет по твоему приказу.
  - Моему. - Она глядела задумчиво, хотя еще с опаской. - Смогу.
  - Ты сражалась за свободу рода. Чтобы дать нам свободу и будущее в Нашем Месте. Сейчас все стало проще. Ты должна лишь оберегать нас. Понимаешь?
  Она промолчала.
  - Вот мое слово. Вот твой закон. Ты понимаешь? Говори.
  Тихо. - Понимаю.
  - Ты и твои самки - жречество, зовите себя как хотите, мне плевать - ваш долг отныне защищать народ Черных Ножей, как самки защищают щенков. Остальное - уже не ваша проблема.
  - Самки сражаются.
  - Знаю, - ответил он. - Но самки Черных Ножей сражаются только ради защиты щенков. Защиты семьи. Такой закон. Отныне и навеки.
  - Но кто уничтожит наших врагов? Кто наведет страх на мир? Кто?
  Он улыбнулся ей почти со стыдом. - Принимая меня, Орбек сказал: я опозорил Черных Ножей. И, став Черным Ножом, я разделяю позор. Так и случилось. Но он сказал еще, что, завоевывая славу, я разделю ее с Черными Ножами. Так и будет.
  - Ты... - Яростный свет зажег желтые глаза. - Ты говоришь, что Ходящий-в-Коже сражается за нас.
  - Вы видели меня, ведущего войну против Черных Ножей. А теперь увидите меня, сражающегося как Черный Нож.
  Она пробормотала с чувством, весьма напоминавшим почтение: - Назутаккаарик теркаллаз кептаррол имик каз таш...
  Пригнула голову, развернулась, прыгая по кольцам-ступеням, и скрылась в тоннеле к "Черному Камню". Он посмотрел вслед, думая, что давно следовало выучить этк-даг. Повернулся к Такеру. - Ну?
  - Звучит вроде пословицы. - Такер казался необычайно задумчивым. - "Ходящий-в-Коже сродняется с жертвой".
  - Ха. - Он не мог решить, простое ли это совпадение, или нечто большее. - Забавно, как стекается это говно.
  - Забавно?
  - Ты говоришь на липканском. А поэзию читал? Там есть традиционный метафорический посыл, особенно в эподах - Тишалла описывают образами ночи, темных пещер, засыпанных могил, ну и так далее. В старых творениях - особенно в эпосе, где Тишалл выведен персонажем - его часто сопровождает эпитет, грубо переводимый как "неизменная тьма". Иногда с большой буквы Т. Верно?
  - Святая срань.
  - Ага. Клинок Тишалла, - сказал он веско, - типичный поэтический образ черного ножа.
  - И это ты назвал забавным? - Такер казался напуганным. - У тебе особенное чувство юмора.
  - Давно понял. - Он спустился и сел на нажнем уровне. - Тебе пора уйти.
  - Сколько раз мы должны повторить этот разговор?
  - Не в том смысле. Совсем уйти.
  Такер замер. - Эй, знаешь ли, - начал он медленно, - если ты из-за Руки...
  - Из-за тебя. Я бы позволил тебе выйти отсюда, если бы смог поверить, что ты так и сделаешь.
  Такер вздохнул. - Ну, если мы начинаем в таком духе...
  - Ты сделал мне немало добра, - продолжал он. Оперся локтями и поерзал, чтобы прилечь удобнее. - Помог сойтись с лошадиной ведьмой, помог примириться с самим собой. Помог сегодня. Знаю, ты делал всё не ради меня, но признаю долг. Потому и не убил тебя прямо сейчас.
  - Ох, мне прямо грустно, что ты так не веришь мне, Джонни. Как думаешь, смогли бы мы прийти к подобию соглашения?.. - Он рассеянно почесал руку, алое копье пронизало воздух...
  И точно на границе "бычьего глаза" исчезло без следа.
  - Не оскорбляй меня.
  - Хотел устроить сюрприз, - сказал Такер.
  - Чудное Огонь-копье. Как закрепил заклинание? Татушка?
  - Если точно хочешь узнать, - ответил Такер, - сойди сюда и погляди сам.
  - Мне следует тебя убить. Знаю, следует. Если наши позиции переменятся...
  - Ни за что. - Он сел на хрусталь. Голос был полон утомления. - Я профессионал. Ты - нет. И никогда не был.
  - Догадываюсь, ты прав.
  - Профи прикончил бы меня на утесах.
  Он пожал плечами: - Признаюсь, я тобой восхищен.
  - Отсасывать не обязательно.
  - Не только мастерством. Твоей решимостью. Преданностью ремеслу. Ты мне нравишься.
  - Не настолько, чтобы позволить мне выйти.
  - Потому что нравиться людям - часть твоего ремесла. И ты в этом преуспел не хуже, чем во всем ином.
  - Мы закончили?
  - Как насчет ответа на вопрос? Всего один, только чтобы ублажить мое любопытство. Ты ведь больше никогда не увидишь этот мир.
  - Ненавижу идею, что ты станешься не ублаженным. Может, в обмен? Раз уж я никогда не увижу этот мир.
  - Точно.
  - Что ты задумал сделать с Рукой? Взять себе?
  - В пекло, нет.
  - Это же сила и власть.
  - Не того рода, что нужна мне.
  - Тогда что? Наверное, нечто экстремальное. Ты ведь решил испепелить парня за то, что он может встать у тебя на пути.
  - Весьма экстремальное. Я хочу отдать ее Хрилу.
  Такер выпучил глаза.
  И смотрел на него.
  И смотрел.
  Наконец сказав: - Ты прав, что убиваешь меня.
  - Я не убиваю тебя.
  - Т'Пассе знает?
  - Конечно, нет. Иисусе. Она оторвала бы мне голову, не дав окончить фразу.
  - Не такая сентиментальная.
  - Можно сказать.
  Такер вздохнул. - Ладно. Спрашивай.
  - Имя.
  - Повтори?
  - Твое имя. И всё. Настоящее имя. Я ведь буду рассказывать эту историю.
  Похоже, он серьезно раздумывал - пару секунд. Затем вздохнул и кивнул. - Ладно, - сказал он неохотно. - Думаю, вреда не будет. Зови меня Эйтам, лорд Неболтай, маркиз...
  Остаток исчез в ослепительно-желтой вспышке. Когда сила утекла, пропал и Такер.
  Зал стал тихим, таким тихим, что он слышал синхронное дыхание сотен неподвижных заготовок-двойников на верхнем уровне. Он поднял глаза. Ну... не совсем неподвижных.
  Глаза были открыты.
  У всех.
  И все глаза были устремлены на него.
  - Да ладно, чтоб тебя. Намек понят.
  Он ухватился за край уровня и встал. В центре желтого кристалла не было и следа Такера. Вообще никаких следов.
  Кроме тени в хрустале. Жука в янтаре.
  Он опустился на колено и положил ладонь на середину "глаза". - Хэй, - произнес он тихо. - Готова?
  Ответ пришел - не голос, ни даже язык - просто безмолвное понимание.
   "С первого мига рождения каждого из нас".
  - Не такого я желал тебе. Вовсе нет. Я хотел ранить тебя. Хотел ранить так сильно, чтобы ты вспоминала меня каждый час, каждый день, весь остаток жизни. Но не такого.
   "Ты клялся, что когда я очнусь в Аду, уже будешь убивать меня снова".
  - Я говорил не об этом Аде. Не о таком пробуждении. И не о такой смерти.
   "Смысл слов сохранился? Сами слова - да. Я слышу их сейчас. Вечно".
  - Не вечно. О вечности я сейчас позабочусь.
   "Вечность, любимый, это не то, что ты себе представил".
  - Ага, угу, нужно было думать, прежде чем начинать разговор.
  Он потянулся разумом и нашел Реальность, и наложил на нее волю. - Скайкак Нерутч-хайтан, явись передо мной! Или, знаешь, встань и иди. Как угодно.
  Тень в глубинах хрусталя пошевелилась.
  Она росла, становясь плотнее, вылепляясь в мягком желтом свечении, и чем яснее виделась, тем менее человекоподобной оказывалась. Поверхность хрусталя раздалась и, словно богиня из морской пены, восстала древняя, дряхлая самка, без волос, на месте ног лишь уродливые культи, узлы шрамов вместо левого глаза и щеки; единственный глаз пылал яростным безумием, желтый, как хрусталь внизу.
  - Хей, промой мозги от дерьма, старая летучая мышь. Давненько не встречались.
   "Это было вечно, крольчонок. Но в вечности я видела тебя всегда".
  На месте правой руки - там, где руку взорвало заемной силой - был стальной кулак, пластины зеркального блеска, безупречно-девственные. И ее она протянула в ответ на протянутую руку.
   "Береги наш народ, крольчонок".
  - Знаешь, буду.
  Он сжал бронированный кулак рукой из плоти. - Спокойной ночи, Драная Корона. Спи спокойно.
   "Я буду видеть сны о тебе, любимый".
  - И в тех снах я буду трахать тебя в глазницу. Членом из колючей проволоки.
   "Я тоже буду скучать".
  - Все та же гнойная дыра в крысиной жопе, - сказал он. - Х'сиавалланайг Хриллан-тай!
  Когда пламя Авторитета Хрила встретилось с плотью Его Кулака, белый пожар испепелил вселенную.
  
  Когда он вновь осознал окружающее, Рука Хрила пропала, палату освещали только языки огня, лизавшего труп Драной Короны. Он лежал на холодном хрустале и думал, как же встать на ноги, ибо не помнил, как действуют руки-ноги. Рука болела. Как и плечо, грудь, ухо, лицо... даже по долгом размышлении он не смог бы назвать часть тела, не дрожащую от боли.
  - Ох, точно, - буркнул он. - Эту подробность забыл, да?
  Кожаный костюм был в столь же дурном состоянии. Он снова потянулся к Реальности, починить тело и одежду... но не нашел никакой Реальности, какой мог бы коснуться. Не слышал он и двойников-огриллонов. Да, все они лежали на полу вповалку, словно в общей могиле.
  Он вздохнул. Да, верно, так и должно было сработать... но это, почему-то, не облегчало боль.
  Он ухитрился встать на четвереньки. Пришлось застыть, сберегая дыхание. Из носа капало. Кровь падала на хрустальный пол и в свете "факелов" казалась черной.
  Черной?
  Кровь не выглядит черной в свете огня. Он коснулся лица, и рука вернулась черной от капавшего из носа масла. Он взирал на свое отражение в мерцающем обсидиане и, словно в том шаре Реальности, видел лишь силу.
  Но нет. В масле он видел и будущее.
  Кивнув себе.
  - Начнем представление.
  
  
  Ныне во Всегда 8:
  Сумрачный лес
  
  
  "Nel mezzo del cammin di nostra vita
   mi ritrovai per una selva oscura,
   ché la diritta via era smarrita" .
  
   - DANTE ALIGHIERI, Inferno [10]
  
  
  Она незрима, Ее нельзя услышать или пощупать, унюхать или попробовать на вкус; но Она здесь, ведь Здесь - всего лишь Ее Вечнобытие.
  - И аминь, - бормочет Дункан, мудро радуясь, что пришпилен к почве, избавлен от необоримой потребности пасть на колени. В голове кружится тошнотворный экзистенциальный страх: что, если он лишь фрагмент Ее воображения, мимолетная фантазия, при малейшем Ее отвлечении рассыпающаяся в ничто, в нечто никогда не существовавшее?
  Крис Хансен, Делианн Митондионн, Император Анханы и человеческий король эльфов, остается на коленях, понурив голову. Даже Ангвасса Хлейлок, Владыка Битв, вежливо опустилась на колено. Лишь лошадиная ведьма не пошевелилась; так и сидит рядом с Дунканом, лениво сплетая венок из диких цветов.
  Кейн выходит на середину поляны и говорит: - Кончай это, на хрен.
  Присутствие отвечает - не словами и даже не звуками, но смыслами.
  "Как всегда, ты требуешь от Меня умаления".
  - Если бы я мог требовать, скомандовал бы "шагом марш". Как Вера?
  "Тревожится о тебе. Как и Я".
  - Но я в полном порядке. Видишь? Так маршируй отсюда.
  Мерцание силы заполняет воздух вокруг Дункана. Сила становится светом, вылепляя фигуру, похожую на жену Кейна. - Шенна.
  "Пеллес Рил. Рада новой встрече, Дункан. Позволь тебе помочь".
  - Мне?
  "Я могу облегчить боль".
  - Мне не больно.
  "Не боль плоти, Дункан".
  Он ощущает Ее Власть, теплую, словно кухня в стылый день, и приятную, словно воспоминание о руках матери.
  Кейн говорит: - Помни, что я сказал.
  - Не забываю. - Он посылает смущенную улыбку, взирая на мерцающую фигуру богини. - Благодарю за заботу, Пеллес Рил, - произносит он нарочито вежливо. - Но без боли я не помнил бы себя.
  "Неужели эта участь ужасна? Говорю тебе; забвение несет покой и тишину, без страданий, без страхов, без желаний. Лишь покой".
  Он чувствует слезы в уголках глаз. - Ты очень добра. Но нет. Не могу. Еще не могу. - Протягивает руку. - Я еще нужен Хэри.
  "Хэри мертв. Этот человек - не твой сын".
  - Он чей-то сын. Сын отца, любившего его без сомнений. Сын матери, чьей сладчайшей грезой было увидеть, как ребенок станет мужчиной. - Слезы льются рекой. - Такого сына довольно и мне.
  "Тогда... ради уважения к нашей любви с Хэри, позволь хотя бы вызволить тебя из темницы". Мерцание становится вещественным, тянет руку к эфесу черного клинка.
  Ангвасса Хлейлок произносит: - Остановись.
  Без перехода коленопреклоненная фигура Ангвассы оказывается в середине поляны, между Мечом и Рукой богини. На колене, без оружия, голова так же почтительно склонена. - Меча касаются лишь по соизволению. Тебя не звали.
  "Смеешь сопротивляться Мне, жалкий божок? Я столь же выше тебя, как ты выше смертных, коих вознамерился защищать".
  - Я отлично знаю глубину Твоей мощи. Но долг остается. - Она поднимает голову, всматриваясь в принявшую форму энергию, лицо богини. - Я ставлю себя не над смертными, о Вольная Королева, но рядом с ними. Мой Щит всегда будет обращен против любого, вздумавшего им вредить.
  "Смертного вреда от смертных рук".
  - Не сегодня.
  "Забываешь, с кем говоришь".
  - Есть два пути избавления от угрозы тем, кто укрылся в тени Моего Щита. Первый путь - ты уходишь. - Ангвасса встает и прямо смотрит в лицо Силе. - Это путь без насилия.
  "Имей я возможность остановить вас, никому не навредив - верь, так и было бы".
  - Я верю тому, что вижу. Если ты не хочешь нести вред или испытывать вред, отступись.
  "Вижу, отчего Кейн так тобой восхищен. Прощай, божок".
  Рука Силы тянется к латной груди; безмолвная вспышка стирает бога, принявшего форму Ангвассы Хлейлок, с поляны - словно его никогда там не было.
  "Теперь я возьму Меч, и с его уничтожением окончится всё".
  - Нет. - Крис Хансен встал на колени; но встает с колен Делианн Митондионн. - Теперь вижу, почему Кейн не доверяет Тебе.
  "Ты, тварь? Ты, жалкое существо - ты смеешь отвергать Мою Волю? Ты малая доля того, чем был Хрил, а его Я изгнала без усилий. Моргну глазом, и ты будешь уничтожен навеки".
  - Удачи в объяснениях с Ма'элКотом. - Он смотрит вбок, на Кейна. - Ты знаешь ответ.
  Удар грома, небо темнеет, разветвленные молнии сходятся к Делианну; когда снова можно видеть, почва, на которой стоял он, сожжена до камней.
  Кейн говорит: - Всегда знал.
  Сила снова тянется к Мечу.
  Дункан морщится, сам устрашенный тем, что хочет сказать... но все же произносит: - Нет.
  "Ты смеешь?"
  - Оставь эти "ты смеешь" для туристов, - вмешивается Кейн.
  "Ты смеешь противопоставить свою волю Моей?"
  - Кейн говорит, ты не сможешь взять Меч, пока я не отдам его.
  "Так отдай".
  - Уже сказал нет. - Он сжимает челюсти. - И мне не нравится твой тон.
  "Это была не просьба".
  - Потому и не нравится.
  "Я могу превратить эту милую поляну в ад ужаснее любого воображения..."
  - Это уже ад, тупая сука, - говорит лошадиная ведьма, рассеянно плетущая венок. - Неужели еще не заметила?
  Внимание Силы обращено на нее.
  "Ты. Что ты такое? Столь ничтожное, что я едва вижу тебя. Гнус, зудящий над предметами превыше понимания. Нет, еще меньше".
  - Я лошадиная ведьма. - Она вздыхает, кладет венок на колени и складывает сверху руки. - Знаешь, почему он еще не убил тебя?
  "Ты назойлива, как Хрил".
  - Это Вера. Он любит ее и не знает, что уничтожение матери сделает с дочерью. Но я знаю. Немногое. Так что будь вежливее с людьми.
  "Безумная".
  - Тебе следовало бы понять: я пытаюсь помочь, хотя ты этого не заслуживаешь. Рано или поздно он поверит мне насчет Веры, и тогда сможет казнить тебя, вялая задница, речная сучка. И сразу же поймет, как был прав. Вера даже не станет скучать по тебе.
  - Гм, - вставляет Дункан, - уверена, что хочешь выдерживать такой тон? С Ней?
  "Знаю, ты вязалась с человеком, который был мне мужем. Нет причин вредить тебе. Но и терпеть твою компанию причин нет". Сила собирается, став почти телесной. "Изыди".
  Лошадиная ведьма пожимает плечами и возвращается к венку.
  "Отчего ты еще здесь?" Небеса снова темнеют, катится гром. "Прочь!"
  Лошадиная ведьма закатывает глаза, не трудясь оглядываться. Присутствие, похоже, ошеломлено до полной неподвижности.
  - Она тебя не любит, - сообщает Кейн. - Она редко гневается, и никогда не таит обид. Но ты - особый случай.
  "Невозможно!"
  - Явно возможно.
  "Неприемлемо..."
  - Слушай, во-первых, ее нельзя взять силой. Ты можешь убить ее, но не заставить делать то, чего она делать не хочет. Во-вторых, убить ты ее тоже не можешь.
  "Смотри же".
  - Даже не из-за нас с тобой, или нас с Тобой, - продолжает он. - Всё потому, что, хмм, некоторые люди - очень похожие на нее - бежали в леса и молили Тебя о помощи. Черт, молили о шансе на свободу. Но ты не помогла.
  "И не буду".
  - Ага. Ненавидит она не Шенну. Она знала Шенну. Даже помогала бежать некоторым токали, когда бывала у реки в ту осень. Она знает, что Шенна Лейтон без колебаний отдала бы жизнь за людей, которыми Ты пренебрегаешь. Что смертная Пеллес Рил отдала свою жизнь за людей. Но Тебя... Тебя нельзя тревожить. Потому лошадиная ведьма зла и, возможно, будет злиться даже после того, как я тебя убью.
  "Ты? Убьешь? Меня?"
  - Ты не понимаешь, что здесь происходит. Ма'элКот - Дом, как угодно - послал тебя за Мечом, потому что ты единственная в его пантеоне имела физический Аспект до дня Успения. Ты единственная, кого нельзя отменить.
  "Отменить..?"
  - Поверь.
  "Ты точно веришь в хотя бы самую исчезающую возможность отменить Разум Дома?"
  - Есть один способ узнать.
  "Ты безумен".
  - Все говорят. Знаю, ты думаешь предупредить Его или просто сбежать на хрен. Не получится. Он тоже не сможет, ведь вы не совсем разные сущности. Ты выражаешь часть Его целостности, верно? Так что пока я удерживаю тебя, удерживаю и Его.
  "И как ты надеешься удержать Меня?"
  - Шутишь, верно? Черт, совсем забыла всё, что знала обо мне? Дело уже сделано.
  "Сделано..."
  - Я знаю, ты Природная Сила и не обладаешь всем этим вневременным дерьмом... но кто-нибудь мог бы подсказать тебе, кем был Хрил. Кем был настоящий Хрил. Ангвасса, если не против, приведи сюда Криса.
  В густой тени под деревьями хлопает полог юрты, выходит Ангвасса Хлейлок, теперь в простой тунике и штанах. Рядом Крис Хансен.
  Крис говорит: - В следующий раз предупреди. Думал, реально сейчас умру.
  - Полагаю, такое чувство было бы очень полезно вам, бессмертным. К тому же ты выдал бы себя. Много у тебя талантов, Крис, но играть вовсе не умеешь.
  Крис смотрит так, будто не решил, орать ему или рыдать. - Ты хоть знаешь, как тяжело быть тебе другом?
  Кейн оборачивается к Присутствию. - Чисто между нами и Ма'элКотом. Хрил был тем, кто впервые Связал вас, мудаков. Вы коснулись Его своими силами; Его Сила коснулась вашей. Чисто было сработано, ведь Владыка Треклятой Честной Игры не хотел просто надрать вам задницы.
  "Ты не... ты даже не смеешь надеяться..."
  - Нет? Кстати, когда промежду нами вышло непонимание, как я заставил его искать меня?
  "О - о, черный нож... масло..."
  - Хреново каждый раз попадаться на один трюк, а?
  Гром становится словами.
  И ТАК МЫ НЕ ПОСТУПИМ.
  Когда все поднимают головы, небо от горизонта до горизонта стало Ликом Ма'элКота, тучи - Его Борода, горы - Его Зубы, и солнце и луна - Его Глаза.
  - О, привет, - говорит Кейн. - Спасибо что заглянул. Хочу тебе кое-что показать.
  
