Аннотация: Судьба немецкой принцессы в России; ее вклад в русскую культуру, забытый принявшим ее народом.
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ
Я возвращался из Питера в Москву ночным поездом. Чтобы не беспокоить друзей, у которых останавливался, распрощался с ними вечером в надежде скоротать время в прогулках по ночному городу. Это был период белых ночей. Я грустно бродил по пустынным и молчаливым улицам, не зная, куда себя деть и, в конце концов, решил пойти на вокзал, найти там удобное местечко и заняться чтением чего-нибудь из многочисленной литературы, заполнявшей мой дорожный портфель.
Я шел по Невскому к вокзалу. Позади оставались до боли знакомые дома, переулки, набережные. Минуя Фонтанку, вспомнил далекие пятидесятые годы. Здесь я вместе со своими сверстниками - первокурсниками старейшего в стране военно-инженерного училища - сгружал с подъезжающих один за другим самосвалов собранный на улицах города снег прямо в реку. Куда нас только не привлекали в то время: то на разгрузку леса, то на строительство ленинградского метрополитена или Нарвской гидроэлектростанции, то на спасательные работы во время очередного наводнения.
А вот и запомнившаяся на всю жизнь Лиговка, которая осталась в памяти благодаря лишь сотням метров обледенелой мостовой, которую во что бы то ни стало надо было очистить до асфальта и обязательно к указанному времени.
На этом месте припомнился эпизод, главным героем которого был мой друг, Колька Филиппов, ушедший безвременно из жизни совсем молодым капитаном из-за малюсенького осколочка гранаты, остановившего его сердце. Тогда мы, получившие увольнение в город, беспечно прогуливались по Невскому, разглядывая нарядные витрины и не пропуская без внимания ни одной пары хорошеньких ножек. Колька, очень любивший сладости, лениво жевал "Золотой ключик", как вдруг, откуда ни возьмись, прямо перед нашим носом, как снег на голову, патруль: "Почему, товарищ курсант, жуёте на ходу?". В то время за такое нарушение можно было схлопотать часа два-три строевых занятий во внутреннем дворе гарнизонной гауптвахты. Именно это и предложил моему другу начальник патруля и, забрав у него увольнительную записку, повел его отбывать наказание. Поравнявшись с общественным туалетом, что на Малой Садовой, Колька изобразил на лице такую нетерплячку, что патрули, поверив ему, позволили на минутку заглянуть в заведение, решив заодно и самим освободиться от лишнего балласта. Только они расслабились, Колька шасть за дверь и припер ее снаружи ногой. Парень он был физически здоровым. Патрули изнутри напирают, а Колька держит, хоть бы что, да только отпустить дверь не может: догонят, так не то что строевой, тут и на пятнадцать суток подзалететь можно. Помогли студенты: подержали хором, пока Колька не скрылся за углом.
Вот, наконец, и Московский вокзал. Едва разыскав свободное место на переполненных разным людом скамьях, прочно уселся в узком проеме между дремлющими пассажирами. Оглядевшись, заметил справа от себя молодую девушку приятной наружности. Она сладко подремывала, склонив голову на плечо пожилого мужчины. Слева, обняв обеими руками переполненные чем-то корзины, мирно спала старушка-"божий одуванчик". Поклевав носом с полчаса, я незаметно погрузился в царство Морфея, из которого меня вывел пронзительный голос дежурного по вокзалу, объявившего об отправке очередного поезда. Проснувшись, я обнаружил на своем плече головку своей соседки, тихо похрапывающей мне в ухо. Стараясь не разбудить ее, попытался вытащить затекшую руку, но тут головка вдруг открыла глаза и, пролепетав что-то извинительное, перекинулась на плечо соседа, отчего тот тоже проснулся. Оказалось, это был ее отец. Разговорились.
Иван Прокопьевич, так звали отца, поведал о неудавшейся поездке в Питер, в котором раньше им не приходилось бывать. Учительствуя долгое время на Украине, в одной из уманских школ, он мечтал свозить свою дочку, Лену, в Ленинград, чтобы познакомить с историей города, с пушкинскими местами. И вот представился удобный случай: один из его бывших учеников, окопавшийся в северной столице, пригласил своего учителя в гости. Когда же они приехали, оказалось, что этот человек уже несколько дней лежит в больнице в тяжелом состоянии. Попытались навестить его там, их не допустили. Пришлось, не солоно хлебавши, брать обратный билет.
- Как же так, - удивился я, - вы даже не ознакомились с городом?
--
Какой там город, - с раздражением ответил Иван Прокопьевич, -большую часть времени пришлось простоять в очереди за билетами на поезд.
- Так не пойдет! До моего отъезда еще четыре часа. Пойдемте, я покажу вам пушкинские места. - Обрадовался я возможности скоротать так медленно тянувшееся время.
Мои знакомые как-будто ожили, встрепенулись и начали наперебой благодарить меня за столь неожиданно свалившееся на них предложение. Через минуту мы уже шагали по Невскому.
Позади оставались дома, напоминавшие нам о великих событиях и людях. Вот и Аничков мост. Отсюда начинается пушкинский Петербург: как раз в этом месте проходила в то время граница города. Правда, клодтовских коней тогда еще не было, они появились несколько позже. А вот Аничков дворец был хорошо знаком Пушкину. Не один раз приходилось бывать ему в этом "царственном чертоге" после получения камер-юнкерского звания, танцевать на балах и топтаться на раутах, присутствие на которых было обязательным, выслушивать назидания и выговоры за нарушения придворного этикета от самого императора или старшего оберкамергера двора, графа Ю.П.Литты, замечать похотливые взгляды на свою жену наглого кавалергарда, приехавшего в Россию "на ловлю счастья и чинов". Николаю I непременно хотелось видеть в своем дворце Наталью Николаевну.
Свернув на Караванную, мы оказались возле дома, где в тот памятный для любого русского 1837 год плелись зловещие интриги против национального поэта, закончившиеся трагической развязкой. Это дом тогдашнего министра иностранных дел графа К.-Р.Нессельроде, жена которого, Мария Дмитриевна, подозревалась в написании анонимных писем Пушкину, о чем высказался однажды даже сам Александр II. На минуту остановившись возле домов, в которых проживали В.И.Жуковский и Н.М.Муравьев, мы повернули на Итальянскую, которая вела нас прямо к бывшей Михайловской площади.
На Итальянскую выходили парадные двери жилого корпуса моего училища. Жители этой улицы, пожалуй, до сих пор, может быть даже недобрым словом, вспоминают наши курсантские песни, которые чаще всего звучали по четвергам в 4.30 утра, когда мы поротно отправлялись в баню. Одна из них под мелодию знаменитой "Славянки" на всю жизнь врезалась в мою память, особенно припев:
Прощай, любимый край,
Труба зовет в поход.
Смотри, не забывай
Наш боевой понтонный взвод.
Прощай, не горюй,
Напрасно слез не лей,
Лишь крепче поцелуй,
Когда вернусь из лагерей.
