Киницик Карбарн
Мэтью Стовер Кейн Черный Нож, или Акт искупления, часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
      Перевод третьего романа из серии "Представление Кейна" Мэтью Вудринга Стовера. Первые два романа - "Герои умирают" и "Клинок Тишалла" - на русском языке были изданы уже довольно давно, но думаю, их нетрудно найти.
       Предлагаемая вашему вниманию история происходит через три года после событий "Клинка Тишалла". По жанру серию можно определить как "технофэнтези" с сильной примесью антиутопии. Наемный убийца Кейн - актер Хэри Майклсон, заброшенный в параллельный магический мир для съемки жестоких приключений на потеху земным зрителям - постепенно начинает считать Поднебесье своим настоящим домом и радикально пресекает бесцеремонное отношение земных властей к "туземцам". Возможность телепортации закрыта, но алчные хозяева Земли не успокоятся, пока не накажут предателя.
       В романе разбросаны многочисленные намеки на предыдущие похождения Кейна, однако лучше читать его именно как продолжение. Оканчивается вся история романом "Закон Кейна"
       Краткое содержание первого и второго романов - в приложении
  
  
   "Будущее перехитрит нас со всеми нашими несомненностями"
  
  Артур М. Шлезингер, младший
  
  
   "- Это моя боевая рана, - сказал Орбек и поднес обрубок к одной из гангренозных язв на ноге Кейна. - А это твоя боевая рана. Наши раны станут как одно. Моя кровь - твоя кровь.
  - Какого хрена ты делаешь?
  Орбек обнажил клыки.
  - Принимаю тебя.
  - Пошел к черту!
  - Ты теперь Черный Нож. Ты отдал мне свою жизнь, и я распоряжаюсь ею, как хочу.
  - Похоже, ты спятил. Я тот самый парень, который...
  - Мне известно, кто ты такой, - прервал его Орбек. - И ты знаешь меня. Ты опозорил Черных Ножей. Теперь тебе придется разделить с нами это бесчестие. - Он продемонстрировал Кейну внушительные клыки. - Отныне слава твоих побед достанется роду Черных Ножей. Неплохая сделка, правда?
  - На кой хрен мне присоединяться к твоему долбаному роду?
  - А чего ты хотел? И кого это теперь волнует?
  Орбек встал и широко оскалился.
  - Род не выбирают, Кейн. Кто родился Черным Ножом, тот Черным Ножом и будет. Кто родился Зубчатой Стрелой, всегда останется Зубчатой Стрелой. Давай, скажи, что ты Черный Нож, и мы пойдем убивать охранников. Ну!
  Кейн молча лежал на каменных ступенях.
  - Говори! - взревел Орбек.
  Глаза Кейна блеснули в свете лампы.
  - Ладно, - сказал он.
  Несмотря на крохотный размер бесполезных человеческих зубов, ему удалось вполне убедительно повторить жуткий оскал Орбека.
  - Пусть будет по твоему. Я Черный Нож".
  
  "Клинок Тишалла"
  
  
  Введение:
  
  Хуже некуда
  Дар
  
  ***
  
  Хуже некуда
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы станете Кейном (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  
  Облако цвета грязи расползлось широко, марая горизонт, заполняя каждую низину меж далеких холмов. - Вот и они, - говорю я, непонятно к кому именно обращаясь.
  Кровавое солнце за левым плечом пометило закатным светом облако и холмы; тень уступа, что у нас над головами, подобием масла растеклась по пустоши.
  Тизарра сверкает глазами. Лицо вытягивается, белеют костяшки пальцев на ножнах палаша. - Уверен? Почему ты так уверен?
  Я мог бы в ответ процитировать Сунь Цзы. "Пыль поднимается столбом, значит, идут колесницы, пыль стелется низко и широко, значит, идет пехота". Однако я лишь пожимаю плечами, передавая ей монокуляр. Если бы Сунь Цзы увидел пехоту вроде этой, уже обгадил бы свою шелковую пижаму.
  Тизарра прижимает монокуляр к глазу - и остатки розового покидают лицо. - Тени в облаке...- шепчет она. - Их много...
  Я киваю Рабебелу. - Может, и вы хотите взглянуть? Гмм?
  Платиновый блеск - блик-блик-блик - диск размером с монету появляется, исчезает и вновь появляется в корявых пальцах. Рабебел забавляется с ним, вместо того чтобы думать. Однако его челюсть, обмякшая и покрывшаяся уже не только сероватой грязью, но и струйками пота, предает беззаботную ловкость рук. - Припасов у нас дней на десять. Нельзя позволить ни малейшей задержки. Кредиторы...
  - Не подряжались трахаться с парой сотен огриллонов. В отличие от, гмм... нас. - Я опираюсь о парапет, смотрю вниз, на истерзанные пустоши. - Если та банда идет не прямо сюда, успеем сняться со стоянки и разбежаться по сухим руслам. Может быть.
  По руслам. Может быть.
  - Бежать? То есть ты хочешь отступить? Сдаться? Уйти? - Марада шлет мне полный укоризны взор. Я смотрю на нее сверху вниз, на ее впечатляющую округлую кирасу. Похоже, мои слова застали ее в момент молитвы; но даже сейчас она в латах и не скажу, что мне это не нравится. Слово "нагрудник" приобрело новый, весьма пикантный смысл. Гримаса презрения вполне идет ее лицу - этакая садо-мазо-пышка на стероидах. - Не хотелось бы говорить о тру...
  - Трус - мое второе имя, - усмехаюсь я.
  Резкий грохочущий смех заставляет светлые волосы соскользнуть со спины. Волосы почти такие же сияющие, как латы. Я невольно, в очередной раз думаю: был бы рад поглядеть, что у нее под доспехами - стоит лишь раз подмигнуть... Да ладно. Она раздавит мои чресла, будто бисквит. - Неужели мы залезем в темные щели, как птенцы? Без единой стычки?
  - Ну, в иную щель всякий рад залезть. - Улыбка слегка тускнеет. Отлично. Не любит пошлые шутки - лесбо, что ли? Отлично. Извращенка мне под стать. - Единая стычка - всё, что нам светит.
  - У нас больше двух дюжин людей с оружием...
  - Носильщиков с мечами.
  Преторнио нервно одергивает рясу. - При помощи Искусства Дал'каннита, Бога Войн, даже носильщики...
  - Верно. Носильщики. - Я строю рожу. - Думаете, они готовы сражаться с огриллонами за пять ройялов в месяц? Они же просто наемные работяги.
  Платиновый диск внезапно застывает. - Нужно ли напоминать... - Гримаса Рабебела, похоже, призвана вселять ужас в юных учеников некроманта, - что ты, Кейн, сам наемный работяга?
  - Дерьмо, нет. Вы напоминаете каждый гребаный день. По двенадцать раз. - Да я предпочел бы сосать собачье дерьмо, чем работать по найму. Лучший босс на свете не краше пучка волос из зада. Вот только в его руке и кнут, и цепь. - Значит, вам нужно игнорировать мои советы, и деньги потекут рекой. Или нет. Гмм?
  - Возможно... - Преторнио выплевывает комок густой мокроты, стирает песок с губ тыльной стороной покрытой пятнами крови священной перчатки. - Возможно, стоит, э, помолиться.
  - Может, он и прав. - Глаза Тизарры окружены темными кругами. Она опускает монокуляр. Говорит со мной, не с липканским жрецом. Одна из всех них готова купить то, что я предложу. Близкое созерцание (спасибо г-ну Цейсу) сотен огриллонов, мчащихся на вас косолапой побежкой гризли - двадцать миль в час - любого превратит в истового богомольца. - Может, нам нужно бежать. Сейчас же.
  Партнеры снова принимаются переругиваться. Каждый трясется за трепаные деньги.
  Головы говна полны.
  Я позволяю им поспорить, а затем прерываю резким: - Эй. Кто говорит о бегстве? Мы не сможем убежать. Они идут сюда.
  Все замолкают и глядят на меня так, словно я выпустил щупальца из носа. Я указываю пальцем на смятые в лихорадке простыни - пустоши Бодекена. Сухие русла расходятся от основания города сетью кривых веток, до сих пор готовы отводить воду из реки, когда-то питавшей эта адскую дыру. На уровне земли тысячи складок скроют вас от преследователя; но с высокого утеса можно видеть дно любого оврага, каждую извилину. Может быть, потому умершие тысячу лет назад эльфы и построили здесь город. - Когда они залезут в руины, куда мы скроемся?
  Стелтон, наймит-висельник Рабебела, кивает в сторону поглощенного тенью, закрывшего нам половину неба края плато. - Как насчет гор?
  - Ты сам видел. Пять дней пути по ровному плато. Потом лезть в горы. Все время нас будет видно.
  Он понимающе кивает, лицо мрачное. - У нас хотя бы есть фора.
  Я почти готов его полюбить. Нам, простым работягам, нужно держаться вместе. Вот только я мечтаю выбить душу из Рабебела, но, если попытаюсь, Стелтон превратит меня в грязное пятно. Пятно в форме Кейна. Ничего личного. Просто работа. Но мечта о вероятной дружбе покрывается трещинами.
  Я шевелю плечами в ответ. - Никто не перегонит огриллонов на охоте. Особенно мы.
  - Плащ. - Тизарра дико поводит глазами. - Я умею делать Плащ...
  - Нет. Не умеешь.
  - Это же как саванна, верно? Саванна - дело простое. Тут все одинаково на вид. Легко. Даже всех нас. Даже лошадей. Я смогу... точно смогу...
  - ... зря потратить время, - заканчиваю я. - Огриллоны охотятся по запаху. Вот у тебя нюх хороший?
  - Откуда тебе знать, что они придут сюда? - Платиновый диск снова исчезает, Рабебел тяжело встает с каменной скамьи. Присоединяется ко мне у парапета. - Они просто могут... не знаю, следовать за стадом бизонов. Переселяться. Еще что-то.
  Я тяну руку к Тизарре. Та отдает монокуляр, я передаю его Рабебелу. Он уважительно его взвешивает. - Чудная работа. Гномий?
  - Да. Гномий. - Рад бы сказать правду, но не смогу. - Глядите на авангард, вот в этот кругляш.
  Он подносит монокуляр в глазу. Вздрагивает и вынужден сглотнуть, прежде чем ответить. - Да.
  Я не стыжу его за дрожь. - Теперь ведите трубку вниз, на полпути от них до нас. Видите двух всадников?
  Он изрыгает невнятное ругательство. - Похожи на людей.
  - Ага.
  - Вот за кем охотятся огриллоны...
  - Ага.
  - Они ведут их прямо сюда!
  Я молча развожу руками: quod erat demonstrandum.
  Все молчат, обращая взоры внутрь себя, просчитывая возможности. Я сверкаю зубами, глядя на Преторнио. -Хотели помолиться? Молитесь, чтобы гриллы побыстрее поймали тех бедолаг.
  Жрец застывает, щеки вспыхивают алым. - Не стану! Нужно найти способ помочь им...
  - Я помог бы им, если бы мог. Послал бы по стреле в каждый череп. - Беру монокуляр у Рабебела и прижимаю к глазу. - Но мой лук не такой мощный. И стрелок из меня аховый.
  Гроза собирается на лице Марады, глаза холоднее, чем выступающие скулы: чисто Снежная Королева. - Кейн... - Она наклоняется ко мне. - Буду считать это шуткой.
  Холод этих глаз напоминает: при всей пухлости, душевной доброте и благочестии не стоит бросать вызов рыцарю Хрила, если вы по-настоящему не любите бои до смерти.
  - Решай что хочешь. - Я тоже знаю, как выглядит смерть. - Если те парни доберутся сюда, огриллоны придут следом. Сюда. Будут смотреть. Принюхиваться. Искать людей.
  Я позволяю им пару секунд покатать мои слова на языках. Похоже, вкус вышел горьким.
  - Их двое. Нас тридцать восемь. Огриллонов пара сотен. По меньшей мере. Делайте расчеты, чтоб вас.
  Все поворачиваются в круг и начинают галдеть, все сразу. Не нужно было упоминать расчеты. Опять они спорят о своих сучьих деньгах.
  А вы думали, как боги относятся к деньгам? Да поглядите, в какие руки они их отдают!
  Я поднимаю трубку. Одна лошадь пала, бьется, пуская кровавую пену. Второй всадник обернулся, нахлестывая лошадь, желая добраться до партнера, но его животное тоже спотыкается, едва передвигаясь - никогда ему не унести двоих - снова спотыкается и падает головой вперед, сбрасывая всадника. Тот исчезает в тени утеса и выкатывается на кровавый свет солнца, встает, хромая, но еще желая добраться до партнера, прижатого умирающей лошадью; возможно, они успеют вытащить первого из-под туши, но теперь, оба пешие, они не успеют добраться даже к поросшей кустами складке грязи, что некогда была городским валом. У них нет ни единого шанса, а у меня застревает удушливый ком в горле и кишки оборачиваются льдом, и...
  Я опускаю трубку и смотрю на нее, зажатую в ладони: абстрактный кусок полированной стали, лишившийся вдруг смысла. Смотрю вдаль, будто глаза превратились в двадцатикратные увеличительные стекла. Что за тошный, тошный я сукин сын.
  Я злюсь, что те парни пойдут пешком...
  Не то чтобы я ненавидел их. Нет. Я даже не хочу видеть, что сделают с ними огриллоны. Все, что нужно - отбросить Цейса.
  Нет.
  Я разочарован.
  Какого хрена со мной не так?
  В самой гнилой глубине сточной ямы моего сердца я хочу, чтобы огриллоны застали нас здесь.
  Чтобы гнали нас по развалинам. Чтобы поймали и убили каждого мужчину, каждую женщину, с которыми я ел и пил, смеялся и спал. Чтобы поймали и убили даже меня самого.
  В этом ослепляющем зеркале я наконец различаю свое лицо.
  Просто... дела еще не стали совсем плохи.
  Я хочу, чтобы стало еще хуже. Хочу такой тьмы, чтобы стерла все воспоминания о свете дня.
  И дело не в балансировании на пузыре между Большими Ожиданиями и Полным Провалом. Не в том, что мне уже давно не двадцать лет. Не в тоске по трем годам Приключений, пропитанных жаждой записать хит. Все это лишь отражения на поверхности черного пруда.
  Бездонного пруда.
  Я снова подношу монокуляр к глазу, не способный поверить, что хочу видеть то, что хочу видеть... но я хочу. Хочу. Помоги мне Бог.
  Я хочу, чтобы стало хуже некуда.
  Первый парень выползает из-под павшей лошади. У него повреждена нога, он сильно хромает, опираясь на спутника, по лодыжке струится кровь: открытый перелом. У бедняги нет и шанса. Вопрос лишь в том, схватят ли их огриллоны, или они успеют убить себя сами.
  Скользкий тошнотный шар снова влез в глотку, но я чувствую себя лучше. Реально. Слишком хорошо представляю, что будет с нами, возьми нас огриллоны.
  Но в то же время, знаете...
  - Кончено, - объявляю я, не отрывая стекла от глаза. - Дальше чисто академический интерес.
  Спор за спиной смолкает, дыхание Рабебела греет правое ухо. - Их поймали? Дай посмотреть.
  Я не шевелюсь. - Точно хотите?
  Невольно вспоминаю отца: он твердил, что молитва есть лишь разговор с самим собой. Всего лишь полезная форма медитации. Но это было дома. Здесь всё иначе.
  И если на мою молитву ответят, я, вероятно, пойму, о какой именно хрени прошу.
  Тишалл? Слышишь?
  Люди пересекают хребет и скользят по склону сухого русла. Простираются на припорошенных песком камнях; тот, что не ранен, ухитряется сесть, хватаясь руками за куст. Секунду или две глядит на приятеля, и как кровь впитывается в жаждущую почву. Что-то говорит, а партнер резко закрывает глаза рукой и лежит, будто не хочет ответить - и странный свет загорается между ними, бестелесное жидкое сияние, разбрасывающее лучи, словно призма... охватывает обоих, окружая радужным гало...
  И они пропадают.
  В пыльном овражке лишь комья грязи и черные пятна крови свидетельствуют, что тут были люди.
  Ладно.
  Я слышу свой голос, сухой, как далекое опустевшее русло. - Как вам такое.
  - Что? Что случилось? - Сейчас все сгрудились вокруг меня, требуя ответов, которых мне не дать - запрещает кодировка. Те парни, они с моей работы.
  Их вытянули домой.
  Смешно. Нужно бы поведать Преторнио о ловком трюке: хочешь, чтобы мольбы исполнились? Молись о том, что и так случится.
  Окей. Не смешно.
  Огриллоны еще мчатся галопом по следу, который вскоре потеряют... прямиком к развалинам города, где засели мы; и странное предвкушение - темное, горячее -хватает меня за яйца.
  Они идут. Сюда. Взаправду.
  Охотники на людей. Людей, которых уже не найти. Людей, которых уже нет в этой вселенной.
  И тогда они бросятся за нами.
  Я поднимаю линзы, еще раз гляжу на близких врагов.
  Вот они: полу-медведи, полу-гориллы, а скорее хищные кожистые динозавры с клыками секачей и боевыми когтями длиннее кинжалов в ножнах у моих ребер. Мчатся с копьями, щитами и луками, притороченными к кабаньим спинам, длинные узловатые руки стали передними ногами ради пожирающей простор побежки. Выглядят почти смехотворно.
  Первую секунду, или даже две.
  Потом один здоровенный ублюдок встает на задние ноги, чтобы лучше видеть землю впереди, и мне удается разглядеть знак, родовой герб на груди, и тут же предчувствие обдает льдом и яйца втягиваются так сильно, что слезы из глаз. Потому что этот знак - единственный обсидиановый мазок от левого плеча к правому подреберью, влажно блестящий, словно только что нанесен, изогнутый и грубо заостренный в форме боевого когтя огриллонов.
  Я знаю этот герб. Каждый знает этот герб.
  Окей. Беру обратно. Беру всё обратно. К чертям всяческое худо.
  Сейчас я напуган до усрачки, и хочу домой, но этому не бывать, потому что те парни были присланы именно сюда, чтобы устроить именно это именно нам, и мои кишки превращаются в воду, холодную от ледяного столба-позвоночника, и все, что я могу, это сказать...
  - Вау.
  Я трясу головой и начинаю хохотать. Не смог сдержаться. Изо всех родов драного Бодекена -
  Черные Ножи.
  Никогда не понимал, что такое "хуже некуда". Потому и хохочу безудержно.
  Ибо догадался, что сейчас пойму.
  
  Дар
  
  И ты уже понял, что это не сон.
  Понял по вони горелого свиного жира от коптящей лампы. Понял по грязно-желтому свету, сочащемуся сквозь пропитанный маслом пергамент единственного окошка, по серым щелям в деревянной двери на козлах, которая сходит здесь за стол; по грудам порченой плесенью соломы, из которой сделаны две лежанки у глинобитной стены.
  Но ты понимаешь только, что это не сон. Ты еще не понял, что это Мой Дар тебе.
  Ощущение чужих мышц, слишком длинных и твердых для человека; сейчас твои руки вдвое длиннее ног. Пупырчатая кожа слишком сильно сжимает ребра, недостаточно гибка, сокрытое ею сердце бьется слишком мощно и медленно. Бледное солнце севера едва греет спинной хребет сквозь тяжелую кожу куртки. Верхняя губа дважды расщеплена над клыками. И ты рычишь: - Копав Пыльное Зеркало. Мне сказали, он живет здесь.
  Меньший из двух огриллонов скрипит сочленением стула, поворачиваясь спиной к тебе. Его хребет согнут дугой: возможно, в детстве страдал рахитом. Череп лыс, кожа покрыта старческими пятнами. - Пахнет хумансом.
  Здоровяк фыркает: - Хрк. Хумансом.
  Ты делаешь шаг, проходя через порог. - Хочу найти Копава Пыльное Зеркало. Готов заплатить.
  - Не спорю, ты готов, городской. - Тот, что меньше, оглядывается через скособоченное плечо. - Хорошие башмаки.
  - Ага. Хрк. Башмаки. - Большой рыгает, обдавая тебя гнилым смрадом. Что-то протухло в зубах. Или это сами зубы. - Никогда таких не видел в Аду.
  - Или Игника Пыльное Зеркало. Того или другого. Игника Тчундигета.
  - Не знаю тебя, городской. - Мелкий горбун выставляет боевой коготь из кулака, нарочито его разглядывает. - Назови свой род.
  - Черные Ножи.
  Стулья уже не скрипят. Оба смотрят на тебя, как будто боятся переглянуться. Наконец горбун говорит: - Нет Черных Ножей. Нет со дня Ужаса. - Шелуха безразличия спадает, он готов обнажить клыки.
  Ты пожимаешь плечами. - Это я обсужу с Копавом.
  - Черный Нож? Хрк. Черный Нож? - Здоровяк кривится. - По мне, ты скорее Без Ножа. - Он наконец глядит на второго. - Смешно, да? Без Ножа.
  Твое сердце начинает биться сильнее, надбровные дуги наливаются гневной кровью, ты глядишь на свои руки, на рукава: куда длиннее, чем носят огриллоны, рукава могли бы помешать работе боевыми когтями. Если бы у тебя были боевые когти.
  Твои запястья пусты, как у людей. Нет ничего, кроме бугристых шрамов.
  Культей позора.
  Ты ответил позору, вшив в куртку внутренний карман - ножны для спеф ка-бара, семидюймового клинка тускло-черной стали, столь острого, что простое нажатие на шею здоровяка украшает грань чередой капелек крови.
  - Такого ножа тебе хватит?
  - Эй, ну. - Он не движется: не так глуп, как выглядит. - Эй, ну.
  Горбун встает, медленно, руки подняты и ладони раскрыты. Человеческий жест покорности. Боевые когти прижаты к предплечьям. - Не нужно кипятиться, да? Спокойнее. Просто скажи, что хотел. Ладно?
  - Скажу Копаву Пыльному Зеркалу, с глазу на глаз.
  - Мог бы сказать и мне, в чем дело, - предлагает он, скользя ближе.
  - Лучше бы голове твоего сраного приятеля оставаться на месте. - Ты чуть надавил на нож. Кровь брызжет, твой рот полнится слюной. - Убери зубы, это моя добыча.
  - Эй... эй, мать твою! - Здоровяк кажется озадаченным. Обиженным. Не испуганным. Словно и не ранен. - Эй! Он меня порезал! Режет меня. Эй...
  Горбун раздумывает. - Вот что тебе скажу. Приходи на закате к обочине дороги, два разворота назад...
  Твои глаза невольно смотрят в окно, оценивая час и силу солнечного света; миг, едва заметный блеск, но они понимают, что ты отвлекся. Большой отдергивает голову от клинка, боевой коготь нацелен тебе в пах, вторым он пытается перерезать сухожилия на руке с ножом. Ты изворачиваешься, резко, отбивая удар в пах, и все же чувствуешь укол ниже живота, внезапный поток согревает промежность, в воздухе пахнет кровью. Ты коротко взмахиваешь ка-баром, лезвие застревает в кости; здоровяк воет и отводит руку над столом, и рука опускается, и сам он падает. Меньший приседает, быстро, как профессионал, но вторая твоя рука выныривает с "Автомагом", короткая очередь разрывает ему живот, отбрасывая, заставляя покатиться к стене.
  Пергамент окна рвется. Солнечный свет выхватывает струйки порохового дыма.
  В твоих ушах звенит.
  Здоровяк сжимается, стоя на коленях, слезы чертят багровые полосы на рыле. Горбун кучей сидит у стены, ругаясь тихим, монотонным голосом, пытаясь удержать кишки в брюхе. - Сучий ублюдок. У тебя ствол. Чертов ствол. Ты не сказал, что у тебя ствол, сучий ублюдок.
  Ты встаешь над ним, "Автомаг" нацелен на большого. - Копав Пыльное Зеркало, - напоминаешь ты.
  - Дери мою сучку. Никогда раньше в меня не стреляли. Гребаные пули. Они убили меня, да?
  - Похоже.
  - Сучий ублюдок.
  - Хочешь уйти быстрее? Я помогу. - Ты садишься на корточки, показывая ему нож. - А хочешь уйти медленно, тоже обеспечу.
  Он смотрит вдаль.
  Ты пожимаешь плечами. - Или лежи в собственном дерьме и надейся на явление рыцаря. Может, Хрил дарует вам Исцеление, просто расскажи, как хотели вынуть меня из башмаков. Эй?
  Его глаза закрываются.
  - Чего тебе нужно?
  - Так ты - он? Ты Копав?
  - Да.
  - Копав Юргингет? Прежде Копав Черный Нож?
  Глаза снова открыты. Они такого же цвета, как твои. - Когда-то, - отвечает он. - Щенком. Прежде чем земля возненавидела Черных Ножей. Давным-давно всё ушло. После Ужаса я Пыльное Зеркало. Нет больше Черных Ножей.
  Твоя верхняя губа разделяется сильнее, нижняя опускается, обнажая клыки до корней. - Кроме меня.
  Глаза фокусируются на тебе, в них мелькает какая-то искра, прежде чем спазм боли превращает лицо в пустую маску. - Чего ты хочешь?
  Ты встал, в руке нож, в другой автомат. - Подчинения.
  - Ха. - Его лицо стало старым, усталым и грустным. - Всего-то?
  - Ага.
  - Дери мою сучку. Зачем было стрелять?
  Ты чуть склоняешь голову к плечу. - Зачем было бросаться?
  - Так... подчинение. - Его челюсть движется. - И?
  - И уйдешь быстро.
  Он долго смотрит на тебя. Снаружи слышится какое-то кряхтение, вдалеке крики, шум и гам - мои выстрелы услышали. Внутри же лишь кровь и кишки и скулеж большого парня, тщетно зажимающего струю крови из порубленной руки. Ты видишь, как растет боль, как волны пустоты бурлят в глазах горбуна.
  Наконец он шипит, сдаваясь. - Не нужно было стрелять в меня.
  Ты ждешь.
  Он перекатывается от стены, встает на колени, опускает лицо, лоб у моих ног. Ты переводишь автомат в одиночный режим.
  Он говорит: - Предаю себя...
  Ты целишься в головной гребень.
  - Тебе, сучий ублюдок.
  Пуля выгрызает в досках пола дыру размером в кулак. Мокрую дыру. Вышибив горбуну мозги, ты оборачиваешься к другому.
  - Игник? Игник Пыльное Зеркало? Тчундигет?
  - Ух. - Он поднимает лицо, глаза словно кровавые яйца. - Убей и меня, ладно?
  Ты щелкаешь предохранителем, указывая между ног. - Вниз.
  Хныча, он впечатывает лоб в мозговую жижу отца. - Я, я, я... сдаюсь... - Он сопит так громко, что едва разобрать слова. - Предаюсь тебе.
  Ты опускаешься на колено, пряча автомат в кобуру у поясницы. Игник хрипит, когда ты хватаешь его раненую руку - кости скрипят: возможно, рассечена локтевая. Прижимаешь широкую рану к своему паху, где боевой коготь оставил небольшой порез.
  - Это моя боевая рана. А это твоя боевая рана. Наши раны - одно. Моя кровь - твоя кровь.
  Челюсти его широко раскрываются, словно он пытается приманить мух на гниль в зубах. - Я, ух... ух... кто ты такой?
  - Встань на проклятые ноги. Черные Ножи не стоят на коленях.
  - Че... че... хрк? - Он вытирает багровые слезы в лица, сальной рукой. - Черные Ножи?
  Ты сжимаешь ка-бар и грубо хлопаешь ему по плечам. - Ты грязен, братец. И мягок: слишком долго в Аду. Клыки стали серыми. Шея слишком легко гнется.
  Он всхлипывает. - А ты... ты...
  - Я Черный Нож. - Ты берешь ка-бар за лезвие, протягиваешь ему вперед рукоятью. - Отныне он твой.
  Мой Дар передан и Я отпускаю тебя: ты открываешь глаза, слишком человеческие, пялишься в тронутый плесенью штукатуренный потолок и бормочешь: - Сукин сын.
  
  Полагаю, тебе непросто сбросить груз прожитых лет, вставая в серое утро. Глубинная ломота в суставах, кажется, стала отражением страха: тьмы и ужаса, плоти, которую тупые когти рвут, словно прочную ткань, ледяной неизбежности боли и смерти...
  А может, это лишь шрамы от половины столетия войн.
  Не могу знать. Хотя чувствую скрипы в плечах и бедренных суставах, царапанье высушенных похмельем век, кислый привкус ночного бренди; чую старый пот на тунике, вижу соляные разводы - и могу сосчитать пульс в висках и точно оценить неприятное давление в пузыре - но никогда не узнаю, о чем ты думаешь. Может, потому Я так тобой и восхищаюсь. Причина не хуже прочих.
  Честнее было бы сказать: ни в чем никакого смысла.
  Ты хромаешь, члены застыли от долгого сна, к грязному неровному окну, прижимаешь лоб к холодному в осень стеклу. Воображаю, ты гадаешь, как дожил до такой невыразимой старости; воображаю, вспоминаешь, как встретился с Черными Ножами в двадцать пять лет, и как много лет ушло с тех пор.
  Ты поворачиваешься к умывальному чану и утираешь лицо мокрым, затхлым полотенцем. Разглядываешь отражение в серебряном зеркале над водой и кривишься полосам серости на висках, соли в некогда черной бороде. Скалишься и трясешь головой, и снова кривишься, и вздыхаешь, словно утомленный старик... но мы оба знаем, это лишь поза.
  Или лучше сказать: представление?
  Темное пламя в глазах видно тебе не хуже, чем видно Мне.
  Гримаса становился задумчивой, и знаю: ты думаешь, что всё могло быть ложью.
  То, что показал Мой Дар - это история? Новость? Или пророчество?
  Или лошадиный навоз?
  Вижу, как твоя гримаса застывает, твердеет, наконец становясь угрюмой, надтреснутой улыбкой, и знаю: ты постиг, что тебе всё равно.
  Мой Призыв. Твой ответ.
  Нашел ли ты в сердце очередную историю, которую расскажешь дочери, милой полубогине, ребенку, спящему в замке за слишком много лиг от твоего горного городишки? Чем поделишься с ее хранительницей - причиной? Извинением?
  Или, когда они воззовут к тебе, ответит лишь эхо?
  Что ты скажешь леди Вере, десятилетней маркизе Харракхи? "Твой дядя Орбек влип в неприятности. Я перед ним в долгу. Он ради меня сошел в Яму?"
  Что ты скажешь леди Эвери, великолепной графине Лириссан? "Мне придется отъехать на север. Пришли вести о Черных Ножах в Бодекене. Вам не нужны неприятности на северной границе?"
  Или расскажешь обеим правду?
  Предъявишь пульс, ставший ровным и сильным? Сладостную песнь адреналина в венах, юность, которую Мой Дар вдохнул в немолодые, усталые ноги?
  Скажешь, что снова ощутил себя живым?
  Таков Мой Дар тебе, мой Дьявол. Выйди из своего угла и снова прогуляйся по миру, по всем краям и пределам. Я возвращаю тебе радость. Возвращаю страсть. Выходи, мой Кейн. Моя любовь.
  Выходи и служи Мне.
  Выходи и играй.
  
  ***
  
  Часть первая:
  
  Тогда:
  Представление Кейна
  Легенда
  Герой
  Память дня
  Навеки и аминь
  
  Сейчас:
  Ниже Ада
  Благочестивый Лорд
  Рука Мира
  Наполовину годный
  Божьи Глаза
  
  
  Ниже Ада
  
  Я оперся о поручень и молча пересчитал своих мертвецов.
  Неспешное биение клапанов парового двигателя пульсом отдавалось в костях. Плеск падавшей с колесных плиц воды превращал болтовню пассажиров и команды в неразборчивый белый шум. Мне так больше нравилось.
  Никогда не был душой общества.
  Я ни с кем не говорил с самого Тернового Ущелья. Путешествовал один. Не старался завести попутчиков.
  Не на пути в Бодекен. Не на этой реке. Моей реке.
  Чертовски удивительно, сколько знакомого мне народа умерло здесь. А я едва могу припомнить имена. Рабебел, Стелтон, тот сомнительный липканский жрец Дал'каннита... Преторнио. Вообще не думал о них, о любом из них, почти двадцать лет. Лирри. Кесс Раман. Джеш Выдра. Прочие. Дюжины прочих. Тридцать пять? Тридцать шесть?
  Ни за что не смогу припомнить. Не думал, что это станет важным, а вот как оборачивается.
  Там, на Земле, я мог бы за минуту отыскать в библиотеке кубик и просмотреть всё шоу целиком. Но не думаю, что стал бы.
  Не думаю, что решился бы.
  После отставки - в плохие дни, те семь лет, когда мои ноги плохо работали и вечной фоновой музыкой жизни была мысль о ближайшем туалете, ведь я не мог предсказать, когда обгажусь - я иногда просматривал былые Приключения. Старые Приключения Кейна. Лишь в самые плохие дни. В дурные ночи, когда сраное болото, в которое я превратил свою жизнь, булькало и засасывало меня. Но никогда я не касался этого кубика.
  Не было нужды. Нужно было лишь перестать сдерживать память.
  Но я так и продолжал держать это внутри. Держать глубоко внутри. Даже не знаю, почему. Они все, мать их так, померли. Каждый из них. Померли в Бодекенской пустоши. Безымянные трупы в пустынной пыли. Оставленные канюкам, воронам и хошоям.
  Оставленные Черным Ножам.
  И если бы кто-то выпустил их из пекла и дал взглянуть на треклятое место гибели, потрясение поубивало бы их снова.
  Засыпанные гравием складки пустошей превратились в опрятные поля маиса и бобов, повсюду мудро расположенные пруды и ровные линии ветроломов - осины и березы. Там, где местность была слишком пересеченной для посевов, холмы унизали террасами виноградников: длинные шпалеры извилистых лоз с отстающей корой, кисти пурпурных, алых и зеленых ягод - их аромат я смог уловить даже с реки. Обновилась сама река: обмелела от недавних хитроумных работ мелиораторов, широкие изгибы питают обширную сеть канав, запруд и резервуаров, принесших в пустоши жизнь. И почему-то я не мог поверить, что это к лучшему.
  Волнуемая ветром зелень казалась мне чем-то несерьезным.
  Старый Бодекен был именно что - старым. Время обтесало его в нужную форму. Суровую, изрезанную, истерзанную существованием. Мрачные серые челюсти, вцепившиеся в мягкую задницу жизни.
  Мне так нравилось больше.
  Лишь река была переменой, которая меня не удивила. В любой миг я мог воскресить в уме рождение реки, отчетливо, как ясный сон. Как и бывает в миг рождения, река была уродлива. Согнанная приливом груда боли и ужаса. Ураган крови.
  Такого веселья я не испытывал очень, очень давно.
  Я опустил голову, пока пароходик пыхтел, пробиваясь сквозь стремнину у Пуртинова Брода. Не хотел увидеть Ад.
  Я знал, что он там. Засветло, когда воздух был чистым, я видел Шпиль уже два дня.
  Но я не поднимал голову, пока проплывали на юг доки и склады, и ряды опрятных белокирпичных домиков под черепицей крыш, и отлично распланированные площади, на которых доминировали серые хриллианские комендатуры; пока холодные тени высоких мостов омывали корабль от носа до кормы. Арки мостов были такими низкими, что я чувствовал запах мыльного раствора, которым кто-то усердно чистил камень.
  Я состроил рожу, и пыль потрескалась на щеках. Когда я облизал губы, на них был вкус отверстой могилы.
  Что это было - суеверие? Страха я не ощущал. Ничего такого, что люди зовут "посттравматическим стресс-синдромом". Уверен, позволь я, каждая секунда "Отступления из Бодекена" ожила бы в мозгу, словно всё случилось заново. Но не это меня пугало. Нечто противоположное.
  Это место сотворило меня. Я пришел сюда, будучи никем и ничем. А ушел легендой, которой так желал быть.
  Всё, мною сделанное, меня преследует. Словно злой двойник, призрак, прошлое подкрадывается и душит меня во сне. Когда вас во снах преследует монстр, вы спасаетесь, встав к нему лицом и назвав его имя. Открыв имя чудовища, вы лишаете его силы. Но я не сплю. И я уже знаю имя монстра.
  Его зовут Кейн.
  Отец говорил, что вы не можете контролировать последствия своих действий. Не можете даже предсказать их. Вы можете только делать самое лучшее, на что способны. Имеет значение лишь отражение в зеркале: вы должны быть довольны тем, что видите.
  Не могу вспомнить последний раз, когда мне нравилось отражение в зеркале.
  Был один писатель на Земле двадцатого столетия, он сказал: "Грех - то, что рождает дурное послевкусие". Все дела, что я наворотил здесь, всё, что я...
  Может, потому во рту привкус разрытой могилы. Может, потому на шее повис кирпич, не давая поднять голову. Может, это и есть стыд.
  Может, потому я не могу подобрать нужное слово.
  Никогда не претендовал на роль доброго человека. В жизни я совершил много дурных, очень дурных дел. Если вы верите в Ад, вы верите, что Ад создан как раз для подобных мне.
  Вполне верно. Я был на пути.
  На пути назад.
  Через некоторое время я оттолкнулся от поручня и ушел в каюту, собирать манатки и готовиться к сходу на берег.
  Так и не поглядев на Ад.
  Одно было ясно: я приехал в Бодекен не спасать Орбека. Или кого-то еще. Спасать друзей - не мой дар.
  Дерьмо рано или поздно нужно разгрести. Так или иначе. Вот единственное доступное объяснение.
  Единственное, о чем я могу думать.
  Был еще один писатель на Земле, в начале двадцать первого столетия, деятель, которым очень восхищался мой отец. Он написал несколько книг, основанных на одной идее: если вы не можете контролировать последствия, единственное, что имеет значение - зачем вы это делаете. Поняли? Мера правильности действий есть праведное намерение. Сочинитель был религиозным типом - мормоном, не спрашивайте, кто это - и, полагаю, он воображал, что если ваше сердце праведно, Бог позаботится об остальном.
  Ну, знаете ли...
  Я знаком с некоторыми богами. Лучше, чем хотелось бы. Ни один не дал бы медного гроша за ваше сердце.
  Пару лет назад мой приятель написал книгу, которая должна была стать историей его жизней. Или историями его жизни, как вам угодно. Всё одно. Он писал, что ваша жизнь зависит от того, как вы излагаете историю.
  Если вам приятно вообразить, что я имел в душе некую благородную цель, можете себя поздравить. Если же вам кажется, что меня гнало чувство вины или личного долга, или что я наконец повзрослел и решил исправить то, что сдуру наворотил... тоже неплохо.
  Это история о том, что случилось, когда я приехал в Бодекен. Что случилось. Не почему. Единственное почему: потому что я взял и решился. Решился и приехал. Вот и всё. Кто хочет узнать больше о моих потому, может бежать вперед, пока не провалится.
  Резоны - это для пейзан.
  Моя мертвая жена - та, что предпочла семейной жизни игру в богиню - любила говорить, что не всё вокруг меня вертится.
  Просекли?
  Кто вообще рассказывает эту историю?
  
  Я вытащил дорожный сундук, пересчитав днищем каждую планку трапа. Внизу отошел на шаг в сторону, давая дорогу задним пассажирам. Поставил сундук и сел на него.
  "Ну ладно, мразь. Я здесь".
  Я исполнял Актерский Монолог так много лет, что он стал рефлексом: едва внимание начинает рассеиваться, я понимаю, что пересказываю события едва ощутимыми движениями губ, языка и гортани. Когда-то это было делом весьма выгодным: в былые дни эти субвокальные колебания регистрировало крошечное устройство, вживленное в череп за левым ухом, и передавало в другую вселенную, на Землю, где хитроумный компьютерный алгоритм преображал их в похожий на поток мыслей внутренний монолог, для развлечения десятков тысяч одурманенных фанатов. Они платили непристойные суммы звонкой монеты за иллюзию превращения в меня.
   Всегда лучше умел играть жизнь, нежели жить.
  Те дни давно прошли, но я так и монологирую. Играю для одного зрителя.
  "Чтоб тебя, я здесь. Как насчет намека? Ключа? Облачного столпа? Горящего, мать твою, куста?"
  Я ждал, но вокруг были лишь болтовня пристани, ржавый лязг крана, поднимавшего сеть с грузами, далекие трели птиц и шлепанье волн на реке.
  Бог так и не заговорил со мной.
  "Чудесно", буркнул я. "Трахни себя".
  Может, это затаенная обида за тот фокус с мечом-сквозь-мозги. Что меня устраивает, почти всегда: у самого есть пара обид.
  За очередью следили копейщики в дешевого вида доспехах, рисованные краской знаки Хрила - солнце с лучами - успели выцвести. Вот шлемы и заброшенные за спины щиты выглядели получше качеством, солнечные знаки вписаны в полированную бронзу; и полуметровые наконечники копий были подозрительно хорошо наточены. Ручные работы на причале выполняли команды огриллонов в легких туниках различной степени грязноты и порванности. Казалось, эти туники есть некий вид униформы: каждый отряд имел одежду особого фасона.
  Боевые когти у всех были спилены.
  При каждом отряде имелось два или три огриллона в доспехах-переростках с теми же солнечными знаками, в шлемах со стальными сетками, защищавшими шею. Эти надзиратели носили толстые посохи футов пять длиной, на концах окованные сталью и унизанные шипами.
  Более интересными показались мне четверо мужчин людского рода, патрулировавшие доки на спинах мускулистых коней. Кольчуги отнюдь не дешевые: колечки столь мелкие, что доспехи прилипают к телам подобно мокрому шелку, солнечные знаки блестят сусальным золотом. Наиболее интригующим было вооружение. Кроме традиционных для хриллианской армии семигранных булав, каждый держал у плеча ружье для разгона мятежных толп, весьма серьезного вида, невзирая на всяческие финтифлюшки вроде резных прикладов из моржового клыка, золотых и электровых накладок: короткие стволы без чок-боров, круглые магазины и даже на вид холодные, острые стальные штыки в фут длиной.
  Времена меняются.
  Иные винят в том меня. Только подумайте.
  Я искоса глянул на ближайшего коня, не сразу заметив его состояние. Никакое. Глаза скотинки были тусклыми, мертвыми, словно два камешка. Клочья пены висели на трензелях, железных штучках, глубоко всунутых в рот. Мартингал с ремнями дюймовой толщины не давал коню поднять голову. Бедняга провел весь день под грузным задом кольчужного всадника, фунтов эдак двести пятьдесят, что явно не добавляло ему здоровья.
  Мне было больно на такое смотреть, хотя я не особый любитель лошадей. В-общем и в частности. В-общем, вот что могу о них сказать: средняя лошадь куда как лучше среднего человека.
  Причалы были странно тихими, несмотря на толпы пассажиров с парохода, несмотря на мрачно-суетливых докеров и краны-ослики, переносившие сети с грузами на баржи и с барж, разгружавшие или загружавшие фуры с пустыми оглоблями; несмотря на тележки торговцев сосисками, киоски с пирогами и дюжины мелких рынков в тени складских стен. Когда в этой почти тишине резкий гудок парохода возвестил полдень, народ на пристани подпрыгнул, заозирался и рассмеялся сам над собой. Но даже смех был сдержанным. Задумчивым. Нервным. Люди инстинктивно понимали, что эта тишина не случайна.
  Причалы были тихими, потому что хриллианцам так нравится.
  Недобрая там была тишина. Не тишина библиотеки, не тишина храма, не тишина вечернего отдыха у камина. Это было как лежать в постели и не шевелиться, ведь папаша пьян и ты не хочешь подать ему идею пойти наверх и нарушить покой твоей спальни. Когда ваш авторитет исходит от самого Бога, дерьмо липнет сильнее.
  И это были хорошие ребята. Я знаю толк в хриллианцах. Они хорошие ребята. Честные, прямые, белоснежные до гребаной синевы. Сделай-или-умри. Благородные рыцари нового времени. От этого всё только хуже.
  Пока я просто шагал вместе с очередью, дела шли неплохо. Да, шаг вперед каждые две минуты, перетащить сундук, сесть на него, если можно, заслонив глаза от солнца, следить за работой гриллов...
  Я смогу. Смогу выдержать здесь.
  Я ничего такого не сделал. Меня ни к чему не вынудили. Никто не ранен. Никто не умер. Никто не отпер черный сундук в моей груди. Даже Шпиль не помеха, тысячефутовый штык белого камня за левым плечом. Его сияние дает честный предлог не смотреть на Ад.
  Очередь пассажиров вилась, двигаясь к одной стороне таможни; дымный полумрак внутри был заполнен ящиками, разной живностью, клерками-людьми в белых сорочках, с блокнотами, карандашами в пятнистых пальцах, а также за ушами; подмышками мокрые пятна. Осеннее солнце довело ржавую железную крышу до среднего каления, человеческий пот, выхлопы свиней и коров, машинное масло, древесная плесень и гнилая солома на полу слились в единое варево, создав удушливую, тяжелую, знакомую вонь.
  Тут пахло цивилизацией.
  Я убил немного времени, читая огромный плакат. Выцветший пергамент на шести языках излагал ошеломительное разнообразие предметов, кои не-солдаты Хрила не могут ввозить или хранить при себе в Пуртиновом Броде. Иные были вполне понятными: всяческие средства от боевой магии, острое оружие длиннее двух третей ладони, и так далее. А кое-что заставило меня качать головой. Черенки винограда? Напитки сильнее семнадцати процентов алкоголя? Живые опарыши?!
  Две нижние строки были добавлены недавно, двойного размера буквами артериально-алого цвета:
  ХИМИЧЕСКАЯ ВЗРЫВЧАТКА
  ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ
  Горстка таможенников сновала среди ящиков сеток и лотков с товарами. На головах у них были обручи, вроде бы из электра; с каждого свисали шарнирные ручки, на конце каждой линза особого размера и цвета. Инспекторы щурились перемещая линзы, рассматривая подозрительные предметы. Они казались усталыми, как и инспектор, что стоял у очереди, деловито изучая ручную кладь.
  Я дружелюбно-туповато улыбался инспектору, пока он изучал меня и мой сундук при помощи шести различных линз. При мне были только одежда, туалетные принадлежности и золото. Инспектор нахмурился. - У вас позитивный показатель на оружие.
  - Я тут ни при чем.
  - Вытяните руки.
  Я так и сделал, ладонями вверх. Пустыми.
  Инспектор сменил линзы, кивнув сам себе, что-то пробурчал и сделал пометку в блокноте. - Алый, степень шестая - руки, ноги... гмм. И голова. - Он поднял глаза. - Монастыри?
  - Когда-то.
  Он кивнул. - Хорошо. Следуйте далее. Помните, что Хрил не признает суверенитета Монастырей. На Бранном Поле вы полностью подчиняетесь Законам Сражения.
  - Да, как скажете.
  - Позаботьтесь изучить эти Законы в путеводителе. Монастырское обучение выше четвертой степени делает вас Вооруженным Комбатантом в любое время.
  - Четвертой степени?
  - Степени детально описаны в вашей копии Законов. Степени выше четвертой включают использование магии. Или, в вашем случае, дисциплин Эзотерического Контроля.
  - Похоже, вы знаете насчет Монастырей больше, чем возможно.
  - Я Солдат Хрила. Мы знаем о войне больше, чем возможно.
  - Гмм. Весьма откровенно. - Я придвинулся и понизил голос. - У вас трудности с этими штуками? - Я кивнул на плакат. - Оружие и взрывчатка?
  - С каждым днем больше. Когда-нибудь видели, что огнестрельное оружие делает с человеком?
  - Раз или два.
  Инспектор передернул плечами, глядя на страницу блокнота. - Бомбы еще хуже.
   - Предпочел бы быть взорванным, чем кое-что иное.
  - Да. - Инспектор прищурился. - Что-то знаете о Дымной Охоте?
  Что-то зачесалось на моем затылке. Дымная Охота. Словно отзвук... чего-то. Я почти слышал... Наконец я пожал плечами: - К чертям всё этакое.
  - Да укрепит вас Хрил на этом пути. Проходите.
  Я побрел вперед. Путешествие становилось интересным. В недобром смысле. Но я и не ожидал добра.
  Клерк с печатью не потрудился поднять голову. - Имя и национальность.
  - Доминик Шейд. - Я выудил документы из потертого кожаного кошеля, что висел у пояса. - Фримен из Анханы.
  Клерк взял документы из моей руки и раскрыл, но не стал читать, глянув в сторону, где белокурый человек-гора в сверкающих доспехах стоял по стойке вольно, держа шлем с забралом под левым локтем. Гора чуть скривила губы и пригляделась.
  Я едва заметно улыбнулся горе. Двадцать пять лет назад я выяснил, что не поддаюсь чтению истины в исполнении даже самого могущественного хриллианского лорда. Тем более рыцаря-блюстителя, едва из приготовительного класса. Дерьма он наестся со своим тщательным исследованием.
  Хотя вряд ли это было важно: я говорил правду. Почти всегда так поступаю.
  Доминик - имя, принятое мною при первом визите в Поднебесье, в роли многообещающего послушника аббатства Гартан-Холд. А в глубинах игровой геенны Кириш-Нара, где люди голыми руками душат зверей, на аренах в форме звезды, так называемых кошачьих дырах, меня еще помнят как Шейда-Призрака. Статус свободного гражданина дала мне Анханская Империя три года назад - вскоре после того, как я убил имперского Бога.
  Ладно, это пропустим.
  Губы рыцаря напряглись. Клерк рассеянно кивнул. - Добро пожаловать в Пуртинов Брод, фримен Шейд. Вы считаетесь здесь Комбатантом шестой степени - впечатляет для Неприсоединившегося. Монастыри?
  - В отставке.
  - Хорошо. - Он сделал пометку. - Род занятий?
  - Разъездная коммерция.
  - Неужели? - Клерк фыркнул и поднял брови. - Мы редко встречаем Вооруженных Комбатантов, решивших преуспеть в торговле. Чем занимаетесь?
  - Весы и меры для оптовых грузов.
  - Ясно.
  Я глуповато подмигнул, косясь на рыцаря. - Готовьтесь, дабы не взвесили вас, найдя слишком легким. Смекаете? [1]
  - Да. - Клерк казался менее впечатленным, нежели Рыцарь. - Срок и цели вашего пребывания?
  - Несколько дней. Может, неделя, две.
  - Вы здесь по делам?
  Возможно, стоило и тут сказать правду. - Я здесь, чтобы повидать брата.
  - Его имя?
  - Орбек.
  - Орбек Шейд?
  - Нет. - Я нарочито глупо посмотрел на кривящегося рыцаря. - Черный Нож. Орбек Черный Нож, клан Тайкар.
  Ухмылка рыцаря сменилась полнейшим изумлением. Клерк уронил карандаш и начал искать его на ощупь. Конец грифеля раскрошился в пальцах. - О, весьма смешно. - Он стряхнул обломки, размазав черноту по столу.
  - Как скажете.
  - Как его имя?
  Я кивнул на рыцаря. - Спросите его.
  Клерк обернулся, разевая рот. Удивление рыцаря уступило место откровенному подозрению. - Наш Владыка не слышит лжи.
  Клерк обратил разинутый рот ко мне. - Ваш брат - огриллон?
  - А это проблема? - Я поднял ладонь. - Может, и мама моя вас тревожит?
  - Я, э... я... не знаю. Полагаю, эээ...
  Глаза рыцаря сузились, лицо стало суровым. - Вы назвали этого Черного Ножа братом?
  - Сколько раз вы желаете услышать мои слова?
  - В Пуртиновом Броде нет Черных Ножей. - Рыцарь отвел глаза, воздевая окованную пластинчатой сталью руку. Ливрейный паж подскочил к нему, рыцарь заговорил голосом столь тихим, что слышно было лишь гудение.
  Я не смог и прочитать по губам. Мне как холодной водой в лицо плеснули.
  Паж поспешил к ведущей в город двери, сгибаясь так усердно, словно готов был бежать.
  Плеснули грязной водой.
  Я вздохнул сквозь сжатые губы. - Так все в порядке, можно проходить? Гмм?
  Клерк казался ошеломленным. - Простите?
  - Есть закон против семейных визитов? Или нужно оплатить безбожную пошлину? Разрешение от треклятого законника?
  - Я, ах, ну... нет, не думаю...
  - Тогда проштампуй мои гребаные бумаги, ладно? Тут воняет.
  - Фримен Шейд. - Гора хриллианской стали и мяса нависла над левым плечом. - С Солдатами Хрила обращаются вежливо. И с почтением.
  - Ага? - Я показал зубы глазам столь голубым, столь и пустым, как зимнее небо. И призвал дух себя в возрасте двадцати пяти лет. - Эй, прости. - Повернулся к клерку. - Поставь печать на гребаные бумаги.
  Раздался металлический шорох, единственный звук, которым хорошо смазанный доспех выдает движения своего владельца; впрочем, он не смог заглушить сдавленного рыка, застрявшего у рыцаря в горле. - С Солдатами Хрила не говорят в подобном тоне...
  - Нет? Позвольте догадаться. Мы должны взаимно раскланяться и разойтись, и счесть все случившееся сном? - Я показал оскаленные зубы. - Значит, теперь мы любим друг друга?
  Хитро скрепленные пластинчатые рукавицы заскрежетали, когда сжались кулаки. - Фримен Шейд, вы Вооружены и на ногах, и ваши манеры представляют собой Законный Вызов. Должен ли я Ответить?
  Вторая половина жизни вернулась с тихим, долгим вздохом, типа "я-много-прожил-и-знаю-как-лучше". Я загнал монстра назад, в пещеру, но все же вынужден был склонить голову, прежде чем нашел силы ответить. Даже в пятьдесят не могу спокойно смотреть противнику в глаза.
  - Нет, - сказал я. - Прошу прощения. У вас обоих.
  Рыцарь побагровел - я видел его краем глаза - он желал объяснений, вроде "это утомление долгого странствия" или "я неудачно пошутил".
  Однако я лишь смотрел в пол.
  - Вы извиняетесь.
  - Да уж. "Чего тебе нужно, цветов и коробку гребаных конфет?" прорычал мой юный дух, но я уставился рыцарю прямо под подбородок и закусил губы, пока не заныла челюсть.
   Рыцарь издал длинный, тихий вздох.
  Потом еще.
  - Принято.
  - Теперь я могу идти? Сэр?
  Рыцарь поднял другой палец, и подскочил другой паж. - Возьми сундук господина и отнеси в люканнисгерил.
  - Эй...
  - Фримен Шейд. - Рыцарь указал рукой на железную дверь. Она была открыта. За ней виднелись еще железные двери. Закрытые. В каждой на уровне головы был вырезан "иудин глазок". - Подождете там. Слуга вас проводит.
  - Бумаги...
  - Они вам не нужны.
  - Я сказал, что извиняюсь...
  - Ваши извинения были приняты. Ждите там.
  - Я под арестом?
  Рыцарь чуть склонил голову, такую юную и белокурую. - Если вам угодно.
  - За что же?
  - Потому что в моей власти вас задержать. - Его лицо было тверже стены. - В качестве Вооруженного Комбатанта шестой степени у вас есть право Оспорить мой авторитет. - Он едва заметно кивнул на освещенный солнцем угол у дальней стены таможенного здания, не сводя с меня безразличного взора. - Если пожелаете Оспорить, благословленная Арена ожидает нас вон там.
  - Вы шу... Гмм. Явно нет.
  - Вопрос можно уладить и здесь. Вам нужно только ударить.
  - Ударить. - Я прищурился. Правила изменились с той поры, когда я последний раз посещал Бодекен. Возможно, именно из-за моего последнего посещения.
  Юный рыцарь послал мне вежливую улыбку, едва на градус теплее арктической зоны его глаз. - Если я зашел слишком далеко, Хрил склонится на вашу сторону; Наш Владыка Отваги славен также своим правосудием.
  - Внушающая теория. - Я поднял руку к лицу: боль начал вгрызаться куда-то в мозг, позади глаз. - Пусть ваш паж осторожнее обращается с сундуком, ладно? Он новехонький.
  
  Камера была безупречной.
  Две двери, обе железные, отшлифованные и смазанные свежим маслом, широкое окно с решеткой, позволяющее видеть спокойный дневной свет и даже вдыхать осенний воздух; стены из побеленного кирпича, запах свежей извести; удобные лежаки на пристроенных к стенам каменных скамьях; в углу блестящая медная "ночная ваза", в другом столик с парой глиняных стаканов, кувшин с холодной водой, тарелка сухофруктов и очищенных орехов, тарелка поменьше с тремя сортами твердого сыра.
  Лучшее из мест, в которых меня когда-либо запирали.
  Я попрощался с Орбеком... когда, четыре месяца назад? Кажется так. Поздней весной, когда он собрался назад в Терновое Ущелье, решив вместе со мной одну проблему на границе Кориша. Орбек сел на поезд до Анханы, на Полустанке: едет домой навестить старых друзей в Лабиринте, сказал он.
  Обрести подобие семьи.
  Сейчас листья стали золотыми и алыми, мы оба оказались на Бранном Поле, и Орбек каким-то образом устроил здесь столько неприятностей, что одно упоминание его имени подарило мне тихий полдень в каталажке.
  Я не тратил энергию на беспокойство, а силы на ходьбу из угла в угол. Они отпустят меня - или нет.
  Через некоторое время я поел.
  Солнце полностью осветило одну стену тюрьмы. Кирпичи приятно нагрелись. Я растянулся на уютной лежанке, заложив пальцы за голову, и позволил глазам сомкнуться от боли. И на время стал двадцатипятилетним, молодым, глупым и порочным, корчащим из себя Красавчика Жеста [2] c Черными Ножами в вертикальном городе...
  Пускай вы слышали иное, я не глуп. Успел догадаться, что меня так гложет: тот двадцатипятилетний малец. Не люблю его вспоминать. Не люблю делить с ним жизнь. Не люблю напоминаний, что не слишком изменился с тех пор.
  Особенно неприятно вспоминать, что я все же изменился, и сильно.
  Потому что, знаете, эти черные кошмары с кровью и ужасом...
  Они не кошмары. Не для меня. Когда лязг железа о железо прогнал кровь и вопли, затолкав ночь обратно мне в башку... мне было жаль просыпаться.
  Это же тот праздник, что всегда со мной.
  Я перекатился набок. Косой свет из решетчатого окошка навесил на плечи груз еще четверти века.
  Дверь была распахнута. Вошедший первым стражник встал слева, второй справа, третий остался посредине: стиль профессионалов. У каждого был тот забавный дробовик, поперек живота, а с поясов свисали булавы. Палец каждого бдительно торчал около крючка. У каждого лицо было обветрено, а глаза ленивые, будто у ящериц. Убийцы с опытом.
  Кольчуги свисали до колен, на головах были напялены клепаные стальные шлемы - на полуденной жаре им, должно быть, казалось, что головы засунуты в печь. Средний встал у койки и позволил рабочему концу ружья опуститься. Ствол не был нацелен на меня. Не совсем. - Встать.
  День из просто неуклюжего становился чертовски неуютным. - Я только проснулся.
  Стражник сделал шаг назад и щелкнул затвором. Дуло сдвинулось, палец влез в кольцо спускового крючка; я же ощутил ледяной укол в промежности. Именно туда целилось дуло. - Встать, монашек.
  - Или что? Отстрелишь мне орешки?
  - Или вы оскорбите меня на службе. - Новый голос из дверного проема: сочный и дружеский, с джеледийским акцентом, обманчиво легким, как верхние ноты органа. - Фримен Шейд. Прошу, встаньте.
  С неохотным вздохом я перебросил ноги через край койки. Слишком стар, чтобы меряться пиписьками. Впрочем, я не утерпел и смерил вооруженного стражника презрительным взором. - Парень любит, чтобы его переспрашивали. Осел.
  Наверное, в воздухе Бодекена что-то намешано. Или еще что.
  Через порог шагнул рыцарь чрезвычайно обыденной наружности, среднего роста - на ладонь ниже меня, вовсе не великана - и средних лет, редеющие волосы вокруг полного, дружелюбного лица. Солнечный знак Хрила на кирасе казался усохшим в сравнении с объемом груди, которую доспех смог вместить с большим трудом. Плащ, переброшенный через наплечники, был белым лишь до пояса, ниже его покрывала грязь. Как и наголенники, и сапоги-сабатоны. Большой шлем быстро оказался в руках одного из телохранителей. Тот побледнел, неуклюже стараясь удержать и шлем начальника, и ружье. Едва не выронил то и другое, чего рыцарь, кажется, не заметил.
  Его глаза были теплыми, карими, в них искрилось некое таинственное веселье. Он повел пальцем и подождал, пока третий стражник не закроет дверь.
  Камера сразу показалась меньше.
  - Фримен Шейд, - начал он, - я Тиркилд, Рыцарь Аэдхарр. Мне довелось стать Попечителем Приречного прихода.
  - Неужели? С вашей стороны было весьма великодушно явиться самолично и приветствовать меня в городе. Уверен, вы человек занятой.
  - О, поистине. - Рыцарь хихикнул. Моргнул, будто удивился, видя, где стоит. - Я пришел именно что приветствовать вас.
  - И при полном Хриловом параде.
  - Ну, это лишь для пущего воздействия на достойных. - Он свел руки, отстегивая рукавицы от наручей. - Никто не ожидает прочитать ваше имя в списке достойных, фримен.
  Рыцарь Аэдхарр передал рукавицы стражнику. Его руки были большими и широкими. А вот пальцы выглядели короткими, толстыми, словно шпильки для крепления тележных колес. И столь же мягкими.
  Будет несладко.
  - Так. - Я позволил коленям чуть опуститься, бицепсы и квадрицепсы бедер приняли чуть переместившийся центр тяжести. Качнулся на стопах. Пара вдохов по рецептам монашеской Дисциплины пробудила надпочечники. Все стало ярким и замедленным. - Вот откуда пошло выражение "голыми руками". Вот оно как.
  - Разумеется. - Тиркилд развел длинные руки в доверительном жесте "что тут поделаешь". - Бронированный кулак способен убить, прежде чем откроется Истина, желанная Богу и Правоведу.
  - Вы можете просто спросить...
  - О, именно этого я и хочу. Пинхолл.
  Я видел, что случится: Дисциплина Контроля достаточно усилила мои чувства. Ясно видел. Хотя это было не важно.
  Просто оплеуха. Раскрытой ладонью. Широкая плоская длань, мерцающая жутким колдовским огнем, пришла от уровня бедра и коснулась угла челюсти, словно выстрел из того ружья. Я даже не успел моргнуть, прежде чем камера побелела и гром превратился в рев огромных кариллонов, которые зовут Возлюбленных Детей на день Успения в Белый Собор. Я сбил что-то твердое и ударился о что-то еще более твердое, и когда мир снова привычно и насущно потемнел, а гром колоколов превратился в далекие перезвоны, я стоял на четвереньках на каменном полу, взирая на размытую, двоящуюся пару пластинчатых стальных сабатонов в корке красноватой грязи и о Христос, как болела моя голова и я качнул ею, усилив боль, и сказал...
  - Ух.
  - Теперь мы понимаем друг друга?
  Я не рискнул качать головой. Она могла оторваться.
  - У вас дар выразительности.
  - Вы не первый это замечаете, фримен. - Рыцарь вежливо шагнул назад. - Лучше бы вам подняться. Лучше быть на ногах и в порядочном удалении от ближайшей стены. Я хорошо контролирую Руку Хрила, но едва ли могу отменить побочные эффекты.
  Я встал на колено и взглянул вверх, в круглые, добрые лица Рыцаря: во все три. Закрыл глаза, открыл, сощурился, и осталось всего два. - Я доживу до конца?
  - Это мы увидим. Вставайте же.
  Ноги мои не послушались. - Мне хорошо и так, спасибо. Как бы это остановить?
  - Расскажите о том, что мне интересно.
  - А если не смогу?
  - Уверен в обратном.
  - Тогда у нас проблема.
  Доспех зашелестел, это Тиркилд пожал плечами. - У вас.
  Я озирался в поисках того, на что можно опереться. Движение угрожало расколоть череп. - А если я брошу Вызов?
  - Само собой разумеется. Что у вас, шестая степень? - Тиркилд снисходительно кудахтнул. - Бейте как пожелаете.
  - О, конечно. Спасибо. - Опираясь обеими руками о больное колено, я задышал как меха, вдувая в голову ясность. - Это насчет Орбека?
  - Неужели трудно догадаться? Орден Хрила и Гражданство Бранного Поля интересуются, как вы связаны с этим вашим огриллоном.
  - Он не мой огриллон. - Прижатая к виску рука помогла загнать тихую грозу обратно в череп. - Он мой брат.
  - Так вы сказали брату Кершоу. И Наш Владыка Отваги не услышал лжи. Но вы же монастырский. Эзотерик. Скорее всего профессиональный убийца.
  - В отставке.
  - В недавние времена вы были бы с ним смертельными врагами.
  - Так и было. Но мы поднялись над этим.
  - Как такое случилось - стало бы интереснейшей историей...
  - Впрочем, слишком долгой. - Чертовски долгой. - Легче пережить, чем передать.
  - ... которая меня вовсе не интересует. Мне важно, что вы расскажете о Лике Свободы.
  - Будьте уверены, я сказал бы много интересного, не боли так голова. Что за хрень этот Лик Свободы?
  Тиркилд ответил с искренним сожалением: - Это Пинхолл.
  Я снова предвидел. И снова зазря. Он бил другой рукой. Что не легче.
  Я лежал на спине, когда открылись глаза. В мускулы правой половины шеи вцепилась стая бешеных белок. Я не видел их. И не слышал и не чувствовал, слабо поводя рукой. Но эти мелкие твари были полны энтузиазма. Высокопроизводительного.
  Бежевое пятно, вполне могущее быть лицом Тиркилда, висело где-то над головой.
  - Боюсь, не миновать мне Малого Искупления за сии дела. - Его голос был размыт и широк, как океанский прибой. - Фримен Шейд, должен сказать вам, что по чистой случайности - печальной для вас - мой дражайший отец, Рыцарь куда более славный и благородный, нежели моя жалкая особа, был подло убит. Ассасином из Монастырей. Теперь вы понимаете лучше?
  Камень становился плотью и обратно, мои руки и ноги спазматически дергались; я не мог даже пошевелиться. - Будь я... проклят...
  - Да, знаю, это черный грех, обвинять человека за преступление его брата; но я понял, что не смогу противостоять радости. Хоть чуть-чуть. Отсюда и ожидание Малого Искупления, о котором я упоминал. В некоем грязном уголке души я нахожу надежду, что вы продолжите играть в увертки и бросать нечестивый вызов, дабы я мог применять Руку Хрила к вашей грешной голове, пока из глазниц ваших не выльются остатки гнусных монашеских мозгов!
  Тело вспоминало и напоминало о себе. Я обратил это себе на пользу, обвившись вокруг медицинбола из колючей проволоки, что вырос под ребрами.
  - Мне будет так жаль... жаль вашего папу и вашу грязную душу и так далее... - Струйка крови изо рта тянулась к камням пола. - Если вы не выбьете из меня все дерьмо вместе с...
  - Встать можете?
  - А нужно?
  - Вам не понравится использование сапога.
  - Я и от рук не фанатею. - Я выставил свою руку. - Ладно, погодите. Сдаюсь. Дайте пару секунд на передых, а?
  Тиркилд развел руками, сочувственно улыбаясь.
  Я нащупал одну из каменных скамеек у стены и вполз на нее. Камера кружилась, стены напирали, живот свело; я встал, проковылял мимо стражника к медной вазе в углу, чтобы решительно избавиться от сыра, орехов и сухофруктов, коими перекусил час или два назад.
  Снова упав на колени, опершись на вазу, я выблевал кровью. - Имеет ли значение, если я расскажу правду?
  - Каждое правдивое слово удаляет одно пятно с вашего смрадного сердца, - довольным тоном сообщил Тиркилд.
  - Никогда не слышал о говенном Лике Свободы, пока вы не произнесли эти два слова.
  - Давайте, фримен. Не испытывайте мое терпение.
  Я собрался с силами и встал, шатаясь. - У тебя тоже есть чувство истины, сраная башка. Я вру?
  Тиркилд вздохнул. - Фримен Шейд, вам ли убеждать меня, будто чувство истины Нашего Владыки Отваги нельзя обмануть темной магией эльфов?
  Рвотный узел в брюхе завязался сильнее. - Эльфов?
  - Теперь вы попытаетесь сказать, что эзотерик из Анханы случайно наносит визит Орбеку Черному Ножу из Анханы прямо сейчас?
  - Анхана?.. Чтоб меня. - Я поднес руку к глазам. - Поиметь меня как юного козла. Лик Свободы. Проклятая Кайрендал.
  - Ага, вот. Видите? Возможно, вы все же поделитесь истиной.
  - Что ж, скромнице-истине, похоже, требовалось набраться храбрости, чтобы высунуть нос на божий свет.
  Он побуждающе протянул ко мне дубовые руки. - Расскажите об этой Кайрендал.
  - Вот дерьмо. Спросите о чем другом. Ненавижу эту чокнутую шлюху. - Я утер рот рукавом. - Так дело в том, что "нужно-освободить-бедных-угнетенных-в-дупу-трахнутых огриллонов"?
  - Только поглядите. - Тиркилд просиял. - Давайте, выгоняйте скромницу-истину из ее норки... - Он многозначительно согнул руку. - Или желаете, чтобы я пригласил ее сам?
  - Я просто догадываюсь... - Тяжело дыша, я гадал, не готов ли снова сблевать. Кажется, нет.
  Проклятие.
  Не будь я таким одурелым, догадался бы обгадить ублюдку весь доспех.
  - Да... понимаю. Три года назад Империя даровала Народу свободу. Может, и вы слышали. Теперь они полноценные граждане. С правами человека.
  Тиркилд горестно покачал головой. - Анханцы.
  - Не начинайте. Кайрендал... вот дерьмо, даже не знаю, как теперь ее звать. Назовем Герцогиней; имя не хуже другого. Она перворожденная - вы зовете таких эльфами - ведущая некие весьма успешные дела в столице. Почему успешные, спросите? Она держит также преступный синдикат, крупный... выросший из банды Лабиринта, из трущоб района, именуемого Лик. Так что они звались "ликами". Поняли? Если кто-то завел подпольное дерьмо "свободу гриллам", она к этому причастна. Вот серьезная проблема для вас. Она очень богата и могущественна, чертовски умна и совершенно безжалостна. Уж не говорю про связи. По всему по этому она так успешна.
  - Друзья на самом верху, да?
  - Привыкла давать самому Императору. Это считается?
  Тиркилд кивал, принимая новости с печальной улыбкой гения. Стража даже не моргала.
  - Ох, ради всего дурного. - Я потряс больной головой и выплюнул еще один мерзкий сгусток. - Когда я дойду до того, чего вы еще не знали, дайте знак, а? Помашите флагом, ладно?
  - О, да, все верно. У нас есть способы узнавать истину, сами видите.
  - Значит, снова начнете катать меня от стенки к стенке?
  - Вполне возможно. Теперь, когда вы поняли, что можете быть честны со мной, когда сделали усилие... - его руки снова согнулись, - будьте достаточно откровенным.
  - Дерьмо.
  - Такое часто случается в подобные долгие полдни. Давайте перейдем к вашему, гм, брату... и его дружкам по Дымной Охоте.
  - Дымной Охоте?
  - О да, фримен. Вы же знали, что дело идет к ней?
  Я глубоко вдохнул и со стоном выдохнул. Поднял голову. Она весила пару тонн. - Полагаю, истина в этом дерьмовом случае особенно пуглива.
  Тиркилд ободряюще улыбнулся.
  Я кивнул ему. - Похоже, она забилась в мою гнусную монастырскую жопу. Попробуйте, может, сумеете высосать ее наружу.
  Губы Тиркилда шевельнулись, рождая мелодичное слово; в этот раз я не заметил мановения.
  Рука вошла мне под грудину, шок прокатился по хребту и печени, и почкам, от макушки до подошв, и вокруг меня стал один воздух, я полетел и врезался в угол потолка и стены, затем по пути вниз шлепнулся на скамью; но удар о каменный край с высоты десять футов был едва заметен. Я свернулся вокруг сжавшихся кишок, кровь потекла из губ, пока я вспоминал, как нужно дышать.
  - Фримен, фримен. - Тиркилд говорил с искренним сожалением. - Вы же знаете, как меня искушает память о невинно убиенном отце.
  Диафрагма содрогнулась и воздух ворвался в легкие, я закашлялся и сплюнул кровавую жижу вверх, в сторону солнечного знака на груди Тиркилда.
  Промахнувшись.
  Так что мне остались лишь слова. Я выбирал их медленно. Произнес не спеша, ясно и спокойно. Не дав и знака, что обмочился. - Твой отец. Был низкородным. Скотом. Куском дерьма. Трусом. - Я чуть не подавился кровавой мокротой. - Как и ты.
  Дыхание вдруг стало тверже. - Он умер на коленях.
  Лицо Тиркилда оледенело. - Ты ничего не знаешь о моем...
  - Знаю, он умер... - Медленно, ясно и спокойно. - ... с членом монаха во рту.
  Тянулась тишина и тишина; лишь тяжелое дыхание, мое и его, задушенное и грубое, общее, связующее нас вместе. Наконец-то понимание потекло в обе стороны.
  В тишине - хриплый шепот. - Поднимите его.
  Ближайший стражник, покрасневший, блестевший потом от жары, нерешительно перехватил ружье. - Сэр Рыцарь...
  Белые глаза Тиркилда обещали убийство, это ему не шло. - Поднять.
  Стражник слизнул мутноватый пот с губы, повесил ружье на плечо, на сафари- перевязь. - Как прикажет Рыцарь.
  С пола я показал ему зубы со вкусом крови. - Тронь меня - пожалеешь, что еще не убит...
  Лицо стражника побелело, нога замерла на половине шага.
  Я перевернулся, позволяя холодным камням выпить жар и дрожь из лица. - Ты и твой гребаный папаша... - Я плюнул на пол. - Давай, расскажу тебе об отце.
  Я подтянул руки, ноги, встав на четвереньки. Голова свисала ниже плеч. Не было сил ее поднять. - Мой отец, - начал я, - каждый свой поганый день жил с железным сапогом на шее.
  Вот она, сила, возвращалась, бежала по спине от поврежденных внутренностей. Я уже мог поднять голову. Встретить взор Тиркилда своим. Его был белым.
  Мой - черным.
  - Мой отец... не имел брони и гребаной дубины в руке... не имел бога, готового исцелять, не владел скоростью света и мощью грома и прочим вашим дерьмом. Просто человек. И всё. Этого достаточно. Мой отец умирал каждый треклятый день, чтобы...
  Дыхание на миг прервалось.
  - ... просто чтобы членососам вроде тебя было не очень комфортно править миром.
  Тиркилд повторил: - Поднять.
  Стражник присел, протянув левую руку, а правой неловко попытался перевесить дробовик назад. Да ради всего святого.
  Я вытянул правую - схватить стражника за левый бицепс, с силой озлобленного бульдога; большой палец впился в нерв, что лежит рядом с лучевой артерией. Стражник задохнулся и непроизвольно дернулся, спасая руку от нежданной боли, что позволило мне оторваться от пола, освободив левую - и вонзить ему большой палец в правый глаз. Остальные пальцы надавили на слюнные гланды, нащупывая угол челюсти.
  Куда голова, туда и тело. Так что, когда Тиркилд заорал: - Ташхонал! - и метнул себя ко мне, смазанным синеватым рывком, плечо вперед, он вместо моей грудной клетки, из которой бы вышиб душу вместе с дождем сломанных ребер, порванных легких и фонтаном крови из разбитого сердца, встретился с бронированной спиной подручного, коего я развернул между нами, смягчая столкновение.
  У стражника не было шанса даже вскрикнуть.
  Тиркилд ударил нас, словно пуля величиной с поезд, прижав обоих к стене И, хотя даже мне пришлось не сладко - в голове зазмеились фейерверки, в кишках что-то лопнуло - бедняга стражник превратился в сплошную отбивную, от почек до задницы.
  Я не мог вдохнуть, не мог стоять и едва мог сфокусировать взгляд; но это не имело значения, ведь скользя вниз по стене, пришпиленный двойным весом Тиркилда и умирающего стражника, я свободно смог отвести руку от лица парня к ружью, так и висевшему у него на плече. Сунул руку прямо в петлю спускового крючка, потому что Тиркилд как раз подтащил стражника - и меня - повыше, прицеливаясь для смертельного удара, кулак курился волшебным пламенем, и мое дуло уперлось ему пониже кирасы. Раздался звук, что-то вроде "баннг".
  Весь заряд крупной дроби прошел пластину, угодив в бедро, повыше колена.
  Поток крови, мяса и костей выгрыз дыру размером с кулак в поножи Рыцаря, развернул его, прежде чем повалить наземь. Пока он отшатывался, я обвил рукой грудь умирающего стражника, чтобы упасть вместе, я сверху; подтянул ружье, передернул и выпалил во второго стражника, прыгавшего рядом в поисках возможности выстрелить, не задев своих.
  Две дыры с палец шириной открылись по сторонам его таза, кровь хлынула струями, он развернулся и упал на стену, пуля рикошетом отразилась по камере. Проревело оружие третьего стражника, дробовый заряд поразил умирающего парня, мой щит, ожег мне бок, но у меня была проблема побольше, ибо снести большую часть ноги оказалось недостаточно, чтобы повергнуть наземь Тиркилда, Рыцаря Аэдхарра.
  Ублюдок снова ухватился за моего стражника, и даже зажимая одной рукой бедренную артерию в месиве раны, готов был оттянуть его влево или вправо - все равно, доброй-ночи-я-мертвец, ведь убийственный огонь еще сиял на кулаке. Так что я решил наградить Тиркилда очередным выстрелом, прямо в лицо. Или попытался.
  Не успел я нажать на крючок, неимоверной силы рука впилась в конец ствола, и Тиркилд получил пулю в колдовскую ладонь. Которая не взорвалась вихрем крови и костей. Выстрел лишь отвел руку назад. Гильза зазвенела о камни.
  Содрогнувшись, словно грешник в аду, я передернул затвор и выстрелил снова.
  Тиркилд закрылся невредимой рукой... но только колдовской огонь пропал. В ладони появилась дырка. Затем вторая в эполете, около шеи. И третья, ниже кирасы, в правом боку.
  Последняя пуля снова отрикошетила и, казалось, летала довольно долго, пока с чмоканьем не застряла в чьем-то теле. Уста Тиркилда шевелились, но не издавали ни звука. Слышалось лишь бульканье крови. Он казался совершенно ошеломленным.
  Я перезарядил и уставил дуло в левый глаз Тиркилда. - Бросьте оружие.
  Затем повторил, громче, а потом понял, что никто ничего не слышит, разве только звон в ушах. - По моему счету, следующий патрон дробовый, так что бросьте оружие или понесете домой его мозги в ладонях.
  Кажется, один из стражников - тот, что стоял с ружьем на плече и пепельным лицом, или тот, что сполз по стенке, прижав ружье к ребрам дрожащими руками - а может, оба они понимали по губам. Оружие легло на пол.
  - Пните сюда. Ко мне. Быстро.
  Они поглядели на Тиркилда, но голова его поникла, глаза были закачены. Переглянулись. И через секунду подчинились.
  Осторожно я оттолкнул убитого стражника. Осторожно встал. Кажется, ноги работали. Горячий сироп стекал по шее: рана в области скальпа на затылке. Локоть я держал у горячего мокрого бока, кровь с которого уже подобралась к колену; невозможно было сказать, насколько это серьезно.
  Прямо сейчас я не чувствовал боли.
  - Степени боеспособности. Да уж. - Я подцепил пальцем плечо Тиркилда, заставив поднять лицо. Нацелил дуло в лоб. - Учись всю жизнь, особенно следующую. Сосун.
  Однако вместо того, чтобы нажать на крючок, я застыл, склонив голову набок, и вслушивался в поющую тишину. Второй шелест. И еще.
  - Ладно. - Я постарался вздохнуть глубоко. В боку заломило. - Можете входить.
  Я кивнул стражнику, что остался цел. - Ты. Открой дверь.
  Тот глядел как умалишенный. - Для кого?..
  - Для тех, что подслушивают. - Клубок колючей проволоки в животе пускал отростки в ребра. - Тех, что не позволяют толпе солдат ворваться сюда и убить меня. Просто впусти, чтоб тебя. Понял? Если я откинусь, то на его сучий труп. Понял?
  Свет заметался, лязг и звон заглушили шум из доков. Вторая дверь открылась.
  - Фримен Шейд.
  Голос был новый: гуще, ниже, контролируемый, смазанный и отполированный, как парадный доспех. - Я Маркхем, Благочес...
  - Куль дерьма за вас не дам. Слышали?
  - Слышал.
  - Я объясняюсь понятно?
  - Да.
  - У вас есть треклятые Законы Сражения, Он ваш гребаный бог, и если я помню эти траханые законы, сам Его Сукина Самость Хрил только что объявил, что вы, сосуны, не имели права начинать эту свару...
  - Фримен Шейд...
  - И... и... - Камера потемнела, мой язык окостенел, но я сжал зубы и зарычал: - И ради всего дрянного, сделайте что-нибудь для несчастного парня...
  - Сделаем.
  - Чертовски правильно... сосуны... - сказал я, и ночь проникла в голову и поглотила меня целиком.
  