  
  Приемы и уловки 2:
  Правосудие
  
   "Позволь тебя процитировать: "Я верю в правосудие, пока держу нож у горла судьи".
  
  Шенна Лейтон Майклсон,
  "Герои умирают"
  
  Он смотрел с лика Ада на Круг Правосудия, вынужденный признать таланты этих ублюдков.
  Орден Хрила был наделен изысканным пониманием силы театрального искусства. Они организовали шоу не хуже Нюрнбергского ралли в "Триумфе воли". Нет, явно лучше, ведь наци оказались слишком высокомерными, чтобы построить национальное событие на смертельной схватке между чемпионами разных рас. Хриллианцы выставили бы Гитлера на разогрев перед боем в клетке - Джо Луис против Макса Шмелинга, шипастые кастеты и без рефери. До смерти. Да, вот это шоу-бизнес... [11]
  Они намерены были сделать из нынешнего Правосудия нечто особенное.
  Круг был построен и освящен специального для такого необычайного события. Платформа дюжиной футов в высоту и пятьдесят в диаметре стояла посередине между Пуртиновым Бродом и Адом, так, чтобы обе стороны могли увидеть как можно больше. Ради нее снесли стоянку извозчиков у подножия вертикального города, между основанием Шпиля и нижним ярусом Ада. Диск покрыли несколькими слоями толстой, влагоемкой льняной ткани, девственно белой, дабы впитывать и являть каждую каплю крови; кровь, пролитая на судебном поединке, была посвящена Владыке Битв.
  Платформу окружали еще две надстройки, высотой три и шесть футов. На верхней сотня стражников стояла лицами наружу, плечом к плечу, ружья в парадном положении, глаза скрыты блестящими шлемами. На нижней было сто двадцать бойцов. На мостовой вокруг еще две сотни. Общественные страсти разогрелись от разрушительных последствий ночной Охоты и утреннего взрыва на площади Ткача; сборище принесших клятву солдат и обычных граждан находилось в опасно нестабильном состоянии.
  Шпиль был усеян стрелками. Большинство внимательно следило за уровнями Ада, хотя необычно большое число озирало толпу людей внизу. Офицеры Воинства Хрила отлично понимали опасность локального восстания и ужасающих последствий, буде оно обернется всеобщими беспорядками.
  Простая арифметика.
  Пятьсот рыцарей. Десять тысяч стражников. Тридцать тысяч солдат Хрила и никак не меньше того гражданских...
  Против двухсот тысяч рабов-огриллонов.
  Никому не хотелось узнать окончательный подсчет.
  В миг короткой тени, как называют полдень на Бранном Поле, юный и могучий огриллон в тяжелых цепях был выведен в Круг, ему велели встать на колени и ожидать Рыцаря-Обвинителя. Он обменялся репликами со стражей, но остался на ногах.
  Толпу это вовсе не осчастливило. Приближались сумерки, и зрители перекидывались все более мрачными словами, там и тут слышались крики недовольства - юные, не привыкшие к дисциплине и не вполне трезвые подбивали друг дружку сбежаться в Кольцо и разобраться с ублюдком Сломанным Ножом, появится леди Хлейлок или нет.
  Он стоял у пустого оконного проема восточной стороны третьего яруса, откуда Кейн и его партнеры некогда наблюдали за приближением народа Черных Ножей. Зашел в угол, в тень, кровавые тени поглотили его целиком, лишь блестели белым глаза. Край яруса был тесно усеян - не вонзить ножа - молчаливыми гриллами. Похоже, никому не было дела до человека, смотрящего через их плечи.
  Было бы иначе, узнай они его.
  И совсем иначе, знай они, кем он стал ныне.
  Он сощурился, глядя на белую стрелу крана, торчавшего над верхним ярусом. Грузовая площадка. Казалось, у стрелы можно различить фигуру в белом... а может, он лишь обманывал себя. Глаза уже не те, а решетчатая сталь постройки служила отличной маскировкой.
  Впрочем, зрение позволяло ему различать толпы, кишащие у Шпиля. Лик Свободы отлично выполнил задачу. Пока день тек к закату, все больше людей покидало сборище, уходя в разочаровании, гневе или скуке. Никто не понимал, отчего не появилась Поборница, никто не знал, что ее исчезновение может нести огриллонам, хриллианцам и самого Бранному Полю.
  Но вскоре всё поменялось.
  За час до этого агенты Кайрендал рассеялись по городу, разнося весть: "Поборница появится на закате. Последний из Черных Ножей покорится Живой Руке Хрила или умрет. Свершится Хрилово Правосудие. Конец Дымной Охоте".
  Все захотели увидеть такое.
  Забавно: именно это он и желал им показать.
  Помост был воздвигнут над стеной Круга, к нему вели два пандуса. Семь кресел. В них восседали шестеро мужчин в блистающих латах - наверняка это были Легендарные Лорды. Каждый побывал Поборником Хрила, каждый значился в начале списка самых опасных людей, с которыми не следует задираться ни за что на свете. Пустое кресло в середине ждало оставшегося Легендарного Лорда, которому выпала также честь быть Правоведом Ордена. Но он остался на месте предыдущей встречи.
  Кормил собой ворон, червей и мух.
  Он гадал, знает ли кто из мудаков, что Хлейлок мертв. Может, Маркхема наконец взяли за яйца и он во всем сознался. Вряд ли: яйца у него слишком мелкие, не ухватишь.
  Может, следовало бы стащить с него штаны и убедиться лично.
  Он смотрел на макушку Маркхема. Мерзавец стоял при полном параде, неподвижно, сразу за пустым креслом, шлем под рукой. Божечки, был бы здесь "Автомаг"...
  Ха. Похоже, не зря он оставил кобуру. Мог бы не сдержаться...
  Если Маркхем казался высеченным из камня, Легендарные Лорды выглядели беспокойными - склонялись один к другому, будто желая сообщить нечто на ухо, озирались, вероятно, гадая, появится ли вообще Ангвасса - ведь если бы она хотела явиться к закату, процессия была бы уже видна. А они уже десять минут слышали бы песнопения хриллианского Зова Правосудия.
  Ага, процессия. Ну погодите, сосуны. Он готов устроить им впечатляющую процессию.
  - Кайрендал, - произнес он между зубов. - Как дела?
  "На позициях". Ее Шепот был слабым, почти похороненным в тихом посвисте ветра. "Т'Пассе сказала, все на местах. Подозреваю, придется ей довериться, невзирая на дурные привязанности".
  - Привязанности к Монастырям или ко мне?
  "Выбирай".
  - Она достойна доверия куда больше, чем я.
  "Как любой в мире. Не ее планы меня тревожат. Магия здесь стала неуправляемой".
  - Дерьмо, Кайра. Если бы только магия сегодня не работала...
  "Я лишь предупреждаю: когда вся твоя нелепая шарада развалится, не меня не надейся, не спасу".
  - И что тут нового? Разве так не было каждый гребаный раз?
  Долгая пустая пауза.
  "Умри в бою, Кейн".
  - Гмм - ты знаешь, что это должно значить "желаю удачи"?
  "Для нас обоих".
  - Очаровательна, как всегда. - Он глянул налево, направо, и снова вниз, на уступы Ада. - Не вижу причин ждать.
  "То есть "вперед"?"
  - Ага. Вперед.
  
  Сокрушительный взрыв сотряс небо.
  Каждый житель Пуртинова Брода и Ада ощутил взрыв, будто удар кулаком в грудь. Пласт серебряного огня затмил яркостью солнце и разбился на тысячи ослепительных звезд, падавших горячим дождем.
  Из звездной бури явилась фигура в белом, блестящая и слепящая, нога в петле цепи, что свисала прямо с горящих небес.
  Чем ниже, тем гуще становился мрак вокруг фигуры, что заставляло ее сиять все ярче, пока не начало резать глаза - но зрение адаптируется, и толпа взорвалась криками приветствия, а с лика Ада донесся рев злобы и голода.
  Так приветствовали Ангвассу Хлейлок.
  Она встречала крики и рев лишь неподвижностью и молчанием, непостижимая - пока цепь не достигла Круга Правосудия и она не ступила на лен. Лишь тогда ответив шторму голосов, подняв правую руку.
  На единый миг крики затихли.
  Воздетая рука стала кулаком.
  Ответный гул сотряс Боевое Поле от Пристаней до Пурификапекса на вершине Шпиля.
  Да уж, Орден Хрила понимал в спектаклях. Они были весьма хороши. Но разница шириной в мир лежит между умением устроить представление - и стать представлением.
  Он был представлением половину жизни.
  Он не обижался, если центр сцены занимал кто-то другой. На короткое время. Но даже это означало личный рост, полагал он. Чуть-чуть. Может быть.
  Он щурился на женщину без оружия и доспеха, там, где все ожидали узреть Живой Кулак Хрила. Подумав в сотый или тысячный раз, не стоило ли сказать Ангвассе, что лежит под площадкой извозчиков - что таится под Кругом так называемого Правосудия: руины древних ворот вертикального города, где некогда группка актиров заманила в засаду разведку Черных Ножей. Тем самым поджигая запал всей чертовой кассетной бомбы.
  Нет, слишком поздно.
  Он пощупал рукой у притолоки. Ухватился и подтянулся, чтобы оттолкнуться от стены, разворачиваясь в полете, и перелетел через окно ногами вперед.
  Упал боком и перекатился, прежде чем вскочить. Встал спиной к стене, в руках ножи.
  Никого дома. Что и ожидалось; однако он не прожил бы так долго, если бы верил в планы. Двинулся вглубь, дальше от света окна, в лабиринт залов и переходов, в глубь скалы.
  Не трудясь убирать ножи.
  На ринге Ангвасса Хлейлок с церемонной решительностью подошла к Орбеку. Поманила рыцарей-блюстителей, чтобы вошли в Круг и сняли тяжелые цепи.
  Орбек поднял губу, показав клыки-бивни, схватился за цепь, вздул мышцы, напряг сухожилия - и цепь лопнула. Толпы людей и огриллонов снова разразились ревом. Он отшвырнул цепи и шагнул, клонясь, будто гул толпы давил на плечи, и вскинул кулак к ярусам Ада. Когда гул утих, ответил своим рыком:
  - Я Черный Нож! Орбек Черный Нож!
  - ЧЕРНЫЙ НОЖ! - Отзвуки воплей из Ада заставили дрожать камни. - ОРБЕК ЧЕРНЫЙ НОЖ!
  - Я Орбек! Бык Бога! Ужас Нашего Места! Сегодня Орбек Черный Нож сломает кулак самому Хрилу! Когда Хрил падет пред Черным Ножом, весь мир узнает! Отныне и вовеки Черные Ножи не будут стоять на коленях!
  Ангвасса взглядом предостерегла блюстителей и заговорила так тихо, что услышал один Орбек. - Но ты не Орбек, - сказала она, - и не кватчарр Черных Ножей. Хрил карает неверных.
  Он показал ей клыки. - Что там делает Хрил, кому это важно? Я твоя смерть.
  - И не смерть. В этом Круге никто не тот, кем себя считает. Нужно ли продолжать?
  - Сдаешься?
  - Конечно, нет.
  - Тогда умрешь.
  - Вряд ли.
  - Ты не Объявишь о себе? Или какое там говенное дерьмо нужно сделать, прежде чем я тебя убью?
  Она кивнула и повернулась к Легендарным Лордам. Подняла руку, выжидая, пока не смолкнут толпы. А затем произнесла медленно, ясно и так отчетливо, что слова были слышны всем, хотя она не повысила голоса.
  - Я Ангвасса Хлейлок из Локхольма, Легендарная Леди и Рыцарь-Обвинитель в сем деле. Я узрю обвиняемого огриллона на коленях или узрю его смерть.
  Ее не приветствовали криками, лишь шепотки нарастали, будто вихрь разворошил осенние листья.
  - Готов? - обернулась она к Орбеку.
  Хмурая гримаса Орбека стала злой ухмылкой. - Где твои латы? Где оружие?
  Глаза на миг потеплели, словно она удержала улыбку прощения. - Нужны ли они мне?
  - И что это должно значить? Обвиняемый огриллон? Ты знаешь мое имя. Что за игра?
  - Если это игра, ты проиграл. Ты не кватчарр Черных Ножей. Ты едва ли Орбек. Ты даже не огриллон. Не более, чем остальные дымные охотники.
  Жилы на шее натянулись, опуская подбородок, волосы на спинном гребне встали дыбом, однако он промолчал.
  Шелест толпы стал отдельными голосами, удивленными, озадаченными - и все более презрительными. Маркхем Тарканен застучал сабатонами, выходя вперед, и воздел руки. - Тишина! Во Имя Хрила Бранного Бога, требую тишины!
  - А где его задница?
  - У меня послание от твоего брата, - сказала она тихо. - Он просил передать тебе до Правосудия.
  - Что, сказал "умри в бою?"
  - Точные слова таковы: "Закончишь с мордобоем, вытаскивай тупую собачью жопу из сим-кресла и вали к вратам. В них проходит один тип. Он не похож и даже не пахнет, но это Таннер. Будь нежен. Он нам нужен. Я на связи".
  Орбек сказал: - Драть меня...
  - Он беспокоился, что тебя - твое тело, это тело, заготовку дымного охотника, управляемую по земной технологии - убьют до того, как он сможет сказать это сам.
  - Да? Похоже, он знает нечто, мне неведомое.
  - Он исключительно хорошо информирован.
  Когда толпы угомонились, Маркхем протопал в Круг. - Леди Хлейлок! - загремел он. - Почему же вы не объявили своего титула?
  - Гмм, - кивнула она сама себе. - Он и это знал.
  Она вышла навстречу Благочестивому Лорду, заявив ему и толпам: - Мой Лорд, я произнесла все свои законные звания.
  - Но... - Маркхем заморгал, будто его слепили. - Но вы Кулак Самого Хрила!
  - Уже нет.
  - Вы были Поборником дольше, чем любой лорд за двести лет!
  - Была. - Голос звенел бронзовым колоколом. - Сегодня я решилась бросить вызов Вооруженному Комбатанту. Он поборол меня, и я лишилась этого титула.
  - Поборол? - Маркхем казался ошеломленным. - Вас?
  - Я сказала. - Она чуть качнулась, в глазах заблестели опасные искорки. - Вы сомневаетесь в словах владелицы титула и земель Хлейлоков? При всех?
  Благочестивый Лорд окаменел. - Правосудие... Кулак Хрила должен выступить против...
  - Меня не интересует, чем должно быть это Правосудие. Единая моя забота - единая забота любого истинного Солдата Хрила - показать, что Правосудие свершилось. Ни более, ни менее.
  Маркхем покраснел до корней волос. Она прошла мимо и протянула руки к Легендарным Лордам, и к собранию огриллонов в Аду, сверху. - Многие из вас верили, что узрят сегодня согласие или несогласие Владыки Битв с порабощением огриллонов. Многие решили, что ответ будет найден в судебном поединке между вождем Черных Ножей и Живым Кулаком Хрила. Но такого ответа не будет. Я не Поборник Хрила, а это существо - не кватчарр Черных Ножей.
  Это заставило затихнуть угрожающий ропот, со стороны огриллонов и людской толпы.
  Она подняла руку. - Должна я убить или умереть в подтверждение истины, которую уже знает здесь каждый живой? Должна ли я пролить кровь, защищая преступление? Бросить свои умения, свою жизнь и Силу Хрила на службу подлой несправедливости? Если бы Владыка был среди нас, Он рыдал бы, видя позор, творящийся Его Именем.
  Глаза Маркхема вылезли на лоб, жилы вздулись. - Что вы делаете?!
  - Говорю правду, как Присягала. - Горячее негодование заставило грозно блестеть индиговые глаза. - Что делаете вы?
  Рыцарь рванулся к Орбеку. - Скажи, что ты кватчарр.
  Голова Орбека опустилась рывком.
  - Говори!
  - Я Орбек, кватчарр Черных Ножей.
  Маркхем отпрянул, будто ударенный.
  - Вы слышали. Хрил слышал. - Ангвасса опустила подбородок, как и голос. - Любой присяжный Рыцарь и Лорд слышал и понял, что Хрил слышит ложь! Какого бы зрелища вы ни ждали, его не будет. Ни сегодня, ни после.
  - Вы не смеете, - зарычал Маркхем.
  - Смею. И делаю.
  - Черные Ножи покорятся Хрилу.
  - Этого не будет.
  - Почему вы так утверждаете?
  - Поборник Хрила объявил об этом мне и Черным Ножам. Не будет ни подчинения, ни битвы. Никогда.
  - Объявил лишь вам?!
  - Если вы решили, что я ошиблась или не поняла его слов, можете спросить лично.
  - Его? Кого?
  - Есть лишь один.
  С некоей дрожью предвкушения -начав понимать, отчего новый Поборник так любит театральность - она указала на остатки стены первого яруса Ада, прямо над помостом Легендарных Лордов.
  - Он вон там.
  Когда все глаза обратились к лику Ада, раздался раскат грома, смывший иные звуки, и город попал во власть полночи, словно бог уничтожил солнце. Потрясенное молчание ослепших длилось лишь один вздох, и темнота была рассечена столпом молний, танцевавших, бившихся, рождающих грохот... с вторым громовым раскатом свет вернулся в город, и на указанном - еще дымящемся от молний - месте встал худощавый мужчина с солью в черных волосах и седеющей бородой, в тунике и брюках, и сапогах из грязной, выцветшей черной кожи. И в каждой его руке было по черному ножу.
  - Простите, что задержался, - сказал он дружески-насмешливым тоном. - Пропустил что важное?
  - Что... но... что... - забулькал Маркхем. - Ты не... вы не можете...
  Орбек стоял и смотрел с сердитой гримасой.
  - Отдадим Поборнику должное, - буркнула Ангвасса. - Он знает, как являться публике.
  Он сделал шаг, набирая скорость, взвился и воздух, чтобы исполнить элегантный разворот и приземлиться с звучным "бумм" на помост Легендарных Лордов. - Привет, ребята. Не вставайте.
  - Серьезно. Не надо, - добавил он тут же, когда двое вскочили, сжимая оружие. - Сегодня я не убил ни одного хорошего человека. Не будьте первыми.
  Он сделал сальто на ринг, приземлившись почти в поклоне, опустив колено и голову, подумав мельком: почему всё удается гораздо лучше, когда на него смотрят все?
  Возможно, Коллберг был прав, много лет назад. Возможно, ему нужна в жизни лишь сила звезды.
  - Милорды, - начал он сурово и встал. Сотни ружей были наставлены в его сторону. Он воздел правую руку. - Леди Хлейлок!
  Крик усилился так, словно исходил от всего мира; слова его отскакивали от лика Ада и катились по белым мостовым города.
  - Кто Поборник? Кто Живой Кулак Хрила?
  Она вышла вперед. - Вы, мой Лорд!
  Он стоял, выжидая, когда начнут затихать вопли недоверия и гнева. - Каково мое имя?
  - Люди зовут вас Кейном, мой Лорд!
  Тишина упала булыжником, готовым раздавить весь город.
  - Мое полное имя?
  Ангвасса Хлейлок встала на колено.
  Ропот толпы казался далеким землетрясением.
  - Лорд Поборник, вы Кейн Черный Нож, кватчарр огриллонов Бодекена.
  В грядущие годы будут говорить, что рев толпы свидетелей Провозглашения Кейна нарастал, пока не треснул надвое мир.
  Это было лишь метафорой, конечно же - поэтическим преувеличением, призванным подчеркнуть значимость события - и позднее это стало обычным клише, и любой катаклизм назывался "новым Провозглашением Кейна". Постепенно образ стал прилагаться ко всему громкому, пусть не драматичному. Во время сильного шторма, к примеру, кто-то мог сказать: "Ну, у нас тут чертово Провозглашение"; а тот, кто желал подчеркнуть непреклонную решимость, мог заявить: "А Кейн пусть Провозглашает что хочет". В будущем еще более далеком эта фраза стала использоваться в презрительном смысле, саркастической гиперболой чего-то вполне тривиального.
  Среди суеверных простолюдинов говорилось также, что Провозглашение Кейна разбило не мир, а небеса вверху и все пекла внизу, и что рев приветствий исходил не из смертных глоток, но означал страх и отчаяние всех живущих богов, демонов, ангелов и дэвов, впервые услышавших имя: Черный Нож.
  В отличие от указанных выше пословиц, тут крылась не обычная метафора.
  
