Аннотация: Около пятисот лет между землями Четырех королевств царил мир, пришедший на смену большой войне с общим врагом. Но ничто не может длиться вечно, и смутное время нашло дорогу обратно.
Глава 1.1
Ники Блэр
Леса близ Нижнего края, что располагался в долине на берегу самой большой реки Аспира, славились своей красотой на все земли королевства, равно как и своей непроходимой чащей. Непроходимой она была для пришельцев, но местные легко передвигались по ней даже в сумерках.
Говорили, что в этих лесах раньше находили свой приют убийцы, насильники и работорговцы, скрывавшиеся от преследования; говорили, что там до сих пор жили Проклятые, которых, однако же, никто не видел ни во время охоты, ни во время прогулки; говорили, что в этих лесах под самыми старыми, скрипучими деревьями, пугающими детей заунывными стонами по ночам, были могилы всех, кто когда-то пропал; говорили, что в этом лесу покоились кости супруги первого короля Аспира, согласно легенде похищенной чудовищем.
Ники Блэр не верил во все эти "бабкины россказни", но возвращаться домой по темноте не любил. Он не признавался, но было что-то пугающее в таящихся во мраке глубинах леса, в том, как ветка невзначай царапала по плечу. Ники часто поглядывал по сторонам и облизывал пересыхающие губы. Он не любил бояться, но гробовая тишина подстегивала его не хуже, чем плеть - упрямого коня, и Ники торопливо шагал вперед, изредка запинаясь о толстые корни, змеями ползущими по земле. Сердце неровно колотилось, сводя на нет все потуги выглядеть бесстрашным хотя бы перед собой, тушки кроликов за спиной тяжелели с каждым суетливым движением.
Ники удобней перехватил лук и проверил рукоятку меча.
Старики говорили, что леса не приветствовали тех, кто зря трогал оружие в их недрах. Ники же скорее был готов бросить кроликов, чем стрелы или меч.
Когда впереди мелькнули огни Нижнего края, Ники почувствовал, как в животе что-то радостно перевернулось, и едва не бегом бросился к дому, надеясь, что никто не видел, как он торопился выйти из леса, оставшимся позади него молчаливой и неприветливой стеной с оборванной верхушкой на фоне неба.
Тетя Энитта хлопнула в ладоши, увидев две тушки вместо предполагаемой одной, и потрепала Ники по голове, подмечая мимоходом, что племянник вновь порвал штанину на колене. Ники не стал говорить, что он слишком увлекся погоней за будущим ужином и не заметил пенька, благодаря которому влетел в куст. Тушек могло бы быть три.
- А я испекла пирог. - С кухни высунулась довольная мордашка Тины, тринадцатилетней кузины Ники.
- С почками? - Ники с надеждой принюхался, словно мог определить по запаху, с чем был пирог.
- И не мечтай. - Тина фыркнула. - С рыбой. Отец привез много, нужно было куда-то девать... Я тоже хотела с почками, не нужно так смотреть.
- Тетя стала позволять тебе готовить. - Ники двинулся на второй этаж. Тина увязалась следом. Иногда Ники казалось, что она была его хвостиком или тенью. Если бы Ники мог назвать своего самого близкого друга, он, не задумываясь, указал бы на сестру. Прочие мальчишки в Нижнем крае не понимали, как можно было дружить с девчонкой, но Ники оставалось только жалеть их. У них не было Тины, иначе те глупые вопросы, которые они задавали, никогда не созрели бы в их головах.
- И она уверена, что еще пожалеет об этом. - Тина первой вбежала в комнату Ники и развалилась на постели. - Она не говорила, как я ощипывала гуся? Нет? И хорошо.
Ники устало опустился на лавку, вытягивая ноги в грязных сапогах и думая, что его заставят мыть пол, который он испачкал лесной землей.
Тина, меж тем, улеглась так, чтобы ее голова свисала с постели. Светлые волосы доставали почти до пола. Ники попытался дотянуться до них сапогом, но Тина засмеялась и показала язык.
- Я тоже хочу охотиться. Почему мне нельзя охотиться?
- Ты - девчонка.
- Но ты охотишься.
- Да, потому что я старше, умней, сильней. И я...
