Иван Жуков, студент 2-го курса Гуманитарного факультета Академии Всеобъёмного Знания при Управлении Делами Президента, сидел на лекции "Кефира". Вернее, Никифора Петровича Сомнамбулаева, но студенты( и даже коллеги - в узком своём профессиональном кругу), прозывали его "Кефиром", то ли для укорочения символа, то ли из-за "кислотности" характера старшего преподавателя кафедры истоков огосударствовления и самобытности славян.
Никифор Петрович расхаживал перед доской и самозабвенно диктовал студиозам прямо из своего конспекта:
" В год 7013 (1505) было чудо удивительное и видение, полное ужаса, в пречестной обители божественного Преображения господа бога и спасителя нашего Иисуса Христа и преподобного и богоносного отца нашего Варлаама.
Случилось однажды, по церковной надобности некоей, пономарю, по имени Тарасий, быть в церкви в полночь. И вот видит он - в паникадилах и в светильниках все свечи зажглись, а кадила сами разгорелись, и наполнилась церковь неописуемым благоуханием фимиама и ладана. И увидел пономарь собственными глазами, наяву, а не во сне, как вышел из гробницы своей и встал в церкви святого Спаса преподобный чудотворец Варлаам. И начал преподобный Варлаам молиться господу богу нашему Иисусу Христу, и пречистой его матери, пресвятой богородице, и всем святым, и так молился со слезами и с глубокой скорбью целых три часа. Пономарь же пребывал в страхе великом.
И подошел к пономарю Тарасию сам Варлаам - чудотворец и говорит ему: "Брат Тарасий, хочет господь бог уничтожить Великий Новгород. Поднимись, брат, на самый верх церкви и увидишь, какую пагубу хочет господь бог наслать на Великий Новгород".("Видение Хутынского пономаря Тарасия", древнерусская литература)
Ванька же Жуков, студиоз нерадивый, лекцию-то и не записывал. Он однажды узрел, что конспект "Кефирофский" полностью списан с учебника профессора Александра Хордова. С тех пор здраво рассудив, что неча бумагу переводить на что-ни-попадя, задумал он заместо лекции письма писать своему любимому деду, Константину Макарычу, проживающему в глубинке, до коей цивилизация в виде телевидения и утеплённого санузла ещё и не доползла.
"Дорогой дедушка, Константин Макарыч! - писал Ваня впол-уха прислушиваясь к монотонному зудению "Кефира", - а помнишь ли, деда, байку, какою ты меня в младенчестве моём убаюкивал? Ну, тую самую, про пономаря Тарасия? Так ведь не об Великом Новогороде чудотворец Варлаам глаголил, а об Киеве, мати городов русских. Нам об этом уже с неделю по тиливизеру рассказывают, будто бы пагуба эта свалилась на град великий! А мы и не знали, ни сном, ни духом... А ещё сказали и по радио, и в газетах всех пропечатано, чтобы ни в коем разе не ести ихних конфеток "рошенок", потому как в них страшная бацила есть, а прозывается тая бацила "ФеБе"!
Я полез специально в справочник, думаю, надо же прознать на всякий случай, и Любашу свою ненаглядную поспрошал, чай, не зря на медицину учится, но ни я не нашёл, ни она не вызнала. Хорошо, отзывчивые люди прояснили, что бацила тая называется "фашистцко-бандеркой". Ну и ладно, я и так к сладкому равнобедренно-равнодушный, так что Бог миловал, уберёгся."
При этих словах мысль Ванькина оборотилась от высокого, духовного, к низкому, к желудку. Желудок в ответ на проникновение мысли огрызнулся и голодно заурчал.