Незаметно миновав манеж и казармы лейб-гвардии саперного батальона, очутились возле дома, где Пушкин всегда был своим человеком. Это дом вдовы писателя и историографа Н.М.Карамзина, Екатерины Андреевны, "предмета первой и благородной привязанности" поэта. В 1830-е годы Пушкин был частым гостем в салоне Карамзиной, знаменитом во всем Петербурге. Постоянными посетителями салона были: П.А.Вяземский, В.И.Жуковский, А.И.Тургенев, В.Ф.Одоевский, А.С.Хомяков, Д.В.Дашков... В отличие от многих других, этот салон имел особенность: в нем запрещалось говорить не по-русски и играть в карты. Частым гостем салона был молодой повеса, поручик кавалергардского полка барон Жорж-Карл Дантес. Здесь, в этом доме, Пушкин вынужден был терпеливо сносить наглые ухаживания барона за Натальей Николаевной, выслушивать язвительные подшучивания влюбленной в Дантеса Софи Карамзиной - этой недалекой жрицы салона, играющей под мадам Рекамье. Вольно или невольно, этот дом сыграл не последнюю роль в создании мрачной, удушливой атмосферы, окружавшей поэта в последний год его жизни.
На противоположной стороне площади, прямо напротив дома Карамзиной - дом М.Ю.Виельгорского, друга Пушкина, одного из замечательных деятелей музыкальной культуры. Кто только не побывал в этом доме на известных всему Петербургу концертах! А.С.Пушкин, М.И.Глинка, Н.В.Гоголь, К.П.Брюллов, М.Ю.Лермонтов... Здесь звучала волшебная музыка в исполнении композиторов: Ференца Листа, Роберта Шумана, Гектора Берлиоза. На домашних концертах у Виельгорского Пушкин слушал музыку Бетховена, отрывки из оперы М.И.Глинки "Жизнь за царя". В честь первой постановки этой оперы на сцене Большого театра В.И.Жуковский, В.Ф.Одоевский, М.Ю.Виельгорский и А.С.Пушкин сочинили шуточный "Канон в честь М.И.Глинки", авторство последнего четверостишья которого принадлежит Пушкину:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не может в грязь.
Ряд домов, расположенных по этой стороне, заканчивается зданием бывшего Михайловского театра, ныне - Академического Малого оперного. Начиная с его открытия в 1833 году, Пушкин посещает его почти ежемесячно. Это, пожалуй, единственный театр, в котором Пушкин имел собственную ложу. В то время посетителями этого театра была исключительно светская публика. В нем тогда не было постоянной труппы, играли по большей части приезжие французы и итальянцы.
Этот театр заставил меня вновь обратиться к воспоминаниям юности. В пятидесятые годы коллектив театра шефствовал над моим училищем. Многие из курсантов, иногда целые подразделения, привлекались к участию в массовых сценах. Пришлось и мне как-то шагать по его подмосткам с кивером на голове и багинетом в руках, выкрикивая славицу М.И.Кутузову в опере "Война и мир". В другой раз мне поручили вручить цветы одному из артистов после окончания шефского спектакля "Царь-плотник". Сидя в партере, я долго выбирал, кому вручить букет. Остановился на "Екатерине I". Когда же пришел черед, я вышел на сцену и растерялся: все артистки были на одно лицо, густо зашпатлеванные толстым слоем грима. Быстро сориентировавшись, я протянул цветы "Петру I".
- Давайте подойдем к памятнику Пушкину, - попросил Иван Прокопьевич.
Как же я забыл представить моим спутникам этот необыкновенно грациозный памятник, который в один миг сделал молодого малоизвестного скульптора М.К.Аникушина знаменитым? Я отчетливо помню то лето 1957 года, когда он появился на площади. Мне не удалось тогда присутствовать на его открытии: училище в полном составе с мая по сентябрь находилось в летних лагерях на Кургуловском полуострове.
В первое же увольнение я устремился на площадь Искусств, чтобы хорошенько рассмотреть памятник, о котором уже был наслышан из сообщений по радио. Запомнилось первое впечатление: необычайная легкость и естественность фигуры поэта. Автору удалось уловить волшебный миг вдохновения, который можно только представить себе в тех случаях, когда Пушкин находился в кругу самых близких ему людей, может быть на праздновании очередной лицейской годовщины. Удивительно, как он удачно вписался в строгий ансамбль площади, поставив собой точку в ее окончательном завершении. Может быть это впечатление, так надолго сохранившееся в моей памяти, подтолкнуло меня на дерзкий шаг - обратиться именно к академику М.К.Аникушину, когда возникла идея о сооружении памятника Пушкину в Калинингаде. Но это случилось гораздо позже.
Вот, наконец, и Михайловский дворец - громадное творение в стиле ампир великого Карла Росси. Теперь он называется Русским музеем. А строился он в 1819-1825 годах как резиденция великого князя Михаила Павловича, генерал-инспектора по инженерной части, державного шефа Главного инженерного училища. Представляя собой классическое произведение архитектуры XIX столетия, этот дворец сыграл немалую роль в развитии российской культуры не только как музей, но и как очаг зарождения российского музыкального образования. Но об этом несколько позже.
Сколько часов отшлепано по этому асфальту вдоль знаменитой ограды дворца! Каждый раз, готовясь к очередному параду на Дворцовой площади (а их было два в году), мы каждый раз в течение двух месяцев отбивали шаг по мостовой, где когда-то гарцевал Отдельный гвардейский корпус, подчиненный великому князю. Командир роты, капитан Коломацкий, по кличке Чого, добиваясь равнения шеренг, кричал на всю площадь: "Уп-рись штыком в мочку левого уха впереди идущего товарища!". Именно строгое выполнение этого незатейливого правила позволяло выравнивать игольчатые штыки наших карабинов, взятых "на руку", как по линейке. Это равнение штыков и единый шлепок четырехсот сапог по гладкому асфальту обеспечивали первое место училищу на парадах в течение многих лет. Однако, вернемся опять к Михайловскому дворцу.
Более двадцати лет безраздельной хозяйкой дворца была прекраснейшая из представительниц дома Романовых - великая княгиня Елена Павловна. Впервые семнадцатилетняя, тогда еще принцесса Вюртенбергская Фредерика-Шарлотта-Мария, появилась в России в 1823 году, чтобы познакомиться с будущим женихом, любимым братом великого князя Николая Павловича Романова, Михаилом. Во время представления в Павловском дворце шестнадцатилетняя Шарлотта сумела поразить весь двор своей образованностью, редкой осведомленностью и блестящими манерами в общении с окружающими. Она нашла, что сказать каждому из двухсот представленных ей лиц, ни разу не повторившись. Историку Н.М.Карамзину, например, она поведала, что знакома с его "Историей государства Российского" не понаслышке, о чем сам историограф поспешил сообщить в письме своему другу И.И.Дмитриеву: "Принцесса Шарлотта кажется любезною. Уже говорит по-русски и читает нашу Историю"; с адмиралом А.С.Шишковым, тогдашним президентом Российской Академии, говорила о старом и новом слоге российского языка; с генералами - о сражениях и походах; с бароном Бюлером - о немецкой конституции; с Мавриным - о Сенате; с князем Мадатовым - о Кавказе и горских народах.