  
  Представление Кейна
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  - Вот дерьмо, но я о том... у нас здесь жрецы липканского бога войны и, э, бога поединков... - Пот промочил прилипшие волосы Стелтона и стекает по углам рта, язык непроизвольно ловит капельки. - Разве не можем мы ожидать, гм... какого-то чуда? Я о том, что ваши боги не позволят своим парням умереть вот так, а?
  Я смотрю назад на близящуюся бурю Черных Ножей. Если бы не кишечный спазм, раскрылся бы и передал партнерам блага монастырского образования: Завет Пиришанте и всякое метафизическое дерьмо школ аббатства насчет Воли как функции Тела... Только сил не хватает.
  - Помощь Владыки Отваги уже здесь. - Марада пялится в пустоши, губы твердеют. - Я Его чудо.
  Охранник закатывает глаза.
  - Мне уже лучше.
  Преторнио встревает, бормоча затверженное в семинарии: - Первое Искусство Дал'каннита позволит соединить людей, дабы сражались как одно; второе Искусство даст нам силы выдержать страшнейшую из битв: мужество встретить страдания и немигающим взором посмотреть в глаза смерти.
  - Слышал, как они запели? - Мой смех подобен звону камешков в ржавой бочке. - Не лучше меня. Мы тут сами по себе.
  - Но если послать гонца к хриллианскому посту около Северного Рендхинга... - начинает Марада, и я едва удерживаюсь, чтобы не дать ей пощечину.
  - Не изображай тупую блондинку, ради всего дрянного.
  - Кейн. - Голос суров. - Орден Хрила сражается с огриллонами сотни лет. Протоколы обмена пленными давно разработаны...
  - В зад ваши протоколы. Ордену нечего предложить в обмен, и ты это знаешь.
  - Кроме их жизней.
  Я строю рожу. - Доброй удачи. Хмм?
  Голос звенит. - Ни один Солдат Хрила не будет оставлен во вражьих руках. Никогда. Таков наш Закон.
  - Ваш закон. О моя жопа!
  - Кейн. - Суровость становится угрозой, рука, способная превращать кости в желе, хватает меня за плечо. - Закон свят. Не стану предупреждать второй раз.
  Я стряхиваю ее захват. - Не люблю, когда меня так лапают.
  Ее лоб темнеет, но я не даю рыцарю раскрыть рта. - Скажи им, Марада. Ты знаешь это дерьмо. Должна. Расскажи, что случается с пленниками Черных Ножей. Расскажи, скольким удалось бежать. Скольких выкупили. За все времена. Давай. Скольких?
  Ее лицо блекнет. Она молчит. Вполне честный ответ.
  Я оборачиваюсь к остальным. - Сучки Бодекена говорят щенкам, когда те шалят, что их заберут Черные Ножи. Понимаете? Черные Ножи - те гриллы, которых остальные гриллы видят в страшных снах.
  Хотел бы я рассказать им о Мике Баранде. О пиратской копии его последнего Приключения, кубик с которым я достал в двенадцать лет. Хотел бы рассказать, что с ним сделали Черные Ножи.
  И о том, как он это перенес.
  Один из крутейших ублюдков в истории Студии. Как они его сломали. Как заставили рыдать, скулить и умолять. Как, в самом конце, он мог лишь содрогаться. Как смерть шла к нему целую неделю.
  Как он был мертв два дня, мертв изнутри, когда они наконец убили его.
  - Говорят, бывает участь страшнее смерти. Но никто не слышал об участи худшей, чем попасть в лапы Черных Ножей. Потому что, адово пекло, такой не бывает.
  Дошло ли до них? Поняли ли они?
  Марада наконец ставит свой внутренний стержень и собирается с силами. - Есть истина в его словах, - признает она. - Черных Ножей боятся все роды Бодекена. Боятся и ненавидят. Они бросили даже жалких богов, которым поклоняются Пустоши. Насколько мы смогли понять, опираясь на показания пленных Ножей и на... на останки тех, кто стал их пленниками - общество Черных Ножей базируется на колдовстве... примитивного и... мерзко-дикарского сорта. Цель войн для них - поимка пленников. Пленников, которых... ритуально пытают, чтобы их мучения привлекли демонов; их боль - их жизни - меняют на некие темные силы. Пытки Черных Ножей славятся своей... изобретательностью.
  Да, это отличное подведение итогов, клинический анализ, но такое сушеное говно никого не поразит. - Слышали ее? - спрашиваю я всех и каждого. - Позвольте перевести. Мы могли бы изнасиловать их жен, убить бабушек, съесть детишек, вставить палки их треклятым собакам - к нам не отнесутся хуже, чем сейчас, когда мы невинны. Поняли? Дерьмо уже выше губ, а прилив не наступил.
  Они переглядываются, смотрят на меня, и после одной долгой секунды, потраченной на мысль "о боже, какие цветастые фразы этот выдает" снова начинают болтать, словно я и не открывал рта, словно я никого не способен впечатлить.
  Я гляжу на грубо высеченный гранитный парапет и жалею, что не могу с воем и рычанием выгрызть из него кусок. Я уже не боюсь. Уже не тоскую. Я писаю кипятком.
  Дело не в смерти. Не в пытках. Дело в том, что этим членолизам плевать на мои слова.
  Нет.
  Нет ни малейшей причины, чтобы ко мне прислушались. Я ведь ничего особенного не сделал. Во мне нет ничего особенного. Всю дорогу я был жалким исполнителем эпизодов, "надерите-мне-зад-до-крови".
  Я заслуживаю большего. Я заслужил большее.
  Я должен быть звездой.
  >>ускоренная перемотка>>
  Глаза Рабебела двигаются, губы шевелятся. - Но... если нескольким удастся бежать, они смогут вызвать помощь - даже полное спасение: Северный Рендхинг не так далеко. Кажется, в этом главная надежда...
  - Что? Они работают на нас за гроши, но даже не заслужили предупреждения? - Я склоняюсь к нему так близко, что мог бы укусить за щеку. Шепчу: - Хочешь бежать? Лучше беги сейчас, или я сам тебя прикончу.
  Спорить готов, на вкус он вроде свинины.
  Стелтон разделяет нас плечом. - Слишком близко, Кейн. Отойди. Сейчас же.
  Я смотрю в эти глаза цвета поноса. - А если не захочу?
  Латная рукавица Марады падает мне на плечо, будто стальной кирпич. - Кейн, сейчас не время...
  - Самое время. Единственно нужное время. - Я стряхиваю ее руку и скалюсь, видя, как в глазах загорается пламя. - Вы, трахнутые идиоты с булавочными головками на плечах, вы слышали, что я сказал? Они не животные. Вам не обмануть их живой приманкой. Когда они налетят на лагерь, не будет бессмысленной бешеной возни. Первым делом они будут мучить их, вызнавая, куда делись вы. Как долго будут молчать носильщики? Дерьмо, зачем им молчать?! После того, как вы отдали их на пытки?
  - Так что ты предлагаешь? Это единственный шанс для нас! - Ядовитый взор Рабебела наводил бы куда больший ужас, если бы не тряслась челюсть. - Или есть идея получше?
  И...
  Сукин сын.
  Это начинается глубоко, ниже груди, ниже желудка, где-то в промежности. Кто-то поджаривает мне яйца, палит кишки.
  - Ага, будет весело. - Пламя ползет севернее, поджигая улыбку. - Есть идея получше.
  Я оглядываю их одного за другим: Рабебел бледен и потеет, Марада восхитительно хмура, Стелтон прищурился, Тизарра дрожащей рукой сметает волосы со лба, Преторнио перебирает молитвенные четки, а я гадаю: могут ли они видеть?
  Видеть огонь в моей голове?
  Потому что вся серая скользкая дрянь насчет гибели до начала реальной карьеры, падение в ужас и черное отчаяние, скулеж "боже-мой-за-что-меня" - всё плавится, шипит и с гребаным дымом пропадает вдали. И к чертям эти сортирные ошметки. Никогда не думал, что проживу хотя бы так долго.
  Однако чертовски уверен, что устрою последнее представление наивысшего качества.
  - Просто... - говорю я медленно, осторожно, чтобы понял даже Преторнио. - Просто: мы их не обгоним. Мы от них не спрячемся. Мы их не подкупим. Есть лишь один путь, чтобы пережить всё это.
  Пустые глаза смотрят на меня, ожидают, что их наполнят надеждой. Неудачники.
  В жопу надежду.
  - Один путь: нужно убедить их, что охота за нами - плохая идея.
  Глаза Марады загораются первыми: - Ты о том...
  - Я о том. - Позволяю пламени зажечь мой голос. - Я о том, что мы должны нанести им большой вред.
  И это работает. Вижу, как их согрели слова, воображение - пока без деталей, просто вкус и концепция - вижу, как жар проникает в них, плавя ледяное онемение страха. Отворачиваюсь и опираюсь на парапет, желая, чтобы они тоже посмотрели на пустоши. На пыль и Черных Ножей. Желая, чтобы они подумали вслед за мной: "Почему нет? Надерем им задницы!"
  - Думаешь... - Тизарра запинается, голос дрожит. Начинает снова: - Думаешь, мы сумеем?
  Хорошая ложь побивает дурную правду. - Знаю, что сумеем!
  - И это... - Платиновый диск Рабебела все быстрее мелькает в пальцах. - Это наш лучший шанс?
  - Это единственный шанс. Нужно выступить первыми и устроить жестокую бойню. И начать нужно немедля.
  - Как это немедля?
  Я-то имею в виду "нагнуть их и оттрахать жестко, пока кровь из глаз не польется", но скажи я так - Марада отшлепает меня ремнем, а Преторнио, скорее всего, хлопнется в обморок. - Мой путь. Никаких споров. Никаких совещаний. И к чертям дебаты.
  - Как это твой путь? Орден Марады сражается с огриллонами сотни лет. Преторнио - опытный командир пехоты...
  - Эй, Марада - твой народ сообщил тебе, что Черные Ножи делают с тавматургами?
  Она чуть отворачивается, искоса глядя на Тизарру. Потом смотрит на свои рукавицы. Мышцы вздуваются на нижней челюсти, рот закрыт.
  Ну, я не буду таким стеснительным. Засовываю большие пальцы под ремень, локтями лениво упираюсь в парапет. - Они называют это Поцелуем Черных Ножей: присасываются губами к вашим глазницам и вытягивают глазное яблоко. Одно, потом второе. Откусывают глазной нерв. Сообразили, что если вы не видите их, не сможете и заколдовать.
  Губы Рабебела шевелятся, словно он хочет что-то сказать, но позабыл слова.
  - Остаются руки. - Я гляжу на его руки: диск прячется в ладони столь проворно, будто я застал его за дрочкой. - Стягивают запястья проволокой, чтобы исключить циркуляцию крови. Очень скоро ваши руки чернеют. И отмирают. Иногда они позволяют хошоям отгрызть их, или привязывают вас с широко расставленными руками, привлекая ворон. А иногда оставляют так. Мертвыми. Гниющими на предплечьях.
  - Кейн... - Голос предает его. Рабебел нервно сглатывает. - Я так и...
  - А если вам все же удается начать заклинание, они вбивают в череп длинные иглы. Большие стальные спицы, длиной с предплечье, толщиной вроде гвоздя для подков. Они не убивают вас. Вам даже не больно по-настоящему. Но затем они берут факелы и держат у шляпок. Сначала одну. Спицы отлично проводят тепло. По-прежнему не больно: мозговое вещество не имеет внутри нервов. Но вы попадается в жаркий ад, представьте. Хуже лихорадки не придумать. Иллюзии. Галлюцинации. Кошмар, от которого не очнуться. Вы идете в ад, хотя еще живы. И даже в лихорадке вы ощутите, как умираете. По частям. Медленно. Мозг варится. Кусок за куском.
  Лицо Рабебела стало серым. Похоже, наделен живым воображением.
  Достаточно живым, чтобы не спрашивать, откуда я это знаю; что хорошо, ведь подходящего ответа у меня нет.
  - Ну, не всегда бывает так плохо. - Я посылаю ему ободряющую улыбку. - Иногда они слишком активны с факелами и ваш мозг варится сразу. - Пожимаю плечами. - Это хотя бы быстро.
  Я отталкиваюсь от стенки и делаю шаг, оказываясь среди них. Все непроизвольно отшатываются, расходятся, давая мне место. А это хороший признак. Стоят и ждут, что я скажу дальше. Тоже хорошо. - Знаете, как огриллоны желают друг дружке удачи? Они говорят "умри в бою". Усекли? Для нас это удача. Единственная, что нам осталась.
  Я обвожу всех долгим взором, выставляя в улыбке как можно больше зубов, поднимаю кулаки. - Умри в бою.
  У Марады у первой светлеет в глазах, холодная элегантная решимость весьма ей к лицу. Она сжимает рукавицу в стальной пластинчатый шар и вытягивает руку, прикасаясь к моему кулаку.
  - Да, - говорит она. - Да. Умри в бою.
  Так и знал, что на нее можно рассчитывать: хриллианцы с молоком матери всасывают все это говно насчет героических последних схваток. Сейчас она так красива, что мне лучше придержать язык.
  Стелтон смотрит с прищуром. - Кажется, тебе это по нраву.
  - Самое веселое, что можно устроить, не раздеваясь.
  Неужели я так сказал? Реально? Лучше и не смотреть на нее.
  Телохранитель качает головой. - Да ты совсем чокнутый.
  - Для тебя это проблема?
  - Дерьмо! Нет, я восхищен. - Внезапно он, ухмыльнувшись, соединяет кулак с нашими. - Умри в бою.
  Потом кулак добавляет Тизарра, и Преторнио; наконец, даже Рабебел сводит воедино корявые пальцы и кивает.
  Да-какого-хрена тебе нужно? Забудь Мараду. Так еще лучше.
  Я ощущаю...это. Чую. Могу покатать на языке и трахните меня в левое ухо, если вкус плох. Партнеры стоят вокруг. Смотрят. Ждут. Смотрят на меня. Ждут, когда я скажу, что надо делать. Кто знал, что будет так легко?..
  Не нужно говорить такое громко. Лучше звучит в уме, чем если сказать вслух. Больше нет посредственного актера на эпизодических ролях. Ну, вы, богатые засранцы, слабые задом выродки из верхних каст, да развести вас на бобах и ...
  Теперь вы - игроки эпизодов. Сегодня я покажу вам Представление Кейна.
  >>ускоренная перемотка>>
  Черные Ножи вырисовываются среди мерцающего жара и пыли. Взбираются на гребень в паре сотнях ярдов и стоят. Потому что могут видеть меня.
  Не знаю, кого Черные Ножи ожидали увидеть в воротах вертикального города, но гарантирую, только не одинокого костлявого хуманса в черной коже. Стоящего на холмике в ожидании.
  С их позиции внешняя стена города обрамляет меня тускло-алым светом заходящего солнца, кожа одежды сверкает на фоне белесоватых руин, обрушенных ворот в тридцати ярдах за моей спиной. Моя stance contraposto. Поза дерзкая и беззаботная. Руки мои разведены. Спокойны. Пусты. Здесь ярко, как во сне.
  Да, в моем сне.
  Все, что они знают о людях: что их можно гнать, мучить и есть. Теперь они, должно быть, думают: что это за тощий сукин сын здесь стоит?
  Мое лицо скрыто тенью? Надеюсь, нет. Надеюсь, они видят мою улыбку.
  Они смотрят на меня с осторожностью хищников. Почти нюхом чую, что они хотят сделать: окружить, хорошенько принюхаться, оглядеться и ринуться толпой гиен-убийц. Но, как я и говорил партнерам: они, конечно, хищники, но не животные - слишком умны, прокляните меня боги, чтобы подойти на выстрел из лука. Нет, сначала им нужно понять, что происходит.
  Что хорошо. Каждая секунда колебания - еще одна секунда выгоды для Преторнио, налагающего на носильщиков джу-джу своего Бога Войны. Важный элемент нашей шарады. Что ж...
  Это я сказал остальным.
  Так ли глупо - жаждать одной душераздирающей сцены в стиле "убейся-лбом-об-стену", прежде чем умереть?
  Только это мне и нужно. Одна славная, мать вашу, сцена.
  Пусть будет так. Не думаю, что дотяну до второй.
  Холод. Жар. Онемение. Зуд. Сердце бьется неровно. Правое колено дергается, будто в ногу заползла крыса. В ушах ревет, но беззвучно: слышу свое дыхание, резкое и сиплое, слышу призрачный шепот иссушающего кости ветра, слышу, как какие-то пустынные цыплята скребутся в кустах в двадцати ярдах отсюда. В нос словно забился песок, но я все же чую запах пропеченного солнцем песка и собственного пота. Страх ли это? Не знаю. Можно ли испугаться так сильно, что это делает тебя счастливым?
  И не только счастливым: я кажусь себе столь твердым, что смог бы ломать доски членом.
  Вот один Черный Нож выходит из авангарда. Чуть подпрыгивает, расслабленно и преувеличенно-дерзко. Выражает превосходство. Почти чую запах тестостерона. В животе становится чуть спокойнее. Ублюдок переигрывает.
  Эдакий выскочка. Юный щенок, спешащий выпендриться перед большими псами. Я видел и получше. Черт, я сам сделал бы получше.
  Знаете, после обучения и косметической хирургии этот щенок сошел бы за своего в моем районе. Вот почему я чувствую себя комфортно: пустоши Бодекена не особо отличаются от улиц, на которых я рос. Я провел большую часть жизни, выживая в стычках со стаями похуже этой.
  Гляжу, как он скачет ко мне, и понимаю здешние правила.
  Он останавливается на полпути, щурится, дергает плечами, поворачивается спиной. Дерзость огриллонов, часть демонстрации превосходства: он как бы не видит во мне угрозы.
  Я держу улыбку. Щеки болят.
  Все четыре.
  Все еще спиной ко мне, он зловеще надевает тетиву на кривой составной лук. С театральной щедростью долго достает стрелу; держа лук высоко над головой, накладывает ее и тянет тетиву, уверенный, что я всё это вижу. Затем одним слитным движением оборачивается, стреляет; я продолжаю стоять с улыбкой, застывшей на зубах.
  Наконечник стрелы высекает искру из камня в ярде от моего левого башмака.
  Я же говорю: правила понятны.
  Его взгляд становится оценивающим, дважды расщепленная верхняя губа ползет, обнажая клыки. Хмыканье, похожее на одобрение, доносится от группы Черных Ножей в середине стаи. Он шагает в мою сторону, достает вторую стрелу. С семидесяти ярдов пускает ее. Стрела свистит рядом с правым ухом.
  Мерзавец хорошо стреляет.
  Бурчание Черных Ножей становится громче. В нем, кажется, звучит насмешка. Рожа лучника темнеет, он кричит мне: - Пагнаккид разлимнезз, пагтаккунни.
  Знаете, мне не приходило в голову, что это сосуны могут не знать вестерлинга.
  Он проходит еще десять ярдов, и в движениях уже нет ничего театрального. Вынимает стрелу и пускает без прицеливания, я хрипло вздыхаю, ноги подкашиваются, руки расходятся в стороны, я смотрю ему в глаза, что прямо за свистящей стрелой, правая рука мелькает, от бедра к лицу, и смыкается на обжигающем кожу ладони древке. Стальное острие нацелено мне прямо в глаз, но замирает в дюйме от него.
  Не говорить по-наша? Без проблем. Вот то, что называют невербальными коммуникациями.
  Я кручу стрелу в пальцах, будто палочку. Это помогает скрыть тремор от избытка адреналина. В Гартан-Холде учебные стрелы делались с мешочками песка вместо наконечников.
  Ху.
  Настоящие стрелы... это совершенно иной мир.
  Ху.
  Ну ладно.
  Сейчас. Побольше невербальности -
  Я балансирую стрелу острием вниз, на кончике пальца (мучительно и живо представляя, насколько глупо буду выглядеть, если не получится), чуть заметно дергаю плечами, думая "и хрен с ним", и отпускаю ее: позволяю стреле зависнуть в полете вниз, в стиле мультяшного Койота резко откидываюсь назад, посылая ногу горизонтальной аркой рубить древко. Оно трещит, ломаясь о голень.
  Половинки вертятся и падают, звеня о камни. Пустынные цыплята, или как их там, взлетают с негодующим писком.
  Глаза огриллонов следят за верчением обломков, а когда возвращаются ко мне, я широко развожу пустые руки...
  И отвешиваю глубокий сценический поклон.
  Жар, ноги заплетаются. Черт, как это выглядело?
  Сейчас моя улыбка не фальшива. Я ощутил вкус. Запах заполз в нос, голова пылает. Вот как оно бывает. Здесь и сейчас.
  Вот что значит быть Звездой.
  Бывает ли что лучше?
  Ха.
  Если только...
  Где же заслуженные аплодисменты?
  Возможно, вот они: огриллон с расчетливой осторожностью - почти с откровенной неохотой - опускает лук и снимает колчан. То, как он хватает копье, прежде чем пойти на меня - словно хочет ощутить надежное, более увесистое древко, чтобы не упустить дятла смелости. То, как толстый сухой язык цвета сливы ходит по клыкам, как он не глядит мне в глаза...
  Вполне сойдет за аплодисменты, смею думать.
  Черные Ножи позади него начинают приближаться, сходя с гребня. Распределяются широкой аркой пехотной атаки, фланги выгибаются в сторону города.
  Если Парень-с-Копьем не начнет драку прямо сейчас, они окружат холмик, на котором я стою. Это будет худо, звезда я или еще нет. Может, нужно было поручить эту часть Мараде.
  Последняя схватка на холме в окружении огриллонов - возможно, ее идеал секса.
  Когда Парень-с-Копьем поднимается на холмик, идея "лучше бы позвать Мараду" звучит все привлекательнее.
  Он огромен.
  Симуляции даже отдаленно не приготовили меня к размерам этого наглого урода. Вблизи, во плоти... это как завернуть за угол и врезаться в чудище, что по всей науке давно должно было вымереть.
  Семь футов высоты. Четыре фута ширины. Морщинистая серо-зеленая шкура на бицепсах величиной с мою голову. Пожелтевшие на солнце клыки-бивни. Треклятые ногти...
  Боевые когти длиной с меч. Остро заточенные.
  Намазанные черным.
  Это его копье, а скорее - как бы назвать? - пика, алебарда, восемь-девять футов в длину, наконечник шириной с мою ладонь, по сторонам крюки, чтобы стаскивать всадников. Или держать врага, не давая пользоваться боевыми когтями.
  Не нужно было отдавать меч Стелтону. И нужно было надеть трахнутый доспех.
  А особенно помнить, что я игрался с кубиком Приключения, принимая воспоминания Хаммета и Баранда, но сам никогда не дрался с огриллоном. Лучше бы подумать, как это пережить, я же воображал, каким крутым покажусь, стоя здесь с одним хреновым ножом в рукаве...
  И... самое главное...
  Мне точно, точно нужно было отлить, прежде чем взбираться сюда.
  Мокрые штаны испортят все представление "Стань Звездой". Как я полагаю.
  Когда Парень-с-Копьем оказывается в десятке футов, его грудь вздувается, шея набухает и он издает зверский рев, от которого каждый волосок моего тела встает дыбом. Встряхивает копьем, целя мне в живот, начинает дергать бедрами и тихо рычать, и я его понимаю.
  Он обещает вспороть мне брюхо и трахнуть в рану.
  Хмм. Как вам такое? Мне сразу становится легче.
  Ведь если бы он реально считал, что сможет, уже орошал бы мне кишки, вместо того чтобы прыгать с копьем, словно слабоумный мим.
  Я чувствую себя не просто "легче". Чувствую себя невероятно. Все проблемы жизни просто... испарились. Карьера. Пытки. Смерть. Отец. Всё это.
  Все и каждая. Единственная моя проблема - как прожить еще двадцать секунд. А это не проблема. Это пустяки.
  Ни один огриллон еще не бился со мной.
  Я дергаюсь вперед, он отшатывается, и я громко смеюсь.
  - Начнем, Фидо. [3] - Я маню его пустыми руками. - Пусть заиграет гребаный оркестр.
  Он делает пробный выпад. Я отступаю. Он целит в голову, я пригибаюсь. Его глаза круглые как тарелки и желтые как моча, и готов поставить в заклад левый орешек, что не наблюдай за нами весь его поганый род, он уже сбежал бы, брызгая коричневым на каждом шагу.
  Грудь гориллы вздымается, словно он не может вдохнуть...
  А потом он встряхивает бивнями, голова ровнее садится на плечи. Мышцы вздуваются на костяном выступе, венчающем голову. Он рычит нечто совсем не похожее на слова.
  Вернул присутствие духа.
  Огриллон начинает кружить: три с лишним сотни фунтов разумного хищника, выследившего добычу. Наконечник неспешно чертит ленивые петли, целясь в бесконечность.
  Идиоты, претендующие на знание боевых искусств, иногда несут чушь типа "при прочих равных, преимущество в более длинном клинке" или "при прочих равных, побеждает ударивший первым". Лично я предпочитаю такое: "при прочих равных большой человек побьет маленького".
  Знаете, что делает их идиотами? Погодите. Сейчас покажу.
  Он наконец решился: кряхтит как носорог и делает полный выпад, целя копьищем мне в пах, в крестец. Я отбиваю древко в сторону, раздается лязг, а его глаза расширяются, видя выскочивший из рукава клинок.
  Прежде чем он получает малейший шанс додуматься, что произошло, я прокручиваюсь к нему вдоль древка, левая рука хватается за нижний бивень, тогда как правая перехватывает нож, и когда он инстинктивно дергается, освобождая бивень, это самое движение открывает передо мной загривок. Вот куда я вонзаю нож.
  В клинке лишь семь дюймов. Острие даже не показывается из пасти.
  Поняли?
  "Прочих равных" не бывает.
  Его тело содрогается: единый великаний спазм, вырывающий нож из моей руки и заставляющий его самого пасть, будто поражен молнией. Голова трескается затылком о почву. Челюсти раззявлены, являя добавочный язык, окровавленную сталь.
  Желтые глаза вцепляются в мои со скорбным собачьим недоумением, словно мы заключили сделку, словно мы начали общий бизнес с условием, что я помру, а он будет жить, и теперь он не может понять, как я его обдурил. Щенячье удивление плещется в глазницах, пока поднятая дергающимися ногами пыль не покрывает их, удаляя иллюзию жизни.
  Вау.
  Точно: вау!
  Раздери меня, если мне реально не нужно отлить.
  Я озираюсь. Черные Ножи повсюду. Стоят. Пялятся. Безмолвные, словно деревья.
  Это так же здорово, как трахаться голым у всех на виду. Как убивать.
  Ага.
  Точно: ага!
  А теперь выход на бис.
  - Видите меня, сосунки? - Десять лет ки-йя дали мне голос, способный проминать стальные доспехи. - Кто-то не ВИДЕЛ, что здесь произошло? Кому-то нужно ОБЪЯСНЯТЬ?
  Они стоят. Смотрят. Шепотки становятся бурчанием, а бурчание тихим громом.
  - Это... - Я провожу рукой, чуть обернувшись назад, к вертикальному городу, - МОЕ. Проваливайте к любым чертям, но не ходите СЮДА.
  Некая перемена веса, общее шевеление, будто в лесу пред бурей. Не могу сказать, что дела здесь закончены.
  - Для вас здесь будет АД! ВЫ СЛЫШИТЕ? ПОНИМАЕТЕ? Здесь вас ждет БОЛЬ. Ждет СМЕРТЬ!
  Я указываю на труп Парня-с-Копьем. - Он умер ЛЕГКО. Вы будете умирать ТЯЖЕЛО. Будете умирать ВОПЯ. Ваши сучки ЗАВОЮТ. Ваши щенки будут ГОЛОДАТЬ.
  - Я заставлю вас СОЖРАТЬ СОБСТВЕННОЕ БУДУЩЕЕ!
  Однако они лишь заколебались. Громоподобное бурчание обретает ритм: растет и опадает, и снова растет, словно прибой перед тайфуном в разгар прилива.
  А поняли они хоть одно слово из всего сказанного?
  Я смотрю в мертвые глаза в пыли у ног, думаю о хищных охотниках, сбивающихся в стаи...
  И начинаю хихикать. Я вроде бы пометил территорию. Верно?
  И тогда, прежде чем повернуться спиной к массе воинов рода Черных Ножей, прежде чем пройти бесконечные тридцать ярдов до засады в развалинах ворот, даже прежде чем задуматься: сколько ударов этого говенного тайфуна выдержу я и все мы... я развязываю веревочку, приспускаю штаны и вытягиваю член.
  Мочусь на труп Парня-с-Копьем.
  Ааах, дерьмо. Сукин сын.
  Сначала надо было подобрать нож.
  
  
  Благочестивый Лорд
  
  Свет нащупал меня на чем-то мягком, но с узлами под боком и под головой: может быть, это был фигурный диван.
  Я понял, что способен открыть глаза.
  Тупой взгляд уперся в штукатуренный потолок, не так давно окрашенный в оттенки слоновой кости, и кто-то обхаживал его перьевой щеткой каждый день: в глубоких вырезах барельефов не было и намека на пыль. Пауки, должно быть, помирают здесь от одиночества.
  Я попытался сесть, кишки взбунтовались и не дали подняться. Не боль, лишь слабость: я словно тренировался дольше, чем вынесут мышцы. Недавно.
  Никаких бинтов. Никакой крови.
  Кто-то одел меня в простую льняную тунику и штаны. Рука немного дрожала, пока я поднимал край туники и опускал голову, чтоб узреть четыре звездочки розовых рубцов, уютно устроившихся на давнем бугристом шраме - его оставил один рыцарь-телохранитель из Анханы, вонзивший широкий меч мне в брюхо. Пятнадцать лет тому назад.
  Я потрогал пальцами шрамы-новинки. Довольно широкие, как бы от калибра 7 мм или больше. Чем там заряжают ружья эти хриллианцы? Хорошо, что не в лицо. Везучий старик.
  Везучий. Станет еще старше.
  Был еще новый шрам, длинный и тонкий, криво идущий от подреберья к соску. Слишком ровный для раны.
  Хирургия.
  Резиновые мышцы сопротивлялись, но я сумел лечь на бок. Затем пришлось передохнуть.
  В суровом кресле под суровым окном восседал суровый человек в суровом доспехе.
  Кресло было скорее стулом со спинкой, без подлокотников. Окно - арка в стене, вместо штукатурки виден белый камень, освещенный внешним сиянием. Мужчина был худым даже в доспехе, с вытянутой головой и экстравагантно-горбатым носом, выступающими скулами липканского аристократа. Волосы его были под тон доспеху, не доставали на палец до стального воротника. Латы недавно отполированы, углеродистая сталь, блестящая маслом, но без причудливых украшений, гордости здешнего рыцарства. Единственным орнаментом была стилизованная рука - знак Дал'каннита, липканского бога войны и отца Хрила - выложенная электровой эмалью над сердцем, пальцы растопырены, ладонь открыта, и на ней солнечная корона Хрила.
  - Фримен Шейд. -Он чуть склонил голову. - Я Маркхем, Лорд Тарканен - Благочестивый Лорд на службе Поборника Хрила.
  - А я... - Я задохнулся и застонал, перетаскивая ноги через край дивана. Сел. - ... почти впечатлен. Где это мы?
  - Это инвалидарий стражи Приречного прихода, фримен.
  - Вотчина рыцаря Ай-да-Харя? А хорошая ли это идея?
  Губы Маркхема поджались. - Любовь Хрила исцелила ваша раны...
  - Ага, заметил. Все железяки вынули?
  - Единственная оставшаяся дробина была успешно извлечена из вашего бока, фримен. И ваши ребра сращены благодаря Любви.
  - Спасибо за заботу, я ведь был в отключке. Помнится, Любовь Хрила похожа на пучок докрасна раскаленной проволоки в заду.
  Благочестивый Лорд словно не слышал. - Ваши одеяния постираны и будут починены, если пожелаете; в ином случае их пустят на тряпки, а новые вам выдадут бесплатно.
  - Вы так делаете для всех, из кого случится выбить дерьмо?
  Глаза тоже были под цвет доспеху. - Лишь для невиновных.
  - То есть почти для всех, а?
  Губы натянулись сильнее. - Фримен Шейд...
  - Знаете ли, мне все сильнее нравится звучание этого слова. Фримен. Это значит свободный человек. Я ведь именно таков, верно? По праву... как это по-липкански? Терранхидаль жан Дхаллейг? Декларации Отваги? Сам Хрил возвестил, что вы не имеете права меня удерживать.
  - Да.
  - Тогда оставьте треклятую одежду. Я ухожу.
  - Прочие раны, фримен...
  - Я чувствую себя славно.
  - Любовь Хрила исцеляет лишь раны, полученные в сражении. Могут быть внутренние травмы...
  - От чего?
  - От... - Губы Маркхема почти пропали. - Он неподобающих, незаконных и постыдных действий Рыцаря Аэдхарра против вашей особы, фримен.
  Я понял, что улыбаюсь. - Ну, это мне по нраву. Неподобающие, незаконные и постыдные действия против моей особы. Наверное, у вас язык жжет? Трудно было вымолвить?
  Губ, точно, уже не было. - Вам следуют извинения от Ордена Хрила, Гражданства Бранного Поля, Приречного прихода и лично от Тиркилда, Рыцаря Аэдхарра.
  - Чертовски верно.
  - Рыцарь Аэдхарр в настоящее время неспособен принести формальные...
  - Как? Я убил его? - Вздох мой должен был выйти убедительнее улыбки. - Вот дерьмо. В старые дни рыцари были покрепче.
  - Он жив. - Лицо Маркхема было твердо, как кираса. Легкое движение пальцев привлекло мое внимание к двери. - Ваше использование огнестрельного оружия лишило его части бедра, кость следует вырастить, чтобы он смог ходить...
  - Так он отделался хромотой? Мое сердце полнится мочой сочувствия.
  Удивительные исчезающие губы Маркхема унесли с собой розовый цвет скул и кожи вокруг глаз. - Если пожелаете лишить его жизни, Рыцарь Аэдхарр уверил меня, что будет готов к вашим услугам, едва Любовь Хрила завершит Исцеление.
  - Хмм. Легко быть смелым, когда Хрил готов слизнуть с вас любое бо-бо.
  Мышцы задергались на челюстях Благочестивого Лорда. - Извинения, фримен...
  - А что с беднягой стражником? Любовь Хрила вряд ли совладала с остатками его позвоночника.
  - Боец Брехью, - едва шевельнул он сжатыми челюстями, - скончался от ран.
  Я смотрел на Благочестивого Лорда. Благочестивый Лорд смотрел на меня. Никто из нас даже не моргнул.
  Брехью. Еще имя в чертовски длинном списке. Брехью. Я не желал его убивать. Даже не знал его. И что? Не то время, не то место, заряженное ружье не в тех руках. Конец истории.
  И таких историй много скопилось внутри черепушки. - И что же, у всех рыцарей поблизости нашлись дела поважнее?
  - Боец отверг Исцеление.
  - Он - что?
  - Боец Брехью оставил вдову и двух дочерей. Как вы и сказали, Любовь Хрила могла сохранить ему лишь жизнь. Весь остаток дней он нуждался бы в особом уходе. Пенсию Ордена будет полезнее потратить на благополучие семьи, нежели на уход за калекой.
  У меня ниже живот есть шрам, а на спине еще один, родня первому. Также в позвоночник вставлено устройство. Оно - при помощи особой техники концентрации и толике магии, которой я овладел за последние три года - позволяет мне ходить. Несколько лет я жил без него; еще несколько лет оно работало кое-как и не всегда.
  Я сказал: - Чертовски жаль.
  Маркхем сел прямее, словно в комнату вошел сам Правовед.
  - Он умер с честью. Вам не понять.
  - А его жена поняла? Кто-нибудь спросил дочерей, не лучше ли потратить деньги на отца?
  - Не таков наш путь - обременять любящих Солдата родственников подобными решениями.
  - Готов спорить, ныне они исходят слезами благодарности за вашу заботу и внимание.
  - Полагаю, - ответил Маркхем, - они рыдают от гордости за Бойца Брехью, павшего в битве. На что уповает каждый хриллианец.
  - Ага, вы правы. Как угодно. - Я поискал глазами башмаки. - Мы закончили?
  - Остался вопрос извинений, фримен.
  - Не любитель подобного. Дайте уйти. Я сам отыщу, где переночевать.
  - Для вас снята комната в "Пратте и Красном Роге". Это небольшой отель в нашем приходе.
  - Может, я пожелаю иного места.
  - Вы остановитесь в "Пратте и Красном Роге".
  - Неужели?
  - Неподчинение законному приказу Рыцаря Хрила есть серьезный проступок; это вызов Самому Хрилу. Вы хорошо меня поняли, фримен?
  - Лучше, чем хотелось бы. Да где же гребаные башмаки?
  - Фримен, прошу. - Маркхем казался искренне уязвленным. - Мы лишь умоляем о небольшой любезности.
  - Мы?
  - Я и Поборник.
  - Вы и Поборник? - Я пожал плечами. - Что именно за любезность?
  - Поскольку Рыцарь Аэдхарр сейчас... недоступен, Орден Хрила, Правовед и Гражданство Бранного Поля скромно просят вас согласиться на извинения, кои будут принесены самолично Поборником Хрила.
  Я моргнул. - Что?
  - Поскольку Рыцарь Аэдхарр сейчас...
  - Нет, нет, я... я думаю, что услышал вас. - Я коснулся рукой головы, не чувствуя особенных шишек; потряс головой, что не родило дурноты и мерцания в глазах. - Поборник желает извиниться? Сам Поборник Хрила?
  - Да.
  Я снова потряс головой. - Это как получить предложение работы от папы римского.
  Брови Маркхема опустились намеком на хмурую, седую гримасу. - Что за папримс?
  - Забудьте. Ладно, пусть войдет.
  - Прошу прощения?
  - Пусть войдет. Я человек занятой.
  - Фримен Шейд, вы не поняли. Поборник не явится сюда по вашему зову; мне поручено доставить вас в его присутствие.
  - Не думаю.
  - Фримен?
  - Передайте Поборнику благодарность за сочувствие, но у меня чертовски много дел.
  - Фримен, вы так и не поняли...
  - Один из нас точно.
  - Мне поручено доставить...
  - А я говорю, что не пойду. - Я сделал улыбку менее дружелюбной. - Или вам также поручено связать меня и тащить на веревке?
  Маркхем стал очень спокойным. Спокойным, как ящерица, почуявшая мышь. - Связать вас, фримен? Вовсе нет. Мне лишь поручено доставить вас: моя должность при Поборнике и пред Хрилом включает выполнение поручений юридического характера. Поборник не уточнял, пойдете ли вы по доброй воле. Или в полном сознании.
  Его лицо не изменило выражения. - Или живым.
  - Все вы такие дружелюбные, сучьи дети?
  Губы Маркхема спрятались так надежно, что мне удивительно вообще видеть его лицо. - Это будет сложно, только если вы будете мешать.
  Я смотрел на него так долго, что вспомнил, насколько стар.
  - Да какого хрена, эй? Идем.
  
  Каменнолицый стражник принес мой сундук и стоял столбом, пока я вынимал тунику, куртку и брюки, вытрясая в окно остатки порошка от клопов. Башмаки были сырыми. Даже после горького "седельного" мыла воняли кровью.
  Я скомкал белый лен и вручил стражнику. - Раздайте нищим, как и прочие мои вещи.
  Стражник позволил комку отскочить от груди и даже не посмотрел, куда он упал. - В Пуртиновом Броде нет нищих.
  Я пожал плечами. - Тогда запихай себе в зад.
  Маркхем ожидал меня у потайных ворот крепости. Хотя в кишках еще бурчало, а ноги-макаронины были явно переварены, я тащил дорожный сундук по камням двора с наилучшей имитацией резвости, и кусал губы, чтобы не застонать перед Благочестивым Лордом. - Вы, сосу... гм, парни - вы везде ходите пешедралом?
  - Сносим тяготу Доспехов Хрила своими силами. Верно.
  - Своими силами. Ага. И я о том. Но для того, у кого нет Своих Сил, сундук не походит на перьевую подушку.
  - Разумеется, фримен. - Маркхем стал посреди улицы и указал на тележку.
  Тащивший тележку грилл, потный, лет под шестьдесят, в домотканой рубахе и бесформенных, рваных внизу штанах, воняющий дерьмом и дешевым дурманом - отпустил оглобли и выразил покорность. Встал на колени, руки у пяток, лоб впечатан в мостовую у сапог хриллианца. - Чево лорд желаит от бедняка, чем услужисть?
  - Фримен поедет на тебе, Годный, - произнес Маркхем. - Загружай.
  Грилл неловко встал на ноги и схватился за сундук со всем энтузиазмом, дозволенным ему артритическими суставами; я заметил, как он кривится под весом груза и сказал: - Эй, давай я сам...
  - Нет, нет, вы смотрите, я смогу, бутьуверены. - Рикша склонил голову ниже, глаза на мостовой, выгибая спину в неуклюжем поклоне, отчего теменной гребень оказался ниже подбородка. - Пожалте залезть, кватч. Я делать свою работу, ладна?
  Я понял, что не могу разжать зубы, и губы свело. - Не зови меня так.
  Рикша согнулся пуще, плечи нависли над ушами. - Эй, я не хотчел обидить, кватч... кватч не обидна, эй, это вроде...
  - Я знаю, что это значит. - Какие-то жилы резко вздернули мне голову. - Я тебе не поганый кватчарр.
  - Эй, эй... я не... я не...
  - Человек сказал, Годный. - Голос Маркхема был тихим и мягким, совершенно равнодушным, но бормотание грилла оборвалось, будто ему вонзили в горло шелковый нож. - Фримен Шейд? Вы поедете?
  Я не ответил. Я смотрел. Видел бугристые шрамы на руках рикши, темные, с похожими на рак кожи пятнами. Обрубки боевых когтей.
  Охранники анханского Донжона отсекли Орбеку когти именно на таком же уровне. Болторезом. Клик-клак, напевал один. Клик-клак-мать-твою-так.
  За попытку помочь Кейну. То есть мне.
  Тогда...
   "Ты понял, что они мне сделали? Поступили со мной так, как ты с Черными Ножами, в те годы. Отрезали то, что делает меня мной, теперь я никогда не поимею самку и никогда не напложу щенков. Зачем мне такая жизнь, хорошая смерть - вот что мне осталось. Геройская смерть за честь рода".
  Я понял, что пытаюсь удержать внутри, в кишках тот привычный, знакомый шар.
  - Годный? Что значит годный?
  - Ясно, кватч... э, босс. Изобранный, как так. - Рикша забросил сундук в грузовой отсек. С гордостью показал изуродованные руки. - Так лучшее. Не хотчу быть дикарем, босс. Хотчу быть годным. Мы служим вам всейю душою.
  Рикша перебрался к оглоблям, поднял их. - Лучшее вам влезть в верх, эй? Куды везти?
  Я поглядел на Маркхема. - Годный для чего?
  Лицо Благочестивого Лорда казалось тверже камней мостовой. - Вы едете?
  Я на секунду закусил губу. - Дерьмо.
  Выудил из кошелька анханский серебряный нобль и бросил изумленному рикше, залез на ступеньку повозки, чтобы вынуть сундук. - Лучше пешком.
  
  От Шпиля по мне мурашки поползли.
  Он напомнил Монумент в Вашингтоне. Как-то я позировал около монумента, для рекламных фоток, и это было незабываемое ощущение: откровенный физический вес монструозного псевдо-египетского новодела, нависшего у вас за спиной. Гигантский белый член, трахающий небеса.
  Вот только Шпиль был больше. Куда больше.
  Я не поднимал головы. "Никогда ничего не делал наполовину, да?"
  Бог, как и всегда, не ответил.
  То была не иллюзия нависшей угрозы - то, как он будто клонился ко мне сокрушительным Божьим Стояком. Шпиль в некотором роде и был стояком самого Бога.
  Гребаный Ма'элКот.
  Сталагмит из облицованного белым камнем гранита вырос в нижнем ярусе вертикального города; усеянная амбразурами и машикулями бесцветная масса властвовала над всем Пуртиновым Бродом, как и над ликом Ада. Шесть мостов без перил, на арках, соединяли его с уступами города, формируя разорванную спираль. Верхушка на добрых тридцать метров превосходила верхний бастион города; пять металлических шипов ловили солнечный свет. В Ясные дни этот бриллиантовый блеск было видно даже с Римеджийских гор.
  И это было еще не всё. Невероятно громадное и неприступно прочное не могло выразить всю меру беспредельного гения творца-подлеца; треклятое имя, им для себя выбранное, на языке пакили означает "Я Бесконечен" - и, догадываюсь, в те дни он ощущал нужду каждым деянием подтверждать его.
  Шпиль был также акведуком и контрольным центром самой оригинальной гидротехнической системы Дома.
  Я делал расчеты в порядке монастырской Оценки Угроз, лет пятнадцать назад. Река - выход резервуара, называемого Божьим Кулаком, высоко на плато. Кулак - обширный кратер, то ли от удара метеорита, то ли от древнего вулканического извержения, проникшего так глубоко, что была пробита скальная основа реки. Моей реки. Сейчас там образовалось большое озеро, потому что Ма'элКот заткнул пробкой целую чертову реку, как раз здесь, под клятой богами крепостью.
  Эти осадные мосты - легкие, изящные на вид отсюда - и были огромными акведуками высокого давления. Верхний выходил на бастион, с которого река рушилась водопадом. Пять нижних отводили часть воды назад в Ад, создавая пять речек, из которых гриллы могли пить, а также и купаться в них; а большая часть воды текла в колоннах середины Шпиля, гидравликой осуществляя работу внутренних механизмов - от автоматических ворот и ставень до водяных пушек на мостах, до лифтов столь мощных, что могли поднимать роту латной кавалерии.
  Затем реке милостиво дозволялось бурлить под устоями крепости, виться по системе городских каналов к загородным имениям.
  Сказать честно, этот размах вызывал у меня тошноту.
  Потому что именно туда мы и направлялись. Я знал это с первого шага из комендатуры. - Прямо в Шпиль, э?
  - Наша цель - Вечная Хвала Ордена Хрила, - натянуто ответил Маркхем. - Лишь грубияны зовут ее Шпилем.
  - Эти грубияны иногда еще и какают.
  Похоже, селективная глухота никогда не подводила Маркхема. - Вам, как анханцу, следовало бы проявить почтение; хотя вы можете не знать, но Вечная Хвала создана для нас вашим же богом-покровителем Ма'элКотом после Славной Победы при Серено...
  - Еще до того, как он стал богом. Да, знаю. - И как бы я мог не знать: вся история до сих пор бурлила в уме, словно пузыри в ванне, когда пернешь. - Тоа-Фелатон велел ему построить Шпиль, чтобы Орден не вмешивался в Равнинную войну. Величайшая взятка в истории Дома.
  Ближняя ко мне бровь Маркхема поднялась на миллиметр. - Принц-регент подарил Ордену Вечную Хвалу из благодарности за роль Ордена в сокрушении Хуланской Орды...
  - Ага. Точно. Тоа-Фелатон берет Джелед-Каарн, Харракху и Железный Замок, Орден же получает самые впечатляющие крепости Дома. Самое умное из всего, что сделал старый ублюдок. Похоже, этим он выиграл войну.
  - Если так, - косо глянул на меня Маркхем, - весьма жаль, что он не успел насладиться плодами.
  - Ага. Жаль.
  - Ходят упорные слухи, - сказал он доверительно, - что смерть Принца-регента не пришла от рук агентов дворянской клики, желавшей взять под контроль инфанту Тел-Тамаранту. Говорят, на самом деле его убил некий монах-эзотерик.
  Мой голос был столь же пуст, как глаза Маркхема. - Этого мне знать не дано.
  - Слухи твердят, что первая война за Анханское наследство была устроена Советом Братьев ради насущной необходимости усадить Воплощенного Ма'элКота на Дубовый Трон.
  Храня на лице туповатую непонимающую улыбку, я завел неслышный монолог для аудитории из одного слушателя. "Иногда все решается один на один, не так ли?"
  Тень неуверенности сметает покровы иронии. Я не часто позволяю себе думать о фрактальной паутине судеб, соединивших мою жизнь с жизнью Ма'элКота. Слишком близкое рассмотрение рождает тошноту. И ссать хочется. Я задолжал ему, и сильно.
  В один из тех дней...
  - Лично я нахожу россказни сомнительными, - заявил Маркхем. - Монастыри едва ли были заинтересованы увеличивать силы бога.
  - В то время он не был богом в точном смысле. - Именно это и рождает тошноту. До сих пор. Он построил гребаный Шпиль, будучи человеком. Более-менее.
  - Бог есть бог, всегда и целиком, воплощенный или нет. Для богов время - сон.
  - Потрясающая теория.
  Маркхем ощетинился. - Не стану дискутировать о теологии с анханцем.
  - Тоже хорошо. В этих темах я любому надираю задницу.
  Заходящее солнце бросало кровавые тени на полупустые улицы. Люди расступались перед нами, склоняя головы, дергая себя за вихры. [4] Гриллы падали в торопливом смирении и стояли на коленях, пока взор лорда не минует их.
  Белокаменные подходы к главным воротам Шпиля были оборонительным лабиринтом из берм - груд мешков с песком по грудь высотой; каждый поворот открыт выстрелам установленных на козлы ружей - серебристые дула усеивали края первой линии укреплений, а над второй зияли жерла пушек. Конные стражи гоняли фыркающих лошадей вдоль песчано-мешочных стенок, уперев приклады длинноствольных ружей в набедренные пластины. Фургоны и телеги с огриллонами в хомутах тянулись к "бутылочному горлу" единственного пункта досмотра, где хозяйничали двое рыцарей и команда инспекторов в очках с большими линзами, упрощенной версии приборов с таможни. Проезжавшие мимо них фургоны выстраивались на большой площади. Группы огриллонов разгружали их, ящик за ящиком, бочка за бочкой, мешок за мешком, на руках относя каждый груз в Шпиль.
  Я всё понял, когда увидел, наконец, главные ворота. То, что от них осталось.
  Рваная дыра в лике Шпиля. Почерневшая, пустая.
  По сторонам стояли ряды отесанных каменных блоков. Некоторые уже вставили в стены, чтобы восстановить пропавший портал. Границы между старой и новой кладкой были заметны, несмотря на неделю или две шлифовки: старые камни еще несли буроватые следы пожара.
  Похоже, бомба была одна, но солидная.
  Я приблизился к Маркхему и кивнул в сторону ворот: - Фургон, не так ли? Может, карета. Без возчика. Одни лошади. Кто-то упустил их, и коняги несутся сюда из города...
  - Фримен Шейд...
  - Вот почему телеги тянут огриллоны. - Я был восхищен эффективностью: и заложники, и тягловый скот. Туда и сюда.
  - Фримен, Поборник ждет.
  Я еще смотрел на руины ворот. - Что будете делать, когда они решат, что гибель своих стоит уничтожения своры ваших?
  Благочестивый лорд покосился, словно нечто неожиданное внезапно мелькнуло в поле зрения. И промолчал.
  Вполне понятный ответ.
  Бермы и бункеры. Посты и стрелки наготове.
  Более чем достаточно.
  Отзвук эха в голове... геройская смерть. За честь рода.
  - Ладно, ладно. Дерьмо, вот я болван. - Рука обвела все их отчаянные сооружения, системы антитеррора. - И Орбек как-то во всем замешан? Не правда ли?
  Маркхем не потрудился ответить.
  Во рту стало сухо, кулак в кишках превращался в целый кирпич. - Маркхем?
  Маркхем молча шагал.
  - Эй, прокляните меня боги. Я с вами говорю...
  - А я не отвечаю, фримен Шейд. Мне поручено позаботиться о ваших ранах и проводить к Поборнику. И довольно! - Неучтивое восклицание заставило его ускорить шаг.
  - Да ладно. Дайте намек, эй.
  Маркхем остановился. Маслянисто-стальной взор заблестел над длинным липканским носом. - Зачем бы?
  - Может... чтобы не быть ослиной задницей хоть раз в жизни?
  - Фримен, вы грубый, непочтительный и вульгарный человек. Не говорю уж о вашем грязном рте. Какие ваши манеры заставили бы меня оказать вам милость?
  - Дерьмо. Если бы я сказал вам что-то в таком духе, мы уже дрались бы...
  - Если бы вы сказали такое обо мне, - ответил Благочестивый Лорд тоном, способным заморозить пиво, - стали бы лжецом.
  - Ох, вот славно. - Я закатил глаза. - Потому что я не слишком ретиво лизал задницу? Дерьмо, почему сразу не намекнули? Эх, какие славные латы, Маркхем. Вы сами их сделали? А еще мне очень нравятся ваши завшивленные...
  Я говорил с удаляющейся спиной.
  - Знаете, - бормотал я, волоча дребезжавший дорожный сундук, - наверное, есть тут что-то в клятом воздухе.
  Если что-то и было, оно успело пробраться мне в голову: боль словно била тараном. Горячее раздувшееся гадкое месиво собралось за глазами, стуча в такт сердца. Я поморщился от этого пульса; благочестивый лорд обернулся на пути через лабиринт берм пред ликом Ада. - Что же, мы тут и застрянем?
  - Поборник ожидает вас в Пурификапексе, на вершине Вечной Хвалы. Вам понадобится транспорт.
  Горячий комок в голове не позволил бы спорить. Я лишь поднял глаза к белоснежной тысячефутовой вершине. Велел себе заткнуть пасть и побрел за лордом по добела отмытой мостовой к местному таксопарку.
  С сумерками на город опустилась мелкая нужная морось. Сторожевые огни в низких треножниках шипели и плевались. Фонари на дюжине навесов разливали свет и тени. У первого уступа стояли неуклюжие грузовые телеги, огриллоны несли к ним ящики и фляги, ставили внутрь. Тяжелые цепи служили телегам тягой; в каждую впрягались восемь огриллонов, так и сидевших под ярмами, спокойно, головы опущены, выдохи клубятся на вечернем холодке.
  Обе дороги, широкими зигзагами взбиравшиеся по сторонам уступа, были расширены и починены с последнего моего посещения: четыре огриллоновых воза могли ехать бок о бок, не цепляясь колесами. Длинные десятиградусные пандусы оканчивались широкими площадками, на которых толпились огриллоны с разными грузами на плечах, вернувшиеся из города, с работы или с рынка. Они ожидали телег, молчаливые и тихие под дождем.
  Конные стражники следили, чтобы такими они и оставались.
  Нас заметил один из водоносов. Грилл брякнул флягой о мостовую и пал на колени. - Рыцарь!
  Затем еще, и еще. Возчики водяных телег спрыгивали с сидений и свистели кнутами над головами грузчиков. Свертки и мешки летели на мокрые камни. Фляги катились, когда водоносы бросались ниц.
  По какой-то причине мне вспомнилась Марада, нарезающая осколки из сломанной лодыжки.
  Я мысленно видел, как она делает это, словно сейчас: расслаивает кость тонким ножом, делая что-то вроде плоских зубочисток в два пальца шириной, потом чистит ими соединения сабатонов, избавляясь от черной жижи вроде картофельного пюре. Липкой черной картофельной слизи с запашком мяса...
  Каменная пыль и песок и свернувшаяся кровь.
  Я остановился и потряс головой, озираясь в сыром сумраке: что за хрень заставила меня вспомнить это сейчас, и форма Ада наверху, углы освещенного лампами утеса воспламенили память...
  Я перестал дышать. Мог лишь моргать.
  Здесь. Именно здесь. Хриллианцы построили здесь стоянку для повозок. Ворота.
  Засада.
  Пламя и копья и стрелы и крики и звяканье коротких мечей, лижущих края сомкнутых щитов, моргенштерн Марады крушит рваную плоть...
  Если земля и помнила о сгустках крови и песка, она была сокрыта под камнями мостовой. Прямо здесь. Прямо сейчас. Тут, где сотни огриллонов выражали покорность единственному хриллианскому лорду.
   Последний вздох вырвался из груди с судорожным "Святая срань!", а новый вдох принес новую головную боль.
  - Фримен Шейд? Вам нехорошо? - Маркхем говорил с некоей надеждой в голосе.
  - Я, ух... Нет. Просто... Я кое-что забыл.
  - Дело срочное?
  - Что?
  - Вы вспомнили - это требует внимания?
  - Ах...
  Я поглядел вниз. Башмаки блестели от дождя, белокаменные плиты под ними посерели. В неплотном стыке суетились муравьи: скромная горка подземных жителей.
  - Ага, ага. Наверное. - Я превратил муравейник в грязное пятно.- Но чертовски поздно что-то делать, - признал я и пошел дальше.
  Голова заболела еще сильнее, когда мы встали в конец очереди. Насколько я понимал, мы были именно там, где Преторнио похоронил носильщиков. Двоих, что погибли, захлопывая мою ловушку для Черных Ножей. Интересно, кто-нибудь обнаружил их могилы?
  Вряд ли. Мне почему-то так не казалось. Я как-то ощутил их: кучки проеденных червями костей на расстоянии руки от подошв. Перри? Пайво? Как-то так. Один звался именем на букву П. В этом я был уверен.
  Вполне.
  Второй?
  Растущий ком в голове не давал надежды что-то вспомнить. Глаза сами собой закрылись, я опустил край ладони на висок, потирая тихими круговыми движениями. Это не убирало боль, но и не усиливало. Я продолжал. Нужно было хоть что-то делать.
  - Фримен Шейд?
  Иисус Христос, как болит голова. - Да?
  - Прошу садиться, фримен. Вы задерживаете очередь.
  Я открыл глаза. Пять гриллов, команда повозки, уже встали на колени в ярмах, натянув постромки, они дышали резко и тяжело, дрожащие руки повисли: здесь словно фашисты ублажали свой чопорный эрос, устроив сеанс садистского удушения. Кандалов на их не было: не заключенные, просто такая работа. Четверо стояли парами, пятая - самка - в отдельном ярме впереди. Возможно, вид ее зада помогал им бежать проворнее.
  Передовая самка приложилась лбом к сабатону Маркхема.
  Похоже, благочестивый лорд даже не заметил ее. - Фримен Шейд?
  ... предаюсь тебе...
  Я смотрел, как дождевая капель ползет по ее серой лысой голове. Словно плевки.
  ...дери мою сучку...
  Я потряс головой и отвернулся, не сразу найдя слова. - Знаете что? Я, лучше бы...
  Однако огриллоны вставали на колени повсюду, по бокам и сзади и спереди меня, так что приходилось смотреть вверх... а там был третий уровень, по которому я когда-то шагал навстречу сдавленным хрипам и поросячьему хрюканью в черной кровавой ночи, и сейчас, отсюда, я видел угол той разрушенной комнаты, в которой обнаружил Черных Ножей, трахавших труп Стелтона в распоротое брюхо... он лежал в мешке собственных доспехов, кольчужный воротник закрыл лицо, словно юбка изнасилованной женщины...
  - Провались оно всё. - Я повел рукой. - Надеюсь, мой сундук не переломит сучке хребет.
  Я ехал. Маркхем шагал - ну, скорее трусил - рядом, положив руку на край повозки, словно сотрудник социальной полиции, отдела личной охраны. Тягловая команда двигалась по американским горкам подъема довольно быстро, и я чувствовал усталость, уже глядя на них. Мы поднимались, обгоняя прочие потрепанные повозки с мертвоглазыми гриллами, не говоря уже о пеших носильщиках; они разбегались при звуке сабатонов Маркхема, бросали тюки в дождевую жижу и падали на колени, опуская лбы.
  Уровни Ада мелькали мимо проезда, каждый все более обшарпанный, многонаселенный, смердящий грилловым пометом, словно огриллоны инстинктивно поделили себя на касты. Внизу, на первом уровне, у них хотя бы была одежда и лампы, над старыми зданиями виднелись крыши. Выше широкие водостоки были забиты обгрызенными костями, гнилой зеленью и тошнотного вида ошметками, медленно плывущими в дождевой воде. Единственное усовершенствование хриллианцев, которое я заметил, заключалось в устройстве колодцев, в которые сбрасывали твердые отходы, дабы не загрязнять реку.
  Столько лет прошло, а я помнил свое удивление: почему Первый Народ построил город без сточных ям.
  Разумеется, сейчас я отлично понимал, почему.
  Выйдя из повозки на пятом ярусе, я был измотан. Пуст изнутри. И причина едва ли была в избиении. Меня били и раньше. Нет, я был истинно побит. Побит возрастом и воспоминаниями.
  Все выглядело иным. Однако... недостаточно иным.
  Извивы подъема, как и раньше, уходили в тоннели с высокими сводами, а те выводили в огромный, почти готический зал в сердце скалы. Но сейчас, двадцать пять лет спустя, здесь не было теней, сухой плесени и песка; никаких лишайников и обглоданных птичьих костей. Слюдяной камень зала был безупречно отмыт, отполирован до зеркального блеска, отражая свет десятков ламп. Двойные филигранные створки железных ворот замыкали как вход снизу, так и тоннель-выход на поверхность. Здесь была атмосфера суетливой железнодорожной станции, полной охраны, клерков и грузчиков, вагонеток, тягловых команд.
  Последний раз я видел в этой палате...
  Нет, я не позволил себе думать о таком.
  - Отсюда вы пойдете, - сказал Маркхем. - Можете оставить сундук где угодно, опасности нет. Я велю отослать его в отель.
  - Дерьмо. Вы могли предложить это внизу, в комендатуре.
  - Да, - ответил Маркхем. - Мог бы.
  Тягловая самка заставила команду развернуть повозку назад, едва мои ноги коснулись пола. Внимательный слуга уже подскочил, помогая стащить сундук. Маркхем указал мне на новый, широкий как главные подъемы тоннель, что был пробит в скале на дюжину метров.
  Он вывел на открытую погрузочную площадку. Широкий овальный уступ, тщательно вытесанный в скале, сумрачное небо и скрип плохо намасленных шестерней трех массивных кранов, перемещавших целые вагонетки и грузы за край уступа, над пропастью в половину километра. Слева от меня уступ сходил на нет, являя уровни Ада и едва заметную в полутьме карту Пуртинова Брода и индиговые изгибы реки на равнинах, а прямо...
  Прямо впереди меня Шпиль вонзал еще сто тридцать футов раздутого белокаменного богочлена в темнеющее небо.
  Справа мир затмевала громада опоры верхнего моста.
  Из города, снизу, эти осадные мосты казались деликатнее радуг; отсюда арки и опоры выглядели утесами мокрого белого камня, слишком огромными для восприятия.
  Да вся штука выглядела непотребно огромной.
  Я постарался напомнить себе, что не особо учен. В материаловедении я понимал чуть больше чем ничего. Возможно, гранит и белый известняк действительно могут выдержать давление крепости пятнадцати сотен футов высотой. Возможно, выдержат и тяжесть мостов в пару сотен ярдов длиной. Не упоминая уже об адовом количестве миллионов тонн воды и сколько там в ней внутреннего давления. Может, Маэл'Кот всего лишь понимал в инженерии чуть больше прочих инженеров. Любого мира. И века.
  А может, это была магия.
  Может, магия, не склонная к истощению. Особенно сейчас, когда я был чертовски близко и высоко на чертовой штуке.
  Маркхем провел меня вдоль стены утеса к комендатуре, встроенной в основание одной из опор. Как всякое официальное здание хриллианцев, она была безупречна: прямые белые линии и четкие белые углы, годные и для дворца, и для бункера. В первой комнате была организована линия столов, за которыми организованные писари организованно делали пометки о содержимом каждой вагонетки, что организованно перемещалась вверх или вниз. Далее виднелись входы в стандартные бюрократические конторы, персонал коих отличался лишь степенью короткости солдатских стрижек и размерами солнечных корон Хрила на мундирах.
  - Я размещаюсь в этой конторе, - сказал Маркхем, и персонал исчез без звука, собрав бумаги и карандаши. На нас даже не поглядели. Ни на него, ни на меня. И меж собой не переглянулись.
  - Они не спрашивают, почему? И кто я? Не спрашивают даже, скоро ли возвращаться?
  - Знать - не их забота.
  Дверь закрылась. Рыцарь подошел к задней стене, блестевшей тем же белым камнем сияющего Шпиля - возможно, это и была облицовка опоры. Провел ладонью на глади камня длинную изогнутую линию, с какой-то даже нежностью.
  Сказал: - Фин-илл тин Пинеш, - и закатный свет вокруг руки приобрел синеватый оттенок, истекавший из вытянутых пальцев. Прямоугольная секция растаяла в темноте. Оттуда донесся подземный грохот, низкий, почти инфразвук: долгое нескончаемое землетрясение в абсолютном мраке. Это моя река неслась мимо нас.
  О, ради всего дрянного. - Что это, шутка?
  - Прошу за мной. - Маркхем шагнул и был проглочен ночью.
  Я сощурился, глядя во мрак. - Кто я, треклятый нетопырь? Как насчет лампы?
  - Путь прям и чист, нет опасности ни для головы, ни под ногами. - Голос Маркхема отразил все терпение камня вокруг нас. - Если желаете, я понесу вас.
  В голове было так дурно, что я ощутил позыв согласиться с предложением ублюдка. Но лишь вздохнул. - Вам говорили, что вы классный парень?
  - Нет.
  - Не без причины, - сказал я и шагнул в окутанный ночью ход. Едва я оказался внутри, панель захлопнулась за спиной и стало темно как в гробу.
  Меня снова унесло назад. Шагая вдоль гладкой каменной стены в полнейшей черноте, левая рука касалась ледяной мороси (и я надеялся, что это лишь роса на камне), я оказался на двадцать пять лет моложе, я шел из холодного спокойствия полночи в вопящую кровавую зарю...
  Я словно чувствовал стальные пружины мышц Марады под бархатной кожей бедра. Снова ощущал свою кровь на ее руках, ее язык между своих губ...
  Когда-то после еще одна панель открылась к свету ламп. Маркхем отступил в сторону, позволив мне пройти первым.
  То была первая комната Пуртинова Брода, в которой не пахло мылом. И первое сооружение хриллианцев, в котором не было белого цвета. Как бы термы в римском стиле, облицованные бурой терракотой - длинный бассейн с закругленными краями спокойно лежал у прохода, далее была лестница с низкими ступенями. Ступени уводили вниз, становясь невидимыми в ржавой полутьме. Пахло здесь чем-то затхлым и старым - слишком старым для здания, выстроенного менее двадцати лет назад - густо воняло плесенью и гнилью, горелым маслом и отходами из лавки мясника.
  Я спустился на три ступени, прошел по узкому краю вдоль бассейна. Свет в комнате создавали лампы на цепях, окон не было. В стену были вбиты крючки для одежды, первые три с полотенцами, остальные пустые. Виднелись рядом подставки для доспехов, пустые кроме одной, но на ней были не стальные пластины, а обычная одежда - туника, штаны, вроде бы из необработанного шелка.
  Маркхем встал посреди прохода. - Это Лавидхерриксий. Отсюда, - сказал он, едва видимый в тусклом свете, - вы пойдете один.
  Я пожал плечами и повернулся к следующей лестнице.
  - Нет, - сказал сзади Маркхем. - Вы близитесь к Пурификапексу Владыки Отваги.
  Я оглянулся через плечо. Благочестивый лорд указал на бассейн.
  - Ох, да ладно.
  - Можете раздеться здесь, повесить одежду. Новую найдете на той стороне.
  - Что я должен, плавать? В этом?
  - Верно.
  - Вы чокнутые, как летучие мыши.
  - Следы Трусости и Соглашательства следует смыть с вас прежде, чем вы сможете идти дальше. - Настоятельный тон был ясен. - Вы должны стать Чистым.
  - Так легко стать чистым? За член меня тянете? Тут воняет, как... - Я пригляделся и заметил на противоположной вогнутой стене одежду, тоже не белую: одежда была терракотово-бурой. Как и плитки. Как и ржавая на вид вода бассейна.
  Запах помоев из лавки мясника вдруг стал мне ясен.
  - Ох, ради всего дрянного! - В голове загудело. Я потер глаза. - Припоминаю из аббатского обучения... проклятые хриллианцы освящены Кровью Героев... вот дерьмо, я считал это метафорой...
  - Фримен, Поборник ждет.
   Долгое мгновение я смотрел на воду. Вообразил, как погружаю туда один палец ноги. В животе забурлило.
  Я повернулся к двери. - Передайте Поборнику, я признателен и весьма благодарен за Исцеление и тур по окрестностям, но это последняя траханная капля, и я сейчас вылечу отсюда как...
  Я резко замолчал. Дверной проход был заполнен хриллианцем. Хриллианец сказал: - Нет.
  - Маркхем, отойдите с дороги.
  - Можете предпринять попытку отодвинуть меня.
  - Я говорю, что не стану...
  - А я говорю вам, Фримен Шейд, что станете.
   Во взоре Благочестивого Лорда плескалась холодная возможность.
  - Вы каждому предлагаете эту дерьмовую шуточку, "искупайся-ка-в-крови"? Или это нечто особенное для меня?
  В глазах Маркхема мелькнуло что-то необычное, то, чего я прежде не видел. Холод и жар воедино. Что-то гневное, испуганное. Раненое.
  Опасное.
  - Драть меня. - Я вдруг стал дышать с трудом. - Сюда может прийти не "каждый"? Так? Этот подъем по Аду вместо лифта внутри Шпиля, тайный проход, без объяснений и так далее. Вот почему никто еще не забежал сюда с воплем: "не-хриллианец оскверняет Наш Священный Ловихериссысюда" или как там. Вы никогда не проделывали такого прежде...
  - Мне поручено доставить вас к Поборнику. - Голос Маркхема стал столь же опасным, как взгляд.
  - Вы сами не знаете, что происходит. - Я уставил палец в окаменелое лицо хриллианца. - Не имеете гребаного ключа.
  Челюсти Маркхема двигались, будто он грыз камни. - Не моя забота - знать.
  - И это убивает вас. Пожирает заживо.
  Прогресс самоконтроля был заметен по тому, как румянец медленно стекал со щек на шею. Он завернулся в плащ надменного липканского презрения. - Не моя забота - знать.
  Тогда я отвернулся и стащил тунику. Швырнул на пол под крючком, коротко и мрачно засмеявшись. - Будете здесь по моем возвращении?
  - Возможно, - с осторожностью сказал сзади Маркхем. - А зачем?
  - Может, я утолю вашу жажду, - ответил я, сбрасывая башмаки и расстегивая пояс, - или...
  Я стащил штаны. - Или просто дам вам еще один шанс лобызнуть задницу.
  
  
  Легенда
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  Они ревут мне в спину, словно обезумевшее торнало.
  В пекло позы, угрозы и вытанцовывание "поцелуйте-меня-в-зад". Последние десять метров я преодолеваю не хуже спринтера. Лязгающий дождь зазубренных стрел стучит по камням у ворот. Одна кусает меня в ягодицу, как раз когда я изгибаюсь и падаю на стену щитов, выставленных дюжиной носильщиков Преторнио. Парень, в которого я врезаюсь, даже не моргает. Все они не моргают.
  Двенадцать одинаковых взглядов с расстояния тысячу ярдов: мне даже не заметили.
  Полагаю, я все же купил Преторнио достаточно времени.
  Три лица смотрят со стены. Чмари. Вот бы кинуть в них чем-нибудь. - Что стряслось с моим Плащом?
  Тизарра озадаченно гримасничает, извиняясь; а я желаю кинуть ей в рожу камнем. Стелтон шипит: - Сюда, они-прям-за-тобой...
  Я хватаюсь рукой за зад, ладонь становится алой. - Чертовски верно.
  Столетия небрежения выщербили раствор между огромных камней ворот; я подпрыгиваю, хватаюсь и лезу наверх быстрее, чем большинство из вас может взбежать по лестнице.
  Черные Ножи бурлящим кипятком текут в ворота. Вопят. Ревут. Рык, полный жажды крови и гнева, прямо под ногами. Кидаю быстрый взгляд и...
  Огриллоны беснуются и рычат вокруг двух кратрийносильщиков. Они встали строем по сторонам арки ворот: сомкнулись, внутренние ряды подняли щиты, словно крышу из стальной черепицы, оставив лишь узкие щели, чтобы колоть копьями любого Черного Ножа, который сглупит и сунется слишком близко.
  Пока я карабкаюсь через стену, Преторнио поднимает руки, словно благословляя. Кратрии приходят в движение.
  Давя на щиты, носильщики пробивают дорогу в толпе Черных Ножей. Их связка идеальна. Щели открываются под верхним рядом щитов, выпуская толстые секущие копья, которые наши воины держат в правых руках. Где они бьют, Черные Ножи истекают кровью.
  Не удивительно, что липканцы смогли поставить раком целый континент. Полчаса наедине с жрецом Дал'каннита, и двадцать пять грузных, нетренированных, ленивых мать-их-грузчиков вдруг стали треклятым римским легионом.
  Они прогрызают путь навстречу друг другу, пронзая поток Черных Ножей. Вот вам наш анус - с бритвенно-острыми зубами! На стене Стелтон двигает широкий щит, которым закрывает Рабебела. Рядом лежит на камнях груда копий с похожими на мечи наконечниками. Он хватает меня за воротник. - Ах, дерьмо крысиное, каменный ты сукин сын.
  Я посылаю ему ухмылку и двигаю дальше. Он показывает доспех. - Одевайся, сынок. Они уже лезут... - но я уже нырнул под щит и смотрю в лицо Рабебелу.
  - Сейчас, чтоб вас! Давайте!
  Рабебел тоже смотрит с тысячи ярдов: мыслезрение. Тянет руку, и местные каштаны с начинкой, разбросанные среди камней за стеной, взрываются. В воздухе свистит каменная шрапнель. Горящие, исходящие кровью Ножи сцепляются меж собой, распространяя запах горелого мяса.
  Ха. Словно опаленная утка.
  Лицо Рабебела остается отрешенным, он заводит тихое бормотание. Парочка Черных Ножей прыгает на стену неподалеку. Рабебел кидает в них дымящийся каштан, словно отмахивается от жука, каштан становится пламенем, огриллоны возвращаются наземь, ревут и горят.
  Стелтон отпускает мой воротник и хватает рукой копье, весьма изящным показным движением; отрубает руку первому Ножу, что влез на стену. Огриллон ревет и падает на острые камни внизу. - Кейн, твой доспех...
  - Оставь. Лучше дай такое копье.
  - Стрелы...
  - Ты видел их стрелы? - Может, я и не самый ученый членокрут в нашем городке, но историю Азенкура помню.
  Вместо ответа он отдает мне копье и тянется за другим. Острая окровавленная сталь колет и режет руки и лица, убеждая Черных Ножей поискать удачи внизу.
  Всяческого им, уродам, везения. Скоро поймут, как железо куется.
  Носильщики перестраиваются в общее каре, затыкая ворота, два ряда лицом к кипящим снаружи огриллонам, остальные в арке. Это наковальня.
  Черные Ножи пойманы внутри - двенадцать или пятнадцать. Они бегают, рычат и воют.
  Из темной арки ворот, помахивая четырехкилограммовой булавой, словно палочкой тамбурмажора, вышагивает неудержимая женщина-танк, Марада.
  Уже сообразили, кто тут молот? Ха?
  Есть какое-то радостное равнодушие в ее манере обрабатывать массу впавших в панику, машущих лапами и вопящих Черных Ножей. Представьте себе.
  Думаю, я влюбился.
  >>ускоренная перемотка>>
  Стоят небольшими кучками на пустоши, далеко за пределами выстрела. Наблюдают.
  Внизу Марада бросает еще один труп Черного Ножа в растущую под воротами кучу.
  Вот вам, уроды. Смотрите. Ни один огриллон не выйдет из ворот живым.
  Смотрите, ублюдки. Затраханные сосуны. Смотрите.
  И думайте.
  Тизарра все бормочет о Плаще. - Не понимаю... никакого смысла...Чем больше сил я бросала, тем он был слабее...
  - Да, да, понял. Может, заткнешься, а? - Она как-то жалко скулит, а я машу рукой, как бы прощая. - Слушай, забудем. Мне хуже не стало.
  Если не говорить о трещине в заду, что ноет при каждом шаге, подлая тварь. Забудем, да. - Может, пойдешь помогать Мараде, ха?
  - Помогать в чем?
  - Мне плевать. Помогай. - Есть ли время исцелять ее расстроенные чувства?
  Поворачиваюсь и снова прижимаю окуляр к глазу. Хотел бы знать об огриллонах достаточно, чтобы прочитать выражение лиц. Вот что меня грызет: ни у одного Черного Ножа нет груза. Только несколько водяных мехов. Нет и хошоев, и этих ослоподобных маленьких гриллов, что в Бодекене носят припасы и добычу. Не похоже, что это охотничья партия. С самого начала. Такое сосущее предчувствие, что это лишь разведка боем.
  Или хуже: эдакий передовой ударный отряд...
  Вот один из них опускается. Просто приседает где стоял, на карачки в стиле азиатского дехканина-посреди-поля, уютно устроивши руки на коленях. И другой. Еще...
  Это заразно. Все они садятся, создавая зловеще - красивую рябь, словно толпа, падающая в кресла после долгих аплодисментов.
   Садятся в ожидании.
  Нет, не все. Трое торопливо убегают назад, в пустоши. По своим следам.
  Время делать ноги.
  В глазах болит. Пора отложить Цейса, пока глазное яблоко и вправду не высунулось, качаясь у лица. - Рабебел. Нужно собрать людей. Преторнио еще рыскает там?
  - Я бы не называл это...
  - Сколько нужно, чтобы похоронить два тела? - Ага, ага, уважайте мертвых. Точно. Петро и Лаггет были славными парнями, и нет большей любви, чем... и так далее. Они мертвы, мы нет, и хочется, чтобы так было и дальше. - Рабебел?
  Ответа нет. Он пялится на массу Черных Ножей, клятая монета снова мелькает в пальцах. - Что они делают? Просто сидят. Сработало? Они теперь уберутся прочь?
  - Если бы хотели уйти, уже ушли бы.
  - Твой блестящий план, - бурчит он. - Чего они ждут?
  Я пожимаю плечами: - Темноты.
  Он щурит глаза.
  - Огриллоны - как это называется? Знаете, сумеречные охотники.
  - Крепускуляры.
  - Ага. Так что они подождут до тьмы, ведь ночное зрение у них получше нашего. Не говоря уже о нюхе и слухе. И теперь они не ринутся скопом. Это будут отряды разведчиков. Мелкие, но много: огриллоны любят охотиться сворами по семь или десять голов. Пойдут тихо. Просочатся, это они умеют. Найдут, где мы и что у нас есть.
  - И как ты надеешься им помешать?
  - Не надеюсь. Собираюсь сбежать.
  - Мы бежим?
  - Если бы дело было лишь в погоне за двумя людьми, они уже смотались бы. Нет, они чего-то ждут.
  - Кого-то еще?
  Я пожимаю плечами и киваю в сторону груды мертвых Черных Ножей. - Кого-то, кто оправдает потерю здорового куска их коллективного хрена. Не думаю, что мы достойны.
  - Молюсь, чтобы ты оказался прав.
  - Именно.
  Он кривится. - Что теперь?
  Я кусаю губы, подавляя вздох; выходит лишь тихий свист меж сжатых зубов. - Передайте Стелтону, пусть Кесс и остальные седлают лошадей.
  >>ускоренная перемотка>>
  Ох.
  Чудно.
  Вот оно что.
  Я отвожу Цейса от глаза и качаю на суровой, измазанной грязью и кровью ладони. Чертовски милая вещица. Идеально притертые овоиды из полированной стали. Кожа окуляра мягкая, словно с ребенка. Обработанные лазером поляризованные стекла. Небольшие налеты сухой крови марают мерцающую поверхность, и я машинально стираю их пальцем.
  Дружище Цейс, я видел сквозь тебя много дерьма.
  Кто-то с моей работы притащил его сюда. Должно быть, очень давно. Во фримоде. [5 ] Один из стариканов, возможно, один из тех, на чьих похождениях я вырос. Начальство в былые дни смотрело сквозь пальцы на контрабанду высоких технологий. Милая вещица мастерской работы, похоже, гуляла по здешнему миру дольше, чем я живу. Ее теряли, крали. Продавали. Несли в залог.
  Снимали с трупа.
  Помню, что вздрогнул, впервые увидев его. Хоппи Болтун вынул его из рюкзака, в полдень на Божьих Зубах. Я еще гадал, не был ли Хоппи таким, как я: актером-неудачником второго сорта, о котором никто не слышал. Считал, что мы работаем на одного дядю.
  Помню, как обнаружил, что ошибался.
  Там тоже были огриллоны.
  Помню, я нашел его тело - те кости, что оставили хошои. Немногие кусочки плоти лежали рядом, мирно распадаясь.
  Я отыскал монокуляр в луже хошоевой рвоты, между обгрызенным тазом и раздавленными ребрами. Хошои консервативны, словно волки: отрыгнув кусок несъедобного металла, этот остался перекусить чем-то более полезным. Оставив мне Цейса и лужицу свернувшейся желчи.
  Клятая штучка - всё, что осталось на память о Хоппи. Интересно, где он ее достал?
  
  Обеспокоенная толпа партнеров и носильщиков присела в сумрачной тени ущелья. Рабебел хрипло скрипит: - Что такое? Что ты увидел?
  Я ухожу от устья ущелья, топча кустики, направляюсь к краю обрыва. Сапоги хрустят по песку и гравию. Внизу вертикальный город простирает кольца, словно карта Инферно с содранной шкурой.
  Ха. Я назвал его Адом, знаете, просто чтобы пошутить. Но теперь вижу все другими глазами.
  - Идите сами, если хотите. - Я кричу. Тишина стала бесполезной. - Сами все увидите.
  Поднимаю монокуляр. - Уже не нужен.
  Долгий эффектный жест, и я резко подбрасываю клятую штуку, высоко в воздух, в сторону крутого спуска на пустоши. Закат ловит ее на высоте арки, делая подобием падучей звезды.
  Цейс пропадает из вида, проглоченный нижней тьмой. Время тянется, я хочу, чтобы было тихо. Хочу услышать лязг о камни.
  Кто-то рядом. Стелтон. - Какого черта ты творишь?
  - Я снял его с мертвеца, - говорю ему, не поворачиваясь. - Не хочу, чтобы так продолжалось и дальше.
  - Дерьмо, Кейн, ты зачем. Ты же мог просто дать его мне...
  Я поворачиваю голову, чтобы видеть его глаза. - Кажется, ты не понял, что я сказал.
  Оставляю на месте, подумать, и возвращаюсь к партнерам.
  Далеко внизу на пустошах обширная туча пыли ползет в стороны, верхняя дуга уже светился в лучах уходящего солнца. Марада смотрит на тучу, словно способна прочитать по ней будущее. И правда, способна.
  Как и я.
  Рабебел и Тизарра стоят, будто застыли на месте в миг непроизвольного движения. Они смотрят на сотню с лишком огриллонов, а те ковыляют к нам вдоль края ущелья, в миле отсюда. Мы смотрим, и медвеже-горилловая побежка сменяется шагом, потом они садятся на корточки, ожидая ночи.
  - Как они сюда взобрались? - Рабебел запутался с платиновым диском, тот падает в камни у ног. Он даже не смотрит вниз. - Как они зашли вперед нас?
  - Не зашли. - Я киваю в сторону города. - Наши еще там. Эти - новые.
  - Но... но... что они делают наверху?
  Марада отвечает, как по книге: - Когда большая армия перемещается параллельно крупной географической структуре - вдоль горной гряды или, скажем, такого плато - нужно выдвинуть заслон по другую сторону, на случай...
  - Армия? Перемещается?
  Хромовая сталь скрипит, когда она медленно качает головой. - Вроде того.
  Он проследил ее взгляд, увидел широкую тучу, уже скрывающуюся в темноте. - Ухм. О. Хм, вижу. - Его нервный голос, наконец-то, становится спокойным и тихим. Впервые он говорит как взрослый. - И понимаю. Эта туча - не буря.
  Марада кивает, все еще глядя в будущее. Увиденное ей не нравится.
  Ага, как и мне.
  Взгляд Тизарры вновь становится диким. - Где, ради ада, наши лошади? Где Кесс и конюхи?
  Я машу рукой в сторону иной пыли, что вьется на фоне заходящего солнца.
  - Ублюдки, - выдыхает она. - Пожиратели крыс, ублюдки...
  - Оставь ругань мне, - бурчу я. - У тебя нет таланта.
  Дикий взор вдруг становится оценивающим. Ставлю монету, она сейчас перебирает все известные магические приемы, чтобы достать их отсюда. - Они не успели уйти слишком...
  - Достаточно далеко. Но дальше не уйдут: эта пыль поднята не ими. Черные Ножи взяли след.
  Стелтон снова хватает меня за плечо. - Еще Черные Ножи? - вздыхает он, мигая. Да, слабое зрение. - За член меня тянешь? Сколько?
  Вздох, от которого не развяжется узел в животе. Пожатие плечами, с которых не стряхнуть груза. Какого еще ответа ему нужно?
  - Давай, Кейн. У тебя было стекло. Сколько их там?
  И я говорю ему. - Все, что бывают.
  >>ускоренная перемотка>>
  Я выставляю руку, мешая тавматургам сойти с вершины крепости по лестнице. - Сколько остается огненных шаров?
  Тизарра смотрит на Рабебела. Тот корчит рожу. - Ну, дюжина. Около того.
  - Дюжина. Дери меня в зад!
  - Если бы знал, сколь блестяще сработает твой генеральный план, - шипит он, - был бы бережливее.
  - Ага. Ладно. - Без паники. Без паники.
  Паника...
  Ха. Смешно.
  Какая паника?
  Знайте, во мне сейчас остается лишь тот темный клубок повыше яиц. Может, я действительно дерьмо крысиное, каменный сукин сын.
   Я предвкушаю...
  - Ладно, ладно. Слушайте, вы можете Касаться через мыслезрение?
  - Телекинезис? - Он хмурится. - Ну, э, немного. Я не силен.
  - И не нужно. Заберите фляги у носильщиков. Каждую до половины заполните ламповым маслом. И в каждую по одному каштану. Поняли?
  Хмурый лоб понемногу разглаживается. - Думаю, да.
  - Тизарра, ты владеешь Ночным Зрением? А Шептать можешь?
  Она начинает кивать и замирает. Пышные брови сведены. - Должна владеть. Должна. Но в здешнем Потоке что-то чудное. Ничего не обещаю.
  - Без извинений. Заставь это сработать.
  Она полна сомнений. - Луна едва в первой четверти и не покажется до полуночи. Даже если я скажу, где они, вы не сможете сражаться во тьме.
  Я киваю на Рабебела. - Будешь с ним.
  - Не поняла.
  - Фляги с маслом, - мурлычет Рабебел.
  - Юп. - Она наводчица, он артиллерист. - Будем драться при свете горящих огриллонов.
  Коренастый некромант пялится на меня, будто в первый раз увидел. Будто я загадочная тварь и он пытается просчитать, насколько я могу быть опасен.
  Болвану даже не понять. - Что еще у вас есть?
  - Для боя?
  - Нет, для набивания голов грилловым дерьмом.
  - Я, э... Малые Щиты. Несколько. Э, пять. Но, знаешь, только для защиты.
  - Еще?
  Он отводит глаза. Отвислые брыжи наливаются розовым. - Ну, полагаю... - Тон изменился. Говорит так, будто только что вспомнил. - Я о том, ну... есть секущий жезл...
  - Секущий жезл? - Я вставляю на место отвисшую челюсть и подскакиваю так близко, что он облизывает губы. Чую запах слюны. - У тебя был секущий жезл? И ты послал меня в ворота с одним, мать твою, ножиком в рукаве?!
  - Ну, э... это же магия... Видишь ли...
  - Тебе не захочется узнать, что я вижу. - Я тяну руку. - Давай.
  - Но... но...
  - Давай, или, клянусь рукой Трахнутого Бога, я заберу его с трупа.
  Сзади Стелтон делает шаг от края обрыва. - Кейн, ты не смеешь давить на него, как...
  Я останавливаю его, лишь покосившись через плечо. - Ты раньше видел прием, каким я прикончил того скота внизу?
  Он меряет меня взглядом.
  - Готов поставить жизнь та то, что у меня нет другого в запасе?
  Он меняется в лице. - Это не...
  Я протягиваю открытую руку Рабебелу. - Давайте.
  Он роется в подкладке, вынимает секущий жезл. Я едва удерживаюсь, чтобы не схватить слишком жадно. Никогда не видел его в натуре. Даже ломаного. За все пятнадцать лет... только ребенком, когда игрался с пиратскими кубиками "Ткача Света". А он держит его передо мной.
  Беру.
  Держу в своей собственной руке. Реально держу.
  Он тяжелый и теплый, пахнет затхлым потом. Длиной почти в полруки, дерево винного оттенка твердо, как сталь, оплетено изумительно изысканным узором из тонкой платиновой проволоки. Конец раздут овоидом размером с куриное яйцо, гладким и нежным, он ложится в ладонь, как будто в ней вырос. Центр баланса находится на палец выше яйца: грифоний камень внутри должен быть настоящим монстром.
  Секущий жезл. Черт, не могу поверить.
  Одно дыхание, и я призываю прозрачную, бесстрастную ясность Дисциплины Контроля. Не так уже отличается от мыслезрения. Ладонь зудит энергией.
  Хмм. Ткач Света использовал его вроде вот так...
  Наставляю конец в сторону прохода и тянусь внутрь себя, призывая чистую концентрацию, касаюсь пусковой точки разумом. Ничего не происходит.
  Дерьмо.
  Рабебел все еще заикается. - Но... но... он же магический, не понимаешь?
  Понимаю. В Консерватории отдал год Боевой Магии - но окажись я способным хотя бы пердеть ушами, работал бы не здесь...
  - Ты не тавматург, Кейн. Почему ты решил...
  - Молчите.
  - Может, я могу его взять, - неуверенно говорит Тизарра. - Тесаком сечь умею, и...
  - Молчи.
  Меньше усилий. Просто намерение. Чувство...
  Прилив в правой руке: не зуд, не покалывание электрического тока, которое чувствуют телукхаи, но настоящий прилив, будто поток горячего масла пульсирует, течет из позвоночника к пальцам...
  - Ну слушай, Кейн, ты лишь позоришь себя. Годы тренировок...
  Прозрачная мерцающая сине-белая энергия лижет платиновые узоры и тянется с кончика жезла: плоскость шириной с ладонь и три метра длиной входит в миллионолетний камень горы без сопротивления. Сохраняется она лишь одно замирание сердца, но этого времени вполне хватает, чтобы жезл вырезал кусок камня больше головы.
  Ооо, да-а.
  Кусок рушится вниз, разбиваясь о склон. Срез гладок, будто стекло. Основание жезла теплеет в ладони.
  Теперь Тизарра и Стелтон выучили этот взгляд: да-что-у-нас-за-чертова-тварь-такая? Рабебел выдыхает: - Кто ты?
  Я поднимаю жезл, чтобы поймать последние лучи заката. Платиновая оплетка светится, будто запятнана кровью.
  Я действительно предвкушаю.
  >>ускоренная перемотка>>
  - Вы знаете, что нам сейчас предстоит.
  Они смотрят на меня из закутков и щелей высокого, полного теней природного зала, лица осунулись и зеленеют от страха. Лунный свет льет призрачное молоко на проход к плато за моей спиной.
  - Выхода нет. Ни вперед, ни назад. Не будет переговоров. Апелляций. Они придут, и мы умрем. Все мы. Мы даже не сможем их задержать. Есть лишь один выбор. Умереть этой ночью, или умирать месяц. Под собственные вопли.
  Не совсем речь Генриха Пятого в день св. Криспина [6], но я хотя бы привлек их внимание.
  - Я намерен умереть этой ночью. Как и Марада, и Преторнио. Стелтон, Рабебел и Тизарра. - Я киваю повару и его дружку. - И ты, Нолло. И ты, Джеш. И каждый из вас. Кто не умрет, пожалеет, что еще жив. Скажите все: "я хочу умереть этой ночью".
  Они смотрят так, будто я уговариваю сплясать танец маленьких цыплят.
  - Давайте. Говорите. Я хочу умереть этой ночью.
  Медленно, неохотно и вяло, но они бормочут эти слова.
  - Там, откуда я пришел, жила некогда нация воинов. Идя на битву, они говорили друг другу: "Сегодня хороший день для смерти". И они верили в это. - Я киваю в сторону запада. - Что ж, для нас будет ночь. Эта ночь. Не знаю, насколько она хороша, но другой не будет.
  Я сжимаю кулак, выставляю над головой. - Сегодня хорошая ночь для смерти.
  Они глядят друг на друга, или на разводы селитры на стенах, или в свод пещеры. Только чтобы не на меня.
  Христиане говорят, будто истина сделает нас свободными. Я выбрал неподходящую истину.
  - Слушайте... - Я позволяю кулаку раскрыться, потираю лоб. - Слушайте: у меня в жизни много проблем. Да вы сами знаете. Я дырка в заднице. Никто меня не любит. Иногда я сам себя не люблю.
  Даю им секунду на возражения. Никто не вскакивает. Вот чертовский сюрприз.
  - На мне всякого дерьма налипло, только представьте. Как на каждом. Я часто думаю, что дальше делать с поганой жизнью. У меня отец болен, а я не могу помочь ему, а девушка, по которой сохну, считает, что я придурок и знаете, она права, но иногда я срываюсь и... - Я не смотрю на нее. - Ах, забудьте, это чепуха.
  Вот что главное: будущее - полная лажа. Знаете? Всё то, отчего мы не спим ночами. Вся срань, которой будто бы ждет от нас мир. Вы знаете. Неудачи. Старость. Одиночество. Разрыв сердца. Рак. Что угодно.
  Теперь всего этого не будет. Сообразили? Все драное беспокойство... Не будет у нас завтра. Никогда.
  Для нас нет будущего.
  Обдумайте. Нам не о чем беспокоиться. Ничего нет. Эти Черные Ножи, что бродят в ночи? Они принесли нам дар. Ведь вся дрянь, все тухлое треклятое дерьмо, что уготовано нам на остаток жизни... Ничего не будет. Ведь от жизни нам осталось несколько минут, чтобы решить, как именно умереть.
  - Да какая разница? - говорит кто-то. - Смерть есть смерть.
  - Все равно как умереть? Тебе даже не нужно выходить наружу. Просто шагни сюда. - Я раскрываю объятия. - Ничего не почувствуешь.
  Желающих нет. Как и протестов.
  - Расскажу вам, как хочу умереть я.
  Долгий, медленный перебор, взгляд в глаза, в глаза, в глаза. Позволяю искре из области яиц согреть голос. - Я утону в их поганой горящей крови.
  Сдавленное фырканье из тени: вроде как Стелтон.
  Хотя ему это наверняка понравилось.
  - Я задохнусь, выгрызая сырыми их траханные мозги. Поняли? Членосос, который меня убьет, унесет в драную могилу следы моих зубов - и когда кто-то выроет его, тысячу лет спустя, они укажут на шрам поперек горла и скажут: "Видали? Это от Кейна".
  Пещера-проход затихает, иные глаза становятся холодными: открытые взоры отказавшихся от надежды. Хорошо для них.
  Хорошо для меня.
  - Не могу сказать, что будет в следующей жизни. И будет ли следующая жизнь. Хотите такого дерьма, толкуйте с Преторнио или Марадой. Но я вот что скажу. Есть единственная послежизнь, которую мы можем сотворить: мы можем биться так жестоко, что станем чертовой легендой.
  Я встаю. - В пекло грядущий мир. Будем бессмертными в этом. Все равно умирать. Так умрем правильно.
  - Да ну? - Как будто тот же голос из темноты. - А кто узнает? Мы все помрем. Никто даже не услышит, что тут случилось...
  - Нас будут помнить.
  Святая истина: это будет Приключение Года. Я стану знаменит. Ад, они тоже прославятся. Умирающие пред лицом аудитории в миллионы человек.
  Хотел бы я быть среди тех и просто смотреть, наслаждаясь.
  - Поверьте. - Я смотрю так твердо, будто способен вбить глазами гвоздь истины в черепа. - Нашу историю узнают.
  - Да ну? А кто расскажет? Кто вспомнит о нас?
  Кодировка сдавит горло, посмей я рассказать. Но у меня есть иная истина. Истина получше. Истина, которая сможет сделать нас свободными.
  - Я думал, это очевидно. - Поднимаю руку и указываю на черный камень проходов, сквозь стену в бесконечную ночь снаружи.
  На Черных Ножей.
  - Они запомнят.
  