"А вчерась, дедушка Константин Макарыч, купил я на ужин баночку шпротов(эта такая рыбонька масенькая, они друг к другу прижатые лежат и в масле сосуществуют комунально), думал, поужинаю этой самой шпротой латвийской. Хорошо, что я тиливизер вовремя включил, а тама говорят, что в этой шпроте микроба зловредная завелась, хорошо, что я баночку не успел открыть, побежал и выбросил её в мусоропровод"
"- 21. Наказ мужу и жене и людем и детем како лепо быти им
29. Поучати мужу своя жена, как Богу угодити и мужу своему уноровити, и како дом свои добре строити , и вся домашняя порядня, и рукоделье всякое знать и слуг учить и самои делать
30. Добрые жены рукоделные плоды, и береженье всему и что скроит и остатки и обрески беречи "(Из "ДОМОСТРОЯ")" - гундосил "Кефир", изредкая воздевая голову к потолку и сладостно прижмуривая глаза.
Тут и вспомнилась Ване милая его Любаша, вот уже год, как встречался он с девушкой своей мечты и вожделений. А вспомнив, вернулся к письму.
"А пишу я тебе, деда, что есть у меня красна девица, Любаша ей имя. Вот уже и год, как встречаемся. И решил я отпраздновать эту нашу знаменательную дату. Пошёл я в кооператив, думаю, возьму-ка я вина молдаванского(ну, которое с аистом на картинке, думал, как бы - намёк, типа, "аист на крыше - мир вашему дому и дитятей поболее), конфеток, думаю, захвачу, но ни-ни! Не "рошенок", не "Лаймы"(хоть и прозывается она с латышского "счастье"), не, я набрал "мишка на севере" и "белочек". А вина не досталось. Прихожу в лавку кооперативную, а "аистов" уже с витрины снимают. Говорят, какую-то птичью болезню нашли в вине. Недаром же там аист изображён. Пришлось брать "Московскую". А после пятой рюмочки Любаше поплохело, а когда ей опять похорошело, она в сердцах и сказала мне: "Лучше бы я, Ванька, от птичьей болезни, от аиста захворала бы, чем отечественной недрой травиться!" А откуда она знает, из чего "Московскую" производят я и не знаю, но ей верю - всё же медицину учит..."
Ванька грустно посмотрел в окно.
Фасадом Гуманитарный Факультет Академии выходил на городскую площадь. Там, на площади, было действо: веселился и ликовал народ. Дело было уже в четвёртый день объявленного тремя днями раньше Дня Отечественного Производителя. И, хоть и наcтупил уже и четвёртый день, а веселию и ликованию людей не было угомону. Да и то правда, сколько нам в это жизни праздников дадено?
И от видения этого веселия, а, вернее, от голоса "Кефира", было тоскливо. А "препод" взахлёб уже и не читал, а верещал:
"Кит-рыба всем рыбам мати.
Почему же кит-рыба всем рыбам мати?
На трех рыбах земля основана.
Стоит кит-рыба - не сворохнется;
Когда ж кит-рыба поворотится,
Тогда мать-земля восколыбнется,
Тогда белый свет наш покончится,-
Потому кит-рыба всем рыбам мати."(Голубиная книга)
А смотрел Ваня на это действо грустными глазами потому, как вспоминал, как они с Любашей вчерашнего дня тоже веселились и ликовали на этой площади. А как много они узнали про Отечественного Производителя! Много чего увидели! И лубок, и хохлому с палехом, про валенки много интересного вызнали, гусли с балалайками Ивана мало интересовали, всё равно "медведь на ухо наступил". Интересная была "гвоздодёрочная машина", гвоздь вколотить каждый неумеха сможет. А если гвоздь вкривь пойдёт, вкось? Вот для этого умные головы и придумали гвоздодёрочную машину. Любашу же, как будущую хояйку, интересовала мебель, и не оторвать её было от выставочного павильона мебельной фирмы "Безенчук и сыновья".
Но всё это померкло, когда подошли они к сельскохозяйственному павильону. Там в загоне медленно прогуливался бык. Табличкой указывалось, что именем ему - "АЛЕФ". Тут же стоял гид-переводчик, разъяснения подавал:
- Бык, именем "Алеф", ну, это по-иудейски-финикийски. В переводе же на наш византийский язык, он - самый натуральный "АЛЬФА", по-простому, по-нашему говоря, - "Первый парень на деревне!", самый лучший производитель не только в нашей и смежных областях, но и во всей Федерации!