Характеризуя "стремительность походки" великой княгини, близко знавшая ее графиня А.Д.Блудова отмечает, что эта стремительность являлась "верным выражением стремительности характера и ума ее, - стремительности, которою она увлекала все мало-мальски живые умы <...> Любознательность ее была изумительная, но далекая от того праздного любопытства, которое незаметно переходит в мелочные светские сплетни, прикрываемые только забавным или язвительным блеском остроумия".
Князь В.Ф.Одоевский, бывший в доме великой княгини своим человеком, отмечает в ней неуемную тягу к знаниям. Она много времени посвящала серьезной литературе, дополняя сведения, полученные от чтения ее информацией, почерпнутой из общения с учеными, дипломатами, путешественниками, приглашала профессоров для чтения лекций по агрономии, лесоводству.
К этому времени относится первое упоминание Пушкиным о принцессе Шарлотте. Дело в том, что В.А.Жуковский, назначенный обучать принцессу русскому языку, был пленен ее обаянием и не упускал возможности встретиться с ней, чтобы вручить очередное свое стихотворение. В одном из них, "Ангел и певец", посвященном принцессе, он писал:
"Кто ты, ангел светлоокий,
С лучезарною звездой?
Из какой страны далекой
Прилетел на север мой?.."
Все это не могло ускользнуть от внимания Пушкина, находящегося в ссылке. В письме к А.И.Тургеневу от 1 декабря 1823 года из Одессы, жалуясь на своего друга, он пишет: "Жуковскому грех; чем я хуже принц. Шарлотты - что он мне ни строчки в 3 года не напишет".
Представление Пушкина великой княгине Елене Павловне состоялось только 27 мая 1834 года, о чем он записал в дневнике: "На другой день представлялся великой княгине. Нас было человек 8, между прочим, Красовский (славный цензор). Великая княгиня спросила его: - Cela doit bien vous ennuyer, d'etre blige de lire tout ce qui parait.
- Oui, V.F.I., отвечал он, litterature aktuelle est si detestable que c'est un supplice.* Великая княгиня скорей от него отошла. Говорила со мной о Пугачеве".
В письме к жене через неделю это же событие он излагает следующим образом: "В прошлое воскресение представлялся я к великой княгине. Я поехал к ее высочеству на Каменный остров в том приятном расположении духа, в котором ты меня привыкла видеть, когда надеваю свой великолепный мундир. Но она так была мила, что я забыл и свою несчастную роль и досаду". Далее он в точности повторяет свою дневниковую запись. Видимо, хорошее настроение, о котором упомянул Пушкин, не осталось без внимания Натальи Николаевны, о чем она не преминула ревниво упрекнуть мужу в одном из своих июньских писем. Оправдываясь в ответном письме, поэт пишет: "Буду отвечать по пунктам. Когда я представлялся великой княгине, дежурная была не Соллогуб,**а моя прищипленная кузина Чичерина, до которой я не охотник, да хоть бы и Соллогуб была в карауле, так уж если влюбляться...". Пушкин не может скрыть своего восхищения великой княгиней. Однако он считал недопустимой не только саму мысль о возможном флирте с царственной особой, но даже упоминание где бы то ни было о своих личных симпатиях к ней. Тем не менее, начиная с этой встречи, между поэтом и великой княгиней сложились весьма дружественные отношения, которые с уверенностью можно было бы назвать доверительными. Подтверждением сказанному могут служить некоторые факты, например, передача Елене Павловне Пушкиным запрещенных Николаем I "Записок Екатерины II" или вписание в ее альбом стихотворения "Полководец", содержащего сугубо субъективную позицию Пушкина относительно роли Барлая де Толли в Отечественной войне 1812 года, не согласную с официальным мнением правительства.
Встречи Пушкина с великой княгиней носили достаточно регулярный характер. Они происходили в Михайловском дворце, на балах и раутах у приближенных к великой княгине царедворцев. Об одной из таких встреч вспоминает Вера Ивановна Анненкова, дочь киевского губернатора Бухарина: "В последний раз я видела Пушкина за несколько дней до его смерти на маленьком вечере у великой княгини Елены Павловны. <...> Разговор был общим, говорили об Америке. И Пушкин сказал: "Мне мешает восхищаться этой страной, которой теперь принято очаровываться, то, что там слишком забывают, что человек жив не единым хлебом". Это евангельское изречение в устах Пушкина, казалось, удивило великую княгиню; она улыбнулась, глядя на меня с понимающим видом. Я тоже улыбнулась, и когда несколько минут спустя Пушкин подошел ко мне, я сказала ему, смеясь: "Как вы сегодня нравственны!.." "Не сегодня, а всегда с тех пор, как я стал отцом семьи", - ответил он мне". Последняя встреча Пушкина с Еленой Павловной состоялась на балу в доме княгини Марии Григорьевны Разумовской накануне трагической дуэли, 26 января 1837 года.
По словам В.А.Жуковского, Елена Павловна "очень любила Пушкина". Сохранились четыре записки великой княгини В.А.Жуковскому, связанные с ранением и смертью поэта. В них отчетливо проявляются не только сострадание, желание хоть чем-нибудь помочь, облегчить мучения дорогого ей человека, но и надежда на уже неосуществимое выздоровление. Когда вдруг Пушкин почувствовал на некоторое время предсмертное облегчение, она не может скрыть радости, надежды ее вновь возрастают. Но вот печальная весть доходит до нее, и она в отчаянии осознает, что эта утрата невосполнима для России, что в лице Пушкина страна потеряла "прекраснейшую славу отечества". Однако, обратимся все же к запискам самой великой княгини.
О дуэли Пушкина с Дантесом она узнает в тот же день и тотчас же отправляет записку Жуковскому: "Добрейший г. Жуковский! Узнаю сейчас о несчастии с Пушкиным - известите меня, прошу Вас, о нем и скажите мне, есть ли надежда спасти его. Я подавлена этим ужасным событием, отнимающим у России такое прекрасное дарование, а у его друзей - такого выдающегося человека. Сообщите мне, что происходит и есть ли у Вас надежда, и, если можно, скажите ему от меня, что мои пожелания сливаются с Вашими. Елена".
Эта записка датирована 27 января 1837 года. Она скупа и по содержанию, и по выражению чувств (к этому обязывает сан и нежелание давать повод для светских пересудов), и все же в ней явно выражены взволнованность происшедшим событием и желание благополучного исхода. В противоположность этому, весь двор, обеспокоенный судьбой убийцы-Дантеса, злорадствует по поводу кончины поэта. Императрица Александра Федоровна в письме к С.А.Бобринской негодует: "Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма Геккерну, не оставя ему возможности избежать дуэли".