  Он ждал, пока уляжется шум.
  А затем обернулся, оглядывая толпы, не спеша, словно встречая каждый взор. Отбросил черные ножи, так, что они вонзились в Круг Правосудия и остались дрожать у ног. Затем распустил ворот туники и начал снимать, говоря: - Всякий муж и жена, самец и самка, любой желающий оспорить мои титулы, спуститесь и встаньте в очередь. Хочу посчитать, скольких мне придется убить.
  Голый по пояс, являя всем паутину шрамов, он пошел туда, где стояли Маркхем и Орбек, и коленопреклоненная Ангвасса.
  Ангвасса опустила голову. - Мой Лорд Поборник.
  Он коснулся плеча. - Добрый вечер. Приятная встреча, леди Хлейлок. Встаньте.
  Даже обычный голос загремел по всему Бранному Полю.
  Орбек тихо прорычал: - Драная Кайрендал. Вообразите. Эльфийская шлюха продала меня.
  - Никто никого не продает, собачина. Молчи и сиди.
  - Не отдавай приказов мне. Никогда.
  - Вот оно как?
  - Сам знаешь.
  - Ну, как хочешь. - Он огляделся. - Кто-то еще?
  Никто не желал спрыгивать к нему.
  - Давайте, здесь точно есть тупоголовый идиот с тухлыми мозгами, думающий, что поборет меня.
  - Я могу побороть тебя, засранец, - зарычал Орбек.
  - Точно. Но ты не тупоголовый идиот.
  Лицо Маркхема потемнело и отвердело. Он вышел в центр ринга.
  - Я Маркхем Тарканен из Пуртинова Брода, Благочестивый Лорд Ордена Хрила, - произнес он раздельно. - И я объявляю, что так называемый Кейн Черный Нож - не Поборник Хрила, никогда не был Поборником Хрила и никогда не станет Поборником Хрила. Если кто-то оспорит мое заявление, я докажу истину, уложив их тела наземь, здесь и сейчас.
  - Вот о таком я и говорил. Спасибо, Маркхем. - Он усмехнулся. - Так и знал, сегодня придется убить рыцаря. Рад, что это ты.
  - Я уже побеждал тебя.
  - Из засады, Подлый Трус да-хрен-с-тобой. Подними на меня руку, и я раскурю твою бронированную задницу, как дешевую сигару. Здесь и сейчас. Поверь.
  Благочестивый Лорд коснулся стальной рукой стальной пластины на груди. - Мне разоружиться?
  - Никто не хочет видеть твою голизну.
  - Отлично. - Маркхем надел шлем. - Выбирай оружие.
  - У меня есть любое оружие, какое захочу. Выбирай сам.
  Маркхем подошел к помосту Легендарных Лордов. Один из них передал ему моргенштерн. - Рад услужить.
  - Эй, есть идея. Орбек, ты думаешь, что сможешь отодрать меня и стать Черным Ножом?
  - И могу, сам знаешь. Дерьмец. Мелкий хуманс.
  - А ты, Маркхем, думаешь отодрать меня и стать Поборником.
  - Если так решит Хрил.
  - Точно. А если я отдеру обоих? Зараз. Уже поздно, а у меня еще много дерьмовой работы.
  Лицо Орбека тоже покраснело, глаза подозрительно скосились. - Что за трюки ты задумал, мелкий говнюк?
  - Есть простой способ узнать.
  Он вытянул из пола два ножа и бросил к ногам Орбека. - Что думаешь, а? Прямо как в сказке. Огриллон с черными ножами, рыцарь с утренней звездой в руке и я, лишь с парой яиц. Думаю, если убью вас обоих на ринге, все другие заткнутся.
  Орбек поднял ножи, взвесил в руках. - Что у тебя за оружие?
  - Уверен, руки сами что-нибудь найдут. На раз-два, если понадобится.
  - Это смехотворно. - Маркхем повернулся к Легендарным Лордам. - Он устраивает посмешище из Хрилова Правосудия.
  - Оно уже стало пародией.
  - Это неслыханно...
  - О, верно, а монастырские убийцы в Поборниках для вас обычное дело. Подходите, суки. Чего боитесь? Поражения или победы? Ведь, знаешь, победив, ты станешь Поборником, он кватчарром. Вы, сестрички, сможете устроить чудный бой на подушках.
  Орбек согнул шею влево, и вправо, с барабанным треском разминая позвонки. - Если Хриловы Суки готовы, готов и Черный Нож.
  Готовности среди Легендарных Лордов не наблюдалось; разумеется, ведь их работой стало лишь поддержание традиций, имиджа и приличий. Однако он заметил опасный блеск в прорези шлема Маркхема и понял, что сможет всё устроить.
  К тому же в таком шуме никто не расслышит слов Легендарных Лордов.
  - Я кватчарр, и я говорю: покорись мне, не вмешивайся! - рявкнул он Орбеку, потом обернулся к Маркхему. - Я Поборник Хрила, и я заявляю: колебания лорда Тарканена демонстрируют ту же трусость, за которую Я УБИЛ ПУРТИНА ХЛЕЙЛОКА!
  Едва эти слова прогремели над Бранным Полем, не осталось ни одного сидящего, ни одного молчащего; все ревели, требуя крови. Он же вышел на середину Круга Правосудия, между Маркхемом и Орбеком, развел руки. - Давайте же.
  Маркхем нагнул голову, зарычав: - Во славу Хрила! - и ринулся в атаку; Орбек лишь зарычал и бросился вдвое проворнее. В середине Круга, точно между ними, Кейн сказал одно лишь слово.
  - Ангвасса.
  С необычайной скоростью рука бывшей Поборницы скользнула под тунику, где у спины была закреплена кобура.
  Ножи в руках Орбека вспыхнули ослепительно-белым огнем, словно были изготовлены из термитного сплава, слишком мощно, чтобы успеть осознать их жар.
  - Гааахх... - Он перекосился, бешено махая руками, избавляясь от клинков, но они успели прикипеть к плоти и костям; ноги его запутались, огриллон упал лицом вниз, покатился в надежде сбить неутолимое пламя.
  Маркхем выкрикнул: - Ташхонал! - и синее колдовское пламя взвилось над латами, и скорость его внезапно утроилась, обращая тело в смертельный снаряд, несомненно, готовый разбить Кейна на части и разбрызгать ошметки по всему Пуртинову Броду... не успей он ловко схватить большой черный автомат, брошенный Ангвассой Хлейлок. Две разрывные пули вошли Маркхему точно в глазницы.
  Задней стенки шлема они не одолели, и когда труп упал лицом вниз на обивку Круга, пудинг из лица, мозгов и черепа Маркхема потек наружу. Кейн отступил, чтобы тело не коснулось его. Он невольно улыбался.
  Иисус, как же приятно бывает выйти из роли хорошего парня.
  - Орбек.
  - Чво?.. - Ошеломленный огриллон стоял на коленях, зажив горящие руки подмышками. Там тоже горело. Челюсть отвисла.
  - Вот что значит "исключить", собачина. Бери на заметку.
  - Мудак. Ты мудак. Что с твоими мудацкими мозгами, кто тебе их прострелил?
  - Думаешь? Дерьмо, полагаю, надо действовать. - Кейн покачал головой, хихикнул. - Скажи привет Таннеру, - буркнул он и выстрелил Орбеку в лицо.
  Три разрывные пули отбросили голову назад, пылающий огриллон упал на ринг, поджигая ткань.
  Кейн отбросил автомат, не глядя куда. - Три пули - это много.
  Толпа замолчала так внезапно, что стало слышно пение птиц и плеск волн Пути Кейна.
  Он вышел на середину горящего Круга, широко простер руки и заорал во всю силу легких, многократно увеличенную магией Кайрендал.
  - Кто-нибудь НЕ ВИДЕЛ? Кому-то нужно ОБЪЯСНИТЬ?
  Никто не вызвался с вопросом. Легендарные Лорды, похоже, спорили, чего ждет от них Хрил. Две сотни стражников нервно дергали ружья, переводя прицелы то на него, то на взволнованные толпы.
  Что ж, отлично.
  - Двадцать пять лет назад я стоял на этом месте. Я сказал Черным Ножам, что это МОЕ МЕСТО. Сказал им, что для них здесь будет СМЕРТЬ. Сказал им, что их сучки ЗАВОЮТ, а щенки будут ГОЛОДАТЬ.
  Я сказал: для Черных Ножей здесь разверзнется Ад.
  Некоторые из вас слышали меня в тот день. Многие знают, кто я. Неужели я СОЛГАЛ? Неужели я ОШИБСЯ? Неужели я ШУТИЛ?
  Ответный рев заставил ринг дрожать барабанной кожей.
  - Каково мое СЛОВО? Оно ФАЛЬШИВО? Оно ПУСТО?
  И теперь ответный рев стал ритмом, превратился в псалом.
  - СЛОВО ХОДЯЩЕГО-В-КОЖЕ - ЗАКОН!
  - СЛОВО ХОДЯЩЕГО-В-КОЖЕ - ЗАКОН!
  Он не мог прогнать улыбку. Кейгезз потрудилась. Отлично.
  Легендарные Лорды, кажется, пришли к решению, ибо одновременно вскочили на ноги, разбирая оружие и крепя шлемы.
  Он поднял руку, и пение затихло.
  - Тогда я предупредил Черных Ножей.
  - Сегодня я предупреждаю СОЛДАТ ХРИЛА.
  - Это место не Бранное Поле. Это место не Пуртинов Брод.
  - Это место МОЕ!
  Он дал им полвздоха, для пущего эффекта.
  - Чье это МЕСТО?
  Двести тысяч глоток ответили:
  - ТВОЕ МЕСТО.
  - КТО Я?
  - ХОДЯЩИЙ-В-КОЖЕ!
  - КАК МОЕ ИМЯ?
  - КЕЙН!
  - КАК МОЕ ИМЯ?
  Вот теперь рев, и точно, грозил расколоть надвое мир.
  - КЕЙН ЧЕРНЫЙ НОЖ!
  - Я КЕЙН ЧЕРНЫЙ НОЖ!
  - КЕЙН ЧЕРНЫЙ НОЖ!
  - Я ЧЕРНЫЙ НОЖ, и я говорю: ЭТО НАШЕ МЕСТО!
  Ад взорвался ураганом ярости и торжества.
  Ангвасса поймала его взгляд и кивнула. Губы пошевелились. "Хорошо".
  В ураган ярости спрыгнули шестеро Легендарных Лордов. Одновременное приземление на ринг звучало так, будто взорвался континент. Город затих.
  Один из лордов вышел вперед. - Это... чудовищно. Это должно закончиться! Вы, сдавайтесь. А мы решим, как отменить устроенный вами ужас.
  - Ужас. Ха. Знаете, когда Черные Ножи рассказывают о встрече со мной, употребляют именно это слово. Ужас с большой буквы. - Он оскалился. - Может, у вас выйдет лучше.
  Остальные лорды начали окружать его. Их глашатай сказал: - На тебя нацелена тысяча ружей. Одно наше слово, и Сам Хрил не опознает ваши тела.
  - Хрил узнает своих, - грустно отозвалась Ангвасса. - Но вы не из их числа.
  Лорд воздел бронированный кулак. - Бойцы! Целься!
  - Как вы и сказали, Мой Лорд Поборник. Удержание Бранного Поля сломало нашу честь, навеки запятнало имя Нашего Владыки Битв.
  Он улыбнулся. - Наш Владыка Битв - драный щенок. Сделайте из него Владыку Света и Любви, и хрен тому подобного, и Орден сможет использовать Его Мощь ради чего-то лучшего, нежели рабовладение и убийства.
  - Как вы и сказали: чтобы получить богов получше, сами станьте лучше.
  - Ага. - Он глянул на глашатая. - Хотите пристрелить нас, драные щенки? Давайте. Но позвольте сказать последнее слово.
  - То есть?
  Он вытянул руки. - Вас предупредили. Всех вас. Предупредили.
  - Всё?
  - Всё.
  - Тогда сдавайся. Встань на колени и будешь жить.
  Он переглянулся с Ангвассой. Та сказала: - Братья навеки. До конца.
  - Ох, или сестры, - улыбнулся он. - И это не конец.
  - Сдавайся!
  - Трахни сам себя.
  Стальной кулак лорда опустился. - Огонь!
  Именно огонь он и получил.
  Грохочущий поток белого пламени вырвался из-под Круга. Стражники на галереях вокруг падали в огонь пачками; некоторые Лорды ухитрялись сбивать пламя, хотя доспехи раскалились докрасна; через миг после команды лорда Ангвасса Хлейлок выкрикнула: - Ташхонал! - и схватила Кейна Черного Ножа в объятия, ставя ногу в петлю на цепи, что висела над Кругом, высоко подскакивая над пламенем в ореоле собственного синего ведовского огня.
  Она удержалась на цепи. В вышине отпустили противовес, и двое мелькнули среди бури пуль, словно ими выпалили из пушки. На Ангвассу шлепки пуль не производили впечатления, она лишь схватила цепь рукой и обвила вокруг запястья, чтобы не упасть, если потеряет сознание. Любовь Хрила поддерживала ее, исцеляя раненую плоть. Каждая пуля, попавшая в Кейна, рождала рычание - скорее по привычке, ведь сила черного масла в артериях удаляла каждую в небытие; впрочем, ожоги болели сильнее ран, а кожа брюк пылала, хотя некоторые куски успели отвалиться.
  Ангвасса крикнула, борясь с ветром: - Должны быть пути попроще!
  Его руки крепче сжали ее, губы коснулись уха. - Да что такое? Неужели тебе не было весело?
  
