Аннотация: На конкурс "Вера, надежда, любовь". 1-е место в жюрейском списке.
Петюнчик от нетерпения подпрыгивал на месте.
- Дядя Гора, дядя Гора, я! Меня! Меня подсадите!
Петюнчик - симпатичный крепыш лет пяти-шести, с льняной челкой, живыми голубыми глазками, имел миленькое круглое личико с ямочками на щеках, из-за которого в младенчестве его постоянно принимали за девочку. Маме это ужасно нравилось, и когда она поправляла ошибшегося, лицо ее сияло любовью и умилением.
Дядя Гора (Жора или Егор - неизвестно, во дворе все звали его - Гора, с ударением на первый слог) занимался важнейшим делом - развлекал малышей. Двор объединял тройку домов радостного апельсинового цвета, построенных по единому проекту: двухэтажные, по два подъезда. Малышей, лет пяти-семи, во дворе обитало человек пятнадцать. Дома числились на балансе Управления железной дороги и заселялись, в основном, недавно поженившимися работниками депо и подвижного состава, по семье в каждую комнату трехкомнатных квартир. Поэтому и возраст детей был примерно одинаков.
Работники весь день, естественно, находились на работе, с детскими садами и яслями было пока хреновато, и детей воспитывали бабушки, конечно, у кого они были. А так как на бабушек ложились также все заботы по ведению домашнего хозяйства (в период недоразвитого социализма, по большей мере - натурального), дети фактически были предоставлены сами себе. Петина Бабушка здорово напоминала армейского сержанта - сурового, но справедливого. Ходили слухи, что род свой она вела от тевтонских рыцарей (в ордене было принято безбрачие, поэтому многие монаси-воины имели, как теперь принято говорить, гражданских жен из среды мазовецких селянок). Глядя на ее высокую, мосластую фигуру и бледно-голубые глаза, Бабушку нетрудно было бы представить в хауберке* с крестом на плаще и мечом наперевес. Вот только, при всей ее молчаливости, разборки с ней вести не рисковали не только соседи, но даже и Мама!
Главными фасадами дома выходили на улицу, где возводился троллейбусный парк. Улица только недавно была отгрейдерована и засыпана щебнем "под самоукатку". Движение машин, хоть и не в пример реже нынешнего, тем не менее, имелось, и создавало оно сплошную пылевую завесу - окна невозможно открыть. Так что, для игры улица не очень подходила. Задами дворы выходили непосредственно на железнодорожные пути, "резерв" - как называли это путевое развитие местные. И увы, не везде пути были отгорожены полосой сараев. Так что ситуации, когда дети выбирались на рельсы, исключениями не были. Вследствие чего, те взрослые, кто был свободен от работы и домашних хлопот, добровольно брали на себя обязанности пастухов беспокойного стадца. Как правило, это были люди, работавшие по скользящему графику.
Дядя Гора был машинистом паровоза. Очень высокий, носатый, с характерными черными точками на коже от угольной пыли. Худой, но жилистый, в пижамных брюках, растянутой зеленоватой майке и тапочках со смятыми задниками. С вечной беломориной, пережевываемой стальными зубами, в меру под хмельком - по случаю выходного. Сегодня - он был при малышах. Машинист, по-своему, любил малышню, и с удовольствием возился в галдящем водовороте. Чтобы резвуны и резвушки не разбежались по запретным уголкам, дядя Гора придумал беспроигрышный аттракцион, уже длительное время пользующийся непреходящим успехом у ребят. У торца второго дома торчало старое засохшее дерево. Толстый ствол с ободранной до гладкости корой на высоте двух метров разветвлялся на три коротких опилка. Кто и когда убил зеленого великана, было неизвестно - дерево торчало тут всегда. Дядя Гора, пользуясь преимуществом своего роста, приподнимал детей подмышки и усаживал на развилку. Малышня визжала, кричала, толкалась. Всем хотелось вознестись, хоть ненадолго, выше других. Дядя Гора выстраивал беспокойный рой в очередь, но наиболее нетерпеливые все время вносили суету и беспорядок, и очередь тут же разрушалась. Малышня трепала дядю за штаны, висла на руках.