Отправив записку, великая княгиня не находит себе места. Вспомнила, что упустила что-то важное. Вновь садится за стол, пишет: "Я еще не смею надеяться по тому, что Вы мне сообщаете, но я хочу Вас спросить, не согласились бы послать за Мандтом, который столь же искусный врач, как оператор. Если решатся на Мандта, то ради бога поспешите и располагайте ездовым, которого я Вам направляю, чтобы послать за ним. Может быть, он будет в состоянии принести пользу бедному больному; я уверена, что вы все решились ничем не пренебречь для него. Е.".
Ей хочется практически помочь умирающему поэту хоть чем-нибудь, и она предлагает то, чем располагает: личного врача и свой экипаж.
В какое-то время Пушкину становится немного легче, и Жуковский спешит сообщить об этом великой княгине. Елена Павловна отвечает: "Тысяча благодарностей за внимание, с которым Вы, мой добрый господин Жуковский, делитесь со мною Вашими надеждами, они становятся также моими, а я прошу Вас сообщить мне хотя бы на словах, длится ли улучшение. Если бы это было угодно богу! Е.".
Но надежда оказалась обманчивой. С болью и состраданием она отвечает Жуковскому на его сообщение о смерти поэта: "Итак, свершилось, и мы потеряли прекраснейшую славу нашего отечества! Я так глубоко этим огорчена, что мне кажется, что во мне соединяются сожаления и его друзей, и поклонников его гения. Тысяча прочувствованных благодарностей Вам, мой добрый г. Жуковский, за заботливость, с которой Вы приучали меня то надеяться, то страшиться. Как она тягостна, эта скорбь, которая нам осталась! Когда сможете, Вы сообщите мне, как чувствует себя его бедная жена, о которой я не забываю и которую жалею от глубины души! Е.".
Маленькая деталь: ни одного упрека жене поэта в то время, как многие, даже близкие друзья, именно ее обвиняли в том, что случилось. Видимо, Елена Павловна, как женщина, испытавшая козни врагов и даже собственного мужа, хорошо понимала ранимую душу поэта и ту ситуацию, которая сложилась в его семье в преддуэльные дни.
Единственный пушкинский автограф - стихотворение "Полководец", вписанный автором в альбом великой княгини, Елена Павловна хранила всю жизнь как самую драгоценную реликвию, вырвав, после смерти поэта, все, предшествующие ему, листы. В конце автографа она написала по-французски: "Записано Пушкиным собственноручно".
Думала ли она тогда, что за шесть лет до собственной смерти она породнится с великим поэтом России! Мать принца Николая-Вильгельма фон Нассау, женившегося на младшей дочери А.С.Пушкина, Наталье Александровне, принцесса Вюртенбергская Паулина, была старшей сестрой великой княгини Елены Павловны. Она же была матерью кронпринца Александра Фридриха Вильгельма, ставшего в 1864 году королем Вюртенбергским, Карлом I, который в 1846 году женился на дочери Николая I, великой княжне Ольге Николаевне. Таким образом, породнение рода А.С.Пушкина с семейством Романовых произошло не 14 февраля 1891 года (брак внучки Пушкина, Софьи, с великим князем Михаилом Михайловичем, внуком Николая I), как было принято полагать, а гораздо раньше, т.е. 1 июля 1867 года, когда младшая дочь поэта вышла замуж за принца Николауса фон Нассау.
Я не успел рассказать моим спутникам все то, что знал об этой удивительной женщине: поджимало время, нужно было спешить на поезд.
Позже я не раз мысленно возвращался к этой теме, однажды даже опубликовал статью о великой княгине, но чувство неудовлетворенности постоянно преследовало меня. Хотелось подробнее рассказать о Елене Павловне как можно большему кругу читателей не только потому, что она глубоко симпатична мне как человек редкой душевной красоты, скорее потому, что считал несправедливым замалчивание ее заслуг перед Россией.
Дружба с великим поэтом - это только маленькая частичка ее биографии. После смерти Пушкина ее ожидали поистине великие дела.
Жизнь ее, наполненную энергичной деятельностью на благо России, нельзя назвать счастливой. Отсутствие лада в семье, потеря троих любимых детей, десятки недругов и завистников, не желающих смириться с ее независимостью и самостоятельностью при дворе - все это делало жизнь великой княгини чрезвычайно сложной. Скомпрометировать ее было весьма непросто: ее ум всегда находил нужный ответ на любой провокационный вопрос. Один из немецких путешественников отмечает эту ее особенность: "Она весьма умна. Ей также ставят в упрек, что она не всегда владеет своим остроумием, поэтому ее боятся". Умение достойно держать себя в любых ситуациях, энциклопедическая образованность, прямота, необыкновенный такт в общении с окружающими - все это резко выделяло Елену Павловну среди других членов семейства Романовых, в окружении которых она часто чувствовала себя чужой. Вот как вспоминает о великой княгине дочь Николая I, великая княжна Ольга Николаевна: "Наша тётя Елена <...> находила, что мы живем слишком замкнуто среди одинаково мыслящих, ни одна новая идея не проникает к нам и нас нужно бы несколько встряхнуть в нашем девичьем спокойствии. В один прекрасный день она услышала, как мы поем припев одного романса о том, что только озаренный любовью день прекрасен, и спросила нас, понимаем ли мы смысл этих слов. Последовали один за другим вопросы, из которых стало ясно, насколько мы слепы и далеки от жизни. Приобщением к светской жизни, конечно, я обязана ей". Или дальше: "Тётя Елена дразнила нас постоянно: "Вы как стадо баранов, один как другой, безо всяких особенностей природы". Она, несомненно, в какой-то степени была права. Дисциплина своими совершенно определенными правилами державшая нас в границах, может, и могла у характера посредственного отнять всякую инициативу, но какой замечательной поддержкой была она нам!".
Сам же император относился к Елене Павловне с осторожностью, хотя и советовался с ней иногда. Нужно сказать, он частенько прислушивался к ее мнению. В своем кругу он называл ее la savante famille (ученая из нашей семьи). Ее либеральные взгляды иногда вызывали у него раздражение.
Муж Елены Павловны, великий князь Михаил Павлович, человек в значительной степени уступающий своей супруге в уме и образованности, не сумел найти с ней взаимопонимания и нередко приносил ей огорчения. По всей видимости, они не очень тепло относились друг к другу. В пушкиноведческой литературе укоренился вигелевский стереотип великого князя как человека, "из всех музыкальных инструментов признающего только барабан", у которого, кроме муштры, ничего в голове не было. Каким же он был на самом деле? Многие современники, близко знавшие его, говорят о нем как о живом и остроумном человеке, подчеркивая в нем скрывающиеся за внешней строгостью и придирчивостью доброту, безукоризненную честность, отсутствие лицемерия, искреннюю преданность своему державному брату и России. Биограф Пушкина, П.И.Бартенев, отмечает в великом князе постоянное стремление к благотворительности: "Десятки лет сряду благотворил он, и благотворил тайно, так что иногда совершенно расстраивал свои денежные дела. Недаром поэт Пушкин так высоко ценил и любил Великого Князя Михаила Павловича".