  
  Ныне во Всегда 9:
  Поиметь Бога
  
   "Бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё для человека".
  Эккл, 12:13
  
  
  - Мог бы явиться нам лично, - говорит Кейн небу, ставшему Ликом. - Я серьезно. Ты меня знаешь. Я уже причинил тебе весь вред, который задумывал.
  КАК МОЖЕМ МЫ ВЕРИТЬ ЕДИНОМУ ТВОЕМУ СЛОВУ?
  - Иисусе Христе, как ты можешь не верить? К тому же эта штука во все небо тебя не красит. Волосы в носу. И, святая срань - попробуй чистить зубы нитью, приятель. Брр.
  ТЫ ЗАМАНИЛ НАС СЮДА РАДИ ПОДРОСТКОВЫХ НАСМЕШЕК?
  - Пекло, нет. Подростковые насмешки только для моего личного шоу. Но есть и настоящая причина. Помнишь полдень, когда мы расплавили Косалл?
  ОЧЕНЬ ЖИВО.
  - Помнишь, что я сказал?
  МЫ БЕСЕДОВАЛИ ДОЛГО И НА МНОГИЕ ТЕМЫ.
  - Знаешь, если захочу, я могу вызвать их, чтобы просмотреть сообща. Но это не особенно важно. Ты говорил, что станешь мне другом.
  ТАК И ЕСТЬ.
  - Круто. Помнишь, что я сказал тебе? Я сказал, что я тебе не друг. Ты убил мою жену, мудак. Ты истязал мою дочь.
  И ТЕМИ ПРЕСТУПЛЕНИЯМИ МЫ СПАСЛИ МИР.
  - Видишь, ты всё помнишь. Я сказал так: "Ты можешь спасти всю вселенную, пропади она пропадом, но я про тебя не забуду. Мне плевать, что ты теперь Бог. Когда нибудь как нибудь, но я тебя поимею". Помнишь?
  РАЗУМЕЕТСЯ.
  - Ну, этот день настал.
  ТЫ БЕЗУМЕН.
  - И свихнут тоже. Я отменил твою развоплощенную задницу. Добро пожаловать в треклятую послежизнь.
  - ЧТО?!
  - Самое забавное, что я сделал это не намеренно. Но едва сообразил, что сделал, заплясал от радости. Это же в моем стиле.
  ВСЁ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ, МЫ СМОЖЕМ ОТМЕНИТЬ ОДНИМ ДВИЖЕНИЕМ ВОЛИ. МЫ СМОЖЕМ ВЕРНУТЬ К СУЩЕСТВОВАНИЮ ТО, ЧТО ТЫ ОТМЕНИЛ.
  - Да, может быть. Если бы ты ни был как бы связан здесь. Едва я вытащу Меч - едва Дункан решит, что я могу вытащить Меч - ты развеешься по ветру, будто воробьиный пердеж.
  НО ТЫ НЕ ТЯНЕШЬ РУКУ. ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА - НЕ ТВОЙ СТИЛЬ.
  Кейн кивает. - Это вовсе не так весело, как я ожидал.
  ПОЧЕМУ ТЫ ОТКЛАДЫВАЕШЬ НЕИЗБЕЖНОЕ?
  - Потому что мне жаль.
  Лик в небе замирает.
  - Ма'элКот, чтоб тебя, спустись и снова стань человеком. Хотя бы на время. Хочу извиниться лицом к лицу. Прошу. Из уважения к дружбе, которая могла бы родиться.
  - Тогда я с вами, Кейн.
  И так и есть.
  Облаченный в величие, словно в солнце, Бог не может быть зрим очами человека. Даже закрыв глаза рукой, Дункан видит фигуру Бога, и глаза его горят, и воздух покидает легкие.
  - Кончай это на хрен.
  Следуют какие-то реплики, но Дункан плохо слышит - слова о Мече и лошадиной ведьме и самом Дункане - и, наконец, яростное величие проходит сквозь него и за него, и Дункан снова может дышать. Он отводит руку от лица, опасливо щурится - и видит сидящую на траве фигуру, которую давно знает: Тан'элКот, одетый по обычаю Земли в сорочку и галстук ремесленника, гладко выбритый, роскошные локоны сведены назад консервативным хвостом. Кейн стоит рядом, двое мужчин серьезно смотрят на что-то в отдалении, и, хотя они не рядом и говорят тихо, Дункан понимает каждое слово.
   - Хотел бы я, чтобы говно текло не так густо, - говорит Кейн. - Хотел бы я сам стать другим.
  Ма"элКот, похоже, не вслушивается. - Что изменилось?
  - Хм. Во мне? Между мной и тобой?
  Ма"элКот равнодушно пожимает плечами и отворачивается.
  Кейн со вздохом опускается в траву. - Я тут поразмыслил, только и всего. Ты сказал тогда, в Соборе, что мы оба сделали всё, чтобы защитить то, что любим сильнее всего.
  - И тогда ты не был впечатлен моими чувствами.
  - Я был зол.
  - А теперь нет?
  - Ты знаешь, что и сейчас. Но я... я не знаю. Многие из твоих мерзостей были ответом на мои мерзости. Но не в том дело... Нелегко говорить...
  - Никогда не замечал, что ты косноязычен. Хотя много раз желал тебе подавиться языком.
  - Ага, угу, вполне честно. Слушай, в Склепе Сплетения Тернового Ущелья есть одна История Кейна, в которой я действительно оказываюсь сыном кузнеца из Патквы - и мое фальшивое прошлое стало реальным. Почему-то она отменилась, став лишь фантазией. Не знаю, как и почему, и это не важно. Но я задумался: как шла бы моя жизнь, не будь я, знаешь, актером? Будь я именно тем, кого изображал из себя.
  - Полагаешь, жизнь твоя стала бы совершенно иной?
  - Не знаю. Но чертовски уверен: твоя жизнь стала бы иной.
  Ма'элКот задумчив.
  - Серьезно. Тебя не выкрали бы на Землю. История двух миров шла бы иначе. Более того... будь я не актером, а настоящим Домиником - сыном кузнеца, настоящим Кейном, когда ты отыскал меня... Я мог бы стать твоим верным костоломом вместо Берна. Вообрази, сколько всего было бы спасено. Будь я надежнее - и не броди так далеко - Ханнто мог бы решить, что не стоит нанимать для поисков короны Дал"каннита именно Берна.
  - И ты считаешь, что эта гипотетическая жизнь была бы величественнее той, что ты прожил?
  - Величественнее? Вряд ли. Счастливее? Без таких катаклизмов? Отличные ставки.
  Ма'элКот награждает его серьезным кивком. - Согласен.
  - И... - Теперь Кейн отворачивается. - Случилось нечто, заставившее меня понять тебя. По-настоящему понять. Понять, почему ты превратил себя в... того, кем являешься.
  - Являлся.
  - Ага. Я врубился. Понял тебя.
  - Не понимаю, зачем ты решил все это рассказывать.
  - Дай покажу. Всем вам покажу. - Кейн встает и возвращается к остальным. - Вы увидите то, из-за чего всё. Не почему началось или когда - но почему я начал. Сражения и убийства, обманы, вся карьера - пекло, вся жизнь, все дерьмо... ничего не имело бы смысла без этого.
  Я привык говорить, что "почему" - полная фигня. Ну, знаете, век живи - век учись. А здесь...
  Здесь - почему.
  
  
  
  Лошадиная ведьма 4:
  Лошадиное время
  
  
   "Иногда поедание яблока затягивается на целый день".
  Лошадиная ведьма, мимоходом
  
  
  Он очнулся, видя сумрак между деревьев и камней. Недалеко, но и не близко шумела вода, падая с утеса. Земля поднималась и перед ним, и сзади, и с боков. Высоко вверху индиговое небо блестело звездами в рамке сожженных солнцем скал.
  Ага, ущелье.
  Он помнил, что забрел в ущелье. Но не был уверен, что именно в это. То вилось и изгибалось, пока он совсем не запутался, где тут север, юг, восток и запад. Но это его не особенно заботило. Указания компаса на деле почти иллюзия, нужная лишь тому, кто не знает дороги. Здесь же всё ясно: назад или вперед, вверх или вниз.
  Он очнулся, понимая, что не спит. Он же стоял на ногах. Давно ли, и далеко ли зашел - и важно ли это. Не понимал он, и почему идет проснувшись, хотя раньше шел во сне.
  Обогнув выступ скалы, он нашел ее у костра на земле, улежавшейся в длинной излучине ручья. Рядом были две лошади. Одна мирно щипала травку. Другая, побольше, нагнула голову и заржала, будто сказав "Вижу тебя, помню и не боюсь". Он узнал молодого жеребца, за которым они с огриллоном ушли на юг.
  Женщина у костра сказал: - Ты ему нравишься.
  - Точно?
  - Хочет знать, возьмешь ли его обратно. Хочешь ли сделать его своим. Спрашивает у меня, ведь ты не знаешь лошадиного.
  Он опустился в траву напротив костра. - Я подумаю.
  Она кивнула. - Дело важное.
  - Понял.
  - Ты ему нравишься, потому что силен и буен, другие люди тебя боятся и слушаются твоих слов. Он думает, что вдвоем вы будете как ветер, смеющийся над заборами, цепями и стенами замков; думает, что вдвоем вы будете как молния, что люди будут дрожать и прятать лица, и умолять тебя о пощаде.
  - Весьма драматично.
  - Он очень юн. И полон мужских сил. - Она улыбнулась. - О чем ты мечтал, когда стал мужчиной?
  Ему пришлось улыбнуться в ответ. - О да. Точно.
  - Еще - и это очень важно - ты ему нравишься потому, что нравишься мне. Он верит, что я мудра и глубоко читаю в сердцах людей.
   - В это я сам верю.
  - Раз я люблю тебя, он верит, что ты не только силен и буен. Верит, то ты сможешь быть нежным. Будешь заботиться о нем. Верит, ты понимаешь любовь и что значит быть любимым.
  Ему пришлось отвернуться.
  - Он молод и полон необычайных фантазий; сердце его держится мечты, не реальности. Такие юнцы хрупки. Если решишь взять его своим конем, принеси священный обет - оба вы - что он прав насчет тебя. Что я права насчет тебя.
  - Вот почему мне нужно подумать, - сказал он едва слышным шепотом. - Это очень тесный союз.
  - Иные лошади проводят жизнь весело и привольно, играют в табуне и не заботятся о несовершенствах наездников, кто бы на них ни сел. Почти все лошади не хотят одного всадника, которому нужно верить и поклоняться
  Она встретил его взор над огнем. - Такие лошади не попадают в ведьмин табун.
  Он подтянул колени и обвил их руками. - С людьми так же, а?
  - Я ждала, пока ты поймешь.
  Они замолчали, позволяя говорить треску огня и волнам в ручье. Порывам ветра, кваканью лягушек, методичному хрусту зубов кобылы над травой. Наконец он произнес: - Этот звук. Речка, лягухи. Трава. В-основном трава. Я слышу, как она щиплет траву, и...
  - Позволяешь себе успокоиться. - Она сказала это медленно. Тихо.
  - Лучше любого транквилизатора.
  - Даже у обычной лошади чувства в сто раз острее наших. Они жертвы хищников. Боятся за жизнь. Вид, запах, звук. Вот что держит их в жизни. А чувства ведьмина табуна острее еще в сто раз. Они поняли, что обычного страха недостаточно. Лошадь может есть, когда испугана... но не медленно. Не равномерно. За сто тысяч лет твои предки успели выучить: доверчиво жующая лошадь означает безопасность.
  - Ты что-то разговорилась больше обычного.
  Она пожала плечами. - Вы живете словами. Не понимаете, пока вам не объяснят или пока сами не объясните.
  - Как все.
  - Я не такая.
  - Ага, ты же лошадиная ведьма.
  Она улыбнулась, и ее улыбка согрела его, словно поцелуй огня.
  Он глянул на молодого жеребца. - Треклятая трава. Дерьмо, следовало бы узнать сто лет назад...
  - Если бы ты знал, был бы другим.
  - Лучше?
  - Другим.
  - Но трава. Просто трава.
  - Пища могущественна. Разделить пищу - путь к большему могуществу. Вот.
  Она кинула морковку, достав ее, похоже, из того же иного места, где прятала ножи, напильники и лекарства. - Откуси. Еще.
  Он повиновался; морковь была идеальной. Свежей, хрустящей и полной земных соков. Он нее рождалась улыбка.
  - Остаток отдай ему.
  Он поднял голову и увидел, что юный жеребец встал рядом, осторожно поворотившись боком и глядя искоса. Предложил огрызок на открытой ладони. Серьезно, величественно жеребец взял морковь с руки и начал жевать. Мужчина тоже жевал. Они смотрели друг на друга, хрустя. Жеребец смотрел очень внимательно, долго, уверяясь, не явится ли еще одна нежданная морковь, затем повернулся и ушел к кобыле на траву.
   - Ты сделал его счастливым здесь и сейчас.
  - Скорее он меня.
  - Если ты с ним, его счастье делает счастливым тебя. И наоборот. В землях юга, от Кора до Ялитрейи, мудрые женщины говорят, что твоя лошадь - это сам ты, только без имени.
  - Будто магия.
  - Это магия, - подтвердила она. - Добрая магия. Магия, никому не несущая вреда.
  Он понял, что голоден. Потом посмотрел на костер и обнаружил два шампура, на которых жарились тушки каких-то мелких животных. Дикие кролики? Был там и солидного размера походный котел с крышкой, в нем бурлила густая похлебка, бобы и ячмень. - Это всегда было тут?
  - Да.
  - Всегда с тех пор, что я подошел - или, знаешь ли... всегда-всегда?
  Она пожала плечами.
  - Хорошо пахнет, - сказал он, не кривя душой.
  - Я надеялась, что тебе понравится.
  - Когда сготовится?
  - А когда ты хочешь поесть?
  Он огляделся. Сумрак заставил камни и деревья, траву и речку казаться живыми, изменчивыми, но и постоянными. Трава пахла, будто покос после дождя. Тенелюбивые цветы открылись выше по течению, вода несла деликатные, манящие ароматы. Он сложил пальцы, чуть скривившись при виде полос грязи под ногтями, постепенно сознавая, насколько был неуклюжим, потным и сальным, воображая, как дурно пахнет. - Потерпишь, пока я моюсь? И стираю одежду, а?
  - Если заяц перепечется, положу в котел и получится мясной суп. Если ты слишком устал, он будет теплым к утру.
  Он кивнул и начал вставать, но тяжесть на сердце заставила застыть на одном колене. - Давно ли я здесь?
  - С тех пор, как пришел.
  - Нет... я о том... кажется, долго. Или недолго. И свет почему-то не меняется...
  - За то и люблю ущелья, - отозвалась она. - Темнота кажется вечной. И заря.
  Он кивнул. - Дела длятся так долго, как длятся. Не кончаются, пока не кончатся. Лошадиное время.
  Голубиный глаз сверкнул. - Мне лучше нравится образ яблока.
  - Полагаю, и мне. - Он снова попытался встать, и снова тяжесть превысила силы. - Кажется, я проделал очень долгий путь. Реально долгий.
  - Думаю, три или четыре дня. Или шел очень быстро.
  - Не, я о том... Скорее двадцать четыре года. Больше. Всю жизнь.
  - Давно ли я точна, а ты полон метафор? Разве не должно быть наоборот?
  - Вот, дразнишь.
  - Чуть-чуть. - Она нежно улыбнулась. - И саму себя.
  
