На закрытие охоты по зайцу собралась почти вся победовская компания, в том числе с "новеньким" - Виктором Симиренко, заменившим начальника райсельхозтехники.
Еще помня, где вчера поднялся самый первый заяц, начали растягиваться в цепь перед мелководным прудом, что за огородами села. Но вместо зайца впереди поднялась... прихрамывающая овчарка. Симиренко уже вскинул свой "Идеал" (харьковской сборки), но кто-то вовремя его остановил,- видно, не у меня одного такая примета: если начнешь с собак - с женой не поругаешься, так все равно день добром не кончишь...
Было видно, что собаке очень тяжело бежать, и поэтому деваться из нашего широкого охвата ей совершенно некуда. Но забежав вперед, она все- таки пропала из виду, и вскоре все забыли о ней. Высматривая серых, вдруг близко увидел её на белом снегу, свернувшуюся в небольшой беззащитный клубок. Старый охотник Василий машет мне рукой, мол, оставь её... И я прошел мимо, но всё оборачивался и смотрел не ее неподвижное тело и понимал, что и она осознает, что я хорошо её вижу, но не делает никаких попыток убежать. А ведь явно кем-то стреляная псина, и не так давно, чтобы забыть всё и никогда и никому больше из людей не доверять. Но с отрешенным и потухшим взглядом пропускает мимо стрелковую цепь, ясно понимая, что каждый из этих вооруженных людей может её добить, даже по какому-то их закону обязан это сделать. Но она не бежит... несмотря на то, что остались ещё кое-какие силы, их ещё можно собрать и вложить в спасительный рывок, как это сделал бы любой дикий зверь. Не бежит и ждет своей участи, молча вверив нам свою жизнь. Наверное, никакая она не одичавшая, хотя и ушла от людей по какой-то причине. Овчарка не бежит от нас... Не потому ли, что смертельно острая боль от раны пересиливается вновь и вновь верой и доверием к тем, кто и вселял в неё эти качества и чувства и с младенчества, и ранее - многими тысячелетиями,- ещё с тех самых пор, как сам сумел подняться с четырех конечностей на две, и тогда возомнил себя почти богом, а её диких предков заставил изменить своим серым братьям... А теперь, приручив, человек её предал, и она ушла от него... Но и дикий мир с его полной свободой и волей уже не для неё, и она поняла это только сейчас, хотя раньше так не считала...
Все мы одностайно решили оставить её в покое. Жаль только, что сильно ранена. Но, может быть, отлежится, выживет, а потом кто-то заберет к себе. Ведь она надеется на это, - и только поэтому не ушла далеко от села и людей; будем надеяться и мы.
Правые наши повернули к автотрассе, и все готовились ее перейти, поэтому многие позабрасывали ружья за спину. А дед Вовка с дороги кричит вдруг: "Лево! Левый!" - и как только старый успевает раньше всех все увидеть? Я приседаю, как и все, но ничего не вижу и потому верчусь во все стороны сразу: "Да где же?!" Ведь для кого косой идет слева, а для кого-то справа. Да вот он - прет от самой дороги и, кажется, на меня... Но, как всегда, редко ошибается большеглазый беглец,- забирает неожиданно правее и проскакивает за нашу цепьв каких-то двадцати метрах (!), за моим левым соседом Василием. Изо всех сил ору ему: "Слева! Слева!" - бесполезно... Смешно, как-то неудобно и даже немножко жалко наблюдать положение моего старшего товарища, то ли стоящего на коленях, то ли глубоко присевшего за кочкой и по-прежнему не замечающего серого! И серый уходит мимо старого охотника незамеченным! Без выстрела! Ну, чудеса начались.
Обошли почти вчерашним маршрутом те же поля до водохранилища. Подняли несколько зайцев, и вдоволь каждый накричался. Русаки по-прежнему убегают куда-то вперед и вправо. И опять только один правофланговый, а на его месте сегодня Симиренко В., один и стреляет раз за разом. А я никак не могу докричаться до Юрки, чтоб тоже выдвинулся вперед, на помощь.
Только перед лесом, когда все сходимся ещё с шестью другими охотниками, Виктор делится своими "результатами":
- Четыре раза выстрелил, и ещё две осечки! Первым смазал. Прицеливаюсь вторым - и уже хорошо - осечка! Не успел вытащить патроны - ещё один накатил - на двадцать метров!!