  
  Рука Мира
  
  Ряса кусалась. И пахла мясом.
  Я босыми ногами шагал по бесконечной спиральной лестнице вдоль внутреннего гранитного цилиндра; внешний цилиндр был в добрых шести футах от свободного края ступеней, и глубоко, глубоко снизу свободно восходил ламповый свет Лавидхерриксия.
  Волосы успели высохнуть, лицо казалось стянутым и липким, кожа зудела, и я не мог избавиться от гримасы, слишком напоминающей улыбку. О, сколько людей было бы шокировано, шокировано, видя меня, довольного купанием в крови...
  Забавная штука: почти все уже мертвы. Очень забавная штука: я сам убил почти всех.
  Никогда не славился искрометным чувством юмора.
  Постепенно запах крови и свет ламп уступили место чистой дождевой влаге и послезакатному бризу, ступени стали мокрыми; я обогнул очередной круг цилиндра и оказался снаружи. В особенном смысле.
  Точная масштабная модель Пуртинова Брода мерцала точками света, что дотягивался даже досюда, и внезапная смена перспективы с шести освещенных лампами футов до шести озаренных луной миль дала пинок под колени, едва не заставив повалиться за край.
  Я отшатнулся от края, поскользнулся, вжал спину в белокаменное закругление Шпиля; босые ноги искали опоры на мокрой площадке. Так я держался год или два, пока не прошло головокружение.
  Наконец я снова смог вдохнуть.
  - Святая срань. - Единственное, что меня спасло: бриз был слабым. - Не могли повесить трепаный знак? Поставить ограждение? Святая срань.
  Последний оборот лестницы звал меня на вершину Шпиля. Я шагнул, вдавив правое плечо в стену, не сводя глаз со ступеней. Даже вершина крепости, всего-то в сотне футов внизу, кипятком ударяла в голову.
  Мне казалось, что даже хриллианцам нелегко дается поход сюда.
  Пять малых шпилей на вершине Вечной Хвалы торчали десятиметровой пятерней, обложенной роскошным белым металлом; между ними была наклонная площадка из того же материала, она блестела от дождя. Ступени оканчивались там, где начинался металл; подъем был довольно крутым, и самого верха я еще не мог увидеть.
  Присев, я коснулся металла: гладкий, скользкий и холоднее дождя.
  Хмм.
  Я понимал достаточно в магической физике, знал, что изгиб пальцев-штырей позволяет фокусировать Поток в чаше, эдакой стилизованной ладони - так что металл должен быть проводником - но это не серебро. На высоте край солнца еще не ушел за горизонт, видимый в разрыве туч; металл не являл и следа окисления. Я не мог представить толпу хриллианцев, каждодневно лезущих сюда ради полировки. Не говоря уже о Ма'элКоте с его артистической разборчивостью... значит, это нечто вроде, гмм...
  Платины.
  И не листовой: я не видел толщины металла, но по крыше явно можно было ходить. Я хмуро поглядел на огромные пальцы шпилей и возвышение между ними - есть ли столько в целом мире? Но тут же пожал плечами. Если банальный Джо-алхимик превращает свинец в золото, бог, вероятно, способен создавать платину из своего кала.
  "Позер", монологировал я. "Серебра было мало, да?"
  - Прошу, идите сюда. Отсюда лучше вид.
  Прыжок от звука неожиданного голоса едва не выбросил меня вниз с платиновой площадки - кувыркаться у стены тысячефутовой башни, вопя в дождевой пыли, чтобы врезаться в случайный машикуль внизу пушечным ядром из костей и мяса. Едва не. Но я был так близок, что увидел в уме всю картину.
  - Да... а? - Пыхтя, я скорчился и коснулся платины. Теперь она показалась еще холоднее, глаже, словно сатиновый лед. - Было бы мило дожить до момента лицезрения, ха?
  - Если бы Хрил желал вам смерти, вы погибли бы при таможенном досмотре. Идите ко мне.
  Голос был женским, культурным, безупречно и беззаботно-аристократическим - манера липканцев, которой безуспешно пытаются вторить в Анхане; в то же время он вырывался из груди с звучной силой, более подходящей полю битвы, нежели художественному салону. Легкий оттенок хрипотцы намекал, что женщина, которой голос принадлежит, проводила много времени на упомянутых полях, выкрикивая приказы громче лязга клинков и стука стальных подков.
  "Цыпочка", подумал я тупо.
  И призвал десять лет назад изученные сведения об Ордене. Это должен был быть первый Поборник - женщина со времен, как ее звали, Пинтель? Скажем, восемьдесят лет с гаком.
  Вау.
  Босые ноги позволяли мне вполне сносно цепляться за платину, пусть сырую, так что я доверился чувству равновесия и пошел, не слишком склоняясь, вверх по крыше.
  Она стояла в фокусе Пурификапекса, спиной ко мне, руки сложены за спиной. Ее ряса была подобна моей, запятнана давней кровью, голову скрывал капюшон. Ноги были босы, лодыжки бледные, крепкие, будто высеченные из мрамора; сложенные руки длинные, твердые, с жилистыми запястьями.
  Рядом с ней виднелся выступ в металле, ровный и чуть расширяющийся книзу, дюймов десять шириной и два фута длиной. Сверху лежал сверток в коже, многократно обернутый веревкой, вроде тех, которыми оплетают рукояти клинков.
  По размеру что-то вроде алтаря. Или наковальни. Или отесанного блока.
  На дальней стороне этого алтарного блока было что-то вроде длинного рычага - или полуторного меча в обернутых проволокой ножнах. Оно торчало под углом и было не из платины; выглядело старым, ржавым, съеденным веками и частым употреблением.
  Я подошел и встал рядом. - Думаете, ваш паренек Маркхем поверил в чушь об извинениях?
  Она не пошевелилась. - Мне все равно, во что он верит.
  - Тогда зачем эта сказка?
  - Это истина.
  - Ох, да ладно.
  Плечо поднялось на один миллиметр. - Часть истины. Извиняюсь не от лица Рыцаря Аэдхарра, но от своего.
  - Вот дерьмо. Леди, могли бы обойтись открыткой.
  - Вы здесь, - продолжала она, - чтобы увидеть Бранное Поле, как вижу его я.
  Она расцепила руки и вытянула одну, обводя простор города и спокойные переходы плантаций, виноградников вокруг. - Пуртинов Брод. Рыцарские владения Ордена.
  Жест продолжился в сторону плато, далеких построек в свете фонарей на угольном газе, на лагерь поближе - ряды и ряды казарменных бараков и клеток в оплетке колючей проволоки, среди вышек охраны и бегающих зеленоватых лучей прожекторов. - Верхние мануфактуры, шахты "Черный Камень", Изолятор.
  Она сложила руки за спину, капюшон качнулся в сторону ярусов вертикального города внизу. - И, разумеется, лик Ада.
  - Да. Мило. И что?
  - Пять сотен Рыцарей Хрила. Десять тысяч Бойцов. Тридцать тысяч присягнувших Солдат, мужчины, женщины и дети. Были времена, когда Орден Хрила так уважали - так боялись - что простая возможность, что мы вступим в бой, оканчивала войны. Целые империи склонялись пред нами.
  - К чему ведете?
  - Теперь мы... - Она пожала плечами так резко, что ей наверняка было больно. - Тюремщики. Охрана бодекенских огриллонов.
  Я кивнул и тоже пошевелил плечами, указывая на платиновые шпили. - Но у вас по-настоящему славный дом.
  - Горший, чем мог бы быть, но долг пал на нас, и я прослежу, дабы он исполнялся. Ради всего, что вы видите вокруг. Понимаете? Не ради себя, не ради Хрила или Ордена -точно не ради славы или надежды на возвращение дней давно минувших. Ради жизней, упований и счастья сорока тысяч хриллианцев, почти стольких же гражданских и двухсот тысяч огриллонов вершу я это. Все и каждый - под моей ответственностью. Мой долг. И да будет он исполнен.
  - Да будет? - сказал я хмуро. - Меня за этим сюда призвали?
  - Да. Я призвала вас в Пурификапекс Хрила. Чтобы вы встали рядом в месте, где бывали до сей поры лишь верные Рыцари. Чтобы увидели всё. Ибо мы должны понять друг друга.
  Морщась - по головной боли я понял, что ответ придется не по нраву - я спросил: - Должны? Ну, валяйте.
  - Ибо, - сказала она, наконец поворачиваясь, стягивая пятнистый от крови капюшон, - я знаю, кто вы.
  Слишком долго - платина заставила онеметь подошвы - я мог лишь стоять и смотреть.
  Она была некрасива. Это еще очень слабо сказано. Ее лицо, казалось, было вырублено из хромистой стали, ударами зубила. Волосы висели, прямые и посеченные, и были они цвета кленовых листьев, выкопанных из-под снега в конце долгой зимы. Шея покрыта жилами обструганных ножом мышц, челюсть явно проектировали, взяв за образец колун дров.
  Но глаза...
  Эти глаза... Проклятие. Я узнал этот цвет.
  Жизнь назад я обучался в "Консерватории" Студии на острове Наксос, посреди земного Эгейского моря. В сумерках разгара лета, когда последний край солнца пропадает в море и загораются первые звезды, небо становится индигово-вельветовым: теплым и нежным, и невозможно далеким. Тот самый цвет.
  Однако в ее глазах отстраненная меланхолия перекрывалась осознанным расчетом, прямым и явным интересом. Она изучала мое лицо, плечи. Форму рук. Положение складок рясы.
  Я снова тупо сказал: "Проклятие". Мысленно.
  И притворился придурком. Имею в этом многолетнюю практику. - Мы уже встречались?
  Он развела руками. - Я Ангвасса, леди Хлейлок, ныне Поборник Хрила.
  - Хлейлок? - Желудок заерзал. - Родственница?
  - Имею честь быть племянницей великого человека.
  Я сказал: - Ух.
  Еще один Хлейлок - последнее, чего я хотел в жизни. Сейчас или вообще. Я закашлялся. - Простите. От меня ждут тра... нужно преклонить колено или еще как?
  - Формальностей не требуется. Я не в Хриловом Боевом Облачении. Здесь, в ладони Бога, мы равны. Можете стоять. Можете даже называть меня Ангвассой. - Вокруг удивительных глаз показались слабые морщинки, будто она хотела улыбнуться. - Нужно понимать, эти вольности сойдут не в любом месте.
  - Ага, угу.
  - И можете здесь говорить свободно: Хрил - бог воинов. Его Святилище не осквернить простыми, пусть и грубыми словами.
  Я снова кашлянул. - Как вы... откуда вы узнали, кто я?
  Она небрежно повела рукой: - Полно. Анханский эзотерик вступает на Бранное Поле, говорит о Черных Ножах? Меня не обвинить в невежестве относительно вашей истории. И теперь, встретив вас лично, я словно возвращаюсь в юные годы, в дом дяди. Ваш портрет еще висит в его кабинете.
  Я моргнул. - Неужели?
  - Разумеется, там вы куда моложе. Стройнее. Меньше шрамов. - Глаза снова окружили морщинки, будто она хотела улыбнуться, но передумала. - Полагала, вы будете выше ростом.
  - Все так полагают. - Я оскалился. - Дурите меня? Портрет?
  - Он умелый художник. Оставив пост Правоведа, не сомневаюсь, он станет известным мастером кисти.
  Я завел было монолог: "Боже сохрани меня от чокнутых чувствительных художников", но вспомнил, что Бог, к которому обращаюсь с просьбами, Сам из треклятых чокнутых художников. - Но в кабинете? Я о том, разве он не хотел бы видеть там, не знаю, портрет отца? Хрила или еще кого?
  - Подобные портреты украшают стены иных комнат его особняка. Ваш висит на стене кабинета, говорил он, в качестве напоминания... - в ее меланхолии появился забавный оттенок schadenfreude [7], - о цене тщеславия.
  - В нем он и сам знал толк.
  - Вы нашли бы его, - ответила она - сильно переменившимся.
  - Лучше бы вообще не находить.
  Она кивнула. - Он тоже вспоминает о вас без приязни.
  - И все же... я о том, что мне скорее следует опасаться вас...
  - На то нет воли Бога. Владыка Отваги направляет мое внимание на угрозы Его Солдатам и Его стране.
  - Я не стал угрозой?
  - Сами что скажете?
  - Ну, я не намеревался. - Еще одно пожатие плечами. Зачем врать? - Избиение почти до смерти может переменить мои намерения.
  - Я задолжала вам извинения. Инцидент случился по моему приказу, и я искренне сожалею об этой необходимости.
  Я пережевал сказанное. Покатал внутри рта. - Вы велели тем ублюдкам убить меня?
  - Не убить. Ни за что.
  - Им всё точно объяснили?
  - Мы на молодой земле, фримен; ясно вижу рождение Бранного Поля, хотя прошло тридцать лет. Да вы сами знаете, вы, приложивший руку к этому творению. Мы все еще строим обычаи и традиции, создаем целое общество, дабы исполнить Повеление нашего Владыки, укротить Его земли и защитить невинных, что пожелают на них процветать.
  Некий оттенок голоса намекал, что она привыкла изображать веру в каждое слово.
  Я постарался звучать обнадеживающе. - Да уж.
  - А наши обстоятельства становятся отчаянными. Было необходимо проверить ваши намерения.
  - И при чем здесь Орбек?
  - Некоторые... элементы... начали вмешиваться в жизнь общества Хрила. Насильственно.
  - Ага, уже просек. Так его подцепил Лик Свободы?
  - Лик Свободы - ничто. - Она повернула руку, будто выпуская муху из кулака. - Переизбалованные и недоученные потомки анханских бюргеров. Детишки, у которых слишком много свободного времени, которые поверили, будто романтика Свободы извиняет неумение держать оружие в руках. Они верят, будто случаи вандализма, мелкий саботаж и демонстрации гражданского неповиновения способны согнуть волю Бога. Мы контролируем Лик Свободы, мы можем уничтожить их, когда пожелаем. Позволяем им жить только потому, что видим в них полезный горшок с пивом, куда лезут юные осы.
  - Тиркилду это потрудились разъяснить?
  - Разъяснить что? - Она казалось искренне озадаченной. - Он ведущий Рыцарь в деле контроля над Ликом Свободы. А они не серьезная угроза.
  О, неужели? Ну.
  Ну, ну, ну.
  Я сказал: - Ружья и посты досмотра выглядели вполне серьезными.
  - Это отдельная проблема. Они зовут себя Дымной Охотой.
  - Уже понял, - сказал я не спеша. - А здесь Орбек при чем?
  - Именно тут дело становится... - Она вздохнула. - Сложным.
  Я шевельнул плечами. - Называю это Законом Кейна: всё всегда сложнее, чем вам кажется.
  - А.
  - Есть и следствие, - продолжал я в доверительном тоне, подражая леди. - Когда вам говорят, что дело проще дерьмовой кучи, то что-то пытаются продать.
  Она снова почти улыбнулась. Почти. - Возможно. Однако я говорю, что дело сложное, и тоже пытаюсь нечто... продать.
  - А. Что же продаете?
  Она вперила в меня бесконечно меланхоличный взгляд сумеречных глаз. - Этот Орбек... его претензии на род Черных Ножей - правдивы?
  - Насколько знаю. - Я пожал плечами, найдя на что посмотреть в темнеющем небе. - Так ему сказал отец, во всяком случае. Орбек родился после того, как... после, ну, вы знаете...
  - И вы действительно назвали его братом? Вы, из всех живущих?
  - Это же... это рассказ более длинный, чем хотелось бы заводить сейчас.
  Она покачала головой. - Вы интересный человек.
  - Он тоже, вполне.
  - Я встречала слишком много интересных людей, - сказала она отрешенно. - Почти всех пришлось убить.
  - Возможно, чистое совпадение.
  Голос ее стал грустным и холодным: осенний ветер передал вахту ветру зимнему. - Не в нашем случае.
  Вечерняя сырость сковала шею зимним льдом. - Может, объясните, о чем вы тут?
  Женщина подняла лицо к небесам и пробормотала: - Аммаре Хрил Тирхаалв дхаллейг, хреретегиро шаллайти Хаммантел лентайа вувранишай теришиин, - и я как-то узнал язык, не удивляясь знаниям, словно во сне. Это был старолипканский. Не потрясно: старолипканский я уже слышал. Потрясно то, что я понимал смысл слов.
  "Возлюбленный Хрил, Владыка Отваги, делаю это лишь ради чести имени твоего и ради будущего народа твоего".
  Да, потрясно, потому что я не говорю на старолипканском.
  Я двигал губами, повторяя, и ждал, пока она успокоит нервы. Наконец она опустила голову, вздохнула. - Сколько вы знаете о делах вашего... брата на Бранном Поле?
  - У-у. - Я сложил руки. - Не так это работает.
  - Прошу прощения?
  - Ваш ход. Выкладывайте наживку.
  В ее кивке неизбывная усталость. - Я встретила его, этого Орбека, самозваного кватчарра Черных Ножей.
  - Он так назвался?
  Она словно не слышала. - Его допрашивали по случайному происшествию - убийству на четвертом уровне Ада.
  - Это не было убийством, - вставил я.
  - О? - сказала она вяло, поворачивая голову.
  Я стойко выдержал взгляд. Она ждала, когда я объясню. Я ждал, когда она устанет ждать.
  Она вздохнула. - Убийство произведено было огнестрельным оружием. Просто пронести таковое в Пуртинов Брод...
  - Откуда знаете, что он не достал его здесь?
  Она снова ждала объяснений. Я снова ждал, когда она устанет ждать. Наконец она соизволила кивнуть. - Он избегал встречи с Бойцами стражи и Рыцарями несколько дней; был пойман, лишь когда к охоте присоединилась я сама. Он отверг меня лично, в Хриловом Боевом Облачении, что есть вызов Самому Богу.
  - Анханцы, они такие.
  - Хотя империя бережно поддерживает видимость нейтралитета, мы знаем, что многие нынешние затруднения носят анханское происхождение, и ваша связь с империей, с Императором ведома Ордену Хрила. Вот почему с вами обошлись дурно: нужно было удостовериться, не связаны ли вы с подрывными элементами. Рыцарь Аэдхарр чувствовал, что иным путем не проверит вашу невиновность. За что я извиняюсь, от себя лично, и за Рыцаря Аэдхарра, за Орден Хрила и Гражданство Бранного Поля. Извинения наши глубоки и искренни, и надеюсь, что вы их примете.
  - До этого еще не дошло. Вернемся к Орбеку.
  - Здесь не обойтись вежливыми словами, фримен. - Голос окреп, избавившись от мечтательности, но в глазах еще плескались меланхолические сумерки. - Ваш брат в Изоляторе.
  - Изолятор. - Пустое эхо, никакого смысла.
  - Да. Завтра, с короткой тенью, он предстанет пред Правосудием Хрила. От моей руки.
  - Правосудие? Сукин сын Хрил. Он будет биться с вами?
  - Да.
  - Это не битва, а казнь.
  Она даже не моргнула. - Это его собственное желание: запрос, на который я как Поборник Хрила обязана ответить по Закону и обычаю.
  Долгую холодную минуту я смотрел на нее. Просто смотрел. Она позволяла. Я почти ее не видел.
  Я видел Орбека в Яме Донжона, его походку, как он жил, чтобы драться и трахаться, и не особо раздумывал, с кем что получится. Слышал примесь бодекенской хрипотцы в тусклом диалекте Лабиринта...
  ... я Черный Нож мой отец-покойник Черный Нож с издавна, с той поры как земля любила Черных Ножей...
  Я ощущал первое касание к моей вшивой рубахе, горячее дыхание хищника над шеей...
  ...только помни. Победишь в схватке? Помни, что я могу ранить, могу умереть, но и ты будешь поранен, эй? Хочу, чтоб поразмыслил, драть-твою-мать...
  И я вспомнил Орбека в Яме, Орбека в донжонском мятеже, и как он позаботился о Вере, все лиги, что мы прошли вместе за все годы после Дня Успения, и когда вернулся к ней, голос стал плоским, словно человек, раздавленный на дороге. - Вот зачем вы приставили ко мне сиделку, этого Маркхема.
   Она подняла кожаный сверток, начала развязывать. - Если мой Орден забудет о... потенциальной опасности эзотериков... - произнесла она тихо, - лицо дяди послужит неумолимым напоминанием. Как и новые шрамы Рыцаря Аэдхарра.
  - Ха.
  - А вы не обычный эзотерик. Никто не желает, чтобы вы подняли руку против нас.
  - Я так далеко не задумываю.
  Она помедлила, держа наполовину распущенный сверток поперек алтарного выступа. - Неужели?
  Я лениво поскреб наслоения шрамов и рубцов, что покрывали мои костяшки. - Полагаю, зависит от того, что будет с ним.
  Это казалось полезной ложью.
  - Он был схвачен во время акта непокорности.
  - Что это значит, во имя Ада?
  - Любой огриллон Хрила должен выказать покорность перед любым Рыцарем. Дело в том, что огриллоны были выведены эльфами ради...
  - Знаю, как они были выведены. Орбек не принадлежит Хрилу, он фримен Анханы.
  - На Бранном Поле все огриллоны принадлежат Хрилу. Он отказался покориться.
  - На это и я поставил бы.
  ... Черные Ножи не кланяются...
  Тихое шипение раздалось в голове, словно зажглась лампочка автопилота. - Поставил бы.
  - Вместо того он выкрикнул свое имя - словно это боевой клич ...
  - Ага.
  - И напал. - Она раскрыла сверток. - С этим.
  Внутри были оба ка-бара, те, что он любил носить в рукавах, эмоциональная, чтоб ее, компенсация за отрезанные боевые когти - а также изящный черный "Автомаг" калибра 10 мм.
  Взяв за ствол, она передала "Автомаг" мне.
  Я подошел, чтобы взять. Медленно. Чувствуя себя старым и слабым. Но каждый шаг навстречу срезал с меня десяток лет. Взял оружие и взвесил на ладони. Рукоять была удлинена для руки побольше моей - для Орбековой лапы. Он был увесистым, наверное, заряженным. Я вынул магазин и проверил. Да, он был заряжен.
  Я вставил магазин, дернул затвор и направил ствол в гладкий пол. - Рыцарь выжил?
  Она мягко ответила: - Один выжил.
  Голос заставил меня поднять глаза, утонув в ее глазах.
  Я спросил: - Вы?
  В неверном свете я мог различить шрамы, выглядевшие как новые, вроде тех, что нашел у печени: длинное алое пятно у левого уха, и волнистый диск с палец размером прямо между ключиц. Готов был спорить на хорошую сумму, что ряса скрывает хренову кучу таких дырок.
  Орбек всегда был звездой стрелкового клуба.
  Я поглядел на ствол, на нее, и снова на ствол. - Драть меня козлом...
  Она положила ножи и вытянула руки. - Если желаете отомстить заранее, к вашим услугам.
  Я отступил на шаг, опустил ствол. - Знаю, как работает сила Хрила. Знаю, какой вы можете стать быстрой. - Еще шаг назад. - Но смогу пустить сливу вам в глаз, прежде чем шевельнетесь.
  - Уверена.
  По спине ползла влага. Я облизал губы и ощутил пот. - Какого хрена вы творите?
  - Жду вашего решения.
  У меня почти потемнело в глазах. - Даже если я решу вас застрелить?
  - Да.
  Я кинул взгляд на лестницу. Если палец дрогнет на крючке, мне понадобится стартовать резко.
  Ее взор оставался спокойным. Ровным. Пустым.
  Ожидающим.
  Уже очень давно не убивал женщину.
  Мерцание памяти, двадцать лет разрыва: сломанное лицо ее дяди, глаз висит на зрительном нерве под развороченной глазницей, пробитый, сочащий стекловидную влагу по носогубной складке, мимо угла рта. Христос, подумал я, эта семейка слишком прочно вплелась в мою жизнь.
  Я резко, сердито мотнул головой. Было совсем не подходящее время для такой хрени.
  К тому же, всякому, кто вплелся в мою жизнь, приходится несладко.
  - Это же, - проскрежетал я сквозь зубы, - самое говенное дерьмо, каким меня пичкали в жизни.
  - И?
  - Чтоб меня. - Автомат стал тяжелым: словно наковальню держать в руке. - Надо бы вас застрелить за то, что вытащили сюда.
  - Ваш брат - воин, повидавший кровь?
  - А это тут при чем?
  - По бокам стояли двое Рыцарей-Искателей. - Печальная отстраненность ее взгляда стала чуть менее отдаленной. Но столь же печальной. - Он застрелил сначала их.
  Я смотрел. Она на меня. Через минуту я моргнул. Она - нет.
   - Что?
  - Повторить?
  Ствол повис. Мне было все равно. Я о нем забыл. - Вы стояли к нему спиной. Или еще что. Он не видел вашего знака.
  - Не так.
  - Не знал, кто вы.
  - Знал.
  - Ни малейшей клятой возможности. Ни шанса, ни в Аду, ни в этой трепаной шпильке. Никак.
  - Но так и было.
  - Если он хотел умереть, мог бы просто снести себе дурацкую голову.
  - Да.
  - Тогда почему?
  - Вопрос, тревожащий меня уже третий день. Он был зачарован? Каким-то образом усмирен? Его разумение было перехвачено; или это простое отчаяние и желание, чтобы смерть его запомнили? Немалое дело - быть сраженным Кулаком Самого Хрила.
  Она положила руку на алтарный блок, вероятно, подумала, что нужно подпитаться его силой. - Когда я узнала о вашем появлении, подумала, что вас могут заинтересовать ответы на эти вопросы.
  Я всматривался в нее. Она не возражала.
  Довольно скоро я пожал плечами, положил оружие на кожаную обмотку. Уставился в сторону города, чтобы скрыть выражение лица. - Хочу повидаться с ним. Этой ночью.
  - Фримен, доступ гражданских в Изолятор...
  Горло перехватило, мой голос стал хриплым, он скрежетал, будто раскаленный напильник. - Я его ближайший, чтоб вас, родственник.
  - Вы вправду требуете?
  Я посмотрел на браслет из рубцов на правом запястье. Погладил пальцем неровную кожу, вспоминая...
  Вспоминая, как полз по шахте анханского Донжона, полумертвые ноги судорожно и бесполезно дергаются, фонарь в руке, связка ключей в другой. Вспоминая, как нашел Орбека прикованным к стене.
  Вспоминая, что с ним сделали.
  - Да, настаиваю.
  - В качестве непосредственного члена его семьи, вы имеете право посетить вашего огриллона в эту, последнюю ночь его жизни. Скажите Лорду Тарканену, что такова моя воля.
  - Он не мой... а, в дупу всё.- Я уставился вниз, на туманное пятно закатного света, светившее с платиновой крыши. - Спасибо.
  - Таков наш путь.
  - Мы закончили здесь? Лучше меня оставить одного, прежде чем тоска уступит место гневу.
  - Гневу на кого? - Ее глаза все выразили без слов. Тоска была гранью мира, гнев - мифическим чудищем где-то за пределами. - Вы станете карать меч за деяния его носителя?
  -Я такое уже делал. - Я снова отвел глаза. - Но и этот рассказ не хотелось бы заводить именно сейчас.
  - Не предпочтете ли вы ударить по тем, кто истинно виновен?
  Я-то думал, этому конец. Реально думал. Не особенно верю в правосудие и - как говаривал Ма'элКот - месть служит невольным маркером духовного могущества. Однако...
  Это был Орбек.
  Я вздохнул. - Слушаю.
  
  Вот и еще один шаг, с которым мои ошибки привели ко всей этой говенной буре.
  Тот мой приятель, сочинитель книг, сказал бы: "ты сам рассказываешь историю и можешь что угодно переменить". Возможно, это правда. Но тогда я знал. Чувствовал.
  Мы оказались на границе: в одном из тех невыразимо сложных фрактальных пунктов, когда малейший жест способен вызвать лавину, и абсолютно невозможно предсказать, как все уляжется. Мы были бабочками в Гонконге, и шепот наших крыл уже летел, чтобы изменить направление пятибалльного урагана в Атлантике.
  Я могу это ощутить, потому что так и делаю. Когда дыхательным упражнением вхожу в мыслезрение, именно что вижу: черный Поток, саму энергию перемен. Космическую паутину причинности. Квантовые дыры возможностей, острова порядка в сердечных ритмах хаоса.
  Адова яма, я не только так делаю. Если верить своре слабоумных зубрил, свившей осиное гнездо в щели моей задницы, в этом весь я.
  Трахнуть их всех в мозги. История не о них ведется.
  Она тяжело вздохнула, рука отвердела на алтарном блоке. - Ваш брат попал в дурную компанию. Здесь, на Бранном Поле. Боюсь, правда еще мрачнее: он стал членом Дымной Охоты.
  - Если вы действительно желаете узнать, что происходит, почему не выслать кого-то из рыцарей с опросным листом? С этим вашим чувством истины...
  - Оно не наше, фримен, а Хрилово. И даже оно имеет... пределы. - Индиговый взор потемнел. - В Монастырях об этом не ведают?
  Я был невозмутим. - И все-таки. Вы думаете, я смогу сделать то, чего не можете вы? И что же?
  - Уверена, что не смогу догадаться. - В голосе снова появилась некая зависть; я вдруг сообразил, что она была тут с начала разговора, усиливаясь при слове "фримен". - Полагаю, это решать вам и вашей совести.
  - Ага. Совесть. Точно. - Я вздохнул. - Что я должен сделать?
  - Вы присягнете Призыву Долга, что будет засвидетельствовано и освящено Нашим Владыкой Отваги.
  - Хотите, чтобы я работал на вас. - Я прищурился. - Идея не так хороша, как эти звучные слова.
  - Вы... работали бы... не на меня, на Хрила.
  - Ему тоже может не понравиться.
  - На Бранном Поле нет вопроса, нравится нам что-то или нет, фримен. Нужно, чтобы враги Нашего Владыки претерпели Его правосудие.
  - Ваше правосудие, - сказал я, кивнул на автомат.
  Глаз ее были блеклыми, как зимний сумрак. - Одно и то же.
  - Весьма забавное совпадение, а?
  - Не для меня.
  - Особо не спорю. Что же включает в себя эта чепуха о Призыве Долга?
  - Через меня вы принесете присягу Служить Хрилу в требуемом деле. Ваша клятва будет Свидетельствована самим Владыкой Битв, ваша исполнительность будет усилена Его Волей, пока Он будет доволен, как вы исполняете задание. Раз возложенный, Призыв Долга абсолютен: вы будете верно исполнять условия Его Призыва, со всей решительностью и презрев иные заботы.
  Мои зубы снова ощутили вкус нижней губы. Я закипал. - А если я не хочу?
  - Фримен, вы захотите. Добровольно принятый Призыв станет вашим самым сильным желанием. Говоря о длительности Призыва... пламя погаснет после выполнения задания.
  - Вы чертовски уверены, что я соглашусь.
  - Альтернатива... - Ее палец коснулся автомата. - Здесь.
  - А если мне не нравятся обе?
  - Огриллоны Дымной Охоты, - сказала она слишком ровно, - носят знак внизу спины. Это простой мазок черным, в форме боевого когтя.
  Я понял, что смотрю вниз, на озаренные красным улицы города, но ничего не вижу, ибо высматриваю внизу тощих, жилистых сучек Черных Ножей. Тех, что двадцать пять лет назад плясали у подножия моего креста.
  - И вот сейчас, сегодня в мой город прибывает легендарный Бич Черных Ножей. Сам Ходящий-в-Коже. Не могу поверить, что это совпадение.
  Я вытряхнул флешбек из головы. - Не совпадение. Ни на чуточку.
  - Потому я и привела вас сюда, на свою сторону.
  - Хотите, чтобы я остановил Дымную Охоту.
  Она ответила: - Да.
  - И вы решили, что я наброшусь на возможность лишь потому, что они играют в Черных Ножей.
  - Да.
  - И вы хотите спустить меня на Пуртинов Брод, потому что боитесь, что Правосудие и Истина здесь не годятся. Потому что Хрил наложил на вас слишком много правил.
  - Я говорила, что дело... сложное.
   - Леди, дело вовсе не сложное. Подумайте, кто я. - Усилие, чтобы разжать кулаки - я и не заметил, что их свело судорогой. - Зачем сюда прибыл.
  - Да, - сказала она. - Верю, что среди всех живых созданий вы один истинно понимаете проблему, обретенную Хрилом в этой стране, рок, нависший над Его народом. Возможно, вы один истинно понимаете, чем были Черные Ножи и чем могут стать снова.
  - В дупу Хрилову страну. И его народ. - Я уставился на тучи. - Даже Орбека. Не похоже, что он будет благодарен.
  - Да. Вы еще ненавидите их. Черных Ножей. Даже спустя столько лет. В вас пылает пламя. Я чувствую.
  - Иные дела, - сказал я медленно, - не оставишь за спиной.
  - Да. - Звездный свет загорелся в ее глазах. - Да.
  Она думала, что понимает меня. Я прочитал в ее глазах: кое-что о ненависти она знает. Кое-что. Не всё. Помню, и я был молодым. И я верил, будто умею ненавидеть.
  - Верю, что Сам Хрил привел вас сюда, - заявила она. - Что Сам Хрил решил, будто вы последняя надежда Его народа.
  - Я простой парень. Парень, которому пару раз повезло в жизни. И всё.
  Морщинки вокруг ее глаз наконец сложились в улыбку. - Как много поверивших в это плесневеют ныне в грязи.
  Этому пункту я ничего не мог противопоставить.
  Ее лицо отвердело. - Вот почему я привела вас к себе. Вот почему Хрил извиняет меня за осквернение Его Пурификапекса вашим присутствием. Вы не уважаете Его. Вы богохульник. - Голосом можно было гранить стекло. - Враг Бога.
  Я пожал плечами. - Не вашего бога.
  - Принц Хаоса. Клинок Тишалла.
  - Всегда слышал, что Тишалл и Хрил в приятельских отношениях.
  - Даже не человек.
  Я моргнул. - Простите?
  - Ордену известно, что вы из актиров. Вы бежали из Истинного Ада - не этой бледной иронии внизу нас - вместе с братьями-демонами, артанами, и учинили в Анхане то, что слывет Днем Истинного Успения.
  - Мои братья-демоны. Неужто. - Я состроил рожу. - Знаете, один из самых знаменитых рыцарей Ордена был среди моих братьев-демонов...
  - Вы говорите о Джуббаре Текканале. - Да, улыбка разбила ее усталую маску, но то была улыбка без радости или юмора. - Думали, его происхождение осталось неведомым? Думали, его настоящая природа могла быть сокрыта от Хрила? - Она вздернула голову, будто норовистая кобылица. - Тогда почему его прозвали Дьявольским Рыцарем? Лишь чистота сердца - сила его веры - позволила его превзойти демоническое наследие. Вы... - Взгляд был блеклым. - Вы же славитесь отсутствием и чистоты, и веры.
  - Да, ага, как пожелаете. - Правда - прекрасная вещь, но не тогда, когда каждый встречный швыряет ее вам в лицо. - Мы демоны, точно. Прелесть. Могу более не досаждать вам и не шляться здесь, да?
  Уголки ее рта опустились. - Мы сошлись не для того, чтобы обсуждать что попало.
  - Ага. Забавные ружья носит ваша стража. Эта колючая проволока. Прожекторы и газовые лампы в Изоляторе. Сколько же артан живет в Пуртиновом Броде, не скажете?
  - В Пуртиновом Броде? - Глаза блеснули. - Ни одного.
  - Отлично, ладно. Где же вы их прячете?
  - Они никак с вами не связаны.
  - Там, откуда я прибыл - в Аду, как вы называете это; мы же зовем его просто Землей - очень многие мечтают работать на Компанию. Компанию "Поднебесье". Это дорогого стоит. Другие хотят стать актирами. Лишь самые умные, крутые и безжалостные ублюдки попадают сюда хотя бы раз. Те, что выжили со дня Успения, не просто самые умные, крутые и безжалостные, но еще и чертовски везучие ублюдки. Что их делает первыми среди самых опасных сукиных детей, с которыми не хочется повстречаться в темном переулке. Я потратил три года, стараясь, чтобы эти говнолизы вели себя смирно. Или убивая их.
  Ее глаза были холоднее межзвездного пространства. - Они никак с вами не связаны.
  Я едва не плюнул на пол. Случись такое, она бы врезала мне так сильно, что я летел бы до Тернового Ущелья.
  Может, она не понимала, чего им нужно. Ад, может, я сам не понимал: в конце концов, любой с Земли видел "Отступление из Бодекена" и вряд ли станет любиться с Черными Ножами. Или со мной. - Ладно. Перейдем к делу.
  - Делу?
  - Ваши речи. - Я закатал рукава. - Ваше предложение. Сделка.
  Звездный огонь ее очей потух, сменившись дымом. - Вы сказали, что за этим и приехали в Пуртинов Брод.
  - Ага.
  - А теперь требуете платы?
  - Я приехал вбить каплю разума в башку брата. И чертовски уверен, что не мечтал получить по соплям правой рукой Бога Теофашистов в разгар затраханного террористического мятежа. В особенности не желаю, чтобы это случилось еще раз.
  Дым повалил гуще, глаза заблестели. - Значит, не деньги и не имения; вы не ищете награды.
  - Две. Ну, мне нужна награда. И инструмент.
  Она вздернула голову. - Награда?
  - Жизнь Орбека.
  - Невозможно.
  - Тогда сделки не будет.
  - Просите чего-то еще. Правосудие объявлено Самим Хрилом и у меня нет власти изменять, возражать и отказываться. Орбек Черный Нож бросил Вызов; он положил судьбу свою пред Взором Хрила, там она и лежит.
  - А если он отступится?
  Она обернулась ко мне. - Тогда он должен выразить покорность.
  - Скажем, это не проблема.
  - Остается еще убийство в Аду.
  - Скажем, тоже не проблема.
  Она неохотно пожала плечами. - Возможно, Владыка Правосудия удовлетворится изгнанием из Его земель. Под страхом смерти.
  - Согласен.
  - Тогда... если вы серьезно... согласна. Какой инструмент вы требуете?
  Я постарался выглядеть невинным. - Авторитет.
  Взгляд выразил уверенность, что я сейчас отращу рога и хвост, и наброшусь на нее с докрасна раскаленными вилами.
  - Ваш авторитет исходит от самого Хрила, верно? Этого я и прошу. Прошу свободы действий. В следующий раз, когда очередной засранец-Тиркилд размахнется, я хочу заслониться эдаким Святым Препуцием, велев ему его лобызать, ибо я работаю на Самого из Самых Трахнутых Богов. [ 8]
  Вилы мелькали в ее глазах еще очень долго. Когда она решилась ответить, голос был прежним. - Говорят, вы человек без пределов.
  - Как Ма'элКот, что ли?
  - Ну, без границ. Что нет красной линии, которую вы не решитесь пересечь.
  - Обо мне болтают много всякого дерьма.
  Закатный свет начал разгонять дым, завесивший ее глаза. - Вы должны понимать, что я такая же.
  - Ага, хорошо.
  - На службе Богу - в защите Его земель и Его Солдат - я не признаю ограничений.
  - Верю вам.
  Она подалась к алтарному блоку, безо всяких швов выпиравшему из безупречной платины крыши, на которой мы стояли. Протянула руку, положив на торчавшую рукоять, пальцы сжались с какой-то нежностью.
  Вселенная встала предо мной.
  - тихое покалывание омытой кровью шерсти по коже, высохшей и натянутой -
  - ледяной холод платины под ногами, холоднее бриза с запахами угольной копоти и дождя -
  - глаза, завешенные посеченными сырыми волосами, под цвет блеклой рясы -
  - вздох, заставивший маленькие твердые груди чуть раздвинуть ткань -
  - руки, гудящие памятью кинжалов -
  Слова вылетели из меня без спроса. - Какого хрена вы тут сделали?
  - ибо эти слова я говорил всегда.
  Эти слова я планировал произнести сейчас с момента сотворения вселенной.
  И говоря их, я уже знал -
  - Это, - сказала она мягко, - вторая из священнейших реликвий нашего Ордена. То, что осталось от Проклятого Клинка, отнявшего Миротворящую Руку Нашего Владыки.
  И это случилось
  - блеск серой стали в бриллиантовом потоке крови при свете огней процветших в моей голове, сверкая бессловесным страданием раненого бога -
  - как это собиралось случиться пятьсот лет назад -
  Снова.
  И снова из уст моих вылетели слова, которые я всегда произносил сейчас.
  - Что происходит? Это же... это же... я уже ощущал это...
  Я знал ее ответ.
  - Вы - нет. Это Взор Хрила.
  Слова отозвались во мне бесконечным эхом, словно она собиралась сказать их, сказав давным-давно, ведь мы вечно разговаривали сейчас.
  - Боги существуют вне хватки времени. Когда мы привлекаем Их Глаза, Они касаются нас Своей Силой.
  - Нет, - возражал я всегда. - Нет, я знаю это чувство...
  Она вечно ответила: - Это отзвуки грядущего.
  - Нет, я... реально знаю...
  Я всегда был здесь, ибо нет прошлого; всё, что существует в прошлом, суть паутина Прилива, и черные ее узлы суть структура настоящего. Я всегда буду здесь, ибо нет будущего: всё, что готово случится, не случится никогда.
  Сейчас - всё, что есть.
  Я всегда сидел в мусоре посреди квартала Менял, лицом в длинному Божьему Пути, над разрухой и развалинами Старого города; громоздился на смятом взрывами корпусе штурмкатера с холодной сталью Косалла на коленях. Вздыбленный и рваный титановый ошметок то и дело потрескивает и звенит, вечно остывая под моей задницей. В нескольких сотнях ярдов слева всегда была дымящаяся дыра на месте Зала Суда, в окружении зубчатых стен метеоритного кратера, единой глыбы, сплава сгоревших зданий; даже тысячелетние циклопические камни старого города текут и проваливаются наружу, в реку, термическая цепь или мягкий край большой восковой свечки...
  Я встречаю бога в нескончаемом теперь...
  Я снова сказал навеки: - Это отзвуки прошлого. Или еще что. Отпустите эту дрянь, ладно?
  Она отпустила рукоять, и время украдкой проскользнуло во вселенную.
  Мои глаза были широко раскрыты. - Так что осталось от клинка Богоубийцы? На деле?
  - Вы еще сами не знаете?
  Я задумчиво кивнул, почесав в бороде. Пальцы облепили нити подсыхающей крови. - Миротворящая Рука?
  - Рука, протянутая в жесте дружбы Джерету из Тирнелла, когда наш Владыка-Отец Дал'каннит послал Его предложить перемирие в Деомахии. Рука, которую Джерет предательски отсек от запястья. Этим клинком.
  - Ха. Не такую версию мы учили в Монастырях.
  Ее указательный палец постучал по съеденному веками узелку, который некогда был навершием эфеса; даже этого было достаточно, чтобы в мозг вцепилось дежавю.
  - сжимаю рукоять, пока тихое гудение не соединяется с памятью; жужжит в самих зубах -
  - Дерьмо! Не хватит ли?
  Она отвела руку и повернула ладонью вверх. - У вас есть причины считать нашу версию фальшивой, а свою истинной?
  Я пожал плечами, протягивая руку навстречу. - История зависит от того, кто ее рассказывает.
  - Сила Правосудия, что бежит в самой крови Нашего Владыки, уничтожила Проклятый Клинок, - сказала она, - но Его Миротворящая Рука была отсечена, Наш Владыка искалечен изменой; и тогда, в тот черный день, Дал'каннит возгласил создание Рыцарства, и мы должны были стать Его Руками. Я Поборник, а значит, Его Живой Кулак. На Службе Ему я исполняю Его Волю. Потому я и смогла привести вас - даже вас - в столь святое место.
  Улыбка понимания у меня вышла так себе. - Все ваши грехи прощены заранее.
  - Я праведна по определению. Пока Он не провозгласит через Терранхидаль жан Дхаллейг, что я уже не избранный Поборник, я не способна на грех.
  - Не совсем миротворящие руки.
  - Нет. Рука Мира была отсечена. Мы Руки Войны. Рука Мира... - она небрежно взмахнула головой, разбросав мокрые волосы, - то, в чем мы стоим.
  Я огляделся. Малые шпили не зря напоминают пальцы... "Свечу в зад вставить всем любителям художественных метафор", монологировал я.
  Бог не ответил.
  - И к чему всё это?
  - Вы должны понимать, - отвечала она, - что я вожусь с вами лишь потому, что вы меньшее зло пред лицом надвигающейся тьмы. Должны понимать - хотя мы стоим в величайшем святилище Ордена, в самой ладони Миротворящей Руки Хрила, хотя Проклятый Клинок имеет столь великое происхождение, что низшие существа могут умереть, лишь поглядев на него - вы должны понимать, что едва заподозрив в вас угрозу более насущную...
  Она резко повернулась ко мне. Губы оттянулись, показав зубы, веки куда-то пропали, в этом хромировано-стальном лице не осталось ничего человеческого. Она схватила рукоять Проклятого Клинка, изгоняя время и здравый смысл из вселенной. И сказала вовеки: - Здесь, под Взором самого Хрила, клянусь Своей Легендой Отваги, что вытяну ножны из места упокоения и оттрахаю тебя ими до смерти.
  Она позволила эху умереть за краем всего сущего.
  Когда же, несколько космических эпох спустя, она позволила миру вращаться снова, я ответил: - Буду считать это согласием.
  
  
  Герой
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  Вопли горящих огриллонов отражаются эхом от камней. Восемь или девять - славный там вышел костерчик.
  Созданный ими свет отражается от стальных зубов двух кратрий, сходящихся из переулков; отсюда, сверху, всё выглядит чисто, опрятно, даже элегантно: слаженные перестроения на плац-параде.
  Знаете, этот Преторнио хоть и похож на мелкого хорька, но член имеет жесткий.
  "Кейн".
  Я смотрю наверх, машу непроницаемой ночной пелене, окутавшей парапет с Тизаррой и Рабебелом.
  "Две своры сходятся к твоей позиции. Будь готов".
  Ага: услышали крики. Прибежали поглазеть. И за это умрут.
  Поворачиваюсь к едва различимым в тени статуям: Марада и Стелтон. - Идут сюда. Линяйте.
  Я снова оглядываюсь, прыгаю через окно в осыпающейся стене, пригибаюсь и всаживаю порцию тепла в попку секущего жезла. Топот босых ног, лязганье когтей о камни заставляет яйца искать укрытия где-то в груди. Здоровенные тени потемнее возникают в тени передо мной и я высовываю жезл в окно, и пульс синей энергии лижет кончик, давая света столько, что я вижу: трое или четверо разрезаны надвое.
  Они кряхтят и задыхаются, падая, а один издает вопль и я пригибаюсь, замираю у холодного камня, когда фляга с маслом, которого Коснулся Рабебел, взрывается над головами с металлическим чмоканьем.
  Когда я снова гляжу в маленькое окошко, всё пылает.
  В том числе пятнадцать Черных Ножей.
  >>ускоренная перемотка>>
  Застрял как в жопе - треклятый край утеса слишком выступает...
  Хорошо, что бой окончен. Передряга вышла бы славная... и последняя.
  Я наступаю ему на морду - сапог хлюпает по открытым глазам - и засовываю секущий жезл за пояс, чтобы пользоваться обеими руками.
  Призрачно-голубые огоньки горящего масла вырастают из трещин в мостовой. Последние два Черных Ножа дергаются и хрипят у стенки, медленно опускаясь. Марада отрывает от шлема исковерканное забрало, раздается визг пытаемого металла - и страдальчески хромает по дымящимся ловчим сетям, отбивает молот, который один грилл поднял в неловкой попытке защититься, и вздымает моргенштерн.
  - Оставь их, - кряхчу я. - Подышали пламенем... уже мертвецы.
  Она поворачивает окрашенное кровью лицо: забрало было сильно вогнуто, нос наверняка сломан. - Нельзя оставлять их на муки...
  Стелтон сползает по неровной стене, заботливо лелея то, что было запястьем. - Уверен, что можно. - Трогает носком сапога одну из сетей. - Это была прямо-таки хорошая речь, Кейн, - говорит он с дерганым, дребезжащим смешком. - Но насчет "не дайтесь-им-в-руки-живыми"... кажется, с этим будет проблема.
  Зажав голову мертвого огриллона между сапогом и опаленными маслом камнями, я вырываю меч из черепа. Усилие разворачивает алый цветок под ребром, куда он достал меня молотом, и я вскрикиваю. Поднимаю клинок.
  - Ох, ради всяческого дерьма. Поглядите.
  Клинок не только покрылся месивом из мозгов и костных крошек, он изогнут градусов под тридцать, да еще и пошел винтом в стиле "вставь-мне-штопор-в-жопу". - Половину траханой жизни проводишь, учась протыкать всякому черепушку. Почему же никто не учит, как вытаскивать?
  Они не слушают: Стелтон пытается одной рукой подтянуть ремни поцарапанного щита, а Марада смотрит на месиво, в которое молоты превратили ее правое бедро.
  - Кусок дерьма. - Я бросаю меч. Погань все мечи.
  С ножом так не вышло бы.
  Беру молот, которым меня задели, взвешиваю, оценивая баланс, и цветок боли в ребрах пауком расползается по телу, неся онемение. Колени подгибаются.
  О, проклятие.
  Опираюсь о молот и щупаю живот сквозь холодную липкую кольчугу и ватник. Там не то чтобы болит; ощущение слишком широкое, какое-то океаническое. Кишки вздуло, давить на них - словно открывать черную дыру слабости. Хрен поймешь, насколько серьезно я ранен, однако ночь сгущается и становится жидкой, и внятно говорит "кончай". Да, плохо дело.
  Впрочем, я обучен справляться с шоком. Дыши.
  И.
  Дыши.
  И.
  Дыши - и...
  И несколько секунд сфокусированной концентрации на Дисциплине Контроля накачивает кровяное давление, усмиряя темноту.
  Дыши.
  И дыши.
  Смена внимания по практикам Дисциплин стимулирует стресс-гормоны; боль притупляется, сила течет обратно в руки и ноги, в голове яснеет.
  Забудь про любовь и деньги, бэби: мир раскручивают гормоны надпочечников.
  Минуту спустя я могу встать и наконец осмотреть молот как следует. Рукоять длиннее моей руки, в железной головке кило три, однако обеими руками я вполне смогу им орудовать. Мои кишки и рука Стелтона готовы засвидетельствовать эффективность этого костолома; шип на задней стороне головки похож на боевой коготь и способен пронзить сталь - правый набедренник Марады напоминает поверхность луны, и по меньшей мере три кратера сочатся, пробитые насквозь.
  Можно хорошенько поработать над черепами огриллонов.
  Марада одурело трясет головой, орошая ноги струйками крови из носа. - Кейн. Мне потребуется помощь...
  Промельк движения сзади нее, она замолкает и машет моргенштерном за спину, прерывая жалкий бросок умирающего Черного Ножа. Стена обрызгана мозгами.
  Забойная девчонка.
  Труп падает на другого Черного Ножа. Еще живой рычит, но он совсем обессилел - рык похож на стон; он сжимается под весом сородича, убийственно глядя на Мараду и пытаясь выкашлять масло из сгоревших легких.
  Знаете, если нам с ней удастся найти путь сквозь это... ну, знаете, если я ей хоть немного нравлюсь...
  Она ковыляет ко мне, хватаясь за край пробитого набедренника. - Поможешь снять, ладно?
  Я опускаюсь на колено и роюсь позади стальной пластины в поисках ремешка, и мне хорошо как щенку-сосунку, и тепло плоти сквозь липкие брюки делает вдохи еще более короткими, чем сумел сделать молот.
  - Я, ух... - Приходится откашливаться. - У нас мало бинтов... то есть только моя рубаха...
  - Не нужно, - говорит она. - Ранения в мягкие ткани мне не страшны. Нужно лишь снять вот это. Покоробленные края режут мышцы - я не могу ходить и не могу Исцелить себя. Потом поглядим, что можно сделать с рукой Стелтона.
  Мои кишки тоже требуют внимания, но...
  То, как она говорит...
  Я опускаю руки и смотрю вверх. -Забыла, что нужно быть похожим на Айвенго, да?
  - Чего? - Она вздрагивает, глаза виновато вспыхивают. - Я, э...
  "Кейн". Призрачный Шепот Тизарры доносится из-за левого плеча. Я поднимаю руку, давая знать, что услышал. "Еще две своры, за ними третья. На два полета стрелы к югу от вас. Приближаются".
  Я киваю и вытаскиваю из сапога нож. Марада морщится, когда я начинаю резать ремешки.
  - Кейн?
  - Это Тизарра. У нас компания.
  Она скалится и глядит через плечо. - Стелтон?
  - Я могу идти, - говорит он тонким голосом. Без всякой уверенности. - Куда?
  - К черту. - Последний ремешок поддается, пластина остается в моей руке. - Просто спрячься. Ударим по ним здесь.
  >>ускоренная перемотка>>
  Огриллон медлит долю секунды, я успеваю нацелить секущий жезл ему в глаз. Призываю поток внимания, чтобы срезать ему макушку, но все, что получаю - синеватый статический разряд; попка жезла так горяча, что обжигает ладонь и кто знает, долго ли проклятая штука будет перезаряжаться...
  Он ухает, расплывается в злобной ухмылке и бросается, а я ныряю под черный замах боевого молота и затыкаю ухмылку концом жезла.
  Дерево митондион твердо как сталь, пронзает кожу, рвет мышцы и крошит кость; скрежещет по челюстному суставу, рукоятка сразу намокает и выскальзывает из пальцев, когда он отшатывается, рыча от неожиданной боли. Руки упускают молот, и я перехватываю его под головкой. Резко поворачиваю и бью ему под дых, но грилл даже на шаг не отступает. Толкает меня назад. Я стою с молотом в руках, ублюдок разворачивается и бежит как испуганный кот.
  С секущим жезлом, так и торчащим из поганой хари...
  - Ах ты сосун! - Я прыгаю следом, но что-то рвется в животе. Огриллон в рывке может бежать под сорок км в час, я не догнал бы его на мотоцикле. - Любитель куннилинга, вернись и дерись!
  Я бросаю молот, как могу сильно. Он летит вдоль по улице и бьет его в почку, грилл спотыкается, но не падает, бежит дальше, не оглянувшись.
  Пропадает в горячей сухой темноте, и все, что мне осталось - кипятиться, рычать и искать, кого бы еще убить.
  Находя лишь дымящиеся трупы и удаляющееся клик-клак когтей во мраке и Мараду в разбитом доспехе, она прыгает на спину здоровенному хрену, недостаточно умному или быстрому, чтобы слинять с остальными. Булаву она где-то потеряла, но это не важно; одна рука скользит, охватывает бычью шею, обнимая, вторая рука берется за гребень на черепе. С Силой Хрила ей не нужно долго душить его; кряхтенье, рывок, и голова почти отрывается.
  Он мертв еще до того, как они валятся на камни.
  Она лежит сверху, тяжко пыхтя. Когда я добираюсь до нее, Марада перекатывается на спину, слишком неглубоко вздыхая, и видно почему: нагрудник стал сплошной вмятиной. Наверное, так дышат внутри железной девы. Той, с шипами. - Эй, давай помогу...
  - Нет... нет, я могу... - взвизгивает она, стягивая алые рукавицы. Кровь булькает на разбитых губах. - Где...?
  Я качаю головой. -Засранцы сбежали. И я их не виню. И я... я...
  - Да?
  Я едва могу выговорить: - Потерял секущий жезл.
  Она утомленно кивает. Глаза непроизвольно закрываются, на миг. - Ладно. Ладно. Мы сможем... еще сможем...
  - Еще сможем что? Некрасиво умереть?
  Она шарит под горлом в поисках застежек кирасы. - Хрил любит меня - если смогу дышать, смогу и молиться. Он Исцелит меня. Нас. Бойцов.
  - Ага, сейчас. - Я протягиваю руку, отводя пропитанные кровью волосы с глаз. - Это был реально чудесный захват, Марада. Давно ли хриллианцы освоили такие приемчики?
  Ее пальцы скользят по застежкам, на лице снова виноватое выражение. - Кейн, я... я не...
  - Забудем. - Некоторые Черные Ножи еще дергаются. Один мучительно ползет в темноту. Пламя от масла стекает по крошащимся стенам, в канавки мостовой и гаснет; скоро мы перестанем видеть. Как ни хотелось бы полюбоваться Марадой без нагрудника, дела не ждут.
  Ее последняя жертва выронила молот; я подбираю. - Если сама справишься с кирасой, пойду добивать раненых.
  Она расстегивает пряжки и ослабляет кирасу, так что может сесть. Вдруг замирает. Голова склоняется к плечу.
  - Что?
  - Тизарра. - Она поднимает руку, давая знак "слышу" куда-то наверх, охваченному тьмой парапету. Лицо становится отрешенным, потом мрачным. - Преторнио в беде.
  - Хуже, чем у нас?
  Она тянет нагрудник. Раздается стон порванного металла. - Да. Носильщики сломались. Их взяли числом. Некоторых уже схватили.
  - Схватили? Живыми?
  Короткий кивок. - Мы должны... нужно найти их... - Она с трудом встает, пошатывается. Поддевка блестит темно-красным, пропитанная свернувшейся кровью. Делает неуверенный шаг, еще, и почти падает на стену. Скрючивается, оставляя багровые знаки.
  - Ты не в форме, ни на что не способна. Даже стоять прямо не можешь.
  - Должна, - говорит она. Тянет воротник, чтобы утереть рот и подбородок. - Мы задержимся на молитву, и когда спустимся вниз, к Преторнио, я уже смогу...
  Замолкает и озирается, глуповато моргая. - Где Стелтон?
  Я разеваю рот, наверняка выгляжу еще глупее. - Драть меня. Он был прямо здесь...
  "Прямо здесь" только гаснущее пламя и Черные Ножи в разных стадиях разделки туш.
  - Стелтон! Эй, Стелтон!
  - Кейн..! - шипит она, делая знаки "тише".
  Я не слушаюсь: любой, кто еще не потерял слух, уже понял, что мы здесь. - Стелтон! Давай, приятель, вставай! Мы уходим!
  Стою на тихом ветру, слыша лишь шипение умирающего пламени.
  Песок вон там взрыхлен, вроде бы следы.
  - Оставайся и молись, - говорю я. - А я пойду искать.
  Кровавые пятна и разворошенный песок ведут меня за пределы света пожара. Еще одно погружение в Дисциплину Контроля, и зрачки полностью расширяются, палочки сетчатой оболочки глаз наполняются родопсином. Не вполне Ночное Зрение, но я обучен видеть ясно, не глядя на вещи напрямую: в звездном свете границ расширенного медитацией периферического зрения достаточно, чтобы найти верный след. Там, между обрушившихся зданий, отпечатки сапог Стелтона пропадают под следами босых ног огриллонов.
  Кольчуга вдруг начинает весить сотни две фунтов, мне реально, реально нужно присесть. Хотя лучше не надо. Не думаю, что потом встану.
  Славная гибель... Раньше эта штука казалась мне чертовски привлекательной.
  - Кейн? Где ты? - Ее голос уже окреп. - Что случилось с фонарем?
  - Не знаю. Потерял.
  - Стелтон?
  - Тоже потерян.
  Она бредет ко мне, блуждая в непроницаемой - для нее - темноте. - О чем ты? Он мертв?
  - Не знаю. Его следы кончились здесь. Их ведут дальше. Тела нет.
  - Откуда ты... - Она обрывает себя, ночь становится тихой. - Ты можешь видеть.
  - Типа того. - К чему ложь? - Немного.
  Слишком долго она остается молчаливой. Слышно лишь дыхание.
  - Кто же ты? - Голос спокойный. Медленный. Роковой. - Монашек?
  Вдалеке: угасающие человеческие вопли.
  - Какая в этом разница, вот сейчас?
  - Некий вид эзотерика. Должно быть. Почему никому не рассказал?
  - У всех свои секреты, - напоминаю я.
  - Профессиональный убийца, - бормочет она тусклым увядающим полушепотом, словно я разбил внутри нее нечто драгоценное. Необъяснимый намек на слезы. - Кто твоя цель? Не я ли?
  Если учесть историю отношений Монастырей и Ордена Хрила, для паранойи есть основания. - Всё не так.
  - Кто же? Мы все, скопом? Вот к чему ты нас толкал. Мы все умрем. Блестящая стратегия...
  - Марада, заткнись. Соберись с духом. - Мне нужно то же самое. - С нами еще не покончено.
  Ее силуэт молча кивает. Фырканье в темноте. - Да. Да. Преторнио, его люди. Стелтон. Мы им нужны.
  - Верно. - Я расстегиваю пояс, позволяя упасть, стаскиваю кольчугу и стеганую поддевку через голову. Наконец-то. Только кожаная туника и штаны. Я снова могу двигаться. - Ты идешь за священником и носильщиками. Сделай что сможешь.
  - А ты?
  - Найду Стелтона. - В том или ином виде.
  - Если он мертв...
  - Тогда нет проблемы. Тизарра нас свяжет. - Я вдыхаю в ноги адреналиновую силу. Выходит кое-как: у Дисциплин есть пределы, и я к ним близок.
  В лучшей форме уже не буду.
  - Кейн... я, это же... - Линии ищущей руки. - Думаю, живыми мы не увидимся.
  - Догадываюсь, что ты права.
  Тень руки ловит меня в темноте. Я позволяю ей обнять меня с силой медведицы, без усилий поднять над землей окованными сталью руками, способными сломать спину; но сквозь поддевку ее груди мягки и округлы, и вместо смертельного захвата я получаю касание губ, медно-соленый поцелуй.
  Не успеваю я подумать "какого хрена?", как она ставит меня на ноги.
  - Умри в бою, Кейн. - Она, спотыкаясь, бредет к оставленным позади языкам огня.
  Я смотрю вслед секунду, и две, и три, и четыре, и такой я бесполезный мешок трусливого дерьма, что не нахожу ни одного слова. Даже сейчас ни одного слова.
  А она уходит.
  Дерьмо.
  Мои прощания достаются ночи и мертвякам.
  Гаснет последнее пламя. Мне остается лишь вернуть ночное зрение, найти боевой молот и брести по следам Черных Ножей.
  >>ускоренная перемотка>>
  Значит, двое решили перекусить. Лучше, чем волочь тело по всему пути на стоянку. Стоит показать всем: обычный Черный Нож может быть таким же эгоистичным, недисциплинированным и ленивым, как средний хуманс.
  Звучит утешительнее, нежели выходит на деле.
  Я должен бы сбежать. Оставить их с ужином и поискать Мараду, ибо ему сейчас хрен поможешь, и мне пора, пора; но луна наконец показалась и в усилившемся блекло-серебристом сиянии я вижу что-то странное в том, как они склонились над его животом.
  Один жмет рукой кольчугу, завернутую на лицо, второй садится на четвереньки, прижимая Стелтона ногами, и пока понимание еще сочится сквозь ментальную стену "хрен поможешь", тело его изгибается, бьет ногами, спутанная масса кишок шевелится и...
  Раздолби меня господь, он еще жив.
  Хрипы и сопение не дают им услышать меня, а я перепрыгиваю подоконник (самого окна здесь нет уже тысячу лет), неспешным замахом вывожу из-за спины молот и чеканю голову одного прямо над ухом.
  Удар ставит его на колени, глаза пусты, смотрят на разбитую скулу; тот, что был в ногах Стелтона, успевает поднять голову, как раз чтобы поймать удар сверху, промеж глаз. Точный, словно на бойне. Боек оставляет на черепе дыру размером в кулак, глаза выпучиваются, он валится набок и, прежде чем туша падает на камни, я поворачиваюсь и угощаю первого шипом в затылок. Шип с маху разбивает кость, и я словно багром стаскиваю урода с груди Стелтона, с месива кишок и влажного черного песка.
  Черные Ножи бьются и дергаются, пинаются и кряхтят, автономные нервные системы не хотят верить, что они уже мертвы, но вскоре это хук-хук-хуууууккк сменяется слабыми последними хрипами, и остаются лишь звуки сдавленных рыданий. Не знаю, Стелтона или моих.
   Кольчуга сползла с лица. Руки еще связаны за спиной. Я падаю рядом на колени там, где был огриллон, бережно спускаю кольчугу на плечи.
  Глаза крепко зажмурены, словно он боялся, что они выпадут, рот, подбородок и щеки в загустевшей крови. Он всхлипывает, будто тинейджер с разбитым сердцем. Я подвожу руку под голову и второй рукой глажу волосы и несу эту дерьмовую чушь "успокойся теперь все будет хорошо, все кончилось и все окей", и дерьмовая чушь не кажется ему чушью, дыхание выравнивается, и вскоре он решается открыть глаза. - Кто..?
  - Это Кейн, Стелтон.
  - К-Кейн? Я... мне больно. Больно, Кейн.
  - Да, знаю. - Дерьмо. Лучше бы он умер сейчас. Еще лучше - двадцать минут назад. Дерьмо. - Шш. Тише. Пойдем.
  - Не так... бывало и похуже. Не так плохо. Боль. - Голос спутанный, шаткий. - Словно... словно переел... несвежего. И всё. Кейн?
  Я сказал бы ему поберечь силы но, знаете ли, зачем? - Ага.
  - Есть... вода? Жажда. Ммм, настоящая жажда.
  И у меня. Не помню, что случилось с флягами. - Ага. Да, сейчас. Принесу воды. Минутку.
  - Не так должно было быть...
  Слезы текут из уголков глаз, по вискам. - Просто рр... работа. Немного... поохранять. И найти работу получше. Никто не сказал, что будет так. Не так... не так должно было окончиться...
  - Ага. - Я опускаю его голову на заметенный песком камень. Луна светит за плечом. - Я бы все переделал, если бы мог.
  - Я, эх... я.. аххх, дрянь. - Спина выгибается. - Не могу... даже сесть ...
  Да уж, не когда твои внутренности выгрызены.
  - Знаю. Даже не пробуй.
  - Ты можешь... помоги увидеть...
  - Тебе не захочется.
  - Реально плохо? Не вижу. Так и есть? Реально плохо.
  - Поверь.
  Встаю и подбираю молот. Он весит примерно тонну; приходится опустить на плечо, от тяжести подгибаются ноги. Я уже убивал людей. Но никогда тех, кто был настоящим. Хорошего человека. Приятного.
  Человека, которого я хотел бы заиметь в друзья.
  - Да уж. Да, хорошо. Кейн.. не надо... не...
  - Лучше так. Быстро.
  - Нет. Нет, нет, не так. Я просто... - Свежие слезы прочерчивают новые дорожки. - Никому не говори, ладно?
  - Не говорить..?
  Нагой, испытующий взгляд умоляет поклясться. - Не говори, что я ушел как... как слабак. Скажи, я... умер в бою. Скажи им. Ладно?
  Словно тут есть кто-то, кто вообще помнит о нем. Догадываюсь, что не в том дело.
  - Ага. - Я перехватываю молот. Руки дрожат. Ладони исходят потом в перчатках. - Готов?
  - Должно быть так... нет ли другого... пути... Марада или Преторнио или...
  - Нет. Только я. А я не понимаю в Исцелении. - Показываю ему молот. - Вот в чем понимаю.
  Глаза впиваются в меня. - Не говори им, что я ушел как слабак.
  - Ты им не был.
  Молот взлетает над головой и я опускаю его, словно это топор, а голова - бревно, раздается хруст и хлюпанье и знаете, в конце я сказал ему правду. Он не ушел как слабак.
  Даже глаза не закрыл.
  Покрепче меня...
  Вот что подпалило свечку, вставленную мне в зад. Я выбираюсь к бывшему окну.
  Откат подламывает колени, бросает на подоконник. Вываливаюсь прямо у груды тел, забиваюсь в уголок. Я могу лишь сидеть и дрожать.
  Потому что гляжу в будущее. То, что осталось.
  Здесь. Сейчас.
  Сражаться с ними бесполезно. Крысиной жопки не дам за чушь о последней героической схватке, которую так успешно продавал другим. Во рту звучало красиво, но по сути собачье дерьмо. Его я и вкусил сейчас.
  Адова куча времени осознать, что я не герой.
  Лишь одно я еще могу для них сделать. Лишь одно. Для людей, которых подбил умереть некрасиво. Надеюсь, со следующим будет легче. Нет, не будет.
  Дерьмо, сам не знаю. Легко ли убивать друзей?
  А если будет легко? Чем я стану?
  Ха.
  Догадываюсь, что вскоре пойму.
  
  
  Наполовину годный
  
  Во мне не осталось ясных воспоминаний о ритуале Вложения, что, наверное, к лучшему. Как бывает почти со всем хриллианским - если зайти дальше клевых доспехов и красивых белых зданий, и чепухи насчет "защищать-невинных-и-быть-добрыми-к-пейзанам" - я припоминаю откровенные мерзости.
  Все происходило под Взором Хрила, отчего воспоминания спаялись в кровавый ком, но там было разрывание плоти голыми пальцами, ее или моей, или обоюдно, и досыта драгоценных телесных флюидов, а в некотором пункте, вполне уверен, моя рука побывала внутри ее грудной клетки.
  Когда пальцы мои обнимали бьющееся сердце.
  Поняли, о каких мерзостях я болтаю?
  А может, то была ее рука и мое сердце. Говорю же, мало что помню. Чья-то рука у чьего-то сердца. Хриллианцы умеют налагать руки на всякого встречного. Проникновение плоти и прочее дерьмо. Всему виной Его проклятое Исцеление. Если замести последствия в угол, люди становятся реально странными, вот срань.
  Иные говорят, со мною то же самое. Винт им в дупу. Многие не пережили моих последствий.
  Как бы то ни было, я вышел оттуда с метафорическим Святым Препуцием в правом кулаке, не самой приятной для переноски штукой.
  Но я был чертовски серьезно настроен оправдать доверие.
  Обогнув последний поворот спирали и нырнув в Лавидхерриксий, стирая с кожи похожие на червяков нити крови и надеясь, что у чертяк где-то есть душ и можно будет выйти на люди в достойном виде, я не сразу заметил, что бормотание бриза превратилось в бормотание голосов. А затем голоса начали произносить различимые слова.
  - ... это, мой Лорд, есть вопрос, который нужно возложить под пристальный Взор Владыки Отваги. В этом и есть мое полное и единственное намерение, и вы, мой Лорд, обнаруживаете на удивление слабую способность авторитетно возразить мне.
  Я отчетливо слышал лязг зубастых липканских челюстей Маркхема. - Повторяю: вы не можете взойти. Вам надлежит уйти немедля. Это приказ.
  - Любовь Нашего Владыки Отваги изгнала звон из ушей моих, мой Лорд. Я расслышал ваши слова с первого раза. И затем неоднократно. Чего не услышал я, это по какому праву вы пытаетесь встать между Рыцарем Хрила и Взором Бога и каким именно манером предлагаете подчинить мою особу сей нелепой тирании.
  - Я Благочестивый Лорд на службе Поборника...
  - О да, именно так, всякая нелепица о заемном авторитете. Верно. Но даже Она Сама может встать между Рыцарем и Взором Бога, лишь если сказанный Рыцарь сочтен Изменником, Трусом или Подлецом. Какое из сих обвинений бросите вы в лицо бедному, почти искалеченному Рыцарю, лишив малейшей надежды узреть Ответ? Ведь спор может быть решен между нами сейчас же, о мой Лорд Благочестивый и Так Далее. Конечно же, мы сможем, нужно лишь отступить туда, где не оскорбим...
  - Повторяю. Вы не можете взойти. Вам надлежит уйти немедля.
  Я мог вообразить выражение лица Маркхема. Я улыбался, поднимаясь по круговой лестнице вдоль узкого бассейна. Хотя узнал и второй голос.
  - Что за незаконные, кощунственные требования - кто-то мог бы даже сказать "святотатственные", будь он более склонен судить и осуждать, нежели скромный я! Ваши обиняки по всем законам приемлемой логики привели бы Рыцаря более подозрительного по натуре к гаданиям, нет ли там, наверху, в Пурификапексе, чего-то такого, что вы не желаете ему явить. К спекуляциям о природе загадочного нечто и чем оно может оказаться.
  - Да, Маркхем, скажите парню. - Я поднырнул под последний фонарь у выхода. - Чего же вы так не хотели ему явить?
  В сырости с мясным душком стоял Маркхем, спокойный и бледный, как труп липканца. По доспехам катились струйки конденсированной влаги.
  Одна из стоек держала на себе впечатляющий набор хриллианских отполированных лат, вроде бы изготовленных для медведя невысокого роста. С крючка в стене, на расстоянии руки от кучки моей одежды, свисали стеганая поддевка и брюки, и блеклые льняные подштанники. С другого - белый плащ.
  Лицом к доспешному Лорду, голый словно в день нарождения, если не считать хреновой тучи волос, подбоченившись - белоснежная простынка покрывает широкую грудь и задние щеки, и похожие на два ствола ноги, но вполне откровенно выставляет впечатляющий набор шрамов, в числе коих сердитый красный узел на алой ленте вокруг бедра - стоял Тиркилд, Рыцарь Аэдхарр.
  Тут челюсть достойной особы отпала, лицо быстро поменяло цвет, с ярко-красного к убийственной белизне.
  - Как нога, говнодав?
  Рот Тиркилда захлопнулся с треском столь звучным, что наверняка сломалась пара зубов. Он вдохнул, и еще раз, а когда наконец заговорил, голос был почти человеческим.
  - Боль причиняет изрядную. Но после обнаружения вашей гнусной особы в священном месте, она жжет не сильнее свечки сравнительно с горящим домом.
  - Спасибо. - Я обернулся к бледному стальному негодованию. Ах, это было лицо Маркхема. - Ангвасса желает, чтобы вы провели меня в Изолятор. Повидаться с Орбеком.
  Его лицо даже не дрогнуло. - Путь назад вам уже знаком. Как только вы облачитесь...
  - Через ту контору? - Я милостиво кивнул. - Ожидайте меня там.
  Он казался одуревшим. Я пару раз махнул ему рукой - кыш!
  Лицо Маркхема стало не просто красным, его было не отличить от здешних ряс. - Мне поручено лишь...
  - Заткнитесь. - Как бы не разорвать ему аневризму. Вдруг ублюдок хлопнется прямо здесь? - Давайте, прогуляйтесь. Мне до тошноты надоели взгляды на мою задницу.
  - Я... - Рот Маркхема захлопнулся, потом снова открылся. - Я...
  - Вали на хрен.
  - Мой долг перед Поборником...
  - Ловлю на слове. - Я поднял ладонь с метафорическим Святым Препуцием. - Х'сиавалланайг Хриллан-тай!
  Он действительно просиял там.
  Мне пришлось сощуриться, такое сияние лилось с воздетой ладони; впрочем, я знал достаточно, чтобы побыстрее отвести взгляд. Он освещал лицо Маркхема не хуже дуговой сварки; Тиркилд задохнулся, видя эманацию в руке не-хриллианца, кощунственного мерзавца, и закрыл глаза рукой толще бычьей ляжки.
  Не зря одно из именований Хрила - Блистательный. Может, потому он еще и бог солнца.
  Мне также казалось, что ладонь сжигают до пепла и золы, и тут же Исцеляют. Вовсе не совпадение, именно это и происходило. Могущество бога солнца.
  Я догадывался, что Хрил не желает, чтобы агенты, в которых Он Вложился, без нужды разбрасывались Его Авторитетом. К примеру, чтобы досадить липканским лобковошкам. Но, знаете ли, это одна из штучек Завета Пиришанте. Боги могут лишь дарить силу или ее забирать; что с ней делать, решать вам.
  Вот почему я стоял там с приклеенной улыбочкой, хотя пар валил от новой розовой кожи на ладони, а по рукаву рясы ползли огоньки.
  - Знаете, что это значит? - Я чуть повел рукой. Болела зверски. - Значит, что вы должны убраться. Сейчас же.
  Единственным ответом Маркхема был краткий, полный холодного отвращения взгляд; он выполнил четкий разворот и вымаршировал в сожранный ночью коридор. Тиркилд слушал, как затихают его шаги.
  Мы поглядели один на другого.
  - Это, - сказал он медленно, - было представление, почти компенсирующее мерзость вашего присутствия.
  Я не мог не улыбнуться. - Ага, я сам себя, сукиного сына, не выношу.
  Он не спеша шагнул к бассейну. - Итак, извинения нашей Леди Поборницы приняли... необычную форму.
  Я подошел к груде одежды, огляделся. - Парни, у вас есть что-то вроде душа?
  - Лично я не желал приносить извинения. В любой форме.
  - Душ, - сказал я. - Д. У. Ш. Здесь он есть? Чешусь как шлюха в стоге сена.
  - Единственные извинения - те, что я задолжал Хрилу.
  - За попытку убийства? - бросил я ему в спину. - Или за неудачу в оной?
  Он сердито смотрел в кровавую воду.
  - Мы на войне. Я не сделал ничего дурного. Ничего.
  - Скажите Хрилу.
  - Намерен.
  В пекло душ. Я стащил рясу и позволил ей упасть, подобрал штаны. - Вот оно как просто? Хотите сказать, что вы весь в белом, потому что на войне? Вали в жопу, говнодав.
  - Вот как?
  - Так и будет. - Я стряхнул штаны. - Не славен умением прощать.
  - А кто-то просит?
  - Явно не вы. - Я опустил штаны к полу. - Вы ходите вполне нормально для человека, которому оторвало кусок бедренной кости.
  Тиркилд глядел вниз. Правая рука сжалась в кулак. На тыле ладони виднелась звездочка нового шрама, размером с анханский золотой ройял.
  После мгновенного замешательства он сказал спокойным тоном: - Боец...
  - Брехью. Да, да, слышал.
  Тиркилд отстраненно кивнул. - Когда Солдат отдает себя Хрилу, всегда находятся способы... продолжать служить.
  Я уставился на него, забыв про штаны. - Что? Костяной черен? Вы ходите на куске ноги бедного ублюдка?
  - Да. В руке несколько его косточек, как и... в вашем боку.
  Я прижал ярко-розовую ладонь к четырехугольнику шрамов над печенью. - Ни хрена подобного.
  - Ваши ребра были расщеплены. Никто не рассказал?
  - Нет. - Я вдруг ощутил себя больным. И еще больнее. - Никто не потрудился объяснить.
  - Сегодня я буду беседовать с его вдовой и осиротевшими дочерями. Может быть, будете столь любезны присоединиться?
  Я тряс головой в тупом ошеломлении. - У всех вас, ублюдков, червивые орехи в черепушках. У всякого и каждого.
  - Он пал в достойной битве...
  - В жопу.
  - ... служа Владыке Отваги. Мой долг предложить вдове любое утешение, на ее выбор.
  - Какое утешение? - Я снова потряс головой. - И знать не желаю.
  Голос Тиркилда стал тусклым. Хриплым. - Брехью не оставил сыновей.
  - Я сказал, что не желаю знать! - Я отмел его взмахом руки, словно пущенные кем-то ветры. - Чем больше узнаю хриллианцев, тем меньше вы мне нравитесь.
  Тиркилд говорил из-под опущенного лба. Лица не было видно. - Дом Аэдхарр был цветом джеледийского рыцарства, когда великая Липканская Империя походила на лужицу собачьей мочи. Когда Наш Владыка Отваги был простоватым козопасом с даром крутить пращу. Я знаю, к чему обязывает благородство. И знаю, что человек благородной натуры простил бы меня. Это не о вас.
  - Принимаю за комплимент.
  Тиркилд посмотрел на меня искоса. - Если позволительно такое замечание со стороны человека, недавно повредившего ваше здоровье... Хорошо выглядите.
  - Я в полном порядке.
  - Это мне и любопытно, ибо Исцеление Хрила касается только раненых на поле брани.
  - И?
  - Забавное положение: раны, нанесенные Рукой Хрила вашей особе при помощи моей особы, были Исцелены. Хотя нанесены они до начала схватки.
  Я пожал плечами и наконец-то засунул ногу в штанину. - Есть схватки и схватки.
  - А?
  Я натянул штаны. - Схватка началась, когда бедняга Брехью нацелил ружье на мои яйца.
  - Ох, неужели? - Тиркилд задумчиво нахмурился. - Я не разглядел.
  - Потому вы и проиграли.
  - Мы проиграли, - сказал Тиркилд, принимая значительный вид, что бывает трудно для голого человека, - потому что так судил Наш Владыка Отваги.
  - А приходило вам в голову, - я застегнул ряд пуговичек на штанах, - что вас просто побили?
  - Хмм?
  - Не подумали? Может, я просто надрал вам задницы? Может, мне просто повезло?
  Глаза Тиркилда стали мечтательными, голос смягчился. - Не обманывает ли меня слабое ухо? Это музыка признания?
  Я фыркнул. - Да ваше Исповедание Отваги - дерьмо вроде, э...
  - Примитивное? Невероятное? Детское? Глупое? - Тиркилд тряхнул двумя ярдами волосатых плеч. - Лишь для Неприсоединившихся. Отличить простую неудачу от Осуждения Бога нетрудно в большинстве случаев, и этот случай ясен как трехамметское стекло. В критический момент Хрил отвел от меня Свою Любовь.
  - О, догнал. - Я облагодетельствовал его идиотской улыбкой. - Говорите, Сам Хрил подтвердил мои слова о вашем отце.
  Мышцы заиграли на широкой челюсти. - Не за это мы сражались.
  - Точно, гореть мне в аду.
  Полосы румянца, словно следы когтей, опоясали грудь Тиркилда, кожа на костяшках узловатых кулаков стала белой. - Вы... вы очень, очень дурной человек.
  - Знаете, что когда вы реально злитесь, краснеют даже ядрышки?
  Тиркилд взвился, шагнув к бассейну и почти проломив каменный пол - но остановился у края. - То, что вы сказали... о своем отце...
  Вид спереди был не лучше вида сзади. - Что с ним?
  - Вы описали его как здравого человека - человека великого мужества и убеждений, - сказал Тиркилд спокойно. - Человека куда лучшего, чем ваша гнусная особа.
  - Возможно, это у нас общее.
  - Возможно. Могу ли я выразить сожаление, что нам никогда не свести знакомства?
  - Не надо. - Я поднял тунику. Она была вывернута. - Он плюнул бы вам в затраханное лицо.
  Когда я взглянул, Тиркилд успел отвернуться и молча бродил в окрашенной кровью воде; я же почему-то, непроизвольно, ощущал себя ослом. Нет, ослиной задницей.
  - Не принимайте близко к сердцу. - Я пытался сглотнуть, но правда лезла в горло, будто рвотная масса. - Он и мне плевал в лицо.
  Тиркилд остановился. - Мы на войне.
  - Чертовски уверен. Насчет вас.
  - Вы не имеете ни малейшей идеи...
  - Вы думаете, что воюете.
  - И что, соблаговолите ублажить любопытство бедного, невежественного сельского Рыцаря, это должно значить?
  - Когда подниметесь на встречу с Хрилом, - ответил я, - стойте там, держа намоченные кровью член и яйца в руке, и молите, чтобы никогда не узнать.
  Тиркилд угрюмо качнул головой. - Среди двух сотен ваших костей нет ни единой косточки милосердия?
  - Когда-то была. Один охотник за жопами, хриллианец, ее выбил.
  Он снова замолчал, пялясь в лениво колыхавшиеся у бедер волны кровавой воды.
  - Вы тогда сказали... насчет людей вроде меня, правящих миром... - Тиркилд оглянулся через плечо. - Люди не правят миром, знаете ли. Мы едва управляемся с Бранным Полем.
  - Я говорю не об этом мире. - Расправив тунику, я начал искать путь внутрь, так что услышал ответ Тиркилда, наполовину оглушенный тканью на голове.
  - Отлично понимаю.
  Я сказал: - Драть меня козлом.
  - В следующий раз, если вы не обидитесь.
  - Ох, ради всего дрянного. - Я наконец сумел просунуть голову и натянуть тунику. Схватил башмак и начал надевать, тихо рыча. - Нужно было попросту въехать в город на затраханном цирковом фургоне, и чтобы духовой оркестр наяривал "Пришлите клоунов".
   - Прошу прощения? Мои уши не совсем...
  - Как вы меня узнали?
  - А. Ну, удивительного мало. Мы уже встречались, вот суть рассказа. Я был с Лордом Хлейлоком в тот день. Былые дни вернулись, так сказать.
  - Не припоминаю вс.
  - Я был среди многих, а вы... вы были собой.
  - Им и остаюсь. Более - менее. Возможно, вы заметили. - Я протискивался во второй башмак. - Ладно, я оделся. Маркхем ушел. Оставим тупые игры.
  - Прошу...
  - Вы готовы оказать мне услугу.
  Он медленно развернулся, откинув голову, глаза стали щелками, две трети недоумевающей улыбки выползли на губы. - И как вы пришли к столь бездоказательному выводу?
  - Вы должны мне, Тиркилд. А с сегодняшнего дня - вдвое.
  Узловатые дубовые руки уперлись в огромные волосатые бедра. - Неужели?
  - В том "следствии" при таможне вы проиграли мне жизнь, по вашим же Законам Сражения.
  - Не моим, а Хриловым. И благодарность за вашу нежданную милость безмерна, будьте уверены. Но второй раз? Когда такое могло случиться?
  - Минут пятнадцать назад. Назовем это десятой долей стражи.
  - Ах? Вы спасли мне жизнь, когда я даже не был при сем и не мог оценить милосердия? Как благородно.
  - Как скажете.
  - Но как именно вы исполнили сей необычайный акт?
  - Не рассказал Ангвассе Хлейлок, что вы агент Анханы.
  Улыбка пропала. Голова дернулась вперед, за ней бедра, тело качнулось, он набрал воздух в грудь... - Не начинайте, - сказал я.
  Он застыл в нелепой позе.
  - Подумайте. Она там, наверху. Она Вложила в меня авторитет Хрила. Мне дела нет, какой магией вы обманули чувство истины. Она вам не поверит. Ни за что.
  Он несколько расслабился - такое вы видели, глядя на льва, решающего, голоден он или еще нет - и вытащил на лицо очередную недоверчивую улыбку. - Мы пришли еще к одному бездоказательному утверждению. Надуманному, посмею...
  - Ну не надо.
  - Я присяжный Рыцарь и...
  - Ага. Присяжный рыцарь, только работает на Кайрендал. Спорить будем, ха?
  - Это же совершенно смехотворно...
  - Дерьмо, Тиркилд. Какое мне дело? А вот вы кое-что для меня сделаете. Ничего серьезного. Доставите послание.
  - Вашей анханской эльфийке, королеве бандитов?
  - Скажите ей, я знаю, что она в Пуртиновом Броде. Знаю, почему. Скажите, что нам не нужно быть врагами. У нас здесь общие интересы. Надо бы встретиться и поговорить. Я даже спущу ей эту затею "забей-ка-его-до-смерти". Из чистой любезности.
  Он издал весьма убедительный смешок. - Невероятно великодушно. Или вы уже привыкли прощать выдуманные преступления?
  Я ответил, пожимая плечами: - У нас с Кайрендал необычные отношения. Она не получала от меня ничего, кроме добра, но частенько решает, будто должна меня убить. Похоже, вошло в привычку.
  - Привыкнуть можно к самым чудным вещам.
  - Вроде того. Или же она вообще ничего не говорила вам насчет меня?
  - Уверен, мне сказать нечего.
  - Но тогда она решила, что умереть должны вы.
  Тиркилд вдруг стал выглядеть задумчивым.
  - Она знает Орбека, знает меня, знает, что я примчусь при первом намеке, что с ним случилась неприятность. Если бы желала сохранить вам жизнь, предупредила бы о моем визите. Напомнила бы, что я убивал людей за куда меньшие грехи, чем битье по голове до звона в ушах. Который пройдет лишь к следующему трепаному году.
  Он пожал плечами. - Но полагаю, что подобное предупреждение изменило бы многое, как бы ни пыталась ваша воображаемая эльфокоролева убедить меня в ваших исключительных умениях.
  - Как пожелаете. Только передайте ей мои слова, ха? Я не хочу ссать ей в суп. А она не хочет в мой.
  - Тогда, может быть... - Тиркилд смотрел мимо меня, будто отыскивал что-то в темном проходе, куда исчез Маркхем. - Если некий человек совершенно неожиданно обнаружит в себе желание выполнить вашу вежливую просьбу... какая ему будет компенсация и когда именно?
  - Я расскажу, как узнал. Что вас выдало.
  - О?
  - Подумайте, Тиркилд. Хриллианцы не такие снисходительные. Узнаете, где облажались - сможете спасти жизнь. Много жизней. Вроде, например, все членов Лика Свободы. Понимаете?
  Он уставился в медленно качавшуюся у бедер кровавую воду.
  - Полагаю... - Даже в мертвой тишине Лавидхерриксия я едва его слышал. - Полагаю, это может быть ценным. Понять, откуда у вас такая уверенность.
  Тупая башка. - Не было ее. Уверенности.
  Голова вздернулась. Рот раскрылся.
  - Гребаный любитель, - сказал я, отворачиваясь во мрак.
  
