Юнкер : другие произведения.

  

  

  

I

  

  Аптекарь Серафим Аристархович Урусов отложил в сторону «Московские ведомости» и снял пенсне.

  — Спина затекла. Выйду на воздух, прогуляюсь.

  Оставив чемодан под приглядом Ильи Сергеевича Еремеева, он покинул здание вокзала.

  Чуть поодаль от пустого перрона на рельсах сидела и лузгала семечки весьма интересная особа. Желая рассмотреть ее получше, Серафим Аристархович подошел ближе. На бабе была старая солдатская шинель, дырявые рейтузы и стоптанные башмаки. Голову ее украшала копна грязных волос, из-под которых выглядывали багровые мочки ушей. На осунувшемся лице выделялся острый, слегка напоминающий клюв, нос. Потрескавшиеся губы лениво двигались, сплевывая шелуху. Особенно поразили Урусова безразличные, лишенные всякого смысла глаза.

  — Кхе-кхе, — дал знать о себе аптекарь. — Что это вы, голубушка, другого места для отдыха не нашли? Скоро поезд курьерский прийти должен. Не задавил бы!

  Баба не отреагировала на его слова и продолжала совать в рот семена подсолнечника.

  — Душечка, — как можно громче произнес Урусов. — Вы меня слышите?

  Он нагнулся и потряс бродяжку за плечо. Неожиданно лицо ее изменилось. Громко замычав, женщина стала что-то объяснять на пальцах. Серафим Аристархович невольно отпрянул. Запнувшись, он упал. Баба зашлась надтреснутым смехом и бросилась к нему. Навалилась всем телом, придавила к насыпи и полезла целоваться. «Господи, какой позор! Не дай бог, кто увидит!» — Урусов завертел головой, уворачиваясь от омерзительных липких губ. Он пробовал освободиться, но бродяжка оказалась сильна. Тяжелый запах, исходящий от нее, вызывал отвращение.

  — Что вы от меня хотите? — просипел аптекарь.

  Полоумная норовила стянуть с него брюки, и только надежные немецкие подтяжки мешали реализовать гнусный замысел.

  Краснея от напряжения и стыда, Урусов решил позвать на помощь, но женщина зажала его рот ладонью. Откуда-то издалека донесся тягучий, похожий на вой раненного зверя гудок. Баба встрепенулась, сунула под нос Урусова пятерню. Выразительное трение друг об дружку большого и указательного пальца дало понять, чего стоит свобода.

  — Денег? Я дам, только слезьте с меня!

  Серафим Аристархович ощущал себя растоптанным и обесчещенным. Баба вскочила и помогла ему подняться. Крепко держа Урусова за рукав, она снова замычала. На перрон стали выходить люди. Не желая быть замеченным в обществе побирушки, Урусов вытащил из портмоне купюры и, не считая, протянул ей. Женщина вырвала деньги, зло засмеялась и плюнула аптекарю в глаза. Приложив палец к губам, цыкнула и опрометью бросилась на другую сторону насыпи.

  Перепуганный Урусов вытер лицо рукавом, и, озираясь, почти бегом направился к зданию вокзала. Испарина крупными каплями покрыла его лоб. На ходу снимая легкое пальто, Урусов подошел к пузатому, как баул контрабандиста, Илье Сергеевичу. Тот опустил багаж на землю, слегка присел и по-бабьи хлопнул по ляжкам.

  — Ай-ай-ай! Никак упали? Как же вы так?

  — Упал, — запинаясь, ответил Урусов. — Неужто не видели?

  — Нет, не видел. Давайте-ка я вам, помогу! — Еремеев взял пальто из рук попутчика и расправил его, словно ширму.

  Урусов стряхнул мелкий сор и прилипшие комочки грязи.

  — Покорнейше благодарю вас, Илья Сергеевич! — выдохнул аптекарь и более спокойно пояснил: — Оступился!..

  Поезд медленно подполз к станции, заволок небо клубами черного дыма; остановился и стравил излишки пара. Как по команде, распахнулись двери вагонов, приглашая отъезжающих занять оплаченные места.