Петюнчик, несмотря на природную живость, благодаря бабушкиному влиянию был мальчиком весьма упорядоченным, стоял он в хвосте, и особо не равался. Однако не в силах сдержать нетерпения, прыгал на месте и повизгивал вместе со всеми. Несчастье пришло неожиданно. Неплотно закрытая крышка колодца встала на ребро пропустила маленькое тельце и вернулась в исходное положение. Дядя Гора оглянулся на металлический лязг, однако напор сорванцов мигом отвлек его, а жара и поллитра дешевого портвейна притупили сообразительность. Еще через полчаса дядя Гора сдал дежурство бабе Клаве из второго подъезда, а сам завалился спать на травку в теньке, у сараев в углу двора. Баба Клава была не столь изобретательна, да и вязанье требовало некоторого сосредоточения, поэтому половина детей, что были постарше, тут же рассосалась по любимым подвалам, чердакам и прочим увлекательным местам. В связи с чем, пропажа одного из башибузуков своевременно обнаружена не была.
Петюнчик очухался минут через двадцать и долго не мог сообразить, где он находится. Кругом царил синеватый сумрак, далеко в вышине сиял светом летнего дня узенький ослепительный серп. Голова мальчика кружилась, затылок болел, слегка подташнивало. Ныла левая сторона груди. Он не понимал, конечно, что сильно стукнулся головой, получив легкое сотрясение мозга, и сломал несколько ребер. Он не понимал и того, что несмотря на травмы, ему невероятно повезло. Мальчик застрял ногами в нижней скобе трапа и поэтому не упал на самое дно колодца. Колодец был канализационным, и на дне его скопилась сметанообразной консистенции грязь, глубиной более полуметра - утонуть малышу без сознания вполне хватило бы.
Немного повозившись, хныкая от боли, малышу удалось вылезти из скобы и утвердиться на нешироком выступе кирпичной стенки. Надо отметить, что Петюнчик не очень-то испугался. Конечно, было обидно, что болел бок, что он так нелепо ошибся, что очередь теперь потеряна. Очередь... Мальчик прислушался. Криков и визга наверху уже не было слышно. Похоже - разбежались уже. Жаль. Теперь дядя Гора уедет дня на три и следующей серии полетов ждать и ждать. В короткой жизни малыша дни пока тянулись о-о-о-очень долго.
Мальчик покричал, но негромко. Он ужасно стеснялся обращать на себя внимание. Странная врожденная особенность психики ребенка - патологическая стеснительность, смешно это, но проявлялась еще со младенчества - он не орал ночами. Да и вообще, Мамочка догадывалась, что крошка обдристался, только по его потупленному взгляду и легкому кряхтению. Мамочка рассказывала, что когда свежевылупившегося младенчика шлепали по попке, он только улыбался, так что доктора долго опасались, что малыш родился немым. Только старая акушерка сказала: "Ангел родился".
Ангел-не ангел, стеснялся-не стеснялся, а еще торчала из ребенка некая самоуверенность. Когда на него пытались натягивать чулочки, Петюнчик всячески топорщился и кряхтел: "Я - сам!". Вырывая ложечку из Маминых рук, чвакал манной кашей: "Я - шам!". В конце-концов, дружное коммунальное сообщество так и прозвало парнишку - Ясам.
Непоколебимая вера в свои силы и изощренный ум частенько толкал Петюнчика, в компании друзей, на кошмарные подвиги. Я уж не говорю про побег на Волгу, за шесть километров от дома! Набережной еще не было, свежее водохранилище еще не заполнилось... Группа малолетних авантюристов, лишь одному - перевалило за семь, перешли обмелевшую протоку вброд и целый день резвились в теплых лужах на острове, подкидывая в зенит отъевшихся лягух. И только к концу рабочего дня, усталые и обугленные как головешки, туристы пришкандыбали в родной двор!. Кстати, вовремя, чтобы не получить от родителей нагоняй, привел их назад уже не шалый семилетка, а хитрован - Ясам. Получил-то он все равно, ибо цветом напоминал переспелый помидор, но про поход в дальние края никто во дворе так и не прознал.
Повторяю это - еще пустяки. Куда страшнее были прыжки с разбегу через горловину только что забетонированного погреба. Тут сам затейник и накололся - запнулся и нырнул в трехметровую яму. Бедный Папа, на глазах которого все и произошло, страшно матерился, вытаскивая за ноги на свет неудачника. И что было бы, если бы бетон уже застыл или череп храбреца был менее крепким? Петюнчик никогда до того не видел Папу, высокого и мощного мужчину, с глазами и скульптурным спокойствием Бабушки, таким разговорчивым.