А я молча, в упор смотрю на своего друга Юрку, и тот не знает, куда глаза девать, и не знает, как объяснить, почему не выдвинулся вперед и не подстраховал новичка.
За два дня поднять в этих местах чуть не три десятка зайцев и ни одного не взять! Кто поверит?!
Теперь уж вопреки всем правилам (больше шести человек не собираться), и отвергнув мое предложение охотиться своим коллективом, в цепь разворачивается одиннадцать человек - остальные охотники знают друг друга... Для руководства такой "дикой дивизией" надо обладать, по крайней мере, способностями армейского генерала, и не какого-нибудь там блатного сынка. И предприятие наше лопается, едва народившись. Где-то в середине цепи, за кустами слышатся два-три выстрела... Конечно, стихийно организовывается погоня за каким-то подранком, скорее всего, мифическим; цепь наша рвется, и к ближайшей открытой балке выбираются лишь её крайние жалкие звенья: два наших дедка, то ли заблудившись, то ли собравшись уже домой, что скорее всего,- видны километрах в полутора слева. А здесь, у края овражного островка, нас всего трое. Витя Доленко ругается на своего дядьку Вовку, бросает руководство нашей "дивизией" и бежит к отцу, где все они и пропадают окончательно. "Королевская" охота умерла, не успев родиться.
- Это он может,- психануть и уйти домой,- подтверждает мои мысли Юра. И это в день закрытия, в последний день...
А из пройденного нами дола с вкрапленными в него отдельными островками леса и кустарника, как из глубокого вражеского тыла, по одному, по два выбираются сохранившиеся, как уцелевшие, стрелки. После "переформировки" нас снова шестеро. Теперь уже за дело берется приятель, и руководит охотой, надо признаться, грамотно, как настоящий егерь. Меня с дядькой Василем послал влево по балке, кого-то из чужой бригады - направо, а сам с Симиренко В. полез низом, кустами,- в загон.
Задача мне ясна, я горд доверием, что иду на "номер", и пытаюсь на ходу высчитать из всех возможных лазов самый ходовой. Справа от меня балка с густым терновником и нашим загоном, а слева - поле с близкой посадочкой. Значит, русак, скорее всего, пойдет по самой короткой прямой до этой самой посадки. Лучше негде и встать. На противоположной стороне балки показывается ещё один "номер". Не оценив местности, бежит дальше, но я сигнализирую ему шапкой, и он возвращается к зарослям терновника и усаживается где-то напротив.
Видно, загонщики наши двигаются, т.к. внизу, в зарослях и метрах в тридцати мелькает знакомая серая тень. Да только не спешит ко мне наверх, а прячется в самой гуще стволиков, где его никак не достать. Русака и не видно толком. Но едва я делаю движение, чтоб высмотреть подходящий прогал до него (грубейшую ошибку!), как хитрец уходит обратно, откуда прибежал...; встаю и показываю деду Василию в овраг: "Тут он, тут!" Заяц выскакивает ближе к дедушке и, несмотря на наши выстрелы, уходит в ранее рассчитанном мною направлении,- к посадке за нашей спиной.
Продолжаю ещё смотреть вниз, а на другой стороне - тоже стрельба, а потом голоса,- и там, кажется, упустили...
На крик своего соседа поворачиваюсь вправо, когда серый откатил уж от меня метров на пятьдесят, и все в том же, "расчетном" направлении... Дважды пытаюсь достать - безрезультатно. И дед Василий не дошел чуть-чуть до "верного" лаза, и я тоже... Ведь прохлопал-то уже двух! Показывается снизу Юрий, и балки перед ним почти не остается - пошло чистое место. Впереди и левее от меня, на склоне замаячил кто-то из чужих охотников - одиночек. Всё это время напротив меня, за балкой, пытаются разыскать в траве якобы куда-то запропастившегося зайца.