-... тоже девчонка.
Ники лишь закатил глаза. То, что таким же именем, которое дали ему родители, называли как девочек, так и мальчиков, он знал и ничуть от этого не страдал. Подобных имен было не одно. Однако, окружающие во главе с Тиной, которая только и грезила тем, чтобы поддразнить брата, считали, что это очень смешно, и частенько пытались поддеть Ники.
- У тебя опять ничего не вышло, - притворно огорчился Ники, - какая жалость. Я уже говорил, что мне нравится имя? Говорил. Отстань, Тина.
Тина его уже не слушала. Ники снимал сапоги, когда услышал шорох пергамента. Тина подозрительно притихла, рассматривая что-то. Ники обернулся и увидел, что сестра сидела на кровати и рассматривала корявые рисунки, изображающие то, что, не умеющий рисовать Ники пытался перенести из сновидений.
Порой ему снились кошмары. Кошмар. Часть его прошлого, в результате которого Ники Блэр перебрался от родителей к дяде, тете и их детям.
- Ты помнишь пожар? - спросила Тина, водя пальцем по линиям, изображающим огонь.
- Урывками. - Ники отобрал у сестры пергамент, которому было самое место в печи.
Сжигать рисунки стало ритуалом с тех пор, как Ники стал их рисовать. Огонь отнял жизни родителей Ники, и тот чувствовал правильность своих действий, когда пытался сжечь еще и память о том, как они погибли. Однако, пергамент был всего лишь пергаментом. Воспоминания сидели у Ники в голове, касались его темными ночами, шептали на ухо, что эта память будет жить с ним вечно.
Ники не помнил родителей, но ярко помнил всполохи пламени, жрущего деревянные балки. Дядя и тетя ненавидели говорить на эту тему, и Ники даже не знал, где был его дом до Нижнего края.
"Твой дом - здесь, с нами. Ты - наша семья", - непреклонно говорил Олден Блэр и пресекал все попытки расспросов как со стороны Ники, так и со стороны троих своих детей. Тина была любопытной, но лишний раз старалась не бередить прошлое, Алесс в свои двенадцать упрямо и по-отцовски сдвигал брови, серьезно говоря, что каждый должен знать своих родителей, а десятилетний Кирен жался к старшей сестре и шепотом просил ее, чтобы никто не ссорился.
Ники скомкал пергамент, превращая рисованный огонь в никчемный мусор. Тина жалостливо посмотрела на брата. Она была сострадательной, такой же, как ее мать и Кирен. Алесс характером пошел в отца, а Ники то ли в себя, то ли в тех, кто родил его, и с кем он себя не мог сравнить даже при огромном желании.
- Однажды ты перестанешь об этом думать, - сказала Тина, глядя на Ники чистыми серо-зелеными глазами.
- Тина, ты знаешь, кто твои родители. А я лишь знаю, что мои когда-то жили.
Снизу все семейство на ужин позвала тетя Энитта. Тина погладила Ники по руке и первой прошла вниз.
Ники посмотрел сестре вслед, переставил лук от дверей ближе к окну, не торопливо провел пальцем по родной тетиве и глянул в сторону леса, откуда недавно пришел. Тот был мрачен, глух и безмолвен.
Амелия Ди'Бьярт
Пиры в королевском доме, как полагали простолюдины, были сродни прикосновению к древним изображениям богов - Смотрящего и Слышащей, сродни подглядыванию за купающейся красавицей с тонкой кожей и длинными волосами, прикрывающими спину. На деле же эти пиры напоминали дорогой, но шумный рынок. Звяканье и цоканье, шепот и шипение, хохот и хлопки, отрыжка и шарканья, вздохи и вскрики. Если закрыть глаза, то можно было вообразить, будто находился на той стороне жизни в толпе таких же грешников, ожидая своей очереди.
Амелия Ди'Бьярт, дочь короля Дамиира - Тибеша Ди'Бьярта Второго, поморщилась и вновь помассировала висок, который ломило от боли. Лекари звали это болезнью задумчивых. Амелия же называла это агонией. От различий в названиях не менялось решительно ничего - висок ныл, Амелия страдала и мечтала, уподобляясь пауку, забиться в темный тихий угол. Она уже давно поняла, что так боль становилась тупей, а то и вовсе пропадала. Лекари пытались ее лечить, но ни травки, ни заговоры не помогали.