А веселая идея перебегать дорогу перед идущими автомобилями? Да не просто - абы как, а выбирать здоровенные грузовики, да подпускать поближе! Типа - "на слабо". Лишь несокрушимая уверенность в собственных силах помогла споткнувшемуся идеологу закалки воли удрать на четвереньках, разбивая коленки на колючей щебенке, из-под летящего юзом Газона, да еще и хихикать, после чудесного спасения, над струхнувшими сотоварищами.
Короче, вера в себя и нерушимая надежда на светлое будущее заставила Петюнчика перестать подавать несмелые сигналы бедствия и взяться за дело. Ибо спасение утопающего есть дело рук самого утопающего. Навряд ли мальчугану было известно приведенное изречение, но ход мыслей его предсказать было нетрудно: "Я - сам!" Кроме того, Петя очень боялся огорчить Маму, которую не только побаивался, но и беззаветно любил. Мама такая большая и теплая, а ее темно-каштановые волосы так вкусно пахнут... Малыш прерывисто вздохнул и сосредоточился.
В синеватом сумраке отчетливо были видны ржавые железки скобтрапа. К сожалению, набиты были они в кирпич стенки (в 1958 году бетонные кольца были еще в дефиците) редковато. Ну очень редко, даже для взрослого! Малыш шустро влез на нижнюю скобу и потянулся к следующей. Слава Б_гу, опыт альпинизма был, и немалый. Помнилось, как ругалась Мама на Папу, когда узрела трех орлят на пожарной лестнице, на уровне второго этажа. А Папа потом долго вжикал натруженной ножовкой по металлу нижних ступеней, чтобы рост малолеток не позволил им больше заниматься самоубийственной акробатикой. Занятость Папы с Мамой помешала им узнать, что у детей на чердаке был Штаб. И что изощренный ум Ясама бы-ыстренько подсказал приспособить под лестницей фанерные чемоданы, что пылились на шифоньере в ожидании ежегодной поездки семейства в Хосту. И в самом деле, как же можно прерывать хоть на день работу Штаба?!
Ага, подпрыгнул, ухватился, подтянулся. Ай! Резкая боль в левом боку заставила отпустить руку, и малыш чудом удержался на нижней скобе. Голова закружилась, стошнило. Мальчик отплевался. Ну, ничего! Не смертельно. Петюнчик даже мысли не допускал, что не сумеет выбраться. Если родители узнают, таких ввалят кренделей, только держись! Я - сам!
Он переждал головокружение и стал нащупывать на стенке выбоины или наплывы раствора. Если встать на что-нибудь, можно будет подтянуться и одной рукой. Жесткие подошвы сандаликов скользили. Петя наступил одним сандаликом на пятку другого, выдирая ногу. Ой! Обувка снялась вместе с носочком и упала вниз. Сандалик утоп в грязи а беленький носочек остался на поверхности. Ай, Мама теперь будет ругать! Мама Петюнчика одевала всегда в чистенькое. Ей очень нравилось, когда малыш щеголяет в свежей белой маечке и кипельных носочках. А ребята во дворе за развлечение почитали извалять чистюлю в пыли. Петя на друзей не обижался. Он и сам порой ухитрялся втюхаться так, что Мама, замачивая вечером бельишко с наструганным хозяйственным мылом, только вздыхала: "Окопи ви там чи що рыли?...". Бедная Мама не знала, насколько была права - малышня действительно рыла окопы на территории строящегося троллейбусного парка напротив. Ведь бульдозеры и другая техника так были похожи на немецкие танки. Ясам даже нарисовал на боку громадин кресты головешками из костра. Петюнчик и при стирке попробовал самкнуть, но увы, до таза на высоком табурете не достал. Правда, оглянулся на чемоданы, но конспирация - превыше всего!
Мальчик сорвался в грязь. Он стоял в холодной жиже и ощупью искал сандалик. Жаль, теперь и трусы изгваздал, да и маечка пестрела черными каплями. Петюнчик устал. Ему ведь даже удалось забраться на три скобы вверх. До заветного света стало ближе. Но руки и ноги так дрожали от усталости, что пришлось спуститься обратно. Ладно, разведанный путь он заметил. Сколько времени он карабкался, подтягивался и падал, он не помнил. Да и времени-то считать еще не умел. Но то, что серп наверху заметно потускнел и в колодце становилось темнее, он заметил. Кошмар! Уже, наверное, пришли с работы Папа с Мамой. И очень сердились, что Пети нет во дворе. Задок явственно почувствовал папин, еще с фронта, командирский ремень. Данное средство внушения Папа применял крайне редко, но память оставалась весьма рельефной.