  Аптекарь устроился в купе и глянул в окно. Разгоняя облачную хмарь, над землей поднималось солнце. Перелесок из оперившихся листвой березок с завистью взирал на сухопутный пароход. Тот, в свою очередь, гордо пыхтел и собирался уплыть за горизонт, оставив за стройными красавицами право — жить и умереть, не сходя с места. Темное пятно мелькнуло среди белых, испещренных бороздками стволов. Урусов пригляделся и отпрянул от окна. Из-за кустов шиповника за составом следила вымогательница.

  — Что вы там увидали? — спросил Илья Сергеевич, заметив тревогу на лице попутчика.

  — Померещилось, будто в перелеске кто-то прячется.

  — А-а-а, — нараспев произнес Еремеев. — Это, скорее всего, Фрося Гудок — дурочка немая. Разве не слыхали о ней?

  Он посмотрел на Серафима Аристарховича и продолжил:

  — Так ее в народе прозвали за привязанность к железной дороге. Вечно она вдоль полотна ошивается, поездами любуется. Кто копейку подаст, кто — хлеба кусок. Тем и живет. К тому же гулящая! Путается со всеми подряд. Поговаривают, будто раньше она была нормальной, но после того, как...

  Состав дернулся, громыхнул вагонными сцеплениями и начал медленно набирать ход. За окном замелькали деревья. Огненный шар покатился по их верхушкам, постепенно поднимаясь в небо. Урусов закрыл глаза и уже не слушал соседа. «Ничего, впереди целое лето. Крым, море, сбор необходимых трав для нового лекарства» — он пытался забыть о неприятном происшествии.

  

  

II

  

  Отец Урусова слыл большим шалуном по части женского полу. Схоронив скончавшуюся во время родов супругу, он переложил воспитание сына на плечи своей сестрицы. Сам же предался охоте, разведению легавых и растлению дворовых девок. С младых ногтей отпрыск наблюдал, как отец бесстыже щиплет прислугу и устраивает «купальные дни», парясь в обществе обнаженных горничных. На замечания сестры он лишь усмехался и подкручивал прокуренный ус.

  — Никакое наслаждение само по себе не есть зло! — оправдывался он и советовал сестре больше уделять внимания маленькому Серафиму. На что она назидательно отвечала:

  — Тело умирает от страданий, а душа — от наслаждений.

  Порой в усадьбе устраивались застолья, в которых принимали участие отцовские друзья. В такие дни дом напоминал пчелиный улей. Пьяные господа играли с визжащими горничными в жмурки, ловили их и волокли в отведенные для утех покои. Тетка старалась оградить племянника от безобразий и увозила его в город.

  Серафим рано понял: наслаждение — это лучшее, что может подарить жизнь, и частенько подглядывал за служанками. Когда под носом пробился пушок, он пробовал затащить в чулан одну из горничных. Застигнутый теткой врасплох, барчук смутился и заперся в своей комнате. Вышел он только под вечер, когда желудок напомнил о себе. Дав клятву не копировать отцовское поведение, Серафим некоторое время вел себя тихо.

  Урусов-младший бродил по лесу с ружьем и наткнулся на крестьянскую девчушку. Та обирала куст малины и так увлеклась занятием, что не видела и не слышала ничего вокруг. Барчук кошкой подкрался и повалил ее на траву. Распаленный похотью, он желал удовлетворить непристойные желания. Девчушка испугалась и не оказала сопротивления, она лишь заплакала. Серафим остервенело терзал ее, глядя на скатывающиеся по щекам слезинки. Как назло, ничего не получалось. Со стороны недавно проложенной железной дороги послышался паровозный гудок. Густой, пугающий округу звук отрезвил насильника. Серафим вскочил с вздрагивающего тела и скрылся в чаще. Он отошел на приличное расстояние, когда вспомнил о забытом ружье. Девчушка уже не плакала. Сидя на коленях, она безразлично смотрела перед собой. Рядом валялся перевернутый туесок с рассыпанной в траве ягодой. Серафим погрозил пальцем.