  Через некое время он зашевелился, чтобы заговорить.
  - Хочу только... - Он потряс головой. - Хотелось бы встретить тебя давным-давно. И всё было бы иначе.
  - Мы встретились давным-давно. И все стало иначе.
  - Я не о том.
  - Но так и было. Просто ты еще не знаешь.
  Казалось, ему больно. - Не надо так, ха? Хватит гномьих эпиграмм.
  - Гномьих эпиграмм! - Она восторженно засмеялась. - О, мне нравится.
  - Стоп. Хватит игр, ладно? Это серьезно.
  - Подойдешь к этому серьезно и решительно - и оно сожрет тебя заживо. Навеки. И зубы будут плохо заточены.
  - О чем ты, ради пекла?
  - В мир были выпущены силы, сделавшие грядущее безумнее кошмара лунатика, и прошлое стало слабее слов, которые ты мог бы написать на речной глади.
  - Гм, на самом... - Он хмурился. - Да, так и есть. Как ты узнала?
  - Во многом я подобна обычной женщине, - ответила она. - А во многом я подобна лошади. Лошади не забывают. Не умеют. Научи погодка трюку, и через сорок лет старый мерин исполнит трюк без напоминания. Каждая улыбка, каждая гримаса. Каждая ласка. Каждый шлепок. Каждая порка. Всегда с ними. Всегда. Вот какова я. Я помню. Помню даже лучше лошадей. Помню вещи, которые не случились.
  - Помнишь..?
  - Прошлое подвижно. В наши дни нет ничего несомненного. Все может измениться. Сам этот миг может испариться росой на полуденном солнце. Но я помню, что потеряно, когда изменился мир.
  - Это же... гм, интересная сила.
  - Не сила. Лишь память. Я говорю затем, чтобы ты понял: некоторые вещи не меняются.
  - Правда? - Чем больше он думал, тем значительнее это звучало. - Ведь ты жила...
  - Почти вечно, - сказала она легко. - Я бывала в интересных местах и видела необычайные вещи. Видела события малые и великие. Некоторые еще реальны.
  - Догадываюсь, я должен узнать о еще реальных.
  - Многое из неизменного не имеет значения; для большого мира они так мелки, что никакой бог не потрудится их менять. Есть и другие, стоящие столь наособицу, что я считаю их неизменными.
  - Расскажи.
  - Я видела человекобога с мечом, отсекающего руку богочеловека. Я видела человекобога с мечом, загоняющего тысячу тысяч богов в трещину вселенной. Видела, как человек бросается на меч, чтобы сразить дражайшего врага и спасти горчайшую любовь. Видела меч, сражающий богиню, пресуществляющий бога, дарующий виновному миру империю бессмертного правосудия.
  - Гм... - Он нахмурился, сглотнул, закашлялся. И начал снова: - Я был при паре этих событий.
  - Я видела тебя.
  - А я тебя не заметил.
  - Ты казался немного рассеянным.
  - Но мы... неужели я встречал тебя прежде... стой. Не встречал ли я ту, что была не тобой? Какую-то, ту, что не была лошадиной ведьмой?
  - Зачем? - Что-то мрачное и осторожное в ее тоне заставило его повернуться. Она отстранилась от огня, сумрак сгустился, поглотив лицо. - Что ответ может значить для тебя?
  - Женщину в Фелтейне. Рабыню в поместье. Она погибла на пожаре.
  - Этого не случилось. Ты не встречал ее.
  - Знаю. Но прошу. Ты помнишь?
  - Да.
  - Расскажи про нее.
  - Я не хотела бы.
  Он кивнул. - Не стану заставлять.
  - Это темная сказка, - ответила она. - Опасная дорога, на которой можно повстречать нечто нежеланное.
  - Как любая дорога.
  Она вздохнула. - Да.
  - Не могу представить себя на безопасной дороге.
  Она продолжала: - Ее нет, и никто не помнит ее, кроме меня. Рассказ возьмет эту женщину и вставит в историю. В ней было больше, чем можно рассказать. Много больше. Она заслужила истории лучше, чем смогу сплести я.
  - Как и большинство людей. Начни с имени.
  - У рабов нет имен. Ее звали тем словом, которое в тот день приходило на ум хозяину.
  - Ох. Такого рода история.
  - О рабстве, да. Но прежде всего о насилии.
  Он опустил глаза. Насилие - тяжелое слово. Труднее любых, ему известных. И опаснее. Тошнотно заворочались кишки, протестуя, требуя от головы отказа.
  Может, если он будет сидеть, уперев взгляд в землю, ему удастся выдержать до конца.
  - Нет, - сказала она. - Тебе не позволяется отводить глаза. Не от этой истории. Если хочешь узнать, смотри истине в лицо.
  - Сам не знаю.
  - Что ж, мне грустно.
  - Как и мне. - Он вздернул голову и заставил себя смотреть в далекий блеск глаз, в тень ее лица. - Когда будешь готова.
  - Тогда слушай. Вот ее история. Единственная, которая у нее есть.
  Первый ее хозяин был ей отцом, или купил ее из семьи, или украл. Мог и найти в лесу: в ее родной стране для нищих семейств было обычным делом бросить в чаще ребенка, которого не могли прокормить. Тут не все известно. Известно лишь, что первым ее воспоминанием было изнасилование.
  - Иисусе.
  - Это имя или проклятие?
  - Так и эдак.
  Она кивнула. - Хорошо.
  Через миг она продолжила.
  - Известно, что тот человек пользовался ей, как можно пользоваться носовым платком: хватал при каждой минутной похоти. Когда получалось, она убегала. Когда ее ловили, секли.
  Едва она подросла и взор хозяина привлекли детки поменьше, он продал ее в публичный дом. Поскольку она была еще юна и стройна, ее научили торговать невинностью. Не настоящей, но той, от которой распаляются похотливые самцы - девством, за которое люди готовы были щедро заплатить. Она расставалась с невинностью по десять раз на дню. Годы.
  Повзрослев, она из девственницы стала молодой женой, чьего мужа забрали на войну - подходящая всегда находилась - и которая вынуждена торговать телом, чтобы оплатить пахотную землю, прокормить сына или дочку, или уже двоих детей. За соответствующую цену клиенту могли предоставить также ее детишек.
  Ей никогда не перепадало тех денег, разумеется. Как и десяткам девочек, которые были ей дочерями, и мальчикам, которые были ее сыновьями. Наградой за труды им служила скудная пища и еще более скудный отдых перед следующим днем. У нее не было друзей. Мало кто из детишек выживал больше нескольких месяцев. Мало кто из рабынь выживал больше года.
  Ее лицо выражало бесстрастие, но смотреть ей в лицо было больно. - И как ты... она - пережила это? Как такое возможно?
  - Не всё можно знать, - сурово отвечала ведьма. - В детстве она спасалась припадками воображения, сплетала бесконечные романтические грезы о других жизнях - приключения и драмы, экзотические места и странные твари... Но прежде всего она грезила, что мечты стали реальной жизнью, а реальная жизнь - это лишь кошмарный сон. Когда фантазии уже не удавалось поддерживать, она вообразила иную жизнь, в которой была порочной. Ужасающе порочной. Воплощением злых сил. Это превращало жизнь из бессмысленного ужаса в тяжкое, но справедливое наказание за грехи, которых она не помнила и даже не могла представить.
  Такие картины пришли к ней после одной из попыток бегства, лет в девять. Она добралась до храма местной богини урожая, бросилась к стопам жриц, моля о спасении. Рассказала им о свой жизни и попросила позволения мести полы, отмывать кухни, делать что угодно, чтобы избавиться от насилия и кнута. Жрицы взяли ее, вымыли, накормили и переодели; а потом вернули хозяину.
  Они первыми рассказали ей то, что она станет выслушивать снова и снова, от священников, мудрых женщин, святых отшельников, богословов и ересиархов, всех претендующих, будто знают волю богов - и даже сами творят ее. Ей говорили, что всё происходит не без причины. Что боги работают таинственным образом. Говорили, что она не стала бы рабыней, не распорядись боги ее судьбой именно так. Боги сделали ее рабыней, их воле нельзя прекословить. Вот какие слова она слышала.
  Что же значили эти слова? Будто бы боги решили, что ее следует насиловать. Следует сечь. Что ей следует жить в рабстве, в боли и язвах. Каждый день, твердили они, нужно молить богов о пощаде. Но пощада не приходила. Ее никогда не было.
  Иногда они говорили, что бесконечный ужас вызван преступлениями, свершенными в некоей забытой прошлой жизни. Или что бесконечный ужас очищает некую незримую часть души, чтобы она смогла взойти на следующую ступень в следующей жизни. И даже что ее карают за чужие преступления - что неведомые предки отяготили ее наследием зла.
  Иногда добрые люди даже пытались ей помочь; но они были слабы, их было мало. Они могли лишь сочувствовать ей или негодовать. Хозяева же, делающие богатства на насилии, были сильны и многочисленны; и, если бы их можно было смутить моральными обличениями, они никогда не стали бы торговцами насилием.
  Так прошли ее детство и юность. Много времени утекло, страдания и ужас лишили ее внешности юной жены, и тогда ее отдали другим клиентам. Тем, что наслаждаются болью. Страдая, но чаще причиняя страдания другому.
  И тогда она поняла, что работой можно наслаждаться.
  Она узнала много способов причинять мужчинам боль, много способов, чтобы переживать их удары. Завоевала репутацию женщины изобретательной и выносливой. Могла вынести серьезные побои, но также серьезно истерзать человека куда сильнее и больше себя. Она быстро выздоравливала и никогда не теряла энтузиазма, издеваясь над клиентами. Ее начали искать, ее требовали, ее уважали другие рабыни, ей даже перепадали привилегии от хозяев и надзирателей. Но почему-то она становилась еще несчастнее. Раньше ее наказывали за грехи. Теперь ее награждают: значит ли это, что она исправилась?
  Если лошадь не понимает связи между послушанием и наградой, между дурным поведением и наказанием, она сходит с ума. Лошадям истории нужны еще больше, чем людям: вот это вызывает одно, а это - совсем другое. Простые истории, но необходимые. Похоже, что-то подобное случилось и с ней. Ее рассудок сломался. А возможно, награды показали ей, что она чего-то достойна. Но как тут знать?
  Известно лишь, что во время обычной оргии сексуального страдания она взяла инструменты боли и убила ими несколько мужчин. Изуродовала, ослепила, лишила членов еще большее число. И бежала.
  Она сбегала не раз, и каждый раз ее находили и били - но теперь она была старше и умнее и злее, обрела навыки обмана и насилия. Но прежде всего она уверовала, что заслужила отставку. В том была очевидная разница.
  Она шла ночами и пряталась днем, иногда в попутных сараях или высокой траве лугов, где впервые встретила лошадей. Они боялись ее, ведь она была странной женщиной, воняющей кровью и отчаянием. Но, боясь ее, они ее не изгоняли; их не научили, что некоторых людей следует почитать, а другие подобны червям, их можно уничтожать или выбрасывать, как вещи, попользовавшись. За месяцы скитаний она уяснила, что добрый подход к лошадям делает их доступнее, что лошади принимают дары с благодарностью и платят добром.
  Она нашла тех, кого могла любить и получать в ответ любовь.
  Текли недели и месяцы, и однажды ее поймали, нет сомнений. Рабство было записано следами кнутов на спине. Но она была далеко от прежних хозяев и обрела умения более ценные, нежели покорность мужской похоти. В графстве Фелтейн она стала работать при конюшнях, и расценила это как милосердие, которого не получала прежде от богов. Целыми днями выгребать конский навоз - для нее это было даром покоя и мира. Затем она стала грумом, помогая хозяину, а потом тренером, ведь она умела исправлять нрав лошадей, испорченных чрезмерной грубостью прежних владельцев.
  Вскоре репутация ее достигла ушей самого Фелтейна. Самозваный граф был плохим наездником и плохим человеком. Известно, что однажды он поскакал на псовую охоту, лошадь оступилась и чуть не сбросила его из седла. Он спешился, велел слугам снять сбрую и спокойно рассек ей брюхо мечом, оставив умирать.
  Он убил многих скакунов и покрыл шрамами еще больше, так что, узнав о рабыне с даром исправлять лошадей, дал понять, что желает ее услуг. Ее подарили графу. Так она прожила еще годы, а потом Фелтейн огляделся и обратил взор на земли соседей, и возжелал их. Он нанял сильных солдат и погнал соседей перед собой, будто оленей перед степным палом.
  - И тут появился я.
  - Нет. Тебя там не было.
  - Вот почему я просил тебя рассказать. Потому что был там.
  - Не был. С наемниками пришел мужчина, похожий на тебя и с твоим голосом, он вел себя почти так же, как ты. Но этот мужчина был не ты.
  Он был грустным, усталым человеком, его юность была полна ужасов, а взрослая жизнь еще хуже. Он был сломлен так, что нельзя описать. Изранен шрамами страшнее, чем виднелись на лице и теле, и многие шрамы были от собственной его руки. Возможно, раны и позвали ее к нему, а его к ней. Это никому не ведомо.
  Известно лишь, что иногда они разговаривали, делясь своими страданиями. Мало слов, но тут не было секретов. Он жалел ее. Она - его. Разговоры будили боль, но молчание казалось еще хуже. Вскоре она осознала, что он стал ей другом, и она - ему; это было интересно, ведь она никогда не имела друга - человека, тем более мужчину.
  Когда ему не приходилось убивать на службе Фелтейну, он приходил и смотрел, как она работает. Приносил угощения и делился с ней. И наконец, во время еды, спросил, не хочет ли она покинуть Фелтейна. Не хочет ли она свободы.
  Она ответила, что никогда не была свободной. Что жизнь стала ей хозяином, а прошлое хлещет кнутом. Он ответил, что понимает, и "свобода" оказалась пустым, лишенным смысла словом, и что он извиняется за это слово.
  Он хотел лишь узнать, пойдет ли она с ним? Он сказал, что у его дочери много лошадей, но тренеры куда как хуже ее, и что она могла бы получить свой домик и свой садик, и даже своих коней, и ей платили бы за труды настоящим золотом. А она начала плакать.
  Она ответила, что он добрый почти как конь, но никакая доброта не уведет ее отсюда. Лошади в конюшнях имения - единственные ее друзья, кроме него. Что хуже, она для них единственная подруга среди людей. Она ни за что не оставит их мучителям.
  Тогда он спросил: что, если все лошади уйдут с ней? Она ответила, что мир работает вовсе не так. И тогда он воскликнул: "К черту мир. Просто скажи да, и мы всё устроим!"
  Но мир не проведешь, она оказалась права. Не успела она ответить, в конюшнях начался пожар. Наемники обратились против Фелтейна, их вожак умел одним взглядом вызвать пламя столь горячее, что прожигало камень.
  Мужчина велел рабыне освободить лошадей, сам же помчался на битву, которую счел более важной. Она сделала что смогла, но лошади паникуют в огне и склонны при опасности возвращаться в стойло. Их нужно было выводить по одной и запирать сзади двери.
  Мужчины в доспехах и при оружии пожелали забрать коней и ускакать на них в битву. Она убила нескольких, другие разбежались.
  Мужчина, что стал ей другом, вернулся вызволить ее из огня, ведь пылало все имение; он сказал, что выхода скоро не будет. Отнял у нее нож и держал, хотя она пыталась драться. Он вынес бы ее. Но лошади...
  Впервые голос лошадиной ведьмы дрогнул, и она не сразу смогла продолжить.
  - Но лошади кричали. А освобожденные ржали в ответ, кричали своим любимым подругам, запертым в пламени, и она сказала другу, что не бросит их умирать в боли и страхе. Он удерживал ее и уговаривал, и когда увидел, что она поняла, вошел в пламя вместе с ней.
  - Вошел с ней, - пробормотал он. - Имеет смысл.
  - Никто не знает, спасли ли они каких-то лошадей. Никто не знает, выжил ли он в огне. Она - не выжила. Последними ее словами были: "Спасем лошадей, а потом друг друга".
  - Сукин сын.
  - Ага.
  Ночь окутала их темнотой. - Он выбрался. Выжил, - сказал мужчина. - Только это и умеет.
  - Знай она об этом, была бы рада.
  - И лошади. Они спасли некоторых. Не всех. Некоторых. Не знаю, стоило ли умирать ради них.
  - За что стоит умирать, за что нет - для меня слишком сложно. Такие вопросы оставляю смертным.
  - Могу отвести глаза?
  - Если нужно.
  - А он... ух. - Он сглотнул. - Ты сказала, он говорил с ней. А, э... известно, что он сказал?
  - Известно.
  - Мне расскажешь? Прошу.
  - Возможно, тебе будет нелегко это услышать.
  - Было бы чертовски стыдно... ведь твой рассказ показался мне веселым карнавалом.
  Луна еще не заглянула за край ущелья, и свет костра не нашел ее лица. Он видел лишь смутные отблески там, где должны были быть щеки, и серебристое мерцание колдовского глаза.
  - Вот его слова, в точности.
  Он сказал: "Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделала - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретила меня несколько дней назад. Я знал тебя до рождения мира.
  Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должна быть - уже в тебе. Я знаю тебя всю, и нет в тебе ничего, чего я не любил бы".
  В костре остались лишь угольки. Ночь выдалась очень темной и тихой. Даже лягушки замолчали; ни одного звука ни от одного живого существа.
  А затем, тихо: - Святая срань.
  - Да.
  - Раздолбите меня навыворот.
  - Тебя предупреждали.
  - Так это значит..? Постой, или мы..? Ха. Не могу извлечь из этого ни малейшего смысла. - Каждая попытка подумать лишь сильнее разгоняла вихрь внутри головы. - Сукин сын.
  Он поднял глаза и заметил краешек луны над краем утеса. - Ничего больше не знаю, на хрен.
  - Никто не знает, - ответила она. - Кроме меня. А я не знаю всего. Лишь то, что запомнила.
  - Но я знал о ней. Как-то. Не помнил и не помню. Но как-то знал.
  - В чем-то ты подобен смертным. А в чем-то совсем иной.
  Голова дернулась. - Я не смертный человек?
  - Не знаю. И лучше не проверять. Теперь понимаешь, почему я тревожилась?
  - Ни хрена. Так когда мы впервые встретились и я сказал, что вообще не знаю, почему с тобой говорю, а ты ответила...
  - Я могу сказать. - Самоцитата звучала так, будто ей весело. - Но ты же не поверишь.
  - Да. Ага. Вот ты о чем "могла сказать"?
  - Как бы.
  - Меня влекло к тебе потому, что между нами... между тем парнем, что похож на меня, и рабыней...
  - Тебя влекло ко мне потому, что ты нуждался в прощении и позволении. И, думаю, в подружке. Иное? - Она, кажется, пожала плечами. - Во время твоей войны в графстве Фелтейн конюшни сгорели, но лошади уцелели. Почему?
  - Откуда ты... ага, не важно. Тупой вопрос. Конюшни имения были пусты - я велел Таннеру угнать лошадей...
  - Ты велел. Решил опустошить конюшни. Зачем?
  - Ну... знаешь, чтобы лишить кавалерию Фелтейна запасных лошадей. Это очевидно.
  - Что отлично обеспечил бы и пожар. Это очевидно.
  - Агу, угу. Но, встретив тебя, я не... ох. Святая срань.
  - И снова - да.
  - Голова кружится. Это когда-нибудь перестанет быть такой сумятицей?
  - Не знаю.
  - Ты это делаешь? Позволяешь сбыться? - Он качал головой, сдаваясь вихрю. - А я?..
  - Я тоже этого не знаю.
  - А что ты знаешь? Хоть что-то, что может внести смысл во все это дерьмо?
  - Да, - ответила она. - Знаю, что ты будешь пахнуть лучше после мойки.
  
  Серебряная луна висела над берегом ручья, вода играла платиновыми брызгами. Вода была ленивой, слишком медленной, чтобы быть холодной; запах цветов о чем-то напоминал. Какой-то сон, возможно. Или он уже здесь бывал.
  Он оттер одежду и сапоги белым песком. Они повисли на кривых ветвях карликового кедра у края воды, а мужчина пошел искать еще песка, чтобы оттереть себя. Вода стала глубокой сразу за песчаным наносом, и он, соскребя с тела два слоя грязи, схватился рукой за дно, позволяя телу плавать.
  Ущелье, ручей, луна. Чисто. Тихо. Все хорошо.
  В таком месте было трудно вообразить мир, в котором жила и умерла рабыня. Но так было. Каждый день. Во всех странах. Жизнь рабов, хуже смерти. Страдания девочек. Мальчиков. Женщин и мужчин. У нее хотя бы были лошади, под конец. Большинству людей не достается и этого.
  Он подумал, что наконец понял устремления Ма'элКота. Как можно знать о подобном - и не пожелать улучшения мира? Дерьмо, будь Богом он, сжег бы вселенную уже давно.
  И начал бы заново, с людьми, которые не творят дерьма.
  - Теперь тебе грустно, - сказала ведьма где-то неподалеку.
  - Сам догадался.
  - Помнишь, как приказывал мне не печалиться из-за тебя?
  Он ощутил, что улыбается. - Иногда говорю быстрее, чем думаю.
  - Уже нет.
  - Приятно слышать.
  - Это правда.
  - Еще спасибо.
  - Однажды ты гадал, к чему в мире такое существо, как лошадиная ведьма. У меня есть лишь один ответ - я сама. И я рада этому.
  - Я тоже, - сказал он звездам. - Мир был бы лучше, будь здесь больше тебя и меньше... всякого иного.
  - И тебе спасибо.
  Затем была лишь ночь и вода. А потом она сказала: - Ты все еще мне люб.
  Что-то зашевелилось внутри него после десяти лет спячки, и проснулось оно голодным. Однако внутренняя тьма не желала это выпустить. - Не вижу, как ты можешь кого-то любить. Особенно мужчин. Тем более меня. После всего, что было...
  - Это было не со мной. Это было с рабыней. Я - не она. Я похожа на нее потому, что ее дружок был похож на тебя.
  - Но...
  - Она была рабыней. Меня не поймать, тем более не сковать. Она была одинока. Моим друзьям нет числа. Она была истерзана: где не шрам, там открытая рана. Я проживу миллион лет и не допущу еще одной отметины на коже. Она жила в страхе. Я едва ли понимаю, что такое страх. Она была убита, она умерла. Я убита, но я жива. Последние несколько дней у нее был мужчина, Доминик Шейд. Мой мужчина будет со мной вечно.
  - Вечно, - отозвался он эхом, ведь ему понравилось звучание слова. - Мы словно... Погоди. Доминик... Шейд? Какого пекла?
  - Этим именем назвался ее друг. Так его звали наемники, и жители Фелтейна.
  - Никто не называл меня Домиником уже тридцать лет, - задумчиво сказал он. - А Шейдом-Призраком я не звался с Кириш-Нара. Какого черта я стал бы?..
  - Не ты. Он.
  - И все же интересно. Доминик Шейд вместо Джонатана Кулака.
  - Возможно, он не заключал сделку, из которой ты не выбрался.
  Он сел в ручье. - Святая срань.
  Обернулся, чтобы видеть ее. Она стояла на берегу. Одежда осталась где-то в другом месте. Луна на ее коже стала самым ошеломляющим зрелищем в его жизни. Он хотел повторить про святую срань, но зрелище лишило его дыхания и голоса.
  - Я говорю, что еще люблю тебя, - произнесла она. - И знаю, что ты еще любишь меня.
  - Точно?
  Она указала рукой. - Очень похоже, ты меня сильно любишь.
  - Гмм...
  - Просто скажи да, и мы это устроим.
  - А я... то есть он... так и сказал, когда...
  - Я предупреждала, что история может завести тебя в место, которое тебе не понравится.
  - Нет... я не... конечно нет - но мне типа нужно...
  Она сложила руки на груди таким образом, что изгибы плеч и бедер почему-то стали не эротичными, а откровенно порнографическими.
  - Что тебе нужно, это собраться с умом. Я бессмертна. Ты же не становишься моложе, крутой парень.
  
  
  Ныне во Всегда 10:
  Резоны для пейзан
  
  
   "Религия, учащая вас, будто Бог находится где-то вне мира - отдельно от всего, что вы можете видеть, слышать, чуять, вкушать и чего можете касаться - подобна куче пустой шелухи".
  