Амелия посмотрела на отца, что шумно обсуждал с лордом Кромом О'Таром нынешние дела соседей - Аспира, Первого Дома среди Четырех. Амелия была в Аспире только в детстве, еще когда жила ее мать - Таита Ди'Бьярт. В тот раз они всей семьей ездили на похороны сына короля Аспира. Амелия была настолько мала, что не запомнила ничего, и, не говори ей никто, что она бывала в Аспире, Амелия и не знала бы об этом.
Амелия вновь прислушалась к разговору, но боль в виске напоминала о себе, и Амелия прикрыла глаза, стараясь глубже дышать, чтобы ее не вывернуло на тарелку с почти нетронутым мясом индейки и сидящего рядом лорда О'Неса - самого богатого и влиятельного человека в Дамиире, не считая королевской семьи.
Амелии не нравилось, каким тоном Тибеш говорил о не лучших делах в Аспире и сплетне о ссоре между Троулом Новеррином с дочерью и братом. Тибеш Ди'Бьярт был другом Аспира. Амелия знала от учителей, что ее отец всегда уважал Троула Новеррина, и слышать теперь, как он презрительно выплевывал слова об "увядающей мощи" Аспира Амелии казалось дикостью. Хотя в последнее время женившийся повторно Тибеш удивлял ее словами и поступками ежечасно.
- Вы прекрасны сегодня, миледи, - пророкотал лорд О'Нес.
Из его рта пахнуло рыбным паштетом и индюшатиной так, что все прочие запахи померкли перед этим предводителем ароматов. Только железное воспитание не позволило Амелии Ди'Бьярт посоветовать лорду О'Несу прополоскать рот перед разговором с дамой. Кажется, его превосходительство перепутал Амелию с частыми гостьями своих покоев - девками из борделя, которые соглашались ублажать лорда с улыбками на лице вне зависимости от того, чем и насколько сильно от него воняло, пока бренчали тарты в мешочке.
- Я знаю, спасибо, - ответила Амелия, не поворачивая головы, что с каждым лишним проведенным здесь мгновением болела все сильней.
Краем глаза Амелия увидела, как лорд начал шевелить губами, а вместе с ними и бородой, раздумывая над следующей репликой. С продажными девочками разговор был коротким, и лорд О'Нес напрягался из последних сил, чтобы породить достойную принцессы фразу. Амелия знала, что он был влюблен в нее, однако, надеялась, что лорд понимал, насколько смехотворной была его кандидатура.
Боль в виске становилась все невыносимей. Амелия чувствовала, как тряслись руки и ломило все тело выше плеч. Разговоры вокруг и не думали стихать, били по ушам; яркий свет раздражал глаза.
- Троул стал чаще ходить в Храм, говорят. Глядишь, скоро передаст регалии сыну и уйдет в монастырь для отшельников, - хмыкнул Тибеш.
- Боюсь, слухи преувеличены, ваше величество. Троул Новеррин продолжает молиться ровно с той же регулярностью, с какой делал это, - пропел Кром О'Тар. - Никому не выгодно ослабление Аспира. Аспир - наш стержень.
- Почему именно Аспир достоин звания Первого Дома? - Тибеш отпил вина из кубка. - Только потому, что столетия назад один из Новерринов заключил союз и повел войско против Проклятых? Если Аспир ослабнет, - Амелия увидела, как отец сжал кубок сильней, - я возьму его. И уже Ди'Бьярты будут королями королей.
- Это неразумно, ваше величество, - Кром О'Тар нравился Амелии с каждым словом все больше. - Нам нет никакого смысла развязывать войну с действующей силой. Есть ли у этого решения иная причина, кроме вашего желания большей власти?
Тибеш Ди'Бьярт никогда не сказал бы того, что он говорил. Амелия почти теряла сознание от боли, но понимала это. Ее отец сходил с ума - иного объяснения не было. Если даже собственный друг говорил Тибешу, что тот нес беспробудный бред, значит, Тибеш и впрямь повредил голову.
Амелия хотела бы найти своего брата, но боялась повернуться.