  — Скажешь кому — собаками затравлю!

  Утром он случайно подслушал беседу кухарки и пожилой экономки с вечно красным, будто распаренным лицом.

  — Никитична, а Никитична, что на селе-то говорят?

  — А чего там скажут, коли Фроська мычит коровой да слезами заливается. А то вдруг, ни с того ни с сего, хохотать начинает. Не иначе, рехнулась девка!

  — Кто ж это над ней надругался-то? Поймать бы паршивца, да разорвать на березах!

  — Может, каторжане беглые. Кто их знает. Сейчас столько всякого сброду по лесам шатается, что хоть из дому не выходи. Барин сказал, что если мужики выловят проказника, самолично запорет.

  — Наш барин сам проказник еще тот!

  — Прикуси язык, шаболда! Не дай бог, кто услышит.

  Бабы замолкли, а Серафим всерьез задумался о тяжести содеянного: «Вдруг соплячка оклемается и все расскажет?» — напуганный жуткой мыслью, он в тот же день собрал вещи и уехал в город к тетке по материнской линии, где вскоре занялся учебой. «Ничего, пройдет время, все забудется», — успокаивал он себя.

  Зимой от неизвестной хвори скончался отец. Многие крестьяне ушли в поисках лучшей доли, кто-то остался на обжитом месте. Но, самое главное — исчезла дуравая девка, подкинувшая столько проблем Серафиму. Особой нужды появляться в усадьбе не было, и барчук прочно обосновался в городе. По великим праздникам он навещал тетку, доставляя ей немалую радость цветущим видом и рассказами о своем житие и учебе.

  Все это аптекарь вспомнил в плавно раскачивающемся железнодорожном вагоне.

  — Никак задремали, Серафим Аристархович?

  Урусов зевнул, прикрыл рот ладонью.

  — Задремал, задремал. — Он потянулся и с равнодушным видом уставился в окошко.

  

  

III

  

  Серафим Аристархович гулял по безлюдному пляжу, прислушивался к шипению волн и любовался тяжелыми, громоздкими тучами. «Никак, буря надвигается!» — придерживая соломенную шляпу, он собирался покинуть берег, как его внимание привлекла одинокая женская фигура, над которой суматошно кружились чайки. Хищные птицы подлетали к сидящей на гальке женщине и тут же с криком уносились в штормовое небо. Птицы враждовали между собой, возможно, ими управляла ревность. Урусов решил узнать, что происходит, и ускорил шаг. Подойдя ближе, он оторопел: женщина кормила пернатую братию грудью! Выдавливая струйку молока, она с грустью смотрела на птиц, атакующих ее. Удивление аптекаря сменилось ужасом. Он хотел незаметно удалиться, но случайно чихнул. Незнакомка вздрогнула, накинула на себя плед, что валялся рядом. Урусов застыл — перед ним сидела Фрося Гудок. Побирушка не выглядела малахольной, взгляд был осмысленным, а лицо ухоженным и весьма симпатичным. Как она тут оказалась и что делает?

  — Что вам угодно? — Глаза женщины сверкали от ярости.

  — Извините, мне показалось... — оправдываясь, начал Урусов.

  — Вот именно, показалось! — раздражение женщины сменила растерянность. — Простите ради бога, так несуразно вышло! Понимаете, я кормлю нерожденных детей. Вернее, убитых мною. Их души превратились в белых птиц!

  Порыв ветра сорвал с Урусова шляпу. Кувыркая и подкидывая, он зашвырнул ее далеко в море. Волосы аптекаря становились торчком и сразу опадали. Он пытался пригладить их, но тщетно. Серафим Аристархович внимательно изучал женщину. Ее сходство с вокзальной дурочкой заставляло аптекаря чувствовать себя неуютно.

  — Я не хотела иметь детей. Считала, что надо пожить для себя. Делала аборты. Недавно в моем сознании укоренилось убеждение, будто убитые по моей воле дети превратились в белых птиц. Считаете меня сумасшедшей? — Она так посмотрела на Урусова, что ему стало неуютно.

