Я метался из угла в угол, сжимая кулаки, судорожно глотая воздух в пароксизме отчаяния. Я думал о помощи, которой ждать было неоткуда, о непостижимой жестокости судьбы, которая очень скоро вбросит меня в финальную часть абсурдного эхсперимента, оказавшегося мне явно не по силам, о поисках решения, которое придется принять мне самому, чтобы избежать гибельных последствий нелепой ошибки, совершённой почти два месяца назад. Мог ли я вообще размышлять, следуя нормальному, логическому ходу мыслей? Иррациональный страх обжигал любую мысль при самом её рождении и она умирала тлеющим пятном в моём обесиленном сознании.
Ему необходима была пища... Вот о чём теперь вся моя жизнь с недавних пор. Не
оставалось ничего, совсем ничего, что я мог бы скормить этому жадному и уродливому существу,которое я имел несчастье подобрать на улице в конце прошлого апреля. В какой- то миг я почувствовал , что теряю контроль над собой. Подошёл вплотную к клетке, встретился с ним глазами, и едва не удержался от плевка. Моё злобное лицо и трясущиеся руки нисколько не смутили его, не вызвали какой-либо реакции. Я не был уверен, способен ли он мыслить, но мне вдруг показалось, что он видит меня своим пленником и знает, как безвыходна и нелепа моя ситуация, и потому невозмутим. Я увидел в его глазах некое подобие насмешки, но это скорее было плодом моего измученного воображения и нескольких кряду бессонных ночей...
Я сделал десятки телефонных звонков, написал с полсотни писем. Добился нескольких встреч с высокопоставленными бюрократами - и всё без результата. Его прокорм был моей ответственностью и только моей.
Городские власти знали о его необычности с момента, когда он появился в питомнике бродячих животных, только что отловленный вместе с десятком других голодных и ободранных псов. Его диковинный вид и сложность определения его принадлежности не только к какой-либо собачьей породе, но и к любому известному виду животных особей, не сделало его популярным ни в бандитской псиной стае, ни в среде местных учёных, за консультацией к которым обратились почти сразу же служащие питомника. Его отвезли в один из научно-исследовательских центров, продержали пару недель и дали мне знать,что я могу взять его назад. Разумеется, я мог легко отказаться, не знаю почему я решил поехать за ним в тот же деь, но ведь случаются в нашей жизни ситуации, когда ме не в состоянии рационально объяснить почему мы приняли это решение, а не другое...
Жестокая насмешка природы, обыкновенная мутация, никакого особенного инте-
реса для науки зверь не представляет - таков был вердикт учёных института, или бюрократов от науки, какая теперь разница.... Один из них был моим сокурсником по университету, он же и позвонил мне и упросил приехать взглянуть на диковинную тварь. Не могу вспомнить, что помогло ему уговорить меня согласиться. Может быть, я давно уже нуждался в какой-нибудь безобидной авантюре, может, обычное любопытство, как часто случаeтся со многими из нас, превозмогло здравый смысл.
Меня провели к его клетке, зажатой в углу тесного коридора, тёмной и пахнущей, как и всё вокруг, одичавшим зверьём. Едва разглядев его на полу клетки, я не мог поверить своим глазам; всё моё существо содрогнулось от отвращения, на смену которому пришла пронзившая меня жалость. Никогда ещё в своей жизни не приходилось мне видеть создания столь уродливого и омерзительного. И оно, к сожалению, было живым, оно двигалось и дышало, и теперь смотрело на меня настороженным, недоверчивым взглядом, как бы стараясь определить причину моего появления у клетки. Если бы я только умел прилично рисовать - только тогда я смог бы передать всю несообразность, ужасающую непропорциональность его покрытого грязью удлинённого и приземистого тела. Даже человек не может быть уродлив до такой степени - я чуть было не высказал эту мысль вслух.
Обличье этой несчастной твари противоречило всему, что мы знали об обитателях животного мира. Это казалось не просто мутацией, а чем-то вброшенным в мир со злобной ухмылкой создателя, который словно возжелал послать вызов человеку, подвергая его жестокому тесту на терпимость к собственному созданию, один взгляд на которое был способен глубоко оскорбить чувство прекрасного у любого представителя человеческой породы. Я подумал, что если и существует ад, то передо мной один из его обитателей.
Любопытство и предчувствие, что жизнь подстраивает мне ловушку, которой мне не избежать, в конце концов взяли вверх над множеством сомнений, и после нескольких минут, проведённых у клетки, я знал наверняка, что не уеду из питомника один. Миролюбивое и даже подобострастное, как мне сообщили в питомнике, поведение животного в общей стае бродячих псов, почти гарантировало незлoбный и даже трусливый характер. Зверь не делал попыток запугать остальных псов и казался вполне своим в этой разношерстной толпе бродяг..