И тут Виктор кричит снизу: "Слева!" Успеваю замереть прямо на пути косого, спешащего выбраться из оврага ко мне наверх. Уже беру его, встречного, на мушку, но он ухитряется скрыться совсем в траве, и мне ничего не остаётся, как... продолжать поводку дальше. А заяц между тем "закосил" вправо,- это значит, левее меня,- то показываясь, то полностью скрываясь в траве ложбинки-промоины, круто падающей в овраг; выскочил на самый верх склона и уже заставил меня развернуться в полуоборот. "И деться-то ему было некуда, несмотря на траву. Ведь можно сказать, "в лоб" вышел! И как-то сумел обойти и даже удалиться неизвестно на какое расстояние... И ведь уйдет?!"- мелькает в голове мгновенно, как в ЭВМ, и уже чувствую, что "компьютер" мой не успевает замечать и выдавать оператору с ружьем все необходимые данные для стрельбы, в т.ч. даже расстояние, на котором проскакивает мимо меня серый беглец. Но тут заяц на какие-то мгновения показывается в очередной раз и я, как пытался держать его на мушке всё это время, показавшееся уже вечностью, так и удержал, и наконец выжал спусковой крючок. Виктор потом сказал, что интересно было смотреть, как я долго-долго всё целился и целился, - даже для них эти несколько секунд растянулись в долгий временной отрезок.
То ли грохнувший выстрел смел зайчишку куда-то наземь, то ли успел он спрыгнуть в лощинку и траву - пропал мой по гущам бегущий! Бегу вперёд с всё больше растущей надеждой - нигде ничего не показывается. И вот - вижу замершего на месте хитреца. С опаской (не притворяется ли грызун, а то отхватит своими резцами!..) хватаю его за уши и поднимаю: "Дошел!" - Не все ли удачи с чьей-то подачи? Еще в азарте, даже не привязав зайца, а продолжая тащить его за уши, что не очень удобно, спешу перекрыть выход в поле - теперь надо и на коллектив поработать. А тут откуда-то вынырнувший русско - пегий выжлец закрутился вокруг и настырно пытается ухватить и отнять русака. И таки настойчиво предъявляет на трофей какие-то свои собачьи права! Даже Юру приходится звать на помощь - одному не отбиться - здоров кобеляка.
Теперь нас осталось всего четверо: справа и наверху у лесопосадки Юра, дед Василий, я чуть ниже; неподалеку от леса, но тоже на стерне - Виктор. Прошел скорее всех до конца поля Юра, прозевав позади себя зайца; пробежал между нами и закрутился впереди всё тот же приблудный выжлец, и даже прогавкал о чем-то, словно пошел по свежему малику; и двигались мы уж так себе - голое поле вокруг, малоснежно и негде будто бы и укрыться здесь серому зверю. Ружья у всех за плечами, что яснее ясного говорит об усталости, а дед Василий хотя и держит свою рушницу обеими руками, да за спиной,- тоже притомился так, что не знает, как лучше и удобнее нести вкрай отяжелевшее ружье. И тут, - как подарок ему (или наоборот, наказание за подраненного зверя) взрывается впереди и чуть ли не из-под ног (он потом и не скрывал - в 5 шагах!) хо-о-роший русачина. И чешет не куда-нибудь - не от него, а... на него и - мимо! Проскакал у самых ног и только не крикнул издевательски - уничижительно, нет! - уничтожительно: "Дедушка! А как чудно ружье-то ты держишь!"
Старый охотник выхватывает припрятанное за спиной оружие и: "Бах! Ббах!" - скоренько, словно на него самого совершено нападение, когда промедление с самообороной равнозначно смерти, лепит оба заряда в... заячий след. Так бывало и у меня не раз в прошлые годы... (А у кого не бывало?)
Даже сейчас и от меня, кажется, недалеко косой, а от старого охотника в каких-то нескольких шагах, и это заставляет меня отказаться от выстрелов. Да, от деда заяц и сейчас еще поблизости: можно успеть выстрелить и два, и три, и четыре раза! Так он близёхонек и так хорошо видны всем его большущие уши! Да только дедово ружьецо давно пустое, и так же пусто делается на сердце у старого охотника...
Ай-ай-ай! Давненько никому такого не встречалось,- чтоб из - под самых ног. Да еще и мимо охотника! Ни слова не говорит дядька Василий. И посмотреть, какое у него сейчас лицо, - неудобно. И я громко, чуть не матерно, крою сбежавшего косого,- чем ещё здесь товарищу своему поможешь?