  — Нет, что вы! — соврал он, стыдливо опуская глаза. — Я, пожалуй, пойду. Сейчас дождь начнется!

  Аптекарь ежедневно наблюдал за странной женщиной. Что его тянуло к ней, он и сам не знал. Возможно, красивое тело, а может быть, необъяснимая мысль о своей причастности к ее грехам.

  Погода в последние дни окончательно испортилась. Все чаще моросил дождь. Отдыхающие разъезжались, покидая Крым. Урусов тоже бы последовал их примеру — необходимые травы были собраны. Более того, он в домашних условиях изготовил новое лекарство от головной боли, но кормящая птиц женщина удерживала его в опустевшем курортном городке. Он ловил себя на мысли, что стал вуайеристом, весьма стыдился этого, но поделать ничего не мог. Как-то, прячась за прибрежными кустами, Урусов привычно вытащил из кармана театральный бинокль и приготовился наблюдать за необычной кормежкой.

  В то утро все было не так — природа замерла, словно в предчувствии беды. Серое море, лениво распластавшись до горизонта, не подавало признаков жизни. Одинокая женщина на берегу напрасно ждала птиц. Сложив ладони, она склонила голову. «Никак молится!» — аптекарь наблюдал, как она воздела руки. Внезапно ослепительно-голубая молния вонзилась в нее, выгнула тело дугой. Громыхнуло так, что Урусов непроизвольно втянул голову в плечи. Когда он снова поднес к глазам бинокль, то вздрогнул от изумления — женщина превратилась в огромную чайку, взмахнула крыльями и полетела вдаль.

  Серафим Аристархович присел на кровати. Взял со стола пузырек и высыпал на ладонь собственноручно изготовленные пилюли: «Неужели привиделось? Так отчетливо и ярко, будто наяву!»

  Аптекарь ломал голову: кому и от чего рекомендовать оригинальное по влиянию на разум средство. По возвращении домой, ему представился удобный случай.

  

  

IV

  

  Вечером в доме Еремеева собрались гости. Не сказать, что для этого был особый повод. Просто компания успешных предпринимателей решила устроить посиделки. После ничего не значащих фраз о погоде и о бросившейся под паровоз немой дурочке, Петр Филиппович Волокушин — выбритый щеголь, любимец женщин и душа любой компании, как бы невзначай, обронил:

  — Готовлю к выпуску новую продукцию, господа! Предвижу покупательский бум.

  Заявление Волокушина оживило вялотекущий разговор.

  — Что же вы затеяли, любезный? — поинтересовался старичок с клинообразной бородкой морковного цвета.

  — Я, Юлий Соломонович, галоши для сна выпущу! Да-да, не удивляйтесь. Именно для сна! Ноги надобно защищать не только от уличной слякоти, но и от грибка, который, возможно, обитает между пальцев на ступнях любимой супруги. — Волокушин свысока посмотрел на собеседника.

  — Петр Филиппович, а вы в сапогах и пальто спать не пробовали? Вдруг у супруги помимо грибков еще лишаи имеются? — хихикнул старикашка, доставая из кармана чеканный серебряный портсигар. — Пришел домой, да как был в обувке и одежке, так и брякнулся в койку. Только картуз снять надо — неудобно, знаете ли — козырек в подушку упирается, да и голова преет. А вообще, прелесть! Какая экономия времени! Утром не надо по полчаса перед зеркалом вертеться. Вылез из-под одеяла, откушал чайку с ватрушками и бегом на фабрику, сумасбродные задумки реализовывать.

  Старичок сморщил физиономию и захихикал. Смех напоминал трель канарейки, с чьей клетки сдернули покрывало.

  — Завидуете, господин Гауш? Вот в вас желчь и бродит!

  Волокушин наполнил рюмку коньяком.