  Снаружи Изолятор выглядел как ГУЛАГ в эпоху расцвета: колючая проволока и яркие огни и сторожевые вышки с бдительными стрелками. Я автоматически отметил тени, зоны обстрела, укрытия более и менее удобные - и озадаченно потряс головой. Кто-то знал, что делает.
  Кто-то из Арты: проволока казалась оцинкованной электролизом, у прожекторов знакомый зеленовато-лунный оттенок. Фонари Полустанка в Забожье выглядят так же.
  Явно почерк Феллера... В былые дни я руководил транзитными операциями на стороне Земли, в Студии Сан-Франциско; многих техников и оперативников Компании знал очно и всех по именам. Как Феллер смог вылезти в Забожье и я его не заметил?
  Может, утром нанесу визит и спрошу.
  А сегодня ночью я должен спасти жизнь Орбека.
   Пройти на встречу с ним не стало проблемой. Даже не пришлось хлестать Святым Препуцием. С Маркхемом под ручку мы прошли в ворота и никому не пришло в голову нас задержать.
  Изнутри Изолятор выглядел скорее псарней, не тюрьмой. Ряды железных клеток пять на восемь стояли на метровых сваях над чисто выметенным каменным основанием. Никаких труб, лишь облеченные доверием огриллоны - "козлы" с лопатами, ведрами и тачками, да огромная куча дерьма у дальнего края.
  Темнота снова смешалась с моросящим дождем. Я начинал ненавидеть погоду этого городка.
  Некоторые клетки стояли пустыми, двери открыты в ожидании заключенных. Те ждали на плацу, скованные цепями по восемь. В других клетках тесно сидели, сгорбившись под дождем, неразличимые фигуры. Козлы бегали между клетками, натягивая брезент для защиты от влаги. Холодное светлое пламя, не мигая, горело в защищенных фонарях: ледяной зеленовато-желтый газовый свет, делавший бесцветными здешние глаза, ледяные, зеленовато-желтые.
  Морось становилась настоящим ливнем. Опустив голову и сложив руки за спиной, я шагал за Благочестивым Лордом. Ледяная струйка сбегала от распластанных волос до расщелины в заду. По ребрам уже бегали мурашки, нога и шея болели.
  Вода хотя бы смывала старую кровь. Уже утешение.
  Точно, оно.
  Маркхем шествовал широкими, уверенными шагами. Казалось, он не замечает дождя за воротником. Может, доспех отводил влагу прямо к пяткам?
  Мне уже хотелось его возненавидеть.
  Из-под приспущенных век я изучал его спину, составляя список мест, где острый нож может миновать орошенный дождем доспех и пронзить плоть. Не по дурному намерению. Из общего принципа.
  Скорее всего.
  Он вел меня мимо клеток, к широкому пустому полю. Камень чуть дымился, невзирая на дождь. Оказавшись ближе, я понял, что поле усеяно железными решетками. Здесь гриллов усадили в каменные ямы десять на десять, а глубиной до пятнадцати футов. Дымок...
  Это дыхание и тепло тел.
  Гм, - сказал я, - у вас будет какая-то лестница? Или мне спрыгнуть?
  - Не нужно. - Маркхем указал рукавицей. - У вашего огриллона уже есть посетители.
  В середине поля из металла и камня стояла пара годных, огромные плечи подняты до ушей, и неуверенно выглядевший рыцарь-блюститель. Один из годных держал что-то типа осадной лестницы: металлический шест с двумя рядами приваренных ступеней.
  Маркхем остановился на границе поля. - Оставляю вас здесь, фримен. Вы переходите под заботу того Рыцаря-Блюстителя.
  - Как, не проводите домой?
  - Ваши вещи будут доставлены в "Пратт и Красный Рог". Проводит любой слуга. Доброго вечера. - Он состроил солдафонскую рожу и ушел под дождем.
  Я пожал плечами и двинулся дальше.
  Над некоторыми гриллами был натянут брезент. Над меньшинством.
  Не над Орбеком.
  Козлы и рыцарь смотрели в яму Орбека. Ливень почти заглушил рычание, стоны и низкие горловые рулады. Зажив шлем под правым локтем, рыцарь смотрел с выражением лица человека, обязанного видеть неприятное зрелище. Козлы оттопырили рассеченные губы над сточенными клыками: то ли ухмылялись, то ли злились. Желтые глаза сузились, пар валил из ноздрей, один массировал обрубок боевого когтя второй рукой. Другой грилл потирал себе пах через холщовые штаны, бездумно, как пес лижет яйца.
  Рычание перешло в скулеж. Словно от боли. Непохоже на Орбека. - Заставили его убивать ужин?
  - Не совсем, фримен. - Рыцарь отошел от края, давая мне поглядеть.
  - Тогда что за трахнутый визг?
  Легкие морщинки показались в уголках глаз рыцаря. - Именно так.
  Я оказался у края ямы. Пришлось поверить, что некоторые хриллианцы наделены чувством юмора.
  - О, срань божья. - Я протер глаза. В голове грохотала боль. - Не нужно было этого видеть.
  Что именно? Орбека и посетителя.
  Трахавшихся.
  Средних лет самка, голая, кроме башмаков, стояла раздвинув ноги лицом в угол, будто боксер между раундами, а Орбек обрабатывал ее сзади.
  Орбек перенесся на иную планету: глаза зажмурены, толстая шея судорожно дергается, клыки мочит дождь. Самкины груди мотались и подпрыгивали, будто бородка бешеного индюка. Очередной спазм воя заставил ее вздернуть голову и встретить наши глаза; она завыла громче, кривляясь на публику, преувеличенно, оттянув губы в сардоническим смехе, а толстый лиловый язык вылез между клыков-бивней, зеленовато-желтые глаза широкие, яростные, дерзкие...
  Словно она звала всех нас спрыгнуть в яму и отдрючить ее скопом.
  Я поглядел через плечо на рыцаря-блюстителя, а тот как-то сумел совместить на лице вежливость с насмешкой. - Дайте догадаюсь. Вы спросили, что он хочет на ужин, а он сказал "пару горячих булок".
  Рыцарь ухитрился рассмеяться, не раскрыв каменного рта. - Изолятор - тюрьма, а не бордель. Это супружеский визит. - Он кивнул на них, внизу, и зазвенел доспехами, сочувственно пожав плечами. - Скорее всего, последний.
  - Супру... это его жена?
  - Так понимаю, вы с вашим... ммм, братом... не особо близки?
  - Сукин сын. - Я озадаченно глядел на рыцаря. - Давно ли огриллоны женятся?
  - Не могу сказать, уж точно. Новая глупость анханцев, готов спорить. - Рыцарь небрежно изобразил поклон. - Извиняюсь прежде всяких вызовов, ибо анханцы безумны. Ведомо всем и каждому.
  - Ага. - Я махнул годным. - Хорошо. Откройте решетку, я внутрь.
  Рыцарь склонил голову чуть ниже. - Сейчас?
  - Или вы наслаждались зрелищем?
  - Грмм. Прошу, фримен. Как пожелаете.
  - Ага, я тоже нет. - Я склонился над решеткой. - Орбек!
  Глаза огриллона раскрылись, встретив мой взгляд, и выпучились. - Ты.
  - Я. Слезай с нее. И натяни штаны, ради всего дрянного.
  Долгий взгляд, от сердитого к печальному, а затем движение плечами. Бочкообразная грудь молодого огриллона вздулась и опала: вздох смирения. - Облом. Ты ходячее ведро с ледяной водой.
  - Сказал бы я, что сожалею. Будь оно так.
  - Ага. - Он насмешливо поднял губу, показав слоновую кость бивней. - Мог бы догадаться, что ты придешь. Братишка.
  - Точно. Мог бы.
  Рыцарь пробормотал: - Похоже, он не очень рад.
  Я пожал плечами. - Я привык.
  От спуска по такой лесенке голова заболела сильнее. Газовый свет оставил меня на полпути, внутри была красноватая почти темнота. Каменные стены ямы покрылись серо-зеленым мхом. Дождь почти прекратился, но железная решетка мешала влаге уходить вверх; каждую секунду слышалось, как шлепается ржавая капля конденсата.
  Крышка сральной бочки в углу прилегала неплотно, но эта вонь тонула в кислом смраде немытого огриллона: сочной смеси пота, феромонов и животного секса. Когда козлы вынули лестницу и с лязгом закрыли решетку, я почти ослеп от головной боли. Осел на скользкую стену, пытаясь рассортировать тысячи слов, которые здесь будут, пожалуй, лишними.
  Орбек еще прыгал с штанами в руках. Он позволил свободно расти красноватой спинной щетине, теперь его гребень походил на шлем троянца. Еще он набрал вес: массивные выступы новых мышц бугрились под серой шкурой на голой груди и плечах, хотя ему было еще пять или около того лет до зрелости.
  Впрочем, сейчас шансов подрасти было маловато.
  Когда мы встретились в анханском Донжоне, Орбеку было всего семнадцать. Три года? Иисусе, мы многое прошли в тех пор.
  Нужно было что-то сказать. Три месяца назад я думал встретить Орбека на станции Палатин. Поеду домой, сказал он тогда. На время поселюсь в Лабиринте. Навещу старых друзей. Каникулы.
  Посещу семью.
  - Разве ты не должен быть в Анхане?
  Молодой огриллон туго затянул шнурок штанов, завязал. - Разве ты не должен уже быть мертв?
  - Нашел бы остроломный ответ, да голова болит. - Я поглядел наверх, на зеленоватую слизь с решетки. - Я видел один сон, знаешь? Скорее фантазию. Что впервые, точно впервые, я хочу помочь тому, кто мне дорог, и когда приношусь, этот кто-то рад меня видеть.
  - Вот ты зачем здесь? - Голос Орбека был темнее кофе. - Помочь?
  Капли слились с дождем и застучали в тишине вокруг нас. Кулак внутри головы ударил в черепную кость. Раз. И еще раз.
  Я вздохнул. - Ага. Ну, я же видел сон. Всего-то.
  Орбек сплюнул в ладони и помазал щетину; она распрямилась сильнее, мокрая и блестящая. - Садись на уютный пол, эй. Не надо крепиться, братишка. Лучше сесть, чем упасть.
  В его желтых глаза была осторожность, которая легко могла стать враждебностью; и это почему-то делало положение проще. Мне всегда бывало легко стать мерзавцем.
  Я покосился на самку. - Старовата для тебя, а?
  Самка поплелась к куче мокрых одеял, которая сходила в яме за койку, легла, смотря на нас без любопытства; мосластая рука лениво почесывала между ног. - Зови ее Кейгезз, - сказал Орбек мягко. - Я бы вас познакомил, но не знаю, кто ты сегодня такой.
  Я ощущал рыцаря-блюстителя, который следил за нами сверху. Кивнул самке. - Доминик Шейд. Не вставайте. Не люблю поклонов, и не готов пожать эту руку.
  Выражение ее лица было непонятным. - Корлоггил Назутаккаарик ринт диз Этк Перрогк. - Текущая по спине влага стала холоднее. Я успел выучить несколько слов на этк-даг. Одна из них - Назутаккаарик. Кличка. Титул. Так меня называли Черные Ножи. Некоторые. В самом конце. Когда их осталось немного.
  Я пошевелился, скользя вдоль стены в угол. - Он рассказал, кто я.
  Орбек улыбнулся, шевеля бивнями. - Она не говорит на вестерлинге, братишка. Сказала, счастлива повстречать деверя.
  - В жопу деверя. - Гнев пополз по телу, изгоняя холод. Я понизил голос до невнятного рычания, помня об ушах наверху. - Что она сказала на самом деле? Что Ходящему-в-Коже рад Бодекен?
  - Хух. - Ухмылка Орбека не исчезла. - Мы не зовем его Бодекеном. Зовем Нашим Местом.
  - Ты чертовски боек для того, кому суждено умереть на рассвете.
  - Что же мне, хныкать как хуманс? Ты будешь счастлив? Ведь ты хочешь быть счастлив, ради этого живешь.
  - Я проделал такой путь не для того, чтобы меня трахали в уши, собачина.
  - Мне больше нравится с ней, братишка. - Юный огрилллон вытянул руки, ладони были будто две сковородки.
  - О, точно. Словно твой жеребячий хрен не являлся мне в кошмарах. - Я потряс головой. - Не придумал ничего получше, чем болтать с ней о минувшем? Об... как ты это зовешь? Об Ужасе?
  - Болтать? Мы не болтали. - Белое пламя родилось в глубине его глаз: сетчатка ночного охотника уловила и сконцентрировала тусклый свет газовых огней, отраженных от мокрых стен. - Я лишь слушал.
  - Гм. - Подлый выпад не причинил мне боли. Он разразил меня. Разбил на части и перемешал кусочки.
  Орбек плюхнулся на одеяло рядом с ней, спиной к стене, мощная рука покровительственно обнимала плечи. Она глубже заползла в объятия, поцеловав в сгиб локтя.
  Он шевельнул бивнями. - Тогда она была теркуллик. Молодкой. Родила первый раз и кормила грудью. Понимаешь? - Свободной рукой он коснулся мятой простыни черных шрамов, что покрывали ее бедро и бок. Вместо нижнего левого соска виднелся темный узел. - Знаешь, откуда это?
  - Могу погадать.
  - Не старайся. Таскала щенков из огня, братишка. Ты знаешь, из какого огня. Мертвых щенков.
  Свет в глубине его глаз мерцал, словно лед под луной. - Своих мертвых щенков.
  Она потянулась и погладила его руку, притянув к своему лицу. Толстый липкий язык вылез и слизнул дождевые капли с обрубка боевого когтя. В глазах не было гнева. Враждебности. Лишь яростное, сфокусированное внимание: один хищник следит за другим.
  Над трупом добычи.
  Перемешанные кусочки вдруг сложились в новую форму. - О, - сказал я. - Дошло.
  - Неужели?
  - Точно. Ты нашел самку из Черных Ножей. - Я присел на корточки, со скрипом бедренных суставов подражая повадке огриллонов. - Она с начинкой?
  Он яростно показал бивни. - Я лишь наполовину годный.
  - Сколько будет? Узнал?
  - Четверо. Мы ходили к норулаггик, она ее обнюхала. Прежде чем меня сунули в мешок. Сказала, три самца и самка.
  Я позволил себе улыбнуться, по-настоящему, в первый раз после схождения с борта парохода. - Орбек. Многодетный Черный Нож.
  Безволосое мясо бровей огриллона слиплось над носом. - Чего это ты вдруг так счастлив?
  - Трахнутая ты костяная башка. Хоть раз подумал, что я у меня есть что возразить по поводу возвращения Черных Ножей в Бодекен? Подумай, кто я такой, ради всего дрянного. Какого хрена я должен сделать, узнав такое? Закатить вечеринку?
  Юный огриллон как будто втянулся сам в себя: труднее целиться. - Знаешь что? Я вообще о тебе не думал.
  Я кивнул в сторону самки с ее неотрывным взглядом. - Она думала.
  - Ага, да. Не без причины.
  - Дерьмо, Орбек, я ехал и всю дорогу боялся, что придется тебя убить.
  Холодная осторожность начала покидать глаза Орбека, он почти расслабился и дружелюбно фыркнул. - Не трудись. Поборница все устроит сама, верно?
  - Это нетрудно уладить.
  - Думаешь?
  - Уверен. Придешь на арену и поцелуешь ей ноги.
  Голова Орбека опустилась, как у вепря. - Не могу.
  - Уверен, можешь.
  Бивни мотнулись из стороны в сторону. - Черные Ножи не стоят на коленях.
  - О моя жопа. Колени для этого и придуманы.
  Голова опускалась все ниже. - Не могу.
  - Чего ты боишься? То дерьмо с Копавом улажено. Орбек, я все разгреб.
  Голова Орбека вскинулась, прежняя недоверчивость вернулась. - Знаешь о Копаве?
  - Знаю все, что нужно знать. - Я многозначительно глянул на туман в ночи. - У меня высокопоставленный источник.
  - Он? - Орбек кивнул медленно, понимая. Но взгляд еще плясал на грани враждебности. - Ха. Чего Ему нужно от меня?
  - Не знаю. И мне накласть. Будем заботиться о Нем, когда тебя спасем. Ха?
  - Однажды я стрельнул в Него. Ты знал? Ну, почти попал. В день Успения. Может, он затаил обиду?
  - Может, Он думает, что оказывает тебе услугу.
  - А может, из моего зада вылетают хошои. Напомнить Ему, что у Него есть дела поважнее? - Рука юного огриллона крепче сжала плечи самки. - Как и у тебя.
  - Ты мое дело, костяная башка. Дай сосунам чего они хотят, забери жену домой и живите долго и счастливо, чтоб вам... А?
  Самка что-то зарычала с ленивой злостью. Орбек ответил ей едва слышным ворчанием.
  - О чем это вы?
  Он буркнул: - Спрашивает, что рассказать сынкам, когда родятся. Их род - Черные Ножи? Или Косые Хрены?
  Я оскалился. - Не говорит на вестерлинге, ха?
  - Не говорить - одно, не знать - другое, братишка.
  - Допер. Так чего нужно леди Макбет-Бодекенской? Зачем она крутит тебе яйца, если там есть что?
  - Она хочет, чтобы Черные Ножи жили свободно. Как и я.
  - Свободно. Хорошо. - Я уставил палец в объемистую грудь Орбека. - Я тебя знаю, собачина.
  - Дерьмо ты знаешь.
  - Ладно, малец, ты твердил, что не сможешь наплодить щенков, с того дня, как принял меня. Потому ты и принял меня.
  - Я много что помню.
  - Что она сказала тебе? Без драки не будет траха? Дерьмо, Орбек. Не думаешь, это слишком дерзко?
  Он фыркнул. - Тебе-то в самый раз стыдить парня за излишнюю дерзость ... - Губы закатились, показав острые клыки. - ... ради жены?
  Мне пришлось отвести глаза. Секунда или две понадобилось, чтобы сжать клубок боли в груди до обычного размера шара из колючей проволоки. Когда я снова смог говорить, сказал: - Думаешь, она тебя любит? Ей на тебя плевать, Орбек. Играет свою игру.
  - Любит? Она любит то, что люблю я. Мечтает о том, о чем мечтаю я. Ее игра. И моя тоже, хэй? Потому мы оженились. Она любит Черных Ножей. Мечтает о свободе. Вместе мы мечтаем о свободных Черных Ножах. Вместе мы сделаем мечту явью. Навеки.
  Голова наполнялась болью вместе с каждой каплей с решетки. - Может, объяснишь получше, а? И покороче.
  Орбек расплелся с самкой и встал. Яма вдруг показалась маленькой. - Моя драка с Поборницей будет не ради подчинения. Есть причина, почему я не подчинился. Мы будем биться за то, должны ли Черные Ножи подчиняться. Хрилу. Его закону. Усек? Скажу, что убил Копава ради самозащиты - все равно что встану на колени. Отдам жизнь Хрилу. Словно скажу, что готов жить и умереть по его закону.
  Он качал головой, губы оттопыривались в гримасе отвращения. - Покорность Копава сделала меня кватчарром Черных Ножей. Если покоряюсь я, покоряется весь род. Все мы принадлежим Хрилу.
  - Это идиотизм.
  - Думаешь? Когда Хуланская Орда пала при Серено, что случилось с огриллонами Бодекена? Им выпал тот же выбор: покориться или драться. Они покорились. И где они теперь, хей? Видел уже, как живут огриллоны Хрила? Этот трах мне не по нраву, братишка.
  - Мне самому невесело.
  - Но я Черный Нож. Теперь кватчарр. Черные Ножи не подчинились. Ни тогда, ни сейчас.
  - Лишь потому, что их...
  - Ага. - Орбек подался ко мне, приглушая голос. - Да уж. Ты позаботился о нас, братишка. После Ужаса мы рассеялись по городам. Подчинились другим родам. Когда Хуланская Орда проиграла при Серено, Черные Ножи уже не были Черными Ножами. Копав Горбатый уже не был Черным Ножом, папаша отдал его Пыльным Зеркалам. Папаша и его самки погибли, не покорившись. Потому мой род свободен. Изо всех огриллонов Бодекена свободны лишь Черные Ножи. И такими останутся навеки, разве только я сам надену на них цепи.
  - Как? Ты умрешь ради чертового крючкотворства-в-законе?
  - Никакого крючкосучко. Поборница - кулак Хрила. Встав против нее, я встаю против бога. Я бьюсь с ней и гибну. Но гибну свободным. В бою. Честно. Честь остается моему роду. На следующий год в Анхане старший сын, которого назовут Кейгезгет Черный Нож, станет кватчарром. Черные Ножи будут жить свободно и вечно.
  Я качал головой. - Ты подумай, насколько лучше будет твоим щенкам расти, зная отца. Живя с тобой.
  - Лучше, чем живя свободно? Я что, не с тобой говорю?
  Да, со мной вечно одна проблема. Я закрыл глаза рукой, пытаясь массажем снять боль. Сработало не лучше, чем прежде.
  - Мой отец сбежал в город, - говорил он. - Его позор, бегство из Бодекена. В те дни отец был моложе, чем я, когда мы встретились в Яме. Мать умерла в Городе Чужаков. Убита пьяным громилой. Отец задохнулся от лихорадки в Лабиринте. Братья погибли в Пещерной войне. Ни один не увидел Бодекена. Кроме меня. Мы знали о Нашем Месте - и о Черных Ножах - лишь то, что узнал отец, когда был щенком. До Ужаса. До тебя. Когда Черные Ножи правили Нашим Местом. Когда другие огриллоны шарахались с нашего пути. Когда их самки пользовались магией, чтобы скрыть свой запах, едва почуяв нас. Когда люди бежали, едва услышав о нас.
  - Люди бежали, услышав мое имя, щенок. Этим не стоит гордиться.
  - Как скажешь. Тебе легко. Ты ходишь королем. Больше чем королем - короли прячутся, когда ты входишь в город. Когда ты говоришь, боги слушают.
  - Это не так уж круто.
  - Теперь боги слушают меня! - Кулак размером с окорок ударился в бочку грудной клетки. - Наш бог. Сила Черных Ножей. Она слышит мою молитву: выведи Черных Ножей в Наше Место. Введи людей в прежний страх.
  Я чувствовал, как черный нож ворочается в кишках. - Ты сам не знаешь, о чем просишь.
  - Знаю. Не Ма'элКот наш бог, братишка. Наша Сила заключает сделки прямо. Говорит мне, что моя жизнь принадлежит Ей и Она потратит ее по своему выбору.
  - Пусть выберет мою жопу. - Я мотнул подбородком в сторону самки в углу. - Они выбирают, Орбек. Этого не рассказал тебе отец. Черные Ножи никогда не были королями. Они были рабами. Рабами своих сучек.
  Он лишь ухмыльнулся. - Я был рядом с божеством, братишка. А ты ничего не знаешь.
  - Я был там...
  - А я здесь.
  - Терргол петтикаар хомунн хоррилтеразз, - пробурчала самка. - Румма тагарряз бурат нет?
  Я глянул на Орбека. Он показал все зубы. - Она говорит, что знала: люди рождаются наполовину годными, но удивляется, где ты потерял яйца.
  - Скажи... - Я осекся и в отвращении покачал головой. - Забудь. Мне нечего сказать твоей траханой шлюхе.
  - Эй. - Ухмылка исчезла. Орбек встал, почти заполнив яму. - Следи за языком, когда говоришь о моей жене.
  Я поднял глаза, посмотрев в холодные желтые глаза брата. - Она желает тебе смерти, членоголовый. А я на твоей стороне.
  - Моя сторона - сторона Черных Ножей.
  - Я пытаюсь спасти тебе жизнь.
  - Тебя никто не просил.
  - Все, что нужно - сказать тому парню наверху, что покоряешься. - Я повел рукой в сторону озаренного газовым светом лица рыцаря за решеткой. - Вон ему. Прямо сейчас. Просто скажи, и я вытащу тебя.
  Орбек даже не глядел на меня. - Не нужна мне твоя помощь. Не хочу. - Единственный шаг придвинул его ко мне. Словно гора нависла. - Никто тебя не звал. Прошу, уйди.
  Я стоял совершенно спокойно. Долго, долго смотрел на окаймленный красноватым светом силуэт огриллона, которого звал братом. Вспоминал, что без него погиб бы. Вспоминал, как встретил Орбека в Донжоне; и нашу битву, и рождение братства. Вспоминал, что Орбек в одиночку выиграл донжонский мятеж и освободил всех. Вспоминал, как думал, гния в Яме Донжона, что Орбек очень похож на меня в таком же возрасте.
  Сейчас я мог лишь удивляться, как ошибался. Был ли я тем юнцом?
  Нет, конечно.
  Как и Орбек.
  Медленно я оторвался от стены. Качнулся. - Расскажешь, что на деле происходит?
  - Не понимаю.
  - Хорошая сказка, Орбек. Реально хорошая. Я почти купился. - Я помахал рукой рыцарю. - Подадите лестницу, ха?
  Я сжал толстую лапу Орбека в пожатии огриллонов и приблизился, губы на три дюйма от его уха. - Не хочешь сказать правду? - пробормотал я едва слышным шепотом. - Смерть не поможет друзьям из Дымной Охоты.
  - Не трогай меня! - Орбек вырвался, большая ладонь ударила в грудь так сильно, что я врезался в стену. - Не трогай меня. Никогда больше.
  В голове звенело. Я прижался к стене, вдыхая силу в ноги. - Вот как, значит?
  Внезапный гнев вспыхнул в его глазах, и отвращение, и откровенная злоба. Кулаки-окорока тряслись у моего лица. - Думал, я хочу выйти отсюда, мелкий засранец? Думал, я хочу жить?
  - Орбек...
  Кулак взлетел, но упал не на меня. На него самого. В висок. Рядом с черной полоской в углу глаза.
  Огриллоны плачут кровью.
  - После всего, что было? Думаешь, я хочу жить? После того, как скурвился с тобой?
  Он снова ударил себя.
  Ох, подумал я, ты тупее тесаного камня. Ох, понятно.
  Иисусе Христе.
  Но я мог глядеть ему в глаза. Я же такой крутой. - Ты знал, кто я. Что сделал.
  Голова поднялась, он смотрел на меня сквозь бивни. - Знать одно дело. Но быть с ней... с кем-то, кто был там, кто пережил...
  Он потерял слова и гортанно зарычал. Я уже слышал такой рык. Здесь, в Бодекене. Слышал от самцов, запутавшихся в паутине собственных кишок. Слышал от самок, державших трупы щенков. - Орбек, слушай...
  Жилы на шее вздулись, дернув голову. - Ты никогда не поймешь моего бесчестия. Никогда не поймешь моего стыда.
  - Орбек... - Глаза жгло. В груди словно скопилась груда мертвых Черных Ножей. - В Шахте ты сказал мне, что я разделю бесчестие Черных Ножей. И что разделю будущую славу побед.
  Желтые глаза были полны болью и презрением. К себе или ко мне, было не понять. - Я был моложе. Моложе и глупее. Таким глупым, что верил, будто тебе ведома честь.
  В конце концов я оказался не таким уж крутым. Понял, что смотрю вниз, на свои ладони. Как обычно. - Все творят дерьмо, когда молоды и глупы. Потом приходится лишь жить с этим, чтоб нас разодрало.
  - Не буду.
  - Это не так легко.
  - Мне легко. Ты должен уйти.
  - Или что?
  Губы вздернулись над бивнями. - Кое-что с тобой случится.
  - Как обычно.
  Он бросил быстрый взгляд на Кейгезз. - Разве у тебя нет семьи?
  - Да. И ты ее часть.
  Козлы подняли решетку, осадная лестница скользнула в яму. Я взялся за ступеньку, и рука куда больше упала на плечо, развернув с необоримой силой. - Как думаешь, что ты можешь сделать?
  Я ответил улыбкой такой дружеской и расслабленной, какую только сумел состроить. - Думаю, сделаю все что смогу.
  - Не прошу. Приказываю. Оставайся в стороне.
  - Не хочешь снять руку, собачина?
  - Слушай, мелкий засранец...
  - В последний раз ты нападал, когда я был калекой. - Я оскалился, глядя в желтые яростные глаза. - Думаешь, теперь получится лучше?
  - Да ты...
  - Да тебе лучше слушать, что я велю.
  Он застыл.
  - Слышишь? Когда Ангвасса Хлейлок выйдет на Вызов, ты упадешь на колени. Я сказал. Выполняй.
  - Ты мне не приказываешь. Я кватчарр Черных Ножей...
  - Ты даже не дерьмо кватчарра.
  Мощная рука соскользнула с плеча на грудь, придавив к стене. Орбек склонился надо мной, бивни в дюйме от челюсти. Сзади Кейгезз села, глаза блестели ведовским огнем. В дыхании Орбека ощущалась жажда убийства. - Бросаешь вызов, мелкий засранец?
  - Ты уже пробовал. - Я стал невесомым, позволяя ему держать меня; если будет еще хуже, потребуются обе ноги. - Я принял от тебя покорность в Яме, дерьмоголовый. Ты мой.
  Лысые брови сошлись воедино, будто шмат мяса.
  - Ага - сказал я. - Все верно.
  Я глядел не на него, я почти видел, как в уме Кейгезз происходит холодная калькуляция. Сказал как можно тише, чтобы не слышали наверху. - Поняла, леди МакСучка? Орбек никто. Ни хрена он не кватчарр Черных Ножей.
  Я усмехнулся прямо в его туповатое лицо. - Я кватчарр.
  Он казался раненым. А потом - мертвым. Я не просто обидел его. Что-то умирало в душе. На моих глазах. - Ты... ты не можешь вот так...
  - Не я начал. Ты. Теперь убери гребаную лапу, или я тебя убью.
  Я готов был утешить его тонкие расстроенные чувства, но лишь после того, как не придется биться за его жизнь.
  Хватка лишь усилилась. С меня было довольно хрени. Я сжал нервный узел под бицепсом; он закряхтел, рука спазматически дернулась. Я ступил ближе и дал пару секунд на раздумья.
  Он склонился так низко, что одним движением мог бы вонзить клык-бивень мне в глаз. - Не хочу, чтобы ты лез в мои дела, засранец. Не хватай зубами мою добычу. Долбаный хуманс...
  Пустая болтовня. Я повернулся спиной и полез по лестнице.
  - Только и умеешь приносить неприятности, - рычал он вслед. - Чего коснешься, станет дерьмом. Едва придешь, все мрут.
  - Нужно было думать, прежде чем брататься, - бросил я и перелез через края ямы, оказавшись в ночи под дождем.
  
  
  Память дня
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  
  На среднем расстоянии отзвуки рычания и рева: кто-то еще сражается на ярус или два ниже, довольно близко, чтобы их не заглушал поднявшийся ветер. Но не их я должен искать. Пока сражаются, я им не нужен.
  - Привет? Разрази тебя бог. Эй! Сюда!
  Иди, иди...
  Ничего.
  Стоя в лунном свете у парапета и подманивая тени, я лишь выгляжу идиотом. Тизарра, должно быть, занята с другими. Или ее здесь нет. Или...
  Пламя взрывается бриллиантовым потоком на лице вертикального города. Над черным камнем рваные облака солнечного огня спорят с ветром.
  Дерьмо.
  Не за таким золотом я сюда ехал.
  >>ускоренная перемотка>>
  Его Малый Щит теплый, как плоть - изогнутое и нежно мерцающее почти-стекло, подается под рукой. Я бы оперся о мягкое, восстанавливая дыхание, но если он откинется, Щит врежет мне по лицу; так что я устраиваюсь у скругленной веками стены. Однако даже прислоняться к ней опасно: веки становятся тяжелыми, колени подгибаются и встань, засранец, встань, драть тебя в зад, вст...
  Осторожно пошатываясь на ставших чужими ногах, я пытаюсь снова. - Сюда, разрази тебя бог. Поговори со мной. Куда они ее утащили?
  На той стороне Щита Рабебел все еще сражается с кровавым перекошенным капюшоном. Торчащая из-под ключицы стрела качается в своем неровном ритме, а вторая, вошедшая в легкое, в ритме ином.
  - Ублюдок... стой там, ты... ублюдок... - шипит он. Пытается оторваться от стены маленького каменного укрытия, но ноги у него еще слабее моих, он снова падает на песок, наметенный в угол этого каменного мешка.
  - Просто оставайся там... Они вернутся, в любую секунду вернутся. Просто... я просто... Засранец. Ты засранец.
  Он говорит так, будто это самое гнусное из ругательств.
  - Прежде... чем я сделаю это... хочу только - хочу увидеть, как они убивают тебя. Надеюсь, они... ух. Ух. Надеюсь, будет больно.
  Итак, он из тех, кому всегда нужно кого-то обвинять. Возможно, причина тут есть.
  - Слушай, забудь меня. Ха? Подумай о Тизарре. Хочешь оставить ее с этими?
  - Мне... мне плевать, - взвизгивает он. - Ахх... хсс. Вот он. - Рука выныривает из плаща с каштаном. - Последний... я сохранил...
  - Слушай, разрази тебя бог! - Я даю Щиту хорошего пинка носком сапога, удар передается через Потоковую связь, заставив его охнуть. - Мешок желтого дерьма - да, ты уйдешь чистеньким. Что с Тизаррой?
  - Засранец. - Кровь чертит в лунном свете черные полосы снизу носа, он наконец встречается со мной глазами. Никогда не видел на лице человека столь откровенной злобы. - Он был моим, засранец. Моим. Мой выстрел. Все эти годы... работать, ждать... и ты, засранец.
  Какого хрена он несет? - Давай, Рабебел - это последний шанс не быть ссыкливой сучкой...
  - Он был моим! - Вопль выбрасывает черную пену на песок меж нами. - Моя идея. Мой план. Моя, засранец! А потом ты... ты... теперь все тебе...
  Голос ломается, слышны сиплые резкие вздохи и...
  Он рыдает?
  - Кто ты вообще такой? А? Что ты за хрен? Гребаное ничтожество! Кто дал тебе право... право на...
  Устье переулка за спиной полнится шепотками - вдалеке когти клацают о камень. Много. Не в таком уж далеке. И все ближе.
  Теперь он открыто всхлипывает. Каштан позабыто лежит в перекошенной, слабой ладони. - Кто дал тебе право...
  - Нет здесь никакого права. Ты еще не заметил?
  Всхлипывания внезапно обрываются. Он моргает. И еще.
  Говорит спокойным тоном: - Восток.
  Склоняется и берет две последние фляги, одной неуклюжей рукой. - Прочь с центральной рампы.
  - Ладно. - Клацанье еще ближе. - Рабебел?
  - Тебе пора валить.
  - Ага.
  - Кейн.
  - Ага?
  - Не прощаю тебя.
  Я оглядываюсь. Взор его холоднее луны.
  - Слышишь? Нет тебе прощения.
  Я киваю. - Слышу тебя.
  Похоже, для него это что-то означает. - Иди.
  Я хватаюсь за стену, нахожу первую опору для носка и лезу вверх. Перебираюсь через край стены за секунду до того, как переулок заполняется Черными Ножами. Они осторожно движутся к округлости силового Щита в каменном мешке. За Щитом едва заметное движение: кулак Рабебела сжимает каштан...
  Я решаю убраться из пекла.
  Вокруг темные дыры провалившихся крыш над комнатами, но стены вполне толстые, позволяют бежать. Черные Ножи вопят сзади, шипит стрела, но они не могут погнаться за мной, надо сперва сломать Щит и влезть на стену; а я уже в пятидесяти ярдах, когда ночь оглашается ревом пламени.
  Я не смотрю назад. Хотя бы не пришлось убивать его своими руками.
  Бегу.
  На восток.
  >>ускоренная перемотка>>
  Почва, над которой он меня несет - насколько я могу видеть за огромным задом гориллы - все тот же заметенный песком камень города, отбеленный лунным светом. Наверное, я был в отключке лишь минуту или две.
  Он бредет лениво. Уверенно. Куда спешить?
  Чтобы поглядеть назад, нужно вывернуть голову. Ловчая сеть скребет лицо. Грубые конопляные веревки мокры от крови. Моей, наверное. Готов спорить, рана на голове. Потому и не помню, как меня поймали.
  Не понять, насколько серьезно я ранен. Похоже, пятна блевотины на веревках - тоже мои. Плечо ублюдка шире седла, но животу явно не понравилось изображать мешок картошки.
  Однако я огляделся не без пользы. Похоже, мы замыкаем этот говенный парад.
  Отлично. Отлично, потому что он не знаток грязных шуточек. Пора научить еще одной.
  Давление стали: прямо между лопаток...
  Отлично. Я смогу.
  Медленно. Медленно. Я кручу запястьями, ощупывая веревки - или ремни? - которыми их скрутили на пояснице.
  Медленно. Если он просечет, что я очнулся, мигом трахнет.
  Гм. Да еще оттрахает.
  Почти онемевшие пальцы тянутся к концу ножен...
  Вот. Вот. Ага.
  Ладно.
  Лучше левой. Могу порезать сухожилие.
  Я нащупываю ножны, тяну. Бритвенное лезвие метательного ножа почти без усилий выскальзывает из ножен и еще легче скользит по кожаной тунике. Ледяная линия вдоль пальцев, но сухожилие, похоже невредимо: могу придавить ножны и тереть путами о лезвие, слишком много движений, но он шагает, будто забыв обо мне, я качаюсь на плече словно труп, но мои руки уже свободны.
  Медленно. Медленно.
  Рука ползет вверх, к ножу в воротнике.
  Итак.
  Вот он. Мой шанс. Единственный шанс.
  Не надо даже убирать руку от шеи. Острие ножа напротив яремной вены. Одно резкое движение. Потеря сознания через пару секунд. Смерть через минуту. Быстро. Безболезненно.
  Привет всем.
  Так и следует сделать. Дерьмо... если хоть кто-то видел меня с секущим жезлом... Поцелуй Черных Ножей...
  Следует сделать. Точно. Прямо сейчас, прямо здесь открывается возможность покинуть этот бесконечный праздник боли. Скорее всего, так и будет. Скорее...
  Ха.
  Ахх.
  Я точно каменный сукин сын. Должно быть. Или обычный трахнутый идиот. Не то чтобы я не понимал, что со мной сделают. Изо всех людей на тысячу миль вокруг я это видел. Точно. Это же...
  Это то, чего я хочу.
  Хочу пройти путь до конца.
  Хуу.
  Чертовский позор - узнать самое интересное о себе, когда пользы от знаний не будет.
  Или...
  Если этого я по-настоящему хочу, если это мной движет, можно просто лежать на плече. Адский Экспресс. Без станций и задержек...
  Но, знаете ли...
  В руке моей нож.
  И связаны лодыжки, я упакован в сеть, истекаю кровью из ран и слаб до дрожи, и даже не знаю, сколько их тут и готов сблевать снова и уже знаю, что пожалею... Изо всех гребаных идиотств, что я совершил за свою гребаную идиотскую жизнь...
  Но почему-то это кажется реально хорошей идеей.
  И я нежно, деликатно просовываю острие ножа в ячейку сети, как раз чуть в стороне от костистого хребта, около почки, направляю к спинному мозгу, держу левой рукой как можно сильнее, правую же сжимаю в кулак.
  И заколачиваю нож в спину.
  Клинок скрипит по кости, он тихо визжит - скорее ошеломленное удивление, чем боль - острие скользит по позвонку в диск, я бью еще раз, нож проходит хрящ и вонзается в спинной мозг. Он неразборчиво бурчит, когда отказывают ноги.
  Падает на колени, мой вес меняет баланс, и он рушится на спину. На меня.
  Придавлен, лицо уткнулось в потную, вонючую как у козла шкуру, а грудь...
  В аду надежды нет, мне не сдвинуть много сотен фунтов дергающегося, извивающегося огриллона. А тот еще и начинает выть, выражая непонимание и тревогу...
  Короче говоря, могло быть и лучше.
  Но сквозь вопли внезапно растревоженных огриллонов пробивается, звенит иной голос, человеческий, и в миг той паузы, когда, кажется, все решили выдохнуть одновременно, врезается знакомое шрр-плюх и мясистое бзз-шлеп падающего тела...
  Реально люблю девчонку.
  Вес исчезает. Я открываю глаза.
  Марада сдернула его одной рукой, словно плохо набитое соломой пугало.
  Когти чертят черные борозды на ее коже, он хватается за руку, но другая ее рука полна моргенштерном, семь кромок свищут и мозги осыпают меня кровавым дождем.
  Она бросает труп в сторону и смотрит на меня, и она... она даже не в доспехах. Поддевка и брюки порваны и задубели от крови, и даже сквозь корку из мясных ошметков и песка на лице я вижу разочарование. Столь горькое, что она лишается ног и падает на колени рядом. - Ох, - говорит она. - Это ты.
  Наверное, мне нужно громко обрадоваться свиданию, но рот не работает, как и легкие. Ее лицо, луна, город, сама вселенная сжимаются в единую световую точку.
  И гаснут.
  >>ускоренная перемотка>>
  Знаю, что не сплю, потому что сны так не ранят.
  Практика длиной в жизнь держит меня недвижимым, глаза закрыты и дыхание ровное. Движения вообще кажутся дурной идеей; само дыхание зажигает в брюхе такой огонь, что я перестал бы дышать. Если бы умел. Под головой: округлое, плотное, но мягко-податливое, фигурное, теплое как плоть...
  Это плоть. Я голый, лежу на чьих-то бедрах.
  На ком-то без штанов.
  Ух. Гмм.
  - Знаю, ты очнулся.
  Голос Марады, почти шепот. Рука, сильная и горячая и пахнущая рвотой и старым потом, гладит щеки. - Кейн? Любовь Хрила может исцелить оставшиеся раны, но ты должен молчать, понимаешь? Контролируй себя; я не смогу сделать это за тебя.
  Я выдавливаю хриплым шепотом: - Контроль?
  - Ты кричал.
  - Ух. Это не... - Голос переходит в кашель, алые цветы покрывают ребра и голову. - Ох, гадость. Болит зверски.
  Болит так сильно, что могу лишь смеяться. Смех делает еще хуже.
  - Тише, Кейн. Не могу представить, близко ли они.
  - Кто они? Я только хочу сказать: не так я представлял соединение наших тел.
  Рука поднимается погладить мне волосы, голос тих и полон грусти. - Ты никогда не унимаешься?
  Я открываю глаза и вижу лишь Мандельбротово множество цветных пятен [9]. Все равно что с закрытыми глазами. - Гм. Не могу видеть. Ничего не вижу, черт.
  Дерьмо. Дерьмо дерьмо дерьмо. Ослеп? Весьма полезно для карьеры...
  - Все хорошо, Кейн. Хорошо. Тут темно.
  - Что случилось? Что творится... погоди. Помню...
  Вертикальный город. Черные Ножи в пустошах. Засада... огриллоны вопят и горят... бой у ворот, бой на третьем ярусе... Рабебел.
  Стелтон.
  Дыши - дыши - ищи Контроль. Это всего лишь боль.
  Ага, дерьмо, боль - лишь боль, ага, точно, гребаная боль. Трудно медитировать с осколками ребер, норовящими заползти в легкие.
  - Что... хрр... что с твоими доспехами?
  - Они так искорежены и пробиты, что нельзя носить. И... мне лучше без них. От чего они меня защитят?
  Медленно, по кусочкам я выгоняю боль из тела. - Наша одежда?
  - Любовь Хрила быстра; в темноте раны могут закрыться, оставив одежду внутри...
  - Окей. Понял.
  В жизни не осталось сока. Наконец голый наедине с Марадой, но слишком выдохся для чего бы то ни было.
  Ха. Не совсем голый - шарящие руки находят влажную липкую тряпку вокруг живота, и еще вокруг правого бедра. Липкие, с крошками вроде сбежавшего подгорелого кофе, а местами сырые.
  Свернувшаяся кровь. Много крови. Не могу нащупать сухие бинты. Под тряпкой на бедре торчит что-то острое и зазубренное, вроде обломка кости сквозь кожу - о да...
  Помню, я обломал наконечник и бежал, оставив древко в ране. Порвана ли бедренная артерия - не знаю; если да, вытащить древко означает умереть через пару минут.
  Кажется, так всё сломано к чертям. Что меня, почему-то, не заботит. Совсем не заботит.
  Ха.
  Если бы не богом клятая боль, было бы интересно.
  -Значит, бинты можно будет снять, ха?
  - Да. Любовь Хрила Исцелила перелом черепа, но Ему нужны мои руки для твоего живота и ноги, если ты не успеешь истечь кровью.
  Дыши
  И дыши...
  - Должна спросить, Кейн, а ты должен ответить правдиво: ты хочешь Исцеления?
  - Ты шутишь? - Сейчас я обменял бы яйца на треклятый аспирин. - Ага, - говорю я ей. - Да, хочу.
  - Ибо ты должен понимать, что нам грозит. Я могу вынуть древко из ноги, и ... ты понимаешь. Истечь кровью - неплохой способ умереть.
  Я уже делал этот выбор. - И оставить тебя одну? За какого гуся ты меня принимаешь?
  - Сегодня я поняла, что не знаю. Поэтому спрашиваю.
  Ух. Не готов к такому. - Где мы?
  - Все еще в вертикальном городе. В глубокой палате. Наверное, это укрытие от штурма: одна дверь.
  - Много нас? Кто еще здесь?
  - Только мы. Ты и я.
  - Ага, окей. Окей.
  Несколько секунд размеренного дыхания. Понимаю, что не хочу спрашивать. Не важно, что я не любил их, а они меня. Приязнь уже ничего не значит. Если когда-либо значила.
  - Преторнио?
  - Строй носильщиков был, э, малоподвижным. Семеро мертвы. Остальные...
  Она не хочет сказать "захвачены".
  -Ага, угу.
  - Стелтон?
  Я понимаю, о чем она спрашивает. Не хочет знать, но должна узнать. не может остановиться - Ты... нашел его?
  Может, ей нужно выговориться. Обсудить насущные дела.
  - Он...
  Может, она не из таких. Почему мне так трудно говорить? - Он мертв.
  - Уверен.
  - Ага. Реально уверен.
  Он ждет объяснений.
  Наконец: - Рабебел... Рабебел и, и... Ты сделал... я, э, видела вспышку....
  - Ага.
  Боль просачивается сквозь стену Контроля. Я вожусь, пытаясь найти положение, чтобы холодный пожар в животе не вызывал верчения в голове. Такового не находится. - Последний взрыв? Большой?
  - Да.
  Я пожимаю плечами, лежа на ее бедрах. - Это был Рабебел. Именно что последний.
  Тишина. Чувствую ее дыхание.
  - Он...
  - В нем сидело три или четыре стрелы. Даже встать не мог.
  Не думаю, что буду рассказывать, как он проклинал меня, лежа, истекая кровью в сухие сорняки. - Решил уйти чисто.
  - Чисто. - Эхо совсем слабое: понимает. - Взрыв был... куски и ошметки тел... водопад огня... они дождем сыпались на нижние уровни. Никогда не видела ничего подобного.
  Хочу сказать, что он ушел с салютом, но вряд ли она оценит шутку. - Среди тех ошметков были его собственные.
  - Да. - Теплое мягкое тело подо мной колеблется от глубокого вздоха. - Можем пожалеть, что не были с ним.
  - Весьма похоже. - Боль, словно рвота, ползет в глотку...
  ...вот говно... не нужно было думать о рвоте...
  - Марада? - Голос стал низким. - Лучше уйди. Кажется, сейчас обгажусь.
  - Ты уже. И не раз.
  Наверное, это правда: спазм невообразимой боли в животе выводит на губы лишь тонкую кислую струйку.
  - Кейн... - говорит она, и я затихаю. Голос ее тонкий, напряженный, сомневающийся, словно она хочет спросить и сама боится ответа. - Кейн, не могу найти... что с... с....
  Да уж. Хотелось бы ответить неожиданной новостью. - Все плохо.
  Дыхание прерывается. - Они взяли ее. Ты так думаешь. Они ее взяли и...
  Слабый шепот, на волосок от молчания. - И она жива...
  - Не знаю. Может быть. - Я беспомощно пожимаю плечами, лежа на бедрах. - Я искал ее, когда меня схватили.
  - Кейн... ты рассказывал... что они делают с тавматургами...
  Голос предает ее, дыхание стало сиплым; она сжимает меня сильнее: языком тела умоляет сказать, что я преувеличил, что выдумывал всякую чепуху, что это вранье и этого не случится с Тизаррой.
  Но я не преувеличивал и это правда.
  - Они могут не узнать. Она была с оружием. Если сражалась мечом и щитом - если не пользовалась магией - могли решить, что она прикрывала спину Рабебела.
  Все, что я смог выжать.
  Мокрое сопение. - Я была... я не... - Слышу, как она сглатывает. - Я не тебя искала.
  Голос становится сильнее. Тихим, спокойным, но суровым. - Я искала ее. Ты попался случайно.
  - Все хорошо, Марада. Я знаю. Все хорошо.
  - Мы с ней... она моя партнерша, Кейн. Тебе не понять. Тебе не нужна... тебе никто не нужен...
  Да, так я и сам себе твержу.
  - Мы были вместе... всегда. Даже в школе. Марада и Тизарра. Мы команда. Половинки великого героя. Там мы представляли. Мы были вроде, ты знаешь, Фафхрд и Серый Мышелов женского рода.
  Она не выдает ничего - я уже сам догадался. Но все же нужно быть осторожнее. - Марада...
  - Драть их всех, - говорит она резко, непривычная к ругани: жалящая искренность человека, не любящего непристойности. - Драть всех и вся. Какое теперь дело? Если будет проблема, они это вырежут.
  - Ага. Думаю, эти могут. - Закрываю глаза во тьме и открываю снова. - Кто еще? Ты знаешь?
  - Не уверена. Тизарра и я... мы часто обсуждали это ночами. Пытаясь понять. Кесс, может быть. Думаю, и Стелтон... был. Думаю. Может быть.
  Вау.
  Зубчатый нож вгрызается в ребра: всякий, кто просмотрит последний кубик Стелтона, сможет видеть тот падающий молот. Сможет ощутить удар. Если бы мне не было суждено помереть тут - я тоже мог бы ощутить.
  Вау.
  - И ты, разумеется. Увидев тебя в услужении у Рабебела, мы поняли, что не одни.
  - Почему "я, разумеется"?
  - Потому что мы узнали тебя. По, гм, знаешь... по школе.
  Святая срань. - Реально?
  - О да. Мы всё знаем о тебе. Поступили, когда ты еще не окончил. Мы были... думаю, ты назвал бы нас фанатками. Твоими первыми фанатками.
  Ха. Первыми и единственными.
  - Я не... - Почему мне хочется извиняться? - Не помню вас.
  - Пара девиц с первого курса? Зачем мы тебе? Ты был звездой кампуса - ты и твой дружок. Знаешь, эльф...
  Да уж. Кодировка не позволит нам назвать его имя, но этого и не нужно. И, знаете, мысли о школе наполнили меня теплыми чувствами. Даже боль в животе чуть отступила. Я ненавижу это место, но люблю его вспоминать.
  Разговор о там и тогда куда приятнее, чем дерьмовое здесь и сейчас.
  - Мы всегда... мы типа думали, ты умер или еще что.
  - Еще что?
  Я ощущаю, как шевельнулись груди - это она пожимает плечами. - Все считали тебя большой звездой. То есть прошло, сколько? Шесть лет, семь? Мы думали, что ты станешь знаменитым.
  - Ага, ну, жизнь не всегда идет по плану. Наверное, вы сами заметили.
  Она вздыхает, неслышно, но я чувствую. - И... и твой друг. Он был таким одаренным. Лучшим в школе. Что случилось с ним?
  Я пожимаю плечами. - Никто не знает. Скорее всего мертв. Не вернулся из... - Не могу произнести слово. - Так и не вернулся с, гмм, знаешь... с тренировки. Понимаешь?
  - Быть лучшим... в этом не так уж много толка. Верно?
  - Да, если лучший не означает "самый везучий". - Сказано легко, но холодное лезвие шевелится в кишках, напоминая, как я скучаю. Не то что это важно... сейчас. Если вы уважаете религию, уже подумали, что вскоре мы встретимся.
  - Тизарра... - Голос замирает. Капля падает мне на грудь.
  - Тизарра так по нему сохла...
  Еще капля. Сопротивляюсь желанию слизнуть ее.
  - Часто писала для него. Стихи. Что-то о нем в дневнике.
  - Да? - Никогда не выносил сентиментальной чепухи. - Она была бы разочарована. Он квир.
  - Он... Точно? Он был?..
  - Очень вероятно. Мы никогда о таком не говорили. Но я вполне уверен. Она могла бы сойтись с ним, если бы отрастила член.
  - Кейн, ты... - Ощущаю, как она шевелится во мраке. Качает головой? - Почему ты должен быть таким... такой ослиной задницей все время?
  О, ради всего дрянного. Начинается. - Сам поражен.
  - Ты такой... враждебный. Такой злой. С тобой всегда так?
  - Иногда я еще хуже.
  - Я именно об этом. Ты сказал будто в шутку, но это не шутка. Не совсем. Ты всегда готов ляпнуть что-то грязное. Даже насчет самого себя.
  - Эй, мне пришла идея. Хорошо провести время, истекая кровью у тебя на лоне, пока ты перечисляешь дефекты моего характера.
  - Гмм. Если подумать, я... думала...
  - О чем? Думала о чем? - Это прозвучало резко, куда холоднее, чем я хотел сказать. Потому что мне реально захотелось узнать.
  На и Тизарра... Тизарра, втюрившаяся в моего друга... Ну, как сама Марада? Мечтала ли, влюблялась ли?
  От яиц до мозгов, весь я горю надеждой, что у нее тяга к плохим мальчикам...
  Потому что телу все равно, где мы. Телу все равно, что я изранен. Что я страдаю от боли. Телу не интересно ничего, кроме гладкой теплоты ее кожи. Нежных округлых арок груди над моей рукой.
  Потому что сейчас я могу думать лишь об одном сминающем рассудок поцелуе.
  Но все, что она уделяет мне - печальный вздох; поднимает меня в объятиях, и я скрючиваюсь словно дитя. - Теперь готов?
  Ахх, дерьмо. - Ага. Надеюсь, да.
  Без видимых усилий она встает на пол.
  - Исцеление Хрила есть сила Любви. - В голос вернулся размах Айвенго: сейчас она снова Рыцарь. - Это Его Любовь к раненым на службе Отваге, любовь латает плоть и кости. Но, поскольку я стала Его каналом, Его Любовь может пройти лишь по пути моей любви.
  Неужели? Дыхание учащается, и не от боли. - Марада...
  - Заткнись. - Настоящий ее голос, словно щелчок бича. Вздох, и снова надо мною Рыцарь. - Ты должен молчать, Кейн. Должен. Моему сердцу будет... нелегко найти любовь к тебе. Очень нелегко. И когда ты разеваешь...
  Еще вздох, короткий и горький. - Когда ты говоришь, это невозможно.
  >>ускоренная перемотка>>
  Годы пролетают термитной вспышкой.
  Засунуть пальцы в дырки на моих бедрах ей мало; когда вся кисть входит в рану на животе, контроль ломается.
  Это так неправильно - ее пальцы шевелятся, тянут, и я могу их чувствовать и я отрицаю, я отвергаю, я не желаю чувствовать, но есть в этом какая-то жестокая интимность, разделение тайны глубокой совершенно противоестественной и в горло подкатывает рвота и я содрогаюсь и скулю...
  Она ищет внутри, пробиваясь через рваные внутренности, сжимает дыру, пробитую боевым когтем того мерзавца в важном органе, иди он в пекло - печень, желудок, толстая кишка, не знаю, и больно так, что мне не вспомнить, в чем разница - а когда ее внимание сосредотачивается на Любви Хрила, белый фосфор воспламеняется внутри, спазмы охватывают руки-ноги и бьют меня головой о пол.
  Слабое жемчужное сияние, будто феи-светлячки, ползет по ее коже, и когда вопль рвется из кишок в макушку, она подносит мерцающую руку к губам.
  - Закуси, - говорит она отстраненно. Клинически. - Давай.
  Беру солено-сладкую кожу в рот и впиваюсь в запястье и ощущаю пыль и песок и пот и заглушаю стоны плотью, ведь каждый укол боли и ломота, занявшие бы целые недели в жалком процессе лечения, ныне спрессованы в пять ошеломительных минут сверхчеловеческой агонии.
  Когда срощенные внутренности наконец выталкивают руку, она кладет ладонь на бок; мерцание уходит с кожи и мы падаем в абсолютный мрак, утомленно вздыхая во взаимных объятиях. - З... знаешь. - Я заикаюсь. - Как бы... хорошо ни работало... но это дерьмо никогда не станет популярным.
  - И не должно. - Голос слаб, но ее дыхание уже успокоилось: она куда в лучшей форме, чем я. - Исцеление Хрила - для героев. Его Любовь не чувствует твоей боли, но требует, чтобы ты принял ее. Даже полюбил боль: вот признак отваги.
  - Ага... точно. Но... не думаю, что боль полюбила меня...
  Молча клянусь, что если пройду через всё, взаправду брошу курить. Реально брошу.
  Мы лежим так в молчании. Темнота стала утешением.
  Вспоминаю слова отца, сказанные в один из дурных дней - кажется, тогда он высек меня ремнем, не уверен; побои слились в памяти - но помню, как скорчился на кровати, истекая кровью, дрожа от боли и стыда, и помню, как он говорил тем густым, капающим голосом лунатика: "Только подумай, как тебе будет хорошо, когда боль окончится".
  Тогда я решил, что это шутка - одна из грубых попыток быть добрым, когда любовь к сыну пыталась пробить стену безумия - но, знаете ли, вот сейчас я чувствую, что он знал нечто, мне неведомое. До сего дня. Ведь едва раны перестали болеть, мне стало очень славно.
  Более чем славно.
  Ведь я так и лежу голый с Марадой, и кожа ее невообразимо нежна над стальными пружинами мышц, и вкус ее остался на губах, и я уже не вымотан.
  Я ощутил это, ощутил во время Исцеления. Словно дуга молнии прошла из ее рук в мое сердце. Она как-то нашла способ полюбить меня.
  О боже. Святая вонь, дерьмо на палочке. Это ненадолго. Лучше откатиться. Если случайно она коснется члена, думаю, воспользуется ножом.
  Она содрогается. А ведь тут не холодно.
  Дрожь становится тише, она чуть покачивается, дыхание стало тихими всхлипами. От такого член слабеет быстрее, чем от ярких воспоминаний о дедушке.
  Слышал, будто иные возбуждаются, видя женщину в слезах. Каждому свое, верно, но думаю, они малость больные. Когда Марада плачет как девочка... это столь же чужеродное чувство, как ее рука внутри живота.
  - Эй, эй... Марада, ладно... - Я разворачиваюсь - оставив на шершавом полу кусочек кожи с задницы, но ладно - и обнимаю за плечи. Она прижимает лицо к шее, слезы льются по моей груди. Я держу ее, глажу длинный пыльный каскад невидимых волос, бормоча ту же чушь, что выдал Стелтону.
  Срабатывает и на этот раз.
  - Просто я... - бормочет она мне в горло, когда дрожь уходит, - просто я думала... надеялась... мечтала... что они вдруг решал пожалеть и... и вытащат нас домой.
  Знаю, о ком она говорит: о боссах. Наших работодателях. - Они так не сделают. Не для нас. И вообще.
  - Но они же... иногда так делают. Экстренный перенос. Ты же знаешь. Все слышали...
  - Лишь ради звезд. Больших звезд. Больше, чем суждено стать одному из нас.
  - Ты не знаешь. Они могут... они решили бы...
  - Марада... - Я обнимаю ее крепче. Даже сквозь пыль и пот, аромат ее волос...
  Лучше не думать, дерьмо, иначе я стану одним из тех больных придурков, над которыми потешался минуту назад. - Марада, слушай. Я еще не говорил - никому - потому что, знаешь, не был уверен, кто из вас на деле... кто из нас с одной работы. Те парни - парни, за которыми гнались Черные Ножи. Те, что вывели их сюда. Как думаешь, что с ними случилось?
  - Ну, не знаю. Вообще не думала. Решила, что Черные Ножи их поймали.
  - Нет. Их вытянули. Перенесли домой.
  Она замирает в объятиях. - Вытянули? Они были...
  - Да. Да, вроде нас. Такие же. Типа.
  - Но... ты не видишь? Не понимаешь? О том я и...
  - Нет. Там была не экстренная эвакуация. Уверен, это по плану.
  - План..? - Она беззвучно вздыхает. Да и мне нелегко.
  - Уверен, что они были наживкой, ведущей к нам. Вели Черных Ножей сюда. Намеренно. По приказу боссов. Потому что здесь мы.
  - Это же... невозможно. Они так не поступают... они не стали бы...
  - Уверена? Подумай, нас тут трое или четверо. Или еще больше. Никаких шишек. Мы не видели друг друга и даже не слышали друг о друге. Обучить и перенести нас стоило хренову кучу денег. Как могут они - боссы, спонсоры, кто угодно - как им вернуть инвестиции, если никто из нас не сумел завоевать собственную аудиторию?
  - Ты говоришь... ты думаешь...
  - Чертовски уверен.
  - О великий Хрил... о мой яростный отважный Бог!
  - Ага. Это Приключение - наше Приключение... - Я трясу головой, бессильный смягчить слова.
  Хоть немного.
  Так скажу прямо. - Подстава.
  - Ты не можешь... откуда тебе знать...
  - Знать? Я чую. Как и ты. - Почему-то мне становится смешно, типа "яйца-смерзлись-ха-ха-ха". Но смех выходит тусклым, как наше будущее.
  - Там, дома, найдется немало людей, готовых платить за любование пытками до смерти. Вот кем мы будем. Все мы. Жертвами в садистском шоу.
  Теперь я понимаю Стелтона. Реально. Понимаю, что значит "уйти не как слабак".
  - Тогда... - Она чуть отодвигается; невероятно сильные руки еще сжимают мне плечо и грудь. Судя по звучанию голоса, я понимаю, что она отвернулась. - Тогда мы не должны дать им удовлетворения. Нужно просто... умереть. Здесь. Как Рабебел. Прямо здесь, в этой комнате. Во мраке. Мое оружие на полу; рядом твои ножи и остатки одежды. Ты профессиональный убийца. Знаю. Если бы я попросила, Кейн - если бы я попросила, смог бы...
  - Нет.
  - Кейн...
  - Нет.
  Чувствую, как ладони ее рук снова начинают дрожать. - Должна ли я... умолять...
  - Ни шанса. Не тебя. Никого.
  И Боже, пусть она не спросит, как меня убедить. Боюсь, я придумаю.
  Так что, упреждая худшее, я обнимаю ее крепче. Это не объятия "хватит-плакать-мой-цыпленочек". Это объятия "услышь-как-стучит-мое-сердце".
  Груди мягко расплываются по мне, я прижимаюсь щекой к ее щеке и шепчу: - Есть идея получше.
  - Кейн... не думаю...
  - Помнишь, что я сказал в начале? - Поворачиваюсь так, чтобы она ощутила движение губ по коже. - У меня всегда есть идея получше.
  - Но...
  - Нет. Слушай. Если мы умрем здесь, в комнате - дерьмо, мы лишь докажем их правоту. Не поняла еще? Зачем же давать этим сосунам подтверждение их сраных мнений?
  Сейчас ее руки обвивают меня с силой игривой анаконды. След потрясения в голосе. - Погоди... понимаю. То есть... этого ты и хотел. Всю ночь. Едва заметил их в пустоши. Твоя безумная смелость. Уверенность лунатика, такой вид... "порву всех". Твои речи. Как ты вышел один против Черных...
  - Чертовски верно. Лучшая месть, что нам доступна. Схватываешь? Единственная. Говорят, будто лучшая месть - жить долго и счастливо. Умереть счастливо - месть не хуже.
  Я касаюсь губами шеи возле уха и шепчу: - Мы заставим их пожалеть, что бросили нас. Заставим оплакивать деньги, которые они могли бы выжать из нас...
  Скольжу губами вниз по длинному гладком горлу, и она поднимает подбородок, давая мне вкусить кожу над ключицей. - А для этого мы должны сражаться. Сражаться упорно. Как угодно. Даже когда Черные Ножи нас возьмут. Даже когда станут пытать. Нельзя уходить. Вот наша месть: заставим этих крохоборов, этих говнолизов оплакивать звезд, которыми мы стали бы.
  - Да. - Ее руки сжимают меня еще крепче; лучше бы отпустила, а то я откинусь. - Да... вижу...
  Теперь она становится милой и отстраняется, ладонь касается моей груди, одни мышцы и кости. - Кейн... ты правда сказал "мы"?
  Крошечный шепоток, юный и потерянный, но еще верящий, что его найдут. - Ты правда думаешь... Ну, мы знали насчет тебя. Все считали, что ты будешь звездой. Но ты правда...
  Шепот затихает, но я понимаю, о чем она. - Да. Абсолютно. Никаких сомнений.
  - Реально?
  Вздох надежды в голосе столь слаб, что разрывает мне сердце.
  - Не лги мне, Кейн. Не теперь. Ты реально думаешь, я могу стать... стать звездой? Что мы смогли бы? Тизарра и я?
  - Марада... - Если бы она понимала, как много таится в моих словах. - Ты уже звезда.
  Рука вновь дрожит, и мое сердце с ней в такт. Лучше не останавливаться. Думаю, что не хочу снова начать сначала, с распоротого брюха. - Не скажу насчет Тизарры. Она, она... нервозная, понимаешь? Умная-разумная. Но ты - с первого раза я знал. Не знал, что ты в бизнесе, но я умею отличить настоящее. Ты уже звезда поярче, чем мне суждено стать.
  - Реально? - Голос осекается. - Ты веришь?
  Здесь, в безопасной темноте, слова лезут легко. - Точно. Кто я? Трущобный головорез с дерьмовыми привычками. Ты же... великолепна. До усрачки настоящая. Рыцарь в Сияющей Броне. Входишь в комнату, и люди забывают, о чем болтали. Ты сама естественность. Доверие и сила. Грация в движении. Ты заставляешь людей падать на колени и мечтать о твоем внимании.
  Я беру ее руку с груди и прижимаю к лицу. Даже вслепую она ощутит мою убежденность. - Ты героиня. Настоящая. Лучшего сорта. Прямая. Благородная. Верная. Защищай-слабых, и сила-твоя-удесятерится-ибо-сердце-чисто, и всё, что заставляет людей любить героев. Заставляет людей мечтать, что однажды они тоже станут героями. Лучшее в нас, понимаешь? Ланселот и Артур и Парсифаль в одной. И вершина всего... - я хихикаю так, знаете ли - "давай-посмеемся-вместе", - ты успела навалить гору мертвых мерзавцев.
  - Кейн, это.... Если бы я реально могла стать такой...
  - Уже.
  - Но я не чувствую себя... такой внутри. Я не... нет, это игра, Кейн. Не видишь? Это представление, всего-то.
  - И что? - пожимаю я плечами. - Почему бы нет? Таковы уж мы.
  Неужели ей никогда не приходило в голову? - Что мы такое? Мы то, в чем мы убеждаем людей. Это наше дело. Наша работа. Что я сказал - всё, что я сказал - это то, что я о тебе думаю. А думаю потому, что ты правда, правда хороша. Не говоря уже о...
  Давай, трусливый мешок дерьма. Скажи.
  Скажи.
  - ...о том, что ты без сомнений, самая восхитительно красивая женщина, с которой я имел честь встретиться.
  Ну, выдавил. И это даже не прозвучало идиотски. Надеюсь.
  - Ты точно так думаешь? - Рука у лица оживает, теплая, скользит по шее. Вторая рука ищет ключицу, потом медленно идет по груди, к мышцам над ребрами. Чуть медлит у свежего шрама. И движется южнее.
  Догадываюсь, что иногда способен сказать что-то правильное.
  - Правда думаешь, что я красива?
  И ее губы так близки к моим, что дыхание греет бороду. Пальцы отыскали лобковые волосы и стояк возвращается, с силой урагана, и не думаю, что уже способен говорить.
  Рука смыкается вокруг, словно это рукоять булавы.
  - Теперь поняла. Наконец поняла. Ты пытаешься спасти меня.
  Все, что могу - невнятно промычать: - Марада... Марада, не ... я не...
  - Звезды. Вот ответ. Мы можем быть звездами - можем заставить их поверить. Поверить, что станем прибыльными. Станем великими. Тогда нас вытащат домой. Нужно лишь убедить их.
  Да никогда. Не с нами. Нужно ей сказать.
  Нужно.
  Но я просто нахожу ее губы и позволяю языку заползти мне в рот, словно своевременному кляпу. Она содрогается и заводит мою руку внутрь себя, в скользкое между ног.
  А может, ложная надежда для нее единственная надежда. Может, ей не нужно верить. Один из любимых писателей папца говорил: "Нужно дарить друг другу иллюзии, чтобы можно было жить".
  Или самим себе. Дарить.
  - ... ты не такой, Кейн, как притворяешься. Я знаю. Чую. - Она ложится на твердый камень и тянет меня сверху, стальная пружина члена против железных-под-бархатом бедер. - Внутри тебя герой. Звезда. Мы можем жить, Кейн.
  А я дрожу слишком сильно, чтобы ответить, и она шарит и затягивает меня внутрь себя, и дрожь становится ритмом. Охватывает мои бедра ногами и тихонько кричит, крошечное "упп", и поднимает над полом алчным движением таза...
  - Мы будем жить, Кейн. Вот наш обет. Жить. Стать звездами, ведь мы поняли, что можем.
  - Да, - говорю я. - Да.
  Что еще я могу сказать? Что еще мне следует сказать?
  - И если они возьмут меня домой... если возьмут...
  Голос набирает мощь в такт движениям бедер.
  - Я не оставлю тебя здесь. В их руках. Клянусь, клянусь, клянусь всем. Я приду за тобой.
  - Знаю... - Беззвучно. задыхаясь. - Я ззз... ннн...
  - А ты придешь за мной.
  - Да.
  - Скажи, что...
  - Да.
  - Скажи еще ...
  - Да, Марада, да. Да, я приду за тобой...
  - Придешь. Ты придешь за мной, Кейн - ты - ты...
  Она судорожно сводит ноги, угрожая сокрушить спинной хребет в порошок, и мне все равно. Все равно и сейчас и вечно, всегда будет все равно, ибо есть лишь плоть ее и моя и широкая волна, нами поднятая, она вздымает гребень в бесконечной белой вспышке, растворив и боль и сожаления и гнев и все, что плохого есть и будет в мире.
  И...
  >>ускоренная перемотка>>
  Мы лежим в объятиях, трепеща и тяжело дыша.
  Через некое время я отрываюсь, а она тихо стонет, затухая, и прижимает снова, и я отвечаю с удвоенной силой.
  Похоже, мы тоже уйдем с салютом.
  Да уж. Снова не смешно.
  Я дарю последний поцелуй, последнее долгое свидание тайной плоти, пробую сказать губами и руками то, чего не смогу сказать вслух. Что это не было ошибкой. Что это не гормоны, не крайность. Что мы не просто перепихнулись.
  Ну, я и сам не думаю, что это было "просто".
  И еще через время мы встаем и ищем одежду.
  До странности стыдливые.
  Мне нужно бы что-то сказать.
  Я сказал бы... - Марада... Марада, я...
  - Не надо.
  - Но.
  - Только не надо.
  И я не говорю.
  Вот такое долгое темное молчание.
  Рука сама находит нож. Слышу тяжелый скрип железа по камню, это она нашла моргенштерн.
  Я стою в темноте. - Наверное, уже светает.
  Тихий шелест одежды, и она оказывается рядом. - Да.
  - Ты готова к такому?
  - Да, Кейн. Наконец-то да. - Голос ее стал громким. Уверенным и внушающим уверенность. - Готова.
  - Так идем.
  Плечо к плечу, мы выходим из слепой тьмы на розово-стальной рассвет.
  Они ждут нас снаружи.
  
  
  Божьи Глаза
  
  - Должен сказать, фримен Шейд, я, ха-ха, хрм, приятно впечатлен вашим благочестием...
  Уле-Туранн, епископ Семьи Пуртинова Брода, вяло поднимался по одному из проходов святилища. Из-под биретты свисали завитки умасленных волос, того же цвета, что грязное пятно на саккосе. Он шел как человек, слышавший, что существует такое гимнастическое упражнение, но никогда его не выполнявший. И он болтал. Беспощадно. Бла-бла-бла-бла: отупляющий поток бессодержательного шума.
  - ... если бы Возлюбленные Дети, приезжая в город, делали Искупление первым пунктом программы! Если бы. Хотя последнее судно прибыло, э, ну, кажется - обыкновенно пароход прибывает не позднее четвертой стражи...
  - Меня задержали на таможне.
  - А. - Он моргнул и кивнул, словно действительно понял. - Отлично, всё как и должно. Если такова Воля, пусть сбудется. Ма'элКот Превыше Всего, не так ли?
  - Так мне говорили.
  Святилище было таким же, как в Успенском соборе Анханы: чаша скамей вокруг широкого пространства, словно стадион с трибунами. Однако здесь на полу лежал мрамор с розовыми прожилками, красивые алые с золотом дорожки покрывали спуски между рядами. В центре был алтарь. Около высилась колоссальная бронзовая статуя Самого Бога, похожая на ту, что в Великом Зале дворца Колхари - с двумя лицами, дабы Ма'элКот видел и вперед и назад, и стилизованными гениталиями, мужскими и женскими; у той статуи были руки в боки, здесь же они поднимались ввысь, поддерживая купол из цветного стекла. На верхушке ослепительно сияло полуденное небо, а у основания купол светился оттенками красного и золотого, будто на закате.
  Епископ продолжал болтать в том же бессмысленном и приятном духе, пока мы пробирались между служек и дьячков. Те кишели, выметая ковры, полируя алтарь, ползая по шатким лесам и надраивая бронзу Ма'элКота. Река болтовни унесла нас за пределы святилища, в административное крыло, к его конторе.
  Епископ уместился в необъятное вращающееся кресло бычьей кожи, тут же выкатившись из-за письменного стола (тот был масштабнее, чем разделочный стол в ресторане). Подбросил дровишек на решетку камина, помешал угли, указал на стул-тумбу, обтянутую зеленой парчой. - Прошу, фримен Шейд, устраивайтесь, ха-ха, хрм, да. Прежде чем мы проследуем в кельи Искупления, остается один мелкий вопрос... То есть, меня уведомили, что вы, ха-ха, хотите свершить приношения, да?
  Я едва его слышал. Ставни были открыты. Я пересек комнату и встал у окна, глядя на Ад.
  Сторожевые огни на бастионах бросали оранжевые пятна на стену Шпиля, мешаясь с желтыми крестиками там, где свет фонарей выходил через бойницы. Свет на лике Ада был красноватым, выдавая призрак структуры камня; вон там, справа, угадывался парапет.
  Именно тот. Где я стоял с партнерами полжизни назад, следя, как Черные Ножи мчатся по пустошам. Теперь огриллоны живут в вертикальном городе, а люди внизу. Интересно, хоть кто-то смотрел в этот день на реку? Видел пароход?
  Видел, как я приезжаю?
  - Эргм, х-ха, фримен Шейд? Вопрос о сумме, да? Сотня...
  Ад надо мной. Ад позади и Ад впереди.
  Я отвернулся от окна. - Эй, в зале пей, - сказал я по-английски, мрачно, потому что чувство юмора гребаного Ма'элКота всегда казалось мне чертовски нелепым, - из алого бокала. [10]
  Лицо епископа стало тупым и обвисшим, бесформенным, словно маска из пудинга.
  Я щелкнул пальцами. Костная структура менялась под щеками епископа, как будто камера наводила фокус на изображение; челюсть стала тверже, острый разум сменил в глазах стеклянную тупость. Он сел прямее и подергал лицо рукой, влево-вправо; позвонки довольно громко затрещали.
  - Надеюсь, вы понимаете, что делаете. Десять секунд на объяснения, почему я не должен вас убить.
  Я ответил: - Ты знаешь меня. [11]
  Волна просветления прокатилась по лицу.
  - Владыка Кейн. - Он встал и протянул руку. - Вас ожидали. Я принес сюда ваше снаряжение.
  Я пожал ему руку. - Кейн.
  - Простите?
  - Просто Кейн. Фримен Кейн, если угодно. Никакой я не владыка. Еще лучше звать меня Домиником Шейдом.
  Епископ пожал плечами. - Буду польщен, если вы станете звать меня Туранном.
  Он выудил из рясы связку ключей, отпер один из ящиков бюро, что-то тихо пробормотал, делая серию пассов левой рукой, пока правой шарил глубже, чем позволял ящик. Начал вынимать вещи, которым там было слишком мало места. - Жаль, не могу показать вам всю службу. Безопасность. Сами понимаете.
  - Ага, как скажете. Вы первичны или вторичны?
  Брови поднялись. - То есть, кто был первым, епископ или шпион?
  - Типа того.
  - Скорее оба мы вторичны. Он доминирует, пока меня не призовут словом - но я владею всеми его воспоминаниями, а он даже не знает обо мне.
  - Гмм. Жуть.
  - Не так уж плохо. Говорят, меня реинтегрируют, кода окончится служба. К тому же привычка.
  - Кажется, слишком экстремально.
  - Думаете, легко занимать должность Божьих Глаз там, где противник наделен чувством истины? - Он нацепил на лицо траурное выражение. - Рыцари Хрила не признают дипломатической неприкосновенности, и с ними лучше не мешаться.
  - Я и сам слышал.
  - Слухи. Верно. - Он поморщился и потряс головой. - Последнему недублированному шефу отсекли руки.
  Он наконец вынул из тайника все вещички: плоский кожаный кисет размером с ладонь, четыре матово-черных клинка - два метательных без гард и два "Миротворца ХХ" фирмы "Колд Стил", которую принесли в Дом сотрудники социальной полиции, во время вторжения в Анхану три года назад; раздвижную дубинку на пружине, гарроту из черной проволоки на стальной ручке, и здоровенный, без пятнышка "Автомаг" 12 мм, с винтовым креплением для глушителя.
  Я потрогал острия ножей, изучил смотанную проволоку гарроты в поисках перехлестов. Взял автомат, нацепил подствольник, две запасных гранатки сунул в сумку, а сам автомат в кобуру на поясе.
  Туранн показал глушитель. - Как насчет?
  - Оставьте. Если промажу, они хотя бы присядут.
  - Мы можем затемнить...
  - Мне нравится блестящее. Пусть никому не придется напрягать зрение, пусть сразу поймут - у меня Чертовски Большая Пушка. Кто еще знает, что я приходил сюда?
  - Простите?
  Я взял метательные ножи, еще раз попробовал остроту и вложил в кармашки на сапогах. - Как вы отсылаете отчеты? Артанским зеркалом в Анхану?
  - Это чувствительная информация...
  - Значит, на этом конце вы и Говорящий, двое. Больше никого?
  - Нет... нет, разумеется...
  - И Говорящий на том конце. Донесения с моим именем идут напрямую Герцогу общественной безопасности, верно?
  - Я, э, мне не дозволено...
  - Не беспокойтесь. Итак, по крайней мере Делианну кто-то да сказал.
  Туранн слизнул пот с губы. - Я... что может знать или не знать Император, лежит вне...
  - Ладно, все путем. Это не совсем секрет. Разве что от хриллианцев.
  - Пуртин Хлейлок. Точно. - Епископ кивнул с умудренным видом. - Поспорим, он еще вспоминает вас?
  - Только когда смотрится в зеркало.
  - Хм, да. Гмм. Не удивлен, что вы инкогнито. - Он кашлянул. - Что на вас за магия нераспознавания? На мне сработало, а я отнюдь не беззащитен...
  - Это называется Вечным Забвением, и это... сложно. Не стирает личный опыт. Он будет помнить меня и то, что я сделал с ним. Возможно, и что я сделал с Черными Ножами. Он просто не сможет сопоставить Кейна, скажем, с героем Серено...
  Туранн кивнул. - Или Князем Хаоса, или Рукой Ма'элКота...
  - Ага, ага. Вы уловили.
  - Мило.
  - Особенно полезно в местах, где не натыкаешься на друзей.
  - Друзей?
  - Или еще кого. Что с Орбеком?
  - Ничего. - У него словно заболел живот. - Хм, у меня плохие новости...
  - Слышал.
  - Слышали?
  - Догадываюсь, сделка вышла недешевая.
  - Можно и так сказать. - Туранн вытащил из ящика стола рукописные заметки, передал мне. - Орбек Черный Нож, Тайкаргет. Прибыл в город три месяца назад, более или менее. Может, два месяца или...
  - Не уверены?
  - Он приехал нелегально. Ни записей в таможне, ни документов о найме. Ничего. Ничего официального до, гм, инцидента.
  - Вы позволили здешним хреночесам арестовать фримена Анханы? Какого черта ради?
  - Моя работа. Собирать информацию. Слать донесения.
  - Дерьмо.
  Туранн простер руки. - Дипломатических отношений нет, Кейн.
  - Шейд.
  - Да. Рыцари не признают никакой власти вне Законов Хрила. Нарушьте закон, им будет не интересно, что вы королева Липке. Его хотели допросить по другому делу, но он отказался выразить покорность. Потом сыграл в берсерка, вот дела.
  - Другое дело?
  - Убийство. Грилл в Аду. Застрелен.
  Я лишь хмыкнул, читая.
  - Похоже, вы не удивлены.
  - Вы не единственный источник, - буркнул я, продолжая читать. - Рыцарь-обвинитель Ангвасса Хлейлок...
  - Племянница.
  - Слышал. Что у вас на нее?
  Туранн глубже сел в крутящееся кресло. - На вашем месте не связывался бы.
  - Дело не во мне.
  - Нет?
  Я не стал объяснять.
  Епископ пожал плечами: - С ней словно вернулся старик. Удвоенный. Всего двадцать семь лет, и уже три года в Поборниках Хрила.
  - Первая после Пинтель, да?
  - Все шансы, что станет и первой женщиной-Правоведом после Пинтель, когда старик отдаст концы. Гриллы прозвали ее Васса Хрилгет, и это лишь наполовину шутка.
  - Рычаги влияния?
  - Рычаги. Точно. - Епископ фыркнул. - Столь чиста, что придется надраить зубы, прежде чем лобызать ей задницу. Неподкупна. Знаю достоверно, ведь мы пытались десять лет.
  - Да?
  - Каждый новый шеф подкатывал к ней. Словно ритуал перехода. О себе не говорю.
  - Лучше берегите руки в целости. Как Орбек замешался во все это?
  Туранн снова пожал плечами. - Догадки? Он мог быть из Лика Свободы - они нанимают отъявленных мерзавцев из-за гор...
  - Мерзавцев? Вот дерьмо. Он еще ребенок.
  - Ребенок, ухитрившийся превратить в компост двух рыцарей... Вы хоть понимаете, как трудно убить рыцаря Хрила?
  Я поднял глаза над бумагой. Всего лишь.
  - О, верно. - Епископ покраснел. - Простите.
  - Что за хрень этот Лик Свободы, если честно?
  - Официально? Отщепенцы - террористы из Народа. Безжалостные, кровожадные психопаты, мечтающие уничтожить поклонение Хрилу.
  - Я сказал "честно".
  Он пожал плечами. - По большей части ребятки из Анханы, решившие искать приключений. Пересечь горы и Нанести Удар ради Свободы Гриллов. К ним примешались тертые деятели из Лабиринта и Города Нелюдей, при поддержке вашей старой подруги, что сидит в безопасности в...
  - Мы не дружим, - буркнул я. - Почему вы не дали по ушам этим идиотам?
  - Не совсем наша работа. А Империя вовсе не против свободы огриллонов, если говорить честно.
  - Где здесь Орбек?
  - Может, и нигде. Может, он с Дымной Охотой.
  Я кивнул. - Расскажите о Дымной Охоте.
  Туранн искоса поглядел на меня. - В чем ваш интерес?
  - Она стала причиной солидной взбучки, которой меня подвергли, - ответил я ровным тоном, - и может стать причиной еще парочки подобных. Но учиню их я.
  Туранн даже подался назад. - Как говорится, беда не ходит одна. Довольно часто огриллоны сходят с ума, впадая в буйный раж. Одни кулаки и когти, но и это вполне серьезно.
  - Припоминаю.
  - Люди получают раны, многие погибают. Как и сами гриллы. Рыцари следят за такими. Это официально.
  - Ладно, хорошо. А неофициально?
  - Они организованы. Отбились от рук. Активность подскочила как раз после приезда Орбека. Рыцари стараются удержать крышку над котлом, но дымные охотники вылезают на свет уже раз или два в неделю. Даже одиночка способен принести серьезный урон, а они часто вылезают сворами. И даже не одной. Несколько рыцарей-блюстителей - пока их было девять - предположительно были повышены до искателей...
  - Предположительно.
  - Две смерти подтверждены, еще три вероятны. Может, все они.
  - Девять мертвы? Девять? Без огнестрела? Дерьмо... даже с ружьями... - Я очумело потряс головой. - Как это называют?
  - Они кричат "Дизрати голзинн Экк". Что-то вроде девиза.
  - Точно. Как насчет чертовой подсказки?
  - Вы не говорите на этк-даг?
  - В мое время никто не говорил. Никто из людей.
  - Ха. Полагаю. - Туранн покачал рукой. - Переводится как "я Дымная Охота".
  - И что это должно значить?
  - Откуда мне знать?
  - Может, вы спрашивали у гриллов.
  - Кейн, увольте. Вы же знаете, как это бывает с рабской культурой. - Епископ перешел на густой бодекенский говор: - Я не знавай. Никогды нет.
  - Рабская культура, - повторил я, закусив губу. Снова. - Чудесно.
  - Вы так сказали, будто осуждаете.
  - Не мое дело. - Я закусил так сильно, что задергалось веко. - Так какая связь с Орбеком?
  - Более чем совпадение? Мы отслеживаем, но ничего обещать не могу. В последние пару месяцев все мои "языки" испарились или онемели. Да и вряд ли я многое бы от них получил: дымные охотники все как один нетронутые.
  - Нетронутые?
  - Ну, знаете, целые. - Епископ еще пару раз помахал рукой. - Не холощеные.
  Я ощутил кровь на губах.
  - Не смотрите так. - Туранн заерзал, будто кресло защемило ему зад. - Это не то, что вы подумали. Рыцари не бегают, отрезая всем яйца. Это добровольно.
  - Добровольно.
  - Поверьте. Мерины и стерилизованные самки признаны годными для лучшей работы внизу. Работы с людьми. Занятий, требующих социальных навыков, какого-то образования, грамотности и так далее. А целые вкалывают на плантациях, может, грузчиками в доках, и то если повезет. Или в шахтах. Вы удивитесь, но добровольцев стало много.
  - Нет, не удивлюсь. - Умницы. Амбициозные. Отрицательный отбор: удаление опасных черт.
  Я укусил губу и сглотнул. - Итак?
  - Итак, все мои "языки" - годные. Целые и годные почти стали двумя разными культурами. Вроде, знаете, каст...
  - Я просек, как это работает. - Я глянул в окно, на толстую самку, что слонялась по парапету, греясь на закатном солнце. - Вот почему они так взвились, да? Эти членокуры из Лика Свободы.
  - В Империи гриллы - полноправные граждане. - Туранн повел рукой в сторону окна. - Здесь же они...
  - Укрощенные. - Я смотрел на толстую сучку, но на деле видел других. Пляшущих в свете костров у подножия моего креста. Снова.
  Буду видеть это до конца жизни.
  - Спросите, не разбилось ли мое гребаное сердце.
  - Эй, я не политик. Лишь собираю информацию и пишу доклады, и через полтора года снова стану одной персоной. В Анхане. Где укрощают лишь рыцарей Хрила.
  - Это точно. - Я бросил бумаги на стол и начал подбирать остатки снаряжения. Пружинная дубинка попала в узкую кобуру, я закатал рукав и прикрепил ее у левого предплечья. - Что с Учениками?
  - Вы о кейнистах?
  Я скорчил рожу. - Как ни назови...
  - Вне закона. Вероятно, вы понимаете, почему.
  - Могу догадаться.
  - Хриллианцы не стали бы терпеть и саму Церковь, если бы Ма'элКот не подтвердил дары Тоа-Фелатона сразу после Первой Войны за Наследие. И еще, знаете ли, Шпиль...
  - Ага.
  - Так что элкотани они любят. Но мы все равно должны играть по их правилам, если вы понимаете. А вот кейнисты - у них, ах, так сказать, сложное отношение к самой, э, идее закона...
  - Нашли кому рассказывать. - Я пристегнул последний ремешок кобуры с дубинкой.
  - Откровенно говоря, от них большие неприятности.
  - Ха. - Я спустил рукав и посмотрел, естественно ли он лежит. - Попробуйте видеть моими глазами.
  - Если вы не против, я спрошу... - Туранн развернул кресло к камину и принялся скармливать огню бумаги, по одной. - В чем интерес Императора к Орбеку?
  Я вложил ножи в ножны, вшитые в различные укромные места одежды. - Я не работаю на императора.
  - Не?.. Но я, гм... то есть все знают...
  - Мы друзья. Может, даже одна семья. И всё. - Я развязал веревочку кисета и заглянул внутрь: россыпь стальных отмычек и напильников. - Он не говорит мне, что делать.
  - Что-то личное?
  - Всё личное. - Я завязал кисет и сунул в ту же сумку, куда легли запасные гранаты, а гарроту вложил за голенище.
  Хмурый лоб Туранна исказила гримаса. - Я не в восторге от перспективы раскрыть эту базу лишь потому, что кто-то оказывает вам личную услугу.
  - Все весьма официально. Ну, лучшая ваша половина так думает. - Я проверил себя еще раз, надежнее вогнав автомат и ножи в их гнезда; подвигался, убеждаясь, что куртка не оттопыривается в подозрительных местах.
  - Неужели?
  - Ага. Я на задании от самого Бога.
  - О, точно. Весьма смешно.
  - Не мне.
  - Вы... - Епископ моргнул, и еще раз. - Вы серьезно? Вы работаете на... - Глаза многозначительно закатились. - И чего Он ждет от вас?
  - Если узнаете, позаботьтесь сообщить.
  Туранн склонил голову набок. - Не понял.
  - Он не говорит людям, что делать. С тем же успехом он мог бы принять Аспект и сделать Самолично, но ведь это породит проблемы, от которых старается нас спасти Завет Пиришанте. А мне он точно ничего не скажет, хоть я визжи в экстазе.
  - Не скажет?
  - У нас своя история. Часть ее ваша лучшая половина называет святым писанием. - Я потер паутину шрамов и мозолей на кулаке. - Так что я сам строю планы, и если Ему они не понравятся, он скажет мне в голове: кончай эту херь.
  - Гм.
  Я сжал кулак, отчего шрамы стали белыми, а потом опять красными. Опять я в своем репертуаре, в роли задницы. Как обычно. Не вина Туранна, что его бог убил мою жену, и отца, изнасиловал разум дочери и превратил лучшего друга в бессмертную зомбированную мясную марионетку. Боги, они такие.
  Вот где ад: Он и мой бог.
  Я вздохнул. - Как-то Он сказал, что у меня дар ломать вещи полезными способами. Так что иногда он толкает меня к вещам, которые намерен сломать.
  - Что нужно сломать здесь?
  - Дерьмо, а что не нужно? - Я решил сменить тему. - Что вы имеете на артан?
  - Прошу, мил... э, Кейн..
  - Шейд.
  - Нам вовсе не нужны типы вроде вас... вы уверены, что наш Возлюбленный Отец послал вас сюда...
  - Я довольно скоро узнаю.
  Туранн вздохнул. - Имя Саймон Феллер не высекает некие искры?
  Моя голова качнулась. - Звучит как артанское имя.
  - Досье по Забожью. Прикатился в город месяцев через десять после Успения. Буквально прикатился: у него личный поезд.
  - У вас есть железная дорога?
  - Теперь есть. Феллер явился с парой сотен камнеплетов и парочкой скальных магов, они клали рельсы прямо перед ним.
  - Деньги.
  - Много. Он купил шахты "Черный Камень", он может позволить себе работать в убыток уже два года.
  - Рыцари в восторге?
  - Детей готовы для него родить. Феллер связан с Забожьем. Откуда, думаете, хриллианцы достали эти чудные ружья?
  Я нахмурился. - Алмазный Колодец?
  - Покажите камнеплету машину, и он назавтра явится с новой, в два раза производительнее и в десять раз красивее.
  - Они не делают погрузчики? Все, что я видел - рычаги и насосы.
  - Это хриллианцы. Им не были интересны ружья, пока не поняли, что ружья лучше булав в ближнем бою. Ну, Феллер сговорился с ними. Он ловкий делец.
  - Занят лишь своими шахтами?
  - "Черный Камень" - не только шахты. Драгоценные металлы, но прежде всего там добывают грифоний камень. В последние месяцы получили изрядный вес. Материал низкого качества - почти все выработано - но много. Похоже, он начал зарабатывать. Нанимает гриллов для работ, но мастера и надсмотрщики все люди. Наверное, артане. Сорок два, как говорят.
  - Сорок два? Святая срань. Чего он хотят на самом деле?
  Туранн пожал плечами. - Кроме денег и власти? Вы скажите.
  Я потер глаза. Головная боль возвращалась. - Давайте я буду краток. Весь треклятый континент - дерьмо, весь мир, наверное - кишит артанами и головорезами компании "Поднебесье", застрявшими в день Успения. Почти все похожи на меня: не умеют играть честно. Теперь вы говорите, что сорок с лишним собрались вместе. Там творится что-то чертовски серьезное, и не хочу, чтобы мне отстрелили задницу, прежде чем узнаю.
  - Ну... - Туранн неловко завозился. - Это чистые догадки, основанные на... сомнительном источнике внутри Лика. Он из, э, Народа - вы же их знаете, могут сказать правду, но могут и сплести сказочку...
  - Ага, избавьте. Дальше.
  - Он подозревает, что на Бранном Поле существует дил в Тихую Землю. В самом Аду - где-то внутри утеса. Говорит, "Черный Камень" пробирается туда.
  Мои глаза закрылись. Рука пошарила, ища край стола, и промазала. Я пьяно пошатнулся.
  - Кейн? Кейн, вам нехорошо?
  Когда я открыл глаза, Туранн наполовину вылез из кресла. Я махнул ему рукой. - В порядке. Я в порядке, просто... вау. Просто... день выдался грубейший. Дерьмо. Мне нужно сесть.
  Я неуверенно шагнул и почти упал на тумбу у камина.
  - Кейн - серьезно, я не владею всеми силами Уле-Туранна, но если вы больны, Возлюбленный Отец позволит...
  - Тут ничем не помочь.
  Я пошатнулся, но где-то нашел силы поднять голову и поглядеть епископу в глаза. - Это не сказка, вот. Вам нужно пойти к Артанскому зеркалу сегодня же ночью. Сказать Анхане. Тут точно есть дил, и "Черный Камень" не ищет его. Уже нашел.
  - Неужели? Ну, это достаточно интересно, если правда, но едва ли срочно. Вряд ли они смогут его открыть.
  - Уже открывали. Не раз.
  - Невозможно. Даже сила нашего Возлюбленного...
  - Нужно сегодня же послать сообщение герцогу. Император должен знать, что дилТ'ллан снова прорван, на этот раз с нашей стороны.
  - Но это невозможно...
  - В жопу невозможности.
  - Прошу... вы должны понять... коммуникации такого сорта нарушают протокол, и без весьма важного обоснования... Я имею, вы даже не знали о диле, прежде чем я...
  Голова долотом вгрызлась в висок. Рук снова закрыла глаза. - Знал?
  - тьма смердящая дерьмом и страхом и человечьим дыханием, голый холод и жар и скользко пока дрожь волнами шока не проходит по слившейся плоти, изрезанный рунами розовый кварц мерцает в синем не-свете секущего жезла -
  Рука отрывается от лица, память прыгает на двадцать пять лет, одним движением. - Знал? - говорю я. - Я был там.
  - Кейн?
  - Скажите им на хрен, что я видел во сне.
  - Что?
  - Просто скажите, а?
  - Ну ладно, Кейн, подумайте. Император - сам Митондионн. Приемный сын чертова короля эльфов, того, что зачаровал дилТ'ллан и закрыл все пути много столетий назад. Если бы существовал дил в Пуртиновом Броде, не думаете, что он рассказал бы о нем?
  - Если не было причин молчать.
  Я смотрел на руки. Провел чертовски много времени, глядя на руки.
  - Знаете, почему я оказался здесь в первый раз? Был послан Монастырями, работал в экзотерии, как разведчик и знаток огриллонов при одной почти частной экспедиции. Они искали магический артефакт - это был гигантский, мать его, покрытый рунами бриллиант, больше моей головы. Легендарный артефакт, из Подлинных Реликвий. Если бы они его нашли... моей истинной работой было привести туда ударный отряд эзотериков. Если бы догадки партнеров подтвердились, Монастыри проглотили бы бриллиант в единый кус, не заботясь, кого придется пережевать.
  - И?
  - Это была Слеза Панчаселла.
  - Панчаселла?
  Я кивнул. - Того чертова короля эльфов, о котором вы упоминали.
  - Но... но... Слеза Панчаселла - это же легенда...
  - Или что.
  - Ее никто не нашел...
  - Или никто не объявлял о том. - Мои губы расползлись. Но я не смог бы выдать этот зубастый оскал за улыбку.
  - Ну... я все еще не склонен думать об этом серьезно. Даже если артане нашли дил, вред ли откроют: даже сила нашего Возлюбленного Отца...
  - Не хватит ли слов о В-Жопу-Любленном Отце? Что у вас есть на строения и операции "Черного Камня"?
  - Маловато. Мы смогли подкупить лишь парочку гриллов-носильщиков.
  - А магией пробовали? Вы даже Око туда не запускали?
  - Кейн, "Черный Камень" производит грифоний камень. Они не хотят, чтобы мы знали, что творится внутри. И у них есть сила мешать.
  - Ага, ладно. Пишите еще один проклятый отчет, что еще умеете? - Я поднялся на ноги и потащил печальную задницу к окну.
  Ад смотрел мне в лицо. - Сукин сын драной шлюхи. Они уже знают, что я здесь.
  - Знают? - Туранн говорил скорее удивленно, нежели скептически.
  - Феллер должен был послать кого-то в доки, следить за приезжими.
  - Откуда знаете?
  - Сам так бы сделал. Не то чтобы он ждал меня - хотя мог... вот дерьмо, даже не подумал. По общему принципу. Он хочет знать, кто приезжает, кто уезжает. - Я качал головой, пытаясь расцепить челюсти. - Любой артанин узнал бы меня. Любой. Удивляюсь, что сосун не подошел за автографом. Дерьмо.
  Я качнулся к Туранну. - Какие у вас полевые ресурсы?
  - Не имею полномочий. - Он неуютно поерзал. - Могу лишь намекнуть: недостаточные.
  Я махнул рукой. - Ладно. Я провел здесь меньше дня и знаю больше, чем выцедили вы.
  - Больше? О чем?
  - Не трудитесь зеркалить герцогу. Он уже знает.
  Туранн моргнул. - Я... Что?
  -Забудьте. Они уже знают. Хотя бы Делианн. Сукин сын.
  - Точно?
  - Слушайте, девица Хлейлок... три года - это чертовски долго для должности Поборника, не так ли?
  - Потому ее и зовут Хрилгет.
  - Но три года... Она стала Поборницей до Успения? Или после?
  Туранн закашлялся, хмурясь. - Вы о том самом Успении?
  - Ага. О котором не любит говорить ваша лучшая половина. О том, когда я разрубил Нашего Возлюбленного Отца надвое и вогнал меч по рукоять прямо в Его Возлюбленные Трахнутые Мозги.
  Туранн кашлял так сильно, что пришлось утирать слюну с подбородка. - Не знаю... могу посмотреть для вас, но не уверен, что имею подходящие...
  - Пометьте себе: нужно узнать. Ведь если она возвысилась до Успения, а после... ну, это может быть важным.
  - Не улавливаю.
  - Дело в Завете Пиришанте, и Ма'элКоте, и дне Успения... Это сложно.
  Я понял, что снова смотрю на шрамы. - Просто узнайте.
  Только это и смог сказать.
  - На площади Ткача есть доска объявлений. Сведения будут записаны цифрами на объявлении "Род, вот номер твоего ящика". Поняли?
  - Да. Род, вот номер ящика. - Я потер глаза. - Ага, понимаю. Наконец последнее. Нужно кое-что перетереть с местным агентом Монастырей.
  - У меня нет никаких офиц...
  - Но вы знаете, кто он. Должны. Давайте.
  Туранн глубоко вздохнул. - Вам известно, что Монастыри отнюдь не приветствуются на Бранном Поле.
  - Ага, наслышан. Ни в одном из кругов любой возможной Преисподней не поверят, что Совет Братьев оставил целую нацию без наблюдения.
  - Ну, да. Так... - Епископ склонил голову, будто готов был бежать. - Иногда запретную деятельность легче всего скрыть под деятельностью также запретной, но классом пожиже. Смекаете?
  - Отчего у меня чувство, что ваши откровения меня не порадуют?
  - Помните, что я говорил о кейнистах?
  - Ох. - Я потер глаза. Это явно не к добру. - Ох. Ради всего дрянного.
  - Еще хуже.
  - Хуже чего?
  - Боюсь, что, - сочувственно кивнул Туранн, - вы ее знаете.
  Я перестал тереть глаза: продолжив, мог бы случайно загнать пальцы в глазницы по средние фаланги. - Что, издеваетесь, драть вашу...
   - Если бы. Мне самому пришлось иметь с ней дело. Не раз.
  Он написал адрес на обрывке и передал мне. Я скомкал бумажку в кулаке. - Вывернуть меня наизнанку!
  - Мне жаль. Правда.
  - Не так, как мне. - Я со вздохом опустил кулак. За окном толстая самка покачивалась на краю уступа. Я глубоко вдохнул, и выдохнул, повернулся к Туранну и начал: - С ним рядом яда капля в чаре с цаплей ...
  Он поднял руку. - Я перейду сам, если вы не против. Обычно выхожу лишь в полночь. - Почти извиняющимся жестом указал на окно. - Уже год не пил бренди, не видел вечерних огней.
  - А что с епископом?
  - Он будет помнить ничем не примечательный ритуал Искупления. - Шпион достал глиняный кувшин и пару кубков. - Не против? Это тиннаранское.
  - В другой раз.
  Когда я повернулся к выходу, Туранн сказал: - Наверное, это, эгмм, особенное чувство...
  Я остановился. - А?
  Туранн обвел кувшином круг. - Это. Всё это. Быть здесь.
  - Особенное - одно из возможных слов.
  - То есть, вы это сделали. Без вас здесь бы ничего не было.
  - Не только я. Многие.
  - Многие, да. - Туранн плеснул себе бренди до краев. - Кто-то еще жив?
  Я смотрел, не мигая. - Пуртин Хлейлок.
  - Точно, точно. Город назван Пуртиновым Бродом, но лишь река сделала его возможным; превратила целый угол континента в сад. Знаете, как они назвали реку?
  Я опустил взгляд на руки, пытаясь продышаться сквозь кирпич в животе. - Путь Кейна.
  - Именно. Путь Кейна. Не могу представить, как это ощущается.
  - Я тоже, - отозвался я и встал.
  