  Дункан Майклсон, "Сказания Первого Народа"
  
  
  Кейн и Ма'элКот тихо беседуют в отдалении. Крис и Ангвасса лениво бродят среди деревьев. Лошадиная ведьма плетет венок, а Дункан вдруг понимает.
  - А... - вздыхает он, глядя на пятнистую зелень. - Ах, конечно.
  Он понимает - или думает, что понимает. Кто-то отменил рабыню, и теперь есть лошадиная ведьма... а значит, ее тоже можно отменить.
  Он шевелит головой, чтобы видеть лицо ведьмы. - Так все дело и точно в девчонке.
  Она поднимает венок, критически созерцая. - Слишком пышно? Может, поменьше сочной голубизны?
  - Он делает это... он переписывает всю структуру реальности - ради тебя?!
  Она улыбается, почти скрытая цветами. - Очень романтично.
  - С большой буквы Р.
  - Он не верит в счастливые финалы.
  Дункан кивает. - Не без причины.
  - Он делает это не ради меня. Ради любви.
  - Он любит тебя. Вижу это каждый раз, как он говорит о тебе.
  - О да. Но меня не нужно защищать. Мне ничего не нужно. У нас отношения без осложнений.
  - Сравнительно с прочими его отношениями... да, я сказал бы.
  - Тебе, возможно, сложно понять, ведь и тебе и сыну еще нужны слова. Ты мог бы сказать, что он делает это ради Любви в абстрактном смысле - ради права любить и возможности быть любимым. Не для себя. Для всех. Но он стал бы гневно возражать, ведь он считает, что именно абстракции превращают добро во зло. Возможно, он прав. Для меня эти вопросы слишком глубоки. Скажу лишь, что в его любви нет ничего абстрактного, она конкретна и специфична. Любовь - его закон. Единственный закон.
  Она улыбается Дункану и вешает венок из диких цветов на гарду Меча. - Думаю, он получил это от тебя.
  - Прости?
  - Дункан. Я плохо знаю тебя, но хорошо знаю его. Знаю намного дольше, чем ты. Думая о любви, он думает о тебе. Ты стал примером, по которому он пытается жить.
  - Это же... - Он трясет головой. - Знаю, с тобой не поспоришь. Но попробую. Я готов отрицать. Умей я, отменил бы это. Он заслуживает лучшего.
  - Если я правильно понимаю смысл слово "заслуживает"... то все заслуживают лучшего.
  - Я был ужасным примером. Практически во всем.
  - Ты был тем, кем был. А теперь ты можешь стать тем, кто ты есть. Ты сделал то, что сделал. Но теперь ты сможешь делать то, что делаешь.
  - Ничего не понял.
  Она кивает, брови на миг сходятся в размышлении. А потом говорит: - Не люблю лошадей.
  - Ты не любишь..?
  - Еще бы. Лошади - большие тупоумные вонючие твари, созданные лишь для переработки травы в навоз.
  - Но...
  - Но есть одноглазая кобылица с белым шрамом, вот здесь, и я отдала бы все жизни, чтобы даровать ей вечное счастье. Конь твоего сына, которого он зовет Кариллоном, такой яркий и игривый, что я начинаю смеяться, едва почую его. Есть еще лошадка в чепчике, у нее такой взгляд - иногда смотрю и кажется, что вижу себя. Старый черный мерин, он уже поседел, ходит за ней как лакей, потому что она не позволяет молодым жеребцам его обижать.
  - Ты не любишь лошадей, ты любишь каждую лошадь, - говорит Дункан медленно и задумчив кивает. - Лично.
  - Он не любит людей. Скорее ненавидит. Злится на каждого встречного, ведь это дает ему повод быть задницей. Но он любит тебя. Любит меня. Любит Криса и Делианна. Ангвассу. Даже Пеллес Рил. Ма'элКота. Лично.
  - Да.
  - А сильнее всего любит ту рабыню из Фелтейна.
  Дункан хмурится. - Женщину, которой не встречал? Ту, которая даже не существовала...
  - Я скажу так, - улыбается она. - Иногда его любовь даже более невероятна, чем любовь к тебе.
  - И все же.
  - Он скорбит по ней. Не по ее гибели. По ее жизни. Он скорбел по ней прежде, чем узнал, что есть такая особа. Скорбит по всем, подобным ей. По всем, подобным тебе.
  - Мне?
  - Сильнее всего его ранит то, как она молилась и просила милости, и милости не было. Кричала, и никто не слушал. Истекала кровью, и всем было всё равно. Он бы ей помог. Он хотел ей помочь. Сердце его разбито, ибо он так и не помог. И ему никогда не изменить...
  - Думаю, я понял.
  - Сорок и более лет ты плакал, молил и просил милости, и милости не было. Ты кричал, и никто не слушал. Истекал кровью, и всем было всё равно.
  - Ему было не всё равно, - яростно возразил Дункан.
  - Да. А ты заботился о нем. И ваши сердца разбиты, ибо вы не спасли друг друга.
  
  Через некое время Кейн собирает всех вокруг Дункана и Меча. Видя висящий на рукояти венок, улыбается лошадиной ведьме. - Мило.
  - Спасибо.
  - Итак, мы здесь, - начинает он. - И он здесь. И нам попалось особенно твердое дерьмо. Меч не может оставаться здесь вечно, как и мы. Мне нужно общее единство. Будет чертовски тяжело даже совместными усилиями; мы не можем позволить, чтобы кто-то действовал наперекосяк. Это ясно?
  Он оглядывает всех, встречая взор каждого. Ма'элКота. Пеллес Рил. Делианна Митондионна. Ангвассы Хлейлок. Лошадиной ведьмы и Дункана.
  - Всё произойдет в миг движения Меча. Точнее, в миг принятия решения. Твоего решения, Дункан.
  Он кивает. - Понял.
  - Вот ради какого исхода я играл. В Пуртиновом Броде Ангвасса и Джонатан Кулак рвутся в Пурификапекс, чтобы воссоединить силы Меча и Руки. Мы не выживем - вероятно - но это и не важно. Силы существуют вне времени, так что любая наша версия сможет выложить козыри.
  - В теории, - рокочет Ма'элКот.
  - В вертикальном городе Т'фаррелл Митондионн использует Воссоединенные Силы, чтобы перестроить дилТ'ллан, Связать с иным сознанием. Поставить другого на стражу диллин. На Земле Доминик Шейд свяжет силу слепого бога с новым дилТ'лланом, чтобы дать хранителю - как его назовем, Привратником? - много сил, чтобы он мог открывать и закрывать врата.
  Дункан вдруг снова чувствует себя заблудившимся. - Ты используешь слепого бога?!
  Кейн пожимает плечами. - Пятнадцать миллиардов людей Земли желают жить не меньше прочих. Мы уже поняли, что не сможем остановить перемещение между вселенными; они всегда найдут путь в обход стены, которую мы строим. Тогда следующий выход - управлять этим. Мы можем сделать так, что ответственное и уважительное отношение к Дому станет выгодным. Когда люди начнут делать деньги, становясь хорошими ребятами, рынок плохих парней оскудеет. Верно?
  - Это... возможно, - отвечает Дункан. - Только это и могу сказать. Не поймешь, пока сам не сделаешь.
  - Вот что самое важное. До сей поры мы возились в песочнице. Я настраивал всё так тонко, как мог. Но едва Меч войдет в игру, все застынет. Мы можем использовать это для сплетения временем Ма'элКота, и он хотя бы не отменится прямо сейчас. Я ограничу Твои силы, но Ты останешься в игре.
   - Полагаю, этот вариант лучше несуществования.
  - Ты всегда хотел власти, чтобы помогать людям. Она у тебя останется. И потребуется. Уверен, Шпиль обрушится.
  - Шпиль?
  - Вероятно. Ведь мы собираемся украсть силы обеих Истинных Реликвий, что его держат. Слушай, я обещал Кайрендал сокрушить хриллианцев так же, как сломал Черных Ножей. Если Ты не вмешаешься, это может стать не просто литературным образом.
  Ма'элКот устрашен, но тут же задумывается.
  - Кончай, - велит Кейн. - И даже не начинай.
  - Не могу вообразить, что ты...
  - Веди себя прилично. И ты, Пеллес. Все вы, трахнутые богосущности. Мы вступаем на территорию, которой нет на картах. Вы всё поняли?
  И снова он всматривается в каждую пару глаз.
  - Мы знаем, чем был мир при Завете Пиришанте. Сраной дырой. Со дня Истинного Успения он не улучшился. Но отныне прежние ставки отменяются. Люди станут богами, чтобы сделать мир лучше. Дерьмо, мы раскидаем богов направо и налево. Но мы оставим им место для работы. Пока пользы от них будет больше, чем вреда - отлично. Но если дерьмо начнет выходить из-под контроля... Что ж, богам - всем богам - пора понять, что будут последствия.
  - Последствия? - Дункан словно кружит в пустоте. - Какого рода?
  Кейн показывает зубы. Они очень белые и необычайно острые. - Моего рода.
  Ма"элКот произносит: - Меч Мужа.
  - Чертовски верно.
  - Чистое истребление. Вечное истребление.
  Он дергает плечом. - За всю жизнь не помню случая, чтобы мне удавалось исправить содеянное.
  - Власть карать богов... - бормочет Делианн и тоже пожимает плечами. - Мне нравится.
  Дункан трясет головой. - Мне это кажется жизнью во мраке.
  - Постараюсь справиться. Еще одно. Когда мы с Ангвассой мгновенно сгорим - или еще что - воссоединив Силы в Пурификапексе... ну, слушайте, я намерен вложить нас в Привратника, и кое-что Его в нас. Так Делианн объединялся с рекой. Слушайте дальше. Я сражался плечом к плечу с Ангвассой и ценю ее. Потому что она героиня. Настоящая героиня, имеющая силы для великих дел, живущая ради людей. Защищающая людей от того, от чего мы сами не найдем защиты. Итак, если нам понадобится героиня, Привратник сможет ее сделать. Пока Он на страже, новая Ангвасса Хлейлок, блестя фирменным клеймом, сможет выйти из любого дила. В любом мире.
  - Неистощимый запас героинь, - бормочет Дункан. - И как ты это устроишь?
  - Были переговоры. Чтобы получить, ты всегда отдаешь.
  - И что ты отдал?
  Кейн пожимает плечами. - Мою отставку.
  - Прости?
  - Я продал душу Пиришанте.
  - Свою душу?
  - Или что там есть. Слушай, Сила Пиришанте была Связана, чтобы держать крышку над богами человечества. Вот единственная причина ее бытия. Но она не справлялась - мы находили способы трахать этот мир - так что она решила, что было бы лучше найти кого-то, кто не побоится встать на дыбы и схватить бога за яйца.
  - Метафорически.
  - Думаешь? Спроси Ма'элКота.
  Дункан щурится. - И в обмен на вечную героиню...
  - Она получает монстра в соседнем квартале.
  - Единственная причина, по которой Аттикус имеет роскошь быть цивилизованным, - бормочет Дункан, - монстр, что охраняет его тылы.
  - Похоже, ты цитируешь кого-то шибко умного.
  - Ты меня пугаешь, Кейн.
  - Так и должно. - Он глядит на всех. - Я должен пугать каждого из вас.
  - Кроме меня, - вставляет лошадиная ведьма.
  - Кроме тебя. Всех, кроме тебя.
  - Мне нравится. Я делаюсь чем-то особенным.
  - За минуту до того, как быть убитым, Пуртин Хлейлок сказал мне: "Страх Божий есть начало мудрости". Думаю, он ошибался. Думаю, чем сильнее мы страшимся Бога, тем ужаснее Он становится. Бойся Его гнева, и Он начнет швырять молнии и устраивать землетрясения. Бойся Его кары, и он устроит тебе вечное осуждение. Люди должны узнать, что им не следует бояться. Это Бог должен бояться.
  Лошадиная ведьма дружески улыбается. - Для Бога страх пред Кейном есть начало мудрости.
  Кейн посылает ей яростную ухмылку. - Пусть кто-нибудь запишет.
  Дункан хмурится, глядя на нее. - Кейн тебя не страшит?
  - Конечно, страшит. Кейн - монстр, которого другие монстры видят в кошмарах.
  - Но тогда...
  - Мы не используем его имя, - говорит она. - Назови монстра по имени, и он вспомнит, где ты спишь.
  - Именно, - вмешивается Кейн. - Когда всякий мудак понимает, что нужно проверить толчок и заглянуть под кровать, прежде чем гасить свет - множество потенциальных проблем решается само собой.
  - Последствия.
  - Поверь.
  - А Привратник...
  - Сможет выбросить Кейна из любого дила. Как Ангвассу. Где угодно и когда угодно, если решит, что кому-то нужна помощь.
  - Ты даешь Привратнику изрядный объем опасной власти.
  - Потому и выбрал того, кому доверяю.
  - И кто это... - Дункан говорит и понимает, что все смотрят на него. - О нет... да ладно, ты ведь не станешь...
  - Миру нужен ты, Дункан. Ты нужен мне.
  - Но я последний из людей, желающих...
  - Знаю. "Доверить власть можно лишь тому, кто власти не желает". Постой, кто это сказал?
  - Но ты... ты не можешь просить...
  - Ты был здесь. Ты видел. Ты познал, что нужда велика. Иисусе Христе, Дункан, кому бы доверился ты?
  - Ну... ну, я...
  - Я позволю называть себя Хэри.
  - Что? Правда? - Он хмурился, недолго. - А ты будешь звать меня папой?
  Кейн улыбается. - Уже торгуемся?
  - Просто... не знаю. Так много всего, что во мне следовало бы изменить. Что я должен бы изменить.
  - Я уже говорил, что нам не следовало бы. Нам следует. Но здесь и сейчас у нас появился шанс слить существующее и возможное.
  - Не бойся, - произносит лошадиная ведьма столь тихо, что он едва ли слышит ее. - Будь самим собой.
  - Что, если, - произносит Кейн медленно, почти торжественно, - самое дурное совершил уже не ты?
  - Что?
  - Что, если. Ты ведь не помнишь, как забил маму до смерти?
  - Я помню много других побоев.
  - И я. Но что, если. Что, если это был не ты?
  - Что это значит?
  - Что, если ее задушили в переулке? Ее задавил автомобиль какого-нибудь бизнесмена? - Он садится на корточки рядом. - Что, если она не умерла?
  Дункан не может дышать. - Ты... - каркает он. - Что ты сказал?
  - Старикан в той клинике, тот, что был похож на меня. Что он там делал? Что было в костыле, который он принес?
  - Ну... не знаю...
  - Подумай. Что, если кто-то Исцелил ее в тот полдень? Забрал с собой? - Он понижает голос, шепча: - Что, если она сидит в той юрте, ожидая, решишься ли ты испытать шанс?
  - Она? - Слова вылезают из пересохшего горла так тяжело, что он ощущает вкус крови. - Она там?
  - Возможно.
  - Возможно?!
  - Единственный способ узнать - сказать "да".
  - Да.
  - Вот именно. Просто "да". Короткое слово.
  - Нет, ты не понял. Это было да. Да.
  Кейн встает. - Ну, всё хорошо. Иди и посмотри.
  Меч пропал. Дункан свободен. Нет даже дырки в серапе. Он озирается, полуоглушенный и недоумевающий.
  Кейн пожимает плечами: - Я же сказал: метафора.
  - Ты был Мечом.
  - Ага. И ты вытянул меня из камня. Добро пожаловать в свое королевство.
  - Мое..?
  - Чье же еще? - отвечает Кейн. - Думаю, мы можем назвать его Вратами Дункана.
  - Если только я сейчас не уничтожил вселенную.
  - Ага. Но беспокоиться слишком поздно.
  На груди Дункана лежит венок из диких цветов. Он прижимает его, встает, протягивает лошадиной ведьме.
  - Бери с собой, - говорит лошадиная ведьма с легчайшим намеком на улыбку. - Девчонки любят, когда им приносят цветы.
  
  
   Самый счастливый из бесконечно возможных концов:
   Расшевели медведя
  
   "Решив потыкать шестом в медвежью берлогу, помни: медведь вряд ли сочтет это веселой игрой".
  Кто-то
  
  
  Об этом я размышлял, в общих чертах, достаточно давно. Прежде чем был похищен рыцарями Хрила. Прежде дня Успения. Прежде "Любви Пеллес Рил". Если нужно выбрать точный момент, когда мысль впервые мелькнула в уме - то конец "Слуги Империи", на платформе с Шенной, когда экстренный перенос Коллберга забирал нас на земную сторону, спасая мне жизнь. На коленях у меня еще лежала голова Тоа-Фелатона, тщеславного и малость туповатого старика, убитого мной за то преступление, что он принимал дурные советы. Я был готов потерять сознание от потери крови, несколько минут назад получил самую скверную рану за всю карьеру... но даже когда ночь окутывала вселенную вокруг меня, я видел взгляд Шенны.
  Вижу до сих пор.
  У нас было много проблем, у меня и Шенны. Почти все нами же и были созданы. Мы никогда не были счастливы вместе. Никогда. Ни при первой встрече. Ни после свадьбы. Ни даже когда я похитил бога и поджег пламя гражданской войны, искалечился, спасая ее. Она любила парня, который, казалось ей, живет внутри Кейна - грустную страдающую душу, выковавшую маску чудовища, чтобы защититься от унылой реальности Земли.
  А я? Я отчаянно старался доказать, что она права.
  Изображать, будто достойный парень прячется где-то в окрестностях моего сердца: вот представление, с которым я почти свыкся. Я мало любил себя в те дни.
  И сейчас не больше. Но сейчас мне почти всё равно.
  Шенна и я, мы твердили себе - с истерическим упорством - что Кейн был лишь ролью. Персонажем, которого корчит из себя Хэри Майклсон, международная суперзвезда и бонвиван. А на той платформе я взглянул ей в лицо... и увидел, как она понимает, наконец: персонажем был Хэри Майклсон. С самого начала.
  Она узнала, что человек, за которого вышла замуж, всегда был Кейном.
  Но и тогда мы не поняли, кем - чем - был на деле Кейн.
  Шенна стала актрисой, потому что так получала шанс помогать людям, реально помогать. Спасать их. Она родилась в семье торговцев, и на Земле мало что могла бы сделать для людей; актерство стало для нее силой, позволяющей каждый день менять чью-то жизнь к лучшему.
  Актерство для меня означало богатеть, причиняя людям боль.
  Но не каждому встречному.
  Я уже шесть лет не вылезал из Топовой Десятки, а показатели Шенны не позволяли даже понюхать, чем пахнет поблизости от этой Десятки. И так далее и тому подобное. Мысли мои путались, но я отчетливо помню последнюю, скользнувшую по лику обморока.
  "Кто-то ведь должен был загасить этого урода".
  Я думал, что угасну сам по себе после "Ради любви Пеллес Рил", суда над Коллбергом и слушаний в Конгрессе Праздных. Думал, что угасну после событий дня Успения.
  Думал, что сожжение Марка Вило в прямом эфире покажет всем: пора сжигать и меня. Лучше показать, чем сказать. Верно?
  Но люди слишком глупы, чтобы верить своим траханым глазам.
  Как и я сам.
  И я понял, в конце концов: я не люблю причинять боль людям. Никогда не любил. Что же я люблю: причинять боль людям при власти.
  Есть причина, по которой короли прячутся, едва я войду в город.
  Я люблю причинять боль людям, считающим себя неуязвимыми. Считающими, что деньги, власть или Бог или какая-еще-хрень делают их защищенными. Непобедимыми. Всемогущими.
  Я реально, реально люблю доказывать, что они ошиблись.
  Проверим мой список суперхитов: Пуртин Хлейлок. Черные Ножи, всем скопом. Хулан Г'тар. Тоа-Фелатон. Коллберг. Тоа-Сителл. Марк Вило. Даже те, что не успели занять какой-нибудь престол: Берн, Дан и Черное Древо, Тихоня, Свистун и Ястреб. Аспид в Яме. Даже Беллинджер, еще в Школе. Какая разница. Я целил в людей, которые имели власть сделать нашу дерьмовую жизнь лучше, но ничего не сделали.
  Ведь дерьмо вокруг позволяло им ублажать свои желания.
  Мне тоже.
  Похоже, если я поджаривал кого-то по иной причине - по любой другой причине - вселенная трахала меня не стесняясь. Убил посла Криле - посадил на хвост Райте. Убил Карла - и как будто сам подарил Веру Эвери Шенкс. Мы знаем, чем это обернулось. Я ненавидел Берна за пытки и убийство Марады с Тизаррой. А он ненавидел меня за то, что я поступил так же с его любовником т"Галлом.
  Я тут могу продолжать часами. Днями. Но обратимся к главному.
  К Ма'элКоту.
  Я побил его. Спас Шенну, убил Берна и вынес Косалл, торчащий из собственного брюха. Мог бы оставить Ма'элКота. Нужно было оставить его.
  Но я схватил его за руку и затащил за собой в Ад.
  Нет, он не был ангелом или святым. Но он искренне, честно посвятил свое существование - что было шире одной жизни - делу улучшения Анханской империи. Он не был обязан. У него была невообразимая сила, безграничные богатства, совершенство тела, какого мы не видели со дней Микеланджело. И вместо того, чтобы болтать ногами, наслаждаясь всей этой сранью, он вложил все достигнутое, всего себя в дело, оказавшееся невозможным. И сошелся на этом пути с убийцей-социопатом, явно не учившимся управлению гневом.
  Иисусе, хотел бы я оставить его восвояси.
  Ах да, это была моя работа. Часть работы. Но скорее он просто злил меня. Я мог сломать его, а он ничем не смог бы мне помешать. Работа - лишь оправдание.
  И вот почему - думаю, я не ошибусь - я едва не спился вусмерть после "Любви Пеллес Рил". Потому что стал сотрудничать с ублюдками. Продал им всё, что имел и что совершил, за милый дом, деньги и сомнительное подобие нормальной семьи. Позволил сделать себя таким же мудаком, каких картинно истреблял.
  Я оставлял наш дерьмовый мир гнить в дерьме, потому что он готов был ублажить мои желания.
  Но это скоро изменится.
  