Удивительно, но растерянности Ясам еще не испытывал. И на помощь не звал, раздирая глотку, что сделали бы уже давно его сотоварищи и коллеги по Штабу. Единственно, чего мальчик боялся - это выволочки за грязную одежду.
Стоять в грязи было холодно. Пацан нащупал и надел сандалик и даже аккуратно расправил почерневший носок. Снова забрался на бортик и, поскользнувшись, ухнул назад в грязь. Досадливо фыркнул и уже осторожнее полез вверх. Надо было обсохнуть, чтобы подошвы не скользили, это он сообразил.
А наверху в это время был полный алярм! Бабушка вышла во двор, чтобы изъять шалуна из дворовой суматохи с целью кормления, еще в обед. Поиски ни к чему не привели. Первое, что сделала опытный ветеран железнодорожного бытия - это набег на пути, где были отловлены трое малолетних партизан, закладывающих петарду в раствор стрелочного перехода. После краткого физического внушения и подробного опроса Бабушка отыскала дядю Гору и попыталась его разбудить. Это оказалось непростым делом. Насколько был неусыпен машинист на трудовом посту, настолько же он был беспробуден в выходной.
Ходили россказни, как как-то раз дядю Гору обнаружили спящим прямо на путях, причем буйну головушку обессиливший выпивоха преклонил на колесо паровоза. Кто видел - здоровенная такая чугунина, частично массив, частично - с литыми спицами. Вот в треугольное окно между спицами и преклонил. Не выйди помощник машиниста посмотреть песочницы**, перед тем, как тронуться, особо учитывая опустившиеся сумерки, страшно и подумать... Будучи разбуженным, похмельный дядя Гора голову из окна вынуть не смог. Крутил-крутил, а не получается. Больно! Там, знаете ли, солидные литьевые заусенцы. Уши не пускают. Уже толпа местных собралась, помогают. Не выходит! Машинист бегает, ругается - у него график. Зеваки ржут, предлагают уши отрезать. И смех и грех! Помощник взялся заусенцы зубилом сбивать. Ну и врезал дяде Горе... Прибыл участковый. Снял фуражку, почесал лысину, взялся было за наган. Присутствующие, включая страдальца испуганно замолкли... А старлей, как поднесет к затылку пьяницы зажигалку! Паленым пахнуло, волосы затрещали. Дядя Гора рванулся с испугу, и глядь - свободен. Морду, понятно, ободрал изрядно, но хоть уши целы.
Бабушка спящего конечно же добудилась, но толку от его бормотания не поимела. Побегала по двору, да и позвонила Папе и Маме. Папа прибыл из вагонного депо - рядом, а Мама - с отделенского телефонного узла, значительно дальше, но - одновременно с Папой. В первую очередь досталось, почему-то Папе. Мама, красивая, крепкая и большегрудая украинка, гневно сверкая карими глазами, пару раз от души приложила Папу по спине. Хотя, при чем тут Папа?
Силы разделили. Бабушка продолжила поиски во дворе: сараи, погреба, подвалы и т.д., а затем совершила поквартирный обход, Папа слазил на чердак и ушел на пути. Мама обегала улицу и стройку. Вскоре к поискам подключились соседи и путейские рабочие. При пересечениях поисковых маршрутов Папы и Мамы, Папе доставалось все больше.
Надежды больше не осталось. Петюнчик долез до места, где одной скобы вообще не было. Полутораметровый прогал преодолеть было просто невозможно. Ясам впервые потерял веру в себя. Он сидел в холодной, вязкой грязи по самый подбородок и тихонько скулил. Слезы текли горячими дорожками по застывшим щекам. Малыш настолько устал и упал духом, что ноги уже не держали его. Наверху давно наступил вечер. В колодце было довольно темно, но мглу слегка рассеивал отсвет уличного фонаря, что болтался под жестяной "шляпой", на проволоке, поперек проезда между домами. Посвежело. Тело мальчугана стремительно теряло тепло. Мерцающее сознание слабо контролировало происходящее. Диаметра колодца вполне хватало, чтобы Петюнчик завалился навзничь...
Измученный Папа сидел за доминошным столом, уронив голову на руки. Мама в истерике только что снова отдубасила его по плечам.
- Та тута же вин, тута хде сховався, - твердила она, уперевшись лбом в ствол тополя и давясь слезами, - я видчуваю***, тута вин...
- Может, чертенок, на Волгу удрал? - многоопытная Бабушка кое о чем давно догадывалась.