  Ночь поглотила вертикальный город.
  Когда я притащил утомленную задницу к подножию соборной лестницы, улицы Пуртинова Брода уже были похоронены в тенях; заходящее солнце тянуло тьму вверх, стирая Ад, ярус за ярусом. Утес и город освещались факелами и лампами, так что я шагал в мерцающем, кровавого окраса сумраке.
  - без вас здесь бы ничего не было -
  Я тяжело присел на гладкий камень скамьи и повесил голову.
  Рабская культура. Целые и годные.
  - превратила целый угол континента в сад -
  Когда-то мне нужно было посмотреть. Когда закончились отговорки.
  - Черные Ножи не стоят на коленях -
  Извивы ночи сплелись вокруг меня: широкие витые кабели межзвездного мрака распались на жилы, притянув меня к реке, к Шпилю, к Аду над головой и каждому дыханию проклятых и их господ; фрактальная сеть артерий выкачивала тени из этого места в меня, а из меня в это место, из того, что было, в то, что есть.
  Ночь пятнала, извиваясь и окутывая меня; глотала меня, принимала, сочась в глаза и рот, нос и уши. Я покачал головой. Безрадостный смешок вырвался из горла. Вот этого я избегал? Вот это пугало меня до усрачки? Невозможно.
  Ибо когда же я боялся темноты?
  
  
  Навеки и аминь
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  
  Страдросшь.
  Вотмойотте.
  Вот.
  Мой.
  Ответ.
  Хуже некуда.
  Данедост.
  Да.
  Не.
  Достаточно.
  Должоткрыглза.
  Должен.
  Хррр...
  Хрень.
  Святая.
  Хрень.
  Хррр...
  Вздох. Всё за вздох.
  Воздух это всё но...
  Так.
  Устал.
  Но.
  Не нужно дышать для разговора с тобой.
  Технологии - адски чудесная штука.
  Я просто...
  Нужно.
  Больше боли.
  Ночь.
  Должна быть ночь. Нет солнца на коже.
  Я могу открыть. Глаза. Могу и открою. Скоро.
  Так и будет.
  Дыши... дыши.
  Матьмоютак.
  Ветер... еще дует. Дым костров... запах гнилой крови и сочного мяса, мягкого и голубоватого... похоронные настилы к западу от стоянки... кладут мертвых кучей для жуков и ворон...
  Просто.
  Дыши.
  Выдох.
  Не проблема.
  Вдох.
  Выдох.
  Нужны все... хрр... хрррр... условия...
  И не могу...
  Вот, вот. Так. Я смогу.
  Дисциплина Контроля.
  Могу.
  Могу.
  Могу сделать.
  Могу.
  Окей.
  Именно о том.
  Сын старомодного бога там, дома, умирал целый день. Не уверен, сколько выпадет мне. Кажется, я в чуть лучшей форме. Или это потому, что я страдаю за собственные грехи...
  Или...
  Кряхтение, чуждые слова, скрип веревок и намасленного дерева и да, и да, это я, а это они. Да.
  Да.
  Моя дыба склоняется, крутясь медленно, как звезды, что обязаны быть наверху, клонится назад, словно шезлонг, пока не ложится и перетруженная диафрагма спазматически расправляется с хрипами и сипами, качая воздух в легкие: вот настоящая причина, что я перетерпел того сына того старомодного бога.
  Потому что они не хотят, чтобы я умер. Еще нет.
  Кислород изгоняет тени из рассудка.
  Я открываю глаза.
  Мои руки - это мои руки, наверху на посеревших планках Y-образного креста. Похоже, судорога, пальцы скрючились когтями. Чья-то боль. Вижу судорогу, но не ощущаю. Рук и ног нет: куски дерева. Обломки камней. Может, наконец-то перегорел центр боли.
  Может, ржавые штыри в запястьях и лодыжках перебили нервы.
  Кровь на штырях темная в оранжевом свете походных костров. Набирается розоватости, когда скапливается и течет по коркам, по руслам на предплечьях.
  Я не вишу на штырях. Крест сделан для грилла, руки примотаны. Не заслужил изделия по мерке. Штыри лишь не дают рукам выскользнуть из веревок.
  Крест иногда опускается, снимая напряжение с рук и голеней, куда тоже вбиты штыри. Сейчас я пытаюсь поднять голову. Посмотреть на палачей. На тощезадых так называемых колдуний.
  Сучек.
  Нужно было догадаться, что это будут самки. Надо было знать. Как будто не сливался с Барандом. Нужно было знать.
  Отец рассказывал историю - о конниках из далеких восточных степей? Или о номадах, не помню ни имени их, ни пустыни - которые приняли на веру, что мужчина годится лишь для войны; что мучения слабых делают мужчину негодным. Так что, когда они хватали человека особо презренного, и лишь бесконечные страдания могли ответить на зов пролитой крови...
  Они отдавали его женщинам.
  Самки пляшут вокруг в блестящих черных перьях, раскрашенные кровью, сосцы раздуты, и щиплют меня, и тянут за волосы, когтями царапают яйца и дразнят увядшую плоть всеми оскорблениями, какие знают. А когда устают, предлагают мне плевки и мочу в деревянной чаше, и жажда моя далеко превосходит отвращение.
  В том и проблема. Страдание - роскошь. Мне не так больно. Недостаточно больно.
  Еще нет.
  Далеко внизу обширное поле костров заливает равнину озерцами цвета заката. Там Черные Ножи занимаются обычными делами Черных Ножей: готовят и моются и едят и пьют, шутят и пляшут, лежат и поют и борются и трахаются и делают все то, чем огриллоны заняты, когда ничего не происходит.
  Мало кто бросает взгляд в нашу сторону.
  Мудаки.
  Прежде они не были для меня реальными. Даже те, с которыми я сходился грудь к груди. Они были абстрактными. Безличными. Природным бедствием. Потопом, пожаром, лавиной. Тем, с чем нужно разбираться.
  Сейчас иное дело.
  Сейчас я вижу их. Чую.
  Знаю.
  И если мне будет не слишком больно...
  В том и проблема. Страдание - роскошь.
  Это вам не Баранд. Совсем иной мир. Его и парней взяли далеко за пустошью; их жестоко использовали на месте. Там была горстка, далеко забежавшие налетчики. А тут совсем иной мир.
  Что-то вроде затраханного альтинга.
  И больше.
  Мы не нужны им для вечеринки. Нас захватили про запас. Вопли и стоны, самую приятную музыку для ужина, издают другие огриллоны. Преступники. Трусы. Пленные из других родов. Да всякая хрень.
  Но суть - острый конец кола в жопе... В том, что они пришли не ради нас. Они пришли сюда.
  Вот. Не ради нас. С самого начала. Они шли сюда.
  Вот дерьмо.
  Дерьмо.
  Мы точно могли бы убежать.
  Ахх, вот оно. Начинаю мучиться.
  Хорошо. Хорошо. Мне нужны муки. Потому что кое-что начало проясняться.
  Потому что этот альтинг больше, чем альтинг - крещение-конфирмация-бар-и-бат-мицва-ритуал-траханого-перехода. Чаша-арена у стены, где мы размещали лошадей... видите, как она забита?
  Это щенки. Видите? Их детишки. Дети Черных Ножей. Сотни. Своего рода ясли: все вместе, от потеющих кровью младенцев до подростков-самцов. Отделены стеной от лагеря.
  Детская тюрьма. Вроде того.
  А на линии крестов подо мной висят огриллоны... черт, опять молодые самки - вроде тех, что следят за детьми - бредут толпой за жирной стервой в короне взлохмаченных вороньих перьев, за той, что имеет вид, будто правит всей треклятой планетой. Выражают покорность, кланяются как бабуины на жаре, а Драная Корона подходит к распятым пленникам, по одному, и засовывает когтистый большой палец в зады...
  Ага. Вот вам, любители науки: у огриллонов-самцов простата на том же месте, что у людей.
  Выдоив очередного самца, она поднимает пригоршню к лику ночи и что-то воет на местном вар-вар, а потом выливает в руки следующей сучки: вот главный пункт процесса ритуальной экзогамии путем искусственного осеменения, вот лезвие меча - то ли ужасаться, то ли восхищаться.
  Мне ли восхищаться? Я смотрю, хотя умираю на гребаном кресте.
  Самое смешное, что вы, похоже, ничего не видите. Хотя глаза открыты.
  Останься я в Боевой Магии, мог бы показать: меня учили превращать визуализацию в видение, воображение в галлюцинацию. Но если бы я остался в Боевой Магии, не понял бы смысла.
  Вот эта штука здесь. Я знаю, что она значит. Моя грань. Разница между мной и Барандом.
  Монастырское обучение.
  Вот чего вы не увидите моими глазами:
  Драная Корона вздымает кулаки с гоблиновой спермой и заводит волосатым голосом молитву-призыв, и вокруг ее руки - вокруг головы, гривы вороньих перьев, вокруг ряда сосцов, болтающихся пальцами без костей, вокруг пышных задних щек - собирается значимость, реальность, живая и ясная как мечта интенсивность, и она заставляет всё в вопящей кровавой ночи выцветать, словно оно уже не здесь.
  Повторяю: всё.
  Распятых огриллонов. Молодых самок. Стоянку Черных Ножей и череду скованных, ожидающих своей очереди жертв. Даже Кесса, который еще дергается и бьется на мясницких крюках, пока муравьи и мухи жрут выпотрошенные кишки в грязи, между обрубков ног...
  Даже меня. Даже новую боль, мною найденную.
  Мы сейчас не в счет.
  Сейчас мы лишь детали. Мы не важны. Всё, что важно - кулак спермы, из которой вырастет супергерой Черных Ножей. Сильный. Быстрый. Физически безупречный. Полностью лишенный страха. Идеальный воин.
  Откуда я знаю? Знаю так, как вы знаете что-то во сне. Просто знаю. Вот реальность, что превращает нас в сон. Вот за что Драная Корона платит нашей болью.
  В точности как сон. Ибо это и есть сон. Но не мой сон.
  Вот почему я должен страдать. Нужно привлечь внимание сновидца.
  И я могу. Вот побудительный пинок. Вот стимул. Вот отчего я смеялся бы, если бы мог. Вот почему страдание - роскошь.
  Потому что их демон не Связан. По крайней мере, ими.
  Вот, словно в ответ на мольбу, они тащат еще двоих.
  Это Марада и Тизарра.
  Покрытые потеками и пятнами крови и грязи. Во ртах толстые узлы-кляпы. Губы Тизарры разбиты, глаза чуть не вываливаются из синяков. Золотистая кожа Марады безупречна под коркой крови и слизи, ибо Хрил еще любит ее. Похоже, она билась с ними даже здесь, очнувшись на стоянке: ее сковали цепями, годными для дракона, тогда как Тизарра стянута простой веревкой, хотя ужасно туго; руки раздулись так же, как веки, и готовы почернеть.
  Сучки пинают их по ногам, заставляя упасть на камни предо мной.
  Я соображаю, в чем дело. Почему меня поместили сюда. Почему заставили делать то, что я делаю. Я уже рассказал? Рассказал шевелением гортани или только в уме? Не помню.
  Потому что я оказался смелым на манер буйного огрилллона. Потому что вышел один против всех. Потому что даже сейчас они не могут заставить меня молить о смерти.
  Возможно, они таким образом оказывают мне честь.
  И я буду последним. Увижу остальных. Их бесконечную боль. Их невообразимо уродливую смерть. Я мог бы закрыть глаза, но не стану.
  Не буду.
  Быть свидетелем - вот единственное доступное мне наказание.
  Вот чем я плачу за звездную роль в Представлении Кейна.
  И пришло время выбирать.
  Последний изыск, который с клиническим холодком оценивает малая часть моего ума: сучки вытаскивают кляпы. Итак, мне придется выслушать мольбы.
  И, поскольку это они, Марада и Тизарра, обе героини столь великие, что мне не вообразить... каждая молит выбрать ее и пощадить подругу.
  Дать партнерше пожить еще день. Еще час.
  Мольбы становятся криками - они пытаются заглушить друг дружку. Крики становятся отчаянными стонами и, наконец, бессловесным плачем сирен.
  А я буду выбирать.
  Чем сейчас и занят.
  Я пошлю одну на новый уровень Ада, и стоны избранной, и проклятия пощаженной ливнем хлынут на мою голову.
  Будь благодарным. Не этого ли ты жаждал?
  Не об этом ли просил? Поглощенный тьмой. Ослепший ко всему, утративший память о дневном свете.
  Весь путь вниз.
  И...
  Я благодарен. Этого я хотел. Об этом молил. Не знал, что такая боль вообще возможна.
  За что благодарю Тебя.
  Сделаем из страдания святыню: завет между нами.
  Сделай одно, и агония превысит твое воображение. Исполни одно мое малое желание, и я обещаю тебе вселенную боли.
  Просто сними с креста.
  И всё. Спусти меня туда. Чтобы я смог язвить их.
  Спусти меня вниз, и я буду Твоим навеки. Мы устроим Представление Кейна. Вместе.
  Вселенная боли. Вечная. Навеки и аминь.
  Только сними меня отсюда.
  
  ***
  
  Часть вторая
  
  Тогда:
  Котел
  Плохой парень
  Путь Кейна
  
  Сейчас:
  Князь лжи
  Пратт и Красный Рог
  Я Дымная Охота
  Правосудие Хрила
  
  
  Князь лжи
  
  Я сидел на той скамье у собора очень долго.
  Сидел, когда ночь поглотила все небо. Сидел, когда прошли хриллианцы-фонарщики, зажигая "ураганные лампы", что висели на крюках на каждом перекрестке: слабые светочи в обширном мраке Бодекена. Сидел, когда ночь снова разразилась дождем и едва заметные люди спешили мимо, опустив головы и подняв плечи, неся закрытые фонари, сочившие в щели слабый желтый свет. Сидел, пока задница не согрела холодный камень - а может, полностью онемела.
  Наконец я встал. - Ни хрена не смешная шутка. Я отморозил яйца. И сваливаю.
  "Не уходи. Мне так безопаснее".
  Я развернулся, автомат сам полез в руку.
  Вокруг: дождь и пустые темные улицы, бесформенная громада собора и лик Ада. Я был совершенно один.
  Не удивительно: это был не шепот, а Шепот. Не настоящий голос, а вариация телекинеза, напрямую оперирующего ушными перепонками. Этот скользкий невыразительный голос-дыхание звучит словно со всех сторон одновременно.
  Я вернул предохранитель и убрал "Автомаг". - Выходи. Если бы я хотел тебе зла, пришел бы в гости.
  "Ты славишься внезапной сменой планов".
  Я не стал отрицать. - Хотя бы скажи, в какую сторону смотреть.
  "Это не важно. Я вне радиуса стрельбы, и услышу всё, что ты скажешь".
   - Да? - Я вернулся на скамью. Да, это моя задница онемела: камень был холоднее дохлой сучки. - Давно наблюдаешь?
  "С того времени, как ты вышел из Собора. Прямиком в контору Глаз. Ты предсказуем".
  - Верно. - Проделав любимый трюк адаптации к темноте, я оглядывал призрачные окна зданий вокруг площади, ища такое, из которого можно видеть и мою скамью и ступени собора. Их было лишь два: на фронтоне трехэтажного дома, и еще витрина одноэтажной лавки. - Тебя сексуально возбуждало сидеть на чердаке и смотреть, как я тут трясусь?
  "Кейн, прошу. Ты меня оскорбляешь. И в сапожной лавке меня тоже нет. Меня так просто не поймать. В отличие от тебя".
  - Да как хочешь. - Тут не стоило усердствовать. - Ладно, слушаю.
  "Это ты хотел встречи".
  - Было бы неплохо.
  "О, ха-ха. Видишь? Я притворяюсь, что ценю твой юмор. Ты притворяешься, что не затаил ненависти. Не перейти ли к делу? Оно должно быть важным - или, воображаю, бедный тупица Тиркилд был бы уже мертв"
  Она была права, что не верила в мою доброту: с удовольствием обрезал бы кончики ушей самодовольной эльфийской шлюшке, задолжавшей мне не менее пяти жизней.
  - Думаю, он уже сказал тебе, что я работаю на Поборницу.
  "А я надеялась, что манеры Тиркилда сделают тебя несклонным помогать хриллианцам. Мы думали, ты будешь на нашей стороне".
  - Это какой же?
  "Нашей. Хороших парней. Знаешь, истина, правосудие и Путь Анханы".
  Я скорчил рожу. - И давно истина и правосудие подружились с Путем Анханы?
  Она засмеялась: это хихиканье эльфов, словно кто-то бросает пригоршню колокольцев с утеса. "Со дня Успения, разумеется. Ты же сам всё устроил, помнишь?"
  - Точно. Смешно. Теперь расскажи, как твоя сторона затянула Орбека. И во что втянула.
  "Затянула? Я?"
  - Орбек уехал в Анхану навестить друзей - твоих недоделанных ликов. Не в первый раз. А через три месяца он стреляет в рыцарей Хрила и корчит из себя кватчарра Черных Ножей.
  "Не корчит, Кейн". Я почти видел, как она пожимает плечами. "Хитрый зверек вроде тебя мог бы сам во всем разобраться".
  - Я просто жду, когда расскажешь ты.
  "Делианн не хотел вовлекать тебя. Наш Святой Император считает, что ты сделал достаточно".
  - Он несколько сентиментален.
  "Не сентиментален, Кейн. Щепетилен. Наш Святой Император знает, что бывает, когда за дело берешься ты. Три года, а мы все еще отстраиваем Анхану".
  - Слышал. Значит, Орбек был лишь приманкой. Ты знала, что я приду.
  "Я не щепетильна".
  - Помню. Как и Тиркилд.
  "О?"
  - Должно быть, ты удивилась, когда он днем вышел на связь, живой и здоровый.
  "Не в первый раз ты меня разочаровал".
  - Уверена, что он стал бесполезен? Он умнее, чем притворяется, и у него доброе сердце.
  "Фатальная добродетель в таком месте и в такие времена".
  Я чуть кивнул, будучи не вполне согласен. - Ты была рада использовать его сердце, когда было выгодно.
  "Думаю, как и ты".
  - Я уже давно перестал играть в хорошего парня.
  Ее Шепот резал, словно обсидиановый скальпель. "Видел, как местная мразь относится к Народу? Они рабовладельцы, Кейн".
  - Некоторые.
  "Тебя никто сюда не посылал. Даже не просили. Особенно я. Пусть Делианн и сверкал глазами целый год. Это твой выбор. Только твой".
  -Мне такое часто говорили.
  "Много ли ты знаешь о том, что реально происходит?"
  - Меня заботит, что знаешь ты. И чего не знаешь.
  "Я сражаюсь на твоей войне, Кейн. Еще не сообразил? Знаешь, что это за место?"
  - Ага.
  "Мы Первый Народ, Кейн. Я стояла тут, когда Панчаселл Митондионн высекал его из скального нутра, тысячу лет назад. Знаешь, что заполучили артане? Это не просто дил - не обычные врата в ваш адский мир..."
  - Знаю уже.
  "Тогда ты знаешь, зачем понадобился мне. Задание, данное мне Императором, твоим Императором, Кейн. Защищать дилТ'ллан против вашего народа..."
  - Ага, просек.
  "Они и тебе враги".
  - Угу. Повторюсь: и? Твое предложение?
  Тишина.
  Журчание дождя и стук моего сердца.
  - Валяй, Кайра. Чего ты хочешь, что я должен делать?
  Без колебаний: "Убей Поборницу. Убей Ангвассу Хлейлок".
  Я засмеялся. Это было нелегко: она не казалась смешной. Но я смог.
  "Я могу компенсировать твои старания".
  - Вряд ли.
  "Не веришь, что сумеешь?"
  - Для начала.
  "А потом?"
  - Не хочу.
  Тишина.
  Затем она сказала: "Правда?"
  - Правда.
  Тишина.
  Наконец: "Почему же?"
  - Резоны - это для пейзан.
  Тишина.
  "Тогда поговорим о Пуртине?"
  - Да ладно. Он меня знает.
  "Как знал Ма'элКот".
  Настал мой черед молчать. Наконец: - Мне послышалось, ты сказала, что сражаешься на моей войне. А похоже, что хочешь затащить меня на свою.
  "Черный Камень" под защитой хриллианцев. Прежде чем взяться за артан, придется..."
  - Да, да, точно. Продолжай, Кайра.
  Словно шепот ветерка: может, вздох. "Чего хотела от тебя Поборница?"
  - Тебе какое дело?
  "Скажу лишь, что важное".
  - Оставь артан мне. Когда я закончу, они не будут проблемой.
  "И как это поможет мне?"
  - Я и не говорил, что поможет. - Я со свистом выпустил воздух меж зубов. - Знает ли Делианн, что тебе плевать на порученную миссию?
  "Святой Император и я пришли к согласию".
  - Он хочет, чтобы дилТ'ллан был защищен. Ты хочешь освобождения огриллонов Бодекена.
  "Не спорю".
  - Потому что ради этого Черные Ножи и оказались здесь. Они - часть защиты Панчаселла. То есть огриллоны были вашими собачками. Верно? Охотничьими псами. Сторожевыми псами. Не этого ли ради вы их вывели?
  "Мы поступили с ними лучше, чем с вами".
  - Ты сентиментальна.
  "Огриллоны во всем превосходят человечество. Сильнее. Быстрее. Более верные, более доверчивые. Более честные и смелые. Всегда верны своей природе..."
  - Ага, вроде лошадей. Только лошади не едят людей.
  "Как и огриллоны. Уже не едят".
  - Скажи это Дымной Охоте.
  "Если бы у меня была возможность".
  Зубы нашли недавно искусанное место на губе. - Дымная Охота не твоя?
  "Моя? Как ты мог подумать? Резать случайных встречных - твой стиль".
  Я не мог спорить. Если бы дело в это дерьмовом месте было простым, Бог позвал бы кого-то другого.
  "Дымная Охота - худшее, что мешает нашей операции. Бесполезное, бессмысленное, напрасное кровопролитие. Они лишь множат ужас; держат хриллианцев в состоянии полной готовности, гарантируя бдительность и милитаризацию целого народа. Они враги огриллонов, как и хриллианцев - Дымная Охота оправдывает притеснения в Аду. Впрочем, если бы их можно было обратить в верное..."
  Похоже, то место на губе грозило стать хронической язвой. - Орбек.
  "Да".
  - Не только во мне дело - Охота носит родовые знаки Черных Ножей...
  "Он был моей лучшей надеждой попасть внутрь. В конце концов, его тренировал ты".
  - После внедрения Орбека охоты происходят чаще или реже?
  "А что?"
  - Ответь.
  "Чаще".
  - Погибли девять рыцарей - сколько среди них было твоих? Или симпатизирующих?
  "Четверо. Куда ты ведешь?"
  Пришла моя пора смеяться. Впрочем, тоже без особого юмора. - Это Черные Ножи, тупая шлюха. Ты использовала их. Думала, они не используют тебя? Сама сказала: я его тренировал.
  "Так мы недалеко уйдем. Говори, что ты знаешь".
  - Иногда дерьмо - это просто дерьмо. Нужно лишь принять абсолютность гребаной коррупции, кого бы не вовлекала.
  Тишина.
  Наконец: "Так куда это нас приводит?"
  Я пожал плечами. - Давай договоримся.
  - "О чем?"
  - Стань кейнисткой хоть на минуту. Скажи, чего хочешь. Не про то, что обещала Делианну. Чего ты реально хочешь?
  "И зачем бы?"
  - Ты читала книгу Делианна обо мне?
  "Не любительница".
  - Он передает слова Ма'элКота, что единственный способ меня побить - направить сразу в несколько сторон, чтобы нельзя было сосредоточиться. Что ясно показать мне врага означает подарить победу.
  "Так зачем мне дарить тебе ясность?"
  - Потому что мы не враги.
  "Так приятно слышать".
  - Играй честно, и сможешь что-то получить. Может быть. Дай мне шанс, Кайра.
  "Раньше я тебе доверяла".
  - Истина в том, что ты получила много хорошего. Не моя вина, что в середине пути мы шагали по дерьму. - Истину всегда можно изогнуть, пару раз. Но умолчим.
  Медленно, словно ей было больно говорить: "Я хочу, чтобы Рыцари Хрила и прочие ваши гнусные рабовладельцы были сломлены. Как ты сломал Черных Ножей".
  Я кивнул. - И тебе все равно, что будет со всеми остальными.
  "Кто из них заботился о Народе?"
  - Кто-то. А кто-то - нет. Не об этом мы говорим.
  "А о чем же?"
  - Я могу помочь. Но ты должна помочь мне.
  "Есть пределы, за которые я не желаю выходить".
  - Прошу о немногом.
  "Слушаю".
  - Знаю, здесь скоро разольется говно. Сколько у нас, неделя?
  "Меньше. Революция подобна лавине. Когда лопнет корка, можно лишь ехать сверху или позволить ей погрести тебя"
  - Ага. Замешаны не только гриллы и твои агенты, да?
  "Кейн, прошу. Пусть мы доверились друг другу, не жди, что я выдам все, что ты сможешь донести Поборнице".
  - Вполне честно. Но дай мне еще поиграть в хитрого зверька, ладно? Твой Народ затеял нечто, что вызовет в Аду большой переполох - возможно, даже резню - а это станет веской причиной для полноценного вторжения... скажем, нескольких дивизий армии Анханы, которые Делианн скрытно разместил у границы. Он ведь уже толкует с липканским двором о Бедных Угнетенных Огриллонах и Гнусных Угнетателях Хриллианцах и что у Анханы Нет Территориальных Претензий, а Липке до сих пор дуется на Орден за его вялость в Равнинной войне, а значит, Делианн сможет полностью занять это место за две недели. - Я простер руки. - Каково?
  "Две недели? Ты забыл, что теперь у нас есть железные дороги. И пароходы".
  - Ага. Еще не привык. Спорю, что хриллианцы тоже.
  "На то и рассчитываем. Сколько стоит твоя помощь?"
  - Отмените Дымную Охоту.
  Шепот стал скрежетом. "Проси другого".
  - Но я хочу этого.
  "Не ты ли тот тип, что сказал: нельзя устроить революцию, не разбив голов?"
  - Нет, - ответил я. - Не тот. И я сюда приехал не ради революции.
  "Думала, свобода для тебя вроде религии".
  - Это кейнисты. Не путай святое писание с реальностью.
  "Что есть реальность?"
  - Многие меня спрашивают.
  "Я желаю видеть тебя на нашей стороне, Кейн. У меня большие трудности..."
  - Мое сердце полнится мочой сочувствия.
  Разочарование сделало Шепот шипением. "Почему это так важно?"
  Я пожал плечами. - Орбек мне брат. Черные Ножи - мой род.
  "О, умоляю. Давно ли?"
  - Меня приняли.
  "Ты самое нелепое, самовлюбленное..."
  - Я серьезно, Кайра. Вспомни, что случалось с людьми, вредившими моей семье.
  Целая река хрустальных колокольцев рушилась с утеса. "Приемная семья огриллонов!"
  - Кайра.
  Стекло звенело. "Что?"
  - Вера мне приемная дочь.
  Река колокольцев замерзла в падении.
  Когда она заговорила, Шепот стал очень мягким, и очень медленным, и очень, очень ровным, успокаивающим - так опытный дрессировщик мог бы обращаться к сбежавшему медведю. Большому, голодному, злому медведю.
  "Скажем, согласна. Скажем, я меняю планы, перемещаю силы и принимаю риск. А что получаю?"
  Я встал. - Именно то, о чем просила.
  
  Дверной молоток в форме гротескного кулака не произвел эффекта; однако, когда я швырнул камешек в ставни второго этажа, из узкой освещенной щели донесся голос, явно женский, но отнюдь не женственный. - Больше так не делай. Тебе не понравится, если я спущусь.
  - А тебе точно не понравится, если я поднимусь.
  Ставни раскрылись. Силуэт квадратной головы на квадратных плечах показался, отвешивая кивок, рука махнула в сторону узкой арки на три шага левее. - Ждала тебя. Входи через кухню.
  Три ступени и гнилой тротуар вывели меня в переулок за домами. Ворота сада тоже были укреплены, но я уже слышал лязг тяжелого засова. Створка открылась.
  Никого. Никого видимого.
  Лившийся через панель над дверью кухни бледный свет едва обнажал беспорядок сада: клочки умирающих сорняков между камней, от гравия до булыжников размером с кресло. Я пробирался в сумраке, задумчиво кивая при каждом неизбежном хрусте.
  Дверь открылась. Я сказал квадратному силуэту: - Думал, ты в отставке.
  - Я оставила экзотерический пост, за что была извергнута во тьму кромешную. Опала, как тебе известно, бывает полезна для эзотерической службы. - Силуэт ретировался, освободив порог. - Входи. Для тебя найдется кресло у камина.
  Кухня была скромной, едва вмещала выступ камина, железную мойку и крошечный столик с двумя кожаными креслами. Еще одно, из простого дерева, стояло у огня, и она указала на него толстой тростью.
  - Сиди так, пока не высохнешь. В гостиной множество ценных документов, и я не позволю их портить. Снимай сапоги, если не против.
  Я просто стоял на пороге. - Удивлен, что Эзотерия приняла тебя.
  - Приняла? Меня? - Т'Пассе из Нарнен-Хольма, некогда посол при Дворе Бесконечности, позже самозваная глава церкви кейнизма и королева беспокойного осиного гнезда в расщелине моей задницы, тяжело опиралась о трость, шагая к столу. - Вопрос был не в найме. Вопрос был в том, как извлечь из меня пользу.
  - Ты всегда...
  Она ткнула пальцем в лампу. Фитиль вернулся к жизни. - Глава дозора в Анхане. О да - люди Тоа-Сителла неспроста меня арестовали.
  Я кивнул, хмуро вспоминая. - Догадываюсь задним числом... ты ничего не боялась. Даже в Яме. Даже лицом к лицу со Змеями. И с Орбеком.
  Она шевельнула плечами. - Как и ты.
  - Это другое. Я хотел умереть.
  - Умереть по своему выбору. Я же искала спасения... тоже по своему выбору. Результат одинаков, ибо одинаковы были условия выбора: приверженность абсолютной свободе. Как говорят кейнисты: "Или я желаю, или не буду".
  - Ох, ради всего дрянного! Не начинай.
  Она хихикнула и пассом зажгла еще одну лампу. - Школы Аббатств делают ужасное дело, когда учат нас думать. Э?
  Волосы были выстрижены до короткой щетины, вокруг обрывков правого уха ползли шрамы. Она уселась в кожаное кресло с осторожностью, говорившей о привычке к боли, вытянула правую ногу, подняла белую бумагу со стола, нашла перьевую ручку и чернила, и чернильницу с песком.
  Я сказал: - Выглядишь лучше.
  Она хмыкнула: - А ты, конечно, нет. Сядь.
  Я покачал головой, пожал плечами - и покорился. - Со дня Истинного Успения вроде бы?
  Она поглядела косо. - Я так благодарна за заботу - хотя склонна удивляться, почему ты, заботливый, не навестил меня в больнице посольства?
  - Я приходил. Ты еще не пришла в себя. Ты куда приятнее, когда рот закрыт.
  - Думаю, тут мы похожи. - Она макнула ручку и начала писать. Опустив голову и не глядя, сказала мягко: - Бедро - со дня Успения. Ухо... некоторые недавние задания были... сложными. Не всё с тобой возиться, дружок.
  Я состроил рожу. - Давно ли мы дружим?
  - Последнее дело стало причиной, по которой посол Райте перевел меня сюда. Думал, что это станет местом покоя, где я оправлюсь от ран.
  - Это дерьмо можешь смело сбросить, куда следует.
  - Никогда не придерживалась такой иллюзии. - Одутловатое лицо приободрилось. Я уже забыл, как ярко и сурово могут сиять эти глаза. - Знала, что во что-то влипну.
  - Ты гений.
  - Кто я, так лучший в мире эксперт по тебе.
  Я скривился. - Говоришь, ждала меня.
  - Да. С приезда. Каким именем пользуешься?
  - Хм?
  - Наверное, ты Джонатан Кулак? - Она рылась в бумагах на столе, хмуря лоб и щурясь на тесно поставленные строчки. - По крайней мере, под этим именем ты уходил на юг, расследовал пограничную войну. С Орбеком и лошадиной ведьмой...
  - Мы ничего не расследовали, мы... откуда знаешь?
  - Имя. Из какой-то артанской легенды, верно?
  Я пожал плечами. - Он заключил сделку, из которой не смог выпутаться.
  - А. - Она постучала задним концом пера по носу, улыбнулась. - Очень хотелось бы встретиться с лошадиной ведьмой. Ты ее привез?
  - Никогда не замолкаешь?
  - Нет, конечно, ты не мог - примитивный комплекс воина-мужлана - ты ни за что не подверг бы ее опасности. Ты редко сражался с женщинами, еще реже убивал - ясное дело, видишь в этом нечто отвратительное, если не прямо недопустимое - но если они иного вида, это ведь не считается? Верю, ты считаешь лишь убийства женщин люд...
  - Могу добавить еще одну, если не заткнешься.
  Она подняла голову, воздела брови. - О, прошу. Так какое имя ты используешь?
  - Я очень устал, - ответил я. - Намок как половая тряпка, а последний обед выблевал на пол камеры, когда хриллианский рыцарь играл в мяч моей головой. В вашем городке серьезные проблемы. Я хочу лишь разрулить их, поужинать горячим и, чтоб меня, отойти ко сну. Неплохо?
  - А мне очень интересно, что ты расскажешь. Но будем делать всё в организованном порядке, или не будем вообще. Имя?
  Я вздохнул. - Доминик Шейд.
  - Ага. - Она держала ручку между ладоней, но я мельком увидел стол: буквы сами собой появлялись на бумаге. - Под обоими именами ты уже известен - в послушании и в Кириш-Наре. Не подумал, что это рискованно?
  Я пожал плечами. - Это казалось меньшим риском, чем врать рыцарю Хрила, с магией или без.
  - А ты использовал магию нераспознавания?
  - Вариант Вечного Забвения.
  - Магию, изобретенную Конносом-искусником, да? Твоя покойная жена пользовалась ей в личине Саймона Клоунса?
  Я кивнул: - Предполагается, она не дает людям сопоставлять различные факты. Потому я и выбрал два разных имени. Но не уверен, что эта фигня работает как следует. - Я повел рукой. - Ты - явное свидетельство обратного.
  - Сам мог бы предвидеть: тавматургическая магия ненадежна на Бранном Поле, тем менее, чем мы ближе к Аду. Хотя...- Она порылась в бумагах. - Припоминаю... да, вот. Вечное Забвение уязвимо перед теми, у кого коренной образ объекта превосходит данную личность.
  - И какого хрена это должно значить?
  - Не важно. Дальше. Почему ты отказался от личности Джонатана Кулака?
  Ты пришел не для того, чтобы выпороть ее, сказал я себе. Не для того. - Ты что, пишешь трепаную книгу?
  - Ну да. - Она послала улыбку столь лукавую, что я чуть не передумал. - Да, пишу.
  Я лишь закрыл лицо ладонями. - О сладкие судороги траха. Ненавижу. Ты хоть знаешь, как я тебя ненавижу?
  Я слышал хихиканье. - Хватит. Ты ранишь мои чувства.
  - Чертова книга обо мне уже написана...
  - Я прочитала. Но она не совсем о тебе; на мой взгляд, скорее о вреде, который ты причиняешь жизням тех, кто вокруг. Моя книга будет гораздо глубже; не простая история, не биография для простаков, но научный трактат о твоем феномене, не о жизни. О тебе, который больше чем просто ты.
  - О боже.
  - О сущности, делающей тебе тобой: квинтэссенции духа Кейна во всех нас. Ведь это главный мой интерес. Кейнизм никогда не станет чистой философией, истинно полезным и универсальным моральным компасом, пока сущность не удастся вырезать из злосчастного месива твоей жизни.
  - Я был бы лучшим моральным компасом, если бы вы, тарахтелы, назвали себя иным именем.
  Она словно не слышала. - Почему, думаешь, я выпросила Пуртинов Брод? В этом месте ты достиг функционального апофеоза. Здесь ты...
  - И сколько готово из книги?
  - Ну, я... я еще систематизирую заметки...
  - Значит, ночь переживешь.
  - Умоляю. Ты не убьешь меня - не искалечишь и даже не тронешь - из чистого тщеславия. Ты всегда такой.
  - Стараюсь вырасти. Что за хрень этот апофеоз? - а, забудь. Не желаю знать. - Я резко встал, глядя на мокрые отпечатки от двери. Взял лампу, взвесил в руке.
  Когда я двинулся к внутренней двери, трость со стуком преградила путь. Изящное движение пальца, и колесико на лампе провернулось, тоже на палец. Гася фитиль.
  - Моя ошибка, - сказала она. - Не нужно было упоминать документы в гостиной - хотя, как видишь, я легко предугадала и смогла помешать твоим попыткам угрожать моей работе.
  Я вздохнул, видя, как последний завиток дыма улетучивается по стеклянному горлу лампы. - Может, поступить проще? Разбить этой штукой твой, уже трахнутый череп?
  - И как это убедит меня использовать ресурсы Монастырей для спасения Орбека?
  Я уставился на нее.
  - За этим ты и пришел. Не трудись, не отрицай.
  - Я говорю с тобой, - ответил я мрачно, - потому что Совет Братьев должен узнать о том, что творится в вашем задрипанном городе.
  - Дерьмо лошадиное.
  - Что?
  - Лошадиное, - сказала она громче. - Дерьмо. Повторяю: я - ведущий специалист по тебе. Знаю Орбека - отлично знаю, помнишь? И тебя знаю. Знаю, что нет ничего, что ты не скажешь и не сделаешь ради жизни близкого. Это дело принципа, не так ли?
  - Потому Совет должен узнать новости от тебя. Потому что никто не поверит ни одному слову такого сукиного сына.
  - А я почему должна верить?
  - Потому, - буркнул я, - что ты лучший специалист по мне.
  Она нахмурилась. Я ощущал, как в голове щелкают колесики.
  Подцепил. Осталось лишь дернуть за крючок.
  - Итак, я лжец. А ты эксперт. Расскажи мне о моей лжи.
  - Ах... - Она села прямее, глаза заблестели. - Ах да... твоя ложь заставила Короля Канта начать мятеж, приведший к второй Войне за Наследие. Ты обещал, будто разоблачишь Ма'элКота как актира перед всем городом.
  - Ага.
  - Ты лгал нам в Яме, чтобы поддержать моральный дух приговоренных перед днем Успения... даже когда тебя волокли на смерть в Шахту, ты лгал... и все же... все же...
  - Ага! И все же.
  - ... и посол Райте... его отчет о твоем соглашении с Возвышенным Ма'элКотом - когда ты согласился, ложно согласился сдаться...
  - Ага.
  - И каждый раз, - бормотала она, глаза горели отстраненным восторгом, - твоя ложь становилась истиной...
  - Это заставляет меня быть осторожным, выбирая, что говорить людям. Понимаешь, что это означает?
  - Кейн, я... - Хрупкий голос стал беззвучным. Она казалась очень, очень юной, я вдруг понял, какой девочкой она была сорок лет назад, прежде чем мир сокрушил лучшие мечты. - Кейн...
  Это казалось молитвой.
  Мне пришлось отвернуться. - Слушай, только не падай на колени и все такое. Держи контроль над магическими чернилами, чтобы потом смогла прочесть написанное. Знаешь, как меня занесло сюда в первый раз?
  Брови сошлись. - Ты подошел к аббату - позволь, гляну на записи - Тремайн-Вейла, да, со сведениями о частной экспедиции из Претраннайга. Частично частной - ее финансировал и Каннитанский Легион. Для поисков реликвии Перворожденных - что-то связанное с Панчаселлом...
  - Это был драгоценный камень размером с мою жопу. Слеза Панчаселла. По "Песне Короля Сумерек", она слеплена из слез Панчаселла по Народу, оставшемуся в Тихой Стране, когда он запечатал дилТ'ллан перед Слепым Богом.
  - Устные предания Первого Народа чрезвычайно...
  - Да знаю. Назовем это метафорой.
  - Да. Жаль, нам не дано изучить саму Слезу. - Она вежливо кашлянула. - Теперь помню, в твоем отчете...
  Я повел рукой. - Знаешь, что такое дилТ'ллан?
  Она пожала плечами: - Язык Первых полон трюков, почти каждое слово имеет массу смыслов, зависящих от контекста. Дил может означать путь, или лабиринт, или врата, или стену. Т'ллан - слово для Луны. Особенно когда ее персонифицируют. Так же называют их богиню, когда она принимает аспект Луны. А еще это модификатор для любого понятия, включающего регулярные смены фаз, или для того, что видят преимущественно ночью, или связанного с приливами, или...
  - Ага, ага. Говоря проще: диллин - врата в Тихую Страну. То, что Первые называют Тихой Страной, вы зовете Артой.
  Глаза широко распахнулись. - Твой мир. Мир актиров. Да, я читала книгу Делианна.
  - На моем родном языке его называют Earth. Хриллианцы зовут Истинным Адом, и это название не так уж плохо. Ты ведь помнишь последний раз, когда мой народ решил явиться в силе. День Успения.
  Она подняла трость, морщась. - Я там была.
  - Ага. Ну, примерно тысячу лет назад Панчаселл начал понимать, на что способен мой народ. Тогда он и решил закрыть сеть диллин. Запереть дилТ'ллан. Все дилы.
  - Невозможно.
  - Вовсе нет.
  - Первые могут быть лучшими заклинателями Дома, но ни один смертный не способен овладеть такой мощью - даже Ма'элКот до Успения. По всему миру? Перегрузка должна была испепелить его, словно его же огненной молнией. Закрыть диллин хоть на миг, не говоря о тысяче лет... чтобы держалось восемьсот лет после смерти Панчаселла...
  - Ты сказала. Ни один смертный.
  - Ах. - Глаза сузились и снова раскрылись. - Сила?
  - Да. Нездешняя Сила. - Я сам не заметил, как кишки завязались в узлы. Тугие узлы. - Нездешняя Сила. Божество Черных Ножей.
  - Но даже так... она была Связана Слезой, чтобы провести так много...
  - Нет. Слеза была... просто прибором. Слеза дала Ей контроль над рекой. Контроль над климатом, силу вызывать пожары и так далее. Слеза и позволила Ей превратить Бодекен в пустоши.
  Она взирала куда-то вдаль, за пределы стен.
  - Нездешние Силы питаются страданием, - говорил я. - Не только людским. Панчаселл сделал Ее владыкой пустошей, чтобы все здесь живущее жило в страданиях. А когда Черные Ножи приносили Ей добавку, угощение, Она дарила им силу.
  Я поглядел в окошко на сад, на лик Ада. - Так ведется и сейчас.
  - Говоришь, она еще здесь.
  - Говорю, что всё здесь и есть Она. - Я указал за окно, в темноту. - Вот это. И то. дилТ'ллан. Здесь.
  - Откуда ты все узнал? - Голос был тихим, но полным благоговения, не подозрений.
  - Ты же сказала, что читала донесения.
  - Но... за все эти годы...
  - Дерьмо, т'Пассе. Я был дитем малым. Не понял, что узнал. Три года назад... До этого лишь Ма'элКот и мой отец знали, что Тихая Страна - это Earth, ну, Арта - а мой отец был совершенно чокнутым. Не то чтобы Нездешняя Сила понимала, что делает; она даже не разумна в нашем смысле слова. Просто клубок странных тропизмов с дальнего края реальности. Вот почему самки Черных Ножей могли ее использовать без Связывания. Она уже Связана здесь. При правильной настройке часть Ее автоматически резонировала с разумами самок, их желаниями. Треклятая обратная теургия.
  - Если даже так, в чем интерес Монастырей?
  - Его нет. Прямого - нет. Это интерес Империи. Потому что разработки "Черного Камня" на деле - операция артан, скорее всего, актиров и бандитов из компании "Поднебесье", запертых здесь со дня Успения. Они нашли способ контролировать дилТ'ллан.
  - Откуда ты узнал?
  - Не важно. Суть в том, что анханские повстанцы уже действуют в Пуртиновом Броде.
  - Дымная Охота?
  - Лик Свободы.
  - О, прошу, Кейн - мы знаем о...
  - Так вам кажется. Среди идеалистов с горящими глазами, детишек среднего класса Анханы притаились тертые оперативники - почти все перворожденные под разными типами иллюзий. А может, и люди. Адепты Тавматургического корпуса, Серые Коты, не знаю кто еще. Они здесь, чтобы изгнать артан и вернуть контроль над дилТ'лланом, однако артане защищены силами рыцарей Хрила. Никто не знает, насколько хриллианцы осведомлены о планах Арты. Лично я знаю только, что весь город вскоре запылает.
  - И откуда знаешь?
  Я смотрел ей в глаза. - Потому что я здесь.
  Ответный взгляд был задумчивым.
  - Ты должна изложить всё это в докладе Совету, а они должны выслать по меньшей мере усиленную ударную группу. Так быстро, как эти засранцы умеют ходить по-монашьи. Возможно, это единственная возможность.
  - Возможность?
  Я глубоко вздохнул. - Орден Хрила имеет здесь одну, а может, и две Истинные Реликвии.
  Перьевая ручка сложилась надвое с треском ломаемого пальца. - Ты что, шутишь?
  - Могу ошибаться. Но точно не шучу.
  - Кейн, это невозможно. Мы бы знали.
  - Разумеется. Они здесь, в Пуртиновом Броде, и регулярно используются. В повседневных ритуалах.
  - Но они... - Она позволила обломкам ручки упасть на пол и провела рукой по глазам. Сказав через миг, мягко: - Какого рода ритуалы?
  - Некий вид Искупления. Похоже, эта привилегия, положенная каждому присяжному рыцарю. Насчет других не уверен.
  Я поднял правую руку, в задумчивости сжимая и разжимая пальцы.
  Малейшее дыхание мыслезрения позволяло мне созерцать сияние Крови Хрила. - Истинная Реликвия, которая есть у них и насчет которой я не могу поручиться, хотя вполне уверен... это Рука Хрила.
  Ее лицо побелело, как пергамент-скатерть на столе. - Кулак Забойщика...
  - Они называют это Рукой Мира.
  - Эти могут.
  - Думаю, они владеют ей с самого начала; думаю, Ма'элКот вделал ее в Шпиль. Думаю, это единственная причина, почему Шпиль не рушится.
  - Думаешь?
  Я пожал плечами. - Мы с Ма'элКотом последнее время не разговариваем. Есть какой-то источник силы, удерживающий его чудище. Не могу вообразить ничего меньшего, чем Истинная Реликвия.
  - Крепость их веры, - пробормотала т'Пассе. Бескровные губы пытались сложиться в улыбку, но лишь кривились. - Это было бы в согласии с, э... так сказать, чувством юмора Ма'элКота. Или артистической иронии, может быть: построить неприступную твердыню Ордена Хрила на реликвии их бога... чтобы поклонение поддерживало Вечную Хвалу...
  - Ага. Смотри, уже хохочу. Вторая Истинная Реликвия... ею Совет должен заинтересоваться еще сильнее. Лучше сказать и послу Райте. Ее могу подтвердить лично, я был так близко, что мог бы прикоснуться. У них есть рукоять того, что они называли Проклятым Клинком.
  Я шлепнулся в кресло у очага и попытался подавить рвотный позыв. - Это Меч Мужа.
  Трость т'Пассе стукнулась о пол. Держа голову обеими руками, она встала. - Это... это не реликвия... Джерет не был богом...
  - Это реликвия. Кем бы там ни был Богоубийца - чем бы ни был его меч - сейчас это самая-растакая Реликвия.
  - Как...
  - Откуда мне знать? Пусть этим займутся великаньи мозги Монастырей, на что еще они годятся?
  - Ну... полагаю, - нахмурилась она, - нанеся опаснейшую рану их Владыке, меч вполне мог стать Фетишем...
  - Не они одни фетишизируют треклятый клинок. Мы зовем его Мечом Мужа, драть этого мужа во все дыры.
  Она опомнилась и прищурилась. - Это не только рефлекторная враждебность. Ты зол. Что ввело тебя в гнев?
  Я понял, что шумно дышу сквозь стиснутые зубы. - Вот еще кое-что для великаньих мозгов. Думаю, с Райте тоже надо поделиться. Я говорю: я был чертовски близко. Эта штука стара. Готов дать ей пять сотен лет, как и должно быть. И она была в распоряжении рыцарей чертовски долго, может, все пятьсот лет. И ее не показывают неприсоединившимся. Но я держал ее в собственной руке. Как и Райте.
  - Не понимаю.
  - Я тоже. - Я смотрел в пламя камина. - Эту погань вытащили из моих кишок, одиннадцать лет назад. Три года назад я вогнал ее в личико Ма'элКота.
  - Кейн, ты о чем?
  - Меч Мужа, Проклятый Клинок, назови эту хрень так и эдак. - Я встретил ее взгляд, голос прозвучал тускло.
  Я сказал: - Совершенно уверен, что это Косалл.
  
  
  Котел
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. "Неограниченные Приключения, Инкорпорейтед". Все права защищены
  
  Влага
  холодная влага жжет губы язык горло
  вода чтоб меня это вода
  хаааах
  черт как болит
  черт больно дышать
  дыши
  булавочная головка звезды в бездне ярко еще ярче и становится алой и ветер шелестит ревом и звезды вопиют ко мне и зевают во всю вселенную -
  И я очнулся. И это не было сном.
  Я все еще на кресте.
  Это Драная Корона. Холодные желтые глаза в обрамлении блестящих перьев отсвечивают черно-красным огнем костров. Смотрю на нее и в груди горит кузнечный горн, мечтаю трахнуть ее кулаком прямо в эти глазницы, вогнать в каждую...
  Она подносит черпак к губам, я набираю ледяной чистой воды - мать моя, это вода, она самая - но я плюю водой в ее лицо.
  Пытаюсь.
  Вода стекает по шее и груди, кое-что даже попало в горло и знаете, если она поднесет еще, я просто выпью; но губы цвета сырой печени ползут над клыками, и она что-то говорит мне, машет черпаком в сторону нижних ярусов, разливая воду, последнюю надежду небес, развалина стены украшена потеками, черными полосками в пыли и я охотно лизнул бы ее зад, чтобы найти влагу там...
  Внизу, куда она указывает, самки занялись Преторнио.
  Дерьмо, они даже не раздели его. Но нужно всего пару минут.
  Дерьмо.
  Лучше бы не видеть.
  Там, где сучки его держат, стоит кол семи футов высотой, тупой и толстый, с мое запястье. Закреплен в железной опоре, чтобы не упал, когда он начнет биться. Хотелось бы не глядеть. У меня, знаете ли, предубеждение к анальным пенетрациям. В целом. А эта будет, знаете ли...
  Особенно глубокой.
  Реально, лучше бы мне уснуть.
  Надеюсь, есть способ не примеривать происходящее на себя.
  Самки срезают одежду, не трогая веревок, а он смотрит вверх, на меня - то есть как бы смотрит, в безумном смысле - с той же глупой улыбкой, как когда сам просил выбрать его. Для этого. С жуткой до дрожи коростой на лице, с залитыми кровью дырками на месте глаз.
  Ну, ты сам просил, человече. Трахните меня, если я могу понять, зачем.
  Под рясой он мягкий и белый. Тяжело смотреть. То есть, конечно, жрецы не должны быть атлетами, даже каннитаны, но вот дерьмо, у него отвислые мужские титьки... а когда самки срезают штаны, в промежности лишь клочок бурых волос. Ха. Давно ли Дал'Каннит выбирал себе, знаете, полных евнухов...
  Ох.
  Святая срань. Понял. Врубился. Это не мужские титьки.
  Преторнио...
  Цыпочка.
  >>ускоренная перемотка>>
  Когда мир проходит весь путь назад, по-прежнему тут пахнет кизячным дымом и старым мясом; бриз так же веет на лицо и грудь, не на руки и ноги, они онемели, как деревяшки и как штыри, которыми пронзены. Голос за ветром - тот же голос Преторнио, высокий и рваный, поющий на высоком старолипканском языке, и когда глаза находят ее, она так и нанизана на кол, словно форель на копье рыболова.
  Но не извивается.
  Я, я бы дергался всем, что у меня есть. Загоняя кол поглубже. Чтобы всё кончилось скорее.
  Она же совершенно неподвижна. Должно быть, держится на чем-то от Дал'каннита.
  Божья удача-незадача.
  Луна ушла на запад. Главные самки возвращаются ко мне. Слышу голос Короны позади, ее подружка Вислосиська сидит на стене и жрет жареное мясо с крылышка гигантского цыпленка... только это рука кого-то, кого я знаю.
  Знал.
  Может, кого-то погибшего в бою. Стелтона. Рабебела. А может, кого-то погибшего потом. Выбранного мной. Это Кесс или Нолло.
  Или Тизарра.
  Вислосиська видит, как я смотрю, и кидает руку Носопырке, а та приветливо фыркает мне, будто львица - ноздри шире моего члена. Насмешливо, маняще подносит руку к моим зубам.
  И я откусываю.
  Почему нет? Лучше губки с уксусом. На вкус неплохо.
  Гребни плоти, что у нее вместо бровей, подскакивают. Я жую, она хихикает и что-то говорит другим сучкам и они смеются, а когда снова смотрит на меня, закинув голову и хохоча, я понимаю, что в животе стало лучше. Делаю эксперимент: плююсь куском не-знаю-кого ей в глаз.
  Чтоб тебя. Хотел в ноздрю.
  Она бросается, но Драная Корона останавливает ее командным лаем. Вислосиська что-то бормочет, смеша сучек, и отвешивает шлепка обглоданной рукой, и они сцепляются, и Короне приходится разнимать их лично, и пока все пихаются, царапаются, воют и визжат...
  Адово место вдруг озаряется светом.
  Тени плотны, камни блестят, да какого хрена? Не заря. Еще нет. Заря в здешней пыли похожа на вермильон. А свет желт, как от лампы, исходит от...
  Исходит от...
  О мой горячий трах! Преторнио в огне.
  Венец пламени на черепе овевает ночь, ослепительно-синий на голых костях, рассылает лучи подсолнечника, и по всей стоянке Черные Ножи оборачиваются и встают и смотрят, и мир затихает, кроме шепота ночного ветра и сердитого шипения пламени. Плоть выгорела на спине, позвоночник выплевывает колонну синего сияния, сливающуюся с венцом, яркую, как дуговая сварка. Яркую как звезда.
  Дерьмо, она перегружена.
  И она все еще поет...
  Похоже, Дал'каннит наконец вошел в нее. Со своим до хренотени ветхим Заветом.
  Сучки забыли обо мне. Забыли о себе. Стоят вдоль развалин стены, взирая в тухломозглом одурении на самодеятельное факельное шоу.
  Корона пробуждается первой. Что-то ревет в сторону стоянки, где Черные Ножи прекратили есть, трахаться и веселиться и так далее, стоят и тупо глядят, скорчив кабаньи рыла. Корона рычит еще, и парочка самцов хватает ведра и спешит к Преторнио. Щекотка в кишках, похоже, будет предвестником смеха. Им придется несладко.
  Самцы резко тормозят у основания живого фонарного столба и плещут воду. Сила взрывается, словно керосиновая бомба. Ударная волна превращает костры в фейерверки горящего навоза, рвет палатки, роняет огриллонов. От самцов остается то же, что оставалось от Селезня Даффи, которому сунули динамит в клюв.
  А Преторнио поет.
  Снова рев Драной Короны. Самцы ищут луки, четырехфутовые стрелы толщиной с большой палец взлетают в ночи и шмякаются в беззащитную плоть, и это похоже на вялые аплодисменты.
  Каждая стрела загорается: новые факелы, питающиеся горячим жиром. И я наконец ухитряюсь рассмеяться.
  Смех сотрясает меня. Корежит. Колючей проволокой Неверленда [12] вырывает через жопу куски диафрагмы. Мне все равно.
  Смех всегда несет боль.
  - Эй... - Дохлая ворона шумела бы сильнее. Если еще не протухла. - Эй. - Никто не оглядывается. - Тупые щелки...
  Гаххр. В горле еще хуже, чем в брюхе.
  Да срать на всё.
  Я ищу складку губы между зубами и кусаю, и густой солено-металлический сироп скользит в глотку, и я не сразу понимаю, что могу утонуть в собственной крови.
  - Эй, вы, тупые проклятые коровы...
  Вислосиська оборачивается и смотрит рыбьим глазом. Я вдыхаю, набирая силу в легкие. - Скажи главной дерьмоежке, что у вас две минуты. Ну, три. Потом будет кончено.
  Оделяющая меня от Драной Короны Носопырка рычит что-то варварское, Вислосиська огрызается, Носопырка поднимает кулак, которым впору глушить бизонов, но Корона снова с нами; рука сжалась и реальность втягивается в ее кулак и я понимаю, что если они снова серьезно сцепятся, она серьезно убьет их, прежде чем они снова станут серьезными.
  Они тоже знают. Носопырка затыкается. Вислосиська бурчит, и Корона гавкает на нее. Носопырка отпрыгивает и что-то повторяет, все громче и громче.
  Сейчас Драная Корона смотрит на меня. Гиперреальное свечение вокруг кулака тянется к моему лицу, и когда она что-то рычит, я понимаю. - Чего скулишь, крольчонок?
  Я поднимаю голову, чтобы она видела блеск зубов. - Я знаю, что она делает. Могу рассказать вам. Самое время.
  Она покачивает титьками, идя ко мне, задевает вороньим головным убором. - Нершранник паганнол. Пелшрагикк лагган?
  "Зачем тебе говорить? Зачем мне слушать?"
  - Потому что я хочу сойти с треклятого креста. - Несколько вздохов, и могу продолжать. - Потому что ты знаешь.
  Еще шаг. Остальные сучки бездумно собираются за ее спиной. Желтые глаза никогда не моргают. - Паггалло неззиок. Буршраггик оюмиктрей, пагтаккунни. Юмик.
  Короче, говори.
  С запада доносится тихий скулеж нарастающей бури, готовой вымести гравий пустошей, но сквозь ее шум я еще слышу шипение и треск синего венца пламени и высокий, тонкий звук голоса Преторнио, еще поющей заклинания, еще взывающей к Богу, пока Его сила сжигает ее груди и пальцы, и щеки, и брови, и крик теряет слова и вонзается сам в себя, становясь обычным треском перегретых газов, и все завершается громом, словно наступил конец света.
  Шоковый удар бича настигает нас, и стоянку, и вертикальный город, и пустоши. Костры, факелы и ураганные лампы, каждая чертова свечка вспыхивает огненным пожаром, царапая звездное небо...
  И гаснет.
  Тьма. Лишь ущербная монета луны, да искры летят ввысь.
  И почти тишина, по ослепленные ночью Черные Ножи приходят в себя и проверяют, насколько всё худо.
  Фигуры шевелятся в чернильной темноте у кресса: Драная Корона и ее сучки. Одна что-то мурлычет, и парапет отбрасывает мутно-зеленый свет, достаточный, чтобы они не путались в собственных ногах.
  Там, на стоянке, от Преторнио остался курящийся уголек на конце факельного кола. Трехфутовая сигара.
  Корону малость подпалило, но вскоре она опомнилась и уже раздает приказы, крича вниз, веля зажигать факелы, костры, лечить ожоги.
  На западе буря переходит с шепота на стон.
  А я так и вишу. И слежу.
  Слежу за Драной Короной и Вислосиськой, и Носопыркой, и Вжопековыркой, и Грязношлепкой и прочими, как они озираются и ощупывают себя и хихикают и убеждают себя, что ничуть не испугались. Что глупой липканской сучке-на-палочке не хватило духа умереть как мужчина. Вижу, что они становятся еще наглее, ведь страх пришел, да прошел.
  Драная Корона отдает команды, поводя рукой реальности, расхаживая по парапету, строя из себя киношного Наполеона-под-победным-стягом, и даже не глядит на меня.
  Я лишь слежу. Не произнося ни слова.
  Потому что, знаете, всё придумал наспех. Насчет Преторнио. Сказал, чтобы сойти с креста и впиться зубами в горло Короне. Вот так. Но не так просто.
  Вот кое-что интересное насчет монастырского образования...
  Оно говорит, что есть время для урока истории. Короткого.
  Монастыри были основаны Джанто из Тирнелла в конце так называемой Деомахии - войны Богов. Когда боги собираются воевать, дело дрянь - Армагеддон-буги-вуги и Рагнарок-н-ролл. Дерьмо. Война не кончается, пока не умерли все. Вот что придумал брат Джанто Железной Руки, Джерет: он решил сделать войну столь же уродливой для богов, сколь для их несчастных поклонников. Что сделало Деомахию относительно короткой и кровавой. Кровавой для всех. Хотя Джерет не пережил войну, перед смертью он заслужил репутацию надирателя божественных задниц.
  Его величают Богоубийцей.
  Деомахия стала причиной, по коей наш Основатель Джанто Железная Рука провозгласил, что величайшей угрозой выживанию человечества в Доме станет наша несчастная тенденция умерщвлять людей за поклонение ложным богам, за территории и ради денег, да просто потому, что развлечения острее не найти. В-общем, "знай меру? Да какого хера!"
   А также несчастная тенденция богов пользоваться нашей несчастной тенденцией, играясь силами просто потому, что они это могут.
  Итак, Монастырям выпало следить за богами и богопоклонниками; служение Эзотерии предполагает, что нам нужно омыть руки кровью, когда некоторые религии начинают дичать.
  Нам приходится знать богов. Всех. Их религии также - хотя они не всегда имеют с заветами богов сколь-нибудь тесную связь. Да ладно. Нам разрешено вступать в культы разных божеств и даже подниматься до священнических степеней. Так что Монастыри знают много эзотерического говна, простите за выражение, обо всех важных религиях. В том числе сектах и толках Дал'каннита, бога Войн.
  Вот почему я даже сейчас смеюсь.
  Говоря, что знаю замысел Преторнио, я соврал, но... знаете, это зверски смешная штука. Я также говорил правду. Дайте лишь вспомнить получше.
  Похоже, умирание на кресте чуть повредило способность к концентрации.
  А может, потому что я напрасно решил, что она молится Дал'канниту.
  Они должны были умереть или быть уничтожены примерно двести лет назад. Вот причина. Трехв'Дхаллейг Зранапал, если могу верить памяти, вроде так это звучит. Безмолвная чистота. Вынужденные заложницы-жертвы Чи'ианнон ее сыну/мужу/господину Дал'канниту, так говорит сказание. В реальности они были Доморожденными Жаннами д'Арк, они стягивали титьки и привязывали фальшивые гульфики и становились пред миром как полноценные жрецы битв. Зачастую они были наиболее могущественными священниками-каннитами, пока их природа не бывала раскрыта. И пока хранили девственность.
  Отдать девственность - отдать силу. Но отдать - одно дело. Изнасилование - другое.
  Великая Мать пантеона Липке правит мертвыми и нерожденными - ведь это одно и тоже, видите? - и в архивах Монастырей есть запись, ужасная запись об инциденте в западных марках Пакули, лет триста тому назад, в Долине Мертвых, когда одна безмолвно-чистая воззвала к Чи'ианнон вместо Дал'каннита, умирая от жестокого осквернения. Хотите знать, почему долина зовется Долиной Мертвых?
  Погодите...
  Слышали?
  Тот низко ревущий ураганный ветер, что летит с запада? Знаю, вы слышите. Вы пользуетесь моими ушами. Слышите, как ветры воют, становясь все буйнее? Вопрос в том, скоро ли буря привлечет внимание Драной Короны и ее сучек?
  Скоро ли они заметят, что вокруг чувствуется лишь умеренный бриз? Да и тот с востока. А потом быстро ли хоть одна сообразит, что к западу от походного лагеря расположены...
  Погребальные платформы.
  Ветры, которые вы слышите моими ушами... спорим, вы уже догадались. Это не ветры. Это вой безмозглого неутолимого голода.
  Голоса мертвых.
  Да, с запада грядет буря, но не природная.
  >>ускоренная перемотка>>
  - ... ноги, пока их не воткнули в уши. Пользуйтесь шансом. - Нужен голос сирен гражданской обороны, чтобы перебить вопли и крики со стоянки, ставшей хоррор-шоу; но я совершенно уверен, что Корона уловит мои слова и их смысл.
  Я смеюсь вниз, в ее желтые глаза. - Тут будет уютнее. - Мой наставник в дисциплине Приложения Легенд - брат Клемент из Гартан-Холда - помню, разглагольствовал о Долине Мертвых: "Вот как мелкие события преувеличиваются до баснословных размеров всего за несколько лет. Очевидно, что ни один индивид, сколь бы совершенно ни был он настроен, не сможет проводить силу, достаточную для..." Абамама-бабама-гагама. Дерьмо собачье. Помпезный старый хрен.
  Вот бы он оказался в нашем лагере этой ночью.
  Последние из главных ведьм заняли последний периметр обороны, толстая стена выкаченных глаз, раздутых ноздрей, сжатых зубов и решимости-стоять-до-конца, а вокруг воющий хаос стоянки и ограды, где они держали детишек и подростков. Последняя линия обороны из последних сил. Внизу Черные Ножи бросили стрелы и копья ради топоров и прочей тяжелой рубящей дряни, чтобы отчаянно отбиваться от воющих многолапых теней - одни зубы, когти и голод.
  Думаю, самцы могут выиграть, у них отличные шансы сдержать и отогнать трупы. Хотя судить трудно.
  Чертовский позор, что слишком многие были разрезаны надвое моим жезлом, у других хребты сокрушены палицей Марады, а поджилки порезаны копьями носильщиков Преторнио. Оставь мы трупы в лучшем состоянии, сцена вышла бы чертовски интереснее. Но, знаете ли...
  Все не так плохо.
  От подножия креста Корона показывает серые от старости бивни и посылает волну угрожающей сно-Реальности к моей голове.
  - Думаешь, хуже некуда. Я покажу, что бывает еще хуже.
  Я показываю зубы. Наверное, они тоже совсем серые. - Ага, ты флиртуешь.
  Она рычит и сжимает шары Реальности...
  - и дни умирания на дыбе креста прокручиваются в голове арлекиновой пляской, белое сияние полдня и черный лед полуночи, пока мертвые хладные деревяшки - еще как-то привинченные к плечам и тазу руки и ноги - начинают дергаться и шевелиться -
  Чешите яйца, друзья. Мои ноги и руки...
  Она вернула их.
  Связки сухожилий колючей проволокой ползут над залитыми кислотой суставами. Мышечные волокна выпадают, словно волосы, из дыр от штырей -
  - я снова ощущаю эти штыри -
  - железо по голым костям скрипит цветами полуночных воплей, мои руки - лодыжки -
  Гааа.
  Гааааа!
  Проклятый центр боли... снова и опять... лучше... не замечать, ха?
  Хахаха -
  Ух, ух
  - спазмы и судороги и поток слез в крови с губ -
  - скаж... секрет...
  Секрет...
  Гаааа!
  Секрет великого Актерства.
  Ха.
  Ха-ха... мать твою ха...
  Вот вам секрет Актерства - дать зрителям то, чего они ждут.
  И я наконец выпускаю всё: вой и слезы и прочий кал, да, она уже слышала мой плач и стоны и бормотания, но теперь, наконец, я собрал всё воедино.
  Всё ради просьбы о жалости.
  Все стенания - закончи это гадство, я больше не могу просто останови... Все жалкое печальное дерьмо, что я таил и проглатывал с того момента, как увидел первого самца на пустоши.
  Я сдаюсь. И выдаю всё разом.
  - Говорю тебе клянусь что скажу всё - это Котел Чи'ианнон, верно? Я знаю о нем! Знаю! Прошу - спусти меня - просто прекрати...
  Сейчас я затихаю: сломленный шепот.
  Сломленный, как я сам.
  -... просто спусти меня. Я расскажу всё... умоляю...
  И, поскольку она держит в деснице кусочек Реальности, она знает, что моя боль реальна. Моя слабость реальна.
  Знает: я говорю правду.
  Идет к колесам, контролирующим наклон моей дыбы, крутит, пока крест не становится деревянным ложем. Презрительная ухмылка кривит губы над клыками. Она режет веревки острым боевым когтем. Склоняется к лицу, той же левой рукой выдирает штырь из правого запястья. Дерево скрипит, отпуская его, рука тянется вверх и плечо рычит так громко, что вселенная сереет.
  Иииии...
  Когда мир воскресает, я уже не на кресте.
  Под спиной...
  ... холодный ночной камень...
  О боже...
  Боже, боже, получилось. Я снят с затраханного креста.
  Я сделал.
  Спасибо тебе. Спасибо.
  Ночь собирает силу в моих ушах: рев и вопли. Вонь горящего дерьма и волос и гнилого мяса.
  Давление гнетет грудь, превращая всхлипы в одышливый хрип, а затем в сдавленный свист. Открываю глаза. Это нога Драной Короны.
  Длинная, что мое предплечье. Шириной с мою ладонь. Ногти заострены крючками, способными разорвать мне грудь. Глаза дымятся желтизной, звезды окружили голову. Реальность пульсирует вокруг правой руки. - Говори же, крольчонок. Говори про этот Котел Чи'ианнон. Рассказывай, как его остановить.
  Дерьмо.
  Гахх. Она оставила...
  Клятые штыри в запястьях.
  И - ахххр, драть меня и драть, лодыжки сцеплены еще одним штырем, ахх, дрянь...
  Надо было догадаться... слишком легко она меня отпустила...
  - Говори, крольчонок.
  И я встречаюсь с ней глазами и говорю обещанную правду: - Его не остановить.
  И сразу же огромная стопа налегла на горло - такая широкая, что разом раздавит сукину сыну шею...
  - Повтори, крольчонок. Скажи в последний раз.
  Если она не раздавит гортань, скажу, что люблю ее.
  Слабыми дрожащими руками я хватаюсь за ее лодыжку, сразу же опускаю руки и надеваю на лицо маску отчаяния.
  Руки работают. До плеч. Может, и ноги, если вытерплю боль.
  Это сделала она. И с креста сняла.
  Люблю ее сильно, очень сильно.
  Мне не нужна Дисциплина Контроля. Пение в ушах преображает ночь в страну сияющих чудес, глушит крики и рев, обращая в далекую мелодию крови.
  Дорогая... они играют нашу песню...
  Собственный локоть чуть не заткнул мне рот, но я выдавливаю плачущие жалобы, сражаясь с громадной когтистой лапой. - Ты не... не остановить заклинание... готово... все что можешь... порубить в куски и сжечь...
  Она склоняется, не снимая тяжелой ноги с шеи. Позвонки трещат и скрипят, связки растянуты. Слюна каплет на лицо. Воняет гнилью. - Я слишком нежна с тобой, крольчонок.
  Сдвигаю левую руку на три дюйма. Ее глаза не мигают. Она не заметила движения. Ребро кисти сейчас оказалось напротив правого запястья с штырем.
  О мой бог, как я люблю эту суку.
  У меня есть идея. Нечто особенное.
  Я так ее люблю, что сейчас поимею.
  Любимым способом кроль...
  Правая рука взлетает во весь мах, от груди - сил в ней очень мало, но я помогаю левой... Штырь, что в правом запястье, вонзается ей под колено.
  Скрипит по кости, не могу сказать, моя это кость или ее - я накачался адреналином по самые яйца и не чувствую боли.
  Она визжит, словно я схватил ее за соски и сказал "хуррк!"
  ... а я прикладываю и левую, этот штырь проникает в коленную чашечку, нога поднимается и железо ходит под сухожилием, застревая, так что я уже сижу, а ее нога опускается между двух моих, скованных. Потрепанная нервная система поддается, вокруг все сереет и расплывается...
  Но между нами есть одно фундаментальное отличие. На улицах, на ринге, в Приключениях - я много раз почти терял сознание, не знал, что с ногами - рана, кровотечение, я одной рукой зажимал живот, а второй прикрывал голову...
  Короче, есть опыт.
  А Драная Корона, кто она? Не Марада, не Преторнио. Даже не Тизарра. Если не спеша разобрать орешки, Корона - просто сучка с дурной привычкой играться заемной силой.
  Вот почему, когда мир частично приходит в фокус, она еще орет, словно макака-ревун с порубленной башкой, и пытается стряхнуть мои ноги.
  Но затем вспоминает, что тяжелее на сотню фунтов, а бритвенно-острые боевые когти висят как раз надо мной.
  Я могу лишь поднять левую руку, когда ее правая опускается, и в невероятно малую долю секунды я замечаю соотношение ее кулака и моего предплечья, образ расцветает и я меняю угол без участия рассудка.
  Кулак падает. Боевой коготь вонзается в трапециевидную мышцу и скребет по ключице, но не заходит глубоко, потому что я заслонился ладонью, и торчащий штырь походит на упертую в землю рогатину, которой останавливают лошадей.
  А всадником тут служит кулак Короны.
  Острие входит ей между пальцев, она снова визжит и отшатывается, визжит...
  Только тут оба мы вспоминаем, что кулак, которым она меня потчует, кулак, который я пронзил...
  Тот самый, что держит шар Реальности...
  
  БЕЛАЯ ПУСТОТА
  
  Мир снова темнеет, возвращаясь к существованию...
  Мы все еще скреплены - моя рука к ее колену -
  Но вторая рука свободна. У нее нет кулака. Лишь культя, сожженная до кости.
  Трясу ладонью, раскаленный добела остаток штыря выпадает из обугленной плоти, по ее лицу гуляет слабый красный отсвет и я догадываюсь, что это пылают мои волосы и мне плевать, совсем всё равно.
  Штырь воткнулся в почву рядом с моим черепом.
  Мы соединены Нездешней Силой.
  Она смотрит вниз, и в желтых глазах я вижу величайший дар.
  Ее страх.
  Ибо теперь мы Знаем друг дружку. Но тот обалдуй с кровоточащим сердцем, что сказал "Понять значит простить", явно жил не в моем гребаном районе.
  Я ухмыляюсь ей. - Скайкак Нерутч-хайтан...
  Катаю ее имя во рту.
  - Скайкак Нерутч-хайтан... - Левая рука в спазме, нервный шок от сквозного ожога; я делаю вид, что это знак ей. - Думаю, этот танец за мной.
  Она неловко машет рукой и обрубком руки, пытаясь отскочить, и я удерживаю ее скованными ногами, и цепляюсь за колени, и хватаюсь выше, так что встаю, рука достает ей до шеи. Мой вес не дает ей упасть назад, и мы шатаемся вместе.
  Позади нее стена, а дальше лишь кольца черного кизячного дыма поднимаются в небо.
  Кажется, это мой звездный час.
  Наконец - то.
  Прощайте, мудаки. Прощайте, вы, мешки с говном, вы, смотрящие на меня, сжав руками член или потирая щелку.
  Надеюсь, неплохо провели время. Поцелуйте меня в зад.
  Стена ударяет ей под колени, скованные лодыжки посылают в голову рычащее белое пламя, а стена не так высока, чтобы нас удержать, и я туже сжимаю ей шею и любовно шепчу в рваное ухо...
  - Когда очнешься в Аду, ты, гнойная дыра в крысиной жопе, я уже буду тебя ждать. Чтобы убить еще раз.
  ... и двигаю руку с штырем ей в глаз.
  Ее рефлексы на уровне: отдергивает голову от острия...
  - так что штырь -
  - я ведь даже не целился именно в глаз, знаете ли, какая разница, все равно скоро всё закончится -
  - попадает в скулу, над челюстью. У человека там расположен особо чувствительный нерв, часть тройничного -
  - вызывая трансцендентально приятственный трубный визг, спина выгибается крутой аркой -
  Похоже, у огриллонов тоже есть такое нервное плетение. Мы падаем за стену.
  Движением, скорее похожим на судорогу, я расцепляю лодыжки и мы начинаем медленный полет во тьму.
  Почему нет? Как говорил в Гартан-Холде наш основной наставник по Единоборствам...
  Болит сейчас. Пройдет потом.
  Гааа -
  - хотел бы услышать, как сосун скажет это снова с пятидесятипенсовым гвоздем в затраханном ахилловом сухожилии...
  Но я дергаю ногами и обнимаю ее тушу, мы летим, и я чертовски уверен, что приземление...
  БАМ!
  Падаем дергаемся царапаемся...
  БАМ БУМ БОМ АЙ ВАЙ
  звезды в пыли
  дыши
  - уупс -
  дыши, треклятый, дыши...
  - уупс -
  Звезды
  хряк бряк
  и за окном огромен звездный свод
  пыльный песок оседает вокруг
  на меня
  в глаза и нос и
  трахайте меня до крови я еще
  жив
  один маленький изъян
  хряк бряк
  изъян... во всем сучьем плане...
  вертикальный город не столь уж вертикален.
  Скорее это неровный склон.
  Я в одном из домов... стены высоки... крыши нет уже тысячу лет...
  С усилием, которое бы привело бы Сизифа на вершину затраханного холма, я поворачиваю голову.
  Город сверху бросает достаточно света - горит стоянка - что я могу видеть тело Драной Короны в развалинах, всего в десяти футах.
  Она выглядит хуже, чем чувствую себя я.
  То есть: мертва.
  Думаю, можно даже плохо работающими руками подобрать кусок камня и проверить.
  Так и будет.
  Только...
  Только надо передохнуть...
  Да.
  Как-нибудь на неделе.
  Ладно, в жопу дыхание. Я пойду... пойду...
  Как только открою глаза.
  Ведь я не могу избавиться от гало - вроде ауры при мигрени, призматические лучи звездного света кристаллизуются на битом камне, ползут по окровавленному лицу Драной Короны, мерцают на руках и ногах...
  Это не глаза. Это проклятая вселенная меняет фокус...
  Ничего такого.
  Ничего такого не происходит.
  Но отрицание не удержит звезды на небе.
  Отрицание не остановит вращение стен...
  дрыг
  И над открытыми глазами висит потолок из акустической плитки, неширокая труба...
  ... под спиной вместо камней платформа Портала Уинстона...
  ... вместо тысячелетних выкрошенных стен заброшенного города - белые латексные перчатки и хирургические маски и синие антимикробные костюмы фельдшеров Студии...
  ... кладущих меня на каталку в закручивающем кости урагане: ставь скорее - ампулу эпи - без наркоза, без наркоза, только стероиды - и влекущих меня по коридору из незапоминающейся стерильной плитки, и лишь у одного парня настоящее лицо, и я тянусь к нему и хватаю за руку.
  - Я... это реально... Мне снился крест... не знаю сколько раз... или вы затащили меня в сон...
  Парень с лицом - за тридцать, бледный и вяловатый, бесцветные глаза и слишком полные губы, почти уже лысый - едва поспевает за фельдшерами неотложки, смотрит на штырь в кровоточащем запястье с ужасом и отвращением и восхищением, словно у него рвота и стояк одновременно. - О, о нет, сотрудник Майклсон, - говорит он, - ох, это все полностью реально. Полностью.
  - Я дома? - Новые слезы находят старые запекшиеся дорожки на щеках, они обжигающе горячи. - Вы вытащили меня, вытащили домой...
  - Я был в контакте с, э, вашим патроном, то есть бизнесменом Вило, - говорит он, прыгая около каталки, уже запыхавшись. - Он подписал экстренный перенос, и он, ммм, уполномочил меня, э, пересмотреть ваш контракт - когда вы поправитесь, конечно...
  - Мне все равно, - отвечаю я. - Все равно. Просто... спасибо, вот и все... спасибо. О боже. О, благодарю вас, бога ради. Я даже не знаю имени...
  - О, я... Я. - Он сдается и встает, машет мне вслед.
  - Коллберг, - кричит он. - Сотрудник, я администратор Коллберг. Подлатайтесь, и у нас будет что обсудить. Большая сделка...
  Он машет снова. - Большая сделка.
  
  
  Пратт и Красный Рог
  
  
  Отель "Пратт и Красный Рог" был небольшой, но отлично организованной гостиницей в три этажа, чуть больше двадцати номеров. Он занимал красивое местечко вблизи пристаней, не так далеко от таможни. Я заплатил рикше и прошел через фойе, оставляя на полу капли.
  Табличка на трех языках у крошечной стойки советовала звонить в колокольчик, что я и сделал. Запах табака и мяса, изрядный шум - пьяные песни под аккомпанемент немелодичной металлической перкуссии - лились из-за двери, не полностью закрывавшей арочный проем; у двери стояла другая табличка с извинениями на тех же языках, что зал отдан для частного собрания. Мой вздох скорее походил на рычание. Я позвонил громче.
  Я был не в настроении. Ни для чего.
  
  Не знаю, какой именно реакции ожидал я от т'Пассе. Пекло, явно не блеска суровых глаз и короткого кивка. - Я уже гадала, как все обернется.
  Я даже не стал ссориться. Сперва. Она ведь лежала без сознания в инфирмарии монастырского посольства, когда я вонзил Косалл в камень в верхней части Старого Города, и пламя Ма'элКота прошло по моим рукам, чтобы навеки разрушить проклятый клинок. Но, когда я напомнил Величайшему в Мире Живому Эксперту По Мне о сей детали, они лишь пожала плечами. - Разрушить? Подозреваю, этому не бывать, пока ты жив.
  От нее у меня живот болит. - Тебе лучше объяснить.
  - Он столь тесно связан с твоей легендой, что вы неразделимы. Подумай: этот клинок убил тебя, Кейна, в день Успения, и тем расчистил поле для твоего воскрешения.
  - Разве что я был не вполне мертв.
  Она снова пожала плечами. - Семь лет в том, что наши гостеприимные хозяева называют Истинным Адом? Спорь о семантике, если хочешь. Также это оружие убило богиню Пеллес Рил...
  - Разве что она тоже не совсем умерла.
  - Мы говорим о легенде. О том, что знают. Все знают, что ты тем же клинком вернул ее из мест дальше Ада, и в День Истинного Успения ты - опять мечом - освободил властительного Ма'элКота, сделав его Хозяином Дома. Косалл и ты - практически одно. Даже название - я тут провела исследования...
  - Разумеется.
  - Хочешь услышать?
  - Даже если нет, какая разница?
  - Косалл, - сказала она с несколько злорадной улыбкой, - оказывается испорченным произношением липканского К'хотсанджанелл, что означает Лезвие Которое Рассекает Всё. Весьма прямодушно.
   Не постыжусь сказать, что вздрогнул. - Делианн... Делианн называл меня так...
  - Знаю. - Злорадство спряталось за хитрым лукавством. - Я там была.
  - Но... это же просто имя... это просто сказки...
  - Ты, - ответила она сурово, - бьешься на крючке. Будешь один из всех людей твердить, что имена лишены смысла? Что бывают "просто сказки"?
  Во мне еще оставалось довольно сил. - Утверждаешь, что сказка сильнее того, что было на самом деле?
  - Разве "на самом деле" не зависит от рассказчика? - Она ухмыльнулась. - И, разъясняя,"что именно происходило", разве ты просто не заменяешь их рассказ на свой?
  - В жопу. - Я снова обозлился. - Ни одна история не отменит свершившегося. Ни одна сказка не превратит драный комок железа в Старом Городе обратно в магический меч, не забросит его на пятьсот лет в прошлое...
  - Если только, - сказала она очень серьезно и даже мрачно, - ее не рассказывает бог.
  Я не отвечал. Она ткнула мне в грудь треклятой тростью. - Ты знаешь, что это правда. Что реальность творится в разуме. Вот отчего бурлишь и кипишь.
  - Вот за это говно Джерет и Джанто начали убивать богов.
  Она кивнула. - Пользуясь, если твоя интуиция корректна, мечом, которым в их будущем уже убивали богов. Трех.
  - Трех..?
  - Пеллес Рил, Ма'элКота и...
  Я прервал ее натужным: - Ну что за срань!
  - И все же... - Она встала и, хромая, подошла к груде книг на полу. - Уверен, что это был Косалл? Может, это черное рун-лезвие?
  - Чего?
  - То, что ты нашел в пещере... - Она открыла толстый том и начала листать. - Это было в твоем отчете... Я пометила, посмотрим...
  - О чем ты, какого хрена?
  Она подняла глаза над книгой. - То, чем ты отворил путь реке.
  Я непонимающе потряс головой. - Это был секущий жезл.
  - Нет. Вот оно: длина полторы ладони, полированное иссиня-черное, усеянное серебряными рунами...
  - Говорю тебе, я воспользовался секущим жезлом. Только потому и выжил - с любым типом материального оружия отдача убила бы меня...
  - Явно нет.
  - Дай сам погляжу...
  - Оригинал доклада хранится в Гартан-Холде, конечно же. Но я читала, а память моя, смею сказать, безупречна. Ты нашел лезвие в палате со Слезой Панчаселла...
  - Хреновая у тебя память.
  Она склонила голову к плечу. - Хотя тут забавное совпадение - черное лезвие с серебряными рунами, а Косалл был серебряным клинком, и разве руны на нем не были темными...
  - Ты прекратишь?
  Но разумеется, она не могла, и чем громче я спорил, тем больше терял уверенность и уже не мог припомнить, пользовался ли секущим жезлом или нашел подобие затраханного Косалла, только цветом наоборот, и в голове гудело, будто там поселился кто-то живой и проделывал путь наружу при помощи десятифунтового молота и железнодорожного костыля... Так что я просто сбежал.
  
  И теперь стоял в фойе отеля, весь в мокром плаще и дурном настроении, и колотил по колокольчику так, будто это была шишка на трахнутой голове т'Пассе.
  Миг спустя тощий, бледный усталый человек с жалкими клочками волос на лысине выскользнул ко мне. Вздохнул. Обтер руки о коричневый фартук и вынул тряпку, которой утер пот с лица. Двинулся ко мне, качая головой. Акцент был анханским. - Хотелось бы радостно приветствовать вас, дружище, но боюсь, этой ночью мы забиты под...
  - Почему все здесь набиваются ко мне в друзья?
  Бледный тощий человечек замолчал, моргая. - Ну, я... я ничего особенно не имел, иомен...
  - Забудем. И я не иомен, я фримен. Доминик Шейд. Кто-то уже доставил мой сундук.
  Лицо прояснилось. - О, фримен Шейд! Добро пожаловать! Я Лессер Пратт. Всегда приятно встретить соотечественника. О, как хорошо. Я уже начал опасаться. Приказ Лорда Тарканена - и ваш сундук - прибыли как раз вовремя, и вам достался последний номер - наверху, и надеюсь, вы не...
  - Лишь бы был сухим. - Я кивнул в сторону шумной столовой. - Похоже, вы заняты вечеринкой. Нельзя ли принести тарелку чего-нибудь горячего в номер?
  - О, нет, нет. Вовсе нет. Фримен Шейд, вам будут рады на вечеринке...
  - Мне?
  Пратт кивнул так, что чуть не оторвалась голова. - О, да, вполне - и не только потому, что вы гость Лорда Тарканена. Они, ах... обычаи Бранного Поля... они, э... ну, я сам анханец, знаете, из Нового Коленца, всего три дня вниз по реке...
  - Ага, был там. Не надо лизать мне задницу, ладно? Только сухую одежду и горячую еду.
  - Я, ах...- Улыбка Пратта погасла. Он потер глаза. - Простите. Сила привычки.
  - Забудем. Знаю, что значит тяжко работать.
  - Но вас действительно позвали на вечеринку...
  - Может, позже. Мне скоро уходить.
  - В такую ночь? Ваши дела не позволяют подождать рассвета?
  - Разве вы не знаете, что типы вроде Тиркилда бдят даже ночами?
  - Рыцаря Аэдхарра? - Пратт кивнул в сторону дыма, сочившегося из щелей двери. - Он там.
  - Дурите меня.
  - Если бы мог. - Он вздохнул. - Мой старший стал хриллианцем - стражник в этом самом приходе, еще надеется на Рыцарство. А сегодня был убит один из "пальцев" его "кулака". Брехью его звали.
  - Ага... - Пустой желудок свело узлом, фантомная боль заставила руку схватиться за бок. - Я тоже там был.
  - Знаю. - Пратт жестами звал меня к двери. - Потому вас и пригласили.
  Я выпучил глаза.
  Пратт развел руками. - Я же говорю: на Бранном Поле обычаи... необычные.
  Я подошел и заглянул в дверь.
  Вечеринка шла уже долго.
  Столы и стулья были сдвинуты к стенам и двери, так что середина казалась чем-то вроде танцплощадки или ринга для занятий джиу-джитсу. На столах высились горы мяса и хлеба, головы сыра, повсюду стояли стальные кубки, кружки и стаканы, еще больше лежало опустошенными на стульях или под ногами танцующих.
  - Не похоже, что они в трауре.
  Пратт стоял у плеча, глядя на зал. - Это празднество. День победы.
  - Да ладно?
  Отельер пожал плечами: - Брехью убит в бою, исполняя законный приказ командира. Пал с честью и причислен к Людям Хрила. С их точки зрения, бывает ли победа более достойная?
  Я склонил голову набок. - Выжить в бою?
  Пратт хихикнул. - Вот почему анханцы никогда тут не приживаются. Ну, как я вижу, вы сделали лишь то, что Хрил написал для вашей роли, если понимаете, о чем я. Они будут вам рады.
  - Не готов спорить.
  Обычаи обычаями, но смех был слишком громким и резким, пение слишком грубым, а глаза над множеством улыбок казались слишком стеклянными. Похоже, последнее время им приходилось праздновать слишком много побед такого сорта. Я смотрел из двери, пока взгляд на притянулся к тому, кто хохотал громче и пел дурнее всех.
  Сквозь дым я едва смог различить бочкообразную тушу Тиркилда, рыцаря Аэдхарра, сидевшего на стуле, что был водружен поверх стола, насмешкой на трон. Он снова был без доспеха, лишь в шерстяной куртке и свитере, овчинных бриджах и сапожках джеледийской работы. В одной руке был кубок размером с ведро, вполне годный и как шлем; вторую занимала хихикающая девица, ерзавшая на его коленях всей своей двадцатилетней попкой. Единственная женщина, единственная без знаков различия и солдатских мундиров; на ней было слишком-короткое-чтобы-стать-приличным набивное платье, поддернутое выше аппетитных коленок, и фартук чуть длиннее, туго обтягивавший аппетитный торс.
  - Хорошенькая официантка. Джеледийка? - бросил я Пратту. - Но лучше бы она не заигрывала с Тиркилдом.
  - Как будто есть выбор, - сказал он кисло. - Это моя жена.
  - Реально? И у вас ребенок такой взрослый, что... о, ладно. Женились на служанке, ха? - Я глянул за плечо. - Не удивляюсь, что такой уставший.
  Отельер вздохнул. - Долгая история.
  - Они всегда такие, чувак.
  Пратт коротко фыркнул. - Теперь это вы навязываетесь в друзья.
  Я хохотнул. - Точно. Слушай, мне нужно поговорить с Тиркилдом, но не хочу влезать на вечеринку. Есть такое место, где мы сможем посидеть и спокойно выпить?
  - Ну... - Пратт нахмурился. - Есть отделение гриллов, я закрыл его на ночь...
  - Гриллов? Обслуживаете огриллонов? - Я подмигнул. - А это законно?
  Усталое лицо покраснело. - Я могу жить на Бранном Поле, но я еще анханец - еще не оскотинился, чтобы...
  - Тише. Просто вопрос.
  - Я... ах. Простите. - Он провел рукой по лицу, пригладил потной ладонью редеющие волосы. - Длинная ночь. Простите. Да, законно. Мы получаем хорошую прибыль от годных, особенно в середине дня. Просто приходится разделять залы. - Он махнул рукой в сторону двери под лестницей. - Поставим для вас столик на стороне гриллов. Никто не удивится.
  - Если там не шумно.
  - О, гарантирую. Момент, сейчас мы...
  - Не вопрос. Но мне нужно переодеться и согреться. Принеси тарелку с чем-нибудь горячим, а? Не важно какое, но мясо и много. В накладе не останешься.
  - Даже не думайте. Точно. Это не проблема.
  - Ты чертовский враль.
  - В нашем деле истина умеет изгибаться, - сказал Пратт небрежно. - О, да - не будет проблемой, если вас обслужит огриллон?
  - Почему бы? - Я едва заметно улыбнулся. - Разве мы не анханцы?
  