Обратимся к воспоминаниям великой княжны Ольги Николаевны. Говоря о своем дяде, великом князе Константине Павловиче, она сравнивает его с Михаилом Павловичем: "По натуре добрый и великодушный, не стесненный правилами и узами морали, он поднимался иной раз до геройства, что показывает его поведение во время пожара Москвы. Но в обыденной жизни он любил незаметно вплетать в салонные разговоры анекдоты. Похожие черты, если не так ярко выраженные, выявлялись и у дяди Михаила Павловича. Обоим не хватало человеческого достоинства, которым в такой степени обладал Папа, той нравственной силы, которая возносит человека над самим собой".
Подобные случаи геройства случались и в жизни Михаила Павловича. Вспомним, как, делая последнюю попытку уговорить восставших на Сенатской площади, 14 декабря 1825 года, он едва не подвергся участи генерала Милорадовича. Только своевременные действия трех матросов из гвардейского экипажа (Дорофеева, Федорова и Куроптева) не позволили Кюхельбекеру сделать выстрел в великого князя. Стрелявший был практически обречен на смертную казнь. Спасителем Кюхельбекера оказался сам великий князь Михаил Павлович. Его ходатайство "в христианском духе", направленное в судную комиссию, было особо подчеркнуто в приговоре суда. Мало того, он не постеснялся подарить осужденному на длительный срок узнику шубу со своего плеча, когда того отправляли в Сибирь. Вызывает уважение и его отказ от подписания приговора декабристам, не смотря на то, что этого настойчиво требовал сам Николай I. Как бы то ни было, а для свершения этих поступков необходимы были добрая воля и незаурядное мужество.
А вот как характеризует Михаила Павловича один из приятелей Пушкина, Ф.Ф.Вигель, оставивший после себя довольно интересные, однако очень предвзятые, записки: "Ничего ни письменного, ни печатного он с малолетства не любил. Но при достаточном уме с живым воображением любил он играть в слова и в солдатики: каламбуры его известны всей России. От гражданской службы имел совершенное отвращение, пренебрегал ею и полагал, что военный порядок достаточен для государственного управления <...> Он создал себе идеал совершенства строевой службы и не мог понять, как все подчиненные его не стремятся к тому. Перед фронтом был он беспощаден, а в частной жизни был добросердечен, сострадателен, щедр, особенно же к жертвам своим, офицерам и солдатам".
Видимо, не без влияния Елены Павловны у ее супруга возник интерес к Пушкину. Великий князь выразил желание познакомиться с поэтом. Об этом близкая подруга Пушкина, Елизавета Михайловна Хитрово, сообщила поэту в письме от 18 марта 1830 года: "Великий князь Михаил Павлович приехал провести вечер с нами, и при виде вашего портрета он сказал мне: "Знаете ли, что я никогда не видел Пушкина близко; у меня были против него большие предубеждения; но по всему, что до меня доходит, я весьма желаю его узнать, и особенно желаю иметь с им продолжительный разговор". Он кончил тем, что попросил у меня "Полтаву".
Знакомство это вскоре состоялось, и великий князь имел удовольствие неоднократно беседовать с поэтом. Об одной из таких бесед Пушкин оставил запись в своем дневнике: "Утром <...> встретил я в Дворцовом саду великого князя. "Что ты один здесь философствуешь?" - "Гуляю". - "Пойдем вместе". Разговорились о плешивых. "Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают". - "Государь Александр и Константин Павлович оттого рано оплешивели, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело, и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров?" - "Есть, да нехороши, не смею представить их вашему высочеству". "У меня их также нет; я замерз". Доведши великого князя до места, я ему откланялся (вероятно противу этикета)".
Конечно, нельзя сказать, что все их беседы носили столь "содержательный" характер, обсуждались и более серьезные темы. Отличный рассказчик, Михаил Павлович умел сосредотачивать на себе внимание окружающих. Пушкин считал его достаточно интересным собеседником и относился к нему с непринужденной простотой.
Наивно было бы полагать, что великий князь мог реально оценить талант своего собеседника. Скорее его интерес к поэту диктовался интересом окружающих его людей. В душе же он был к нему, по всей вероятности, совершенно безразличен. Это ярко подтверждает один из эпизодов, случившихся уже после смерти поэта. Как-то раз Михаил Павлович встретил в Базене Дантеса. Когда графиня Соллогуб, находившаяся там же, спросила у него, заметив на его лице печальную гримасу, почему эта встреча его так расстроила, уж не воспоминания ли о Пушкине? Он ответил: "О, нет! Туда ему и дорога!" "Так что же? - переспросила графиня. - "Да сам Дантес! бедный! - подумайте, ведь он солдат".
Таким был муж великой княгини Елены Павловны.
Она родилась 28 декабря 1806 года. Отец, принц Вюртенбергский Павел, отдал ее с самого раннего возраста на воспитание в Париж, в пансион известной в то время госпожи Компан. Там она вскоре подружилась с дочерьми наполеоновского генерала графа Вальтера, который находился в близком родстве со знаменитым зоологом и палеонтологом Франции Жоржем Кювье. В праздничные и выходные дни профессор, вместе с девицами генерала, приглашал к себе домой и любознательную Шарлотту. В беседах с великим ученым оттачивался ум юной принцессы, расширялась ее эрудиция в познании мира. Юную принцессу интересовало все: и реформы, которые пытался провести в жизнь дотошный ученый, и новые достижения в науке, и политические распри, но больше всего, пожалуй, музыка. Еще будучи совсем юной, она увлеклась музыкой Моцарта, Бетховена, Вагнера, Шумана. С некоторыми выдающимися композиторами того времени она была знакома лично. Увлечение музыкой сохранилось у нее на всю жизнь.
Ее тяга к музыке наиболее ярко проявилась после того, как она окончательно переехала в Петербург, выйдя замуж за великого князя Михаила Павловича. Музыкальные концерты в императорской семье стали частым явлением. По вечерам все великие княжны занимались музыкой. Почин этот, по признанию великой княжны Ольги Николаевны, "исходил по большей части от Мама и тёти Елены". Раз в году, во время великого поста, в городе по их почину устраивались публичные концерты с привлечением оперного хора, на которых исполнялись аратории Бетховена, симфонии Шумана и другие, еще неизвестные публике музыкальные произведения. На эти концерты приглашались все, кто любил музыку. В Михайловском дворце постоянно устраивались музыкальные вечера, на которые приглашались и русские, и зарубежные музыканты и композиторы. Для того, чтобы приобщить к музыке молодых людей, Елена Павловна устраивала музыкальные вечера для молодежи с живыми картинами, в которых принимали участие сами приглашенные. Среди приглашенных на концерты были и те, кто не принадлежал к высшему обществу. Главное, чтобы были талантливы. Вечера эти были не столь частыми, но всегда поражали присутствующих своим блеском и утонченностью. Кроме положенных по штату фрейлин, она окружила себя разными молодыми барышнями, большею частию иностранками, которые играли на фортепиано или обладали хорошими вокальными данными.