Два коротких, но очень широких клыка на каждую из челюстей не выглядели очень угрожающе. И все-таки...я попросил намордник. Один из служащих принёс довольно затрёпанный, но довольно крепкий намордник, недлинную цепь вместо поводка, дал мне подписать какую-то бумагу, и несколько минут спустя я поволакивал слегка упиравшееся животное через полгорода ( о такси не могло быть и речи) к моей холостяцкой квартире.
Я решил оставить его без имени.
******
Месяц спустя я знал, что очень скоро мне придётся поместить его в клетку. Должен заметить, что с момента появления животного в моей квартире, жильцы дома смотрели на меня с сожалением и тревогой... Это казалось странным, поскольку я никого не поставил в известность о его существовании и шума особенного оно не производило. Пёс, - я могу так его называть, так как он более всего походил на собаку чем на какое-либо другое животное, - был пассивен и даже вяловат в течениии первых нескольких дней, как бы скучая по своей клетке в питомнике. Затем постепенно освоившись в тесных просторах моей квартиры, стал проявлять признаки беспокойства, особенно в моём присутствии. Возвращаясь домой я мог видеть его в окне своей гостиной на первом этаже. Часто он сидел на выпрямленных передних лапах, без движения, уставившись куда-то в стену. Это не насторожило меня - вряд ли поведение животного, выглядевшего столь необычно, могло соответствовать обычным представлением о повадках заурядного пса. Но kогда я появлялся в квартире, животное выходило из оцепенения и принималось разгуливать из стороны в сторону, при этом явно недружелюбно поглядывая на меня.
О прогулках на улице не могло быть и речи - я поставил в клетку пластиковую коробку с литтером, и не стало необходимым выводить зверя наружу. Меня мало удивило, как он быстро приспособился отправлять свои нужды по кошачьи. Однако меня всё ещё занимал вопрос: зачем я взял его к себе жить и чего, собственно, можно ожидать от такого сожительства.
В большинстве случаев единственным моим развлечением после работы был телевизор, иногда видеофильмы, взятые напрокат. Когда ближе к ночи глаза мои начинали слипаться, я выключал телевизор и тащился в спальню, и засыпал почти мгновенно. И всё это время я знал, что за мною неустанно следит пара налитых кровью глаз. Часто он поджидал меня у входа в спальню и затем не сводил с меня глаз, пока по давней привычке я не затворял дверь спальни за собой. Наступивший сон растворял в себе страх, сомнения, желание что-то изменить.
Взгляд совершенно круглых, почти немигающих глаз часто перекрещивался с моим и застывал неподвижно, пока я не отводил взгляда, вопрошая себя, почему я не в силах устоять в этом странном противостоянии. Во мне накапливалось раздражение- и вот я уже не отводил глаз, а животное продолжало смотреть на меня в упор, не мигая, не двигаясь... Однако, не считая того мгновения, когда оно поджидало меня у дверей спальни, ровным счётом ничего не было в этом взгляде - ни угрозы, ни злобы, ни даже любопытства, и тем более никогда не прочитывалась заурядная собачья благодарность за предоставленные кров и пищу. Казалось, животное лишь терпело меня поневоле, моё присутствие, мой запах, мои шаги. Факт, что я был единственным существом, кто мог накормить его и не дать подохнуть в куче собственных нечистот, ничего не менял в наших отношениях.
***********
В последнее время мерзкая тварь стала поглощать еду чуть ли не мгновенно и затем подвывать, часто не без угрожающих звуков, давая мне знать, что съеденного было недостаточно, что голод всё ещё не утолён, и с руганью и проклятиями я в который раз должен был опустошить содержимое моего холодильника, чтобы удовлетворить его увеличивающиеся с каждым днём потребности в пище. Тварь пожирала всё, что только можно было назвать съедобным. При недостатке еды животное начинало почти безостановочно передвигаться из угла в угол, громко скуля, временами издавая звуки, похожие на человеческий кашель, с переходом на угрожающее рычание, от которого мне становилось не по себе.