  Меня попотчевали половиной жареного утенка под темным вишневым соусом с каштанами и в круге утиной колбасы, и печеными яблоками с острой начинкой из тушеной свинины. Прислуживавший огриллон оказался шеф-поваром и распорядителем - громадина-годный с выпирающим трясучим животом. Кравмик Красный Рог, Лаззевгет.
  Младший партнер.
  Похоже, Пратт серьезно воспринимал принципы Анханы.
  - Хороший для человека, лучше не бывает, - гордо провозгласил Кравмик голосом, заставившим дрожать столешницу, и поставил около тарелки стальной кубок с водой и кувшин охлажденного домашнего напитка. - А про питье уж не говорю, хрк!
  - Мм. Ммм! - Я был слишком занят пережевыванием, чтобы ответить вежливо. Был какой-то особый смак в прозрачном слое жирка под обжаренной кожицей утиной грудки, от которого сердце наполнилось неожиданным, поразительным томлением по чему-то... чему-то такому, что я... и в пиве тоже... что-то темное, на нос - горелый шоколад, но на языке превращается в сухое и тающее...
  Боги, как было хорошо. В глазах защипало. Да что там за привкус..?
  Кравмик оказался вполне способен беседовать за обе стороны сразу. Не успел я прикончить утенка, как уже узнал волнующую историю "Пратта и Красного Рога", мне кратко, но выразительно обрисовали характеры выдающихся представителей персонала, описали господ, здесь гостивших, и светил мысли, здесь обедавших. И разумеется, поведали о длящемся романе-у-кухонной-раковины, о любви Лессера Пратта к юной дикарке-джеледийке, что совсем отбилась от рук, едва закончив кормить близняшек и обзаведясь в процессе завидными титьками, уж не упоминая о неприличном внимании, которое ей оказывает Пратт-младший, у самого уже невеста, знаете ли, и сынишка скоро будет...
  Наконец я кончил жевать и усмирил фонтан воздетой рукой и задумчивым: - Ты говоришь на вестерлинге лучше любого огриллона, что я встречал.
  Кравмик развел руки, каждая ладонь размером с поднос. - Хочешь идти вперед, умей толково толковать. Так Пратт мне говорит. Работает со мной. Помогает стать презентабельным. Пратт сказал, скоро мой вестерлинг будет как его. И не хуже вашего.
  - Ха. В Анхане гриллы специально говорят коряво. И этим гордятся.
  Кравмик кивнул. - Пратт тоже рассказывал. Говорит, они все воры. Лучшее что могут найти, место вышибалы. И мрут молодыми. А я, у меня есть чем жить. - Он указал ручищей в сторону кухни. - Да, я годный, но у меня есть команда. Годные, люди - все. Знаете, щенки - не самое главное на свете. Быть живым уже здорово. Многого стоит.
  - Ага. - Я смотрел в тарелку. - Есть у меня друг, хотелось бы убедить в этом его.
  - Эй, вы не едите - все путем? Кушанье остыло?
  - Нет... нет, все славно. Аппетит пропал. - Я отодвинул тарелку, взял кубок, опустил. Отодвинул и кувшин с холодным пивом. - Есть что выпить? Именно выпить?
  - Немного ледяного вина, знаете - зимой отсекают лед, и остается...
  Я скорчил рожу. - Настоящего пойла.
  Кравмик горестно покачал головой: - Нельзя делать крепкое. Никому нельзя. Бренди под запретом. А на ввоз пошлины совсем непомерные.
  - Дерьмо. Всё, начинаю революцию. - Я махнул рукой. - Ладно. Еще пива. И скажи Пратту, пусть скажет Тиркилду, что я готов.
  - Рыцарю Аэдхарру? - Удивление в смеси с подозрением мелькнуло на широкой физиономии. - А он к вам при чем? Зачем ему знать, что вы тут?
  - Нужно, поверь. Такого же пива, э?
  Профессионализм Кравмика быстро взял верх над скептицизмом, он лишь склонил голову и утащил остатки еды. Пиво подоспело чуть раньше Тиркилда.
  Рыцарь-джеледиец огибал в полутьме пустые столики медленными, достойными зигзагами шлюпки под началом опытного загребного; могучий кулак все еще стискивал ручку фляги величиной с ведро. Подошел к столу и начал моргать, глядя на пятна грязи на скатерти.
  - Вы, - произнес он с завидной разборчивостью, - Здесь не. На пирушку пришли.
  - Верно уловили. Садитесь, пока не упали.
  - Пусть я задолжал. Вам, господин Монастырный эзотеридрищинский жопассасин. За вашу гребаную учтипростивость. Но лучше постою, уж не извольте облажаться. - Тиркилд снова моргнул. - Что вы тут забыли?
  - Мне выделил номер душка Маркхем. Никакого, чтоб нас, совпадения. Просто чувство юмора такое у сукиного сына.
  - Что свободно подтверждаю. Каталогом всех грехов несчетных. Смертных, простительных и просто приятных. - Он качнулся и широко повел рукой с флягой, ухитрившись не пролить и капли. - Хулите меня, но мы были с лордом Тарканеном друзьями и еще будем. После суда. Хрилова Правосудия.
  Он рыгнул, сотрясая стекла. Похоже, колени подкосились, ибо он осторожно поставил флягу и сел на гостеприимный стул. - Номер, говорите? Похоже, смогу проверить вашу монастырную благочестивость. Койки тут жутко скрипят, как и полы...
  - Я думал, вас призвала к себе вдова. Ну, вдова Брехью...
  - И с какого это вы посмели крутить яйца Рыцарю из дома Аэдхарр насчет обязательств...
  - Ага, ага, лужица собачьей мочи, козопас и праща, уже говорили. - Я прищурился. Для хриллианца обязательства, налагаемые должностью, абсолютны, но возможны некие нюансы, при наличии которых никто не посмеет укорить его за неспособность исполнить долг по причине слишком восторженного поминания славно погибшего соратника... - Ладно, бог вас раздери. Что во фляге?
  Тиркилд моргал. - Прошу прощенья?
  Я подался вперед. - Ни в Аду, ни в целом Доме вы бы не налили зенки одним жалким пивом. Хочу знать, что вы пьете. И хочу того же себе.
  На лице Тиркилда показалась лукавая ухмылка пьяного, который думает, что уже протрезвел; он так подался назад, что чуть не упал. - В-первых, вы подняли запретную тему. В-вторых, тут всё дело в импорте. В-третьих, мешаете бедному жаждущему рыцарю добраться до заслуженного оппьяняющего. Хошь-не-хошь, вопрос о содержимом фляги встает пред нами...
  У меня опять начала болеть голова. - Все джеледийцы говорят навроде вас, или вы специально злите народ?
  Тиркилд поднял флягу и сделал глоток столь долгий и глубокий, что край стального ободка прикрыл то, что могло быть неспешным подмигиванием. - Неужели в сей грозный час это стало вопросом великой важности?
  - А давно ли джеледийская знать потянулась в хриллианцы? Насколько я слышал, благородные дома Джеледа видели в Липке оккупанта, пока Анхана не оторвала вас от них в Равнинных войнах, тысяча там лет или нет.
  Тиркилд снова размашисто повел флягой. - Нет ничего дурного в служении Хрилу, малыш. Кроме компании.
  - Ага. - Ледяное пиво в руке вдруг заинтересовало меня. - Я говорил с известной вам дамой. Благодарю, что доставили послание.
  Он дико заозирался, без сомнения, считая, что незаметно оглядывается. Впрочем, в зале было пусто. - И мне это сошло с рук. По крайней мере, пока.
  Я кивнул. - Мы хотели обсудить, как именно я разоблачил вас.
  Он воздел руку, одну из двух, с которыми я слишком близко познакомился. - Не, это я определил. Дело в допросе любительского уровня, не так ли? Сразу начал с Лика Свободы, сглупил, сказав, что магия эльфов обманывает чувство истины, и спешил, хотя понял, что вы много знаете и можете быть опасны...
  - Итак, вы не совсем идиот.
  - В свою защиту, господин Монастырный, позвольте уверить, что клочки вашей достойной особы намеревались запихать обратно на ближайший пароход и отправить на юг, на лечение. Разумеется, на это ушло бы несколько месяцев. Или лет. В коем случае мои мелкие промахи не имели бы никакого значения.
  Я кивнул пивной кружке. - Говно всегда растекается не по плану, верно, э?
  - Всегда, малыш. Всегда.
  - Нам с вами нужно обсудить здешнюю Говенную Кучу. И что с ней делать.
  - Неужели? - Он еще раз зычно рыгнул, сотрясая окна. - То есть: сейчас? Вряд ли вы докажете, что сейчас подходящее время.
  - Подходящего времени не бывает. - Я отодвинул стул от шаткого столика и оперся локтями о колени. Потер гребни мозолей на костяшках. - Говно никогда не растекается, когда вы готовы. Когда вы здоровы, в карманах бренчит золотишко и кажется, горы можно свернуть - мир забывает о вас. Он ждет, когда вы подхватите грипп, когда ваша собачка помрет или нечем платить за дом, или... ну, знаете. Вот тогда мир и хватает вас за задницу.
  Тиркилд кивнул, глупая улыбка постепенно становилась тихой усмешкой. - Вы так говорите, будто имеете некий опыт несправедливости планетарного масштаба.
  Я не сумел повторить его усмешки. - Что самое смешное, до начала всего этого я был чертовски близко к счастью. Думаю, был счастливее, чем когда-либо. Был свободным. Реально свободным. Кажется, впервые в жизни. Передо мной был открыт целый мир. Я был счастлив. А теперь прыгнул в выгребную яму обеими ногами.
  - Счастливец, - сказал Тиркилд, подавшись вперед и положив кирпич руки на мое плечо, - живет лишь наполовину.
  Я решил не говорить, что жизнь моя стала цепью доказательств этой мудрости. - Кажется, вы хороший человек, Тиркилд. Ну, для низкосортного громилы на подсосе.
  - Вы добросердечны, как всегда.
  - Думаю, вы уже были бы не здесь, если бы реально понимали, что за дерьмо творится. Свобода порабощенных огриллонов - полная хрень. Свобода огриллонов будет лишь средством иной цели.
  Тиркилд чуть покачнулся. - И... ты должен помочь, малыш. Я не мастер интеллектуальных искусств, даже трезвым.
  - Лик Свободы - прикрытие анханских повстанцев. Ведь никто даже теперь не хочет сражаться с Рыцарством Хрила в открытом бою. Даже Империя.
   Глаза рыцаря стали круглыми. - Сражаться с нами? Анхана?
  - Если понадобится.
  - Чего ради? Что такого есть у нас, что может понадобиться им?
  - Это. - Я повел рукой. - Всё. Все ваше.
  - Бранное Поле? - Он казался одуревшим. - Великая Анхана жаждет жалкого уголка Бодекенской пустоши? Зачем? Разве у вашего чертова императора, эльфийского колдуна, мало земель?
  - Дело не в земле. В том, что под ней. Дело в артанских гостях и шахтах "Черного Камня". Дело... сложное.
  - Что, у нас мало времени?
  - Возможно. Не уверен, что смогу вам объяснить, чего именно они хотят. Сейчас вам остро не хватает мозгов. Без обид?
  - Без обид. Вполне согласен, малыш. Вполне. И что, сей внезапный интеллектуальный прорыв случился с вами именно сегодня утром?
  - Люди говорят мне многое. Когда спрашиваю по-доброму. Кстати, можете сами попробовать.
  Осторожность Тиркилда вдруг сменилась буйством. - Красный Рог! Еще флягу! И одну для фримена! - Он грохнул открытой ладонью по столу. Стол затрещал и просел в середине.
  Тиркилд заморгал и пожал плечами. - Но молю, господин Монастырный, не будет ли угодно Вашему Лордству одарить бедного межевого рыцаря каплей Сияющей Истины... Почему вы принесли сию новость в час, когда я не вполне трезв? Я едва ли вспомню ваши слова, тем менее смогу предпринять действия...
  - Никто не велел вам так наливать зенки.
  Он сел прямее и осмотрел меня с ног до головы с долгой дотошностью алкоголика. - Если вами сказанное правдиво, то вы понимаете, что только что свершили... э, как подобрать слово помягче? Да что там говорить, измену.
  Я пожал плечами. - Делал кое-что похуже.
  Тиркилд заморгал, а потом разразился громовым хохотом. - За это я выпью! - Огляделся. - Вот сейчас... Красный Рог, где мои помои?!
  Он хлопнул по сломанному столику. Тот распался пополам и упал с грохотом. Дверь распахнулась, Кравмик вошел, в одной руке фляга размером с ведро, в другой - кубок вполне цивилизованного размера. - А вот и... хрк. Ради любви... Тиркилд, вы сломали еще один стол!
  - Вноси помои, - сказал Тиркилд с величественным видом. - Стол вставь в счет.
  - Еще бы, - прорычал огриллон, ставя флягу и кубок на ближайший целый столик. - Будете впредь осторожнее. Эй?
  - Так вы знакомы?
  Огриллон и рыцарь переглянулись, прежде чем уставиться на меня с вежливым недоумением.
  - Никаких коленопреклонений. Даже без "милорд Рыцарь" и так далее. Даже не упоминаю тайную бочку с таинственной хренью.
  Тиркилд зевнул и утер усы. - Я не в Боевом Облачении, и формально тут нет оскорбления. Насчет бочки...
  - Это ж обычное "пойло грилла". - Крамник понурил голову. - Рыцарь Аэдхарр вошел во вкус, всего-то. Так что я припас для него бочонок. В обмен он не дает охране тревожить мой перегонный куб.
  - Перегонный куб? - Я сел прямее. - Как в аппарате?
  - Скажу, вкус у этого дерьма премерзкий, - вздохнул Тиркилд и потянулся к фляге. - Он вываривает алкоголь из пива, ловит длинной изогнутой трубкой и...
  - Стоп. Оба. Горячий трах! - Я вскочил. - Пойло грилла - это дистиллят из пива?
  - Не так громко, - пробормотал Кравмик. - Знаю, мы одни, но это не вполне законно. Понимаете?
  - Скорее вполне незаконно, - сказал Тиркилд и затянулся. - Не без доброй причины.
  - Дайте мне. - Я схватил кубок. Внутри была очень бледная, почти бесцветная жидкость... тот самый темный запах жженого шоколада... и еще вереск и мед, и экзотическая пряность...
  Тот самый запах. И вкус, от которого глаза наполнились слезами.
  Теперь я вспомнил: Орбек пересказывал страшилки, которые любил его отец. Насчет болотных гулей Бодекена, которые вылезают из болота, высасывают вам глаза и ныряют обратно. В болото.
  А в болотах полно...
  - Торф. - Восторг разлился внутри, словно летняя заря. - Это торф, трахните меня в зад.
  Кравмик наморщил лоб. - Это болотная земля. Мы рубим ее для костров - дерево тут слишком дорогое, уголь портит пищу, а кизяк... ну, хумансы слишком привередливы.
  - Делаете пиво из ячменного солода. Который сушите на кострах из торфа, - пробормотал я почтительно. А ты дистиллируешь пиво, чтобы сделать, э, пойло грилла.
  - Ну, ага.
  - О милые и добрые боги. - Я глотнул. Это был жидкий огонь. Слишком молодой. Слишком резкий. Неотфильтрованный. Чувствовались дрожжи.
  Чертовски великолепно.
  Я сказал: - Кравмик Красный Рог, Лаззевгет, выйдешь ли за меня?
  - Не понял.
  - Сколько за бочонок? Дерьмо, сколько за все сразу? Сколько пойла гриллов ты можешь сварить и не быть арестованным?
  Кравмик кивнул на Тиркилда. - Спросите его.
  Тиркилд смотрел на меня.
  - Вам по вкусу это мерзкое пойло?
  - Ох, Тиркилд... - Я глотнул еще. Мозги воспламенились. - О, довольно грубо, тут я согласен...
  - Так это ж пойло гриллов, - буркнул Кравмик. - Чего вы ждали?
  - Это потому, что ты держишь его в бочках из-под пива. Сколько - дни, недели? Слушай, я могу доставить бочки из тиннаранского дуба - и новые, и уже использованные под бренди - и если ты выдержишь его несколько лет, не дней, три года в новом дубе, чтобы внести танинов, и финиш в...
  - Он совсем свихнулся, - прошептал Тиркилд. - Кравмик, забери кубок. Два глотка, и бедняга лишился мозгов.
  - Тронешь кубок, и сломаю гребаную руку.
  Я глотнул еще, много, подержал на языке, пока он не загорелся. Не меньше сорока градусов. Удивительно, как он варит его, не взрывая дом до крыши.
  И тут я вспомнил, где я. И зачем.
  Сглотнул пойло и поставил кубок.
  - Сукин сын. - Пот лился по лбу. Я утер лицо рукавом. - Только брякни, что говно растекается не вовремя...
  Тиркилд и Кравмик пялились на меня. Я пожал плечами, сказав громадному огриллону: - Спасибо, Кравмик. От души. Благодарю за бочку, Тиркилд. Вам не понять, что это для меня значило. Но теперь пора спать. Завтра будет хлопотливый день.
  Кравмик покачал головой и отвернулся. - Анханцы, - бормотал он, тяжело шагая на кухню. -С ними никогда вперед не скажешь...
  Лишившись стола, Тиркилд с трудом удерживался на ногах. Хмуро смотря в флягу. - И среди вещей, доселе сокрытых, господин Монастырный, - пробормотал он, - остается правда о том, почему вы принесли свой рассказ мне.
  Я перебрал пару дюжин сказочек; некоторые так и просились на язык.
   Но...
  - Я мог принести это лишь вам, Тиркилд. По той же причине, по которой Кайрендал хочет вашей смерти: вы из тех, кто повидал говна, кто был во всяких передрягах. Вы тот, кто может навредить ей, едва она перейдет к делу... и... ах, чтоб меня. - Я схватился за кубок. - Потому что не люблю вас, Тиркилд.
  - Вас столь привлекает невежество бедного приходского рыцаря. Я уже заверял, что не наделен обширным умом даже трезвый. Буду рад напомнить, что сейчас я не вполне трезв.
  Я дернул плечом, поднося кубок к губам. Пламя торфа озарило череп изнутри. - Понимаю, вы лишь наполовину поверили мне. И не пойдете, скажем, к Ангвассе, поднимать полноценную тревогу - к этому вы не готовы, придется рассказать больше, чем вам выгодно. Нет, вы пошарите вокруг, выудите парочку ликов и поколотите их, проверяя мой рассказ.
  Тиркилд кивал интенсивнее, чем было необходимо. - Так сделал бы любой честный Рыцарь, уже знакомый с вашей подлой натурой.
  - Точно. Но суть в том, что я рассказал правду. - Новый глоток. - А Кайрендал так просто на открячишь. Тоже правда. Пока вы поймете, что правда есть правда, обнаружите себя жестоко убитым.
  - Ах.
  - Что породит масштабную облаву на Лик Свободы - чего хочу я - а вас превратит в кучку обрезков, которых не сшить вместе даже Хрилу. Чего я тоже хочу.
  Тиркилд качался на пятках, держась за подбородок, будто это могло восстановить равновесие. - Ага, теперь вы раскрыли весь свой непотребный план.
  Я качнул кубок, приведя пойло в движение, насыщая воздух запахом молодого алкоголя.
  - Возможно, я не такой уж твердожопый ублюдок. Одно дело придумать, как убить человека. Иное - быть хладнокровным, смотря ему в лицо.
  Я поднял кубок.
  - И совсем третье - сделать такое с человеком, только что принесшим вам - поймите, другого случая не выпадет за весь остаток моей жалкой жизни- чертовски большую порцию скотча.
  
  Уже на краю постели, когда, сняв куртку, отстегнув дубинку и кобуру, я стаскивал сапог - я сгорбился и позволил ноге упасть на пол. - Черт побери!
  Плюхнулся на кровать и закрыл глаза рукой. Не помогло.
  Довольно скоро я пошевелил рукой. Звезды смотрели на меня через окно. Извилистая трещина на покрытой пятнами сырости штукатурке тянулась к двери.
  И казалась картой Пути Кейна.
  - Сукин сын. - Я тяжело встал и начал натягивать куртку.
  Внизу столовый зал выглядел словно после кораблекрушения. Пара усердных гриллов сновала среди остатков вечеринки, поправляя столы, расставляя стулья и скамьи. Юная мисси Пратт уложила волосы, на лице румянец и блестящий пот - она несла огромный поднос с кружками и тарелками; мрачный подросток-человек выметал мусор в заднюю дверь.
  Пратт ставил на подносы новые кружки и тарелки; впрочем, он охотно прервался, завидев, как я машу ему от двери.
  - Фримен Шейд? - Он вытер руки о фартук и подошел. - Проблема? Что скажете о Рыцаре Аэдхарре? Он вышел от вас и прошел сквозь толпу, и вечеринка рассеялась... не то, чтобы я жаловался - заплачено вперед, знаете, чем меньше выпили, тем нам... Но на его лице было такое...
  - С глаз долой, Пратт? Ха?
  - О да, фримен. - Он устало хихикнул, выйдя из дверей. - Нет вреда в том, что Итралл сама работает - ей тоже приходится нести тяготы профессии. Знаете, как помогает заведению, если она хотя бы садится Рыцарю на колени и смеется над его шуточками? Работа не лучше, чем...
  - Пратт.
  Отельер встретился со мной глазами, словно увидел в первый раз. Внезапная опаска сделала черты еще более усталыми и осунувшимися. - Что-то не так, да? - Голос стал ровным. - Очень не так.
  - Пратт, вам надо вывезти семью из города.
  Почти невидимые брови отельера сошлись вместе. - Что?
  - Я сказал.
  - А я не понял.
  - Вижу. Но не ждите объяснений.
  Пратт отступил на шаг. Фартук упал из рук. - Вы... вы мне угрожаете...
  - Слушай. Вам нужно. Уходить всем. Забудьте про уборку. Займетесь позже. Если будет "позже". Дела завертелись - я их завертел...
  Я покачал головой, зубы сами нашли больное место на губе. - Тут будет плохо. Не знаю, насколько плохо. Может, хуже всего, что бывало раньше. Если не уйдете сейчас... - Я вздохнул. - Шанса может не быть. Вы можете погибнуть. Ты и твоя милашка-жена. И двойняшки. Погибнуть мерзко.
  - Чего... - Рот Пратта обмяк, остатки румянца на лице сползли куда-то под воротник. - Не понимаю... о чем это вы?
  - Я пытаюсь спасти тебе жизнь.
  Пратт взмолился: - Но почему вы говорите это мне?
  - Вот самое смешное. - Смех не показался смешным даже мне самому. - Потому что ты мне нравишься.
  Пратт выглядел совсем беспомощным.
  - Мне нравится это место. Ты хорошо обслуживаешь нас по честным ценам, относишься к народу лучше, чем он заслужил. Мир нуждается в таких парнях.
  - Так вы... вы не пугаете меня, а...
  - Уезжай на каникулы, Пратт. Забери милую жену и новых сыновей, утром садитесь на чертов пароход - и на юг. В какое-нибудь милое местечко. Здесь будет нехорошо. Здесь вас могут найти мертвыми.
  - Но я же не могу... просто не могу...
  - Я не шучу, Пратт.
  Пратт чуть опомнился, выдавил смешок. Размазал по лысине остатки волос. - Я ... ценю ваше... э, предупреждение, фримен Шейд. Ценю. Но ведь Бранное Поле - самое безопасное место во всем Доме...
  - Уже нет.
  - Ну. - Он вздохнул. - Середина ночи, в моем отеле кавардак. Ничего не смогу до утра, верно? А пока еще есть работа, и если вы не против, фримен...
  Я понурил голову. Ненавижу эту часть.
  - Фримен?
  Ненавижу.
  - Э, фримен Шейд, если вы не возражаете, мне точно...
  Моя рука схватила Пратта за грудки быстрее, чем он смог моргнуть. Не успел он набрать воздуха и закричать, как вторая рука деликатно зажала рот.
  - Ты знаешь меня.
  Крик тревоги застыл у Пратта в горле. Губы работали. Глаза на миг стали дикими, потом закрылись, он сложил ладони у лица, ноги подломились. Он пал на колени предо мной.
  - Прости меня - прости меня, Владыка, я не узнал Тебя!..
  - Встань.
  Дрожа на полу, лицо прижато к коленям, Пратт застонал: - Ма'элКот Владыка Богов и Хозяин Дома, а Кейн - Его Верная Рука... Ма'элКот Владыка Богов и Хозяин Дома, а Кейн - Его Верная Рука...
  - Встань. Не пресмыкайся. Не люблю этого.
  Пратт поднял лицо, искаженное ужасом и благоговением. - Мой Владыка?
  - И эти чертовы псалмы. Они такие унылые. - Я прижал ладонь ко лбу, моргнул. Сколько же я выдул проклятого пойла? - Просто встань, ладно?
  - Как повелит Принц Хаоса...
  - Довольно дерьма.
  - Как...
  - Заткнись.
  Пратт стоял почти на карачках, пятясь от меня.
  - Прими, словно это исходит от самого Маэл-Сукиного-Сына-Кота, ладно? Уноси гребаные ноги из сего места, ладно? Чтоб всех вас.
  Пратт едва позволил себе шепот. - Как прикажет Принц Хаоса...
  Я оставил его дрожать в фойе, топая по ступеням в номер.
  Христос, ненавижу это говно.
  
  
  Плохой парень
  
  Зависаю в этом мгновении, как было тысячу раз, или миллион, или лишь раз и навсегда; никакое число не значимо, ведь времена не имеют смысла, как и само Время. Всё твоё присутствует здесь: рождение в муках и жалкое детство, криминальная юность и ужасающая зрелость, грустное скольжение к старости и все твои смерти...
  Но никого из тебя тут нет. Точно так.
  В это мгновение, ради этого мгновения ты выскреб себя. Уже не актер, не человек, не Хэри Майклсон или Кейн.
  Ты пропал в легенде, которую сейчас творишь.
  Переговорная комната спокойно-зеленая. Стол для переговоров из серого псевдогранита. Стулья для переговоров оливковые.
  Они кажутся тебе удобными?
  Не ощутил ли ты квантовое пятно будущего, в котором ты однажды сядешь в них - когда будешь вести почти такой же разговор с юными актерами?
   Вопрос повиснет без ответа, пока Я не обрету голоса.
  А сейчас Я фокусируюсь на жужжании мотоколяски под твоей задницей, на струйке слюны, что течет на привязанную левую руку, и на соли, что ощущаю под твоим языком.
  Большой изогнутый экран на дальней стене комнаты показывает мерцающую скелетоподобную схему вертикального города. Схема медленно вращается, являя отмеченные разными цветами точки обзора: виртуальный планетарий для четырнадцати небесных тел.
  - Я, э, должен сказать, Майклсон, - бубнит одутловатый тролль, назвавшийся администратором Коллбергом, - вы вынесли всё это, гмм, довольно хорошо...
  Ты двигаешь голову вправо и без малейших эмоций рассматриваешь девять дюймов стального штыря, что еще торчит в запястье. - Ну, не совсем сюрприз.
  И Мне нравится, как голос звучит в твоей голове, ровным, тусклым гудением.
  - Ну, хорошо. Когда вы вытащите гвоздь своей рукой, онлайн - ох, это будет весьма драматично.
  - Жду с нетерпением.
  - Пусть это вас не заботит. Перед переносом вы получите новую серию инъекций. Едва ли что-то почувствуете. Мы и так снизили болевой порог записи: никто не захочет чувствовать вашу реальную боль - публика жаждет вкусить ваши муки, а не пережить их.
  - Ага.
  - Так что смотрите на это как на возможность активной роли. Выполните поубедительнее - и дальше. Шатаясь, уходите во мрак...
  - Хочу поговорить с Марком Вило.
  - Прошу прощения?
  - Моим патроном. Хочу поговорить с ним.
  Коллберг перемещает тело в уютном кресле и позволяет толстым губам испустить долгий брезгливый вздох. - Один раз я вытерплю такой тон, Майклсон. Но сейчас вы не в Поднебесье. Помните свое место.
  Ты закрываешь глаза, в них жжет и колет. "Воздух", говоришь ты безмолвным монологом. "Должно быть, что-то в воздухе".
  Уже рассказываешь свою жизнь.
  - Простите, администратор. Простите. Это говорят лекарства. Но прошу, сэр, если бы вы позволили...
  - Сотрудник. - Пухлый администратор встает, всплескивает руками и складывает их внизу живота. - Как я уже объяснил, бизнесмен Вило подписал новый контракт. Он человек весьма занятой.
  - Прошу, позвольте звонок, администратор. Прошу. Он ответит. Точно.
  - Может ответить. Но ничего не изменит. Не сможет: операции Студии священны. К делу. Вот ваше спасение. - Коллберг делает несколько шагов к начальственному краю стола. Одна из бледных ручонок отрывается от паха и водит джойстиком размером с карандаш.
  Схема вертикального города переходит в новую точку обзора, с верхнего плато. Одинокая звездочка, ярко-красная, сияет вдалеке от выходного тоннеля.
  - Туда вы будете перенесены. Вынув гвозди из руки и ноги...
  - И как я должен был оказаться так далеко?
  Колберг смотрит на тебя.
  Ты сглатываешь и опускаешь глаза - рефлекс, привычка? Или пустая злоба в его блеклых глазах слишком страшна для ничтожного Хэри Майклсона? - Простите. Простите, я не хотел прерывать вас. Прошу, администратор, продолжайте.
  - Хорошо. - Коллберг откашливается: звук деликатный и вежливый, как у осторожного педофила. - На самом деле это вопрос достаточно ясный. После переноса вы закроете временной перерыв монологом. Много не нужно - пара фраз о том, как тяжело было ползти весь путь, и что-то вроде "смятение боя с зомби Преторнио позволило мне уйти незамеченным".
  - Но, - Ты трясешь головой, лицо кривится, отзеркалив болезненный спазм в животе, - во-первых, они не зомби...
  - О, да ладно, Майклсон. Не будьте занудой...
  - И я никаким образом не смог бы проползти весь путь. Пекло, не думаю, что смог бы ползти сейчас, под медикаментами или нет - вряд ли прополз бы столько даже здоровым...
  - Глупости, Майклсон. Никому это не интересно. К тому же самка огриллонов почти исцелила вас на месте. Так?
  - Не совсем исцелила, да посмотрите на меня...
  - Итак, ползя от города, вы нашли седельную суму. Вот здесь...
  Он щелкает клавишей. Новая точка загорается в сотне виртуальных метров от твоей.
  - ... она, как вы догадаетесь, упала с лошади Кесса Рамана при попытке к бегству...
  - Вы серьезно?
  - В суме находите четыре фляги воды, а также сушеное мясо и хлеб. Еще несколько флакончиков мази, в которой вы узнаете целебное средство; вы вотрете ее в раны на ребрах, скрыв тем самым эффект антибиотиков и стероидных капсул, которые мы ввели паравертебрально. Они будут высвобождать содержимое семь дней, хотя вряд ли вам нужен столь долгий срок.
  Твое лицо совсем сморщилось; в горле копится рвота, и вряд ли это эффект антибиотиков и стероидов, не так ли? - Хм, администратор...
  Коллберг снова щелкает, виртуальный город съеживается, в километрах появляется новая звезда. - Примерно тут - сюда вы легко доберетесь с рассветом - вы найдете двух лошадей, сказав в монологе, что они, должно быть, отбились при бегстве и спаслись от огриллонов. Дайте им какие-нибудь имена, это не важно. Одна будет под полным грузом, сумы с водой и пищей, одежда и сапоги, так что вы оденетесь и перевяжете раны. Не думайте, что придется их искать - мы перенесем их поблизости, вы услышите звон уздечек...
  - Администратор, прошу. - Ты пригибаешься, словно готов уйти от удара, хотя привязан к мотоколяске. - Не слишком ли это... своевременно? Я о том, сэр - найти седельную суму именно с тем, что мне нужно - потом лошадь с одеждой и обувью - уже не говорю, что огриллоны не дали бы лошадям бродить где попало; конина на вкус...
  - Майклсон, это же фэнтези. - Коллберг вздыхает с показным терпением. - Никто не ждет от нее правдоподобия. Какого-то реализма.
  Он снова двигает джойстик, и вид на стене сменяется: цветная подсвеченная карта восточного Бодекена. - Вот. Вам всего семь дней езды до хриллианского поста у Северного Рендхинга; меняя лошадей и дремля в седле, вы успеете менее чем за пять...
   - Пять дней? Прошу, сэр - если вы позволите один звонок бизнесмену Вило...
  - Погодите, погодите. Вы еще не слышали самого интересного, Майклсон. - Голос Коллберга становится ярче, пот увлажняет верхнюю губу. Глаза блестят, как у белки. - Мы устроили так, чтобы усиленный отряд разведки хриллианцев вышел на границы Бодекена; конечно, я не гарантирую точное число, но вы можете встретить не менее пятерых рыцарей, а может, и десятерых, и до полутора сотен бойцов...
  - И какая от того будет польза?
  - Вы встретите их всего в трех днях пути от города. Скажете им, что Черные Ножи пленили рыцаря Хрила...
  Коллберг склоняется ближе. В дыхании оттенок лаванды и апельсиновой мяты. - Вообразите спасение, Майклсон. Вообразите. Десять рыцарей. Полторы сотни конных копейщиков. Падают на Черных Ножей, подобно стальному разряду молнии... с вами как разведчиком, получившим Исцеление Хрила. Никаких ран. Вы проникаете в лагерь, находите пленников и готовите побег. Наконец, используете все умения монастырского ассасина, чтобы устранить дозоры и обеспечить элемент неожиданности...
  - Понимаю, почему вам это нравится.
  - Потому что и вам понравится, Майклсон. Вот почему я пошел к бизнесмену Вило; вот почему я рискую карьерой ради экстренного переноса никому не известного актера. Ничтожества.
  Коллберг клонился все ближе. За тошнотворно-сладким запахом пастилок ты ощущаешь в дыхании проблемы с сахаром крови. У него диабет второго типа.
  - Как насчет первых рук?
  Вот теперь ты вообще не дышишь, и это не из-за его запашка. - Вы серьезно?
  - О да. О, я серьезно. Я показал отрывки вашего Приключения нескольким... избранным знатокам... уже показал. Как только вы вступите в контакт с хриллианцами, мы включим прямой эфир. Весь остаток Приключения пойдет вживую. Вживую.
  - Вживую... - вторишь ты. Губы дрожат. Ты не чувствуешь пальцы на руках и ногах.
  - Потому что я вижу в вас кое-что, Майклсон. Увидел в тот самый миг, когда тот самец вышел из пустоши. Я знаю силу звезды. У вас она есть. И я заметил первым.
  Ты смотришь на него, видя лишь капли пота, усеявшие все его лицо. - Если бы вы знали, как долго я ждал, когда мне скажут что-то подобное.
  Если бы он только знал: момент, который мог стать сладчайшим в жизни, наполняет твой рот пылью и горьким пеплом.
  - Я намерен сделать вас, Майклсон. Намерен сделать Кейна звездой, которой вы заслужили быть. И в процессе подняться в главные администраторы всей треклятой Системы Студии. И это начнется прямо здесь. Но вы должны играть, Майклсон. Я могу доставить вас назад, но не могу сделать Кейном, готовым выполнить всю работу.
  Ты снова опустил голову, глядя на штырь. И Я лишь догадываюсь, о чем ты думаешь.
  Вспоминаешь, что за все время в Студии - за все время возвращения на Землю - от крошечной комнаты Портала Уинстона до неотложки и комнаты отдыха здесь - тебе не позволили и одного взгляда наружу? Потому что это ты твердишь, твердил вечно и вечно будешь твердить. "Ни одного окна".
  Нельзя увидеть мир, в котором рожден. Вселенную, которую оставил и в которую был возвращен.
  И в этот миг в тебе нечто отмыкается. Я ощущаю это в груди: словно стальные оковы вокруг сердца открылись от касания ключа разума. - Понял, - говоришь ты медленно. - Когда вы спасали меня, вы не мою жизнь спасали. А свою карьеру.
  Коллберг откровенно улыбается. - Майклсон, вы умерли в день, когда прошли экзаменационную комиссию. И если бы признали это тогда, уже стали бы звездой.
  Ты не отвечаешь, ведь правда не требует ответа.
  - Ладно, - говоришь ты через миг. - Ладно.
  Правая рука может сжаться в кулак. Левая тоже, и хотя блокировка боли делает свое дело вполне сносно, жилы вокруг штыря наполняют тебя тошнотой.
  Вот где источник тошноты.
  Не правда ли?
  - Ладно. Что есть, то есть.
  Коллберг влажно хихикает. - И так почти со всем.
  Ты киваешь на экран. - Не дадите ли назад вертикальный город?
  Колберг щелкает, и схема вырастает вокруг планетария четырнадцати звезд.
  - Это выжившие люди?
  - Ммм.
  - Как вы их отслеживаете?
  - По мыслепередатчикам, естественно.
  Ты молча смотришь.
  Нижняя губа Коллберга надувается. - Простите... это было тайной?
  Ты снова не можешь глубоко вдохнуть. - Все они актеры? Все? Даже носильщики?
  - О да.
  - Преторнио?
  - Ливия Мерфи из Нью-Йорка. - Коллберг щелкает клавишами, экран мелькает - видна стоянка Черных Ножей, видимая сквозь вуаль бело-голубого пламени, скрытые динамики оживают, слышен треск и шипение горящего жира, а также искаженное костной передачей пение Преторнио, ее выспренние старолипканские слова.
  Движение джойстика затыкает аудио, Коллберг вздыхает. - Какая жалость. Честно. Получи администраторы ее Студии малейший намек на силы, ей подвластные, карьера могла бы стать более... экстенсивной.
  - Святая срань... - Ты неподвижен в коляске, холодеешь, немеет тело. - Это же снафф-видео...
  - О, прошу. - Коллберг выглядит обиженным. - Не глупите, Майклсон. Студия не снимает подобной грязи. Это городские легенды.
  - Все - актеры, - бормочешь ты. - Все и каждый...
  - Разумеется. Как, вы думали, организовали вашу кровавую экспедицию? Думаете, легко поместить актеров в среду настоящих охотников за сокровищами?
  - Почему бы... но мы не знали...
  - Потому что вы актеры. - Коллберг стряхивает воображаемую соринку с рукава администраторской хламиды. - При всех непреодолимых кодировках и самых дорогостоящих тренингах в истории Земли вы так и не смогли проявить характер. Посмотрите на себя с Бергманн - едва остались наедине, начали вспоминать треклятые школьные дни.
  А знаете ли, сколько усилий мы потратили на редактирование этой записи?
  - Бергманн? Вы о Мараде?
  Он кивает: - Ольга Бергманн из Вены. Кстати, секс был превосходным, отдаем должное. Очень мило сыграно с вашей стороны; умеете замечать невротические слабости. Если она доживет до спасения - и вы, конечно - мы устроим вам совместные Приключения. Когда вдувают большой нордической блондинке, это всегда хорошо идет. О, и кстати - в следующий раз позаботьтесь, чтобы она поработала головой. Переговорю об этом с Веной. Можете в шесть-девять, если угодно, но лучше, если она просто обслуживает вас. Слышали о позиции шесть-восемь? "Подуди в мою дуду, не останусь я в долгу". Ха-хрм. Особенно если она на коленях. Это же атомный взрыв, когда сильная женщина покорно...
  - Администратор, ради Христа...
  - Сотрудник. - Колберг напирает на это слово. Поросячьи глазки едва видны среди складок. - Подобающий ответ на прямой приказ будет "да, администратор" или, неформально, "да, сэр"...
  Он ждет.
  Рвота горит в твоем горле.
  Коллберг говорит: - Давайте попробуем, а? Сотрудник?
  Твоя челюсть зажата так сильно, что болят зубы. Глотка сдавлена. И все же ты с трудом выдавливаешь: - Да, администратор.
  Бывали вещи и труднее. Не припомнишь ли сейчас хоть одну?
  Твой взгляд скользит от штыря в запястье к сочным складчатым щекам Коллберга и обратно. "Главное отличие между ним и Драной Короной", монологируешь ты, "он слишком умен, чтобы дать мне свободу".
  И, конечно, этот Коллберг умеет намекнуть, что тебе есть что терять. - Да, администратор. - Второй раз легче. Легче с каждым разом. - Все хорошо, администратор?
  - Вот. Начнем сначала.
  Ты скрипишь зубами. - И все же мне нужно поговорить с Марком Мило.
  Прошу, сэр.
  Коллберг качает головой. - Кажется, я уже объяснил...
  - Объяснили. Но вы не понимаете, администратор. Я не пытаюсь соскочить. Отнюдь нет.
  Коллберг садится в кресло и складывает руки на гладком животике. - Слушаю.
  - Мы на одной стороне, администратор. Вы хотите сделать Кейна звездой. И я хочу сделать Кейна звездой. Больше всего. Больше жизни. Быть актером - я жил лишь этим с десяти лет. А вы... что же, я вас не знаю. Но вам сколько, сорок? И все еще сочиняете нелепые Приключения "сразу-в-кубик", собирая стаю никому не ведомых актеришек? Ваша карьера идет не так, как вам мечталось. Спорить готов.
  Единственным ответом Коллберга становится скошенный взгляд - глаза словно пытаются влезть внутрь черепа.
  - Догадываюсь, что это Приключение стало для вас самым большим. Не правда ли? Не успели мы собрать вещи - не успел я пройти врата - вы уже предвидели новое будущее.
  Ты не в силах разжать зубы, но вполне способен повторить ухмылку Кейна. - Я прямо читаю ваши трепаные мысли, а?
  Губы Коллберга смыкаются в куриную гузку печеночного оттенка.
  - Вытащив меня, вы получили величайший шанс. Вот почему мы здесь. Вот почему вы втянули меня в лошадиное дерьмо со спасательной экспедицией. Строите на мне свое будущее.
  Слова вырываются из гузки словно пердеж. - А если так?
  - Вы проиграете.
  Коллберг подается вперед, лицо покрыто румянцем. - Вот разница между нами, Майклсон: я могу проиграть и продолжать жить. Помните, вас я могу послать туда, откуда вытащил.
  И вот, Моя Любовь, где ты становишься Моей Любовью. Вот откуда Я знаю, что ты поистине Мой. Когда ты позволяешь ухмылке погаснуть. Делаешь взгляд добрым, позволяешь лицу обмякнуть, словно любишь его. Когда говоришь: - Этого я и хочу.
  - Э?
  - Администратор, вы не совсем человек Студии. Не настоящий студиец.
  - Прошу прощения?
  - Не хочу быть назойливым, администратор, но... откуда вы пришли? Из какого подразделения Службы?
  - Охрана здоровья, - неохотно сознается Коллберг. - Управлял церковной больницей святого Луки в Чикаго. Но всегда наслаждался...
  - Ага. Как и все. Но слушайте, играться с кубиком - вовсе не то. Это чепуха. Для меня "Неограниченные Приключения" - вся жизнь, администратор. Я вдыхал Приключения и выдыхал, едва стал достаточно взрослым, чтобы управиться с плеером, пусть для записей "второй руки". Прежде чем стать актером, был студентом актерской Школы. Прежде чем стать студентом, был фаном. Настоящим фаном. Вы хоть понимаете, что это значит? Что значит быть фаном?
  - Ну, едва ли...
  - Фан - это фанатик. Поняли? Для меня это не хобби. Не карьерный путь. Это моя гребаная религия.
  - Религия. - Печеночная гузка изрыгает слово, словно кусок дерьма.
  Ты позволяешь страсти окрасить голос: освободившие сердце железные оковы стали красными, потом белыми; они плавятся и пропадают. - Когда вы фанатик, это сжирает вашу жизнь. Для вас больше нет ничего, поняли? Администратор, все, что я знаю, пришло из Приключений... дерьмо, я научился читать лишь потому, что находил мало хороших Приключений и стал читать романы - ту дрянь, на которой основаны сценарии Приключений - и, и я так и не остановился. Только об этом и думал. До сих пор думаю.
  Ты поднимаешь лицо вверх, туда, где потолок слоновой кости встречается с зеленой стеной, но видишь нечто невидимое обычными глазами.
  - В двенадцать лет я уже дрался на ножах со старшими. У нас были лишь самодельные заточки, понимаете? Я даже не боялся: я ведь кубировал "Белое Пламя, Черную Сталь" раз двадцать, и я позволял им полосовать меня по ребрам, знал, что это больно, но не смертельно, а я бил их в бедро - прямо как Джонатан Мкембе. Понятно? И убегал. Иисусе Христе, администратор, когда я потерял чертову невинность, знаете, о чем думал? Думал, что мы с ней хорошие трахеры, сделали все путем, если учесть, что мы не актеры; и я работал профессионально, знаете, ведь уже ублажил семьдесят или восемьдесят женщин вприглядку, а она и того больше... Самое крутое, что было в жизни? Когда мне было десять или одиннадцать, я встретил Натана Маста. Знаете, кто это был?
  Коллберг качает головой. - Не понимаю, куда вы клоните, Майклсон.
  - Не важно. Он привык к славе, еще когда я не родился. Был одним из партнеров Мкембе. Я о том, что он жил в районе Миссии Сострадания, в ночлежке для холостяков. Сломленный старик, лицо - сплошные шрамы.
  - Жалкое зрелище.
  - Не для меня. Это был величайший день в жизни. Это был мудак, но не обычный мудак. Понимаете? Он не был богом. Суперменом. Он был похож на других оборванцев из ночлежки. Еще один неудачник.
  - И?
  - И он был подобен мне.
  Коллберг щурится. - А.
  - Ага.
  - И тогда...
  - В тот день я понял, что гожусь. И готовился серьезно. Не хотел, чтобы все пошло на хрен.
  - Чудесно. Весьма рад был выслушать. Ну, гарнизоном Северного Рендхинга командует рыцарь-капитан по имени Пуртин Хлейлок...
  - Администратор, вы слушаете и не слышите. Вот что я стараюсь донести - не примите за неуважение - я знаю об здешнем дерьме больше вашего. Больше, чем вы могли бы узнать. Ничего обидного, администратор. Для вас это лишь работа. А для меня - вся жизнь. Ни о чем в жизни не забочусь больше, чем об истории. Ни о чем больше не знаю, чем о различии между историей хорошей и плохой. Вы ставите мою жизнь и свое будущее на следующие два дня. Давайте повысим ставки и устроим, мать их, Самое Лучшее Шоу в Поднебесье. Давайте, администратор. Что скажете?
  Губы Коллберга снова сложились гузкой. - Пытаетесь сказать, что у вас есть идея получше?
  Ты глубоко, не спеша вдыхаешь воздух. Слово "вдохновение" никогда не было более, многослойно кстати, ибо с воздухом ты набираешься духа. Силы.
  Моей Силы.
  - Я пытаюсь сказать, что Кейн не может сбежать.
  - Эхм?
  - Знаю, вы потрудились, устраивая бегство, и ценю...
  - Это было не бегство, Майклсон. Это было спасение. Вот почему вы не выйдете в эфир, пока не встретите хриллианцев...
  - Да, сэр. Но если вы смогли вызвать хриллианцев, сможете заставить их доехать до города. Верно? Так зачем мне уходить?
  - Простите?
  - Что, если... вместо того, чтобы ползти от вертикального города, я заползу под город? Глубоко вниз?
  - Не улавливаю.
  - Совершенно согласен в вами: никому не интересно правдоподобие. Вы глубоко правы. К черту логику. Это фантазия; кто заметит ошибочки, пока в трусах горячо? Верно? Итак: что, если я уполз туда, скажем, где Черные Ножи сложили наше оружие ...
  Опять ты понижаешь голос, будто любовник. - Подумайте, администратор - представьте Кейна одного во тьме, в окружении огриллонов, он вытаскивает штыри - потом находит секущий жезл...
  Глаза Коллберга загораются. - Как вижу. Как вижу!
  - Еще парочка полезных штучек может найтись в вещах, верно? Вы ведь сможете такое устроить? Еще магическое оружие или два, настоящая Целительная мазь вместо чепуховой... Вещи, которые никто не показывал остальным. А теперь все они достаются Кейну.
  - Верно... верно... - Коллберг хмурится. - Нет, стойте, не сработает - Черные Ножи уже поделили ваши пожитки. Они в лагере.
  Ты качаешь головой в вежливом недовольстве. Ты заполучил его, и сам знаешь: битва выиграна. Остается, как ты полюбишь говорить, лишь зачистка.
  - Ничего не меняет. Смотрите, мы ведь искали Слезу Панчаселла, верно? Другие тоже могли ее искать - и я приполз к ней, раздвигая кости ловцов удачи, погибших сотни лет назад. Неужели вы не доставите туда немного пыльных костей? Теперь я вооружен. Дерьмо, с вашими сканерами вы могли бы найти и саму Слезу!
  Коллберг то ли кивает, то ли дергает плечами - вполне понятный знак.
  - Ох. - Твои губы могли бы улыбаться, не будь они столь тонкими, прижатыми к зубам. - Уже нашли.
  - Ну...
  - Она действительно там? Это не сказка?
  Коллберг вздыхает. - Она действительно там.
  - Круто. Вы могли бы сбросить меня прямо на верхушку - как, драматично выйдет? В полуобмороке я заползаю внутрь и теряю сознание рядом с легендарным сокровищем, за которое мы отдали жизни?
  Нижняя губа Коллберга втягивается между зубов. - Это... неплохо...
  - Итак, я лежу среди костей рядом со Слезой Панчаселла... с адски опасным магическим оружием или еще чем, что даст мне преимущество. Могу двигаться даже раненый, но если найду Мараду, получу Исцеление. Или бросьте какую-нибудь целительную дрянь среди костей - что найдется под рукой, не важно. Я заставлю его работать. Что реально нужно, это точное положение каждого - вы найдете их по точкам обзора - а сканер Уинстона сможет дать мне схему стоянки, где стража и так далее. Нужно узнать, где главные самки, и кто захватил проклятый жезл... детали уточним по ходу. Если что понадобится, сможете подбросить туда, где я с удивлением это найду... как раз, когда есть необходимость...
  Коллберг кивает твоим словам, взгляд углубленный, он уже видит картины воображаемого Приключения. - Зрители, - шепчет он. - Зрители. Мы будем продавать кубики, но нужны кабины прямого подключения...
  - Вот почему я хочу позвонить Марку Вило.
  Глаза Коллберга прячутся в складках плоти. - Э?
  - Бизнесмен Вило знает кого нужно, администратор. Разных людей. Людей с, так сказать, экзотическими вкусами.
  - Не понимаю, о чем вы.
  - Вы ведь о нем слышали? Хм? Знаете, чем он зарабатывает на жизнь?
  - Ну... "Вило Интерконтинентал"...
  - Прикрытие организованной, мать ее, преступности, администратор. Думаю, он заполнит ваши кабины "первой руки" своими же ребятами.
  - Правда? - И снова свет в глазах Коллберга угасает, лоб кривится. - Ну... это будет восхитительно, уверен, но вряд ли спасение, даже в прямом подключении, можно назвать экзоти...
  - Спасение? - Твой смех мрачен, как ночь над крестом. - В жопу спасение. Эти люди умерли, сдав экзамены.
  - Майклсон, ну что ... - Коллберг старается держать неодобрительную гримасу, но улыбка сражается за контроль над лицом. - Что, даже Мараду? Ваши обещания...
  - Парни много чего говорят, когда твердеет член.
  Рот Коллберга открывается. И снова закрывается.
  - Здесь я многое узнал о себе. Понял, что не таков, каким считал себя. Не таков, каким хотел быть.
  Губы ползут, показывая зубы. - Тот, кто я есть - он лучше.
  Коллберг моргает: - Майклсон...
  - Вот вопрос, администратор. Хотя отвечать не обязательно. Не отвечайте. Просто подумайте. Какая часть вашей души пожелала вытащить меня? Дать мне шанс? От чего у вас отвердел член?
  Губы Коллберга почти пропадают, как и глаза.
  - Спорим, я смогу отмести всё лишнее? Вас не взволновало, когда я толкал ту речь - как войти в легенды. Не волновало, когда я продавал им чушь о смерти в бою. Даже когда я вышел один и побил парня с копьем. Вовсе не эта геройская чепуха.
  - Героизм продается, Майклсон...
  - Разумеется. Пекло, я тоже люблю героев. А что же мне не нравится? В нашем бизнесе нельзя поссать, не обдав струей героя. - Твои зубы все больше. - Но ведь вы не прыскаете кипятком от клипов Марады?
  Коллберг задумчив.
  - Я не из тех хороших парней, администратор. Я тот, кто я есть.
  - Это... - Коллберг еще раздумывает. - ... не обязательно проблема.
  - О чем я пытаюсь вам сказать.
  - Думаю, - мурлычет он, - я начал понимать.
  - Вот где беда всей вашей штуки с бегством-и-вызволением. Вытащить друзей, спасти жизни, бла-бла. Чушь с добрыми ребятами.
  - А вы?
  - Мне плевать, выживут они или нет. И плевать, если сам я погибну.
  Коллберг улыбается, почти веря. - Что же вам важно?
  - Мне важна история. - Жар в груди вскипает, пар идет в горло, голос становится низким и хриплым.
  Ибо это твой голос. Уже не Хэри Майклсона.
  - Помните, что я сказал об истории? Я научу этих гниложопых крысят настоящей истории!
  - Ах?
  - Когда дерешь плохого парня, помни... - Истинная твоя улыбка разворачивается, как нож-бабочка, - плохой парень отдерет тебя самого.
  И Я, как раньше, как сейчас и вовеки, говорю...
  Да, Моя Любовь. Да.
  Дери их всех.
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  Я не жалею времени, разматывая проволоку с рукояти кинжала, разглаживая каждую неровность. Хорошая проволока, медная, наверное. Гибкая, футов восемь в длину. Я складываю ее вдвое, оба конца туго обматываю вокруг лезвия у гарды. Готово.
  Пора идти.
  Я встаю с Трона Воителя. Распрямленные ноги присылают сигнал, алое рычание от покрытых коркой ран в лодыжках. Мне смешно.
  Я весь какой-то синеватый от грязи, засохшей грязи, но я начинаю соскребать ее лезвием кинжала, с рук и груди и с плеч, и словно сбриваю при этом страхи, сомнения и память о боли.
  Нет нужды проверять перевязь или вещи, что я собрал среди древних костей. Каждая вещь на месте, и я на своем месте.
  Грязь спадает и лезвие касается шрамов.
  Вот этот - от топора, получен в Коре.
  Этот - от стрелы на Теранезских равнинах.
  Вот от штыря с креста, а вот ожог от бога Драной Короны.
  Этот - от ножа в переулке, дома, этот оставил кирпич, а этот - кулак отца. Есть еще шрамы, лезвием не дотянуться, и не надо. Те, что снаружи, показывают всем, кто я такой.
  Я силен. Я неутомим. Я непобедим.
  Я наклоняюсь и подбираю среди костей штыри, которыми меня приколотили к кресту. На них кровь и грязь. В бледно-розовом свечении Слезы Панчаселла я взвешиваю их в руке. И кладу в пояс.
  Усмехаюсь покрытому рунами диаманту размером с голову, на золотом пьедестале, и расползшиеся по пещере тени отражают мое хихиканье. - Думаешь, ты самая большая слеза в мире?
  Возвращаю на плечо кинжал с петлей. - Скоро это изменится.
  >>Ускоренная перемотка>>
  Он отходит от спутников и бредет по темному закоулку. В тупике кладет копье в угол, чтобы обеими руками развязать ремень и присесть.
  Огриллоны и люди не так уж отличаются. Они охотятся стаями, мы любим нападать один на другого... но эволюция наша шла похожими путями. Например, и мы и они любим уединяться, чтобы посрать.
  Думаю, дело в диете, полной белка и ароматических жиров. Эволюция научила нас использовать мерзкие запахи, чтобы пометить территорию. Как бы говорим: мы здесь, идите восвояси.
  Громко говорим.
  Для охотящихся носами огриллонов этот язык убедительнее, чем для коротконосых хумансов.
  Парок от жалкой кучки поднимается в воздух, в косые лучи луны. Вот почему бедняга не знает, что я скольжу вдоль разрушенной стены. Он опирается на свое копье, кряхтит, крутит задом, стараясь выложить еще. Бедный ублюдок словно рожает алмазы. Слишком много жирной пищи.
  Но, знаете, я уже готов ему помочь.
  Я скольжу по краю стены, босые ноги ощупывают каждый шаг, прежде чем я прыгну.
  Есть два разных типа гарроты. Более популярный похож на струну для резки сыра: полоса гибкой проволоки на рукоятках. Прощает даже глупые ошибки. Режет яремные вены, трахею, при минимальном навыке вам почти не приходится напрягаться. Есть и плохая сторона: упорный противник может сопротивляться долго, пока мозг не израсходует кислород, и если вы расслабитесь за его спиной, он может убить вас, прежде чем сам истечет кровью. А если проволока слишком тонка, она может пересечь трахею, не раздавив. Вот тогда вас ожидает жестокая драка.
  Поэтому я предпочитаю "петлю душителя".
  Сев, он оказывается ростом мне по грудь; петля скользит по его глазам и рылу, над бивнями - она достаточно широкая; если застрянет не там, я мертвец. И в лунном свете он ее не замечает. Узнает о ее наличии лишь когда я обеими руками тяну петлю, затягивая под подбородком. Он резко встает, и я за ним, поджимая колени, повисаю у него на плечах.
  - Тысяча раз.
  Мой вес лишает его равновесия, мы пошатнулись назад. Он бросает копье и цепляется за горло, но крик о помощи не становится даже сипением.
  - Тысяча два.
  Он шагает назад, тесня меня к разрушенной стене. Спотыкается и падает назад спиной. Тяжесть придавливает меня к камням, в голове блестят искры, но мне все равно.
  - Тысяча три.
  Он бьет ногами и машет руками, извивается, пытаясь завести руки назад, зацепить меня боевыми когтями, но мешает массивная мускулатура; руки огриллонов так не выгибаются.
  - Тысяча четыре.
  Сейчас он вспоминает о копье, оставшемся рядом с духовитой кучей, падает на колени и ползет через стену.
  - Тысяча пять.
  Он встает на одну ногу, но мой вес роняет его на колени. Он продолжает попытки - ублюдок не трус - но в том-то и дело с петлей душителя: правильно наложенная, она не режет вены, но сдавливает их, не трогая сонные артерии. То есть: кровь продолжает идти вам в мозг, но не выходит обратно.
  Итогом будет массивное церебральное кровоизлияние. Ффу, проще устроить, чем выговорить.
  Он добирается до копья в семь секунд, но рука уже не смыкается на древке. Восемь секунд, и он уже не владеет телом. Падает, дергается.
  Так продолжается еще малое время. Хотя он практически помер. Сфинктеры не дадут соврать. Бедный ублюдок.
  Я снимаю проволоку, а потом обдираю кожу. Оставив лишь на голове, кроме мускусных желез под челюстью. На них у меня свои планы.
  Напоследок, уходя, я вынимаю из пояса один из штырей с креста. Рукоятью кинжала забиваю ему в лоб.
  Потому что они охотятся носами. Потому что хочу дать знать.
  Кейн здесь.
  Кейн идет за ними.
  
  
  Я Дымная Охота
  
  Я проснулся со вкусом сырой человечины, еще свежей и кроваво-сочной на языке.
  Перекатился на спину и начал тереть лицо рукой, а другой искал графин на столике. Смочил рот несвежей водой, скорчил рожу и сплюнул на пол. Треклятая вода была на вкус хуже крови.
  Отхаркал густую мокроту из глотки и пробурчал: - Вот это вечеринка...
  Налил воды в мелкий терракотовый тазик и побрызгал на лицо, смягчив сонную слизь в уголках глаз, прежде чем соскрести ее ногтем. Заря ослабила свечки звезд, видимые в окне мансарды. Я вздохнул и начал прыгать, пока не зазвенело в ушах. До завтрака наверняка еще час. И кофе не достать.
  Затем я впал в уныние, припомнив, что велел Пратту убираться из города.
  Голова не держалась на плечах. Я зажал ее руками. - Ох, ради всего дрянного!
  Достал из-под кровати ночной горшок, открыл крышку, молясь, чтобы хоть кто-то на проклятой планете изобрел круглосуточное обслуживание в номерах. А когда примостился задом на холодный стальной ободок, понял, что смогу прожить без гостиничного сервиса. Что реально нужно Дому, так пара миллионов сантехников. Даже с профсоюзом.
  Пластиковые, черт дери, туалеты. С обогревателями.
  Я застыл, рассматривая руки. Мягкие и розовые, и мелкие. Слишком маленькие: гибкие ногти, ими едва ли блоху раздавишь. Предплечья гладкие и голые, особенно там, где смутно ощущались боевые когти. И чистые. Слишком чистые. Ни корки подсохшей крови, ни кусков рваной хумансовой плоти... Наверное, это был сон.
  Наверняка сон. Точно. Возможно.
  Закончив дела на горшке, я закрыл его и вынес за дверь. Дневной уборщик заберет. Если он еще остался. Я сел на койку и завязал брюки. Оставшийся в кобуре автомат промял спину. Я собирался вынуть его и бросить на кровать, но остановился с рукой на прикладе.
  Сонное эхо барабанов гудело в голове.
  Это не походило на видение, когда я был Орбеком. Сон был живым как жизнь. Куда там воспоминаниям о реальной пьянке.
  Или не совсем реальной? Я так не напился.
  Какой-то ритуал. Я не мог вытащить подробности из туманного рассудка. Пламя в пещере. Прыжки, топанье и кружение. Пение. Костер размером с дом, аромат курящегося чабра. Каменный потир с кровью.
  Калейдоскопическое. Галлюцинаторное. Бум-бум-бум. Барабаны, танцы и зелья...
  Отец, сев на антропологического конька, назвал бы это ритуальным безумием: намеренным систематическим разрушением себя, снятием защиты эго, рассечением самосознания ради открытия ума перед бесконечностью. Безоглядное, необузданное, энтузиастическое стремление к трансцендентному единению с...
   С чем?
  У меня было недоброе чувство, что я знаю.
  Книги говорят о более высоких состояниях. Но это не казалось чем-то трансцендентальным. Не опустошением себя в беспредельность. Скорее наоборот.
  Это казалось призывом.
  Я Дымная Охота.
  Меня преследовало мучительное чувство, что я почти понял... есть какие-то соответствия. Дикая Охота? Возможно. Мне всегда нравилась мифология Дикой Охоты: буря хаоса над мирными землями, разрушающая все на пути своем. Не так уж непохоже.
  Напоминает мою актерскую карьеру.
  Но тут не Дикая Охота. По крайней мере, не вся. Это другой вид охоты.
  Сон или видение или что там... не останавливалось на барабанах и плясках, но расцветало в беспрепятственный бег по залитым луной улицам среди запахов мочи и дождевой воды, пролитого вина и человечьего пота... чувство связи - как ритуал Слияния у перворожденных - ощущение, что ты не одна личность... или что твоя личность распространяется на другие тела, на все тела, и в своей своре я гляжу на себя разными глазами, одновременно, и вижу себя извивающимися в мерцающем пламени, алом и не отбрасывающем свет, и это пламя было связью, и связь пульсировала густо и горячо в разделенной жажде оборотней.
  Вломиться в дом. Дверь сорвана с петель. Лампы разбиты, пламя ползет: настоящее пламя, треск и ожоги плоти. Одним ударом пробита стена. Вонзаю зубы в мягкий вопящий розово-плотский узел хумансов под одеялом, лью яркую сладкую кровь на рваные матрацы.
  Еще пламя, еще ужас, еще сладость медной крови.
  Жесткие серые кулаки крушат мясо и кости с тем же чавкающим звуком, что семигранные булавы людей в кольчугах с солнечными коронами Хрила, гром их длинных ружей, ширрр дроби и жжуух пуль, стук подков по мостовым и нет страха нет боли, лишь касания: кровь отдана, кровь принята.
  Картинно лежащие в развалинах стены обрывки тел столь истерзанных, что не понять, люди это или гриллы, или смесь, свежая мертвечина, косые лучи лунного света выхватили струйки пара над разрезанным мяском...
  Пар от ран...
  Отец, лет сорок назад, рассказал мне теорию антропологов о происхождении мифа о человеческой душе: испарения от глубоких ран могли приниматься древними людьми за души, убегающие из тел. Или духов. Слово spiritus происходит от корня, означавшего дыхание. В большинстве традиций призраки похожи на туман, который можно в стылый день увидеть у рта... Вся чепуха о послежизни и Небесах за облаками... все из простых завитков пара, ползущего ввысь словно дым...
  Словно дым.
  Я сказал: - Сукин сын. Сукин сын.
  Точно. Оно. Должно быть. Барабаны. Пляски. Изменяющие разум снадобья. Экстатическое единение с высшей силой... ни страха, ни боли.
  "Даже пули вам не повредят. Разве что убьют".
  Возьмите религиозный пацифизм людей Земли, профильтруйте через сознание разумных хищников, стайных охотников, и что получите?
  Дымную Охоту.
  - Это же Пляска Духа, вот так срань. Гребаные огриллоны - Плясуны Духа. [13]
  Раздолби конем мой сраный зад! Кровавый Иисус на палочке!
  Я глубже уткнул лицо в ладони. - Орбек, какого хрена ты влез во всё это, тупая собачина?
  Это был риторический вопрос. Ибо во сне было много чего еще.
  Там была она.
  Латы, словно манекен из перекрывающихся зеркал. Из тени улицы на площадь, тяжелый двуручный моргенштерн небрежно вскинут на плечо. Отблески пожара пляшут на фасадах. Трое меня мчатся по мостовой навстречу, залитые кровью лучших солдат Дома. Небрежно снимает шлем, встряхивая волосы. На лице нет гнева. Нет страха. Лишь далекая, отстраненная печаль.
  Ее запах: человеческий, женский, густой от смерти. Залитые алым пластины доспеха покрыты вдавлениями в форме клыков, дырочками от пуль. Волосы слиплись от сохнущей крови. Булава вздымается с механической точностью, падает стальными громами. Клочья мяса облепили скулы и лоб, нечеловеческая маска с живыми глазами.
  Васса Хрилгет, звали они ее. Я отлично понимал почему.
  - Ага, окей, - пробормотал я. - И чего ты ждала от меня? Что нужно сделать? - Не то чтобы я ожидал ответа. Или нуждался в ответе.
  Я поморщился, смотря на оранжевый рассвет на краю неба. Слишком рано для кофе, точно. Может, найду зерна на кухне, пожую как аспирин... вот еще какой хреновины не хватает этому миру - голова раскалывается уже не от барабанов, от мигрени...
  Еще не вполне проснувшись, я натянул сапоги и шарил в поисках куртки, когда вдруг сообразил: свет зари не пульсирует. - Ох, - сказал я. - Ох, дерьмо.
  А это что за шум? Голоса?
  Я встал на койку и налег на раму окна, пока не открылась щель.
  Да. Голоса вдалеке, тихие, но ясные...
  - Дизрати голзинн Экк!
  Окей. Не сон. Не видение.
  Пророчество.
  Я сжался, отстраняясь от окна. - Сукин сын.
  Мне что, разбираться с этим, даже не испив кофе? - Сукин сын. - Я протер больные глаза. - Ага, ладно. Как скажете.
  Подняв и зафиксировав раму окна, я схватился за подоконник, с утренним стоном человека среднего возраста подтянулся, перебросил ногу через край. Заскользил по крыше мансарды, собирая животом сажу и осколки черепицы; и когда наконец встал на колени, потер затылок, озираясь в поисках лестницы. Уже хотелось отлить.
  Далекий прилив рева огриллонов, вопли ужаса, боли и ярости. Человеческие. Наверное.
  Там: за три или четыре квартала. Оттуда доносятся голоса, там пламя. Отнюдь не заря.
  Здания в огне.
  Я вдохнул дым. Вода стекала с лица на голую грудь, порождая мурашки. Я глянул вниз, на теплую смятую постель - но ложная заря привлекала больше. Там тоже, казалось, было тепло.
  Я уже пятился, чтобы набрать разбег и прыгнуть на крышу напротив, когда подумал: сладостный трах, какого рожна я делаю?
  Мне пятьдесят лет, ради всего дрянного. Пятьдесят лет старости, а готов бежать по крышам в сторону кровавой бойни. Без цели. Просто ради того, чтобы быть там. Приходи-кто-хочешь.
  Даже без рубахи.
  Я потряс головой и поднял руку, будто приказывая какому-то траханому козлу убираться в ад. - Не мое дело.
  Прозвучало неубедительно. Ни для кого.
  - Не мое дело. - Так лучше. Вполне годно.
  К воплям и стонам добавился сочный барабанный ритм. Стрельба. Очень громкая: крупный калибр. Хриллианцы прибыли.
  Все, что нужно, узнаю утром. Когда перестанут палить.
  "Хочешь, чтобы я засунул стареющую задницу в мясорубку?" Я монологировал для аудитории из одного слушателя. "Так посули выгоду".
  Бог не ответил.
  Я пожал плечами. - Делай что хочешь, - сказал я вслух. - Пойду в кроватку.
  
  Сидеть на краю кровати. Склонившись грудью до коленей. Смотреть в пол. На мокрое пятно там, куда сплюнул воду. Пятно размером с ладонь, местами вода уже просочилась в дерево сквозь ветхую подстилку.
  Она была на вкус как кровь...
  А теперь, в тусклом свете пожара сквозь окно в скошенной крыше, она и выглядела как кровь.
  Пушечный огонь и вопли.
  - Дизрати голзинн Экк!
  И бульканье все в том же черном болоте сна: каменные стены рушатся под кулаками, двое меня прыгают в спальню, полно криков и крови - тощий, бледный хуманс лежит, умирает поперек тела юной стриженой рыжеволосой...
  И слюна капает с клыков-бивней, когда оба меня слышат плач из двух корзин у кровати...
  Да в собачью жопу засуньте все пророчества!
  Я натянул рубаху. Чуть подумав, добавил куртку и все остальное: ножи, пружинную дубинку, гарроту и запасные гранаты для автомата. Даже пачку зубочисток. Ибо никогда не знаешь, когда. И двинулся по лестнице.
  На лестничной площадке ниже второго этажа я услышал голос Пратта. Отнюдь не полный счастья. Скорее казалось, он боится обделаться.
  - Извиняюсь, господа хорошие. Прошу, отель закрыт, вам лучше пойти... нет, Кравмик, не надо!
  Незнакомый голос протянул: - Ага, Кравмик. Не надо.
  Слова сопровождались холодным двойным щелчком: взведен ударник револьвера.
  Акцент у чужака был анханский.
  Кто-то еще сказал спокойным тоном: - Сядьте. Оба. Рядом с девицей.
  Я застыл в начале последней лестницы, шепнув: - Вот дерьмо.
  В конце коридора виднелось окно. Я уже поворачивался, представляя, как лечу в переулок, с четырех или пяти метров, когда услышал: - Его вообще здесь нет.
  Пратт говорил с отчаянием: - Он поел, сменил одежду и ушел снова - дела с Рыцарем Аэдхарром - не знаю, какие именно...
  - Да хватит, Ястреб, - сказал спокойный голос. - Нет нужды. Пока что. Свистун?
  - Засек.
  - Что вы делаете? Что это за штука?
  - Не беспокойся.
  Голос Свистуна: - Итак. Фримен Шейд точно покинул нас?
  - Ну, не совсем, - сказал Пратт, будто засыпая. - Я это выдумал, боясь, что вы, парни, ему навредите. Или еще что.
  - Пратт? - Голос Кравмика был полон удивления. Женщина сказала: - Лессер, что ты делаешь?
  - Ох, да ладно, - отвечал Пратт. - Это хорошие ребята. Точно.
  - Согласен, - сказал Ястреб. - Мы хорошие люди. А теперь молчите. Все.
  - Эй... - Пратт заговорщицки понизил голос. - Вы знаете, где он сейчас? Реально?
  - Ага, - ответил Тихоня. - Знаем. Мы его друзья.
  - О, хорошо. Всегда хорошо, когда вокруг друзья.
  Застыв на площадке, я вовсе не чувствовал дружелюбия.
  Профессионально наложенные Чары. По крайней мере один револьвер. Трое в холле, один из них тавматург. Вполне возможно, один в резерве у входа и еще парочка в переулке. С чем-то потяжелее. И Дымная Охота в городе.
  - Пратт, давай поднимемся в его номер. Свистун, со мной. Ястреб, следи за гриллом и девушкой.
  - Я? - Ястреб казался скорее удивленным, чем рассерженным. - С вами было бы интереснее.
  - Если он обойдет нас, используй их. Девушку.
  - А ему не все равно?
  - Иногда он становится сентиментальным. Особенно с хорошенькими.
  - Я сам чувствую себя с ней сентиментальным...
  - Не снимай штаны. Она не доживет.
  - Я могу по-быстрому...
  - Ага. Если будет время, попользуемся вместе. Чур, я первый? Свистун, идем.
  Я завел руку под куртку, вытащил автомат и очень осторожно снял предохранитель. Держа большую пушку у бедра, пошел вниз.
  Иногда становлюсь сентиментальным. Особенно насчет людей, трудом зарабатывающим на жизнь. Миловидные они или нет.
  Слева, за перилами: Кравмик сидел, горбясь, около Итралл Пратт, закрывая ее крошечную фигуру огромным плечом. Дальше была дверь в кухню. Напротив в небрежной позе стоял бледный юнец из ночного клуба, весовая категория перышка - черные приглаженные волосы, стройное и, похоже, тренированное, тело облачено в бархатный дублет и брючки под широким плащом. В руках ничего. Расслаблен.
  Ястреб, стрелок.
  В середине холла: Пратт, лампа в руке, лицом к лестнице, он заметил меня, лицо осветилось вполне искренней улыбкой узнавания. Рядом был еще один тощий тип, долговязый, лысоватый, брылы щек висят как у бульдога, на нем охотничья "разгрузка", вся в карманах, между пальцами вьется нить, поблескивает драгоценный камень.
  Свистун. Тавматург.
  И в полуобороте к ступеням стоял главный, левая рука вытянута, указывая дорогу Пратту: побольше, солиден как боксер полутяжелого веса, голова выбрита и блестит как махогоновая, тоже в складчатом дублете, но небрежно расстегнутом; не брюки - штаны, которые казались бы нормальными в темном переулке, но даже при свете лампы Пратта они привлекали глаз знатока. Толстая кожа, накладные пластины на лодыжках и бедрах, складки на коленях, местами прошиты проволокой - ничто против пули или булавы хриллианца, но способны остановить небольшие клинки - я готов был спорить, что поддевка под дублетом скроена подобным же образом. Ведь такой стиль предпочитали Серые Коты, выходя на "красную работу". Или бывшие Коты, перешедшие в наемники.
  По имени его не называют. Тихоня. Отдает приказы. Правую руку не видно.
  От этого стоило ожидать фокусов.
  Еще шаг вниз, и Пратт, по природе хороший человек, разразился искренним восклицанием: - Эй, а вот и он!
  - Эй, а вот и я. - "Автомаг" холодил тонкий хлопок брюк. - Давайте не будем глупить.
  - Звучит разумным планом. - Тихоня не шевелился. Даже не моргнул. - Ты первый.
  Еще шаг вниз. - Гражданские могли бы уйти. Ха?
  - Может, и могли бы, - согласился Тихоня, - если бы так решил я. А раз так хочешь ты, я предпочту иметь их рядом. По крайней мере, пока не увижу обе руки.
  - Ты первый.
  Плечи вздернулись. - Да легко.
  Тихоня повернулся и поднял пустые руки. Кружевные рукава не давали увидеть запястья и даже часть ладоней. И, естественно, рукава на предплечьях неестественно оттопыривались.
  - За такие клинки в рукавах тебя вобьет в землю любой рыцарь.
  Он снова пожал плечами, кивнул в сторону двери. Из темноты за порогом доносилась вся та же медная дробь стрельбы. - Рыцари заняты.
  - Ага. В том и проблема. - Я сделал еще шаг. - Мы все же можем разойтись, не оставив трупов.
  - Трупов? - Пратт глядел то на меня то на Тихоню, все сильнее волнуясь. - Что такое тут...
  Свистун сказал: - Тихо. Не беспокойся.
  Пратт расслабился. - О, о. Да. Забыл, вы же все друзья.
  - О да. - Свистун крутил в руках камень. - Мы друзья.
  Тихоня прищурился. - Твои руки так и не вижу.
  - Ага. Признателен за приглашение, но...
  - Думаешь, это приглашение?
  - Если бы вы пришли меня убить, но болтали бы.
  - Убить тебя - это план Б. Лучше перейдем к плану А-с-половиной. Ты идешь с нами. Тихо-мирно. Или в хорошем обществе, или в мешке.
  - Люблю, когда тихо-мирно. - Я умею играть вежливого, когда очень нужно. - Всегда за мир.
  - Так идем.
  Я не пошевелился. - И куда же?
  - Саймон Феллер желает получить удовольствие от твоего общества. Настоятельно желает.
  - Феллер? - Я испытал их, перейдя на английский. - Знаете, хотелось бы услышать пару слов от самого мистера Ф...
  Он ухмыльнулся типа "Какого хрена?" и посмотрел на друзей. - Ты слишком много болтаешь, - ответил Тихоня по-английски. С бруклинским акцентом. - А мы пришли не болтать. - Он хихикнул, иронически поклонившись. - Простые ребята на работе, понял? Служба доставки.
  Я вернулся к вестерлингу. - Заключим сделку.
  Он тоже. - Не думаю. - Похоже было, он привык к вестерлингу и не испытывал затруднений.
  В отличие от меня.
  - Снаружи Дымная Охота, - начал я. - Мы же не хотим встретить ее на улицах? Подождем здесь. Все мы. Когда рыцари позаботятся о Дымной Охоте, я пойду с вами в "Черный Камень" и повстречаюсь с Феллером. Тихо-мирно.
  А когда эти усиленные Богом мерзавцы ворвутся сюда и найдут вместо сонных постояльцев хренову тележку вооруженных актиров, кем я окажусь? Плохим пророком. Но счастливым пророком.
  А мучил бы меня стыд, если бы Тиркилд, Кайрендал и сама Ангвасса Хлейлок узнали, что я не могу заняться порученным делом, ибо уведен на прием к Волшебнику страны Оз? Не уверен, и проверять не особо хочу.
  Но так просто тут дела не делаются.
  Тихоня покачал головой. - У нас график. Когда рыцари успокоят Охоту, будет слишком поздно.
  - Слишком поздно? Для чего?
  - Не успеешь понять, умник.
  - Я сделал хорошее предложение. Подумайте.
  - К чему?
  Я вздохнул. - Этот чертов график ценнее ваших жизней?
  - Может, и нет. - Тихоня ухмылялся. - Но ценнее их жизней. Ястреб?
  - Эгей. - Под блестящей черной шевелюрой открылась блестящая белая улыбка. - Хочешь фокус?
  - Не особо.
  Правая рука Ястреба размылась, менее чем за мгновение ока обзавелась большим черным револьвером, дуло повисло в дюйме от красивой головки Итралл.
  Кравмик бессловесно зарычал и попытался подтащить ее ближе.
  - Давай, - согласился Ястреб. - Тебя застрелю первым.
  Я опустил плечи. - Фокус отличный.
  - Кто спорит?
  - Ты быстрый парень.
  - Быстрее ты не видел.
  - Быстрее всех был Берн. Святой Берн, называют его сейчас. Может, слышал, что с ним случилось? - Я кивнул в сторону бывшего Кота. - Или спроси его. Он знает. Может, был там.
  - Древняя история, старикан. Из иного мира.
  Я посмотрел на ухмыляющегося киллера. В те годы ходил в коротких штанишках. Рожден после того, как отсюда ушли Черные Ножи. Или чуть позже. Древняя история. - Догадываюсь.
  - Посмотрим же на твои руки.
  - Ага, пожалуйста. - Я показал автомат. Никто не казался впечатленным.
  - Положи его на ступеньку и сойди вниз. - Я не шевелился.
  - Говорите, знаете обо мне. - Я пожал плечами, поднимая "Автомаг". Немного, чтобы никто не напрягся. - Но почти все истории - вранье.
  - Давай проверим, - сказал Тихоня. - Ястреб. Грилла. Сначала в ногу. Потом в голову. Потом девку.
  - В ногу? - вздохнул Ястреб.- Не люблю, когда они ревут.
  - Погоди. - Я поморщился, видя размытое отражение на хромированном боку автомата, качнул оружие, словно не любил свое лицо. И точно. Не особо.
  Я пытался решить, кого же увидел в отражении.
  - Ястреб. - Я покатал кличку во рту. - Ястреб. Учился ли в аббатстве, Ястреб?
  - Эй... - начал Тихоня.
  - Я говорю с Ястребом. С тобой поговорю, когда с ним закончу.
  Слова падали все медленнее и медленнее, будто у моей пружины заканчивался завод.
  Медленнее, суше и холоднее. - Практиковал эзотерику?
  Блестящие белые зубы показались снова. В его мягком алом ротике их был изрядный запас. - К чему ты?..
  - Хочу задать загадку, Ястреб. Эзотерическую загадку.
  - Какого говна тебе?..
  - Если знаешь ответ, Ястреб, - сказал я смертельно медленно и тихо, - могу оставить в живых.
  Мертвое холодное молчание.
  Тихоня и Свистун обменялись взглядами. Похоже было, что они спрашивали друг дружку, стоит ли Ястреб отказа от чертовски занимательного зрелища. И пришли к одному ответу.
  Ястреб догадался, каков ответ. Бледные щеки вспыхнули. - Засунь...
  - Как... - Загадка прозвучала тихо, мягко, вопросительно, словно я тоже хотел узнать ответ, - ...звучит хлопок одной ладони?
  Глаза Ястреба сузились, расширились, а затем вытянутая рука и револьвер размылись, чертя дугу в сторону лестницы; но даже размытому пятну нужно было пройти метр, тогда как дуло автомата сдвинулось на пару дюймов.
  Оба ствола изрыгнули пламя. Его - один раз. Мой - три: короткая очередь, режим, очень удобный для хреновых стрелков вроде меня. И еще два по три: всего девять разрывных пуль. Дуло чуть сместилось вправо. От двери донесся короткий вскрик - Пратт, наверное, или Кравмик.
  Полетели щепки от балясин на уровне моего таза: выстрел Ястреба. Отличным стрелком был этот малыш: в десять раз лучше меня в лучшие дни. Как будто это ему помогло...
  Полетели на пол щепки позади правого колена Ястреба. Как и позади правого бедра, поясницы, позвоночника, левого бока. Щепки иного рода.
  Разрывные пули при ударе раскалываются на острые иглы: полное преобразование кинетической энергии в вагон внутренних повреждений. Ястреб повалился мешком гамбургеров. Он не грохнулся на пол. Скорее влажно шлепнулся.
  Он лежал, издавая звуки умирающей рыбы, глаза смотрели далеко за грань мироздания.
  - Хорошая догадка, дитя. Жаль, раскланяться не успеешь.
  Я узнал, кем был в этот миг.
  И повернул автомат в сторону Тихони. Он пятился в полуприседе, злая гримаса казалась еще уродливее из-за искажения: из ниоткуда вдруг возникло мерцающее стекло, отгораживая его, Свистуна и необычайно спокойного Пратта.
  Щит.
  - Эй, мило. Ты тоже быстрый. - Я кивнул Свистуну. - Или это условное заклинание? Включается по звуку выстрела, точно?
  - Ястреб! Ястреб! - Тихоня растерял свое спокойствие.
  Я пожал плечами, смотря сверху вниз. - Это была шутка. Насчет оставить в живых.
  Переключив автомат на одиночные, я не целясь выпалил в Щит. Три раза. Разрывные пули исчезли среди вспышек, отмечая полуреальную границу энергии. Свистун застонал, будто его били под дых.
  - Сучья отдача, ха? Как думаешь, щит выдержит весь магазин?
  - Сделай его! - Тихоня стал Чертовски Нервным Перцем. - Кончай с ним...
  - Зацепил. - Быстрый, ловкий, профессионально бесстрастный, Свистун сунул руку в карман жилета. Другая деловито крутила камень на цепочке. Чертовски Нервный Перец держал нож в одной руке, пистолет в другой, глаза на дуле автомата... когда Лессер Пратт, без словес и лишних движений и сохраняя невозмутимое выражение лица, поднял ураганную лампу и разбил о макушку Свистуна.
  Лицо Свистуна обмякло. Как и щит.
  Стало темно.
  Автомат рыкнул, но полетели лишь деревянные щепки, ведь Чертовски Нервный Перец оказался быстрее кота, уже перекатился через плечо и вскочил на ноги за Праттом, а в холле стало светло, опять, это Свистун упал на колени и лампа облила его маслом и подожгла, и Свистун лежал лицом в пол и пылал, а Чертовски Нервный Перец ударил Пратта в висок концом рукояти, подхватив падающее тело рукой, так что нож очутился напротив ключицы, а пистолет под шеей. Он зарычал: - Бросай! Брось его!
  Я спустился вниз.
  - Отрежу ему траханую голову! Брось оружие!
  Я сказал: - С чего бы?
  Кровь текла по щеке Пратта. - Вломи ему. Он велел тому сосуну убить мою жену. Застрели его.
  - Молчи! - Чертовски Нервный Перец надавил дулом под челюсть, так что отельер крякнул. - Ты слышал?
  - Мне казалось, - ответил я, - ты понял, с кем имеешь дело.
  - Сначала убью его... - Глаза были яркими, жесткими и хитрыми: самоцветы, налитые злобой. - ... потом займемся гриллом и девкой. И детишками.
  - Как приятно обсуждать будущее при свете твоего сучонка-заклинателя.
  Пратт сказал сквозь стиснутые зубы: - Застрели мудака.
  - Молчать!
  - Вернешься к Феллеру, скажи: здесь происходит то, о чем он не знает. О чем даже не догадывается. Скажи, что это Закон Кейна. Спроси, знает ли он правило номер три.
  - Что за хрень, о чем ты?
  - Ты отпустишь Пратта. - Я указал на пламя на спине Свистуна. - Мы потушим сучонка, пока еще дышит. Потом вы уберетесь восвояси. А я уже никогда не передумаю.
  - Такая сделка не по мне.
  Я поднял автомат. - Думаешь, мне жизнь Пратта важнее, чем твоя - тебе?
  Чертовски Нервный Перец поразмышлял. Что не заняло слишком много времени.
  Какой кайф - быть самим собой.
  Он облизнул губы. - Сначала потушите.
  - Кравмик. Скатерть.
  Великан-огриллон неохотно отпустил Итралл, вытащил скатерть из-под фонаря на столике и накрыл ею Свистуна. Холл снова потемнел.
  Чертовски Нервный Перец отступал к двери, таща Пратта за собой. - Ты их не защитишь, старик.
  Старик. Я чувствовал вес каждого прожитого дня. - Не забудь передать Феллеру все мои слова.
  За порогом Чертовски Нервный Перец толкнул Пратта в холл. - Еще твою маму навещу, - прорычал он, оказавшись в ночной тени. - И передам ей, что ты...
  Автомат изрыгнул короткую очередь. Из тени ночной улицы донесся еще один влажный звук падающего тела.
  Я созерцал струйку дыма над дулом "Автомага". - Похоже, придется передать самолично.
  Не спеша вернулся в холл. Перевел автомат на одиночные и выстрелил Свистуну в голову. Три раза. Переход от человека к трупу был отмечен посвистом, словно удар бича, фонтанчиком крови и треском костных обломков о ковер.
  Я вернулся к двери, не слишком высовываясь наружу. Всмотрелся в неловкую кучу на мостовой. Чертовски Нервный Перец становился Дергающимся Пытающимся Вдохнуть Истекающим Кровью Перцем.
  - Ты... ты сказал...
  - Я сказал... - Автомат вернулся в кобуру. - ... что уже не передумаю.
  - Ты.... Ты... не бросишь меня так... Ради любви Бога...
  - Какого именно?
  Я стоял, пока тот не помер. Времени потребовалось немного.
  Я поднял голову и крикнул в ночь. Негромко. Они были поблизости и слышали всё. - - Эй. Видите? Ястреб и Свистун тоже мертвы.
  Ночь ответила отзвуками далекой пальбы.
  - Думаете, управитесь лучше? Соберитесь с силами. Сейчас или никогда.
  Когда я повернулся к холлу, с лестницы на меня смотрели бледные лица: постояльцы, полуодетые и с глазами, полными страха и снов.
  - Вставайте все, кто Вооружен, вооружайтесь. Снаружи Дымная Охота, бандиты и мародеры повсюду, рыцари нас не защитят, у них много проблем. Берите все, что сойдет за оружие, и готовьтесь сражаться за свои никчемные жизни.
  Лица непонимающе пялились на меня. Я указал на Ястреба и Свистуна: - Хотите стать мертвыми, как эти? Скорее!
  Лица исчезли.
  Я прошелся по холлу. Свистун пах, как барбекю. Ястреб - как жертва автокатастрофы.
  Кравмик весь трясся. - Вы... рыцари... нужно идти в приход...
  Я подобрал револьвер Ястреба. - Стрелять умеешь?
  Лицо Кравмика исказилось. - Не приходилось.
  - Держи крепче, не перегибай запястье. Вот предохранитель. Целься, как из лука. Справишься?
  Ствол почти исчез в могучей руке. - Это оружие. А я огриллон, - сказал он с глубоким вздохом. - Справлюсь.
  Пратт почти висел на руках жены, дрожа от избытка адреналина. - Сделали... мы их сделали, да?
  - Ранен?
  - Я... не знаю, я...
  Итралл покачала головой, не поднимая лица. Погладила мокрые редеющие волосы. - Он в порядке, милорд. Только потрясение. Хотя я так боялась за милого Лессера...
  - Не надо, не надо - они схватили меня именно там, где нужно. - Пратт нервно засмеялся.
  - Ага. Как ты ускользнул от Чар?
  - Вам следовало бы знать, - ответила жена.
  - Следовало?
  - Смог бы я преуспевать здесь, если бы каждый прыщ и дрищ оплачивал счет заклинанием? - Пратт порылся под курткой и выудил медальон на цепочке. - Защита от всех видов магического воздействия.
   Я протянул руку и повертел медальон. Он был влажным от пота, металл теплый, возможно - белое золото. На одной стороне была выгравирована пара скрещенных в запястьях рук с кинжалами, и меч, который торчал, словно биссектриса, между малыми клинками. На обороте имелась лишь простая надпись на вестерлинге.
  "Моя воля, или не стану".
  - Сукин сын. - Я уронил медальон, словно он обжигал руку. - Не я ли велел тебе убираться из города?
  - Ну... мы... - Он обвел рукой маленький холл, и я лишь сейчас заметил багаж вдоль стен. - Мы не могли вот так просто взять и уехать, милорд...
  - Я тебе не лорд.
  - Я, поймите меня, у меня персонал, и семья - и у других семьи...
  - Ох, ради всего дрянного.
  - А постояльцы...
  - С ними что?
  Пратт метнул взгляд на Кравмика, тот лишь пожал плечами и перешагнул труп Свистуна, направившись к двери. Ствол Ястреба словно прирос к руке.
  Пратт вежливо выбрался из объятий Итралл. - Нелегко объяснить...
  - Объяснить нетрудно, - сказала жена. - Гость в доме - долг на хозяевах, уж прошу прощения вашего лордства. Мы не можем уйти, пока гости в опасности, в наших стенах или рядом. Это наш долг, милорд. Вы поймете.
  Я не стал обсуждать свой долг. Никогда не мог терпеть эту гребаную тему. - Долг стоит больше, чем жизнь?
  Пратт беспомощно пожал плечами: - Это и есть наша жизнь.
  - Тогда забирайте их с собой.
  - Так и будет, - сказала Итралл. - Но сейчас это невозможно, милорд, прошу прощения.
  - Что ж... - Я даже не зарычал, борясь внезапным желанием отхлестать их по щекам. - Делайте что должны. Когда уровень говна на улицах спадет и можно будет выходить.
  - Не по этой улице. Не сейчас и не скоро. - Кравмик повернулся от двери.
  Глаза были пустыми желтыми блюдцами. - Снаружи охотники. Кажется, идут сюда.
  Улица за широким плечом казалась пустой.
  - Не вижу их.
  - И я не вижу. - Кравмик постукивал дулом револьвера по серому от возраста бивню. - Но они там. Недалеко.
  - Знаешь, сколько их?
  - Тридцать лет назад... узнал бы. Но я уже не разведчик.
  - Тиркилдом нигде не пахнет?
  - Нет, его запах не по мне. - Он даже не изобразил улыбку.
  Я оперся о косяк двери. - Эй, - сказал громче. - Эй, мудаки. Вы еще здесь? Поговорим.
  Закрытые витрины и тротуар, пятьдесят ярдов до реки. В другую сторону темный пустырь. Небо затянуто тучами, подсвеченными оранжевым огнем пожаров.
  Индиговые тени, резкие и спокойные, словно прорехи между звезд.
  - У нас общая проблема, можно порешать ее сообща, - воззвал я. - Выходите, мудаки. Хотите встретиться с Дымной Охотой?
  Никого. Похоже, я ошибся насчет группы поддержки. Или у них поистине железные нервы. Есть лишь один способ узнать.
  Я вышел из двери и склонился над трупом Тихони, забрать пистолет из руки. Никто не застрелил меня.
  Оружие было земной работы, не гномье: "Смит-и-Вессон" с переводчиком огня, удлиненная обойма на тридцать сверхскоростных пуль алюминий-сталь. Старомодное оружие, но эти пули попадают в точку за сто метров, и доспехи их даже не замедлят. Не то чтобы Охотники бегали в доспехах.
  Он как влитой лег в руку.
  С тротуара улица казалась еще более пустой. Ставни витрин как будто подглядывали за мной. Лужа от ночного дождя отсвечивала оранжевым. Похоже, стрельба смещалась в другом направлении.
  Хорош ли нюх у Кравмика?
  То есть, бриз дул со стороны спины... свет пожаров тускнел, улица тонула в тенях... любые Охотники должны были пройти мимо бойцов Хрила, ведь они явно не преследовали их... неужели нос Кравмика чует за квартал? Против ветра?
  И тут тихий голосок прозвучал в голове: точно, тупой осел, бриз скользит по затылку.
  Я обернулся.
  Шестеро уже были в реке. Слабые мерцающие нимбы оранжевого колдовского огня над головами вызвали в памяти "трупные фонари" Великого Шамбайгена - только эти двигались против течения, и на хорошей скорости. Еще двое входили в воду. Один стоял на набережной и смотрел на меня.
  Обнаженный. Овеваемый пламенными языками силы.
  Он простер руки толщиной с бычьи ляжки, набрал воздух в грудь, подобную груженой булыжниками телеге...
  И я застыл на месте. Примерно на всю свою жизнь в обратной перемотке.
  Типа того.
  Не столько застыл, сколько завис над застывшим.
  Качался на проволоке в сажени от собственной головы: духовный дамоклов меч. Точно не понимая, как мне это удается. Полжизни превратилось в сон...
  Снова в Бодекене...
  Подробности разнятся в разное время, не важно, кто со мной и как выглядит местность, какое оружие, ничего такого. Важно лишь, что я снова был в Бодекене, но уже старый, вялый и усталый от убийств.
  И Черные Ножи шли за мной. Снова.
  Я ощутил в этом некий род справедливости. Именно здесь я начал - все, что раньше, было прологом - так что здесь могу и закончить. Была в этом горькая поэзия: после всех впечатляющих мошеннических подвигов, сделавших меня легендой, я застыл на пустой темной улице, защищая людей, подпавших под власть моей легенды и даже поклоняющихся ей. Похоже, вот способ расплатиться за то, что я стал собой. Превратить конец не в славную песнь о герое, а в дурной анекдот. Которым я всегда и был. Уйти как слабак.
  Глаза Стелтона... опаловые звезды под серебряной луной...
  Вы не "решаете" застыть, или сломаться, или забиться в угол и обгадить штаны. Не больше, чем "решаете" отключиться, когда кто-то бьет вас трубой по башке. Ваши мозги делают это без сотрудничества с вами. Когда демоны, спавшие внутри черепа, вдруг просыпаются от голода.
  Дымящаяся культя Драной Короны, и глаза Стелтона, и Пуртин Хлейлок, вздымающий моргенштерн в молитве...
  Так что я висел над головой, качаясь на златой нити и может быть думая но как узнать и когда же, мать ее, волновая функция рухнет и усатая мышка сгниет в черепе?
  Но в тоже время я вспоминал слова покойной жены - слишком часто повторяемые. "Не все вокруг тебя вертится".
  Кравмик и семья Пратта и целый дом обычных людей, несущихся вниз по говенной реке - я для них ближайший аналог спасительного каноэ, и что справедливо для меня, чертовски плохо для них. Так что за мгновение ока длиной в десять лет я увидел себя в роли Красавчика Жеста, теперь в реальности: стою на обороне отеля, надеясь сдержать Дымную Охоту арсеналом в три ствола, два яйца и совсем без мозгов. Сам помру и Пратту с компанией не оставлю тележку с удачей. Хотя в компании умирать не так уж некрасиво.
  Теперь я, будучи актером, вспомнил последние слова Эдмунда Кина: "Умереть легко, сыграть комедию трудно". И заметил, что бормочу: - Думаете? Так смотрите, какое траханое веселье сейчас начнется здесь.
  Все это началось и кончилось за полсекунды - не успел бы выстрелить лучший ковбой из старого вестерна. Когда самец за рекой испустил рев, я уже соскочил в тело и оборачивался к Кравмику. - Забудь, что я сказал о драке с ними. Бери Пратта и прочих и гостей, лезьте на крыши, прыгайте на другие дома. Прячьтесь в переулках. Если кто не сможет прыгнуть? Кидай их. И отдай чертову пушку.
  Он оскалился. - Но ты сказал...
  - Забудь мои слова. Ты не будешь драться. Бери людей и проваливай. Я уведу охотников - замедлю, пока Тиркилд и стража Приречного прихода не подоспеют...
  Шеф-повар смотрел на реку. - Может, я поговорю с ними. Гриллы есть гриллы. У Дымной Охоты нет причин цеплять на крюк...
  - Кравмик.
  Он услышал мой голос. Гримаса сомнения снова обнажила клыки. - Чего?
  Кравмик приближался к моему возрасту - может, с неправильной стороны - так что я мог сказать правду. Счастливое исключение.
  - Это Черные Ножи.
  Глаза его стали размером с мои ладони, он словно проглотил язык. Когда же смог выдавить слово, это был шепот: - Нет...
  - Да.
  Рот обмяк на пару секунд, потом губы зашлепали: - Но... но... нет знака...
  - Ты его не видишь. Не веришь? Иди и спроси Пратта, кто я. Но сначала отдай пушку.
  Знаете ли, после того как я помог Хуланской Орде проиграть при Серено, не только род Черных Ножей точит на меня длинный клык. Мне вовсе не хотелось сейчас заполучить пулю за прошлые хитрости.
  - Кто ты...
  - Иди же. Давай, двигай! - Он нахмурился, словно нашел крысу в миндальном варенье, но положил револьвер в протянутую ладонь и тяжело застучал ногами, обходя труп Свистуна.
  Парочка дымных охотников уже вышла из реки. Один прыгал ко мне на четвереньках, медленно и спокойно, второй выпрямился и развел руки, надул паровой котел грудной клетки и проревел: - Дизрати голзинн Экк!
  - и это почему-то не заставило застыть на месте перекошенный цирковой фургончик моего рассудка; сочное алое сияние зажглось где-то вокруг яиц и потекло по груди и в ноги, и в руки, а когда достигло наконец головы, рев самца преобразовался во вполне внятное: - Добро пожаловать назад, Ходящий-в-Коже!
  Я кивнул ему с улыбкой и оперся левой рукой о забор у тротуара, правую же утвердил между двух планок, с отобранным у Тихони "Смит-и-Вессоном", ведь такие пушки любят надежную опору, и даже хреновый стрелок вроде меня неплохо управится в стиле карабина. Я ответил на приветствие второго огриллона теплым: - Спасибо, как хорошо быть дома, - и отправил послание с тремя выстрелами в сердце, заставившими его влажно шлепнуться мордой вниз.
  Поглядел на того, что бежал сюда - он даже не ускорился - и наградил пулей в губу. Голова взорвалась мясной гранатой.
  Еще четверо выходили из воды, за ними были еще трое, и я хладнокровно целился, знаете, "двое-готовы-семеро-готовьтесь", или так: "смотри-крошка-я-лечу-на-Ровере". И мне было весело, пока не встал первый застреленный.
  Тогда я опять его застрелил. Более чем застрелил. Изрешетил - не меньше десяти патронов. Большие сочные куски охотника отрывались и шлепались на мостовую. В том числе правая рука.
  И тут он нагнулся, подобрал чертову оторванную конечность за ошметки запястья и начал крутить над головой.
  - Дизрати голзинн Экк!
  Черт, он даже не кровоточил.
  И мне уже не было весело.
  Помню, я тупо моргал, пока не заставил работать губы. - Ни хрена не смешная шутка.
  Стало совсем не весело, когда тот, с кровавым фаршем на месте головы, ретиво встал и поскакал к остальным.
  Тот сон-видение-пророчество... то Слияние... как я вселялся сразу в разные тела... видел чужими глазами... плюс эти извращенные Танцоры Духа... "и-пули-вас-не-возьмут"...
  Кто-то выучил новый трюк. Ах. Старый трюк.
  - стоянка Черных Ножей под крестом ожила ночью, тени прыгают, воют, зубы и когти и голод -
  Кто-то выучился трюку Преторнио.
  Не удивительно, что Охота нарушила монополию хриллианцев. Я видел оживленные трупы носильщиков Преторнио, они рвали Черных Ножей по суставам - ожившие огриллоны должны быть пропорционально сильнее...
  Из сна: та фантазия силы, каменные стены крошатся от удара серого кожистого кулака...
  ... фантазия о том, как я стал сильнее рыцаря Хрила.
  "Ну вот, еще один вид смертников-бомбистов", монологировал я для единственного слушателя.
  Теперь все они встали на четвереньки, переходя на пожирающую землю побежку, хотя и без спешки; у меня еще было секунды три, через улицу зиял пустотой другой переулок, я помнил там поворот и решил поставить две оставшиеся секунды на то, что поворот не ведет в тупик.
  Я вылетел на улицу, подняв "Смит-и-Вессон", выстрелил почти не целясь, опустошая обойму и веря, что раздробленные кости ног помешают им бежать так резво. Обойма опустела, едва я ударился плечом о забор на той стороне, я бросил пистолет на мостовую, разрядил в охотников и револьвер Ястреба, и шагнул в темноту. И тут дерьмо запахло совсем по-особенному.
  Потому что один из дымных охотников сказал: - Эй, проверьте - видели, парни? Думаю, там был Кейн!
  Другой ответил: - Ни хрена подобного, - а третий сказал: - Нет, чувак, думаю, он прав...
  Они говорили по-английски.
  - Мы его убьем?
  - Убьем? Его? Прежде чем я взял автограф?
  И тогда, в переулке у сырой холодной стены, держа автомат обеими руками у щеки, я застыл. Не имея и малейшей тени от чертова ключа к загадке, не зная, что происходит и что делать. Что заставило меня сделать, похоже, первую действительно умную вещь с момента спуска с парохода, вчерашним утром.
  Я крикнул по-английски: - Эй, что тут за хрень? Ха?
  Все девятеро сгрудились в начале улицы, всматриваясь в тени. Тот, что нес оторванную руку, небрежно бросил ее у ног. - Святая срань - это же ты? Реально ты?
  Я ответил: - Валите отсюда. Все вы.
  Они не послушались.
  Я показал автомат. - Зрение хорошее? Видите эту пушку?
  Все они кивали и пожимали плечами (кроме того, что без головы), но нерешительно двигались ко мне. - Ага - ага - Кейн - эй, тут не темно. Не для нас.
  - Это не одна из гражданских штучек, из которых я пулял в вас. Это "Автомаг" социальной полиции.
  Они остановились.
  - Эй, нет, дерьмо - Кейн, мы не за тобой... - сказал Однорукий. - Я то есть, Христос, это так потрясно, ты мой герой...
  - О, не герой, - сказал другой.
  - Герой. Ты он самый, - горячо заверил меня Однорукий. - Ты величайший... я всегда так...
  - Пакард, вечно лижешь задницы. - Второй доверительно кивнул мне. - За всю жизнь не купил ни одного кубика с тобой - вся коллекция с кем-то типа К'Транна или Джуббара, и старые записи милашки Пеллес Рил, до встречи с тобой, и он на нее...
  - Заткнись! - Однорукий подхватил оторванную руку и врезал приятелю, так что тот упал. - Не моя вина - мои родители...
  Еще кто-то заржал в мою сторону. - Мамаша лизуна-Пакарда не давала ему твое дерьмо, потому что ты все время ругаешься. Одно дело делать, но когда говоришь об этом...
  - Ну, хватит! Иисусе Христе!
  Я понял, что бессильно прислонился к стене. - Кто вы, мудаки?
  Они сказали. Имена звучали перекличкой в Конгрессе Праздных. Пакард, Ренд, Виндзор, два Сауда, Уолтон, Буш и - тот, кому я отстрелил голову - Тернер.
  - Тернер? - сказал я, подмигнув безголовой туше. - Ты из деток Веса Тернера? - В давние дни Вестфилд Тернер был президентом "Неограниченных Приключений".
  Моим боссом.
  Безголовый отмахнулся, указал на Однорукого Пакарда.
  Пакард сказал: - Праздножитель Тернер - его дедуля. Малыш Тернер обеспечил нам колыбельки. Обычно он играет лучше - но сейчас истерит, ты ведь отстрелил голову - видел бы, как глаза взрываются - это так потрясно...
  Я позволил автомату резко опуститься. - Сколько тебе?
  - Пятнадцать.
  Тот, которого он ударил - Буш - заржал: - Врешь. Врешь.
  - Будет через две недели.
  - Две недели превращают тебя в четырнадцатилетнюю какашку.
  - Сейчас надеру зад.
  - О, точно. - Буш встал. - Попробуй, левша.
  - Я о потом. Прилечу на островок твоего чпокнутого папашки и побью тебя прямо на отстойном белом песочке.
  - Вы же дети... - Мозги мои превратились в мокрое шерстяное одеяло, разбухающее внутри черепа. - Просто дети.
  - Ну, да, - сказал Сауд. - Это еще бета-версия, нужны тестеры, и Тернер все классно придумал, знаешь, все устроил. Это реальная вечеринка, хотя все виртуальное. Установка сим-кресла влетела папаше в кучу денег, и он тоже ждет не дождется. Может, однажды они выловят все баги и выпустят релиз. Это вкуснее первых рук, знаешь ли, во-первых, Студия еще не порылась в записи, и потом, если мы напрямую с тобой, мы как бы в тебе, когда ты убиваешь людей. А теперь мы убиваем их сами...
  - И едим. - Клыки Буша блеснули в лунном свете, белесые и влажные. - Приходим, убиваем и жрем. Это куда круче, чем даже твоя каша - без обид, знаешь. Я настоящий фан, не как лизун-Пакард. У меня твой Платиновый Набор, и еще пиратская копия "Слуги Империи"...
  - Только потому, что твоя мамаша сосала морщинистую редиску старика Тернера, - ощерился Пакард.
  Я покачал головой. - Вы понимаете, мелкие засранцы, что это были настоящие люди? Врубились? Это не треклятая игра...
  - Конечно игра, - сказал Пакард. - Наша свора получает очки за каждого гражданского, которого мы валим, прежде чем рыцари разносят нас в клочья. Добавочные очки за бойца, а убийство рыцаря означает победу, но если другая свора тоже валит рыцаря, в счет идут очки за гражданских...
  - И вы получаете очки за длительность, ясно? - Буш восторженно кивал. - Мы мало убили, но уже встретили тебя и получили двадцать, и это офигительно, мы нашли тебя и еще можем выполнить задание миссии, потому что пришли по реке - по дну, эти гриллы реально мертвые и им не нужно дышать, знаешь - а рыцари еще не...
  Я так и не смог успокоиться. - Вы, затраханные детишки...
  Пакард усмехнулся: - Верно. Ты был взрослым, когда убил в первый раз?
  - В первый раз я убил, сражаясь за свою жизнь, мелкие ублюдки. - Чертовская ложь, но вались всё в пекло. - А вы, пачка испорченных праздностью выродков, сидите в сим-креслах за вселенную отсюда...
  - Ага, верно, - сказал другой Сауд, покачивая головой, словно я был проклятым идиотом. Знаете, им я себя и чувствовал. - Думаешь, родители позволили бы нам заниматься этим, рискуя жизнью? Ну, я о том... - Он поднял набедренник, показав уродливый пенек на месте отрезанного члена. - Даже трахаться не можем. Чем же заняться, если не убивать?
  - Никогда я не убивал ради прикола...
  - Нет, ты всех убивал ради прикола. - Гримаса Буша ничего не отличалась от Пакардовой. - Ты был хорош. Был лучшим. Знаешь, ты еще в первой десятке. Да, Студия уже не выпускает новинок, но ты бы побил всех новых, этих писек...
  - Молчите. Все помолчите минуту, на хрен.
  Я не собирался спорить с праздными недомерками, играющими Черных Ножей в гребаной виртуалке.
  Особенно спорить, имея все шансы проиграть.
  Я пришел в Поднебесье - стал актером - чтобы вкусить власть, которой был лишен на Земле. Да, большие гонорары. Да, слава. Поклонение. Даже политическое влияние. Но это было лишь, знаете, надбавками. Настоящей наградой была власть: возможность презреть законы, которыми обложена жизнь низших классов Земли. Жить вообще без законов. Поклоняться лишь своей воле. Ну, всё это абстракции; если копать до костей, это означало... стать богом.
  Убивать без последствий.
  Для меня не было тайной, что я свихнутый, и даже весьма. Не было тайной, что, не стань я актером, умер бы в тюряге. Так что я поместил себя в то место, где кровожадные получают власть, а убивать походя - обычное дело.
  Как для них.
  Они начали прямо из места силы, вот и всё. Получили то, за что я рвал анус, не подставляя мягкие зады под огонь.
  Но, знаете, и мой зад не часто бывал под огнем. Половина шрамов осталась от ран, которые должны были меня убить или искалечить - убить или искалечить любого, но не актера. Неограниченный доступ к суперсовременной медицине плюс, временами, откровенное использование магии: лучший страховой тариф в истории обеих вселенных.
  Так в чем различие между ими и мной? Реальное различие? Они получили это по приколу. Я заплатил. Вот и всё.
  Есть старая шутка Консерватории, не особо смешная: если ты убиваешь за деньги, ты солдат. Если убиваешь по приколу, ты психопат. А вот если по приколу, да еще и платят - ты актер.
  Дизрати голзинн, мать вашу, Экк!
  Боль грохотала в ушах. - Ты сказал, что есть миссия.
  - Точно. - Буш выставил когти в сторону отеля "Пратт и Красный Рог". - Науб. В том месте.
  - Науб?
  - Найти и убить. Никого не оставлять в живых. Потом мы сожжем его. Пятьсот очков. Блин, ты вообще ничего не знаешь?
  - Кое-что знаю.
  Найти и убить. Я пропал бы без следа - вероятно, погиб в огне... Этот Феллер упертый тип, все организует точно. Похоже, всегда так было. Намного умнее, чем трюк хриллианцев - использовать гриллов как заложников и тягловый скот. В десять раз умнее.
  Скажем, вы громила из Компании, пойманный здесь в день Успения, хотите домой. Если вы знаете фольклор, знаете и о диллин, даже могли бы вспомнить ссылки в книге моего отца, "Сказания Первого Народа", где он предположил, что Тихая Страна - место, куда ведут дилы - могла быть Землей. А может, вы помните и "Отступление из Бодекена", историю Слезы. Вы добираетесь в Пуртинов Брод и начинаете искать грифоний камень.
  Ради власти.
  Узнаете о деле с Дымной Охотой - некоторые предприимчивые огриллоны сумели достучаться до Нездешней Силы, она же ДилТ'ллан, она же прежний бог Черных Ножей - и понимаете, что оживление дымных охотников вытягивает из Силы слишком много энергии и теперь можно открыть диллин.
  Хорошо и дивно. Вы можете уйти на Землю. Но вы не уходите на Землю... потому что слишком умны и понимаете, что сели на единственные рабочие врата между Землей и Домом.
  Я понял, что горю желанием встретиться с этим сосуном.
  С прищуром посмотрел на окровавленный труп Тихони у выхода, потом на крышу отеля. - Кое-что знаю. Знаю, что вы, мудаки, туда не войдете. И ничего тут не сожжете.
  - Ай, да лано, - сказал один (думаю, это был Виндзор, но в такой темноте, и вообще, по мне, все мертвые гриллы выглядят одинаково). - Всю игру нам срываешь.
  - Всего пять минут назад я убил троих, защищая это место. Троих настоящих людей, и умерли они по-настоящему. - Я всматривался в желтые, как моча, глаза Виндзора. - Как думаете, что я сделаю с вами?
  Виндзор заморгал. - Ух ты - взаправду? Реально убьешь? Ну, это хреновски круто - куда лучше автографа!
  - Запытаю до смерти, если вас это осчастливит. Только не поджигайте мой навоз.
  Буш заржал. - Как? Ты был там? Мы могли тебя грохнуть? Горячий трах, вот было бы классно! Стать парнем, который убил Кейна!
  Пакард медленно кивал. - Знаете... - Он глянул на остальных. - Мы еще можем...
  - Тише.
  Буш вдруг задумался. - У тебя только это ружье, а?
  Я ответил: - Давай объясню, - и послал три пули в коленную чашечку.
  Удар развернул его, когда он попытался удержаться, нога сложилась назад, напополам, заставив упасть боком.
  - Эй... - сказал он печально. - Эй, хватит. Зачем это?
  Я взвесил автомат в руке. - Кого-то еще?
  - Облом, - сказал Буш, пытаясь встать на ноги. Ну, на ногу. - Я так никого и не убил!
  - Пусть слезы потекут рекой. - Я пожал плечами, смотря сверху вниз на его огриллоново тело. - Надо быть благодарным. Многие сделали ту же ошибку и не выжили.
  - Это была идея Пакарда - почему ты не ему отстрелил чертову ногу!
  - Идея-то неплоха, - ответил Пакард. - Все врассыпную. Когда начнет стрелять в меня, бросайтесь. Не знаю, на сколько очков он тянет, и что? Это Кейн. Круты ли мы? Проверим!
  - Круче мороженых яиц, это точно. - Я шагнул назад. Если успею уйти далеко, смогу стрелять по куче огриллонов, не целясь. Вряд ли это могло бы спасти мне жизнь, но идеи лучше не было.
  Тихий металлический звук сзади, в переулке - шелест, как от гремучей змеи - я рискнул оглянуться, видя, как тень преображается в прямого, сурового человека в суровом доспехе, простом и функциональном, кроме открытой Ладони с солнечным взрывом Хрила на кирасе. Я сказал: - Святая срань - никогда не думал, что скажу, но реально рад видеть вас здесь и...
  Маркхем, лорд Тарканен, ответил просто. - Пинхолл.
  Он был быстрее Тиркилда. Я не заметил кулака.
  