- Думай, что говоришь. Повешу - глазом не моргну, - выплюнул Тибеш.
- Прошу прощения, - глухо ответил Кром.
- Я хочу, чтобы ты напряг свои уши в Аспире. Пусть следят за Троулом. Сделай исповедника верной шавкой - тебе это не составит труда. Все покупаются, все продаются - важно сойтись в цене.
Еще отец Амелии был глубоко верующим человеком, чтящим Смотрящего и Слышащую, чтящим исповедников, чтящим последователей веры. Если бы Амелия верила в древние легенды, она сказала бы, что внутри ее отца поселилось нечто злое, чужое.
Вот уже больше года ее отец день ото дня отдалялся от самого себя и своих детей. Джос Ди'Бьярт жал плечами, но не мог найти объяснения происходящих с отцом перемен. Амелия едва глаза не ломала, наблюдая за родителем и совершенно не понимая, отчего тот превращался в жалкую тень с жутковатым взглядом.
Боль в виске снова отвлекла от мыслей. Амелия приподняла голову и сглотнула. Ей срочно нужна была постель и сон.
- Амелия, - проблеял лорд О'Нес, - я мог бы надеяться, что вы однажды станете моей?
Амелия из последних сил приоткрыла глаза, глядя на горящее надеждой лицо лорда О'Неса, если, конечно, это глупое выражение можно было называть таким высоким словом.
Тошнота подкралась к горлу в мгновение ока. Амелия почти ничего не ела на пиру, но те крохи вина и индейки смогли найти выход из желудка. Амелию вырвало под стол на пол и сапоги лорда О'Неса, которые и так были грязными, словно лорд не в карете прибыл, а пробрался к замку через болота.
Никто не заметил.
Амелия сдавленно извинилась, а лорд потерял возможность говорить. Амелия сочла это шансом и поспешила прочь из зала.
Голова переставала мыслить здраво, кружилась. Амелия держалась за стены и намеревалась добраться до постели. Только до туда - и можно заснуть, прогоняя боль.
- Лия? - голос брата прозвучал со стороны зала, где продолжался пир.
- Извинись перед отцом, пожалуйста, Джос.
- Лия, стой!
Джосу было пятнадцать лет, и он считал себя мужчиной, но для Амелии он всегда был младшим братиком, малышом-Джо.
Джос не слушал того, что бормотала сестра, и без колебаний подхватил ее на руки.
- Малыш-Джо. - У Амелии не было сил даже голову удобней уложить.
- Малыши не таскают старших сестре на руках, - обиделся Джос.
- А взрослые мальчики не дуются, - ответила Амелия, не открывая глаз, но точно зная, что Джос после этих слов незамедлительно придал лицу отрешенно-безразличное выражение.
Тихо открылась дверь в покои, Джос повернулся боком, чтобы пронести сестру в комнату. Амелия чуть улыбнулась, когда руки брата сменились мягкостью постели. Она тряхнула ногами, скидывая с них обувь, и почувствовала, как Джос укрыл ее одеялом.
- Твое шелковое платье к утру станет тряпкой.
- У меня их много, - сонно ответила Амелия.
Она уже почти спала, когда губы брата коснулись ее лба.
Ариана Новеррин
Тренировка была в самом разгаре. На площадке, предназначенной для боев, по правую сторону от королевского дома Аспира, что так же часто называли Первым Домом или Гнездом, во владении мечом упражнялись принц и наследник Троула Новеррина - пятнадцатилетний Греден Новеррин, два отпрыска лорда Пауса - Блой и Джорен, сын главнокомандующего войском Аспира - Лир и сын конюха - Мерид.
Ариана Новеррин, гуляющая по саду позади королевского дома, улыбнулась, глядя на сына, бойко и отчаянно размахивающего мечом. Мастер, обучающий детей из знатных семей владению оружием, говорил, что у Гредена были задатки однажды стать достойным противником своему врагу, но пока пыла в нем было больше, чем умений. Ариана ничего не смыслила в боях, но со слов мастера знала: ее сын не всегда правильно двигался, нередко забывал защищать шею и не так ловко, как должен был, уворачивался, если возможности парировать удар не было.