В начале XIX века в Европе получило особенное развитие инструментальная музыка. Наибольшее ее преобладание обозначилось в Германии, где заметно выделялось сразу целое созвездие выдающихся композиторов, музыка которых отличалась глубокой выразительностью и широтой содержания. Это романтическая школа Шпора, оперы Вебера, Вагнера, необычайные концертные произведения Гайдна, Бетховена, Шуберта, Шумана, Зоммера, Лёве и многих других. В России эта музыка была практически не известна. Можно сказать, что впервые она стала звучать на концертах в Михайловском дворце, устраиваемых великой княгиней Еленой Павловной.
Образовался круг музыкантов и композиторов, разделяющих с великой княгиней ее музыкльный вкус и уважающих ее пристрастие к серьезной музыке. Этот кружок все чаще стал собираться на "домашние" концерты великой княгини, которые в дальнейшем переместились в здание Благородного собрания, что напротив Михайловского дворца. Наряду с зарубежной музыкой здесь все чаще стала звучать музыка русских композиторов: М.Ю.Виельгорского, М.И.Глинки, А.Н.Верстовского, А.Г.Рубинштейна.
Деятельная натура Елены Павловны не могла удовлетвориться небольшим коллективом музыкантов и композиторов, развлекающих узкий круг аристократов. Ей необходим был простор, возможность распространять хорошую музыку на всей территории России, сделать ее доступной для всех. Зародилась идея создания Императорского Русского Музыкального общества. За основу была принята структура прекратившего свое существование Симфонического общества, заимствованы многие положения его устава. 1 мая 1859 года был торжественно утвержден устав Императорского Русского Музыкального бщества и избран комитет директоров, в который вошли: М.Ю.Виельгорский, Д.В.Коншин, В.А.Кологривов, А.Г.Рубинштейн и Д.В.Стасов. Президентом и покровителем общества стала великая княгиня Елена Павловна. Одновременно в помещении Михайловского дворца были открыты первые музыкальные классы.
Общество ставило своей главной целью - содействие музыкальному образованию в России, оказание помощи в развитии всех отраслей музыкального искусства, поощрение способных музыкантов и сочинителей музыки.
Задачи были поставлены действительно грандиозные. Для их осуществления необходима была твердая воля, колоссальная энергия великой княгини, четкая и слаженная работа всего общества. Вся эта деятельность требовала вложения колоссальных средств, получение которых не мыслилось без громадного влияния Елены Павловны на самого императора, без ее авторитета в правительстве страны. Все это было бы не под силу любому музыканту или композитору, обладай он хоть мировой известностью. Первым шагом на пути создания системы музыкального образования в России стало учреждение отделений общества в крупных городах: Москве, Астрахани, Воронеже, Казани, Киеве, Нижнем Новгороде, Николаеве, Одессе, Омске, Пензе, Пскове, Саратове, Смоленске, Тамбове, Тифлисе, Томске, Тобольске и Харькове. Но этого было недостаточно. Елена Павловна, по примеру Петербурга, предлагает при каждом обществе создать музыкальные классы, которые комплектовались бы одареными детьми из разных слоев населения. Идея эта тотчас нашла поддержку не только у членов музыкального общества, но и среди широкой общественности и скоро распространилась по всей стране.
На этом подвижническая деятельность великой княгини не закончилась. Логика подсказывала ей, что необходим второй шаг, который бы обеспечивал полное завершение музыкального образования в условиях России. Ободренная поддержкой своих друзей, она добивается учреждения в 1862 году, на базе Императорского русского музыкального общества, первой в стране Санкт-Петербургской консерватории. Для ее размещения она выделяет часть своего Михайловского дворца, а возглавить консерваторию предлагает одному из директоров музыкального общества - Антону Рубинштейну.
Через четыре года при московском отделении музыкального общества братом Антона Рубинштейна, Николаем, создается Московская консерватория.
Положение о консерватории предписывало: лицам, получившим диплом об окончании заведения, присваивать звание "свободного художника" и предоставлять льготы по воинской повинности.
К своему 50-летнему юбилею, которое торжественно отмечалось в 1909 году, Императорское Русское Музыкальное общество насчитывало 35 отделений, две консерватории (в Петербурге и Москве), 16 музыкальных училищ и 16 музыкальных классов. В это время в обществе состояло 18000 членов.
За полвека общество дало более 500 симфонических и более 400 квартетных и камерных концертов, дирижерами которых были: Антон и Николай Рубинштейны, Балакирев, Берлиоз, Направник, Давыдов, Римский-Корсаков, Чайковский и другие.
Прошло более века. Система музыкального образования в России, начало которой положила великая княгия Елена Павловна, продожает свое существование, все более укрепляясь и совершенствуясь. Только напрасно мы будем искать имя великой княгини в учебниках по истории музыкального искусства. Ее там нет и не могло быть ни в какой литературе, выпускаемой государством, в котором все члены семейства Романовых подлежали физическому уничтожению.
Дальнейший рассказ наш пойдет совсем о другой деятельности вликой княгини, которая принесла нашей стране не меньшую пользу.
Еще во времена Пушкина, в 1828 году, по завещанию императрицы Марии Фдоровны, в ведение Елены Павловны перешли Мариинский и Повивальный институты. Великая княгиня с радостю восприняла это событие и полностью отдалась благотворительной деятельности и оказанию помощи больным и обездоленным. Ее блестящие организаторские способности в этом направлении во всей полноте проявились во время Крымской компании (1854-1857 гг.).
В самом начале войны она обратилась с воззванием ко всем женщинам России, не связанным семейными узами, "принять на себя высокие и трудные обязанности сестер милосердия" по оказанию медицинской помощи раненым и больным солдатам и матросам, обороняющим Севастополь. Тысячи женщин откликнулись на ее призыв. Здесь были представители самых разных слоев общества. Вместе с женами, вдовами и дочерьми дворян, помещиков, купцов, офицеров на призыв откликнулись и простые, порой безграмотные, женщины самого низкого сословия. Тысячи посылок с медикаментами, перевязочным материалом, теплой одеждой направлялось в Петербург. В самое короткое время Михайловский дворец превратился в огромный склад медицинского имущества и медикаментов.
По примеру английской подвижницы, мисс Флоренс Найтингейл, Елена Павловна, при содействии баронессы Э.Ф.Раден, прямо в своем дворце создает курсы медицинских сестер для работы непосредственно в условиях боевых действий в осажденном Севастополе, в работе которых принимает личное участие.
Это были первые в Европе медицинские курсы подобного рода: ведь курсы мисс Найтингейл были предназначены для подготовки медицинских сестер, которые должны были работать исключительно в тыловых госпиталях. Так и случилось: британские сестры милосердия выхаживали раненых и больных воинов Союзной армии (турков, англичан и французов), находясь на противоположном от места боевых действий берегу Черного моря, в турецком городе Скутари.