  - Хэри? - Гейл отрывается от планшета и кивает мне. - В эфире.
  Ну ладно. Будет вам представление в драном прямом эфире.
  Вот, я уже в нём, но не знаю, как облачить мысли словами. Слишком много всего. И я начинаю почти жалким: - Не так всё должно было быть.
  Гейл клонит голову набок. - Что? Я не...
  - Не тебе говорю.
  Поднимаю взгляд к муаровым щиткам антимагических шлемов соцполиции. - Я говорю вам, парни. И всем, кто смотрит видео сквозь ваши шлемы. Всем, кто будет смотреть в записи. Всему мудачью. Управляющему Совету. Социальной полиции. Конгрессу Праздных.
  Все вы и много других бедных ублюдков скоро умрете, потому что ваши лишенные мозгов головы были слишком тупыми, чтобы заключить одну гребаную сделку.
  - Хэри...
  - Вы могли получить всё. Целиком. И вы это понимали. Иисус Христос-страдалец, хоть кто из вас уделил мне внимание за двадцать пять лет? Я вырезал на лике двух миров доказательства нерушимости моего слова. Даже моя ложь становится истиной. Если я обещал вам, вы бы всё получили. Нужно было лишь сказать "да".
  Всего-то. Да.
  Я отдал бы вам всю затраханную планету в обмен на мир между нами. Но вы не выбрали мир, и мира не получите.
  За что спасибо.
  Я качаю головой, едва заметно. Не хочется продолжать. Но нужно. Люди должны узнать. Должны понять.
  - Я говорю честно: спасибо вам. Спасибо, ведь меня тошнит хуже гребаной смерти от вида гноящихся язв этой планеты. Меня тошнит от каждого из вас. Потому что вы знаете, каков наш мир, и наделены властью его изменить. Но вы не меняете. Потому что вам хорошо и так. Спасибо.
  А теперь я начну вас убивать.
  Гейл, похоже, только что проглотил собственный язык.
  - Это не угроза. Не предупреждение. Эту стадию мы прошли. Вы уже мертвы, и скоро люди не смогут не замечать вашей вони.
  Спустя дни, месяцы или годы, когда весь ваш гребаный мир сгорит дотла, кто-нибудь начнет создавать объяснения. Расскажет народам, почему их жизни проходят среди пожара. В этих сказаниях я предстану плохим парнем.
  Думаю, вы уже знаете: я привык.
  Сказания объяснят людям, что их семьи мертвы и мир горит, потому что я злобный сукин сын. Верьте, это правда. Я такой.
  Но вы же знали.
  Вы десятки лет знали, какой я злобный сукин сын. Знали, когда делали актером.
  Знали, когда я убил свою жену.
  Знали, когда насиловали мою дочь и когда выдирали глаза моему отцу.
  Знали двадцать пять лет назад, когда я устроил самый настоящий геноцид, чтобы ускорить гребаную карьеру.
  Может, помните, как я предупреждал Черных Ножей? Я рассказал им, что будет, когда я приду за ними. Они не поверили.
  Как и вы.
  Чисто для протокола: вас предупреждали. Снова и снова. Я предупреждал вас, делая предложение. Предупреждал, когда убивал Марка Вило. Предупреждал вас двадцать пять чертовых лет назад, беседуя с Артуро Коллбергом в Студии Сан-Франциско.
  Я не спасаю людей. Я не занимаюсь ненасильственным сопротивлением и не тружусь, меняя систему изнутри. Вам следовало помнить, кто я. Кем вы хотели меня видеть.
  Помните. Вспомните, когда я приду за вами.
  Помните, всё могло быть иначе.
  Спецохрана переминается, руки крепче сжимают приклады силовых винтовок - вполне ясный язык тела, словно заглавная строка. "Этот чертов тип - этот сломанный калека, что прикован к койке в надежно укрепленном учреждении, о котором никто даже не знает - вообразил, что мы поверим? Что он способен на большее, чем лежать и ждать смерти? Ну-ну.
  Может, в следующей жизни".
  И они правы. Вот только это моя следующая жизнь.
  Снова поднимаю глаза к искаженному пятну, отражению собственного лица в полицейских шлемах. - Если бы отцу дали шанс, он прожил бы и умер достойно. Он верил - верит - что использование силы ведет к деградации и уничтожению цивилизованного общества. Верит, что руки даны нам для помощи ближнему, не для его избиения.
  Вам, вероятно, известно: я не разделяю этого мнения.
  Отец верит, что жизнь человека священна, что человеку можно нанести вред лишь неохотно, после тяжких колебаний, когда нет иного выхода для защиты жизни и здоровья окружающих. Для папы это закон природы, определенный и абсолютный. Как гравитация, инерция и энтропия.
  Но вы - исключение. Мудачье.
  Я киваю мутному пятну своего лица. - Он ненавидит вас. Всех вас. И каждого. Лично. Если бы всех социков Земли охватил пожар, он не потрудился бы даже обоссать их.
  Он признает, что это отступление от принципа. Признает, что становится лицемером, но ничего не может поделать. Единственное, что он предлагает в качестве объяснения - что вы не настоящие люди. Говорит, человечность нельзя отнять, но человек сам может от нее отказаться. Говорит, каждый из вас отринул человечность, став мыслящим орудием репрессий. Врубаетесь? Вы даже не совсем живые. Вы орудия. Бездушные предметы. Молотки. Пилы. Что угодно. Но знаете, это мнение я тоже не разделяю.
  Он оказывает вам, мудакам, слишком много чести.
  Вы люди, как все остальные. Дурные, но люди. И всё. У меня нет ненависти. Вы ведь не ненавидите пробку из грязи в сифоне под вашей ванной? Но рано или поздно вы прочищаете эту говенную трубу.
  Отец мечтает о социуме, в котором ценят людей, а не их имения. Мечтает, что "власть народа, волей народа и для народа" не исчезла с лица Земли. Мечтает о "свободе и справедливости для всех".
  У него не было сил, чтобы реализовать хотя бы тень всего этого. Он не смог спасти жену, сына и самого себя. О даже не мог контролировать свое тело.
  Вот вам трагическая ирония: величайшим достижением этого идеалиста, этого цивилизованного и мирного человека, было зачать живое отрицание всего, во что он верил. Человека, подобного оружию массового уничтожения.
  Я намекаю на себя.
  Он не хотел. Он не намеревался. Если вы сумеете собрать его и пробудить - возможно, он попытается меня остановить. Они никогда и ни за что не поднимет на вас кулаки. Его кулаки был для меня и для мамы.
  Его кулаки поднимались против его воли. Если бы он мог остановиться, так и было бы. Но он не мог.
  Не мог тогда. Не сможет остановить кулак и сейчас.
  Против своей воли он поднял меня, и я готов бить ваш мир, пока вся затраханная планета не повалится, истекая кровью.
  Один из социков, наконец, не выдерживает. Скремблер шлема превращает презрительный смех в треск помех. - Чудная речь, - говорит он. - Как жаль, что ее никто не услышал.
  В его маске моя улыбка кажется шире плеч. - Я слышу совсем иное.
  - От кого? От голосов в голове?
  - Гм. Раз уж ты спрашиваешь, да. Именно. - Я пожимаю плечами. - Голоса в голове. Смешно, ха?
  - Еще смешнее, что твой отец стал частью системы изоляции и стирания подрывных сообщений. Думаю, именно он пометил весь этот жалкий визг тегом "на удаление".
   - Весьма смешно, - признаю я. - Хочешь услышать шуточку еще веселее? Гейл, тебе тоже понравится. Каков код вызова твоего наладонника?
  - Зачем тебе?
  - Просто назови.
  Он называет. А я говорю: - Джед? Всё получил? Ну как?
  Когда звякает оповещение, Гейл подскакивает так резко, что почти роняет планшет. Я киваю: - Все путём. Ответь. И покажи, чтобы видели мы все.
  Социки шевелятся, стискивают оружие. Гадаю, могут ли они видеть лица друг друга сквозь шлемы? Хотелось бы. Иисус милосердный, вот бы видеть выражения их лиц, когда Гейл стучит по кнопке приема и Джед Клирлейк появляется в новом окне. - Вполне подходяще, Хэри. Потребуется редактирование, и придется обрезать часть реакций.
  Все шестеро социков принимают боевую стойку, дула винтовок рыскают, словно они не решили, стрелять в меня, в планшет или во всё сразу.
  Я ухмыляюсь. - Голоса в голове? Вот один из них.
  - Это выше крыши, - говорит Джед.
  - Практически моя торговая марка.
  - Эта твоя "власть народа для народа" - Авраам Линкольн, да? Диктатор Американского Федерального Союза?
  - Эй, точно угадал. Но он звался Президентом Соединенных Штатов Америки.
  - Зависит, где читать. Но свобода и справедливость для всех? Тоже цитата из истории? Никто не знает, что бы это значило. [12]
  - Не нагнетай.
  - Ладно, ты босс. Завершаем?
  - Нам до ночлега путь далек.
  - Еще цитата? [13]
  - Забудь. Да, готово. Работай.
  - Тогда выхожу. Устрой им пекло, Хэри.
  - Верь в меня.
  Сразу двое социков барабанят по наручным экранам.
  - Не трудитесь. Вам не отследить сигнал.
  - Нет сигнала, которого мы не сможем отследить.
  - Правда? Не надо ребячиться. Люди твердили: нет такой штуки как "магия". Именно это образованные умники называют иронией? А?
  Они прекращают. Я машу рукой. - Эй, не дайте мне сорвать веселье. Покажите класс.
  А я смотрю на Гейла. Лицо его серее, чем было у Феллера, губы побелели, шевелятся - "о мой бог мой бог мой..." - Узнал парня? Знаешь, чем он зарабатывает на жизнь?
  - Это Джед... - Ему надо прокашляться. - Это был Джед Клирлейк - он, ээ... наш рупор, главный ведущий "Свежих Приключений"...
  - Раньше был. Теперь он министр информации Свободного Государства Кейна.
  - Чего?!
  - Даже соцполиция и Упсы удивятся, узнав, что мы научились делать на Земле с магией. Например, мониторить мой мыслепередатчик.
  Гейл снова подскакивает. Я улыбаюсь. - Думали, я не узнаю, хе? Что, латая мне черепушку, вы зашли дальше и всунули новый передатчик? Удобный инструмент, чтобы меня отслеживать. Возможно, бывают инструменты, которые не годятся как оружие, но я таких не встречал.
  Я развожу руками. - Типа, могу гордиться собой. Знаешь, я люблю книги. Один из старейших, излюбленных приемов в романах - скрытое наблюдение. Черт, это старше самих романов. Не было технологий, так кто-то сидел в кустах или прятался за шторой. Самое клевое - мне не пришлось заботиться о том, что вы найдете мой "жучок". Вы же сами его вставили.
  Гейл никак не может собраться с мыслями. - Но как ты вообще мог хоть...
  - О, это не я. Но мне понадобились годы - десятки лет - чтобы осознать: не нужно всё делать самому. Вот почему полезно иметь друзей. У меня их немного, но каждый стоит дружбы.
  Например, заимей друга, способного Шептать или Говорить, и он сообщит тебе что нужно, и даже мыслепередатчик ничего не уловит. А если один из друзей способен, скажем, Сливаться, вы устроите целую конференцию прямо в разуме. И вам не придется говорить и даже монологировать. Но это детские шутки. Мы можем перехватывать все потоки данных. Загружать вирусные - буквально вирусные - видео. Хотел похвастаться, что меня успели короновать в правители целой виртуальной нации, но буду скромнее. Дело нелегкое, но с могущественными друзьями возможно почти всё. Если перестанешь трястись и начнешь думать - вспомнишь, кто мои друзья.
  Один из социков сует мне дуло в лицо. - Они смогут вернуть тебя из мертвых?
  - Ну, да. Хотя это сложно.
  Появляется второе дуло. - А убить тебя - просто.
  - Ты что, совсем не слушаешь? Хм, погоди. Дай секунду. Снова голоса...
  Тишина.
  - Уверен, что взял его? Райте, это нужно делать прямо сейчас.
  Гейл вскрикивает: - Райте?
  - Шш.
  Электрический разряд пронизывает всего меня, кожу и кости, кишки и кровь - сухой лед и термитная смесь.
  Слезы текут из глаз по щекам, борода плавится с мерзким запашком. Блестяще-черные капли орошают тюремную робу, ткань горит, но мне все равно.
  Один из социков подскакивает, чтобы лучше видеть. - Какого..?
  - Райте. Благодарю. Всегда. Что угодно, только проси.
  Две секунды тишины, и я киваю. - Спасибо. Скажи Орбеку: действуй по сигналу.
  - Сигнал? Орбек и Райте?
  Гейл пятится. - Может, вам его пристрелить?
   - Поздно.
  Новый разряд, сильнее и больнее, и сейчас я чувствую отнюдь не всепоглощающую океаническую любовь.
  Это конкретно. И специфично.
  - О боже... Иисусе, если бы ты знал...
  Новые слезы, и если я не прекращу, сгорит вся треклятая борода. - Ага. Знаю. Да. Люблю тебя, папа. До скорого.
  Теперь все шестеро целятся мне в лицо. - Что за игру затеял, скотина?
  - Точно думаю, вам лучше его пристрелить, - неуверенно говорит Гейл. Он прижался к стенке. - Точно.
  - Ага, валяйте. Но сначала...
  - Стреляйте в него!
  - Не вам командовать, - отвечает социк и обращает маску ко мне. - Говори. Ты знаешь, что будет в ином случае.
  - Говорить? Хорошо. Привет от отца. Он говорит: "прощайте"!
  Я сжимаю кулак, и пять голов взрываются.
  Реально взрываются: кровь и мозги и куски шлемов, всё это пылает и Гейл визжит "стреляйте в него ну стреляйте" в последний раз, а шестой социк опускает винтовку и качает головой.
  - Раздолби меня навыворот, - говорит он. - Признаюсь, Джонни, к такому не привыкнуть никогда.
  - Будем надеяться, что тебе не придется. Все нужное имеется?
  Он кивает, вставая на колени, чтобы обыскать мертвых. - Чего нет, то смогу подобрать. Как думаешь, сможешь вывернуться в следующий раз? Ну, если они успеют выстрелить?
  - Расчет времени - это всё.
  - Не обидишься, если добавлю: и дыхание - это всё? - Он сует в карман планшеты и запасные батареи. - Полезный талант, Джонни. Оставил целым все их снаряжение. Кроме шлемов. Неплохо. Для любителя.
  - Хоть кто объяснит мне, какого черта творится?!
  - Если кто-то попробует, не жди, что поймешь. - Он встает и идет к двери, застывая на шаг от порога. - Именно Таннер.
  - То есть?
  - Фамилия. Прирожденная. - Лица его не видно за шлемом. - Но я не Гекфорд. Марк.
  - Марк Таннер?
  - Ты... гмм, кто-то похожий на тебя... спрашивал. Когда мы поняли, что больше не увидимся.
  - Дерьмо, Таннер. Если я и убил тебя, то с расчетом на новую встречу.
  - Догадался. - Он толкает дверь и выходит. - Береги себя, Джонни. Я не отягощен друзьями, жалко будет терять даже одного.
  Я сказал бы, куда именно он может засунуть своих друзей. Но вдруг он поймет буквально и порубит меня на кусочки столь мелкие, что и точно войду.
  К тому же мне этот парень нравится. - Удачи, Таннер.
  - Спасибо. - Шлем блестит, поворачиваясь. - Умри в бою, Кейн.
  - Вполне возможно.
  И он исчезает.
  Гейл сжался в углу, но почти успел успокоиться. - Кто это был? Актер?
  - Лучший, какого я видел. Но работает на других.
  - Невозможно выдать себя за спецохранника Студии.
  - Это его проблемы. - Я внимательно смотрю на наручники, они загораются и тают. Гейл даже не заметил. - Нужно поговорить о будущем.
  - Будущем? У тебя нет будущего. Снаружи целая дивизия социальной полиции...
  - Уже нет. - Спускаю ноги через край и встаю. Иисусе, это приятно. Потягиваюсь, вытаскивая капельницу из вены, подхожу к бронированному стеклу окна. - Доклад ожидается в ближайшие секунды.
  - Ты можешь ходить?!
  - Здесь - да. Это не так легко - масло дает иную силу, чем Поток, и есть побочные эффекты - но я справляюсь.
  Планшет администратора снова звякает. Я забираю его и щелкаю пальцем, экран полон плохо освещенным лицом брата. - Выглядишь дерьмово.
  - Рад видеть, собачина. Как дела?
  - Для хуманса ты проделал отличную работу. Пока всё чисто.
  - Хорошо. Никого не убивай.
  - Ах-ах. Выжившие могут быть друзьями, да?
  - На земле - да. Коды доступа?
  - Служивые пытались их стереть. Мы пока что не будем такими же меткими, как социки.
  - Шутишь? Если найдешь оружие, с которым не справиться огриллонам - я съем его, не разжевывая.
  - А где наше прикрытие с воздуха? Там одни плохие парни.
  - Уже летит.
  - Ага, может, они поспешат? А? Не хотелось бы получить ядреную дозу, когда Делианна нет рядом.
  - Мне тоже. На связи. - Оглядываюсь на Гейла. - Может, поглядим вместе? Такого каждый день не показывают.
  Он ошеломленно встает и ковыляет ко мне. - Ты можешь объяснить... объяснить мне это всё...
  - Буду рад. Потому что УпСов мониторит мой передатчик, а ему, им нужно понять наш дерьмовый расклад. Буду чертовски прямолинеен.
  - Прямолинеен? - Он сипло смеется. - Шутка, да?
  - Почти всё я уже сказал. Но никто из вас, сосунов, не поверил. Вы, дерьмоголовые, еще думаете - это очередное Приключение Кейна и в конце будет киношная великая битва в стиле гребаного Бонда. Ну, окей. Это она.
  Гейл озадачен.
  - Великая битва? Вы ее видели, - объясняю я терпеливо, ведь могу позволить себе терпение. - Вы ее проиграли.
  Гейл выпучивает глаза.
  Мне его жаль... было бы, не будь он пронырливым хорьком и елейно-лживым мелким мудаком. - Вот так. Устроенное этим спецам - отличный пример того, что бывает, если я вхожу в контакт с вашим черным маслом, кровью вашего траханого слепого бога. Да, вы накачали в меня целую чертову тележку. А я сейчас взорвал головы всем социкам в радиусе двух миль.
  Челюсть Гейла отвисает и остается в этом положении. - Ты...
  - Ага. В такой близости от дила у них всех полно масла в крови. Мое масло умеет говорить с их маслом. Мое масло велело их маслу воспламениться, а их масло хотело оставаться на моей - правой - стороне, так что послушалось. Догадываюсь, более корректно было бы сказать, что всё масло - моё, но вряд ли это прояснит ситуацию.
  - Совсем не понимаю, о чем ты.
  - Упсы, те понимают. Ну, ты же любитель чтения. Знаешь ли сказку "Братец Кролик"?
  Он становится еще бледнее.
  - Сейчас я не могу дотянуться дальше двух миль, ведь чем дальше отсюда, тем нормальнее земная физика. Ваши штурмкатеры слишком далеко. Окей, для них тоже есть неприятный сюрприз.
  Вижу, никто из вас точно не понимает, что такое черное масло. Упсы думают, что понимают... но ведь Упсы считали, что накачают меня этой дрянью и превратят в психозомбимонстра вроде Коллберга. Не будем обращать много внимания на их мнения, ладно? Кроме меня и немногих ученых Монастырей, верно понимает масло - истинную природу слепого бога - лишь мой отец. Он назвал его распределенной волей человеческой расы, и это ближе к истине, чем все эльфийские легенды. Слепой бог есть выражение природы человека, а черное масло - лишь выражение власти слепого бога. Он не зол. Люди злы.
  Вот тебе полная истина, здесь и сейчас. Добро и зло не имеют отношения к богам. Они связаны с нами. Слепой бог разрушает, потому что так делаем мы. Но мы и созидаем.
  Смотри же, Гейл. Не стыди себя. Ты многого не знаешь о том дерьме, что случилось со мной после гибели жены. Думаю, Упсы кое-что знают, ведь они приложили ручонки к этому дерьму. Я о том... да ладно. Уж они должны были подозревать. Серьезно. Черные волосы. Черная борода. Черные глаза. Черная одежда. Черный Нож. Черный Поток.
  Я развожу руками, показывая, как это очевидно. - Черное масло.
  Гейл садится. Стула нет. Он не замечает. Подтягивает колени, обвивает их руками.
  - Тебя заинтересуют некоторые, гммм... особенности моей нынешней ситуации, прости за преуменьшение размером в планету. Одна из них: голоса в голове могут сообщать мне о том, что еще не случилось. Они не всегда правы - никогда не ловят все детали - но кое-что бывает вполне ясно. Адское преимущество в планировании, верно? Это учреждение мы видим ясно. Черное масло - тоже, ведь без вашей капельницы вся штука с видением будущего не случилась бы. Было бы честнее сказать: отменилась бы вся моя карьера.
  Гейл тупо качает головой.
  - Ага, я и сам не понимаю. Суть в том, что мы знаем ваши дурацкие планы, что и когда, и уже готовы. Вы проиграли. Я выиграл.
  - Выиграл... что? - Он удивленно озирается. - Ну что? Тебе отсюда не выйти. Ты ничего не сможешь сделать. Всё, что ты сделал - убил несколько тысяч невиновных в середине радиоактивной пустыни.
  - Это не убийство. Это война. Точнее, была война. Теперь - оккупация.
  - С огриллонами? Сколько их, пять сотен? Тысяча?
  - Не просто огриллоны, Гейл. Черные Ножи. Тысяча Черных Ножей с современным оружием? Поверь слову, тысяча - это много.
  - Черные Ножи ненавидят тебя...
  - Поклоняются мне. - Я простираю руки. - Всё меняется.
  - Ты свихнулся.
  - Мне все так говорят. Ты... вы, Совет, и вы, Конгресс Праздных и социальная полиция - вам пора понять. Всё кончается.
  - Что кончается? Что именно ты намерен сделать и можешь сделать?
  - Уже сделал. Врата под нашим контролем две недели.
  - Мы получаем рапорты...
  - От агентов Монастырей. Мы это умеем.
  - Были перемещения...
  - Ага, хороший вопрос. Мы взяли дилТ'ллан.
  - Вы что?
  - Как бы. Скорее, приняли в наследство.
  - О мой Бог.
  - Мой тоже. Теперь вы, мудаки, входите в Дом лишь по нашему разрешению. Так было уже две недели.
  - А транзит... операции "Черного Камня"...
  - Я же говорю: монастырские это умеют.
  - Блефуешь. Не иначе.
  - Мне все так говорят. Не говорили бы, если бы вспомнили последний раз, когда я блефовал. Хоть раз я блефовал? Хоть раз? Давай, вспоминай. Не получится.
  Он долго молчит. Глаза закрыты.
  Когда подает голос, то мягко и четко, даже преувеличенно четко, словно болит язык. - Что со мной? Теперь что? Не могу вообразить, что имею ценность как заложник. Похоже, Компании уже не требуется исполнительный директор.
  - Весьма умело подытожил.
  - Итак? И теперь... - он кашляет. Похоже, горло тоже болит. - Итак, теперь ты меня убьешь?
  - Я подумывал.
  Он открывает глаза. - В прошедшем времени?
  Пожимаю плечами. - Не могу представить, что ты нам станешь опасен. Ты, конечно, крыса, вонючая крыса... но умная крыса.
  - Похоже, это самый лучший комплимент из твоих уст.
  - Я хотел бы дать тебе работу.
  Веки падают, словно он близок к обмороку.
  - Подумай, Гейл. Уверен, сейчас ты безработный.
  Он опускает лицо почти между колен. - Что ни подумаю, выходит одна бессмыслица.
  Вот это верно. Но не ему одному нужно понять. Всем вам.
  Я не блефую.
  Смотрите!
  - Эй, Гейл, подумай еще. Ты знал, что сходку драконов именуют "воспламенением"? Люблю это слово. Воспламенение драконов. Красиво. Почти поэзия, а?
  Он хмурится. - Драконы? О чем ты...
  И тут тень, широкая и густая, проносится над учреждением, и Гейл давится словами. Вскакивает на ноги и прижимает лицо к стеклу, разинув рот.
  Я рядом с ним, в той же позе. Хотелось бы выглядеть крутым, но случай превосходит любую возможность хранить невозмутимость. Да в жопу.
  Это восхитительно.
  Он слишком велик, чтобы видеть его целиком так низко. Тень слишком темна и глаз бунтуют, ведь я изучал лишь чучело Ша-Риккинтайр в Кунсткамере Сан-Франциско, а живое существо куда страшнее. Тень размером, может, в четверть мили с распахнутыми крыльями - драконам нужно ими хлопать не больше, чем это нужно реактивным истребителям - взлетает ввысь. Вертикально. Словно адова ракета.
  Успеваю лишь углядеть намек на многоцветную чешую, как у сетчатого питона - он поднимает Щит из пламени оттенка солнца, вот вам еще один повод воскликнуть "Иисус милосердный!", и как хотелось бы видеть лица социков, слушающих предупреждение об угрозе и пытающихся понять, какой именно летательный аппарат идет к ним почти на скорости звука. Или выше?
  О мой Бог, точно выше.
  Я едва замечаю крошечную темную точку у крестца, а Гейл сообщает: - На хвосте у дракона человек, - совершенно спокойным, чуть задумчивым тоном. Таким обыкновенно заказывают завтрак.
  Зрение у него лучше моего. - Спиной вперед, да?
  - Похоже.
  - Возможно, анханский солдат. Тавматургический корпус. Или монашек.
  - Но лицом назад?
  Пожимаю плечами. - Кормовое орудие.
  Вот еще два взлетают с ревом, и Гейл говорит: - О мой Бог...
  - Снова другой Бог. Подожди еще.
  Третий ряд, три дракона, расходятся шире.
  - Моя покойная жена, - сообщаю я, - способна быть весьма убедительной.
  - Святая срань... - Не думаю, что прежде слышал от него подобный лексикон. Или он уже учится цитировать меня?
  А когда искры и вспышки начинают расцветать вокруг строя шести драконов, и пара дюжин штурмкатеров идут вниз по спирали, выплевывая пламя и дым, падая на пустошь, Гейл шепчет: - Запеките мне в жопе куриный пирог...
  О да, точно цитирует.
  Замечаю свой глаз, отражение в стекле.
  Да.
  Кто-нибудь не видит происходящее? Кому-то нужно объяснять?
  Пустоши теперь наши. Это бесполетная зона. А также безмашинная, беспехотная, безракетная, безбомбовая и какая-там-на-хрен-еще зона. Просто на случай, если вы усомнитесь в нашей способности ее поддерживать...
  - Эй, Гейл, вопрос на засыпку. Сколько всего драконов в Поднебесье, как считаешь?
  Он трясет головой. - Без понятия.
  - Я тоже. Но готов спорить, больше шести.
  - Гм. Ммм. - Он задумчиво кивает. - Да. - Окидывает оценивающим взглядом. - И всё это время - едва очнулся в лагере Бьюкенена - ты это планировал?
  - Я планировал? Шутишь? Для этого есть другие. Некоторые из моих друзей реально умные, аж страшно.
  - А если бы Совет удивил всех и принял твои предложения?
  - Было бы, как я обещал. Никак иначе. Я человек слова.
  - Очевидно, - бормочет он. - Но всё же... ты уже знал. Знал, каков будет их ответ. Знал об этом учреждении. О черном масле. Об отце.
  - Люди привыкли слышать мой монолог, забыли, что мыслепередатчик передает не настоящие мысли. Это рассказ. Я как бы говорю, только очень тихо.
  - Но... как ты побледнел. Задрожал. Слезы. Вспышка гнева...
  - О, гнев был реален. Как и остальное. Мне не нужно было выдумывать это дерьмо. Нужно было лишь использовать то дерьмо, что есть.
  - И всё же...
  Я развожу руками. - Потому наше ремесло и называется актерством.
  Над нами проносится новая тень, скалы и пески снаружи окружены мерцающим черным куполом - словно обсидиановый шарик для гольфа, которым будет играть тот, у кого палец размером с Шпиль.
  - А это что?
  - Сфера? Щит. Думаю, ей пришлось потрудиться, чтобы он пропускал дневной свет, не позволяя пройти излучению менее полезному. Итак, слушаю: как насчет работы?
  - Да. Я, э... не уверен, что мне будет комфортно снова работать на тебя.
  - Ты не будешь работать на меня. Будешь работать на Феллера. Но и он не будет работать на меня.
  - Феллер?
  - Ага. Я его повышаю. Новому руководству плевать на окупаемость вложений, так что мы позаботимся о лечении его рака. Он станет главой операций на Земной стороне. Но нам нужен связной с Конгрессом Праздных. Интересует?
  Он кивает, отстраненно и задумчиво. - Мм. Да. Думаю, я в деле. Ох... Щит..?
  Обсидиан бледнеет, медленно являя то, что под щитом: льва размером со слона с головой орла и крыльями размахом в городской квартал. Как раз за оперенной шеей прикреплен ряд седел с ременной подпругой вокруг живота; в переднем седле встала на стремена и дико машет мне рукой самая красивая десятилетняя девчонка, что когда-либо жила на свете. В любой вселенной. И улыбка ее исправляет все прегрешения мира. Всех миров.
  - Погоди... - Гейл щурится сквозь стекло. - Это...
  - Ага, - улыбаюсь я. - Это мой скакун.
  