  Юлий Соломонович закурил. Не без ехидства ответил:

  — Отнюдь. Как можно? Искренне рад за вас! Могу дать дельную рекомендацию: приступайте к выпуску галош для усопших. Представляете, какая выгода? Смертность нынче опережает рождаемость. И вам хорошо, и покойникам благодать — мало ли, куда их занесет после смерти, а в калошах от Волокушина не страшны ни хляби небесные, ни сковородка раскаленная. Подошву толще сделайте, чтоб износу не было.

  Хозяин дома Илья Сергеевич Еремеев, не желая обострять обстановку, перевел разговор в другое русло:

  — Юлий Соломонович, вы так часто дымите, совершенно не заботясь о здоровье, — сказал он и разогнал руками сизые облака, нависшие над столом.

  — Не беспокойтесь! Я пользуюсь исключительно продукцией Катыка. Гильзы снабжены фильтром, препятствующим попаданию никотина в организм. Новорожденным можно курить — никакого вреда. Папиросы фабрикуются без прикосновения рук и абсолютно гигиеничны! Так что, я — за здоровый образ жизни. По утрам приседаю, у меня даже гантели имеются! — Гауш выпятил хилую грудь, желая продемонстрировать отличную спортивную форму.

  Еремеев восхищенно оттопырил нижнюю губу и закивал.

  — Не знал, простите великодушно! А как обстоят ваши производственные дела?

  — Да как они могут обстоять? Выкинул на прилавки последний сорт шоколада — «Черная радость». Не шоколад, а радость Бога! Учащаяся молодежь упаковками скупает для повышения мозговой активности. Мало того, ни в одном приличном доме трапеза не заканчивается без этой самой радости. Прибыль на глазах растет, деньги девать некуда. Скоро сорить ими начну. Куплю мотоциклет, может, и на автомобиль раскошелюсь. — Юлий Соломонович искоса взглянул на расстроенного этой новостью Волокушина. — Позвольте, в свою очередь, поинтересоваться вашими успехами, Илья Сергеевич.

  — Что вам сказать? — с еле уловимым чувством превосходства начал Еремеев. — Чехлы для обуви и лакомства, конечно, необходимы человечеству, но и без искусства прожить невозможно! Душа требует услады. Не хлебом единым, как говорится. Моя фабрика приступила к выпуску потрясающих граммофонов. Изумительное качество звучания! А внешний вид?! Красное дерево, позолоченный раструб! Не выходя из дома, наслаждаться пением лучших исполнителей — это, я вам замечу, не в блестящих галошах шоколад упаковками жрать, — покачиваясь с пятки на носок, Еремеев, довольный произведенным эффектом, крякнул: — Семья императора заинтересовалась, так-то!

  Мужчина в костюме английского покроя, до этого безмолвно сидевший на диване, присоединился к беседе.

  — Оглянитесь на дела свои, все суета и томление духа. Только прибыль в голове. — Он достал из-за пазухи пузырек и высыпал на столешницу пилюли. Волокушин взял одну, поднес к глазам и ради любопытства попытался раздавить ее пальцами.

  — Что есть сие, Серафим Аристархович? Средство Макропулуса? Ваша фармацевтическая компания добилась фантастических результатов? — Волокушин игриво подмигнул приятелям.

  — Что вы, сударь?! Я не всемогущ! Но поверьте на слово, принимая эти пилюли, вам станут не нужны ни шоколад, ни галоши, ни задушевные песнопения известных шансонье. Даже непристойные ласки куртизанок отойдут на второй план, а возможно, и вовсе потеряют привлекательность. В этих маленьких шариках прячется сказочное блаженство, несравнимое ни с чем. Небесная эйфория! Попробуйте принять их на ночь — и все ваши тайные грезы померкнут перед яркостью и реальностью видений. Если же принять пилюлю днем, то окружающий мир преобразится, став более живописным. Вы услышите виртуозные птичьи трели, перестанете замечать погрешности, коими изобилует бытие. Сознание выйдет за границы, очерченные разумом, да что там... Отведайте. Я думаю, нареканий не будет. За этими пилюлями будущее. Миллионы людей воспользуются ими, дабы убежать от кошмарной реальности. Берите, не гнушайтесь!