На следующий день после битвы при Инкермане, 6 ноября 1854 года, великая княгиня Елена Павловна из сестер милосердия, окончивших курсы в Михайловском дворце, создает на свои средства Крестовоздвиженскую общину сестер попечения о раненых и больных воинах. А вскоре община уже имела свой устав и знак - серебряный крест на голубой ленте, - ставший впоследствии символом глубокого патриотизма, личного мужества и высокого профессионализма.
Одновременно с созданием медицинских курсов Елена Павловна приглашает для работы в Севастополе известных врачей-хирургов: Пирогова, Обермиллера, Веккерса, Сохраничева, фельшера Калашникова и других, поручив руководство этой группой хирургу Пирогову, который еще в сентябре подал прошение направить его на театр военных действий. В его подчинение и попадали сестры милосердия Крестовоздвиженской общины, на равных разделяя с ними кромешный ад знаменитой Севастопольской страды. Вот что пишет об этом сам Н.И.Пирогов: "... в ту незабываемую пору, когда каждое сердце в Петербурге билось сильнее и тревожнее, ожидая результатов битвы при Инкермане <...> К большой моей радости, она (в.к. Елена Павловна - Ф.К.) мне тотчас объявила, что взяла на свою ответственность разрешить мою судьбу. Тут она мне объяснила ее гигантский план - основать организованную женскую помощь больным и раненым на поле битвы и предложила мне самому избрать медицинский персонал и взять управление всего дела".
9 ноября 1854 года Пирогов со своими коллегами выехал к месту назначения. Тотчас вслед за ним была отправлена первая группа из 28 сестер милосердия Крестовоздвиженской общины во главе с капитанской вдовой Александрой Стахович. В письме к своей жене из Севастополя Пирогов сообщает: "Дней 5 тому назад приехала сюда Крестовоздвиженская община Елены Павловны <...> и принялась ревностно за дело; если они так будут заниматься, как теперь, то принесут, нет сомнения, много пользы. Они день и ночь попеременно бывают в госпиталях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино, наблюдают за служителями и за смотрителями и даже врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бедствий".
25 января 1855 года в осажденный Севастополь прибыла вторая группа из 13 сестер милосердия, возглавляемая старшей сестрой М.Меркуловой. Следом за ними - 8 сестер под руководством Е.Бакуниной, а 9 апреля - еще 19 сестер, возглавляемых сестрой Е.Будберг.
Мы часто восхищаемся великим подвигом жен декабристов, последовавших за своими мужьями в далекую Сибирь. Несомненно, они того заслуживают. Но ведь они жертвовали собой ради своих близких. К тому же они шли не под пули и ядра, а, в общем-то, в благодатный край, где основным недостатком было отсутствие цивилизации в той мере, к которой они привыкли.
Каково же было тем женщинам, которые добровольно пошли умирать в осажденный Севастополь ради того, чтобы спасать жизни совсем незнакомых солдат и матросов. Их подвиг, который может сравниться разве только с подвигом наших женщин в годы Великой Отечественной войны, незаслуженно забыт.
Как здесь не упомянуть хоть некоторые имена героинь, которые, рискуя собственной жизнью, в непролазной грязи, под несмолкаемым ружейным и артиллерийским огнем, при постоянном дефиците лекарств и перевязочных материалов до изнеможения помогали раненым, часто сами погибая на поле боя. Читаем в дневнике хирурга Н.И.Пирогова: "Можно себе представить, каково было с отрезанными ногами лежать на земле по трое и по четверо вместе; матрацы почти плавали в грязи, все и под ними, и около них было насквозь промочено. Больные дрожали, стуча зубами от холода и сотрясательных ознобов; у многих показались последовательные кровотечения из ран; врачи и сестры могли помогать не иначе, как стоя на коленях в грязи".
Екатерина Бакунина, порой по несколько суток не отходя от операционного стола, без отдыха ассестируя при пятидесяти и более операциях, все же сумела заставить нечистых на руку интендантов выдать утаиваемое на складах имущество, чтобы хоть как-то улучшить условия содержания раненых.
"Если великая княгиня пришлет спросить, - писал один из участников этих боев своему товарищу, - то скажи, что ее сестры до сих пор оказались так ревностны, как только можно требовать: день и ночь в госпитале: двое занемогли. Они поставили госпитали вверх дном, заботясь о пище, о питье - просто чудо; раздают чай, вино. Если так пойдет, если их ревность не остынет, то наши госпитали будут похожи на дело".
Отважная баронесса Екатерина Будберг, забыв о своем аристократическом происхождении, таскала на себе раненых содат и матросов среди разрывов неприятельских ядер, пока сама не получила осколочное ранение в плечо.
По пятьсот и более раненых опекала вдова чиновника Александра Травина. Буквально не покидала передовых позиций, спасая раненых, бесстрашная Прасковья Графова. Сутками не отходила от умирающих защитников города, оказывая им необходимую медицинскую помощь, Мария Григорьева.
Около двухсот пятидесяти медицинских сестер Крестовоздвиженской общины были направлены из Михайловского дворца в осажденный Севастополь. Эти женщины в белых чепцах и коричневых платьях принесли на алтарь отечества неизмеримые жертвы. Почти каждая из них переболела тифом или другими болезнями, многие были ранены или контужены, каждая четвертая из них нашла там свою погибель. По окончании войны 68 сестер милосердия Крестовоздвиденской общины были награждены медалью "За оборону Севастополя".
И тем обиднее становится, когда видишь, как в угоду партийной идеологии этот массовый героизм женщин в течение десятков лет затмевался "героизмом" матросской вдовы Дарьи Ткач, которая только тем и прославилась, что "в пользу войск 4-го отделения Севастопольской оборонительной линии <...> доставляла с 5-го июня по 27 августа воду и квас, варимый ею на собственный счет" и, получив за это 20 рублей серебром, "объявила просьбу о награде ее серебряной медалью".*
Крестовоздвженская община пережила своего создателя и явилась предшественницей российской организации Красного Креста.
В последние годы жизни великую княгиню не покидала мысль о создании на базе состоявших в ее ведении врачебно-благотворительных учреждений такого заведения, которое совмещало бы в себе функции научно-учебного и лечебно-благотворительного учреждений. Эта идея обрела реальную жизнь лишь после ее смерти: в 1885 году был открыт Клинический институт, получивший имя великой княгини Елены Павловны. Где сейчас этот институт? Я уверен, что он существует, но только под другим именем, как и многие иные учреждения, относившиеся к ее ведению. Еще в 1873 году, году ее смерти, в ознаменование ее заслуг в этой области, было учреждено особое ведомство, которому было присвоено имя великой княгини Елены Павловны. В состав его входили: училище святой Елены для детей всех сословий; Мариинский институт; Повивальный институт с родильным и гинекологическим госпиталями, обслуживающими бесплатно свыше пятисот больных и рожениц в год; бесплатная Елизаветинская клиническая больница для малолетних детей и бедных родителей; Максимилиановская лечебница для приходящих; Крестовоздвиженская община сестер милосердия с больницей и лечебницей для приходящих больных и бесплатной школой для тридцати девочек.