И не только Любаша раскрасневшись с любопытством рассматривала Альфу, Ваня тож, втайне ловя себя на мысли, что где-то как-то и завидует тому.
В тот день они и накачались на качелях, и на каруселях накатались даже приняли участие в песнопении в "Играй, гармонь моя трёхрядная!"
А под конец чуть было они не рассорились. Видит Иван - очередь стоит длинная, думает: "Дай-ка я тоже займу очередь!" Ну, инстинкт "Павлова" сработал. Краем глаза видит - в конце очереди столик, за столиком мужик с лицом "лошадиным" в очках руками чего-то манипулирует. "Напёрсточки!" - озарило тут его, и взыграл в нём азарт! Всё ж, старинная народная забава! Хорошо, Любаша подошла, хвать его за рукав: "Ты что, Иван? Вспомни Колю Беспорточного!"
Вот тут Ивана прям в жар бросило. Вспомнил: как примерно с год назад, тоже был День чегой-то, с веселием и ликованием. Но не всем досталось. Коля Беспорточный вернулся в тот день в одних кальсонах, в соплях и слезах. И поведал товаpищам по несчастью, как дёрнула его нелёгкая в забаву народную сыграть...Всем общежитием собирали ему шмутьё, кто носки принёс, правда разного цвету оказались и на одном дырочка на пальце большом, но ничего, ещё ноские. Кто-то треники ему приволок, рубашки две собрали, шарфик тёпый, из козьей шерсти вязаный. А девчонки крестик ему нательный принесли и наказали, мол, это - как оберег от всяких таких "казусов".
Как вспомнил Иван про это, так его уже в холод бросило. Ухватился он за Любашину руку и уже до самого выходу не отпускал.
Проводил он Любашу, и домой - в общежитие. Как раз вовремя. Там уже и чаи распивают, и телевиор включённый.
А покаывают по телевизору, как из России "Гуманитарный конвой" голодающему населению Юго-Восточной Ази.., ой, Украины направляется.
"Странное какое-то сочетание слова,- подумал Жуков Иван: "Гуманитарный - и - конвой"? И только он этак подумал, а кто-то из ребят:
- Конвой - это чтоб по дороге не пограбили бы!
Значит, не он один таким вопросом задался.
А хохлы - ни в какую! Не желают гуманитарного конвоя и всё тут! Мол, "Нас, хохлов, на кобыле не объедешь! Знаем, сброю(оружие - перевод с украинского) "оголодсавшим везёте!" Тут наш министр один вскричал:
- Где? Покажь?
- А вона, весь конвой!
Ну, министр тут же команду по телефону:
- Василич! Открой им контейнер за номером "38"!
Открывают контейнер, а там - пусто! Не тока хохлы, даже министр удивился. А хохлы - в крик!
- А где гуманитарка!
Ну, министр - на то и министр, на то и мозги ему от государства дадены:
- А Это - запасная фура, на случай поломки какого-либо "конвоя.
А украинцев не проведёшь, ну, хохол и есть хохол, упрямые, как тысяча чертей! Опять за своё: мол, "Сброя!"(см. перевод выше)
Министр:
- Василич! Фуру за номером 53!
Открывают прилюдно номер 53. А там - "гуманитарка"! 20 мешков соли в самом уголку фуры лежат. Принимающая сторона в ступоре, мол - "и это всё?" А тут ещё как на зло из радио популярная песня льётся: "Не сыпь мне соль на раааныыы. Она и так болииит!"