Ариана была матерью, безоговорочно любившей детей и уверенной, что Греден однажды станет одним из лучших мечников Аспира. По другому и быть не могло. Будущий король не имел права оставаться в тени, отдавая все лавры детям более низкого происхождения. Греден Новеррин родился в самом славном доме среди Четырех. Аспир считался основой королевств, включающих в четверку, кроме себя, южный Дамиир - край цветов и прекрасной музыки, Вайленд, раскинувшийся на востоке, и Дармонд - северный, холодный край.
Ариана была везде. Она могла честно признаться, что красотой ее родной Аспир не блистал, а Дармонд с заснеженными полями и мерзлыми реками или Дамиир с гордыми цветниками, полными экзотических трав, радовали глаз и заставляли желать вернуться туда снова. Однако Аспир был незыблемой силой, сталью против глины. Воздух носил в себе запах камня и диких лесов, запах бурных рек и свободы. И каждый Новеррин был олицетворением всего этого. Ариана не была урожденной Новеррин, но таковыми были ее дети и племянник: истинными потомками полей, достоинства и верности своему дому.
Греден вскрикнул, роняя меч, и Ариана тут же шагнула вперед, к сыну, но вовремя остановилась. Греден сердился, когда она излишне опекала его, и просил не выставлять перед друзьями несмышленышем, которому мамочка дула на ранку. Ариана изо всех сил пыталась, и нередко у нее выходило. Вот и теперь она замерла, глядя на то, как Лир просил прощения, а Греден ругался на кровоточащую руку и сохранял мужественное лицо. Упражняться с деревянным мечом он не любил, и с недавних пор порезы и ссадины стали его спутниками жизни. Троул был счастлив и повторял, что сын - его гордость, а шрамы только доказывали это. Ариана же считала, что в четырнадцать лет было рано становиться побитым в боях воином, а на тренировках можно было и пощадить себя. Для того, чтобы заработать очередной синяк, существовали турниры, на которые Греден ходил, стоило ему научиться ловко держать меч в руках.
Ариана посмотрела на сына еще какое-то время и двинулась вглубь сада, где могла в тишине почитать, ни на что и ни на кого отвлекаясь.
Она любила истории о миледи и их рыцарях, сражающихся за девичье сердце. Истории были написаны красивей, чем суровая правда. В историях всегда царила разделенная на двоих любовь с первой встречи и до самого конца. В жизни такое редко встречалось.
Сама Ариана выла замуж не по любви, но принц Троул, будущий король, желал ее руки, и родители Арианы не нашли причин для отказа. Ариана с горечью и смирением приняла свою судьбу, часто плакала и думала о мальчишке-оруженосце, от мыслей о котором сбивалось с ритма сердце.
Троул понял взгляды Арианы, которые она застенчиво, но безошибочно отправляла одному и тому же человеку, и выгнал того оруженосца. Ариана, влюбленная и глупая тогда, едва не ушла вслед за изгнанником, но вовремя узнала о своем с Троулом будущем первенце. Ребенок странным образом образумил и успокоил ее, после родов Ариана незаметно сблизилась с Троулом, а после смерть первого сына и вовсе объединила их общим горем. Траурные одежды не могли передать ужаса, рвущего душу Арианы в клочья. Она хорошо помнила свой вой у Троула на плече и его каменное лицо. Через три года появились Греден с Софиной; Ариана совершенно забыла об оруженосце, что призраком остался в прошлом, и полюбила мужа.
Такая история мало походила на сказку.
В саду пахло розами и пионами. Ветер нежно трогал листья кустарников и траву, осторожно подгонял упавший с дерева листок по дорожке из камня в сторону забора, окружающего замок.
Жить не в замке Ариана не умела. Она родилась в знатной семье и была отдана в еще более знатную. О том, что такое жить на Рыбацкой площади, пахнущей соответственно названию, или в соседнем от столицы местечке возле леса под названием Тихая пустошь, где, по слухам, прямо на тротуарах валялись дохлые кошки и крысы, Ариана могла только думать. Ее дни протекали в дорогих платьях, встречах с лордами и их семействами, встречах с гостями. Ариана знала, что простолюдины считали ее быт сказочным сном. Она не умела нуждаться или голодать, не умела просить милостыню или засыпать где-то, кроме теплой постели.