Мне как русскому человеку становится непостижимо стыдно, когда я читаю, что суперинтендант сестер милосердия в Крымской компании Флоренс Найтингейл является национальным героем Великобритании. Что в Лондоне существует Музей Флоренс Найтнгейл, а ее портрет изображен на денежных купюрах. Разве все, что сделала для России великая княгиня Елена Павловна не заслуживает подобных почестей?! Тысячу раз был прав Пушкин, сказавший, что "мы ленивы и нелюбопытны"! Мы привыкли полагаться на барина, государя, партию: они, мол, рассудят... А наша хата скраю, мы люди маленькие... Эта рабская психология накрепко засела в наших генах.
О нашем крепостном рабстве и о том, как великая княгиня Елена Павловна взяла на себя смелость бороться с этим злом в России, и продолжится мой рассказ.
Приехав в Россиию из свободной Европы, где люди давно позабыли это страшное слово "раб", она увидела "здесь барство дикое, без чувства, без закона...". Ее гордый ум не мог смириться с таким положением крестьян, когда крепостной человек был бессловесной и бесправной собственностью своего хозяина.
Николай I, осознавая всю губительность крепостничества для России, как-то на заседании Государственного Совета выразил свое отношение к этому бедствию одной фразой: "Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь - было бы злом, конечно, еще более гибельным". Он даже пытался что-то предпринять, чтобы облегчить участь крепостных крестьян. Изучив опыт начальника штаба 2-й армии генерала П.Д.Киселева по успешному преобразованию жизни крестьян в Молдавии и Валахии, он создал Секретный комитет по подготовке крестьянской реформы в России, назначив председателем его того же П.Д.Киселева. Под влиянием этого комитета император издал ряд антикрепостнических указов, в том числе - о запрещении крепостного права в Сибири, по поводу которого ссыльный друг Пушкина, И.И.Пущин, писал бывшему директору Царскосельского лицея Е.А.Энгельгардту: "...нет крепостных. Это благо всей Сибири, и такое благо, которое имеет необыкновенно полезное влияние на край и, без сомнения, продвинет ее вперед от России <...> Спасибо Киселеву, что он это понимает, и в доказательство состоялся в 842 году закон, чтобы не иначе отводить в Сибири земли под разные заведения, как с условием обрабатывать их вольными работниками. Эта мера была необходима - многие хотели перевести заразу крепостных на сибирскую почву". Свою оценку деятельности Киселева дал и Пушкин. Вот запись, сделанная им в дневнике 3 июня 1834 года: "обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов и Киселев. Много говорили об его правлении в Валахии. Он, может, самый замечательный из наших государственных людей".
Однако, многие указы царя, и главный из них - о предоставлении помещикам права освобождать крепостных крестьян, давая им земельный надел, так и остался на бумаге. Права - не обязанности: крепостники и не подумали выполнять этот указ.
В одном из писем генералу П.Д.Киселеву император жаловался по поводу сопротивления крестьянской реформе, с которым он столкнулся лично: "Я говорил со многими из своих сотрудников и не в одном не нашел прямого сочувствия; даже в семействе моем некоторые были совешенно противны". Некоторые, но не все. Среди тех, кто постоянно ратовал за смягчение участи крепостных крестьян, была великая княгиня Елена Павловна. В своих благородных стремлениях она опиралась на авторитеты высокопоставленных сановников - генералов П.Д.Киселева и М.С.Воронцова - первых русских генералов, открыто настаивавших на отмене крепостного права. Ее прямой характер и упорство так и не смогли поколебать стойкой позиции самодержца, скорее наоборот - укрепили его в своем мнении.
Крымская война (1854-1857 гг.) не только вскрыла все недостатки в политике и экономике государства Российского, но продемонстрировала всему миру, что Россия уже не "жандарм Европы", а колосс на глиняных ногах. Сама жизнь заставляла задуматься о новых преобразованиях, наиболее трудным препятствием которым оставалось крепостное право.
Дело, которое не решился осуществить Николай I, легло тяжелым бременем на плечи его приемника - Александра II.
С приходом к власти нового императора положение Елены Павловны при дворе значительно изменилось. В лице его она нашла друга и единомышленника. Сам Александр II не считал зазорным лишний раз обратиться за советом к этой умной и образованной женщине, авторитет которой в правительственных кругах значительно возрос. Стараясь лично повлиять на ускорение крестьянской реформы, Елена Павловна разрабатывает "Правило об устройстве крестьян в имении Карловка, Константиноградского уезда, Полтавской губернии", принадлежавшем ей, и, после утверждения его императором, в феврале 1859 года, отпускает своих крестьян на волю. Этот опыт, изученный Комиссией по крестьянской реформе, помог реально сократить время на подготовку "Положения 19 февраля 1861 года о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости", тем самым ускорив проведение реформы: "Правила" великой княгини Комиссия положила в основу "Положения 19 февраля 1861 года".
Однако, деятельность Елены Павловны этим не ограничилась. Она незаметно стала постоянным и наиболее ревнительным помощником Александра II в этом нелегком труде, активно поддерживая прогрессивных деятелей крестьянской реформы. В это время Михайловский дворец становится центром, в котором собирались сторонники отмены рабства в России: Милютин, Черкасский, Кавелин, Самарин и другие. Здесь обсуждались вопросы реформирования, составлялись проекты и записки, намечались меры борьбы с противниками освобождения крестьян. Елена Павловна была одним из самых деятельных членов этих собраний. Среди тех, кто постоянно ощущал на себе ее внимание и поддержку, был старший сын Пушкина - Александр, снискавший на этом поприще добрую славу. О роли великой княгини в деле освобождения крестьян великолепно написал в своих воспоминаниях князь Д.А.Оболенский.
Выдающийся государственный деятель, граф С.Ю.Витте, об этой стороне деятельности Елены Павловны писал: "...как известно, великая княгиня Елена Павловна оставила после себя память, как женщина в высокой степени нравственная, корректная и в значительной степени умная. <...> еще на днях мы вспоминали об этой великой княгине, так как она имела громадное влияние на императора Александра II и также имела влияние на величайшую реформу освобождения крестьян". О большой помощи Александру II в проведении крестьянской реформы упоминает в своей книге "На службе трех императоров" и генерал Н.А.Епанчин.
Вот какие воспоминания разбудил во мне в эту белую ночь погруженный в вещие сны Михайловский дворец.
* Вам, должно быть, очень докучна обязанность читать все, что появляется. - Да, ваше императорское высочество, современная литература так отвратительна, что это мучение (франц.).
** Н.Л.Соллогуб - фрейлина великой княгини Елены Павловны, за которой, по словам В.Ф.Вяземской, Пушкин открыто ухаживал
* Из "Отношения заведывающего морской частью в Николаеве в Инспекторский департамент Морского министерства о самоотверженной работе Дарьи Ткач во время обороны Севастополя. 21 ноября 1855 г." ЦГВМА. Ф. Инс. Деп. Мор. Мин., орд. Ч. 273. Л. 1.