Вот тогда я и решил обратиться за помощью к властям. Идея казалась не вполне разумной, но растущее бессилие перед ситуацией не оставляло мне выбора. Звонки,
Письма, личные встречи с местными чиновниками не привели к решению пробле-
мы. Мои просьбы представлялись странными, несерьёзными, а случалось, я легко угадывал намёк на то, что я, возможно, ищу здесь личную выгоду, используя дикое и редкое животное. Всё сводилось к тому, что поскольку оно зарегистрировано в моём частном владении, я несу полную ответственность за его прокорм и, между прочим, как заметил один из чиновников, сделав при этом многозначительную паузу, также и за физическое благополучие животного. Конечно, сказал мне другой, я мог бы передать собаку(!) в чьё-либо другое частное владение, но это должно быть сделано официально, в полном соответствии с буквой закона. Факт, что животное приписано мне в каком-то городском циркуляре, прибавил уныния и ненависти к зверюге. Никто не посоветовал мне отравить зверя, что было бы наилушим разрешением проблемы. Я впутал себя в идиотckую авантюру и, следуя логике событий, мне надлежало выпутаться из неё самому.
Я стал занимать деньги у друзей и коллег, даже у знакомых, никому не признаваясь
на что идут одолженные средства. Через какое-то время я уже говорил всем, что пы-
таюсь спасти от голодной смерти принадлежавшее мне искалеченное природой домашнее животное. Теперь многие знали мою историю. Мне не сочувствовал никто. Те, кто пове-
рил моим рассказам, жалели тварь, однако невзирая на настойчивые приглашения, никто не пришёл взглянуть на беднягу. Те, кто сомневался, все ещё сужая меня деньгами, подо- зревали, что я запил горькую
Думал ли я о других решениях моей проблемы? Ну, скажем... Нет, нет, об этом я и думать боялся. Не уверен, что смог бы, и в первую очередь из-за отвращения...
И упрямое любопытство удерживало меня на месте в ожидании чего-то, что пережить и сделать частью своего жизненного опыта, то есть частью самого себя, казалось мне более чем необходимым. Я словно играл в какую-то жутковатую игру с самим собой, которую теперь уже было слишком поздно покинуть, не подставляя под угрозу целостность моего существования.
************
Резкие и чуть ли не вертикальные прыжки, неустанные перемещения в пространстве квартиры после очередного приёма пищи, не способного вполне насытить животное, стали тревожить меня всё больше и больше. Я понимал, что загоняю себя в угол, из которого выбраться будет очень непросто. Проклятая тварь, приостановившись на миг, смотрела на меня уже не пристальным, выжидающим взглядом как прежде. В его глазах легко прочитывались теперь враждебность и угроза. . Животное, казалось, пыталось донести до меня сообщение: корми меня вдоволь или сам станешь моей пищей.
Убедившись, что ситуация стремительно меняется к худшему и, что я лишил себя единственно разумной альтернативы - избавиться от мерзавца любым способом, я при-
волок в дом огромную клетку, купленную почти задаром на зверином рынке, и без труда загнал в неё своего питомца. Равнодушие, с которым он улёгся в дальнем углу клетки, не
удивиломеня - он привык к своей свободе и не испытывал страха потерять её столь не-
ожиданно и грубо. Я ощутил как несвободен я сам, когда трясущимся руками вешал тяжёлый замок на дверь клетки.
Ночью я проснулся от чудовищного грохота в коридоре - взбесившаяся тварь кидалась из стороны в сторону, со страшной силой сотрясая прутья клетки. Кажется, в эту минуту я струсил, несмотря на то, что нас разделяла металлическая решетка, и мгновенно покрылся холодным потом. Я с трудом подавил желание унести ноги, бежать, не останавливаясь, пока хватит сил. Всё моё существо захватил жуткий страх перед надвигающейся развязкой, о которой я не мог вообразить ничего, кроме того, что она неизбежна и ужасна. Я бросился к холодильнику, вытащил последний пакет с мясом и затолкал его между прутьями клетки, но зверь не обратил никакого внимания на пищу...
Он вытянулся на неестественно прямых лапах, шерсть его вздыбилась, из пасти потекла какая-то коричневатая тягучая жидкость, и он уставился на меня круглыми, немигающими глазами, в которых бушевала такая ненависть, что я не мог сомневаться ни на секунду, какая участь меня бы ждала, если бы не разделяли нас железные прутья клетки. Пошатываясь, я вернулся в спальню. До утра всё было спокойно. В течение дня зверь был тоже спокоен, если не считать обычных голодных подвываний, но я был готов к этому, накупив достаточно мяса.
В течение следующей ночи всё повторилось, я проснулся, разбуженный неистовством проклятой твари, которая с огромной силой кидалась на стены клетки и издавала леденящие душу звуки, похожие на нечто среднее между клёкотом большой и хищной птицы и ночным подвывыванием одичавшего пса. Животному нужно было моё присутствие. Ему был нужен мой страх. Оно ждало меня, чтобы показать мне своё превосходство, свою силу и власть надо мной. Зверь прочитывал ужас в моих глазах и медленно успокаивался. В дневное время он как будто набирался сил для чудовишных ночных прыжков, сотрясавших помимо клетки и всё моё существование.