Это была игра в "Везет - не везет". Кому-то посчастливилось оказаться наверху, кому-то не везло расти в бедности. Если бы Ариана могла, она бы с радостью помогла каждому нуждающемуся.
Ариана попыталась очистить голову от лишних мыслей и окунуться в мир страстной любви, иногда жестокой, но неизменно красивой, когда послышались быстрые шаги.
Узнавать по поступи своего ребенка, должно быть, могла любая мать, и Ариана не являлась исключением. Не поднимая головы от книги, она с уверенностью могла сказать, что в ее сторону шла дочь.
В животе что-то радостно перевернулось при виде дочери, но тут же вернулся гнев, который Софина вызвала своей последней выходкой, выходящей за все рамки.
- Мама? - позвала Софина.
- Вернулась? - холодно осведомилась Ариана, продолжая смотреть в книгу. - Обесчещенная, или у нас с отцом осталась надежда выдать тебя за принца Дармонда?
- Во-первых, этот принц мне не нравится, - высокомерно начала Софина, - а во-вторых...
Ариана почувствовала, как пальцы сильней вцепились в книгу, чтобы ладонь не взметнулась к лицу дочери.
- Ты сейчас же умолкнешь, пока я не ударила тебя. - Ариана подняла голову и посмотрела на дочь. Софина была похожа на Троула, как и ее брат. С трудом в лице дочери Ариана могла найти собственные черты - на нее смотрел образец новерринской внешности: упрямый подбородок, грубоватые черты, смягченные, однако, женственностью Софины, синие глаза и вьющиеся от природы темные волосы. Ариана тоже была темноволосой, но сомневалась, что это перешло к детям от нее.
- Я имею право...
- Ты имеешь право пойти к отцу, упасть на колени и просить простить твою выходку. Теперь весь двор считает тебя дорогой, но потаскухой. Поздравляю, дорогая, ты с юных лет зарабатываешь себе отменную репутацию. Молись, чтобы принц Дармонда не пронюхал, что ты таскалась где-то два дня с сыном Броддена Айтона.
- Его зовут Роунд. - Софина уставилась на колени.
Ариана с удовлетворением отметила покрасневшие щеки дочери. Стыд - это хорошо. Он означал, что потеряно было далеко не все, и совесть все-таки настырно давала о себе знать.
- Ты - принцесса дома Аспира, ты - Новеррин, а не уличная девка, которую каждый может увести за собой.
- Я знаю, кто я. - Софина растеряла пыл, и теперь рядом с Арианой сидела ее четырнадцатилетняя, далеко не мудрая дочь. - Прости, это и правда был глупый поступок, но у нас с Роунодом ничего не было, пусть боги услышат и увидят.
Ариана поджала губы. Хотелось прижать Софину к себе и утешить ласковыми поглаживаниями по спине, но та должна была осознавать ответственность, которую несла, нося благородное имя.
- Пойди к отцу. Если он не убьет тебя за побег, можешь считать, что отделалась малой кровью.
- Он ненавидит Айтонов. - Софина посмотрела на замок, отчетливо виднеющийся из-за садовых деревьев. - А Роунд - Айтон... Как думаешь, есть шанс, что он позволил бы мне и Роунду...
Ариана покачала головой. Троул ненавидел Айтонов настолько, что лишил в прошлом Броддена Айтона титула и отослал в самый дальний угол столицы, не изгнав лишь из-за больной жены. Ариана не знала причин ссоры, но Бродден Айтон ранее был Хранилем мира в Аспире, и она подозревала, что дело было в измене, за которую обычно вешали. Как бы то ни было, Троул не распространялся о причинах разногласий с Айтонами, и даже когда Бродден Айтон умер, его семье титулов не вернули.
- Ты все знаешь, Софина, знаешь и продолжаешь злить отца.
Софина уперлась взглядом в колени.
Неподалеку раздавался лязг мечей.
Ники Блэр
Эту историю знали все. А те, кто не знал, либо были глупыми детьми, либо жили за Бескрайним океаном, где по слухам находился еще один мир с иными королями, иными животными и иным бытом.