  — Шутить изволите, Серафим Аристархович? Нечто подобное мне священник обещал после смерти, когда я на его приход кругленькую сумму пожаловал. Надеюсь, не отравить нас решили.

  — Разве я похож на душегуба? — рассмеялся Урусов. — Обязательно примите перед сном эликсир счастья — и вы проснетесь другими людьми!

  

  

V

  

  Прошло чуть больше года. Перед Урусовым топтался скверно выбритый Еремеев. Он теребил побитую молью шляпу и моргал.

  — Серафим Аристархович, будьте милосердны, дайте в долг «Эликсир счастья». Обязуюсь рассчитаться на следующей неделе, с процентами! Слово дворянина!

  — Чем, Илья Сергеевич? Чем? Вы же пустили с молотка производство и находитесь на иждивении родственников.

  Еремеев вытер о штаны вспотевшие ладони, затем торопливо поднялся со стула. Оглянувшись на дверь, еле слышно сообщил:

  — Вот-вот отойдет в мир иной моя матушка. Наследство, сами понимаете...

  — Это другое дело! — Урусов положил на стол упаковку с изображением розовощекого ангела, глотающего пилюли. — А как поживают Юлий Соломонович и Петр Филиппович?

  Обанкротившийся фабрикант спрятал в карман сюртука лекарство и язвительно усмехнулся:

  — Они в коридоре ждут аудиенции, но им уже закладывать нечего — голытьба! Я их за людей не считаю!

  Гаушу и Волокушину стремительно разбогатевший аптекарь отказал. Он заперся в кабинете, расположенном на третьем этаже недавно приобретенного особняка, и распахнул окна. «Странное дело, — думал он, — как быстро некогда уважаемые люди довели себя до скотского состояния. Неужели настолько слаба воля, что ради наслаждения человек готов на все?» — Урусов прохаживался взад-вперед, потирая виски. Голова раскалывалась. «Видно, к перемене погоды!» — фармацевт бросил под язык пару пилюль и опустился на диван.

  Ветер за окном усилился. Закручивая в спираль пыль на дороге, он трепал деревья, заставлял их раскачиваться и шипеть подобно змеям. Боль не отступала. Проглотив еще пилюлю, Урусов успокоил себя тем, что уж его-то не постигнет участь бывших приятелей. Он не такой слабовольный и способен контролировать свои желания. Приближалась гроза. Шелковые портьеры то надувались парусами, то беспомощно обвисали. Дождевые капли поодиночке бились о подоконник, рассыпаясь на мелкие брызги. Вскоре они объединили усилия и зашлись барабанной дробью. Урусов поднялся, желая прикрыть окно, но не успел. Хлопая крыльями, в кабинет влетела огромная чайка.

  От неожиданности Серафим Аристархович отпрянул, прижался спиной к стене. Обезумевшая птица металась по комнате. Задевая крыльями лицо фармацевта, она отвешивала хлесткие, унизительные пощечины. Урусову стало не по себе; ноги подкосились. Присев на корточки, он прикрыл голову руками. Пернатая гостья успокоилась, опустилась рядом и приняла образ женщины.

  Мысли Урусова путались. Перед ним возникала то кормившая птиц незнакомка, то спятившая Фрося в затасканной шинели. Меняющая образ женщина не сводила с него глаз.

  — Скольких людей ты еще намерен превратить в животных?

  Во рту Серафима Аристарховича пересохло. Он хотел ответить, но язык прилип к небу. Вместо слов вырывалось что-то невнятное. Фармацевта лихорадило, тело обмякло и сделалось непослушным. Женщина сдавила его виски горячими ладонями. Урусову стало легче. Разум затянуло густым туманом. Такое бывает, когда борешься со сном, но он оказывается сильнее, и никакие усилия не способны ему противостоять. Озноб прекратился. Пот ручейками стекал по спине фармацевта. Безнадега овладела Урусовым.

  — Следуй за мной! — повелительным тоном сказала женщина, взмахнула оперившимися руками и вылетела в окно.

  Серафим Аристархович послушно вскарабкался на подоконник и шагнул вперед.