На краю какой-то балки, когда мы с приятелем поджидали остальных на "номерах", снова откуда - то подлетел всё тот же русско-пегий, и всё норовил зайти "с тыла" - к зайцу, которого, правда, не хватал, но своим рысканьем вокруг мешал затаиться и портил всю обедню. Я его пытался уговорить, чтобы остановился и посидел тихонько, то поглаживал его, то зажимал рот, когда он давал волю чувствам, даже раза два куснул меня; а когда я попытался захлопнуть его пасть, как-то по - щенячьи обиженно взревел на всю округу, будто не он, а я укусил его чуть не до смерти, и рев этот окончательно похоронил все надежды на выход хоть какой-то дичи. Но не так посчитал один из косых, вскоре выскочивший между нами с товарищем. Несмотря не то, что был он ближе ко мне, я его прозевал, т.к. продолжал возиться со своим новым знакомым. Близкий грохот выстрела и вид летящего в поле зайца вмиг потребовали адекватности поведения. Но... у меня в руках вместо ружья, давным-давно заброшенного за спину, одна рыжая, бестолково-лопоухая и... умилительная башка. Пока сдернул оружие - было уж поздно... Зато гончак мой, узрев что-то, вышел на свежий малик и вскоре вопли его затерялись вдали.
--
Чего ж не стрелял вторым?- пытаю Юру. И лучше б не говорил...
--
Связался же ты со своей псиной! - взрывается приятель. - Куда стрелять, если ты с собакой своей впереди крутишься,- а заяц на тебя вышел (?!), да от визгов ваших не знал, куда и шарахнуться. Тоже мне - нашел друга! Эх, какого зайца прохлопали! От двоих "верняк" ушёл...
Топаем домой... И как-то ещё больше, ну, совсем неудобно мне за своего зайца, что уже несколько часов болтается за спиной у меня одного. Но в сердце одновременно и тихая радость,- ведь закрытие охоты как-никак, а это событие хоть и не совсем радостное, словом, не праздник для охотника, но -- событие, и заяц мой -- хорошая отрадная память.
На виду Победы решили зайти в лесок, в котором охота была как будто закрыта... Дед Василий должен был зайти в лес один, а остальные - расположиться на номерах. Я должен был находиться левее, а Юра - внизу. Но он, только что жаловавшийся на невмоготную усталость, с лица заметно спавший, скисший, еле ноги волочивший и отказывавшийся уже от всякой охоты, неожиданно выбежал впереди меня метров за сто, да еще при этом поскакал вверх по склону балки лучше быстроногой косули, - словно за кем-то гнался или... удирал от кого... Но по только что составленному порядку, я, а не он должен был находиться впереди, и я возмутился. Но приятель махал мне рукой и звал за собой. Наш приблудный гончак хрипло, словно не поставленным еще голосом, как раз разливался стозвонами в глубине леса; дядьки Василя не было видно... Я не послушал приятеля и все поджидал свою госпожу Удачу, не в силах оторваться от края некошеной высокой кукурузы, близко-близко подступившей к леску. Здесь вон и лисий нарыск к опушке -- совсем свежачок... Однако и Симиренко и Юра торопили, и я догнал их уже далеко в поле.
... На полдороге к селу далеко позади показался наконец и дед Василь.
- Без ружья уж?
- Да, что-то не видно...,- гадали оба приятеля. И тут только я понял, что судьба, еще вчера благодушно повернувшаяся к одному деду Вовке, сегодня вдруг возроптала против другого нашего старейшего -- Василия. Оказалось, что в лесу он столкнулся с егерем, как рассказал, отобравшим у него документы. Потому - то Юра и бежал изо всех последних сил, заслышав их спор и сразу поняв, что товарищ наш попался кому-то из проверяющих.
Но дедушке удалось сохранить ружье и... "нашу" гончую.
- Так, вы же через лес шли домой, не охотились...
- Я так и объяснил. Даже курки взведены не были.
- Это хорошо - кто же в лесу охотится со спущенными курками?
- Правда, егерь у меня картечный патрон нашёл... Так я его на всякий случай таскаю. Ну,... для безопасности...
Неприятность. Чего там. А тут ещё пёс этот приблудный на пятки наступает - устал видите ли и он тоже. Куда его? И, главное, куда это он нацеливается?..
Я и сейчас не оправдываюсь, что делал всё сознательно. Скорее, бес... Взял у Юры ремень для ношения зайца и у села захомутал своего нового друга. Не кинолог, и по морде не могу точно судить об его возрасте, а ростом он уже - будь здоров, но одни молочно-белые зубы, совсем небольшие для гончей, давали основание считать, что собаке до года, и она явно первопольная. И чувствовал, прямо как предвидел, что уже на будущий год она может "задать перцу"...