А министр наш тут же со справочником: "При температуре по Цельсию снаружи сверх 30 *, давление на ось автомобиля возрастает на 62%. Поэтому рекомендуется гру в "конвое" перевозить партиями по 200 кг на "конвой". (Инструкция к сопровождению гуманитарных конвоев в дружественные нам соседние анклавы)
Хохлы стали "репу чесать", но держатся ещё за свою версию - "Сброя!" - и всё тут! Министр, так, устало:
- Василич, открой им конвой номер 195!
Открыли, а там опять пусто!
Ваня в тот вечер и ночью всё вспоминал, кого же ему министр напомина? Только под утро вспомнил:"Так тож - дядька тот, за столиком с "народной забавой!" Даже и полегчало, как вспомнил, и досыпал уже с лёгкостью, не обременённый.
Утречком встал уже с лёгкостью и на рынок. Нынче он - "вахтенный", его черёд по "камбузу" дежурить, витамину да калорию закупить, да обед-ужин сготовить. Начинал он всегда с овощей. Вот и в этот раз, к тётке знакомой подплывает, вопрос у него уже загодя приготовлен:
- Тётя Клаша! А почём сегодня голодающему студенчеству капусту брусельскую продашь? ( Тётка всегда на шутку и цену малёхонько спускала)
А в этот раз смотрит этак печально на иголодавшегося студента, и с болью так говорит:
- А нет, Ванятка, брусельской капусты более... Говорят, мушка в ей завелась... Завернули её прямо на самой границе.
"Это - как же так? - недоумённо подумал Жуков. А может, заместо него желудок подумал. - Что ж я людям скажу? Мы завсегда к брусельской привыкли.."
Вобщем, недоумение его возрастало и возрастало, с каждым подходом к тётенькам. А уж когда вдруг воспарился желанием, хоть яблочко наливное(импортное, привезенное из Польши), тут он и "потух" окончательно.
- Яблоков поляцких больше не продаём-с! Червячок там объявился, нелегально в этом яблоке границу пересёк, теперь вот выдворяем. Ждём, когда своего урожая фрукту завезут.
Горестно и тоскливо стало тут Ивану Жукову. И вдруг - сразу страшно! "Вода! Неужто всю выпили???" Бросился он в место общего пользования, краник открыл - и сразы облегчение! - текла, текла вода! Таким жизнерадстным, пусть тоненьким, но - ручейком!
Обратной дорогой вспоминал он дедов огород, и капусточку, которую он уже здесь научился квасить, огурчики с дедова огорода, яблочки разносортные в евоном саду... Грустно-грустно стало Ванятке.. И возвернувшись, взялся он опять за письмецо.
" Дедушка, любезный Константин Макарыч! А посадил ли ты в этом годе у себя на огороде капусту разносортную? Мне так по нраву всё больше "Казачок", или "Малахит"... Мы же здесь с ребятами больше брусельскую потребляли, покуда была в наличии, а теперь - нету...А огурчики? Огурчики как поживают? Прижились ли на грядках? Яблочков захотелось вдруг из сада твоего... Деда, а поспели ли вишни в саду у соседа твоего - дяди Вани? Попроси его слёзно, пусть на меня не серчает, кто ж из нас в детстве не ооровал..."
И тут, вспомнив детство, вдруг ощутил Иван, как охватило его какой-то жаркой волной жалости к самому себе, и он, пока ещё мысль не ускользнула, продолжил:
"Дедушка! Любимый Константин Макарыч! Забери меня отсюдова! А я тебе огород буду каждый день поливать, чтоб мушка не завелась, капусточку-картофлю окучивать, помидорки подвязывать... А дяде Ване скажи, как вишня поспеет, я у него в саду за чучелу постою, птичков отпугивать и детишек озорных вразумлять!
А Любаша будет ревматизму твою всякими примочками да горчичниками лечить, зря что ль медицине училась?
Только забери нас, ради святой Богородицы, отсюдова!"
Иван вздохнул, вложил письмо в конверт. Невидимая миру слеза упала на конверт, запечатав его. На нём Ваня Жуков написал: "Костромская область деревня Пустошкино, дедушке Константину Макарычу Жукову, там его всякий знает."