История делила жизнь Четырех Домов на "до" и "после". "До" было бесправие и бесконечные войны одного королевства с другим. Где нет власти, прав и дипломатии, есть хаос, война и бесконечные годы раззорений. Так и было. Недолгое затишье сменялось очередной битвой за землю, рабов, женщин, деньги. Однажды находился король, который мнил себя хозяином всех четырех королевств и непременно рано или поздно желал заполучить землю чужаков. Дамиир семь лет вел войну с Вайлендом из-за девушки, которую желали оба правителя; девушка попыталась закончить войну, спрыгнув с обрыва, но ничего, кроме озлобленности одного дома на другой, после себя не оставила. Аспир, уставший подвергаться набегам северян, которые опасались вступать в бой открыто и действовали варварскими наскоками, в считанные дни сжег несколько деревень Дармонда дотла, надолго остановив посягательства на собственные земли.
Это продолжалось бы вечно, войны сменяли бы одна другую, люди вновь и вновь засеивали бы сгоревшие и затоптанные лошадьми поля, отстраивали разрушенные дома, зашивали раны на телах, хоронили друзей и родных, если бы не общая напасть, сплотившая Четыре Дома.
Это были Проклятые. Так звали тех, кто носил в себе неподвластную другим людям силу. Говорили, что видели Проклятого, убивающего силой разума; говорили, что вонзивший клинок в череп престарелого короля Вайленда Проклятый был с двумя головами.
Они пришли неожиданно, резко, злобно, как дикая вьюга приходит на север, заметая следы до дома, как шторм приходит в Бескрайний океан, топя корабли. Они жаждали власти после многих лет скитаний, жаждали подобного им самим на троне. Умирали люди, погибали леса, к которым прикоснулась скверна.
До войны Проклятые не назывались так. Раньше их звали Владевшими даром, магией. Но те, кто пришли с огнем в глазах и мечами в руках, не могли носить в себе дар. Они убивали, разбрасывая внутренности тех, до кого дотягивались, по мостовым, словно сыпали зерно из повозки, сжигали еще живых, наслаждаясь агонией врагов, кричавших так, что птицы умолкали, а ветры боялись колыхнуть флаг чужаков. В них жило не благословение, а проклятье.
В войне с Проклятыми погибло три короля: одному из них едва исполнилось тринадцать лет. Оставшийся в живых правитель Аспира призвал совет и объединил бывшие разрозненными земли в Четыре Дома. Сметенные войском в тысячи и тысячи воинов, Проклятые пали.
Это произошло около пятисот лет назад. С тех пор не было ни одной войны между Четырьмя Домами; с тех пор не видели ни одного Проклятого - их всегда ждала виселица или костер.
Ники знал эту историю наравне со всеми прочими. Более того, он знал столько, сколько только могли рассказать книги. Эта история жила у него в крови, дышала одним с ним воздухом.
Ники хотел знать о Проклятых все, потому что сам был таким.
***
Он не умел контролировать огонь, рвущийся изнутри него, но был способен упрятать отраву, не дающую совести спать спокойно, подальше, туда, где ее никто не увидит.
В доме Блэров никто не знал, что Ники был в состоянии сжечь весь Нижний край. Ники старался не думать об этом и жить так, словно он был таким же, как все. Но иногда, в минуты сомнений и первобытного страха, он чувствовал жар в ладонях. Тогда он вскакивал с громко колотящимся сердцем и рассматривал свои руки, вглядывался в них так пристально, что и вправду начинал видеть пламя. По вискам катился пот, и Ники молился Смотрящему и Слышащей, чтобы они оставили его в покое, забрали то, что так щедро подарили. Ники хотел засыпать, не опасаясь проснуться в кандалах, ведомым класть голову на плаху за грех, в котором он даже не был виноват.
Бояться можно было мора, голода, смерти близких, одиночества, засухи, диких волков. Ники боялся самого себя и того, что не знал, как побороть часть своей сущности. От этого не было травок, мазей или снадобий, это нельзя было вытравить дымом. Избавлением от самого себя была бы только смерть, но Ники любил жизнь. Он хотел жить. Ради жизни он был готов мириться с проклятьем и прятать его ото всех до последнего вдоха.