  
  Путь Кейна
  
  "Отступление из Бодекена", отрывок
   Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
  Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
  2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
  
  
  - Тизарра! - Я шиплю так громко, как осмеливаюсь. - Тизарра, да чтоб тебя...
  Очередная вспышка летней молнии являет лишь ее затылок и локоны коричневых, как у мышки, волос. Она не шевелится. Ни одного содрогания неуклюжих рук, мертвенно-бледных над веревкой, что удерживает голову, руки и плечи над вязкой лужей из гниющей плоти и обсосанных костей, непонятного происхождения листьев и всяческого вида дерьма.
  Когда гром прокатился над стоянкой, я набираю горсть песка и гравия. Окликать уже нет смысла: чуть громче, и меня не спасет импровизированный маскхалат. Какой-нибудь бдительный самец пойдет проверить, почему это куча отбросов и камней начала разговаривать.
  Впрочем, вскоре кто-нибудь решит проверить, откуда тут взялась лишняя куча отбросов и камней.
  Я выставляю кулак под краем шкуры и кидаю гравий в темноту. Туда, где предполагается ее шея. - Тизарра!
  Холодная ночь заставляет долго ждать очередной вспышки. Если Тизарра мертва, я облажался. Не смогу без нее. Возможно, еще смогу убежать. Возможно. И убежал бы, если бы забыл, сколько дозоров обошел и сколько тысяч мерзавцев насчитал.
  Будь проклята, ты, слабачка, скулящий мешок с дерьмом, шлюха... Лучше бы ты...
  Когда, наконец, сверкает молния, исполняется моя глубочайшая надежда: блеснуло нечто белое над уровнем отхожей ямы. Ее глаз.
  - Кто... зздесь? - Голос мертвее рук. - Откудазнашьмоеимя?
  - Тише, ради всего дрянного, - шиплю я. - Это Кейн. Надо...
  - Кейн? - Голос пустой и унылый. Никакой искры. - Как..?
  - Забудь. Нужно убираться.
  Тишина.
  - Тизарра?
  - Я... нет, Кейн. Не могу. Не трогай. Дай мне умереть.
  Хрен тебе, ни за что. - Не бросай меня, Тизарра. Не сейчас. Ты нужна мне. И Мараде.
  Шепот из мрака: - Не могу... не чую ног, Кейн. Ничего не чувствую. Они... они порезали меня, прежде чем повесить сюда... Идет буря. Она поможет. Утопит...
  Ха. Если она мечтала утонуть в чужом говне, могла бы оставаться дома.
  - Я могу помочь. Я нашел кое-что. Тизарра...
  Да к черту. - Кое-что из дома.
  Еще одна летняя молния.
  И открылись оба глаза. - Из дома?
  - Ага. Я был дома. Поняла?
  - Марада - прежде чем ее взяли, сказала - сказала, ты обещал - если тебя возьмут домой...
  - Точно, обещал.
  Я пропускаю отзвуки грома, прежде чем продолжить.
  Люди, морально не готовые нагло лгать в лицо, никогда не становятся эзотериками. То, что я хочу сказать, не вызывает ни малейшего укола совести.
  - И вот я пришел. Вернулся за ней. И за тобой. Ибо никогда не оставил бы вас за спиной.
  Еще вспышка - теперь ее глаза широко открыты, в них как бы задерживается свет. Голос шепчет, но это уже не шепот мертвеца. - Ты... ты вернулся - спасти нас...
  - Но не смогу в одиночку, Тизарра. Нужна ты. Мы можем спасти Мараду.
  Гром катится. Он стал громче.
  Иногда боги сердятся.
  - Мы сможем спасти всех.
  Очередная молния показывает мне ответ, написанный на грязном лице; и сердце мое коротко, болезненно запинается.
  Похоже, я солгал насчет "ни малейшего укола совести".
  >>Ускоренная перемотка>>
  Гром рушится, не успела отблистать молния, грохот несется до низких туч, почти заглушив ее стоны и проклятия. Это ноги и руки возвращаются к жизни.
  - неее ... дерьмо... - Ливень смывает слезы, не успели они выступить на щеках. Жилы вздулись на шее, запавшие ключицы ловят зловещие разряды света молний. Повсюду синеватая грязь.
  Я пожимаю плечами, глядя из двери. - Больно? Это бог напоминает, что ты еще жива.
  - Тогда... ухх ... может, мне нужен бог подобрее...
  - Как всем нам. - Я распрямляюсь. - Достаточно. Будешь чистой, они учуют хуманса.
  - Ладно. - Она кивает и утирает сопли с носа, оставляя их на тыле дрожащей руки. - Ладно. Помоги войти.
  Я затаскиваю ее в сухость, прислоняю к стене. Мажу ноги последней железой.
  - Что это?
  - Они смогут нас отыскать, если постараются, но так мы хотя бы не привлечем лишних носов.
  - Это же...
  - Пахучие железы. Гриллы имеют их под челюстями, на ладонях и подошвах. Способ метить территорию. Культурнее, чем просто мочой.
  - Ты... срезал их?
  - Как думала, почему я опередил ублюдков? За счет красоты и шарма? Давай. - Я подхватываю ее, перекинув руку через плечо, и почти тащу в ветреную тьму.
  - Куда мы пойдем?
  Есть одно безопасное место во всем трепаном Бодекене. - Туда, куда попадаешь, только если уже был там.
  Глубоко в черноту. Считаю ступени, вслушиваясь в шум дождевых водопадов - признаки мест, где свод прохудился. Вверх и вверх и еще вверх... Она пыхтит рядом. - Как ты... почему они не ищут?
  - Не по следам. Уже нет. - Ее тяжесть превращает смех в кашель. - Полагаю, уже поняли, это плохая идея.
  - Но магия... у них магия...
  - Это не... - Дерьмо, она все тяжелее. - Не тавматургия. Теургия. Им приходится просить внимания Силы.
  - И?
  - И я убил чертову главную жрицу. Ту большую суку с убором из черных перьев.
  - Ты... как же возможно...
  - Легче, чем ты думаешь. Скажешь - удача? Не думаю.
  Сейчас мне удается тихий смех. Настоящий, черный как буря снаружи. - Совершенно уверен, их бог на моей стороне.
  >>Ускоренная перемотка>>
  Она сжалась у пыльной каменной стены, руки на груди, вода льется с них на песок. Бледно-розовое свечение Слезы придает коже оттенок здоровья - если бы не дрожь, не боль и вялый ужас глазах.
  - Она действительно была здесь, - повторяет она шепотом, пока я роюсь в куче старых костей, доспехов и оружия и прочей фигни, ища тунику, штаны и сапоги. - Она была здесь все время...
  - Ага.
  - Но мы не нашли бы ее.
  - Ага. Такая на ней магия. Если бы я искал, тоже бы не нашел.
  Ее глаза широко раскрыты. Хотел бы я, чтобы это было восторгом. - Тут... все это снаряжение... из дома?
  - Не. - Я покачиваю головой. - То есть... ну, почти все я нашел здесь. Мы не первые люди за тысячу лет, искавшие Слезу. Некоторые умерли не от рук Черных Ножей.
  - Но...
  - Кое-что наше. Кое-что полезное я снял с Черных Ножей. Они носят не только пахучие железы.
  Восхищение стирает с лица следы страха. - Ты ходящий-в-коже.
  - Чего?
  - Монстр - оборотень... страшилище огриллонов. - Она сметает с лица сырые волосы. - Я слышала их болтовню - о тебе...
  - Ты их понимаешь? Говоришь на их языке?
  - Нет, ничего такого - это магия, род ограниченной телепатии - когда они были близко, я... чтобы отвлечься от...
   - Да уж.
  - Они говорили, ты сошел с дыбы, но... сказали, ты мертвый. Должен быть. Другие самцы твердили о ходящем-в-коже - он может проходить сквозь стены, невидим, читает мысли, и может обернуться любым убитым, берет их кожу и носит, снаружи грилл, внутри монстр...
  - Ходящий-в-коже. - Хм. Мне нравится. Вот почему меня больше не ловят - страху нужно время, чтобы укрепиться. А я обдирал ублюдков только потому, что тела без кожи выглядят говном на палочке.
  Везучий же я.
  - Ага. - Я сжимаю кулаки. Чувство мне нравится. - Да, это был я.
  - Но ты - ты же был дома, да? Сказал, что вытащишь нас домой... сказал, что...
  - Я сказал это, чтобы вытащить тебя из ямы.
  Воздух замерзает в ее груди. - Ты...
  - Ты нужна мне живой и сражающейся, Тизарра. У меня тут всякое дерьмо, которое избавит тебя от инфекций и придаст сил. Я получил пищу и оружие и магические штуки, хотя плохо понимаю, для чего они. Но тебе все это не помогло бы. Ничего не помогло бы, ведь у тебя не было цели.
  - Я... - Она обнимает себя руками, сдавив крошечные груди, и не смотрит на меня. - Внизу... там, в той яме...
  - Ага. - Я сажусь рядом и кладу на грудь тунику. - Не стану говорить, будто понимаю, что ты испытала там, внизу. Но я и сам повидал немало дерьма за эти дни. Знаешь?
  Ее пальцы уже работают, она покрывает себя туникой, как одеялом. - Да. Да, знаю. Но ты... ты всегда был сильным...
  - Нет. Я обычный грязный урод.
  Она уже может смотреть мне в глаза. Я вижу слезы.
  - Вот что я сообразил. На меня вылилось немало дерьма. Но это чепуха. Тебе пришлось много хуже. Как и Мараде, которая страдает прямо сейчас.
  - Марада... - откликается она, вяло, тупо и грустно. - Что они делают с ней?
  - Это... плохо. Хуже, чем было со мной. Хуже, чем с тобой.
  - Ох... о боги. - Новые слезы. - О боги, я не вынесу...
  - Она терпит.
  Мышиные брови сходятся вместе.
  - Так бывает с хриллианцами. Таков дар Хрила. Жестокий дар, но что есть, то есть. Она способна вынести все, если не сдастся.
  - Никогда. Она никогда не сдастся...
  - Сдастся, когда поймет, что ты умерла.
  - О... - Глаза раскрываются еще шире, губы обвисают. - Но я, я...
  - Вот почему нужно собраться. Сейчас. Когда буря утихнет и они поглядят на яму и поймут, что над говном торчат лишь две отрубленные руки, которые я подвесил...
  Она дрожит сильнее.
  - Я не смогу сделать все за тебя, Тизарра. Это твоя сила. Ты тавматург. Можешь делать Плащ. Можешь войти в самое сердце затраханного лагеря...
  - Ты... ты хочешь, чтобы я... вернулась туда?!
  - Так нужно.
  - Я не... Кейн, не могу...
  - Можешь. В том всё дело. Это я и стараюсь донести. Ты сильнее, чем думаешь. Я видел людей, проходивших всякое дерьмо. Иногда похуже этого. Знаю кое-что о выживании. Как ведут себя люди. Это не сложно. Просто тяжело.
  - Тяжело. - Она смеется, и в смехе слышна грань истерики. - Тяжело?
  - Да. Ты просто продолжаешь драться. Неважно чем. Просто не сдаешься.
  - Кейн...
  - Для обычных людей и хриллианцев - одинаково. Мы выживем, если не сдадимся. Да, у них волшебные тела - но плюнь. Пока ты не сдалась, эти мрази могут тебя лишь убить.
  Искалечить, ослепить, отрубить ноги, довести до слюнявого безумия и так далее... но хорошая ложь всегда затопчет дурную истину. Я кладу ей руку на плечо. - Смерть - еще не самое худшее.
  Вот это верно.
  - Ты не понимаешь. - Дрожь все сильнее, несмотря на одежду. Догадываюсь, что это не связано с холодом. - Я уже сдалась. Сдалась. Я вопила... умоляла...
  - Ага, я тоже.
  Я снова вижу большие глаза.
  И пожимаю плечами. - Они сломали меня, как поганую гнилую палку. И что? Они всех ломают. Только это и умеют.
  - Но... но...
  - Но это было тогда. - Я встаю. - В жопу тогда. Тогда прошло. А сейчас - бой.
  - Я... не знаю, если я...
  - Они приковали Мараду лицом вниз к камням. Голую. В середине стоянки. И каждый самец может ее взять, и каждая сучка смотрит...
  - Кейн...
  - Знаешь, почему она еще жива? Не из-за Хрила. Да, бог Исцеляет ее, но потому, что она борется. Всегда. Борется всегда. Знаешь, почему так?
  Я перемещаюсь к ней лицом, беру за руки, и она не отталкивает. - Потому что я уже не на кресте.
  - Кейн...
  - И потому, что ты еще можешь звать...
  - Я...
  - Ты так и оставишь ее там? - Я трясу ее. - Оставишь?
  - Как ты можешь... можешь требовать такого?
  - Потому что бремя на тебе. И на мне. Больше нет никого.
  Я скалю зубы. - Потому что у меня есть план.
  >>Ускоренная перемотка>>
  Дождевой поток стал капелью. Потом лишь шепотом. Гром затихает где-то на востоке.
  Пора идти.
  Я налегаю на постромку, так, что саднят ожоги на груди, на плечах. Волокуша приходит в движение, и я вытаскиваю ее в ночь.
  В мою ночь.
  Хорошая ночь для смерти, сосуны.
  Стоянка Черных Ножей простирается в сотне футов внизу, горят сторожевые костры.
  Вдоль парапета...
  Дождь еще шумит, скрывая скрип салазок по песку и случайным камням, но я осторожен, ведь ночь иногда играет шутки со звуком. Вес волокуши позволяет мне идти по самому краю. Но тут салазки цепляются за выступ стены, два бочонка грозят выпасть из плохо закрепленных ремней. И выкатиться в провал, вниз.
  Не сейчас. Не здесь.
  Руки дрожат и дергаются, пока я стараюсь удержать бочонки и поставить обратно. Понадежнее.
  Детали. Вас всегда убивают мелкие детали, чтоб их.
  Вперед, проклятый. Пальцы не желают сотрудничать, и стресс заливает потопом ночное зрение, я вожусь вслепую, и мне не совладать. Не сейчас. Я не готов.
  Когда бочонки наконец оказываются на месте, я проверяю ремни, крепящие на груди бутылки, и тряпичные фитили. Если я потеряю... Надежно. Надежно. Хорошо. Дыши. Все хорошо.
  Снова в постромку. Несколько вдохов наделяют парапет призрачным сине-серым сиянием усиленного зрения. Вполне достаточно. Идем.
  И я иду.
  Но...
  Вот хрень.
  Слишком долго. Слишком шумно. А я еще не вернул силы. Без напоминаний боли я забываю, насколько выдохся.
  Нужно было устроить пробный прогон. Но как? Уже поздно.
  Просто тяни.
  Я налегаю на постромку. Веревка рвет кожу и мышцы, обжигает кости да не по-настоящему но это же мать вашу так...
  Тяни, мразь.
  Слишком громко дождя нет они не слышат но смогут, знаю уже слышат а я не могу быстрее и не доберусь тяни мать твою тяни...
  Я добираюсь, когда отказывают колени. Сбрасываю веревку и бросаюсь в волглый песок и позволяю крови смешаться с грязью, лежу в лужице соображая, как же успокоить дыхание.
  - Кейн...
  Я подпрыгиваю и содрогаюсь, перекатываюсь на спину, встаю, ножи уже в руках, рефлекс, прежде чем понимаю - это голос Тизарры. Торопливо ухожу с края и сажусь у стены.
  - Дерьмо, - бормочу сквозь зубы, пряча ножи. - Могла бы просто, ну, потянуть за яйца или еще что. Всё лучше.
  Незримая рука легко касается плеча незримой ладонью, и судорога пробуждения от грез проносится по сознанию, теперь я вижу ее и знаю, что мог всегда... но только глазами. Не мозгом.
  Пока она не позволит.
  От тавматургов у меня вечный понос, и Плащ - одна из причин, почему.
  - Все готовы. Насколько я могла им помочь. - У нее секущий жезл, и она передает мне его, попкой вперед. - Все упыри, что рядом с Марадой, узрят бездну удивления. Когда всё начнется.
  Я беру жезл. - Готов на это поставить.
  - Ты даже не представляешь. - Лицо по-прежнему бледное, но теперь в глазах горит темный огонь. - Вместо кандалов она велела пересечь петли, которыми цепи крепятся к камню.
  - Гм.
  Живая картина: Марада восстает нагая из груды мусора, от каждой руки взлетает цепь толщиной с мое запястье, гибельные промельки железа...
  Бездна удивления - это еще мягко сказано.
  Я жалею, что не смогу посмотреть.
  Сую секущий жезл за голенище, вытягиваю руки. - Заря близко. Снаряди меня.
  Она берет мою левую руку. Вижу как бы оранжевый образ - она облизывает губы, хмурится. - Знаешь, по-настоящему нужна бы медная или серебряная краска...
  - Кровь не хуже. Давай.
  - Сам давай.
  Я вынимаю кинжал и режу большой палец; она ловит кровь в чашу ладони. - Ты уже делал так? Использовал Крик?
  - Я знаю, как это работает.
  Она кивает. - Не забудь заткнуть уши.
  - Ага.
  - Потребуется время. Иди дальше с бочками масла. Когда я обработаю руки, ты не сможешь их использовать для другого.
  Я убираю кинжал и вытаскиваю жезл. - На него.
  Она смотрит на лужицу крови в ладони, начиная дышать глубоко, медленно - регулярные вдохи вводят в мыслезрение. Кровь начинает мерцать, словно глинтвейн. Света практически нет.
  Жгут внимания заставляет жезл выпустить синюю плоскость энергии; ремни падают с бочонков, их верхние части сами собой сползают. Срезы идеально, стеклянно ровные. Я хлопаю по боку бочонка, переворачиваю. Масло льется в нужную точку, густой запах, бульканье и завитки на песке - течет, густое и ленивое, к краю выщербленной стены. Я пинаю второй бочонок, с другого края волокуши, а пока он выливается, осторожно несу третий и четвертый к провалу, ставлю там. Масло уже пускает струи вниз, в темные тоннели.
  - Кейн... - Ее голос призрачно-пуст: все еще в мыслезрении. - Сейчас.
  Я обтираю ладони, пачкая маслом и песком брюки; протягиваю руки ей. Она окунает указательный палец в мерцающую кровь.
  Жужжа под нос, рисует на ладони кровавые знаки. Вскоре отпускает руки и подносит палец к лицу, рисуя вокруг губ и на щеках. Еще несколько секунд, и она вздыхает, во взор возвращается сознание.
  - Хорошо. - Она вздрагивает. - Когда будешь готов.
  Мое дыхание ускоряется, в перехваченном горле рождается тихий свист. - На позиции.
  - Кейн... - Она щурится, подавляет кашель. - Мы не доживем до конца, верно?
  - Трудно судить. - Я пожимаю плечами, чтобы скрыть дрожь, бегущую по рукам. - Пару дней назад я сказал бы: без шансов. Но последнее время удача со мной.
  - Когда я... - Еще кашель, она задыхается, похоже, скрывая рыдание. - Когда я передала Мараде план, Шепча ей - знаешь, отвлечение внимания, встречи, все это - она начала плакать. Это же... я никогда не видела ее плачущей. Не думаю... что они с ней делали... Но она начала плакать, услышав план, и я спросила... она просто ответила, что благодарна. Твердила, что благодарна. Но, знаешь, не за спасение. Помощь.
  Она сглатывает. - За шанс ответить.
  Мои глаза горят. Не от слез. - Точно.
  - И я тоже хочу сказать спасибо. За шанс ответить им.
  - Это не просто шанс, - уверяю я. - Помнишь, когда Черные Ножи схватили нас, я сказал: они будут помнить нас тысячу лет?
  - Но это же просто...
  - Да, просто. Было тогда.
  Тучи расходятся. Нам подмигивают звезды.
  - Ты и я, Тизарра, здесь и сейчас...
  Видит ли она мои зубы?
  - ... превратим похвальбу в быль.
  >>Ускоренная перемотка>>
  Даже ветер утих. Богатый фруктовый аромат плывет над разлитым на выступе утеса маслом.
  С края стоянка Черных Ножей кажется россыпью дров и углей: почти все костры давно потушены или погасли сами. Вот дрова - кожаные палатки, а вот угли - кучки получивших посвящение самцов, что спят под звездами и дождем. Отдельные искры - костры дозорных, ждущих наступления рассвета.
  "Я на месте. Пора".
  Я не трачу сил, давая знак, что услышал.
  Сама поймет.
  "Мне отмщение", сказал Господь; но этим утром ему, как пить дать, придется поделиться.
  Я прижимаю раскрашенные ладони к раскрашенным щекам. Набираю воздуха сколько могу и разеваю рот как можно шире; затем хлопаю в ладоши перед губами. Один раз.
  Звук такой, словно взорвался весь Бодекен.
  Магия Крика направляет звук от меня, и все же это физический удар, заставляющий подгибаться ноги, я шатаюсь, в глазах звездный блеск.
  Прикрыть драные уши - вот это был чертовски полезный совет!
  Как будто он помог бы сохранить слух.
  Даже не могу представить, как этот звук отозвался на Черных Ножах, но их снулый лагерь пробудился потревоженным муравейником: огриллоны вскакивают и бегут туда и сюда, роняя палатки, ищут оружие. Наверно, еще орут и вопят, хотя я уже ничего не слышу. А ведь только начал.
  И я закрываю уши и Кричу:
  ВАС
  ПРЕДУПРЕЖДАЛИ
  Звук слишком мощный, чтобы называться речью: им кажется, что зарычал сам лагерь. Муравейник замедляется и слушает. Размытые пятна лиц Черных Ножей обращаются к небу.
  ЭТО МЕСТО
  МОЕ
  Ногой я роняю один из последних бочонков, добавляя масла в сеть тоннелей вертикального города.
  Я ОБЕЩАЛ
  СКОРМИТЬ ВАМ
  ВАШЕ БУДУЩЕЕ
  В ответ поток масла загорается.
  Хорошая девочка.
  Реки пламени каскадами льются по лику вертикального города, прорываясь в дельту абсолютной тьмы. Пламя рвется и вверх, по тоннелям, сходясь в гигантскую пылающую стрелу.
  Указывающую туда, где стою я.
  НО Я
  БОГ МИЛОСЕРДНЫЙ
  Пинаю последний бочонок и отступаю от провала. Пламя вскарабкивается и взлетает огненным столпом пятидесяти футов высотой.
  НЕ ЗАСТАВЛЯЮ ВАС
  ЕСТЬ ЕГО
  СЫРЫМ
  Я все еще хихикаю, вынимая из сундучка первую бутыль и зажигая фитиль от пламенного столпа у края обрыва. Так горячо, что приходится закрыть лицо рукой, волосы горят, но я слышу свой смех. Я стал похожим на Бога, играющего костями - планетами.
  Думали, это смешно? Смотрите дальше.
  Я швыряю горящую бутыль за парапет, следом вторую. Они покажутся искрами буйного пламени, падающими в редеющую ночь. Оборачиваюсь и достаю еще две. Не смотря, куда упали первые. Я знаю, куда они должны попасть.
  Может, я и хреновый стрелок, но метать умею отлично.
  У ошметков стены с пламенем в руках я готов...
  "Кейн - что ты творишь?"
  Не совсем Шепот. Есть ли заклинание, называемое Рык?
  Я все же бросаю бутылки и смотрю вниз, на ее озаренное пламенем лицо.
  КАКОГО ХРЕНА
  ВЫ ЕЩЕ ЗДЕСЬ?
  От Крика звенит в голове. Она дрожит и закрывает уши, но тут же подбегает к краю и машет вниз, в сторону стоянки. В сторону огня, ползущего от приземлившихся "коктейлей". На тесную площадку. Тесную от визжащих щенков.
  Визжащих горящих щенков. Горящих самцов-подростков. Горящих самок-подростков.
  И беременных.
  "Такого нет в плане! Это же ... были дети..!"
  ПРОВАЛИВАЙТЕ
  ЧТОБ ВАС
  "Но это были дети... малыши... они ничего не сделали..."
  Я швыряю очередную бутыль. Та взрывается в десяти футах от положения Тизарры. Ей приходится бежать вдоль парапета, избегая огня, и в ярком свете я вижу на лице ужас и отвращение, и не дам за все это и капли собачьего поноса.
  БЕГИ
  ИЛИ СЛЕДУЮЩАЯ
  ПОЛЕТИТ В ЛИЦО
  Последний раз взглянув - выражение чистого гнева преданной женщины - она поворачивается и убегает.
  Внизу кто-то успел открыть ворота загона. Весь лагерь ожил. Стрелы клацают вокруг меня. Кто не спасает щенков, тот или стреляет в меня, или мчится по уступам.
  Они спешат ко мне.
  Я поворачиваюсь к сундуку с бутылками. Если реально хочу сжечь мелких дерьмецов, нужно торопиться.
  >>Ускоренная перемотка>>
  - Тизарра, разрази тебя..!
  Сколько раз я повторил это?
  Наношу удар пяткой, с такой силой, что звенят зубы, но проклятущий Щит лишь мерцает, а розовый свет Слезы показывает белые пятна вокруг ее глаз. У нее была хренова куча времени понять, что тут есть реальная сила.
  А в душе живет совесть.
  Стоя среди обломков костей и лат около Слезы Панчаселла, обхватив руками узкую грудь и подавляя нервную дрожь, она выглядит так, будто готова стоять и следить за всем со стороны. - Ты ничего не говорил об убийстве щенков.
  Она совсем съехала, забейте мне кость в жопу. -Извини, ладно? Обещаю, буду чертовски страдать весь остаток жизни, если пустишь под долбаный Щит...
  - Это были дети, Кейн - ты никогда не говорил...
  - Если бы сказал, - рычу я, - ты помогла бы?
  - Ни за что!
  - Вот тебе и чертов ответ.
  Они уже вышли на след. Слышите, пещеры оглашены отзвуками яростного рева? Слышите, сколько боли? По мне, похоже, они желают вырвать мне когтями кишки, выцарапать боль наружу, и засунуть кишки в глотку, чтобы я задохнулся.
  Кажется, не нужно было ей видеть мою улыбку.
  Тизарра тоже слышит их боль: я читаю по лицу, по запавшим глазам и белым пятнам на месте губ.
  - И что ты решила? Оставишь меня здесь? С ними?
  - Следовало бы...
  Я засовываю руку за пояс, туда, где торчит секущий жезл. - Что следовало бы, так вправить тебе мозги. Или это сделают они.
  - И что я скажу Мараде?
  Ох, ради всего дрянного. - Ей? Она смотрит и видит всё - не будь чокнутой девочкой...
  - Не говори со мной так... ты не смеешь говорить так...
  Ага, точно, я не в лучшем виде и попрошу прощения, если выживу, но эти вопли совсем рядом, у меня волосы стоят дыбом, уже слышу стук когтей по камням и к чертям всё это.
  Вынимаю жезл, прижимаю кончик к поверхности Щита, необходимость рождает поток внимания, извергая из жезла режущую силу. Щит рушится каскадом искр, Тизарра шатается, а я прыгаю в пещеру, едва не выбив ей глаз. Ах ты скулящая мокрозадая курва!
  Но я лишь прохожу мимо, к Слезе. - Поставь треклятый Щит снова!
  - Кейн...
  - Не время для дерьма. Давай!
  Слеза Панчаселла мерцает мне с золотого пьедестала: частный закат размером с голову. Руническая рябь бежит по поверхности, извивается и распускает перья, тонет, затягивая взор в розовые глубины бриллианта.
  Я же поднимаю свой отрезок небес: электрически шипящий кончик секущего жезла.
  - Кейн...
  Тысячу лет назад, если правдивы сказки: Панчаселл Митондионн, почти бессмертный Высокий Король Первого Народа рыдал, творя свой шедевр, эоны легенд двигали рукой величайшего адепта в истории расы - в истории мира - создавая Вещь Силы, и вещь красоты, песнь в кристалле, грезу о мире, ставшую твердой ради защиты его народа и его земель...
  А вот и я, порочный недоносок из рабочего гетто, чья жизнь короче моргания левого глаза самого ничтожнейшего эльфа, готовлюсь рассечь поганую штуку надвое. Потому что кто-то, о ком они даже не слышали, не слушает меня.
  Вот, друзья мои, глубокий урок. Вот как устроен мир.
  Вот когда Тизарра наконец завладевает моим вниманием, не потому что зовет, а потому что с разрывающим уши грохотом испускает из рук поток пламени прямо в переход, из которого я вышел в пещеру и стрела пролетает в дюйме от ее почки и это достойное наказание за нашу сентиментальность и промедление, ведь залп стрел огриллонов проходит сквозь хвост ее Огненного Шара, загораясь, и одна летит прямо мне в лицо и я уже упал на плечо, перекатился и ударился лбом об пол, покатился обратно и въехал почкой в какой-то камень и даже не могу встать на ноги потому что колени, похоже, вдребезги...
  А секущему жезлу конец.
  С пола я целю в Слезу, сосредотачиваю волю и всё, что выходит - ожог от попки на ладони и статический разряд на острие жезла.
  - Кейн...
  Сейчас ее голос стал задушенным хрипом. Больная улыбка и кровь на устах, руки сжимают древко стрелы, угодившей в живот. Она выплевывает еще больше крови. - Кейн... мне жаль...
  - Не надо извинений. Просто держи их, пока я не починю эту штуку и мы выберемся...
  - Держать? Их тысячи... ты сам сделал так, что они не отстанут...
  Чертовски верно.
  Я пытаюсь встать, но колени подламываются и я цепляюсь рукой за желвак в скале, о который ударился почкой...
  - Ха... хо... ты...
  Ты видел?
  Это ты увидел глазами или в голове?
  Когда я коснулся скалы...
  - отсеченная рука - я был - она - была - он и я и она - пронзены в спину - смотрим в небо, держа мужскую руку и струи водопада плещут мне в открытые, смотрящие глаза, мое лицо в вышине среди зданий и клинок движется ко лбу и...
  Там, где рука коснулась камня, камень - не камень. Уже не камень. Это рукоять меча.
  Там, где я коснулся его, эфес поет высоким жужжанием Силы...
  Я смотрю на Тизарру. Она моргает. - Что... что такое?..
  - То, что случается вечно, - говорю я, ибо вечно говорю это сейчас.
   Она кивает, понимая. - Что будет дальше? Будет ли дальше?
  - Ты уже знаешь.
  Она снова кивает.
  Я бросаю ей жезл. Он навеки повис в воздухе. Он уже в ее руке, не покинув мою. Прежде чем она ловит его, отворачивается, хотя еще смотрит на меня и будет смотреть всегда.
  - Держи, - говорю я. - Он твой. Мне уже не нужен. - Встаю, и Меч вылезает из камня. Визжит в моей руке.
  Я направляю его на Слезу Панчаселла.
  Длинный и прямой и тяжелый, лезвие цвета отполированного до зеркального блеска тунгстена. Глубоко врезанные в металл руны, от широкой части до острия, прекрасны и гладки, словно следы кисти, горят огнем столь черным, что не выдерживают глаза; они меняются, искажаются и мерцают и ползут по клинку, высасывая свет из воздуха...
  Я никогда не видел такого Меча. Я знал этот Меч всю жизнь. Все жизни.
  Разрушив Слезу, он разорвет хватку Силы на реке. Река, заткнутая на тысячу лет, прорвется и наполнит пещеры. Обрушится с вершины города на стоянку внизу.
  В моей руке гибель Черных Ножей и их возрождение.
  Гибель - сегодня.
  Когда лезвие входит в Слезу, она кричит, словно я убиваю мир.
  Возможно, так и есть.
  >>Ускоренная перемотка>>
  Рассвет за моей спиной поджигает радугу. Невероятно огромную... плотную, как Бифрост, рожденную в брызгах моего водопада...
  Одна нога тянется от лица разрушенного пятого яруса, высоко над головой; вторая угнездилась где-то в большом, затянутом туманом море обломков, там, где была стоянка Черных Ножей.
  Вот мой горшок с золотом. Прямо здесь. Среди бесконечного, сотрясающего землю грохота водопада я мысленно слышу крики Черных Ножей.
  Где-то к югу новая река катится по Бодекенским пустошам, черная от грязи и обрывков палаток, разбитых телег и сломанных тел.
  Я взираю на дело рук своих, и оно хорошо.
  Один лишь изъян обнаружился в моем плане: встреча назначена слишком далеко от гремящего водопада, так что я слышу беседу идиотов. Обо мне.
  Я опираюсь о стену около остатков окна, в комнате девять выживших одеваются в тряпье, которые я собрал, перевязывают раны, которые не смогла Исцелить Марада. Бинты и мази тоже я притащил, и еду, и воду я нашел, а они говорят, что мне нельзя верить.
  - ... полная нелепица. - Хотя бы Марада стоит за меня. Кажется, в одиночестве. - Если единственной его целью была месть, зачем рисковать со спасением? Он с легкостью мог бы оставить меня... оставить...
  Даже отсюда слышу, как она запинается. Не может сказать.
  - ... там, где мы были, - заканчивает она неловко. - Он мог бы сделать то, что сделал, даже без твоей помощи, хотя освобождение реки стоило бы ему жизни...
  Вот это верно.
  - Тебя там не было, - твердит Тизарра. - Никого из вас. Вы его не видели. Не слышали.
  - А щенки - ну так что? - Это Джеш Выдра. - Сколькие из них выжили бы в реке? А?
  - И я о том. Зачем... делать так? Зачем это шоу?
  - Отвлекающая операция, - говорит Марада, и ясно, что она сама не уверена.
  - Так он сказал. Сказал мне. Чтобы они наверняка ринулись бы за ним в город. Оттянуть их из лагеря, дать вам шанс сбежать... Но когда он ударил по детям, многие остались внизу. Охранять выживших.
  - Ну, мне все равно, - подает голос кто-то еще. - Чертовски благодарен за жизнь.
  - Ты так говоришь сейчас, - отвечает мрачная Тизарра. - Но он с нами не закончил. Вот зачем спасение. Он еще сможет использовать нас. Единственная причина. Просто погодите. И увидите.
  Другой человек обиделся бы. Да и я, если бы она ошибалась. Но, знаете, некоторые Черные Ножи умеют плавать.
  Я смотрю на свой водопад. На свою радугу. Радуга - обещание Бога, что не будет второго Потопа.
  Ну, я его и не планирую.
  В дупу наказание. Дело в истреблении.
  
  
  Правосудие Хрила
  
  Это был недобрый сон.
  Я не мог счесть его даже кошмаром: тогда на лице была бы ловчая сеть, не рогожный мешок. Ошметки какого-то дерьма не болтались бы вокруг головы. Я был совершенно уверен.
  Следующее пробуждение пробило дыру в черепе, я начал волноваться, что голый, хотя должен был быть облачен в черный кожаный костюм. А этот тряпичный комок во рту, и над ним что-то вроде веревки? Откуда всё это, на хрен?
  Впрочем, теперь стало понятно: та мелкая дрянь вокруг головы могла произойти только из моего носа.
  Чуть позже в мой лоб вгрызлось смутное понимание, что плечо, на котором я лежал, обычно делается из плоти, не из металла.
  И самое последнее, оно же худшее: на руках и лодыжках были не веревки. Забудем, что я лишился метательного ножа, который скрывал за воротником куртки; он не помог бы против стального доспеха на спине несущего, и даже не рассек бы оковы на руках. Я еще мог чувствовать пальцы, потому что в этот раз их надели не так туго, как сделали социальные полицейские Лос-Анджелеса, хватая меня за насильственный контакт с высшей кастой.
  Наручники.
  Я снова чихнул, загадив мешок соплями.
  И покатился обратно в черную дыру.
  Я оказался достаточно везучим по жизни, не получив серьезных травм черепа. Да, меня лупили, били палками и камнями, посохами и железными дубинами, боевыми молотами и гранеными булавами, пару раз даже кирпичом; кололи стилетами, кинжалами, ножами и короткими мечами; вгоняли двуручный меч в брюхо и топор в плечо; обстреливали всяческими стрелами, камнями из пращи, пулями и гребаными духовыми дротиками - уж не говорю, сколько раз сбрасывали с высоты - но мне как-то удавалось избегать ударов по голове столь тяжелых, что дело не обходилось парой секунд отключки.
  Но теперь даже несколько секунд казались опасным знаком: это сотрясение, а всякий, считающий, что сотрясение не требует лечения, слишком небрежно относится к жизни. Хотя это такая травма, которую можно пережить. Вы просыпаетесь с дикой головной болью, головокружением и тошнотой, общей слабостью и прочим дерьмом, нужен покой - или, скажем, хриллианское Исцеление - но вы это вытерпите. Почти всегда.
  Когда же секунды растягиваются в минуты, вы уходите с территории головной боли в области, скажем, субдуральной гематомы (это милый способ сказать, что мозги кровоточат и оболочки их вздуваются). И уже не сможете вскочить и побить врагов. Здесь сам Бог бросает кости, решая, откроете ли вы вообще глаза; а если откроете, не угодите ли в кошмарный сон. Вот как я.
  И это не метафора.
  Иногда трудно решить, стоит ли постепенное пробуждение таких мук, или лучше навеки упасть в черную дыру, ведь вечный крик - это адски забавно.
  По крайней мере, так было со мной.
  Может потому, что мучительное пробуждение я испытал, лежа в мешке на спине сукиного сына, бодро куда-то спешащего.
  Единственным способом грубо определить длительность беспамятства было - рассчитать, как быстро Маркхем мог дотащить мою содрогающуюся задницу от "Пратта и Красного Рога" к тележке рикши и подняться кругами по Шпилю, ведь он не желал столкнуться по дороге с другим бдительным хриллианцем.
  Что, я еще не рассказал?
  Оказывается, я не ошибся насчет группы поддержки Тихони. И даже насчет ее по-настоящему крепких нервов. Я ошибся в одном: что поддержка имела причины бояться дымных охотников.
  Ну, ладно. Не единственная моя ошибка.
  В некоторых делах я мыслю реально быстро. Например, как убить человека. А в некоторых мыслю вовсе не быстро. Например, когда догадываюсь, что боевики Феллера могли узнать о моем присутствии в отеле либо от Кайрендал и Тиркилда с компанией - что маловероятно - либо от, скажем, слишком-удачно-оказавшегося-в-переулке-напротив липканского паука, который сам меня туда и поселил.
  Всю дорогу, пока играл роль мясной картофелины в мешке, я ничего не понимал. Лишь беспорядочные образы проносились по мокрой пемзе мозга: пустоши Бодекена, покрытые пшеницей и виноградниками, и делящая город река, и чистые мостовые, и белые дома - в сочетании с безголовыми огриллонами и красным огнем, что не давал света.
   Почти ничего не помню о первой части посещения "Черного Камня". Наверное, кто-то стащил мешок, потому что помню, как кто-то сказал "благой боже, да помойте же его" и вскоре я стал мокрым, а в глаза сочилось нестерпимое сияние, и огни набухали в голове, так что я ощутил, будто кости черепа скрипят, начиная разделяться по зазубренным швам и знакомый далекий голос произнес с края колодца, в который я упал...
  - Лорд Тарканен... вы ударили его слишком крепко...
  Потом другой смутно знакомый голос - не Маркхема - вроде голос актера из кубика Приключений, который я смотрел в детстве, всегда имел хорошую память на голоса...
  ... или недостаточно хорошую? - Не вы ли прежде практиковали некромантию, Саймон Феллер? Призрак ответит честно, тогда как живой может и соврать...
  Тут я попытался засмеяться, знаете ли, хорошая шутка, но уверен, что лишь жалобно застонал.
  - Нет нет нет он должен жить - мои приказы - исцеление - давайте же...
  - Нет. - Голос Маркхема. Я даже различил во вселенской серой дымке строгое облако. - Рана получена не в битве. Любовь Хрила ему не поможет.
  Круглое бледное пятно в дымке начало превращаться в лицо.
  - Майклсон? Майклсон, вы можете меня понять? Знаете, где вы? Кейн, поговори со мной.
  Помню, тут я попытался ответить.
  "Мертв", пытался я сказал. "Ты мертв".
  - Саймон Феллер, - вмешался другой голос, не Маркхема. - Он бредит. Дайте ему умереть. Если он выживет, мы все пожалеем. Знаю по личному горькому опыту.
  Тут я снова попытался засмеяться. Если бы я мог. Почему-то мысль "сколь многие могли бы сказать так же" казалась дико смешной.
  - Это не ко мне, - отозвалось мутное лицо. - И не вам решать. Передадим в том же виде, в каком получили. Пусть договариваются о чем хотят, если помрет, их проблема.
  - Целительная магия артан сильнее Хриловой?
  - Просто... э, разная. Ну, зовите их.
  Мутное лицо склонилось ближе и новые детали попали в фокус: серые прилизанные остатки волос, заостренная бородка цвета соли-с-перцем, слабая челюсть...
  Это был Рабебел.
  - Майклсон - может, ты не слышишь, но знай - ты всегда всё принимал на личный счет, но это просто бизнес. Точно. Я давно перестал тебя ненавидеть. Просто бизнес.
  - Мертв... - В этот раз я ухитрился выдавить слова через зубы, не оставив кататься по раненому черепу. - Ты покойник...
  - Вот: не может пошевелиться, едва говорит, а угрожает...
  - Это не угроза. - Мертвец отступил, став пятном, потом тучкой. - Сейчас для него это простой факт.
  И, прежде чем я смог призвать остатки здравого смысла из покореженного мозга, дела стали еще чудесатее.
  - В соответствии с договором между нашими народами, - проговорил Маркхем, - я передаю беглеца в ваши руки и под вашу ответственность.
  И две новые тени появились в поле моего зрения. Когда они склонились забрать меня, у обоих оказались нечеловеческие круглые головы с тошнотно знакомыми гримасами, какие можно увидеть в кривых зеркалах.
  То было мое лицо.
  Я узнал себя. Их. Я же вырос в рабочих трущобах Сан-Франциско. Социальную полицию не узнал бы лишь тот рабочий, что уже шесть дней как мертв.
  - Администратор Хэри Майклсон. - Электронный скремблер в зеркальном шлеме социка не работал в физических константах Дома, голос был такой, будто он рукой зажал себе рот. - Вы арестованы по обвинению в злостном насильственном контакте с представителем высшей касты, а именно в убийстве праздножителя Маркуса Энтони Вило.
  Знаете, это забавно...
  Жизнь всегда умела вонзить мне нож в глаз в самое подходящее время.
  Передача в лапы социальной полиции - это был тупой нож. Ржавый. Зазубренный. Полагаю, мне повезло.
  Он вошел в левую глазницу и начал пилить синусы, пока скрип ржавой зазубренной метафорической стали по метафорической кости не поднял меня над личным горизонтом событий; и, хотя я не имел малейшего ключа к догадке, что происходит и где, сквозь боль и общее смятение смутно осознал, что ситуация нехороша для моего непосредственного будущего.
   И подумал: "Ни хрена. Будем бороться".
  Кажется необычным решением со стороны полубесчувственного мужчины средних лет, голого и с переломом черепа, связанного по рукам и ногам несокрушимыми высокотехнологичными оковами соцполиции. Но я уважаю правило большого пальца, я его практиковал очень давно - еще когда был полудиким пацаном на улицах района Миссии - и оно стало твердым как проволока инстинктом.
  Если плохие дяди пытаются утянуть тебя куда-то - дерись.
  Дерись сразу.
  Потому что они тянут тебя в свою зону комфорта. Вот почему тебя не убили прямо на месте: тут у тебя еще есть шанс. Какой угодно. Свидетели. Полиция. Оружие. Пути бегства. Что-то. Вот почему они хотят тебя забрать в другое место. И едва тебя приведут туда, куда они хотят - конец.
  Иногда конец наступает не сразу. Что еще хуже.
  В драке тебя могут убить. Лучше так, чем попасть туда, где они смогут насладиться полной властью.
  Так случалось с некоторыми подростками, которых я знал в районе. Они исчезали. А тела находились потом. Иногда можно было понять: они прожили еще недели. Или месяцы. По тому, сколько ран успело зарасти шрамами. По ампутациям. Кастрациям, разрывам вагины и еще... вам лучше не знать.
  Так что...
  На хрен.
  Дерись.
  Но (те, что знают меня, наверняка уже слышали) есть драка и драка.
  - Рабебел... - Я сумел сказать, или мне так показалось. Я подмигнул покойнику. - Рабебел, я тебе нужен...
  Покойник отскочил в туман. - Рабебел умер двадцать пять лет назад. Ты ему не помог, и мне не нужна помощь от тебя.
  - Ты не... - Слова словно вязли в дымке внутри головы. Я тяжелым трудом заставлял их лететь по воздуху. - Передашь меня... и этому месту... конец... несколько дней, и всё... война - война с Анханой...
  Это произвело некое впечатление: обрамленное бородой лицо снова стало ближе. - Он же... может ли это быть верным...
  Почти знакомый голос ответил: - Я давно понял: из рта этого человека даже Хрил не услышит правды.
  А.
  Вот кто этот Почти Знакомый.
  Даже с расщепленным сознанием его появление здесь привнесло полный смысл. Я стал чертовски интуитивным.
  Друзья Хрила при Дворе Бесконечности уверили меня, что его влияние в Церкви и Империи сугубо символическое. Если будет война, то не по его милости.
  Я постарался извлечь максимум пользы из рта и мозгов. - Не... про меня, тупица... сделка - нам нужно договориться...
  - Майклсон, мне жаль. - В голосе соленого-с-перцем пятна не звучало сожаления. - Дело сделано.
  - Нет... ты не можешь - отослать меня назад... не отдавай меня им... умоляю...
  - Уже отдал. Офицеры? Время поджимает. Если вам угодно, прошу вот этим путем.
  - Стойте, проклятые... стойте...
  Висящий в усиленных проволокой перчатках социальной полиции, руки скованы за спиной, лодыжки стянуты тем же металлопластиком, голый, облеванный, неспособный стоять и видеть, я все же зарычал, и внутренний клинок солнечного огня прогнал туман из головы, сжег его. Не важно, насколько мне плохо - убить кого-нибудь всегда сумею. Проще, чем два пальца...
  Ведь, знаете, я никогда не был мягким типом и так далее.
  Комната сфокусировалась. Выглядела она как убежище не особо успешного грабителя купеческих караванов. Роскошная, но разномастная мебель, изящная резьба вперемешку с трещинами и сколами; кожаные, бархатные драпировки и кружева не могли скрыть всех пятен и следов небрежного обращения. Ковер шириной в целую комнату некогда был роскошным, такой и я положил бы в Эбби, своем особнячке в Сан-Франциско, когда стал звездой. Но сейчас он покрылся пятнами земли, целая дорожка от двери к слишком большому столу слишком темно-вишневого цвета, в стиле "на-колени-рабы-я-Большой-Босс". Там были гобелены и всякая хрень, из стен торчали серебряные крюки с почерневшими стеклянными лампами, но серебро покрылось патиной, а ткани копотью, да и сами стены были с самой дешевой белой штукатуркой и пятнами синеватой плесени. Всё место выглядело нежилым, почти покинутым, словно этот Феллер украл лучшие вещи герцога Китина, убегая из Тернового Ущелья, а затем попросту сложил кучей, намереваясь обгадить перед новым бегством. Как поступают медведи.
  В пещере разбойника - кроме меня, социков и Маркхема, Лорда Гребаной Ситуационной Этики, и типа лет шестидесяти, выглядевшего как призрак Рабебела, или близнец, или кузен или да-хрен-с-ним-кто, ведь он не был главной проблемой - стоял великолепный человек в великолепном доспехе и той Сияющей Мантии Королевского Величия, что существует лишь в легендах и песнях. Знаете, Артур, Шарлемань, Фридрих Барбаросса, Ричард Львиное Сердце, все эти кровопийцы и громилы с хорошими пресс-агентами, умеющими вознести героев над толпой завсегда виноватых неудачников.
  Вроде меня. Но сейчас не об этом.
  Латы были из хромовой стали, угловатые зерцала, в свете ламп блиставшие не хуже розоперстой, мать ее, авроры. Тип внутри был типичным Библейским Патриархом, человеком-горой, но в расцвете сил зрелости - знаете, словно белые как соль брови и борода служили лишь для усиления яркости огня в глазе, являвшем нам Откровение Истины.
  О глазе я сказал буквально.
  Половина лица была лицом высеченной из Божьего гранита статуи бессмертной красоты, весьма подходящей легендарным королям. Но другая половина...
  Левая глазница стала уродливой развалиной: пустота, шрамы и торчащий обломок кости, некогда служивший весьма приличной скулой. Он мало изменился со дня, когда некий гнусный недоносок из гетто врезал ему его же дубиной.
  И явление его, как могли уже догадаться самые сообразительные, не было случайным.
  Со всей ментальной и физической убедительностью, дарованной мне внутренним солнечным клинком, я прохрипел: - Я не был его пленником...
  - Имеет значение лишь то, - сказал социк слева на весьма хорошем вестерлинге, - что сейчас вы наш арестант. - Они с партнером потащили меня к призраку-двойного-кузена Рабебела, который держал открытой дверь... но тут шесть футов девять дюймов хромовой стали Библейского Патриарха преградили нам путь с неохотной царственной неумолимостью громадного ледника, что ползет с гор в арктическое море.
  Социальная полиция благоразумно остановилась. И я с ней. Не по своей воле.
  Пуртин лорд Хлейлок, Безупречный Правовед Ордена Рыцарей Хрила, обратил открывающий истину взор на Маркхема, Благочестивого Лорда на службе Поборника Хрила. - Это правда?
  Маркхем даже не моргнул, тем более не покраснел. - Мой Лорд Правовед повелел мне доставить сего человека без помех, - ответил он просто. - Я так и сделал.
  - Поймал из засады, - забулькал я. - Похитил... когда я пытался спасти людей...
  Тут Маркхем великодушно покраснел, хотя совсем чуть-чуть. Я провернул нож. Привычное дело. - Я же исполнял за него его обязанности... защищал граждан Бранного Поля...
  Было вполне приятно наблюдать, как багрянец поднимается по лицу спесивого липканского подонка к самым корням подстриженных волос.
  - Прямой приказ... мой долг перед...
  - У каждого находится... долбаное оправдание... - Адреналин гудел в ушах. Я пел его песню, хотя не знал слов. - Вы покинули своих людей в опасности... принеся клятву пред Самим Хрилом... как это называется? Изменник? Вы напали из засады... без предупреждения и Вызова... что делает вас, э, Подлецом...
  Лицо Маркхема было красным, лишь глаза белыми. Он взвился, глядя на Хлейлока. - Мой Лорд Правовед - это клевета, мой...
  Челюсть племянницы, казалось, может расщеплять бревна; челюсть дядюшки явно была готова дробить валуны. - Вам нет нужды ее переносить.
  - Он лишь хочет обмануть палача.
  - Неразумно, - пробормотал Пуртин Хлейлок, еле шевеля мощной камнедробилкой, - думать, что вы познали намерения этого человека.
  Нет, он не поднес перчатку к зияющей глазнице, но - готов заложить орешки - подумал об этом.
  Маркхем нацелил липканский нос мне в лицо, будто меч в защитной позиции. Потом отмахнулся. - Не вижу причин предпочесть разбор личных обид служению закону.
  - Личных..? - взвился я. - Я Вооруженный, мать вашу, комбатант...
  Маркхем замер. Как и Хлейлок.
  - И по вашему гребаному Закону...
  - Это Закон Хрила, - зарокотала гора по имени Хлейлок, - и вам следует точнее выбирать ...
  - Ага, точнее. Как скажете. - Я пожал плечами, отчего голова заболела сильнее, что помогло сохранять дерзкую улыбку и разгонять туман перед глазами. - Я не сдался и не был побежден в Сражении. Маркхем, лорд Тарканен, вы не истинный рыцарь, но всякая срань - подлый трусливый любитель нападать со спины и просто преступник, да уж - и я взываю к Хрилу и его Правоведу. Свидетельствуйте истинность моих обвинений. Клянусь вашим Богом и Его Законом, что я по праву свободный человек.
  На странице это выглядит более эффектно, нежели выглядело тогда: бормотание разбитого рта мужчины средних лет, голого, в крови и рвоте, со скованными руками и ногами, повисшего на руках двух убийц-суперкопов в высокотехнологичных бронекостюмах. Но это сработало.
  Маркхем выглядел так, будто я пригласил его нагнуться и вылизать мне задницу. Рабебел-Феллер закрыл лицо руками, сказав по-английски: - Охх, ради милостей проклятого Христа!
  Социки обратили зеркала один к другому, потом снова к Хлейлоку.
  - Легальность спорна, - сказал один. - Администратор Майклсон теперь наш арестант.
  - Нет. - Если бы каменные скрижали, на коих Господь начертал свои Заповеди, могли говорить, это звучало бы под стать голосу Хлейлока. - Хрил - Владыка Правосудия. Если Владыка подтвердит обвинения, этот человек станет свободным. Таков Закон.
  Он поглядел на Маркхема. - Лорд Тарканен, вы Ответите?
  Маркхем казался полным ужаса. - Милорд, у него всего лишь шестая степень - чуть лучше стражника. И его раны... Сомневаюсь, что он хотя бы сможет стоять без...
  - Если лорд отвергнет мой Вызов, я не только встану. - Я старался сказать это так, будто верил сам. - Я уйду отсюда на хрен, и ваша, черт дери, обязанность обеспечить...
  - Не учите меня исполнять Закон. - Взор Хлейлока, не отрываясь, сверлил Маркхема. Возможно, он не желал пачкать глаза созерцанием моей рожи. Обдуманно и неуклонно, как движущаяся планета, он продолжил: - Вы Ответите?
  Маркхем вздохнул. - Да, Мой Лорд.
  Хлейлок опустил голову. - Да будет так. Я Свидетель.
  - Вы здесь чтобы... вы скажете им, ведь так? - бормотал Рабебел социкам, а те снова переглядывались сквозь зеркала масок. - Он был жив, когда я доставил его, и не моя вина, если...
  - И живым будет он доставлен в Социальный Суд, - сказал Социк-один.
  - Это мы увидим. - Хлейлок встал пред Маркхемом и возложил руку в перчатке на стальной эполет. - Маркхем - не делайте допущений и не празднуйте победу заранее. Он не бросил бы вызов, не будь у него хитрого плана поразить вас.
  Это было верно, но совет пришелся явно не к месту.
  Тусклый взгляд Маркхема уже видел мое будущее. Прискорбно короткое. - Мой Лорд, ваши слова услышаны.
  - И не полагайтесь на Нашего Владыку, даже если дело ваше правое. Этот человек воспользовался Законом лишь для своих нужд. Он не ведает чести.
  А вот это было наглой ложью: я многое знаю о чести. Но никогда не мог себе позволить такой роскоши.
  У него были серьезные причины не любить меня. Двадцать пять лет назад, когда он еще был капитан-рыцарем и командовал гарнизоном Северного Рендхинга, что на юго-восточной границе Бодекена, а я завершал Приключение, делаясь звездой, мы малость разошлись во мнениях о тактике обращения с остатками народа Черных Ножей. Расхождение стало спором, который я разрешил не вполне достойным манером - ведь в честном бою он убил бы меня в одно мгновение. Наши рабочие отношения окончились, когда я оставил его в лапах выживших Черных Ножей. На смерть.
  Пусть всё обернулось для него наилучшим образом, признаю: это было гнусно. В те дни я был очень плохим парнем. Да и сейчас не стал хорошим.
  Так себе извинение.
  Не пытаюсь ничего рационализировать и даже объяснять. Поступки сами себя оправдывают - или нет. Слова их не сделают правильными или ошибочными. Отец твердил: "Если тебе приходится оправдываться за что-то, лучше вообще этого не делать". Я же сказал: вот рассказ о том, что произошло. Не почему.
  
  Вот что произошло.
  Я встретил Пуртина Хлейлока во время того самого отступления из "Отступления из Бодекена". По неточным подсчетам - не люблю пересматривать старые Приключения, особенно это - прошло тридцать четыре для после уничтожения Слезы Панчаселла и высвобождения Пути Кейна.
  Я даже не могу вспомнить, сколько людей было в экспедиции Рабебела - тридцать девять или сорок, что-то вроде. Из Ада выбрались живыми десятеро.
  Не учитывая самого Рабебела. Но тут не о нем.
  Повар Нолло, как бы маллантриец; его любовник Джеш, которого все звали Выдрой; три "брата" из Хротнанда - Тарпин, Метрин и Картран, еще парочка сервов из Джеледа, Киндалл и Враллтаг. Марада с Тизаррой.
  Когда мы вступили в контакт с передовым постом хриллианцев, нас было трое: Марада, Тизарра и я.
  Это был лучший месяц моей жизни.
  Прямым путем - в седлах, с водой и запасными лошадьми - от Ада до Северного Рендхинга семь дней. Монашьим шагом (полумедитативная, полумагическая форма бега, которой я обучился в Гартан-Холде) я прошел бы за пять дней. Если бы был в лучшей форме. Почти как полный сил воин - огриллон. Опять же если попадется вода.
  Но пойди мы прямо, нас бы догнали и убили самым ужасным образом.
  Трудно сказать, сколько Черных Ножей погибло, когда я выпустил реку. Никто не знал точно, сколько их было в самом начале. Численность рода оценивали тысяч в семь голов. Но иные говорили о пятнадцати или даже восемнадцати тысячах. Я же скажу вот что: пережившие ту ночь не относились к старикам и детишкам, не были слабыми или медленными.
  Их было не менее трех тысяч.
  Три тысячи самых крутых, злых, быстрых и сильных самок и самцов народа Черных Ножей выбрались из руин священного капища, найдя вокруг лишь изломанные тела братьев и сестер. Родителей. Детей.
  Остатки Черных Ножей, как можно догадаться, брызгали кипятком при одной мысли обо мне.
  Я был первым учеником аббатского курса Тактики малых групп, но умения эти мне мало пригодились. Каждый из семи "носильщиков" окончил школу боевых единоборств Консерватории, и хотя ни один не был "материалом для звезды", разве что Выдра, но дело своё они знали на все сто. Еще Тизарра, Плащом делавшая нас более - менее невидимыми, и секущий жезл, и хренова куча вещичек, которые Коллберг запрятал в стратегически выгодных местах. Уж не упоминая Мараду, Чудо-Женщину с жаждой убийства и паром, валящим из ушей.
  К черту тактику.
  Мне пришлось лишь вспомнить некоторые книги, которые давал мне отец. Например, "Войну и мир".
  Согласно Толстому, Кутузов одолел Наполеона при отступлении из Москвы тем, что отказывался от битвы. Держал армии в контакте, так что Наполеон не мог расслабиться - приходилось поддерживать боевой порядок все время - но едва Наполеон выдвигался для боя, Кутузов ретировался. Когда Наполеон возвращался в лагерь, Кутузов делал вид, что нападает: военная версия тяни-толкая.
  Я объединил этот принцип с основными идеями партизанской войны, почерпнутыми из "Жизни Джеронимо". [14] Когда Черные Ножи шли на нас в силе, мы отходили им за спины и убивали раненых на стоянке. Когда они высылали охотничьи отряды, одна-две-три своры исчезали... чтобы обнаружиться в виде ободранных трупов без пахучих желез. Если они выставляли охрану, мы убивали охрану. Если охрана была большой, ну...
  Огриллоны сбиваются в кучу при угрозе. Это инстинкт. Вот из ночи доносятся жуткие звуки - они скучились - и нужен один взмах секущего жезла...
  Прежде чем ободрать туши, мы растаскивали их в стороны, чтобы Ножи решили: мы побеждаем потому, что своры слишком сильно расходятся.
   Врубились?
  И, знаете, туши были не просто ободраны, но и частично обглоданы.
  И не только ради эффекта.
  Смею заверить, это был чистый прагматизм. Нам нужно было быть подвижными. От этого зависели наши жизни. Так что мы несли с собой лишь водяные бурдюки. Жили на том, что удавалось забрать с трупов. И на самих трупах. Да, кровь гуще воды. Но можно привыкнуть.
  И на вкус неплоха.
  Ну ладно, не буду притворяться. Хватит. Реальной причиной поедания мяса и питья крови Черных Ножей был мой приказ.
  Частично в этом проявлялось врожденное мне чувство справедливости.
  Да, черт возьми, справедливости. Если они хотят убить и сожрать меня, я буду убивать и жрать их самих.
   Такие времена.
  Не эти аргументы я представлял остальным. Я вообще не разводил дискуссий. В первую же ночь вернулся на холодную ночную стоянку с ободранным огриллоном на плече, и велел Тизарре достать жезл и нарезать кусочков.
  Они не особо прониклись идеей.
  В конце концов, огриллоны и люди отличаются лишь деталями фенотипа; наши два вида столь близки, что возможно ограниченное скрещивание на манер лошадей и ослов. Пожирать огриллонов - это слишком сходно с каннибализмом, и все, кроме меня, ощутили неудобство.
  Не буду входить в подробности, кто что сказал. История не об этом. По сути: я начал с того, будто поедание гриллов заставит нас пахнуть гриллами, ведь мы едим их белки и гадим их жирами. Это некоторых убедило, но Джеш указал, что это заставит нас пахнуть не гриллами, а хумансами, сожравшими гриллов. Тут дела начали заворачивать в дурную сторону.
  Я закончил, сказав тихим и спокойным голосом: припасов мало, мы не сможем тащить ослабевших и, если кому не нравится, тот может валить назад и сдаваться гребаным Ножам прямо сейчас.
  Но и это не настоящая причина, по которой я заставил всех есть гриллов. Причина была в еще одной книге отца.
  "Сердце тьмы".
  Единственного я не понимал в той книжке: почему люди сразу решили, что Куртц свихнулся. На мой личный взгляд - и он не изменился - сумасшедшим был Марлоу. Когда Куртц бормочет "ужас, ужас", мне всегда казалось, он говорит о перспективе вернуться в Европу.
  Я догадался об этом, знаете, потому что вырос в джунглях. Моими джунглями были переулки и сточные канавы и катера уголовной полиции, кружившие в воздухе чуть ниже облаков; но это были джунгли. Вот почему, когда появились Черные Ножи, я ощутил себя счастливым. В первый раз после выхода из Консерватории. Кто сказал, что нельзя вернуться домой?
  Это я и пытался донести до остальных. Перетянуть в свой двор: показать, что сейчас они в джунглях. Что всё, им известное - Как Делаются Дела и Как Устроен Этот Мир - можно извергнуть из жопы вместе с прочими снарядами. Главный трюк в джунглях - стать высшим хищником.
  Жрать всех вокруг.
  Мы прошли через такое, что долго убеждать их не потребовалось. О, были высказаны протесты, что нужно сохранить черту между нами и ними, всякое дерьмо насчет высоких моральных стандартов... но главный урок "Сердца тьмы" в том, что джунгли всегда здесь, внутри даже самых цивилизованных из нас. Их призраки что-то любовно шепчут в сумрачных уголках разума, и сколь бы мы не затыкали уши, мы слышим.
  Не верите? Изучите цифры доходов от продаж моих Приключений.
  Среди выживших лишь Марада могла возражать мне с полным моральным правом. Не только потому, что она была благородным и славным рыцарем Хрила, но и потому, что испытала больше страданий от рук и прочих членов тел Черных Ножей, чем остальные, и если бы она сказала "нет", остальные сказали бы "да" лишь с моим ножом у глоток. Но Марада, при всей ее силе и уверенности в Любви Хрила лично к ней, не родилась для аристократического поместья; под Броней Уверенности и за Утренней Звездой в ее руке скрывалась актриса, и я... гммм...
  Я совершил много такого, чем не горжусь.
  Говоря "родилась не для поместья", я сказал слишком мало и непонятно. Она не была настоящей Марадой, как я был Кейном. Марада - роль, которую она играла. Сама же она была Ольгой Бергманн, третьей дочерью в беднеющей семье бизнесменов с юга Швеции. Стала актрисой лишь потому, что браки старших сестер не помогли наладить семейные дела. Благополучное детство никак не подготовило ее к грубости Черных Ножей; пекло, не думаю, что кто-то может быть готовым к таким зверствам. Вряд ли Доморожденные рыцари справились бы лучше. Я вот точно не справился бы.
  Она строила хорошую мину, пока мы бежали и сражались, пока давление держало нас вместе. Но едва оказавшись в убежище Рендхинга...
  Как она сломалась - об этом я не намерен рассказывать. Просто скажу, когда Рыцарство Хрила встало против Хуланской Орды при Серено полтора года спустя, Марады с ними не было. Она горстями принимала таблетки в отделении для беспокойных венского Института Социального Благополучия. Так и не оправилась настолько, чтобы наслаждаться сексом; делала "это" - когда требовалось по контракту - холодно и с какой-то дрожью. Было неприятно. Скажу, это моя вина, хотя никто меня не упрекал.
  Всегда имел нюх на слабости. Но сейчас извиняться поздновато.
  Так что еще потом, в Ялитрейе, когда мы гнались за короной Дал'каннита, я был уверен: это отзвуки проблем со мной заставили ее сглупить и довериться Берну, который - снова уверен - заставил их с Тизаррой пожалеть, что не умерли в лапах Черных Ножей. Я просматривал их последние записи, из "вторых рук". Хотя бы это я им задолжал.
  Помните, я говорил: "Спасение людей - не мой дар"?
  Но суть вот в чем...
  Картинно убивая десятки или даже сотни самцов, я не впадал в заблуждение, будто достигаю чего-то особенного. Разве что делаю себя, Мараду и Тизарру суперзвездами. Мы ни на миг не забывали, что обязаны развлекать: половина схваток состояла в том, чтобы резать самцов наиболее эффектными способами, а вторая - в том, чтобы не дать им упустить наш след.
  Да, мы уже не боялись.
  Самцы не были настоящими врагами; они видели, как я прикончил Парня-с-копьем у врат Ада, но бежали следом потому, что боялись своих сучек сильнее смерти. Не без разумной причины.
  Так что целью было не убийство самцов (разве что для ублажения масс - оказывается, люди никогда не устают от подобных зрелищ). Марада, та наслаждалась, но это ведь особый случай.
  Я скорее старался вывести оставшихся самцов как можно ближе к Северному Рендхингу, где, как заверил меня один авторитетный источник, стоят дозором от пяти до десяти рыцарей. Рыцари Хрила числятся среди немногих существ Родного Дома, способных обогнать и монаха и огриллона. И не в седлах. Хрил не одобряет кавалерии. Рыцари несут доспехи и оружие своими силами - гм, точнее, Силой Самого Хрила. Бегут в полном облачении, и бегут как заведенные. Пока конные стрелки отвлекают огриллонов, я смог бы вывести пеших рыцарей в тыл и взять самок.
  Всех сразу.
  Я получил достаточную дозу того странного траха-на-троих с их божеством и главной сучкой, которую прозвал Драной Короной, чтобы понять, кто на деле командует. Лишь самки возводили свое поганое жречество к Нездешней Силе. Уничтожив их, мы не только истребили бы целое поколение Черных Ножей, мы отсекли бы их от штуки, по-настоящему делавшей их Черными Ножами. Просто, да?
  Просто нет.
  Попробуйте объяснить это Капитан-рыцарю Пуртину, Чьи Солдаты Не Ведут Войн с Женщинами и Детьми.
  Я и не старался. Объясняться с Хлейлоком.
  Его повадки не были тайной; это были типичные повадки Ордена Хрила, самого воинственного культа в липканском пантеоне, вполне изученные Монастырями. Все они одинаковы, и это я учитывал, а точный расчет времени, знаете, самое главное.
  Еще утром казалось, что перспектива сражаться с Черными Ножами в поле отнюдь не радует офицера рыцарей Хрила. Через пять часов после рассказа Марады Пуртин Хлейлок вышел из белокаменных ворот Рендхинга во главе колонны из семи рыцарей-искателей, рыцаря-блюстителя и трех сотен конной стражи. Что казалось смехотворно малой силой против двух тысяч Черных Ножей. Но я еще не повидал их в действии.
  Произошло лишь одно столкновение в поле, перед главным, у Ада. И было оно не особо трудным.
  Стража Хрила - лучшие солдаты Дома. Нехватку духовных даров, которые даются лишь полноценным рыцарям, ее бойцы компенсируют одержимостью в развитии физических сил, абсолютной преданностью кодексу чести, не допускающего и мысли о бегстве.
  Сотня великолепно слаженных всадников тяжелой кавалерии с превосходными доспехами, бритвенно-острыми копьями и грозными булавами, при поддержке двух сотен дисциплинированных и смелых конных арбалетчиков, имевших для ближнего боя кривые тесаки - против массы легковооруженных гриллов. Да, у тех было преимущество в росте и силе, и скорости, но их понятие войны основывалось на идее личного геройства, на манер осады Трои. Чтобы обслужить таких неуемных героев, у нас было девять рыцарей Хрила.
  Не знаю, скольких самцов убили мы, оставшиеся в живых члены экспедиции. Много. Реально много. Наверное, больше сотни. С половиной. Потребовалось тридцать четыре дня. Так что Черные Ножи оказались вовсе не котятами: шли и шли на нас, скольких бы не потеряли. Но они побежали перед хриллианцами.
  Не без причин.
  Когда гриллы дрогнули и разбежались, хриллианцы начали преследование; в итоге Черные Ножи потеряли примерно семьсот воинов. Потери хриллианцев исчислялись, помню, парой дюжин. Стражников.
  Рыцари остались невредимы.
  Хлейлок желал гнать их, наседая на спины. Я посоветовал поберечь коней. Я знал, куда они отходят.
  Они бежали к Мамочке.
  Мы настигли их через четыре дня. Огриллоны засели на той стороне реки (Пути Кейна, как ее назвали позже), имея сбоку вертикальный город, и речной поток стал их самым большим рвом. У них все еще было около тринадцати или четырнадцати сотен воинов, почти все с луками, и пусть река была по грудь глубиной, успев растечься по пустошам, переходить ее вброд под ливнем толстых пятифутовых стрел никому не казалось веселой затеей.
  Конечно, Хлейлок мог пойти на юг и найти другой брод, но что, ради Ада, стал бы он делать с тринадцатью сотнями самцов и восемью сотнями самок, засевших среди улиц и переулков разрушенного города, ярус за ярусом?
  С другой стороны, и положение огриллонов было не особо хорошим: высуньте лапы из города, и рыцари расплющат вас в блин на равнине. Так что Пуртин решил послать пару гонцов назад, сообщить Ордену, что загнал в бутылку все племя Черных Ножей; сам он намеревался ждать, пока не подойдет восемь тысяч тяжелой пехоты, чтобы прочесать дом за домом. Аккуратно, чисто, безопасно.
  Увы, "аккуратно, чисто и безопасно" - явно не те слова, которые удвоили бы мой гонорар.
   К тому же я знал, как действуют хриллианцы. Едва окончится битва, они отпустят самок и щенков, и лишь кастрируют самцов, готовых покориться.
  Что я считал неподходящим итогом.
  Понимаете, я снова стал разведчиком и знатоком огриллонов, так что не мог спорить с капитаном рыцарей. Однако Марада успела намекнуть, что чувство истины не работает на мне. Совсем.
  Знаете же, у меня нюх на слабости.
  Так что вечером, едва Хлейлок послал гонцов, я вошел в его шатер. Выразить сочувствие.
  Рыцарь-блюститель как раз приготовил Хлейлоку ужин, и Великий Муж расслаблялся на походном стуле у кизячного костерка. Я ввалился и присел на корточки напротив, не ожидая разрешения. - Чудесную вещь вы сделали сегодня, Рыцарь Хлейлок, - начал я. - Я восхищен. Немногие командиры хриллианцев столь отважны, что поставят жизни солдат выше их чести.
  Он даже не моргнул. - Осторожнее, Кейн Безземельный. Дважды думайте, прежде чем предложить бесчестие Рыцарю Хрила.
  Этого Безземельного он привесил ко мне, верите или нет, из уважения. Рыцари несут имя своего Дома и своих земель, или стран, которым служат; Марада, например, формально звалась Марада, Рыцарь Тартелл из Кевлинз-Лип. В Липканской империи лишь сервы имеют одно имя - Кейн, к примеру. Так что в благодарность за действия по освобождению Марады и Тизарры, их спасение от Черных Ножей, он почтил меня имечком Безземельный, словно отсутствие земель можно было счесть достоинством.
  - О, ни хрена. Простите. Я ничего такого. Никакого неуважения. - Я тряс головой, как типичный дружелюбный придурок. - Я говорю о том... как вы это называете? Легендой, да? О том, что любой рыцарь, страж и простой солдат будет рассказывать о себе и других. Пока жив Орден. Всё, и хорошее и дурное, чтобы прочие хриллианцы могли лучше встретить тяжелые обстоятельства. Так?
  Он кивнул над краем стальной кружки с вином. - Легенда помогает Рыцарю приносить пользу Нашему Владыке Отваги даже после гибели на Его Службе.
  - Да, прекрасно. Вот и я о том. Ну, немного дней назад вы сражались в одной из величайших кавалерийских битв, достойной войти в ваш Легендарий. Может, даже в мировую историю. Но сейчас...
  Он сощурился. - Вы наши ошибки в моих приказах?
  - Не, не, не. Ничего такого. Именно. Думаю, вы правы, проявив сочувствие к своим людям. Не допускаете лишних потерь, хотя и войдете в историю как рыцарь, позволивший сбежать Черным Ножам.
  Он поставил кружку на землю у сапога и вздохнул. - Я не глупец, Кейн Безземельный, а вы глупец, если еще этого не поняли. Орден Хрила не создан ради удовлетворения вашей личной мести.
  "Скажи мне это завтра", подумал я. - Все верно, да, мне вас не обмануть. Сам знаю. Но выслушайте же меня хоть половиной уха! Черные Ножи уселись здесь, им хочется драться. На их условиях. Четыре дня назад вы побили их на ваших условиях, и они хотят дать сдачи. Но, когда они поймут, что вы не атакуете - затеяли осаду вместо сражения - дела изменятся. Особенно когда у них начет заканчиваться еда. Ваша пехота подойдет едва ли через месяц. Я точно знаю, припасов им не хватит.
  Хлейлок склонился над огнем. - Тогда им придется биться, и мы...
  - Нет. Они сбегут, и вы не догоните.
  Он ощерился.
  - Они оставят немного самцов, чтобы жечь костры и шуметь, будто все еще здесь. Но большинство улизнет. Выйдут и рассеются. И Ордену никогда больше не собрать их вместе. За всю вашу жизнь.
  Он обратил гримасу в сторону тьмы за лагерем хриллианцев. Смотрел на пустоши мысленным взором, как должен уметь любой хороший командир: какими они будут в сумерках, какими их можно увидеть с удобных точек обзора, куда лучше всего послать разведку...
  Какими их можно будет увидеть из вертикального города, когда тот опустеет.
  И он пробормотал: - Говорите, есть другой путь.
  - Ага. Еще лучше - лучше для вас, создателя своей легенды. Я говорю, что есть другой путь внутрь.
  Он вернул всё внимание мне, и произнес два слова. Будь я более развязным типом, поцеловал бы его в губы. - Покажите мне.
  
