Молодой Цу погибал. Он лежал в неглубокой яме, оставшейся, скорее всего, от разрушенной варварской землянки, оглушённый и безоружный. Цу не помнил, как именно там оказался: когда его глаза снова увидели свет после встречи с варварской палицей, он был уже на дне этой ямы, заваленный ещё теплыми телами.
'Яма в земле, - подумал Цу, - кому могила, а кому - убежище'.
Вокруг звенела битва, но на Цу никто не обращал внимания - варварам и без него хватало противников. Цу понимал, его все равно убьют, не сейчас, так через несколько часов, когда варвары, которым достанется поле битвы, начнут потрошить убитых, собирая добычу - оружие и доспехи.
'Смерть, - подумал Цу, - если ты не придешь к ней, она придет к тебе сама'.
Цу не боялся смерти. Он верил, что счастье война - быть убитым в момент тяжелой битвы: на вдохе принять горячую от чужой крови сталь и нырнуть вслед за другими в черное бездонье, туда, где начинается последний путь каждого война... но прежде чем сгинуть заколотым, зарубленным или затоптанным, вдоволь напиться чужой смерти, добытой в честном бою.
Почему смерть рисовалась ему именно прыжком в темноту, а не полетом к свету, как об этом говорили варварские жрецы, Цу не знал. Может, оттого, что он так часто видел её и понимал, что она, скорее, падение, чем наоборот? Или потому, что не верил, будто высоко, над крышей мира, где лежат снега и воет ледяной ветер, может жить кто-то, кроме снежных птиц с головами волков, у которых вместо крови ртуть.
'Там просто не может быть вечно цветущего сада, в котором играет прекрасная музыка, и порхают люди с лебедиными крыльями!' - думал он иногда.
Неожиданно Цу заметил, что вокруг его ямы стало гораздо тише.
'Битва отодвинулась, - понял он, - судя по звукам, на восток'.
Цу сдвинул в сторону накрывавший его труп и с трудом высунулся наружу. То, что он увидел, давало надежду: стоявшие и сидевшие вокруг ямы варвары - всего человек пять - были либо ранены, либо устали до такой степени, что не могли драться дальше.
Недолго думая, Цу выкарабкался из ямы и с голыми кулаками набросился на ближайшего, который опирался на копье, словно на костыль. Сбив того с ног, Цу выхватил у него меч и широкими ударами зарубил сначала его, а потом еще двоих, сидевших рядом.
'Это уже убийство, а не поединок, - с ненавистью к себе думал он, - они же не могут мне ответить! Я убиваю беззащитных! Я больше не воин, я - преступник!'
Раненые и смертельно уставшие варвары не могли помешать Цу двигаться туда, где ещё шумела битва. Один за другим они валились на красную от крови осеннюю траву.
'Если я потерял честь война и убиваю раненых, - подумал Цу, - то почему я пробиваюсь в сторону битвы, а не наоборот? Почему я не бегу отсюда, как трус? Почему не спасаю свою шкуру, которая теперь дешевле плошки самого дрянного риса?'
Ещё один варвар, лишенный головы, мешком упал ему под ноги.
'Я хочу искупить свой позор, - понял Цу, - но ведь я знаю, что его невозможно искупить... значит, я иду туда, чтобы умереть. Я поднялся из могилы, чтобы умереть!'
От этой мысли ему стало легко. Он расправился ещё с несколькими, попавшимися ему на пути варварами, и, схватив каплеобразный щит одного из них, быстрым шагом устремился на восток. Сделав пару шагов, он решил, что щит ему ни к чему, и выбросил его в траву.
Размахивая длинным варварским мечом, Цу врубился в толпу врагов. Их было много, очень много, Цу даже не мог предположить, сколько именно, но это его совершенно не интересовало - он шёл умирать.
Ему удалось зарубить троих и ранить четвертого, когда его пронзил резкий холод в подвздошье. В глазах поплыли разноцветные круги, и Цу, в последний раз посмотрев на низкое варварское небо, осел на мокрую траву.
- Вот и всё, - сказал кто-то из темноты.
- Кто ты? - спросил Цу.
- Я то, во что ты веришь, - произнес голос, и вокруг стало нестерпимо тихо.
- Я умер? - спросил Цу и не узнал свой голос.
- Да, - ответила темнота, - тебя только что убили.
- Убили... - повторил Цу, и страх навалился на него сильнее, чем когда-то его верный конь Чжу-хань, который напоролся брюхом на варварские копья.
И вновь настала тишина - твёрдая, как камень, лёгкая, как перо белой совы и бесконечная, как Гоби. Она была везде и нигде, как и сам Цу. Она тянулась и тянулась, и Цу подумал, что больше уже никогда и ничего не услышит, как голос прозвучал снова:
- Так во что же ты веришь?
Цу ответил, не думая:
- Я верю в то, что после того как воин погибнет в бою, он должен перейти площадь Ндо, чтобы предстать перед воротами в замок Циванг, где стоят два стража. С одной стороны они медведи, с другой люди, только без носа, глаз и ушей. Если они встречают война человеческой стороной, то воин спокойно проходит через открытые ворота, если же медвежьей, то...
Цу не успел договорить. Темнота исчезла и перед ним появилась огромная, мощёная булыжником площадь Ндо, которую ему предстояло перейти. Цу напряг зрение и далеко-далеко впереди увидел маленькие башенки замка Циванг.
'На самом деле они должны быть огромными, - подумал Цу, - значит я ещё очень далеко от них. А где же студёный ветер Байцаг, который должен сбивать убитых войнов с пути?'