  
  Послесловие:
  Владыкам Земли
  
  
   "Именно тебе следовало бы знать, что не стоит трогать мою семью"
  Кейн, "Клинок Тишалла"
  
  
  Еще одно.
  Между вами, мудачье, и мной. Жест доброй воли.
  Серьезно.
  Под нашим началом сейчас довольно сил, чтобы завоевать ваш мир; но скажу правду - нам это на хрен не нужно. Ведь при этом погибнет чертова уйма народа, и наших, и ваших. А это то, чего мы - верьте или нет - хотели бы избежать. Нам до ужаса ясно, что вы не дадите гроша за жизнь и смерть других людей. Вы такие. Будь иначе, Земля была бы совсем другой.
  Итак, что, если погибнет миллиард человек? Пять. Десять миллиардов. Этим ваши шкуры не прошибешь. Я ничего не добьюсь, угрожая им. Так что я буду угрожать вам.
  Лично.
  Хочу быть ясным. Предельно, до хрени ясным. Тот человек в защитном костюме, представившийся Марком Таннером - он эзотерик Монастырей. Ассасин. Я убивал людей десятки лет, но и близко не вошел в десятку лучших убийц Монастырей.
  Он? Он ближе к вершине.
  В сравнении с ним я не опаснее хлебной корки. Он лучший убийца, какого я встречал. Но я видел мало монашков-ассасинов. Могут быть десять - или сто - лучших убийц, чем он.
  Это важно, ведь мы контролируем дилТ'ллан, можем позволить проход не только через здешний дил. Мы контролируем всю систему диллин.
  Врубились?
  Это место, в сердце гребаной радиоактивной пустоши, оно единственное, откуда вы можете пройти к нам. Мы же можем выйти из любого дила. Когда пожелаем. По всему миру. Вы знаете, где все эти дилы?
  Знаете, где хоть один?
  А мы знаем.
  И, знаете, мы знаем не только это.
  Помните сказку о мыши городской и мыши сельской? Перевернем ее. Ваши технологии помогут вам задать нам жару. В Поднебесье. Но наша магия будет еще полезнее на Земле.
  Любите вашу соцполицию? Знаете, что? Их личные данные, адреса, все досье сейчас свободно доступны в сети. И вам этого уже не отменить. Если социк захочет кого-то побить, пусть ожидает чертовски неприятного сюрприза.
  Вы тоже.
  Нет на Земле компьютера, к которому мы не смогли бы подобраться. Например: меня только что информировали, что в Управляющем Совете сейчас всего шестнадцать членов. Верно? Ну, давайте прочитаем фамилии первых лиц...
  Эдвард Чарльз Виндзор. Тереза Дейтон Уолтон. Рухолла Мохаммед Ахмединеджад. Эдрей ибн Сауд.
  Полагаю, идея вам ясна.
  Мы знаем вас. Знаем, где вы живете. Дерьмо, мы знаем, где вы сейчас.
  Мы можем вас найти. Можем вас ранить. Можем и убить.
  Да, вот тебя. Лично.
  Знаю, ты так и не поверил, что мы дотянемся. Что же, один из вас умрет первым. Затем двое.
  А потом все остальные.
  Хочешь выжить, следуй правилам. Некоторым они еще не знакомы. Удели внимание. Потом будет тест.
  Правило номер раз: наедешь на меня - умрешь. Первое и последнее предупреждение.
  Правило номер два: будет так, как я сказал. Нарушишь однажды - получишь сполна. Нарушишь еще раз - умрешь.
  Правило номер три: наедешь на мою семью или друзей - значит, наедешь на меня. Смотри правило номер раз.
  Чисто для сведения: моя семья и мои друзья - теперь это все, кто не вы.
  Итак.
  Глупые вопросы есть?
  
  
  Пролог
  
  
  Это история о том, что случилось после конца света.
  Конец света прошел незаметно для современников. Как бы они могли заметить? Желтое солнце сияло так же ярко, ветра всё еще дули, гремели грозы, серебряная луна плыла по звездному небу. Была рыба в море, скот в полях, птицы в воздухе; лесная чаща всё так же шелестела листвой и сухим смехом фейин, горные копи звенели от стальных орудий камнеплетов, древолазы порхали, а огры рычали, а драконы дремали в забытых логовищах.
  Долгое время о том, что мир сменился, знали лишь немногие мудрые мужчины и мудрые женщины, посвятившие жизнь познанию мудрых законов естества. И даже они не были уверены: конец света был серьезным делом, им не хотелось ошибиться.
  Мудрость их проявлялась и в том, чтобы давать имена вещам. Они заботились о том, как что назвать, и чтобы данные имена были подходящими к сути. Они знали, что имена - маски, но знали и то, что маска может явить тайну, иначе оставшуюся бы сокрытой. Имена, что мы даем вещам, определяют течение мысли; и, поскольку конец света начался с малого, тонкого и проходил медленно, сперва они дали ему ошибочное название.
  Назвали это Истинным Успением Ма'элКота.
  Эпоха Богов длилась пять сотен лет с Восстания Одичавших - когда человеческие боги побороли объединенную мощь Народа и освободили людей - до Деомахии, когда Джерет из Тирнелла, Богоубийца, восстал против богов своих и всего человечества: а брат его Джанто, Железная Рука, разработал Завет Пиришанте, дабы связать богов за стенами времен. Вместе братья эти основали Эпоху Человека.
  Эпоха Человека также продлилась пять сотен лет, пока Ма'элКот - который Сам был человеком, хотя недолго - не стал богом, взяв весь Дом как Свое Тело и наложив на него Свою Волю, и тем не разрушил Завет, лучшее наследие Железной Руки. Век Человека окончился, и мир навеки изменил свою форму.
  Это история о том, как конец прежнего мира дал начало Эпохе Кейна.
  
  ***
  
  
  Примечания:
  
  1 -- "нет ничего хорошего и дурного, но лишь мышление делает всё таковым". - Старая философская максима, встречается, в том числе, у Шекспира ("Гамлет")
  
   2 -- Банко - союзник шекспировского Макбета, предательски им убитый. Призрак Банко явился королю Макбету на пиру, наводя трепет.
  3 -- Дюрандаль - меч Роланда, защитника Франции. Соважен - меч Ожье Датчанина, соратника Карла Великого. Кусанаги-но-Цуруги - священный меч японских императоров. Дирнвин - меч Ридерха Щедрого, одного из королей Северной Британии. Буреносец - меч Эльрика Мельнибонейского из романов М. Муркока.
  4 -- Война в округе Линкольн (штат Нью-Мексико, 1877-78 гг) - междоусобица между местными землевладельцами с участием бандитов и продажных чиновников, одна из ярких иллюстраций "нравов Дикого Запада".
   5 -- "почему собака не лаяла ночью" (при появлении вора) - фраза из рассуждений Шерлока Холмса, рассказ "Серебряный". Пример неожиданного, меняющего всю картину факта.
  6 -- "Убить пересмешника" - роман Харпер Ли (1960 г). Упоминаемые персонажи:
  Аттикус Финч - провинциальный адвокат, берется за безнадежное дело защиты негра Тома Робинсона, обвиненного в изнасиловании белой девушки. Джина-Луиза по прозвищу Глазастик - его дочь, Джим - сын, Дилл - друг детей. Кельпурния - их чернокожая служанка. Страшила Редли - нелюдимый сосед, которого "весь город" считает опасным психом. Моди Эткинсон - добрая соседка.
  
  7 -- В "Клинке Тишалла" был изложен иной вариант прошлого - Кейн с Райте пересидели термоядерный взрыв в подвале старого дома, и сам взрыв был ограничен, преображен погибающим Делианном в столп света.
  
  8 -- Генри Хиггинс - персонаж пьесы Б.Шоу "Пигмалион". Профессор фонетики, готовый на спор за полгода превратить вульгарную уличную торговку в изысканную даму.
  9 -- слово "ангел" на древнегреческом означает "посланник".
  10 -- "Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины ..." Данте, начало "Божественной комедии", пер. М.Лозинского
  11 -- Джо Луис - чернокожий боксер-супертяжеловес, многократный чемпион США и мира. Макс Шмелинг - первый немецкий чемпион мира в супертяжелом весе (1930-е годы). Они дважды сходились на ринге, конечно, не на столь суровых условиях.
  12 -- свобода и справедливость... - фрагмент из клятвы верности флагу США: "Я клянусь в верности флагу Соединённых Штатов Америки и республике, которую он символизирует, одной нации под Богом, неделимой, со свободой и справедливостью для всех".
  13 -- измененная цитата из Роберта Фроста. В переводе Г.Кружкова: "Лес чуден, темен и глубок. Но должен я вернуться в срок; И до ночлега путь далек"...
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"