  Вот как, спустя пару часов, мы с Хлейлоком и пустились в спор о тактике.
  Мы стояли на плато, у выхода тоннеля из вертикального города. Залезть туда не было проблемой: утесы из песчаника, сплошные горизонтальные слои. Мы влезли не хуже, чем по лестнице. Я тянул за собой веревку, которую обвязал наверху вокруг камня. Пуртин с Силой Хрила поднялся, перебирая веревку руками, и даже не вспотел. Трава прерий на плато была по пояс высотой, с запада дул ночной бриз, и мы оказались против ветра. Шуметь было можно - мой водопад ревел, падая с яруса тридцатью футами ниже, и даже Хлейлок подкрался незаметно (а он оказался неуклюжим, хотя снял доспех, оставив лишь длинный нож и моргенштерн).
  Черные Ножи выставили часовых у входа в тоннель, но стража обленилась, как часто бывает, и когда один ушел вниз, я взял второго гарротой. Он создал немало шума - сучил ногами, пытался сбросить меня со спины - чтобы привлечь внимание второго. Тот высунул голову из проема, узнать, что тут такое. Новости доставил моргенштерн Хлейлока, опустившись со скоростью молнии.
  Как говорится, главное послание - сам посланник.
  Конечно, скорость молнии - гипербола... но не такая уж ошеломляющая. Его удар наглядно продемонстрировал разницу между рыцарем-искателем, вроде Марады, и капитан-рыцарем: если удар Марады мог сбить взрослого огриллона с ног и протащить пару ярдов, от булавы Хлейлока голова бедняги просто испарилась.
  А я чуть было не передумал. Чуть было. Как говорил кто-то из моих знакомых, я умер в день, когда сдал экзамены.
  С края утеса вертикальный город просматривался словно веер: ярусы, рассеянные огоньки костров в тумане водопада. Растущая луна висела на юго-востоке, заливая ошкуренные утесы белесым светом. Я излагал свой не совсем честный план. Указывал на спуск внизу тоннеля, объясняя, как легко Хлейлок с рыцарями могут ударить Черным Ножам в тыл.
  И не удивился, когда Хлейлок выразил некоторые сомнения в преимуществах плана. Чем дольше он смотрел вниз, тем сильнее кривились губы. - В лучшем случае внезапная атака заставит Черных Ножей отвернуться, и кавалерия перейдет реку. Но я с Рыцарями останусь внутри города наедине с двумя тысячами Ножей, а кавалеристам придется лезть в узкие проходы, встречая воинов-огриллонов в наихудших для себя условиях.
  Я качал головой. - Если сделаете по-моему, сражаться не придется. Они не хотят драки...
  - Черные Ножи - самые яростные воители Бодекена...
  - Лишь потому, что за трусость жрицы наказывают их так, что лучше умереть в бою. - Он скривился, смотря мне в глаза.
  Я же кивнул в сторону россыпи дымных костров. - Вы знаете, что Черные Ножи практикуют ведовство. Но не знаете, что это не просто ведовство - религия. Здесь их самое священное место. Престол их бога. Я убил... так сказать, цвет священства... - Ясное дело, я не мог сказать капитану Тех Что Не Воюют С и так далее, что убил невооруженную женщину. - И знаю, где могут прятаться остальные. Смогу провести вас прямо туда. Едва вы сметете их, воины падут духом. Черт, они выразят вам благодарность!
  Ну, и такое возможно. Хотя я сомневался, что они выстроятся в ряд, распевая "Динь-дон, ведьмам конец" на манер группы "Фанкаделик".
  Впрочем, с Хлейлоком напрасно было бы делиться шуточками, особенно земного происхождения. Его лицо в свете луны стало бледнее камня. - Рыцари Хрила - воины, не убийцы.
  - О, не пора ли вырасти. Ради всего дрянного! Что вам важнее: победить или сыграть честно?
  - Действовать с Честью каждый миг - абсолютный долг любого Рыцаря. Хранить Честь своей особы, Ордена и Нашего Владыки. Говорить Правду, даже если это грозит смертью. Защищать тех, кто не могут...
  - Ага, ага. Ага. Я уже слышал.
  Он уже поворачивался к лестнице, что вела к тоннелю. - К тому же нет нужды в атаке, нет опасности, что Черные Ножи выскользнут здесь. Двое Рыцарей - максимум трое, если учитывать подачу припасов по нашей веревке - смогут сдержать здесь весь их народ.
  Он был прав, разумеется. В чем и была проблема. Ну... не совсем проблема...
  Единственной причиной, что я вообще начал с ним спор, было мое уважение к Хлейлоку. Всегда были по сердцу такие вот люди: голубая кровь, Честь-и-Справедливость. Да и сейчас таких ценю. Хотя меньше.
  Когда-то, ребенком, скачивая из сети дешевые пиратские копии Приключений, я больше всего тащился от Джуббара. Хотя и не готов был признаться в этом даже соседскому парню. Не то окружение. В районе Миссии вам приходилось любить Мкембе, хотя тот давно уже умер. Джуббар - Реймонд Стори - был слишком уси-пуси, знаете ли, благородным и отважным. Защищал слабых и Выказывал Силу Истины в Подвигах Правосудия, и так далее. Но я тащился от такого. Даже отцу не говорил, что мечтаю вырасти и стать им. Он был рыцарем Хрила.
  Иногда мне снова хочется стать им.
  Иногда я думаю, сколько глупого дерьма наделал, наказывая себя за то, что не вырос в Джуббара Текканала. А иногда подозреваю, что лишь по этой причине женился на покойной Шенне: потому что в глубине души мы презирали мужчину, которым я стал. Единственное, что у нас было общего.
  Я перестал себя ненавидеть. Почти. Она - нет. Но ладно.
  Суть в том, что я притащил Хлейлока наверх не для того, чтобы продать план. Не в том план состоял. Я планировал убить его и сказать остальным рыцарям, что его схватили Черные Ножи и возглавить операцию по спасению; и устроить так, чтобы рыцари убили сучек-жриц до того, как поймут, что Хлейлок мертв. Если мне понравился этот тип, что ж... всего лишь легкое шевеление совести, прежде чем нажать крючок.
  И это не было единственной темой размышлений. Я думал о зрителях.
  Мы стояли так близко к краю обрыва, что я мог схватить его за руку, потянуть - и дело в шляпе. Так бы я поступил чуть позднее. Но тогда я был в начале карьеры и не представлял, насколько популярным станет "Отступление из Бодекена".
  Коллберг оказался гением маркетинга: продавал капсулы "первых рук" посуточно со скидкой для многодневного подключения и возможностью продлить, если клиент оплатит счет, прежде чем покинет здание. Он также продал лицензии всем Студиям Земли, распространил кубики с урезанной версией "из вторых рук" - самые волнующие отрывки - чтобы потенциальные премиум-клиенты заказывали полный вариант. Все Студии вынуждены были снизить уровень интенсивности; система Студий не получала продолжительного Приключения с таким накалом бесконечной резни со дней Мкембе и Маста в их "Налетчиках Западной Марки".
  Я стоял рядом с Хлейлоком, уже став международной звездой; просто я еще не знал этого. Я еще раздумывал, как перевести регулятор Высокой Драмы на "одиннадцать".
  Вот почему я сказал: - Ба. Теперь Хрил возлюбил трусов?
  Есть много клише, передающих его реакцию: застыл соляным столбом, или как каменный, всякая фигня - но ни одно не может передать его удивительное взрывное безмолвие. Он казался запертым, словно бомба в хранилище. Кто-то выставил миллисекундную паузу между срабатыванием детонатора и взрывом, и растянул ее в долгое, долгое молчание, ничего, кроме рева водопада. По мне реально мурашки поползли.
  Горячие черные мурашки чуть выше яиц.
  Я взял мурашки в кулаки Дисциплины Контроля и превратил в адреналин. Ночь стала светлой, четкой и громкой. Электрические разряды бежали по рукам и ногам, нашептывая, что, если нужно, я могу взлететь...
   Когда он, наконец, заговорил, я едва смог разобрать слова, звучавшие, словно скрежет валунов в реке под нашими ногами.
  - Вы не Рыцарь, Кейн Безземельный, и я не в Боевом Облачении...
  - Я узнаю труса, едва увидев. Хрил тоже.
  Он его косого взгляда уже привычные, горячие черные молнии пронизали меня до черепа. - Будь вы Вооружены...
  - В дупу вооружения. - Я вытащил ножи из рукавов. Одним резким движением запястий вонзил по рукояти в землю. - У тебя Хрилова Сила. За мной правда. Думаешь, что я неправ? Докажи.
  - Вызов? С вами? - Он выпучил глаза, палица повисла в руке. - Вы безумец?
  - Ага. Совсем чокнутый.
  Наконец-то он повернулся ко мне, медленно, раздумывая, катая мысль в голове, чтобы рассмотреть с разных углов. - Утверждаете, что Хрил одобряет ваш план...
  - Утверждаю, - ответил я, - что ты слабак, ссыкливый проныра. Ты же капитан-рыцарь, срань господня! Не будь у тебя Хриловой Силы, Хриловой Скорости, Хрилова Заднего Выхлопа и Хрил знает чего еще, все равно ты вдвое меня больше. Чего боишься?
  - Мое промедление, - сказал он не спеша, - происходит от долга, который имеет перед вами Орден. За спасение Рыцаря Тартелл и помощь в борьбе с народом Черных Ножей. Понимаете ли вы, что прими я Вызов, вам придется Отвечать, ваше здоровье, ваши члены и сама жизнь будут в опасности? И даже если Хрил благословит вашу сторону, ранения могут оказаться недоступными даже для Его исцеляющей Любви?
  Я оскалился. - Не тупой.
  Еще миг он смотрел на меня. - Вы не отступите? У вас нет надежды победить в поединке, Кейн Безземельный, и я не желаю причинять напрасный вред.
  - Милосердие - отговорка трусов. - Я уже не говорил сам. Это черные молнии двигали моими губами и гортанью. - Хрилу решать, кто победит. Не так ли? Или ты впал в ересь?
  Он опустил голову, печально вздыхая. - Очень хорошо. Примирись с богом, в которого веришь, малыш; второго шанса не будет. Бросаю Вызов.
  - Согласен, - отозвался я. - Принимаю.
  И так мы стояли на краю верхнего бастиона, в клубах тумана от водопада. Я спиной к обрыву. Он - к выходу тоннеля. Луна, почти полная и почти над головами, осветила десять футов мягкой травы между нами, блекло, словно набросок углем на пергаменте. Он поднял моргенштерн обеими руками; солнце зашло, и он мог омыть оружие лишь в отраженном свете солнца - свете луны; так он приготовился к молитве, которая должна была освятить предстоящее Сражение.
  Он выпрямился во весь рост и поднял голову к свету Хрила - рыцарь Хрила встает на колени в последний раз, когда принимает Присягу, если только не побежден и не Сдается - и, едва он завел на высоком старолипканском свои "Аммаре Хрил Тирхаалв Дхаллейг", семигранный овал булавы засветился огнем святого Эльма, сияние опускалось по рукам - я сделал один широкий шаг для разгона, и прыгнул.
  В те дни - за годы до Берна и Косалла, перерезавшего мне позвоночник - я прыгал очень резво.
  Дисциплина Контроля так усилила ноги, что я словно очутился на луне; когда арка прыжка повела меня вниз, я все же был на уровне его головы, так что оказалось довольно просто пнуть ногой древко булавы как раз на уровне центра тяжести.
  Да, в те дни я вытягивал на семьдесят пять кило живого веса - Хлейлок даже голым был бы под сто пятнадцать - и мне пришлось бы напрячь обе руки, даже просто поднимая булаву, не говоря об игре в гольф, тем более о сражении. Но я не размахивал ей.
  Я падал на нее.
  Семьдесят пять кило плюс кинетический импульс были вложены в отточенный удар ногой, и двуручная хватка стала точкой опоры, а древко рычагом, которым я, как Архимед, готов был перевернуть мир - голову моргенштерна.
  Булава со всей дури врезалась ему в левый висок. Обычный человек был бы убит. Хлейлок даже не упал. Однако эффект был впечатляющим.
  С влажным хрустом распалась глазница, скула брызнула кровью в туман; удар развернул голову, моргенштерн скользнул, снося пол-лица. Оружие выпало из слабеющих рук, он пошатнулся, пытаясь повернуться за мной, приземлившимся, пытаясь поднять руки - даже ошеломленный, он старался сражаться - но левый глаз висел наружу, шлепая по черным от крови зубам, оказавшимся также снаружи, ведь губа валялась где-то в траве, прилипнув к грани булавы, и это чертовски мешало ему нацелиться. Он крутил головой, словно решая, какому глазу доверять. Пока он не опомнился, я провернулся в стиле муай-тай и нанес удар ногой в почку, достаточно сильный, чтобы он пошатнулся и побрел в сторону откоса. Я прыгнул следом, уперся ногами и надавил руками в спину, ускоряя его, и знаете, будь он не Легендарным Воителем, а простым Пуртином Хлейлоком, все равно мог бы одолеть меня. Другой рыцарь упал бы, чтобы поскорее подняться. Но Хлейлок дошел, шатаясь, до самого края, вернул равновесие и развернулся ко мне.
  Как раз чтобы серединой груди встретить старый добрый удар с полулета.
  И сам полетел далеко, далеко вниз, необычайно тихо, с равнодушным взглядом здорового глаза, взглядом бесконечной уверенности - "еще не кончено, малыш".
   Пропасть - сотня ярдов до самых высоко расположенных костров Черных Ножей - не соглашалась с ним.
  Я упал у самого края и лежал там, позволяя черным разрядам молний всосаться в мокрую траву.
  Водопад ревел слишком громко, чтобы я услышал звук падения.
  Когда утихла дрожь, я подтащил к краю обоих огриллонов и столкнул ему вслед. Подобрал ножи, спрятал в рукавах, потом отошел и стряхнул остатки лица Хлейлока с булавы.
  Поднял обеими руками, глядя, пока они не заныли. Не просто оружие. Символ. Утренняя Звезда. Просветление. Заря Истины и Правосудия, что Разрушает Ночь Неведения и Греха. Помню, я гадал, не успел ли Хлейлок осознать иронию ситуации: его словно убила ручища Самого Хрила.
  Затем я пожал плечами и швырнул булаву с утеса.
  За двадцать пять лет у меня было время обдумать наше дельце на краю верхнего бастиона, но до сих пор я не уверен, кто из нас оказался гаже. Ага: я был полной задницей. Давил на его кнопки, добиваясь зрелищной драмы. Делал карьеру. Не упоминаю уже о том, что это обдуманное убийство. Но никого не дурачил. Даже себя.
  Глядя назад, ясно вижу острое лезвие, главную тему своей карьеры. Не припоминаю, чтобы много размышлял, решаясь биться с Хлейлоком; это просто казалось правильным. Мог бы - еще проще - бросить Вызов, не сойдясь в споре о тактике: по Закону Хрила, любой спор может быть решен Богом. Просто бизнес. Но я сделал это личным делом. Так и было. Смотря в кость, там были я и он, и не важно, ради чего мы бились... Выделываться, изображая высокие материи, было бы...
  Бесчестным.
  Вот истина о Пуртине Хлейлоке. За всей Истиной и Честью и Преданностью Справедливости и Благородной Неохотой и так далее, смотря в кость - почему он решился убить меня?
  Потому что я обзывался.
  Да: я был плохим человеком. Но до такого не падал ни разу.
  Пуртин Хлейлок, идеальный рыцарь: еще один кровожадный громила.
  И да, верно. На моем надгробии следует выбить: "Кровожадный Громила". Не претендую, что я лучше его... но до сих пор задницу ломит, когда кто-то скажет, что он лучше меня.
  Во мне есть тщеславие. Но я не убиваю ради него. Вот и всё.
  
  Остаток плана прошел так же, как почти все мои планы: безупречно вплоть до пункта зрелищного срыва.
  Срыв случился на рассвете, через несколько секунд после нашей с рыцарями-искателями атаки на самок-жриц. Мы обрушились падающей многоэтажкой. Я как раз протыкал пасть Носопырки острым ножом, когда Черные Ножи взревели, и им ответили хриллианцы за рекой; вдруг стало реально светло, загорелась бело-голубая звезда, словно Преторнио в последней стадии перегрузки, я посмотрел вниз с второго уровня Ада и подумал: "Запечь мне в жопе куриный пирог!", ибо сказанная бело-голубая звезда оказалась голозадым Пуртином Хлейлоком, он стоял по яйца в моей реке и сражался со всем народом гребаных Черных Ножей. Единолично.
  Они валили в воду, спеша к нему черным приливом, бурей саранчи, школой гигантских крикливых пираний, да один-хрен-чем-там-они-были, ведь он не убегал, он держался на месте в круге солнечного огня, которым стала дуга летающего моргенштерна.
  Если вам довелось побывать у Семи Истоков [15], вы могли посетить залы Славы в Великой Твердыне Дал'каннита и видеть поистине чудесное творение Раткиннана, величайшего из ныне живущих живописцев Липке. Фреску пятидесяти футов высотой и трехсот футов длиной, "Противостояние Хлейлока у Брода". Там всё, первые лучи зари и громадина изъеденной дырами стены вертикального города, скопища несчетных тысяч Черных Ножей, и Хлейлок, весьма достоверно воспроизводящий Утреннюю Звезду Самого Хрила, мать ее, в центре нарастающего урагана из расчлененных тел огриллонов. И кавалерия на другом берегу, с криками строящая боевой порядок.
  Кстати, мне на той картине места не выделили.
  Частично потому, что Раткиннан - и остальные в Ордене Хрила - предпочли бы вообще не помнить, что я там был. По большей части потому, что я провел битву, изучая ценность интеллектуальной гибкости и импровизационности под гнетом обстоятельств.
  Мои рыцари, вполне ожидаемо, лишь полсекунды сомневались, не ринуться ли к реке: они пришли спасать Хлейлока, а не убивать сучек - жриц. Убийство сучек было моей задачей. Так что за эти полсекунды, пока они смотрели вниз, забыв про сучек, а те лезли вверх, я закричал: - Сработало! Вперед!
  Полированные шлемы обернулись ко мне.
  - Как думали, что сохранило ему жизнь? Чистота помыслов? - рычал я. - Если самки уйдут далеко и пробудят своего бога и его силы, Хлейлок мертв и мы тоже, так что шевелите бронезадницами! - Тут я отвернулся и побежал за жрицами. Пекло, я вполне мог говорить правду. Через пару секунд сзади послышались шаги, и я довольно усмехнулся заре.
  Мы убили всех. Всех, кого нашли. Носопырку и Вжопековырку, Грязношлепку и Вислосиську, а когда я уже не помнил, оставались ли еще - мы просто шли и убивали каждую. Было весело заставлять их визжать, истекать кровью и молить о пощаде. Более чем весело. Сказавший "месть - блюдо, которое лучше подавать холодным", просто не отведал его горячим.
  Было так весело, что я забыл о намерении тихо смыться под занавес, когда будет удобнее всего.
  Довольно скоро - слишком быстро - всё кончилось. Выжившие самцы и подростки рассеялись по ветрам Пустошей, и хриллианцев было слишком мало, чтобы догнать всех; некоторых приняли в другие роды, но солидарность огриллонов почти не простиралась на Черных Ножей. Другие пересекли весь Бодекен ради человеческих городов, скрылись в гетто для нелюдей по всему Липке и в Анхане, стараясь дожить свои дни, делая вид, что никогда и не слышали о Черных Ножах.
  Сломанные Ножи, зовут их теперь другие роды. Косые Хрены.
  Но все это было позже; пока кавалерия весело истребляла бегущих самцов, я несся из лагеря хриллианцев, не чуя под собой ног.
  И это было еще не худшей из возможностей. Когда пара рыцарей-искателей взяли меня под руки нежно, но решительно, типа "ну-готовь-мягкую-задницу-недоносок", сказали, что несут меня на границу лагеря, где ожидает Капитан Хлейлок, о святая срань, эйфория в груди быстренько сменилась парой ярдов ледяных глыб, знаете ли, ведь я так торжествовал, что забыл - Хлейлок еще жив и может оказаться со мной малость грубоватым.
  В глазах так и стоял кровавый туман на месте головы одного из Черных Ножей, отведавшего моргенштерна Хлейлока. Воспоминания стали еще ярче, когда мы достигли места и я увидел месиво лица капитана. Любовь Хрила Исцелила его как смогла, сплавив кости и плоть в кратеры рубцов.
  Так вообразите мое изумление, когда Хлейлок позвал искателей за собой и они отнесли меня к ближайшему сухому руслу, где обнаружился оседланный конь, мирно щипавший траву на утреннем солнышке.
  - Берите и убирайтесь, - сказал Хлейлок. Голос звучал так, словно в горло ему засунули каменное огниво. - Уезжайте и никогда не возвращайтесь, Кейн Безземельный.
  Я стоял, моргая на солнце. - Простите?
  - Это хороший жеребец, - скрипел Хлейлок. - Он вынесет вас.
  - Я, ах... не знаю что сказать...
  - Вы уже слишком много сказали.
  - Просто я... ну, не хочу казаться неблагодарным, но... то есть не такого я ждал от...
   - Считайте это незаслуженной милостью.
  - Признаюсь, верил, что вы не преминете повторить Вызов...
  На что, кстати, я готовился ответить Сдачей пред всей толпой, признать, что вырубил его неожиданным ударом и теперь извиняюсь, уповая на неизреченную милость Хрила... однако он лишь ударил меня взором единственного глаза, словно хотел пришпилить к земле. - Идите. И пусть следующая заря не найдет вас рядом. Вовеки.
  Я ушел.
  Через час Студия вытащила меня. Еще через два дня - еще отлеживаясь в госпитале - я понял, почему Хлейлок не повторил Вызов. В первый раз он бросил вызов, когда я назвал его трусом. Поняли?
  Он струсил, что проиграет еще раз.
  Не удивляюсь, что он брызгал кипятком. Мы можем простить любое преступление, кроме убийства иллюзий.
  
  Хлейлок поднял латную перчатку с плеча Маркхема и пренебрежительно махнул в моем направлении. - Отпустите его.
  - Вы не понимаете, - сказал Социк-два, что был справа от меня. - Администратор Майклсон под нашей опекой...
  - Это вы лишены понимания. - Один блистающий шаг, и Гора Хлейлок нависла над Социком-два, словно проснувшийся вулкан. - Я охраняю Закон Хрила на Его Бранном Поле. Отпустите этого человека.
  Социки не славятся слабыми нервами. Зеркальная маска криво отразила лик Правоведа, пропустив спокойные слова: - А мы Социальная Полиция. По договору здесь территория Земли. Прошу отойти, сэр.
  Это могло быть весьма интересным и занимательным, но была немалая возможность, что они найдут некое цивилизованное решение; а одна из проблем плохих парней в том, что цивилизованные решения для них почти всегда невыгодны.
  К тому же было бы стыдно упускать такую оказию. Вряд ли я получил бы еще одну.
  Я сощурил тот глаз, что работал лучше, ища глаз Хлейлока. - Погано всю жизнь провести в страхе, не так ли?
  - Что? - Вроде бы он слишком хорошо знал меня, чтобы вступать в разговоры. Но не мог устоять. - Будь вы готовы к Сражению, я научил бы вас всем оттенкам страха.
  Помните, у меня нюх на слабости?
  Я ощерился в миловидную часть его лица. - Ага, научите меня. Хорошо учиться у знатока.
   Молнии заблистали внутри широко открытого глаза. Да, я ухватил его за живое.
  Он изобразил презрение. - Как негодяй столь мерзкий и подлый смеет сомневаться в силе моего сердца...
  - Ради всего дрянного, Хлейлок. Нам что, повторить давний бой? Не нужна сила сердца, чтобы раскалывать бедным ублюдкам головы дубиной. Да будь в тебе хоть что-то каменно-твердое, уже убил бы меня. Ах ты мешок вонючего дерьма. Или нет, просто отдай меня социкам. Они утащат меня прямиком в Истинный Ад. Это правосудие получше, чем ты получишь от Хрила.
  Он сделал еще два шага и теперь нависал скорее надо мной лично. - Вы бы предпочли это?
  - Некоторые поистине тверды и чисты, совершенные рыцари и всякая срань. Такой была Марада. Она куда лучше тебя. Думаю, такова и Ангвасса. А ты? Ты играешь только по правилам, у тебя в трусах мокро, так боишься напортачить и лишиться Хриловой любви.
  Он опомнился и вернул вид неколебимого величия: на такое он давно знал ответ. - Страх Божий есть начало мудрости.
  У меня тоже был готов ответ: - Чья цитата? Еще одного чудика без орешков в голове и пониже?
  Маркхем приосанился. - Смелость Правоведа вошла в легенды...
  - Только если сравнивать с твоей, паучья жопа. - Я добавил в ухмылку жалости. - Одно дело быть хорошим парнем потому, что такова твоя суть. Совсем иное - потому, что ссышь нарушить правила.
  Жилы шевелились под кожей здоровой половины лица Хлейлока. - Будь вы готовы к Сражению...
  - Ага-ага. Мне надоело. Давай сразимся.
  Хлейлок устремил взор здорового глаза на Социка-один, державшего меня под левую руку. - Отпустите его.
  Похоже, Социк-один был вырублен из того же камня, что Гора Хлейлок. - Повторяю: отойдите, сэр. Больше просить не стану.
  - Вы мне угрожаете? - От недоумения Хлейлок чуть пошевелил головой, сместившись на дюйм-два. Чего я и ожидал.
  - Эй. Я решу проблемку. Х'сиавалланайг Хриллан-тай!
  Наручники социков разработаны такими прочными на разрыв, что можно подвесить легковушку, они не поддаются не только ножам, но болторезам, зубилам, паяльным лампам, возможно, даже дуговой резке. Обычно всякие меры, кроме кодированного сигнала, который перестроит структуру молекул длинной полосы металлопластика - практически бесполезны. Однако они не были предназначены удерживаться на запястьях типа, чья правая рука вдруг стала горячей как поверхность солнца.
  Согласен, это изрядное преувеличение - как уже догадались читатели, видя, что атмосфера не выгорела и жизнь не сметена с планеты - но, по сути, Святой Препуций оказался на пару порядков горячее, чем могли вынести наручники. Так что, едва расплавив кольцо на левой руке и освободившись, я выдавил из Социка-два добрую кварту жидкого дерьма, ведь чем помогут хорошие нервы, когда к вашей голове приближается пригоршня солнечного огня?
  Рефлексы у него были вполне здоровые: выпустил руку и ловко развернулся ко мне, намереваясь отработанным приемом повалить на пол, и шлем ушел с пути кулака. Хорошо, ведь не он был целью.
  Маркхем отскочил подальше от моего замаха, встал в нечто вроде обороны боксера и слова заклинания потекли в губ, окружая тело электрически-синим колдовским огнем - тоже рефлексы что надо - и тоже хорошо, ведь и не он был моей целью.
  Пуртин лорд Хлейлок, Правовед и так далее, Сияющая Мантия Чего-то-там-до-хрени-Священного, едва успел моргнуть глазом и набрать воздуха для собственного заклинания на старолипканском, когда пригоршня Святого Препуция коснулась слепой стороны, прямо под левым ухом.
  Есть эзотерический вариант тай-чи стиля Южной Кобры, который именуется школой Питона; он основан на ударах открытой ладонью, приводящих к блокам суставов, параличу и удушью. Вот в этом питоновом стиле я не распрямил руку полностью, но перевел ладонь к затылку, и он, рефлекторно отдернув голову, сам сунул основание черепа в Святой Препуций. А тот, хотя не был горячее солнца, успел вскипятить воду в мышцах и коже, создав перегретый пар. Думаю, такой же звук могла издать крупная дробь, выпаленная в горячую ванну с кровью.
  И такую же жуткую мешанину.
  Будучи слабым экспертам по повреждениям человеческого тела, пропущу технические подробности, типа как взрыв пара уничтожил верхнюю часть трапециевидной и обе затылочные мышцы, сокрушил шейные позвонки, осколки коих пронизали мышцу, поднимающую лопатку и т.д. и т.п. - не говоря уже о том, что и моя драная рука чуть не отлетела. Вот вам суть и полный итог: когда Святой Препуций погас в ладони, наполовину оторванная голова Хлейлока упала на стальную грудь, изменив баланс тела. Он рухнул, сгибая колени, повалился срубленным деревом.
  Социк-один, еще державший меня за левую руку, инстинктивно отступил от потока крови из разорванных сонных артерий. Вот отчего полторы сотни кило бронированного мяса не придавили меня.
  Слепота от Препуция медленно утекала из глаз, цвета осторожно вползали в комнату. Я заметил, что Феллер и Маркхем моргают, то есть видят не лучше меня. Так мы стояли долгую секунду, взирая на труп Правоведа, и единственными звуками были шлепки кусков обугленной плоти Хлейлока, сползавших со стен и потолка, шипение пара над розовой ладонью, да, и еще шизофреническое бормотание Феллербела - "о мой бог вот срань мой бог вот срань мой..."
  Оглядываясь назад, я чувствую, будто перед глазами должна была пролететь вся жизнь и роль Пуртина Хлейлока в последние ее двадцать пять лет. Сам он и то, что я сделал, столь интимно переплелись с моей сутью, что не могу сказать, кем стал бы, не сбросив его с края Ада. Это непредставимо.
  Но я лишь вздохнул. - Вот. Готово.
  Может, я все же не слишком сентиментален.
  Маркхем стоял и мелко трясся, словно колдовской огонь превратился в разряд тысяч вольт переменного тока. Я кивнул. - Эй, ты победил. Поздравления. Вот и приз: придется всё объяснить Ангвассе Хлейлок. Думаю, она будет через минуту-другую; вообще удивительно, что ее еще нет.
  Маркхем и Феллер наградили меня одинаковыми совиными взглядами. - Чего?
  - Я еще не объяснил? О, извините. - Догадываюсь, смущенным я не выглядел. - Подумай, Маркхем - ты утащил меня из переулка в сердце Приречного прихода. На виду у всех в любимом баре Тиркилда. Того, где ему довелось иметь друга-огриллона. Думаешь, темнота помешала взгляду грилла? Что случилось, когда грилл рассказал Тиркилду, как ты проломил мне череп и уволок? В разгар Дымной Охоты. Когда дымные охотники стояли, черт, рядом с тобой. Думаешь, Тиркилд не заинтересовался? Думаешь, и Ангвассе не стало интересно, что сталось с агентом, наделенным авторитетом Самого Трепаного Хрила?
  - Я... я... - Маркхему пришлось откашляться. - Действовал по прямому приказу самого Правоведа...
  - Это точно. Ты не заметил охотников? Или они смогли тебя узнать? И не убили одного из тех, знаешь, кто на их стороне.
  Рот Маркхема закрылся с громким лязгом.
  - Так что ты поведаешь Ангвассе о делах ночных? Скажешь, что никогда ей не служил? Скажешь, лживый ублюдок, что был лишь нянькой, и твоя работа состояла в том, чтобы она ничего не узнала о сути Дымной Охоты?
  - Приказ Правоведа, - проскрипел Маркхем, - еще не отменен.
  - Точно. Желаю доброй удачи. Хмм? - Я повернул голову к Феллеру. Она весила тонну. С половиной. - Вот дерьмо, дружище. И тебе придется с ней объясняться.
  У Феллера был взгляд оленя, ослепленного лучами фар.
  Я указал подбородком на труп. - Эта куча мяса была главой государства, и его убил землянин на Земной территории. А ты хочешь увести убийцу из рук Правосудия Хрила. Врубился? У тебя пять минут до войны с Орденом. Еще он был вице-королем Липке, так что, похоже, не миновать и второй войны.
  - Я... я... я... то есть социальная полиция... я... - Глаза Феллера выпучились, заикание стало хрипом.
  - Слушай, Рабебел. Я покажу выход, понял? Нужно всего лишь сказать правду.
  - Правду? Какую?
  - Что его убил я. Скажи, я выполнил свою работу. Задание, Вложенное в агента Хрила. Скажи, она наняла меня, зная: не всегда я работаю так, как ожидают боссы.
  - ...наняла? Работа?
  Я кивнул. - Она наняла меня остановить Дымную Охоту.
  - Ост... с чего ты взял..?
  - Это было самой сложной частью. Обыкновенно бывает легко вычислить виноватого - лишь узнай, кто получит больше выгоды от творящегося говна. Но Дымная Охота? У всех свои выгоды. Стабильная система. Никто не хочет перемен. Дымный Бог получает бесконечный банкет ужаса, ярости и страха. Вожди охотников получают политическую власть - объединив роды Бодекена так крепко, как не было со времен Хуланской Орды. Хриллианцы нашли стойкого врага, держащего весь народ в послушании и готовности воевать. "Черный Камень" открывает дил, растет бизнес по торговле грифоньим камнем, не говоря уже о стабильном притоке рабов - ведь самых стойких бунтарей рубят на куски в каждой Охоте. Управляющий Совет получает новый доступ в Дом. Пекло, даже Хрил при делах - его сила есть Сила Идеи, она крепнет от преданности поклонников. Когда растекается говно, что делают люди? Всё верно, молятся. Хрил никогда не был счастливее. Вот как я узнал. Это не один из вас, не двое. Слишком тут чисто и гладко. Это все вы. Все вы, мудаки. Всеобщий выигрыш.
  Рот заполнился кровью и кислой желчью. - Всеобщий, кроме обычных гриллов в рабьих гетто, отдающий яйца за шанс на лучшую жизнь.
  Всеобщий, кроме обычных людей, которых рвут на части гребаные охотники. Христос, я вас ненавижу. Если бы вы знали, как ненавижу.
  Я сплюнул кровь на пол. Я задыхался. Дыхание казалось таким горячим, что могло воспламенить комнату. - Но теперь я поимею вас. Потому что осталась пара достойных людей в артезианской говноскважине этого города, и они спешат сюда и вам не отговориться от них. Пекло, даже не пробуйте. Правда - единственная надежда.
  - Может быть, - пробормотал Маркхем. - А может и нет. Веришь, будто Поборница Хрила отринет Волю своего Бога, Владыки Битв?
  - Только что поставил на это свою жизнь.
  Социк-один фыркнул: - Какую жизнь? - Шоковая дубинка взлетела со слепой стороны и высекла звезды в черепе.
  В Родном Доме физика не способствует работе электробатарей. Ему пришлось ударить меня несколько раз. Помню, я твердил: - Скажите - скажите, за ней долг. Скажите, я хочу получить плату...
  Затем горизонт событий раскрылся внутри головы и поглотил меня целиком.
  
  
  Завершение
  
  Сделка с Богом
  
  Когда я очнулся снова, не испытал проблем с ориентацией. Я здесь уже бывал.
  Слишком много раз.
  Простые кремовые стены, пустые, без окон и украшений, только выключатель у двери. Такая же простая дверь без окошка. И ручки. Простой стол и стул, единое целое с полом. Ни них ничего. Никаких книг. Никаких экранов и стилусов, разумеется, и бумаги. В углу низкий унитаз. Койка с ремнями - металлические шнуры в пластике - чтобы привязать руки к холодным поручням из нержавейки. Все знакомое и родное.
  Это была Земля.
  Компьютеризованный спинальный шунт не перезагружали с момента моего ухода три года назад; а в Доме я заставлял его работать с помощи магии. Ниже поясницы я снова стал гребаным мертвым мясом. Словно - так писал Делианн - к моей заднице прицепили двух дохлых собак. Даже не сожрешь.
  Из члена тянулась трубка, на зад навернули подгузник. Я не помнил, чтобы опорожнялся сам. Если бы они не привыкли выгребать говно, одна рука была бы отстегнута, чтобы я помогал делу. Единственным успехом так называемой спинальной регенерации была способность контролировать сфинктеры. Но тут никто не думал о моих сфинктерах.
  Тут вообще не думали.
  Будь у меня какие-то сомнения насчет этого места, они пропали бы с появлением первых санитаров. Я увидел пустоту лоботомии в глазах, потом нейронные ярма на шеях.
  Трудяги.
  Я не стал тратить время на разговоры. С подавленными высшими функциями мозга трудяги способны лишь отвечать на самые простые вопросы. А эти даже на такое были не способны. Они были глухими. Как камни.
  Оглушены хирургически.
  Чтобы гарантировать здешним жителям отсутствие контактов с внешним миром. С кем-то за пределами камеры. Я это знал, потому что целых десять лет регулярно давал взятки, прокладывая путь в это место - поговорить с отцом.
  Я был в Бьюке.
  Социальный лагерь Бьюкенена - одно из мест, куда Женева помещает людей, чьи антисоциальные склонности требуют исправления или хотя бы изоляции от здорового общества. Обычно на постоянной основе.
  Трудно было сказать, долго ли я там пробыл. Трудяги приходили и уходили, меняя мочеприемник и подгузник, простыни и капельницы. Головная боль слабела. Я становился сильнее.
  Было время подумать.
  Думаю - по-настоящему мыслю - я не так уж часто и не так уж эффективно. Меня этому не учили, и чертовски уверен, у меня нет такой природной склонности.
  Мышление встает на пути. В бою оно смертельно опасно.
  В реальном мире инстинкт и опыт выше мысли; Толстой писал, что в контексте житейской хитрости крестьянин неизменно побивает интеллектуала. И он прав. Не потому, что крестьянин умней; он просто лишен сомнений и задних мыслей и прочих трюков ума. Интеллектуал же путается в собственных размышлениях.
  Я был рожден стать интеллектуалом. До болезни и сонма неудач отец был одним из знаменитейших антропологов столетия; его книга "Сказания Первого Народа" до сих пор входит в число основных текстов по изустной традиции эльфов. Мать, рано умершая, была из лучших его студентов. Даже когда соцполиция арестовала его и сбросила нас в рабочие, он пытался учить меня мыслить как профессионал, пользуясь книгами и сетью. Даже после смерти матери. Даже когда безумие крепко сжало его в объятиях; в дни полупрояснений он заставлял меня читать и беседовать, и читать еще. Однако я делал так, только чтобы не дать ему избить себя до потери сознания. Я упустил реальный шанс стать мыслителем лет в шесть. Я пошел в школу улицы.
  Да, я рожден интеллектуалом, но воспитан как плебей.
  Что (вместе с тем, что многие люди называли сумасшедшей самоуверенностью и поразительным уровнем самодовольства) и может объяснить, почему я не особенно беспокоился.
  Я отлично понимал, почему сижу в Бьюке. Это тактика. Ведь я много лет навещал здесь отца. Они ждали, что я буду предвкушать будущее, обливаясь холодным потом клаустрофобии. Членоголовые.
  Я несколько дней висел на проклятом кресте. Хрен знает сколько провел на цепи в анханской Шахте, умирая от гангрены в потоке людского дерьма. Провести остаток дней в чистой тихой камере - это должно было меня сломить?
  О да. Ага. Точно.
  Одной из книг, которую заставлял меня читать отец - да я и сам ее читал с охотой - была "Искусство войны". Потому что, как многие китаезы его времени, Сунь Цзы имел дар к метафорам. Книга была не о войнах, но об улаживании конфликтов. Можно даже сказать: о том, как процветать в полном опасностей мире.
  Мастер Сунь писал, в частности, что полководец, знающий себя и своего врага, может не страшиться тысячи битв.
  Я знал врага. Это же мой конек.
  Когда я, наконец, обрел посетителя, он был удивлен, видя, что я улыбаюсь. Костюм и галстук не шли профессионалу: казалось, он отнял их у парня фунтов на двадцать грузнее себя. К тому же он шаркал шлепанцами, входя в дверь. А может, во всем виноваты были не костюм и галстук, а мои глаза.
  Мои глаза желали видеть коричневатые расчесанные волосы на месте лысины с седыми прядками, и неряшливую поросль на месте аккуратно подстриженной бородки. Возраст пошел ему на пользу, реально: он потерял вес, но набрал весомости. Он мог позволить себе войти и сразу сесть рядом, заставляя меня смотреть и проникаться тревогами; ему уже не нужно было занимать нервные руки трюком с монеткой. Он просто сложил руки на коленях.
  Я улыбался. В конце концов, не я к нему пришел.
  Довольно скоро он подался вперед. - Похоже, вы не понимаете, в какую передрягу попали.
  Улыбка расползлась, став насмешливой гримасой. - А вы хорошо выглядите для типа, которого на моих глазах разорвало в клочья.
  Он отмел насмешку, раздраженно кивнув. - Древняя история.
  - А словно вчера было, чтоб меня.
  Он вспыхнул, взгляд опустился на сложенные руки. Пальцы дернулись. - Это было... - Он покачал головой и поднял глаза. - Не ради этого я к вам пришел. Я пришел спасти вам жизнь.
  Я пожал плечами.
  - Злостный насильственный контакт, Майклсон. Вы достаточно восстановили память? Помните этот эпизод? Вы явно действовали осознанно, убивая праздножителя...
  Я захохотал.
  - Думаете, это смешно?
  - Как прикажете вас называть? Рабебел? Саймон Феллер? Шестерка?
  Он покраснел сильнее. - Майклсон...
  - Это не мое имя.
  Пальцы снова задергались. Я готов был спорить, ему не хватает платиновой монетки. - Что вы вообразили? Мы тут играем в игру?
  - Да, как обычно, - ответил я. - В игру, в которой я выиграю.
  Он уставился на меня, потом посмотрел на запястья и подгузник, ни мертвые ноги, на скучные стены и глухую дверь, как бы приглашая меня посмотреть тоже. Осознавая реальность камеры, Бьюка, Земли. - Да вы сошли с ума.
  - У моей семьи, - согласился я не без гордости, - богатая история безумия.
  - У вас одна надежда выйти отсюда живым, Майклсон. Одна. И это - сотрудничество...
  - Я сказал, это не мое имя.
  Он закатил глаза. - И как я должен вас называть? Кейн? Шейд? Скажите же.
  - Я несколько лет не был на Земле. Но раньше профессионал должен был обращаться к администратору, именуя его "сэр".
  Он выпучил глаза.
  - Ну же, попробуем?
  Его губам прошлось потрудиться, прежде чем выскочило слово.
  - Вы точно больной.
  - Можешь поцеловать мою высококастовую задницу, гребаный лакей.
  Губы снова зашевелились без звука. - Вы... тут... вы не смеете...
  - Тут не у меня проблемы, Феллер. У вас. Если бы Управляющий Совет хотел моей смерти, я уже умер бы. Просто не очнулся бы. Но кто-то вложил серьезные деньги в нейрохирургию, и вместо потешного суда за убийство Вило я помещен к политзаключенным. Вместо дознавателей-социков ко мне шлют старого доброго Рабебела с беседой о сотрудничестве. Что означает: в Доме дела идут хреново и некто считает, что я нужен, что я могу разгрести ваше дерьмо. Так начинай целовать мне задницу - или шли воздушный поцелуй и до свиданья. - Я картинно помахал ресницами. - Выбор твой.
  Губы уже не дергались, он показал подобие оскала. - Дело не только в вас, Майклсон. Мы знаем о вашей дочери и где она сейчас...
  - Саймон, Саймон, Саймон. - Я тоже умел оттопыривать губы, и зубы мои оказались повнушительнее. - Ты точно хочешь замешать в дело мою семью?
  Нижняя его губа отвисла.
  Я чуть склонил голову набок. - Не то чтобы я тревожился насчет нее; Вера защищена так, как вы и вообразить не можете. Но если вы решили устроить шоу "мы-перебьем-твою-семью" из принципа, я не против. Похоже, ты не видел тот кубик и не знаешь, чем кончил Уинсон Гаррет.
  Его брови сошлись, губы пытались сложиться в ироническую улыбочку. - Угрожаете мне?
  - Не. Просто подумал, знаешь, эти поручни похожи на рычаги, а койка приделана к полу, настоящая стабильная платформа. Идеально - отсюда я смогу пинком снести твою дурацкую голову с плеч. Начисто. Как чайный катыш. Хряссь. Блям-блям-блям.
  Правое веко дрогнуло. Румянец стек со щек под бороду. - Я читал ваше досье... ноги - ваши ноги не...
  - Ага, Саймон. Верно. Мои ноги не. Ты веришь всему, что читаешь?
  Резкий звук - придыхательное ки-йя - и сжатие мышц живота, чертовски сильных, подбросили подгузник ему в лицо, и нервные руки взлетели голубями, он дернулся в сторону так сильно, что упал со стула и плюхнулся задом об пол, и вскочил злее медведя, которого опрыскали слезоточивым газом. Потому что мои ноги, разумеется, даже не поднялись выше поручней.
  - Резвлюсь как ребенок. - Я усмехнулся. - И наврал, будто можно пинком снять голову. Вот такая я задница.
  Он сделал шаг ко мне, рука сжалась в кулак, кулак поднялся над плечом. И застыл. Завис, пока на лбу не выступили синеватые вены.
  Что доказало: все мои догадки были совершенно верны.
  Улыбка моя стала гаже. - Можешь валить, Феллер. Не приходи, пока Упсы не захотят реальной сделки.
  Жилы на лбу шевелились. Но кулак разжался, рука опустилась.
  Он понурил голову. - Не знаю, чего ожидал. Почему сейчас должно было стать не как раньше?
  Он почти упал на стул и вяло оперся о край стола. - Ты ничуть не меняешься, да? Ни на кроху. И зачем бы тебе? Быть таким - это всегда помогало тебе получать что хочешь.
  Какого хрена он изображал теперь? - Я не стал бы загадывать...
  - Может, сработает и в этот раз. - Он говорил скорее сам с собой. Опустил голову, словно ни лице было написано нечто, чего мне не следует видеть. - Скажи хотя бы это, Майклсон. Кейн. Кто угодно. Почему побеждают всегда только ублюдки?
  Я не ответил. Прекрасно понимал, о каком ублюдке он говорил. Он же так и сидел лицом вниз, ловкие некогда пальцы сплетены, чтобы можно было толкать одну костяшку другой, резко. Резким стал и голос.
  - Почему это люди, играющие по правилам - люди, делающие свою работу и следящие за манерами и считающие каждый грош и не желающие ничего большего, чем пожить в чертовой праздности хоть на старости - почему каждый раз, когда кажется, что вот оно, луч свыше пролился на их долбаную жизнь - почему всегда находится парень с лопатой, который говорит им: "Нет, это край могилы" и начинает наваливать землю? - Пальцы изгибались так сильно, что костяшки щелкали не хуже пузырчатой пленки.
  - Вот что я хочу знать, Майклсон. Объясни мне, и я пойду перескажу Совету, и можешь резать мое драное горло. Снова.
  - Резать горло... ты смотрел мое Приключение?
  Мой голос стал низким и таким надрывным, что я сам удивился. Двадцать пять лет прочь, я стою, смотрю на его горло и думаю, что на вкус он вроде свинины. - Ты хотя бы выжил, чего не скажешь почти обо всех. Что там была за долбаная сделка? Заводишь нас туда, ищейка, и экстренно переносишься, когда дела пойдут совсем хреново? Тот Огненный Шар и фальшивая смерть были сделаны хорошо. Умно. Я уже не охотился за твоей вертлявой жопой. - Хорошо, что я был привязан. Иначе попытался бы придушить его, пусть ноги мертвы. - Меня подвесили на чертов крест. А Мараду...
  - Знаю.
  Его голос не громче шепота.
  - Я... у меня есть все кубики. Они... они не сказали мне о Черных Ножах. Уж поверь, Кейн. Я не знал, направляясь туда. И не стал бы, если бы знал заранее...даже ради...
  - Ради чего? - Дыхание стало горячим и резким. - Ради чего же?
  - Это был мой выстрел, Кейн. Единственный шанс. Я был разведчиком локаций - ищейкой, да, знаю, как таких зовут актеры - пятнадцать лет. Видишь ли, в команде планирования не верили, что я гожусь на главные роли, и да, я сам это знал. И чувства юмора не хватает, чтобы быть клоуном на подхвате. Так что я ждал. И работал. Отдавал все время. Выполнял все задания. И наконец, под сорок лет - когда актеры, если дожили, начинают думать о пенсии... Он поднял голову, так и не взглянув мне в лицо; просто пожал плечами, отворачиваясь. - То Приключение было прорывом. Моим выстрелом. Ради него я трудился пятнадцать лет. И тут... и тогда ты...
  - Ага, - сказал я. - И тогда я.
  - Не знаю, почему ты так зол - то Приключение тебя сделало. Отдало тебе карьеру, которая должна была стать моей.
  - Только вот ты - не я.
  - Верно. - Он вздохнул. - Слишком верно. Самое смешное, что и ты - не ты.
  - О, не так глупо.
  Он наконец повернулся ко мне с попыткой иронически улыбнуться, но губы были сведены, как пальцы, а глаза блестели подозрительно ярко. - Что, сам не сообразил? Это был не ты, Майклсон. Совсем не ты. Это был демон. Как вы, монашки, таких зовете? Нездешние Силы? Та, что правила дилТ'лланом - что была дилТ'лланом. Я о том, что "Отступление" было не только основой твоей карьеры. Оно стало основой самопостижения. Сделала Кейна Кейном. Думал, я не слежу за тобой? Не смотрел все твои приключения? Сколько раз ты пробивался и побеждал, думая об "Отступлении", что было хуже и ты не дрогнул? "Отступление" позволило тебе обдурить самого себя, поверить, что ты злейший из злейших. Крутейший из крутейших. Парень, способный на всё. Парень, способный всё прожевать и выплюнуть. Лишь потому, что в первый раз демон сожрал твой страх. Вот отчего ты был смелым. Демон сожрал отчаяние. Вот что сделало тебя сильным: демон. Иллюзия. Обман. Ты никогда не был таким уж сильным. Таким уж смелым. Ты не круче других. Кейн с самого начала был обманом - но ты убедил себя и убедил других. Заставил поверить. Вот и всё. Заставил поверить.
  Я кивнул. - Забавно, как работает это дерьмо. Ха?
  Он смотрел мокрыми глазами.
  - Думаешь, это было загадкой? Я монастырский, Рабебел. Уже тогда понимал. - Я пошевелил привязанной рукой, чтобы показать ему ладонь. - Я беру то, что нахожу на грани. Вот кто я.
  Глаза грозились разразиться слезами. - Но... но тогда как...
  Догадываюсь, он так и не понял кое-что.
  И почему я не догадался раньше?
  - Если бы не я, была бы Марада, - сказал я. Тихо. Мягко. Ведь, знаете, я сочувствовал ему. Правда. Было слишком легко представить, как я его приканчиваю. - Или Стелтон. Даже Преторнио.
  Он беспомощно содрогнулся.
  - Несложно. - Моя ладонь вдруг закрылась, дернулась, будто принадлежала кому-то другому. - Слушай. Когда ты, э... ушел, что было дальше? Ты вернулся к работе?
  Он отвернулся, но кивнул.
  - Так что ты делал еще двадцать пять лет? Искал локации?
  Он пожал плечами. - До, гмм... ты знаешь. До дня Успения.
  - Ага. - День Успения многое изменил для многих. - Женат?
  - Да - тридцать три года - мы как раз отпраздновали юбилей перед...
  - Дети?
  - Двое. Пять внуков...
  - Ага, вот оно. Прямо в точку.
  Он повернулся и на лице слезы уступали место пониманию, хмурой гримасе. Какое облегчение. Для нас обоих.
  - Ты, наверное, знаешь, как протекал мой брак. Наша дочь... ну, это сложно. Разница между нами, Рабебел, в том, что я больше жизни мечтал стать звездой. С тобой наоборот. Оба мы исполнили желания. Так что, если нам случится проснуться ночью и обдумать все дерьмо, обоим следует заткнуться и поблагодарить судьбу за ее дары.
  Он качал головой. - И... вот так? Так просто? Если бы я желал сильнее...
  Я пожал плечами. - Кто знает? Разница между мной и Марадой, Стелтоном, Преторнио... все дело в удаче, насколько я могу понять. Они тоже желали стать звездами. Они были крутыми, может, круче меня - Марада уж точно, клянусь Адом - и умными. Умнее меня. Но я был везучим. Они - нет. Непредсказуемые факторы. Говно льется налево - ты звезда. Льется направо - ты ужин.
  - Везение? Простая удача?
  - Вот почему ты не встретишь людей вроде меня, сидящих затраханными стариками и гнусящих о том, чего не достигли. Ведь если мы чего-то не достигли, жаловаться не будем. Потому что давно покойники.
  Он выглядел погруженным в раздумья.
  - Но ты тоже можешь так сказать, понял? Ты среди счастливцев. Сорок лет карьеры, побывал в самых экзотических и прекрасных местах мироздания, но заимел и преданную жену, и детишек, и дом... у многих ли есть всё это?
  Он кивнул: - Жена твердит то же самое. Слишком много думаю о том, чего не имею, и слишком мало благодарю за...
  - Ага, точно, - сказал я, - недавно я встретил одного типа, и он сказал: счастливые живы лишь наполовину.
  - Кажется, тот еще ублюдок.
  - Ага. Не думаю, что тебе он понравился бы.
  Он резко засмеялся и снова покачал головой, но уже весело и удивленно. - Я пришел сюда, чтобы... и мы болтаем о жене и внуках, ты смешишь меня...
  Я пожал плечами. Кажется, у меня появился румянец. Наверное, от удивления, что получилось так просто. - Отличная тактика - быть человечным.
  - Это не... я не для этого... -
   Ты пришел, держа член в кармане. Как думаешь, если бы продолжал в том же духе, что было бы? Я бы заглотил?
  Он кивнул: - Просто... я не хотел вываливать на тебя мои проблемы, Майклсон.
  Забавно, но после стольких лет, кажется, я тебя понял...
  Я кивнул ему в ответ. - Не принимай всерьез, Рабебел. Феллер. Я тот еще тип.
  Он нахмурился.
  Я вздохнул. - Люди, которые следили за моими Приключениями все эти годы... когда я показывался на публике, многие начинали говорить со мной, будто со старым другом. Вот как ты сейчас. Ведь Кейн стал частью их жизни. Они знали меня так долго, что решили - неосознанно - что я тоже их знаю. Меня это злило. Ох, как я бесился. А теперь мне их не хватает.
  Он покосился. - Правда?
  - Правда. Такого нет в Доме. Тут я, знаешь, Пророк Ма'элКота или герой Серено, или Враг Божий. Да всякая хрень.
  Я ходячий, мать его, Эпос. Люди забыли, что я тоже человек. Приходится притворяться другим, чтобы спокойно с кем-то поговорить.
  - Осторожнее с желаниями, да?
  - Ты всё понял. - Я вдруг хихикнул. - Тан'элКот - Ма'элКот во времена изгнания на Земле - любил повторять: "Когда боги желают наказать нас - исполняют желания".
  Он подался вперед, опустил локти на колени. - Не о таком я молился.
  Я обвел взглядом кремовые стены. - И это не верхняя строка в списке пожеланий на Рождество.
  - Майклсон - Кейн... Как мне тебя звать?
  - Можешь звать - Джонатан Кулак.
  Он нахмурился. - Джонатан Кулак?
  - Он тоже заключил сделку.
  - Не понимаю.
  - Потому что думаешь на английском. Настоящее имя взято из немецкого. [16]
  Он потряс головой. - И?
  Я тоже потряс. - Никто, черт побери, не читает книг. Заметил?
  - Пусть Кулак. Прошу, пойми. Мне шестьдесят шесть лет. Я заперт в Поднебесье три года, с той поры как ты прервал операции Студии. Вместе с актерами и разведчиками и персоналом Компании "Поднебесье" и прочим народом. Я уже решил, что тут помру. То есть мы не знали, что ты сделал; понимали лишь, что не попадем домой. Подходит срок пенсии, я ждал, что буду нянчить внуков и... тут...
  - Ага.
  - Я был в Коре. Всё, что смог придумать - добраться до железной дороги, до Полустанка... но, разумеется, там все были так же заперты, как я. Но у них была копия твоей записи, знаешь...
  Я знал, какой именно. - Да.
  - Прости - понимаю, как много она для тебя значит...
  - Это было давно.
  Он закашлялся. - Но понять, что диллин - это настоящие пути к Земле... Я помнил Ад и Слезу Панчаселла, и появился слабый шанс увидеть Землю, если бы мы нашли способ открыть дил...
  - Как наяву вижу.
  - Только этого я и хотел. Попасть домой. Все мы хотели. Но когда, наконец... - Голос затих.
  - Тебе сделали предложение.
  Он кивнул. - Ты хоть понимаешь, насколько ценен для Совета путь в Поднебесье? Плюс, мы ввозили грифоний камень... ты знал, что магические эффекты возможны и на Земле? Знаешь, чего можно достичь сочетанием кибернетики и магии?
  - Ага.
  - Дело твоего исцеления, ну... - Он осекся. - Ты знал?
  - Ты поразишься, что еще я знаю. Слушай, Ра... или лучше звать тебя Феллером, да?
  Он кивнул. - Рабебел умер двадцать пять лет назад.
  Я пожал плечами. Только и пожимаю плечами последние дни. Чем больше знаю, тем меньше слов.
  Он продолжил: - На Бранном Поле сейчас происходят очень, очень выгодные мне вещи. Я близок к пенсии намного более привлекательной, чем мог надеяться. А потом появился ты и я подумал.... То есть подумал об этом. О нашей истории. О моей истории, если угодно.
  - Понимаю...
  - И еще... У каждого человека Компании в Поднебесье имеется строгая инструкция. Захватить и передать тебя, Кейн.
  - Кулак.
  - Это будет стоить мне работы. По меньшей мере. Или жизни.
  - Говорю же, понял.
  - Это не личное дело.
  Я кивнул. - Возможно, ты не поверишь, но я приехал в Пуртинов Брод не чтобы ссать тебе в суп.
  Он устало хихикнул. - Дай мне что-то, что можно отнести Управляющему Совету, Кейн. Знай, только это и нужно. Я здесь ради этого. Хоть... что-то. Что-то, чтобы показать, что я не совсем бесполезен.
  - Скажи им, что я буду играть. Скажи, что убедил меня. Что будем торговаться.
  Он уставился на меня. - Точно?
  - Будь уверен. Нам не нужно биться головами, Феллер. Если только сам не хочешь. Знаю, каково это, посадить Упсов на шею. Я не хочу ломать тебя, малыш. Ты лишь делаешь свое дело.
  - Ты... - Он моргнул, закрыл рот и попытался снова. - О чем просить?
  - Знаешь, как редко кто-то просит меня об услуге, просто просит? - Я уютнее уложил голову на подушку и уставился в кремовый потолок. - Если кому-то что-то нужно, они пытаются наехать на меня, угрожать, играть на чувстве вины или стыда, да просто избить. Мудачье. Лучшее, что я получал - вежливый подкуп. Никто не может поверить, что я готов хотя бы чертову улицу перейти, не имея в виду стопроцентно грязного дела.
  - Могу понять, как это обидно. Бедный, непонятый массовый убийца.
  Он смеялся, я тоже. - Они правы на девяносто восемь.
  Так мы похихикали. Недолго.
  Он сказал: - Ты... ты правда веришь, что можешь заключить сделку с Советом? После всего, что сделал?
  - Зависит. Мне нужно, чтобы ты достал записывающее оборудование. Упсы ведь тебе помогут? Рука руку моет.
  - Не догоняю.
  - Есть много нюансов здешней ситуации, которые, уверен, им неизвестны. А у меня есть возможности, о которых они не подозревают. Чертовски уверен.
  Он то ли оглядел меня с ног до головы, то ли неуклюже кивнул. Неохотно соглашаясь. - Я могу... полагаю, смогу вернуться онлайн, э...
  - Сумеешь?
  Он постучал за левым ухом. - Мыслепередатчик... полагаю... раз уж ты... Они не преминут следить за тем, что мы делаем.
  - Вполне разумно. Насколько плохи дела в Доме? Я о том, что - раз ты здесь и так далее - что Ангвасса Хлейлок не спала в буйство и не поубивала всех.
  Он кивнул. - Она... не самая преданная твоя фанатка.
  - Так она в деле с этой Дымной Охотой?
  - Я не знаю. После... гмм, я ее не видел. И никто.
  Вот это было не очень хорошей новостью. - А Маркхем?
  - Лорд Тарканен стал... полагаю, можно назвать его Временным Правоведом. До утверждения Легендарными Лордами.
  - Драть меня козлом. Орбек?
  - Правосудие не состоялось. Она не вышла.
  - И? Его отпустили или что?
  Он качал головой: - У меня были... дела более неотложные.
  - Так плохо?
  - Даже в кошмарах не видел, чтобы всё так быстро рассыпалось. - Хорошо.
  Он нахмурился. - Правда?
  - Тем гуще дерьмо, тем лучше мне.
  - Если так... - он вздохнул и подался вперед, подперев рукой подбородок, - ты можешь закончить королем.
  
  Что выводит нас к делам насущным. Более или менее.
  Без моей помощи вы можете надеяться лишь на полный упадок работ "Черного Камня" и постоянный запрет доступа в Дом - то есть в Поднебесье. Повторяю: это в лучшем случае. Вспомните, Делианн верит, будто главной причиной существования Империи стала защита Дома от мерзавцев вроде вас. Вроде нас. Вспомните, его дед создал дилТ'ллан, чтобы держать нас в стороне. Вспомните, что Делианн стал главной дома Митондионн, то есть королем эльфов. Самых умелых заклинателей Дома. Вспомните, что стало с вашим вторжением три года назад. И что Анханская Империя три года готовилась к войне с вами.
  Попробуйте вообразить, на что будет похожа война. Они придут не завоевывать - у нас нет ничего, им нужного. Они придут карать, понимаете? Вам не захочется видеть политику выжженной земли в исполнении стаи драконов. Представьте, что Делианн - это я с армией. И сочтите себя народом Черных Ножей.
  Между ними и вами - лишь я.
  Вот что я хочу положить на стол:
  Дымная Охота еще существует, и я еще Агент Хрила. Сколь бы Маркхем не ненавидел меня, он не посмеет коснуться меня открыто. Практически любой хриллианец обязан целовать мне зад, а солдаты Хрила остаются самой мощной боевой силой в истории обоих миров. Один из рыцарей у меня в кармане. Я убедил Кайрендал, что встаю на ее сторону. Я вызвал ударную команду эзотериков, она, вероятно, уже на месте, и командует ею женщина, верящая в меня как в бога. Я чертов страшила огриллонов, мой брат - кватчарр Черных Ножей (хотя на деле это я). Никто из живущих не знает дилТ'ллан лучше меня.
  Уж не упоминаю из ложной скромности, что я Рука Ма'элКота.
  Я могу избавить вас от хриллианцев. Когда закончу, у вас будет постоянный доступ в Поднебесье. Постоянный.
  Я могу остановить войну. Или, знаете ли, выиграть ее.
  И вот чего я хочу:
  Хочу назад свою работу.
  Не актерство. Скорее вы назвали бы это работой Феллера. Но я хочу большего: стать его боссом. Назовем это исполнительный директор операций в Поднебесье. Хочу отлитый в чугуне пожизненный контракт, а к нему полную амнистию за все деяния, прошлые и будущие.
  Знаю, вы не доверяете мне. Красота в том, что это не нужно. Любые мои дела не испортят нынешней хрени. Назовем это моим даром вам: даром отказа от завтрашнего дня.
  Подумайте. Возьмите время.
  Я совсем не там, где мне место.
  
   ***
  
   Перевод третьего романа из серии "Представление Кейна" Мэтью Вудринга Стовера.
  
  Состав оригинальной серии:
  The Acts of Caine
  Heroes Die (Act of Violence) (1998)
  Blade of Tyshalle (Act of War) (2001)
  Caine Black Knife (Act of Atonement, Book One) (2008)
  Caine's Law (Act of Atonement, Book Two) (2012)
  
  Первые два романа - "Герои умирают" и "Клинок Тишалла" - на русском языке были изданы уже довольно давно, но думаю, их нетрудно найти. Предлагаемая вашему вниманию история происходит через три года после событий "Клинка Тишалла".
  По жанру серию можно определить как "технофэнтези" с сильной примесью антиутопии. Наемный убийца Кейн - актер Хэри Майклсон, заброшенный в параллельный магический мир для съемки жестоких приключений на потеху земным зрителям - постепенно начинает считать Поднебесье своим настоящим домом и радикально пресекает бесцеремонное отношение земных властей к "туземцам". Возможность телепортации закрыта, но алчные хозяева Земли не успокоятся, пока не накажут предателя.
   В романах разбросаны многочисленные намеки на предыдущие похождения Кейна, однако лучше читать их именно как продолжение.
  Имена и названия мной переводились так же, как они даны в переводе "Клинка Тишалла", за немногими исключениями.
  Ниже прилагается весьма краткий и схематичный пересказ содержания первых романов.
  
   ***
  
  Примечания:
  1 - Парафраз на тему известной библейской истории Валтасарова пира (Даниил 5:27)
  
  2 -"Красавчик Жест" - роман П. Рена о похождениях трех французских солдат, братьев Жест, среди кочевников Сахары; в США по нему сняты фильмы. Само слово Jeste в старофранцузском означало рыцарский подвиг, эпическое деяние.
  
  3 - Фидо - распространенная кличка для небольшой собаки.
  
  4 -- дергать себя за вихры (чубы): в старой Англии низшие сословия так выражали почтение при встрече с дворянином.
  
  5 - фримод - телепортация на длительный срок, без постоянной связи с Землей и возможности экстренного возвращения. Используется для "вживания" в роль и легенду, изучения культуры Поднебесья и т.д.
  
  6 -- речь короля Генриха Пятого в день св. Криспина (день битвы при Азенкуре, 1415 г.)- из пьесы У.Шекспира 'Генрих Пятый', IV, 3
  
  7 -- schadenfreude - злорадство (нем.)
  
  8 -- препуций (preputium) - крайняя плоть.
  
  9 - вероятно, имеется в виду Б. Мандельброт, математик, создатель фрактальной геометрии.
  
  10 -- Намеки на классическую американскую комедию 1955 г "Придворный шут". Ведьма желает расстроить свадьбу дочери короля-узурпатора, для чего наводит волшбу на бродячего менестреля. По щелчку пальцев он меняет личность, становясь то страстным соблазнителем-дворянином, то глуповатым шутом, то мастером меча. Когда один из вельмож заподозрил интригу, ведьма решает его отравить и предупреждает шута, торопливо бормоча нечто вроде (перевод оригинальной рифмованной фразы, конечно, весьма приблизительный):
  
  Эй, в зале пей из алого бокала,
  С ним рядом яда капля в чаре с цаплей
  
   Похожая на неуклюжую скороговорку фраза лишь смущает разум фигляра, и он долго пытается ее заучить, все больше путаясь.
  
  11 -- "Ты знаешь меня" - фраза, снимающая действие заклятья Вечного Забвения.
  
  12 -- Неверленд - волшебная страна Питера Пена. Здесь, скорее, ассоциация с роскошным поместьем Майкла Джексона, в последние годы заброшенным и обретшем дурную репутацию благодаря скандальному фильму на тему извращенных наклонностей знаменитой поп-звезды.
  
  13 -- Пляска Духа - экстатический культ, возникший в 19 веке среди индейцев США, мечтавших о волшебном избавлении от белых колонизаторов.
  
  14 -- Джеронимо - вождь мятежных индейцев-апачи (1829 - 1909 гг)
  
  15 -- Семь Истоков - столица Липке.
  
  16 -- По-немецки Джонатан Кулак буквально будет - Johann Faust (легендарный чернокнижник, отдавший душу дьяволу за магические способности).
  
  
  Краткое содержание первых романов:
  
  Герои умирают, или Акт насилия
  
  Начало XXIII века. Большинство населения Земли ведет нищенское существование под гнетом финансовой олигархии и подчиненной ей "социальной полиции", тягчайшим из преступлений считается неисполнение приказов вышестоящего начальника, любые идеи про "права человека" запрещены. Одной из немногих отдушин стала возможность виртуально разделять Приключения в параллельном вольном мире "меча и магии". Специально обученные актеры телепортируются туда, их похождения (всё, что они видят и ощущают, и даже поток мыслей, точнее, улавливаемый лишь высокочувствительным микрофоном шепот-монолог) записываются системой сканеров и отлично продаются.
  
  Популярного актера Хэри Майклсона (роль - брутальный наемник Кейн) вызывают из отпуска. Глава студии "Неограниченные Приключения" Коллберг и бизнес-спонсор Марк Вило вынуждают его срочно отправиться в Поднебесье, целью авантюры будет - ни много ни мало - устранение императора Анханы, могущественного мага Ма'элКота, который недавно объявил себя живым богом. Майклсон возмущен. Тогда Коллберг злорадно показывает ему свежую виртуальную запись: жена Майклсона Шенна (роль - добрая волшебница Пеллес Рил) и актер Карл Шенкс (странствующий рыцарь Ламорак) попали в застенки тайной стражи Ма'элКота, возглавляемой злейшим врагом Кейна, графом Берном.
   Майклсон понимает, что ему придется встрять в безнадежное дело. Коллберг объяснил, что Ма'элКот внезапно для всех обрел невиданное могущество, стремится к абсолютной власти, уничтожению всех волшебных рас, к тому же узнал о существовании пришельцев и планомерно отлавливает их, именуя "демонами-актирами". Бизнес Студии под угрозой! Управляющий Совет уже без лишних колебаний посылал к императору солдат с автоматическим оружием; не вернулся ни один, а дворец стал недоступен для земных сканеров. У Шенны осталось три дня, после чего телепортирующий передатчик разрядится и она погибнет.
  Брак их почти распался, ведь Майклсон кажется Шенне слишком жестоким и аморальным типом. Да и сам себе он в последнее время становится противен... Запись подсказывает ему, что Ламорак стал любовником жены. И все же Майклсон еще любит ее, единственную изо всех на Земле, и пойдет ради нее на любой риск.
  Едва Майклсон - Кейн появляется в столице Анханской империи, Ма'элКот узнает об этом и приказывает доставить его во дворец. Кейн успевает сразиться с Берном в игорном заведении эльфийки Кайрендал, но император даровал тому непреодолимую магическую защиту. Кейн отступает, но вскоре его пленяют Серые Коты, тайная стража Анханы.
  Тем временем, как оказывается, Пеллес Рил сумела уйти от Серых Котов, потеряв Ламорака, но в сопровождении Конноса, мудреца, создавшего и доверившего ей необычайно сильное заклинание невидимости. Уже несколько лет она пытается подорвать власть Анханы, покровительствуя бунтарям и агитируя от имени вымышленного заговорщика Саймона Клоунса. Удивительно, как эти выходки еще терпит тоталитарная земная Студия... Впрочем, не для ее ли показательного убийства прислан Кейн? Пеллес Рил решает, что лучше погибнет сама, чем отдаст на смерть людей, которых спасала от империи. Она проникает к королю воров и нищих Анханы, магией принуждая его действовать сообща.
  Кейна приводят к императору. Вот так совпадение - Ма'элКот предлагает ему отыскать Саймона Клоунса, он уязвлен мощью защищающего бунтовщика заклятия. Кейн соглашается, но преображение Ма'элКота наводит на него трепет. Когда-то он знал этого человека под именем Ханнто - знал уродливого горбатого колдуна - но сейчас самозваный бог стал высок ростом и прекрасен лицом, а силам его, похоже, нет предела. Как нет и никакого способа ему навредить. Пусть будет, что будет - Кейн спасет Шенну, провалит основное задание и бросит актерскую карьеру.
   Ма'элКот предлагает Кейну освободить Ламорака из темницы Донжон, тем самым войдя в доверие к бунтовщикам. Хотя председатель Коллберг почему-то приказал Майклсону не усердствовать в спасении Ламорака, актер не решается бросить старого приятеля. После жестокого столкновения в подземельях Кейн выводит раненого Ламорака и находит Шенну. И внезапно догадывается по мелким признакам, что именно Ламорак выдал местоположение Шенны страже, что Коллберг рискует жизнью его жены, делая Приключение как можно более кровавым, опасным и потому популярным. Не успевает он бросить обвинение, как запаниковавший Коллберг экстренно возвращает актера на Землю. Администратор боится наказания за самоуправство и пытается обвинить Майклсона во вcём: отходе от сценария, политических рассуждениях в прямом эфире, недостаточном послушании и особенно нежелании картинно убивать жителей Анханы. Майклсон в гневе угрожает начальнику, тот приказывает охране обезвредить его.
  После исчезновения Кейна его жена готова в одиночку выводить заговорщиков из города. Но Ламорак-Шенкс, из зависти к удачливому Майклсону пошедший на интриги с Коллбергом, решает вновь сдать Шенну страже, уязвив Кейна в сердце и выставив его слабаком. Он сообщает о ее местонахождении Серым Котам.
  Коллберг не смеет выдвигать против Майклсона официальные обвинения, ведь он сам уже серьезно нарушил правила Студии, рискуя жизнью актеров. Майклсон тайно посещает своего отца Дункана, политически неблагонадежного и психически больного, запертого в лечебнице. Отец убеждает его не поддаваться инстинктам Кейна, ведь это лишь роль и нужно быть хитрее. Майклсон через своего спонсора обращается за помощью к бизнес-покровительнице Шенны, умоляя спасти ее от интриг Коллберга. Растроганная чувствами Майклсона богачка обещает занять все рабочее время администратора отражением ее судебных исков и запретов.
  Озлобленный Коллберг клянется себе уничтожить Пеллес Рил с Ламораком, а Майклсона с позором изгнать со Студии. Но пока все, что он может - приказать Майклсону выманить императора из дворца, чтобы расправу могли снимать сканеры.
  Тем временем Берн при помощи Ма'элКота находит беглецов Шенны на речной барже. Не в силах противостоять магии императора, Шенна ищет поддержки у водяного бога Шамбарайи, сливается с его волей и вызывает огромную волну, вынося беглецов за городские стены. В последний миг ее настигает стрела. Перенесенный назад Кейн узнает у короля воров, что раненую Пеллес доставили к Ма'элКоту. И заявляет, что сам Ма'элКот - актир, что он готов разоблачить его пред всем народом. Нужно срочно готовить бунт, чтобы облегчить Кейну дорогу к дворцу.
  Пока подданные воровского короля разносят слухи и устраивают пожары, Кейн является к Кайрендал и предлагает... продать себя Серым Котам - ей награда, ему путь внутрь. Эльфийка замечает, что наемника окружает черная аура, непроницаемая для ее магического зрения. Такой силы не постыдились бы сами боги. Кейн лишь непонимающе усмехается - или делает вид, что ничего не понимает.
  Вторично доставленный во дворец Кейн играет на самомнении императора, говоря, что ради восстановления любви народа тот должен выйти на площадь и демонстративно разделаться с всеми врагами. Врет, будто Саймоном Клоунсом называет себя король воров, и Кейн, хорошо с ним знакомый, сможет выдать заговорщика Ма'элКоту, взяв вместо платы жизнь Пеллес Рил. Берн и глава стражи Тоа-Сителл яростно возражают, но император уже принял решение довериться наемнику. Впрочем, едва Кейн уходит, Ма'элКот приказывает Берну следить за ним и убить при малейших признаках измены.
  Тоа-Сителл допрашивает Ламорака и случайно обнаруживает, что тот не способен произнести слово "актир" - так действует кодировка, внедренная в сознание всех гостей с Земли, дабы они не выдали тайны существования Студии. Глава стражи понимает, что таким способом можно выявлять пришельцев. Он везет пленного к Ма'элКоту сообщить о своем открытии и подозрении, что Кейн - тоже актир. Все встречаются на арене столичного стадиона, в схватке Кейн убивает Берна, сам получив смертельную рану от магического меча Косалла, а Пеллес Рил снова призывает силы реки, но Ма'элКот оказывается сильнее ее. Он подходит торжествовать над телом умирающего Кейна, и в последний миг тот отсекает голову Ламорака и швыряет в руки Ма'элКота. Император благодаря сосредоточенности своих божественных сил принимает воспоминания землянина, на миг ошеломленный ими. Он восклицает по-английски "Меня предал администратор Коллберг!". Коллберг в ужасе переносит всех в Студию.
  Земная медицина спасает жизнь Майклсона, хотя позвоночник его рассечен и восстановление контроля над ногами сомнительно. Управляющий Совет счел наилучшим выходом поставить его исполнительным главой Студии вместо опозорившегося Коллберга, ведь бешено популярный благодаря прямому эфиру актер-калека уже не сможет работать в Поднебесье, но еще успеет отдать корпорации свой опыт. Шенна надеется, что вновь полюбит мужа, оценив его усилия. Но ее всё сильнее влечет "та сторона", возможность быть речной богиней и править вольной природой. Ма'элКот становится пленником Земли, консультантом Студии, он и сам опасается вернуться в Анхану - он ведь поистине исчез на глазах подданных, будто демон...
  
  
  Клинок Тишалла, или Акт войны
  
  
  Прошло семь лет со дня похищения Ма'элКота. Хэри Майклсон руководит Студией Сан-Франциско, он повышен до касты администраторов, сумел вызволить больного отца из тюремной лечебницы. В его уютном особняке подрастает любимая дочь Вера. Но как всё это непрочно, как ненадежно! Дорогостоящий нейропротез спинного мозга отказывает в самые неподходящие моменты, Управляющий Совет Студии считает его неблагонадежным и следит за каждым шагом, а Вера... лишь они с Шенной знают, что рождена девочка от покойного Ламорака. Актер тоскует по прежним похождениям и чувствует: дело кончится бедой.
  И случается то, о чем стареющий актер не мог, а скорее не хотел думать. Ведь его любимому Поднебесью повезло, что права на механизм телепортации изначально получила Студия развлечений. Другие корпорации хотели бы открыто колонизировать параллельный мир, вычерпать полезные ископаемые, расселить в нем десяток миллиардов нищих землян. Студия уже с трудом сопротивляется давлению, и в гномьих горах появляется "королевство Арта" - земляне ведут там добычу руды, порабощая местных жителей. Но это лишь начало.
  Внезапный вызов "с той стороны". Майклсон видит на экране старого приятеля, человека, которого считал погибшим - Криса Хансена. Он должен был выдать себя за эльфа, распространяя Приключения за пределы людских городов, но исчез много лет назад. Крис сообщает, что в землях эльфов распространяется зараза, которую он счел эпидемией ВРИЧ, генно-модифицированного вируса бешенства. Мы узнаем, что век назад эта эпидемия едва не уничтожила человечество, а карантинные меры стали поводом для установления на Земле кастовой диктатуры. Крис - точнее, эльф Делианн, приемный сын лесного владыки и теперь последний из королевского рода - требует помощи, срочной вакцинации. Майклсон не желает оставить решение проблемы на откуп руководства и пытается передать информацию немногим журналистам, еще готовым на смелый поступок. Затруднив властям возможность скрыть произошедшее, одновременно он пошлет Шенну в Поднебесье, ведь в ее крови, как у всех землян, есть иммунные тела, а силы речной богини позволят создать антивирус и передать защиту народам волшебной страны. Своеволие Майклсона мгновенно создает заговор многих, обиженных на Кейна и желающих ему зла.
  Высшее руководство не против. Похищенный Ма'элКот, мать убитого Кейном Ламорака - Эвери Шенкс и разжалованный Коллберг, которого Совет ради такого случая находит в трущобах и наделяет особыми полномочиями, готовы довести Майклсона до тюрьмы и смертной казни. Коллберг становится сюрпризом для всех: его новые способности и неслыханная жестокость показывают: правящая Землей олигархия владеет чем-то, неотличимым от самой чернейшей магии. Или эта магия - "слепой бог", которого боялись даже эльфийские короли - владеет ими?
  С "той стороны" также нет нехватки в желающих уничтожить Кейна. Например, Тоа-Сителл, ставший патриархом церкви исчезнувшего Ма'элКота, и молодой монах Райте, учителя которого некогда убил наемник. Ведь похищение бога-императора привело в Анхане к беспорядкам и падению нравов (и прежде не отличавшихся высотой), так пусть актиры сами расправятся с актиром. Ма'элКот предлагает Совету раздавить Кейна зрелищно и мучительно, сделав из этого потрясающее Представление для правящей элиты. Вначале лишить положения и средств, отнять больного отца и дочку, заставив действовать необдуманно; затем отослать в Поднебесье - и передать Райте, способному налагать чары доверия. Тот внушит Кейну, что его настоящим врагом и причиной эпидемии стала Шенна, вручит магический клинок Косалл. Так Кейн сам убьет жену и лишит Поднебесье вакцины. И тогда чары будут сняты, и он сойдет с ума от содеянного, и жалкое его тело будет брошено гнить в самой мрачной темнице в ожидании казни. Ма'элКот получит за содействие возможность вернуться домой, а Земля сама проведет вакцинацию, что станет достойным оправданием полномасштабного вторжения.
  Все так и идет - пока план не начинает давать сбои. Кейн даже под чарами не верит в виновность жены, и Райте отдает меч давнему врагу Кейна графу Берну, вытащенному из кунсткамеры и превращенному в зомби (это явно вызовет живой интерес зрителей!) Берн убивает Шенну на глазах связанного Кейна. Теперь бывшим актером движет не чувство вины, а горе и ярость. Пусть парализованный ниже пояса, оказавшийся в руках жестокого фанатика, отправляемый в анханскую темницу, пусть сам мечтающий умереть, он еще найдет способ отомстить врагам. Тем временем Делианн едет в Анхану, желая предупредить население об опасности через свою старую знакомую фею Кайрендал. Но удача не сопутствует ему, болезнь не остановить. Сведя неожиданное знакомство с кейнистами (членами запрещенной секты поклонников Кейна - верного слуги Ма'элКота, помогавшего Богу вознестись на небеса), Делианн попадает под облаву и, тяжело раненый, оказывается в зловещем Донжоне. Вскоре ему и вдохновительнице кейнистов т'Пассе приходится наблюдать, как немощного Кейна спускают в яму на растерзание преступникам.
  , Кейн, опираясь на помощь кейнистов и юного огриллона Орбека (последний из рода Черных Ножей, некогда истребленного Кейном, хочет унизить легендарного врага, теперь слишком слабого и жалкого, но в процессе невольно подпадает под его влияние) наводит свой порядок среди заключенных. Однако охрана калечит Орбека, а Кейна приковывает на самом нижнем уровне тюрьмы, в Шахте, умирать от голода и пролежней.
  А враги его начинают испытывать сомнения. Райте, не успев порадоваться победе над Кейном, осознает, что подверг Поднебесье опасности эпидемии и вторжения чужаков. Он утешает себя тем, что стал владельцем волшебного меча - и вдруг обнаруживает, что в мече живет какая-то Сила. Это дух Шенны, а точнее речной богини Пеллес Рил, мечтающей вернуться из небытия и для начала захватить тело Райте.
  Ма'элКот ужасается, видя жестокость Коллберга и людей, за ним стоящих. Неужели он сам приведет их в Поднебесье? Ощутив возрождение Пеллес Рил, он спешно строит и предлагает хозяевам новые планы - взять под контроль Пеллес, угрожая ее дочери, вернуться и... Но слепой бог угадывает последнее его намерение - закрыть землянам дорогу. Ма'элКот сам становится пленником, униженный, избитый, под надзором полиции и с мыслепередатчиком в черепе. Он вторгается в разум Веры, стараясь достучаться до матери.
  Зараза расползается по Анхане, первые симптомы болезни - лихорадка, неуправляемая агрессия и жажда крови, так что город вскоре превращается в ад. Но власти готовят публичную казнь Кейна, как часть торжеств в очередной День Успения Ма'элКота. Они не подозревают, что вскоре пропавший бог действительно вернется - марионеткой демонов-актиров. Пеллес Рил овладевает телом Райте и поднимается над ликом вод. Но усилия Ма'элКота создали метафизическую связь между ним, Верой, Коллбергом и Пеллес, и слепой бог начинает проникать в Поднебесье. Он и Ма'элКот уговаривают богиню на сотрудничество, а не сумев, пытаются убить. Всякая влага вокруг превращается в обжигающее черное масло. Защищаясь, Пеллес извлекает из разума Ма'элКота рецепт создания защиты от телепортации. Анхану закрывает огромный незримый купол. Землянам остается лишь прямое военное вторжение. Сил и средств, разумеется, с избытком.
  Пока первые отряды социальной полиции плывут к столице, события начинают нестись потоком. Райте выползает из реки с Косаллом в руке, после контакта с богиней и слепым богом его ладони источают черное масло, а в голове осталось знание: спасти город может кровь Кейна, ведь Пеллес Рил перед гибелью внедрила в кровь супруга антивирус. Собрав отряд воинов- монахов, он идет на поиски. И обнаруживает, что Кейн, оказавшийся в шаге от смерти, сумел вернуть себе присутствие духа и выползти из Шахты, вместе с Орбеком поднимая бунт. Из подземелий в Донжон проникает отряд мятежных эльфов, огров и прочих презираемых людьми волшебных народов. Обезумевшая от болезни фея Кайрендал привела их, чтобы убить актира, которого сочла причиной всех бед.
  Итак, вскоре под началом Кейна оказывается небольшая и разнородная армия: воины-монахи, переубежденные повстанцы-нелюди, выдавшие Кайрендал ради спасения своих жизней, кейнисты и Делианн - сильный маг, к несчастью, близкий к смерти от ран. Райте умоляет Кейна отдать каплю крови для лечения жителей Поднебесья. Делианн передает Кейну воспоминания о последних событиях. И актер, потрясенный страданиями дочери и народов Анханы, решает действовать. Маг объединяет всех в ритуале Слияния, призывая встать на защиту Родного Дома от угрозы, которой не было уже полтысячи лет. Причащая сторонников из чаши, в которой вода смешана с его кровью, Кейн пытается организовать оборону города. Но нужен какой-то ход, позволяющий хоть немного уравнять силы.
  Кейн решается сам призвать Ма'элКота и слепого бога в Поднебесье, чтобы сразиться с вождями, а не полчищами слуг. В "метафорическом пространстве" объединившиеся Кейн и Делианн ранят Пеллес, тоже единую с Ма'элКотом и Коллбергом, и черное масло слепого бога льется из ее ладони, угрожая через богиню уничтожить все реки волшебного мира. Ма'элКот не выдерживает и спешит вернуться в Родной Дом, взяв и накачанную наркотиками Веру, как заложницу. Слепой бог с ним и в нем; вместе они почти всемогущи, к примеру, способны перенести в Поднебесье тяжелую боевую технику и позволить ее двигателям работать в иных физических константах. А когда атака земной армии встречает неожиданно стойкое сопротивление, бомбардировщик социальной полиции активирует термоядерное устройство для скорейшего уничтожения врагов нового порядка.
   Делианн умирает, отдав свои (и Пеллес Рил) силы ради превращения энергии ядерного взрыва в столп света, минимизируя ущерб городу. Ма'элКот, "бог в костюме от Армани", торжественно спускается с небес на земном штурмкатере. Кейн выходит для переговоров, в решающий миг Пеллес Рил помогает ему, позволяя сделать необычайно длинный прыжок и рассечь Ма'элКота Косаллом напополам, для гарантии пронзив и голову.
  В миг гибели Ма'элКот, потеряв тело, освобождается от диктуемой через мыслепередатчик власти слепого бога - и творит чудо, вновь изменяя физику Поднебесья. Отныне слепой бог не способен находиться в параллельном мире. Лишившийся сил Коллберг убит старухой Эвери Шенкс, которую заставляли ухаживать за Верой. Ма'элКот, отныне ставший Т'налдионном, бестелесным владыкой Дома, воскрешает Делианна, даровав ему новое тело. Эльф-подменыш станет новым императором Анханы, объединив людей и нелюдские народы, и постарается отстроить город среди руин. Пеллес Рил не желает возвращаться к телесному существованию, оставшись богиней вод. Кейн предпочитает для себя роль скромного советника при императоре, хотя все понимают - не привыкший к покою, вскоре он отправится на поиски новых приключений.
  И, для наилучшего вразумления властей, он проникает на сторону Земли и устраивает показательное убийство своего былого покровителя Марка Вило, обещая самые решительные меры, если олигархия посмеет снова вмешиваться в дела Поднебесья. Всяческие Приключения и прочий бизнес Земли отныне в прошлом.
  Все кончается наилучшим образом... для выживших. И мало кто задумывается, что древние законы магии Поднебесья не одобряют появления новых богов и, особенно, прямого их вмешательства в дела людей и нелюдей.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"