В следующее мгновение Цу был брошен на землю чудовищным порывом бокового ветра. С огромным трудом он встал, но тут же упал снова, на этот раз на спину. Цу понял, что ему не подняться и пополз против ветра туда, где виднелись коричневые, похожие на пеньки башни.
'Значит, правду говорили про ветер, - подумал он, прикрывая одной рукой глаза, - который заставляет убитых войнов вечно скитаться по площади...'
Цу пересекал огромную площадь Ндо ползком. Он цеплялся окоченелыми пальцами за гладкие, отполированные тысячами его предшественниками камни, и каждый ли пути стоил ему нечеловеческих страданий. А студёный ветер норовил развернуть его в сторону и сбить с направления на замок.
'Разве я не должен чувствовать жажду?' - неожиданно подумал Цу и ощутил самую страшную жажду, какую ему когда-либо приходилось испытывать. Во рту стало суше, чем в великой Гоби. Цу разомкнул слипшиеся губы и глотнул ледяного воздуха. На какое-то мгновение ему стало легче, но тут сквозь вой ветра он услышал журчание воды.
'Вот и чёрная река Дайган, - с ужасом подумал Цу, - сделав всего один глоток из которой, воин уже не сможет остановиться, и река унесёт его в тёмный, как крыло ворона - падальщика мир потерянных душ...'
Испытывая чудовищную жажду, от которой язык распух и стал сухим, как жухлая слива, Цу пополз дальше навстречу своему концу.
Замок Циванг был уже близко. Цу видел теперь не только башни, но и зубчатые стены, узкие бойницы и даже ворота, сквозь которые ему предстояло пройти.
Или нет.
'Где же вы, стражи...' - подумал он, и ветер тут же стих, будто его никогда и не было. Жажда ушла.
Цу медленно распрямился и увидел две огромные фигуры, закрывающие собой распахнутые ворота.
От волнения и страха Цу не сразу понял, какой стороной к нему повернуты высоченные, где-то в два раза выше его самого, стражи. Для верности он протёр кулаками глаза и разглядел жуткие, лишенные глаз, ушей и носов человеческие лица. Выглядели они столь уродливо, что даже повидавший виды Цу поспешил опустить взгляд.
Так, со склонённой вниз головой, Цу прошёл между двух шумно дышащих исполинов в замок Циванг, где окончили свой путь все великие войны.
'Они меня пропустили, потому что не могут меня ни увидеть, ни услышать, ни унюхать, - подумал он и замер, - но медведи-то могут...'
В этот момент у него за спиной послышалось рычание. Цу обернулся и увидел приближающихся к себе с двух сторон огромных медведей.
'Ну вот и всё', - подумал Цу и закрыл глаза.
Стражи схватили Цу, сорвали с него остатки одежды и потащили в замок. Некогда грозный воин теперь был детской тряпичной куклой в огромных когтистых лапах.
Цу приволокли в похожую на колодец комнату с очень высокими стенами и бросили на каменный пол. Цу даже не успел осмотреться, как один из стражей - тот, что был справа - схватил его одной лапой за шею, а другой легко оторвал его гладко выбритую голову от туловища. Больно не было - Цу как будто взлетел вверх и увидел самого себя с высоты - без головы, с раскинутыми в стороны руками - и стоящих неподалёку стражей, которые на небольшом круглом столике снимали с его оторванной головы кожу. Цу спустился немного ниже и в деталях увидел, как они ловко вскрыли череп, вынули то, что внутри, и вставили в пустые уже глазницы два светящихся камня - зелёный и пурпурно-красный. После этого голову, вернее, череп без нижней челюсти, аккуратно поставили на длинную полку, уставленную такими же гладкими черепами с драгоценными камнями вместо глаз. Цу заметил, что после того как череп занял единственное свободное место на полке, из его глазниц полилось необыкновенно яркое, переливающееся разными цветами сияние, а, спустя мгновение, такое же сияние начало исходить из глазниц других черепов.
Цу поднялся немного выше и увидел, что все четыре стены комнаты-колодца, где происходил этот жуткий обряд, сверху донизу уставлены черепами. Он взлетел ещё выше и понял, что комната-колодец - это на самом деле открытая сверху башня замка. Теперь ему было видно, что разноцветные лучи, исходящие из глазниц, сходятся в центре в один нестерпимо яркий белый луч, который выходит из башни и устремляется куда-то вверх.
'Так вот откуда берётся небесный свет, - радостно подумал Цу, - значит, войны после смерти становятся светом...'
Но додумать свою мысль Цу не успел.
Он открыл глаза и снова увидел над собой низкое варварское небо. Через миг его пронзила страшная боль там, где сходились рёбра. Цу застонал, чем привлёк внимание двух проезжавших мимо варваров.
- Смотри-ка! Этот, вроде, живой! - крикнул невысокий молодой варвар и указал кончиком копья в его сторону.
- Кончай его, чего орёшь, - спокойно ответил второй, который был выше и намного старше.
Коротышка не спеша подъехал к Цу и с размаху ткнул своим длинным копьём в его уже лишенную доспехов грудь. От боли и удушья Цу дугой выгнулся навстречу копью и вместе с последним хрипом испустил дух.
Тело Цу с чёрным пятном на груди лежало в мокрой осенней траве лицом вверх среди сотен других, окровавленных и изуродованных тел. Меж трупов в поисках добычи бродили варвары, даже не замечая, что их низкое небо теперь стало чуточку светлее.