- Объявление в понедельник вывесим в УООРе, - объяснил я приятелям. Но ни Юра, ни Симиренко не захотели приютить моего друга в свои частные дворы. Не стоит упоминать уже дядьку Василия, еще достаточно крепкого умом, чтобы вляпаться и в эту авантюру. Один я упрямо тащил за собой здоровую орясину, не осознавая ожидающих последствий. Правда, ещё и "иронизировал": "Ох и задаст же мне сейчас Валентина!"
На руках втащил его в электропоезд. На руках и вынес. Надо отдать должное жене -- не кричала, не упала в обморок. (Может, просто растерялась ввиду такого огроменного для квартиры "гостя"). Даже не пикнула, когда выжлец выгрыз край деревянной рамы у зеркала,- зубы точа... И когда устроил запруду посредине прихожей, основательно подмочив, несмотря на экстренный аврал, ковровую дорожку; не считаю уж того, что тряпкой выбирала самолично еще одну лужу на лестничной площадке, - раз не успел с ним вниз съехать...
Конечно, сразу же пришлось согласиться с женой, что сожительствовать в квартире-малометражке с таким огроменным и беспокойным жеребцом просто невозможно. Но все же ещё вечером, когда пёс чуть-чуть успокоился, взял "Охотничий календарь" Сабанеева и по нему начал обзывать вслух типичными кликухами выжлецев:
- Аблай! Аккорд! Арало! - нет реакции.
- Базар! Баламут! Бедило! Бугай!
- ?
- Варган! Варнак! Верзила!
- ??
- Гаркало! Гвалт! Гобой! Гасило! Гвоздило!
- ???
- Давило! Добудь! Дудило! Дробило! Душило!
- ???!
- И так - двести с лишним имён! - на любой вкус и, казалось, невозможно таким скопищем не попасть в "яблочко", а он лежит себе и только пару раз слегка приоткрыл глаза на "Жулана" и "Чужака".
Классно задуманный эксперимент провалился.
- Может, его приучали к команде "чужой" - предположила жена. А когда я выдохся, сдался и предоставил ей право выбора - остановилась на "Дунае", а потом почему-то передумала (ох, эти женщины): "Пусть лучше будет "Дружок",- хотя самолично перечитала заново вслух нашему лопоухому слушателю все сабанеевские клички, среди которых такой вовсе не было... Я не возражал - Дружок, так Дружок, хоть не по-охотничьи вовсе, не по классику, а по-женски мягко, да к нему, мягкорылому вислоуху, как-то больше подходит. И, как говорит мой знакомый, не надо заниматься сложением сложностей, надо всё делать (и быть самому) проще.
Набегавшись до упаду на охоте и только поэтому дав нам выспаться спокойно часов до пяти утра, после уж приложил все усилия оставаться в центре постоянного внимания, а может быть, если новые члены стаи его (имею в виду себя с женой) вдруг окажутся "слабым звеном", то и хозяином положения. Пришлось каждые три часа выходить с ним на улицу. И он, сытно откушавши, словно в отместку, что не дают ему вдоволь воды, жадно и вволю глотал свежий снежок. А уже через час, истомясь от непривычного тепла, просился снова на двор, да еще начинал вопить своим "баритоном" так, что вздрагивали жильцы не одной нашей площадки, а всей девятиэтажки. И на утепленной лоджии не захотел оставаться, а требовал общества, как будто до этого, паршивец, не сидел один - одинёшенек в своей грязной холодной будке. Вскоре и соседи начали интересоваться, и все чаще, все настойчивее. А так не хотелось быть причиной всяческих "массовых беспорядков"...
И тогда я побежал по знакомым. С самого утра перво-наперво - к соседке по старому дому, брат которой живет в Максимовке и хотел иметь гончих, и та пообещала сегодня же созвониться. Потом к приятелю-охотнику, и тот пообещал переговорить с отцом в селе.
Уже к обеду следующего дня я готов был отдать эту воющую пожарную сирену первому, кто осмелится взять на себя ответственность за ее мало-мальски приличное содержание.