- Та ни, мамо, тута вин! Хиба ж... Шукать надо...
- Я все пути обошел. И в депо был, и в прачечной, и на вокзале... - Папа встал и заходил возле стола туда-сюда, нервно покусывая губы.
- Тута вин хде-то...
- Если Ганка сердцем чует, значит - так оно и есть, - подтвердила бабушка, - материнская любовь - она чуткая.
- Да где же?! Мы и погреба все облазили, и на чердаках были...
Время приближалось к полуночи. Двор опустел, отдыхая после дневной жары и тревог. Почти все окна погасли - завтра на смену. Деревья едва пошевеливали кронами под легкими дуновениями ветерка. Под фонарями вились тучи мотыльков. Соседи и помощники давно разошлись по домам. Дядя Гора, с горя приняв вторую поллитру, подремывал на ступеньках в подъезде. В темноте изредка попыхивала рубиновым светлячком его беломорина.
- Давай почнемо шукать спочатку... - Мама всхлипнула, с надеждой посмотрела на Папу.
- Ну, вы скажете тоже, мама! - Папа раздраженно махнул рукой, - Какое горе?! Скоро придет, есть захочет...
- Прокинися****, пьянь! - Мама вошла в подъезд, рванула дядю Гору за майку, затрещала материя - Ставай, кажи, де вы там розважалыся****!
Машинист, видимо чувствуя себя виноватым, проснулся сразу. Слегка пошатываясь под пинками Мамы, побрел через двор, к дереву, где все начиналось. Вяло жестикулируя, запинаясь и пыхая перегаром, на ходу принялся объяснять что-то.
- Пойду еще на улице посмотрю, - Папа, обгоняя их, вошел в проезд первым. И увидел стоящего над открытой горловиной колодца Мотю, студента-вечерника из соседнего дома... Мотя, в белой рубашке, льняных брюках и парусиновых ботинках, перемазанных вонючей жижей, держал в охапку большой темный комок. Даже чернявые кудри парня местами слиплись от грязи. На земле расползлись черные кляксы, рядом валялись утянутые ремнем тетрадки.
- Вот... С занятий шел. Слышу, скулит... Думал - щенок, крышку сдвинул, а там - мальчонка... - студент растерянно кивнул на свою ношу.
- Петрунчик! Хголуба кохання! - резанул ночную тишину двора крик. Мама бросилась к Матвею, вырвала ребенка из его рук и прижала к себе. Малыш развернулся, как еж в воде, обнял маму за шею и навзрыд заплакал. Мама тоже зарыдала, судорожно покрывая потемневшее лицо сына поцелуями. Папа обнял их и подозрительно заморгал.
- Мотя, с меня - что хошь проси! А литр - в выходной ставлю.
- Да ладно.. - Матвей поднял книги, попытался стряхнуть грязь с брюк - только размазал, махнул рукой.
- Пошли к нам. Валентинов костюм тебе дам, а твое - оставь, постираю, - Бабушка подцепила студента под локоть.
- Ну вот. Я ж говорил - найдется. Куда он денется, - икнул дядя Гора.
- Ступай отсюда, ирод! Мальчонка едва не утопил! - Бабушка пихнула машиниста так, что тот чуть не упал, и заплетаясь ногами и что-то возмущенно бормоча удалился со сцены, - Хос-споди! Ганя, да он замерз-то как, синий весь, дрожит как цуцик!
- Петруню, зая моя, та як же ти так-то? Як же ж ти примудрився? У хгрязюке весь... - сквозь слезы у Мамы стали проступать нотки строгости.
Петюнчик перестал вздрагивать. Теплый вечер быстро приводил его в чувство. Презрев боль в боку, еще крепче обнял маму. Поцеловал в щеку.
- Мамочка! Маму, мила, як я тэбе кохаю! - покосился в сторону Папы: нет ли в его руках ремня.
- Ой, хитрец! Уже подлизывается, - улыбнулся Папа.
- Свиненок, изхгавнялся-то як, дай-ко хоч бруд струсыть, - Мама присела, поставила сына на подгибающиеся ножки. Начала буквально сгребать грязь с тела, с майки.
Петюнчик шмыгнул, глотая слезы, решительно отстранился от Маминых рук.
- Я - сам!
-----------
* хауберк/хауберг - длинная кольчуга с капюшоном;
** песочницы - на уклонах песок подсыпают на рельсы под колеса для увеличения сцепления;
![[]](/img/k/kazimirow_e_d/himself/jasam.jpg)