Меня не покидало чувство, что очень скоро должно произойти нечто неожиданное и очень серьёзное, что повернёт всю мою жизнь в совершенно другом направлении, даже если станет при этом её последней главой. Надвигалось что-то вроде катастрофы с придыханием чистого кошмара, но со смыслом, со значением, которого я, возможно, буду не в состоянии осознать до последнего своего вздоха...
**************
Я уверен, что записи в моём дневнике приближаются к своему заключению, и я знаю, что кульминация безумия, прочно захватившего мою жизнь в течение последних нескольких недель, может наступить в любую минуту.
Я не испытываю страха перед проклятой тварью. При всей свирепости зверя и его нарастающей жажды моей крови, ему не выбраться из клетки, она сделана достаточно крепко, если только...я не отодвину засов, чтобы испытать себя и свою судьбу. Именно этого я и боюсь теперь больше всего. Я должен сознаться, что желание совершить этот абсурдный шаг всё чаще приходит ко мне в ночные часы, когда яростные метания зверя раскалывают моё сознание пополам. Странная мысль не даёт мне покоя в этот предрассветный час: его клетка - это я сам и он пытается выбраться на свободу из меня самого... Что удерживает меня от освобождения твари - примитивный инстинкт самосохранения, предвосхищение невыносимой физической боли и предсмертных судорог, или трусливое нежелание вступить в схватку, где одолеть врага, уничтожить его физически было бы ненамного лучше, чем быть уничтоженным самому, или же неспособность выстоять душевно перед чем-то, что может оказаться за пределами моего физического бытия, чему, возможно, нет определения, - я не знаю, я не могу знать или не хочу. Я слишком сосредоточен на том, что произойдёт очень скоро, на приближающемся конце. Это похоже на лихорадочные и безуспешные попытки отгадать смысл одного и того же кошмарного сновидения, когда есть убеждённость, что от его разгадки, от его единственно верной интерпретации прямо зависит вся твоя настоящая и будущая жизнь.
*****************
Сегодня утром я проснулся в не совсем обычном для меня состоянии внутреннего покоя.
Последняя ночь - самая безмятежная за долгое время, самая чёрная, самая глухая. Ненару-шаемая ничем тишина вошла накануне в каждый уголок моей квартиры. Не было слышно зверя... Мне даже удалось заснуть почти сразу, как только я лёг в постель, обессиленный бременем предыдущих ночей. Сон мой был глубоким и беспрерывным, без сновидений и тени страха над головой.
Я вернусь к своим записям только в случае, если и в самом деле произойдёт нечто более значительное, чем рутинное приумножение моих кошмаров, к которым я стал понемногу привыкать. Хотелось бы надеяться, что тогда ситуация, в которой я нахожусь, будет не столь безнадёжной, и я смогу поставить точку в этой истории, устав от попыток в ней что-либо понять.
*****************
Что-то случилось. Я не знаю что именно... Тёмно-красная пелена не позволяет мне разглядеть что-либо достаточно ясно, всё плывёт вокруг, будто я чудовищно пьян. Я боюсь потерять сознание, мне страшно от мысли, что я принимаю участие в чьём-то абсурдном сновидении, которое близко к своей насильственной развязке. Моё тело разламывается от невыносимой боли, я пытаюсь остаться на ногах как можно дольше.
Я чувствую как внутренности мои обожжены судорогами невыносимого голода, но я решаю не покидать письменный стол и продолжать записывать происходящее со мной, стараясь ничего не упустить, пока я физически в состоянии держать в руках измятый
лист бумаги и карандаш. Моя память... Что с моей памятью? Моей? Я помню две руки, просунутые сквозь прутья клетки, взывающие о помощи или угрожающие насилием...
Я помню себя, обезумевшего от ярости и страха, я помню, как зубы мои вошли глубоко в эти руки, куски мяса, отрываемые с вожделением и восторгом отмщения, ручьи крови, заливающие пол моей клетки, я помню смерть, не мою, а кого-то чужого и ненавистного, кто был не мною, но кем я стал. .
Я вижу себя, все еще не понимающего, что произошло в самый последний миг противостояния. Я приподнимаюсь над окровавленным, искалеченным телом, распростёртым у выхода из полуразрушенной клетки, бросаюсь на неожиданно легко поддавшуюся дверь...