А выжлец продолжал осваиваться. То он разваливался, насколько позволял поводок, посредине прихожей - не пройти ни проехать, то, высмотрев себя в зеркале, лез "сам на сам", сгребая с полочки на пол всю бытмелочь, а вскоре вообще отломил и саму полку напрочь. Давясь ошейником, тянулся своими толстыми лапищами за обувью -- грызть да зубки молодые точить, конечно. А когда я пытался препятствовать его проделкам сложенной газетой, прятал голову в щель между холодильником и швейной машинкой и, виляя толстым гоном-опахалом, хитро посматривал, напуская наивность на свою симпатичную и широкую, но ещё совсем - совсем не взрослую рыжую мордаху: "Я ещё и не так могу подурачиться!" И точно. Дружок называется, а к жене уже дважды приставал всерьез и куснул ласково, - но до крови на руке и на ноге.
И когда около 16 часов раздался звонок в дверь, не сразу поверилось, что грядёт избавление. Вошёл четырнадцатилетний сынишка нашей знакомой и еще из-за порога закричал: "Дружок! Дружок!" - и хорошо не подумав, шлёпнул его рукой по лобастой башке. Но мой выжлец, только что воспринимавший все шлепки за нежные ласки, вдруг бросился на него кусаться, и вовсе не понарошке, а всерьёз. Я подскочил оттаскивать его от неразумного мальчишки, вмиг смятого и втиснутого в угол, и уж понимал, что к чему...
И жена сразу догадалась, что нашелся хозяин: "Надо же, и мы Дружком..."
Гончая действительно оказалась собственностью моего хорошего знакомого Лени Тимошенко из Максимовки, с которым охотились, и даже гуляли не раз в одной компании.
Выжлец чувствовал и прощание, и новую перемену в своей судьбе, и хотя кормили его напоследок "как на убой", в промежутках между блюдами то кидался на хорошо знакомого ему Серёжку как на клятого и закоренелого врага, к которому вызрела давняя неприязнь (потом уже выяснилось, что за незаслуженные и обидные палки и камни в его конуру), то ставил на меня лапы и смотрел в глаза, и словно очень хотел упросить: "Не отдавай! Не отдавай меня!! Оставь же!!" А я гладил его широколобую, но еще щенячью морду и прощался с ним -- не судьба... Ну, что с тобой, будорагой, делать в квартире, где и чих-то на этажах слышен, да ещё с твоим взгаем, способным уже сейчас разбудить полгорода?
Грустно, не судьба, но все-таки, как гора с плеч: старый хозяин найден, к тому же - хороший знакомый; и сняты все проблемы с семьи.
* * *
На следующий вечер после нашего расставания приехали из села Тимошенки, Лёня с женой:
- Мы щедровать...
Пока немногословный хозяин рассказывал, что два дня после окончания охоты ездил и искал по окрестным сёлам начавшего гонять своего восьмимесячного помощника, а я ему - о наших приключениях, Наташа выложила на кухне бутыль и петуха.
Дружок передавал привет.
* * *
Через некоторое время сестра Лёни Тимошенко рассказала, что после нашего знакомства с Дружком, характер его изменился: начал на всех без разбору рычать как на чужих,- даже когда давали еду. Я вопросительно поднял глаза на Сережкину маму, а та кивала:
- Совсем стал какой-то сумасшедший.
А я понурился и задумался. Очень уж походило, что случилась тогда любовь взаимная; да, несмотря на такой короткий срок, мы успели полюбить друг друга (у меня в то время как раз не было собаки и, верно, часть нерастраченных чувств успела достаться и как-то передаться Дружку, и как-то он это несомненно уловил). И ещё он понял, что я на его искренность и открытость души не ответил, не приютил.., потому что вернуть его в старую конуру, где его донимали палками и камнями, - все равно, что предать нашу любовь. Несомненно так всё и выходило в его понимании и следовало из его поведения. И мне стало нехорошо, больно.
* * *
Ранней, ранней весной, когда на Береке открылась по перекатам и протокам быстрая вода, Дружок исчез. То ли вырвавшись из дома и увлекшись погоней за красным и хитрым зверем, был наведен им на полынью и утащен под лёд, то ли из-за его детских ласковости и доверчивости кто сумел похитить и вывезти за пределы нашего района, то ли просто ушёл из дому на поиски-розыски... и пропал.
Но пропал окончательно и бесследно, словно волки съели.
Впервые в газете "Знамя труда" в 1998 г., опять же - с сокращениями.